Бесплатный фрагмент - ******ный мир

Магия — это то, во что мы верим.

Введение

Итак, эта история о мальчике, который выжил… А, хотя, Вы знаете, нет, он не относится к миру волшебников и охотников. Хорошо, тогда я расскажу о величайшем маге, охраняющем один из камней бесконечности, в своём убежище на планете Земля… Ох, нам нужна совсем не она! Хорошо, допустим, не Земля, а Вода. Так лучше? Итак:

Трое агентов, не так давно окончивших академию магов в Страйкхерте, сидели в одном кабинете. Судьба нечасто сводила их в одно время в одном месте.

Желтоватый свет просачивался сквозь маленькое окошко с щелью (за окном виднелась пустая улочка города Кор де Менте, а из-за здания напротив выглядывали часы на башне королевского дворца). На потолке вращалась бабочка, которую охотники из Цитадельфии назвали бы «вентилятором».

Если бы стены ожили, они бы захотели поскорее умереть, потому что под потолком стояла ужасная вонь. Пол был покрыт грибком, и в самом помещении слышался запах сырости. Волшебники, наверное, чувствовали себя так же, как мертвецы в могильной яме.

— Как же сильно дует из форточки! Когда уже придет мастер? — спросила девушка.

Она смахнула со лба белую ленту волос.

— Пока не найдём работу, денег на ремонт не будет, — ответил человек в шляпе.

Его лицо, руки и ноги скрывались за старыми бинтами. Тело невозможно было разглядеть из-за длинного бежевого пальто. Этот человек (человек ли?), одним словом, был ходячей мумией. Он иногда смотрел на собеседников сквозь стекла солнцезащитных очков (а все остальное время в газету).

— Так а чего мы сами не починим? — спросила маленькая девочка. — Мы волшебники четыреста первого поколения, отличники академии. Для нас эта форточка — сущий пустяк!

— Вот именно, что мы волшебники, а не охотники… — сказала мумия в бежевой шляпе. — Пускай они ремонтируют форточки. Я бы уже давно наколдовал новую… Да только не знаю, как она устроена…

— Лили, — сказала девушка за столом, — В академии нас учили превращать вино в воду, а не зачаровывать молоток и гвозди.

— Ой, а вы в курсе, что в Ферстандбурге закрыли академию? — спросил забинтованный человек. — В этом году вступительный экзамен…

— Сдал только один ученик, Жан Поль, которого перевели в нашу академию в Страйкхерте, — перебила девушка с белым локоном. — Этой газете уже неделя, но сдалась она тебе только сейчас…

Мумия спряталась от них за листами столичной макулатуры, несильно свежей и не очень информативной.

— Я предлагаю взять инструменты в руки! — продолжила Лили с того места, на котором ее перебили.

Человек в шляпе промычал. Похоже, это был вздох.

— Делай что хочешь, кроха. И ты тоже, милочка. И дайте мне почитать. Информация новая — нет. Интересная — да.

Забинтованный человек встряхнул газетку, откинулся на спинку стула и забросил ноги на стол (так, что его пятки легли возле пурпурной ракушки, которой самое место в бескрайнем океане, а не на обшарпанном столе). Зверь, сидящий под столом, взмахнул длинным и острым хвостом, после чего положил его на пол и прижал подбородком. Вслед за этим раздался тихий рык. Животное засопело, а человек-мумия вновь промычал и выглянул из-за серого листа.

— Девочка, ну куда ты полезла? Ты, конечно, неглупая, но лучше дождаться человека, который знает, как устроена форточка.

Лили залезла на стол в черных ботиночках, прихватив с собой молоток и дюжину гвоздей.

— Лили, прекрати. Не строй из себя чудо-девочку, — продолжил человек в бинтах.

— Тебя только что послали к ЧЕРТУ, — сказала девушка с белым локоном.

— Ай-ай-ай, читаешь мысли детей? Да и нет никакого Черта, — ответила мумия. — Лили придумала его, чтобы не выглядеть постыдно.

— Черт тоже тебя послал подальше, — сказала девочка.

— Смотрите, кто заговорил! И двух минут не прошло.

— Я не могу на тебя обижаться, Харон. Я выше этого, — ответила Лили.

— Да? Оно и видно: стоишь на столе, а все равно мне по пояс.

Девочка только фыркнула и подозвала к себе кого-то. Немного погодя, Лили будто поднялась по ступени, оказавшись на одном уровне с кончиком шляпы забинтованного Харона. В этот момент она повернулась к собеседнику и показала язык. Харон усмехнулся, но со стороны это было похоже на судорогу.

— Можешь колдовать сколько угодно. Я все равно не верю в твоего Черта.

— А на ком же я сейчас стою?

Лили поднялась на носочки, чтобы приставить гвоздик к краю оконной рамы.

— Ну, ты стоишь на воздухе. По крайней мере, я так вижу.

— Можешь погладить Черта и убедиться, что он реален, — сказала девочка.

— Ну уж нет, — ответил Харон. — Я не простой смертный, поэтому меня провести не получится. Я знаю тебя как облупленную.

Девушка с белой прядью волос вмешалась в потасовку:

— Харон на самом деле все чувствует — он просто много терпит, — сказала она.

— Лоскут мне в зад! И какого черта столько охотников нынче развелось? В этом году число поступивших в академию Цитадельфии превысило…

— Превысило число всех прошлых лет. Да-да, газета все еще старая, — сказала девушка за столом. — А самый высокий проходной балл получил парнишка одиннадцати лет…

— Пэтр, одиннадцать лет; пробовал свои силы в Академии Ферстандбурга, в которой обучают магическим искусствам. С позором провалил все вступительные испытания, после чего направился в учреждение охотников, но там уже с отличием сдал экзамен, — прочитал Харон. — Интересно, что у охотников за экзамены такие, если любой двоечник так хорошо их выполняет?

— Ой, а там, случайно, ничего не сказано про новую коллекцию у охотников? Я как-то забыла глянуть, завезли ли им их стильные плащи?

Харон перелистнул страницу с таким одолжением, будто девушка напротив него попросила простить долг в несколько чешуек. Забинтованный человек приосанился, и его ноги чуть не упали со стола.

— Ой, а плащи и правда со вкусом, — сказал он.

Лили пыхтела до тех пор, пока из ее рук не посыпались гвозди.

— Лили, может, Харон прав? Может, лучше оставить эту затею? — вмешалась девушка за столом.

— Ты посмотри, что теперь со стеной! «Вот это трещина!» — сказал Харон.

— Трещин тут и без альтруизма Лили полно…

Харон выглянул из-за газеты.

— Слушайте, если вас так не устраивают эти стены, то просто обратитесь к вампиру — он сделает вас слепыми, — сказала мумия.

— Ты такой добрый… — сказала девушка.

— Не правда! Это Фокси добрый, а Харон противный, — ответила Лили.

Харон, по всей видимости, был настолько солидарен с мнением Белого локона (и оно настолько его устраивало), что он в ее защиту тут же произнес:

— Девочка, это называется иронией…

В тишину ворвался противный звук, похожий не то на звон колокола, не то на треск искрящейся розетки. Девочка вздрогнула и грохнулась прямо на забинтованные ноги. Харон принялся громко ворчать, а из-под стола донесся озлобленный рык этого самого Фокси. Раздался второй звонок. Голуби спрыгнули с отлива. Лили поднялась и мило улыбнулась Харону. Она вздрогнула, как только раздался третий звонок. После этого девочка потянулась к старой звенящей ракушке, стоящей посередине круглого облезшего стола.

— Стой! — сказала девушка с белым локоном. — Еще рано отвечать.

Лили закатила глаза и села на край стола, а затем соскользнула на пол. Ее ботинки ударились о доски с таким глухим звуком, будто по дереву приложились кирпичом.

— Поверить не могу: у кого-то еще, кроме нас, осталось это дурацкое устройство, — сказал Харон.

Прозвучал четвертый звонок, и мисс белая лента молниеносно схватила морскую раковину, распахнула ее и что-то нажала. Между фразами черноволосой девушки из ракушки сыпались невнятные звуки.

— Ало… Вы так и будете дышать в трубку?.. «Щедрый искатель»? Нет, у нас агентство «Охотник за головами» … Да, это мы… Ага… Это мы… Да-да… Вам не надоело? Я кладу трубку… Кто завелся, говорите? Как долго?.. Как часто?.. Свидетели есть?.. Они живы?.. Было ли такое, что сначала вы видели его старым, а потом, внезапно, молодым? Мы согласны… Много… Больше… Ничем не могу помочь, всего доброго… Вот как? Хорошо… Ожидайте нас в течение следующего дня…

Трубка вернулась на место.

— Странные нынче заказчики. Б-р-р, я словно поговорила с демоном. Опять.

Харон снял шляпу и почесал забинтованную голову забинтованными руками.

— Опять грыжа? — спросила мумия.

— На удивление нет. Это из пригорода. Похоже, у них дом с привидениями.

— Здорово! — сказала Лили.

Девочка собрала почти все гвозди.

— Как по мне — скучно, — сказала девушка с белым локоном.

— Это же настоящие приведения! — ответила Лили.

Она сложила гвозди в ведерко и задвинула его под стол. Существо у ног Харона прорычало и принялось смотреть сны по второму кругу.

— Откуда уверенность, что они настоящие? — спросил Харон. — Я как-то приехал к заказчику, который утверждал, что в доме соседей завелся призрак. Оказалось, что занавески сдуло ветром. Люди меня увидели в окно и подумали, что я и есть приведение. Ох, как же я тогда ругался (себе под нос, разумеется).

— А я помню, когда призрак профессора Люциуса вел у нас теорию заговоров…

— Да, Лили, я тоже помню это. «Призрак целую неделю вел себя как настоящий», — сказала черноволосая девушка.

— Это тот, который один день был похож на взрослого мужчину, другой — на подростка, а третий — на старика? Хех, тоже мне секретный агент.

Харон вновь промычал.

— Это ты сейчас так говоришь, — сказала темноволосая, — а в академии бился об заклад, что мы все тронулись умом, когда заподозрили неладное.

— В академии мне хорошенько мозги вправили, но, видимо, не до конца, раз я все же остался с вами…

Харон услышал, как на другом конце стола раздался поцелуй с вредностью. До него донеслось «Тц», которое намекнуло ему, что как-нибудь нужно извинится за такое высказывание.

— Впрочем, мы быстро определим, настоящие они или нет.

— Лили, — сказала черноволосая, — ну-ка скажи нам, как ты определишь призрака?

Девочка улыбнулась и закачалась.

— Э-э-э-э… Подожди, а ты сама не знаешь? — спросила она.

— Девочка, не переводи стрелки.

— Нет, а ведь вопрос справедливый.

Харон выглянул из-за газеты и из-под очков.

— Так, а ну-ка хватит давить на меня, пока я добрая!

— Ну ведь ты сама не знаешь, — сказала Лили.

— О, Великий Дракон, все, кто учился, знают это!

— Что знают? Что призраки нестабильны во времени?

— Лили, не подсказывай ей!

— Да, — ответила девушка.

Она стукнула по столу.

— Почему опять устроили мне допрос? Я просто спросила…

— О чем это мы говорили? — спросила мумия, уделяющая слишком много внимания чтению газеты. — А вы знаете, по какому принципу тут расставлены тире или двоеточия?

— Про академию, Харон, мы говорили. Про то, как много тебе дала Арче Миракула.

— Ах, да… Этот чудесный замок… Кхм! — он выкинул газету. — Я, если что, и после академии не забросил себя. У кого-то жизнь после учебы заканчивается, а у меня началась!

Лили с черноволосой переглянулись.

— Благодаря курсам по магии я создалл эти треугольные лотки для сфинксов, подарил гномам автономную посудомойку… А, ну еще откачал дочь короля Стефана (но, как говорится, на иглу подсядешь — не слезешь).

Лили продолжала смотреть на свою старшую подругу. Похоже, они смеялись в глубине души.

— А десницей короля ты тоже был? — спросила девочка с алмазными глазами.

— Что? Нет, конечно, — он отмахнулся. — Этого мне еще не хватало…

— Но ведь это такой почет — быть вторым ЧЕЛОВЕКОМ в стране…

— Ты знаешь, как-то вот мне не довелось посягнуть на такую «престижную» (высокомерную до безумия) должность.

— Но ты бы хотел? — спросила девушка на другом конце стола.

Она улыбнулась (то ли ехидно, то ли смущенно).

— Нет, мне и Вас хватает, — ответил Харон. — Не король, зато две королевы.

Они похохотали какое-то время. Лили снова подалась к ящику с гвоздями, будто она не могла сидеть без ручной работы. Человек в бинтах пытался найти удобное положение для рук, кряхтел, но это молчание словно не давало ему покоя. Да и ноги он не мог нормально пристроить на столе.

— Харон, — начала, наконец, темноволосая. — Поскольку ты самый опытный из нашей труппы, мы хотим предложить тебе заняться домом с привидениями.

— Спасибо за предложение, но ты знаешь, что я больше не хожу на дела. И мы это с вами обсудили, когда я присоединялся в вашу прекрасную компанию, — сказала мумия.

— Есть свидетель, и он утверждает, что привидения страшные. Выходит, это дело не для слабонервных. Лили еще слишком мала для этого…

— Вот и неправда! — ответила девочка.

— Деточка, придержи воздушных коньков. Ты будешь нужна мне здесь.

— Я вам не мешаю решать КОЛЛЕКТИВНЫЕ вопросы?

— Харошенька, прости, что мы так грубо и сразу.

— Не называй меня так.

— Дорогой, ты стал говорить так тихо…

Зверь под столом замурчал и провел хвостом по полу.

Лили стояла возле девушки с белым локоном и смотрела то на нее, то на Харона. Темноволосая сидела за столом напротив мумии, наклонившись вперед.

— Харошик, ты же так много знаешь… Ты справишься с этим лучше всех.

— Ты думаешь, на меня подействует твоя магия?

— Какая магия? Я говорю фактами. Объективными данными, понимаешь? Я просто констатирую, что ты обладаешь нужными способностями…

— Мы все тут обладаем способностями.

— Нет, Хароночка. Только у тебя есть замечательный юмор, который делает тебя бесстрашным. Только ты можешь залазить в свой панцирь, чтобы враги разбивались об него. Идеальное средство от приведений.

— Я что, должен ехать в деревню?

— Это пригород. Быков там нет. Собаки на привязи. Никто не тронет твои бинты. Харон, ты нужен там, а мы нужны здесь. Посмотри на это место. Мы сидим в дыре. Кто-то должен здесь все исправить.

— И ты считаешь, что я с этим не справлюсь?

— Нет! Что ты! Дом с призраками сложнее… Гораздо сложнее. Как говорится: строить — это не ловить призраков. Нам ведь еще нужны деньги, чтобы залатать стены, пол, крышу… Форточки.

— И, выходит, деньги вы требуете с меня? — спросил Харон.

— Ну, фактически, их требую я, так как Лили вообще мало что понимает…

— Я не расслышал. Можешь повторить? — спросил человек-мумия.

Одновременно с этим он посмотрел на Лили.

— Ничего важного, — сказала черноволосая.

— Что там неважное? — спросила Лили.

Девочка уперлась руками в бока и посмотрела на Белый локон так, как не смотрела давным-давно.

Черноволосая лишь улыбнулась.

— Значит, решено? — спросила она.

— Не знаю… Может, у них голуби на чердаке? — ответил Харон.

— Если так, то тебе не придется напрягаться. Прямо как ты любишь.

— Ты считаешь, что я лентяй? — спросил Харон.

— Я считаю, что ты ценишь свои силы и не разбрасываешься ими направо и налево…

— Харон, а вдруг ты найдешь там вдохновение для книги? — спросила девочка.

— Думаешь? Стоп, я и здесь могу его найти…

— А вдруг в пригороде ты сможешь найти Тишину? — спросила девушка с белой лентой волос (она однозначно ждала момента, чтобы сказать это).

Все замолчали (даже вода, периодически падающая из-под крыши). Харон запрокинул голову. Он покачался на стуле некоторое время, после чего положил руки на стол. Его ворчание улетучилось и голос окрасился в спокойные тона.

— Знаете, у меня в этой сырости бинты завяли. Новые будут дорого стоить. Ну и еще ты права, как всегда. Я хорош собой, поэтому стоит поработать самому. Думаю, я сумею договориться о большей цене, а то они наверняка предложили гроши.

— А сколько нам заплатят? — спросила Лили.

Девочка подошла к форточке, которую пыталась продырявить гвоздями.

— Как минимум пятьдесят золотых чешуек.

— Ах, это же новые ботиночки в коллекцию! — сказала сияющая Лили.

— Да, это еще одна пара черных ботинок в твою коллекцию черных ботинок, — ответила темноволосая.

— Здорово! Харон, я так тебя люблю… — сказала Лили.

Забинтованный человек подмигнул девочке, а темноволосая, глядя на это, фыркнула, как обычно фыркают дамы, которым не уступают место в метро. Зачастую, их разговоры — это козий сыр: запах обычно не особо приятный, на вкус многим кажется ужасным. Однако, пройдя такое испытание, можно получить в награду нежное сливочно-ореховое послевкусие. В общем и целом, не зря ведь людей с таким описанием называют ВОЛШЕБНИКАМИ.

— А ты летал на драконе? — вскоре спросила девочка, у которой устали стоять ножки.

— Лили, драконов не существует…

— Про Черта ты так же говоришь…

ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ

I

4154 год, 86 день лета

Похоже, что встречать мумию вышли самые лучшие жители городка. Волшебник и его четвероногий ассистент прошли мимо ряда пугал, сооруженных из чьх-то ненужных ухватов (издалека Харону показалось, что на траве стоят демоны с рожками, что забавляло его вредную голову). Они едва удержались от того, чтобы поздороваться со всеми чучелами (по факту являющимися двумя палками и рваной скатертью).

— Ну и прикид у тебя, старикашка!

— На себя посмотри: стоишь, в чем мать родила!

Обмотанный человек прошел мимо чучел, не принимая в свой адрес новые оскорбления (которые казались пугалам такими забавными). Он пошел по улице как по черному зеркалу.

Мятый и рваный плащ двигался между десятиметровыми спичечными коробками. Харон, похоже, был последней сигаретой в пачке этого города (которая вот-вот собиралась потухнуть).

Ночь окутала здесь каждый уголок, но на дороге горел свет (возможно, «но» покажется здесь противоречивым союзом, но в этом и смысл). Асфальт потрескался, фонари заржавели, да и в целом улица казалась Харону чудесной. «Никаких тебе людей и шума», — подумал он. Возможно, в темноте было бы не так уютно, но Харона это не могло волновать, ведь он шел по освещенной дороге, а она куда-то вела.

Луна висела в небе, но для Харона это был бильярдный шар, которого он всегда хотел коснуться. «Сегодня растущая, — подумал он. — Зима близко. Бр-р-р».

Харон впервые за долгое время посмотрел на своего питомца Фокси. Зверь шагал рядом с ним в любую погоду, и сложно было сказать, кто кого направляет. Человек-мумия остановился и отряхнул грязный хвост Фокси. Они двинулись дальше, будто ничего не было, и они не знают друг друга.

Бинты заболтались на ветру. Харон подошел к дому, который по его оценкам был самым дорогим и высоким. «Зуб даю, что тут отсиживаются власти», — подумал он. Обмотанные ноги зашагали по крыльцу. Доски заскрипели, но не под мумией, а под его четвероногим спутником. ПОД ХАРОНОМ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ СКРИПЕЛО.

Харон взял шляпу и прижал ее к груди, чтобы края не мешали прислониться к стене. Он посмотрел в окно. И нашел там то, что искал.

— Так-с, наверное, хозяева просто решили уехать как можно дальше отсюда. И довольно давно…

Харон замер как нерешительный продавец ножей. Он выдохнул. Постучал в дверь (при помощи металлического кольца, торчащего там, как пирсинг его знакомой из академии). Простоял секунд десять.

— Что ж, если бы там кто-то был, он бы уже давно открыл мне. Вот и славно. Она была права — я быстро закончил это дело. А ведь Я НЕ ВЕРИЛ этой женщине. Жаль, денег не у кого потребовать. Да и вдохновения что-то не нашлось. Главный герой приходит в деревню… И уходит. Все. Конец.

Харон надел шляпу, спрыгнул с крыльца и зашагал в сторону города. Он шел под серым дымом, который окутал бильярдный шар. Природа собиралась устроить забинтованному человеку стирку его старых лоскутов. Также вода забежала бы под крышу тех домов, которые, по всей видимости, лишились хозяев очень давно. Примечательным стало еще то, что на черной и холодеющей улице в один ряд выстроились какие-то развалины прошлого века.

Прежде чем бросить в Харона водой, небо сделало предупредительный выстрел. Вселенная настолько сильно берегла старую мумию, что разряд улетел за сотни километров от шляпы Харона.

— Замечательно. Ветер поднялся. Сверкает. Сейчас ливанет, и мне позарез нужно спрятаться.

Человек в пальто остановился и посмотрел по сторонам. Наверно, он хотел попросить укрытия или узнать какое-нибудь место, где можно спрятаться от дождя в одиночестве. Безусловно, по близости не было ни души.

— Неужели… Она здесь…

Человек-мумия огляделся еще лучше. У большинства домов были беды с крышей (в таких точно спокойно не спрячешься от дождя). Какие-то из жилищ походили на сарай, в котором что-то скрипело (Фокси слышал, как трещит дерево в этих домах, словно по полу там ходят тени). В той стороне, откуда пришел Харон, был дом с окнами, дверью и крышей (он только что туда стучал), но там было «подозрительно тихо». Харон продолжал всматриваться и вслушиваться, пока не уловил то, что ему нужно. Этот след вел во тьму, где стоял другой двухэтажный дом.

— Ну, хоть что-то, — сказал он, а затем пересек границу света и тьмы.

Фокси в этот момент заскулил, потому что увидел то, чего увидеть нельзя. Миновав палисадник, мумия поставила ногу на ступень. Ее зверь положил лапу рядом. Питомец поднял морду и сделал вид точно прислушивается. Они действовали вместе, но порознь. Со стороны это выглядело так, будто мумия поругалась со своей собакой.

— Ничего не слышу. Ох, это значит… Она здесь! тишина где-то в этом доме, — сказал Харон. — Там я и укроюсь.

Они поднялись по ступеням и остановились у входа.

— Закрыто. Меня не ждали… Ну, ничего, тут все равно никто не живет. Вход всегда найдется.

Из-под рукава выпал серый лоскут. Он зашевелился, словно подхватил потоки воздуха. Затем бинт стал извиваться как змея. Его оборванный конец устремился вверх, после чего он просочился в щель между дверью и домом. Оказавшись внутри, лоскут принялся что-то нащупывать. Наконец, он прикоснулся к замку. Бинт сам намотал себя на него и провернулся (крепкий, наверно, бинтик).

Входная дверь застонала страшнее всех приведений. Питомец Харона прижал уши к голове. Они вошли, и их встретил только холодный сквозняк. Человек в бинтах хлопнул дверью. Он хотел прикрыть ее, но что-то пошло не так. Зверь вновь поднял морду. Он навострил уши.

— Тишина наверху или внизу? Непонятненько, — сказал Харон.

Он прошел из коридора на кухню. Он наткнулся там на страшные стены, с которых сняли кожу. «Планировали ремонт, — подумал он — но не доделали…". Одновременно с этим его зверь прополз по полу, размахивая своим носом направо и налево.

— Н-да, ветер и скрип не дают услышать. Придется идти на звук Тишины.

Раздался грохот. Он был похож на драку медведя и поросенка.

— Лоскут мне в зад, что это такое!? Здесь живут мамонты? — спросил Харон. — Тишины теперь и след простыл… Черт.

Он зашагал к выходу.

— На помощь!.. Нет!

Крики донеслись откуда-то из-за стен, но Харон отказался вдаваться в подробности и отворил входную дверь. Его зверь сделал широкий шаг на улицу, а затем заскочил обратно в дом. Фокси завертелся, чтобы вода отстала от него. Харон скрестил руки.

— Дождь. Вода. Мокрые бинты. Лоскут мне в зад… Ладно… Ладно! Если я еще могу чем-то ему помочь…

Он захлопнул дверь, а зверь в этот момент задрал уши.

— М-м-м, кажется, звук доносится сверху. Может, я посижу тут. Может, эта тварь быстро закончит и убежит в лес через окно. Эх, что-то не верится… А чем дольше этот кретин орет, тем меньше шансов у меня на встречу с ней.

Харон прошел по дому, напевая мотив очень странной песни. Он пробежал по лестнице и остановился возле первой двери. Оказалось, звук шел оттуда.

— Надеюсь, не зашибут, — сказал Харон.

Звуки битвы прекратились. Раздался грохот, и заскрипели петли. Опять наступила тишина, но такая, которую Харон терпеть не мог. Наконец, кто-то очень толстый выбежал навстречу Харону и разрезал вакуум шарканьем туфлей. Незнакомец остановился возле мумии, показал свое лицо (оно напомнило моржа, только с бакенбардами, ну и еще взгляд выдал человеческую натуру). Он тут же рухнул на колени.

— Аргх! — промолвил морж.

Харон попытался отпрянуть от мужчины, чьи черные бакенбарды на щеках выглядывали из темноты. Белый свет упал на испуганное лицо человека, и тот схватил агента за плащ.

— Физикус! О, Боже, он ОБЕЗУМЕЛ ОТ СТРАХА!

— Я тоже, — ответил Харон, — можешь бежать обратно.

Из-за двери показались нечеловеческие глаза. И больше ничего. Они плавными движениями приблизились к границе белого света, в котором плавала пыль. У троицы напротив, должно быть, захватило дух. Зверь Харона зарычал и зашевелил носом (в темноте морж едва разглядел, как четвероногое существо возле Харона выпучило змеиные глаза и подняло над головой хвост, который этому мужчине напомнил жало скорпиона).

— Что за…

Из темноты донесся звук, похожий на шипение водопада или помехи в зомбоящике, или на то, как рвется туалетная бумага.

— Ш-ш-ш. Мя-а-а-у.

— Это что, кошка?

Зверь Харона зарычал.

Темное пятно возле двери зашипело еще раз, а затем промчалось мимо троицы на кошачьей скорости.

— Физикус! К-к-к-куда ты!

— Я хочу знать, что здесь происходит! — сказал Харон.

Мужчина поднялся с колен.

— Харон! Это в-в-в-в-в-вы!

— Что, простите?

— Сколько ль-ль-лет прошло… Какими сы-судьбами? Я думал, что в-вы, как и все с-сгинули. Ой, а в-ведь в-вы н-н-ничуть не изменились!

— Мужчина, вы кто?

СМЕРТНЫЙ посмотрел на зверя так, как обычно смотрят на людей со стержнем. Фокси поднял хвост над головой, и мистер морж увидел этот самый стержень.

— Вы что, не помните меня? — спросил морж.

— Вы меня с кем-то путаете… — ответила мумия.

— Н-н-ну как же это, путаю? В-в-вас с в-в-вашими глазами, шляпой и ва-ва-вашим четвероногим никак не с-с-с-спутать!

— Тогда… Напомните, где я мог Вас видеть?

— Здесь же и вы-видели! В-в-вы тогда хотели от привидений избав-в-вить меня. В-в-в-ворвались посреди ночи, в-в-в-вошли, как к себе домой — п-припоминаете?

— Нет.

— О, а в-вы п-па-па-по какому делу здесь? — спросил человек?

На лестнице появилась маленькая тень с кошачьим взглядом. Зверь, который только что в приступе ужаса умчался прочь, вернулся, чтобы послушать голос старины Харона.

— Я здесь по делу с приведениями… — ответил Харон.

— О-о-о, опять с привидениями!

— Да почему опять…

Кот напугал мужчину с бакенбардами криком, какой обычно эти звери издают при внезапном испуге (однако у этого кота, на первый взгляд, не было причин так вопить).

— Н-н-на самом деле д-да. Они опять з-з-завелись — я покажу вам…

— Попридержи котов, хозяин. Я не сдвинусь с места, пока мы не договоримся об оплате.

— О, я п-п-помню еще с-с того раза, к-какой вы… Т-требовательный. Н-не п-п-переживайте. Когда я звонил в-вам вчера, м-мы…

— Вы разговаривали не со мной, и меня такая сумма не устраивает. Кроме меня, призраков никто не изгонит, так что соглашайтесь. Иначе я ухожу.

— Да в-все что угодно! — ответил морж. — Отдам с-самое п-па-последнее, лишь бы вы справились.

— Вам не об этом стоит переживать, мистер…

Мужчина не представился.

— Как вас зовут-то? — спросил Харон.

Он скрестил руки, чтобы все поняли, как выглядит недовольный гуманоид.

— А вы что не па-па-помните? — спросил морж.

— Да я Вас впервые вижу!

Фокси фыркнул и потоптался на месте, а Харон посмотрел в сторону, чтобы найти в тени свое утраченное спокойствие.

— Н-н-ну, хорошо… Я б-буду говорить, а в-вы пока в-в-вспоминайте, хорошо?

— Угу.

— В-в-в городе раньше ж-ш-жило м-много ль-ль-людей, и в-в-все они п-п-п…

— Пропали?

— Да…

— Что вы говорите, мистер Фальк.

— Так, я говорю то, что знаю. Вот уже м-м-много лет здесь (в этом г-г-городе) н-никого нет.

— И-и-и? — спросил Харон.

— И здесь… Но здесь п-п-по-па-постоянно кто-то ходит.

— Дайте угадаю: здесь (в этом городе) никто кроме вас не живет?

— Д-д-да. Не в-в-вспомнили?

Харон посмотрел на другую стену с надеждой, что хотя бы на ней он найдет ответы на свои вопросы.

— Попробуйте начинать с гласных, — сказал Харон.

— О, а что это?

— Ну, у вас хорошо получается. «О, а, у, э» — то, с чего вам стоит начинать речь. такая вот МАГИЯ.

Харон прошелся по коридору. Он, держа руки в карманах, заглянул в комнаты: выглядело жилище, как самый обычный дом. Забинтованный человек обдумал то, что назвал эту чепуху магией, чтобы Фальк поверил в нее, и чтобы она таким образом помогла ему. Он не нашел причин перестать так делать в будущем.

— Так, а почему вы позвонили-то? — спросила мумия. — С чего взяли, что здесь нечисть? Потому что белки на чердаке «ходят?»

Фальк впервые нахмурился.

— О, так… Кричат потому что.

— Кто кричит?

— П-п-п-п-п…

— Приведения?

— Д-да…

— К чему вы нагнетаете? — спросил Харон.

— О, я просто… О, В-в-великий Д-д-д-д-д-д-д-д-д…

Морж прервался и опустил голову. Они стояли на лестнице и пялились друг на друга, как будто кто-то сказал, что Фальку не идут усы. Когда заикающийся человек отдышался, он продолжил вещать.

— Эх… В-в-вот б-был м-м-месяц н-назад один. Я ему показал в сторону этого дома и сказал, чтобы один т-туда н-н-не шел. Он у-у-ушел. О-один. И все…

— Может быть, это был не человек? — сказал Харон.

— А кто же?

— Призрак и был. Шучу. Но вот вы сюда зачем ходите? Этот бедняга вас ничему не научил?

— О, так… Так… Из-за Ф-ф-физикуса! Он убежал с-сюда, а если обратно не п-п-п-п-п…

Мужчина продолжил повторять одну и ту же букву и вытаращился на Харона. Волшебник понял, чего хочет мужчина.

— Не прибежит?

— Угу.

— Вроде, логично, но все равно глупо, — ответила мумия.

Они направились вниз, и Харон чуть не раздавил в темноте кота (нет, он прекрасно его видел).

— Кус, не убегай от м-м-меня снова! Идемте скорее, пока он н-не потерялся.

— Мистер Фальк, а зачем вы заперли себя в этом доме?

— З-з-запер?

Они спустились в прихожую.

— Дверь была заперта, — ответил Харон. — Удалось открыть только изнутри.

— О, этого не может быть, п-потому что у меня не-нет ключа.

Человек вывернул карманы, и оттуда посыпалась призрачная пыль.

— Так изнутри дверь и не запирается на ключ, — сказал Харон. — Как же вы тогда вошли? Дверь была открыта?

— А? — ответил морж.

— Дверь была заперта. Изнутри.

— О, так я и не знал.

Кто-то под бинтами вздохнул.

Кот сидел возле входа. Харон подошел к нему и наклонился, чтобы погладить. Зеленые глаза волшебника освободились от черных очков и загорелись словно фонарики. Кот не отвел глаз. Он смотрел на мумию таким жутким взглядом, и было непонятно за этим процессом, кто напуган, а кого пугают. Глаза животного были раскрыты неестественно широко, а направление… Ну, можно было сказать, что взгляд этого кота был устремлен одновременно в никуда и в какой-то ужас, который, возможно, когда-то захлестнул несчастное создание. Харон выключил свои прожекторы, и в его взгляде на мгновение показалась человечность.

— Милый, однако, котик у вас…

Фокси зарычал, выглядывая из-за плаща хозяина. Кот посмотрел на зверя так, будто тот был главным в их компании.

— О, м-м-мы столько с ним пережили… Уже и не знаю, как долго я его знаю.

Кот зашипел, посмотрев на Фалька. Морж лишь улыбнулся в ответ.

— И сколько вы его знаете?

— Н-н-ну, где-то с-с-столько, с-с-сколько с в-вами н-не в-в-виделись. Он ведь с в-в-вами п-прибежал…

— Со мной? Когда я тут был в прошлый раз?

— Ну д-да.

— Понятно… Я хочу п-поскорее осмотреть это место. Но прежде — расчет. — сказал Харон.

— Вы щ-щ-щитаете, что й-й-йа бы п-па-посмел…

— Я считаю, что за время надо платить.

— Я н-н-никого н-не хочу з-з-зад-держивать.

— Прошу, не задерживайте меня.

Фальк вышел на улицу, а Харон остановился в дверях. Он посмотрел на ночное пасмурное небо, придерживая шляпу. После этого Фокси выбежал на улицу.

Морж, прихрамывая, повел Харона в свою роскошную (но извоженную) берлогу (Харону было свойственно опасаться таких визитов, потому что он, по всей видимости, не любил проникать в личное пространство своих клиентов). Агент по дороге осмотрел дом, возможно, для того чтобы понять, какие зацепки удастся найти снаружи. «Сначала надо посмотреть на пейзаж со стороны, а уже потом разбирать разные планы и рисовать детали», — подумал Харон (причем, подумал точно так же, как говорил его учитель по живописи). Ничего странного он не увидел.

Три фигуры двигались по ночной улице в атмосфере, которую создали цикады (они трезвонили о красоте природы, и слушатели, хоть и не понимали языка насекомых, понимали идею песен). Харон, Фальк и Фокси шли, как, наверное, ходили семь гномов по узким тропинкам. Харон чуть было не упустил из виду то, что теперь улица была освещена несколько иначе, и тропинка из фонарей не вела к выходу из городка. Он вела от дома с приведениями к дому заказчика.

— Мистер Фальк, вы тоже видите в том окне человека?

Мужчина пошатнулся и прищурился.

— О, мой Бог! Я говорил вам, что они есть! — сказал Фальк. — Да! Я вижу…

— Я пошутил, — ответил Харон.

— А? — ответил морж.

— Просто проверяю, насколько легко манипулировать вашим сознанием.

— А з-з-зачем вам это? — спросил человек.

— Просто так…

Они подошли к крыльцу, где не так давно Харон стучал в дверь. Фокси хотел присесть на лестницу, но на его место претендовал другой четвероногий. Кот вышел на свет, и оказалось, что зверек настолько черный, что черный на фоне него — серый (Лили со своей верой в приметы точно бы рехнулась). Пушистое создание демонстративно присело на ступень, а Фокси недовольно фыркнул, но просто ушел на траву.

— Вы подождете меня здесь? Я вынесу полсуммы.

— Да, — ответила мумия.

— Ну… Хорошо.

Морж открыл облезлую дверь (она заскрипела даже сильнее, чем та, что была в доме с приведениями) и оставил Харона наедине с собой. Фокси прилег на траву возле крыльца. Его хозяин вытащил сигарету из кармана. Харон сжал кулак и тут же разжал его, выпустив пламя наружу. Он поджег сигарету и встряхнул горящую руку, чтобы прекратить горение. Забинтованный человек прислонился к стене и посмотрел на дом с призраками. В голову ему пришла мысль: этот дом не похож на остальные в первую очередь потому, что он просто старается быть домом без всяких там «изюминок» в виде аляповатых дорогих дверей, цветов (всех подряд и даже одуванчиков), заборов со столбиками, похожими на башни. У остальных домов было что-то странное: у одного под софитами крыльца нависли не тлеющие рога (или бивни), у другого прямо возле крыльца росла осина (нижние ветки которой кто-то отломал или спилил), а у одного из домов просто не было крыльца (хотя дверь висела высоковато). И за всем этим многообразием скрывалась странная скука. Харон подумал: «Надо переписать книгу: у меня там подозрительно много разных героев — читатель не поверит в существование такого мира. В жизни же много одинаковых персонажей».

Гиены снова захихикали где-то в темноте за домами. Фокси поднял морду: никого живого, кроме кота на крыльце, не было. Харон выдохнул большую порцию воздуха, в которой, однако, не нашлось дыма (хотя сигарета убывала вслед за маленьким горящим обручем). Потом он снова прислонил сигарету к забинтованным губам.

— Эй, вы! — закричала мумия в пальто. — Хотите мне что-то сказать? Ну, давайте, подойдите! Ну же, давайте! Что, не можете? Вот и знайте свое место…

Собеседники ничего не ответили (они предпочли гордое молчание позорной ругани). Тогда Харон перенаправил неудовлетворенное сознание на кота возле стены.

— Ты же не говорящий, правда?

Кот по-прежнему смотрел в такую точку, в которую могло бы смотреть только самое безмозглое создание.

— Конечно нет, — сказала мумия. — С чего бы тебе разговаривать? Вы слишком умны для такого. Впрочем, никогда не любил болтать… С того момента, как научился…

Сигарета почти догорела, но из нее так и не пошел дым (нет дыма без огня, но есть огонь без дыма), да и Харон его ни разу не выдохнул.

Фокси лежал на траве, но не во тьме, что морозила кожу, а на воображаемом солнышке, свет которого излучала лампа на крыльце. Серые уши зверя стало подергивать, и Харон понял, что заказчик идет. Обмотанный человек почти докурил свою модную сигарету без дыма.

Прозвучал знакомый скрип, и на крыльце появился Фальк с железным сундуком, которому на вид было лет сто. В принципе, возиться с замком было необязательно, ведь деньги сами могли выпасть через ржавые отверстия в стенках.

Харон бросил окурок на траву, и на его месте тут же выросла белая роза.

Фальк бросил сундук на доски и почесал голову.

— О, а-а это как же так?

— Что именно?

— Н-н-ну, что же это? К-к-как можно так?

Харон вздохнул.

— Ну, я в это верю, поэтому это работает именно так. Магию невозможно объяснить.

Фальк усмехнулся.

— О, так а если я поверю, что я — в-великий попа-полководец, то…

— Тот, кто верит в подобную ересь, лежит в больнице, — ответила мумия, — и магии никогда не обучится.

— М-м-м, — ответил морж.

Фальк откинул крышку сундука и разгреб вещи, которые прятали деньги. Фокси успел разглядеть на поверхности пару кистей для рисования и разукрашенную палитру. Что-то зазвенело, когда Фальк потянул оранжевый мешок со дна. Фокси посмотрел на то, как человек опускает руку в этот мешок и вычерпывает оттуда горсти с рифлеными пластинками. Харону как будто было не так важно, сколько чешуек отсчитает Фальк (возможно, потому, что в конце работы он собирался потребовать в два раза больше). Мумия смотрела по сторонам, на черные дома, а не на блестящие монеты. Фальк высыпал деньги на крыльцо, а остатки убрал обратно в ящик, а когда он захлопнул его, на дне осталась лишь надежда.

У Фалька был второй мешок, и он собрал кучу чешуек в него и протянул его Харону. Забинтованный человек провел рукой от плеча до пояса, и его рука словно оставила след в виде кожаной старой лямки. Тут же на поясе появилась и сумка. У моржа заблестели глаза, но на этот раз он не мог задавать вопросы. Харон отогнул края сумки и положил туда свой аванс.

— На этом пока что все, — сказал Харон.

— А мне не нужно идти с вами? — спросил Фальк.

— Зачем?

— О, я… Я… Не знаю…

— Не нужно. Я прочешу дом снизу доверху самостоятельно.

— О, тогда я пойду спать… Или рисовать.

Фальк ушел спать (или рисовать). Улица начала темнеть. Дома в округе погрузились в оскверненную тишину, без тепла и уюта. Тротуары почти высохли, а вся влага от них начала подыматься в воздух. Туман впитал в себя свет фонарей и запах грозы. С крыш капало редко. Дождя уже и след простыл.

— Сыровато, — сказал Харон.

Фокси вздохнул. Лампа на крыльце грела их, и горела она лучше всего остального в городе.

— Посмотрим, что там, — сказал Харон, глядя на тропинку из горящих фонарей, которая вновь вела в дом с привидениями.

II

Пол скрипел от чьих-то шагов. В темноте мелькало два зеленых огонька. Они летели на высоте чуть выше глаз среднего человека. Где-то на полу стучали когти. Этот звук растворился в темноте. Кто-то врезался в деревянный столб. Кто-то принялся нюхать следы и рычать.

«Здесь есть только кошачьи следы, — подумал Кто-то. — В подвале давно не было человека».

В голову лезли разные мысли, и они мешали расследовать странные дела. «Я больше не пойду на дело. Это последнее. Я слишком стар… — думал он, — но ради Лили, денег и этой манипуляторши…»

Он открыл дверку (которую никто из нас не увидел бы в этой темноте). Оттуда вылетели звезды. Они закружились в воздухе, а зверь под ногами, чихнув, отбросил их обратно в шкаф.

Когда пыль рассеялась, Кто-то подошел ближе к полкам, на которых запылились серебряные клинки, драконьи амулеты, перчатки, рядом с этим добром даже лежали чьи-то волосы, а еще там хранилась книжонка. Кто-то потянулся к ней и услышал шипение. Он не обернулся, а его зверь подбежал к лестнице, со ступеней которой спрыгивало другое существо.

— Кто ты? — спросил Кто-то.

Зверек сел напротив большого зверя. У того, что поменьше, были широкие людские глаза.

— Ты меня понимаешь?

Зверек замурчал.

— Хорошо. Я таких не встречал, но поверь — я спец по разумным зверям.

Маленький зверек лизнул лапу большого зверя.

— Ты ведь не просто так за мной пришел, верно?

Большой зверь перешагнул маленького и зарычал, глядя ему в глаза. Кто-то помахал найденным дневником.

— Смотри, что я нашел, — сказал Кто-то. — Смотри — ты же видишь в темноте. Может, ты боишься, что я стащу это.

Маленький зверь смотрел на Кого-то, и его голубые глаза были совсем как человечьи (но это, наоборот, делало его еще глупее). Он смотрел ими то в одну сторону, то в другую. Большой зверь не упускал маленького из виду, а тот в свою очередь даже не обратил внимания на четвероного (зверек как будто находился в собственном мирке, как интроверт на карантине).

— Хорошо, сиди смирно, а я посмотрю, что это.

Кто-то с зелеными глазами взял дневник и попытался его раскрыть. Он приложил усилия, но края книги даже не шелохнулись. Руки напряглись так, что бинты затрещали по швам. Вдобавок к этому дневник вспыхнул каким-то фиолетовым огнем, и Кому-то пришлось бросить адское чтиво. На полу книга потухла (бинты тоже, однако Кто-то успел лишиться двух пальцев на левой руке и зарычать, как рефлектив, которого ужалило много ос).

Голубые глаза оторвались от пустоты. Маленький зверь посмотрел на Кого-то и, наконец, сдвинулся с места. Он запрыгнул на полку. Оттуда он что-то столкнул на пол.

Кто-то выругался и подошел к тому месту, куда свалилась посылка. Оставшимися пальцами он подобрал ключ.

— Ну, спасибо, — сказал Кто-то, — а сразу нельзя было?

Зверек, сидящий на полке, пропищал:

— Мя-я-у.

Зеленые огни бесшумно полетели по комнате, а вскоре послышался скрип лестницы. Скрипело под большим зверем, а под Кем-то никогда ничего не скрипело.

III

Харон поднялся на крыльцо и постучал в дверь (на этот раз он не притронулся к кольцу, чтобы хорошенько размять кулак). Спустя несколько минут он загадал, когда, наконец, выйдет хозяин. «Может, все-таки спит? Ночью беззаботные должны это делать», — подумала мумия.

Забинтованный человек прислонился к стене и посмотрел на дневник. Однако в глаза ему бросились обожженные лоскуты на левой руке и отсутствие двух пальцев.

Харон стоял под теплым светом и смотрел прямиком в ночь. В воздухе все еще слышался запах дождя, а с крыши бежали кислотные капли (на сырую землю и траву, а не на старые лоскуты мумии). Кто-то ходил по траве. Кто-то шумел в сарае за домом. В доме напротив кто-то открывал и закрывал входную дверь, но за ней нельзя было разглядеть ничего, кроме своего воображения. В городе, по словам Фалька никто не жил, но все понимают, что это не так.

Фокси сидел возле хозяина, и он подскочил, как только послышались шаги за дверью. Харон приготовился к теплому приему, но никто не открыл. Шаги удалялись, пока вовсе не растворились в свежести ночи. Мохнатый друг мумии хотел обратиться к звездам, но его внимание приковала крыша, на которой сидел маленький зверь, напоминающий кота. Это существо смотрело на них с высоты чуть ли не птичьего полета, и даже с такого расстояния можно было разглядеть голубые (как у человека) глаза. Причем они были широкими, холодными и… глупыми. Слишком глупыми (как будто эти голубые глаза просто вонзили зверю в голову, и он ничего ими не видел, но продолжал таращиться). Харон с трудом оторвался от этого зрелища и снова постучал в дверь.

Снова послышались шаги, но на этот раз Харон ни на что не надеялся. Глухие шаги приблизились к двери. Фокси прислушался, но уловил лишь тишину с улицы. Харон убрал руки в карманы, оставив идею постучать еще раз.

— Фальк! Открывай, чего стоишь?

Дверь заскрипела так же, как в первый раз, только еще медленнее. Перед этим даже не прозвучало никаких щелчков (Фальк не отпирал замок). Дверь просто медленно открылась, и в человека внутри ударил прохладный до мурашек ветер. На свет выглянули щеки с бакенбардами (а вот глаза и рот остались в тени). Фальк был какой-то мрачный (как будто его разбудили, и он понял, что вот это все за окном — не сон).

— Фальк, лоскут мне в зад! Ты чего там делаешь?

— Я? Сплю…

— Я до тебя еле достучался!

— А-а-а… А вы кто?

Мужчина за дверью будто бы пытался проснуться.

— Давай открывай, я уже посмотрел подвал.

— Что? Подвал?

Харон заметил, как человек в приоткрывшейся щели пощипывает свое мягкое и просторное запястье (и с каждым разом все сильнее).

— Слушай, человек, открой мне дверь, а я все тебе расскажу.

Фальк захлопнул дверь, и до Харона стали доходить глухие едва различимые звуки:

— Нет, не открою! Я знать вас не знаю!

Забинтованный человек снял шляпу и прислонил ее к груди. Он наклонился к двери.

— Фальк, откуда я тогда знаю твое имя?

— Но я же вашего не знаю! И вообще, мне это снится! Вы — монстр, мой ночной кошмар!

— Да это правда какой-то кошмар… — сказала мумия. — Фальк! Тогда скажи мне на милость, откуда я знаю твоего кота, Фис… Физика!

— Чего? — спросила глухая дверь. — У меня нет кота!

Харон поднял голову, постоял какое-то время в раздумьях, а потом повернулся к коту.

— Слыхал? Видимо, нет у тебя больше дома.

Кот вытаращился на мумию так, словно увидел призрака. Харон усмехнулся, надел шляпу. Фокси, лежащий на траве, заскулил, но со стороны их реакции как бы намекали, что скоро эти двое сойдут с ума.

Харон ходил под дверью из стороны в сторону. Он подумал о том, что можно разбить окно (которое, судя по внешнему виду, мог изрешетить простой дождик), что можно вскрыть замок, что можно выбить эту чертову дверь и поставить Фалька на колени. Он прокрутил в голове еще несколько сценариев (а один даже пару раз), но не взялся критиковать ни один из них. В итоге он подошел к двери и спросил по-человечески:

— Фальк, а что ты рисуешь сейчас?

За дверью будто никого и не было. Харон отошел на достаточное расстояние, чтобы призванный дух быка смог разбежаться. Он встал наизготовку, напряг руки, чтобы воссоздать прозрачный экземпляр рогатого тарана. Вот в воздухе, под светом болтающейся лампы крыльца стала появляться голова мужа коровы, но из-за двери заговорил Фальк:

— А откуда вы знаете, что я рисую?

Харон остановил призывание.

— Ты сам мне рассказывал.

Мумия пошла к двери. И снова наклонилась, чтобы свет не мешал думать.

— Что? Я вас не знаю, — сказал человек за дверью.

Глаза Харона посмеялись.

— Ну, как же так, Фальк? Мы виделись этим вечером. Я пришел по делу с привидениями, наткнулся на тебя. Ты дрался со своим котом Шизиком и…

— У меня нету кота.

— Хорошо, но я только что с тобой виделся, а ты не помнишь. Ты рассказал мне, что рисуешь и попросил помочь. Я хочу помочь.

Фальк ничего не ответил, но Харон после выдержанной паузы понял, что пора повторить свое требование, только с кнута уже нужно перейти к прянику.

— Открой дверь. Пожалуйста.

Фокси услышал, как по полу затопали босые ноги, только шаги стали удаляться от двери. Затем они прекратились.

— Фальк? — спросил Харон.

Четвероногий вновь навострил уши, потому что шаги стали приближаться к крыльцу, а потом сама дверь защелкала прямо под волшебником.

«Я знал, что творчество спасет мир, но не думал, что оно выручит и меня», — подумал он.

Харон посмотрел в появившийся со скрипом дверной проем: из темноты на него выглянуло знакомое лицо, только еще пухлее и не с такими пышными усами.

— Фальк, да ты похорошел!

Харон пошел прямо на мужчину с черными аккуратными бакенбардами, но тут же остановился, когда увидел, что в грудь ему собирается упереться поварской меч. Забинтованный человек сделал шаг вперед. За ним еще один, и так, пока они не оказались вдвоем в комнате при свечах. Мумия посмотрела на дрожащего хозяина, и забинтованная голова наклонилась к бледной щеке моржа, а забинтованный палец целой руки лег на кончик лезвия. Харон прошептал:

— Если бы я хотел тебя убить, ты бы даже не проснулся.

Из Фалька вышел какой-то звук, больше всего похожий на букву «Ы». Он отошел от прошенного (как бы странно это не звучало) гостя и выставил оружие перед собой. Фальк еще громче издал тот же звук, когда увидел, что в руках он держит леденец в виде полупрозрачного петуха.

— Угощайся, — сказал Харон.

На крыльце послышалось шарканье когтей. Половину дверного проема заслонила чья-то тень, и господа увидели, как Фокси вошел в гостиную без приглашения. За ним же последовал черный кот. Фальк, увидев животных, будто бы растаял.

— Ну, ладно, заходите, — сказал хозяин, стоящий с посетителями посередине комнаты.

Харон вошел в дом своего заказчика, как в собственный дом. Нет, как в собственный дом, который он сдал заказчику.

— Я п-п-просто не п-понимаю, чего в-вы добиваетесь? Я н-н-никого н-не т-трогаю…

Забинтованный человек оказался довольно близко к мужчине в майке, широких трусах и мягких тапках. Забинтованный человек положил забинтованные руки ему на плечи и посмотрел прямо в глаза.

— Фальк, у вас завелись приведения. Я пришел избавиться от них — я волшебник. Это твой кот, его зовут Физикус — следи за ним. Это мой товарищ, Фокси — не лезь к нему. Есть вопросы?

— Д-да-да…

— Так задай!

— О, а… Нет вопросов… О-о-отпустите на пол только…

Харон посмотрел под ноги, и увидел, как на полу стоят пустые тапочки, а возле его колен болтаются голые ступни с оттопыренными пальцами. Мумия поставила Фалька на землю.

— Я б-б-боюсь п-п-привидений… — сказал пострадавший.

— А ты их видел?

Харона увлекла свеча с живым огоньком.

— Кого?

— Того, кого боишься.

— Раз-з-в-ве я б-бы б-б-боялся их, если б-бы у-увидел?

— Да, Фальк, я тебя обожаю… — он отвернулся от свечи, чтобы она не сбивала его с мысли. — Так, значит, я был в этом подвале, и там нашел какую-то интересную вещь (правда, я не знаю, пригодится ли она нам).

Забинтованная рука нырнула в сумку на плече, вынула книжку и помахала ей перед Фальком, который стоял посреди гостиной, как посреди кабинета командующего армией Кор де Менте. Глаза Харона посмеялись, а вместе с ними развеселился и Фальк.

— А п-п-про к-какой подвал в-вы имеете в-в-в виду?

— Ах, да, ты же ничего не помнишь, не знаешь, не понимаешь… Я про подвал, который находится в доме, который можно увидеть из этого окна.

— И-и-и-и что же там такое?

— Пыль…

— О-о-о, боги… Т-так, м-м-может, это п-призрачная пы-пыль?

— Мистер Фальк, вы гений!

— Н-н-не пы-пытайсь м-м-меня задобрить…

— Вы когда-нибудь разговаривали с Богом?

— Й-й-йа? — морж огляделся (Великий Дракон, это так глупо…).

— Вы-вы, мой друг.

— Н-ну, конечно же, нет!

— А с Дьяволом?

— Ч-что за ересь!?

Харон посмотрел влево, туда, где стоял дорогой подсвечник на комоде.

— Поздравляю, сегодня у вас будет возможность похвастаться грехами!

Волшебник понял, что в ближайшее время ошарашенного Фалька лучше не трогать. Он вспомнил, что любит нарушать личное пространство, и прошел вглубь комнаты, чтобы воспользоваться столом, на котором лежали палитра и кисти. Как только забинтованный человек оказался на позиции, он положил перед собой сумку и добыл из нее ключ. Хатем он покрутил дневник, чтобы найти, куда этот психоаналитический символ поместить, но в книге не нашлось подходящего отверстия. Фокси опустил голову на передние лапы и вздохнул. Фальк посмотрел на него и подумал, что зверь возле его дивана заснул.

Тогда Харон пожал плечами и поднес ключ к дневнику (понадеялся, волшебник, что все заработает волшебным образом). В воздухе появился призрачный замок, а как только забинтованный человек повернул ключ, защита растворилась, и страницы дневника зашелестели в пострадавших руках агента. В содержании были даты, но не указывался год, из-за магической защиты дневник всегда хрустел и свежо пах — Харон не смог понять, насколько старая книжка в его руках. «Ну, что, примерю шкуру охотника», — подумал он. Забинтованный человек стал читать (про себя, как взрослый):

«Пятьдесят пятый день уходящего лета,

Пишет Соломон:

Прибыл в место назначения. Лайер дезинформировал меня. В городе апокалипсис, никто ту не живет. Расположился в самом чистом доме, подготовил оборудование, чтобы наблюдать аномалию. И, кстати, Лайер, пишу специально для тебя — в городе нет приведений. Жаль разрушать городскую легенду, но местные журналюги разочаруются, когда я вернусь с результатами.

Пятьдесят шестой день лета: сегодня был в подвале одного очень интересного дома. Лайер, ты и не предполагал, что под землей имеются катакомбы. Хотя, учитывая то, насколько большое скопление энергии в этом месте, данное предположение напрашивалось само собой. Оборудование почти настроено, и хоть запасов хватит с лихвой, я стараюсь сделать все как можно быстрее.

Пятьдесят седьмой день лета: сегодня заглянул в другие дома (на всякий случай). В некоторых из них, как мне показалось, висели похожие друг на друга портреты (что это значит?). То место, которое я осмотрел вчера, явно является источником аномалии (в отличие от этих домов). Звонила мама, интересовалась, как много у меня воды. Пришлось сказать, что я сплю под двумя одеялами (Нет). Эта женщина собиралась вызвать сотрудников академии для моего спасения. Вечером, мне кажется, термос остывает непривычно быстро. И еда тут портится за сутки — это интересно. Температура едва опускается, но изо рта я замечаю пар. Еще меня местами морозит, и аппетит просыпается почти сразу после еды. Возможно, я слишком много работаю.

Пятьдесят восьмой день лета: я вернулся в тот интересный дом и обнаружил ловушки: растяжки, пресс, обвал и магические клетки (по этой причине в руины попасть я не сумел). Конкретно, мне не понравился зооморфный излучатель, который выстрелит, как только я сунусь в коридоры катакомб. По этой причине я все еще не вернулся обратно, ведь сдавать позиции нельзя. Без этого устройства я к тебе, Лайер, не вернусь. В конце концов, зря что ли ты мне доверился? Здесь такая глушь — мне приходится воспроизводить диалог на этой бумаге. Помимо отсутствия общения, заканчивается еда, которой, вообще-то, должно было хватить на неделю. Те продукты, которые остались, почти испортились — это интересно. И страшно.

Пятьдесят девятый день лета: оказывается, что в городе кто-то живет! Я стоял на крыше, и ко мне с земли обратился житель с вопросом, кто я такой и чем тут занимаюсь. Выглядел он странно, и ничего не смог рассказать про то, куда подевались другие люди. Предложил мне суп с плесенью и воды из высушенного колодца. На мои возражения лишь пожал печами и спросил, где я увидел плесень и засуху. Не то чтобы я хотел доверять сумасшедшему, но этот человек сказал, что не будет мне мешать, и что в подвале дома можно найти что-то, что могло бы заинтересовать меня — охотника. Могу отметить, что человек довольно пассивен и, вроде бы, угрозы не представляет. Оставшийся день я и провел на крыше своего милого убежища. Я пытался прицелиться в аномальный дом со спутника, но он почему-то считает, что здесь нет ничего, в том числе и города. Зеркало показывает сплошное замыленное изображение. Видимо, здесь и правда много энергии и помех. Ночевать стало некомфортно. Меня снова морозит, а термос по-прежнему остывает, как только снимаю его с костра (да и доски тут горят, как щепки).

Шестидесятый день лета: сегодня переберусь в другой дом, так как в этом на чердаке, похоже, завелись крысы. Очень большие. Устал слышать скрип и шорохи. Я раньше и не замечал, что у меня в комнате висит портрет какого-то священника. Сначала даже испугался, когда проснулся и внезапно увидел его. Приемник перестал ловить сигнал, и теперь я чувствую себя одиноко. Человека, кстати, я больше не встречал.

Шестидесятый день лета: видел портрет. Ночью бегали по второму этажу. Я в подвал, за оружием. И сваливаю».

На этом записи в дневнике оборвались. Харон задумался, не обратил внимания на Фалька, следящего за ним. Фокси вздрогнул, когда Харон увидел в окне дома, где он побывал несколько минут назад, бледно-синее лицо (словно человек небрежно поел черники, заляпав ей губы, а затем испачкался в муке). У этого создания были стеклянные глаза, которые Харон почему-то заметил только в этот момент, и еще эти глаза смотрели прямо на него.

— Кхм, Фальк, а вы последнее время никого не встречали здесь, помимо того человека, что исследовал дом?

Фальк пошатнулся в соседней комнате, и об этом Фокси сообщили скрипучие доски. Харон пошел посмотреть, куда ушел мужчина, и почему он больше не переживает, что в его доме непрошенные гости. Как только волшебник вошел, он посмотрел на какую-то картину, где изображался человек в черном пиджаке. Рисунок был чертовски реалистичным, особенно взгляд героя картины (белая лента под воротником как бы намекала, что Фальк смотрел на священника). Морж, наконец, отвлекся на голос Харона.

— А, ды-ды-ды-ды-да. Все, кого я видел здесь, изображены на этих картинах, и с па-по-последним из них мы виделись, кажется, совсем не-не-не-не…

— Недавно?

— Д-да.

Харон тоже засмотрелся на портрет.

— Очень детально проработаны глаза. Они будто смотрят на тебя, под каким углом не подойди, — сказал забинтованный человек.

Он еще раз проверил пейзаж на улице: с другой стороны дома все было так же мрачно.

— О, в-в-вы тоже любите картины? — спросил Фальк?

Харон подошел ближе, чтобы разглядеть другие работы, которых на стенах было чуть меньше дюжины. Почти везде были портреты людей в профиль, а на одной даже было изображено три персоны (гном, гномиха и альвийка).

— Нет, я их на самом деле… Боюсь, — сказал Харон.

Фокси выглядел грустным. Он один лежал возле дивана в гостиной и изображал из себя животное, которому снится кошмар. Иногда он не просто сопел, а скулил.

— П-почему?

Он посмотрел на Харона, как это обычно делают вечно обиженные и оскорбленные альвы.

— Ох, не знаю я… Живых я могу понять: знаю, что мне ответят, в каком сапоге спрятан нож. А вот рисунки застывают и чего-то ждут. А в дикой природе это означает только одно…

— Ш-ш-што же?

— Ну… Это сложно объяснить, если ты сам не можешь понять.

Харон подошел к портрету женщины в кресле качалке. В руках у персонажа были спицы, а вязала она нечто длинное и полосатое (будто бы шарф). Он заметил, что у нее неискренняя улыбка, нахмурены брови. «Глаза будто для красоты — я бы добавил ей объект в поле зрения, а то получается слепая бабка», — подумал он.

— Но я думаю, что это мой единственный страх, — сказала мумия.

Морж специально ничего не ответил, чтобы заострить внимание на своем недовольстве.

— Да нет, ты не подумай, что мне не нравятся эти картины — это у меня от рождения.

— Это моя задумка, — ответил морж.

Харон оторвался от картины со старушкой и посмотрел на хозяина имения.

— Какая?

— Чтобы они вызывали страх.

Волшебник снял шляпу и подошел к следующей картине. Ему не понравился аристократичный вид позирующего человека: его монокль, цепочка в кармане, запонки и жилетка. Он подумал: «Я бы добавил ему клоунский нос…» Волшебника привлек маленький зверек, выглядывающий из ухоженных мужских рук (потому что он не выглядел напряженным, в отличие от изображенного хозяина). У него была черная чешуя, оранжевые мордашка и глаза размером чуть ли не с полголовы. «Мне кажется, такая зверюга давно вымерла», — подумал волшебник.

— Почему именно страх? — спросил Харон.

— С-с-страх — н-н-наше г-главное чувство. Зритель д-д-должен чу-чу-чу-чувствовать. Мы все чувствуем страх.

Харон прижал шляпу к груди еще сильнее, и та помялась.

— Чаще случается так, что боятся меня.

— Тогда вы-вы-вы-вы — в-в-великое произведение и-искусства, — сказал морж (он еле заметно улыбнулся). — В-в-все ль-ль-люди т-таковые.

— Тогда это не про меня. Но спасибо.

— П-почему?

— Я не знаю, кто я такой…

Морж нахмурился от того, что ему пришлось подтирать сопли непрошенному гостю.

— О, так а к-кем в-вы себя чу-чу-чувствуете?

— Волшебником.

Фальк замолчал и отвернулся. Он выглядел неудовлетворенным (как будто он тоже хотел почувствовать себя волшебником, но Харон не сделал ему комплиментов для этого).

Харон подошел к картине, на которой была семья. Женщина и мальчик сидели на стульях, а над ними возвышался мужчина. Он держал их (или скорее давил на них) за плечи, и почему-то возникало чувство, что мужчина запрещает им вставать. Выражение лица у женщины было такое же, как и у старушки с предыдущей картины. Мужчина при этом не выглядел строгим: его губы вырисовывались поджатыми, а их верхняя челюсть скрывалась за густыми усами. Он чем-то напоминал Фалька. У их ребенка под глазами были синяки, а сами глаза изображались уставшими. Не было более жуткого персонажа, чем бледный сын этой семьи. Остальные люди хоть и представлялись Харону истерзанными и взволнованными, в них все же была искра надежды, что их когда-то нарисуют жизнерадостными. У мальчика по глазам было видно, что надежды нет. Харон вернулся к столу с дневником, но он все еще видел уставшие, но также и испуганные глаза на каждой из страниц дневника.

— А что вы говорили про замолить грехи? — спросил морж.

Он убрал краски с мольберта. Незаконченную картину морж перевернул еще до того, как Харон вошел.

Мумия оторвалась от изучения страниц дневника.

— Похвастаться, а не замолить… Да, мне нужно поговорить с одним демоном.

Фальк направлялся к полкам, но после этих слов он застыл.

— Господи… — прошептал он.

Харон проинтерпретировал это как «какой ужас» или «я не могу это спокойно воспринимать», но он также допустил третий вариант, в который, впрочем, верилось с трудом. Агенту также показалось, что Фальк хотел сказать этим «ну и кретин…» (хотя Фальк так подумать не мог, ведь как ветер может пожаловаться на то, что ему дует).

IV

Кухня меркла. Лишь свет луны просачивался сквозь стекло и падал на доски. Черный ботинок лег на ковер, затем взмыл в воздух, после чего приземлился гораздо ближе к винному шкафу. Следом за ним проскакали второй ботинок и две забинтованные ступни.

Фальк вздрогнул и вскрикнул, когда наступил на что-то длинное, мягкое и пушистое. Харон рассмеялся.

— Дай ему поужинать.

Мумия зажгла неповрежденную ладонь, и свет от этого безобидного факела позволил Фальку увидеть черного кота, который грыз рыбные кости, найденные в ведре.

— Ну, что же ты… Как т-там т-тебя зовут?

— Шизикус, кажется… — ответил Харон.

— Пусть будет Физикус.

Морж наклонился к зверю и погладил его блестящие шею и голову.

— Ну, что же ты, Физикус, какие-то остатки доедаешь? У меня ведь есть ветчина.

Кот оторвался от трапезы, задрал голову и посмотрел на Фалька человечьими широкими глазами.

— Мя-я-яу!

— Сейчас-сейчас!

Мужчина повернулся, подождал, пока Харон даст ему пройти и направился к другому шкафу, где хранились банки, полные пыли. Морж в лучах огня Харона разглядел то, что он называл ветчиной, только волшебник кроме видавшей виды косточки ничего не обнаружил. Тем не менее мужчина взял эту кость и положил ее на стол. Фальк попросил Харона передать ему нож, а когда завладел ржавым лезвием, стал отрезать воздух рядом с костью. Волшебник вспомнил о том, что в дневнике говорилось о сумасшедшем жителе, поэтому он не нашел лучшего кандидата на эту роль. Как только морж раздробил тупым лезвием целую кость, он бросил кусочки на пол с криком: «Давай, Физикус, поешь как следует!» — а кот в ответ на это зашипел и вернулся к рыбным объедкам. Харон собрался покрутить пальцем у виска (да только не нашел нужного пальца). Фальк снова подошел к винному шкафу.

— По такому случаю я достану лучшее вино. Думаю, полусухое «Мерло» тысяча девяносто…

— А у вас есть что-то покрепче? — спросил Харон.

Фальк поставил бутылку в винные соты.

— Есть.

— Тогда открывайте сначала «Мерло».

Фальк вздохнул и достал бутыль из деревянного кармана.

Фокси, лежащий возле дивана, вздрогнул, будто услышал запах вековой пыли.

Харон стоял возле стола, держа руки в карманах, и смотрел, как Фальк возится с бутылкой. Харон потерял пару пальцев на левой руке и хотел запить эту потерю чем-то крепким (или он хотел еще кое-что).

Фальк нашел штопор.

— А в-вы их видели? П-п-п-п-п-п…

— Привидений?

— Д-д-да.

Харон задумался.

— Возможно, — сказал он и принялся разглядывать реакцию моржа, который возился с бутылкой при свете подсвечника на столе.

— Эт-то как это?

— Я еще не решил, что видел.

— О, а оно ст-т-трашное?

— Не особо.

Фальк закряхтел.

— П-почему?

— Потому что я не сумел разглядеть, а строить догадки — такое себе дело. Возможно, это просто звезды отразились в окнах.

— В-в-вы в-все еще с-здесь. Если привидений не видели, почему не уезжаете?

— А вы так этого хотите? Резко ваши приоритеты поменялись.

— Я н-не уверен-н, что звал Вас. Вы сами пришли.

— Нам бы пора выпить.

Они взяли по бокалу и сели за простой деревянный стол (Харон перед этим стряхнул огромный паучий ковер, зацепившийся за табурет, и сотню слоев пыли). В этот момент Харон следил за моржом, а тот следил за Хароном. Под моржом заскрипел стул, а под Хароном… Ну, вы итак все знаете.

— И как мы бы-бу-будем вызывать демона?

— Напьемся до белой горячки.

— Но разве можно вызвать Дьявола употреблением спиртного? — спросил Фальк.

— Дьявола — нет. А вот конкретного демона — это запросто, — ответил Харон.

— О, так… А кого конкретно мы вызовем?

— Только не смейся. Бога белой горячки.

— Господи, помилуй! Что же это творится!

— Напомни потом стереть тебе память. Ты слишком впечатлительный.

Харон налил вино в бокалы и пододвинул один сосуд к себе. У мумии были императорские повадки, судя по тому, как она развалилась в кресле. Фальк же сидел на твердом табурете, потому что он хороший хозяин. Морж потянулся к бокалу, вцепился в него двумя пальцами (будто клешней) и проволок стеклянную башню по столу.

Фокси зашел на кухню, высунул сонную морду из тени, учуял запах свечи на столе. Харон опустил бокал под стол, и подбежавший питомец проглотил вино.

— Вам не нравится? — спросил Фальк.

— Что? Нет. Я не могу опьянеть. Мой друг всегда делает эту работу за меня.

— О, значит, это он будет говорить с богом?

— Нет, почему. Мы с вами поговорим.

— Но ведь д-для этого надо напиться…

— Ну да, — ответил Харон.

— Но ведь… Пьет ваша собака.

— Собака… — угрюмо сказал Харон. — Не думай об этом — тебе не зачем знать, почему все так.

Фальк вздохнул.

— Хорошо…

Они выпили первый бокал. Разговор зашел в другое русло. Они обсудили академию Харона и школу Фалька. Харон подметил, что их места учебы на удивление похожи, ведь казалось, что простые учебные заведения давно не работают по демократическому стилю («видно, уж очень сильно ваша школа чтит древние традиции», — сказал Харон. Фальк же на это ответил: «Хм, да нет»). В ходе веселой беседы мумия заметила, что Фальк разглядывает Фокси. В этом взгляде было что-то зловещее.

V

Мерло убывало довольно быстро. Фокси пил, как настоящий ценитель Аликанте Нуар. У Фалька покраснели щеки. Он жадно выспрашивал Харона обо всем. Да и пил он взахлеб.

— А вот скажите мне, Харон. Вас же учили жизни в академии?

— В Академии меня учили создавать благо, — ответил Харон. Он икнул.

— А как вы понимаете, что есть благо, а что неблаго?

— Подумай сам, Фальк.

— Ну, для меня зло — это то, что вредит другим.

— Харон наклонился к столу и выглянул из-под шляпы.

— А для меня зло — это выбор, — ответил он.

— О как! — сказал Фальк.

Харон отдал последний бокал Фокси. Мумия посмотрела на пустую бутылку, и среди бинтов вспыхнуло зеленое пламя. Глаза светились, пока Фальк не притащил самогон из кладовой.

— Что это значит-то? — спросил морж в тот момент, когда наливал по стопке.

— Иногда мы причиняем вред, потому что у нас нет иного выхода. Но иногда мы делаем это, потому что выбираем такой путь. Этот выбор и есть зло.

Фальк почесал бакенбарды.

— О, а я уж думал, вы про свободу слова…

— Многие борются за свободу, но в итоге принимают решение стать рабами.

— Может быть. Но это не значит, что человека надо лишить свободы. Он должен сам выбирать, на кого работать. Вот я, к примеру, живу спокойно на этой «ферме».

— Жил бы ты спокойно, Фальк, меня бы здесь не было.

— Может быть. Но это не значит, что где-то еще мне было бы лучше. Я очень даже хорошо устроился. Ой…

— Я думаю, ты просто не можешь решиться уехать отсюда.

Харон вылил самогон Фокси на язык. Фальк вернулся на табурет, но к стопке не притронулся.

— Эй, мы должны выпить больше, — сказал Харон.

— О, так меня уже вырвет, — ответил Фальк.

— Ты ничуть не опьянел.

Фокси зачихал. Он замотал головой и начал рычать. Затем питомец прогнулся, и изо рта у него выкатился слизкий шар. Харон оживил бинт и пустил его по полу. Лоскут окутал капсулу. Харон подтянул к себе шарик и раздавил его. Из-под осколков Харон извлек черную таблетку.

— На вот, выпей. Она впитает в себя все токсины, и ты сможешь осушить хоть всю бутылку.

— О-о-о, так вот как выглядит ваше колдовство…

— Прошу, не называй мое искусство такими словами, — сказал Харон.

— Конечно. Я не хотел вас обидеть… Ваша таблетка что-то не подействовала.

— Обычно она помогает после третьего хлопка веком. Хм, видимо, из-за твоей массы…

Фокси вновь отрыгнул упаковку с лекарством. К этому моменту осколки предыдущего шара превратились в углекислый газ. Харон разломил капсулу.

— Этого должно хватить, — сказал он.

Они сделали еще пару глотков.

— О, меня тошнит чуть меньше, — сказал Фальк.

Харон посмотрел на мужчину. Глаза у мумии загорелись зеленым пламенем, и Фальк завизжал как трус.

— Фальк, у вас в роду были магические существа?

— Лучше бы у меня вообще не было рода…

— Как это? — спросил Харон.

— Ну, так… Род же должен с кого-то начинаться, правильно?

— У тебя есть родители, Фальк?

— Нет.

— Нет?

— Я спокойно живу всю жизнь, и мне они не нужны!

Они выпили, стукнули стопками по стулу. Харон заговорил не сразу.

— И давно ты их потерял?

— Знаете, Харон, я даже как-то и не думал о том, что не помню этого. Я не знаю, сколько прошло времени…

— Если бы я не был пьян, мне было бы наплевать, — сказал волшебник. — Рассказывай, пока тебя слушают.

Фальк осушил стопку. Он налил себе еще и тут же выпил вторую. Затем он повторил. После третьей морж слегка сморщился, но быстро пришел в себя и пошел к полкам. Обратно Фальк вернулся с лимоном.

— Вам вряд ли понравится моя история, — сказал морж.

— Теперь не нравится, — ответил Харон. — Исправь это. И, Фальк, не называй меня на «вы» — я чувствую себя серьезным.

Кажется, Харон действительно опьянел, и напряжение между ними сошло на нет.

— Ну, хорошо…

— Я слушаю.

Предупреждаю сразу, история имеет последствия, так что подумай, читать или нет. Взвесь все «за» и «против», оцени обстановку. Есть ли с тобой кто-нибудь в данный момент? Ты читаешь это днем, когда воображение разделяет твои страхи и тени вокруг, или в темное время суток, когда кошмары и ночь сливаются воедино?

— Мы жили в этом доме с родителями. Моя мать часто поднимала скандал, иногда била отца. Он ее не трогал, а после каждой ссоры уходил на речку за городком. Понятия не имею, что он там делал, но вода эта непростая. Все, что живет в реке, погибает уж очень быстро, будто Великий Дракон берет жизнь, делит ее пополам и отбирает одну долю себе. Может, папаня ловил рыбу, чтобы хоть где-то не быть жертвой. Может, плакал… Но, вот в чем я точно уверен, так это в том, что он до посинения сидел в этих водах, потому как состарился и умер он гораздо раньше матери. Мать тогда просто сказала: «папа больше не придет». Она потратила его сбережения, а я все думал, странно, что она ему не отдала его пожитки, итак без вещей он ушел. И вот жили мы одни, наверно, с месяц. Пока ночью мне вон в то окно, где сейчас стоит стол, не постучал папа (проверьте, не ходит ли теперь мой папа у вас в коридоре). Я открыл ему окно, а он весь синий, напуганный и вымокший. На улице в ту ночь, к слову, было тихо и спокойно. Он словно из реки вылез. Мы с ним поговорили, а когда мать проснулась, папа ушел, чтобы не попадаться ей на глаза, но пообещал и дальше за мной присматривать. Он, кстати, рассказал, что все это время следил за нами, но не хотел пугать ни меня, ни мать. И с тех пор я стал замечать в окне иногда его взгляд. Он таращился на меня и на спящую мать как-то неправильно. У него глаза были то ли испуганные, то ли уставшие. Ему явно было небезразлично, как мы поживаем, но он ни разу не зашел, и не позвал меня. Всегда стоял за окном, то в палисаднике, то через дорогу. Однажды я ночью вышел в туалет: сижу там, а через щелку в двери вижу, что он там стоит и таращится на крыльце у соседей. Зашел, матери сказал, она вся побледнела, побежала к окну, а потом отругала меня, что я выдумываю. Я видел его редко, наверно, раз-два в месяц. Но я видел! Спустя год папа перестал приходить, и это длилось где-то месяц или больше. А потом мать ударила меня молотком по спине за то, что я поделился с Арчибальдом (была такая ящерка у нашего соседа) сметаной. А я всегда боялся не угодить маме, потому что, если она могла папе навалять, то меня вообще могла прибить. Ну, в тот день она когда взмахнула молоточком, у меня душа в пятки ушла. Она и меня, и зверюшку долбанула. Мне нормально было, а вот Арчи она что-то переломила. Жалко его было, а еще страшно. Очень страшно. Той ночью, наконец, папа пришел, и я уже не испугался его, потому как он всегда заботился обо мне. Спросил, хочу ли я, чтобы мать меня больше не обижала. Ну, разумеется, я сказал, что хочу, потому как все детство в страхе проходит. Он сказал ложиться спать и ждать следующего дня. Я ждал. Мама с хутора не пришла. А ночью мы все слышали, как со стороны реки кричит не по-человечьи кто-то. В ужасе кричит, зовет на помощь. Я вот сейчас понимаю, почему никто даже не вышел. Крик был правда нечеловечий. С тех пор я живу один, а папа за мной присматривает. Ну, мне так кажется, то есть…

За вами он теперь тоже присматривает: когда ночью почувствуете чье-то присутствие, не торопитесь оборачиваться. Не стоит его волновать своим криком, просто делайте свои дела, как делали всегда, ведь с этого момента, если прочитали историю, дороги назад уже нет. Он за вами тоже будет следить. И дай Вам бог, чтобы широко раскрытые глаза, олицетворяющие не то страх, не то усталость или безразличие, всегда оставались во тьме и никакой свет не показал Вам воплощение мучений и боли. Если Вы с трудом представляете, как в темноте всплывает чей-то взор, просящий о помощи и лениво следящий за вами, то Вы — везунчик. Многим, кто знает эту историю, повезло прожить долгую жизнь, прежде чем они столкнулись с этим взглядом.

— Знаешь, Фальк. Это на удивление интересная история. У меня бинты стоят колом! Да и я много понял про тебя. Ты, это…

Харон наклонил голову, и она стала постепенно уходить вниз. Фальк посмотрел, как шляпа приближается к столу, но в последний момент она вернулась туда, откуда начала спуск. Морж делал вид, что говорить не нужно. Харон вновь зазвучал.

— Ты… я забыл… Ты мой друг.

— Я рад, что в-вы приближаетесь к белой горячке. А что у вас с родителями?

Зеленое пламя разгорелось в двух отражениях Фалька. Харон посмотрел на Фокси, но потом огляделся, будто бы он хотел, чтобы морж ничего не подумал.

— А у меня их не было никогда.

— Это как это не было? Даже я своих помню.

— У таких как я ничего нет. Я — никто.

— Ой, Харон, не принижайтесь!

— Ну, уж лучше так говорить, чем восхвалять себя, как это любят волшебники…

— О, так себя любить надо — слова отца, между прочим.

Харон снова наклонился вперед, но потом понял, что сейчас завалится на стол, и приободрился.

— Я так и не понял, кем был твой отец?

— О, ну он был мэром этого городка.

— Читалось.

— Ч-что?

— Сразу было понятно, что в таком богатом доме живет власть.

— О, это с приходом матери дом преобразовался: появилась роскошь, прислуга. А народ в городе стал беднеть (особенно альвы). Наверно, мужчина должен всем заправлять…

— Человек, Фальк. Человек…

VI

Они приближались к белой горячке. Самогон стал литься мимо стопок. Разговоры приобрели оттенки синего.

Фокси лежал на животе и улыбался. Он вилял хвостом, а глаза его блестели. Комната для него превратилась в корзину в руках бегущей от волка Красной шапочки.

— Фальк! Ты, черт… Ты… Короче, где все жители?

— О, так уехали.

— Давно?

— Давно… — Фалька никогда ранее не переполняло сожаление.

— Фальк!

— Что?

— Ты здесь…

— Тут я.

— Ты это… Чем занимаешься по жизни?

— О… Так… Рисую.

— Чего?

— Говорю, портретной живописью занимаюсь…

— А меня нарисуешь? — спросил Харон.

Ему казалось, что Фальк стоит прямо у кресла, но тяжело было разобрать, как далеко морж на самом деле.

— Вас? Я очень на это надеюсь… — сказало что-то.

Харон практически ничего не видел. Похоже, он был так пьян, что ему померещилось, будто на другом конце стола над Фальком навис демон. Демон был черный, как тень и рогатый, как черт. Его длинные руки почти ложились на пол и заканчивались толстыми и острыми пальцами.

— Только… Только пускай у меня не будет… Не будет… Хвоста торчком, — сказал Харон. Это были его последние слова.

Фокси лежал прямо возле границы белого и черного света. Лучи пытались коснуться пса… Кота… Скорпиона (какая разница???). Бинты утонули в кресле. Они дрожали, когда мумия рычала (моя бабка храпела почти так же).

VII

3954 год, 1 день лета

Безымянный впервые открыл глаза в последний день лунного затмения. В то утро был странный запах. Он был свежим и… мокрым. Свет сначала больно бил по глазам, но вскоре стал лишь согревать и постепенно угасать, пока взору Безымянного не предстала палитра с красками. Тогда чистое (как белый лоскут) существо впервые приподнялось и осмотрело незнакомый мир.

Исследование началось с самого далекого (можно подумать, что дальше всего от нас находится Бог, Великий Дракон, и в каком-то значении это так, но, к счастью, или, к сожалению, в нашем случае самым далеким для нас станет синь).

Верхушка этого мира рассказывала Безымянному про плывущую вату. В этом море водились странные рыбы с хвостами по бокам (они то расправляли эти хвостики, то делали ими судорожные взмахи).

Следом Безымянный изучил пруд, в котором отражалось море (Безымянный не понимал, где у мира верх, а где низ, где правда, а где иллюзия), возле которого отдыхали неизвестные существа с острыми хвостами, короткой шерстью и слегка вытянутыми мордами. Похоже, что им не было дела до Безымянного. Они все лежали на чем-то колючем и зеленом, и это зеленое распространялось по всем пределам.

Белоснежная мумия увидела, как что-то такое же зеленое забралось на верхушки бурых столбов. Столбы сужались, поэтому их концы покачивались, и делали они это синхронно. Тогда существо осмотрелось и впервые увидело мир целиком, а не в отдельных его частях. Безымянный посмотрел на бесцветные лоскуты, которые тянулись в ту же сторону, что и зеленые столбы, что и ватные корабли наверху, что и цветы внизу. Тогда он впервые узнал, что существует ветер.

Только его колыбель отличалась от остального мира. Все вокруг было ярким, звучащим, движущимся, а серая глыба под Безымянным имела какое-то противоположное свойство — холод и безразличие.

Однако это чувство было где-то под ногами, а голову и плечи грело что-то божественное. То, что минутой ранее вонзало в глаза блестящие иголки, теперь вызывало у Безымянного колоссальный интерес. Он смотрел на вспышку, как будто она была обязана ему всем, словно без нее его жизнь утратила бы смысл. Безымянный думал, что он был рожден светом.

Существо, чье тело полностью обвивали белоснежные лоскуты, наконец, обратило внимание на то, что совсем рядом сидел Кто-то. Это было другое существо с другими чертами. Перед Безымянным сидел зверь, похожий на тех, что отдыхали у пруда, но только у этого была пепельная шерсть. Похоже, что зверь ждал Безымянного, но в момент встречи он не подал и виду. Существо в белоснежных лоскутах хотело знать, кто сидит перед ним, но не могло спросить (даже подумать, потому что для этого надо было знать слова). «Ты здесь, — раздалось что-то внутри. — Не бойся. Тут безопасно». Безымянный вздрогнул, начал искать источник звука, обратился к пепельному зверю, но тот сидел и будоражил голову спокойным взглядом. «Не бойся. Это я, Паппетир. Мне нужно многое рассказать тебе». Безымянный прекратил вертеться и замер, глядя на создание, стоящее рядом со зверем. Оно было гораздо выше и тоньше (во всех смыслах). Он впервые научился слушать. «Ты можешь говорить. Попробуй, не трать время, — потребовал голос тонкого создания в белом одеянии. — Как тебе это место?»

— Страшно, — ответил Безымянный, — хочу спрятаться.

— Что еще? — продолжил голос — есть что-то приятное?

— Тихо. Люблю тихое.

— Чувствуешь что-нибудь?

— Чувствую.

— Что именно?

— Не знаю.

— Это связь, Паппетир. Вы связаны одной душой.

— Я чувствую. Привыкаю быстро. Говорить трудно.

— Да, манипуляции со ртом и голосовыми связками требуют много времени, прежде чем ты привыкнешь. Раньше мы общались только душой, а теперь у тебя появилось говорящее тело. Пойдем со мной.

Безымянный поднялся и ощутил, как легко стоять на двух ногах. и что на четвереньках придется горбиться. Он сделал шаг.

— Да, ты все правильно делаешь.

Он сделал другой.

— Смелее.

Он упал. Безымянный попробовал ползти на четвереньках, но для этого пришлось горбиться. Он встал.

— Начни падать и дай волю телу. Оно само даст тебе опору.

Безымянный сделал шаг, сделал другой, он упал, а затем встал. Он сделал шаг, он упал. Он сделал шаг, и еще один, и еще один, и еще, и еще, и еще… Он сделал шаг быстрее. Со следующим тоже поторопился. Он добежал до озера, а когда захотел остановиться, было слишком поздно. Безымянный упал на прозрачную землю. Спустя моргание она превратилась во что-то хрупкое и холодное. Безымянный провалился под землю, но падал он медленнее, нежели раньше. Он ощутил, что руками и ногами тяжелее двигать, и что мир вокруг стал давить на него. Он услышал журчание. За шиворот кто-то вцепился, а затем Безымянный стал падать в обратную сторону. Внезапно ему стало свободно, как и прежде (на пару морганий). После этого тело потяжелело и развалилось. Безымянный стал плоским, как лист на дереве. Его тащил (волок) кто-то на четырех лапах.

— Будь осторожен, — сказал голос. — Это вода, и она опасна для твоего тела.

«Я уже понял», — прозвучал голос (в мире художников, а не в мире картин).

***

Безымянный открыл глаза, и мир увидел зеленые огни, в коих заключалась сила гораздо большая, чем следовало ожидать. Лоскуты были свежими и сухими, они поднялись, а зеленый свет между ними направился к серому существу и высокой даме (Безымянный, наконец, освоил весь тезаурус, сокрытый где-то глубоко, в каком-то мире идей, откуда можно вытащить все что угодно, но не раньше положенного срока).

— Давай, — сказала она.

Прежде чем переплетенный лоскутами воздух поднялся, его душа устремилась прямо к свежему лепестку ромашки, в который была завернута гладкая кожа прекрасного сновидения. Все эти обороты в его голове внезапно вырвались наружу, и он видел перед собой не обычного человека, а изысканно оформленный луч света, что согревал и морозил одновременно. Этот взгляд… Ей было не все равно, но так она задумана — постоянно быть отстраненной, недолгой, торопящейся скрыться в безмолвии. Она еще никуда не делась, но он чувствовал, что как только подумает, что ему с ней хорошо, она убежит от него, ускользнет не так, как жемчужина с ракушки, а как лезвие с горла эльфа в каком-нибудь романе про гражданскую войну нелюдей и Нелюдей.

— Ты быстро учишься. Я рада этому, мой дорогой.

Он теперь мог говорить вслух, но предпочел придерживаться образа недотроги, чтобы она чувствовала холодок, ведь, несмотря на ее великую роль, сущность ее была такая же, как у других представительниц ее семейства.

— Пойдем, — она улыбнулась, и Безымянный увидел утиные лапки, непроизвольно осваивая свое новое зрение (он не мог знать признаки искренней улыбки, но наверняка ему так и показалось, потому что в противном случае нет смысла жить на Воде, где следует с подозрением относиться даже к языку тела).

Безымянное облако из бинтов выпрямилось посреди поляны. Позади него лежало озеро, но отражение его не интересовало, потому что он всегда мог видеть себя со стороны. Он не оборачивался, но знал, что сородичи наблюдают, провожают его с сожалением, что, скорее всего, больше не увидят его на этой поляне, в самом центре царства рефлективов.

***

Они оставили дом, когда спустились с Великой горы. Безымянный обернулся, чтобы увидеть подъем (или, несколькими днями ранее, спуск). В груди, наконец, что-то произошло. Он и не подозревал, что встретит Тоску в самый последний момент, когда уже будет слишком поздно возвращаться.

Женщина стояла на последней ступени, и все были уверены, что дальше сойти она не сможет. Но… Зачем она явилась тем, кто принял решение покинуть дом, чтобы увидеть мир, бесконечно меняющийся и перерождающийся. Зачем она разрушала то, что росло в разуме годами. Для чего сеять сомнения, когда ты уже стоишь одной ногой на дороге нового и неизведанного. Кажется, ответ прост. Тоска не предназначена для чего-то иного. Она всегда так делала и будет продолжать останавливать путников в переломные моменты жизни, чтобы напомнить им, какими они были, а не какими стали. И дай дьявол людям такую жизнь, при которой не станет совсем горько, или при которой Ностальгия не будет вынуждена сказать: «прошу прощения, друг, но теперь у тебя уже не так хорошо получается жить».

— Тоска, сестрица. Оставь его, — сказала Тишина. — Он не вернется.

— Я просто хочу напомнить, в последний раз показать, как хорошо Паппетиру было со своим племенем. И как одиноко ему теперь, в этом алчном мире, что растет на этой равнине, как сорняк.

Тишина посмотрела на своего спутника, а тот вообще не смотрел ни на кого. Своим взглядом он давно ушел от сюда. Тишина так же, как и Тоска, могла чувствовать боль души, и у забинтованного безымянного создания эта боль была, причем ее разделял мохнатый серый друг, сопровождающий их с самого начала (Тишина видела, как серого рефлектива сдавливала цепь, на которую, в придачу, одной ногой надавила Тоска).

— Отпусти его, — сказала Тишина.

— Сестра, ты, видимо, не понимаешь, какую роль мы с тобой играем. Я не могу отступить, так почему же ты продолжаешь оскорблять свой рок?

Тишина повернулась к Паппетиру и Безымянному. Она ничего не сказала, и это значило, что ее воля по-прежнему связана с серым рефлективом (с одиноким разумным волкоподобным созданием, чья душа воплотилась в забинтованном человеке). Просто, наперекор Тоске, необходимо оставить прошлое без слов. В тишине. Тогда получится разорвать цепь, что связывала тебя не один год. Тишина нужна для того, чтобы уйти.

— Ты уходишь в неизвестность с существом, что не живо и не мертво. У него даже имени нет, — сказала Тоска, расположившись на последних ступенях (было похоже, что она собралась ждать на этом месте возвращение кого-то из троих путников).

— Его имя — Харон, — прошептал железный голос. Его отправил Паппетир, как прощальную мысль перед уходом.

Тоска, беловолосая копия своей сестры, Тишины, наблюдала за ними каждый из тех трех дней, которые они шли по Великой равнине. Она смотрела, как ее любимый отдаляется днем, и как он спит ночью без тепла от костра. Под конец третьего дня они скрылись в Великом лесу, и сестра Тишины боле не чувствовала боли Паппетира, ведь ее душа переполнилась ее собственной.

VIII

Харон открыл глаза. Они светились зеленым. Он бежал по синей траве. По полю тянулась тропинка, а по ее бокам были расставлены живые фонари. Дорога прямо говорила, что по ней нужно идти, идти и еще раз идти. Вокруг летала голубая пыль. Харон очутился в пещере, потолок которой заканчивался так же высоко, как и небо над землей.

Он перешел на плитку и почувствовал, как стучат когти. Тогда он посмотрел вниз, а затем осознал, что похож на Фокси. Нет, он понял, что он и есть Фокси. Зверь бежал по дороге один. Вскоре он стал замечать вблизи тропы своих двойников. Они были похожи как две капли, но все отличались окрасом. У кого-то шерсть была фиолетовой, у кого-то красной или синей. Кто-то был пестрым, но только Харон был серым. Все звери размахивали острыми хвостами и направляли длинные морды в сторону бегущего сородича. Они шептали ему: «Беги, Паппетир… Он ждет тебя», — но челюсть их была неподвижна (и зубы были прижаты друг к другу). Харон смотрел на них как подростки на назойливых братьев и сестер.

Он бежал по плитам, пока не показалась скала. Возле ее основания стояли те же фонарики. Одни напоминали опёнки, а другие дождевики. Выше на камнях лежали какие-то бледно-синие лианы со светящимися пузырями (а светились они каким цветом? Правильно — голубым). На горе из каменных пластов кто-то додумался поставить стул с золотой отделкой.

На дорогой подлокотник упала черная рука, напоминающая сморщенное дерево. На пальцах закрепились когти. Рога были длиннее головы, и по сравнению с телом казались толстыми. Существо было высоким и жутко худым. Оно было черным, отчего казалось, что на стуле сидит живая тень.

— Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры, — сказала тень.

— О, поверь, я здесь не ради забавы, — ответил Харон. Его челюсть осталась неподвижной. — Мне снова нужны ответы.

— С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, — ко злу.

Демон белой горячки олицетворял Тоску (все же она переняла главные черты отца, в то время как сестра Тишина больше походила на мать, Госпожу Совесть). Он смотрел на Харона как на виновника. Это было понятно, хоть и видно было только силуэт — тень, а не того, кто за нею скрывался.

— Я понимаю это. Как видишь, я залез за истиной так глубоко, как это вообще возможно, — сказал Харон.

— И истина требует, подобно всем женщинам, чтобы ее любовник стал ради нее лгуном, но не тщеславие ее требует этого, а ее жестокость…

— Да, я наслышан о вреде алкоголя и о том, что многие сделки с тобой заканчиваются летальным исходом. Ты мне еще тогда все уши прожужжал. Впрочем, я залез сюда не язвить у твоих ног. Как я и сказал, нужно спросить кое о чем.

— Жизнь ради познания есть, пожалуй, нечто безумное; и все же она есть признак веселого настроения… Ты, любитель познания! Что же до сих пор из любви сделал ты для познания?

— Ты всегда считал, что я не достоин твоей дочери, — сказал Харон в облике Паппетира.

Некто в кресле приосанился.

— Но сейчас я пришел по другому делу. Тебе не о чем волноваться.

Невозможно описать то, как Демон белой горячки затевает приступ гнева, но в следующий момент он передумал, потерял напряжение и сохранил свое игривое настроение.

— Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью.

— Ты можешь и дальше намекать на то, что я пропитан тьмой, и что во мне пустоты больше, чем в бездне. Однако у тебя есть долг передо мной. Или ты, восседая на троне короля сделок, уже разучился соблюдать свою часть договора?

Темный силуэт на троне провел рукой. Это означало, что можно просить.

— Хорошо. Расскажи мне, в какую сторону рыть. Я столкнулся с кое-чем неприятным. Привидения. И, у меня мало времени. Прибегни к своему всевидящему оку. Что подсказывает ум демона белой горячки? Как мне под носом у призрака найти источник проклятия? Он ходит за мной по пятам.

— Если ты решил действовать — закрой двери для сомнений.

— Мне недостает фактов. Нужно найти доказательства того, что он причастен к появлению призраков. А я даже понятия не имею, что это за форма духов. Он не выглядит, как мертвец. Это сказки!

— Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика, — ответила тень.

— Чудесно, — ответил Харон. — Значит, я что-то упустил.

— И если у тебя нет больше ни одной лестницы, ты должен научиться взбираться на собственную голову: как же иначе хотел бы ты подняться выше? — сказала тень.

— Что это значит? Почему ты не можешь сказать напрямую? — спросил Харон. Его челюсть осталась неподвижной.

— Есть степень заядлой лживости, которую называют «чистой совестью».

— Конечно, ты же демон белой горячки…

— Много говорить о себе — тоже способ себя скрывать.

Харон произнес что-то, но слова отдаляли его от той мысли, которую он хотел донести. Он замолчал (хотя челюсть и губы его всегда были неподвижными).

— Что падает, то нужно ещё толкнуть, — ответила тень.

— Призрака не так-то просто толкнуть…

— Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

— Хочешь поймать призрака, думай как призрак… Гениально!

Харон развернулся на своих четверых и направился к калитке. Фонари заморгали, и зверь остановился.

— Ты выполнил свою часть обещания. Но пока я не закончу дело, мы не можем быть в расчете, — сказал Харон.

Черные когти вцепились в подлокотник. Из-за тени показалась истинная натура. Существо зарычало.

— Ты знаешь все на свете. Значит, ты должен был знать, что произойдет, когда «обещал» мне помощь.

Существо в золотом кресле наклонилось вперед и взвыло еще сильнее. Оно показало когтем в сторону Харона.

Харон повернулся и увидел, как на него бегут сородичи. Пришлось вновь ступить на каменную тропу, ведь на траве появились искры. Зверь убегал не только от клыков преследователей. Он также бежал от мыслей, которыми бросались родственники Харона. «Паппетир… Паппетир, ты нас предал», — шептали они где-то на уровне, лежащем между подсознательным и бессознательным.

По дороге зверь видел, как некоторые животные, встреченные ранее, гибли в огне. Пожар случился на синих полях, и они теперь были окрашены в новые оттенки: более яростные и беспощадные.

Харон стремился добежать до того же места, откуда началось путешествие по пещере. Дышать становилось труднее. Видимость ухудшалась. Зверь все хуже слышал скрежет когтей его сородичей, бегущих позади. Наконец, Харон потерял сознание (такова цена лишнего глотка).

IX

Фокси проснулся и почуял запах горящей ткани (и этого хватило, чтобы начать скулить). Он бы вскочил, но ему это не позволил сделать деревянный потолок. Зверь уперся в доски, а его когти попытались разодрать их. Ничего из этого не вышло. Воздух превратился в валюту, а Фокси не был в состоянии расплатиться с жизнью. Тогда зверь вонзил хвост в доски над головой и применил всю силу, которая у него была. В посмертной квартире Фокси стало свежо, но ненадолго, потому что огонь показался у краев лодки, что плыла по очень странной реке из земли на заднем дворе. Языки пламени побежали по полу, где сидел Фокси, и зверю пришлось выпрыгнуть из костра. Уже снаружи он вспомнил запах горящих лоскутов. В свете погибели показались изорванный плащ и шляпа.

Забинтованный человек был такой же как и всегда: ленивый, уставший, расслабленный. Разве что глаза не сияли зеленым цветом; к его лицу подбиралось пламя, но не то, что раньше пылало во взгляде. Фокси кинулся в огонь. Он должен был загореться как спичка, но шерсть даже не подпалилась.

К тому моменту, когда гроб затрещал в гибельном жаре, они лежали на траве совсем рядом. Небольшой огонек все-таки прилип к лапе зверя (не спроста это заклинание именуют «ахиллесовой пятой»). Фокси прихлопнул пламя и занялся своим спутником. Он пытался потушить мумию, скулил, судорожно болтал лапами, пытаясь закидать горящего спутника грязью. Ему удалось победить огонь только в тот момент, когда пламя слопало почти все плечо. Харон остыл. Жизнь по-прежнему не обращала на него внимания.

Зверь присел возле спутника. Он склонил голову, поскулил еще немного. Первая капля упала на грудь и оставила там, где обычно у человека сердце, маленький развод. Вторая оставила развод на уцелевшей руке. Третья разбилась о дымящуюся шляпу. Четвертая и пятая вонзились в забинтованную шею. Пятая, шестая и седьмая попали на серебряную шерсть, как будто бы пытаясь смыть с нее сажу. Фокси задрал морду вверх. Его глаза пробежали по темноте, осмотрели каждую темную тучу на ночном небе. Зверь взвыл, озвучивая желтую вспышку в небе. Чуть позже прогремел гром, который никогда не поспевал за золотым драконом.

Посреди тьмы возникло зеленое пламя. Оно появилось так резко, что мумия от этого вскочила, поймав ускользающую с головы шляпу. Харон сразу же понял, что погода опять решила его постирать. Забинтованный человек облокотился на руку, чтобы встать. Он упал. Руки не было, и вместо себя Харон поймал мысль: «Как будто заново родился…»

Мумия встала на ноги и побежала к дому (туда, где все началось). На бегу он почувствовал, как тает его тело. Он сделал шаг. Следующий дался труднее. И эта тяжесть только усиливалась, становилось невыносимо сложно ступать по сырости, и сама самонадеянность соизволила самоликвидироваться со страшной силой. Харон упал на колено. Нога тут же растворилась, и агент упал на траву. Только его грудь коснулась травы, как от тела остался только плащ и шляпа. Фокси бежал сзади, и он увидел, как его товарищ под тяжестью капель превратился в плоского неподвижного червя.

Зверь был пропитан дождем, его уши заливало холодной водой, а нос постоянно надувал пузыри. В какой-то момент прогремело еще раз, и вместе с этим (даже чуть раньше) молния пробежала по миру.

Во время такой пробежки стало светло (несильно, но можно было увидеть хоть что-то кроме угля). Фокси вцепился в лоскуты, в плащ и шляпу, забежал на крыльцо. Там бинты быстро собрались в месиво, месиво — в силуэт. Силуэт — в знакомую Фокси мумию.

Он не сказал Фокси ни слова, и просто накинул на себя плащ и подобрал шляпу. Зверь у него под ногами превратился в юлу, которая крутится то в одну, то в другую сторону. Таким образом, рефлектив стряхнул с себя большую часть грязи, и в его чистом облике что-то изменилось: шерсть стала грубой, морда помрачнела — он повзрослел или даже постарел.

Харон узнал крыльцо, но не узнал улицу вокруг. Фонари погасли (свет в них словно задул сам Дьявол), и теперь не было вообще никакой светлой тропинки. Город как бы намекал, что теперь агенту некуда пойти: тьма найдет его повсюду, окутает, но не поглотит. Во тьме каждый поглощает себя сам.

X

Дверь выскочила из проема и ударилась о стену. После этого в помещение забежал призрак быка, который растворился прямо-таки на бегу. Кто-то вошел в сухую темноту, а следом вбежал Зверь. Кто-то (высокий с зелеными глазами) щелкнул пальцами, но ничего не произошло (и виной тому мокрые лоскуты).

Кто-то вздохнул.

— Придется по-охотничьи… — сказал Кто-то.

От двери шли звуки воя, дождя и грозы. Из источников света на тот момент остались только периодичные вспышки молний. Кто-то провел оставшейся рукой от плеча до пояса (как оказалось, левой рукой это делать не так удобно). Появилась сумка на плече. Из нее Кто-то достал гремящий коробок с запахом серы. Из коробка Кто-то достал что-то, а потом оно загорелось.

Появился небольшой огонек, появился Харон и Фокси. Вокруг них возникло пустое имение, в котором не оказалось Фалька, но в котором по-прежнему висели портреты разных людей.

Мумия подошла к двери и попыталась закрыть рот надоедливой улице. Ветер хотел помешать, да и спичка чуть было не потухла (не будь она магической, ее бы разорвало на части). Харон захлопнул дверь, и Фокси вздохнул. Питомец присел и наконец расслабился, ошибочно почуяв, что опасность миновала. Зверь остался у входа, а Харон вместе со свечей пошел выяснять отношения.

— Фальк! Фальк, какого черта!?

Харон шагал так, как если бы искал уборную в срочном порядке (но мумиям она ни к чему). Он сунул правую руку в сумку, но не смог понять, почему не чувствует дна. Он попробовал нащупать там хоть что-нибудь, но почему-то рука ничего не воспринимала. Харон посмотрел вниз, и наконец осознал, что это сумка ничего не воспринимала, потому что он, к его удивлению, лишился правой руки. Фокси вздохнул…

— Фальк! Фальк…

Зверь возле входа станцевал свинг, чтобы окончательно просохнуть. Харон осмотрел запущенный и очень старый дом, который не так давно казался ухоженным. «Во всем городе никто не ЖИВЕТ» — сказал Харон. Он держал свечу, и получалось так, что видеть можно было только то, что оказывалось прямо перед носом волшебника. К слову, Харону удалось отвлечься от грозы, да и Фокси не думал о ней.

Все внимание приковали к себе портреты, о которых ранее говорил Фальк. Какие-то висели в той специальной комнате, как и раньше, но создавалось ощущение, что парочки не хватает. Фокси снова напрягся, почему-то подумав, что за ними кто-то наблюдает. Харон подошел к одной из картин, точнее, она врезалась прямо в него, пока он осматривался. На картине изображался стройный мужчина, худой, с усами и взволнованными глазами. Он предпочел позировать в классическом костюме (которые так презирал Харон, глядя на безвкусных аристократов). Этот мужчина держал на руках какого-то зверька с горящими глазами.

— Опять ты? — спросила мумия. — Что ж тебе на прежнем месте не виселось?

Фокси зарычал, приподнял голову.

— И чего-то тебе не хватает… — продолжил Харон.

Забинтованный человек вгляделся в глазища нарисованной ящерки. Они были открыты так широко, словно это обозначало выражение «прочь!» (или то, что человек слишком крепко сжал его туловище, выдавив глаза наружу).

Он уже собрался отойти от картины, но пришлось вновь к ней вернуться. По полотну побежала капля, прямо в том месте, где у мужчины изображалась щека. Харон поднес спичку вплотную.

— Хм… Забавно… Вода попала на картину, и теперь кажется, что богатей плачет…

Харон прикоснулся к капле, а Фокси уже подбежал к нему, чтобы взять пробу. Зверь аккуратно смахнул «слезу» с забинтованного мизинца, благополучно миновав спичку чуть выше.

— Хм… Соленая… Хм… Забавно.

Харон унес спичку дальше, к следующей картине, которую они обсудили с Фальком. Поначалу свет остановился возле нарисованного воротника, похожего на ошейник. Из-под черной рубашки выступала белая лента, поэтому Харон должно быть в тот момент и распознал перед собой священника. Он поднял свечу, чтобы посмотреть нарисованному служителю в глаза: снова капли, и снова соль.

Мумия чуть быстрее подошла к следующей картине. На ней изображалась хмурая гномиха в белом кружевном платье с большим животом (точно таким же, как у беременных). Харон поднес спичку к ее лицу, и от нарисованный щеки пошел пар. Капли воды стекали и от ее глаз.

Харон метнулся к другому портрету. На нем был нарисован усатый пожилой мужчина в охотничьей форме с двуствольным ружьем в руках. Он также хмурился и «лил слезы».

— Лоскут мне в зад… — послышалось в комнате.

Харон обошел остальные портреты. Одноногий мужчина на костылях, какая-то собачка с телом ребенка в пижаме, одинокая альвийка с белой фатой на лице, бледный мужчина на фоне гробов — все они хмурились и «плакали».

Портретов действительно не хватало; Харон таскал свое тело по комнате мимо нарисованных людей и искал изображение семьи из трех человек. Он думал, что следующей будет эта картина, но каждый раз ошибался, пока вовсе не вернулся к мужчине с ящеркой в руках. Харон зачем-то пошел по второму кругу. Следующей должна была быть картина со священником, но мумия наткнулась на портрет невесты. Дальше последовало изображение одноногого… Харон вернулся к предыдущему портрету и обнаружил, что невеста поменялась местами со священником, а мужчину с ящером не удалось обнаружить вовсе.

Харона, казалось бы, окружали портреты, но каждый раз, когда он отворачивался, они перемещались по комнате. Харон крутился и осматривал портреты, ему становилось теснее. Он чувствовал, что Фокси находится в одном шаге, и в то же время ощущал преграду между собой и им. Люди на портретах всегда смотрели на него.

Харон сполна ощутил на себе их взгляд, и если бы он ощущал еще и холод, то по телу у него непременно побежали бы мурашки (как у Фокси). Харон стал думать об этом, ему показалось, что он испытывает что-то очень нехорошее и несвойственное ему. Почему-то, когда ты бесчувственное создание, ты не переживаешь хорошее: радость, приятное удивление, влюбленность. Страх и отвращение же способна чувствовать даже нежить.

Забинтованный человек почувствовал себя одиноко, и в отсутствии ушных раковин к нему пришла ОНА. Длинноволосая улыбнулась и взяла мумию за руку. Харон испугался, что магическая спичка сделает ей больно, но девушка без колебаний схватила забинтованного волшебника за запястье и потащила за собой. Харон легко поддался этому, ведь встреча с ней всегда возбуждала его и выбивала из привычного хода мыслей. Харон шел за ней, казалось бы, по маленькой комнате, в которую едва помещается книжный шкаф и койка, но их прогулка затянулась. Забинтованный человек видел перед собой только ее и то, как она уводит его во тьму.

Она вела его, как обычно, в противоположное направление от того пути, куда пошла бы Тишина (поэтому он и предпочитал ей Тишину). Харон смотрел на нее, и единственная причина, по которой он молчал, была надежда (не вера) на то, что они как сестры по-прежнему связаны, и что он может где-то во тьме встретить Тишину. Он думал о ней, а она наверняка думала о нем (где-то пока еще далеко). Возможно, она была в Великом лесу или где-то на Великой горе в укромном месте, про которое не знал даже Паппетир. Однако могло быть и так, что она в этот момент находилась в агентстве «Охотник за головами», потому как Белый локон любила молчать и заниматься сидячей магией под пение Тишины. Харон даже подумал, что в старых стенах его ждет Лили, чтобы купить черные сапожки и покрасоваться ими перед выдуманным Чертом. Забинтованный человек смотрел на Тоску, на ее бледные волосы и стройную спину, думая о том, какая выдумщица эта Лили (о том, что девчонка совсем не умеет завидовать, раз придумывает себе питомцев, похожих на Фокси). Харон думал об этом до тех пор, пока не понял, что за представление устраивает Тоска. Она настигла его в самый неожиданный момент (а ей, между прочим, давно этого не удавалось).

Беловолосая девушка обернулась, чтобы Харон никогда не пришел в себя, но он успел закрыть глаза. Его тело словно осталось без хозяина. В этот момент позади зарычал Фокси, и дух Тоски исчез (скорее всего вернулся к подножию Великой горы, где последний раз ее и видел Паппетир). Рядом больше не было никого, даже портретов (Фокси скулил где-то в дальнем углу).

Харон открыл глаза, в которых по-прежнему горело зеленое, как малахит, пламя. Агент вспомнил, что держит магическую спичку. Он так же понял, что стоит возле портрета, от которого пахнет свежими красками. Он поднял спичку и увидел нечто знакомое. Цвет его бинтов было нетрудно распознать на бумаге, даже при красном и тусклом свете. Лицо мумии растянулось по вертикали, глаза стали широкими, рот где-то под бинтами приоткрылся (удивительно, но он всегда шевелил им оттуда). В глазах по-прежнему горело зеленое пламя. Магический свет в руке стал меркнуть, освещая все меньшую площадь. Агент захотел увидеть лицо изображаемого создания и поднял руку вверх. Спичка снова разгорелась, чтобы не только Харон, но и Фокси сумел разглядеть самое главное. Мумия увидела собственные глаза, в которых уже не горел зеленый (как малахит) свет. Это была всего лишь картина… Харон посмотрел на Харона и вздрогнул (впервые в жизни), когда догадался, над чьим портретом работал Фальк. Магический огонек разгорелся сильнее, чем когда-либо в своей короткой жизни, и сильнее, чем от него требовал хозяин (чтобы вскоре умереть). Благодаря предсмертному усилию огонька Харону удалось увидеть портрет самого себя. На портрете были очень точно переданы детали, и все было таким реальным, как будто Харон смотрит на себя в зеркало. Были переданы и глаза, и ссадины с дырками на плаще. Но лишь одно волновало агента (на картине у мумии не было правой руки, но по итогу его смутило нечто иное). Харон почему-то изображался с кровавой дыркой в груди, будто его пронзило маленькое пушечное ядро.

— Вздор! — усмехнулся Харон. — Художник, конечно, неплохой из него, но он так и не понял, что у этого тела нет крови…

Затем они погрузились в темноту, и Тьма нашептала, что осталось совсем чуть-чуть. И только Фальку было известно, что это значит.

XI

Белый зрачок застыл на месте точно так, как если бы слепой глаз не видел смысла двигаться и напрягаться. Тьма окутывала этот глаз, но он сопротивлялся, разрывал полотно и светил, чтобы Харон видел босые ноги и края рваного плаща.

Его рука лежала на коленях, а душа, похоже, — в пятках. Он неровно дышал, пытался остановить приступ, но что-то очень странное бурлило внутри и только собиралось раскалиться. Зеленые огоньки иногда пропадали на одно моргание, чтобы призраки не могли разглядеть агента на фоне крыльца самого зловещего дома в городке.

Харон засмеялся, и это было больше похоже на кашель тяжело больного старика. Он смеялся от того, что фонари погасли лет двадцать-тридцать назад (судя по внешнему виду), а Фокси совсем недавно грелся в их лучах. Возможно, его смешило то, что заказчик дела с привидениями оказался привидением, или то, что он заплатил правой рукой за портрет в профиль. Быть может, смешной была не мысль, а чувство. Чувство чего-то неизвестного, нового, будоражащего.

Харон встал со ступеней, и для этого он оперся на руку. Фокси спрыгнул следом. Забинтованный человек ничего не сказал своему спутнику, а просто подался в сторону дороги. Из-под плаща вырывались забинтованные ноги (сначала одна, а потом другая), рука была опущена в карман, а шляпа смотрела под ноги агенту, который решил вернуться домой.

— Уж лучше с охотниками обсуждать идеи, чем гоняться за призраками, — сказал Харон. Он ступал по сухим листьям, направляясь в сторону дома.

На улице бинты колыхались только тогда, когда они цеплялись за душный воздух и неприятные воспоминания о доме с «плачущими» портретами. Сырая земля старалась захватить стопы, оставить идущего на одном месте (наверное, от зависти, глядя, как все движутся дальше вместо того, чтобы лежать в виде ненужного комка грязи, под который, в придачу и вопреки поговоркам, течет вода).

Забинтованная нога принимала множество грязевых ванн до тех пор, пока не провалилась в бассейн с кучей дождя.

— Этого еще не хватало… — сказал забинтованный человек с тающей ногой.

Фокси выскочил из-за спины Харона и занес над головой острый хвост, как если бы солдату приказали охранять порох на корабле, и во время его дежурства за ящиком заскребла по полу крыса. Зверь закончил осмотр южной стороны дороги и перескочил внимание на северную. Там он и простоял, глядя на черную тропу, ведущую к городу с привидениями.

Харон остановился и осмотрел пропитанную дождевой водой ногу (точнее то, что от нее осталось). Бинты свисали до самого грунта (а затем еще на полшага вглубь, если бы лоскуты могли провалиться сквозь землю, чего, возможно страстно желал Харон в тот момент). Забинтованный человек вздохнул и продемонстрировал великолепную растяжку, согнув ногу. Наверное, он сделал это для того, чтобы сократить расстояние до глаз, в которых к тому моменту уже проснулось животворящее пламя. Оно (Флэйм), как и подобало эссенции такого рода, имело неестественный цвет (в данном случае зеленый, вероятно, в силу своей живительной силы). От размякшей стопы стал источаться пар, словно в ноге Харона закипел чайник. С каждым морганием конечность приобретала более приемлемую форму, пока наконец не приобрела форму стопы. Фокси раззевался, пока высматривал живые организмы на тропинке, по которой путники осуществляли один из самых наглых побегов.

«Надо было надевать сапоги… Кажется, я могу идти дальше», — подумал Фокси.

Они продолжили свой путь с сухими ногами. Еще пару минут спутники двигались с уверенностью, что идут нужным путем, которым, казалось, они и шли в этот кошмарный город. Казалось именно так, но оказалось, что Харон со своим молчаливым напарником вышли к черной (как уголь) улице со скрипящими калитками. Агент поначалу шел как ни в чем не бывало, но спустя дюжину морганий остановился и проанализировал своим творческим мышлением, где они очутились.

— Мы пришли в это место… Ну, почему именно сюда… Я же шел в другом направлении. Ладно, стоит попробовать еще раз.

Они развернулись и пошли единственным путем из городка. В спину им не подул ветер, но ударил скрип входной двери того дома, где недавно погибшие жители лили свои слезы на картинах давно умершего художника.

Лоскуты болтались только потому, что Харон болтал ногами и рукой, стремительно передвигаясь по слякоти. В темноте он не видел, куда ступает, но Фокси на этот раз шагал первым, чтобы принять все удары… Харон наступил в лужу через пять минут после того, как они начали свой поход. Они остановились, чтобы дать забинтованному человеку время для брани и восстановления (хотя ругань — это тоже своего рода регенерация, регенерация души). Прежде чем продолжить путь, Фокси обратился к луне, которая всегда привлекала его, возможно, представая перед ним в виде яркого мячика, который так хочется растерзать (жадно и свирепо). Луна, к слову, поменяла свое положение, и внезапно из-за спины переместилась вперед. Харон тоже это заметил, и его шаги стали еще быстрее (как у гнома, который возвращался в раздевалку за каской, перед этим вернувшись туда за перчатками, и которому еще предстояло вернуться домой за головой).

Фокси выбежал на улицу, которая начиналась после черной (как юмор Белого локона) тропы. Харон, возможно, обрадовался, ведь они вышли в какое-то другое темное место (нет, просто Харон плохо различает образы, и они на самом деле вышли на ту же самую улицу, что и в прошлый раз).

Забинтованный человек приподнял шляпу, чтобы поля больше не мешали ему лицезреть темную площадь со старыми фонарями и полуразрушенными домами (с разбитыми окнами и скрипучими порогами). Фокси узнал шорохи, доносящиеся с каждой гостиной. Это место просто запечатало их.

— Здорово. Здесь любят поиграть с гостями. А такие игры любят только одни существа. Такие же как отец Тишины. Наверно, сделаю его главным злодеем в своей книге.

XII

Ночь обнимала Харона и Фокси (это еще раз доказывает тот факт, что она не злее дня и утра, и что люди сами наполняют вещи смыслом: ночь темна, а темнота ОЗНАЧАЕТ зло, день светлый, а свет означает добро. Но, ответьте на простой вопрос: если ночь сменяется днем, то это и в правду похоже на борьбу? Неужели добро, идя ВОЙНОЙ на зло, остается добром? Тогда просто зло в светлом нападает на зло в темном, но никто из СОПЕРНИКОВ не может быть добром. Добро проявится тогда, когда прекратит войну и по-настоящему решит проблемы. День не воюет с ночью, они друг друга дополняют, так же, как и свет дополняет тень. А зло — это отнюдь не вампир, и ему плевать, насколько светло в твоей кожаной комнате), и не предпринимала никаких попыток испугать их. Харона беспокоили только исчезающие и возникающие из ниоткуда портреты.

Город изо всех сил пытался не шуметь. Покой лишь иногда нарушал скрип форточки (а Лили еще на что-то жаловалась в «слегка» потрепанном агентстве) или треск потолка под дырявой крышей. И эти звуки как летучие мыши стаей набрасывались на героев, слетаясь на треснувшую площадь. В каком-то из домов, похоже, делали перестановку, а где-то разбивали бутылки. На самом деле в мире происходит гораздо больше чертовщины, но когда ты гуляешь по мертвому городу, услышать жизнь хочется как никогда (но если в такие моменты ты ее слышишь, стоит задуматься, а не погулять ли где-нибудь в другом месте).

Харон ходил по тротуару то в одну, то в другую сторону, а Фокси чесал своим животом траву. Он подскочил и что-то буркнул по-собачьи, уставившись на Что-то позади Харона.

— Ну, здравствуй, котик, — сказал Харон.

Затем мумия повернулась к коту, чтобы присесть и протянуть ему лапу. Кот подал свою лапку в ответ, и я бы до сих пор удивлялся, как Фокси не отгрыз эту черно-белую лапку в приступе ревности, если бы я не знал, что… А, впрочем, забегать вперед нельзя.

— Да ты у нас такой вежливый, — Харон положил руку на голову котика и хорошенько потрепал его шерсть.

— Мя-я-я-у, — ответил собеседник.

— Что такое? — спросил Харон.

Кот вырвался из руки Харона и ринулся, как могло показаться, подальше от такой «ласки», но очень быстро бездомный остановился и посмотрел на волшебника (напоминаю, что у этого котика были слегка специфичные глаза, похожие на широко раскрытые человеческие органы зрения, от чего особо впечатлительные должны испытывать дискомфорт, наблюдая, как это животное поворачивается в их сторону). Харону повезло, что он повидал многое на свете, и простые стеклянные глаза (на фоне всего происходящего) не могли причинить увечья выпускнику академии Страйкхерта.

Кот промяукал и отбежал подальше. Там он снова обернулся.

— Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? Ты что, не видишь, что я занят?

Кот перевел свой человеческий взгляд на Фокси, лежащего на траве, и подошел обратно к Харону. Зверек задрал голову и прямо в пламенные глаза мумии произнес:

— Мя-я-я-я-у!

— Чем? Ну… — остальное Харон проговорил себе под забинтованный нос. — Я тут вообще-то хожу кругами и не знаю, что делать дальше, а ты меня отвлекаешь… Ладно, так уж и быть, я посмотрю на то, что ты хочешь показать.

Пока Харон шел за котом и думал, куда в принципе способен уйти гипотетический кот (в том смысле, куда можно прийти, если продолжать идти за каким-нибудь котом?). Вскоре Харон обнаружил, что он размышляет, как очень умная собака, но такой комплимент выпускника академии магов не устроил.

Пока они шли по площади (и приближались они к любимому дому с привидениями), Харон испытывал странное чувство, будто на него кто-то глазеет со стороны. Ради интереса (ведь таким как Харон, по всеобщему мнению, движет только спортивный интерес и ничего еще) он осмотрел домики, что вырастали по дороге, и обнаружил в них то же, что и несколько часов назад.

Но тут Харон разрешил взгляду подняться чуть выше…

На одной крыше сидело что-то черное, и сложно было оценить его размеры, ведь ночная тьма имела свойство вводить в заблуждение тех, кто не обладает фонарем. На фоне звезд горели восемь красных огней, а вокруг них постепенно вырисовывались конечности. Одна пара, затем вторая… После этого третья… На четвертой Харон понял, что тварь не движется, и что, возможно это тень от дымохода. Но вот огни стали гореть сильнее, и агент уже не сомневался, что из темноты на него смотрит что-то размером с гаражную крышу. Взгляд этой твари приковал к себе всего Харона, и за те моргания, что существо смотрело на него, забинтованный человек не сумел сделать ровным счетом ничего (как бы сильно он не готовился к подобным ситуациям всю жизнь). Лапы этой твари оставались неподвижными, и Харон посчитал, что для такого пафоса нужны были бы крепкие и выносливые конечности.

На лапы он смотрел лишь боковым зрением, потому что центром вселенной по прежнему был рисунок разгорающихся звезд, которые в одно моргание превратились в ослепительный свет. Вспышка была такой же противной, как солнце, давящее на глаза по утру (на моргание он представил, что это просто напряженный сон, и что надо только посильнее зажмуриться, чтобы проснуться в ногах Тишины, и… Как ни странно, это помогло). Свет закончил наступление, лицо Харона утратило красные оттенки, а мертвый город снова заскрипел. Агент открыл глаза, и призраки, столпившиеся возле своих окон, увидели красный свет. В забинтованном человеке что-то изменилось, и на эту мысль наталкивали новые глаза, выглянувшие из-под шляпы.

Харон посмотрел на крышу, и никого там не обнаружил. Зато на земле он нашел кота, играющего с лоскутами.

— Эй-эй, дружок! Я тебя превращу в палку ветчины, и при том я еще подумаю, обоснованно ли будет делать это при помощи магии.

Кот оторвался от увлекательнейшего занятия на свете и снова побежал вперед.

— Я рад, что мы договорились.

Харон шел за котиком и смотрел в сторону той самой крыши, где что-то сверкнуло восьмью глазами. Агент смотрел туда, пока позволяла шея. Как и ожидалось, кот привел красноглазую мумию к полюбившемуся дому с самой дурной репутацией в дурном месте. Внимание с паука на крыше постепенно переходило на жутковатый дом.

— Ну, что ж, пора уже закончить это дело (пока у меня все дома).

С этими словами Харон зажег сигарету.

— Что ты так смотришь? — спросил он кота. — У меня тоже есть потребности.

— Мя-я-я-у…

— Понимаю тебя.

Очень скоро забинтованные пальцы пнули окурок, а на месте его падения вырос белый шипастый цветок (какие обычно дарят альвы на первом свидании). Харон переступил собственное творение и поднялся к двери, которую пытался разодрать котик. Зверь кинулся на кухню, как только они вошли. Харон вздохнул и зашагал вслед за кошкиной тенью, попутно осматривая достояние прошлого века.

В прихожей агент обнаружил деревянную лестницу с лакированными перилами. Харон узнал работу великого мастера Компромисса, когда посмотрел на готические узоры на дубовой материи. Экскурсию прервал внезапный хлопок за спиной. Рефлексы (которыми, по идее, не должна обладать мумия) и непроизвольное внимание заставили агента обернуться, дабы убедиться, что уличная дверь сошла с ума, ни с того ни с сего начав стучать по проему.

«Ну и ветер», — подумал Харон.

При свежем взгляде на прихожую что-то не дало покоя волшебнику. Что-то перемещалось у него за спиной на протяжение всего расследования. Агент заметил портрет на стене между лестницей и кухней. На картине изображался человек с хмурым лицом, и эту физиономию Харон узнал без труда.

— Ну, здравствуй, — сказал он. — Сегодня у тебя, значит, две ноги?

Мужчина на портрете хмурился и глядел на Харона (его, возможно, не устраивали красные зрачки мумии).

— Молчание и было ему ответом…

Харон понимал, что видит портрет здесь впервые, но он не позволял себе думать об этом, потому что подобные мысли препятствуют воображению и, следовательно, всякому чародейству.

Ободранные стены удавалось разглядеть только фрагментами (в тех местах, где светила растущая луна. В помещении была старенькая вытяжка, и это, пожалуй, единственное, что оставили черт-пойми-хозяева-строители во время ремонта (кто вообще решил, что здесь был затеян ремонт?). Харон случайно прислушался (он все-таки шел в темноте. Один. В такой момент голова ищет способы компенсировать нехватку информации и почему-то думает, что, усилив слух, все станет веселее). Он услышал звук и, скорее всего, сравнил его со стуком кухонного ножа по доске. «Похоже, тут и правда была кухня», — подумал он.

Агент почти прошел кухню, и тогда он прислушался к еще одному звуку, который прилетел откуда-то снаружи. Сперва забинтованный человек увидел, что входная дверь открыта. Затем он заметил, что по крыльцу кто-то поднимается и, кажется, собирается зайти в дом. Это все предвещало что-то нехорошее. Харон понял, что незваный гость не видит его, и затаился в Дальнем углу кухни (откуда прекрасно видно входную дверь и свет звезд).

Порог заскрипел, когда на нем показалось ТО САМОЕ черное существо, какое стояло за спиной Фалька. Наконец, оно показало себя (показало себя и тут же пропало из виду, зайдя за угол). Харон слышал, как это черное высокое существо идет прямо за стеной, и он мысленно мог представить, где в конкретный момент оно движется. Шаги прекратились, и агент сделал вывод, что стоит напротив него.

На этом все остановилось — Харон больше не знал, что происходит за стеной. Он позабыл кота. Ему было ни к чему вспоминать, кто он, и зачем пришел сюда. Нужно было только понять, что происходит в соседней комнате.

Появился другой стук (который Харон никогда не слышал и слышать не мог), и это вызвало морщины под шляпой. Харон сразу же заглянул под плащ, ведь нужно было понять, что так холодит грудную клетку. Кончики пальцев пульсировали впервые в жизни. Харон приложил руку к своей пустой оболочке и почувствовал биение СЕРДЦА. Вместе с этим он ощутил, как ослабла его хватка. Этот звук появился снова, но что-то с ним было не так. В глазах появилось какое-то помутнение, а комната стала намного глубже. Холод забрался еще и под язык. Забинтованному ЧЕЛОВЕКУ начало казаться, что он никогда так не ЖИЛ, но в то же время, что он от этого чувства умирает.

Рефлексию остановил стук ботинок. За стеной снова началось движение. Вот только на этот раз стук провалился, ушел куда-то в подвал. Харон стоял возле лестницы, ведущей на минус первый этаж, и в какой-то момент ему показалось, что где-то там в темноте, прямо перед скрипучими ступенями, пролетело ТО САМОЕ трупное лицо. Агент понял, что его долгом будет пойти вслед за незнакомцем, шастающем по дому. Харон спустился по лестнице, ожидая, что он придет в ловушку. К большому удивлению мумии он попался на уловку, но особых последствий за этим не было. Агент ЧУДЕСНЫМ образом спустился на лестничный пролет, находящийся над прихожей (словно мумия спускалась со второго этажа, а не в подвал). «Это какие-то защитные системы дома?» — подумал Харон.

На лестничной площадочке (там, где лестница второго этажа резким изгибом становилась лестницей первого этажа) висел еще один портрет. Харон подошел к нему и тут же узнал беременную гномиху, что, по виду, вынашивала ребенка гному (ну, традиционно), которого не было рядом (на картине). Домохозяйка так же хмурилась и смотрела на Харона (картины по непонятным причинам постоянно пилили его взглядом). В этом Харон распознавал непонятную ему агрессию (возможно, все эти люди злились на художника во время позирования, точно так же, как Харон злился на Фалька).

Что-то отвлекло агента, заставило на моргание опустить голову, чтобы избавиться от сожаления, которое раньше не закрадывалось в бесформенную душу холодной мумии. Это несильно помогло, и Харон решил напоследок взглянуть в глаза гномихи, которая, видимо, страдала при жизни. Вот красные глаза устремились на портрет, но встретили они скорее ужас, чем понимание. Изображение гномихи стало другим: она испуганно смотрела на входную дверь, словно увидела там что-то очень нехорошее. Харона это действительно «пронзило», но вместо того, чтобы восхищаться авторской задумкой, он развернулся так скоро, что его плащ едва не слетел с плеча.

У самой лестницы стоял кто-то. Звезды хорошо освещали кусочек пола, где находился усатый человек с трупным видом.

Кровь снова охладела.

— Эй! Кто ты? — спросил Харон и направился к бледному мужчине.

Человек не стал дожидаться агента и вышел за дверь. Харон бросился за ним, но стоило ему открыть дверь на улицу, как он оказался в прихожей, как если бы он вошел в дом с улицы, а не наоборот. Тогда Харон повернул обратно, но теперь, там, откуда он пришел, была улица, а не прихожая, и на крылечке случился ливень. Агент остановился в последний момент, и капли коснулись только края потрепанной шляпы.

— Лоскут мне в зад!

Мумия хлопнула дверью и заметила, что в комнате слева зажгли свечи. Она вошла в помещение, где ее встретили гости. Посреди гостиной поставили узорчатый стол, за которым собрались старые знакомые агента. Харон не хотел даже обращать на них внимание, но трудно делать это, когда ты видишь, как двенадцать картин сидят за столом и празднуют твое помешательство.

Забинтованный человек подошел к каждому изображению, чтобы заглянуть в глаза людей на портретах, и на этот раз все они отказывались смотреть в ответ.

— Что с вами стало? — спросил он. — Что вы хотите мне сказать!?

Харон услышал стук. Оказалось, что в комнате есть дверь, через которую кто-то вежливо просил войти. Харон боковым зрением обнаружил что-то странное, и оказалось, что люди на портретах снова выглядели испуганными и смотрели в ту сторону, откуда доносился стук (Харон решил, что больше не хочет смотреть на портреты).

В дверь постучали еще несколько раз. Харон просто стоял возле стола с картинами и ждал, что произойдет в следующее моргание. Стук прекратился. Все они остались в темноте и тишине, но люди на картинах по-прежнему смотрели на дверь. Харон успел вздохнуть, прежде чем кто-то попытался разнести дверь в щепки. Стук был гораздо сильнее, словно кому-то было необходимо любой ценой попасть на пиршество. Харон завис на время, прислушался к частому сердцебиению, а затем он приказал трясущимся ногам привести его к двери. По короткой дороге агент провел рукой от плеча до пояса, но никакой сумки не появилось. Харон поднес трясущуюся руку к двери и открыл ее с фурнитуры, после чего агент слабо помнил происходящее.

На пороге стоял забинтованный однорукий человек в пальто — такой же как Харон — только с кровавым пятном на полгруди. Сначала он подумал, что перед ним зеркало, но холст выдали льняные волокна, по которым, впрочем, бежала материальная алая смола. «Кровь. Кровь. Кровь, кровь, кровь-кровь-кровь», — услышал внутри себя Харон. Ему пришлось захлопнуть дверь и с широкими красными глазами попятиться назад в ожидании, что его смерть вот-вот войдет.

Мумия решила вообще выйти из комнаты. Он затопал по полу, услышал шлепки по воде и посмотрел под ноги, обнаружив лужу теплой крови. Харон представил, какое зрелище развернулось у него за спиной, он обернулся, и перед ним предстали портреты, измазанные в красной краске. Ни на одной из картин не было изображено человека с головой на плечах.

Харон почувствовал ЗАПАХ, и к его великому ужасу первым запахом в жизни стал запах сырого мяса. Забинтованный человек растерялся на какое-то время, но вскоре вспомнил про фигуру за дверью. Он вышел с кухни и направился к подвалу, продолжая слышать мерзкий запах. Ступни стали мерзнуть и прилипать к доскам, оставляя на поверхности красные следы. Это ощущение преследовало его и в прихожей, и на кухне. У лестницы Харону стало плохо, и он понял, что сейчас спустится в подвал довольно болезненным, но эффективным способом.

***

БЕЗЫМЯННЫЙ открыл глаза спустя время, которое было известно только Великой вселенной. Он почувствовал, что воздух имеет странный вкус (а еще он был очень темным). Со временем красные глаза привыкли к мраку, но воздух по-прежнему оставался неприятным. Он поводил рукой везде, где могла лежать шляпа, но ее нигде не было. Безымянный попытался встать (и сделать это удалось так же быстро, как гномам удается растрачивать состояние предков, т.е. очень быстро). Он сделал шаг, попробовав упасть вперед и подставить ногу, затем еще один, и еще. Он шел туда, потому что воздух был странным. Холодок вел его за собой. Спустя пару шагов память начала восстанавливаться.

Сперва Безымянный вспомнил черноволосую девушку в белом халате. Он буквально видел ее перед собой: она вела его вперед — во тьме и… ТИШИНЕ. Девушка растворилась в воздухе, превратившись в прохладный поток. Безымянный вспомнил маленькую девочку с черными ботиночками. Девочка бегала вокруг него, пока он сидел в каком-то кресле, но этого не было слышно, ведь Безымянный сам приказал ей не издавать ни единого звука. Сама девочка тоже возникла в деформированной голове, после чего растворилась, и на ее месте появилась уже девушка. У нее была седая прядь волос, а еще она генерировала вино в бокале, просто водя пальцем вокруг него. Эта девушка тоже растворилась, и на ее месте появился низкий усатый мужчина, напоминающий какого-то толстого зверя с плавниками. Следом всплыли образы картин (священник, мужчина с ящеркой, одинокая альвийка-невеста, охотник с ружьем, беременная гномиха в свадебном платье, девочка с плюшевой куклой, мужчина с гробами, безногий на костылях, старушка в кресле качалке, гном в смокинге (как у жениха), мужчина в черном халате и семья из трех человек). Наконец, Безымянный вспомнил имена. Он прошептал: «Фокси, Харон, Паппетир, Лили…»

Харон остановился и посмотрел назад, пытаясь найти возле себя постоянного спутника. Его красные глаза попытались осветить комнату, а когда это не вышло, волшебник похлопал себя по голове. В этот момент его рука нащупала серьезную вмятину на макушке. По первичной оценке, пострадала где-то треть головы, и это объясняло дичайшую боль в висках и в затылке (хотя, нет, это вызывало больше вопросов). Харон захотел выйти на улицу, потому что он не мог поверить, что потерял своего Фокси. Он вернулся на лестницу, которая его чуть не убила, побежал по ней, но в самом конце ударился лысиной. Харон задрал голову и увидел, что лестница ведет в потолок, и что наверху нет никаких люков или проемов (как будто он пробыл без сознания так долго, что потолок успел срастись).

Харон вспомнил, что искал подвал, и что кот хотел ему что-то показать. Он также вспомнил, что чувствует, как поток воздуха ведет его к тому месту, где агент нашел дневник. Забинтованный человек подошел к шкафу, ни разу не ударившись о столбы в темноте. У него была одна рука, но заклинание левитации сработало, хоть и не позволило оторвать шкаф высоко от пола. Спустя пару морганий перед агентом появился банально спрятанный вход в чье-то логово.

XIII

Тьма началась, как только забинтованный однорукий человек ступил в катакомбы. Коридорчик из камня закончился развилкой. «Пойду налево — всегда везет», — подумал Харон. Он высунул голову за угол и распознал в абсолютной темноте какое-то устройство. «Похоже, это зооморфный излучатель. Старый и поломанный». Мумия высунула руку и помахала ей, чтобы дать устройству возможность выполнить свою работу. «Я все еще не курица, значит, он и правда деактивирован». Харон вздохнул и сначала посмотрел в другую сторону коридора, чтобы убедиться, что ловушка стоит лишь в одном месте. Затем он вошел в коридор и направился к опознанному экземпляру изобретения прошлого. Харон встал возле устройства и увидел, что капсула с магической энергией, питающая пушку, лопнула, а еще (в темноте довольно трудно разглядывать детали, но на этот раз Харон смог применить магию и зажечь глаза) возле моторчика детали почернели, что свидетельствовало о том, что устройство (а это обычное дело для изделий низших гномов) перегорело.

Харон пошел в другую сторону (альтернативы, в общем, не было), словно зооморфный излучатель его не интересовал. Коридор освещал красный свет, поэтому мумия могла справедливо судить о том, что стены сужаются (по миллиметру, но все же). Забинтованные ноги ощущали холод каменного пола, и Харону от этого было не по себе, потому как раньше он не знал таких ощущений. «Как он смог разделить нас? Черт, неужели, та страшила на крыше что-то сделала со мной? Это иллюзия?»

Харон остановился, потому что услышал шаги перед собой. Дальше по коридору вновь начиналась развилка, и в проходе кто-то вышел навстречу агенту, но разглядеть его с такого расстояния было трудно. Когда свет от красных прожекторов Харона приблизился к фигуре, она переместилась за угол в сопровождении эха.

— Харон, это вы? — прозвучал знакомый голос.

— Фальк! Что ты здесь делаешь, сукин сын? — спросил Харон.

Теперь он шел на звук. Их разговор было слышно по всем катакомбам, а некоторые слова с трудом разбирались из-за сильного эха.

— Я вас прошу, не сердитесь на меня! Я на вас зла не держу. Просто, такова воля моего ОТЦА…

— Того, который пропал?

Коридоры вели Харона, закручивались то в одну, то в другую сторону, иногда предлагая выбор, в какую сторону пойти, но агент понимал, откуда доносится голос Фалька. Ему казалось, что морж опережает его на один пролет, поэтому Харон старался ускорять шаг, но теперь их было слышно очень хорошо, и забинтованный человек понимал, что Фальк тоже начинает идти быстрее.

— Он не пропал… Он всю жизнь присматривал за мной! И если бы не он, я бы давным-давно сгинул…

— Ты уже мертв! Ты призрак!

— Ну и что! Я ведь не сгинул…

— Возможно, он как раз и держит тебя!

— Если так, то что держит его? Я стараюсь отплатить ему за заботу, ведь теперь я взрослый и должен помогать ему.

— Помогать в чем?

Фальк перестал отвечать.

— Фальк? Что ты делаешь для него?

Харон остановился, и шаги впереди прекратились. По катакомбам эхом пронеслись всхлипы.

— Фальк!

— Заманивать…

— Что?

— Искать людей для него, — сказал Фальк.

Харон сделал несколько шагов и оказался за углом. Там он на расстоянии вытянутой руки увидел Фалька с опущенной головой. Тот стоял в конце коридора и отказывался смотреть на изувеченного агента. Харон какое-то время смотрел на него, на то, как он выдавливал из себя слезу. Мумия сделала шаг, и Фальк (как по сценарию) вытер щеки и пошел дальше. Харон бросился за ним, но когда он оказался в следующем коридоре, Фалька и след простыл, зато на стене появилась другая знакомая фигура. Харон, глядя на нее, утратил магические способности. Свет его глаз заморгал, а вскоре вовсе потух, но это не мешало отчетливо видеть портрет одноногого человека на костылях (возле картины висел подсвечник).

— О, мистер Вориа… Он был первым из жителей, кто покинул нас… Голод и нищета заставили жить человека в страхе. Ветерана этой жуткой войны! Лучше бы это оружие не похоронили здесь, а применили…

Голос Фалька доносился из коридора. Вместе с этим морж уходил все дальше, поэтому Харон снял подсвечник и поспешил за призраком (господин Вориа наверняка был недоволен тем, что агент не уделил ему внимания, но сколько можно разглядывать эти чертовы портреты?).

Харон шел по длинному коридору, и впереди стал вырисовываться силуэт новой картины. Забинтованный человек поднес свечу и увидел то, как погиб Вориа. На картине изображался одноногий мужчина, сидящий в кресле (точнее, скелет, обтянутый кожей). Харон нахмурился и пошел дальше, слушая, как учащается сердцебиение.

— Отец сказал, что он мучается… Что ему страшно, но так и должно быть…

Волшебник шел по коридору, пока не наткнулся на другой портрет (Фальк в это время молчал, и только его шаги раздавались где-то впереди). Харон увидел стену и резкй поворот. Забинтованный человек услышал голос оттуда.

— Ох, миссис Фрейк… тяжела ее ноша…

Харон вновь услышал всхлипы. Он понял, что по дороге встретится портрет с изображением какой-то миссис Фрейк. Забинтованный человек опустил голову. Он подошел к повороту, и на стене действительно висел портрет, но агент не стал смотреть. Он только увидел окровавленные женские ступни и струю крови, выходящую далеко «за границы» картины. Харон сменил тему, отходя от портрета.

— Фальк, а когда это ты перестал заикаться?

— О, так я заика только когда отца нет рядом.

— Понятно…

Харон повернулся и всмотрелся в темный коридор (возможно, он что-то услышал позади). Он пошел дальше и вскоре настиг еще один поворот, за которым его встретил настолько узкий проход, что пришлось идти боком.

«Он не мог тут пройти — подумал забинтованный человек — в реальной жизни он бы не мог…»

Харон услышал, как Фальк говорит ему:

— Я бы хотел забыть свою мать. Она была такой жестокой…

Харон шаркал изорванным плащом по стене, двигаясь на звук. Он нащупал казанками неопознанный объект и попытался его обойти. Получилось так, что у самого носа Харона оказалась картина с семьей из трех человек. Бледная женщина с синяками под глазами, худощавый мальчишка и сутулый мужчина (все они походили на семейку мертвецов) смотрели в красные глаза, которые находились — что называется — «вплотную». Харон старался протиснуться к выходу как можно быстрее, а герои картины в этот момент провожали его взглядом и упирались носами в его тело. В помятой голове Харона появилось головокружение и отдышка. Эти ощущения разбавило уже знакомое волнение. Харон широко раскрыл глаза и наклонился, пытаясь отдышаться.

— Несмотря на то, что мать избивала меня, я чувствую… Сожаление, что все так вышло… Я просто хотел, чтобы отец защитил меня.

— Фальк, Черт возьми! Куда ты идешь!?

Шаги прекратились. Харон ускорился и совсем скоро очутился в большом помещении, стен которого не было видно в темноте. Подсвечник задуло после слов Фалька.

— Вообще-то, мы уже пришли, — сказал Фальк непонятно откуда.

Харон шагнул вперед. Затем еще раз. Впереди стали вырисовываться очертания человека и чего-то еще. Волшебник ступал, не оглядываясь. Харон посмотрел вперед и увидел своего старого знакомого. Это был бледноликий, но агент узнал в нем еще кого-то. Человек (хоть и в темноте) был копией героя картины семьи Фалька. Уверенный грозный мужчина с полотна предстал перед мумией.

Харон замер, услышав бешеный ритм сердца. Бледноликий стоял позади мольберта, накрытого тканью. Вымокший призрак жестом пригласил Харона подойти поближе. Волшебник ответил на предложение и встал перед спрятанным полотном. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Бледноликий приковал свой взгляд к потрепанной физиономии Харона. Ему было очень интересно посмотреть на реакцию волшебника.

Ткань слетела с мольберта, и первым делом Харон испытал удивление. Удивительным было то, что перед ним не было очередной картины. На подставке стояло обыкновенное зеркало, в котором с трудом удавалось что-то разглядеть кроме красных глаз (темнота, помните?).

— Мои глаза… — сказал Харон.

В стекло ударил противный свет, на что Харон прикрыл лицо рукой и обернулся. Он увидел перед собой Фалька, держащего яркий фонарь, источающий неприятный белый свет.

— Посмотрите — выходит, вы человек, раз вам больно, — сказал морж.

— Что!? — ответил Харон.

Агент вернулся к зеркалу, и в нем он увидел забинтованную голову с вмятиной на макушке. Между бинтами показались не только глаза, но еще и частички чего-то незнакомого. Харон отогнул лоскут, затем размотал лицо наполовину. Из-под лоскутов выглянул нос, щеки и рот.

— Да быть не может…

Забинтованный человек попятился. Он прикрывал ладонью открытую часть, словно боялся чувствовать кожей лица холод в катакомбах. Но холод шел изнутри и вызывал неприятные ощущения в груди, животе, ногах. Внезапно Харон почувствовал боль в правом плече. Он увидел кровь на своем плаще и понял, что все это время был серьезно ранен.

Харон хотел выйти из тоннелей, но на обратном пути ему повстречался тупик — стена, где агента ждали портреты. Комнату заполнял кровавый туман, в ней стало светлее, чтобы забинтованный ЧЕЛОВЕК смог разглядеть героев картин получше. Его встречали старые знакомые, они по-прежнему хмурились и испепеляли его обвиняющим взглядом. В центре висели портрет охотника и изображение семьи Фалька. Они привлекали больше всего внимания, потому что у охотника с выставленным наизготовку ружьем было нехорошее настроение.

— Фюргельт Тотен всегда боялся смерти… Возможно, поэтому он избрал путь охотника, того, кто всегда сеет смерть, а не бежит от нее.

Харону показалось, что по полотну снова бежит слеза. Он подошел, дабы убедиться и окончательно рехнуться. У седого мужчины задрожали глаза, и они с Хароном посмотрели друг на друга. Агент распознал в этом взгляде тревогу и сожаление (тревогу за предстоящее нехорошее дело и сожаление за слабость перед страхом). Возможно, Харон догадался, о чем предупреждает этот взгляд, но было слишком поздно. Волшебник успел только вспомнить собственный портрет с простреленным туловищем. Никакой жизни перед глазами не пролетело — лишь пронеслась лента из слов: «Тишина, я люблю тебя».

Неожиданный выстрел оглушил все живое в катакомбах. Эхо от такого громкого звука семь раз разнеслось по всем коридорам. Харон до последнего не верил, что это произойдет. Единственной его реакцией стало движение головой. Агент посмотрел на свой плащ, и увидел на груди прострел. Из дырки сочилась струйка вина, и с каждым пролитым бокалом становилось труднее держаться на ногах. Харон повалился на землю. Он посмотрел на кровавый туман, и среди него показался Фальк, который наклонился, чтобы рассмотреть захлебывающегося забинтованного человека.

— Простите, пожалуйста, — сказал морж. Его трясло, и он плакал как маленький мальчик. — Вы мешаете моему отцу.

Над Хароном нависла еще одна фигура. Умирающий агент не признал в ней знакомого. За спиной Фалька стояло высокое существо. Оно было черным как уголь, как тень, как душа того, кто приглашал в это место искателей городских легенд и любителей страха. У тени были длинные рога, которые рассказали Харону, кто перед ним стоит.

— Фальк… Спасибо… Спасибо, что без хвоста…

ЧТО-ТО КОНЧАЕТСЯ, ЧТО-ТО НАЧИНАЕТСЯ

4254 год, 70 день лета

Ночью в лесу близ Цитадельфии особенно свежо, и звучит вся природа так, словно лучшие музыканты Востока заехали на опушку сыграть самую живую музыку на планете «Вода». Под оригинальное исполнение пернатых солистов танцевали маленькие сияющие девушки, размером с человеческую ладошку. Эти создания летели по лесу, чтобы насладиться запахом листьев (феи никогда не могли вдоволь налетаться по лесу на Юге, потому как в силу умеренного климата лето здесь длилось не дольше зимы). Лесные санитарки были нарядными в этот день, они надели свои самые прелестные платья из белых, красных или фиолетовых листьев канны. Лепестки были привязаны друг к другу за ниточки, и всю эту красоту приминали ручки летящих фей (чтобы на ветру не задирался подол, и не потому что фей смущает собственная женственность или нагота, но потому что лепестки загородят обзор).

Существ стало еще больше, они слетелись на свет мотыльков, начав крутить хороводы. Танцевали только девушки, и поблизости не было ни одного кавалера (не было ни одного задокументированного случая с обнаружением мужчин среди фей в принципе). Иногда крылья одной цветочной девушки врезались в прозрачные лепестки другой, но это не становилось проблемой, потому как у фей две пары крыльев (мамаша-природа обо всем позаботилась, так что никаких разборов полетов фей!). Одна из девушек ухватилась за другую так, что их отнесло в сторону. При всем этом они улыбнулись друг другу и, держась за руки, полетели в неизвестном направлении.

Между ветками просачивались голоса воздушных менестрелей жаворонков, и их трели не давали феям спокойно пролететь мимо (они то и дело посылали самцам воздушные поцелуи, а те (по-птичьи) смущались). Лес Цитадельфии создавал мелодию, без которой весь род фей вымер бы давным-давно (а это почти что произошло во времена, когда гномы, альвы и люди воевали и не спали друг с другом так массово и так охотно). Выходит, что искусство прижилось эволюционно.

Музыка леса стала пропадать, когда лепестки двух платьев вырвались на влажный воздух поля. Внизу, у входа на лесной концерт, танцевала Тишина, владелица этих пределов. Феи помахали ей, а черноволосая озарила их своей улыбкой (понятно, почему Харон постоянно думал про эту девушку, ведь один ее взгляд умиротворял сильнее дождя и моря, пробуждая скрытое желание сесть в поезд — высадиться у моря).

Феи набирали скорость, чтобы поскорее увидеть, что ждет их за полем сочной и влажной травы. В воздухе послышался ритм, но не такой, под который привыкли плавно кружиться девушки в канновых платьях. Под этот ритм было невозможно двигаться плавно, получая удовольствие от легких махов и поворотов в воздухе. Поле закончилось, и феи увидели гигантские каменные стены. В стенах были светящиеся дыры, в которых мелькали такие же существа, что и сами феи. Они действительно не были способны делать плавные махи, зато у них резво получалось трясти тем, чем феи никогда трясти не думали. Одна из порхающих дев попробовала новые движения, стараясь копировать поведение особи за каменной стеной. Вторая фея подлетела к спутнице, нелепо изгибающейся, чтобы положить свои ручки на бедра феиЧИКИ и затрястись в такт. Это возбудило первую цветочную деву, поэтому она улыбнулась и опустила глаза. Затем фея улетела обратно, попутно влияя тазом так, как это показала девушка в шумном окне. Вторая же зависла и не последовала за подругой, потому как засмотрелась на брачный танец гигантских фей без крыльев. Конкретно лесную красавицу привлекли руки одной из особи, которыми она водила везде, где ей вздумается. Это было столь интересно для феи, что она не сразу почувствовала, как спутница тянет ее за собой. Цветочная дева сконцентрировала внимание на партнерше и попробовала трогать ее там, где вздумается.

На обратном пути они не нашли Тишину на поле, а еще до них продолжал доноситься ритм новой музыки, который распугал певчих жаворонков на краю леса.

***

Глаза почувствовали, что на них давит теплая рука. Сначала пальцы массировали веки, но затем они надавили на них, и появилась боль. Это чувство распространилось по всей голове, отчего он закрыл лицо рукой, чтобы солнце больше не пыталось его расплющить и иссушить (Откуда я это знаю? Думаю, каждый имеет опыт удавшихся вечеринок).

Вялое движение руки заставило девушку упасть на кровать, потеснив еще одну, наполовину укутанную в одеяло. На его торс легла худая рука, с другой стороны. Третья девушка обняла его, как только слезла первая. Все они прижались друг к другу, но в центре внимания находился хмурый человек, пытающийся открыть глаза (но открывать их было лень). Он нахмурился сильнее, когда посчитал количество рук на своей груди. Он потрогал каждую ручку и с трудом спросил:

— Что? Где я?

— Ты в раю, мой мистер Грей, — ответила она (Анна).

Сонный голос донесся откуда-то снизу, из-под перины, и он не смог понять, где находится источник звука, пока этот источник не шлепнул ручкой по полу, высунув ее из-под кровати на стальных ножках. Он снова напрягся, чтобы что-то сказать. Девушка с длинными ушами подняла подбородок с теплого торса и спросила:

— Анна? Что ты там делаешь? А, пофиг…

Он расправил руки, чтобы девушки смогли выбраться из его объятий. Когда они поднимались, он почувствовал, как ему в щеку тычет длинное ухо. Парень убрал голову, чтобы лишний раз не соприкасаться с незнакомками.

Из окна дул ветерок, но он ничего (и никого) не остужал, потому что в покои к обеду набежала духота с улицы (или из помещения все еще не выветрилась ночная жара).

В покоях появился сквозняк, но вскоре воздушного змея разрубила дверь в металлической оправе, когда ее захлопнули изнутри.

— Джон, ты уже… Проснулся. Я подожду за дверью… Я… Да, в общем… Надо поговорить.

Альвийки наспех прикрылись покрывалом, но это только сильнее смутило говорящего, потому как тоненькая простыня плотно прилегала к длинноухим девушкам, давая волю воображению (только потому, что человек продолжал пялиться). Однако он тут же вспомнил о своих манерах и решил пока не беспокоить покои.

— Так, девочки, я вам безмерно благодарен. Ночь с вами, наверное, была незабываемой. Но сейчас мне придется попросить вас покинуть эти владения… И тебя, Анна, тоже.

Паренек поднял себя с кровати, и за его ногу (худую, но сильную) схватилась рука, возникшая из-под перины. Девушка вытянула себя наружу и простонала:

— Ох, ты же обещал покатать на своем драконе…

Человек в костюме Адама надел портки, затянул их ремнем с серебряной пряжкой «Ω» и пустой кобурой.

— У меня сейчас важная встреча, и на это нет времени.

Парень начал заправлять постель. Девушки быстро оделись и направились к выходу, словно репетировали это годами, но остановились в дверях (около вешалки с серым пальто), чтобы потребовать деньги.

— С тебя двадцать чешуек, — сказала альвийка.

— Только за двоих? — спросил он.

Девушки непроизвольно посмотрели на грудные мышцы, которыми он случайно сыграл, когда положил простыню. Парень открыл тумбу и стал там что-то искать.

— Ну, мы же тебе сделали скидку. За твое обаяние, — сказала одна и подумали все остальные.

— Это очень… Благородно… — сказал он, бросив мешочек с золотыми чешуйками.

Девушки нахмурились. Девушки не попрощались. Человек, стоящий за дверью, дождался, пока эти девушки выйдут, чтобы войти после них. «Подумать только: пускают после проституток», — подумала эта личность. На вошедшем человеке был черный плащ. Длинное одеяние разделял надвое ремень с золотой пряжкой (в виде символа «Ω»). Воротник поднимался кожаной (искусственной) стеной, но это было едва примечательно на фоне худеньких плеч и аккуратной талии. Над воротником сверкали очки, а за ними зеленые, как малахит, глаза. На одно стеклышко упала прядь рыжеватых (или все еще русых) волос.

Она заметила, что хозяин просторной комнаты (в каменном общежитии с острым шпилем и металлическими наличниками) не заметил ее. Стройный плащ элегантно и бесшумно подошел к роялю у стены. Пальцы надавили на открытые клавиши. Мелодия помогла парню улыбнуться, хотя он мог просто воспротивиться тому, как плохо слышит музыку его наставница.

Она дошла до кровати, чтобы обратиться к полуголому парню. Но перед этим по зеленым глазам ударил блек ярко-оранжевого пера (торговцы магическими прибамбасами именуют такие перышки перьями феникса), а потом она заметила кусочек пергамента с надписью от руки: «Магия — это то, во что ты веришь».

— Ты опять тренировал социальную коммуникацию?

Парень улыбнулся.

— Не знаю. Наверное. Как мне рассказали, я учился торговаться. Выторговал у них полсуммы, кстати, — сказал он.

Гостья рассмеялась и скрестила руки.

— Торгуешься, вот как? Полезное умение, например, для сбора информации, — ответила она.

— Надеюсь, я ничего с них не собрал, — сказал парень, натягивающий на себя свитер (девушка посмотрела на его торс, и сделала она это так заметно, что этот интерес вряд ли можно считать эротическим).

— А почему «наверное»? Опять провал в памяти?

— На этот раз по причине исключительно уважительной. Я пил. Видимо, много.

Она снова посмотрела на переливающееся перо феникса.

— Ты уверен? Не припоминаю, чтобы ты собирался спиться на выходных.

— Как видишь, не спился.

— Да, но ты был очень близок.

— Одним охотником больше, одним меньше… ЭТОТ МИР НЕ РУХНЕТ, ЕСЛИ Я ИЗ НЕГО ВЫПАДУ.

Они направились к двери, и парень накинул кашемировое пальто, а затем поправил воротник, чтобы он не задирался.

— Как твоя кошка? — спросил он.

— Греется в лучах солнца на балконе. Наверно.

Дверь заскрипела, потом затрещала, защелкала, задрожала и… закрылась.

— У тебя есть балкон? — спросил парень, проснувшийся с альвийками.

— У соседа есть. Кошка сейчас у него.

На каменное крыльцо вышло двое. Они спустились по широкой и короткой лестнице, и позади них остался дом, снабженный просторными покоями для молодежи. Парень сделал вдох, прочувствовал всю сырость города, и только затем последовал за молодой женщиной. «Значит, кошку отдала… Куда-то намылилась, ни свет, ни заря!» — подумал паренек. Девушка (да кто ее знает — походка больно гордая, чтобы зваться девушкой, как у женщины, которая не стала растрачивать лучшие годы на неблагодарный рок) в черном плаще кивала почти всем проходящим мимо людям в плащах или пальто (точнее, тем, кто носил символ «Ω»). Один раз она поздоровалась с женщиной в короткой юбке, и один раз с пожилым мужчиной в котелке, но даже у этих людей при себе был атрибут с символом «Ω».

— Так, что вообще за дело-то? — спросил парень в сером пальто, когда они шли по торговой площади Цитадельфии. Со стороны было не догадаться, что кто-то из них спешит на работу.

— Видимо, дело серьезное, но я сама ничего не знаю, так что узнаешь на месте. От ментора.

— От ментора, говоришь (ты же знаешь, что для меня ментор — это ты)? По сути, какой бы не была предыстория, все всегда сводится к простому «принеси — подай», «сходи-поймай». Даже если попросит старик Пэтр.

— То, что для тебя это простые примитивные задания, хорошо. Это говорит о том, что ты смотришь на этаж выше. Или самодовольничаешь.

— На этаж выше? Выше только старик Пэтр (сидит, один, на своем девятом этаже), — сказал парень в пальто, когда они шли мимо извозчика, разбирающего багаж телеги для женщины в лиловом пышном платье.

— Думай, что хочешь, протеже, — сказала девушка (и улыбнулась).

— Ох, а город-то сегодня какой-то живой.

Она не ответила (словно ее не волновали разговоры о прекрасном и о жизни — волновали только о вещах и, желательно, по делу).

Они прошли вдоль трехэтажного здания газетной редакции с вывеской «Зеленый апрель». Оно стояло через дорогу от ратуши с плакатом между колонн, на котором бушевала (из-за ветра) надпись «Выбор короля — выбор будущего» с мелкой припиской, содержащей всю информацию, включая дату и места проведения тех самых выборов.

Вот они приблизились к доске объявлений, и на ней висел всего один анонс: «Ежегодное представление вышло на новый уровень! На этот раз вас ждет огненное шоу, оркестр лучших музыкантов Воды, танцевальная группа „Ферстандбург стиль“ и особенный ЭКЗОТИЧЕСКИЙ НОМЕР под названием „Феникс“! Успевай купить билеты на грандиознейший концерт года до последнего дня лета (в кассах своего города). Место проведения: полночь 1-го выходного зимы, главная площадь Кор де Менте, резиденция короля». Они посмотрели на доску только на моргание, потому как ярко-оранжевые цвета плаката манипулировали их сознанием.

Дальше на площади стоял мемориал павшим охотникам. Глыба с именами располагалась так, чтобы каждый охотник по дороге в Цитадель проходил мимо камня, так что женщина и парень знали эти имена наизусть (Виссарион Белинский, Никола Фандей, Ницших Фриде, Соломон Гоуст и прочие служители Цитадели).

— Рад видеть памятник в целости и сохранности. Быстро его восстановили.

Девушка (стянутая ремнем словно пучок сена шпагатом) посмотрела туда же, куда глядел ее спутник. Они в этот момент шагали по тротуару, который вел к статуе, вдвое выше обычного человека. Скульптура изображала одноглазого человека (глаз был посередине) в кожаном доспехе, с луком в левой руке и большой стрелой в правой. Наконечник старался походить на символ «A» (альфа), а другой конец стрелы походил на тот же знак, который девушка (прекрасная женщина) и парень носили на поясах (серебряная и золотая пряжки в виде символа «Ω» (омега)). Каменный лучник не целился — он смотрел ниже, будто бы, на проходящих мимо людей.

— Его легонько задело. Бегемот раскрошил ногу, но когда это великана Фёрста удавалось свалить с ног? — сказал немного рыжий ангел (рыжая она, оттого что восходящее солнце светило в свежие бардовые волосы, наполняя их не только светом, но и привлекательностью и даже элегантностью — прохожие мужланы, впрочем оценили стройную талию, которую обнимал плащ, активно пожирающий свет, прямо как Андерс и Сон пшеничное пиво. Кстати, про братьев Андерсонов…).

Мимо охотников прошли два человечка (похожих, как две капли, но один из них был брюнет, а другой блондин) с тяжелым (по виду) сундуком (в котором звенело что-то стеклянное). Они сказали, как поравнялись с парнем в сером пальто: «Здарова, Анита! Анита, здарова…» — и потопали дальше и даже не обратили внимания на этого самого парня. Полурослики шагали в сторону памятника, но делали они это гораздо быстрее высоких (на самом деле, обычных) людей. Спустя пару минут гномы дошли до конца улицы и повернули налево. Там их было видно еще какое-то время, пока они не скрылись за многоэтажкой. Охотницу заинтересовало содержимое этого гномского сундука (точнее то, с каких таких пор братья Андерсоны таскают звенящие ящики на работу, и кто это им вообще разрешил), а парень (тот с которым не поздоровались) только вздохнул, когда посмотрел им вслед.

Вот они и сами оказались возле памятника и тоже повернули налево. Перед ними предстал удивительный пейзаж (от которого у рассказчика в первый раз захватило дух). Дорога из тротуара и газона заканчивалась обрывом, но никто не сигал вниз, потому как сразу начинался огромный подъемный мост из темного дерева. Этот мост вел во двор постройки, описать которую хочется, одновременно передавая и эмоции, и детали (но в итоге не получается должным образом передать ни то ни другое, потому как это надо видеть вживую без предупреждения). Вдалеке по этому самому мостику бежали букашки (один черный, другой белый), которые чем-то напоминали гномов, в толпе таких же букашек (но чуть повыше). И вот эти люди, гномы и альвы ходили по мосту, но по сравнению с размерами здания их рост (как и вес, размер обуви, мышечная масса, длинна ушей, количество чешуек в кошельке и число «последователей» в «Палмбуке») был безжалостно ничтожным и неважным. Если бы мы смотрели героям в спину, то они бы шли на фоне гигантской постройки, которая блестела бы на солнце, и этот свет переливался бы по всем ее заостренным и ребристым стенам. Здание помимо размеров также впечатляло тем, что выглядело так, словно выдуманные непонятно кем боги в него понатыкали сотню огромных мечей из темного серебра.

Вот прошли девушки. Они о чем-то беседовали, а когда увидели женщину в черном плаще, отбросили речь ни о чем.

— Здравствуйте, Анита, — сказала девушка с красными волосами. Джон в тот день увидел на ней лосины, темную куртку с коротким «подолом» (то есть она привлекала внимание мужиков и гномов).

— Здравствуй, Скортум. И тебе привет, Мэри, — ответила рыжеватая охотница.

Вторая девушка (черноволосая красавица, владеющая какой-то своеобразно робкой, но грациозной хореографией) подняла взгляд, но он пал не на приветствующую женщину, а на брюнета, который просто наблюдал в ответ.

— Привет, Джон, — сказала девушка, а когда увидела, что Джон кивнул ей, поторопилась за своей (гипотетической) подругой, используя движения с маленькой амплитудой (проще говоря, стеснительно). Она оглянулась, чтобы еще раз увидеть его, но он заметил это, и девушка всю оставшуюся дорогу смотрела исключительно себе (или подруге) под ноги.

— Готов? — спросила русая, красивая и опытная наставница.

— С чего вдруг? — ответил парень.

— Ладно. Спрошу позже.

Во дворе их встретил человек в чистой, целой, но однозначно старой куртке. Он держал в руках метлу и елозил ей по каменному полу внутреннего дворика.

Это место многие из прохожих называли нулевым этажом, а смысл данного «этажа» заключался в том, чтобы тренировать мальчиков и девочек на манекенах, грушах, турниках и брусьях. Вокруг бегал отряд юных людей. Во главе этого взвода (назовем его так, ведь никто не может быть против такого названия для небольшой группы людей, хоть это и отсылает к истокам армии; автор категорически против пропаганды военного ремесла по причине того, что миру нужно исцеление, а не болезнь).

Человек с метлой встретил гостей на своей земле спросив, почему волки так рано вернулись в берлогу.

— Здравствуй, Свен. Нас вызвали. Как твои дела? — ответила женщина в черном плаще.

Свен улыбнулся и сказал, что у него с самого утра болит шея, но в целом он в порядке. Он говорил неразборчиво, так, что понять его могла только взрослая девушка с рыжеватым хвостиком и хитрыми глазами, а ее напарнику едва удавалось разобрать парочку слов в предложениях.

— Как обстоят дела с деньгами? — спросила она.

Свен посмотрел в небо, загнул несколько пальцев и что-то прошептал, а потом ответил, мол он за неделю накопил на еще один зуб, и что в общей сложности ему осталось работать пару месяцев, чтобы купить себе нормальный протез челюсти. Дева Цитадельфии поджала остренькую превосходную челюсть и достала из глубокого кармана мешочек. Оттуда она отсчитала дюжину золотых чешуек и отдала их Свену, похлопав мужика по плечу.

— Знаешь, я не то чтобы не хочу тебя здесь видеть. Просто возьми это… В знак благодарности от всех нас, кому ты чистишь этот… Каменный пол. Вот.

Они пошли вглубь высокого двора, огороженного каменными стенами с трех сторон и железным замком с одной. Они ушли, оставив позади мужчину с широко раскрытыми глазами. Он выглядел не как бездомный стареющий человек, а, скорее, как семилетний мальчик, которому в тарелку положили целый торт, хотя он тянулся за вишенкой.

— Почему ты дала ему денег? Опять.

— Потому что он в них нуждался.

— Невозможно так помогать всем нуждающимся. Он ведь получает за свою работу…

— Он получает гроши, а трудится честно. Я дала ему за труды.

— Он метет пол!

— Джон, вспомни, когда ты получал за непыльное задание столько же, сколько он зарабатывает за месяц.

— Я охотник, я закончил академию…

— Теоретически, если тебе дадут задание мести пол, то ты получишь больше только потому, что у тебя есть значок на поясе. При этом, я уверена, что лучше метет пол тот парень, а не ты. Гораздо лучше.

— Лучше бы отдала эти деньги сыну.

— Не беспокойся за него, — ответила она.

— Хоть кто-то должен.

— Лекции тебе читаю я. Видно, я перебарщиваю, раз ты такой умный.

— Напротив, ты хоть как-то сдерживаешь мой подвижный ум.

— Ой, какой ты, а…

Охотница открыла скрипучую дверь в высокое здание, то самое знаменитое место, про которое поговаривают, когда хотят испугать маленьких волшебников. Им пришлось пройти пешком девять этажей, но обо всем по порядку…

Они не стали задерживаться на этаже с номером «01», там, где располагались защитные костюмы (судя по всему, от огня). На входе их поприветствовал здоровяк с маленькой майке (просто кивнул), и охотники сразу же прошли на этаж с номером «02».

Как только они вошли, их встретила шериф. Она встала из-за стола и подошла к охотникам. Они хотели поскорее пройти на лестничную площадку, но женщина в широкой шляпе запретила ступенькам держать их ноги.

— Анита! Вы-то мне и нужна!

Она взяла женщину (девочку, если сравнивать ее с шерифом) под руку и повела ее по кабинету. Ее напарник подошел к книжному шкафу, понимая, что ему не нужна эта болтовня (хотя его никто и не спрашивал). Последним, что он отчетливо расслышал, стал словесных пух со стороны шерифа: «Анита, как поживает твоя кошка?». Парень вытащил самую тонкую книжку из всех, и оказалось, что от нее зависела устойчивость другой литературы, той, которая томилась на полке в ожидании какого-нибудь Джона. «Песнь ветра и камня» — гласил заголовок на обложке, но это, похоже, не интересовало парня. Его взгляд нырнул в открытую книгу и почти сразу вынырнул, потому как слева что-то зашевелилось.

— Хорошая книжка, — сказал кто-то.

Парень шагнул в сторону тюремной клетки, чтобы увидеть между металлическими прутьями голову какого-то мужика (точнее его блестящий лоб, вокруг которого росли черные и очень короткие волосы).

— Правда герои мрут, как мухи. Не по-людски это… — продолжил мужчина и подмигнул правым глазом СО ШРАМОМ.

Парень в сером пальто пожал плечами, а потом проверил, чем заняты господа возле стола. Они о чем-то говорили: женщина в шляпе то мотала головой, то кивала собеседнице. Наблюдать за разговором стало невыносимо, и парень принялся дальше листать книгу.

— Послушай, а можно ты обратишься ко мне на моем обратном пути? Я, как бы тебе сказать, спешу, — сказала девушка со зрелым взглядом (и молодой душой в зеленых глазах).

Она увидела, как сорока пяти летняя женщина смотрит на нее исподлобья своими зелеными глазами. Она наверняка собиралась возразить и подчеркнуть важность ее поручения, но мисс с поднятым воротником умудрилась заткнуть миссис.

— Мы идем к ментору.

— А? К этому старому дебилу? Хорошо, обращусь на обратном пути, — ответила она. — Привет, Джон.

Парень едва не выронил книгу, когда понял, что его вдумчивость кто-то поразил (наверное, его, как и всех, затянула «Песнь ветра и камня» и ее обложка, на которой изображался грустный лорд, облокотившийся на ручку собственного меча).

— Привет, Иурис, — ответил он и продолжил читать.

Иурис поправила шляпу и с подозрительной легкостью прекратила отнимать время охотников. Мужчина отошел от стола и направился к лестнице (очень большой лестнице).

— Ребята, она меня загрызет — по лицу же видно… — сказал человек, сидящий за решеткой. Его шею обволакивала красная ткань, из-под которой сыпался песок при малейшем движении. Его одежда воняла блювотиной, а выглядела так, словно он побывал во рту у бегемота.

Джон посмотрел на него и улыбнулся, а его наставница поначалу улыбнулась, но потом нахмурилась (видимо, почуяв запах).

Женщина со значком «омега» на груди не сказала ни слова, но смотрела вслед охотникам, пока те не скрылись из виду в дверном проеме. Только они ушли, как та достала из ящика оливки, перепелиные яйца и конфеты.

В ПУТИ

4254 год, 70 день лета

Ступени двигались вниз, давили числом, делали из охотников посмешище. Длинные ноги долго двигали двоих человек наверх. Двери то и дело встречали их каждые два пролета. Казалось, что кончиться этот вертикальный коридор не способен, потому как каждый раз, когда охотники закрадывались на новый этаж, кавалькада ступеней предлагала поскакать (как назло) еще дальше. Пятнадцать пролетов неприятным пятном отпечатались в памяти прытких, но потрепанных охотников. Всему виной это нелепое путешествие по пролетам, напоминающим поражающий парадокс сознания (постоянно передвигаешься, но почему-то не отдаляешься и не приближаешься к концу и будто бы идешь в никуда). На шестнадцатом пролете широкие плечи шаркнули дверной проем, что что-то за собой скрывал. На чистой лестнице номер девять частично отклеился, но череда частых сердечных повторений прекратилась. Можно выдохнуть и перевести дух.

ОБИТЕЛЬ ДЬЯВОЛА I

4254 год, 70 день лета

Темнота обняла кого-то на потолке, в углу, над дверью. Тусклый свет от больших мониторов (поникших на стене) бросился на это существо, и оно испачкалось свечением экрана. Следом существо спустилось вниз по тонкой леске и перепрыгнуло на темно-синюю поверхность. Эта поверхность была гладкой, но лапы черного существа прилипли к ней, словно ложка к меду. Далеко внизу стоял гигант, седина которого отразилась сразу во всех глазах мохнатой вдовы. Она зашевелила лапами, точно растирала ладони, и из ее тела стали появляться лески. Один конец нити она прикрепила к верхней части огромного проема. Далее она описала дугу в девяносто градусов и закрепила другой кончик на перпендикулярной стороне косяка. Гигант не заметил маленькое существо с длинными лапами (с микроскопическими волосками на каждой конечности) и принялся возиться на столе, расположенном под гигантскими матрицами (которые заполняли разноцветные квадратики).

Когда существо натягивало очередную нить, волоски на лапах дали знать, что за гигантской дверью опасность. Вибрации становились сильнее, одни перебивали другие. На какое-то время звук (в понимании этого многоногого существа) исчез, но затем появился в новом обличии. Петли, смазанные литием, поколебали только что выстроенную сеть из ниток вдовы. Гигантская дверь распахнулась и разорвала творение существа с красным узором на спине. Вдова своими глазами увидела, как быстро оказалась внизу, на громадном полу, который казался таким далеким (морганием ранее). Она не сумела сразу же сориентироваться в пространстве, побежала вперед, полагаясь на собственную интуицию, и была раздавлена чем-то огромным. В последнее моргание тьма нависла над восьмью глазами, а затем потемнело не только в глазах, но и в просоме с опистосомой.

— А! Вы уже здесь, — сказал седой мужчина, держащий в руке какие-то бумаги, которые он постарался как можно скорее отправить в стол (наверняка сочинял наивные стишочки). Ящик захлопнулся с такой силой, что на пол чуть не грохнулся посох в виде змеи (который так удачно облокотили на стол).

— Хотели видеть?

Седой человек широко улыбнулся (но из-за белой бороды было видно только то, как раздвинулись края рта и покраснели щеки).

— Да, Аниточка, здравствуй! Да, хотел ВАС видеть. Как твой питомец?

Женщина посмотрел на своего молодого напарника, уже собралась что-то ответить про его состояние, но в этот момент старик тоже посмотрел на паренька. Глаза ментора на одно моргание метнулись к парню, а затем обратно к девушке. Седой захихикал.

— Да что же ты так! Ах-ах! Я же про твоего кота!

Она вздрогнула и покраснела в своих представлениях. Внешнее они втроем славно посмеялись (особенно ментор).

— Да… Я про нее и подумала… Она…

Старик подмигнул ей и сделал такой жест рукой, который обычно говорит нам: «Да ладно, все нормально».

— Здравствуй, Джон! Скоро грядет повышение — прими мои поздравления…

Парень в сером пальто примял неровный воротник и посмеялся (на этот раз по-настоящему).

— Спасибо, но, честно говоря, я уже не рассчитываю, что меня повысят. Я в звании офицера уже шестой год, вся Цитадель наслышана о деле с Бегемотом, но даже это не повлияло на повышение…

— Инцидент с Бегемотом был неожиданным для нас, и ты прекрасно показал себя, справившись с этой громадиной. Мы тогда спасли много людей. Но, ты же понимаешь, что для повышения нужны и другие условия: наличие сертификатов, дипломов, определенное количество выполненных заданий…

— Да, понимаю… Я не так уж и часто документирую свои действия. В отличие от Скортуум. Она быстро добралась до офицерского звания, рассказывая в своих статьях про то, как она гриндит…

— У нас появилась важная стратегическая задача, после которой, скорее всего, тебя наверняка повысят до СЛЕДОКУРА.

Ментор почесал седую макушку, вокруг которой еще находилось несколько рядов белых волос. Он повернулся к столу с клавиатурой, его плащ с серебряными вставками взмыл в воздух, под стройным сапогом Аниты хрустнула тушка паука, а Джон остался на месте с расставленными ногами, но скрещенными руками (уверенная, но закрытая поза, получается).

«Что там может быть важного: вернуть краденые помидоры?» — подумал парень с серебряным значком «Ω» на поясе.

— Насколько задание важное? — спросил он.

— А ты как думаешь, — ментор усмехнулся, — раз я хочу отправить туда именно вас? «Туда» — это на наш заброшенный объект.

В этот момент на экранах появилось изображение заброшенного городка с разрушенными и уцелевшими домами (словно жители покидали город постепенно).

— Почему именно сейчас? — спросил парень в сером. Его старший напарник посмотрел на него, но ничего не сказал (лишь во взгляде промелькнуло едва ощутимое неодобрение).

— Видишь ли, — он почесал бороду и повернулся к ним, — в том месте хранится прототип огромного оружия. Его размеры не соответствуют вашим представлениям. И мне бы не хотелось, чтобы оно попало в плохие руки. Оно, вообще, не должно попасть ни в чьи руки… И я переживаю, что им могут завладеть наши ЛЮБИМЫЕ волшебники.

— Почему мы не отправились раньше? — спросила его любимая охотница.

Ментор улыбнулся и кивнул ей.

— Проект почти полвека как похоронен, и я помню, когда еще был совсем молодым, отец сказал, что человечество чуть не погубило само себя. Тогда я понятия не имел, но сейчас знаю, что он рассказал мне про этот проект. Я держал его в секрете до сегодняшнего дня.

— Что произошло?

— Джон, а ты сходи да посмотри. Ладно, — он прикрыл глаза на несколько морганий, — мы все сходим.

Старик с белой бородой (как у Зигмунда Фрейда) схватил посох со змеиной головой и попер прямо на охотников. Он растолкал их в стороны, когда понял, что сами они с места не сдвинутся. Охотник и охотница переглянулись и последовали за ментором в длинном плаще из бондинга (с узором на спине в виде символа «Ω»). Плащ был украшен кожаными вставками, меховым воротником (а такой роскошью не могли похвастаться даже охотники с восьмого этажа), но, в общем и целом, его костюм выглядел таким же старым, как и он сам.

***

Они спустились по лестнице, с девятого этажа на первый. Шериф, как только вышли Анита и Джон, вскочила из-за стола.

— Анита! Теперь-то вы не отвертишься!

Она поправила шляпу со значком «Ω» и зашагала в их сторону.

— Только не говори, что ты была в кабинете у этого старого дебила, потому как…

Что-то не позволило договорить ей. Что-то (на самом деле кто-то), от чего у охотников сразу поднимается настроение, а их улыбки, хоть и неестественно, но загораются между носами и подбородками.

— Здравствуй, Иурис, — сказал ментор.

— Пэтр Апостолович, здравствуйте! Я не думала, что вы так рано спуститесь…

— А об этом нужно думать?

Ментор обогнал охотников, сопровождавших его, чтобы подойти к тюремной клетке. «Он не услышал?» — подумали все (в том числе и заключенный).

— Нам просто надо поговорить с человеком, — сказал Пэтр.

— Я ничего не понимаю. Кто это?

Ментор повернулся к людям в плащах, и из его взгляда испарилась беспечность. Глаза озлобились, но лишь на моргание, и произошло это явно не по прихоти старика (потому как он заметил, что показал зубы, и затем вернул своему лицу былые оттенки безобидности).