К ЧИТАТЕЛЯМ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
«…говорил друзьям об Озе и величье бытия…»
«…счастье высшее трудиться, полпланеты раскроя…»
«…будешь в бронзе монументов знаменит во все края…»
«…демократией заменишь короля и холуя…»
«…чтоб губами чудо тронуть поцелуя и ручья…»
«…В ящик рано или поздно… Жизнь была — а на фига?!»
Андрей Вознесенский, «Оза».
Нет-нет, господа!
Уверяю вас,
я — далеко не Поэт.
Поэт — он не здесь.
Он где-то над нами.
Поэт обязан «творить»!
Поэт — «в эмпиреях витает»…
Мне же, на старости лет,
Время от времени,
хочется
о жизни поговорить.
Попробовать,
вместе с вами,
найти в ней реальный смысл,
Ещё раз
пусть тщетно, но, всё же —
поразбираться в ней,
В надежде:
а вдруг, да родится
нетривиальная мысль,
Помимо
банальных истин,
навязываемых извне.
Знаю,
что многим
давно я
старым занудой кажусь,
Сознательно избегающим
привычных лирических тем…
Но важно не то,
насколько красиво и складно
я что-то скажу,
Важно — о чем я скажу,
почему я об этом скажу,
и — зачем.
Кто-то когда-то в Сети
дал мне прозвище —
«Мрачный Мэтр»,
Кто-то — напротив —
считает, что слаб
в стихосложении я…
Можно бы,
с легкостью,
вбить эти строчки
в силлабо-тонический метр…
Можно бы!..
только,
простите, пожалуйста, —
а на… фига?!
Помните опус «Оза»
из шестидесятых годов?
Как там
Андрей Андреич
в «Вороне» рифмовал?
Подобному
псевдоэзопству
и я был всю жизнь готов
Учиться,
как Миша Танич,
с группой «Лесоповал».
Так что, не важно,
о чем там гудит
читательская молва.
Бессмысленны —
в стихосложенье —
законы теорий пустых…
А то, что я,
не напрягаясь,
легко и свободно
могу рифмовать —
Лишнее доказательство
бесспорной моей правоты.
Художник,
порой,
вместо кисти
использует мастихин,
И часто
«занудное творчество»
лирике не чета.
Короче…
если хотите чуть-чуть подумать —
читайте мои стихи.
Если же думать не хочется —
можете не читать.
ЖИЗНЬ
БЕГ ПО КРУГУ
ДЕТСТВО Игрушки. Букварь. Беззаботность. Друзья.
ЮНОСТЬ. Влюбленность. Мечты. Хвастовство и кокетство.
ЗРЕЛОСТЬ. Работа. Карьера, Зарплата. Семья.
СТАРОСТЬ. Болезни. Маразм. Возвращение в детство.
ДЕРЕВО ЖИЗНИ
Ветка:
рожденье…
любовь…
продолжение рода… —
Жизнь!..
продолжение жизни — от века, до века…
Вспышка!..
мгновенье… —
и век уже прожит, и пройден…
Ветка сломалась —
и… нет человека.
МОСТЫ МЕЧТЫ
Легкость… и — полет!.. линий чистота!..
А уж красота!.. — так и манит в сеть!..
Триста сорок два в городе моста.
Детская мечта — перейти их… все!
Даже не мечта… а, скорей, — игра.
Лозунг: «Мне семь лет! Я уже большой!», —
И вопрос решен: куплена тетрадь —
Отмечать мосты… те, что перешел.
Каждый выходной — рубль от отца…
Завтрак поплотней: ждет нелегкий труд —
Сесть в любой трамвай, ехать до кольца,
И — домой… пешком, изменив маршрут.
Новые места — «Ну-ка, разберись!»…
В худенькой груди — гулкий сердца стук…
Первый робкий шаг в улиц лабиринт —
Уаждая ведет к новому мосту…
Звуки над рекой слышно за версту…
В утренних лучах воздух розоват…
Жаль, что я свою детскую мечту
До конца не смог реализовать.
Улиц лабиринт — в городах чужих…
Берега чужих — не любимых рек…
По чужим мостам пробродил всю жизнь…
Впрочем, на судьбу жаловаться — грех!
В ней — на месте всё. Но… бегут года,
И всё чаще ночь мне приносит боль:
Снятся мне мосты, что прошел тогда.
Завяжи глаза — покажу любой!
И когда придет время умирать —
Где б ни пропадал — я вернусь домой,
Отыщу свою детскую тетрадь…
И узнаю, где мост последний мой.
CHERRY BLUES
Летний вечер… дача… фруктовый сад… —
(Это было лет шестьдесят назад) —
Запах сахара, вишни и горького миндаля…
Неподвижный зной обещал грозу…
Ты варила вишню в большом тазу.
Я стоял у стены, жадным взглядом тебя сверля.
Не спеша, горели в плите дрова,
И огонь, потрескивая едва,
По лицу твоему разливал отраженный свет.
Эти плечи!.. руки!.. изгиб ноги!… —
Ты была прекрасней любых богинь…
Ты была меня старше на целых двенадцать лет.
Юность беспечна:
Кажется — вечно
Можно мгновения счастья ловить…
Ах, эти встречи!..
Ах, этот вечер!..
Ах, это чудо первой любви!
Я взрослел в то лето. Я это знал:
Ты являлась мне в беспокойных снах…
Эта близость к тебе, эта зрелая красота,
Этот дивный свет твоего лица —
Были, словно яд, для меня — юнца,
В сотни раз страшней, чем синильная кислота.
Ты могла, шутя, и чуть-чуть дразня,
Называть «своим женихом» меня…
Приобнять, на ходу, и прижаться ко мне слегка…
Я не смел тебе прошептать: «Люблю!», —
Я играл тебе свой «Вишневый блюз»,
И гитара надрывно стонала в моих руках.
Но в тот вечер… Это был твой каприз… —
(Для меня — как гром… как нежданный приз) —
Шаг ко мне… поцелуй!.. — и ушла из-под ног земля!..
Он был быстр и яростен, как укус…
На губах оставил вишневый вкус
С упоительным запахом горького миндаля…
А потом мы пили с вареньем чай,
Только вкус его я не ощущал:
В пересохшей гортани безвольно немел язык…
Но моя мальчишеская любовь
Навсегда тот день унесла с собой,
Под рокочущий блюз надвигающейся грозы
Жизнь быстротечна.
Канули в вечность
И не вернутся, зови, не зови,
Ни эти встречи…
Ни этот вечер…
Ни это чудо первой любви.
ВОСПОМИНАНИЕ
Тишина. Поздний вечер. Родители спят.
Дремлет дворник, закончив работу.
Над землей догорает лиловый закат.
Мир охвачен ленивой дремотой.
Дремлет все: дремлют даже шальные коты,
Что привыкли ночами орать с высоты…
Мы сидим на скамеечке — я и ты —
Взявшись за руки, ждем чего-то.
Нам — шестнадцать… почти — золотая пора!
Мы способны — вот так — просидеть до утра,
И — по мнению сплетниц родного двора —
«Женихом и невестой» будучи,
Нам не нужно сейчас ни о чем говорить:
Нам бы просто понять, что творится внутри…
Мы молчим и, в лучах уходящей зари,
Размышляем о нашем будущем.
Ты себе представляешь троих малышей…
Не проблема!.. чего уж проще?!..
Ты — семейное счастье и «рай в шалаше»…
Я — соседство с «любимой тещей»…
Ты отчетливо видишь гостей хоровод,
Жизнь, прекрасную, как голубой небосвод,
Массу милых, приятных семейных забот,
Что придут к нам, сближая и радуя…
Я — крушенье надежд на учебу, и вот —
Вместо вуза — всю жизнь — ежедневный завод…
И упреки… измены… скандалы… развод…
И детей, поделенных надвое…
Только все это в будущем!.. Ну, а пока…
Презирая дремлющий социум,
Ты толкнула меня в лиловый закат,
И я догорел, вместе с солнцем.
ПОЕЗД
Чёрным муаровым поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
Лица, шальные ноги,
Усталость, мечты, влюблённость,
Радость, жажду дороги,
Неудовлетворённость,
Подвиги и ошибки,
Горькие слёзы, улыбки,
Боль и надежды зыбкие
Поезд с собой унёс
Сквозь огоньки и звёзды,
Словно сквозь девичьи грёзы,
Как сквозь рождённые ночью
Задумчивые многоточия
Или веснушки сонные,
Гаснущие от солнца,
По черноте рассыпанные
Искрами из-под колес.
Чёрным ночным поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
* * *
Монету —
в небо
свинцово-весеннее!
Руки дрожат? —
Рискуй!
Уйду!..
от веселья — в веселье.
Уйду!..
от тоски — в тоску.
Мысли не станут грубей,
Если сейчас,
грубя,
Уйду!..
от тебя… — к тебе,
Уйду!..
от себя… — в себя.
Решка или орёл?..
Вот он —
душевный дефолт!
В воплях бездумной попсы
пляшут мокрые тени…
Ярмарочный Апрель!.. —
Он уже близко!..
Вот —
он уже за спиной!..
Видишь?.. — сгрудились стены
калейдоскопом глаз
на затылке шалеющей ночи.
По запрокинутым лицам,
в каплях его, бегу.
Не пей его лживость!
Постой!
Ты думаешь, он размочит
Каменную пастилу
твоих неподвижных губ?
Нам бы —
в мокрую ночь —
яростным топотом ног!..
Вместе —
сплетением рук —
в проволоку дождя!..
Что же я здесь скулю,
словно побитый щенок,
Из лабиринта улиц
выхода не найдя?
С каждым шагом к тебе,
ты от меня все дальше:
Таешь
в свете реклам,
жалящих, словно осы.
Не исчезай,
прошу!
Нет!
Умоляю даже!..
А за спиной —
Апрель
скользкими криками косит:
— Купите!..
Купите!..
Купите!…
— Купите участие!..
— Котлеты из частика!..
— Только у частников
Сметана и счастье!..
— Купите!..
Купите!..
Купите!..
Купите!..
Купите!..
Рассыпаться в брызги!..
Рассыпаться в сотни мельчайших крупинок!..
Бежать
от окружившей чернеющей яркости!..
Стучать кулаками
в широкие
сытые…
спины
самодовольных зданий —
ублюдков Великой Ярмарки!..
Стучать кулаками?..
Перекричу?..
Нет!
Молча,
в свинцово-весеннее небо —
монету!
* * *
Чёрным муаровым поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
* * *
Ветер тихо поёт бесконечную песню.
В струны стёкол вплетаются пальцы дождя.
Почему я в пути? Почему мы не вместе?
Почему я молчал, от тебя уходя?
Ты растаешь во сне беспокойною тенью,
От которой бегу и к которой стремлюсь.
За окошком весна с мозглым ветром осенним.
Километры считает колючая грусть.
Это очень обидно, что вместе нам тесно.
Может быть, возвращусь, ничего не найдя?..
Ветер тихо поёт бесконечную песню.
В струны стёкол вплетаются пальцы дождя.
* * *
А небо низкое-низкое —
Бесконечной холодной сталью —
Над дорогою близко-близко.
Потянулся — и руки достали.
И по небу страшному-страшному,
И по небу мрачному-мрачному
Облака проплывают странные
И слезами холодными плачут.
И в отчаянье, крикнув: «Довольно!»,
Ты в себя убегаешь глазами,
И становится больно-больно,
И глаза закрываются сами.
Можно вынести боль обиды,
Злобу, подлость, плевок измены,
Но того, что в себе увидел,
Не исправишь и не изменишь.
* * *
Чёрным муаровым поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
* * *
Номер в гостинице.
Грязный пол.
Телевизор без штекера.
(Давно бы пора припаять).
Койка железная.
Кресло.
Стол.
На столе, почему-то, — пучеглазый паяц.
Паяцу — поётся.
Паяц — фаянсовый,
С соглашающейся головой китайского божка
И с сердцем — мягким глиняным многогранником,
Раскатанным между ладоней.
А я подарю тебе город!
Целый город, который тоже можно взять в ладони,
Но в котором можно и утонуть
Добрым белым дождём
Укрою от времени глиняных лиц,
От сытых пальцев и ржавых языков дверей…
Здесь, в постоялом дворе,
Где тысячи судеб сплелись,
Уйдя в черепаший панцирь,
Каждый из нас ждёт.
Ночью окна домов —
Ячейки счётных машин-диспетчеров.
Врезаются в пустоту
Уходящих составов линии.
А ноги зовут домой —
В беспечную необеспеченность —
Где кажется каждый стук
Неосторожно длинным.
Жду, до боли вжимая ногти в ладонь.
Сквозь меня поступает год,
Или я проступаю сквозь год?
Снег рябит за окном в дребезжащем неоновом спектре.
Светофоры, стыдливо краснея, бегут по проспекту.
В напряжённых ушах застыл надоедливый гул.
Не могу!
Я — туда!
Я — за ними!
Я с ними!
Я тоже бегу!
Ну, как же так?
Ну что ты со мной сделала?
Бегу, бегу, бегу…
Даже ночь зимой белая-белая,
И я бел, как будто в снегу.
Полчаса.
Это время или не время?
Туда и обратно.
С окраины на окраину.
Полчаса!
Время в чьих-то часах
Дремлет.
Вот и люди навстречу —
Поздние или ранние?
Бегу к тебе.
Першит в горле.
Время мое — грохотом в голову.
Бегу к тебе
Жалобно-гордый,
Мысли мусоля стыдливо-голые.
Бегу бел, как будто в снегу.
Ведь даже ночь зимой белая-белая.
Бегу… Бегу!.. Бегу, бегу, бегу!..
Ну, что ты со мной сделала?
* * *
Чёрным муаровым поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
* * *
Горизонт за окном сквозь сито тумана просеян.
Ночь. Попутчики спят. Я не сплю. Я стою у окна.
Поезд тихо ползёт всё дальше и дальше на Север.
Стук колёс. А вокруг — неизвестность и тишина.
В полутёмном вагоне жарко и душно, как в бане.
Отовсюду — сопенье и здоровый мальчишеский храп.
Недопитая водка трясётся в гранёном стакане
И, наверное, будет всё так же трястись до утра.
Светит тусклая лампочка возле двери туалета.
Пахнет пивом и потом, носками, капустой, говном…
И бегу я, шатаясь, поближе к «источнику света»,
Как в холодный предбанник из душной горячей парной.
* * *
Двое — напротив — не спорят.
В стёкла уткнулись морозные,
Но, чувствуется, что в ссоре,
И, кажется, — это серьезно.
Плечи устало опущены,
Головы в такт качаются…
Им бы сыграть равнодушие,
Только — не получается.
Плохо. Глаза колючие
Смотрят упрямо в стороны…
Может, кому-то и лучше,
Может, обижены поровну…
Руки столкнулись случайно,
Вспыхнув, отдёрнулись резко.
В пальцах — щелчком отчаянным —
Спичек коробка треснула.
Видимо, всё не так просто.
Ссора-то кажется крупною.
А время стучит колесами:
«Глупые… Глупые… Глупые…»
* * *
Я не зол.
Улыбается снег, растекаясь дождём по стеклу.
Шепчет что-то.
Не мне?.. или мне?..
Я хотел бы уснуть.
Я не груб…
Я не глуп…
Я не глух…
Просто — снег…
Я не зол.
Ты молчишь.
Ты молчишь и не слышишь, не видишь…
Мне бормочут колёса, что солнце коричневым было сегодня.
Мне бормочут колеса о грубости и обиде…
А что меня гонит?..
Я не зол.
Просто слишком приблизилось то, что должно быть вдали.
Сколько дней!..
Сколько дней!..
Сколько дней!..
Я хотел бы уснуть…
Чтоб глаза, наконец, в тихий шепот колес улеглись…
Это снег…
Это просто снег…
* * *
Чёрным муаровым поясом
Мрака туннель выстелен.
Поезд. Огненный поезд
Ночью из ночи выстрелен.
1969 г.
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Север. Май. Середина дня.
— Здравствуй!..
Как ты там… без меня?
Как живется тебе… и с кем… —
В безмятежном твоем мирке?..
И кого теперь ждет судьба
«Воздыхателя» и «раба»?..
Из-за плотно закрытых штор
Не увидишь, что в море шторм,
Что идет косяками сельдь,
Что на винт намотало сеть,
А по морю гуляет смерч —
Смерть.
Дни путины, как страшный сон:
Разъедает ладони соль,
Днем и ночью стучат ножи:
На плавбазе — бичи… бомжи… —
Полупьяные, в злой тоске,
Мрачно рубят башки треске…
И, зверея под этот шум,
Я, зачем-то, письмо пишу,
Понимая, что — хоть убей! —
Я его не пошлю тебе…
Мой напарник, допив свой спирт,
Спит…
Да и мне бы… не грех — «грамм сто»,
Хоть мы с ним и считаем, что
Лучше — в море, чем пить с тоски,
А наутро — сшибать «бычки»
И, бомжуя, баклуши бить…
Я ведь, в сущности, — тоже… бич:
Я бежал от тебя тогда
В беспросветное «никуда»,
И уже не вернусь назад,
Чтоб мозолить тебе глаза.
Если вспомнишь меня — скажи:
«Жив».
Вот, отплаваю, и — на Юг —
Убирать, для корейцев, лук…
Может быть, — на Восток решу —
Собирать в тайге черемшу…
Время лечит!.. Но боль — свежа,
Да и память — острей ножа!..
Я ведь так и не убежал
От тебя… и себя. А жаль!
Буквы пляшут… Дрожит рука…
Штормовою волной — строка…
Все!.. На вахту пора… Зовут…
Рву!
Мурманск, май 1970 г.
ЭКСПЕДИЦИЯ
Заполярье. Ночь. Непрерывный снег.
Сорок суток живем без солнца.
Спать да спать бы, казалось… однако — нет:
В изголовье сидит Бессонница.
Нависает из тьмы над моей головой
Узкоглазой огромной бабищей
И шипит в мое ухо: «Ну, что? Живой?», —
Растянув в ухмылке хлебалище.
Спит каюр Николай — коренной саам…
Спят собаки — ни воя, ни лая…
Я в спасительный сон провалился бы сам,
Да она надо мной камлает,
Беспокойные мысли тащит на свет
Превращая в шаманское варево.
Я молчу. Я запомнил саамов совет —
Никогда с ней не разговаривать.
Эту злобную ведьму из детских снов
Нужно попросту игнорировать.
Я молчу. Я пытаюсь считать слонов,
На насмешки не реагируя.
А она мне — ехидно: «Ну, что, рыбак,
За беспомощность списанный с сейнера?
Ты считай не слонов — ездовых собак,
Ты ж теперь — «Покоритель Севера»!
Чтоб в любой момент отойти ко сну,
Нужно здесь — в Заполярье родиться.
Или кто-то тебя за рукав тянул
В эту чертову экспедицию?».
Не желаю слушать кошмарную тень,
И глаза закрываю упрямо я,
Понимая, что даже в полярный день
Будет, в принципе, то же самое.
И давно бы, наверное, смылся домой,
Но успел полюбить — треклятую…
Ненавистную… сладостный ужас мой —
Параллель шестьдесят девятую.
Кольский полуостров, 1970 г.
ЖИЗНЬ
Поднимаясь медленно в гору,
Ты несешь свое счастье и горе,
Свои злые и добрые мысли,
Словно ведра на коромысле,
На усталых плечах покатых —
Осторожно, чтоб не расплескать их.
Тяжело!.. — но шагаешь упорно,
Если ведра наполнены поровну.
Расплескаешь одно — и точка! —
Искривление позвоночника:
Стоит вылить свой добрый опыт —
Превращаешься в мизантропа,
Выльешь зло, а добро оставишь —
И… блаженным юродивым станешь,
Да смотри, не споткнись! — не то ты
Можешь стать пустым идиотом,
И скатиться с горы, обесценив
Всякий смысл достижения цели.
Наша жизнь — искусство баланса!
В ней ничто не дается авансом,
И держать равновесие надо,
Несмотря на любые преграды.
FALLING BLUES
Повернули мои часы
С восходящей — на нисходящую.
Презирая толпу галдящую,
Подзаборные стонут псы.
И сквозь лица собравшихся, чтоб поглазеть,
Сквозь обрывки плакатов и лживых газет,
Словно старец, спешащий в свой малый скит,
Я бегу на любимый Измайловский.
Я бегу от тебя. Я бегу от себя.
Я бегу от любви, бесконечно любя.
Злопыхателей теша и радуя,
Я бегу, спотыкаюсь и падаю.
Падаю
Мокрым листом.
Падаю
В колени лицом.
Меченым атомом в бездну распада я
Падаю.
Падаю!
Падают
Листья берёз.
Падают
Птицы из гнёзд.
Мокрою белой небесною падалью
Снег отравленный падает.
Подступает холод к плечу.
Опускаюсь все ниже и ниже я.
Поднимаю глаза — и вижу:
Я не падаю, я — лечу!
Я лечу сквозь свинцовые капли дождя
Над простёртой рукой рокового вождя,
Над соборов прекрасными зданиями
В бесконечный простор мироздания,
Сквозь грядущий закат и ушедший рассвет,
Сквозь мечты и ошибки непрожитых лет…
Но, взлетев,
словно выпад эспады, я
В неизбежность стремительно падаю.
Падаю
Мокрым листом.
Падаю
В колени лицом.
Меченым атомом в бездну распада я
Падаю.
Падаю!
Падают
Листья берез.
Падают
Птицы из гнезд.
Мокрою белой небесною падалью
Снег отравленный падает.
Санкт-Петербург, 1994 г.
МИРАЖИ
«Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи…»
Борис Полоскин.
Знойный воздух над морем ржи,
Как густое желе, дрожит…
Беспощадные, как ножи,
Разрезают желе стрижи…
Подтверждая, что ты еще жив,
Возле уха пчела жужжит…
Ты упрямо бредешь вдоль межи,
А навстречу плывут миражи —
Вся твоя суматошная жизнь,
Смысл которой непостижим:
Виражи ее… рубежи…
Ты вглядись в них… вглядись и скажи:
Чем ты жил?.. и зачем ты жил?..
И чему, извини, служил,
Если творчество… тиражи…
Деньги… слава… любовь… даже жизнь —
Это, в сущности, миражи? —
Разноцветные витражи
В бесконечном пространстве лжи.
Время движется вспять, обнажив
Всю тщету напряжения жил.
Видишь — детство твое бежит
Вдоль межи в океане ржи?..
Не спеши к нему!
Задержись!
Там — за детством — кончается жизнь.
RESORT BLUES
Южное небо…
Звездное небо…
В воздухе — томный зной.
Вечер, как вечность…
Смуглые плечи:
женщина — рядом со мной.
Как пожилой плейбой,
призывно и страстно воркует и стонет прибой.
Подожди!
Еще не поздно.
Погляди
на эти звезды!
Подожди!
Посидим.
Еще не поздно.
Мир замирает:
где-то играют
медленный, знойный блюз.
Слушай, не слушай —
мучают уши
страстные стоны: «Люблю!»…
Ночью готов любой
нырнуть в этот сладкий сироп под названьем «любовь»,
чтобы в нем,
под звуки блюза,
погрузиться
в мир иллюзий
и забыть
обо всем,
под звуки блюза.
Терпкий, до боли,
запах магнолий.
Ласковый теплый пляж.
Новые встречи,
нежные речи… —
все спешат на кобеляж.
В переплетеньях тел
забыто давно, где своя, где чужая постель…
Не спеши!
Еще успеем…
Не спеши!..
Чуть-чуть скромнее!..
Согрешить,
без души,
всегда успеем.
Если б не старость,
сбросив усталость,
смог бы я тоже, но…
стоит представить,
сколько осталось… —
лучше уж в порнокино!
Вдруг, не дай Бог, влюблюсь
под этот курортный волнующий, чувственный блюз…
Пусть своим
здоровьем платит
тот, кто мнет
любое платье,
а для нас —
преферанс
в своей палате.
НОЧЬ
Ночь рассыпала чёрные волосы
По земным… неземным!.. округлостям…
И зовёт меня зримым голосом
Вызывающей лунной смуглости.
Что-то шепчет, вздыхает обиженно,
Волосами щекочет лицо мое,
И в глаза мои неподвижные
Звезды падают невесомые.
И бормочет арык вполголоса…
Пахнет дыней чарджуйской спелою…
И сплетаются черные волосы
С волосами моими — белыми.
Ночь-красавица! Гурия райская!
Луноликая пери восточная!
Так доступна, нежна и ласкова!..
Так прекрасна, и так… настойчива!..
Разве мог бы я не понять ее,
Изнывающую от желания,
Ощущая ее объятия,
Опьяненный ее дыханием?..
И ко мне прижимаясь, с жадностью,
Зовом плоти бесплотной терзаема,
Ночь ласкает меня… безжалостно!.. —
Ненасытна и неосязаема…
Шепчет страстно и властно: «Иди ко мне!..
Это Вечностью нам завещано…
Ну, иди же!..», — и я растворяюсь в ней,
Как когда-то — в любимой женщине!..
И Вселенная мчится навстречу нам!..
И ни боли нет, ни усталости!..
И сливается молодость вечная
С одинокой моею старостью!..
И — свобода в нас! Неудержимая!
Отрешен от земной круговерти я!..
Только что это?.. — новая жизнь моя?..
Или — смерть?.. Или это — бессмертие?!..
Ферганская долина. Август 2008 г.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Горький праздник в моей беспокойной судьбе:
Я вернулся домой. Я вернулся к тебе,
Мой отчетливый сон… и невнятная явь.
Здравствуй, детство моё! Здравствуй, юность моя!
Сколько лет?.. сколько зим?.. сколько черных ворон
Пролетело с тех пор, как на этот перрон
Я однажды пришел, чемодан уложив,
Чтоб уехать в свою суматошную жизнь?..
Здравствуй, город родной! — говорю я, любя, —
До чего же ты стал не похож на себя!..
Где твой сдержанный лоск, что был строг, как гранит?
Почему ты его не сумел сохранить?
Город-интеллигент!.. К торгашей торжеству,
Ты все больше и больше похож на Москву:
Тот же блеск мишуры… те же вопли реклам…
Те же толпы приезжих, скупающих хлам…
Жадный пир нуворишей… и жалкая жизнь
тех, кто вышвырнут ими, обманом, в бомжи.
Те же трещины старых облупленных стен
И помпезный фасад для почетных гостей,
Где торчат, словно свечки, твои маяки,
Как в ватрушке с вареньем… из серой муки.
Можно выстроить банк, можно вылизать Центр…
Только толку в том — грош!.. (или, правильней, — цент?) —
Та же сытая власть!.. Но страшнее всего —
Разобщенность людская. И вот уж чего
Я никак, хоть убей, осознать не могу:
Как же ты, гордый город, не сданный врагу,
Переживший блокаду, сейчас — полный сил —
Метастазы фашизма в себе прорастил?
А кругом — суета. Каждый — сам по себе,
В непрерывных заботах о личной судьбе:
Как бы что ухватить… где бы что-то урвать…
Для себя… для семьи… на других — наплевать!..
Отодрать свой кусок — и бежать поскорей,
Запереться в своей персональной норе.
Бедный мой Петербург!.. Не во сне. Наяву.
Извини… я иначе тебя назову:
Здравствуй, мой Ленинград! Ты меня узнаешь?
Я тебе благодарен за детство свое,
За прекрасную юность, за каждый мой день
Среди добрых, спокойных и честных людей.
Это — счастье, что нам приходилось расти
В коридорах твоих коммунальных квартир,
И на звезды смотреть редкой ясной порой
Из колодцев твоих грязно-серых дворов.
И насколько же ярче была наша жизнь:
Мы умели любить, мы умели дружить
Бескорыстно и искренне — принцип таков! —
Без «гламурной тусни», без мобильных звонков,
Без хождений в «Рунет», без компьютерных игр,
Познавая, «в реале», изменчивый мир.
Тусклый неба квадрат иногда голубел.
Мы взбирались на крыши — гонять голубей
Или просто, с восторгом, смотреть с высоты,
Как под нами — ковром — расстилаешься ты.
И не нужен нам был интернетовский чат —
На катке и на танцах «кадрили» девчат,
И играл нам — вживую! — Иосиф Вайнштейн,
И смотрели, с улыбкой, на нас Крузенштерн,
Добролюбов и Глинка, Барклай и Крылов…
Даже строгие львы… — поощряя без слов,
Когда мы, после танцев, в субботние дни
Целовались на лавочках около них.
Мы любили читать, мы умели мечтать,
И сегодняшним — были мечты — не чета!
Эх!.. увидеть бы их воплощенными в жизнь —
Понеслась бы она так, что только держись!
Может, стал бы свободным, и впрямь, человек,
И в Искусство вернулся б «Серебряный век»,
И, пройдя сквозь эпоху финансовых бурь,
Ты расцвел бы, как прежде, мой Санкт-Петербург
Ст. Петербург, март 2011 г.
RETURN-BLUES
Первооткрывателю «джазовой поэзии» —
Джеймсу Мёрсеру Ленгстону Хьюзу
Посвящается.
Возвращаюсь!
Я старался всегда,
отовсюду, где был,
уходить без «войны»,
без взаимных обид,
не прощаясь.
Беззаботно,
Оставлял города —
даже те, что любил,
уходил от жены
в неустроенный быт
безработных.
Сто профессий сменил,
полный творческих сил,
никогда никого ни о чём не просил,
никогда никому не давал никаких обещаний,
По стране кочевал,
бомжевал, бичевал,
недовольный судьбой, что-то в жизни искал,
но мосты за собой никогда не сжигал.
Возвращаюсь!
Скажем честно:
Время быстро бежит,
мир прекрасен, но лжив,
и не стоит, ей-ей,
так уж им дорожить:
миг — и в бездну!
Если трезво
Оценить мою жизнь,
на весы положив, —
всё, что создал я в ней,
всё, что я совершил,
бесполезно.
Суета… суета…
впереди — пустота,
я смертельно устал, и уже — неспроста —
прозвучала труба, мой грядущий конец возвещая.
Но последний куплет
до конца не допет,
значит, надо дойти, значит, надо успеть,
значит, это судьба улыбается мне.
Возврашаюсь!
ТВОРЧЕСТВО
РЕКВИЕМ ПО ГЕРОЮ
1. МОЕМУ… И ДРУГИМ ПОКОЛЕНИЯМ
«Жил-был царь.
У царя был двор.
На дворе стоял кол.
На колу висело мочало…
Начинай сказочку сначала!
Жил-был царь… и т. д.»
(российский фольклор)
Из дискуссий и свар кулуарных,
из сонма сомнений и мнений,
Из болота
речей и статеек —
метановых пузырей,
В бесконечной
и вечной, как мир,
борьбе поколений
Снова
вылез вопрос
о герое сегодняшних дней.
И опять
в нашей жизни —
нелепой,
скандальной,
греховной —
Словно в юности давней,
отчетливо слышится мне,
Как отцы
своим детям
вменяют в вину бездуховность…
Поклонение Западу…
потерю российских корней…
Журналисты
из жареных фактов
(и это, наверное — клиника)
Лепят новых «героев»
для «желтых» газетных подвалов:
Сопляка
наряжают
в костюм нигилиста и циника,
Раздевают…
простите, до срама…
интеллектуала…
Коммунисты —
за кепки,
спецовки,
рабочие блузы…
Нацепив на себя их,
читают безусым мораль:
Дескать,
мы для вас всё! —
и театры,
и школы,
и вузы…
Позабыли,
бездельники,
«как закалялась сталь»?!..
Кто-то что-то невнятно бубнит,
катит ржавую бочку на власть,
Черной краскою
наше грядущее
мрачно рисует,
Демонстрируя бездну,
в которую может Россия упасть… —
Словно это
сегодня
кого-то,
действительно, интересует…
Ну, уж, нет, господа!
Эта песня сто раз перепета!
Молодых стариков,
как и старых циничных юнцов —
Тех, что вы
конструируете
в тишине кабинетов —
Нам сегодня,
пожалуйста,
больше не суйте в лицо!
«Наша жизнь,
господа,
есть громада немыслимой сложности.
В ней
ничто
не проходит бесследно», —
сказал знаменитый поэт.
Мы не сможем забыть
революций кровавые ножницы,
Искромсавшие
карту страны,
а попутно —
и весь белый свет…
Паренька
из российской деревни,
убитого где-то в Испании,
В год, когда,
рука об руку,
против фашистской чумы
Встали
Генрих и Шарль,
Федерико,
Эрнесто
и Ваня…
Может,
будь это нынче —
стояли бы рядом и мы!
Разве можно забыть —
христиане ли мы…
мусульмане… —
Всех,
погибших
на той —
самой главной
Священной войне?..
Тех, кто позже погиб,
неизвестно, за что,
в Афгане…
Кто сейчас погибает,
Бог знает, за что,
в Чечне…
Никогда
с пьедесталов
герои
не могут быть свержены —
Будут вечно стоять,
светлой памятью масс
осияны!
Героизм… —
он, по Далю —
отвага и самоотверженность —
То есть, то,
чем столетия
были сильны россияне.
Но сейчас
нам совсем ни к чему
героическая харизма —
Воля,
трезвый расчет
и умение думать —
важней.
И не нужно
в «ударном труде»
совершать чудеса героизма —
Нужно просто работать!..
на пользу себе… и стране!..
Без нелепых
стахано-гагановских
дутых рекордов,
Без авралов,
без спешки…
настойчиво…
Изо дня в день…
Игнорируя
«желтых» писак
окаянные морды,
Обывательский бред
и ораторскую дребедень.
Пусть не врут,
что сегодня
на подвиг способен не каждый!
Если, вдруг,
над Россией
набат загремит вечевой,
Мы поднимемся все! —
это было уже не однажды.
Это было, и будет всегда!.. —
Знать бы только,
во имя чего?!
2. МОИМ КОЛЛЕГАМ-ЛИТЕРАТОРАМ
«…Мы сегодня хороним Героя
Не как личность, а как понятие…»
Игорь Бахарев «Баллада о Герое», 1994 г.
Уважаемые литераторы! —
драматурги, поэты, прозаики,
графоманы-акселераты,
поэтессы — пушистые заиньки,
сценаристы и публицисты,
юмористы и мемуаристы,
желчью брызжущие сатирики,
пародисты и томные лирики,
начинающие и маститые,
голодающие и сытые,
доброхоты и злобные критики,
оптимисты, зануды и нытики,
очень важные и культурные
дамы окололитературные,
переписчики гимнов и прочие
сочинители од и элегий…
Я, пожалуй, скажу короче:
Дорогие мои коллеги!
Приношу вам свои извинения
за возможные инсинуации,
но… хочу предложить к рассмотрению
любопытнейшую ситуацию:
Вся Россия проблемой беременна
(озабочены все… повально):
«Кто — Герои нашего времени?
В чем — Идея национальная?».
Как ни странно, но обнаружилось —
хоть рожать все равно придется —
сколько б мы, господа, ни тужились,
разрешиться не удается.
Кто ответит на эти вопросы?
Кто поможет нам в этой беде?
Где же вы, господа философы —
генераторы новых идей?
Где вы, будущего провозвестники —
«Альбатросы» и «Буревестники»?
Где вы, вечные наши советчики —
«Инженеры душ человеческих»?
Где вы — те… (чтоб вам было пусто!)…
прежней школьной программе близкие,
теоретики от искусства —
Добролюбовы и Белинские?
Где вы, пламенные ораторы —
огнедышащие красавцы?..
Что ж молчим мы, друзья-литераторы,
словно это нас не касается?!
Напрягая мозги свои куричьи,
мы вздыхаем: «Вопрос не прост!..
Со времен Михаила Юрьича
задают нам этот вопрос.
Наши лидеры — те, которые
нас, черт знает, куда, ведут —
в сотый раз перепишут историю,
и опять нам его зададут.
Ну, а мы, как шуты и «халдеи»,
от усердия, землю роя,
превратим героев в злодеев…
возведем злодеев в герои!..
Ах, как, в прежнее время, верно-то
был распутан мнений клубок!
Для читающей публики — Лермонтов.
Для неграмотных — русский лубок.
А в лубке — герой!.. да на все времена!..
порубавший мильён голов!
Сапоги гармошкою — в стременах!
Шашка вострая — наголо!
На него и буденовку можно надеть —
будет красный герой-командир,
а для ярых сторонников белых идей —
можно выбрать казачий мундир…
Бурку на плечи брось — и, в вихре атак,
дворянин-золотопогонник…
Та же бурка, но позже — и мчится… на танк…
генерала Доватора конник…
Можно дать вместо шашки ему кирку
и отправить в забой — тогда,
если вымазать углем лицо лайдаку,
выйдет славный Герой Труда…
Героизм, господа, во все времена,
был продуктом идеологии,
и какая сегодня ему цена,
понимают, наверное, многие:
Наши славные лидеры — что бы они
нам с трибуны ни тарабарили —
ценность каждого подвига, в наши дни,
в нефтяных измеряют баррелях.
Так что вам, уважаемый Лермонтов,
нас сегодня понять было б сложно:
нынче даже погоны вермахта
на героя напялить можно!
Раздавай, кому хочешь, почести!
За кого угодно радей!
Что поделаешь, если в обществе
полный вакуум в сфере идей?!
А когда-то наш «Вождь и Отец» —
теоретик языкознания —
воспитанию юных сердец
уделял большое внимание.
Защищал их от инакомыслия
очень действенный механизм —
для «строителей коммунизма»
был придуман соцреализм.
Тяжела идейная палица…
Лес валили — в одной тайге —
уголовник, с мозгами в полпальца,
и мыслитель-интеллигент.
Нас ломали, ссылали, сажали,
Вынуждали коллег предавать…
Но тогда мы, хотя бы, знали,
Как… про что… и о ком писать!..».
Я добавлю:
давным-давно —
(у вождей были разные вкусы) —
Ленин как-то назвал кино
архиважным видом искусства.
Правда, те, кто, по сей момент —
зачастую, совсем некстати —
повторяют, как аргумент,
эту ленинскую цитату,
как токующие глухари,
забывают ее продолжение —
то, где мудрый вождь говорил
о «безграмотности населения».
Впрочем,… даже по скромной оценке,
мы ее умножаем в разы:
полстраны говорит на сленге,
забывая родной язык.
Так что, можно смело признать,
что «важнейшим искусством», видимо,
раз уж мы разучились читать,
нынче нужно считать телевиденье.
И, поскольку сегодня — рынок,
а писателю нужен хлеб,
выдается в эфир — непрерывно —
литераторский ширпотреб.
И вползают к нам с телеэкранов,
от «творцов», позабывших стыд,
героические бандюганы,
опереточные менты…
А за ними — вторая смена,
благо выбор у нас большой:
благородные бизнесмены,
проститутки с ранимой душой…
Отклонированы стократно
литераторские клише.
Сколько ж можно?!.. Уже обратно
вылезают из глаз и ушей!
Так что… истинного героя
я увидеть уже и не чаю…
и задумываюсь, порою:
отчего же мы так мельчаем?!..
Почему мы не сохранили
свежесть детского восприятия,
и Героя похоронили…
«не как личность…
а как понятие»?!
В том, что я написал, безусловно,
слишком много ненужных слов…
Извините за многословие!
Что поделаешь — понесло!..
Потому что и я — не скрою —
на заре двадцать первого века,
не хотел бы писать «Героя»…
Я хочу писать… Человека!
3. МОЕМУ ДРУГУ
Памяти Игоря Бахарева —
замечательного поэта,
настоящего гражданина,
не Героя —
просто очень хорошего человека.
Провожая товарищей старых,
покидавших наш мир суеты,
разве мог я себе представить,
что однажды уйдешь и ты —
по-английски… совсем незаметно —
на последний в жизни вокзал
в полный пятен слепящего света
и унылых потемок зал?
Взяв с собою совсем немного, —
только личное, только свое, —
ты решил, собираясь в дорогу,
что навек оставляешь Её…
что тебя успокоит — верил —
долгожданная тишина…
но, открыв тяжелые двери,
понял: там, как и здесь, — Она:
холодна, голодна, больна,
словно в первые дни создания, —
неприкаянная Страна —
бесконечный «Зал ожидания».
И, из стадного чувства долга,
в череде монотонных дней,
то у кассы стоят подолгу,
то бесцельно бродят по Ней
пассажиры со скарбом скудным,
ожидающие, как всегда,
поезд, мчащийся из Ниоткуда,
и, скорее всего, — в Никуда.
От Нее никуда не деться —
понимаешь ты, все ясней:
вместе с Ней прошло твое детство…
юность, зрелость и старость — с Ней…
вместе с Ней ты жил торопливо…
вместе с Ней росли (до поры)
вера детская в справедливость,
страстный юношеский порыв…
эйфория шестидесятых
и похмелье пришедших вслед
трех мучительно долгих десятков
проведенных под прессом лет…
вместе с Ней, одолев катаклизмы,
растерялся, как цуцик, ты
в век жестокого прагматизма,
меркантильности и суеты…
вместе с Нею вы пережили
и падения, и подъем,
потому что твоими были
все победы и беды Её,
потому что общими стали
и мечты, и любовь, и боль…
Разве можешь ты их оставить?
Разве можешь не взять их с собой?
И к последней неведомой станции,
в первый раз осознав, что богат,
ты везешь, взяв билет и квитанцию,
неподъемный душевный багаж.
Потому что я очень надеюсь,
что на ней ожидает нас
не тоскливый покой безделья,
не ленивая тишина,
что и в Вечности будут мгновенья —
как и в годы земной судьбы —
упоительного Вдохновенья,
Страсти, Творчества и Борьбы.
ДВА ВЕКА
Изможденный профиль как клюв остёр…
Коридор Лубянки. Неровный свет.
Скоро Гений будет с планеты стёрт.
Очень просто — выстрел!.. — бабах!.. — и нет.
Страшная профессия — режиссер!
Это вздор, что знает тебя весь мир —
Сталь энкаведешная режет всё!
А для обывателей нужен миф:
«„ Рупор революции“ стал врагом!», —
Вот итог трагический жизни всей.
Всеволод Эмильевич! Дорогой!
Ну, зачем же было дразнить гусей?!
Жили бы… любили бы Зину Райх,
В ореоле славы минувших лет —
Тихо и спокойно. Не жизнь, а рай!
Что еще, казалось бы?.. Так ведь нет!
Ну, зачем Островский-то… Николай?
Для чего вам «Как завалялась сталь»?
Чтобы слышать критиков злобный лай? —
Дескать, очернителем «гений» стал!
Как же вы не поняли, что в стране
Был один-единственный режиссер —
Как восточный хан, восседавший в ней
Хитрый, подозрительный рыжий черт?
Тот, кто Ваш талант оценил в пятак —
Ненавистник ярый побед чужих.
Он-то режиссировал не спектакль.
Он-то режиссировал вашу жизнь!
Директива сверху, всегда точна:
Где, кого отстреливать, и когда…
Константин Сергеевич! Светоч наш!
Ах, как Вы надули их — в те года!
Ухмыльнулся вождь, не достав косой:
«Вы скончались сами? — каков сюрприз!», —
И остался догмой (с приставкой «Соц…»)
Пресловутый «мхатовский реализм»…
Александр Яковлевич! Что за бред?! —
Сдан на откуп «Камерный» подлецам —
Тем, по чьим наветам, Вас больше нет:
Ни судьбы… ни имени… ни лица…
Сколько ж вас погибло, всю жизнь борясь
С идеологическою ордой?!..
Сколько вас отправила наша «власть»,
Если уж не к стенке, то — за кордон?!..
Скольким много лет затыкала рот,
Не давая думать… мечтать… творить?!..
Скольких вас лишала, как весь народ,
Права делать выводы… говорить?!..
* * *
Канул в Лету бурный Двадцатый век —
Время славных гениев… и борьбы.
Нынешние «гении» лезут вверх,
Размножаясь спорами, как грибы,
Дружно расползаются по Стране,
Чтоб, не сея, жать антрепризный хлеб…
И сосут Страну, насаждая в ней
Примитивный клиповый ширпотреб!
Чем живут? — халтурою и попсой…
Творчеством — всё меньше, и реже всё…
Вывод — на сегодняшний день — простой:
Жалкая профессия — режиссёр.
КАЛИГУЛА
«…Так давно это было, что хвастливые вороны даже,
Сколько ни вспоминали — не вспомнили с точностью дату…
Виктор Соснора.
Как давно это было! — почти невозможно представить…
Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,
Я, из старости в юность минувшие годы листая,
Вспоминаю свой первый — счастливейший — творческий день.
Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале…
Впрочем, «зал» — это громко… — всего лишь, холодный подвал…
Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!..
Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал…
И неважно нам было, что вместо портала и рампы
Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой…
Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,
И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… —
Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона —
Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,
Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,
Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.
И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном —
Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!
Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,
Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!
В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;
Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом…
Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса
Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.
И на «сцене» … из ночи… рассветное солнце вставало!..
И мы жили на ней!.. ненавидя… страдая… любя…
И метался Калигула в тесном пространстве подвала,
Разрушая!.. вконец опостылевший мир… и себя!..
И кордон добровольцев — а их было множество, к счастью —
Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам,
И в подвал не пускал представителей власти мордастых,
Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца.
Вот уж скоро полвека, со дня этой нашей премьеры.
Сколько было потом их — за длинную-длинную жизнь!.. —
Поражений… побед… компромиссов… халтуры, к примеру…
Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить.
Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года.
Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость — слаба…
Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы»,
Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба».
ИГРАЕМ «КАИНА»
(монолог режиссера, в ожидании премьеры)
Зал пуст. Открытая сцена,
Как черная пасть, оскалена…
Слоняюсь по ней бесцельно:
До вечера — вечность целая!..
Премьера!.. Повышены цены…
Сегодня играем «Каина»!
Последняя репетиция
Прошла, как всегда, бездарно:
Опять — столкновенье амбиций,
Актеров унылые лица…
И — что уже стало традицией —
Чернейшая неблагодарность!
За сценой техника ропщет.
Сдержаться никто не может.
Завпост материт монтировщиков…
Попутно — меня — постановщика:
Мол, мог наваять и попроще —
Без зауми и выпендрежа…
Мол, главное для режиссера,
Чтоб все было ясно и просто…
Чтоб было — по разуму — впору…
Чтоб не было лишних споров…
И… чтоб не летали актеры
По сцене на ржавых тросах!
Орет про гнилые доски,
Снабженцев «послав», для ясности…
Про чьи-то козни и происки…
Про то, что два года — без отпуска…
И, вновь, — про «полеты», без допуска
По технике безопасности…
Художник, в оцепенении,
Похожий на мрачную птицу,
С тоскою и отвращением
Глядит на свое «творение»
И — нет никаких сомнений —
До чертиков, хочет напиться.
Скукожился, словно замерзший,
В последнем ряду, ссутулясь…
А мимо него вахтерши,
Зашоренные билетерши,
Технички, полы натершие,
Несут приставные стулья…
Аншлаг!.. словно в древнем Риме
На игрищах в Колизее…
Но, черт его знает: воспримет…
А, может, и вовсе не примет
Мистерию с пантомимой
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.