Бесплатный фрагмент - Воспоминания человеческого детёныша о Великой Битве кромешной

Слово автору

Книга для чтения про большую войну.

Курская Дуга 1943 и дальше.

«Детям Войны» — посвящается.

Уважаемые читатели, большие и малые!

Эта маленькая и суровая книжка на свет появилась нежданной, но потом стала чаянной, одной из тех, которыми меряют жизнь. И хотя это всего лишь мнение автора, но и ты, дорогой читатель, сам сделаешь такое заключение, даже если ты и просто пролистаешь ее. Ведь книжка эта — военная. Наша Великая Отечественная война 1941—1945 года — главное событие тут.

И тогда станет понятно, почему здесь Большая Война названа еще и Кромешной. Потому, что все должны знать, сколько на этой войне сгинуло военных людей?! И не только.

А сколько погибло простого народа, женщин и детей? Когда эта война собирала всех в одну кучу и убивала самыми разными способами, от оружия, артиллерии, до бомбежки и мин, схороненных в земле. От голода и болезней, которые нечем было лечить. А так, и жестокое обращение взрослых, чужих и своих. Голод так и голод всеобщий, самый жестокий.

А еще, в первые послевоенные месяцы и годы, детский мелкий народ страдал от оставшегося военного железа и взрывчатки. Мины,, снаряды и бомбы, не считая военных сюрпризов от врагов. уже отброшенных далеко на Запад. И эта Война еще много раз стальным фашистким катком прокатится по судьбам всех выживших людей. И это было хуже всего. Сопротивлялись, конечно. Надеялись на будущее. Верили, что наши скоро победят.

И среди детворы обязательно были ходили легенды и сказания о наших старших братьях и отцов. Они были наши спасители и защитники.

Вот поэтому эта книжка получилось как бы двойного назначения. И если для взрослых эти рассказы будут военными сказками, то для детей эти сказки будут военными рассказами, где быль, легенды, все эти детские мечты и грезы предстают, как настоящие подлинные подвиги.

И еще в этой книжке говорится про одну военную государственную тайну. Про которую нельзя рассказывать всем подряд, особенно чужим. Потому. что такое знание нельзя лишний раз выставлять напоказ! И дети понимают и знают это крепко-накрепко.

Потому что для наших родных и близких мы еще иногда выступали в роли ангелов. У которых было единственное оружие

— детские слезки

В тяжелые минуты, когда при смерти, в бреду и самой кончины мы приходили к нашим.. И изо всех сил любили взрослых, которые никогда больше не будут для нас. Мы, все плакали и жалели их, от самого чистого, маленького сердца!

И здесь автор не взрослый мужчина, а маленький мальчик, которому и пришлось вместе с друзьями и подружками жить в послевоенное время, когда жизнь не просто борьба, а еще и невероятное везение.

Время, когда надо бороться за свою жизнь непрерывно.

С голодом, со страхом, с чужими и страшными людьми, научиться не бояться мин — снарядов и прочей военной смертельной пакости, которая может убить сразу. Или навсегда изуродовать лицо, ногу, коленку или кисть руки, так что на них остаются только один пенечек и всего три слабеньких пальчика, не считая большого, которые были так перепуганы, что целый месяц не могли шевелиться. И что теперь дальше надо было жить инвалидом с 8 — 9 лет. Привыкай кроха быть с малых лет настоящим инвалидом. Взрослые жили тогда своей страшной военной жизнью, и часто им было не до нас.

И кажется мне, что где то до сих пор в пустой вымершей, уже в наши года, деревне, в старом сарае с крышей из соломы, под неистовым громом внезапного обстрела до сих пор находится малое брошенное там человеческой испуганное дитё. Кричит, плачет и никто его так и не услышит! Это ведь сейчас не сарай раскачивается, как лодка на самой середине бурной весенней реки, а весь его мир!. Рухнет тяжелая соломенная крыша и теперь никто его не найдет и не спасет от неминуемой смерти!

Это мальчишка военных лет, тот самый житель прифронтовой полосы. Нельзя гулять в такое время по своей деревне, когда немцы, напившись своего кофе, осуществляют внезапный очередной обстрел своей дальнобойной артиллерией позиции противника. И далекие, за теми холмами, немцы и есть сама безжалостная смерть. Эти страшные, черные немцы, у которых на груди, на пилотках, на касках, на рукавах и повязках серебряный череп с костями.

И только автору позволено подойти и успокоить тем единственным, что у него есть, протянуть ему, голодному, кусок сахара или самый сухой сухарь! Поэтому автор протягивает руку, этому дрожащему и плачущему военному дитёнышу. Потому, что этот ребенок — это он сам.

И чтобы не испугать, чтобы сразу поверил, на ладони автора лежит яркое единственное крыло бабочки. Оно такое красивое и интересное. Почему крылышко бабочки?

А еще, и потому, что автор, в то время, пока к нему летело это крылышко сверху, вновь превратился в того самого дитёныша.

Поднял лицо вверх в синее летнее небо. Опять то мгновение, которое бывает лишь несколько раз за всю жизнь. Что-то это интересное вновь мелькало сверху. И приближалось к земле. Какой то неведомый порхающий и сине-красный листик летел вниз, пытаясь выписывать разные фигуры высшего пилотажа.

И он уже понимал, что это — чья то смерть. Пусть даже и бабочки. Дитёныш доверчиво протянул руку, и на ладонь само улеглось сияющее синим и небесно-красным крыло бабочки, словно праздничная долгожданная конфета. И это, ниспосланное сверху конфетное крылышко, было такое красивое, и навсегда.

Это случай был на всю жизнь, единственный, как и жизнь!

— Ага, держи карман шире! — говорили в таких случаях мои друзья и пацаны. — Такого в жизни не бывает.

— А ху-ху тебе не хо-хо!

Я оправдываюсь перед ними. Это военные, прифронтовые дети, они уже не раз за эту зиму и особенно лето часто видели смерть эту. Вплоть до оскаленных, белых молодых зубов человеческого черепа, выпавшего из бомбовой старой воронки, еще с прошлого года.

— Это мы все видели, а вот такого на свете не бывает.

— Это ты сам оторвал крыло, чтобы было пострашнее.

. — Нет! — отвечаю я — Это послание. Это мне! Это я придумал, чтобы вспомнить все!

Утренняя бабочка задержалась в своем синем бездонном небе, когда навстречу, наперерез, как истребитель, рванулась синичка с нацеленным острым клювом. Не рассчитала синичка свои силы, ударила свою добычу так, что осталось одно крылышко: и красное и синее, с черными прожилками. Легче солнечного блика в немецкой разбитой фаре, что лежит в гараже.

И все это небесное богатство, медленно порхнуло вниз, прямо мне в руку. И получилось вот как: крылышко — это и есть детская, мне сверху данная, книга. Вот и мне хочется дать это тебе, чтобы ты почувствовал как это — когда на ладони лежит настоящее красивое, и такое сердечное, что в каждую секунду следующей жизни оно может исчезнуть навсегда. И теперь это не просто крыло бабочки, а знак!

Знак, который уходит в самые давние времена и простирается дальше в будущее, в ту сияющую темноту общего будущего. А сейчас это есть знак лёгкой, легче, чем крылышко от бабочки, не тяжелой смерти. О которой, мечтали и говорили мы все. Когда просто заснешь, и теперь больше никогда!

Когда не будет ни больно, ни страшно. Когда не надо будет кого-нибудь любить или ненавидеть. Когда тебе уже не надо прощать, это тебя должны простить. И поэтому пусть будет знак — сияющее крылышко от самой небесной в жизни бабочки. Вот и эта книга такая же неожиданная, как крыло бабочки, вспыхнувшее в центре ладони.

Вот так и возникла эта книга про нашу, общую на всех нас, войну. И про детей, которые смогли уйти из нее дальше, в другую жизнь. Как напоминание о наших, уже далеких предках, воинах и хлеборобах. Рабочих, строителей, всей страной, всей страной все миром, поднявшихся на защиту своей Родины. И за нас, в том числе. Это война глазами того, за кого конкретно отдавали свои жизни воины Русской земли.

Прошло время, все образовалось, все вспомнилось, но я стал видеть Белгородско-Курскую битву 1943 года совсем иными, своими глазами. И мне, как автору, тогдашние мальчики и девочки, были интереснее и главнее, чем все.

Вот она и есть — данная книга. Книга военных рассказов для детей, книга военных сказок для взрослых. Ведь так хочется, чтобы эта книжка была интересна всем. Пусть она повествует про тяжелые времена, но ведь так хотелось, чтобы читатели могли узнать, принять и понять ту жизнь. Оценить ее, соотнести с современной жизнью.

Почему я называю эту битву Белгородско-Курской?! Да все потому, что именно на этой нашей земле, на нашем зелено-черном красном пятачке, где мы живем, происходили самые тяжелые и самые страшные бои. Когда вечером любой и каждый, человек не знал, будет ли жить он сегодня утром и встретит ли он завтрашний вечер.

А когда грянула битва, то целых трое суток, и это только у нас, не было ни дня, ни рассвета. Одна темная, кромешная ночь, утром, в полдень, всегда и повсюду, огонь и гром, дым и пыль с гарью и все новый гром пушек, авиабомб, выстрелов и взрывов. Эта жуткая военная пелена заволокла все живое. И не только в городах наших или по деревням — везде.

Лес, поле река, три город и все деревни, само летнее небо — все было в военном дыме, копоти и пронзительном громе сражающихся военных машин-громадин. Каждая была больше чем наш деревенский домик, каждая была быстрее, чем мы могли бежать, каждая горела сильней, чем может гореть вся наша деревня. А сама смерть была волнами, она приходила на один всего миг, раз и никого больше не стало. И так было это на самом деле!

Вот если будете в нашем лесу по грибы, или на поле, то, случайно, может быть, обнаружите, уже в наше время, на нашей земле, натолкнетесь на интересную вещь. Хотя уже больше не увидите старый окоп или блиндаж, кусок неизвестного самолета. Но и не проходите мимо осколка, или пустого патрона или полусгнившей военной доски с буквами. Для меня это, и для вас тоже, это может быть, чья то жизнь, что оборвалась тут на нашей земле.

Ну а теперь о самое главное, о нашей общенародной Курской Битве! И читатель это должен знать, главную особенность именно этого военного сражения. Я, когда это обнаружил, был поражен. Держись крепче, сейчас поймешь, почему это одно из трех главных военных полей России.

После этой битвы немцы только отступали. Больше мы им не давали передышки и никакого оружия возмездия так и не появилось у Гитлера. А ведь если бы не наша Курско-Белгородская, то немцы могли доставить своим противникам большие неприятности. Уже были готовы новые ракеты Фау, и неуловимые подводные лодки, появились новые танки и даже реактивные самолеты. Могла быть и атомная бомба.

Могла бы, могли бы, — да вот не получилось! А все наша Курская битва. Как говорили мои сверстники:

— «А ху-ху, вам не хо-хо!?»

Теперь гитлеровские захватчики, мародеры и палачи отступали до самого Берлина и больше.

Значит, наша самая любимая армия стала непобедимой, как мы мечтали и верили в это, когда все были мальчишками. И если бы не американцы с англичанами, были бы мы и в Париже, да только «уговор дороже денег», как сказал товарищ наш Сталин по этому поводу.

Хотя и сейчас, если присмотреться ко всей нашей жизни, эта вялотекущая битва продолжается до сих пор. И если Гитлер делал ставку на новые танки «Пантера» и «Тигр», то сейчас делают ставку на экономическую гибридную войну, предательство и равнодушие многих обывателей. И с этой новой задачей, новой гибридной войной, можете и должны справиться только вы.

Только так у нас будет шанс заново отвоевать свою свободу и вновь победить своих врагов, что бы просто жить. Многие, как и Гитлер, желали бы видеть русских дряблыми вялыми людьми, без родины и отечества, которым милы западные стандарты, а вся наша страна была бы как общемировая кладовка для всех богатых.

— А ху-ху вам не хо-хо?! –изо всех сил кричат пацаны, незабвенные друзья моего детства.

Мы долго отступали, но пришло другое время, время, и Россия занимает свое место, где все равны и не будет унижения ни голодом, ни бедностью, ни богатством и примером этого должна быть наша Белгородская битва. Когда все были заодно. Ведь недаром у нас, на нашей земле, появилось: третье по счету, историческое место.

Прохоровское поле

И теперь наша общая задача следующая: повернуть ход истории в нашу пользу. И ты, как участник, и как русский человек, должен быть достоин памяти своих предков.

Чтобы никогда больше не повторялось, когда против вражеских танков противостоят и побеждают воины с противотанковым ружьем, когда женщины выполняют работы, которые не под силу и самим мужчинам. Чтобы наше оружие было самым сильным, наши солдаты лучше всех, как было всегда при Суворове, и при Александре Невском.

И еще хочется сделать последнее авторское замечание. Все вы в своей жизни, так же как и наши предки, не раз и встречали и не раз еще встретите, такое хорошую и вкусную вещь, как гречневая каша. Самая любимая из всех каш для мальчика, который здесь автор. И поэтому недаром ей и посвящен один из рассказов этой книжки. Даже и не верится, что могли быть времена, когда мечталось об обыкновенной простой каше. Но когда неделю другую питаешься жмыхом и прелой картошкой, мечты выглядят совсем иначе.

Теперь, когда родина доверит вам оружие, или большое строительство, выход в космос или спасение человеческого сердца, эта каша, как добрая тетушка, вновь и не один раз напитает и радует хорошего человека.

Ведь эта гречневая каша не просто символ сытой и здоровой еды. Каша, как и Родина, как и наша Белгородская область, как и Курская дуга — все это составные части произошедшей здесь Курской битвы, которая является:

МАТУШКОЙ НАШЕЙ ПОБЕДЫ

И многое стоит за этими словами. Вот только я все чаще вспоминаю одно детское дело. История про то, как хоронили моего дружка.

Смерти было так много вокруг, и такие жуткие, что неизвестно по какому закону, вдруг превращались в самые разные приключения. Будто сам тогдашний Бог войны принимал в этом свое гадское свирепое участие. Ведь ему нужно, чтобы много было войны, много смертей и не просто так, но и еще такое, тоже было.

Мой друг, сам, втихаря, за сараем, пытался сам разрядить итальянскую, такую блестящую мину, и на все про все — молотком и зубилом. Хоронили его в снарядном немецком ящике. Ящик был крепкий. Весь окованный железом, как и подошва немецкого сапога, но чуть не такой, как надо. Дедушка почти сам отдал его на наши похороны. Пока везли на тележке — ничего. В могилу мы сами этот страшный военный гроб поставили-всунули, нами еще дедушка командовал. Стали закрывать, а крышка не закрывается.

Ноги засунут, голова, перевязанная сухим кровавым полотенцем, вылезает наружу. Голову еще раз спрячут, ноги в летних валенках торчат в разные стороны. Тут три маленьких девчонки, что увязались с нами, испугались.

А мы, его друзья, вдруг стали лыбиться и смеяться, как дурачки. А мать увидела, что ее сыночек, такой всегда непослушный и супротивный вдруг выскакивает в третий, и самый смешной раз, своей прямой головой, из-под крышки снарядного немецкого ящика, — то она просто упала на землю, откуда ничего не было видно.

Тогда дедушка нареченного внука пожалел, положил его набок. Ноги в руки подтянул. Еще можно было так сделать. Взял себе на память дырявые валенки. И вышло как на картиночке, мальчишка на всех обиделся и тихо заснул себе в уголочке. На боку. Правда, интересно?!

Да, так оно и было. Зато крышка теперь закрылась навсегда. Я стоял и ждал, мне уже ничего не хотелось, как и всем. Только бы уйти отсюда. Слезы настоящие пришли после. Хорошие люди живут дурачками не всю свою жизнь.

И если ты, читатель, споткнулся немного на этом месте, или даже улыбнулся чуть, то тогда давай вместе попросим прощения у моего такого маленького друга, которой навсегда уснул сам себе, под немецкой доской.

Ящик, и в самом деле, был не такой уж и большой. А другого было не найти во всей, только что вновь расколошмаченой, Курской области, во всей порушенной Отечественной Войной стране.

Друг, прости меня, что я тогда тоже чуть смеялся, прости за то, что я так и забыл, как тебя звали. Но ты напомнишь мне о себе! Что в свой черед, и моя смерть припожалует ко мне, и не просто так.

А от того, что вспыхнет и станет гореть надо мной тот хворостяной сарай с соломенной крышей, каких много погорело в войну в нашей области.

                                           * * *

Но теперь всю жизнь я знаю и буду помнить и знать, что я несу с собой крылышко бабочки. Я знаю — тебе это понравится!

А, значит, успокоит нас всех, которые узнали про тебя и твою маленькую жизнь и твое тело, похороненное на безымянном русском поле. В мелком окопе, в немецком ящике.

Пусть все знают, как могут реветь три маленькие наши девочки зараз! Не считая взрослых.

И у них, таких длинных соплей вообще никогда не бывает

---

                                           * * *

«Народистая» сказка

мужской рассказ

Перед своей выездной рыбалкой на плотину, мы обычно коротаем время в вокзальном буфете. Заведение, которое так не любят наши жены, Таня и Наташа. Потому что тут мы частенько попадаем в разные приключения. То потребуется внезапно доктор, а рядом никого нет, кроме нас. То один раз посадили бабку не на тот автобус. Тогда даже пришлось брать такси и гнать за автобусом целые полчаса. Один раз приехали домой не вечером, а через два дня. И они вечно недовольны, так как тоже ждут, что случится на этот раз. Поэтому дальше о наших женах и напутствиях разговора и не будет вовсе. Только если чуть-чуть, мы то приключений с другом совсем не ищем. Просто они с нами случаются. Мы-то тут причем?!

Вот и на этот раз. Конечно, можно на водохранилище поехать и на машине, но зимой на ней не очень удобно, мы ведь с ним выходим на самую середину нашего белгородского моря. А с машиной надо ехать, оставлять ее на морозе, потом нам надо вновь усаживаться в нее в своих рыбацких доспехах и снастях. А так, раз у нас все шофера хорошие знакомые, то нам автобус останавливают, отдельно, чтобы идти не по дальней дороге, а «идти напрямки», через лес и сразу на водохранилище.

И обратно тем же ходом. И если видят, что мы опаздываем, то весь автобус ждет нас. Но мы сами никогда не опаздываем ни к одному автобусу. За точность отвечаю я, у меня на руке заслуженные командирские часы, которые не спешат и не опаздывают, потому что эти часы знают, что иногда от точности зависит жизнь. И моя, и моих друзей.

Один из столиков буфета располагался как раз напротив автобусной площади, и можно было не бояться, что нужное уедет без нас. Но мы и не боялись. Буфетчица, тетя Клава, если что предупредит, а если что не так, то возьмет и остановит все движение на своем любимом автовокзале. И стол, за которым мы стоим, это наш стол. Это правило тетя Клава соблюдает свято. Потому что она всегда относится к моему другу, да и ко мне заодно, с уважением.

И это она, сама, уже в третий раз подряд сметает крошки с одного края стола. Это она затем, чтобы увидеть мою правую руку, перевязанную бинтом. Осколочное ранение и перелом, и все это приобретено на бойкой Украине. А спросить ничего нельзя, доктор очевидно, заранее успел предупредить всех тут. Вот почему я все ем левой рукой, как в кино про олигархов.

— Смотри! — предупредил я.

Это посреди утренней воскресной толчеи я наметанным артиллерийским взглядом засек группу, что целеустремленно бродит по всему автовокзалу. И что путь они понемногу держат в нашу сторону. А вот этого я и побаиваюсь, потому что это дети из ближайшего к нам детского интерната. Вон там его стены, высокие и глухие, правда, уже без колючей проволоки стоят нерушимо. Это наша общая боль.

В прошлой России интернаты то по нашей общей бедности были заодно со всеми. Те, что сейчас, от нашего кривого, неумеренного богатства, и они, как та горсть ненужных копеек, которую опереточный депутат кидает в шапку опереточного нищего. И это то самое, которое, унижает нас всех. Как хамская дедовщина в одном взводе унижает всю роту во главе с командиром.

Уж что-что, а я сразу понял, что это слаженный коллектив. Я в таких коллективах тоже бывал и до сих пор работаю. И частенько девочки, которые вечно командовали мной, ругали меня и сами верили в то, что это хорошо. Вот и у этих точно также. И в этой группе, у каждого свои обязанности. Пока одна держит коробку, другая говорит, мальчик же следит за обстановкой в зале автовокзала.

Их трое, две девочки и мальчик. Именно сейчас они держит курс нашему столику окончательно. Это мальчик дернул за руку девочку и глазами показал на наш стол. Я же сейчас смотрю совсем в другую сторону. И чувствую я, что мы это последний шанс у них. Везде им только отрицательно качают головой, хотя иногда в коробку заглядывают. Интересно, что в ней такого. Ага, они идут точно к нам!

Но мы не просто стоим, а как все, пьем свой рабочий напиток: — крепкий кофе. Нам-то можно, а вот им ни в коем случае. Но они подошли не сразу, а еще чуть покружили по автостанции, еще пробовали подходить к пассажирам, а те уже просто отнекивались от них.

— Что ты там все высматриваешь? — спросил друг. — Я тоже хочу.

— А вон видишь, трое. Идут к нам!

— Обязательно! — сказал доктор.

И только я кивнул их в сторону, как они тут же направились строго на наш столик. Естественно мы давно были в поле их внимания. Еще бы они не увидели нас. Они себе уяснили, как буфетчица тетя Клава, к нам относится. А еще видят, что мы спокойные, хорошие люди, которые всегда защитят, что маленьких, что женщин, что свою Родину. Но, это я так, к слову.

Мне интересно, потому что мне хочется поближе увидеть коробку, та самая, что никак они не могут выпустить из рук. И передают строго по очереди, почему-то каждому хочется поносить ее. Они останавливаются перед нашим столиком. Расчет верен. Что у нас, что у них.

Мой друг тоже их увидел и двигает свой рыболовный рюкзак, чтобы освободить место нежданным гостям. Мы здесь просто пьем кофе. Сейчас будет наш автобус.

— Ну и как вас звать?! — не выдерживает мой друг. — И что вы тут делает в такую рань?

Это он так намекает, что не хочет увидеть в этой компании побирушек, хулиганов вокзальных.

Они отвечают и последнее глоток кофе застревает у меня в глотке. И если парня зовут, как доктора, то девочки носят имена наших жен. Причем, та самая, что с конопушками, и поэтому особенно симпатична мне, носит имя моей жены. Теперь, мы двое взрослых мужчин, в их власти, и ничего тут не поделаешь!

Они стояли перед нами, а мы смотрели на них. И я вспомнил, как люблю свою жену. Раньше то было недосуг. Но прошло мгновение и все это остается позади, я вдруг вижу одну преудивительную общую картину. Из коробки доносится непрерывное пищание, и, как только была откинута крышка, видим, что на чистой белой тряпочке в глубине коробки лежат единой кучкой четыре самых разных по цвету щенка. Каждый щенок по очереди поднимает свою собачью головку с ушами и пищит нежной розовой пастью.

Словно маленький цветочек, порхающий между черным, коричневым и белым. И воздух вокруг стал полон самого нежного писка.

— Щенки! — выдохнул шкет. — Народистые, самые лучшие!

— Возьмите дяденьки! — вступилась одна девочка, смотрящая на нас снизу вверх.

— Они на охоту годятся. Их только выучить надо. Только они не народистые, а породистые.

— Посмотрите, какие они все разные — добавила другая, что по мою душу. Эта наверняка страдает по ночам от того что у нее в нос в самых весенних конопушках. Именно она сейчас держит в руках коробку.

Будет очень жалко, если не найдется человека, который скажет ей, какие они красивые эти конопушки, что больше всего на свете он обожает именно такие. Как я, к примеру, считаю веснушки самыми красивым аксессуаром милого женского лица, тем более, что их можно не просто любить, но и иногда целовать по счету.

А тем временем, мой друг занимался тем, что опускал доверчивых детей на землю. Конечно, и мы, когда то верили, что есть справедливость, есть доброта и есть любовь. Есть, но жалко то, что это все сейчас находится как-то в другом месте. Там, где нас нет. А мы здесь. И вот это они должны понять и простить нас.

— Знаете, сколько собак держит охотник дома?

— Одну — потупился шкет.

— А если охотник живет в квартире, где есть жена, родители, родители жены и сами дети. А кругом злые соседи, которые только и ждут повода к ссоре.

— Знаем — опустила голову та, что главная в компании.

— Возьмите. — сказала серьезно девочка с коробкой на руках. — Нам в интернате запрещают держать их, и нас всех переводят.

— А где их мама собачья? — спросил я на всякий случай.

Обыкновенная жизненная история. Во дворе образовательного учреждения жила собака. Все ее любили, кормили, тянули в разные стороны, и пинки она получала, но за свою жизнь ни разу не укусила, ни одного ребенка, ни одного мальчика и, тем более, ни одну девочку. Рычала — да, а кто из нас не рычит?!

Но на каждую силу есть другая сила. И вот для нас всех она, чужая злобная нехорошая сила, преобразовалась в заместителя директора по хозяйственной части. И однажды он успел колесом машины сбить насмерть общую любимицу. Если бы все нормально, собака — мама никогда бы не попала под колесо, но она спешила к своим щенкам, тем самым, чьи многочисленные пасти так похожи на одинаковые красненькие цветочки.

— Ну ладно, все понятно. — говорит доктор. — Сколько просите за всю свору, можно узнать?

— Да мы не дорого — заспешила конопатая. — Хоть даром берите!

Но тут ее остановили суровые глаза товарищей. Такие маленькие еще, а уже знают и приметы и условия, как надо торговаться по деловому. Я ценю это качество в человеке. Ведь в этом мире только самое главное можно получить вне денег.

— Правильно! — сказал друг. — Нам и даром не надо, то, что даром. А вот купить — мы согласны. Давайте!!

Я, вообще-то, удивляюсь своему другу. Иногда он такое может отмочить. И все это мне надо было терпеть и даже важно кивать головой, если понадобится.

— Тетя Клава! — позвал мой друг буфетчицу. — Тетя Клава! Тут у нас торг, и мы хотим обмыть эту куплю-продажу. Дайте нам, вот что

— Сейчас, сейчас, доктор! — Буфетчица Клава спешит к нам.

Вначале дети смущались, ну там резинка жевательная, может быть сладкой воды, но доктор был непоколебим. Нам принесли маленькие сосиски, потому что именно такие могла любить покойная собака. Коробку конфет доктор выхватил из рюкзака, а потом всем гостям было предназначено по большому мороженому. Торт по общему согласию решили не заказывать, не такое уж это и большое дело. Но все равно — всего было много. Дети присоединились к нашей хорошей компании и стали есть. Мы смотрели, тетя Клава тоже.

— Это, наверное, — сказал растроганный шкет, — чтобы мы денег на сигареты не тратили.

— А что, вы уже балуетесь?!.

— Да нет, требуют. Говорят, чтобы без них не приходили.

— Отныне просителей таких направляй ко мне, я им буду ставить докторский клистер. Большой такой, на полведра, знаешь, как я их умею, и люблю ставить.

— А я вспомнила! — сказала самая красивая, та, что с конопушками, — Вы и в самом деле доктор, вы у нас были в интернате!

— Ага, ага!! — закричали все сразу. — Как хорошо, что мы вас встретили!

— Я возьму всю эту свору, — говорит доктор самым врачебным голосом, — но только тогда, когда вы дадите мне самое честное свое слово, что никогда, слышите, никогда, вы не будете тянуть, дышать и пить разную гадость химическую. Просто дадите честное слово — и все! Я ведь много не требую. Слово, что никогда вы не станете моими пациентами! Но, если что, все равно приходите!

Дети переглянулись между собой, потом, та, что с конопушками, сказала ядовито

— А вот ты, Сашко, сам баловался, и других учил, я все сама видела.

А я вот думаю про себя и моя жена такая же вредная, всегда что-нибудь да скажет!

— Да я так, нечаянно. — ответил шкет. — И больше не буду, только заберите их у нас. У вас им будет хорошо!

— Ну, а честное слово мне дадите?! — буднично спросил врач-нарколог. Дети закричали на весь автовокзал. Это было словно первый удар красивого колокола или внезапный гражданский салют. Уметь торговаться, я, конечно, повторяюсь, выгодное дело.

Тем временем в вокзале появилось, и разошлись множество людей, утро кончилось и наступил день, простой рабочий день. Без войны, без большого горя. Самый простой рабочий день, и он был такой желанный!

Мы ели и болтали и потом все вместе поклялись отомстить всем заместителям по хозяйственной части, которые давят собак своими машинами. Все были растроганы и благодарны доктору, а я гадал, куда он, в самом деле, денет такую собачью свору. Но тут возник наш автобус и, через час, мы были на месте. Еще через полчаса мы подошли к плотине.

Большая тут была плотина, высокая, бетонная. И внизу, справа, тоже глубина, можно даже спрыгнуть с парашютом, если умеючи. Доктор открыл коробку, которую все время держал в руках. Я даже подумал, что солнечные ванны. Доктор знает. Я только хотел задать свой вопрос, но доктор, мой дружбан, остановился у перил, и широким движением руки швырнул содержимое коробки вверх. Словно самолетики, улетающие от нас навсегда!!

Даже раздался улетающий от нас писк, а потом, все четыре, булькнули прямо в массу темной студеной воды. А потом туда же полетела и коробка вместе с девчачьей белой мини-наволочкой. Тут, под самой плотиной вода не замерзала никогда.

— Им уже ничего не поможет. Они кормили их разной дрянью, и кишечник у них полностью атрофировался.

Спасения не было. Вот так же раньше пикировали вниз подбитые самолеты наши и немецкие, потому что тут на белгородской земле в год Курской битвы были такие несчетные воздушные бои, такие групповые драки между русскими и фашистами с эсэсовцами, что и крика человечьего не было.

Может быть, и были моменты, когда к земле летели вот таким коллективом, как эти щенки, все вместе, красные и черные, белые и коричневые.

И у каждого, если он не был сразу убит насмерть, на лице распускался красный такой цветочек, уже знакомый нашим дорогим читателям. Все вспоминают о нашей Победе, а мы о нашей Курской дуге. Все говорят о танкистах, о артиллеристах и наших генералах, но очень мало кто вспоминает о наших молодых отважных летчиках, которым и принадлежит решающая роль в победе на нашей Дуге Кромешной!

Мы стояли на самом высоком месте плотины. Сейчас там, в глубине, может быть, огромный сом всплывал на прощальные писки и пузыри утопающих щенков, и сразу несется к лакомому кусочку. Смерть для них уже ничего, но вот самому сому большая радость. Еще бы! один день начался так успешно.

А я даже не могу слова подобрать! Это все мой друг! Как он вышел из затруднительного положения, как спас от угрызений совести одних, облегчил смерть другим, и дал всем нам успокоение. Мой друг — самый настоящий врач!

Вот поэтому я поместил его на самое главное место в этой народистой сказке, где есть все: от шкета с его конопатой подружкой до дремлющего сома в самой глубокой ямище в основании бетонной плотины.

А раз мой друг на самом главном месте, то по всем законам его желание должно было сбыться. Самое главное, на сейчас. И оно получилось, и даже мне, как тому сому, достался кусочек от рыбы, которую с такой радостью поймал хороший доктор. Потом я его спрашивал, много ли он вылечил своих пациентов.

— Есть, — грустно почему то ответил доктор, — но не очень много. Для многих наркотики сильнее их жизни. Да и ты сам это знаешь, товарищ капитан!

— А что же ты делаешь с остальными!? — задал я свой очередной глупый вопрос, на которые я мастер, когда разговариваю с женой или новобранцами. Просто они не могут дать ответ и поэтому заранее считают такие вопросы глупыми. А это самые главное вопросы в нашей жизни. Вот как сейчас.

— Остальных так! — и тут он сделал свое примечательное движение рукой.

Я знаю это движение, это профессиональное, ведь я военный. Когда то и я сделал такое движение, правда, мне тогда пришлось вставать в полный рост, а в руках был РПГ, реактивный переносной гранатомет. Когда вновь стал стрелять этот проклятый пулемет и мои товарищи и подчиненные опять залегли, это было единственное, что я мог сделать для себя, для моих друзей и товарищей, для всех близких, в том числе для моих новых знакомых.

                                           * * *

И для Родины прежде всего.

Три танкистских шлемофона

солнечный рассказ, рыбацкое и просто счастье

Зимний солнечный денек на рукотворном большом водохранилище. Белгородское озеро. Кругом горы, где есть все: лес, поля, деревни, рокадная дорога и старый железно-дорожный путь. Зима и все покрыто новым крепким снегом. А на льду озера сидят рыболовы. Сидят лицом в одну сторону, где сама плотина, которая и держит всю массу воды, льда и неба с облаками. Светит солнце, сияет снег. Небо — иссинее. Такого, даже летом не бывает. Мороз молодец, настоящий, крепкий, и надолго.

Понизу здесь есть другой свет, это лед, там где ветер вымел снег, так что из под занавесок оставшегося белого прямо таки исходит зеленое, мощное, чудесное сияние. А может, это вода, запертая, так сердится. Лед молод, но уже крепок и вязок, как сталь. Мороз старается.

Но рыбакам плохо. Ветер, к примеру, такой же, как в школьном стихотворении Блока, высвистывает все что можно. Даже палатки не помогают. Ветер все равно находит щелочку. И машину не загонишь поближе, все таки страшновато, лед молодой, течение внизу быстрое. Но терпят и приспосабливаются, как кто сможет. Особенно хорошо летчикам-вертолетчикам: они в костюмах с электроподогревом.

А вот один нас, он и сидит отдельно, на нем нет ничего, в смысле палаток, фанеры, аккумуляторов с переключателями проводами. Только фуражка сверху, такая толстая, с буклями. Теплая, но все равно не для этого ветреного морозищи.

Рыбу он таскает чаще, чем другие и рукавиц не снимает, потому что их нет вовсе. Вот именно к нему подбирается один вертолетчик, ноги в унтах скользят по крепкому льду бесшумно. Он подбирается поближе и тыльной стороной касается ушей этого счастливого рыбака. А тут есть к чему, такие они огромные, красные, лопушистые.

— Ты что это пробуешь? — это рыбак поворачивается своим лицом ко всем. Лицо рабочего, всю жизнь при мартене и с газовым хозяйством. Да и то, полжизни для него сталь была в основном, жидкая. Особенно, если ее много.

— Да вот мне сказали, что у вас уши капроновые, вон какой мороз да ветер. Выходит, я проспорил ребятам.

— Правильно говорят. Только они не знают, что у меня они еще и на батарейках, как твой костюм. А батарейка у меня в кармане, на вот! пробуй. И достает батарейку, а она емкостью в 0,125. Вертолетчик не удержался, вновь попробовал. Уши, как уши, только чуть прохладные по краям, а так, жаркие, красные

Но тут солнце вверху дрогнуло для всех, это через толщу льда пробилась ветвистая блестящая трещина, лед устанавливался на всю зиму, укладывался поудобнее. И всем как то стало хорошо.

А тут еще был чай особый, чай из трав, такой пьют настоящие металлурги, а главное было: братство. Рабочие и военные. Студент. Доктор. Все. Так называемые «фронтовые сто грамм» для души, чтобы мороз не мешал. Рыбы тогда наловили, никогда в жизни столько не наловишь. Много — всем хватило! Даже водитель автобуса, получивший свою рыбную долю, всю дорогу пел песни от всей души. Вперед, на месяц, отоспался. Россия…

Смеялись, когда разъезжались. Договаривались о следующей рыбалке. Помогали друг другу нести рыбу и доставить ее домой. Почти сорок человек, сегодня вечером будут, есть настоящую полезную речную рыбу. И все дети запомнят этот праздник еще и потому, что все будут рассказывать о феноменальном рыбаке, с красными, как застывающая сталь, ушами.

Да и сам рыбак поставит на кухонный стол фотографию жены, поужинает ухой, съест жареную рыбку и все время будет разговорить с фотографией, стоящей на своем месте за столом. Как прошел день, с кем встретился и вспоминал ли он про нее, свою третью, но самую важную в жизни, любовь.

Расскажет и о том, что все рыбаки договорились о следующей встрече. Что обязательно будут. И все собрались, только рыбака в мохнатой кепке не было среди них. Потому, что несмотря на теплый день и весеннее солнце, рыбак сидел посреди просевшего озера в танковом шлемофоне. Правда, уши были подняты и завязаны сзади самым пионерским узлом. Когда его спрашивали что так, то отвечал, что искал этот шлем всю зиму, а нашел только вчера. А раз вещь хорошая, еще отцовская, пусть и послужит сыночку, для него было привезено, фронтовой подарок!

И вновь поздним вечером главный рыбак на этот день и месяц, вновь сидел у себя на кухне и ел свою рыбу жареную по особому рецепту и опять разговаривал вслух со своей женой. Жена теперь была очень молоденькая, улыбалась задорно, зубки так и блестели. Это была самая лучшая фотография из всех, что нашлись в доме, в альбомах и старых письмах.

Две хорошие вещи, вновь появились в доме белгородского ветерана сталевара, после большой уборки. Фото молодой девушки, не первой, если честно, а так третьей, и танковый шлем отца. И вот теперь они хранились на самых главных местах дома и жизни старого металлурга. Так прошло еще полтора месяца. Была еще одна рыбалка и еще поздний рыбный ужин

Но на этот раз вместе с женой были и его родители. Тоже очередная фотокарточка, нашлась в книге про маршала Ватутина. Родители были молодые, веселые, улыбки так и светят далекой чистотой и радостью. И они были моложе своего сыночка.

Танкист и его боевая подруга, жена офицера. И его мама гордо держит свою ладонь на папином офицерском погоне.

И вновь он обращался к ним, вспоминал, как трудилась в колхозе его мама, как воевал отец, которого он видел всего два раза, совсем маленьким. Командир танка смог перед боем посетить родное село, привез своим родным и домочадцам военной еды, мужской одежды и денег по продаттестату. Помнил, его сынок, помнил, потому то всю жизнь любил и обожал танкистский шлем, что о трех ребрах на голове.

В армии он, как и отец, стал танкистом и ему, в положенное время, выдали точно такой же танкошлем. И после демобилизации он взял с собой. И всю жизнь их было два.

Так как отец был похоронен в братской могиле, то всегда рыбак, и когда он был молодой сталеваром, танкистом на побывке, и просто семейный человек в свой особый день, день рождения, приходил или приезжал к памятнику. Оставлял букет.

Про этот букет рассказывала ему мама, и он всегда собирал его сам, в память об отце танкисте, погибшем в Курской битве. И домой привозил букетик, в память его любимой женщины — своей мамы. Но в этот раз, в этом году, он не успел.

Прошла окончательно зима, сразу наступила весна и однажды вдоль по всему огромному Белгородскому водохранилищу прошла большая, глубокого хрусталя, мощная трещина. Все кто был на водохранилище, и рядом и даже за десять километров в одно время услышали огромный звук, словно это был далекий гул Курской битвы, словно вновь война опять по нашей земле.

Но светило всегда новое весеннее солнце, небо было голубым, а воробьи перестали сбиваться в стаи, чтобы легче быть храбрыми и наглыми по зиме. Только то и произошло, что не стало у нас старого металлурга, сына храброго танкиста и красивой мамы.

Сын умершего металлурга, капитан танковой роты, положил на большой тяжелый гроб, списанный по акту, старый танковый шлем, как и завещал отец. Дедов же шлем взял себе, чтобы передать дальше. Как было два шлема, так и остались.

А на танке, который давно стал памятником, подле черной гусеницы справа, возник зеленый бархатный пучок лесных цветов. Точно такой же, как когда то, преподнес своей возлюбленной галантный кавалер ордена Отечественной войны танкист, командир боевого танка.

Остановил свой танк в лесу, и весь экипаж, во главе с командиром рвали лесные цветы для его любимой жены и маленького сыночка. Каких тут только цветов не было, запоздалые одуванчики, сине-красные венчиком цветы кипрея, что так хорош для чая вместе с серенькой, но пахучей душицей и зверобой, чьим именем нарекут грозное самоходное орудие, — много у нас красивых цветов для тех людей, которые любят друг друга. Попали в этот букет роскошные камуфляжные листья папоротника и прямые маковки медвежьего уха, словно артиллерийские перископы.

                                           * * *

И все русские, все родные, — до самого последнего мига…

Хутор Пар — русский

Если провести на карте линию от Белгорода до Прохоровки, то в самом центре окажется небольшой хуторок, под именем Пар. Тут до войны жили люди, были мазанки и сараи, но один раз, другой прошла тут война, и хоть не господствовали тут немцы — фашисты, оккупанты, все равно земля стала злая, вся в шрамах и ямах, блиндажах, и везде было брошенное военное железо.

Все что можно было — сгорело, что можно было разрушить — разрушено. Но если был тут хутор — значит, он есть на зло врагу, и нам «треба» его защищать. Вот так, на передовой линии, здесь в окопах, и очутились на хуторе Пар два друга в составе роты противотанковых ружей (ПТР), выдвинутой на передовые позиции.

Одного солдата звали Мих-Михом. Он был большой, и не то что толстый, а огромный, трехлитровую банку в свою руку сбоку брал, а если банка с молоком была, и молока на всех хватало — то мог и выпить ее одним махом. Второго солдата звали просто Солдатиком-Карандашиком.

Длинный, худенький, совсем как его карандашик, который всегда был у него в правом кармане. но глазастый, все может нарисовать. И если Михайло был из деревни, где работал трактористом и прицепщиком, то Солдатик был родом из самого большого и главного города страны.

Солдатик еще нигде не работал и на нашу общую войну попал прямо из института, где он учился на первом курсе. Была у него в Москве мама, которая работала секретарем — машинисткой в одном учреждении и младшая сестричка по имени Надежда.

Не то, что у Михайло, у этого целая куча братьев, сестер, дядек, теток и бабушек. Как начнет Солдатик по его просьбе письмо писать, чтобы было без ошибок и красивым почерком, так вспотеет, покуда Михайло всех перечислит. Но зато вскоре знал их уже наперечет и даже поправлял если что.

Почему они вдвоем были. Да потому что ружье это противотанковое такое огромное, длинное и тяжелое, что даже Михайло пыхтит, когда пытается пострелять из него, как из винтовки. Загвоздка еще была вот в чем. Хоть и Солдатик меньше, чем Михайло, однако он стреляет лучше. Глаз ему такой был дан. Недаром он на художника учился.

Михайло это знает и завидует ему ужасно. Поэтому он всегда говорит, что до начала совместной службы в экипаже одного противотанкового ружья, он отбывал свою службу в авиационных летных войсках. Что он летчик по натуре и даже то, что ему даже хотели сделать специальный самолет, чтобы садиться ему с его ножищами и руками без всяких помех. Кто верил, кто не верил — это уже совсем другое дело.

И вот отдала им Родина, в лице командира дивизии, приказ. Выдвинулась рота на танкоопасное направление и стала ждать. Стоять насмерть, бить врага и обескровив его, перейти в наступление, чтобы окончательно выгнать его из нашей страны. Да это и так все знали, от Верховного главнокомандующего до самого молодого и зеленого солдата. Эта была цель и задача будущей Курско-Белгородской битвы. Рота противотанковых ружей на позиции добралась ночью и до утра укрепляли старые, еще с того года окопы и делали новые.

А ранним утром, когда кухню еще не подвезли, Михайло и Солдатик пошли на хутор. Ничего не осталось от Хутора Пара, что был расположен на вершине огромнейшего русского холма, только местность, где, когда то жили люди. Где было все, где были криница, хаты, сады. А вот сейчас только пожарищи, груды кирпичей и расщепленные бревна. Но для Михайло это дело было не удивительно.

— Это все бомбежка, против нас самые лучшие войска Люфтваффе воюют. Я в авиации служил, знаю. — приговаривал Михайло.

Пока они разговаривают, Михайло между делом прихватил себе стул, для того чтобы сидеть в окопе, нашел немецкую фляжку алюминиевую и русский глиняный горшок. Будет чем заняться в окопах, когда нет немца. Солдатик же только принимал дары от бомбежки, но тут Михайло увидел то, что поразило его насовсем. Недаром он в авиации служил, недаром он пионерские газеты читал и ходил в избу-читальню.

Это была разбитая повозка. В так

ие лошадей запрягают. У нас, в Белгороде, одна такая тележка стоит при въезде в город. С той самой стороны, откуда немцы сильнее всего перли. Но эта повозка была вся разбомблена, только одно колесо целое осталось и то полуоторвано. Бросился на него Михайло и оторвал окончательно. Солдатик его не понял.

— В хозяйстве все пригодится — сказал Михайло. — Кто в авиации служил — тот знает!

Вскинул колесо с осью на плечо и пошли наши солдаты на свои позиции. И только, когда Михайло стал привязывать тяжелое противотанковое ружье к вкопанному в землю колесу, да так, чтобы колесо вертелось, все стало понятно. Михайло соорудил из противотанкового ружья настоящее зенитное орудие.

Вся рота ходила смотреть на изобретение. Давали советы, награждали яблоками из здешнего сада и вареной, в немецкой каске, кукурузой. Тут как раз и кухня подъехала. И только вся рота стала выползать со своими котелками из окопов, как загудело небо. И сразу стало страшно, ведь мы все на войне!

Летела армада немецких бомбардировщиков, сверху их истребители «Мессеры» охраняли, и все они несли железо и смерть нашей стране и людям. А вот и тройка бомбардировщиков, по военному прозванию «Лаптежников», отваливают в сторону и направляются на наши позиции.

Потому что кухню увидели, солдатиков, сейчас они нам дадут жару. Главное тут, поглубже в землю родную залезть, спрятаться, чтобы ни одна бомба не выковырнула. Для всех это главное, только не для Михайло со своим напарником Солдатиком. Нет у нас ни артиллерии зенитной, самолеты еще не скоро прилетят, а сражаться надо сейчас.

Вот и взял Михайло свое противотанковое ружье и крутит им. Солдатик уже стоит с патроном, только выстрелит, надо будет сразу надо перезарядить ружье. Целится Михайло, сам себе приговаривает:

— Сейчас дадим сноску на ветер, на скорость, на боковое скольжение.

А самолеты все ближе, самые лучшие летчики Германии собраны в кулак и брошены сюда для решающего удара. Уже сыпется из бомболюка фугаски, падают на нашу землю, рвут все в клочки Осколочные бомбы, свистят и пятнают осколками и людей и землю и все, что есть живое у нас.

Да только и Михайло не промах, стреляет раз за разом в наплывающие на позиции немецкие самолеты, по прозвищу «Лаптежник». Пуля хоть и маленькая, но внутри она стальная, насквозь пронзит и летчика и самолет-бомбардировщик и всю фашистскую армию заодно.

Но опять обрушились тут на нас германские бомбы, засвистели осколки, упали на землю куски кирпича и доски от бывшего хутора Пар. Если дальше так и будет продолжаться, совсем у нас в стране не станет хутора Пара!! Упал на землю и Михайло наш. Это ударила его по шее толстая, вся в гвоздях, дровиняка, что прилетела из предпоследнего взорванного сарая. Сидел бы Мих-Мих в окопе — ничего бы такого не было.

Один Солдатик за всех остался. Бросился он к ружью, вновь эти «Лаптежники» возвращаются, сейчас обрушится на окопы вторая волна.

— Учитывай склонение, боковой ветер, скорость истребителя и давай упреждение, — тихо булькает Михаил сквозь бегущую кровь во рту.

Налетел бомбардировщик, ахнул изо всех сил из ружья и наш Солдатик, слетел с ног кувырком, отдача у ружья больно велика, только наш Миша может справиться стоя.

Самолет только качнулся, отвалили в сторону и уже больше не бомбил, И вдруг как увидят все, как закричали, это из — под брюха, куда и ударило ружье своей противотанковой пулей, появился дымок, вначале незаметный, а потом изо всех сил. Разогнался этот самолет, да как ахнет на землю, на свои же позиции.

Тут все как закричат снова, даже Михайло Михайлович голову поднял.

— Ну, спасибо — говорит он, — сбил ты его, собаку, больше летать не будет!

Тут набежали все, поздравляют, обнимают и целуют своих героев. Нет больше над нами вражеских самолетов. Дали мы им Пару — Жару!! Потом кинулись втроем перевязывать Михайло Михайловича. А сами рассуждают, нехорошо ведь получилось с напарником. Почему это у него кличка Карандаш?! А ведь такой храбрый и умелый солдат должен согласно русскому обычаю именоваться почтительно и уважительно. И нет больше Солдатика, а есть настоящий герой

А через две недели, когда все были далеко уже отсюда, две медали пришли. Одна на грудь Михайло Михайловичу, другая тоненькому худенькому Солдатику под именем — отчеством — Иван Иванович. За их ратный труд, за героизм и доблесть, проявленную в боях против грозного противника.

Только больше на этой войне они не встретились. Солдатика за верный глаз взяли в снайпера. А Михайло Михайлович в свою артиллерийскую часть вернулся. Грустили оба, хоть и были уже закаленными воинами.

Лежит Солдатик в засаде, не шелохнется, а сам все разговаривает про себя с Михайло Михайловичем, о том, что есть Москва из себя, какая у него мама хорошая и что он мечтает рисовать картины и обязательно позовет его к себе в гости. Вспоминает всех родственников Михайло Михайловича и шепчет про себя их имена, ни одного не пропустит, не забудет. И они ему родные все. А когда видел, что артиллерия обстреливает немецкие позиции, всегда думал, что это Михайло Михайлович старается.

Сам Михайло Михайлович больше чем с родственниками, разговаривал с Солдатиком о своем колхозе, как будут его восстанавливать и какой получили урожай, и какая уродится картошка. И что надо делать, когда бык производитель колхозный дуреет и прет напролом, как танк немецкий. А когда говорили о снайперах, от которых немцам было не продохнуть, то всегда вспоминал своего напарника и гордился им.

Через много-много лет они встретятся в Москве и обнимут друг друга. Узнал Солдатик Иван Иванович, что на толстой шее Михаил Михайловича на всю жизнь остался суровый разлапистый шрам от железного гвоздя. Погладил его.

Это ведь наша юность боевая!!

Мы же со своей стороны пожелаем им долгих — долгих лет жизни. И пусть они всегда помнят друг о друге. А на том месте, где сражались молодые воины Солдатик и Михайло, на следующую военную весну появился маленький корешок, и всего один цветочек. А к концу войны тут целая цветочная полянка образовалась.

Такой маленький, кустиком, и цветочки на нем белые, такие мелкие-мелкие.

Попытаешься сорвать — ничего не получится. Корни у него длинные, листья и стволики жилистые и упругие, как телефонный провод военный, а вот цветочки красуются всего два дня. Ну, самое, большое — три. И трогать их нельзя, сразу засохнут и отвалятся. Может быть, оттого, что жизнь многих солдат на передовой была всего то — в три дня.

И то, если на него никто не посмотрит. Да и растет он только в одном месте нашей страны. Уже тут давно не хутор, а целое село, но зовется оно по-прежнему, как на воинских картах и был обозначен.

Вот тут теперь и живет крепкий, и такой слабый, нежно-белый цветок своей коротенькой цветущей жизнью, как у солдата на передовой. Но когда отцветут, то кустик этот ничем не возьмешь, хоть вновь здесь на танке катайся, такой он крепкий и прыгучий.

Солдатский. Хуторский! Русский!!

Как и наша земля, на которой он и растет. Придет весна, в один день станет полянка вся белой и вот тогда люди предупреждают друг друга, чтобы не ходили, не топтали и не рвали — все потому что нельзя.

— Кто в авиации служил — тот знает!

                                           * * *

Это они!!!

Русский бог войны

айн, цвай, драй

И хотя авиация в три волны, то есть три раза подряд, обрабатывала передний край обороны русских Иванов и самолеты, которые к этому времени, лето 1943 года, несли с собой уже не триста каких-то жалких килограмма, а все полторы тонны бомб, на душе было тревожно. Эти русские стали воевать лучше, теперь никогда уж не видать сладкой картины для воина-рыцаря, как видеть убегающие спины разгромленного противника.

Но наша доблестная авиация превратит любое вражеское сооружение, блиндажи, окопы и танки в груду пылающих развалин и дымящиеся воронки, и вслед в бой за «BELGOROD» начался ураганный артиллерийский огонь из всех систем и до сих пор продолжала перемалывать передний край обороны «этих IVANов».

Правда. такому сильному противнику и трех волн авиационной бомбежки вместе с артиллерийской обстрелом явно было мало. Но только не сегодня, только не в этом 1943 году, который решит все.

Недаром наш фюрер ГИТЛЕР обещал безусловную победу своему народу и грозил остальным. Сейчас, здесь, собраны лучшие войска из всего мира. На вооружении у нас новые самолеты, пушки а, главное, танки! Абсолютно новые танки ТИГР и ПАНТЕРА с самой крепкой броней! Которую не возьмут русские пушки. Абсолютное оружие против «Русских Иванов», «ТИГРЫ» и «ПАНТЕРЫ», безусловно, взломают оборону русских и выйдут на оперативный простор! И судьба военной компании 1941—1943 года будет решена уже в этом году. И немецко-фашистские войска готовились к своей главной атаке в 1943 год, год который переломит ход войны в нашу пользу.

Командир танковой роты «SS» «штурмбанфюререр OTTO» все никак не мог оторваться от призового цейсовского бинокля, который вручил ему сам «ГИМЛЕР», за взятие Парижа. Острием атаки была назначена одиночная высота, приметная тем, что на самой вершине росло приметное дерево. Самое высокое точка на этой местности и весьма пригодное тем, что именно тут будет, воздвигнут флаг немецкого рейха.

Как знака абсолютной победы. Это даже стало предметом шуток неистощимого на выдумки «ФРИДРИХ» — командир подразделения танковой роты СС Викинг, состоящей из десяти ударных танков «ТИГР», которая была усилена ротой «ПАНТЕР», вместе с модернизированными танками «Т-4». По всему переднему краю заговорило армейское радио. Теперь все должны знать, что сейчас в бой их направляет сам Фюрер, который держал речь перед всей Великой Германией.

Весело пародировал речь вождя, наш бесшабашный и смелый Фридрих командир «Тигра.» Он наполовину вылез из командирской башенки своего танка и вместо микрофона держал перед лицом ручку черного пистолета Парабеллум

— Командир эсэсовской роты, представитель самой могущественной и всесильной нынешней и тысячелетней расы господ, смотрит на местность, где через пять лет, выйдя на заслуженный отдых, он станет помещиком, владельцем большого имения, с парой другой сотен рабов, из русских, представителей низшей человеческой расы.

— А мы приедем к нему в гости и будем наслаждаться настоящим баварским колбасками на берегу пруда! — кричат снизу штурмовики-эсэсовцы.

— Вон видите два холма и между ними озеро?! В нем мы, ветераны дивизии «СС Лейбштандарт Адольф Гитлер», — разведем карпов и форелей — подхватил гренадер Вальдемар.

— Я тоже хочу, чтобы было Айн! -Цвай!

— Драй! Гут!

— У меня будет тоже свое имение. И много-много красивых русских девок — закричал гренадер дивизии СС, стоящей на левом фланге южного фаса. Красивый молодой, настоящая бестия с голубыми глазами — Генри. В руках у него автомат, на боку эсэсовский кинжал, за поясом пара гранат с длинными ручками, в раструбе сапога скрыт пистолет Вальтер. У него с собой медицинская аптечка, шоколад для восстановления сил, цейсовский бинокль, высшего качества. В телячьем ранце хранится пара мин и ракетница.

За спиной у него Амстердам, Париж, остров Крит. Афины. Везде он был победителем. Африка и Югославия поклонились ему, вровень с Польшей. И какая-то Прохоровка, заодно с Белгородом, упадет ему в ножки, умоляя его и фюрера о милости к покорившимся им народам и странам.

Но тут все шлепнулись на землю. Русские открыли ответный огонь. Улыбки, веселые разговоры приутихли. Значит, эти русские еще живы и это после такой артподготовки, а еще у них остались тяжелые орудия. И надо рассуждать — это будет не последний сюрприз.

Но жизнь солдатская продолжается. Ударная группа новейших танков «Тигр» и «Пантера» выдвигалась через порядки гренадерской роты, мимо позиций усиленной роты второго штурмового батальона дивизии «СС Мертвая Голова». Именно сейчас и здесь, претворялась в жизнь идея, мечта, бред и кровожадные фантазии Адольфа Гитлера и его нацисткой партии.

Тяжелые, с непробиваемой броней, танки перемолотят все живое впереди, и пехота пойдет добивать уцелевших, смотреть и подсчитывать пленных. Железным тараном проломят все три оборонные линии Курского выступа, вновь займут Белгород. И победным маршем, летним блицкригом, возьмут реванш за поражение под Сталинградом и замкнут кольцо окружения под селом с длинным названием «PROKHOROVKA».

Штурбанфюрер OTTO снял свою заслуженную офицерскую фуражку с серебряным черепом и костями и надел стальную каску с эсэсовскими молниями на боку. Это позади завели мощные моторы новые немецкие танки. Отто берег свою стальную каску. Она прошла с ним путь славный боевой путь, начиная от Дании и Франции до норвежских островов. И все, солдаты и три фельдфебеля, его роты были настоящими тевтонскими воинами, прирожденными убийцами и охотниками. Это за их плечами лежали покоренные: Дания, Франция, Голландия, Норвегия.

Наши солдаты лучшие в мире, наши танки стали непобедимыми, и немецкий железный кулак разобьет и уничтожит любое вражеское подразделение. Вон на замену самолетов отработавших по позициям противников опять летит новая волна бомбардировщиков. Каждый, кто сопротивляется новому порядку, будет уничтожен. Да, именно так!

Да здравствует немецкий новый «ORDNUNG!»

Наконец это произошло, немецкий военный гений, возглавляемый непобедимым фюрером, вместе со всем немецким народом, возьмет у этих русских реванш за зимнее поражение под Сталинградом, когда даже сама природа помогала этим «Русс Ivan».

Сам Иван, ефрейтор пулеметного звена третьей роты никаких этих планов высшего военного командования и лично этого гада-фюрера не знал, и знать не хотел. Но предполагал, что в этот летний день, в эту неделю всем придется худо. И сейчас он был занят только тем, что изо всех сил старался вытянуть из бомбовой ямы, сброшенное очередным взрывом, туда свое военное снаряжение. Записанный в его красноармейскую книжку пулемет системы «Максим».

Пулемет был большой, тяжелый, за его щитком Иван чувствовал себя, как в башне легкого танка, а прицельность, дальность стрельбы — тут было все в ажуре, лишь бы имелось в наличии вода и патроны. Осторожно, чтобы не повредить прицельную рамку, разгреб рыхлую землю, сам ствол был, к счастью Ивана, чист от грязи, значит теперь, предстоит следующая задача: собрать разбросанные ящики с патронными лентами.

Два ящика пробиты осколками и чуть помяты, поэтому надо выкинуть битые патроны, а в ленту вставить целые. Это легко сказать, но вот делать через эту головную боль, когда руки пляшут, словно на гармошке играешь. Помогал ему «дядя Федор», так звали старого призывника, ему уже было за тридцать лет с гаком, и он ни разу во время пулеметной учебы он так и не выбил ни одной десятки из ростовой мишени.

Вот почему его то его направили в расчет красноармейца Ивана Твердохлебова, командира пулеметного отделения, рассчитав, что в среднем меткость будет соответствовать норме, тем более, что немцы наверняка проломят оборону.

С работой, с которой школьник выполнил бы за пять минут, расчет справился за целых полчаса. Спешили, поливая землю своей кровью. Так они за время бомбежки были избиты, замучены. У дяди Федора кровь шла из ушей, его оглушила бомба. Ивана тоже приложило головой о бруствер окопа. Ящики с патронными лентами оказались такие тяжелые и неподъемные, что еле-еле вдвоем разобрались со всем своим хозяйствам.

У самого командира расчета голова гудит от контузии, хоть всего и одна бомба, но все равно худо, голова иногда так кружится, словно он на качелях. Вновь установили пулемет Максим на свое место, подтянули все поближе и подготовились к бою. Все торопливо и без слов, потому что…

Вдалеке гудело, это по всему южному фасу Курской дуги начинала наступление немецкая армада и впереди. на острие удара знаменитые на весь мир эсэсовские дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «СС Мертвая голова».

Стал ефрейтор Твердохлебов окликать своих товарищей, может, кто уцелел после такой бомбежки и артиллерийского обстрела и сделал вывод — они остались одни. Одни — это значит он и его подручный, дядя Федор. Плохо и то, что дали ему в подручные такого нерасторопного. Собирал патроны и три раза ему на ногу наступил. И так это больно, что все мысли пропадают. Только хотел обругать его, как подручный говорит:

— Иван, Иван, так ведь у тебя нога сломана или что там, сапог кривой и полон крови!

И тут ефрейтору Ивану Твердохлебову все стало понятно. Это место и есть его могила. Никуда он отсюда уже не уйдет и никто ему теперь не поможет. И нога перестала ныть про свою боль. Жутко даже стало. Все. Конец. Пришли. Приплыли корабли в родную гавань. Заколотили последний гвоздь.

— Давай перевяжу тебе, или хоть накрою чем-нибудь.

— Ты вначале третий ящик с патронами ко мне поднеси, а потом делай, что тебе угодно — разозлился Иван: — Сам знаешь, немцы кофей уже выпили, значит, скоро в бой пойдут, у них все по расписанию, тут не до ноги.

В горячке, в шоке от тяжелой раны, от того что никуда ему не уйти от смерти, Иван все говорил и говорил ненужные се1йчас слова. А потом отдышался и добавил

— Ладно, не обижайся. Пока время есть, просто сверху перевяжи мне ногу и уложи ее удобнее.

— Это можно! — повеселел напарник. А потом тихо спросил у своего старшего:

— Как ты, командир, думаешь, придут ли нам на помощь?!

— Ты ведь у нас по гражданской профессии учитель! Ты ранен, ты еще можешь уйти в тыл, учителя нам по деревням знаешь как нужны, а мне с моей ногой оставаться тут навсегда. И если будешь уходить, то давай сейчас. Уходи, ты контуженный, вся гимнастерка в крови. Да и слезы из глаз катятся у тебя. Уши тоже красные, как у дурачка деревенского. Будешь детей учить, то вспомни про красноармейца ефрейтора Ивана. И что он погиб на своем боевом посту. И не плачь!

— Это я не плачу — сказал грустно второй номер. — Это мои уши болят, а слезы льются. Как ты думаешь, может, хоть санитаров пришлют!?

— Всех перестрогали — объяснил положение Иван. — Никакой помощи не будет. Никто про нас и не ведает!

Знал что говорит, он то до армии был плотником, пилил, строгал и заколачивал. Он видел, что было кругом. И в самом деле, вся передовая линия обороны была разбита и переворочена, словно жестким плугом прошлись по всему нашему дому и миру. Вокруг дым, жар, огонь, словно сама земля горит, где-то все еще боеприпасы рвутся. Солнца из-за дыма уже совсем не видно

— Да нет, Иван — сказал Федор, — хоть я и учитель, но я присягу дал и значит, нет мне пути назад.

— Я твой командир сейчас и я отдал приказ — покинуть позицию!

— Да какой ты командир! — сказал дядя Федор — Тебе всего неделя, как звание «ефрейтор» присвоили.

— Ну и что! Вон Гитлер у них тоже «ефрейтор», а гляди, каких дел натворил! Вот как! Правда, сам Гитлер так и не узнал, что про него тут разговаривали.

Пулеметный расчет затих, стали ждать, силы свои надо беречь для главного. Это самое солдатское дело — ждать. То обеда, то когда будет отбой или когда же закончатся эти проклятые шпалы, мешки, артиллерийские снаряды на разгрузке железнодорожных вагонов. А вот сейчас надо было ждать момента, когда для них все кончится. И живыми им тут не быть, разве что немцы мимо пройдут.

Немцы и в самом деле уже давно позавтракали, не как обычно. А поздней ночью, когда еще и не рассветало. В полной тишине, без света, без шума машин и дыма полевых кухонь. Перед этим раздали и проверили боеприпасы и пополнили запасы сухого пайка и банок шоколада, который выдавался лишь для танкистов и панцер-гренадеров в ближнем бою.

Прибыли термосы с кофе, еду привезли на мотоциклах в ящиках. И доедали уже под грохот второй артиллерийской канонады. Французский сыр и вино, из Португалии консервы, большие банки с шоколадом колой, венгерское салями, немецкие колбаски. Датская свинина и американские сигареты. Все в мире старались заработать на проклятой этой войне.

Правда, русские чуть-чуть испортили завтрак. За час до наступления в утренний этот кофе они начали свою артподготовку. Сотни орудий, сразу со всех сторон. И даже подключилась тяжелая артиллерия. В воздух расцвел целый лес, город, возникли разноцветные облака и водопады льющейся земли. А в промежутках сверху падали бревна, чьи то каски и железо, все это с силой ударялась о дрожащую землю.

Вновь в ответ ударила артиллерия фюрера и там на той стороне, где и должно было когда-то встать наше солнце, возникли беззвучные причудливые горящие рыцарские замки, окутанные быстрым дымом.

Русские Иваны получат достойный стальной урок! По всей линии фронта раздались свистки фельдфебелей, команды и крики. Взревел двигатель ближайшего Тигра, пошел впереди всех, за ним выкатывались остальные. Промчались вверху штурмовое звено бомбардировщиков, знаменитые на весь мир «Юнкерсы».

Русские хоть и узнали о наступлении, но немецкие потери были терпимые, а что касается танков, наше чудо-оружие, было готово к предстоящему сражению. Ни один экипаж новых танков не пострадал, и это вселяло уверенность, этим должны воспользоваться наступающая на Русь орда черных захватчиков. Они уже выстроились в широкую стальную шеренгу, впереди тяжелые танки, по бокам средние «Т-4» и «Пантера», в центре броневики и штурмовые орудия «Элефант».

Панцерской группе, 1 взводу 3 роты дивизии «СС» был отдан приказ сопровождать тяжелые танки и подавлять оставшиеся очаги сопротивления. Задача стояла пройти оборону и развивать наступление навстречу своим войскам до соединения в районе Курска.

Штурмбанфюрер Отто взобрался на танк и махнул в сторону, где и лежал ефрейтор Твердохлебов и его пулеметный расчет.

— Эта высота, на ней стоит какое то русское дерево, которое будет служить нам ориентиром. Мы должны дать возможность и право нашим супертанкам работать по самым важным целям. Мы не должны допустить, чтобы эти сумасшедшие русские смогли уничтожить это чудо немецкой техники.

Помните, особенно опасны русские, когда их припирают к стенке. Учтите, крыса, когда ее загонят в угол, может прыгать вверх на высоту полтора метра. Это всего лишь крыса. Теперь представьте на ее месте русского, и я не знаю, кто опаснее.

— Мы все поняли «Герр Командир»!

— Веди нас за собой. Мы будем жестоки и безжалостны. Нам не нужны безумные русские, нам нужны покорные русские дети, мужики и бабы, которые будут обслуживать нас!

— Хайль Гитлер! Хайль, Хайль!!

— Стреляй! — закричал напарник и Иван очнулся от своего обморока, схватился за ручки своего пулемета Максим и послал первую коротенькую очередь.

— Куда! — закричал напарник. — Ниже бери!!

В самом деле, напарник был прав.

— Быстро учится! — удивился Иван. — Одно слово — городской, да еще учитель. А вот на командира голос повышать нельзя!

Он уже видел, как вдалеке, немецкие танки стали выползать на исходные позиции. Много их было. Выползали и шли, шли и выползали все новое и новое железные гады, как клопы.

Тогда Иван прикинул расстояние и дал длинную очередь. Это потому, что нога все ж таки мешала ему. Больше он так не будет, уж простите, господа фрицы! Потому что нельзя стрелять такими длинными очередями. Так их учили на курсах пулеметчиков.

Эта очередь, на расстоянии, потеряв силу, пулей-молотком тюкнула в лобовую броню Тигра. И не оставив следа, пропала в траве, вызвав дружный смех панцер-гренадеров.

— Давай, давай! — крикнул Вальдемар, самый сильный воин из всего взвода гренадеров.

— Русские Иваны заждались уже — смеялись солдаты великой и непобедимой Германии. Правда, позади уже был Сталинград, но сейчас лето, и фюрер уверен в своих войсках. Тем более, что недаром выбито на пряжках всех немцев: «С НАМИ БОГ».

— Нас приглашают в гости! — крикнул весельчак Генри.

— Дерево на вершине холма — сказал фельдфебель, командир отделения.

— Пулемет. На колесиках. Это замечание вызвало новый приступ хохота, даже командир танка, торчащий вверху над всеми, смеялся со всеми

— Сейчас пошлем ему горячий привет от всей нашей дивизии.

Но как оказалось, что дистанция большая и поэтому решили повременить. Если они только не удерут в тыл, как зайцы, то вскоре примут наш горячий стальной душ. В небо, в когда-то вечно голубое небо, России-Руси взвились все девять немецких сигнальных ракет красного цвета, и курская битва вступила в следующую фазу.

Боевое столкновение. После артиллерийской подготовки вперед двинулась танку и сопровождающая их пехота. Впереди на острие удара немецкая стальная и непобедимая дивизия. «СС Мертвая голова»

— К нам кто-то бежит! — доложил, как и положено, солдат дядя Федор.

— Наш или кто еще? — спросил, не поворачивая голову, больно в ноге.

— А может это санитары? — с надеждой спросил дядя Федор. А потом ответил сам себе:

— Нет, не санитары — и вздохнул, вытер слезы и кровь с лица, добавил:

— Вроде, как командир шурует! Видишь, какие у него штаны. Командирские, для форсу надеты.

Но тут сам Иван и сам услышал, как бегущий кричал громким командирским голосом:

— Не стрелять. Отставить стрельбу. Я командир второй роты. Почему открыли огонь без приказа?!

— Так ведь у нас командиров нет — заикнулся второй номер.

— А вам что, непонятно, что с такой дистанции вы только демаскируете себя. Сколько осталось штыков во взводе?!

— Никого нет, товарищ лейтенант! Я смотрел, всех завалило в блиндаже. А раненые есть, но скоро помрут без помощи. Стонут только.

— Не завалило, а погибли «смертью храбрых», в бою! Против наступающих сил противника!!

— Товарищ лейтенант у вас рука в крови. Давайте я перевяжу, у нас бинты есть.

— Так! Принимаю командование на себя! — сказал лейтенант, вытирая лицо от брызг правой целой рукой.

— Будем воевать вместе. А что с первым номером?

Иван хотел было хоть голову повернуть, чтобы доложить, но Федя опередил.

— У него нога сломана. Встать не может, и отдать честь тоже не может.

— Пусть лежит! Требуется замена? Давай я!

— Никак нет, –– отозвался Иван. — Я свой пулемет никому не отдам, и потом, куда я денусь, товарищ лейтенант? Дяде Федору, учителю нашему, по глазам бомба песком хлестнула. Одни слезы, да и стрелок он хреновый. А пулемет на меня записан в мою красноармейскую книжку. А ваше дело, товарищ лейтенант, командирское, вот и берите командование на себя.

— Поговори мне! — отозвался лейтенант и бросил мокрую красную тряпку под ноги: — Тогда почему это на такой дистанции огонь открываете, вояки?

— Пристрелка оружия тоже нужна!

— Теперь только по моей команде. Сектора пристреляны?

— Обижаете — ответил пулеметчик Иван Твердохлебов: — Я первый в роте, у меня приз и часы за стрельбу, сам командир полка подарил на соревнованиях.

— Ну вот, хоть одна боевая единица сохранена. Теперь продолжайте окапываться и головы не поднимайте, берегите. Я буду корректировать огонь по наступающим фашистам. Я буду впереди. Там обзор лучше. И не стреляй ты по танкам — бесполезно!

— Так говорили по смотровым щелям — сказал Федор, второй номер пулеметного расчета.

— Пехота — вот главное дело любого пулеметчика. Отсекать ее от танков, не давать поднимать головы, положить ее на землю — вот задача и работа пулеметчиков. Уж не будет говорить, что фрицы, любящие кататься на танках, первыми получат порции русской свинцовой каши.

Вот малое подразделение, что осталось у нас на самой высокой точке местности, стало готовиться к последнему бою. Поправили пулемет, вытерли слезы, допили воду, что была у них, и командир с маленьким биноклем окопался впереди. Проверили голосовую связь. То, что это будет последний их бой, знали все трое. Перекрестились лишь двое. Командир был еще молодой и не знал, что так надо делать, когда наступает смерть.

Сам командир, ожидая, протирал бинокль тряпочкой. Один объектив бинокля был разбит немецким осколком. Но ничего страшного, он и с одним глазом выполнит свой долг!

Казалось, что после артиллерийского обстрела, бомбежки — ничего живого на стороне противника значительного не должно бы и быть. Воевали самые лучшие войска, артиллерия и авиация Европы, а значит и всего мира. Все страны от северной Норвегии до жаркого Египта лежали у ног немецкого подкованного сапога и стальных танковых гусениц.

Но только не здесь, дома у русских. Используя системы заграждений, окопы, доты и минные поля, русские вновь неожиданно для всех организовали активное сопротивление.

Вместо победного марша, как обещали нам всем, приходилось изо всех сил вгрызаться в одну линию обороны, только для того, чтобы упереться в другую, еще более мощное. Русские научились воевать, и это наполняло всех немцев, от солдата до генерала, неожиданной тревогой.

Но пока они еще этого не знали. Безжалостные танковые пушки уничтожали очаги сопротивления русских. Стоило командиру послать яркую зеленую ракету в направлении дзота, как прилетали фронтовые бомбардировщики и безжалостно превращали в пыль и пламя все огневые точки. Куски русских вперемешку с досками и бревнами усеивали воздух. Немцы сейчас опять были сильнее. И их бог был на их стороне.

Зоркий, все видящий в свой бинокль глазами охотника и егеря, профессиональный военный, офицер «войск СС», штурмбанфюрер Отто взобрался на танк. Отсюда он будет руководить действиями всего штурмового отряда. Вождь и командир указал рукой на далекий холм, с растущей, точнее оставшейся от бомбежки одиноким высоким деревом. Только лишь овладев этой высотой можно говорить, что открыта прямая дорога на эту самую «Прохоровка».

Всего два часа прошло с летнего рассвета, а уже небо подернуто дымом и гарью, везде огонь, выстрелы и разрывы. Грохот стали, лязг гусениц, завывания моторов несутся со всех сторон. Дым и пыль со всех сторон. Солнце пропало в дыму пыли, огне на все трое суток Курской битвы.

Это немецкая военная машина под руководством нашего фюрера перемалывает армии русских. Особое внимание минным полям. Пулеметным гнездам. Артиллерии и смертников русских, которые бросаются под танк со связкой гранат вокруг туловища. Потому что им ничего и никого не жалко. И уже только поэтому убивать их — есть благородное, богоугодное дело, дело рыцарей.

И псы-рыцари двинулись вперед, чтобы уничтожить врага или самим погибнуть. Танки, особенно новые четыре Тигра, (один находился в ремонте) должны показать себя с наилучшей стороны. Пока немногочисленные русские Иваны-артиллеристы хоть и попадали в новые танки, но их снаряды лишь проделывали борозды и неглубокие лунки.

Те танки, которые хотели взять сбоку, там, где предполагалась, слабая броня, расстреливали издалека. Пушка танка превосходила русскую по дальности стрельбы и оптика была лучшей в мире. Экипаж работал непрерывно, снаряды наводчика ложились точно в цель и дзоты и русские танки взрывались огненной волной кверху.

Классик! Хайль Гитлер!!

Расчеты фюрера оказались верными. С такими солдатами мы завоюем весь мир. Но были и потери.

Убит, прямо в сердце две пули, коренной немец, рабочий Вальдемар. Он работал снайпером, с рабочей точностью посылая пули из своего ручного пулемета в самые скрытые и недоступные места. И во время перебежки какой то русский Иван не пожалел для него патронов. Тяжелая пуля пробила каску и грустного в этот проклятый день Фридриха. У него невеста за другого замуж вышла. И правильно сделала. «GUT»! Потому, что лежать ему здесь вечно!

Штурмбанфюрер Отто навел бинокль на самую вершину возвышенности. Наконец то, он увидел этот русский безжалостный пулемет. И он был не за деревом, а впереди, в этом месиве бревен и земли, которое запросто могло скрыть целую роту. Хитрый русский замаскировался в таком месте, что танковый снаряд всегда летел выше.

В ярости Отто вызвал авиацию на помощь. И на удивление быстро два «Юнкерса», два «Лаптежника», если по-русски, завернули в сторону и атаковали склон русского холма — будущую могилу.

Как только раздались взрывы авиабомб, Иван решил, что тут ему и конец. Вскрикнул криком раненный в третий раз, Федор. Только Иван хотел посмотреть, что там с его непутевым, как раздался еще более близкий взрыв, все небо лопнуло вверху, показав на две секунды ярое багровое солнце. Дерево тяжко заскрипело и рухнуло вниз, на людей, усыпало весь мир белыми, порхающими перед лицом, щепками.

Так и не посмотрел Иван, куда на этот раз ранило Федора. Все потому, что щепка-бревно с лету пронзила тело Ивана и пришпилила его к его же родной земле. И где то в районе спины, как думал медленно Иван.

Такая новая боль, что стало невозможно дышать. Когда дышишь только ртом, и все равно не хватает воздуха. Совсем стали плохи дела с единственным пулеметчиком! Все! Лежит Иван, горячечно думает, что хоть привезут ужин, но все равно ему и его не есть.

— Иван! — слышит он тихий голос напарника. — Ты как, живой? Справишься?!

— Щепку вытяни из меня. И ветки раздвинь. Я ничего не вижу. Везде одни листья. Ему казалось, что он кричит, а на самом деле он говорил почти шепотом.

Солнца этим днем не было. Тучи черного дыма, облака белого, синего и барашкового-черного, как самая генеральская папаха, уходили вверх, как от горящей крыши сарая.

Оттуда вниз, словно на оживших картинах вечного ада вырывались клубки пламени — это падали вниз сбитые самолеты. Тянулся шлейф черного дыма от сгорающего танка «Пантера». Горел транспортер и неизвестный солдат, зажатый в груде металла, медленно поднимал руку вверх, а на каске плясал огонек, как на рогатом черте.

Но путь вперед был открыт. «Тигр» волоча за собой колючую проволоку и все что на ней, лез вверх. На самую вершину горы, откуда, может быть, будет уже видна эта проклятая Прохоровка. И теперь эта вершина, на которой стоял раздробленный корень, вместо дерева, можно считать своей немецкой территорией.

«GUT CLASSIC»!

Фельфебель Пауль приблизился к командиру танка Тигр.

— Господин штурбаманфюрер! Приехала полевая кухня и камрад весельчак, наш Адольф! Он требует срочного обеда, потому что ему еще две команды обслуживать и не может задерживаться.

— Вот возьмем вершину и можно будет обедать.

— Она уже занята — показал вверх автоматом фельдфебель: — Смотрите сами.

Это на вершине проклятой, почти незаметной вблизи, горы стоял два красавца рыцаря в касках с рогами, и в маскировочных халатах. Один из них и размахивал и эсэсовским кинжалом с трофейным красным флагом.

— Федор! Феденька! Ты только не умирай — хрипит Иван, не поднимая голову от земли, — Ты где. Где командир наш? Живой?

— Иван — говорит тихо и совсем рядом Федор. — Теперь ты уж как-нибудь без меня. Прощай. На всякий случай! А то что-то мне спать очень хочется.

— Не вздумай умирать! — кричит и плачет Иван. — Как я буду стрелять, если я ничего не вижу! А пулемет цел, приказ не отменен! Увидят после боя наши товарищи, что скажут они про нас. Одну очередь дали и все, отвоевались, вояки!

— Эй! — доносится до них чистый ясный и громкий голос командира. — Вы где?! Почему молчите? Я вам кричу!!

— А ты встань, а мы посмотрим на своего командира — грустно и ядовито шепчет от земли Иван.

— Он встать не может — сказал напарник и единственный сейчас друг и глаза, Федор: — Командира нашего привалило землей и какой-то железной балкой. И руки у него засыпаны землей по самую грудь. Ты лучше с ним попрощайся, язва!

— А то ты не видишь, как меня щепкой пронзило. Не хуже, чем тебя. Тут самому прощаться надо!

— Отставить разговоры! — вдруг доносится до них далекий, но ясный голос командира.

Откуда он только взялся на нашу голову, умереть нельзя спокойно.

— У тебя какой сектор обстрела, Иван?

— Зеленый! — отвечает Иван — Ничего, кроме листьев, я не вижу. Но пулемет цел.

— Поставь его в положение стрельбы длинными очередями. Командовать буду я. Мои команды передаст Федор, а ты выполняй и не смей умирать раньше срока. Это приказ!! Руки целы, пулемет цел. Все силы на разгром врага. Умрем, но умрем воинами. Приказ! Не спать никому! Иван, ты у нас теперь самый главный, терпи, дорогой. Грызи землю, но не умирай. Я дам сигнал!

— Хватит говорить — резонно шепчет в ответ Иван Твердохлебов. — Нам треба беречь силы.

— Есть беречь силы, командир! — эхом отзывается его напарник Федор. Из культи, которая у него стала вместо руки, малыми толчками текла кровь, и новые щепки вокруг из снежно белых становятся бело-розовыми. Словно острые диковинные цветы.

— Немцы уже идут к нам. — сообщил возродившемуся подразделению командир: — Я их вижу. Приблизятся к зоне поражения — дам сигнал!

И все изменилось.

Зоркий, все видящий в свой бинокль, глазами охотника и егеря Отто давно уже приметил эту прогалину на боковом склоне этой такой недоступной прежде высоты. Почему эти русские сражаются так, словно это и не дерево, а целый Кремль?!

Может быть, именно отсюда бил тот проклятый русский пулемет, полчаса назад унесший жизнь чистокровного белокурого и голубоглазого немца, рабочего Вальдемар Клосс. Отличный был солдат, такой же обстоятельный и уверенный, как и за токарным станком.

Остались у него на родине две сестры. И теперь нет у них старшего брата, настоящего арийца, «белокурую бестию», но пока никто не знает об этом. Вспыхнула внизу противотанковая мина, но танк особо не повредила, гусеницу, при помощи многочисленных солдат в «айн момент» сразу натянули на место. Но когда наш отряд займет эту высоту, то отдадим честь по погибшему немецкому воину, по рыцарю родного фатерлянда.

И на этом самом высоком месте, где только что и погиб белокурая бестия Вольфганг будет воздвигнут, по приказу самого Гитлера, сорокаметровая фигура немецкого рыцаря вся из черного мрамора и гранита. Уже взяли у этого немецкого воина-рыцаря половинку смертного жетона, а серебряное кольцо на пальце правой руки будет служить ему пропуском к нашему Железному Богу.

Атака немецкой пехоты при поддержке танков, авиации, артиллерии была быстра и неотвратима. Никто не может противостоять нам, когда нас вперед ведет сам Фюрер!

Но тут сбоку раздался всего один орудийный одиночный выстрел со стороны холма, и другая танковая гусеница обвисла, а непобедимый танк Гитлера остановился. С пушкой, которая повредила Тигр, ужалив единственным снарядом в правую гусеницу, расправились сразу. Еще один рывок и вскоре на высоте, которая раньше была обозначена на генеральской карте, как господствующая высота, взвился немецкий, фашистский флаг. Маленький, но сейчас он был больше всех флагов на свете.

А тут как раз вовремя к штурмовой группе прибыл обед во главе с поваром. Весельчак повар Адольф, тезка фюрера, из кузова бронетранспортера извлекал еду. Именно в этой прогалине, в короткие минуты отдыха и поддержат обедом свои силы воины фатерлянда. Опять вся Европа, да и весь мир, как на ладошке, с поклоном, предложила войскам Германии самое лучшее, что у них есть.

Неисчерпаемые швейцарские сыры и шоколад, немецкие сосиски с томатным соусом, португальские сардины в масле, болгарский перец и венгерское перченное сало. Сияющее варенье из лепестков роз — от покоренной Франции. А главное, полные коробки с шоколадом кола, который придает силы и уверенность в бою. Даже если съесть одну плитку этого шоколада, то можно забыть о сне и отдыхе и только крушить врага, а это и есть основная задача белокурых арийцев. А нашему командиру, Адольф припас бутылочку настоящего голландского молока, до которого тот был любитель, еще с самого детства.

Великолепное место им подготовили русские. Яма, на холме, она скрыла от глаз картину Курской битвы. Даже выстрелы и разрывы стали тише и больше походили на треск дров в зимнем камине. Отсюда уже видно то место, куда надо развивать наступление на «ПРОХОРОВКУ», чтобы окружить и взять в плен пять русских армий и решить исход войны в свою пользу, во славу германской нации и фюрера!!

Ну чем будет, как не будущим раем, эта только что завоеванная земля! Даже листья, уничтоженного прямым попаданием, дерева напоминает им о милой Германии, которая осталась далеко позади.

«КЛАССИК ПЛЮС ОРДНУНГ!!»

— Смотрите — завопил весельчак Адольф — Русский вон — глядит на нас и улыбается. Он тоже хочет с нами! Примем его в компанию?!

И в самом деле! Командир пулеметной роты Геннадий Марченко сидел по грудь в земле, с железной балкой от растерзанной артиллерийской гаубицы на раздробленных коленях, смотрел на всех и улыбался. Ведь ему было очень больно.

Тогда эсэсовец, Генри тут же сунул в рот русскому свою трубку. И русский стал пить духовитый американский дым. Такие, он еще никогда не пробовал. И сейчас, ему умирающему, эта причуда была в самый раз. Вот теперь он умрет, как самый завзятый моряк, с трубкой во рту. Смехота, да и только! Вот кончится дымок и все. Пусть все знают, какая же у нас длинная жизнь была.

Но пока спешить не надо, Ивана они не видят, Федор Однорукий молчит, и оба злобно думают только об одном. А тем временам все новые и новые завоеватели, сбегались на запах вкусной еды и приятный дымок американских и египетских сигарет.

Можно было хоть немного отдохнуть перед самым главным броском на Москву. Все русские были убиты или умирали, а вокруг их лежала земля, уже принадлежащая другим. Одна половинка сигареты улетела пеплом, а вторая, последняя в нашей жизни, стала догорать,

Вот тут русский «БОГ ВОЙНЫ» обернулся в одно из многих своих военных божеств. Седой орел поднимет два своих крыла, и сейчас он примет души воинов и вознесет их далеко вверх, на самую высоту Прохоровской Звонницы.

Ведь среди многих прозвищ этого бога есть и это:

!МЕРТВАЯ РУКА!

Русский улыбнулся, последний дымок уходил вверх.

— О! — сказал радостный Адольф, — Смотрите, русский опять улыбается!!

Все немцы, все будущие помещики и руководители, начальники школ, газет, заводов обратились со своими добрыми улыбками к знакомому русскому, который больше не мог принести им вреда. Ведь он тоже был офицер!!

— Иван, прощай!! — крикнул русский. — Батарея, давай огня!! Федор! Кричи: Смерть врагам!! Умри, но помоги Ивану! Умрем, как умирали, наши на «Варяге»!!!

Огонь. Огонь! Огонь!!

И тут же крона сбитого дерева осветилась изнутри смертным огнем. В котловине от близкого ливня стальных пуль выхода не было. Все были убиты. Некоторые были убиты дважды и трижды. Те немцы, которые приблизились к уже к завоеванной вершине, внезапно вновь оказались под смертельным огнем. Теперь Иван Твердохлебов видел их всех, как на ладони. Пули аккуратно срезали и срезают все листики и веточки, в зоне обстрела было одно черное небо и светлая от пожаров земля.

Ганс, Курт, Фриц были убиты трижды. Веселый повар Адольф был перетерт в фарш вместе со своей кухней и котлом с гороховой похлебкой.

А будущий самый главный помещик, штурмбанфюрер СС Генрих Отто был убит всего один раз. Но зато со всеми своими мыслями и планами о будущем личном поместье, об огромном красивом доме, царской конюшне с породистыми лошадьми, оранжереей и голубым бассейном. Исчезли все его планы о гуманных условиях содержания русских рабов, чтобы они тоже жили хорошо при новом помещике, на своей новой земле. А по вечерам пели свои грустные песни и плясали длинные хороводы.

Со всех сторон на вершину горы падали снаряды, сыпались бомбы, стреляли из винтовок и пулеметов, но русские были неуязвимы: и раны были смертельные и сама смерть — ничто не могло остановить.

Новый Бог Войны создал из трех искалеченных солдат, своего самого сильного и бессмертного Воина Русской Земли и все враги легли ему под ноги.

Никогда больше тут не будет ноги оккупанта. И отсюда, с этой вершины где как памятник стоит расщепленное верба-дерево, дорога вела уже не на Прохоровку Белгород и Москву, а на Берлин и там далее, на Курильские острова.

Где русский солдат и поставит последнюю точку в вопросе жить ли русским или умирать в неволе, ухаживая за новыми хозяевами.

Пепел с сигареты упал на землю, командир закрыл глаза. Пулемет Максим стих, от раскаленного ствола шел сизый железный дым. Татарин Иван, украинец Федор легли на свой розовый смертельный ковер и заснули ожидаемым таким сладким сном. Сам командир, русский солдат, младший лейтенант и командир убитой артиллерийской батареи, Геннадий Марченко вновь и вновь, в своем последнем горячечном видении бежал и бежал к ним.

А их смертные улыбки и верность присяге воспрянувший

РУССКИЙ БОГ ВОЙНЫ

взял себе, как последнее эффективное оружие и общее решение.

                                           * * *

Прошло время и пенек на вершине самой высокой тут стратегической горе, после первой дождливой и долгой весны выкинул три махонькие ветки, которые и стали, уже при нашей жизни, одним, тройным, деревом.

И каждый ствол носил свое, предназначенное только ему, имя.

                                           * * *

Ефрейтор Иван, рядовой Федор, командир Геннадий Марченко.

Одуванчик Вася

Я, — Одуван Одуванчиков.

Шлю всем вам свой весенний солнечный привет!

Наша рота стояла на отшибе, на фланге 89 пехотной дивизии. И если до нас немец достать не мог, все ж таки два оврага поперек поля, то на связи с полком сказалось все очень плохим образом. Тем более, что по радиостанциям вообще нельзя было вести разговор. Категорически. А что касается снабжения, то, как говорят сами немцы, — «полный «швах». Потому что, не только все три оврага были впереди нас, у немцев. Единственная дорога, если можно ее так назвать, шла по полю и немцы со своей артиллерией были там полные хозяева.

Что там машина, повозкой, самой глубокой ночью, невозможно было проехать. Раз-два и одни ошметки по всему полю летят, немцы-то заранее пристрелялись. Даже ночью могли молотить без передышки. И днем. Приходилось все снабжение по чужим ложбинам перекидывать. А там не развернешься, иногда такие буреломы, танком не прошибешь, И если с вооружением, боеприпасами было, по школьной оценке на три, то по еде и газетам и письмам — полный ноль. Вот так мы и оказались в окружении, хоть и на своей стороне.

И сегодня и вчера и завтра на ужин обед и завтрак только каша, с каким то черным маслом. Про него еще так один солдат говорил, что это масло ободное, для осей, которые у телег. Но ели и еще как!! Посылали группы людей за питанием, так они все равно норовят боезапас взять. Потому что знали, наступают дни очень серьезные, Готовились и мы и немцы, а если у тебя нет ни патронов, ни снарядов то дело — «гроссеншвах». Поэтому оружие, боепитание — это, прежде всего.

А то будешь со своей картошкой лететь и пятки салом смазывать, немцы вояки те, про Сталинград уже не помнят, и могут дать хорошего жару. Так что лучше пшенки про запас наесться, это вернее будет. Открывался и «второй фронт», так тут называлась те действия, когда уволокут хуторскую козу, или мешок картошки или раскурочат с концами разбитую снарядом машину с комбижиром. Но такое счастье выпадало редко. Да и командир подразделения посматривал косо. «Объяснительную записку по поводу самовольного захвата продовольствия, писать ему.

Всего однажды наши разведчики заявили о себе и доставили взятую с боем немецкую телегу, набитую мешками с какой-то желтой крупой. Трофеям, радовались все, а в спешке забыли спросить у пленного, не то что как варить, а как и звать ее.

Была эта крупа желтой, пахла кукурузой или еще чем, но варить ее было долго, она становится совсем тугая, и на вкус — резина резиной, только желтая. Но зато наши командиры узнали, что против нас воют венгры и мадьяры, то мука оказалось кукурузной, для мамалыги. Ешь такую кашу, точнее, подошву, а сам о другой, нормальной еде думаешь, точнее, мечтаешь.

А тут еще и термоса, в которых носили от своих борщ и кашу стали все чаще приходить полупустые. Это на той стороне, где стояли румыны и венгры появился снайпер. Пришлось всем нам ходить потише, пониже и с оглядкой. Автоматом снайпера не возьмешь, а из пушки, куда стрелять неизвестно. Но жили и приспосабливались. Сам командир наш, где ползком, где на четвереньках, а где, как зеленая ящерица, быстро и на пузе в штаб пробивался. Что ж — война есть война, жить захочешь и не так согнешься и поползешь, не хуже ужа под вилами.

И тут в штабе, куда пригласили всех командиров для ознакомления с боевой обстановкой и дальнейшими нашими планами, узнали про нашу беду. И главный командир сказал, что он самолеты с питанием посылать не будет, а просто даст одного человека, который ему лично знаком и вот он пусть там со всеми бедами нашими и разберется.

— Я тебя уверяю, — говорит высокий командир, — как боевой офицер; он вам там наладит питание, ведь своего повара вам даю, ты это понимать должен.

Наш командир согласился, хотя и не уверен был, что все будет, так как ему сказал командир.

Тем более, что большую часть личного состава этот генерал забирал на свое главное стратегическое направление. Наступит ночь, подъедут поближе, по самой глубине далекого оврага трактора и тягачи, артиллеристы, сами, на себе, выкатят орудия и уедут от нас, оставят одну батарею, и снова мы будем, как в окружении, под снайперами, свои дни коротать.

Зато возвращались мы с пожилым, лет так на двадцать — тридцать, военным, который тащил с собой чемодан. Такой кожаный, типа немецкого. Тяжелый. Всем было интересно, что же в нем такого. Раз человек был у самого генерала поваром, значит было чего, что можно положить в чемодан. А когда я предложил понести чемодан, он мне его не дал. Только сам.

А тут командир увидел, что я рядом с ним ползу и тут же произвел меня в помощника повара. Потому, что наш повар и его помощник слезно просили отпустить их в пехоту. Уж такие они были повара. Всю жизнь будут вспоминать и никому не рассказывать, как их разведчики заставили съесть по полному котелку каши, который они сварили. Попробуй только не выполнить приказание командира-разведчика. По нынешнему времени они стали нормальными поварами, это когда есть все хотят, да нечего. Но теперь побаивались.

А у меня была мечта, такая мыслишка, пусть я и первогодок и служу всего ничего, но ведь так хочется выглядеть как настоящий разведчик. И быть таким. Поэтому я сопротивлялся когда, в самом деле, меня назначили помощником повара. Тут, понимаете, артиллерия, бог войны, разведчики, которые не ходят как все строем, в колонне, а всегда идут друг за другом, а вот мне предстоит воевать с поварешками наперевес.

И как мне не говорили, товарищи, что у всех солдат это самое важное место, как не доказывал командир, елозя вместе со мной на пузе, по всему полю, я был неутешен. И теперь даже не смотрел в сторону моего нового командира в чине старшины. Но приказ есть приказ, стал я помощником.

Я — помощник повара! В деревне сразу, как прознают про такое, — будут смеяться. Но для солдата приказ командира — дело священное.

Прежде всего, мы навели порядок на кухне. Кухня эта состояла из трех ведер и стола из броневого листа, что оторвался от немецкого танка, с помощью наших артиллеристов и куска фанеры. Землянки, где хранились наши боеприпасы, типа крупы и сухарей, и ямы, куда складывали дрова. Потом глянули на термоса, в которых мы и должны доставлять пищу на передний край. Два хороших, один с дыркой от пули снайпера, еще три негодные, в рваных дырах от осколков.

Залечили, что могли, потом решили вопрос с водой. Тут на дне нашего оврага ключик был, так мы его песочком и тремя немецкими касками обложили, так ступать удобнее, вкопали лавочку, чтобы ведра ставить. Сверху замаскировали ветками, чтобы самолет-разведчик не обнаружил.

Мне эта вся работа знакома по деревне, мало ли я работал к своим семнадцати годам, да и овражный ключик этот был мне как родной. Не раз пивал отсюда воду, когда ходили в лес по ягоды и грибы. И только лишь потом позвал меня старшина, мой командир, Иван Иваныч, к своему гражданскому чемодану.

Только глянул я в то чемодан, а там целое богатство, нож в кожаных ножнах, поварешка, колпак поварской, две ложки и пакетики, пакетики все с поварскими приправами. Весь чемоданчик забит кухонной утварью и приспособлениями. Весы, ложка для снятия проб, разделочная доска. Вот бы моя мамка посмотрела, чем и как на настоящей кухне надо работать. Но нигде на нашей кухне не было ни пистолета, ни гранаты, как я мечтал, ни даже карты, чтобы сверху посмотреть, где мы воюем.

А поварский нож нисколько на «нож разведчика» не похож, огромный, весь блестящий, ручка узенькая.

— Вот так мы и будем воевать — сказал старшина. — Поварешками, да солью с перцем. Пошли разбираться, что у нас есть, и что должно быть.

Надел старшина колпак на свою голову, тоже из чемодана этого, и стал настоящим поваром и пошла у нас с ним работа на кухне. И стояла пред нами главная задача — накормить всех по нормам военного времени. Тут мне тяжело пришлось. Но ведь мы все на фронте!

Перво-наперво все в нашей землянке вымыли, да не просто так, а кипятком. Сало и комбижир с ложек, кружек, с полотенец, даже с двери блиндажа нашего вычистили и высушили. Трубу прочистили большим шомполом и удлинили, чтобы искры не летели, не демаскировали наши позиции.

Ведь предыдущего повара как назначали, тоже не спросили, лежит ли у него душа к этому делу. Он, как поросенок, сам был весь в сале и стол такой же.

— А повар — это искусство — говорит старшина с белым колпаком на голове, Иван Иваныч.

— Тут надо точность и умение, чтобы руки не лежали, а делали умеючи и со сноровкой. Только у меня руки не просто лежали, а от непрерывной работы гудели. Лишь ночью и поспали два часика, как снова будят меня в наряд.

Людей, солдат и командиров, кормить надо. К утру, чтобы были суп и каша на сто человек. Я тогда впервые увидел, как надо в суп лавровый лист заправлять. Тот повар что был, кидал его просто в суп веником и они там, как сено, плавали, ничего не поймешь, где суп, а где одни листья.