Бесплатный фрагмент - Восьмой цвет Радуги

От автора:

Все имена и названия в книге вымышлены.

Любое совпадение — случайно.

Всем, кто продолжает жить.

Пролог

— Почему я не умер? — Спросил солдат, упрямо глядя в небеса.

Он пришел в себя несколько минут назад, когда все уже было кончено. Вокруг лежали тела боевых товарищей.

Небеса молчали, но белые облака, до сих пор недвижимые, начали вращаться, постепенно раскручивая белую пушистую карусель.

— Почему я не умер, Бог? Почему ты позволил забрать всех, а меня оставил? Или ты не ответишь простому смертному?

И Бог ответил. Не громовым голосом, как можно было ожидать, а тихим шепотом, сливавшимся с шелестом травы, с которой играл легкий южный ветерок.

— Твоя мечта сильнее смерти. Поэтому ты не можешь умереть сейчас.

Человек горько усмехнулся.

— В те несколько минут, которые я был там, я увидел смерть. Ее смерть.

Рукавом камуфляжной куртки он вытер копоть со лба, попутно смахивая навернувшиеся на глаза слезы.

— Мечты больше нет. Есть только боль.

Ветер утих, словно Бог, до того разговорчивый, задумался над словами смертного.

— Ты не прав, человек. Боль проходит, а мечта остается.

— Моя мечта умерла вместе с ней. — Закричал солдат. — С ними. Ты допустил это, Бог. Ты предал мою мечту. Поэтому ты должен позволить мне уйти, хотя бы из сострадания.

— Ты пролил слишком много крови, чтобы говорить о сострадании, человек. И я не могу забрать тебя, даже если очень захочу. Но помни, мечта живет, пока ты сам не решишь, что она умерла.

Солдат покачал вихрастой головой.

— Разве ты не всемогущий Бог? Разве мало моей веры в твои силы, чтобы уйти? Уйти к ней и к ним, — он обвел рукой холмистую долину, усеянную телами.

— Ты еще не отдал им то, что должен. — На этот раз Бог ответил раскатом грома. — Но если вера твоя и впрямь так сильна, что может перечеркнуть мечту, тогда иди, человек.

Неожиданно, солнце, до сих пор равнодушно взиравшее на их разговор, заискрилось, словно намереваясь заступиться за солдата, и у его ног одна за другой возникали полосы света, превращаясь в сверкающую радугу.

— Я должен уйти по ней? — Спросил человек, задирая голову. Но небеса молчали.

Он взобрался на небольшой холм — земляную насыпь, за которой скрывался когда-то пулеметный расчет, чтобы было удобнее сделать шаг. И замер, ослепленный кристальным великолепием красок.

Он начинал понимать.

День первый

***

Пробуждение

Звук выстрела в помещении прозвучал гулко, оттолкнулся от бетонной стены, срикошетил в балконную дверь. Крик девушки, прозвучавший синхронно с рыком пистолета, захлебнулся, угас. Темный силуэт мужчины, я видел его только со спины, двинулся прямо по коридору, не пропуская ни одного из боковых помещений.

Темный силуэт сеял смерть. Люди, сталкивавшиеся сначала с горячим взглядом убийцы, а потом с холодным глазом его пистолета, не успевали осознать, что же происходит. Пули били точно, с такого расстояния не промахнулся бы и подросток. Смертоносные кусочки свинца с равнодушием взирали на изумление, маской застывшее на лицах жертв. Едва ли они вообще могли заметить что-то, все происходило слишком быстро.

Убийца двигался дальше, монотонно делая свою работу. Возможно, на его лице и отражались какие-то эмоции, но со спины все выглядело трезвым и расчетливым спектаклем, рассчитанным на любителей холодного мраморного великолепия застывшего в веках искусства смерти.

Он не жалел пуль, поэтому дважды сменил обойму. Наконец, тело последнего обитателя помещения распласталось у входа в кабинет. Убийца остановился, словно в раздумье.

Я не мог прочесть его мыслей, но буквально физически чувствовал: он растерян. Работа окончена, и вместе с ней исчерпан смысл… смысл, дающий силы жить дальше.

Убийца вздохнул, это было первым проявлением слабости с самого начала свинцового аттракциона. Затем оперся о дверной проем и медленно сполз по нему прямо рядом с телом последней жертвы — крупного мужчины средних лет.

Убийца поднял пистолет и некоторое время разглядывал его, как будто впервые увидел, и не мог понять, что хромированное огнестрельное чудо делает в его руках.

Еще один поворот ствола. И тут я почувствовал, нет, понял совершенно отчетливо, что сейчас убийца обернется и увидит меня. Наверное, я должен был испугаться и попытаться бежать, но оставался стоять, словно агнец у жертвенника, осознающий свою роль и ее важность для успеха предстоящей мистерии.

За темной спиной незнакомца маячил светлый прямоугольник окна. Солнечные блики ударили по глазам, и на секунду я увидел радугу, очень четкую, словно нарисованную в детской книжке со стихами о добре и правде.

«Увидеть радугу — к счастью», некстати вспомнил я.

Голова убийцы медленно поворачивалась в мою сторону. Кажется, я услышал хруст шейных позвонков, почему-то показавшийся мне похожим на первые аккорды известной песни, когда барабанщик стучит палочкой о палочку, а его команда только готовится грянуть первые аккорды.

«Перемен, требуют наши сердца».

Под голос кумира восьмидесятых, лучшей мелодии для будильника мне подобрать не удалось, я с трудом продрал глаза.

Это было обычное летнее утро. Ничего экстраординарного. На улицах истекающие потом граждане спешат по своим неотложным делам, но делают это как-то лениво, медлительно. Похоже, солнце, накалившее сентябрьский воздух до 30 с лишним градусов было единственным, что могло заставить их поторопиться. Люди смахивали с лиц крупные тяжелые капли пота, останавливались на секунду, озирались, словно в поисках кого-то или чего-то, что может принести им прохладу и облегчение. Возможно, они просто искали ближайшую бочку с квасом, но мне в тот день во всем мерещилось что-то непознанное, сакральное.

И все-таки то утро не было обычным. Я проснулся с каким-то щемящим душу чувством. В нем не было ничего от регулярной тревоги, что-то часто она стала стучаться в мою душу, изрядно потрепанную житейскими неприятностями. Тревога, когда она зашкаливала, порождала панику, и мне приходилось включать чудеса воли и самоотверженности, чтобы не дать непрошенной гостье залезть своими липкими щупальцами за воротник, пробежать дрожью по всему телу и захлестнуть меня с головой. Паника никого не доводила до добра, эту аксиому я постарался принять на веру. Впрочем, есть довольно много вещей, которые я принимаю на веру, но несоизмеримо больше существует тех, в которых я искренне сомневаюсь.

И этот сон, довольно обычный для любителей боевиков со стрельбой, но я в последнее время предпочитал что-то более психологичное. Странный сон, что и говорить.

Может быть, виной тому таблетки, которые я втихаря принимал уже три недели. Антидепрессанты подсоветовал школьный товарищ, подвизавшийся патологоанатомом в местном морге. Несколько раз уточнил, что их ни в коем случае нельзя мешать с алкоголем во избежание осложнений, а так — эффект гарантирован.

За этот эффект мы и выпили спустя десять минут, причем инициатором выступил именно товарищ, очевидно, уже выбросивший из головы свои антиалкогольные предостережения.

Черт, мне бы так легко выбросить из головы темный силуэт, расстрелявший из пистолета мой сон. Сердце сжалось от мысли, что я даже не успел увидеть его лица. Да и лица жертв я видел смутно, словно подернутые дымкой неминуемой смерти их черты искажались, превращаясь в волнистое марево. Странно, но от осознания этого факта меня сначала передернуло, а затем где-то в районе солнечного сплетения появилось совершенно иррациональное успокаивающее тепло.

Есть! Вот, что тем утром показалось мне необычным: какая-то странная уверенность, что увиденные мной во сне смерти — всего лишь страницы, вырванные из плохонького комикса детской рукой. Никто на самом деле не стрелял, и Темный человек — всего лишь плод фантазии автора, пересмотревшего на ночь взрослых триллеров. И вообще, вскоре все изменится, потому что в комиксах хорошие всегда побеждают. Изменится в лучшую сторону, хотя понятия «лучшая» и уж тем более «сторона» — слишком субъективные. К тому же, любая сторона существует лишь относительно той точки, в которой ты находишься в данный момент.

И все-таки странно. В последние месяцы, проходившие под эгидой веселых попоек на работе и постоянных скандалов с женой, умудрившейся настроить против меня и пятилетнюю дочь, мне вообще не снились сны. Я находился в полной эмоциональной разбалансированности, не всегда точно понимая, чего хочу. И вот — совершенно неожиданное полуночное приключение, к которому, впрочем, я, едва продрав глаза, решил не относиться слишком серьезно.

На работу я припозднился. Не опоздал, нет. Как может опоздать человек, работающий по собственному графику? Но все равно, определенные рамки задаются производственным процессом, и в них я сегодня не вкладывался. Так что пришлось прибавить ходу, чтобы хоть немного наверстать упущенное.

У входа я едва не столкнулся с главным редактором, который деловито вошел в подъезд, не замечая ничего вокруг. Странно, он то куда спешит? Уж его-то время прибытия никто не станет контролировать.

Человек творческий, Геннадий Владимирович Бочкарев часто заканчивал работать далеко за полночь, поэтому с самого утра его никто, разумеется, не ждал. Встречи и совещания, на которых необходимо личное присутствие главного, обычно назначались на послеобеденный период относительного затишья, когда основные новости дня уже расхватаны, сотрудники окончательно проснулись и взбодрились, а шеф вошел в рабочий режим. Так повелось от самого основания редакции до сегодняшних дней.

Впрочем, все тайное рано или поздно становится явным, и я вычислил причину спешки Главного, едва перешагнув порог нашего офиса.

В коридоре восседало трое незнакомых людей, которые при моем появлении заметно вздрогнули. Я и сам всегда вздрагиваю при появлении незнакомцев, находясь в чужой среде обитания. А наш офис не был для них родным: всех троих я видел впервые.

Я бегло скользнул по посетителям взглядом. Две женщины. Одна еще совсем молода, лет двадцать пять, не больше. Короткая стрижка, рваные джинсы и либеральное буйство множества сережек в левом ухе, очень контрастирующее с демократичной единицей в правом.

— Джениз Джоплин. — Немедленно решил я про себя. Если честно, как выглядела знаменитая рок-звезда семидесятых, я помнил довольно смутно, но всегда проще придумать человеку прозвище, отталкиваясь от реального прототипа, на который тот имеет несчастье быть похожим. А придумывать прозвища я был мастак. Наверное, унаследовал сей талант от мамы, которая делала это виртуозно. Так ее последний муж, лысый, как колено, именовался поочередно то «Фредди Крюгером, только добрым», то «Джоном Локком из сериала Лост». Бедняге было далеко до обоих: он не был ни вездесущим ловцом снов, ни специалистом по выживанию с одной почкой, и работал обычным слесарем в троллейбусном депо, но маминых фантазий это никак не сдерживало.

Я продолжил осмотр незнакомцев. Вторую женщину сразу захотелось назвать мисс Марпл, хотя она была значительно моложе знаменитой бабушки-детектива. Лет сорок пять, на голове непонятная шляпка (это в XXI то веке), а на лице крупная бородавка и гримаса брезгливой усталости. Казалось, женщина попала в офис редакции журнала «Откровенный разговор» прямо из Викторианской Англии, насколько я мог о ней судить по тем редким книгам, принадлежащим к «списку классики», которые меня заставили прочесть в школьные годы.

С «идентификацией» третьего персонажа проблем также не возникло. Рыжие вихры, задорный блеск в глазах и странное ощущение неуемной энергии, клокотавшей внутри него. Да еще эта широкая улыбка, в которой столько же милого спокойствия, сколько и бесшабашности.

— Есенин! — Сразу подумал я.

Разминка для мозгов в реальном времени заняла несколько секунд. Ровно столько нужно, чтобы пересечь коридор и оказаться в приемной, расположенной по левую руку. Секретарша Оля смотрела на меня большими глазами. Очевидно, она никогда раньше не видела героев, рискующих являться на работу после шефа. Работала Ольга недавно, приняв вахту от громкоголосой длинноногой блондинки Татьяны, которая считала, что город Архангельск находится на Украине, а слово коллапс означает то же самое, что и коллаж.

С одной стороны, украинский Архангельск, с другой, длинные ноги и белокурые локоны: для шефа это стало настоящим испытанием, но он справился. Таня была выдворена (при этом все обставили так, что экс-секретарша была уверена, будто именно она покидает наш недостойный ее талантов бульварный листок), и ее место заняла скромная брюнетка Ольга, со сносной скоростью умевшая стучать по клавишам, но при этом регулярно демонстрирующая всем мужикам в редакции изящное обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. С одной стороны, пристойный уровень интеллекта, с другой, кольцо и скромность: бедняга шеф, с такими дилеммами долго не протянешь.

— Ты что, Геннадий Владимирович уже здесь! — прошептала Ольга и округлила глаза так, будто только что сообщила мне о втором пришествии.

— Я в курсе, мы… эммм… виделись внизу. — Расшифровывать я не стал. Нужно сохранять в себе некоторую загадочность. Пусть думает, что хочет. Вместо комментариев, я сам задал вопрос.

— Кто эти несчастные в коридоре? Сидят так, будто их вот-вот силой потянут на эшафот. Разве что парень не нервничает, или просто умеет хорошо скрывать волнение.

— Ты что, забыл, сегодня же собеседование по корректору. — Ольга запнулась. — То есть по литредактору? Шеф и тебя просил присутствовать.

— Ах, вот оно что. — Я стукнул рукой по лбу, демонстрируя секретарше бурю охвативших меня чувств: от трогательного раскаяния в собственных грехах до желания служить редакции верой и правдой и совершить для нее какой-нибудь подвиг. В принципе, я на самом деле досадовал: о собеседовании говорили три дня назад, и как я мог забыть! Эмоциональная нестабильность, разбалансированность, мать ее, она всему виной. Собеседование по вакансии литературного редактора, на этот цирк стоило посмотреть.

Если костяк нашего коллектива держался без изменений вот уже год, а именно столько исполнилось «Откровенному разговору» две недели назад, то должность литературного редактора по своей текучести едва ли уступала должности секретаря, да и с корректором, должность которого пока занимала дочь одного из сотрудников, тоже хватало проблем.

И дело было вовсе не в низкой квалификации всех тех, кто имел несчастье рискнуть. Просто наш шеф в свободное от журналистики время работал писателем! Да, да, работал, именно так он и сообщал всем, кто желал послушать. Писал шеф много и обо всем. В его портфолио накопилось уже наверно с полсотни начатых романов, ни один из которых так и не был закончен.

Причин тому имелось ровно две. Во-первых, Геннадий Владимирович был натурой увлекающейся, посему, если во вторник его вдохновили длинные ноги какой-то старшеклассницы, переходящей дорогу перед носом редакторского джипа, то в пятницу он мог уже восхищаться жизнью диких племен Центральной Африки, которые от цивилизации взяли только бабл-гам и автомат Калашникова. А так как в один роман два таких далеких друг от друга сюжета не влезали, приходилось начинать новый.

Я, когда еще не разобрался полностью в характере шефа, пытался советовать ему выбрать одну основную сюжетную линию, а все яркие впечатления вставлять в роман в качестве эпизодов. Но это было глупо, так как Бочкарев не мог жить эпизодами. Если уж он увлекался чем-то, то отвлечь его можно было только по принципу «клин клином вышибают».

Все это я узнал уже давно, как никак мы начали работать в редакции в один день — первый день существования «Откровенного разговора». Но вновь прибывшие литредактора сначала даже не подозревали, что имеют дело с бурно развивающейся писательской натурой в лице своего прямого руководителя, поэтому работали так, как их учили: немного подправляли корявые сентенции внештатных авторов, следили за сохранением логики и ровностью стиля изложения.

Но писателю Бочкареву нужно было совсем другое! Ему нужны были Боги от литературы, легко исправляющие человеческое несовершенство и своим дуновением наполняющие бездушную глину букв силой нового творения.

Сначала литредактора терпеливо выслушивали подобные излияния шефа, в первое время им даже импонировало лестное сравнение с Богами, но потом они понимали, что просто так Геннадий Владимирович не отвяжется, и надо либо научиться выполнять его требования, либо прощаться с недавно обретенным местом работы.

Приходилось прощаться. Обычно «гибель Богов» происходила по вторникам, после того как в понедельник на вечерней планерке Бочкарев в пух и прах разносил «бездарные в литературном смысле, бессодержательные статьи» и с укором бросал: «и куда только смотрит литературный редактор». В такие моменты в его голосе было нечто от Цезаревского «И ты, Брут». Выдержать сравнение с печально знаменитым римлянином не удавалось никому.

— Оля, когда шеф начнет собеседования, позвони мне, ок! — Я знал, что все произойдет не так скоро, как думают несчастные претенденты. Для начала их помаринуют в коридоре, проверяя на эмоциональную устойчивость: качество характера, без которого всякое общение с шефом можно сразу считать зарубленным на корню.

По пути в свой кабинет я мысленно прикидывал шансы и поставил на Джениз Джоплин. Во-первых, она была молода и, несмотря на некоторую склонность к андеграунду, достаточно симпатична. Во-вторых, легкая нетрадиционность внешности была вполне простительна кандидату на роль Богини от литературы и могла рассматриваться как признак богемности.

Серебряную медаль я отдал призовой лошади мисс Марпл. Женщина средних лет, значит, имеется какой-никакой опыт работы, усидчивость и неконфликтность. Да и сотрудников от работы отвлекать лишний раз не будет: коллективчик у нас, конечно, вполне донжуанский, но не настолько.

Сереге Есенину, соответственно, доставалось почетное третье место. Просто литредакторы мужчины уже успели себя скомпрометировать в глазах шефа. К тому же, несмотря на показные требования Божественного литературного дара, Бочкарев вряд ли стал бы терпеть рядом с собой еще одного претендента на роль «писателя», даже если все его писательство сводится к банальному оживлению скучных текстов и исправлению откровенных авторских ляпов.

Я открыл жалюзи, впуская в комнату свет, щелкнул тумблером удлинителя и включил компьютер. Сей магический ритуал проводился каждое утро в одной и той же последовательности. Далее по сценарию шел выход на балкон, а у меня в кабинете имелся собственный балкон, для легкого утреннего перекура. Кстати, само наличие балкона отдавало той же нестабильной двойственностью, которая захватила меня в последнее время.

Вроде и удобно — никуда не надо бегать, если приспичило глотнуть никотина или просто подышать воздухом, но и проблем создает целую кучу. Нахальные коллеги то и дело норовят заглянуть на огонек. Идти в курилку им лень, а ссориться с сослуживцами по пустякам я не люблю, поэтому под вечер обычно утопаю в клубах сизого дыма, что не только не улучшает состояние здоровья, но еще и убивает всякий творческий полет. Ну не выживают чистые мысли в прокуренной среде, поэтому и пишу я не о вечном, а о политике или бизнесе, что в нашей стране является почти синонимами, ибо первая, пополняясь кадрами из второго, стремится выжать из своего положения максимум, дабы после неизбежной отставки снова вернуться в прежнюю категорию, но уже отягощенной значительными дивидендами.

Электрочайник, он включен вместе с компьютером в тот же удлинитель, закипел быстро. Похоже, воды в нем немного, но хорошо, что она вообще там есть: административно-хозяйственный отдел, он же бухгалтерия, точно не простит мне очередной порчи казенного имущества. Буквоеды, не могут они понять творческую душу, которая думает о воде в статьях (их приходится иногда разбавлять, чтобы достичь нужного объема), а не в чайнике.

С чашкой ароматного кофе, сигаретой и мыслями о предстоящем в пятницу интервью с очаровательной чиновницей из администрации президента, я вышел на балкон. Солнце и воробьи, лучшего сочетания для поднятия настроения не придумаешь. День, начавшийся с неосознанного предчувствия, обещал оправдать ожидания.

***

Собеседование

Я ошибся. Бездарно проиграл свои вымышленные деньги. Впрочем, мне никогда особенно не везло на тотализаторе. Об этом я понял на пятнадцатой минуте собеседования.

Первой, как водится, оказалась самая молодая и перспективная — девушка с гроздью сережек.

Наверное, не зря мы с шефом сработались. Есть у нас, несмотря на кажущуюся непохожесть, что-то общее, скрытое внутри, но вполне осязаемое, если быть внимательным. И на многие вещи в жизни мы смотрим одинаково. Взять хотя бы очередность при собеседовании. Обычно специалисты по кадрам, нынче называемые модным термином хьюман ресорсес, сортируют претендентов на должность по каким-то критериям: анкетным данным, способностям, срокам подачи резюме. И уж точно не сводят их вместе в одно время в одном помещении.

Наша редакция подобными предрассудками не страдала. Хьюман ресосеры, которых забубенный журналист Максим Дзержинский весело именовал то «сосерами», то «хренами», мотивируя кажущуюся пошлость обычным совпадением с вполне напрашивающимися аббревиатурами, у нас не прижились.

— Зачем тратить лишние деньги? — Геннадий Владимирович театрально всплеснул руками, объясняясь с учредителем журнала при первом утверждении штатного расписания. — Ненужная потеря времени, тупая дань моде и все. Что необходимо для квалифицированного подбора кадров? — Вопрошал он нашего учредителя, человека с темным прошлым и сомнительным капиталом. — Правильно, разбираться в людях. — Твердо закончил главный редактор и тут же подсластил пилюлю несогласия ложкой изысканной медовой лести. — А в людях я и сам разбираюсь, поэтому пошел работать именно к вам, а не в «Строительный вестник» или «Мебельную феерию».

Учредитель был настолько сломлен подобной жертвенностью, что должность специалиста по кадрам упразднил, а освободившийся оклад перераспределил для увеличения гонорарного фонда.

Сейчас Геннадий Владимирович внимательно изучал претендентку номер один Алену Александровну Сиверцеву. Он уже успел задать ей рутинные вопросы о прошлом опыте и функциональных обязанностях на предыдущих местах работы. Все это девушка старательно изложила в резюме, но шеф принципиально не читал их, считая, отчасти справедливо, что сам о себе человек всегда пишет субъективно, старательно раздувая собственные таланты, припрятывая недостатки. Так, например, упомянутая ранее секретарша Татьяна написала в резюме, что одинаково хорошо владеет компьютером и языком. Оказалось, что владение компьютером выражалось в умении нажать кнопку «power» для включения. О каком-либо умении работать языком мы вообще ничего не знали, но похотливый Геннадий Владимирович против этого пункта не возражал, очевидно, чего-то недоговаривал.

Так или иначе, после пятнадцати минут перекрестного допроса я стал понимать, что место литредактора Алене Александровне, прозванной мною Джениз Джоплин, скорее всего не светит.

— Вы поймите, нам нужен не просто корректор, у нас уже есть один. Нет, мы нуждаемся в литературном редакторе, и это для нас не второстепенная должность! — Шеф оперся руками об стол, и я понял: сейчас мы будем наблюдать захватывающую картину «пробуждение оратора». Такое случалось с Бочкаревым нечасто, но с определенной периодичностью. Наверное, начались проблемы с очередным романом, потому что ораторствовать он принимался только в моменты, когда переставал «работать писателем». — Мы не какой-то пустышный глянец, гламурчик для домохозяек. Вы же знаете, как называется наше издание? — Геннадий Владимирович испытующе посмотрел в глаза Алене. Она кивнула, подтверждая, что знает. Но этого вошедшему в раж оратору показалось мало. Душа требовала энергетического обмена, контакта с аудиторией.

— И как же? — ехидно спросил шеф.

— Откровенный разговор. — Девушка запнулась. — По-моему.

— Вот-вот. — Главный покинул массивное кожаное кресло на колесиках и начал ходить по кабинету. Дженис Джоплин не знала, как вести себя в этом случае, а прочитанное накануне пособие из Интернета «Как найти работу, если вы не уверены» такой пример не предусмотрело. Она попыталась тоже встать, но, увидев, что я продолжаю, как ни в чем не бывало, восседать на продавленном кожаном диване, сдержалась. — И по-моему тоже. — Отрубил шеф. — А в чем состоит основная и самая распространенная ошибка неопытных журналистов?

Секундной паузы хватило, чтобы вогнать Джоплин-Сиверцеву в предынфарктное состояние. Но шеф смилостивился, и ответил сам.

— В неискренности. Они пишут о том, во что сами не верят. И читатель это чувствует. Чувствует очень тонко, это только для отдела продаж «читатель» — нечто усредненное, платежное средство, так сказать. А для творческой группы — он уникален, многогранен и сразу замечает неправду. Так что большинство статей, непропитанных верой журналистов в смысл их собственных слов, для нас не подходят. То, что годится для какой-нибудь…, — тут он запнулся, и даже несколько растерялся, но я быстро решил напомнить о своем присутствии и подсказал:

— «Мебельной феерии».

— Да, да, «Мебельной феерии» или «Мира сантехники», — ухватился шеф за мою подсказку и развил успех, — «Откровенному разговору» не нужно. Мы не свалка, чтобы собирать мусор, поэтому… — Здесь он снова задумался. Похоже, излишняя идеализация требований неминуемо подводила к опасной черте. Придется объяснять, кто же в таком случае пишет статьи для нашего журнала: специалисты по ченнелингу, черпающие вдохновение из астрала, или воскресшие Чернышевский с Белинским?

— …поэтому мы берем на работу только профессионалов. Ибо в каждой горе дерьма может быть спрятан драгоценный алмаз, который только нужно найти и огранить. Для нас литредактор, это своего рода ассенизатор.

Тут он с сомнением взглянул на Сиверцеву, не перегнул ли палку. Но, пробежав глазами по рваным джинсам, брезгливо скользнув по коричневому джемперу и немного застряв на серьгах в левом ухе, сосчитать которые никак не получалось, шеф решил, что в самый раз.

— А для вас? Что значит быть литредактором для вас?

Потрясенная, разбитая и опустошенная, романтичная ранее Джениз Джоплин была окончательно развенчана в ничем не примечательную Алену Сиверцеву. Она потеряла свое прозвище вместе с перспективой трудоустройства, когда пробормотала, едва сдерживая рыдания.

— Ну, тексты редактировать, следить за лексической грамотностью…

— Угу. — Геннадий Владимирович мелко и часто закивал головой. — Лексическая грамотность. — В его глазах читалось сострадание. — Что ж, мы с вами свяжемся, пригласите, пожалуйста, вторую женщину.

Пока Алена робко откланивалась и выражала надежду на дальнейшее сотрудничество, Геннадий Владимирович готовился к следующему визиту. Специально для мисс Марпл он извлек из кожаного футляра стильные тонкие очки, которые надевал в редких случаях. Проблем со зрением главный не имел, так что стекла в очках были обычными «нулевками», но иногда он нутром чувствовал, что лучше подкорректировать свой имидж.

— Есть во мне что-то одновременно от Геббельса и от Де Ниро. — Признавался он и спрашивал. — Ты видел Де Ниро в очках?

На самом деле ни на хромого пропагандиста, ни на расписного гангстера Геннадий Владимирович Бочкарев не походил. Он был достаточно высок и тучен. Лицо вполне добродушное, и только залысины по углам делали его более жестким. Шеф носил просторные костюмы, добротные и старомодные, ненавязчивых цветов вроде серого или темно-синего. Голосом главный редактор обладал высоким и певучим, но никто никогда не слышал, чтобы он пытался для поднятия настроения исполнить популярный шлягер. Даже во время празднования очередного дня рождения кого-нибудь из сотрудников, заканчивающегося традиционным пьяным исполнением гимна СССР, Бочкарев подпевал тихо, стараясь слиться с общей массой. Очевидно, писательская скромность брала свое.

Мы успели перекинуться парой фраз, поделились впечатлениями от первого собеседования, квинтэссенцию которых шеф выразил простецкой фразой: «Здорово мы ее»!

Мисс Марпл тоже внесла в имидж определенные коррективы. Во-первых, о святые угодники, она сняла шляпку, во-вторых, о Боже, подкрасила губы и слегка припудрила щеки. Звали ее Идалия Брониславовна Мельцер.

Колючая фамилия, колючий взгляд колючих глаз, и пальцы, словно иглы впившиеся в подлокотники офисного стула. Похоже, ей действительно нужна эта работа.

После обычных приветствий, когда шеф еще настраивался на новую волну, менее возвышенно лирическую, мисс Марпл первой пошла в атаку.

— В вашем объявлении не указан размер заработной платы. — Старая дева послала Бочкареву взгляд, в котором явно читалось: «Не соответствуете вы стандартам, господа хорошие, даром, что в дорогих очках».

Этот пассаж должен был, судя по всему, выбить шефа из колеи. Старая как мир тактика: лучшая защита — это нападение. Мда, бабушка-детектив не так проста, в тихом омуте, как говорится.

— А что же написано в нашем объявлении? — Бочкарев был великолепен. Сделал изящный пируэт, и обошел уверенную в себе Идалию на финишной прямой. Она закидывает ему несовершенство объявления? А он в ответ вообще признается, что понятия не имеет о его содержании. Или проверяет? Чего-то недоговаривает?

Именно такие сомнения должны были сбить спесь с обнаглевшей старой девы. Она действительно немного стушевалась. Бородавка заметно запульсировала, но тембр голоса не изменился.

— Там написано «высокая». И все, без конкретики.

Шеф посмотрел на нее, как смотрит торговец арбузами на привередливого покупателя.

— Пятьсот. — Почти пропел он голосом искусителя.

— Пятьсот. — Повторила мисс Марпл, пробуя слово на язык. Похоже, вкусовые ощущения ее удовлетворили, но не до конца. Впрочем, что сможет до конца удовлетворить старую деву?

— Я получала пятьсот в «Отголоске парламента». Но там была слишком нервная работа, поэтому я уволилась.

Журнал «Отголосок парламента» славился своей оппозиционностью и был создан в пику добропорядочному официальному «Голосу Думы». Оппоненты из правящей партии уже окрестили «Отголосок» «Отрыжкой парламента», зацепив заодно фамилию одного из оппозиционных лидеров.

— У вас рабочий день нормированный? Работу на дом можно брать? Рабочая обстановка достаточно спокойная, чтобы можно было сосредоточиться? — Танк «Идалия Мельцер» пережил перебои в двигателе и снова пер напролом, нагло перемалывая гусеницами слово «работа» во всех его ипостасях.

Неожиданно я понял: если сейчас каким-то удивительным образом не отвертеться от этой женщины, нам придется терпеть ее до конца наших дней, точнее, дней «Откровенного разговора». Она вела себя так, словно это мы сидели на собеседовании и должны были непременно доказать, что соответствуем всем требованиям неприступной музы «Отголоска парламента».

В воздухе отчетливо поплыл запах керосина, у меня вспотели ладони.

Похоже, Бочкарев испытывал сходные чувства. Он снял не оправдавшие ожиданий очки, протер стекла носовым платком, а затем почесал переносицу. Столь длинная пауза свидетельствовала только об одном: шеф не может подобрать правильные слова.

Речь о том, чтобы просто взять и отказать напористой Идалии, ее холодным глазам и решительной бородавке, идти не могла. С ней рядом мы чувствовали себя двумя легковесами, волей случая попавшими на ринг с Майком Тайсоном, которого только что выпустили из тюрьмы за очередное откушенное ухо.

И снова Главный подтвердил нашу телепатическую связь, потрогав мочку собственного уха, словно проверяя: на месте ли оно.

Идалию затянувшаяся пауза совершенно не смущала. Она сидела в той же позе, слегка наклонившись вперед и держа под перекрестным прицелом пронзительных глаз и упрямого подбородка несчастного добряка-шефа. Наверное, она смогла бы сидеть так вечно, равнодушно наблюдая за глобальным потеплением, уходом под воду Британии и США, Армагеддоном и тотальным воскресением из мертвых.

От подобных картин мысли поседели в считанные секунды. Я почувствовал себя дряхлым безвольным стариком, которому не два года до тридцати, а два дня до ожидаемой смерти.

Но Геннадий Владимирович Бочкарев в очередной раз доказал, что он не зря ест свои редакторские суши в японском ресторане «Якитория», где шеф любил бывать по пятницам. Он за такое короткое время (в конце концов, США с Британией еще прочно стоят на земле) нашел возможность контратаковать. И удар был настолько внезапным, что орденоносные армии Идалии Мельцер в мгновение ока превратились в жалких перепуганных ребятишек.

— Я ничего не знаю об «Отголоске парламента», никогда там не работал, хотя в свое время меня приглашали … — Пассаж о приснопамятной «Мебельной феерии» уже готов был сорваться с уст, но Главный решил не разбавлять серьезность момента. — …приглашали во многие средства массовой информации. Так вот, я ничего не знаю об их финансовых возможностях, но, на мой взгляд, пятьсот рублей — это вполне приличная зарплата, и не каждый литредактор будет ей соответствовать.

Если бы старой деве объявили о неожиданной беременности, или предложили главную роль в третьей части «Основного инстинкта», или, гулять, так гулять, пригласили сниматься в рекламу гигиенических прокладок Оби-прокомфорт-мини, изумление было бы не таким сильным.

— Пятьсот рублей? — Она хотела удостовериться, что не ослышалась. — Я не ослышалась? — Теперь она подумала, что над ней хотят подшутить или просто издеваются. — Вы пошутили, или просто издеваетесь?

Сейчас главным для шефа было сдержаться и не прыснуть со смеху. Я сидел сбоку, так что был в относительной безопасности, поэтому то и дело прятал лицо в ладонях, стараясь не завыть от восторга.

Бочкарев и здесь справился на отлично. Нет, не писателем ему нужно работать, а актером. Он был бы отличным Отелло или Мефистофелем, а, может быть, даже получил бы ведущую роль второго плана в одном из новых телесериалов.

— Ну да, пятьсот рублей. Это наша национальная валюта. Или в оппозиционном издании вам платили пятьсот долларов? — Бочкарев превосходно разыграл изумление. — Неудивительно, что их обвиняют в связях с Соросом. Очевидно, не без оснований. Об этом можно сделать прекрасный материал. Денис, — он кивнул в мою сторону, — прекрасно проводит журналистские расследования. Мы могли бы использовать ваши прежние связи и… — он даже закатил глаза, имитируя бурный восторг, перерастающий в оргазм, — будет бомба, а не материал. Мы сразу вдвое увеличим тираж. Естественно, вас тоже премируем, но главное не деньги, а слава. Вы будете лицом номера, решительной женщиной, разоблачившей связи оппозиционеров с западными кукловодами.

Бочкарев прервался, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Останавливаться он не собирался, ибо это означало дать шанс заговорить Идалии, и тогда нам конец. А шефу хотелось быть Одиссеем, обманувшим сирен.

Но продолжения не потребовалось. Мисс Марпл-Мельцер уже стояла в дверях и держалась за ручку.

— Теперь я понимаю, почему вас никто ни читает. Работать в таком балагане могут только клоуны со стажем. — Бросила она с прежней надменностью, но в глубине глаз, по-прежнему холодных, промелькнул и огонек страха. Выходит, Сорос все-таки наследил в оппозиционном отстойнике, совратив непорочную душу Идалии зелеными банкнотами…

— Уффф. — Одновременно выдохнули мы, когда дверь за железной леди закрылась.

— Еле сдыхались. — Геннадий покачал головой. — За такую работу надо коньяк бесплатно давать.

— Ага, и путевки в санаторий. — Поддакнул я.

— Так, остался парень. Если он не подойдет, придется ждать еще неделю или брать эту самую, — шеф порылся в бумагах, — Сиверцеву, хотя она слегка приторможенная.

— Лучше уж подождать, вдруг, кто путный заглянет. Все равно у нас пока статьи основных авторов предусмотрены, им литредактор не сильно то и нужен, а корректор наша, хоть и безголовая слегка, но со словарем в обнимку сама справится.

К золотой когорте основных авторов я, прежде всего, причислял себя. Еще бы, журналист Денис Ветров почти всегда делал материал, становившийся темой номера. Мне доставались обложка и разворот, интервью с видными политическими деятелями и хлебные пиар статьи о сытых бизнесменах, щедро плативших за непрямую рекламу и собственное фото во весь рост. Кстати, последнее часто оказывалось для них заманчивее первого. Эти люди были ужасно тщеславны, и я, даже не будучи хорошим музыкантом, легко научился играть на струнах их жаждущих славы и поклонения сердец.

Собираясь взять в оборот очередного «гуся», именно так мы именовали возможных спонсоров, я тут же искал ему партнера для следующего номера. Это должен быть кто-то полностью антагонистичный, но при этом из той же политической или бизнес тусовки, где выпендреж считается правилом хорошего тона, а наличие собственной карманной партии или такой же карманной модели в роли жены — непременным атрибутом, карточкой члена клуба хозяев жизни, критерием их успешности и респектабельности.

Итак, если в одном журнале на страницах моей рубрики «Гость номера» красовался прямой и простоватый депутат от компартии, то в следующем обязательно появлялся изысканный аристократичный либерал. И тот и другой платили за пиар одинаково щедро, но преподносил я каждого по-разному. Да и социальные группы, с которыми они заигрывали, тоже были разными, так что никто ничего не терял.

Тот же принцип срабатывал с бизнесменами. Достаточно было получить в качестве «гостя» одного банкира средней руки, как в журнал так и хлынули предложения от ростовщиков всех мастей, желающих увековечить свое имя на страницах «Откровенного разговора».

Пока мы с шефом взвешивали все за и против, в кабинет вошел вихрастый молодой человек. Держался он достаточно уверенно, с достоинством, но без наглости, учтиво, но не подобострастно.

Мне стало интересно, как шеф поведет разговор теперь, учитывая две предыдущие попытки, совершенно непохожие друг на друга.

Бочкарев, потерявший половину кадрового состава выдумок и идей в бою с Идалией Мельцер, пошел по пути наименьшего сопротивления.

— Ну что, Сергей. — Имя он успел вычитать из лежащего на столе резюме. У меня сразу поднялось настроение. Надо же, мой Есенин и вправду оказался Сергеем. Хоть немного, но я отыгрался после неудачной попытки угадать с распределением призовых мест. — Расскажи, пожалуйста, почему ты считаешь, что достоин занять эту должность. Чем ты лучше других претендентов, и как ты можешь убедить меня, своего потенциального шефа, что лучшего литредактора мне не найти? — Бочкарев положил ладони на стол и расслаблено откинулся назад.

— И все? — Парень улыбнулся. Голос у него был задорный, какой-то искристый. С таким голосом надо собирать детвору в хоровод, или созывать мужиков для кулачного боя.

— Все. — Просто ответил Бочкарев, и сделал вид, что внимательно слушает. Я же, напротив, слушал действительно с интересом. Что-то в этом парне притягивало меня, и в то же время настораживало. Утреннее предчувствие вернулось в обостренной форме, и сердце застучало, как стучало обычно после трех чашек кофе, а я пока выпил только одну.

— Если можно, я отвечу не по порядку. — Сергей дождался, пока главный согласно кивнул, и только после этого продолжил.

— Я ничем не лучше других претендентов. Просто я другой. Те две женщины, которые проходили собеседование до меня, хорошие корректоры и неплохие литредактора. Одна старательная и усидчивая, вторая напористая и способная не просто исправлять ошибки авторов, но и научить их подобных ошибок не повторять.

Шеф подобрался, забыв о расслабленности. Да и мне, если честно, стало немного не по себе. Когда это он сумел так тонко разобраться в психологических портретах предыдущих конкурсанток? Неужто они репетировали показательные выступления в коридоре перед выходом на основную сцену? Или вся троица давно знакома и дело пахнет сговором? Бред. Но одно ясно: златокудрый вихрастый Сергей совсем не так прост, как мне показалось сначала.

— У меня свои достоинства. Во-первых, я мужчина, а мы умеем быть более точными в словах. Женщины воспринимают образы, яркие и непрерывные, постоянно движущиеся вокруг одного стержня: их личной жизни. Это не хорошо и не плохо, просто факт. Мужчина наоборот, видит себя в других, сравнивает с позиции силы, власти, интуитивно оценивает, но не по красоте, а по некой абсолютной шкале мужских достоинств. Так что если женщина редактирует статью о новой машине, они примеряет на себя саму машину, в то время как мужчина примеряет на себя роль водителя. Я не слишком путано объясняю?

— Нет. — Бочкарев улыбнулся, чего ранее при общении с посторонними я за ним не замечал. — Продолжайте. — Еще одна малозаметная, но очень значимая деталь. Шеф перешел на вы, хотя сначала использовал простецкое «ты». Это символизирует либо отчуждение, либо уважение. Здесь, похоже, имел место второй вариант.

— Я думаю, задача хорошего литредактора достаточно проста. Всего лишь нужно научиться делать мертвое живым.

— Прямо как Иисус. — Не удержался я, но Сергей отреагировал совершенно неожиданно. — Да, я рад, что вы это правильно восприняли. Не все сразу понимают, а некоторым даже годы объяснений ничем не помогут.

Мне осталось только скромно потупиться, будто я действительно что-то понял, а не просто выбросил в пространство первую подвернувшуюся под руку остроту.

— Если, к примеру, мы пишем о политике. — Здесь я насторожился. Парень касался моей темы, неприкосновенной, как щиток с надписью: «Не влезай, убьет». Но он влез, не подозревая об опасности. — Вы берете интервью и показываете политика, его биографию, идеологические взгляды, рассказываете о проделанной работе, благотворительности. Потом переходите к личной жизни: семье, хобби. Последнее до сих пор считается оригинальным, и журналисты оценивают себя по тому, насколько полно они смогли раскрыть те или иные малоизвестные факты из жизни народного избранника.

— Так и есть. — Подумал я, но вслух ничего не сказал. — И что же здесь неправильного? Все работают именно по такой схеме.

— Журналист расспрашивает политика о детях, рыбалке и футболе, надеясь, что таким образом сможет лучше осветить его духовную суть. Проникает в глубины души, чтобы разложить их на прилавке будущей статьи для всеобщего обозрения и последующей продажи. К тому же представители власти любят, когда их мягко расспрашивают о личной жизни. Депутаты думают, что таким образом становятся ближе к людям, демонстрируя, что они вовсе не небожители, а такие, как все. Повторюсь, им это нравится, поэтому самые прыткие журналисты, умеющие нырнуть «в личное» с головой, получают щедрые чаевые. И все всех устраивает.

— Точно излагает. Хорошо и по делу. Как будто сам работал журналистом. Надо будет почитать его резюме. — Подумал я.

— Но есть же еще и читатель. А ему зачастую важно не то, что сказал тот или иной звездный гость журнала. Говорить они все мастаки, а кто не умеет, за того говорят пресс-секретари и пиарщики, они же сочиняют тексты, чтобы любимый деятель мог заучить нужные избитые фразы. — Сергей вздохнул с плохо скрываемой грустью. — Людям важно, как они говорят. С какой интонацией, смотрят ли при этом в глаза, или избегают прямого взгляда. Краснеют или хлопают в ладоши, вытирают пот со лба или грозят указательным пальцем. Только так можно по-настоящему постичь внутренний мир. Может быть даже понять так, как не понимает его сам интервьюируемый. Разумеется, описывать мимику и жесты в статьях излишне, но постижение внутренней сути человека позволяет подобрать правильные слова, максимально соответствующие образу. Тогда он будет выглядеть живым. Да и заплатит не менее щедро, так как неожиданно осознает, что ему приоткрыли завесу, за которую он сам не удосужился заглянуть.

Сергей потел ладонь о ладонь, словно пытаясь согреться.

— Так я понимаю процесс литературного редактирования. И если мой метод вам подходит, я готов приступить к работе. Если же нет… — Она запнулся и внимательно посмотрел сначала на обложку прошлого номера «Откровенного разговора», лежащего на столе, а потом на Геннадия Владимировича, который сосредоточенно думал о чем-то и от этого казался внешне безучастным. — Впрочем, он вам подходит. — Сергей закончил на мажорной ноте и снова пустил в ход широкую белозубую улыбку.

Мда, такую улыбку не купишь у стоматолога, ее нужно пронести сквозь детство и юность. — Мгновенно промелькнуло в моей голове, и лишь потом появилось негодование.

«Впрочем, он вам подходит», — мысленно передразнил я парня. — Наглость высшей меры. Развел тут туманные разговоры с псевдо философским подтекстом, разбавил потугами на психологию, и на тебе, уже начинает решать за других. — Возмущение во мне нарастало. — Еще и Христа всуе помянул! — К тому времени я уже забыл, что разговор о воскресшем Спасителе начал сам, да еще в виде двусмысленной шутки. — Интересно, как Гена его выгонит: мягко, или под звуки фанфар?

Геннадий Владимирович не сразу сообразил, что парень перестал говорить. Последние слова долетали до него сквозь полупрозрачную пелену. Главный редактор почему-то вспомнил лето в деревне, когда он девятилетним мальчуганом отдыхал у бабушки с дедушкой. Тогда они были совсем молодыми. А сейчас. Ему уже сорок один. Дед давно умер, а бабушке сильно за восемьдесят.

«Интересно, как она живет? Что нового в деревне? Я не был там лет двадцать-двадцать пять. Да и дежурные поздравительные открытки не посылал уже лет десять».

Мать с отцом эмигрировали в Австралию, где отцу предложили высокооплачиваемую работу по инженерной специальности. Его тоже звали, но Геннадию неплохо жилось в родной Москве. Как же он забыл о старушке? Суета, дела, спешка. До чего же он устал!

Именно в момент, когда осознание собственной усталости навалилось на плечи Бочкарева суммарным грузом последних безумных лет без сна и отдыха, Сергей перестал говорить.

Подсознательно, главный редактор все-таки слушал, поэтому последнюю фразу смог уловить.

— Да, он нам подходит. — Ответил он отстраненно, все еще не избавившись от воспоминаний, уносящих его далеко от рабочего кабинета, да и от пыльного города вообще.

— Что?! Он нам подходит? — Мне показалось, шеф не вполне правильно трактует последние слова рыжеволосого выскочки. Возможно, тот забил ему баки цветистыми выражениями, так что Бочкарев, вымотанный предыдущими собеседованиями, просто запутался.

Главный посмотрел на меня и благодарно улыбнулся. Ну, слава Богу, я прав, он действительно просто не разобрался.

— Спасибо, Денис, что поправил. Не он нам подходит, — Бочкарев перевел взгляд на Сергея, — а ты нам подходишь. Ты принят.

***

Геннадий

— Гена, зачем ты его взял? — Я подсел вплотную к главному редактору, с лица которого, и это меня особенно раздражало, до сих пор не сходила блаженная улыбка.

На «ты» мы с шефом перешли полгода назад, когда в редакцию приехала проверка от учредителя «Откровенного разговора». Лица проверяющих были менее криминальными, чем у нашего хозяина, зато повадки отличались в худшую сторону. В редакции они чувствовали себя, словно в родной «малине», деловито шныряли по кабинетам, уделяя особенное внимание бухгалтерии и холодильнику.

В принципе мы ничего не могли сделать. О проверке нас предупредили заранее, а хамское поведение… Для них оно вовсе не было хамским. Быть может, они даже старались выглядеть хорошо воспитанными. Ведь завались эти ребята с подобной ревизией не в собственный журнал, а к конкурентам, в дело пошли бы ножи и пистолеты.

Как водится, никаких финансовых неточностей или хищений обнаружено не было. Бочкарев действительно честно вел бизнес, а то, что перепадало нам от пиар материалов, справедливо распределялось между всеми членами команды в виде премий. Пропорция, конечно, присутствовала, и, к примеру, я, как автор пиар материала, получал за него в десять раз больше, чем другой журналист, но главное: без поощрения не оставался никто.

Однако нервы у Бочкарева железными не были. Едва за посетителями закрылась входная дверь, он немедленно собрал коллектив, поблагодарил за понимание всех тонкостей, распространяться о которых главный не стал, и отпустил людей по домам.

— Предоставляю всем отгул. — С наигранной веселостью сообщил Геннадий Владимирович. — В качестве компенсации морального ущерба.

Второй компенсацией стал звонок от учредителя, обосновавшегося где-то в Нью-Йорке. Наши «моральные вредители», судя по всему, оперативно отчитались о проделанной работе, так что верховный босс остался доволен и даже обещал в знак благодарности и поощрения… приехать к нам на новый год и отпраздновать его вместе с коллективом!

После того, как помещение редакции покинули все сотрудники, включая даже водителя Саню, я тоже засобирался домой. Но здесь меня ждал приятный сюрприз.

— А вас, Ветров, я попрошу остаться. — Шеф поманил меня пузатой бутылкой Абсолюта. — Ненадолго.

В тот вечер мы сильно нажрались. О чем-то спорили, над чем-то смеялись, что-то вспоминали. Ураган алкогольных испарений начисто выдул из памяти малейшие намеки на содержание разговора. Впрочем, такие беседы не предназначены для запоминания, их главная прелесть — в полной бесполезности. Они пусты, бессмысленны, поэтому позволяют расслабиться. Единственное, что я помнил довольно отчетливо, это предложение перейти на «ты» и приглашение пройтись по девочкам. В тот момент я уже пребывал в состоянии осознанного покоя, поэтому девочки у меня ассоциировались максимум с врачами скорой помощи.

Больше о той пьянке тет-а-тет мы не вспоминали, ее сменили множество других, веселых и многолюдных, но обращение на «ты», когда оставались наедине, сохранилось.

— Этот парень нахватался верхов, научился красиво излагать, но за ним ничего нет, пустой внутри, и толку от него не будет. — Я старался найти более весомые аргументы, но ничего путного не попадалось. Точкой отсчета являлся сам златокудрый оратор, а о нем я знал слишком мало.

Бочкарев не реагировал на мои слова, похоже, он все еще пребывал в прострации. В принципе, на его месте я бы тоже не выдержал. Сегодняшний психологический тренинг наверняка поколеблет нашу веру в возможность справляться с подбором кадров без помощи квалифицированных специалистов. Надо же, три таких типажа нагрянули одновременно. Все-таки день сегодня необычный. Магнитные бури? Солнечная активность?

— Солнца нам не хватает. — Неожиданно уловил Геннадий мои мысли. — И воздуха. Слушай, ты сможешь сам поработать над текущим номером? — Просительные нотки в голосе шефа растрогали меня. — Мне нужно в деревню съездить, дело одно есть. — Помедлив мгновение, он добавил: — личное.

Неужели женщина? — подумал я и тут же отмел этот вариант. Не стал бы он просить меня о чем-то, если бы речь шла просто о женщине. Я слишком хорошо знал шефа. Он вообще не любил просить, особенно у подчиненных. При этом всегда недвусмысленно давал понять, чего бы ему хотелось, поэтому проблем не возникало.

— Конечно, справлюсь. — Протянул я без энтузиазма. Ответственность есть ответственность. Мы с ней ходим по разным дорожкам. Я всего лишь журналист, творческая натура, так сказать. И живу тоже творчески, во всяком случае, так это называют мои коллеги. От порыва к порыву, от запоя к запою. С женщинами вообще чехарда творилась, даже имена путал, пока не женился. Мысли о жене, постепенно, но неуклонно превращавшейся в медузу Горгону, привели непосредственно к мыслям о дочери и отозвались в сердце такой мукой, что она, видимо, отразилась на моем лице.

— Прости, если тебе это доставляет такие неудобства. — Очевидно, Геннадий Владимирович заметил мою гримасу и трактовал по-своему. — Давай я попрошу Ивана.

Иван работал ответственным секретарем, так что именно ему по статусу полагалось замещать главного редактора. Официального зама у нас не было, как и некоторых других абсолютно бесполезных должностей.

Вариант с Иваном выглядел куда более предпочтительным, но не в такой ситуации. Ведь шеф попросил именно меня, наверное, имел на то определенные основания.

— Да что ты, я готов. Нет проблем. — Немедленно реабилитировался я. — Это у меня зубы прихватило. — Для достоверности я потер правую щеку.

— Ну, вот и славно. Сейчас Оля быстренько напечатает приказ, а я через пять дней вернусь. Если будут спрашивать те, кому ответить полагается, говори, что я на книжной ярмарке во Франкфурте, Львове или еще где-нибудь за пределами России.

— Хорошо. — Мне осталось только пожать плечами. — Так как быть с этим Сергеем?

— Сергеем? — Рассеянно переспросил Геннадий, и неожиданно опять улыбнулся. Той же самой раздражающей меня улыбкой. — Молодец, что напомнил. Объясни ему, как у нас все работает, только сильно не дави, а то сломается. Парень молодой, нам он еще пригодится.

Я смирился. Капитулировал. С позором сдал свои штандарты на милость победителю. Но с другой стороны, неожиданный отъезд главного давал мне в руки немалые козыри. Если парень будет хорохориться, я его просто выгоню. А Геннадию, когда вернется, что-нибудь совру. Если, разумеется, он вспомнит о вновь принятом на работу литредакторе. Выглядит шеф так, будто он вообще плохо ориентируется в пространстве и во времени.

— Ты бы за руль не садился. — Осторожно намекнул я. — Пробки. — Главное, чтобы он ничего не заподозрил и не обиделся. Но шеф и не собирался.

— Никакого руля, никаких машин. Сашка довезет до вокзала, а потом чистый воздух, свежий хлеб, река и… — Он чуть не сказал «бабушка», но решил не раскрывать последние карты…, — и отдых.

Через десять минут приказ был напечатан, подписан и заверен печатью. Излишние церемонии, достаточно было слова шефа, и никто бы не сомневался. К тому же со всеми коллегами у меня установились отличные взаимоотношения, но порядок есть порядок.

Выбегая, шеф нос к носу столкнулся с нашим штатным фотографом Виктором Шулепиным.

— Геннадий Владимирович, — затянул он своим удивительно заунывным голосом, — вот вы опять куда-то убегаете, а фотографии с меня требовать будете. Задержитесь на пять минут, пока все на месте.

— Какие фотографии? — Положительно, шеф сегодня не был похож на себя. А с утра он казался вполне адекватным. Еще один сгорел на работе…

— Общая фотография сотрудников для юбилейного номера. — Фотограф продолжал ныть, а я вспомнил, что через один у нас выходит пятидесятый номер журнала, который мы хотим оторжествить и отметить юбилей с помпой. А это означает грандиозную попойку с коллегами из других глянцевых и бумажных изданий, которые, растворяя с утра аспирин, чиркнут заметку о нашем празднике во вверенных им средствах массовой информации. Такая себе реклама, и отказываться нельзя. Мы всегда участвовали в значимых мероприятиях друзей, так что справедливо ожидали такого же отношения с их стороны. Одним словом, круговая медийная порука.

— Сейчас вы уедете, а без вас нельзя. Потом вы приедете, Ветрова не будет, потом Кислый куда-то сбежит или Иван, ищи — свищи, а номер не за горами. — Фотограф разве что не плакал. Как-то само собой установилось правило, что раз уж он должен фотографировать, то и за организацию процесса отвечает тоже он. Дополнительная ответственность только укрепляла его имидж страдальца, который Виктор придумал для себя сам и тихо получал от этого удовольствие. Но надо было еще и работать, вовремя хватая нужных людей за грудки и выстраивая их в ряд. Получалось у Шулепина неважно, поэтому он продолжал канючить, что рано или поздно срабатывало. Сработало и сейчас.

— Хорошо. — Согласился Главный. — Пять минут на общий сбор. Сфотографируемся у меня в кабинете на фоне флага.

Российский флаг на стене прямо за креслом Бочкарева был не просто данью моде. Геннадий Владимирович действительно любил свое государство и его символику. Он не понимал людей, для которых патриотизм сродни чему-то ругательному.

Наш офис состоит из двух просторных трехкомнатных квартир, где кухни оборудованы под рабочие помещения, что делает их четырехкомнатными. Все более-менее постоянные работники были на месте. Что касается «летучих» корреспондентов и авторов рубрик, в основном работающих дома, застать и тех и других вместе было Шулепину не под силу, даже если из его глаз прольются слезы из чистого золота, а от завываний полопаются стекла.

Мы выстроились на фоне флага в два ряда. В центре шеф, я справа, а слева Макс Дзержинский. Кроме нас дизайнер Саша Красавин, технический директор Виталик Осипов, ответственный секретарь Иван Живых, помощник главного бухгалтера Мариша Конева, ведущий рубрики культура и духовность Толя Бельченко, корреспондент рубрики «власть» Роман Кислый, руководитель отдела подписки и реализации Алла Петровна и секретарша Оля.

Женщины суетливо поправляли одежду, мужчины пытались привести в порядок прически. Затем по команде фотографа мы натянули на лица дружелюбные улыбки. Все было готово.

— Снимаю. — Проныл Шулепин.

— Стоп. — Геннадий неожиданно прервал процесс. — А ты чего не идешь? — обратился он к «Есенину», ожидающему в коридоре.

— Да что вы, причем тут я? — Попробовал отнекиваться Сергей.

— Как это причем, новый сотрудник, заодно покажем тебя всем. — Шеф вышел, поколебав общий строй. — Прошу любить и жаловать, Сергей Радуга, наш новый литературный редактор. Очень перспективный и коммуникабельный парень, надеюсь, вы все сработаетесь.

— Радуга, ну надо же! — Я с плохо скрываемым недовольством наблюдал за тем, как златовласого выскочку шеф пристраивает прямо между собой и Максом Дзержинским, габариты которого едва позволили нам попасть в кадр, да еще и при этом по-отечески обнимает нас обоих. Меня, проверенного бойца, и непонятного литредактора с задатками монаха бенедиктинца или философа из школы киников.

— Теперь все? — Затянул Шулепин. — Улыбаемся и пробуем не моргнуть.

Вспышка тут же заставила всех моргнуть, но фотограф успел снять, как надо. — Еще одну на всякий случай.

Внимательно рассмотрев получившееся фото на мониторе цифровой камеры, Шулепин, видимо, остался доволен. По крайней мере, не разрыдался, что само по себе утешало любую сострадательную душу, коих у нас в коллективе насчитывалось немного, но их самоотверженность с лихвой компенсировала малое количество.

Сотрудники разошлись по рабочим местам. «Есенин», на которого я обратил особое внимание, уже общался с помощником главного бухгалтера Мариной Коневой и главным духовным лидером офиса Толей Бельченко.

Проходя мимо него, я негромко бросил нейтральное:

— Я провожу шефа, а потом пообщаемся. — Звучало безобидно, но в равной степени могло расцениваться как скрытая угроза. Пусть понервничает. Или он думает, что вся редакция в одночасье разомлеет от его пламенных речей? Ничего подобного, работать надо.

Ураган по имени «спешащий Геннадий Владимирович» едва не снес меня в коридоре. Водитель Саша уже спустился прогревать служебную Вольво, так что процесс принятия мной власти осуществлялся прямо в эти секунды. Нельзя сказать, чтобы я был в восторге, но и неприятно мне тоже не было.

Проводив Геннадия Владимировича, который тепло обнял меня на прощание и протянул продолговатую коробочку со словами «это тебе, подарок, спасибо, что выручил». Я покрутил в руках подарочный Паркер, выкурил традиционную сигарету, всегда тонкую, но не облегченную, и отправился командовать.

***

Марина

Когда она поняла, что осталась одна, Марине Коневой едва исполнилось восемнадцать лет. Ее одиночество не было тотальным: мать, отчим, сестра, а теперь еще и дочь. Маленькая Галя родилась в тот день, когда ее отец, Маринин односельчанин, выпил на радостях по случаю пополнения в семье и затеял пьяную драку с поножовщиной. Такие события в деревне не редкость, нечто вроде разминки, своеобразный вариант рефлексии. Опасный, конечно, и адреналин качает литрами, но разве можно стать настоящим мужчиной, так и не пройдясь по лезвию бритвы? Не зависая над черной бездной обрыва, не мча со скоростью сто восемьдесят километров в час по мокрой трассе на друговом мотоцикле? Леха испытал все это, он был рисковым парнем. Однажды вместе с ним рискнула и Марина. Но выпить шампанского через девять месяцев молодым так и не пришлось. Вместо него была лишь горькая водка без тоста и серый хлеб.

В драке Леху жалели, хотя он и лез на рожон. Его старались успокоить, вырубить, но мягко, без последствий. Ничего не вышло, парень словно с цепи сорвался. Он как будто искал смерти. Искал в тот день, когда сам подарил миру жизнь.

Возможно, он просто испугался ответственности. Или задумал спрятаться в омуте буйного веселья от страха перед будущим. Неопределенным, голодным и нищим. Где кроме него и Марины появлялся еще один человечек, о котором надо заботиться. Трудно заботиться о ком-то, когда тебе всего восемнадцать, и ты не в состоянии позаботиться даже о себе самом.

«Мы в ответе за тех, кого приручили», — пытались учить в сельской школе, но о тех, «кого родили», ничего не говорилось. Леха знал это точно, хотя и бросил ходить на бесполезные занятия еще в пятом классе.

А потом он умер. Напоролся на острые вилы, и сразу отдал Богу душу. Без мучений. По крайней мере, так говорят очевидцы. А Марине мучения еще предстояли.

Она поклялась, что будет обходить мужчин десятой дорогой. Поклялась торжественно, глядя на образа. И как все торжественные клятвы, эта продержалось недолго. В селе появился он, Валера.

Высокий парень из столицы приехал навестить дальнюю родню. Поговаривали, что мать специально сослала его на время, чтобы дать почувствовать, какова жизнь в глубинке.

У Валеры была одна беда: он не хотел работать. Сам парень бедой это не считал: ему вполне сносно жилось при матери и отце, получающих приличную пенсию, зачем же тратить собственные силы на что-то несущественное, когда можно лежать на диване и копить энергию. Копить для чего-то великого, хотя бы для любви.

Энергия ему пригодились, потому что влюбился Валера без памяти. Марина, еще не успевшая зализать свежие раны, держалась с необычайным упорством. Хотя соблазн был велик. Мать с отчимом убеждали, что такое счастье, как Валерик, да еще и с московской пропиской с неба больше не упадет. И нужно брать парня в оборот, пока он не передумал. Практичные сельчане сразу сообразили: если Валера вырвется на свободу и в Москве поделится своими намерениями с родителями, больше они его не увидят. И вместе с некрасивым, но воспитанным парнем, исчезнет всякая надежда на облегчение тяжкой ноши в виде старшей дочери с ребенком. А тут еще младшая подрастает.

Так или иначе, Марина сдалась, а затем капитулировал и Валерик. Паспорт был при нем, а в сельсовете с выполнением обрядов не тянули, особенно, когда родные невесты принесли за услугу полпоросенка и пятилитровую бутыль самогона.

В Москву Валерий Филиппов приехал уже не один, а с семьей. Чего это стоило его родителям, трудно даже описать. Но хуже всего пришлось самой Марине. Пятимесячный ребенок постоянно болел, капризничал, а помощи не было ни от вновь обретенных свекра со свекровью, ни от мужа, который, насытившись первыми неделями неутомимой любви, снова впал в диванный анабиоз.

Уже тогда Марина поняла, что ее единственный шанс выжить в большом городе — это работа. Работа с достаточным уровнем заработной платы и перспективами карьерного роста. А заодно и шансами встретить того единственного, кем так и не стали ни легкомысленно ушедший Леха, ни регулярно впадающий в оцепенение Валерик.

Судьба занесла ее в «Откровенный разговор» после трех кратковременных и неудачных попыток закрепиться на одном из мест работы.

В первый раз она нарвалась на откровенный лохотрон. После месяца бесплатной стажировки, где каторгу в качестве курьеров отбывали вместе с ней пять других девчат, им сообщили, что кампания сворачивает свою деятельность, так что их должности подпадают под сокращение. Впрочем, это не мешало предприимчивым дельцам на следующий же день дать новое объявление: «В связи с расширением сферы деятельности международной корпорации требуются десять молодых сотрудников для постоянной работы. Опыт работы и образование значения не имеют. Зарплата высокая». Ни один уважающий себя москвич на подобную неприкрытую аферу никогда бы не клюнул, но расчет то делался на приезжих. Они, если что, и в милицию не сунутся, у всех регистрация просрочена, да и вообще, пусть радуются, что опыт на халяву получили.

На следующем месте деньги, хотя и небольшие, платили честно и вовремя. Но работа продавцом в круглосуточном гастрономе для молодой мамы с маленьким ребенком — не лучший вариант. Особенно, когда ребенок все время находится во враждебном окружении, а на Валерика нет никакой надежды.

Ей пришлось со слезами уйти из гастронома, к которому Марина начала понемногу привыкать. Благо, к тому времени она уже вошла в касту счастливых обладателей московской прописки, так что смогла встать на учет на биржу труда и за счет государства отучиться на бухгалтерских курсах. Учили молодежь скверно, но сертификат какой-никакой, а выдали.

С этой верительной грамотой Марина Филиппова промыкалась около месяца, пока не устроилась в полиграфическую фирму «Полицвет», где ее непосредственным начальником стала Людмила Васильевна Безрукова.

Сработались они здорово. Молодая Марина бегала по инстанциям и налоговым управлениям, а Людмила Васильевна грамотно подводила баланс и составляла отчеты. Вот только дела у «Полицвета» шли с каждым днем все хуже. Фирма не выдерживала конкуренции с мощными, хорошо отлаженными бизнес — машинами. Ее попросту выдавливали из рынка.

Первой обеспокоилась более опытная и обросшая связями Людмила Васильевна. Она и была инициатором перехода сладкой бухгалтерской парочки в начинающее, но перспективное глянцевое издание «Откровенный разговор».

Работа на новом месте Марине понравилась, даже увлекла. Конечно, не все получалось и навыки, приобретенные на курсах, абсолютно не соответствовали требованиям современного бухгалтерского дела. Но Людмила Васильевна не ругалась. Наоборот, главный бухгалтер старалась быстрее натаскать помощницу, научив ее практической стороне дела, столь непохожей на теорию. У самой Безруковой тоже росла дочь, но ее бухгалтерская наука не интересовала. Дочь в этом году заканчивала факультет парикмахерского искусства при Университете культуры, поэтому к цифрам относилась с прохладцей.

Разумеется, работая с таким большим количеством мужчин, Марине регулярно приходилось выслушивать свою порцию комплиментов, замечать недвусмысленные намеки и мягко отказываться от приглашений «сходить куда-нибудь вечерком». Все-таки работать и так приходилось допоздна, а дома ждали голодные муж, свекр и свекровь. Да еще маленькая дочь — единственная радость, которую из садика зачастую тоже приходилось забирать Марине, отпрашиваясь с работы.

Валера же, напротив, «сходить куда-нибудь вечерком» не предлагал. Он все так же философствовал на диване, изредка вставая, чтобы переключить на телевизоре каналы, так как пульт дистанционного управления вышел из строя, а нести его в мастерскую и платить деньги никто из Филипповых не хотел.

Была и другая беда, муж пристрастился к креветкам, которые Марина однажды с дуру принесла домой, еще работая в гастрономе.

Не наркотики, слава Богу, и здоровью не вредят, зато семейный бюджет подрывают столь же основательно.

Короче говоря, в довесок к бухгалтерской службе Марине пришлось взять работу уборщицы. Лишние сто пятьдесят долларов за двести с небольшим квадратных метров серьезно выручали, и, устройся нерадивый супруг хотя бы охранником, они смогли бы даже откладывать.

Но у Валеры на сей счет было особое мнение. Он все также не очень понимал потребность в собственном трудоустройстве. В конце концов, денег худо-бедно хватает, и не для того он, коренной москвич, женился на провинциалке, да еще и с ребенком, чтобы теперь ради них прожигать молодые годы на заводе или в дурацкой конторе.

Марина боролась, как могла, а потом сдалась. Теперь постоянные задержки на работе мало ее волновали, наоборот, хотелось лишний раз приехать домой попозже, чтобы не встречаться в коридоре со свекрами, и желательно застать мужа спящим. Секс с Валериком никогда не доставлял ей удовольствия, превращаясь в обычное отбывание супружеской повинности.

А потом начался роман с Ветровым, короткий, но достаточно бурный. Никаких далеко идущих перспектив у него быть не могло: он женат, она замужем, у обоих по ребенку.

Причем подтолкнул Марину к измене ни кто иной, как сам супруг-обломовец.

Дело было так: у друга Ветрова Саши Бровкина случился день рождения, который решили праздновать в тесном кругу: именинник, Денис и курьер «Откровенного разговора» Игорь Ларич. Без женского общества было скучно, поэтому Ветров пригласил на сабантуй Марину и ее подругу Татьяну, которая жила по соседству с семьей Валерика и успела сдружиться с его молодой женой.

Отпраздновали восхитительно: катались на катере по Москве реке, танцевали, пили коньяк и веселились. Закончилось тем, что полностью женская компания, расположившаяся напротив, решила забрать с собой пьяного в стельку именинника, не желающего оказывать ни малейшего сопротивления. Ветров с Ларичем уже решили перепоручить друга женскому взводу, но потом, приглядевшись к девицам повнимательнее, пошли на попятную. Дело в том, что самая маленькая из великолепной восьмерки была выше метра семидесяти, а самая легкая весила за шестьдесят.

— Деня, это же гренадерши. — Пьяно шептал Игорь Ларич. — Они ж его до смерти… — Далее в ход пошли такие изысканные выражения, живописующие гипотетические мучения Бровкина, что Ветров тоже переосмыслил ситуацию.

В это время от группы гренадерш отделилась их лидер, самая маленькая и при этом самая широкая, поправила на голове белую мужскую кепку, какие часто носят подростки, и решительно потянула Ларича на себя.

— А ты не хочешь поехать с нами, красавчик?

Ларич решительно замотал головой и попытался избавиться от цепких объятий, но сделать это оказалось не легче, чем вырваться из плотно сжатых тисков.

Гренадерша схватила несчастного курьера за отворот рубахи и резко рванула вниз. Рубашка враз выплюнула ряд пуговиц и распахнулась, словно хищная птица, обнажая торс Игорька. После этого он уже не пытался защищать Бровкина, но Ветров не сдавался.

После пятиминутных переговоров с восьмеркой амазонок, кампании удалось откупиться двумя бутылками водки, которые девушки обязались выпить за здоровье именинника.

Последнего быстро усадили в такси и отправили спать, пока гренадерши не передумали.

— Просто террористки, блин. — Возмущался осмелевший Ларич. — Взяли заложника и выкуп потребовали. Представляешь, сколько они так пузырей за вечер зарабатывают. Ящик, как минимум.

Ветров не отвечал. Он страстно целовался с Мариной, которую алкоголь окончательно лишил остатков здравого смысла.

Время подходило к полуночи. Разъезжаться не хотелось, но девушек ждали дома. Ветров с Ларичем, напротив, никуда не спешили. Жили он недалеко друг от друга. К тому же супруга политического обозревателя укатила вместе с дочерью в санаторий, так что возможность скандала с традиционным битьем посуды на сегодня исключалась.

Ребята уже попивали пиво у Ветровского подъезда, когда у Дениса зазвонил телефон.

Звонила Марина. Полупьяным-полузаплаканным голосом она сбивчиво сообщила, что муж отказался открывать двери и предложил ей отправиться туда, где она напилась. «Никого я не пущу», — ехидно сообщил он, покачивая пальцем. Ни мольбы, ни слезы не помогли. Валерик решил таким способом продемонстрировать, кто в доме хозяин. К тому же, чтобы открыть дверь ему пришлось подняться с дивана, так как родители уже спали. А этого Филиппов ветреной супруге простить не мог.

Тане, которую Ларич почему-то прозвал «Покемоншей» домой тоже не хотелось, родители не одобряли употребление спиртного, так что проще было предупредить их, будто она осталась ночевать у одной из подруг в Выхино, на окраине цивилизации. Короче, ночевать девушкам было негде, а вот мужского общества им захотелось с удвоенной силой.

Ветров и Ларич переглянулись. Судьба ночи была решена.

После этого Конева и Ветров уединялись периодически в офисе, когда выпадала свободная минутка. Роман из искрометного экспромта медленно превращался в некое подобие обязательной программы, которая начала постепенно угнетать обоих участников. Отношения медленно угасли, снова вернувшись в категорию «приятельски-деловых».

Нельзя сказать, чтобы в коллективе кто-то кроме Ларича точно знал об адюльтере. Но догадывались многие. К несчастью, в их число входил и Толик Бельченко, главный блюститель моральной чистоты и традиционных духовных ценностей. Такое плохо скрытое прелюбодеяние выбивало его из колеи само по себе. Но была и другая причина.

***

Анатолий

Толик Бельченко родился и вырос в небольшом военном городке под Москвой. Его родители готовили сыну судьбу военного. Стабильность и уважение: эти качества всегда ходили с советскими офицерами рука об руку. Отец Толика, вскоре погибший на одной из необъявленных войн между СССР и Штатами где-то в Африке, успел привить сыну любовь к дисциплине и чувство долга.

Скорее всего, из Бельченко получился бы превосходный солдат. Без искорки, но зато исполнительный и послушный, знаток Устава и апологет субординации. Но судьба распорядилась иначе. И не только с ним. Советский Союз перестал существовать. Сбережения доверчивых граждан, не умевших вкладывать деньги в оборот и запускать собственные бизнес процессы, превратились в голые бесплотные цифры. Цены поползли вверх, а зарплаты и пенсии вовсе перестали платить.

Анатолий бросил училище, когда до окончания оставался всего год. Парню нужна была работа, причем любая, смотреть на мучения матери он уже не мог.

Так и мыкался, то разгружая вагоны, то укладывая тротуарную плитку. И лишь по вечерам, когда городок засыпал, Бельченко погружался в мир, о котором мечтал. Мир книг. Справедливый, логичный, понятный, со своими морально-нравственными критериями, которые свято блюлись главными героями, а нарушителей рано или поздно ждало неминуемое возмездие.

— Сынок, тебе бы с девушкой какой познакомиться. — Причитала мать. — Время ведь идет.

— И куда я ее приведу? — Отвечал Анатолий вопросом на вопрос, оглядывая двухкомнатную хрущевку с ее изъеденными молью коврами и стареньким черно-белым телевизором. — Все девушки любят деньги. — Отрубил Бельченко. — Когда заработаю миллион, тогда и займусь поисками. И выберу ту, которая мне нравится, а не ту, которая согласится.

— Ой, сынок, — мать покачала головой, — смотри, чтобы тебя самого не нашли. Худо будет, если влюбишься и не будешь к этому готов.

Толик усмехнулся, еще не зная, что слова матери окажутся пророческими. И не в отдаленной перспективе, а уже на следующий день.

Он встретил ее на остановке. Надменный вздернутый подбородок, презрительно тонкие линии бровей и белокурые локоны. От таких девушек стоит держаться подальше, но именно к ним, почему-то, тянет сильнее всего.

Толик даже не заметил, как проехал свою остановку. Не задумался о праведном гневе прораба, который всегда штрафует опоздавших, а за неявку на работу может вообще уволить. Он смотрел в белокурый затылок, стараясь не выдать себя. Мысли путались, привычная картина мироощущения, где каждая эмоция лежит на отведенной ей полочке и дожидается своего часа, когда хозяин решит ею воспользоваться, рушилась со скоростью света. Света, который играл с ее волосами, путался в них, перекатывался по ямочкам на щеках и скрывался за воротником свитера, плотно облегающего точеную фигурку.

Толя все еще пытался мыслить логически объективно, прикидывая свои шансы.

— Раз она едет в автобусе, значит, не из богатой семьи. И парня бизнесмена у нее нет. Мужа, тем более, колец на пальцах хватало, но обручалки не наблюдалось. У меня есть шанс, есть, есть, есть…

Объективности этим рассуждениям явно не доставало, но Толик свято верил, что продолжает контролировать процесс. Наивный, он думал, что можно контролировать любовь.

Она работала в книжном магазине недалеко от метро «Сокол». Бельченко удостоверился в этом, лично прогулявшись между стеллажей и приобретя первую попавшуюся в руки книжку из исторического раздела. По иронии судьбы называлась она «Анатомия измены». Правда, описывались там вовсе не отношения между мужчиной и женщиной, а хроника предательства и убийства царской семьи, но знак заслуживал внимания, мигал красным светофором, гудел оглушающей сиреной, требуя задуматься. Да только Анатолий был не просто атеистом, который верит в добро и справедливость, но без всяких духовных штучек. Он был влюбленным атеистом. Поэтому единственный знак, который он заметил в то утро, выглядел как табличка с надписью: «Работаем с 9.00 до 20.00. Без перерывов. Выходной — воскресенье».

Сжимая в руках бесполезную книгу, Бельченко бросился к метро. Многое нужно было успеть, а времени почти нет. О работе он больше не переживал. Скажется больным, или придумает еще что-нибудь, главное, не упустить свой шанс.

Примчавшись домой, Анатолий вскрыл конверт, куда бережливо откладывал каждую лишнюю копейку, экономя буквально на всем. Они с матерью собирались сделать ремонт и купить новый телевизор, а заодно и стиральную машину — пожилой женщине становилось все труднее стирать вручную.

Сомнения подкрались неожиданно в виде тупой боли в сердце. Она усилилась, когда Толик отделил от толстой пачки несколько самых крупных купюр.

В мгновенье ока перед ним предстали два образа, две женщины, такие разные, разрывающие его естество напополам. У первой были больные усталые глаза и глубокие траншеи морщин, подрагивали руки, и не до конца разгибалось колено. У второй… У второй были прекрасные белокурые локоны.

— Хорошо, что мамы нет дома. — Толик вздохнул, облачаясь в свой единственный костюм, который купили по случаю еще тогда, когда думал, что закончит училище и продолжит путь отца.

— Не очень модный, зато добротный. — Бельченко снова вздохнул и перевел взгляд на похудевшую пачку купюр. — Хорошо бы гардероб обновить. — Но так далеко совесть зайти не позволила.

— В конце концов, по одежке только встречают, а провожают-то, по уму. — Успокаивал себя Анатолий, в одночасье превратившийся из монаха-отшельника в пылкого влюбленного, но еще не избавившийся от накопленных годами консервативных взглядов.

— Твоя вера в добро тебя погубит. — Частенько сетовала мать, удивляясь, как в сыне могут уживаться практичность и идеализм.

— Добро еще никого никогда не погубило. — Спорил Бельченко, зная, что ошибается.

В девять вечера с пышным букетом отборных роз он стоял через дорогу от книжного и нервно ожидал. Если белокурая нимфа выйдет сама, он сделает первый шаг. Но если поблизости нарисуется молодой человек, придется смириться, выкинуть из памяти, переломать свое чувство через колено. В тот момент он еще искренне верил, что способен на это.

Молоденьких продавщиц в большом книжном магазине было четверо, поэтому когда у входа появились двое молодых людей, шансы Бельченко сократились только наполовину.

Ребята, хотя и пришли по отдельности, поздоровались, как приятели и заговорили о чем-то, оживленно жестикулируя. Время от времени их разговор прерывали приступы громкого хохота.

На мгновенье Анатолий представил, как стоит рядом с ними, о чем-то рассказывает, смеется, советуется. В видении он был полноправным членом этой маленькой команды влюбленных юношей, ожидающих своих избранниц.

— Кстати оба без машин и одеты так себе. — Заметил Толя, отчего симпатия к незнакомым парням сразу усилилась. — Значит, не все девчонки в этом городе решили стать новыми русскими женами, остались еще те, кому достаточно просто любить и быть любимой.

Лицо Анатолия озарила блаженная улыбка, а потом на пороге появилась она.

Снежанна. Именно так звали его звезду. Впрочем, по-другому и быть не могло. Разве можно представить себе эти дивные белокурые локоны в комбинации с какой-нибудь Леной или Светой. Нет. На ум приходили только Лауры, Жозефины, Офелии. И вот теперь еще Снежанна.

Свое имя она сообщила не сразу, как не сразу взяла цветы. Толику понадобилось целых полчаса путаных объяснений, пока они медленно шли к станции метро. Парни, ожидавшие Снежанныных подруг, обогнали их еще на старте, на ходу заговорщически подмигнув Анатолию. Подруги напротив, не могли скрыть зависти, глядя на шикарный букет. Их «цветные» времена остались далеко в прошлом, а неромантичные бойфренды могли прийти разве что с пивом.

Все следующие вечера они проводили вместе. Днем Бельченко вкалывал на стройке, постоянно удваивая усилия. Работали по сдельщине, а запросы постоянно росли. Но, несмотря на героический труд, деньги таяли на глазах, пачка в конверте худела, превращаясь в сущий пустяк, а мать, которую поздние приходы сына взволновали не на шутку, никак не могла убедить его пригласить избранницу в гости.

— Нет никакой избранницы, — врал Анатолий, который раньше всегда был честен с мамой. — Просто работы много, да с ребятами иногда задерживаемся.

Женщина кивала головой, делая вид, что поверила. Но в сердце накапливалась необъяснимая тревога, росло нехорошее предчувствие: скоро случится что-то ужасное.

Снежанна постепенно привыкла к Анатолию, представившемуся ей курсантом последнего курса военной Академии. Он неумело соврал насчет отца-генерала, объясняя свою относительную свободу от казарменного режима. Разумеется, Толя собирался сказать девушке правду, но позже, еще не сейчас.

Они сидели в кафе, ходили в кинотеатры, и дважды она затянула его в ночные клубы, о внутренней жизни которых Толик раньше понятия не имел.

Несколько раз они целовались: он — неумело, но страстно, она — с равнодушием искушенной любовницы. Впрочем, равнодушия Анатолий не ощущал, в каждом ее слове, в каждом вздохе ему мерещилась взаимность.

О сексе, разумеется, разговоров не было. Толик даже не представлял, как она отреагирует, осмелься он предложить подобное до свадьбы. Снежанна эту тему вообще обходила стороной.

Затем строительную бригаду, где трудился Бельчнко, перевели на другой объект в дальнем Подмосковье. Для него это было страшным ударом, но уволиться теперь, когда денег стало не хватать уже на самое необходимое, Толя не мог.

Теперь они могли видеться только по выходным. И разлука пошла на пользу обоим. Он смог больше сэкономить, а в ней неожиданно появилась веселость, блеск в глазах и какая-то необъяснимая радость, сквозившая в каждом жесте.

Толя решил, что время пришло. Он признается во всем, расскажет о стройке, подмосковной хрущевке и престарелой матери. А потом попросит ее руки. И пусть Снежанна решает сама. Он был уверен: она согласится. Она не была уверена ни в чем.

Все случилось в понедельник. Толику удалось выпросить у бригадира отгул. На выходных они пахали сверхурочно, готовили объект к сдаче, так что он не смог вырваться в Москву и справедливо требовал отдыха. Бригадир нехотя, но согласился, хотя внутренне сгорал от желания задержать парня и загрузить его работой выше головы. Ему нравился трудяга-Бельченко, так что объяснить природу странных ощущений бригадир не мог, списывая все на тяжелое похмелье, не залеченное нужным количеством пива.

О своем приезде Толик не предупредил. Полдня он слонялся по ювелирным магазинам, выбирая кольцо. Такое, чтобы покорить возлюбленную, но при этом не пойти по миру окончательно.

Выбор был сделан в пользу тоненького золотого колечка, украшенного прекрасным голубым камнем. Оно выглядело одновременно трогательно-нежным и аристократично-величавым, то, что нужно для такой девушки, как Снежанна.

Снова, как в день их знакомства, он стоял через дорогу от магазина, сливаясь с деревьями. Нельзя попасть на глаза Снежанне или кому-то из ее подруг, с которыми он успел познакомиться. В принципе, девушка представляла его сотрудницам неохотно, словно смущаясь.

— Ревнует, как бы кто не увел. — Обрадовался Толик. — Переживает за меня.

И так же, как в первый день, у магазина толклись молодые люди. На этот раз четверо, и на этот раз — абсолютно незнакомые.

Четверо. Это число Анатолию совершенно не понравилось. Четверо парней для четверых молодых продавщиц книжного. Арифметически все правильно, вот только одна из них — его невеста.

Парни прикладывались лбами к витрине и активно обсуждали кого-то. Бельченко понадобилось тридцать секунд, чтобы перебежать дорогу и приблизиться к четверке почти вплотную. Они даже не заметили незнакомца, все внимание было сосредоточено на девчатах. Анатолий услышал конец разговора, который стал и его концом.

— Да, Светочка классная, но не дает. Я вчера ее крутил и так, и сяк, пока вы в парилке сидели. — Распинался длинноволосый юнец.

— А Юлька мне сразу дала, без разговоров. Грудь у нее, что надо. — Похвастался брюнет с ощутимым кавказским акцентом. — Жалко, что они со Светкой после этого отвалили, а то бы мы и ее обломали.

— Ну, ничего, оттянулись все равно по полной. — Блондин был самым высоким. Да и одет лучше остальных. — Когда Машка напилась и начала рыгать, я думал кайф обломался, но Снежка — просто звезда.

Толик замер, ему хотелось бежать, немедленно, чтобы не услышать продолжения, но ноги словно вросли в асфальт.

— Да-да. — Дружно закивали пацаны, вбивая каждый по гвоздю в гроб Анатолия, погребенного заживо в трех метрах от них. Он даже перестал маскироваться, делать вид, будто разглядывает яркие бестселлеры, выставленные в витрине для всеобщего обозрения.

— Когда нам так фартило? — Блондин развел руками. — Нет, ну была та соска из Царицына, которую Русик с Гошей отымели, но чтобы четверых сразу.

— Да еще и по нескольку раз. — Восхищенно добавил кавказец.

— Мне вообще показалось, что она голодная. Мужика, наверное, пару лет не было. Странно, классная ведь подруга. — Вступил в разговор последний из четверки, ранее молчавший. — Она такое вытворяла, завелась, с пол оборота. А орала как!