Зёрна зла
Эта история началась осенью 1942 года, к тому времени западные районы Калининской области ещё находились под оккупацией вермахта. В одном из них, среди глухих лесов, затерялась деревня Дербиха, в которой проживала семья Масловых. У Захара и Марии было девять детей. Старшие, Макар и Борис, ещё до войны были призваны в ряды Красной Армии, третий сын — Максим, за неделю до описанных мной событий ушёл в лес к партизанам. С родителями оставались Семён, которому на днях исполнилось восемнадцать лет и пятеро младших — один меньше другого.
Когда в деревню пришли немцы, перед жителями встал выбор, кого назначить старостой. Если желающих не находилось, как правило, присылали чужого, не местного, что только ухудшило бы и без того незавидное положение крестьян. Поэтому на сельском сходе выбрали Захара, который вроде как и должен был прийтись по вкусу новой власти.
До революции Захар Матвеевич был в числе зажиточных селян из рода панцирных бояр. Имел домашний скот, пашню и большой плодовый сад. Во время становления советской власти в колхоз не вступал, даже вырубил все яблони в своём саду, чтобы не платить налоги Советам, пустил под нож весь домашний скот, оставил только коня и берёг его, как зеницу ока. От выселения в отдалённые земли и раскулачивания Захара спасло только вступление супруги Марии в колхоз. Ну, а так как Захар Матвеевич был обучен грамоте, ему пришлось работать в коммуне писарем. Такие вот времена были непонятные. Злые языки шептались, мол, став старостой, Маслов вернёт всё своё потерянное с лихвой да будет служить немцам, как верный пёс. Однако лишь единицы знали, что Захар имел прямую связь с партизанами «Чкаловского» отряда, передавал информацию, снабжал продовольствием, фуражом, одеждой. Поэтому командир партизан Сергей Дмитриевич Пенкин не испытывал особой радости, когда в его отряд пришёл сын Захара Максим. Своим поступком юноша поставил под угрозу существование налаженного канала связи. Ведь за такое старосту по голове не погладят.
Опасения Пенкина оказались не напрасны, полицай Игнат Гордеев написал донос на старосту, намекая на его связь с партизанами — мол, Захар плохой хозяин, раз сына не удержал, а может даже и сам его отпустил.
Фашисты очень серьёзно относились к любого рода доносам, даже анонимки проверяли тщательно и по несколько раз. Население держали в строгом повиновении и сурово карали даже за малейшую провинность.
Маслова доставили в комендатуру, где жестоко избивали трое суток. Его оставили в живых, но поставили перед ним обязательное условие: Захар должен был прилюдно осудить поступок старшего сына, а младшего — Семёна, отдать на службу в полицию, в противном случае вся семья подлежала расстрелу.
Уходить в лес с малыми и грудными детьми не представлялось возможным. Кроме того, за такой поступок немцы могли не только сжечь всю деревню, но и покарать родню в соседних сёлах. Поэтому очень скоро в районе появились оккупационные листовки с призывом старосты Маслова не оказывать помощь партизанам, а Семён, надев ненавистную форму полицая, был направлен в охрану железнодорожного моста на дороге «Невель — Полоцк». Конечно, после этого по округе начали ходить разные слухи. Захар Матвеевич всё чаще ловил презрительные взгляды односельчан, но на этом беды Масловых не закончились. Спустя месяц, в ходе карательной операции «Клетка обезьян», у деревни Червоеды, полицаями был схвачен Максим. Его не расстреляли только потому, что немцы задумали сделать показательную казнь в Дербихе.
Лупцованного деревянными палками юношу, в изодранном, пропитанным кровью исподнем белье, босого и еле стоящего на ногах, пригнали к отчему дому. Гордеев советовал повесить Максима у хаты старосты, но командир айнзацгруппы обер-лейтенант Шторк распорядился сделать виселицу у сельской конторы, в центральной части деревни возле пожарного рельса. На казнь приказано было явиться всем жителям деревни.
Максима заперли в хлеву ближайшей к конторе хаты, выставили охрану. Позже к нему посадили младшего брата Семёна (опасались, что сбежит), ему отводилась роль палача, который выбьет табурет из-под ног партизана. Идея Гордеева назначить брата исполнителем приговора понравилась немецкому офицеру. Шторк предвкушал резонанс этой устрашающей новости, которая заставит многих людей в районе отказаться от идеи помогать партизанам.
Всю ночь младший брат сокрушался о выпавшей на его долю участи. Братоубийство — один из самых страшных смертных грехов. Семён проклинал лютого изувера Игната. Причина их неприязни была всем известна и жила через три дома от Масловых. Это — Шурка Устинова, которая дала «от ворот поворот» назойливым ухаживаниям этого тридцатилетнего дылды и выбрала молодого, красивого ровесника.
Максим понимал, что Сёмку после казни проклянут в округе, а если откажется, всех Масловых повесят там же. В любом случае у Гордеева теперь уже не будет преграды к Шурке.
Решив как-то отвлечь младшего от горьких мыслей, старший рассказал о своей любимой — Яне Стоцкой, что жила в Червоедах, и просил Семёна позаботиться о беременной зазнобе. Уверял брата в мудрости односельчан, которые всё поймут и не станут осуждать. Просил передать поклон родителям и просьбу простить его за то, что накликал беду на семью.
Утром крепко подморозило и дорожная гвазда покрылась ледяной коркой. Максима вели четверо полицаев, тянули за веревку с петлёй на шее, а Гордеев одергивал её с силой каждый раз, когда Маслов спотыкался о застывшие комья грязи на дороге. Поодаль за ними шёл понурый Семён, вид у него был мрачнее тучи.
У сельской конторы уже робко поёживались жители Дербихи, старались держаться семьями, близко к виселице не подходили. Когда партизана подвели к шибенице, Игнат перекинул конец линька через перекладину и с силой потянув за него, заставив Максима встать на табурет. Мария громко запричитала, прижимая к себе детей. Захар с горечью смотрел на эту страшную картину и до хруста сжимал кулаки, стараясь встретиться взглядом с сыном. Взвод немцев стоял у конторы полукольцом, держа оружие на боевой изготовке. Шторк взмахом руки позвал к себе Семёна, что-то сказал ему, а затем указал пальцем на табурет. Спрятав руки за спиной, немецкий офицер сделал полуоборот в сторону старосты, но Захар смотрел только в сторону сына. Их глаза встретились за секунды до рокового момента.
Когда табурет упал, и тело партизана забилось в смертельных конвульсиях, Гордеев подбежал к Шторку и что-то ему сказал. Немец не спеша подошёл к Семёну, размахнулся и… похлопал его по щеке. Затем обнял за плечи и приказал солдату с фотоаппаратом сделать снимок.
Зёрна зла были брошены в землю.
В ответ на показательную расправу партизаны провели многочисленные акции возмездия против гитлеровцев: взрывали мосты, пускали эшелоны под откос, нападали на немецкие гарнизоны. Командование вермахта стянуло в район моторизованные соединения, артиллерию, танки, прибыла охранная дивизия «Рихтер». В ходе карательных операций «Зимний лес», «Зимнее волшебство», «Шаровая молния» в районе были сожжены и разграблены сотни населённых пунктов, тысячи людей были убиты, угнаны в лагерь смерти «Саласпилс».
Жители Дербихи разделили печальную участь Хатыни, лишь единицы успели спастись. Осталась жива и Александра Устинова, её спас Семён, который за пару часов до страшного события прибежал в деревню предупредить сельчан. Ему не поверили.
Захар и Мария Масловы не смогли вырваться с детьми из плотного кольца карателей группы Шевелеры, окруживших деревню, семью вернули и сожгли в родном доме. Весной 1943 при атаке партизан на железнодорожный мост, в деревне Железница, Семёна убили. Не вернулись с войны и Макар с Борисом. Но роду Масловых суждено было продолжиться. Яна Стоцкая родила сына и назвала его в честь погибшего отца Максимом. За связь с пособниками фашистских оккупантов Шура Устинова была осуждена и отправлена в ссылку, из которой вернулась только в 1953 году с десятилетним мальчуганом по имени Семён.
Много воды утекло с тех пор. Мальчишки выросли и обзавелись семьями, но лютая ненависть Максима к Семёну с течением времени переросла в настоящую вражду поколений между родственниками и не давала даже малейшего шанса на примирение. На рубеже столетий в сёлах люди начали собирать деньги на восстановление храма. Михайловская церковь была закрыта ещё с тридцатых годов прошлого века. После войны её почти всю разобрали по кирпичику. Строили новые дома в деревнях, а в них из этого кирпича ставили печи. Получается, брали у Бога взаймы, а теперь решили вернуть долг сторицей.
Храм восстановили за три года. На его освящение приехал епископ, а с ним и новый настоятель прихода — отец Даниил.
На первую службу народ собрался со всей округи. Священник читал проповедь «О пшенице и плевелах» от Матфея. Подробно объяснял всё прихожанам, а в самом конце коснулся трагедии семьи Масловых и сказал, что его долг — смыть с Семёна клеймо братоубийцы. Во время той казни младший брат не выбивал табурет из-под ног Максима. Старший соскользнул сам, специально. Это очень хорошо видел Гордеев, поэтому он сразу поспешил доложить об этом немецкому офицеру. Шторк хотел избить Семёна и тут же повесить рядом с братом, но тогда бы его дьявольский план рухнул. А так, через оккупационные листовки, народ устрашили, что виновных в связях с партизанами будут казнить их же родственники.
Когда у священника спросили, откуда он знает об этом, Даниил ответил, что родился недалеко от Воркуты, в глухом посёлке, где после отбытия каторги поселился его отец Игнат Гордеев, грехи которого ему придётся всю жизнь замаливать перед людьми и Богом.
15.01.2020г.
Афганистан. Начало
Из воспоминаний полковника в отставке
Петра Ивановича Черткова
В декабре 1979 года я находился в отпуске на Невельщине. 16 числа мной была получена телеграмма от командования части, где мне предписывалось срочно явиться в расположение своего полка. Прервав отпуск, мы с супругой Татьяной и ребёнком отправились в Термез — самый южный город Узбекистана, ведь именно там располагалась 108-я дважды Краснознамённая «Невельская» мотострелковая дивизия. Впоследствии, именно она была первым воинским соединением Советского Союза, которое входило в Афганистан в начале войны. Конечно, кто-то поспорит и скажет про группу «Альфа» или вспомнит «мусульманский батальон», который был заброшен в Афган ещё в апреле 1979 года, но у них были совершенно иные задачи, о которых более существенно смогут рассказать историки спецслужб.
Мы догадывались о причинах столь срочного вызова. На нашей приграничной территории обстановка была неспокойной уже несколько месяцев, если быть точным, то с июля 1979 года, когда в части стали поступать разношёрстные призывники середины лета. Они проходили ускоренный курс молодого бойца и принимали присягу уже в конце августа. В дивизию прибывало вооружение, личный состав, техника. Хайратон принимал самолёты с авиабомбами. Шло накопление арсенала. Всё это было неспроста. Да и поезд, на котором мы ехали, после остановки в Волгограде, стал постоянно задерживаться на промежуточных станциях, пропуская на юг воинские эшелоны.
Термез был напрочь забит военными. Личный состав ходил по улицам с боевым оружием — неслыханное дело по тем временам. Нам всё стало ясно — будет война. Забегая вперёд, скажу, что официальная версия ввода советских войск в Афганистан, которую доводили до личного состава работники политотделов, звучала приблизительно так: «С запада Иран, а с юга и востока Пакистан вводят в Афганскую республику свои войска, чтобы задушить политику дружественной СССР Народно-демократической партии Афганистана, пришедшей к власти в результате Саурской революции в апреле 1978 года». О том, что в Афгане идёт гражданская война, мы узнали много позже. По сути, это была война этнических кланов, которые не могли договориться между собой и постоянно враждовали друг с другом. Кто-то из них принимал нас радушно и даже дружил, а кто-то оказался непримиримым врагом шурави.
Ворота части были распахнуты настежь. На плацу летали бумажки. Вокруг ни единой души. И эта гнетущая тишина рождала в груди тревожное беспокойство за наше непонятное будущее.
В здании КПП послышался храп спящего человека. Это был начфин Уктам Ака, узбек по национальности, его предупредили, что я приеду. Он и сообщим нам, что весь личный состав дивизии выдвинулся на полигон в Учкызыл, располагавшийся в семнадцати километрах от Термеза.
Меня же терзала мысль — куда определить семью. Отправились в гостиницу, но там ответили, что у них генералы в коридорах квартируют, всё забито до отказа. Делать нечего, пришлось вернуться в часть. Комнаты, а тем более квартиры у меня тогда не было, я жил в каптёрке расположения роты, поэтому говорю своей Татьяне: «Давайте вещи в руки и на поезд, поедете назад, война начинается». В этот момент к КПП подъехал ЗИЛ, на котором приехал старшина моей роты, за продуктами для батальона. Он с семьёй снимал небольшую комнату в городе и предложил моих определить туда же. У него жена и двое детей ютились на десяти квадратных метрах, а теперь к ним добавилось ещё двое. Через несколько месяцев командование выделит нам трёхкомнатную квартиру на две семьи (делите, как хотите, называется), а пока пришлось довольствоваться этим, и я со спокойным сердцем отправился в полк.
К моему прибытию состав роты был уже укомплектован на 100%, но самое смешное было в том, что это были «партизаны» — резервисты, пребывавшие в запасе, и учётные воинские специальности у них были: контроллёр, контроллёр КПП и т. п. То есть, это были военнослужащие внутренних войск, которые охраняли тюремные зоны и которые вообще не имели представления о пехоте. Главное их преимущество было в том, что они были мусульманами (узбеки, таджики, киргизы) и понимали язык населения сопредельного государства.
Время «Ч» было назначено на 15 часов 25 декабря 1979 года. Кстати, в армии не говорят ноль-ноль, поэтому, когда я смотрю фильмы или читаю книги и нахожу такое выражение, то с огромной иронией понимаю, что автор дилетант и ничего не знает о службе в армии.
Накануне всем военнослужащим выплатили денежное довольствие за два месяца вперёд. Такие приличные деньги мне были ни к чему, а семье надо было на что-то жить, и я решил отвезти их в Термез супруге. Когда сослуживцы узнали, что я еду в город, то решили передать со мной деньги своим родным. Но денег оказалось настолько много, что их попросту невозможно было распихать по карманам. Пришлось взять каску и складывать наличность в неё ворохом. Сюда же кидали записки с суммами и адресами родных. Мне дали водителя на санитарной машине, и под вечер мы уже были в Термезе, но оказалось, что мой водитель родом из какого-то местного кишлака и совершенно не знает города, да и я изучить его ещё не успел, так как был переведён сюда несколько месяцев назад из Западной группы войск в Германии. Когда мы с горем пополам отыскали пару адресов, я понял, что мне понадобиться недели две, чтобы развести деньги по семьям сослуживцев. В час ночи мы нашли дом, где проживала моя Татьяна с дочкой. Естественно в это время все уже спали. Пришлось лезть через забор и стучаться в дверь пока не разбудишь. Я передал женщинам деньги с записками и адресами, и сказал: «Девчонки, поступайте, как хотите. Хотите, ищите всех, а хотите оставьте деньги себе — война всё спишет». До утра мы сидели на крыльце, разговаривали. Собственно вот так и попрощались.
В нескольких километрах от Термеза стоял наполовину построенный мост через Амударью. В его продолжение были сооружены понтоны, по которым мы и входили в Афганистан. Первые потери наших солдат были здесь, на этой переправе. В авангарде колонны шла боевая разведывательно-дозорная машина (БРДМ), под ней сорвало один из понтонов, и вместе с экипажем машина ушла на дно реки, причём довольно быстро. Чтобы избежать подобные потери личного состава, командованием были вызваны речные буксиры, которые упёрлись своими носами в мост и держали составные части понтонов, пока по ним шли наши войска. За буксирами ещё такие огромные буруны были — впечатляло. Рота, которой я командовал, была в передовом отряде 180-го полка, и переправилась на афганский берег только в 18 часов. Кстати, совсем забыл сказать, в нашем округе не было понтонов, и первоначально, войска собирались переправлять на баржах, но когда посчитали, что дивизия переправится на тот берег только через неделю (что лишало смысл операции), то вызвали понтонно-мостовой полк откуда-то из Сибирского военного округа (или из другого — не помню). В общем, по первоначальному плану, мы должны были входить в Афганистан ещё до 20-го декабря, но так как у нас не было понтонов, командованию пришлось менять сроки ввода.
Неразбериха в начале войны всегда присутствует. Перед входом, боеприпасы были уложены в магазины, но магазины находились в ящиках, а те лежали на БМП. Боеприпасы раздавать бойцам? Немая сцена. Через полчаса приходит ответ: да, боеприпасы раздать. Хорошо, раздали. Рота маленькая, но в роте 36 пистолетов: офицеры, прапорщики, механики-водители, пулемётчики — все должны быть с пистолетами. Пистолеты раздавать? Опять немая сцена, и опять через полчаса приходит команда — раздать. Теперь гранаты. Что делать с гранатами? Никто не знает. Опять запрашиваем командование. И опять через полчаса приходит команда — раздать. И так далее по всем пунктам, то есть чувствовалось — собрались воевать.
А самое смешное, что буквально за полчаса до входа на мост, приходит указание: срочно сдать списки военнослужащих в трёх экземплярах: Ф.И.О., год рождения, кто — откуда и т.д., с указанием номера военного билета и указанием номера боевого оружия. Как? Вот как это можно успеть сделать за 30 минут? Я думал, дня два будем писать, ведь писаря в роте нет, печатной машинки тоже нет. Ну, ладно, разорвали тетрадь в 96 листов, раздали по отделениям, где каждый боец своим почерком написал требуемые данные. Собрали воедино. Отнёс командиру батальона. Сдал. В итоге, как оказалось, эти списки вообще никому нужны не были, делалось так, для галочки. Мы должны были их сдать пограничникам, чтобы у них были данные — сколько вошло, с каким видом оружия и т. д. Но, оказалось, что пограничникам эти списки — ни к селу, ни к городу. Когда мы подошли к границе, около пограничного столба, перед контрольно-следовой полосой, которую мы попросту раздавили, на табуретке сидел пограничник в звании капитана. То ли он был с перепоя, то ли жара на него так подействовала — я так и не понял, но он дремал. Я потрепал его за плечо и спросил: «Куда списки?», он очнулся, взял бумаги, повертел их в руках и бросил под свою табуретку.
Входили на афганский берег — начинало темнеть. Не прошли и километра, как первое, что мы увидели это движущуюся нам на встречу странную машину. Передок у неё был от ЗИЛа, а кузов из дерева. Причём кузов раза в два был выше кабины. Он был весь расписан яркими красками. На нём висели картины с разными птицами, цепочки, зеркальца, фонарики, кисточки и всё это так гремело, что мои бойцы прозвали данное чудо техники — бурубухайка. Так это название впоследствии и прижилось. Таких машин было очень много, а самое интересное, что те, кто был в Афганистане, могли встречать и такую картину: салон пассажирского автобуса полностью набит стадом овец, а весь народ висит на окнах и сидит на крыше.
Ну, так вот, когда мы встретили свою первую бурубухайку, командир машины Шура Балобежин говорит мне: «Командир, цирк едет». Отвечаю: «Понятно, страна интересная». Спустя некоторое время встречаем ещё одну бурубухайку. Теперь уже я говорю Шуре: «Ещё один цирк?» Он отвечает: «Наверное, отстала от первой». Но, когда мы встретили третью и четвёртую похожие машины, то поняли, что они здесь все бурубухайки.
Всю ночь мы шли маршем до Пули–Хумри, где встали на дневной и ночной отдых. Впереди был перевал Саланг. Мою роту поставили в боевое охранение, и нам пришлось окапываться. Тут произошла интересная история. Часть колонны попала на хлопковое поле, а часть — на сухой ручей и горы. БМП в котором я находился, пришлось окапывать в каменисто-песчаном грунте. Нам надо было сделать укрытие для машины, построить командно-наблюдательный пункт роты и вырыть отход сообщение. Когда мы втроём (я, командир машины и механик водитель) всё это сделали, то свалились как подкошенные. И вот, лежим на бугре, руки все в мозолях, а Шура и говорит:
— Командир, я заканчивал учебку, а там такой сержант был… Думал, приду из Армии, поймаю его и буду целый день бить ему морду… А теперь думаю, приду, куплю ящик коньяка и пока он его весь не выпьет — я от него не отойду, за то, что так научил меня копать окопы.
Следующую ночь мы шли через Саланг. Лишь утром вышли из туннеля и тут я глянул вниз — мамочка родная! Внизу лежало множество таких маленьких машинок, словно муравьи. Стало не на шутку страшно — не приведи господь сорваться (впоследствии мне пришлось проходить через перевал девять раз).
27 числа мы подошли к Кабулу. Слева виднелся аэродром и наши самолёты, спуск и уже внизу столица Афганистана. Здесь мы и заночевали. Утром 28-го декабря я получил задачу выйти на Газнийскую дорогу и поменять там десантников. У дороги стоял афганский танковый батальон Т-55. Нам предстояло его охранять, чтобы они не вздумали часом выступить против наших войск. Рассредоточились. Через некоторое время к нам подошёл старший лейтенант, который был советником при замполите афганского батальона. Представился. Я ему говорю:
— Слушай, если вы заведёте машины, то у меня приказ — жечь танки. Но, мы ведь оба понимаем, что дюжина БМП не сможет что-либо противопоставить тридцати двум танкам. Вы нас за две минуты раздавите.
— Не переживайте. Бойки с пушек и затворы пулемётов мы уже давно сняли. Всё под контролем. Вам надо познакомиться с ними, прийти в гости, чтобы я вас представил офицерам.
Ну, раз надо так надо идти. Вопрос к кому? Друзья они или враги — мы не знаем.
— Ну, что, Шура, пошли в гости. Возьми из сухпайка пять банок тушёнки — с пустыми руками идти нельзя. И вот ещё что — мне руки в карманах держать нельзя — это не уважение, поэтому, бери гранату в левую руку, вынимай чеку и держи её в кармане. Автоматы не берём, у нас пистолеты есть, но держим их в кабурах.
Пришли. Познакомились с офицерами. Некоторые из них даже по-русски слова знали. Афганцы накрыли стол и поставили «кишмишовку» — самогон из изюма, достали пару бутылок бренди местного разлива. Чокнулись, выпили по рюмке. Я достал наши консервы, открыл. Угостились. Понравилось. Выпили по второй, третьей. Всё нормально. И тут, один из афганцев сощурился, что-то посмотрел на столе, окинул нас колючим взглядом и бегом на улицу. Повисла пауза недоумения… Слышим — блюёт. Через пару минут офицер зашёл. Вытирая ладонью рот обжог нас взглядом, потом посмотрел на своих, что-то сказал им и те, как ужаленные, выскочили в тот же миг из помещения. Мы остались вдвоём с советником. На улице были слышны рвотные позывы хозяев стола. Начавшееся праздное настроение улетучилось и стало как-то не по себе. Спрашиваю:
— Что случилось?
— Не знаю. Что-то им плохо стало.
Мы взглянули на банки — может, какая просрочена? И увидели, что на одной из них осталась этикетка, а там красуется такая маленькая, розовая голова свиньи. Стало далеко не до смеха… Пришлось быстро убирать свинину со стола. К нашему удивлению, когда афганцы вернулись, то ничего нам не сказали. Забегая вперёд, скажу, что я с ними потом крепко подружился. Хорошие ребята оказались! Ну, а чтобы исправить получившийся конфуз, я пригласил этих офицеров–танкистов к нам в расположение, на встречу Нового — 1980 года.
Пригласить-то пригласил, но вот куда? У нас ведь даже палаток не было. Обустраивались, кто как мог. Я к комбату — надо палатка, гостей встречать, чтоб не стыдно было.
31 декабря привезли мне палатку и печку, а земля-то уже промёрзшая была, кругом камень — куда её поставить? Кое-как растянули, привалили концы камнями. Печка задымила во все щели, внутри стоял сизый дым, хоть топор вешай. Это надо было видеть.
Пришли два афганца. Что им подарить? Надо же не то, чтобы опростоволоситься, а чтобы к месту и на долгую память закрепить интернациональную дружбу. Решение нашлось. Нам, буквально, на днях выдали новые меховые шлемофоны, очень хорошие и тёплые. Как от сердца отрывали! Но, ведь и подарок должен быть дорогой — восток дело тонкое. Ну, вот, значит одному — командиру танковой роты Абдул Маджору, я подарил шлемофон и флакон шипра, а другому — начальнику штаба Абдул Вахиту, достались шлемофон и цветные карандаши (пузырька шипра больше не оказалось). Смотрим, а у них какое-то недовольство между собой начинается, заспорили. Я даже нашего переводчика вызвал, чтобы понять, о чём разговор. Оказывается, одеколон это очень ценная вещь! И даже шлемофон не надо. Пришлось срочно искать что-то похожее по всей роте. Нашли. У взводного Морозова был маленький и к тому же, начатый флакончик «Гвоздики». Добавили туда немного воды. Подарили обделённому начштаба и всё сразу как-то устаканилось. Весёлые ребята! А какие наивные — просто нет слов. Где-то, через неделю после Нового года они пришли ко мне в гости. Мы уже обжились тогда. Мне основательно закрепили палатку, а солдаты для себя нашли кирпич-сырец, поставили трёхстенок, накрыли брезентом и печку туда. Ну, так вот, стоят эти двое передо мной и сияют, как новые рубли. Столько радости принесла им покупка чёрных, как смоль, кроличьих шапок, что плотно сидели на их головах. Они были очень довольны тем, что приобрели их по дешевке, по 100 рублей за штуку. Когда я увидел на болтавшихся бирках цену — 9 рублей 60 копеек, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не расстроить своих афганских друзей раскатистым смехом.
Ночью все проснулись от грохота выстрелов. Выбежав из палатки, я увидел напротив КПП танкового батальона горящий Т-34. Вдали виднелось тоже два пылающих объекта, но что там пылало, разобрать было невозможно. Я своим:
— К бою!
Прыгнув в машину на командирское место включаю ТПКУ (танковый прибор командирский управления) и вижу, что по перекрёстку бегают какие-то люди. Выстрелов нет, но поднялась суматоха, народ мечется туда-сюда. Командую Шуре:
— Кумулятивный! — и тут же снаряд пошёл с контейнера в ствол, — Готово!
Командую механику: «Заводи!» — а в ответ тишина. Огляделись, а механика то нет. Как так?
— Шура, где Букаев?
— Да хрен его знает. Бежали к машине вместе.
— Что будем делать?
— Давай я на место механика, — вылезаю из БМП, — Букаев! — кричу, — Букаев, мать твою!
И тут из темноты выходит наш механик с пистолетом в руке.
— Ты где был? — спрашиваю на крик.
А он мне в ответ:
— Аааа я подумал, что сейчас всё равно нашу машину из танка сожгут, чего всем сразу погибать, так хоть я один останусь, похороню вас.
— Садись на место, паразит! — командую Букаеву, — а сам в душе смеюсь — киргиз бляха, ну что с него взять.
— Заводи!
Мотор мигом взревел. Шура кричит:
— Командир, что делать?
— Стоять и ждать! Надо оценить обстановку.
Пытаюсь выйти на связь с полком. Тишина. Ночь, понимаешь ли. Я в открытый эфир:
— Кто меня слышит? Кто слышит? Срочно выйти на связь! Бой! Бой! У нас бой! Отзовитесь.
Ответил какой-то боец из первого батальона:
— Что там у вас?
— Срочно связаться с полком! Командиру полка — на газнийской дороге идёт бой!
— Шура, берём автоматы, гранаты и в разведку. Пёхом.
Не доходя метров пятьдесят до перекрёстка — выпускаю ракету. Стоящие там люди вскинули автоматы:
— Дреш! (Команда стой — по афгански)
Остановились. Ждём. И вдруг голос советника танкового батальона:
— Командир, ты?
Говорю: «Я»
— Подходи.
Подошли, смотрим. Стоят бойцы–танкисты и ещё какие-то непонятные военные. Тут же оружие на земле валяется, но немного. Спрашиваю:
— Что случилось?
— Да, хрен его знает, — отвечает советник, — какая-то танковая колонна пошла ночью на Кабул. Мы срочно поставили бойки, прицелы на три танка. Три выстрела, и как по науке: первый, последний и посередине. Горят, а колонна стоит, стреляй как в тире. Пленные ничего сказать не могут. Не знают — зачем, куда и почему пошли ночью.
Уже потом, на утро, нам объясняло командование, что они, якобы, шли в Кабул на ремонт. А вот почему решили ночью отремонтировать целый батальон Т-34 ответить не смогли.
Как там дальше с ними было — не знаю, другие разбирались. Их развернули, а нам пришлось убирать подбитые тридцатьчетвёрки с дороги, ведь афганцам, которых мы охраняли, было запрещено заводить танки. Ох, и намаялись мы тогда. Я-то по своей наивности думал, что это не сложно. Т-34 весит 28 тонн, а моя БМП почти четырнадцать. Сдвинуть на нейтрале можно, но надо знать как! Мы все крюки на машинах оборвали, пока нам не подсказали, что сцепление у Т-34 выключается только при включенном двигателе. А как их завести, если они подбитые? В итоге, пригнали откуда-то тягач, он их и убрал.
Вот так, вкратце, и прошли наши первые дни. Впереди были долгие месяцы постоянной боевой готовности, сопряжённые с участием в рейдах, зачистках, переходах и прочих спецоперациях. Но я расскажу об одной, за которую, был награждён своим первым боевым орденом «Красной Звезды».
Дело было в провинции Логар. В семи километрах от кишлака Бараки Барак дорога уходила в предгорье и упиралась в козью тропу. Накануне в этой местности моя рота уничтожила 25 духов и, прибыв сюда на следующее утро мы увидели, что тела моджахедов были накрыты какой-то пеленой и обложены камнями — значит где-то рядом находились другие душманы. При подходе к тропе, справа от колонны роты, метрах в пятидесяти разорвалась мина, непонятно кем и откуда выпущенная, и мы начали разворачиваться в боевой порядок. Впереди был небольшой перевал, а значит, чтобы выжить при боестолкновении, нам было необходимо занять его высоту с обеих сторон. Оседлав высоты, мы увидели ущелье, в котором стоял караван, растянувшийся на 1,5 километра. Доложив командиру батальона обстановку и вызвав подкрепление я приказал отделению АГС (автоматический гранатомёт станковый) открыть огонь по голове каравана, миномётная батарея ударила в его центр, а подошедшая вертолётная пара в хвост, чтобы духи не смогли отойти назад. Завязался бой. Несмотря на многочисленность бандитов, шансов у них не было — мы занимали господствующие высоты. В результате боя, моя рота понесла минимальные потери — был ранен пулемётчик, рядовой Ильенко. Нам досталось много трофеев: различные виды стрелкового оружия, мины, наградные пистолеты, бинокли, спальные мешки, одежда, обувь, медикаменты и многое другое.
Эта операция лишь маленький эпизод той войны, которую кто-то называет странной, ненужной или неоднозначной. Но сейчас, спустя четыре десятка лет с момента её начала, мы как никогда понимаем, что зло следует уничтожать в зародыше и причём, на далёких подступах к своей родной земле.
Кстати, я не напрасно упомянул в начале рассказа «Невельскую» дивизию, ведь через неё прошли очень многие невельчане советской поры. Представьте себе, она существует до сих пор! Правда состоит теперь, вернее входит в состав Вооруженных Сил Республики Узбекистан, но отрадно то, что даже в настоящее время она продолжает носить прославленное и легендарное имя — «Невельская».
25.12.2021г.
Хромосома воспитания
«Выбор целей воспитания
не может быть случайным»
Однажды мне посчастливилось взять интервью у действительного члена Петровской академии наук и искусств А. И. Андреева-Снегина. Наш разговор состоялся накануне нового учебного года и был посвящён образованию. Александру Ивановичу было чуть более семидесяти лет, в прошлом он офицер пограничник, а теперь известный на всю страну художник-график, академик ПАНИ, член Союза художников России. Подумать только, его восемьдесят гравюр хранятся в «Третьяковской галереи»! Но кроме всего прочего, этот человек два десятка лет был простым учителем рисования в средней школе.
Разговор был долгим, открытым и увлекательным, но я хочу рассказать только его основную часть, которую мы затронули в беседе не случайно — воспитание в школе.
— Александр Иванович, а сегодня пошли бы работать в школу?
— Упаси Бог, — серьёзно ответил художник, — хотя предложения были. Но нет, категорически нет. Ты понимаешь в чём собственно дело? Я воспитан по другому, меня учили не так как сейчас, а совсем иначе. Воспитание — это передача накопленного опыта, этики поведения, знаний, умений, нравственных норм от старшего поколения к младшему. Если я начну учить так как нас учили, меня в лучшем случае уволят по-тихому, а в худшем только тюрьма. Ты посмотри, что в школах твориться, ученики преподавателя «в грош не ставят», могут урну на голову одеть, матюгами направо-налево бросают, а чуть что не так, на «горячую линию» звонят, папам, мамам, ГОРОНО и т. д. В школу не за знаниями идут, а чтобы повыпендриваться друг перед другом. У кого круче телефон, портфель, одёжка. Разве раньше так было? Нет. А всё почему? Потому, что раньше приоритет воспитания строили на интересах общества и только потом была личность.
Вот я приведу тебе пример из своей жизни. Когда я учился в школе, директором у нас был отставной майор, ветеран Великой Отечественной Войны, орденоносец, разведчик Павлов Иван Васильевич*. У нас в классе шебутных было трое: Павлик Михайлов, Гена Селезнёв и я. На партах имена вырезали, смеялись по чём зря, курили, опаздывали на уроки, с «пугачами» шорох наводили. В общем шило в одном месте, а не дети. Так вот, директор за то, что мы так дерзко себя вели и мешали другим учиться, вызвал нас как-то к себе в кабинет. Для нас это было уже страшно.
В приёмной сидела секретарь, у стола которой мы выстроились в шеренгу и стояли затаив дыхание, слыша как бьётся сердце у соседа. Вышёл Иван Васильевич и молча, своими огромными пальцами, брал каждого из нас за чупрун на голове и затягивал к себе в кабинет. Помню там стоял длинный дубовый стол, с которого до самого пола свисал столешник с бахромой, много стульев, зеркало, портрет генсека КПСС, а у двери напольная вешалка, за которой на гвоздях висели огромные, литые, чёрные калоши с красной байковой подкладкой внутри, производства Ленинградской фабрики «Красный треугольник». Мы опустили долу глаза и пошмыгивая носом ждали экзекуции. Директор потянулся за калошами и тут, Генка быстро сообразил что к чему, и нырьк под стол. Павлухе досталось с притирочкой, так как он то же рванул следом под скатерть. Ну а я получил по полной, с оттяжкой. Василич согнул меня пополам, чуть ли не в салазки и с размаху калошем по заднему месту. Там калоша была размером с мою задницу! Мне показалось будто в меня тепловоз въехал. И от этого шлепка я как пуля влетел под спасительный стол. И вот сидим мы втроём и ревём навзрыд, а директор стол отодвигает и достаёт каждого за чупрун. Мы кричим, что не будем больше никогда хулиганить, обещаем учиться на одни пятёрки, а он нас калошем ещё и ещё. И главное, всё молча, ни одного слова не проронил. Ну, в общем, вылетели мы от него, как пробка из под шампанского, и бегом на чердак. Нельзя же в классе заплаканными появиться, мы вроде как «основные пацаны», ватага. Вот так и сидели, сушили слёзы. Конечно мы никому об этом даже не заикались, а чтобы родителям рассказать, да не в жизнь, ни в коем случае, иначе дома ещё больше огребли бы.
— А, что потом было? — спрашиваю.
— А что потом? Да ничего, поумнели враз! Как говориться: «Сколько на человека не кричи, а ударить как-то надёжнее». Шутка, но в каждой шутке, есть только доля шутки. А если серьёзно, то ещё Иоан Златоуст перефразировал Сираха: «Лилей дитя своё, и оно устрашит тебя в старости». Вот так, нас воспитывали.
— Да, Александр Иванович, я даже не знаю, что и сказать.
— А тут и говорить нечего, это вечная педагогическая проблема, что главнее — личность или интересы общества? В настоящее время Закон «Об образовании» основан на гуманистической концепции, имеющей много сторонников как в России, так и на Западе. Его цель — оказание помощи личности в реализации всех заложенных в ней способностей и талантов, в осуществлении ею собственного «Я».
— Что ж в этом плохого?
— Плохо то, что на первое место ставится «Я», а потом уже всё остальное. Ты басню Крылова «Лебедь, рак и щука» помнишь? Вот, вот, теперь понимаешь откуда у нас проблемы растут. Попробуй народ собрать на что-то благое или общее? Фигушки, придут единицы. Потому что в первую очередь «Я».
Я уходил от Александра Ивановича под огромным впечатлением от этого диалога. Как же всё-таки он доступно разложил всё по полочкам, да ещё и бессмертное произведение классика прямо в «яблочко» добавил. На мой вопрос о школьных друзьях «по несчастью», он тепло улыбнулся и сказал, что всё у них сложилось хорошо. Гена закончил мореходное училище и ходил по морям в загранплавание, а Павел стал машинистом и водил пассажирские поезда. Ну а сам он, уже будучи офицером, встретил директора школы и сказал ему большое спасибо, добавив: «Мало нам попадало от вас, Иван Васильевич. Надо было чаще, может мы и добились чего большего».
Примечание:
*Павлов Иван Васильевич (09.11.1908 — 20.10.1989гг.) участник Великой Отечественной Войны, ветеран труда. Родился в г. Невеле. Окончил среднюю школу, затем педагогический институт имени Герцена. До войны работал директором средней школы ст. Волот Новгородской области. 22 июня 1941г. был призван на воинскую службу Невельским РВК. Воевал на Ленинградском, Волховском и Прибалтийских фронтах. Был дважды ранен. После войны работал инспектором народного образования при облисполкоме г. Великие Луки, с 1950г. — директором средней школы г. Новосокольники. Награждён орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны 2 степени». Захоронен в г. Невель.
04.10.2018г.
Невыдуманные истории из жизни поисковых отрядов
Деятельность поисковых отрядов «Гвоздика» и «Патриот 60», организованных в Невельском районе Псковской области, не ограничивается «Вахтами памяти». Поисковики круглогодично ведут исследовательские работы, изучают архивы, после поисковых работ ищут родственников погибших бойцов. Их рассказы о ходе поисковых операций завораживают, а некоторые случаи просто необъяснимы.
Один из таких случаев поведал командир поискового отряда «Гвоздика» Михаил Ясютич:
— Лет пять назад мы участвовали в поисковой экспедиции на территории соседнего Великолукского района. Нам предстояло поднять на поверхность башню от танка «КВ-1» из небольшой болотины. Хотя её даже болотиной назвать язык не поворачивается, так себе, небольшая ложбинка, затопленная водой. В общем, ничего себе такого серьёзного ландшафт не представлял. Но! Лёгкая, на первый взгляд, задача заставила нас изрядно попотеть на протяжении двух суток. А всё потому, что у нас, то постоянно рвались металлические тросы, которые мы уже замучались паять, то ломалась лебёдка. И вот, в очередной раз, лопается буксир. Вооружившись поисковым щупом, иду в жижу искать утонувший конец стального каната. Начинаю щупать. С третьей, а может, с четвёртой попытки шпуля натыкается на нечто иное, не похожее на металл. Тот, кто занимается постоянной поисковой практикой, может безошибочно определить, во что упёрся щуп (дерево, кость, стекло или металл). Характерный глухой и одновременно мягкий стук подсказал мне, что это кости. Я позвал товарищей. Мы планомерно исследовали всю площадь данного квадрата и подняли останки погибшего танкиста (скелет и кусочки комбинезона). Потом нашли концы троса, спаяли их и без особых усилий вытянули башню. Бронированная конструкция, как по маслу, вышла на сушь из многолетнего топкого заточения. Не знаю, мистика это или божий промысел, но только после подобных случаев, мысли о наличие сверхъестественных сил в природе посещают меня чаще.
Не менее мистическую историю рассказала нам Ольга Петрова — руководитель Центра патриотического воспитания поискового отряда «Гвоздика»:
— Поисковая работа на Невельщине активизировалась с переездом из Латвии в г. Невель неравнодушного человека, Михайлова Ивана Петровича, организовавшего и долгие годы возглавляющего поисковый отряд «Гвоздика». Для Ивана Петровича поисковая работа стала, можно сказать, смыслом жизни. Он говорил: «Мы должны выполнить заветы тех, кто погиб за наше будущее. Ведь память — наша история, а стерев прошлое — мы стираем будущее».
В июне 2018 года его не стало, а в августе, спустя не полных два месяца с его кончины, у д. Слуки юными поисковиками отряда «Гвоздика» был поднят очередной красноармеец. И — радость: рядом оказался медальон. Инита Шафа, внучка Ивана Петровича Михайлова, бережно разворачивает медальон, читает чудом сохранившиеся строки …и чуть не падает в обморок.
ИВАН ПЕТРОВИЧ МИХАЙЛОВ, красноармеец, призванный на войну из Башкирской ССР, Федоровского сельсовета. Полный тезка нашего командира. Год рождения неразборчиво.
Как тут не поверить в мистику? Это была первая «Вахта Памяти» без Петровича. Его глаза глядят на нас с баннера, с фотографий у мерцающих лампадок. До сих пор не верится, кажется, что он рядом. А он рядом. Возможно, это он прислал нам весточку. В тот момент, даже взрослые поисковики не могли сдержать слёз, что уж говорить о молодёжи.
В августе 2010 года бойцы поискового отряда «Наследие» имени летчика-истребителя Н. К. Лошакова совместно с бойцами поискового отряда «Гвоздика» работали вблизи деревень Плетни и Кармаленец Туричинской волости Невельского района. За восемь поисковых дней ими были подняты останки 17 красноармейцев.
У одного из павших воинов была обнаружена иконка, завернутая в полуистлевшую газету. Кстати, срок хранения газетной бумаги даже в архивных помещениях предполагает только 50 лет, а тут, более 70-ти, да ещё в земле.
Осторожно открыли газету и прочли слова «в кинотеатре идут фильмы…». Из исследованного текста стало известно, что, вероятно, павший боец родом из Сибири. Такой вывод поисковики сделали, во-первых, потому что газета городская, а во — вторых, в том же узелке находились нательный старообрядческий крестик и металлическая иконка — складень, причём в таком отлично сохранившемся состоянии, как будто её только что приобрели или изготовили. Поистине Пресвятая Богородица указала путь поисковикам к траншее, ставшей могилой для павших воинов. Попутно замечу: старообрядческий крест отличается от современного тем, что он восьмиконечный и на нём нет распятого тела Спасителя.
Опытные поисковики знают, что найти солдатский медальон — это большая удача. Довольно часто в руки поисковиков попадают и так называемые именные находки (котелки, кружки, ложки). Но практика показала, что они являются лишь косвенными доказательствами личности погибших. А самое обидное, это когда случаются такие казусы:
Во время проведения «Вахты Памяти — 2009» поисковики нашли записку в винтовочном патроне. Видимо, солдату еще не успели выдать смертного медальона. Экпертиза позволила установить имя бойца — Ягненников Василий Матвеевич, призван в 1941 году Сталинким РВК в г. Фрунзе Киргизской ССР. Из письма посла Киргизии в Москве выяснилось, что нигде в списках он не значится. Как такое может быть? Боец на обратной стороне формуляра размашистым почерком написал «Матвеевич». Значит, воевал и погиб за своего отца, за свою семью! Перезахоронили бойца в деревне Сороки Лобковской волости Невельского района в братской могиле.
Подобный случай рассказал нам командир поискового отряда «Патриот 60» Кирилл Шляц:
— В районе деревни Погребище, в 2015 году, нами были подняты останки красноармейца, при которых был найден заполненный смертельный медальон. В нём значилось: Йорх Иван Петрович, 1920 г.р., Саратовская область, Бамурский район, Вадский сельсовет, деревня Вадик.
Естественно мы все обрадовались, что вернём ещё одно имя советского бойца из небытия. Но, воспользовавшись стандартной процедурой поиска через сайты ОБД «Мемориал» и «Память народа» мы не обнаружили каких-либо сведений о данном солдате. Странно, неправда ли? Боец есть, медальон есть, откуда призвался то же известно, а базе данных его нет. Мы решили, что причина кроется в фамилии красноармейца, похоже, что он был поволжским немцем. И тогда мы обратились к Алексею Кислицину. Этот человек родом с Украины, но проживает в Германии. Он абсолютно русский по национальности и бескорыстно, исключительно за свой собственный счёт, занимается такими сложными ситуациями. Им была поднята вся цепочка трудовой коммуны немцев Поволжья «Байдек», которая была расформирована в 1941 году, а её жители депортированы в дальние регионы СССР, по политическим соображениям.
В итоге, на просторах нашей необъятной Родины были найдены пятнадцать Йорхов, которые значились Петровичами. Но, никто из них не стал развивать дальнейшее сотрудничество с поисковиками. Они сами наглухо закрылись от этой информации. Вероятно, у них до сих пор присутствует некий страх или обида на ту власть, которая по определению записала всех немцев врагами. На этом поиск прекратился.
06.08.2020г.
Помяни мя
— Тётя Лида, вот он, — Коля показал указательным пальцем на маленький ключик от замка сарая соседки, который та обронила ещё рано утром, впотьмах закрывая входную дверь в дровяник. Ключ лежал справа от порога, ниже стойки опалубки, вмятый калошами старушки в растоптанную слякоть, у стенки ветхого подворка.
— Ой, какой же ты глазастый, Николаша, — Я уже битых полчаса здесь глаза выкатываю, спасибо тебе, — пойдём ко мне, я угощу тебя манником.
Предложенную порцию пирога малыш очень быстро и жадно умял за обе щёки, чем вызвал неподдельное изумление у женщины. Она знала, что Коля растёт в неблагополучной семье, но совершенно не ожидала увидеть в глазах пятилетнего мальчишки такой голодный блеск. Три месяца назад он вместе с родителями поселился здесь, на отшибе провинциального городка, в барачном доме на восемь семей, у заброшенного асфальтобетонного завода. Их переселили сюда по решению суда из добротной благоустроенной квартиры за неуплату многотысячного долга по жилищно-коммунальным платежам.
— Коля, ты что, голодный?