Бесплатный фрагмент - Воспоминания о прозелите

Воспоминания о прозелите

Повествование об Ицхаке — выдающемся иудейском прозелите, который возродил еврейскую религиозную жизнь в Риге

Не назначают царя из среды прозелитов — даже по прошествии нескольких поколений [т. е. не назначают царём потомка прозелитов и потомка их потомков], кроме как [в тех случаях], когда его мать — еврейка [т. е. не прозелитка], как сказано в Торе [кн. «Дварим», 17:15]: «Не сможешь ты поставить над собой пришельца, который не является братом твоим». И не только царём [его нельзя поставить], но [также и] на любую властную должность: ни военачальником, ни «главой пятидесяти», ни «главой десяти» и даже ни ответственным за распределение воды на поля. И, самим собой разумеется, [что его нельзя поставить] судьёй или наси [главой раввинского совета], ибо [на эти должности ставят] только евреев [по рождению], как сказано [там же]: «Из среды братьев своих поставь над собой царя» — все руководящие должности, которые ты над собой ставишь, должны быть [укомплектованы] из твоих братьев.

Рамбам (Рабби Моше бен Маймон, один из величайших еврейских мудрецов и законоучителей), «Законы Царей», гл. 1, §4.

Корень этой заповеди известен: поскольку того, кто назначен на властную должность, все должны во всём, [что он скажет], слушаться, он должен быть [рождённым] из еврейского семени [т. е. быть евреем по рождению], ибо они [евреи] милосердны [по натуре своей, ибо они являются] детьми милосердных; чтобы он [т. е. стоящий у власти] был милосердным по отношению к народу, дабы не обременять [чрезмерно] их иго ни в чём, и чтобы он любил правду. [А] как известно о каждом из семьи Авраама, прародителя нашего, [он обладает этими качествами], [ведь] в ней [т. е. в этой семье] есть все эти положительные [качества]; [это] подобно тому, как сказали учёные: «Качества отца скрыты в его сыновьях».

Книга «Сэфер hа-Хинух» (автор — один из величайших еврейских мудрецов периода «Ришоним»), заповедь 498.

Согласно мнению рава Натана Гештетнера (один из выдающихся современных еврейских законоучителей), разрешено назначать прозелита раввином, решающим галахические вопросы (т. н. «морэ ораа»), но запрещено ставить его раввином — главой общины.

См. книгу «Леhорот Натан», ч. 13, гл. 73.

Глоссарий

В этой книге встречаются специфические слова и понятия, важные при еврейском религиозном образе жизни, который ведёт автор. Некоторые из них подробно пояснены в дальнейшем тексте, суть других становится понятной из контекста. Следует помнить, что система ценностей и взглядов на мир, свойственная религиозным евреям, может отличаться от системы ценностей и взглядов человека любой иной национальности и вероисповедания.

Бааль-тшува (иврит, букв. «обладатель раскаяния») — еврей, который ранее был светским человеком, а теперь изменил своё мировоззрение и образ жизни и стал ортодоксально религиозным, встав на путь своих предков.

Брит-мила (обрезание) — хирургическая операция по удалению у мальчиков и мужчин крайней плоти полового органа. Это обязанность, которую еврейский отец должен исполнить у сына на восьмой день после его рождения. Брит-мила — это вторая по счету из 613 заповедей Торы; буквально означает «обрезание в знак союза» — союза народа Израиля со Всевышним. Конечно, можно спросить: если Всевышний желал, чтобы сыны Его народа были обрезанными, то почему Он не создал их таковыми? Еврейские мудрецы отвечают на этот вопрос так: Всевышний пожелал, чтобы человек сам засвидетельствовал факт своей принадлежности к еврейскому народу. Человеку дана возможность самовоспитания и самоусовершенствования. В стремлении каждого отдельного еврея сохранить свою еврейскую сущность содержится ключ к пониманию того факта, что народ Израиля вечен. Согласно Галахе, специалист по проведению брит-милы (моэль), в дополнение к своим профессиональным навыкам должен быть ортодоксально религиозным евреем.

Гер (множественное число «герим») — в Торе: иноплеменник, живущий среди иного по этническому происхождению или по вере населения; в более узком значении в Талмуде и последующей раввинистической литературе, а также в современной лексике это слово означает — прозелит, то есть нееврей, принявший иудаизм. В современных переводах Торы слово «гер» (иудейский прозелит) иногда не переводят, а оставляют в оригинальной ивритской форме: поэтому слово «гер» нередко бывает известно и тем, кто не знает иврита.

Гиюр — акт обращения нееврея в иудаизм, совершённый с соблюдением специальных законов Торы, а также связанный с этим обряд.

Гой, гойка, гоюха — обозначение нееврея или нееврейки. Автор не вкладывает в это слово уничижительного или оскорбительного смысла. Вместе с тем, автор отрицательно относится к тем неевреям и нееврейкам, которые прилагают разнообразные усилия, чтобы присоединиться к еврейскому народу без достаточных на то очень веских оснований. Также морального осуждения заслуживают те евреи, которые вступают в смешанные браки и по личным соображениям добиваются присоединения неевреев или неевреек по рождению (своих нееврейских жён и рождённых ими детей) к еврейскому народу.

Еврей — согласно религиозному Закону, евреем считается человек, рождённый матерью-еврейкой, или прозелит, принявший Тору и заповеди в соответствии с установленной процедурой в признанном раввинском суде (гиюр).

Йешива — высшее религиозное учебное заведение, предназначенное для изучения еврейского религиозного Устного Закона, главным образом Талмуда.

Кашрут — в узком смысле этого слова — совокупность диетарных законов иудаизма, определяющих разрешённую для еврея пищу. В широком смысле этого слова, кашрут — это система ритуальных правил, определяющих соответствие чего-либо требованиям Галахи, еврейского Закона. В основе законов кашрута лежат заповеди Торы, изложенные главным образом в Мишне и Гемаре, а также дополнительные правила, установленные еврейскими религиозными авторитетами. Обычно термины «кашрут» и «кашерный» (пригодный для евреев) используют применительно к своду религиозных предписаний, связанных с пищей, но вместе с тем его применяют и в других аспектах традиционной жизни — от юридических (например, правомочность свидетелей в судебных разбирательствах, которые могут окончиться наказанием) до бытовых и ритуальных.

Кипа — традиционный головной убор религиозных евреев. По форме, материалу и цвету кипы можно предположить, к какой группе иудаизма принадлежит её обладатель.

Кирув — приближение евреев к Торе и религиозному образу жизни. Еврейская религия запрещает миссионерство и проповедь иудаизма другим народам, но каждая еврейская душа почитается священной, и возвращение её в лоно еврейской ортодоксально-религиозной общины — дело, угодное Всевышнему.

Колель — йешива для женатых студентов.

Миква — ритуальный бассейн, водный резервуар для специального омовения с целью очищения от ритуальной нечистоты.

Миньян — кворум из десяти взрослых мужчин (прошедших обряд бар-мицвы, то есть старше 13 лет). Этот кворум необходим для проведения общественной молитвы и религиозных церемоний. Миньян нужен, чтобы произнесённая молитва считалась молитвой всей общины, а не индивидуальной. Некоторые места в молитве можно произносить только в миньяне. Поэтому, хотя молиться может каждый еврей в отдельности, — когда есть такая возможность, надлежит это делать вместе.

Митнагдим (миснагдим) — название, которое дали приверженцы хасидизма его противникам из среды раввинов и руководителей еврейских общин. Существует некоторое различие между функциями главы хасидской общины и раввина митнагдим: и у тех, и у других он является руководителем и духовным наставником своей общины, однако хасиды относятся к своему главе с особым пиететом. Каббала — учение Торы о тайнах мироздания, в той или иной форме сравнительно широко распространенное в хасидизме, изучаются среди митнагдим лишь узким кругом учёных. В области литургии хасиды следуют молитвенному порядку и вариантам, которые установил величайший каббалист Аризаль, они основываются преимущественно на сефардском образце (так называемый нусах сфарад), в то время как митнагдим сохранили восточноевропейскую форму ашкеназского варианта литургии (так называемый нусах ашкеназ).

Ортодоксальный иудаизм (от греческого orthodoxia — буквально «правильное мнение») — - исторически преемственный иудаизм, в полной мере отражающий учение, полученное Моисеем на горе Синай на глазах у шестисот тысяч евреев, вышедших из Египта. Центральное место в религиозной концепции ортодоксального иудаизма занимает Галаха в том виде, в каком она зафиксирована в Устном Законе (в Мишне и Гемаре) и кодифицирована в своде «Шулхан арух». Термин «ортодокс» впервые возник в конце XVIII века и служил в устах «просвещённых» евреев Германии презрительным прозвищем противников изменений в религиозной и общественной жизни еврейства; сами противники таких изменений называли себя «йереим» («боящиеся Всевышнего») или «харедим» («трепещущие перед Всевышним»).

Прозелит — человек, принявший новое вероисповедание, обратившийся к новой религии. В переносном значении это слово означает «новый и горячий приверженец» чего-либо. В контексте данной книги слово «прозелит» означает «гер», то есть иудейский прозелит — нееврей, перешедший в еврейскую религию. В Мидраше сказано, что истинный прозелит дороже в глазах Всевышнего, чем человек, рождённый евреем. С другой стороны, в Талмуде (трактат «Йевамот», 47б) сказано, что «Израилю столь же тяжко от прозелитов, как от язвы». В иудаизме это высказывание трактуется двояко. Прозелит, принявший иудаизм из корыстных целей, дискредитирует иудаизм (ибо его неискренние побуждения рано или поздно в той или иной форме проявятся), а прозелит, соблюдающий заповеди более ревностно, чем евреи по рождению, является для них укором.

Раввин — духовный руководитель верующих в иудейской религиозной общине. В иудаизме раввин — учёное звание, обозначающее квалификацию в толковании Торы и Талмуда. Присваивается после получения глубокого и всестороннего иудейского религиозного образования, в результате которого ученик достиг соответствующих высот в знаниях и в умении их применять в сложных жизненных ситуациях, а также продемонстрировал надлежащее нравственное совершенство. Даёт право возглавлять конгрегацию или общину, преподавать в йешиве и быть членом религиозного суда. (В былые времена это звание было обязательным для преподавания в йешиве, но в наши дни в ряде случаев к преподавателям йешив предъявляются меньшие требования). Современное значение слова «рав» (от ивритского «раввин») в определённой степени нивелировалось и означает нечто вроде вежливого обращения «господин». Когда хотят подчеркнуть, что речь идёт действительно о раввине, к слову «рав» добавляют «гаон».

Талит (та́лес) — молитвенное облачение, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. Существуют две основные его разновидности: «талит гадоль» — то есть большой талит, который следует надевать для молитвы, и «талит катан» — малый талит, который верующие евреи носят под одеждой в течение всего дня.

Тфиллин (филактерии) — элемент молитвенного облачения: две небольшие коробочки из выкрашенной чёрной краской кожи кошерных животных, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы. При помощи чёрных кожаных ремешков, продетых через основания коробочек, одну из тфиллин укрепляют на бицепсе обнажённой левой руки («против сердца» — немного повернув к телу), а вторую — не ниже линии волос, посередине головы. Надевается тфиллин на бицепс, затем ремешок закрепляется вокруг руки и обматывается семь раз. Ремешок достигает обратной части ладони и заматывается в несколько оборотов вокруг ладони. После этого надевается головной тфиллин на начало волос на середину прямой линии, идущей от носа вверх. Закрепляется тфиллин ремешком, охватывающим голову по кольцевой. Затем часть ремешка, обмотанная вокруг руки, разматывается, и ею обматывается средний палец.

Тшува — религиозный термин иудаизма, обозначающий раскаяние, исправление поведения, твёрдое решение исправить свой грех, служащее обязательным условием прощения греха Всевышним. При раскаянии человек должен испытывать искреннее отвращение к своему проступку и, более того, доказать это отвращение всем своим поведением, прекратить грешить и начать совершать благие поступки. Понятие применимо в двух основных смыслах: как персональное покаяние еврея, совмещённое с особой молитвой (видуй), и как возвращение еврея, не соблюдавшего заповеди, к религиозному образу жизни, который вели его предки в предыдущих поколениях. Такой процесс называется на иврите «хазара би-тшува» («возвращение к раскаянию»).

Хабад или любавический хасидизм — это одновременно философское учение, общественное движение и еврейская религиозная организация в рамках ортодоксального иудаизма. Слово Хабад является абревиатурой ивритских слов, которыми в учении Каббалы обозначаются три верхние сфиры (выражаясь очень приблизительно: три верхних уровня эманации Всевышнего): «хохма» — мудрость, «бина» — понимание, «даат» — знание. Название «любавический» происходит от наименования белорусского селения Любавичи (ныне Смоленская область), которое было центром этого движения на протяжении более чем века.

Цицит — сплетённые пучки нитей, которые, согласно традиции иудаизма, еврейские мужчины носят на углах четырёхугольной одежды. Цицит напоминает еврею обо всех заповедях, тем самым как бы подталкивая к их исполнению. В форме кисти цицит (8 нитей и 5 узлов на каждой, итого — 13 элементов) и в самом слове цицит (гематрия 600) скрыт намек на 613 заповедей Торы. «И сказал Всевышний Моисею так: Говори сынам Израиля и скажи им, чтобы делали себе цицит [кисти] на углах одежд своих для поколений своих, и придадут они к цицит на углу нить лазурную. И будет вам цицит, чтобы видели это и помнили вы все заповеди Всевышнего и исполняли их, и не соблазнялись вослед сердцу вашему и глазам вашим, за которыми вы блудно следуете. Чтобы вы помнили и исполняли все Мои заповеди и были святы для Всевышнего» (Книга «Бемидбар», раздел «Шлах», глава 15:38—40).

Шабат (суббота) — седьмой день недели, в который Тора предписывает воздерживаться от работы. Понятие «работы» в субботу — понятие особое и вовсе не обязательно связанное с трудом в бытовом понимании этого слова. В шабат запрещена работа, в которой проявляется творческое начало человека. На протяжении шести дней будней человек творит, изменяет окружающую его среду, владеет ею. Поэтому в день седьмой — в субботу — иудей отказывается от рукотворчества, от власти над этим миром, «передаёт бразды правления Творцу» и провозглашает своим соблюдением субботы верховную власть Всевышнего в этом мире. Мир, сотворённый Творцом в первые шесть дней творения, не существует сам по себе, а продолжает твориться Всевышним каждое мгновение. Отказываясь от творческой деятельности в субботу, еврей получает возможность стать частью мироздания, а не быть над ним, и этим демонстрирует своё принятие ига Творца мира. Согласно закону Торы, шабат наступает с заходом солнца в пятницу.

Вместо вступления, или Прозелиты на страже

В интересное время мы живём! К сожалению, из-за того, что разрушен Иерусалимский Храм, у нас нет возможности соблюдать многие заповеди: например, приносить в Храм жертвенных животных, приносить туда же первые плоды (бикурим) и т. д. Однако интересным фактом нашего времени является и то, что кроме заповедей, связанных с Храмом, сегодня почти забыты также и некоторые другие, забвению которых вроде бы нет никакого логического объяснения. Одна из таких заповедей — запрет наделять властью гера (прозелита, буквально «пришельца», то есть нееврея, перешедшего в еврейскую веру). Тем не менее, если оглядеться вокруг, ощутимый процент руководителей еврейских религиозных общин на пространстве бывшего Советского Союза и за его пределами — в ареале рускоязычного еврейства — оказываются герим (прозелитами). Приведу в качестве примера этого явления несколько случаев, которые вспомнились первыми: Главный раввин российской армии Гуревич, раввины общин в Германии Некрич и Вагнер, раввин в Прибалтике Крелин и многие другие, к сожалению, прозелиты.

Те, кто назначают прозелитов руководителями еврейских общин, часто вообще не задумываются над проблематичностью самого такого назначения. В редких случаях, когда кто-то всё-таки обращает внимание на несуразность такого поступка, в ответ, как правило, даётся «дежурное» объяснение: «Шмайя и Авталион тоже были прозелитами, но, несмотря на это, были назначены на самые высокие руководящие посты в еврейском народе».

Следует всё же отметить, что не все великие законоучители согласны с мнением, что Шмайя и Авталион были прозелитами. Например, один из величайших еврейских мудрецов, автор книги «Тосафот Йом Тов», считал, что Шмайя и Авталион были не прозелитами, а евреями, родившимися от матери-еврейки и отца-прозелита.

Необходимо, однако, признать, что многие еврейские законоучителя всё же полагают, что Шмайя и Авталион были прозелитами. Как же эти авторитеты соотносили такой факт с запретом Торы наделять прозелита властью над евреями? «Классический» ответ на этот вопрос заключается в высказывании о том, что во всём тогдашнем поколении не было больших мудрецов Торы, чем Шмайя и Авталион, и в подобной ситуации Тора делает исключение из правила.

Теперь попытаемся честно ответить на вопрос: действительно ли во всех многочисленных случаях назначения прозелитов раввинами и руководителями русскоязычных еврейских общин не было евреев, которым можно доверить столь высокое звание? Разве на самом деле прозелиты так часто превосходят евреев в знании Торы, а также в моральных и организационных качествах? (Что, согласно мнению некоторых законоучителей, позволяет пренебречь запретом наделять властью прозелитов). Или же просто этот запрет «благополучно» забыт? Или, что хуже, сознательно игнорируется?

Однозначного ответа на эти вопросы у меня нет. Предлагаю читателям самим поразмыслить над этим. Я же хочу начать повествование об одной из уникальных йешив на территории бывшего Советского Союза. Йешива — ивритское слово, обозначающее в данном контексте еврейское религиозное учебное заведение, где изучают Письменную и Устную Тору. В классических йешивах изучается главным образом Талмуд, который считается основной частью Устной Торы. Йешивой, о которой я рассказываю, руководил прозелит — Ицхак Митин.

Глава 1. Бейт-мидраш, или В начале был Йеуда

Соблюдать заповеди я начал примерно за полгода до того, как узнал о существовании йешивы в своём родном городе. Узнал я о ней на еврейском религиозном семинаре, который проходил зимой в конце восьмидесятых — начале девяностых годов ХХ века. Семинар был организован не очень далеко от нашего города (по советским масштабам) — в Виршужиглисе, недалеко от Каунаса. Лекторы этого семинара дали мне номер телефона. Вернувшись домой, я безуспешно пытался по нему дозвониться.

В тот период я ходил в синангогу каждую субботу. И однажды Саша Г., с которым я там познакомился, привёл меня в долгожданную йешиву, которая называлась Бейт-мидраш (на иврите это означает «Дом учения»; место, предназначенное для изучения Торы). Бейт-мидраш находился на улице Свободы (Бривибас), неподалеку от большой церкви. Как я узнал впоследствии, это место пребывания было для него уже вторым по счёту — с первого Бейт-мидраш уже успел переехать.

Когда нам открыли дверь, я затаил дыхание. Перед нами стоял высокий молодой человек — Йеуда К., который сразу же произвёл на меня благоприятное впечатление. От него веяло ненаигранной серьёзностью. Я понял, что это было именно то место, которое искал: здесь я смогу научиться правильному соблюдению заповедей.

Первое впечатление меня не обмануло: в Бейт-мидраше царила серьезная атмосфера, там не занимались никакими посторонними разговорами — только изучали Тору. Йеуда давал каждый день урок по Мишне (трактат Кодшим с комментариями Кеати). Мишна — часть Устной Торы, в которой конспективно изложены все законы по исполнению заповедей; в трактате Кодшим изложены законы жертвоприношений. Был также, насколько я помню, и урок по Хумашу (Пятикнижие Моисеево) с комментариями Раши (Рабейну Шломо Ицхаки, выдающегося классического комментатора Талмуда и Танаха). Но, возможно, в тот период был только урок по Хумашу, а урок по Мишне Кодшим был введен несколько позже — этих деталей я теперь уже не помню.

Мне очень понравился способ ведения уроков: Йеуда никогда не «вещал» самоуверенно и с умным видом, как это делали русскоязычные лекторы на семинаре. Он просто разбирался в написанном вместе с нами. Йеуда ясно, рассудительно и не спеша отвечал на вопросы, и не стеснялся сказать, что не знает, когда не мог ответить на какой-либо вопрос или что-то объяснить.

Помнится, в самый первый же день мне дали новый малый талит с цицит (особая четырехугольная одежда евреев, на углах которой, по религиозным законам, привязывают специальные пучки нитей — цицит или цициёт). Я был этому очень рад. У меня даже сохранилась фотография, запечатлевшая этот знаменательный момент: я стою посередине Бейт-мидраша, надев талит с цицит поверх прочей одежды. А через некоторое время, после возвращения из Москвы, где мне сделали брит-милу (обрезание), мне под расписку одолжили тфиллин (филактерии). Налагать тфиллин — одна из важнейших заповедей для еврея. Сбылась моя мечта, которой я «горел» уже долгое время.

На уроке присутствовало всего несколько человек: мой ровесник Саша Г., двое женатых — Артур Ш. и Миша И., а также юный Сендер Л. Кажется, в тот период больше никого из постоянных посетителей Бейт-мидраша не было. После урока начинались индивидуальные занятия в хеврутах. Хеврута — слово арамейского языка, в данном случае означает напарника по учёбе. Каждый преподавал своему товарищу то, что хорошо знал. Саша Г. преподавал мне в хевруте Гемару, перек «Элу Мециот» (глава Талмуда, в которой изложены законы о возвращении пропаж владельцам). Сендер Л. — Мишну, масехет (раздел) «Шабат» с иллюстрациями. Артур Ш. через некоторое время стал преподавать мне иврит. В принципе, разговорный иврит я уже тогда знал неплохо. Но иврит, который преподавали в Бейт-мидраше — это нечто совсем другое, и на этом стоит остановиться отдельно.

Йеуда — большой знаток иврита. Еще в Советском Союзе он «заболел» ивритом и освоил его буквально «изнутри», поняв Божественную сущность этого языка. Йеуда знает точно и досконально, по каким правилам меняются огласовки, чередуются согласные и так далее. Но что более удивительно — он знает все исключения из правил. Его очень коробило, когда при нём говорили на упрощённом и искажённом иврите, который принят сегодня в Израиле. Однако самое удивительное он показал нам впоследствии, когда продемонстрировал, как ивритские корни «переходят» один в другой. Когда меняется одна согласная в корне слова, его значение плавно переходит в другое, сохраняя, однако, смысловую связь с предыдущим корнем. Можно продолжать эту «ленту» бесконечно и в разные стороны. Таким образом, удаётся наглядно показать, что все ивритские корни гармонично связаны друг с другом, и представляют собой единое целое. Воистину Божественный язык! Этому не учат в ульпанах (на курсах по изучению иврита), потому что тамошние преподаватели даже краем уха не слышали о подобном.

Так вот: всему, что преподавали Саша, Артур и Сендер, их обучил Йеуда. Для каждого человека расписание было составлено таким образом, чтобы в течение всего времени, которое он находится в Бейт-мидраше, он либо обучал, либо был обучаем. Таким образом, все друг другу что-то преподавали: Мишну, Гемару и иврит по системе Йеуды. Кроме вышеперечисленных «основных» предметов, Йеуда учил со мной «Законы Раскаяния» Рамбама, а также, если мне память не изменяет, проходил с другими, — но не со мной, — «Кицур Шулхан Арух» («Кицур Шулхан Арух» — краткий свод еврейских религиозных законов; автор книги — раввин Шломо Ганцфрид).

Бывали и непостоянные посетители Бейт-мидраша: например, ровесник Сендера Л. — Гершон П., один патологоанатом, полусумасшедший Эмиль и другие. О некоторых из них речь пойдет ниже. Бывали также и те, кто посещал Бейт-мидраш в течение лишь некоторого, довольно короткого времени; с ними занимались, а потом они исчезали. Некоторых из них я запомнил. Например, Зайцева — парня примерно моего возраста, или Фейгина — интеллигентного мужчину постарше, знатока нескольких языков (он был знакомым Ицхака — руководителя йешивы). Мне было поручено заниматься с Фейгиным и пытаться его «охмурять». Я добросовестно старался выполнять свою миссию. Помню, что учил с ним молитву «Шмонэ Эсрэ» — одну из основных еврейских молитв, разбирая её перевод и смысл. Через некоторое время Фейгин исчез, и однажды в беседе со мной Ицхак сокрушался: мы ему дали тфиллин, а он их ни разу не надел! Я не знал, что Фейгину выдали тфиллин, и до сих пор никак не могу понять: зачем человеку, пока ещё практически не соблюдающему никаких заповедей, нужно было тфиллин выдавать?

* * *

Между строчек твоего письма я понял мысль об острой необходимости раввинского решения в горьком вопросе, который, как молот, бьёт по [жизненному] пространству нашего лагеря [то есть еврейского народа], а именно, в вопросе страшной ассимиляции, происходящей в результате брачных связей с нееврейками и их принятия в лоно еврейского народа [то есть в ассимлиляции, происходящей в результате их прозелитации], когда, по прошествии времени [после их «женитьбы» на евреях], они просят у раввинского суда, чтобы раввинский суд произвел над ними и над их отпрысками гиюр [акт перехода в иудаизм], и, благодаря гиюру, им будет разрешено выйти замуж за своих «мужей» [по еврейскому Закону], и это, на самом деле, и является главной причиной их желания пройти гиюр — чтобы и далее продолжить сожительствовать со своими мужьями — теперь уже с «печатью кашерности» — «по еврейскому Закону» и «согласно религии Моисея и народа Израиля», или — точнее — [они желают пройти гиюр], в большинстве случаев, по настоянию их мужей, которые хотят быть — по выражению Рамбана в главе «Кдошим» — «подонками с позволения Торы». <…>

И ещё я услышал в твоих словах крик о [помощи], издаваемый еврейскими дочерьми, скромные из которых [вынуждены] оставаться одинокими, пока не поседеют, из-за того, что не могут найти еврейского парня, который на них женится; а развратные из которых [по той же причине] из легкомыслия попадают в сети неевреев [то есть выходят замуж за неевреев ввиду того, что никакой еврейский парень не хочет на них жениться]. Горе еврейским парням, попробовавшим вкус греха и идущим за своими глазами, чтобы развратничать с сыновьями [с дочерями] необрезанных [неевреев] и рождать от них детей, которые не считаются [на самом деле] детьми евреев, и в которых нельзя верить. Пути этих евреев [женившихся на нееврейках] — пути смерти, и собственными руками они выносят себе страшный приговор — плестись за дочерьми чужого народа — возлегать с ними в этом мире и быть с ними в мире будущем — в яме уничтожения [то есть в аду]. <…>

О подобной ситуации, в которой еврей женился на нееврейке, и у них родились дети, и захотел еврей, чтобы она и дети прошли гиюр, чтобы он мог на ней жениться по еврейскому Закону, говорит в книге респонсов «Шоэль-у-Мешив» (2-е изд., ч. 3, гл. 39), и он постановил запретить [это], [согласно тому], как слышится из Талмуда в разделе Йевамот (лист 24) и из Тосефты, где сказано, что [даже если она уже прошла гиюр], запрещено ему на ней жениться, даже [в той ситуации, когда достоверно известно], что он с ней сожительствовал, — чтобы не пошла молва, что ради него [то есть ради того, чтобы выйти замуж за еврея] она прошла гиюр.

Рав Элиэзер Йеуда Вальденберг, один их крупнейших современных законоучителей. Книга «Циц Элиэзер», т. 5, гл. 15

Глава 2. «Евреи, евреи, вокруг одни евреи»

Быть женатым на нееврейке считается в иудаизме одним из самых тяжёлых грехов. Дети, рожденные евреем от нееврейки, считаются, согласно еврейскому Закону, стопроцентными неевреями. И поэтому, женившись на нееврейке, еврей начинает участвовать, со своей стороны, в процессе «бескровного геноцида» собственного народа — способствуя его вымиранию. Ввиду этого, не только с точки зрения еврейского Божественного закона, но и с чисто человеческой позиции автор считает евреев, женатых на нееврейках, предателями своего народа и заслуживающими всяческого порицания. Подобный подход и является причиной резко-уничижительных выражений, которые автор на протяжении всего повествования употребляет в их адрес. Как читатель может убедиться, автор полагает себя далёким от расизма; он с нескрываемым уважением и огромным пиететом относится к праведным неевреям, а презрительные выражения, вроде «гоюха» (просторечное русское производное от ивритского слова «гоя» — нееврейка) и тому подобные автор применяет только в отношении тех неевреек, которые замужем за евреями, ибо таким образом эти женщины соучаствуют в грехе еврейских мужчин, который считается худшей формой разврата.

Более того, автор является также и резким противником прозелитации («обгиюривания») неевреек, которые вышли замуж за евреев, и «обгиюривания» их отпрысков. Во-первых, гиюр в подобных ситуациях обычно преследует лично-корыстную цель сохранить семью и, таким образом, противоречит самому духу — а часто и букве — святого понятия «гиюр». А во-вторых, ввиду того, что прозелитация жён-неевреек и их потомства создает в народе ложное представление, согласно которому, якобы нет чего-то специфически дурного в смешанном браке еврея с нееврейкой. «Вот, мол, сколько евреев женились на нееврейках, а потом их «обгиюрили» — ну, значит, и мне позволено следовать их примеру…». В особенности это применимо к тем, кого в народе принимают за праведников; например к баалей-тшува — евреям, возвратившимся к религиозному образу жизни. Ибо когда простой обыватель видит пример такого «праведника», который, став религиозным, вместе с тем не развёлся со своей нееврейской женой, а её «обгиюрил», — в глазах постороннего это выглядит, как прямая легитимация смешанных браков. Всё изложенное и служит для меня причиной презрения и осмеивания смешанных браков, и автор пытается проявить своё отношение к таким бракам на протяжении всего своего повествовния.

Если кто-либо из деятелей еврейского религиозного истеблишмента с пеной у рта защищает баалей-тшува, «обгиюривших» своих «гоюх» — на самом деле они просто-напросто защищают элементарную похоть. Это остроумно высмеял в своем стихотворении «Израильский городок» известный калининградский поэт Виктор Шапиро.

(Цитирую по книге Шапиро В. К. «Желание быть еврейцем. Опыты в стихах». — Калининград, издательство «Шофар», 2012)

Израильский городок, скромных домиков рядок…

Там скучает неженатый, бывший горский паренёк.

Он зовется Хануко, а живётся нелегко

Одинокому джигиту, словно в песне «Сулико».

Много есть вокруг девчат, только замуж не хотят,

Служат девушки в ЦАХАЛе, и у каждой автомат.

Хануко смотрел кино, на уме теперь одно,

Что нужна ему блондинка, как из фильма «Мимино».

Это к счастью или нет, есть на свете Интернет.

Написал письмо куда-то, и пришёл ему ответ.

За одним другой e-mail, не прошло и двух недель,

Он нашел себе что надо и в Россию полетел.

Подмосковный городок, липы жёлтые в рядок,

Подпевает электричке ткацкой фабрики гудок…

Вот ступает на порог израильский паренёк,

А в квартире у невесты — православный образок.

Он стоит, разинув рот, — вот нежданный оборот.

И зовут её Настасья, как в романе «Идиот»…

А она ему: «Не стой, будь как дома, дорогой.

Я балдею от евреев, он — такой, а ты другой».

«Ты должна пройти гиюр и забыть про эту дурь,

А иначе не надолго будет наш с тобой амур!»

Занавешено окно, стало в комнате темно —

Выносить «святых» придется этой ночью всё равно…

Так вот, одним из непостоянных посетителей Бейт-мидраша был молодой мужчина, женатый на нееврейке. Его звали Андреем. Он иногда приходил в Бейт-мидраш на субботние трапезы, а в одну из суббот даже остался там вместе с нами ночевать после вечерней сеуды (ритуальной трапезы).

К чести Ицхака и Йеуды надо сказать, что их отношение к Андрею было довольно прохладным, хотя рамки культуры и приличий всегда сохранялись. Но когда дело доходило до принципиальных вопросов, Ицхак с Йеудой не сдавались. Например, когда перед праздничной трапезой (кажется, это было вечером в Суккот) Андрей велел своему гойскому (то есть нееврейскому) сынишке произнести благословение «Ашер кидшану бемицвотав вецивану аль нетилат ядаим» («Благословен Ты, Бог, Господь наш, Царь вселенной, освятивший нас своими заповедями и заповедовавший нам омывать руки»), Йеуда или Ицхак, — уже не помню, кто — прервал его, запретив обучать нееврея благословению «Ашер кидшану вецивану» («…который освятил нас и заповедовал нам…». «Нееврей не имеет права произносить это благословение!» — так было сказано Андрею.

Потом Андрей со своей семьей уехал в Америку. Однажды он мне позвонил, спрашивал телефон Ицхака и сказал, что хочет послать цдаку (пожертвование) в Бейт-мидраш. Спустя некоторое время я спросил у Ицхака, звонил ли Андрей? Ицхак с чувством презрения ответил, что звонил, и сказал, что его жена в Америке прошла гиюр. На вопрос, что за гиюр она прошла, Андрей ответил Ицхаку: «Там такие же, как и вы». Я спросил Ицхака, что этими словами Андрей имел в виду? На это Ицхак сказал: «О каком гиюре может идти речь, когда он обещал послать деньги — и не послал?» Вообще Ицхак был очень чувствителен в делах, связанных с субсидированием Бейт-мидраша, потому что заведение испытывало постоянные финансовые трудности — об этом пойдет речь далее.

Мне известен ещё один инцидент (его прямым свидетелем я не был), в котором Ицхак проявил стойкость в национальном вопросе. Этот случай был связан с Коломейцем. Коломеец стал первым евреем, которого Ицхак возвратил к тшуве. Слово «тшува» на иврите означает «ответ», «возвращение»; в данном случае имеется в виду раскаяние, возвращение к еврейской религии, образу жизни и соблюдению заповедей. Но эта тшува была довольно условной, потому что Коломеец был женат на гойке (нееврейке) и не собирался её бросать. В конце концов, между Коломейцем и Ицхаком произошел разрыв, и с тех пор в Бейт-мидраше Коломеец больше не появлялся. Однако, он продолжал соблюдать заповеди (кроме самой главной — не сожительствовать с гойкой). У него всё рождались и рождались дети-гои, и, как я слышал, всем им он давал звонкие еврейские имена. Ицхак смеялся над этим, и ещё над тем, что он всех своих гойских отпрысков приводил перед субботой в микву (бассейн для ритуальных омовений) на помывку; ради экономии средств, что ли?!

Поначалу о Коломейце я только слышал, но не знал, как он выглядит. В какой-то период мы, ученики Бейт-мидраша, регулярно ходили в синагогу на утреннюю субботнюю молитву. И я заметил, что какой-то религиозный еврей тоже там регулярно молится. Я поначалу был уверен, что это бааль-тшува, которого привлекли хабадники. Мне очень хотелось к нему подойти и пригласить в Бейт-мидраш, но я сдерживался и стеснялся. Так и не оказалось подходящего момента для такого приглашения. Потом я узнал, что это Коломеец. Вот было бы смеху, если бы я пригласил его в Бейт-мидраш!

Ицхак говорил, что Коломеец писал жалобы раву Зильберу, одному из немногих людей, которых Ицхак по-настоящему уважал. По этому поводу рав Зильбер сказал Ицхаку: «Всё правильно, но не забывай, что он был у тебя первым».

К чести Ицхака будет сказано, что этот случай и инцидент с Андреем Э. были не единственными, когда он не выстилал перед гойкой, вышедшей замуж за еврея, «гиюрную дорожку».

Был у нас еще один посетитель, женатый на гойке — по имени Аркадий. Так же, как и Коломеец, Аркадий П. был многодетным отцом. Ицхак про него говорил, что он «духовный человек». Действительно: тихий, отзывчивый такой.

В один прекрасный момент он, по-видимому, решил оставить свою гоюху. Аркадий приехал в Израиль в качестве туриста с целью изучать Тору, и Ицхак попытался устроить его там в йешиву, филиалом которой формально считался наш Бейт-мидраш. Но Аркадия отказались принять на том основании, что в общежитии этой йешивы не могут жить те, кто были женаты. Ицхак обиделся и устроил его в другую йешиву. При этом он рекомендовал Аркадию, чтобы подтвердить своё еврейское происхождение, обратиться к раввину Йеуде Г. — к человеку, которого Ицхак очень уважал и считал своим близким другом. В итоге всего этого в йешиву, где учился Аркадий П., пришли какие-то люди — то ли из Министерства иностранных дел, то ли ещё откуда-то (из пространных рассказов Ицхака я так и не понял, откуда именно). Они и сообщили руководству йешивы, что там учится нееврей. Так Аркадий опять оказался в своём родном городе.

История с приездом Аркадия произошла, когда я уже жил в Израиле. Через несколько лет я вновь посетил наш Бейт-мидраш, — к прискорбию моему, уже после смерти Ицхака. И там на молитве в Йом-Кипур (Судный День, день поста и покаяния; один из центральных еврейских праздников) я опять увидел Аркадия П. Братья Л., которые стали «заведовать», то бишь хозяйничать в Бейт-мидраше после смерти Ицхака, не побрезговали пригласить его дополнить миньян (кворум из десяти евреев, необходимый для общественной молитвы). Чудеса, да и только! И по сей день я не знаю, еврей или не еврей Аркадий.

В своё время Ицхак принял Аркадия в Бейт-мидраш, не проверив его еврейское происхождение. Но всё же Ицхак позаботился о том, чтобы каким-то гипнозом убедить его пройти эту процедуру, хотя бы через несколько лет — в Израиле. Ицхак знал, что в проверках на еврейство он профан; и мне известны несколько случаев, когда Ицхак в них «прокалывался». Понятно, что он проводил такие проверки непрофессионально, но заслуживает уважения сам факт того, что ему было важно, чтобы в Бейт-мидраше обучались Торе евреи, а не гои. Еврейский Закон предписывает евреям обучать неевреев семи заповедям сынов Ноя, общим для всего человечества (соблюдая их, нееврей становится праведным), но запрещает обучать другим, специфически еврейским и не имеющим к неевреям отношения частям Торы. Ицхак прилагал для этого все возможные для себя усилия.

Однажды я пришёл в Бейт-мидраш и с удивлением обнаружил, что Ицхак надевает тфиллин Диме Опенштейну — пареньку с еврейской внешностью, который учился в Еврейской школе. Его я нередко видел в синагоге на разных «попойках», то бишь трапезах у местных хабадников: то у рабби Натана, то у рабби Мордехая. «Ну, — думаю, — удалось переманить „кадра“ из рук хабадников-охмурителей». Ицхак суетился вокруг Димы в каком-то радостном возбуждении. Когда Опенштейн ушел, Ицхак сказал: «Я в жизни не видел, чтобы так волновались, когда надевают тфиллин. Парень даже покраснел». Ицхак заподозрил что-то неладное и послал меня к Опенштейну домой проверять его документы.

Я пришёл. В метрике его мамы национальность не была записана. Имена отца мамы были еврейскими, однако мама мамы была записана как Екатерина Петровна. У меня в сердце закралось сомнение, но Ицхак сказал: «Екатерина Петровна — это ещё ничего не значит» и, в принципе, был прав. Для дальнейших выяснений Ицхак послал Йеуду. Йеуда пришёл к Опенштейнам домой, побеседовал «мило — по-доброму, туда-сюда», — и мама Димы сама признала, что её мать не еврейка. Ицхак сразу предложил Опенштейну гиюр (что было не очень для него характерно): такое уж сильное впечатление, наверное, произвело на Ицхака волнение, с которым Опенштейн надевал тфиллин. Опенштейн наотрез отказался — он и так, без гиюра, считал себя евреем. В Бейт-мидраше он больше не появлялся, зато впоследствии его ещё не раз видели спокойно восседающим на хабадских «попойках».

На каких-то уроках иврита, — кажется, в Сохнуте, — мои родители познакомились с молодым парнем по имени Миша; фамилию его не помню. Мои родители — добрые люди, и он стал приходить к ним в гости. Папа сказал, что, по словам Миши, его бабушка по материнской линии — еврейка.

Я не знал, «под каким соусом» предложить Мише посетить наш Бейт-мидраш, потому что был почти не знаком с ним. И поэтому со слезами помолился Всевышнему, чтобы Миша сделал тшуву. Я знал, что в Гемаре написано: молитва, произнесённая со слезами, принимается особо благосклонно.

Через некоторое время, в очередной раз придя в Бейт-мидраш, я с удивлением обнаружил там Мишу. Ицхак пожурил меня полушутя: «Почему ты его не привёл к нам?» Миша стал соблюдать заповеди буквально «на глазах». Но без проверки и на сей раз не обошлось.

Через несколько месяцев Ицхак каким-то образом узнал адрес Мишиной мамы. Йеуда пошёл по этому адресу, позвонил в дверь; открыла Мишина мама. Это была нееврейка — содержательница притона у себя на дому. Ицхак был в отчаянии — ведь целых несколько месяцев мы учили гоя Торе! Какие-то мистические «раввины» сказали Ицхаку, что единственный способ, чтобы исправить грех того, что несколько месяцев обучали гоя Торе — сделать Мише гиюр! Воистину мистический псак (раввинское постановление) — без пол-литра не поймёшь!

Однако Миша, уличённый, исчез. С ним исчезли и несколько еврейских книг на русском языке, которые я дал ему почитать. Мой папа обнаружил, что из комнаты, где ночевал Миша, когда был приглашён к нам домой, исчезло золотое кольцо моей покойной бабушки. Я понял, что был до глупости наивен! Заслуживает внимания и тот факт, что, как выяснилось, у Миши, прикидывавшегося холостяком, на самом деле были жена и ребёнок. Зачем же он скрывал от нас и это? Или же он просто патологический лгун? На одном из шабатов (празднований субботы), на который я пригласил его к себе домой, он распинался по поводу того, что, мол, «в данный момент не хочет заниматься поиском шидуха (невесты)», поскольку опасается, что будущая жена в связи с его «фанатичной религиозностью» устроит ему, как он выразился, «лесопилку»… И в моих, дурака, ушах это звучало так искренне!..

Примерно через полгода Миша опять заявился в Бейт-мидраш и попросил о гиюре. Ицхак был тогда в Израиле, а сердобольный Йеуда вновь принял Мишу. Когда Ицхак вернулся, он был очень недоволен тем, что этому человеку было вновь позволено переступить порог Бейт-мидраша. Через некоторое время (добровольно или принудительно, уже не помню) Миша, однако, навсегда покинул Бейт-мидраш. Но я слышал, что и по сей день он приходит получать различные еврейские «пайки» — в Еврейском обществе или в Хабаде.

Глава 3. Попугаи-Статисты, или Порочный кирув

Кирув — ивритское слово; в данном контексте оно означает приближение нерелигиозных евреев к Торе и религиозному образу жизни. Это и было важной частью деятельности Ицхака. Вообще Ицхак постоянно находился словно между молотом и наковальней. С одной стороны, ему нужны были ученики, а таковых в Бейт-мидраше всегда было немного. А если у тебя мало учеников — получишь мало денег для работы: таков безжалостный и железный принцип кирувного истеблишмента — этакого бесчеловечного машинного «ловца душ». Его совершенно не интересует, что кто-то в городе, традиционно полном тумы (духовной нечистоты), возвращает в лоно святости потенциально святые еврейские души! Главное, о чём «пекутся» представители этого истеблишмента, — это количество «приближаемых». Если оно будет «соответствующим» — тогда можно написать в «джуиш пресс» (от английского Jewish press — еврейская пресса, здесь это понятие автор хотел бы употребить в уничижительном контексте), что в таком-то городе, благодаря пожертвованиям миллионера такого-то, люди сотнями, а ещё лучше — тысячами стали носить кипот (еврейские традиционные головные уборы), надевать цицит, тфиллин и использовать прочие атрибуты религиозных евреев. А то, что 50% или даже 90% из этих людей могут оказаться неевреями, их не интересует. Ах, выяснится, что они не евреи? Какая проблема — всех «обгиюрим»! Такова порочная логика представителей кирувного истеблишмента, которые превращают кирув в миссионерство, запрещённое Торой.

Ицхак говорил, что ему предлагали баснословные суммы для спонсирования Бейт-мидраша, но с условием, что будет и соответствующее количество учеников — неважно, какой национальности. Ицхак отказался, зная, что евреев в таком количестве ему не набрать, а на сделку с совестью он пойти не мог, ибо это противоречило всей его сущности.

Ицхак периодически помещал в газете объявления примерно в таком духе: «Даём уроки иврита. Приглашаем евреев на миньян. Помогаем сделать тшуву и содействуем в устройстве хупы. Стипендии соответствующим. Скупаем школьные доски». Добавление про «школьные доски» мне всегда казалось каким-то нелепым.

Один старый еврей откликнулся на это объявление и позвонил, утверждая, что в газете допущена ошибка: вместо «тшува» надо писать «ктуба». (Ктуба — брачный контракт, составленный по правилам еврейского Закона). Мы посмеялись. И только теперь я начал догадываться, что имел в виду этот старик. Вероятно, он подумал, что объявление дал очередной «махер» фиктивными ктубот, писанием которых для смешанных пар промышляли нечистоплотные предатели еврейского народа на территории разваливавшегося Советского Союза. Этими брачными договорами мошенники за умеренную плату снабжали смешанные пары при отъезде в Израиль.

Кажется, поначалу один из вариантов объявления выглядел примерно так: «Даём индивидуальные уроки иврита и Торы. Стипендии соответствующим». Но евреи не «клевали», хотя, по словам Ицхака, от неевреев не было отбоя. «Гои хотят учить Тору!» — говорил Ицхак без презрения, но и без восхищения. Благо, Ицхак вежливо и культурно (а он умел вести себя очень воспитанно и интеллигентно, когда считал это нужным) неевреев «отшивал». Однако евреев на объявления отзывалось очень мало.

Однажды Ицхак изощрился и написал в объвлении нечто вроде: «Приглашаем на работу учителей иврита». Позвонила какая-то сотрудница израильского посольства и на «иврите-исраэлите» (современный израильский разговорно-жаргонный вариант квазииврита), ненавистном Йеуде, причём говоря с сильнейшим русским акцентом, распиналась о своих глубоких познаниях в иврите. Ицхак её внимательно выслушал, а когда она закончила, вежливо заметил: «Вы знаете, мы организация религиозная». На это она отреагировала моментально: «А, ну тогда извините», — и бросила трубку.

Но прежде, чем она дозвонилась, она оставила сообщение на автоответчике. Ицхак поставил его для всеобщего прослушивания, и мы от души посмеялись над её сообщением, произнесённым на иврите с этаким придыханием и воодушевлением.

Ицхак был большим специалистом в искусстве одним словом или выражением поставить человека на место. Это слово он находил моментально и очень точно. Когда было нужно, чтобы слово было культурным, оно и было исключительно культурным, а когда требовалось, чтобы оно было нецензурным, оно было нецензурным. Так, Ицхак рассказывал, что однажды на лестничной клетке здания, в одной из квартир которого находился Бейт-мидраш, какой-то сосед незадолго до Песаха бросил Ицхаку реплику: «Если у нас пропадут дети, мы будем знать, к кому обращаться». Ицхак сразу понял, что это намёк в духе кровавых наветов и моментально отреагировал: «Пошёл…» (далее нецензурно).

Вообще же на квартире, в которой находился Бейт-мидраш (хронологически второй по счёту) отношения с соседями были неважными. В то время у Ицхака и Йеуды была машина, которая стояла во дворе дома. И соседи периодически бросали на её крышу какую-то гадость. Недолго, однако, просуществовала эта машина, потому что Йеуда, любивший лихую езду, вскоре её «раскокал». Ицхак решил «прекратить это удовольствие» — так машины не стало. К слову сказать, Ицхак был очень аккуратным водителем. О его осторожности и благоразумии свидетельствует тот факт, что он не садился за руль в периоды, когда у него не было собственной машины и он регулярно не водил. Но он частенько критиковал Йеуду за его лихую езду.

Вспоминая о соседях, должен заметить, что Ицхак был фанатическим приверженцем субботних песнопений за трапезами. Он неоднократно повторял, что, по объяснению рава Шаха, его сын стал мизрахистом (приверженцем сионистского наравления в ортодоксальном иудаизме) из-за того, что за его субботним столом не пелось змирот (в данном контексте: субботние песнопения). Рав Шах — ныне покойный глава поколения харедимных евреев литовского направления.

Летом вечерняя субботняя трапеза начиналась поздно, и пение продолжалось за полночь, что вызывало недовольство со стороны верхних соседей. Но Ицхак не мог пожертвовать змирот. И в одну прекрасную субботу эти соседи — кстати, еврейская семья, — вызвали полицию. Я при этом не присутствовал (Всевышний миловал); очевидно, в тот шабат меня в Бейт-мидраше не было.

Ицхак не раз высказывал своё мнение о том, что у евреев, которые не соблюдают Тору, гораздо сильнее проявляется йецер а-ра (злое начало), чем у гоев, и в качестве примера приводил тот случай с соседями-евреями.

Глава 4. Патологический страх, или Осторожно, неприятель подслушивает!

Вообще евреи в городе относились к Ицхаку настороженно. Выглядел он весьма необычно: высокий, плотный, с животом и огромной бородой, вуалирующей не совсем еврейское, — а может, и совсем нееврейское лицо, в чёрном костюме — традиционной одежде еврейского ортодокса. Местные же евреи в своём большинстве традиционно относились с презрением ко всему, что им напоминало «штетл» (еврейское местечко в период, когда большинство его населения придерживалось ортодоксально-религиозного образа жизни). К тому же про Ицхака ходили всякие слухи и небылицы. Но слух о том, что Ицхак — не еврей, а прозелит, впоследствии оказался соответствующим действительности. Однако в тот период Ицхак тщательно скрывал от нас своё происхождение.

Милый еврейский мальчик Гершон П. любил доводить до нашего сведения эти слухи. И мы совместно с Ицхаком с удовольствием их слушали. По рассказам Гершона, одна женщина, — по-видимому, из бывших посетительниц «женских уроков», которые в своё время организовал Ицхак, — распространяла о нём слух, будто однажды Ицхак захотел её изнасиловать «в кустиках бывшего Кировского парка». Но якобы, взглянув на свои цицит, внезапно раскаялся и отказался от преступного намерения. Возможно, эта ненормальная или полунормальная женщина начиталась рассказов из сборника агадических рассказов (этот сборник Ицхак очень любил и начал нелегально тиражировать ещё в советское время) и экстраполировала на себя историю в таком духе из этой книги.

Ещё Гершон рассказывал, что Нина Михайловна — бессменная «секретарша» синагоги — говорила ему, что какой-то русскоязычный раввин приезжал в наш Бейт-мидраш из израильской йешивы-патрона. Но когда он позвонил в дверь Бейт-мидраша, ему попросту не открыли, и незваный гость был вынужден найти пристанище в синагоге. Ицхак делал вид, что всё это — полные бредни, но любил присутствовать при их пересказывании, изображая «бедную овечку»: вот, мол, как меня ненавидят и травят в синагоге. Правда, через несколько лет в синагоге Ицхака «реально подставили» (по его оценке). Незадолго до праздника Песах на пороге нашего Бейт-мидраша, который тогда находился на последнем этаже здания на улице Гертрудес (бывшей ул. Карла Маркса), оказались несколько пожилых евреев. Они потребовали мацу. Мацы у нас самих было очень мало, и Ицхак заявил им, что мацы у нас нет. Старики стали скандалить, утверждая, что к нам за мацой их послали в синагоге. «Мы с трудом поднялись на последний этаж, а вы хотите нас отослать с пустыми руками?!» После их шумного ухода Ицхак заметил с презрением: «Старым коммунистам нужна, видите ли, маца!» — и был очень рассержен на синагогу.

Ицхак опасался, что его хотят «подсидеть», и эту опасность он усматривал прежде всего со стороны своих коллег, с которыми ранее учился в русскоязычной израильской йешиве, филиалом которой считался наш Бейт-мидраш. Реально, однако, Ицхак был от неё почти независим. Лишь свою зарплату, которую субсидировал американский магнат, он получал при посредничестве этой йешивы. На каком-то этапе Ицхаку прекратили давать на содержание Бейт-мидраша и те жалкие крохи, которые милостиво выплачивались ранее. Его поставили перед фактом: «Теперь на функционирование Бейт-мидраша будет идти половина твоей личной зарплаты. Вторая же половина остаётся тебе, и на том скажи спасибо!» Как он сам говорил, «моя цдака (пожертвование, милостыня) сократилась до смехотворного мизера: тысяча долларов в месяц», — если я правильно помню. Такой же «смехотворной» стала теперь и сумма, предназначенная на содержание Бейт-мидраша. Через некоторое время ему перестали оплачивать даже билеты в Израиль, куда он летал примерно два раза в год, чтобы повидать свою семью. «Цдака» — так, саркастически смеясь, называл свою зарплату Ицхак. Он считал, что других студентов йешивы-патрона посылают в шлихут (то есть командируют для работы в бывшем СССР) на гораздо лучших условиях, чем его. К тому же они, по его выражению, «катались в Израиль» (чтобы повидаться с семьёй) каждый месяц и «за казенный счёт», а Ицхаку предоставлялась бесплатная возможность посещения семьи всего лишь раз в полгода.

С тех пор Ицхака стало очень злить, что йешива-патрон на одном из титульных листов своих печатных изданий постоянно публиковала информацию о том, что у неё есть филиал в нашем городе. Он логично предполагал, что сборщики пожертвований на йешиву рекламируют перед спонсорами и жертвователями наличие филиала в Риге, и таким образом фактически собирают средства и на наш Бейт-мидраш тоже. И потому, как он думал, они должны элементарно делиться. Однако Ицхак никогда не говорил об этом рош-йешиве (глава йешивы, её духовный лидер) открыто и прямо — он считал такое поведение некультурным и «политически некорректным».

В связи со своим почти параноидальным страхом, что кто-то из израильской йешивы хочет его «подсидеть», Ицхак всяческими путями «сводил на нет» все попытки прислать к нам оттуда своих шлихим (эмиссаров). Поэтому я не исключаю, что рассказанная Гершоном П. со слов Нины Михайловны история могла, в принципе, иметь место. Теоретически могло произойти так, что один из «экс-советских» эмиссаров, со свойственной некоторым из них бесцеремонностью, мог заявиться в Бейт-мидраш без предупреждения, или с предупреждением, но без приглашения, что в Латвии тоже считается большим свинством. И гостю, соответственно, была показана «кузькина мать», чтобы впредь всем прочим неповадно было. Но Ицхак утверждал, что вся эта история от начала до конца является чистой воды вымыслом.

Однажды страхи оказались напрасными. Ицхаку позвонил незнакомый ему религиозный еврей и сказал, что он проездом в городе и хочет посетить наш Бейт-мидраш, «чтобы поделиться опытом». Ицхак со страху основательно растерялся, но каким-то шестым чувством понял, что на сей раз всё же следует позволить незваному гостю переступить порог нашей обители. Гостем оказался приятный и достойный еврей из южных общин — Барух Б., который хотел проверить, заслуживает ли Бейт-мидраш того, чтобы Барух передал ему какие-то пожертвования. Наше заведение произвело на него благоприятное впечатление, и с тех пор, как я понимаю, ещё не один раз Барух оказывал материальную помощь Бейт-мидрашу.

Вообще со многими своими коллегами по йешиве, с которыми Ицхак учился ранее, у него были напряженные отношения. Я предполагаю, что одной главных причин этого была «гомосоветикус-образная» культура поведения некоторых из них, от которой он — «простой русский парень», как он себя иногда в шутку называл, — бежал всю свою сознательную жизнь, как от собственной тени. Однако и «культура» самого Ицхака иногда хромала. Так, он рассказывал, что однажды сел в автобус, предварительно покушав чеснока. Какая-то старуха-пассажирка стала орать на латышском языке: «Типлуоку смака! Типлуоку смака!» («Запах чеснока! Запах чеснока!») Ицхак был пристыжен и посрамлён.

Автор приводит рассуждения Ицхака с единственной целью: чтобы через их призму читатель смог лучше понять личность главного героя. Но это нисколько не отражает позицию самого автора в отношении рассматриваемых людей. Вместе с тем необходимо отметить, что при оценке людей Ицхак предъявлял к ним очень высокие требования. Подлинное уважение он испытывал только к тем, кто обладал комплектом следующих качеств: бескорыстие, жертвенность, прямодушие, бесхитростность, вежливость, интеллигентность, высокая культура поведения. Среди его бывших коллег по израильской русскоязычной йешиве был только один, обладающий всей этой палитрой совершенства — рав Г. П., человек в высшей степени достойный. Причем Ицхак считал, что эти качества у Г. П. не были врождёнными, но он приобрёл их путём упорной работы над собой, что многократно увеличивает их значимость. Остальным же коллегам, как правило, чего-то не хватало из этой палитры — кому больше, кому меньше. Да это и неудивительно: люди, обладающие одновременно всеми перечисленными качествами, достигли определённого уровня совершенства, стали как бы «наполовину ангелами», а таких, конечно, на свете немного. Однако от ставших на путь еврейской религии обычно ждут чудес самосовершенствования. И не всегда напрасно.

Но Ицхак, очевидно, подозревал некоторых своих «коллег» в том, что они даже теоретически не ставят перед собой цель достичь вышеупомянутой палитры совершенства. Возможно, что в отношении (по крайней мере, меньшинства) своих «подозреваемых» русскоязычных баалей-тшува, Ицхак был прав. Но и их нельзя — как это делал Ицхак — презирать в своём сердце, ибо советско-коммунистическое воспитание, которое они получили, успело настолько изуродовать их души, что уже одно возвращение к еврейской вере для них можно считать чудесным перевоплощением и снисходительно относиться к их аморфности в вопросах морального совершенства.

О некоторых из них Ицхак неоднократно высказывал свои перманентные суждения, а некоторые «заслужили» даже личные «эпитеты-определения».

Например, про Сергея К. он говорил: «В своей надменности он думал в Ленинграде, что въедет (в израильский религиозный мир) на белом коне, но, за неимением лучшего, пролез туда, словно крыса, через брешь в стене».

Про Моше П. он говорил: «Он не человек. У него нет души».

Про Шмуэля О.: «Он — растение. Цадик (на иврите — праведник) — растение».

Об Аароне С.: «Он стал машгиахом?! (Машгиах — в данном контексте это ивритское слово означает: ответственный за порядок и воспитательную работу в йешиве). Я помню, как он собирал в йешиве деньги на покупку чая для общественного пользования. Это было то, что в точности ему подходило».

А про Цви П. просто: «дурачок». В дни приближения праздника Песах Ицхак любил с презрительной улыбочкой рассказывать, что однажды Цви, проверяя перед Песахом свою квартиру на наличие хамеца (то есть квасного), обнаружил сверху на шкафу (!) размазанный кусок торта. Ицхак недоумевал: кто же так спортивно изощрился, уж ни сам ли Цви?

О Шимоне Г., который в советское время сидел в тюрьме за сионизм, Ицхак говорил: «Что-то поговаривали, что он слишком много общался в лагере с паханом».

Книгу рабби Э. по Галахе на русском языке Ицхак более чем уважал и считал её своим основным пособием по еврейскому Закону. Помимо этого он неоднократно замечал, что среди «русских» рабби Э. является самым приближенным к раву Шаху. Напомню, что рав Шах — ныне покойный глава поколения ортодоксальных евреев литовского направления. Быть приближённым к нему считалось великой честью. Однако однажды Ицхак выдал то, что думает о рабби Э. на самом деле: «Один сумасшедший из Бней-Брака».

Интересным было отношение Ицхака к Йосифу К. — потомку членов секты «жидовствующих» из деревни Ильинка (они ещё во времена царской России отпочковались от православной церкви, перестали верить в Новый завет и приняли решение присоединиться к еврейскому народу). С одной стороны, Ицхак уважал скромного Йосифа, который не афиширует, что проштудировал весь Талмуд. Йосиф по профессии софер-стам (переписчик святых текстов), и Ицхак говорил, что исключительно и только у него он покупает мезузот (мезуза — текст из Торы, написанный по специальным законам, который должен висеть на косяках дверей в доме, где живёт еврей).

Ицхак рассказывал, что Йосифа удачно женили на девушке из хорошей харедимной (строго ортодоксальной) семьи. Однако когда Йосиф через некоторое время после свадьбы впервые появился дома с запахом перегара («гены есть гены», как сказал Ицхак); его, как с негодованием рассказывал Ицхак, тотчас же и без разговоров выбросили из дома, и он остался без семьи.

Я спросил Ицхака: «Он женился вторично?»

«А кому нужно воронежское быдло?» — отпарировал Ицхак.

Я поднял на него недоуменный взор: ведь я не раз слышал от него и от Йеуды К., как они с восхищением рассказывают про фантастическую диковинку — «страшный сон антисемита»:

«Воронежская область, деревня Ильинка. Канун Субботы. Снег по колено. Русская баба в валенках с типичным деревенским произношением приветствует бородатого русского мужика: «Гут Шабос («Хорошей субботы» — традиционное еврейское субботнее приветствие на идиш), Абрам!», а тот ей отвечает: «Гут Шабос, Сара!»

На моё недоумение Ицхак ответил: «Ну, прошли они там гиюр когда-то… Всё равно, быдло остается быдлом». Я удивился (тогда я уже знал, что Ицхак — гер): несмотря на свою глубокую симпатию к «ильинцам» — своим братьям как по крови, так и по духу — он никак себя с ними не отождествлял. Возможно, причиной этому было то, что себя он считал человеком совсем другого уровня культуры. Это предположение видится мне реальным, поскольку свою «интеллигентность» он ставил выше всего. Так, однажды он мне бросил фразу: «Здесь (то есть в Бейт-мидраше) есть только два интеллигентных человека — ты и я!» Так или иначе, но даже в состоянии глубокого алкогольного опьянения с Ицхаком никогда не происходила метаморфоза, характерная для субботника Якова Нечаева и описанная в книге Йоава Регева «Суботниким ба-Галиль» («Субботники в Галилее», на иврите, 2009, стр. 97):

«О Якове Нечаеве, чья семья поселилась в Сердже в 1902 году, Теплицкий рассказывает, что когда [Яков] напивался, он становился таким же русским крестьянином, каким был в юности… и вино кричало из его глотки: „Бей жидов!“ Окружающие [евреи и субботники] разражались смехом и воспринимали [происходящее] положительно».

Интересно, что бы сказал Ицхак сегодня, когда выяснилось, что никакой гиюр ни «ильинцы», ни их предки никогда не проходили?

Уже проживая в Израиле, я заинтересовался, каким образом предки ильинцев прошли гиюр, и сделал историческое исследование на эту тему. Это исследование опубликовано на иврите в написанной мною книге «Кицроф а-кесеф» («Очищая серебро»; это пособие по генеалогии в свете еврейского религиозного Закона).

Суть исследования вкратце заключается в следующем. Один из величайших еврейских законоучителей Мааршаль написал в книге «Ям шель Шломо» («Море Соломона», раздел «Йевамот», глава 4, §49), что в ситуации, когда законы государства, в котором живёт община, запрещают евреям совершать гиюр над неевреями, закон Торы также строго воспрещает заниматься прозелитацией неевреев. В дополнение к этому руководители некоторых еврейских общин издавали специальные постановления, накладывающие тяжелые наказания на тех евреев, которые посмеют нарушить этот запрет (цитирую по: проф. Яаков Кац, «Гиюр в новое время»// в книге «Гиюр — путь в еврейство», сост. А Стриковский, Москва — Иерусалим, 2001). «Со времен Московской Руси отпадение от православия и, главное, „совращение“, то есть агитация за такое отпадение, каралось наряду с самыми тяжкими преступлениями, вплоть до сожжения на костре. Наказания за отпадение и „совращение“ предусматривались и законами ХVIII в. (например, ст. 201 и 203) Устава благочиния. По Уложению о наказаниях в редакции 1845 г. за „совращение“ полагалось от 8 до 10 лет каторги и наказание плетьми от 50 до 60 ударов… Эта норма была закреплена и в Своде законов 1857: т. 15, ч. 1, ст. 201» (цитирую по книге Ирины Антроповой «Сборник документов по истории евреев Урала», Москва, «Древохранилище», 2004, стр. 385, комм. 2). Секта жидовствующих (или «иудействующих», другое название — субботники) возникла в XVIII веке в процессе духовных исканий русских крестьян Воронежской, Тамбовской, Саратовской и других губерний. Тех жидовствующих, которые во всём стремились уподобиться евреям, называли также «талмудистами», «шапочниками» и «герами». Они взяли за основу своего учения Ветхий Завет и отвергли Новый Завет; жидовствующие видели в себе «пришельцев» (так в русском церковном переводе Ветхого Завета переводится слово «гер» — прозелит). Они стали считать себя частью еврейского народа и искали контактов с евреями, чтобы те научили их правильному соблюдению заповедей. Находились нищие и невежественные евреи, которые соглашались подвергнуть себя и своих соплеменников в Российской Империи опасности, и из экономических соображений (то есть за деньги) обучали жидовствующих практическому соблюдению заповедей. «В 1823 г. общее количество обнаруженных субботников в Воронежской губернии составляло 3771 человек. Повторимся — в действительности их было неизмеримо больше… Правительственная проверка показала, что субботников насчитывается по всей России до 20 тыс. человек обоего пола» (цитирую по: Савелий Дудаков, «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России», Москва, 1996). Нет никаких письменных и даже устных свидетельств о массовом гиюре жидовствующих в России. «Конечно, ни у геров, ни, тем более, у других субботников, ничего похожего на современные свидетельства о гиюре не имеется… Никаких свидетельств о гиюре или хотя бы записей „дня памяти“ об этом важнейшем, как может показаться, если смотреть из сегодняшнего дня, событии пока не обнаружено» (цитирую по: Александр Львов, «Субботники и евреи» — предисловие к публикации очерка Моисея Козьмина «Из быта субботников», lvov.judaica.spb.ru). Очевидно, что в редких случаях находились раввины, которые иногда нарушали вышеуказанный галахический запрет прозелитировать неевреев в стране, где это запрещено законом государства. Ясно, что эти раввины не совершали массовых гиюров, но могли быть лишь единичные случаи принятия русских в иудейские прозелиты. «В отчётах православных миссионеров встречаются упоминания об отдельных иудействующих, „принятых в жидовство“ раввинами близлежащих городов» (цитирую по: Александр Львов, op. cit.).

Интересно, что выходцы из деревни Ильинка утверждают, что никакие они не потомки жидовствующих, а этнические евреи (и потому, по их словам, и не было никакого гиюра у их предков). Это находится в явном противоречии с историческими источниками. В Ильинку жидовствующие переселились в начале 20-х годов ХХ века из деревни Тишанка (обе — в Воронежской области). «В 1768 году возникает дело о живущем в городе Воронеже харчевнике села Тишанки Кузнецове с 30 сообщниками, уличенными в непоклонении святым иконам, в нетворении крестного знамения, непринятии святого причастия. В 1827 году здесь против субботников было возбуждено судебное преследование, вследствие которого представители субботнических семей были забраны под стражу и содержались в Воронежском тюремном замке, где над ними было испытано увещевание со стороны духовного начальства. Часть из них была сослана в Сибирь, других же возвратили домой. В 1914 году в селе насчитывалось 238 жидовствующих. В 1921 году практически все иудействующие села Тишанки в количестве 288 человек выселились на хутор. Так возникла Ильинка» (Н. Бочарникова, «Родословная» //сб. «Иудаизм — как религия русских», 2003, стр. 30). В дополнение, в России как для евреев, так и для русских очевидно, что «ильинцы» — этнические русские; кроме своей религиозной принадлежности они от русских сельских жителей ничем не отличаются — ни по специфическому говору, ни по антропологическому типу, ни по менталитету, ни по быту, ни по культуре. В 70-х годах ХХ века практически все жидовствующие Ильинки (примерно 600 человек) эмигрировали в Государство Израиль. Поскольку они соблюдали в той или иной степени еврейскую религиозную традицию, после их прибытия в Израиль у местного религиозного истеблишмента не возникло сомнения в их принадлежности к еврейскому народу. Но сегодня, в свете публикаций об их происхождении, известный раввин-законоучитель рав Ашер Вайс постановил 11 хешвана 5769 (9 ноября 2008) года, что «ильинцы» не могут считаться ни евреями, ни потомками прозелитов. То же самое решение принял 10 нисана 5778 (26 марта 2018) года крупнейший раввин-законоучитель рав Йеуда Сильман.

Ицхак не любил прозелита из Москвы, переводчика с иврита на русский Реувена П. Когда я заметил, что Ицхак с Реувеном похожи, Ицхак с Йеудой стали с пеной у рта доказывать, что я ничего не смыслю в физиогномике. Но я видел у обоих лица с характерными славянскими чертами, обрамлённые длинными густыми «еврейскими» бородами. Тем не менее Ицхаку было, по-видимому, неприятно слышать о своём даже чисто внешнем и поверхностном сходстве с Реувеном. Ицхак с презрением рассказывал, что, когда он учился в йешиве в Иерусалиме, после учёбы их развозили по домам на микроавтобусе. Однажды выходил Ицхак из йешивы, направляясь в сторону развозки, и за его спиной по-хамски крикнул Реувен П.: «Куда бежишь, кости переломаю!» (в прошлом он занимался карате). Ицхак ненавидел подобные бескультурные шуточки и сделал вид, что не слышит. Думаю, что если бы дело дошло до драки, Ицхак бы побил этого каратиста — ведь он и сам был, как говорится, не лыком шит.

В другой раз на развозке с ними ехал рав Ицхак Зильбер. И, как обычно, он в машине, обращаясь ко всем, говорил двар-Тора (буквально: «слова Торы» — комментарий или объяснение какого-то вопроса с точки зрения Торы). Когда рав Зильбер вышел, Реувен П. стал извиняться перед водителем: извините, мол, за старика, который здесь разные глупости говорил. Больше Ицхак в этой развозке не ездил — противно было.

Как бы ликовал Ицхак сегодня, узнав, что над всеми московскими гиюрами советского времени (тот злополучный прозелит-хам Реувен — в числе «обгиюренных» подобным гиюром) нависла чёрная туча сомнения!

Происхождение Ицхака для меня раскрылось следующим образом. Кто-то пригласил к нам на трапезу еврея-журналиста, работавшего в одной из рижских газет. Всегда для нас было большим счастьем, когда удавалось «затащить» в Бейт-мидраш какого-то нового еврея. Однако нежданным результатом этого визита стал курьез: журналист поместил в газете статью про Ицхака, написанную в плохо скрываемом полу-ироническом духе. В ней было сказано, что Ицхак — прозелит, но ошибочно указано, что его жена — еврейка (на самом деле она тоже гийорет — прозелитка).

Ицхак был в подавленном настроении — это оказался удар ниже пояса. Мы вышли прогуляться, чтобы развеять грусть, и я стал свидетелем необычного происшествия. Одна женщина остановилась перед нами и с упоением произнесла на латышском в полный голос: «Каада баарда!..» («Какая борода!..») Она даже протянула руки, чтобы её потрогать. Борода была действительно необычно длинная. Ицхак не подстригал её потому, что рав Хаим-Меир К. — бывший узник советского лагеря, который очень тепло относился к Ицхаку и которого тот очень уважал, — сказал ему «не дотрагиваться до бороды».

Через несколько минут другая женщина, проходившая мимо нас, громко сказала по-русски, глядя в упор и улыбаясь: «Козёл говориш-ш-шь, борода говориш-ш-шь!».

Ицхак заметил, что подобное с ним случается чуть ли не каждый раз, когда он идет по улице. Я был поражён.

Глава 5. Гениальный режиссёр

Возвратимся к началу повествования. В начальный период своего пребывания в Бейт-мидраше я вообще не знал, что, кроме Йеуды, им руководит и ещё кто-то. Какое-то имя «Ицхак», однако, витало в воздухе Бейт-мидраша, но я не придавал этому большого значения.

В один прекрасный день я увидел в Бейт-мидраше крупного бородатого и пузатого мужика, который на первый взгляд мне показался странноватым. Это был Ицхак. Бородач обратился ко мне с чем-то вроде шутки, но я обычно не реагирую на подобное панибратство. Образ бородача показался мне сильно контрастирующим со стройным и подчёркнуто интеллигентным Йеудой.

В тот период Ицхак с Йеудой снимали ещё одну квартиру, в которой жили. Но через некоторое время Ицхак переехал жить в Бейт-мидраш, и с тех пор он регулярно стал участвовать в субботних трапезах (до этого Йеуда проводил их без участия Ицхака). Однако потом я узнал, что даже тогда — в период, когда Ицхак практически не появлялся в Бейт-мидраше, — всё, что делал Йеуда, было до мельчайших деталей спланировано и инсценировано Ицхаком.

Я уже описал, как проходила учеба в Бейт-мидраше. Всё это, по моему мнению, говорит о том, что Ицхак был выдающимся организатором и режиссёром. И хотя я считаю, что Йеуда был не только лишь хорошим актёром, Ицхак придерживался другой точки зрения. В качестве иллюстрации он приводил в пример знаменитого латышского актера, которым все восхищались. «На самом же деле, — говорил Ицхак, — своим успехом этот актёр обязан выдающемуся режиссеру, который диктовал ему всё, что нужно делать, вплоть до мельчайших деталей, как например: „Миленький, подыми ручку так!“»

При всём том и я, однако, признаю, что, несмотря на свои личные выдающиеся способности и качества, Йеуда без Ицхака, наверное, не смог бы в полной и правильной мере их реализовать.

Несмотря на свою сдержанность и скрытность, Йеуда всё же делился крохами из своей биографии. Так я узнал, что до «перестройки» он был отказником. В один прекрасный день он принес мне брошюру, в которой объясняется, как вести себя с советским следователем. Ею пользовались участники еврейского подпольного движения при Брежневе. Йеуда с большим пиететом относился к этой брошюре: она действительно была интересная, но я, к сожалению, мало что из неё запомнил (разве что аббревиатуру ПЛОД, если я правильно помню).

Я рассказал родителям про «отказное» прошлое Йеуды, и мой папа сразу узнал в нём молодого человека, который регулярно стоял в пикете недалеко от здания Верховного суда. Папа видел, как на него науськивали собаку. Осознание тождественности этих двух фигур было воспринято мною как откровение.

Я пришёл в Бейт-мидраш и, окрылённый, сообщил Йеуде, что его опознали. Несмотря на всю свою сдержанность, Йеуда не смог скрыть улыбку. Потом Ицхак рассказал мне, что именно он — Ицхак — посоветовал Йеуде стоять в пикетах.

Диссидентское прошлое Йеуды мне очень импонировало. Когда мне было примерно лет шесть, я написал письмо Брежневу, в котором начертал с детской наивностью, что не понимаю, почему он так критикует Израиль: ведь Иордания, Сирия и Ливан — это исконно израильские земли (sic!). Я отдал это письмо сестре бабушки, чтобы она послала его по адресу; она показала письмо моей маме, а потом сожгла его в печке. Как говорится, и смех, и грех!

Глава 6. Нееврей-сын гэбиста — диссидент-сионист

Как мне рассказала вдова Ицхака, его отец был самоотверженным гэбистом, поглощённым своей работой. Он был полковником или подполковником КГБ, точно не помню. Присланный в наш город сразу после завершения Второй мировой войны на борьбу с остатками антисоветского сопротивления, так называемыми «лесными братьями», он порой даже не возвращался в конце рабочего дня домой, а оставался ночевать в своём кабинете.

Но Ицхак вырос диссидентом. По его рассказам, ещё в детстве в нём проснулся «дух противоречия». Однажды отец Ицхака (тогда — Володи) взял мальчика на встречу с Хрущёвым. Когда Хрущёв погладил Володю по головке, тот мысленно пожелал высокому гостю: «Чтоб тебя…»

Как мы видим, «дух бунтарства» проснулся в Володе довольно рано. Ещё подростком он выпалил своему отцу, с которым был «на ножах»: «Если немцы придут в наш город, я стану бургомистром». Он сказал это не столько из любви к немцам, сколько из ненависти ко всему советскому. И в зрелом возрасте Ицхак, — несмотря на то, что он был глубоко русским человеком в лучшем смысле этого слова, — также иногда позволял себе весьма экстравагантные пассажи в западническом духе. Так, тепло отзываясь об одном раввине, чистокровном еврее, выходце из Швейцарии, — Ицхак сказал однажды: «Он наш человек, немец!» А в другой раз, говоря о другом уважаемом им раввине из Румынии, отец которого, однако, был родом из Германии, Ицхак со знанием дела заметил: «Он со своей женой дома говорил не на каком-то идише, — Ицхак презрительно сморщился, — а по-немецки!» Он не разделял моего презрения к тем евреям, которые, потеряв элементарное самоуважение, эмигрируют в Германию, но считал это явление нормальным и само собой разумеющимся.

Ицхак рассказывал, что ещё школьником он на каникулах путешествовал и оказался в другом городе, — если память мне не изменяет, в Москве. Поскольку он любил стричься наголо, он в таком виде был задержан милицией и попал в детский приёмник-распределитель. Пробыв там несколько месяцев, он ни разу не проговорился, что его отец работает в КГБ. Потом милиционеры сами узнали об этом и отправили его домой.

Ещё Ицхак, а позднее и его вдова, рассказывали мне кажущуюся совершенно невероятной историю из их диссидентского прошлого. Они жили в коммунальной квартире. Однажды ночью Владимир Петрович (в будущем — Ицхак) проснулся и увидел занесенный над его дочкой-младенцем топор, который держал в руке какой-то мужчина. Владимир моментально нашёлся, и с правильной интонацией произнёс что-то вроде: «Сегодня ведь такая хорошая погода, зачем кого-то убивать». Убийца бросил топор и выбежал из квартиры. То есть Владимир Петрович сумел его загипнотизировать, причём в считанные доли секунды, и сообразил, что и с какой интонацией надо говорить.

Через некоторое время в дверь позвонили две женщины в милицейской форме. Когда они переступили порог квартиры, на их лицах отразилось недоумение: по всей видимости, они прибыли, чтобы забрать в детский дом двух малолетних дочек Владимира Петровича, а он сам и его жена к тому времени уже должны быть зарублены. Но убийца ошибся — вместо них он зарубил их соседей по коммунальной квартире.

Если принять версию, что жертвами должны были стать Ицхак и его супруга, а не их дети, — непонятно, почему наёмный убийца собрался убивать их дочь. Может, вошёл в раж? Или из досады, что по ошибке сначала убил соседей?

Было ясно, однако, что убийство инспирировано властями. На судебном процессе в качестве убийцы власти подставили другого человека, «подсадную утку», который во всём признался. Владимир Петрович же утверждал на суде, что убийца выглядел совершенно иначе, чем подсудимый.

Через много лет произошла интересная встреча: Ицхак увидел своего предполагаемого убийцу, гуляя по городу. Они встретились глазами и узнали друг друга. Ицхак ему улыбнулся и пошёл дальше. «Ведь он спас мою дочь», — говорил потом Ицхак. Он полагал, что убийца тоже его узнал — и ответил улыбкой на улыбку.

Вообще, по словам Ицхака, милиционеры постоянно на него жаловались: «Он знает все наши приёмы, и поэтому мы его не можем посадить». Но соседям Владимира Петровича приходилось несладко. Например, по рассказам его вдовы, один из соседей на коммунальной кухне как-то выругался в адрес евреев, на что последовала моментальная реакция Владимира, который, вскочив, заорал: «Заткнись, сука!» Вскоре сосед в страхе поменял место жительства.

Заветной мечтой Владимира Петровича (Ицхака) было покинуть пределы Советского Союза. В его голове на этот счёт роились самые фантастические планы. Например, перейти по снегу границу с Финляндией, облачившись в белую одежду и какие-то специальные маскировочные меховые шапки.

Владимир Петрович прошел через многие существовавшие тогда диссидентские группы и пришёл к выводу, что ни одна из них не поможет ему попасть за рубеж. Так судьба привела его в еврейское сионистское движение, которое, как он понял, было единственным, дающим реальную надежду на отъезд.

Ицхак рассказал мне, что однажды, проходя недалеко от памятника Свободы (учитывая ходатайство выдающегося скульптора Мухиной, этот памятник не был взорван советскими властями. В принципе, это можно считать чудом), он увидел местных отказников, своих соратников по сионизму, стоящих в пикете. «Владимир, не мешай нам сегодня!» — попросила его одна еврейка, и Ицхак послушно удалился. Он сел на скамеечку в парке рядом с каналом и стал издалека наблюдать за происходящим. Тут к нему подошёл милиционер: «Гражданин, пройдёмте!» Поскольку, по советским законам, милиционер не имел права задерживать, не предъявив в устной форме хотя бы минимальное формальное основание, Ицхак решил помочь милиционеру и подсказал ему какой-то повод (уже не помню, какой).

Милиционер привёл Ицхака в кабинет какого-то начальника, и тот стал раздраженно орать на Ицхака: «Когда уже прекратишь свои штучки»! А Ицхак, назвав его по имени и отчеству, спокойно возразил: «Вы ещё не ответили на моё письмо такое-то и такое-то!» Начальник был ошарашен: откуда Ицхак знает, как его зовут?

Как мне заявлял сам Ицхак, дело было в том, что, когда каждый новый работник правоохранительных органов заступал на службу, краткую заметку об этом вместе с его фотографией помещали в газете. Ицхак, по его словам, аккуратно её вырезал и подклеивал в свой специальный альбом. Таким образом, он якобы знал всех этих «работничков» в лицо и по фамилии, имени и отчеству. Подозреваю, что все эти слова были просто бахвальством.

Но насчёт писем — чистая правда: Ицхак буквально заваливал ими властные структуры, зная, что по закону они обязаны ответить на каждое письмо. На почте Ицхак всегда требовал письменное уведомление о вручении письма, на что также по закону имел право. Однажды работница почты заартачилась, отказываясь выдать ему подобный документ, но её коллега молча указала ей на какую-то бумажку на рабочем столе, и упрямица моментально подчинилась. Ицхак предполагал, что на этой бумажке было написано что-то вроде: «Владимиру М., по его требованию, выдавать уведомление о вручении письма» (!).

Читатель может подумать, что у Ицхака была мания величия, но мне кажется, что подобное выдумать без каких-либо оснований невозможно. «Мания», однако, в какой-то степени всё же была. Однажды Ицхак с возбуждением стал говорить о человеке, который днём и ночью ни о чём другом не думает, кроме как о спасении еврейского народа. Я предположил, что он имеет в виду Любавического ребе; ведь не раз Ицхак говорил (передаю его словами): «Любавический ребе — это вам не хухры-мухры». Но тут вдруг Ицхак однозначно выразился, что имел в виду самого себя…

Всё же наступил период, когда руководители «сионистского подполья» уехали, наконец, в Израиль. И они оставили Владимира Петровича, нееврея, «за главного» вместо себя в нашем городе. Он организовывал подпольные семинары, снимал летние дачи в Юрмале, на которые съезжались пионеры советской тшувы из Москвы, Петербурга и Вильнюса. Через него проходила также и еврейская самиздатовская литература, распространявшаяся среди отказников. Он активно занимался её подпольным тиражированием. Эту литературу он читал и сам, и таким образом начал приобщаться к еврейской религии ещё живя в Советском Союзе, будучи при этом неевреем.

Рассказывая мне о летних дачах, вдова Ицхака поведала, как однажды хозяйка по указанию силовых органов потребовала от Ицхака уже снятое помещение освободить. Ицхак подчинился, но когда всё успокоилось, и хозяйка уже «отдыхала душой и телом», полагая, что убила двух зайцев — и деньги получила, и квартирантов выгнала, — в самый неожиданный для неё момент перед ней предстал Ицхак и потребовал деньги обратно. От шока хозяйка чуть не потеряла дар речи, и — если мне память не изменяет — деньги-таки возвратила, радуясь, что так легко отделалась. Ицхак, когда хотел, умел делать грозный вид, да и комплекция у него была соответствующая.

К слову: Ицхак рассказывал и даже показывал мне документы, подтверждающие, что, когда он снимал помещение для проведения еврейского мероприятия, его супруга параллельно снимала второе помещение — про запас, на случай, если в первое нагрянет милиция или же власти наложат вето на еврейскую сходку, узнав о ней предварительно. Не раз подобный способ выручал из затруднительной ситуации — и тогда мероприятие проводилось в другом помещении, о котором властные структуры не знали.

Мои родственники — Мотя и Лена Л. (Мотя трагически погиб в Израиле от руки араба-террориста) — тоже были среди пионеров московской тшувы. В 1985-м году они побывали летом на такой даче. Я — в то время ещё подросток — несколько раз посетил их там. Какой-то бородатый еврей (к сожалению, я его имени не запомнил) пытался меня склонить к религии, долго и нудно разъясняя несостоятельность теории Дарвина. Кажется, делал он это непрофессионально: в те времена, по всей видимости, ещё не существовало сугубо научных материалов, опровергающих эту теорию, или же они были нам недоступны. Потом и Зеэв Райз, тогда ещё молодой и бритый, пытался мне что-то объяснить, но всё впустую. А отвечал я Райзу в недостаточно уважительной форме, так что, когда Райз вышел, мне кто-то мягко заметил: «Ведь он кандидат наук, не надо с ним так разговаривать!»

В Израиле Райз отрастил бороду, и сегодня выглядит почти как патриарх. Он был пионером проверок на еврейское происхождение, и по сей день считается авторитетом в этой области. Запомнил я тогда и двух его милейших сыновей, а также и его супругу, госпожу Кармелу, которая выглядела, как типичная «идише мамэ».

Когда я рассказал Ицхаку о своём посещении «его дачи», тот заметил: «Если ты тогда не сделал тшуву (то есть не стал религиозным), очевидно, что в тот период у тебя был сильный йецер а-ра (злое начало)!» Возможно, Ицхак в какой-то степени и был прав. Но я думаю, что не в последнюю очередь на меня негативно повлияло тогда и то, что я каким-то образом почувствовал: эти новоиспеченные баалей-тшува при всей своей внешне выпуклой иудаистичности, внутренне, эмоционально были ещё весьма незрелы и далеки от еврейского мироощущения и менталитета, сами того, скорее всего, не понимая. В этом не было их вины — такими их вылепила, как из глины, советская «Родина-мать». Несомненно, однако, что по крайней мере интеллектуально от её пут они смогли освободиться. Это уже само по себе было потрясающим достижением. К сожалению, некоторые из них и по сей день не шибко продвинулись в избавлении (redemption) из «эмоционального болота».

Кроме участия в организации просветительской работы, Владимир Петрович предпринимал также попытки в своём стиле изменить материальные отношения в среде отказников. Как правило, отказников изгоняли с мест работы, и основным источником пропитания для них становились посылки из-за рубежа, на вырученные деньги от продажи которых они жили. Владимир Петрович хотел прекратить некоторую анархию, царившую в этой сфере. Он решил, что изначально все посылки должны складываться в общую кассу, из которой каждой семье будет выдаваться поровну.

Подобная политика привела к обострению отношений Владимира Петровича с некоторыми коллегами по еврейскому движению. Мои родители несколько лет назад встречались в Израиле с семьёй бывших отказников из нашего города. Услышав фамилию Ицхака (Владимира Петровича), те, можно сказать, скрежетали зубами от злости.

В квартире Владимира Петровича несколько раз был учинён обыск. Были изъяты: рукопись написанного им романа; книги грузинского философа Мамардашвили, весьма им почитаемого; еврейская литература, в том числе «История еврейского народа» Дубнова и другие книги. Ицхак показывал мне целый альбом, в котором была подшивка его переписки с властями. Он требовал возвратить всё изъятое у него во время обысков. В конце концов, всё, кроме рукописи его романа, было возвращено. А рукопись исчезла.

Аркаша Л. рассказал мне, что Ицхаку уже после развала Союза возвратили его дело («мешок») из КГБ. По словам Аркаши, этот «мешок» хранился у надёжных людей, которым Ицхак, по всей вероятности, дал соответствующие инструкции на случай своей смерти. Дальнейшая история этого «мешка» мне неизвестна.

На середине тогдашнего пути в Израиль, в Вене, Владимир Петрович планировал «завернуть» в Америку. Однако, по его рассказам, в венском туалете представители сионистского истеблишмента настоятельно потребовали от Владимира Петровича, чтобы он летел в Израиль. Они мотивировали своё требование тем, что будет очень нехорошо, если руководитель местного сионистского движения окажется несознательным и полетит в США. Из слов Ицхака я понял, что он до конца своей жизни не был уверен в том, что сделал правильный поступок, когда не «завернул» в Америку. Свое положение в Израиле он видел «бедственным», и это его серьёзно тяготило. Так, однажды он обиженно пожаловался на то, что у его жены рваное нижнее бельё — вот до какой степени он материально нуждается!

Согласно рассказам его вдовы, в Израиле на них оказывали сильное давление, чтобы они, вопреки своему истинному национальному статусу, записались евреями. Для тех, кто требовал этого, казалось унизительным, что гой был одним из руководителей еврейского сионистского движения. Но Владимир Петрович и его супруга наотрез отказались.

Ицхак был очень горд, что по поводу целесообразности его гиюра спрашивали самого Любавического ребе, и тот, согласно словам Ицхака, дал по этому вопросу положительный ответ.

Глава 7. Симбиоз или антагонизм, или Наши национальные блюда

Йеуда рассказал, что он учился в той же самой школе, что и я. И с особой неприязнью он упоминал о двух учительницах. Одной из них была Валентина Петровна, преподававшая русский язык и литературу. Она преподавала у моего старшего брата тоже; по его словам, она была антисемиткой, хотя я ни разу этого не почувствовал. В нашем классе она вела уроки только в одной учебной четверти, когда замещала нашу классную руководительницу Любовь Ивановну Корсакову — женщину удивительную, редкой душевности.

Любовь Ивановна — дочь простых русских людей из Горьковской области, своим трудом и упорством добилась высшего образования и стала одним из лучших педагогов-филологов Латвии. Она сочетала в себе лучшие качества русского народа: прямоту, сердечность и исключительное благородство. Её методика преподавания русского языка впоследствии помогла мне быстро освоить иврит и овладеть другими языками.

В классе моего брата учился еврейский парень — Валя. Его отец был главным кардиологом республики, а сам Валя обладал ярко выраженной, почти карикатурной еврейской внешностью и не менее карикатурным, шумным и самоуверенным характером. К тому же его мама была музыкальным работником и на общественных началах выполняла в нашей школе роль концертмейстера. Всё это способствовало тому, что в школе Валя себя чувствовал вполне раскованно, и, наверное, позволял себе некоторые вольности — в том числе в отношении «Вальпетры» (это было прозвище Валентины Петровны). В итоге однажды она сказала, обратившись к нему, нечто такое: «Ты, наверное, желаешь уехать в Израиль и стать вроде одного, который здесь учился раньше — он хотел убивать палестинских арабов».

Валентина Петровна, однако, в данной ситуации не сообразила, на кого напала: через некоторое время ей пришлось попросить у Вали прощение (если я не ошибаюсь, в присутствии всего класса).

И тут я понял: тот, который «хотел убивать палестинских арабов», был не кто иной, как Йеуда, который во время уроков в школе нахально писал ивритские таблицы!

Кроме Валентины Петровны, врагом номер один Йеуды, по его рассказам, была учительница национального (впоследствии — государственного) латышского языка Леонтина Клементьевна, по национальности — латгалка. Замужняя, хотя и бездетная, высокая, статная, очень полная, с красивой внешностью балтийского типа, самоуверенная, властная, иногда деспотичная, — она внушала ученикам страх, и на её уроках царила идеальная дисциплина.

Не думаю, что она была антисемиткой. И меня она не трогала, потому что я был одним из немногих в классе, кто хорошо знал латышский язык. Причём она наверняка понимала, что я никаким боком не имел никакого генетического отношения к местной титульной нации. Остальные же знатоки латышского в нашем классе были латышами — хотя бы по одному из родителей.

Только единственный раз в жизни я был свидетелем, как удалось задеть чувства Леонтины Клементьевны. Внезапно она зашла к нам на урок физики и очень вежливо, даже скромно попросила, чтобы мой одноклассник Алексей Ш. (тогда известный шахматист, а теперь уже международный гроссмейстер), вышел на минутку из класса.

Оказалось, что на парте, где сидел Алексей, кто-то начертал: «Клима — гансиха». Для всех было очевидно, что это не дело рук «божьего одуванчика» Алёши. (В связи со своими постоянными разъездами, хрупким телосложением и кротким характером ему в школе было совсем не сладко — доставалось и от одноклассников, и от учителей). Но Леонтина Клементьевна имела к нему претензию: он, увидев эту надпись, не стер её или, по крайней мере, не сообщил о ней. Алёша утверждал, что он надписи не заметил. Наша классная руководительница, которая очень уважала Леонтину Клементьевну, сделала ему при всех «втык», как обычно, на высоких тонах, но, как всегда, без малейшей внутренней злобы.

Йеуда рассказывал, что в свое время Леонтина Клементьевна просто «умирала от счастья», когда ее приняли в партию. Я об этом не знал, но припоминаю, что она была членом партбюро школы. Она превосходно знала свой предмет, причём прекрасно владела и русским, разговаривая на нём почти без акцента и очень едко реагируя, когда кто-то среди учеников допускал ошибку, говоря по-русски. Например, когда Ишутова вместо «течёт» сказала «текёт», Л. К. стала её так передразнивать, что заставила Ишутову краснеть и бледнеть. Она знала также и английский язык и, по рассказам, при необходимости заменяла преподавателей этого предмета.

Поскольку Йеуда был с Леонтиной Клементьевной «на ножах», латышский язык он не усвоил. Однако уже в Израиле, учась в йешиве (до его возвращения с Ицхаком в Ригу) и, по-видимому, не без участия Ицхака, Йеуда — воистину выдающийся специалист по древнееврейскому и арамейскому языкам — вдруг понял, что логический строй латышского языка удивительно напоминает арамейский. И, будучи в Израиле, он достал необходимую литературу и стал его изучать!

Действительно, своей конкретностью, а также чёткими, «железными» и в то же время широкими возможностями словообразования этот язык удивительно напоминает иврит и арамейский. Он по своей сути заметно отличается от полного тончайших эмоциональных нюансов, «поэтического» русского языка (несмотря на то, что с точки зрения формально-лингвистической латышский язык находится в доказанном родстве со славянскими). Как бы там ни было, понятно, что в каждом языке — своя прелесть.

Вообще Ицхак рассказывал, что ещё в молодости он специально, чтобы выучить латышский язык, уехал пожить в деревню — поступок, редкий для русских, которые в большинстве своём были в лучшем случае совершенно к нему равнодушны и не выказывали ни малейшего желания его освоить. Это происходило потому, что у них в советское время не было такой необходимости; а, может, ещё и по той причине, что они чувствовали скрытую неприязнь к себе со стороны местного населения. В худшем же случае русские называли латышский язык не иначе как «собачьим» или «птичьим» языком. Теперь, однако, всё изменилось, и у русских в Латвии обнаружились удивительные способности к изучению как латышского, так и английского языка.

Таким образом, Ицхак еще в глухое советское время выучил латышский, хотя и не смог преодолеть русский акцент. Вместе с тем говорил он очень аккуратно, стараясь, как полагается, тянуть долгие гласные и не слишком смягчать, как в русском, согласные. Поэтому его акцент, в отличие от «классически русского», не очень резал ухо.

Симпатии Ицхака к латышам может проиллюстрировать и следующая история. На очередных выборах в парламент баллотировалась новая партия под руководством Йоахима Зигериста — предпринимателя из Германии — наполовину немца, отец которого был латышом (или мать была латышкой — уже не помню). В средствах массовой информации все, кому не лень, высмеивали его, как могли, что в итоге создало ему одиозный имидж. Каково же было всеобщее удивление, когда на очередных выборах его партия получила чуть ли не 20% мест в парламенте, оказавшись среди лидеров!

В своих интервью после выборов не только представители правящей партии, но и с трудом прошедшие в парламент опальные «социалисты» всячески разглагольствовали на тему того, каким же образом Йоахиму Зигеристу удалось так убедительно победить: вот, мол, он на предвыборных митингах раздавал бананы, а народ у нас за последние годы люмпенизировался и прочее. Не помню, за кого я тогда голосовал (и вообще, кажется, я участвовал в выборах только один раз), но явно не за Зигериста. Тем не менее, я был восхищён его победой — не потому, что питал к нему какие-либо симпатии, но в первую очередь потому, что она свидетельствовала: народ уже разобрался в лживости постсоветских функционеров.