Бесплатный фрагмент - Вольные ветры дикой земли

ПРОЛОГ

Вождь Джонсон пристально вглядывался в, раскинутый перед ним, пейзаж. Бледные лучи, еще не вышедшего из-за горизонта, солнца добавляли нежной желтизны красным камням и зеленой листве горного можжевельника, уже подернутой яркими красками осени. Предрассветный туман разливался по долине Красной реки, ластясь к стенам каньона, словно котенок к ногам любимого хозяина. В сотнях футах внизу, у самого русла истока, виднелись индейские типи. Лошади мирно хрустели зеленой травой, давно потерявшей свою свежесть в открытой степи, фыркали и помахивали хвостами, отгоняя утренних комаров. Тишина и умиротворение.

Взглянув на полковника Маккензи, вождь тонкава молча кивнул. «Спешиться!» — молчаливый приказ был понятен без слов — соблюдать осторожность. Три сотни солдат и почти сотня индейских скаутов, ведя своих коней в поводу, гуськом спустились по зигзагообразной тропе, почти невидимой для неопытного глаза.

Ну, вот и все. И хотя уже почти рассвело, плотные заросли хорошо скрывали людей и лошадей.

— Пять, — тихо сказал, вернувшийся с разведки, вождь Джонсон. — Пять лагерей. Команчи, кайова и шайенны.

— Хорошо, — кивнул полковник и повернулся к офицерам. — Разделимся на пять отрядов. Атакуем одновременно. Вверх по течению Красной реки движется подполковник Буэлл с Девятым и Десятым кавалерийским. Из форта Силл выступил полковник Майлз. Они должны быть где-то недалеко. Возьмите себе часть скаутов, и ради бога, не позволяйте тонкава заниматься каннибализмом. По коням.

Приказ был исполнен быстро и четко.

— — — — — — — — — — —— — — — — — — — — —

— Ekąsaapana! Ekąsaapana! — Красный Боевой Убор вскочил на ноги, и надрывно крича, бросился к раскинувшимся в долине, палаткам.

Звук выстрела разорвал благостную тишину сентябрьского утра, эхом отразившись от каменных стен. Заспанные и перепуганные команчи, спешно выскакивали из своих типи, почти не успевая прихватить по дороге оружие и патроны. Стремительная атака 4-го кавалерийского, сопровождавшаяся яростными боевыми криками скаутов тонкава и черных семинолов, посеяла панику, мешавшую соображать, что к чему. Неразбериха, столпотворение и беспорядочные стычки, во время которых воины пытались защитить своих женщин и детей или отогнать лошадей к верховью каньона. Лишь единицам удалось ускакать верхом по горным кручам. Кто-то искал укрытие в мелких водах истока Красной реки, кто-то пытался затеряться в редких зарослях, но большинство решило, что самое безопасное место — это отвесные стены каньона, взобравшись по которым, можно попытаться искать убежища в родных бескрайних степях. Добежать до своих Красный Боевой Убор не успел — скаут тонкава застрелил его в спину, и со всех ног бросился снимать скальп.

— Мистер Пейн! — полковник Рэнальд Маккензи громко окликнул и жестом подозвал чернокожего потомка племени семинолов, неоднократно демонстрировавшего сообразительность и верность делу. — Напомните вождю тонкава, что я запретил поедать плоть убитых, тем более женщин и детей, — и, повернувшись к адъютанту, добавил, — скальпы, еще куда ни шло, но людоедство вряд ли поможет нам успокоить команчей.

Адам Пейн, как всегда, сдержанно кивнул, и легкой трусцой направил коня к месту сражения.

В лучах восходящего солнца темные мундиры солдат выглядели особенно чужеродно. Впрочем, военные предпочитали, главным образом, стрелять с расстояния и заваливать шесты палаток из бизоньей шкуры, предоставив право бесчинства тонкава, питавшим вековую ненависть к своим извечным врагам. Скауты бросались на бегущих команчей с томагавками, не щадя никого, а запрет полковника лишь подогревал их жажду крови. Крики раненых и яростные звуки сражения неслись отовсюду, но маленький лагерь, затерявшийся среди скал и зарослей громадного каньона, не имел достаточно сил, чтобы сопротивляться натиску кавалерии.

Видя, что его приказ плохо исполняется, полковник Маккензи решительно направил лошадь вперед.

— Отставить!

Его окрик, почти что физически, ударил тонкава, уже пытавшегося отведать свежего мяса поверженного врага. Животное нервно теребило ногами рядом с окровавленным телом и испуганно косило глаза. Лейтенант Стенли подоспел как раз вовремя. Присутствие двух офицеров заставило скаута бросить свою добычу и продолжить преследование беглецов. Некоторые из них все же успели найти оружие или отобрать у врага, и теперь, укрывшись среди камней, с высоты восьми сотен футов, поливали противника огнем так, что чертям в аду стало жарко.

— Сэр, пытаясь выбить индейцев из скал, мы только зря растратим патроны и потеряем людей, — адъютант понимал, что полковник не зря занимал свою должность и нарушение субординации вряд ли придется ему по душе, но эмоции уже взяли верх.

Понимал это и Маккензи. Находясь на краю поля битвы, он имел возможность охватить его взглядом, как во всех деталях, так и целиком.

— Я вас сюда привел, я и вытащу. У индейцев мало патронов. А у меня приказ генерала Огура «следовать за ренегатами, куда бы они ни пошли». И мне очень не хочется вечно бегать за ними по пятам, — его взгляд нервно блуждал по окрестностям в поисках правильного решения.

За тысячефутовыми стенами каньона начинались Столбовые Равнины, на которых легче погибнуть от голода и жажды, чем найти непокорных команчей. Их лошади, напуганные звуками выстрелов, в панике носились по округе, но плотные заросли и высокие стены не давали им вырваться из западни. А без них команчи всего лишь нищие пешие бродяги, а не гордые властелины равнин.

С востока раздался звук горна.

— Подполковник Буэлл как раз вовремя! — удовлетворенно заключил Маккензи.

— Девятая кавалерия! — воскликнул лейтенант Стенли. — Солдаты-бизоны!

Кавалерийский полк из шести рот чернокожих солдат быстро двигался вверх по течению Красной реки, надежно отрезая пути к бегству и возможность объединения с другими лагерями шайеннов или кайова. Похоже, они подверглись атаке со стороны полковника Майлза. Разделяй и властвуй!

— Лейтенант Стенли, — полковник обратил на себя внимание адъютанта, — передайте приказ: удерживать команчей на расстоянии, но в рукопашную не вступать. Наши армейские винтовки дальнобойнее винчестеров. Нужно полностью уничтожить все имущество индейцев и запасы еды. Я возьму наших скаутов и солдат Буэлла. Отгоним индейских пони, дабы пресечь возможность побега.

В чем было трудно отказать суровому полковнику, так это в исполнительности. Его солдаты, несмотря на некоторую вольность тонкава и семинолов, были прекрасно вымуштрованы подчиняться приказам. Индейские свистки из орлиных костей начали издавать привычные резкие звуки, приказывая скаутам прекратить атаку и собраться возле их командиров.

Черные семинолы внешне почти не отличались от чернокожих солдат девятого кавалерийского, но, как и их соратники из племени тонкава, носили длинные волосы и индейские украшения поверх армейских мундиров. Адам Пейн и вождь Джонсон стояли ближе всего к Маккензи и подполковнику Буэллу. Остальные солдаты исправно исполняли роль ковбоев, сгоняя индейских лошадей в кучу и ожидая дальнейших приказов.

— Вождь Джонсон, — Маккензи обратился к главному скауту племени тонкава, — я понимаю, что мой приказ нарушает ваши обычаи, но наша задача не разозлить команчей, а вернуть их в резервацию. Ваши люди хорошо проявили себя во время этой кампании, поэтому можете забрать себе любые трофеи.

— Мы хотим лошадей, — коротко ответил тонкава.

— Мои люди тоже хотят лошадей, — вмешался Адам Пейн.

— Что ж, справедливо. Сколько вам нужно?

— Сорок. Мы возьмем сорок, — вождь Джонсон был лаконичен, поскольку не очень хорошо говорил по-английски. — Самых красивых.

— У команчей все пони как на подбор, — хмыкнул Маккензи, знавший толк в лошадях.

— Думаю, нам хватит по два на каждого, — согласился семинол, — больше будет трудно контролировать. Мы возьмем боевых.

— Сто сорок пони, — заключил Маккензи.

— Думаю, столько же понадобятся для нужд армии, — дополнил подполковник Буэлл. — Наши лошади сильно измотаны, Девятая кавалерия проделала немалый путь.

— Хорошо, еще сто пятьдесят. Но что с остальными? Их тут полторы тысячи. Не отдавать же их команчам, а в открытой прерии они быстро отыщут друг друга.

— Да уж, — кивнул подполковник, — я сам видел, что индейские пони бывают преданнее собак.

— Позвольте предложить, сэр, — Адам Пейн, несмотря на индейское происхождение, хорошо знал армейские порядки. — Мы можем отогнать их к нашей базе у озера в каньоне, из которого мы пришли. Там отвесные стены и долина в ширину не более 75 футов. Это капкан, лошади не смогут вырваться на равнины, а команчам будет тяжело их угнать.

— Хорошо, до туда, примерно, двадцать миль, — согласился Маккензи и поискал глазами офицера, которому можно поручить столь незаурядное дело. — Капитан Картер, возглавьте это мероприятие. В дополнение к своим подчиненным, возьмите две роты из Девятой кавалерии и скаутов в качестве арьергарда.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Огромный живой прямоугольник двигался вверх по каньону. Впереди капитан Картер с авангардным отрядом в боевом порядке, по бокам два отряда в колонну по два, и широкая линия арьергарда, призванная предотвратить как нападение индейцев, так и бегство коней. Более тысячи лошадей заполняли его, испуганно поглядывая на незнакомых людей, и стараясь держаться поближе друг к другу, будто табун мог их защитить.

— Тысячи лет, так было тысячи лет, — полковник Маккензи смотрел вслед уходящим, как будто провожая корабль, отправлявшийся за горизонт.

— Простите, сэр, — лейтенант Стенли был несколько озадачен сентиментальным настроем сурового военного, особенно на фоне непрекращающегося боя. Очевидно, несмотря на стрельбу и крики индейцев, его не отпускала какая-то мысль, не желавшая уходить.

— Лошади думали, что от людей лучше держаться подальше, и только табун даст им надежную защиту. Ради этого ощущения они готовы на все…

— Вы хотите что-то сказать, сэр? — лейтенант не понял мысли полковника, хотя прекрасно знал о его репутации лучшего офицера кавалерии, прекрасно понимавшего лошадей.

Маккензи помолчал и, хотя мысли его блуждали где-то далеко, наконец, ответил:

— Три года назад, в восьмидесяти милях отсюда, в каньоне Бланко, команчи Куаны Паркера устроили нападение на наш отряд, угнав более шестидесяти лошадей. Тогда у меня был серый иноходец — превосходно выезженный конь. Я был уверен, что знаю его как облупленного. Что он предан мне не меньше, чем дикие пони команчей… — печальная ироничная улыбка заиграла в уголках его рта. — Куана угнал его, как и всех остальных, всего за пару минут.

— Да, сэр, команчи невероятные мастера в воровстве лошадей. Наверное, они знают какой-то секрет… — и, поняв течение мыслей своего командира, лейтенант осмелился спросить, — думаете, он там, среди них?

Вопрос вернул Маккензи к реальности.

— Какая теперь разница? Но Куаны здесь, похоже, нет. Должно быть, ушел в Мексику. Он всегда был хитер. Однако, мне кажется, я видел шамана Маман-те, Железную Рубаху и вождя Бедного Бизона.

— Великие воины, сэр. Они, без сомнения, попытаются отбить своих лошадей. У нас около четырех сотен солдат, но если команчи, кайовы и шайенны объединятся, боюсь, нам не устоять.

— Это точно. Им нечего терять. Без коней они почти что беспомощны. Как и без бизонов…

Взгляд полковника упал на рогатый череп, лежавший возле груды камней, по-видимому, некогда служившей индейским алтарем. Бизон был для племен равнин источником пищи, из шкур делали одежду и покрышки для типи, из рогов и копыт варили клей, изготавливали ложки и погремушки — все, даже высушенный на солнце навоз, шло в дело. Он был источником жизни. Не случайно генерал Шеридан настаивал, что только поголовное истребление этих животных заставит индейцев жить в резервациях. И сейчас офицеру кавалерии, подобно команчу, не видевшему смысла жизни без лошадей, предстояло принять самое сложное решение.

Несмотря на то, что полковник прочистил горло, его, обычно громкий командный голос, вдруг сел и начал отдавать хрипотцой.

— Лейтенант, мы должны уничтожить все имущество беглых индейцев…

— — -— — — — — — — — — — — — — — — —

Выстрелы из армейских винтовок и пулеметов Гатлинга продолжались несколько часов. Солдаты вели беспрестанный огонь с высоких, почти вертикальных стен узкого каньона, по дну которого, давя и брыкая друг друга, метались перепуганные лошади. Мертвые тела падали им под ноги, на них валились новые, и еще, и еще…

** 1 **

Иеремия Томпсон вытер со лба пот и пристально посмотрел на проезжавших ковбоев. Знойный ветер колыхал волны пожелтевшей травы, предвещая своим горячим дыханием скорое приближение июльской засухи. Мозес тоже устало разогнул спину, повернув голову в сторону неспешно следовавших мимоходом незнакомцев. Впрочем, Боба Макензи, владельца соседнего ранчо, они знали. Не то, чтобы он был хорошим знакомым или приятелем, не затем люди строят землянки на пустынных территориях, чтобы общаться с соседями, но человеком приличным. Во всяком случае, старик не совал нос в чужие дела. За те пару месяцев, что они жили на берегу Канейдиан (1), парни Боба несколько раз проезжали мимо, перегоняя небольшие стада, но желания общаться новые соседи не выказывали. Братья-бирюки предпочитали заниматься своими делами, не обращая внимания на других. А дел у новых поселенцев хватало, до зимы бы успеть. Однако сейчас стадо насчитывало чуть менее тысячи голов, состоя из пестрой смеси традиционных техасских лонгхорнов, беломордых английских герефордов, шотландских шортхорнов и черных представители даремской породы скота (2). Увы, столь любимые жителями штата Одинокой Звезды (3), мексиканские длиннорогие, прекрасно переносившие все тяготы дальних переходов по пустынной местности, больше не являлись центральным интересом скотоводческой промышленности. Излишне костистые и жилистые, они не имели достаточного количества мяса, чтобы отвечать новым требованиям, а их длинные и острые рога, превосходно защищавшие от степных хищников, мешали перевозке этих животных в плотно набитых товарных вагонах. Еще одним минусом стала эпидемия клещевой болезни под названием «Техасская лихорадка». Сами бычки ей не страдали, но приносили с собой в другие штаты, что привело к жестким ограничениям и запретам на их присутствие. Именно поэтому владельцы техасских ранчо начали скрещивать своих коров или дополнять стада другими породами мясного скота.

Коровы были сбиты десятком ловких ковбоев в плотную длинную ленту, и это не могло не привлекать внимания. Особенно тех, кто сам никогда не принимал участия в нечто подобном. Сам Боб ехал в чаквагоне (4), одновременно исполняя роль руководителя перехода, возницы и повара. Может быть потому, что неплохо готовил, может, экономил на зарплате или не нашел подходящего человека, а может из-за того, что его старые кости больше не хотели радоваться верховой езде во время долгого перехода. Так или иначе, повар всегда считался самым ценным членом ковбойской бригады. В отличие от многих одиночек, предпочитавших жизнь на уединенном ранчо, Боб был веселым и добродушным человеком, достаточно повидавшем на своем веку, но, при этом, не утратившим радости жизни. Завидев соседей, старик приветственно махнул им рукой, что несколько смутило Иеремию. Он не знал, то ли ответить на приветствие, то ли сделать вид, что не заметил, поэтому его рука вяло махнула в ответ, вроде бы отгоняя навязчивую муху, и молчаливый переселенец предпочел вернуться к работе. Оно и правда, день обещал быть жарким, а работы невпроворот. Земли, вроде бы, и свободные, но пока ты не построил дом, и не обзавелся стадом, прав на них не имеешь. А конкуренты не дремлют, недаром к востоку и южнее реки ранчо росли как грибы.

Даже отсюда, с северных холмов, отлично виднелась плоская, как стол, равнина, протянувшаяся до самого горизонта, всего несколько лет назад принадлежавшая грозным команчам. Казалось, что ориентироваться, да и просто выживать здесь, могут только бизоны и индейцы, но с того момента, как Чарли Гуднайт построил в этих местах первое ранчо, все изменилось. Бизоны почти исчезли, индейцы отправились в резервацию, а Льяно Эстакадо (5) стало принадлежать скотоводам и скотокрадам. Роберт Маккензи, известный как Старый Боб, более полувека проработавший наемным ковбоем, и внимательно следивший за Гуднайтом с тех пор, как тот открыл тропу через Нью-Мексико, поначалу думал основать собственное хозяйство южнее, ближе к Мексике, но граница была неспокойна. Мексиканские бандиты, американские ренегаты, вечно терроризирующие поселенцев индейцы, усиливающиеся засухи — все это вынудило его выбрать место к северу от Южной Канейдиан на следующий год после того, как Гуднайт построил свое ранчо JA возле известного каньона Пало-Дуро (6). Зимы здесь были мягкие, лето не такое засушливое, скот быстро плодился, до железной дороги намного ближе, чем с юга Техаса и предприятие сулило неплохие барыши. Во всяком случае, до последней зимы…

Билл Ричардс, сероглазый блондин, с фигурой Аполлона, идеальным греческим профилем и изящными складочками возле рта, неизменно вызывавшими восторг у противоположного пола, притормозил коня возле повозки старика. Бобу нравился этот парень, которого он нанял бригадиром несколько месяцев назад. Он чем-то неуловимо напоминал самого старика во времена далекой молодости: ловкий, смелый, с мягким, но сильным характером, Билл обладал качествами, которых так не доставало самому Маккензи — галантными манерами и образованностью, с головой выдававшими человека из большого города. В отличие от большинства ковбоев, он, почти каждый день брился, тщательно уничтожая даже свою небольшую растительность на лице. Настоящий рыцарь равнин, сошедший со страниц женских романов. Старый Боб всегда с удовольствием наблюдал за работой своего «сегундо», как он привык называть заместителей еще со времен Мексиканской войны (7), словно вновь ощущая в руках тяжесть жесткой плетеной реаты (8) из сыромятной кожи, движение боков лошади после быстрой скачки или приятную потертость старого седла. А Билл великолепно держался верхом, бросал лассо и стрелял без промаха, и при том, делал это всегда легко, словно играя, а слегка прищуренные печальные глаза и легкая ироничная улыбка в уголках рта неизменно внушали старику хорошее настроение. Особенно сейчас, когда котелки, сковородки и металлическая посуда в фургоне мерно позвякивали, создавая ощущение спокойствия и домашнего уюта.

— На ночь остановимся у ручья Мустангера (9)? — спросил Билл, хотя это разумелось само собой.

Боб неспешно кивнул:

— Путь неблизкий, мы же не хотим, чтобы бычки потеряли в весе.

Бригадир (10) и не ждал другого ответа. Больше обсуждать было нечего, но ему нравилось молча ехать рядом со старым ковбоем. Пышные усы Боба, переходящие в бакенбарды, неизменная короткая трубка, широкополая шляпа с отвисшими полями, старые армейские сапоги и изрядно поношенная, но все еще прилично выглядящая одежда — все выдавало в нем давнего жителя равнин, немного гордящегося своей отчужденностью от цивилизации. Здесь, посреди бескрайних просторов, он чувствовал себя гораздо увереннее и свободнее, чем в городе, и даже находиться поблизости от этого бывалого, веселого человека, было большим удовольствием.

Старый Боб обернулся и посмотрел назад, сквозь болтающиеся на ветру пологи парусиновой накидки фургона.

— Как там новички? Справляются?

— Если б не справлялись, меня бы тут не было, — усмехнулся Билл. — Парни хорошие. Неопытные, но мы ж тоже такими были.

Боб пробурчал в ответ что-то невнятное, неспешно вынул из-за пазухи кисет, вновь набил табаком любимую трубку, и смачно закурил, растягивая удовольствие. Равнины располагали к созерцанию, особенно сейчас, когда стадо двигалось по высокой желтой траве, в синем небе парили краснохвостые ястребы, а вдали вприпрыжку скакали легкие вилороги. Единственное, что доставляло неудобство — это нещадно палящее солнце, хотя его жар с утра уносил вечно гуляющий по прерии ветер.

Том и Гарри нанялись на работу к старику, прибыв с колорадских гор, откуда-то из района Колорадо-Спрингс. Оба уже отработали свой первый сезон на одном из местных ранчо, помогая по хозяйству, немного возились с лошадьми и коровами, но зима в этом году выдалась суровой, и снега нападало больше, чем по колено. Парни не помнили такого снегопада с самого рождения. Раундап (11) в Колорадо задерживался, и им пришлось искать работу там, где быстрые руки и лихие наездники оказались нужнее. Однако в Техасе и Оклахоме к тому времени весенние сборы закончились, и новичкам пришлось изрядно помотаться, прежде чем они нашли новый приют. Уже около месяца они трудились на ранчо Старого Боба — не каждый возьмет пацанов без достаточного опыта, когда и матерый ковбой вынужден мыкаться по округе, а ремуду (12) им доверили впервые, что вызвало бурю восторгов и волнений: целый табун лошадей на свободе, не ограниченный ничем, кроме воли человека. От их способностей и стараний зависит, смогут ли выполнять свою работу остальные ковбои. Мальчишки болтали, по этому поводу, целую неделю, и, наконец, настал первый день перегона!

Том лихо скакал вокруг табуна сменных лошадей, быстрым шагом передвигавшихся по равнине, чем несколько будоражил животных, Гарри же старался двигаться максимально точно и сдержанно. И все же, эти совершенно непохожие друг на друга молодые люди, были давними приятелями. Гарри импонировала восторженность и импульсивность его скромного, улыбчивого товарища, а Тома привлекали уверенность и четкость, свойственные, по его представлениям, настоящим героям.

Как и положено молодым людям их возраста рода занятий, оба были стройными, но достаточно крепкими. Том, с его мечтательными глазами и, трепавшимися на ветру, неровно отросшими светлыми волосами, выглядел скорее милым простачком, вечно витающим в облаках. Гарри представлял собой полную противоположность: строгий взгляд, аккуратная прическа, шляпа с ровными, четко очерченными полями, хорошо сидевшая одежда с подтяжками идеальной длины и плотно подогнанным ремнем с кобурой. Даже в седле он держался так, словно обучался в школе верховой езды. Впрочем, не удивительно — его отец служил офицером кавалерии, и, скорее всего, отправил бы сына по своим стопам, но внезапная кончина три года назад и отсутствие средств заставили Гарри временно отложить мечты о Вест-Пойнте (13), чтобы постараться обеспечить мать и младшую сестру.

— Том, если будешь так скакать, твоя лошадь устанет еще до привала! — заметил Бен, догнавший юнца, чьи восторги скорее забавляли опытного ковбоя, а потом небрежно добавил. — А я оторву тебе голову.

Том судорожно сглотнул, но обернувшись к товарищу, понял, что техасец шутит, хотя на то, чтобы реализовать свою угрозу он имел полное право. Лошадь принадлежала ранчо, а выведение ее из строя грозило увеличением работы и без того небольшой бригаде. Однако среди ковбоев, вроде Бена, прошедшего со Старым Бобом огонь и воду, грубоватый юмор был в порядке вещей.

Бен родился в поместье потомка франко-американских рабовладельцев Жозефа Вильере, который в поисках лучшей доли перебрался из, насыщенной конкурентами, Луизианы в мексиканский Техас, чтобы, согласно Закону о Колонизации, организовать новый бизнес. Вильере построил там небольшую асьенду и хозяйство, куда и перевез два десятка своих рабов и домашней прислуги, в числе которой была мать Бена и он сам. А через несколько лет указ президента Герреро отменил рабство на территории Мексики, и формально хозяин был вынужден объявить своих рабов свободными гражданами. Несмотря на возмущение американских колонистов, утверждавших, что это нарушает их права, правительство Мексики упорно стояло на своем, и рабовладельцы, пользуясь отсутствием реальной власти, просто игнорировали закон. Впрочем, для юного Бена ничего не изменилось. Отца своего он не знал, но поскольку мать прислуживала в доме мистера Вильере, а может по какой-то другой причине, тот особенно тепло и бережно относился к ее сыну. Хозяин учил его читать и писать, давал книги и особо не перегружал работой. Что сильно отличало его от других рабовладельцев, считавших чернокожих своей собственностью, на уровне мулов. Окрепнув, Бен пас овец на его ранчо, много общался с мексиканскими вакеро, быстро научился ездить верхом и работать с кнутом и лассо. Тогда-то судьба и столкнула его с совсем юным Бобом Маккензи, устроившимся работать ковбоем в поместье Вильере. Целую жизнь тому назад — кто бы мог подумать! Задолго до того, как возникли знаменитые ранчо Техаса и даже известные тропы перегонщиков скота (14).

Потом были девять лет Республики Техас, ставшие суровым испытанием для всех свободных чернокожих. «Свободная страна» провозгласила рабство, чуть ли не основой государственности. Новая Конституция давала большую защиту рабовладельцам, одновременно введя существенные ограничения для рабов, а Законодательное собрание приняло закон, запрещающий нахождение свободных чернокожих на территории Техаса. Число официальных рабов стремительно увеличивалось не только за счет прибытия новых поселенцев с Юга, но и за счет того, что старые хозяева формально записывали свободных чернокожих как рабов, чтобы тем не грозило выселение. Так поступил и мистер Вильере, из-за чего после Бен и взял его фамилию.

Затем последовало участие в Мексиканской войне, а через тринадцать лет началась Гражданская. Хотя долгое время никто не знал, что происходит — все просто жили, как раньше. Мистер Вильере ценил преданность делу и хорошо обращался со своими работниками, поэтому Бен не искал иной доли. Так длилось до тех пор, пока его не забрали, чтобы служить в армии Конфедерации, строя укрепления и выполняя разную грязную работу. Службой это было назвать тяжело: их держали подальше от войск Союза, чтобы исключить побег, в сражениях он не участвовал, но все равно был уверен, что служит на благо своей родины.

Несмотря на то, что победа Севера принесла с собой окончательное освобождение, Бену почему-то запомнились слова одного из его сослуживцев: «Что мне больше нравится: быть рабом или свободным? В рабстве я ничем не владел, а мой хозяин говорил мне, что делать. На свободе я должен сам решать, как поступать, искать работу, думать о будущем, копить деньги, чтобы иметь дом и семью… По мне, все это слишком хлопотно. Но что поделать, теперь придется учиться быть свободным». Через несколько лет до него дошел слух, что этот парень примкнул к одной из многочисленных банд скотокрадов и был застрелен техасскими рейнджерами.

Что случилось с бывшим хозяином Бен, то ли не знал, то ли не хотел вспоминать. Во времена Реставрации федералы не зверствовали на этих землях так, как в других областях Юга, так что, скорее всего, поместье пострадало от набегов команчей, терроризировавших штат, когда все мужчины отправились на войну. Но по ее окончании Техас просто разрывала непримиримая борьба консервативного Конгресса вкупе с Ку-клукс-кланом, запугивавшим чернокожее население и Бюро вольноотпущенников, пытавшимся обуздать насилие и помочь освобожденным в образовании и трудоустройстве. И кто знает, как сложилась бы судьба Бена, если б по возвращении, он вновь не встретил старину Боба Маккензи, и не подался в ковбои. Благо скот к тому времени расплодился так, что перегоны стали невероятно выгодны. Вместе они гоняли длиннорогих, сперва по тропе Шауни, потом по тракту Чисхолм, сражались с индейцами, отбивались от бандитов, а потом пропивали денежки в Абелине и Додж-Сити. В те дни за работу ковбоям платили немного, но зато от владельца стада можно было получить несколько молодых коров, а через несколько лет положить начало собственному хозяйству.

Может быть, Боб Маккензи и не ввязался бы в эту авантюру, но так уж получилось, что через несколько лет после Гражданской войны Бен женился на бывшей рабыне по имени Джудит, что была младше его на полтора десятка лет. У нее уже был позади один неудачный брак, из-за чего женщина стала весьма религиозной, и, боясь потерять еще одного мужа, настаивала на том, чтобы он перестал бродить по равнинам и обзавелся приличным домом. Однако купить его в Техасе чернокожему было непросто. Рождение первенца, Элайя, не принесло больших перемен, и дело двигалось медленно, но когда у приятеля, которому уже перевалило за пятый десяток, родилась дочь Нелли, Старый Боб понял, что пора брать дело в свои руки. Он отправился следом за Чарли Гуднайтом и построил небольшое ранчо на «ничейных» землях на границе с Индейской территорией (15), куда перевез семью Бена. Формально владельцем ранчо считался Роберт Маккензи, но Бенджамин Вильере внес существенную лепту, и, фактически, являлся партнером давнего друга.

В отличие от скромного Боба, предпочитавшего одеваться практично и неброско, в молодости Бен любил шик, подчеркивавший его принадлежность к касте техасских ковбоев, бывших наследниками вычурных мексиканских вакеро. Его не пугали косые взгляды сторонников «белого превосходства» и пристальное внимание бродяг и бандитов — он был ковбоем, повелителем стад, наследником традиций первых поселенцев и членом тайного братства. Но после свадьбы, когда влияние набожной жены стало расти, остепенился, и перестал транжирить, и без того скромный, семейный бюджет. Поэтому сейчас его, некогда издалека бросавшиеся в глаза, чапсы (16) с блестящими кончос и широкими «крыльями» из толстой кожи, тисненая кобура с револьвером компании Smith&Wesson, украшенным перламутровыми рукоятками, клепанные кожаные нарукавники, сапоги с громадными техасскими шпорами и красивая шляпа, выглядели довольно потасканными. Некоторым из этих вещей было чуть меньше лет, чем самому Бену. И все же, подобно своему наряду, опытный ковбой, выглядел все еще достаточно живописным, хоть и постаревшим. Что, впрочем, придавало ему особый шарм, как затертой временем, крепкой дубленой коже, из которой были сделаны детали его костюма.

— Если не умеришь свой пыл, вряд ли дотянешь до моих лет, — назидательно сказал он. — С лошадью лучше вести себя спокойно, а не прыгать, как молодой козленок.

— Да, сэр, — Том потупил взор, тем более, что сравнение с козленком ему не сильно понравилось.

Бен оглянулся по сторонам, привстал в седле и посмотрел вдаль. Его и самого позабавила мысль о прыгучем козле, поскольку в паре сотен футах из высокой травы показались знакомые украшения головы, настороженные глаза и характерный узор из черно-рыже-белых вертикальных полос.

— Вот что, парни, — ему в голову пришла идея, — если вам некуда силы девать, подстрелите-ка на ужин парочку вилорогов (17). Вам, небось, и самим не в радость есть засоленную говядину, а так вы докажете свою полезность мистеру Бобу. За лошадьми я пока присмотрю.

Воодушевленные новички лихо рванули вдаль, стремясь доказать свою необходимость, а заодно и выпустить пар. Бен, то ли с усмешкой, то ли с улыбкой смотрел им вслед. На мчащийся во весь опор молодняк обратили внимание и остальные.

— Но, видит Бог, излишняя забота —

Такое же проклятье стариков,

Как беззаботность —

горе молодежи (18), — слегка нараспев произнес Билл, глядя как двое парней удаляются от Бена, отчего Старый Боб вопросительно взглянул на своего спутника.

— Еще одна цитата?

— Шекспир, «Гамлет».

Макензи удовлетворенно хмыкнул.

— Да, да… Образованного человека в этих местах встретишь не часто. Ты хороший ковбой, Билл, хоть и с востока, но все никак не возьму в толк, что ты ищешь на западе? Можешь не отвечать, если не хочешь, мы же не в суде.

Блондин некоторое время молчал, обдумывая, что сказать. Несмотря на слова босса, промолчать было бы невежливо, а прямой ответ не всегда лучший выход.

— При всем уважении, сэр, — наконец, произнес он, — я не уверен, что смогу внятно объяснить.

Боб усмехнулся: многие считали его неотесанной деревенщиной, но он не обижался, потому что сам избрал такой образ — удобно, когда работники принимают тебя за своего, а не смотрят, как рабы на хозяина асьенды. Но, всю жизнь прожив на природе, он прекрасно знал ее законы, поэтому терпеливо ждал, пока бригадир сам не захочет продолжить общение. А то, что такое произойдет, опытный ковбой даже не сомневался.

— Я слышу зов, неслышный вам,

Гласящий: — В путь иди! —

Я вижу перст, невидный вам,

Горящий впереди (19), — Билл все же собрался с мыслями. — Это Уильям Блэйк. Знаете, раньше я читал много книг…

Макензи только хмыкнул:

— Это уж я заметил.

— Да, — слегка кивнул головой сегундо, — так вот, в Бостоне жил один пастор по фамилии Эмерсон (20). Он написал несколько эссе о Природе и о Душе…

Боб хотел вставить замечание вроде: «А о чем еще может написать пастор?», но промолчал, дабы не сбивать с мысли своего помощника.

— … и как-то раз я прочел: «Не ходи торными тропами. Отправляйся туда, где нет дорог, и двигайся вперед, оставляя за собой путь». Поэтому я здесь. Может, мне просто хотелось проверить, на что я способен.

Старик глубоко затянулся, задержал дыхание, позволяя табачному дыму медленно сочиться сквозь ноздри и приоткрытые губы, наконец, выдохнул остатки и хитро улыбнулся:

— Да уж, поистине «Человек сделан из книг, которые он читает». Ладно, Билл, будем, как в аптеке, принимать тебя небольшими дозами…

Глаза блондина раскрылись от удивления:

— Сэр, вы читали Эмерсона?!

Старик расхохотался.

— Всего пару строк, но этого достаточно, — Старый Боб снял шляпу и взъерошил пятерней седую шевелюру. — Как-то раз на тропе Чисхолма я встретил Маргарет Борланд (21). Черт возьми, она руководила ранчо и перегонами скота, была отличной матерью, стреляла почти как Энни Окли (22), но мало кто знал, что «Мамочка» была одной из самых образованных женщин Техаса. Книг прочла больше, чем у меня коров. Черт, да она могла заткнуть за пояс кого угодно! Только зачастую ум женщины заключается в том, чтобы не показывать, насколько она умна, — Боб вздохнул и огляделся по сторонам. — Глянь, как там парни справляются со стадом. До привала еще несколько часов, и я не хочу всю ночь собирать по окрестностям разбежавшихся коров.

— Конечно, сэр, — Билл пришпорил коня и поскакал в сторону стада.

Пятеро ковбоев внимательно отслеживали перемещение тысячи голов скота по засушливой местности. Обычные бродяги, нанятые на сезон — таких пруд пруди, но во время перегона ценность этих работников, резко растет. Зачастую у них нет даже собственной лошади, и хозяин предоставляет им животное, седло, оружие, оплачивает патроны. Поэтому и выглядят они часто неухоженными оборванцами, с грубыми манерами и простыми потребностями. Но только такие люди готовы ночевать под открытым небом, питаться соленой говядиной с бобами, не иметь ни дома, ни семьи, и выполнять тяжелую работу за сущие гроши. Джейк и Салли были великовозрастными оболтусами, то ли с Канзаса, то ли еще откуда. Мало ли на Западе мест, где можно найти низкооплачиваемую тяжелую работу! Они явно исповедовали принцип «Живи полной жизнью!»: ешь, пей, гуляй, если можешь — жизнь коротка, и надо ловить момент. Выпивка, карты и женщины требовали денег, поэтому трудились парни только по необходимости, стараясь не более, чем требовалось.

Сэм — тихий, скромный, чернокожий парень, лет восемнадцати, переехал с семьей на Запад после Гражданской войны, и, подобно Бену, изо всех сил пытался собрать стадо для собственного ранчо. Он с радостью нанимался на любую работу, если она не противоречила его принципам, хотя в большинство мест, от которых не воротили нос Джейк и Салли, он предпочитал не соваться. Гильермо Гарсиа — мексиканец, всю жизнь проведший на перегонах и краже скота в Техасе, Нью-Мексико, Аризоне и Старой Мексике, и словно родившийся верхом на лошади, с веревкой в руках. Из всей этой, вполне обычной, компании ярко выделялся только один персонаж. Педро Ортега, или, как его звали на американский манер, Пит, еще семь лет назад бывший настоящим команчеро (23).

Видимо, еще с тех недавних времен, когда все равнины Техаса принадлежали свободным команчам, он унаследовал привычку носить длинные волосы, заплетенные в косы и черные усы, выдававшие его смешанное происхождение. Черная шляпа с прямыми полями, усиливавшая и без того суровые черты обветренного загорелого лица, была украшена ремешком с серебряными бляшками и небольшим орлиным пером, черная рубашка и жилет оттеняли болтавшийся на шее мешочек из светлой оленьей кожи, расшитый бисером в стиле команчей и длинное ожерелье из бус. Его пояс и ножны с ножом Боуи, также были щедро украшены заклепками, а вместо обычных брюк, он предпочитал замшевые штаны с бахромой, заправленные в армейские сапоги. Но что действительно ценил команчеро — это оружие. В кобуре на поясе висел новенький револьвер, а к седлу был приторочен сверкающий металлическими накладками винчестер, также украшенный на индейский манер. Помимо цвета кожи и жестких усов, принадлежность к мексиканским предкам выдавали пестрое серапе (24) и удобное седло с толстым широким рогом на передней луке и длинными тападерос (25). Ему было уже больше сорока. Старый, уже почти заросший, шрам через всю щеку выдавал человека, привыкшего не бегать от проблем, а темные глаза с хитрым прищуром, говорили, что молчаливый Пит, на деле, человек азартный и непростой. Мексиканец, и впрямь, имел репутацию задиры и заядлого спорщика, которого легко пробить на «слабо». Поговаривали, что однажды он на спор съел стеклянный стакан, стрелял в яблоко на голове девушки и победил в схватке с кнутом против револьвера. Команчеро, действительно, прекрасно владел кнутом, стрелял, пил… и на работу он подвязался, видимо потому, что остро нуждался в деньгах, а связываться с законом на старости лет не хотел. Впрочем, как и все остальные члены команды, со скотом он обращался умело, видимо, не раз перегоняя через границу краденых коров.

Билл, как минимум, уважал Пита. Несмотря на разницу в происхождении и интересах, тот, как все «плохие парни», привлекал к себе способностью на серьезный поступок, создававшей неповторимую харизму. Он безропотно выполнял все приказы начальства, хотя, мог без особых усилий перехватить лидерство.

Как бригадир, обязанный отслеживать все мелочи в округе, Билл въехал на ближайший холм, внимательно наблюдая за перемещением стада. Чем дальше на запад, тем бледнее становились краски. Мир выглядел так, будто его нарисовали карандашом, а потом стерли, оставив сухие кусты посреди бесцветного песка и жары. И в этом мареве неспешно двигались коровы, напоминая медленно тающее мороженое, лениво растекающееся по тарелке.

Все в порядке: фланговые и сопровождающие на своих местах, а при отсутствии опасностей и достаточном количестве травы и еды, большего не требуется. Помощь остальных понадобится только при переправах или если стадо ударится в паническое бегство — тогда даже Старый Боб может сесть в видавшее виды седло, поскольку без умелого руководства легко потерять половину бычков.

Удивительно, каким маленьким кажется огромное стадо посреди бескрайних просторов, и человек, со всеми его важными делами, страстями и ценностями — лишь пылинка среди бесконечных волн колыхающейся травы. Мы считаем себя вершиной цивилизации, властелинами мира, царями природы, но не можем справиться даже с небольшими прихотями судьбы…

Билл снял шляпу, взлохматил челку и вытер рукавом пот со лба. Чертова жара, когда трава сохнет прямо на корню, не оставляя шансов благополучно пережить следующую зиму! Дальше может быть хуже, но до сих пор открытые прерии и рукава рек уберегали скот от голода и жажды. Прерия простиралась на запад, насколько хватало глаз. Казалось, что равнины будут тянуться вечно, но Билл знал, что через пару недель они увидят синие отроги Скалистых гор, а в конце пути, они предстанут во всем своем грозном великолепии.

** 2 **

Тихо потрескивал костер, ночь окутала равнины своим темным покрывалом, в ясном небе рассыпалось бесчисленное количество звезд, а далекая заунывная мелодия губной гармошки убаюкивала не только стадо, но и тех, кто должен был его охранять. Впрочем, несмотря на темноту и долгий тяжелый день, спать пока не хотелось. Ужин только-только плотно улегся в желудках, крепкий густой кофе, в котором, как любил говорить Боб, «должна плавать подкова» (26), на время отогнал усталость, от чего сам собой развязывался язык. Днем говорить некогда, можно перекинуться парой слов, но стадо требует постоянного внимания. То ли дело вечером у костра!

Допив свою кружку, Джейк смачно рыгнул и, рассмеявшись, откинулся на седло, служившее ему подголовьем. Салли хотел было повторить за приятелем, но у него получился совсем другой звук, отчего оба громко заржали. Еще не привыкшие к подобной грубости, Том и Гарри смущенно опустили глаза, но все же заулыбались. Гарри взял кофейник и плеснул в кружку еще черной жижи, напоминавшей скорее кашу, чем напиток.

— Осторожней, парень, а то не сможешь спать до самого Ратона! — хохотнул Старый Боб. — Мой кофе заставит твое сердце выпрыгнуть из груди, не хуже команчей.

Шутка понравилась непритязательным ковбоям, тем более, что сейчас, через несколько лет после сокрушительного поражения команчей в битве в каньоне Пало-Дуро, грозные властелины равнин, представлялись уже не такими опасными — каждый может пнуть мертвого льва.

— Сэр, а вы сражались с команчами? — спросил Том, хотя ответ подразумевался сам собой.

— Черт возьми, всю свою жизнь! — усмехнулся старик. — Я прибыл в Техас таким же зеленым юнцом, что и ты. Даже не представляю, как я дожил до своих лет. Много людей погибло от голода, болезней, индейцев… но больше всего, знаете от чего?…

Старый Боб хотел выдержать паузу, чтобы дать ковбоям возможность поразмыслить, но их внимание привлек топот быстро приближающихся копыт. Прибывший в лагерь после осмотра стада, Билл остановил коня, и вдруг, резко выхватив револьвер, пальнул в поваленное дерево, на котором сидел старик. От неожиданности вздрогнули даже самые закаленные в боях жители Запада, не говоря уж о молодежи, для которых выстрел прозвучал как кара небесная. И только Маккензи, на секунду замерев от неожиданности, быстро пришел в себя, неспешно опустил взгляд под ноги и посмотрел туда, где из почвы взвился в воздух маленький столбик пыли. Посмеиваясь над собственным испугом и неосмотрительностью, он поднял с земли мертвое тело гремучей змеи с размозженной головой.

— Надо же! Сколько лет живу в этих местах, а так и не научился замечать их приближение, — хмыкнул он, и, размахнувшись, отбросил труп далеко в сторону.

— Я слышал, индейцы говорят, что не нужно убивать змей в лагере, — заметил Бен, назидательно поглядывая на бригадира.

— Да ладно тебе, старина, — вступился за него Боб, — Билл все же, как-никак, спас мою жизнь. — И вновь обратился к молодежи, которая с трудом собиралась с мыслями. — Так что, парни, от чего можно потерять жизнь на Диком Западе?

— Гремучих змей? — предположил Джейк.

— Дрянного виски? — подхватил Салли.

— Мексиканцев?

— Не, не… женщин? Точно, все проблемы от них!

Старый ковбой усмехнулся:

— От собственной глупости, — уверенно заключил он. — Змеи, мексиканцы или виски — лишь орудие в руках божьих. Кого он не любит, так это дураков! Конечно, с виски вам тоже может не повезти. Но змея не будет нападать, если вы смотрите себе под ноги и не лезете на рожон. С индейцами и мексиканцами часто можно договориться. Но, на самом деле, парни, больше всего людей гибнет из-за скота и лошадей, и только потому, что им не хватает ума понять этих животных. Лошади умные…

Джейк и Салли, с детства привыкшие иметь дело со скотом и, ведшие жизнь, не обремененную излишними размышлениями, решили, что старик шутит. Их опыт позволял грубовато, но неплохо держаться верхом и успешно справляться со стадом, но представления об этих животных ограничивались транспортными и гастрономическими интересами. Они ткнули друг друга локтями и хихикнули, от чего Боб неодобрительно посмотрел в их сторону.

— Проблема в том, что дурак не в силах осознать свою глупость, и считает глупцами тех, кто гораздо умнее его.

Билл уже успел привязать лошадь и приблизиться к костру. Услышав слова старика, он одобрительно хмыкнул, но предпочел промолчать. Бен, что сидел возле фургона, протянул ему металлическую тарелку с едой и пустую кружку для кофе.

— Это было опасно, — назидательным тоном сказал он.

Все прекрасно понимали, что ковбой не закончил, поэтому терпеливо дожидались, пока Билл присядет рядом с Бобом и сделает первый долгожданный глоток.

— А знаете, от чего еще много смертей? — наконец, вступил в разговор бригадир.

Джейк и Салли переглянулись, ожидая продолжения, и даже не пытаясь проявить сообразительность.

— От оружия, — подсказал Бен, видя их нерешительность. — Это ж очевидно!

— … вы сами

Против себя оружие сковали

Угрозами, обидным обращеньем

И нарушеньем клятв, что нам вы дали

В те дни, когда был замысел ваш юн (27), — продекламировал Билл, решив поддержать компаньона своего босса, и, наслаждаясь недоумением на лицах присутствовавших, пояснил, — это Шекспир, «Генрих IV». Да, оружие опасно. Особенно для тех, кто не умеет с ним обращаться.

— И для других, — Бен не хотел его помощи, поскольку испуг был слишком силен, и ковбой злился на себя, однако признавать этого не хотел.

— Согласен, — хмыкнул сегундо. — Про естественный отбор, слыхали? Его придумал Чарльз Дарвин. Смысл в том, что глупцы должны иметь возможность спокойно истреблять друг друга, дабы их место заняли люди более сообразительные.

Старого Боба явно повеселил этот монолог, но, в отличие от бригадира, он не испытывал удовольствия от интеллектуального превосходства даже над такими простаками, как Джейк и Салли.

— Билл имеет в виду, что оружие, как и животные, требует уважения и грамотного обращения. Ты хочешь что-то сказать, Том? — старик заметил, что молодой человек открыл было рот, но придавленный его авторитетом, умолк, ни сказав ни слова.

— О, нет, сэр, — запинаясь от волнения, произнес тот. — Я просто читал в «Денвер трибьюн» о том, что люди цивилизованные не прибегают к оружию, и лучше от него отказаться…

Парень смущенно замолчал, боясь, что ляпнул лишнего. Джейк и Салли вновь захихикали, словно пацан сморозил какую-то чушь, Гарри приподнял бровь, Билл иронично ухмыльнулся, и только Бен задумчиво поскреб небритую щеку, пробормотав что-то вроде «Может быть, может быть…»

— «Может быть», Бен?! — вскинул брови Старый Боб. — Черт побери, не ты ли вместе со мной объехал все равнины, и без «мистера Кольта», скорее всего, вряд ли дожил до сего дня!?

— Да я не про то, Боб. Просто хотел сказать, что здесь-то оружие нужно, чтобы защитить себя и свое имущество от чужаков. Нас тут немного, и тут ты совершенно прав… но в городах… Вспомни хотя бы Додж-Сити! Конечно, не бог весть, какой город, но убийства там случаются на каждом шагу. Люди не знают друг друга, думают только о себе, вот и стреляют по любому поводу. Человек слаб и беспомощен по самой своей природе (28), и хватается за оружие, даже если не прав.

— А мне нравится Додж-Сити, — негромко, но вполне четко возразил Джейк. — Выпивка, игры, бордели на каждом шагу — отрывайся по полной, коль деньги есть. Но без ствола быстро останешься и без штанов.

Салли понравился каламбур, и он добавил:

— Да и здесь без него никуда. Кругом бандиты или индейцы. Краснокожие — вот настоящее зло!

— Не сказал бы, — возразил Старый Боб. — Я как-то год жил с кайовами… хе-хе… попал в плен во время Гражданской войны. У них в почете, и впрямь, то, что не принято в цивилизованном обществе, но настоящего насилия среди своих нет. Они не спешат убивать. Грабят чужаков — это да. Но для индейца сражение — скорее игра. Перед лицом смертельной опасности острее чувствуешь жизнь, и в этой игре важно не убить, а показать врагу свою силу. Индейцы вынуждены убивать, потому что мы убиваем их, отбираем их земли, заставляем забыть, кто они есть.

— Да вы философ, сэр! — все с той же долей привычной иронии удивился Билл.

— Я-то что! — улыбнулся старик. — Вот Бен, так настоящий философ. Как-то раз мы погнали скот по Тропе Гуднайта, и снегопад накрыл нас на перевале посреди Колорадо, так он до самой весны читал мне стихи Омара Хайяма (29) и цитаты из Библии! Клянусь богом, я, как Буриданов осел, не мог выбрать, стать мне пастором или пьяницей, — захохотал он, радуясь своей шутке, которая понравилась и остальным, хотя явно не все из присутствующих поняли, о чем речь.

— Простите за назойливость, — продолжал настаивать Билл, демонстрируя светские манеры, — я привык видеть краснокожих только по ту сторону револьвера. Находясь в плену, вы не думали о них, как о врагах?

— Конечно же, думал! Но знаешь, живя рядом с ними, я принял их образ жизни. Они прекрасные охотники. Знают, как устраивать засады, как эффективно убивать. Дикие… и сильные. Сильные духом. С такими людьми и ты становишься сильнее. Если научиться их понимать и не провоцировать на драку, то жить можно. Но слабаков они видят насквозь. Лично я не рискнул бы выйти без оружия против воина команчей, — посмеиваясь, ответил старик.

— Интересно, — Билл допил кофе и готовился приступить к ужину. — Выходит, по-настоящему сильному человеку нет нужды показывать силу. А слабые силы не знают, потому и лезут на рожон.

— Верно, верно, — согласился Боб. — Самые жестокие преступники, как и самые отчаянные задиры, обычно трусы и слабаки. Это мы наблюдали не раз, так ведь, Бен? А к чему ты клонишь?

— К тому, что когда у людей есть оружие, дураки и слабаки вынуждены становиться умнее, чтобы не схлопотать пулю. Но если запретить оружие, глупость будет чувствовать себя на коне, и проблемы вместо людей будут решать юристы. Знаете, что тогда произойдет?

— ???

— Законов станет так много, что обычный человек будет вынужден нанимать адвокатов, чтобы они разобрались в проблемах, которые сами же и создают.

— Ты про что?

— Надписи мелким шрифтом, непонятные формулировки, отсылки к другим законам, нагромождение параграфов… В жизни не разберешься. Но поставил подпись, и ты в деле. Никому не важно, понял ли ты, что там написано, согласен или у тебя просто выхода нет. Юристы всегда найдут, в чем ты виноват.

— Кому может понравиться такая жизнь? — фыркнул Салли, вероятно, не представлявший действительности цивилизованного мира.

— Много кому. Она дает спокойствие и уверенность, что все под контролем. А управление законами — это ощущение власти, способность вывернуть ситуацию в свою пользу.

— Упаси нас бог от того дня, когда будет шагу нельзя сделать, чтобы не вляпаться в какого-нибудь юриста! — воскликнул Старый Боб.

— В городах на востоке все так и происходит, — кивнул Билл. Вероятно, вспомнив свой опыт общения с представителями власти, он криво усмехнулся. — Они такие серьезные, такие образованные, такие беспристрастные со своими законами. Только закон несправедлив. Юристы прекрасно знают, что люди всегда поступают в соответствии со своими желаниями и обстоятельствами, но привлекают их к ответственности так, словно те имеют выбор и руководствуются лишь волей и разумом. Они суют нос, куда могут, но сами никогда ни за что не отвечают. Здесь ты можешь пристрелить мошенника или грабителя, но если тебя грабит банк, то он всегда ни при чем.

— Мне ли не знать! Вечно обставляют все так, что страдают простые люди, а хитрецы набивают себе карманы. Слыхали, что уже восемь лет творится в округе Колфакс (30)?! Мы как раз туда направляемся. Земли там прекрасные, но из-за чертовых юристов я решил все же построить ранчо близ Индейской территории. Где воздух чище.

Старик фыркнул и разочарованно махнул рукой, но заметив непонимание в глазах молодежи, пояснил:

— В Нью-Мексико купленные законники отменили старые порядки и установили свои! Теперь они нарушают права скваттеров и отбирают ранчо у тех, кто не может им заплатить. Разве не для того люди заводят хозяйство на свободной земле, чтобы хоть как-то сводить концы с концами?

— Только вряд ли у них получится что-нибудь изменить, — попытался возразить Джейк. — Кто у власти, тот и прав. Не проще ли жить, как сказано, и обернуть все в свою пользу?

— Проще, но не лучше. И какую «пользу» ты имеешь в виду?

— Встать на сторону властей, наняться стрелком…

— Черта с два! — запальчиво оборвал его Боб. — Именно поэтому люди взялись за оружие. Вот что, парни, я вам скажу: имей стволы только правительство и богатеи, ни один человек не смог бы защитить себя и свой дом. Юристы! — снова фыркнул ковбой. — Все продажны. Деньги — единственное, что их интересует. Они приводят к власти мошенников и набивают свои карманы за счет надуманных проблем. Нет, сэр, я не хочу жить в таком мире. Хвала Господу и отцам-основателям, это свободная страна. Честное слово и револьвер — вот то, во что я хочу верить!

Речь Боба была настолько зажигающей, что на какое-то время установилась тишина. Старик сам не заметил, как в запале вскочил на ноги, однако теперь, когда эмоции схлынули, перевел дух, и устало опустился на свое место. Все-таки годы и кочевая жизнь давали о себе знать.

— «Мы раздражаемся по пустякам, когда задеты чем-нибудь серьезным» (31), — задумчиво произнес Билл. — Похоже, вас это сильно зацепило, сэр. Проведи вы так предвыборную кампанию, наверняка стали бы сенатором.

На сердце старика потеплело, да и других повеселило предположение главного помощника.

— Политики… нет уж, — хмыкнул Маккензи. — Как по мне, так все до единого жулики, каких поискать. Черт меня подери, если я пожму руку кому-то из них. Хвала господу, пока мои права лучше всех защищает мистер Кольт.

Он выразительно похлопал ладонью по кобуре. Однако слова старика произвели на его компаньона совсем не то впечатление, которое тот ожидал. Бен опустил голову и вздохнул:

— Ты же знаешь, Боб, всегда есть цена. Техас сражался не только за свободу, но и за цивилизованный мир. Так вот — он идет.

— И на кой дьявол мне нужен такой мир?

— Может, это не так уж и плохо, если никто не будет бояться, что человека могут пристрелить или повесить без суда.

— Ах, вот ты о чем. Только по-моему, закон — это кулак, и вопрос только в том, по какую сторону от него ты, в данный момент, находишься.

— Вторая поправка к Конституции, — добавил Билл. — У людей должна быть возможность защитить себя от диктата правительства, иначе, вместо свободы, мы получим жизнь, полную ограничений.

— Вот такой закон мне по душе, — усмехнулся старик. — Иначе, в чем тогда был смысл нашей борьбы?

Бен только пожал плечами. Он сказал, что хотел, и повторяться не было смысла.

— Быть может, твой единственный алмаз

Простым стеклом окажется на глаз» (32), — произнес бригадир, поскольку пауза затянулась.

— Да ты, Билл, похоже, больше техасец, чем я, — пошутил Старый Боб. — По мне, так в любом случае, с востока ты или с запада, с оружием или законами, но человек должен оставаться человеком, — закряхтев, он поднялся на ноги. — Ладно, парни, я — спать. Да и вам пора на боковую. Завтра нужно встать до рассвета.

Он завернулся в одеяло, разложенное под фургоном, и уже через минуту мерно засопел, словно забыв обо всем на свете. Глядя на него, Бен усмехнулся:

— Правду говорят: если ты не заснул сразу же, как упал, значит, просто не достаточно устал. Сколько его помню, Боб всегда был таким.

Костер понемногу угасал, ночь становилась все более темной, и ковбои расходились по своим лежанкам, чтобы не было так тяжело подняться еще до зари. Последними полуночниками оказались лишь давний товарищ Старого Боба и бригадир. Билл подбросил в огонь пару веточек и выплеснул на песок густые кофейные остатки.

— Ты, на самом деле, веришь в то, что говорил, Бен? В справедливый закон, равноправие?

— Может, когда-нибудь, лет через сто или двести… когда люди научатся думать иначе.

Билла развеселили эти слова. Он помолчал, собираясь с мыслями, и произнес:

— Люди не меняются. Знаешь, почему я здесь? Потому что видел правду. Законы работают только на благо правительства. Без оружия люди бесправны, никто не может себя защитить. Это тоже самое рабство, Бен, просто в другой упаковке. Против него-то Союз и сражался во время Гражданской войны.

— Я воевал за Конфедерацию, — заметил Бен.

— Почему? — удивился Билл.

— Меня особо не спрашивали. Просто пригнали на войну и сказали, что Техас — мой дом. Впрочем, хозяин поместья, мистер Вильере, был хорошим человеком, мне нравилось у него работать.

Билл удивленно приподнял брови:

— Немногим так повезло. Я читал «Хижину дяди Тома», про Юг там рассказывали не самые приятные вещи.

Его собеседник только пожал плечами:

— Плохие люди есть везде. В Техасе было много плохих людей, но у мистера Вильере я ничего подобного не встречал. Я получил свободу еще до Гражданской, а потом мы вместе выживали здесь, как могли, стояли плечом к плечу против бандитов или индейцев, потом против мексиканцев, потом северян… Может, эта книжка была частью их пропаганды?

— Если так, — печально качнул головой Билл, — то и здесь тоже ложь. Простые люди думали, что борются за правое дело, но те, кто все это затеял, лишь прикрывались высокими идеалами. Им нужны были богатства Юга, дешевая рабочая сила сотен тысяч освобожденных рабов, возможность проводить выгодные им законы.

— Ты оправдываешь южан? — удивился Бен.

— Нет-нет, — Билл, обычно настроенный весьма оптимистично, на этот раз был предельно серьезен, даже суров. — Если правды нет, то нет смысла выбирать сторону. В любом лагере, какие бы идеалы не поднимались на флаг, тем, кто у власти, на них наплевать. Они лгут ради денег или могущества, и у власти оказываются только жадные лжецы.

— А как же демократия? — удивленно закивал Бен.

— Наивные дурачки, верящие в великие идеалы. Знаешь, что случится через сто или двести лет?

Бен молчал, ожидая продолжения, ведь Билл явно уже заготовил ответ.

— Мы станем слабыми. Место чести и достоинства займут жалобы и обвинения. Как сказал Будда: «Станьте сами своим спасителем, не ищите убежища у других». Здесь проходит последняя граница свободы. И только здесь ты можешь защитить свои права, потому что у тебя есть револьвер. Только здесь ты, по-настоящему, человек.

Пожилой ковбой не хотел спорить. Может быть, устал от долгой дороги, может, не хотел расставаться с мечтой, а может, просто много повидал на своем веку.

— Похоже, тебя кто-то сильно обидел, — помолчав, наконец, заключил он, хотя в утверждении прозвучали и нотки вопроса. — Я слышал, как один человек сказал, что ты теряешь только то, за что слишком сильно держишься, — он положил руку на плечо Билла. — Я спать пойду, а то скоро на смену вставать. Не засиживайся долго.

Бен вздохнул и поднялся на ноги. Бригадир не ожидал подобной проницательности, и слова собеседника заставили его погрузиться в невеселые мысли. Как всегда, в подобных случаях, он прибег к своему излюбленному способу выражения — цитате:

— Берегов этих лживых я был уроженцем

И в бесчестных волнах искупался младенцем,

Смой, Огайо, с меня эту мутную воду!

Я родился рабом, но познаю свободу (33).

Но бывалый ковбой этого уже не слышал. Слегка кряхтя от долгого нахождения в седле, он вразвалку направился к фургону, возле которого приготовил себе постель, оставив Билла в одиночестве смотреть на угли догорающего костра.

** 3 **

Тихо поскрипывая колесами, чак-вагон двигался вдоль края высокого обрыва, под которым начиналась низина, тянувшаяся на десяток миль до самой реки. Легкий ветерок ласково трепал волосы Старого Боба, словно отец, довольный школьными успехами сына. Старик восторженно, и немного печально смотрел вдаль, наслаждаясь привычным пейзажем. Низина простиралась до противоположного берега реки, представлявшего собой почти вертикальный откос — капрока, слабо заметный с такого расстояния, тем более на фоне широкой степи под огромным высоким небом. Из-за сходства откоса с частоколом, местность и получила название — Столбовые Равнины, поскольку позади него начиналась плоская, безликая поверхность, будто приглаженная гигантским утюгом. Высокое плато открывало бескрайний, как океан, вид. Ни дерево, ни куст, ни какой-либо другой предмет не облегчали тоскливого однообразия огромного, обширного пространства пустынной прерии. Бескрайность небес, раскинувшихся от горизонта до горизонта, чувствовалась здесь особенно сильно. И на берегу реки, человек ощущал себя песчинкой в необъятном пространстве Вселенной.

Старый Боб любил эти прерии. Любил безжалостные весенние ветра, срывавшие тонкий слой почвы, претворявшие приход знойного лета. И внезапные штормы, приносившие обильные ливни, словно стремясь разнообразить жаркую пору крупным градом и ужасающими торнадо, словно добавляя остроты пресному блюду бесцветных равнин. А временами природа, как опытный повар, не забывала приправить пейзаж буйством колыхающейся травы, нежными рассветами и невероятными закатами такой красоты, что человек забывал о мелких недостатках приготовленных яств. За долгие годы бродячей жизни Старый Боб научился хорошо разбираться в поварском деле.

Стадо лениво брело вдоль обрыва, хватая по дороге стебли травы, которые в этих местах казались чуть слаще других. Розовые лучи восходящего светила добавляли картине пастельных тонов, настраивая на романтический лад.

— Эй, Бен, позови-ка сюда пацанов! — крикнул Боб своему напарнику.

Пожилой ковбой сперва не расслышал, но потом, взглянув на капрок, поднимающийся в нежных лучах восходящего солнца, понимающе кивнул и легко поскакал в сторону ремуды, вяло плетущейся позади стада.

Поначалу Гарри и Том думали, что старик решил их за что-то отругать, поэтому виновато понурив головы и лихорадочно ища причины возможной ошибки, неуверенно приблизились к, качающемуся на ухабах, фургону. Но, по-видимому, Боб Маккензи был настроен благодушно. Легкая улыбка блуждала на его губах, когда он смотрел по сторонам и с нею он повернул голову в сторону пацанов.

— «Горизонтальный желтый», — произнес он. — Слышали такое название? Непривычно, да? Но это здесь, где находимся мы с вами. Высокие равнины, покрытые желтой травой до самого горизонта. Горизонтальный желтый, — слегка растягивая слова, словно смакуя, повторил Маккензи и кивнул в сторону противоположного берега. — А там, парни, северный капрок Столбовых Равнин.

Зрелище, действительно, впечатляло, и хотя молодые люди не могли его не заметить, они еще не в полной мере осознавали то, что лежало перед их взором. Обычно дело: для того, чтобы по-настоящему оценить, что находится перед вами, нужно о нем, хотя бы, узнать.

— Знаете, почему их так называют? Столбовые Равнины. Я слышал, что раньше мексиканцы, чтобы не заблудиться, ставили здесь метки в виде столбов. Но, думаю, это брехня. Спросите хоть у Гильермо. По-испански плато называется Льяно Эстакадо. Равнина С Кольями. Он говорит, это потому, что издалека капрок похож на изгородь из вертикальных столбов. Вот ему я верю. Когда я был молод, эти места называли «Ножницы», и соваться тогда сюда я бы тогда не рискнул. Жаркие были времена… Здесь толпами рыскали команчи и апачи, вечно дравшиеся за земли, на которых обитают бизоны. А открытой воды не найти на десятки миль. Здесь ты все время как между Сциллой и Харибдой.

Парни недоуменно переглянулись. Персонажи древнегреческой мифологии явно были для них в новинку. А, кроме того, неужели Боб позвал их только для того, чтобы вспомнить былые деньки? Что за блажь! Маккензи прищурил глаз и, осознав, что его болтовня не возымела должного эффекта, решил изменить подход:

— Знаете о Чарли Гуднайте (34)? — спросил он. — У него ранчо JA к югу отсюда. Миль шестьдесят поди. Не видать… Ну тот самый Гуднайт, который первым открыл путь перегона скота через Нью-Мексико аж до самого Вайоминга.

Том и Гарри дружно закивали. Про путь Гуднайта они слышали хотя бы потому, что он проходил неподалеку от знакомых мест в их родном Колорадо, и его имя знал каждый уважающий себя ковбой.

— Чарли первым решил разводить тут коров. Исследовал прерии вдоль и поперек, а потом уж и остальные потянулись, — старик хмыкнул и улыбнулся своим мыслям. — Забавно. Поначалу он говорил, что здесь так пусто, что нечему даже создавать эхо, но вот взял и построил ранчо в каньоне Пало-Дуро. А все почему? Потому что даже он не был готов к тому, что увидит здесь. Люди боятся всего необычного. Дикой природы, диких индейцев, диких лошадей. Они кажутся суровыми и опасными. Страх мешает им разглядеть красоту. Но красота — единственное, ради чего стоит жить. Ни деньги, ни власть, ни успех не стоят того, чтобы ради них страдать. А красота сто́ит. Красивую картину можно купить, землю завоевать, женщину очаровать… хе-хе… но не создать. Это всегда творение божие, и принадлежит оно только ему. Красоту можно только почувствовать. И Чарли чувствовал ее здесь…

Он замолчал, любуясь окружающим пейзажем и надеясь, что молодые люди способны оценить то, что он им рассказал. Однако, похоже, Том и Гарри были не в том возрасте или не в том настроении, чтобы проникнуться сентиментальной речью старика. Они удивленно переглядывались, пожимая плечами — для них окружавший пейзаж был обыденным и унылым.

— Знаете, почему и я выбрал эти места? Из-за красоты. Только представьте: люди приезжают сюда и год за годом терпят невзгоды. Одни говорят, что жаждут найти золото, другие, что им нужна слава, третьи ищут смысл мироздания, но я думаю, что ими движет восторг от сознания того, что они, хоть на миг, становятся частью красоты. Это и есть жизнь. Ну, а вы? Что вы хотите?

— Простите, сэр? — не понял Том.

— Что вы ищите здесь, на равнинах? — повторил Старый Боб. — Может быть, свободу? Или мечту?

Молодые люди мешкали, не зная, что и ответить. Они никогда не задавались подобными вопросами. И если Тома, время от времени, интересовали темы таких абстрактных понятий, как совесть, свобода или устройства общества, то для Гарри все было очевидно. Есть мир, в нем определенный порядок. Плохие люди нарушают порядок, хорошие делают, как положено. В этом суть общественного договора.

— Мечты, мечты… Еще несколько лет назад и мы с Беном скакали по этим равнинам в поисках Призрака Льяно Эстакадо.

— Призрака, сэр? — удивился Гарри.

— Да… — протянул он. — Черт, парни, в те годы за ним охотились все: ковбои, мексиканцы, индейцы. Его видели то здесь, то там. Иногда казалось, что он вот-вот попадется к вам в руки, но нет… он просто растворялся в воздухе или носился кругами, изматывая и людей, и коней.

— Извините, сэр, что за Призрак? — попытался уточнить молодой человек.

— Белый мустанг. Лошадь невиданной красоты.

— А вы его видели? — глаза Тома, наконец, загорелись от воодушевления, словно он сию же минуту был готов отправиться на поиски таинственного жеребца.

— Лишь раз, — усмехнулся старик. — И скажу вам, ребятки, что ради него я бы отдал оставшуюся часть своей жизни… Только изловить его все равно, что поймать солнечный свет. Вот тогда я и решил остаться в этих местах.

Боб Маккензи замолчал, погрузившись в воспоминания, а молодые люди ехали рядом, не зная, что делать. Том пару раз порывался что-то сказать, но потом обрывал себя еще до того, как открывал рот. Наконец, Гарри решил прекратить тягостное безмолвие:

— Сэр, нам нужно сменить Бена. Если вы не против…

— Что? А, да, да, конечно, — рассеянно ответил старик и, вздохнув полной грудью воздух, пропитанный ароматами трав, окинул взглядом раскинувшийся за рекой пейзаж. — Скажите Бену, что у Большого Ручья поворачиваем на север, там трава сочнее, да и будем держаться подальше от других ранчо.

Высоко в небе прокричал круживший над равниной орел. Он видел, как два всадника отдалялись от фургона, и как стадо, словно пестрая змея, лениво поворачивает на север вдоль русла высохшего ручья. Он видел намного дальше, но ему не было дела до того, что происходит там, за границей человеческого восприятия, куда людям очень хочется, хоть и не суждено, заглянуть.

Старый Боб в последний раз оглянулся на Льяно Эстакадо, скрывавшееся за парусиновой тканью поворачивавшегося фургона.

— Да, — вздохнул он, — полжизни отдал бы, чтобы еще хоть раз увидеть того жеребца.

Караван уходил от реки все дальше и дальше, оставляя позади и берег, и парящего в небе орла.

** 4 **

Крик орла в безоблачном небе явно был неспроста. Зоркий глаз молодого апача (35) проследил направление полета птицы и остановился на раскинувшейся перед ним белой равнине, покрытой, словно снегом, матово светящим песком. Он и сам будто парил, сидя на краю отвесного утеса, и заворожено наблюдая за тем, как внизу, среди белых холмов, рассекая неподвижный голубой воздух, как стрела летел, сверкающий серебром, белоснежный конь. На фоне глубокого неба, клубы пыли казались почти невесомыми, и в тоже время невероятно объемными. Они вздымались из-под его крепких ног, из ноздрей вырывался громоподобный храп, ветер трепал его гриву и хвост, сплетаясь в причудливый узор. Казалось, что жеребец был самим ветром и медленно растворялся в воздухе, как утренний бриз.

Юноша открыл глаза, но продолжал еще некоторое время лежать на кровати, пытаясь вернуться к реальности и судорожно сглатывая, чтобы смочить пересохшее горло. Сон выглядел слишком реальным, настолько, что он даже не сразу понял, где находился. В старом потрепанном типи (36) было темно. Костер давно потух, хотя угольки все еще слегка тлели, больше напоминая далекие звезды, чем некогда горящий огонь. Впрочем, нужды в нем не было — апачей с малолетства приучали переносить холод, а в середине лета, даже ночью в горах было достаточно тепло. Костер использовался лишь для приготовления пищи или освещения — взрослые любили засиживаться допоздна и болтать о былых временах или о том, что будет теперь, после гибели Викторио (37). В резервации настроения бродили самые разные: от яростных призывов отомстить и бежать в Мексику, до совершенно пессимистичных — дескать, старое время ушло, и остается только умирать от голода и тоски, оставаясь запертыми в горах, некогда бывшими родным домом.

Молодой человек вылез из жилища, подставив лицо ночной прохладе. Мысли стали понемногу успокаиваться. Растаявший в воздухе, сверкающий жеребец приснился не случайно, как и воспоминания об ушедшем отце, явно нахлынувшие не просто так. Он видел его всего несколько раз, но по-настоящему почти не знал. Меньше года назад, убитая горем мать, в знак траура обрезавшая свои шикарные волосы, в порыве отчаяния рассказала ему то, во что поначалу трудно было поверить.

Тот, Кто Осматривает Своего Коня, или, как его называли родственники, Биду-йа — вырос в семье потомственных вождей апачей чихенне из группы Теплых Ключей — Охо Кальенте, что, в отличие от большинства соплеменников, вынужденных повышать статус боевыми заслугами, сразу же увеличило его шансы стать предводителем. Молодой человек отличался смелостью, сообразительностью и крутым нравом, что вкупе с довольно высоким ростом и выразительной внешностью было ему на руку. Он рано женился на дочери одного из самых выдающихся вождей апачей, и уже в возрасте восемнадцати лет обзавелся первым ребенком. Благодаря талантам (38), ему быстро доверили право управлять собственным отрядом, совершая набеги на север Мексики вместе с известными вождями и воинами из других групп апачей. Весь Юго-Запад знал имена Мангаса Колорадаса, Кочиза, Наны, Дельгадито, Кабальеро, Кучильо Негро и Джеронимо. Вскоре они узнали и Биду-йа, которого мексиканцы, в честь многочисленных побед, прозвали Виторио, а американцы, на свой манер, переделали в Викторио. Верховный вождь чихенне Мангас Колорадас обучил его еще более изощренной тактике устроения засад и всячески покровительствовал своему зятю. Увы, на следующий год американская армия, под предлогом установления мира для всех апачей, заманила его в ловушку и подло убила, на многие годы посеяв ненависть самых опасных обитателей региона ко всем белым переселенцам.

В том же году, только исполнившая свой Танец Рассвета, юная девушка по имени Биянетту, вместе с родителями, старшим братом и пятью сотнями апачей из групп мескалеро, была помещена в резервацию Боск Редондо (39). Место, организованное Китом Карсоном (40), было не из лучших, но когда туда прибыло несколько тысяч навахо (41), находившихся с мескалеро в извечной кровной вражде, жизнь стала совсем невыносимой. Год тянулся как десять лет. Пайки были скудными, мясо гнилым, вода горькой, погода стояла ужасная, на пустынной почве ничего не росло, насекомые уничтожали посевы, а вскоре начались болезни. В довершении ко всему, как снежный ком, росли постоянные раздоры и стычки с навахо. В одной из них погиб отец Биянетту. Это стало последней каплей. Старший брат, с забавным именем Ни-чу-чуни — Собака Твоей Бабушки, которому на тот момент исполнилось уже двадцать лет, убедил мать и сестру бежать из резервации. Но если мать, ослабленная голодом и болезнями, предпочла остаться у родственников в горах Сакраменто, то более молодые и сильные имели шанс присоединиться к Викторио, к тому времени собравшему отряд около трех сотен человек из чихенне и мескалеро, и скрывавшегося в Мексике.

Это был год, когда северяне праздновали победу над Югом (42). Впрочем, апачи не придавали этому значения, а зря, поскольку с окончанием Гражданской войны на территорию Нью-Мексико стало прибывать все больше американских поселенцев. Скотоводы осваивали новые земли, старатели искали в горах медь, золото и серебро, поселения росли, а вместе с ними множилось и число конфликтов с индейцами. В ноябре, во время одной из очередных стычек, Викторио получил ранение в щеку, навсегда оставившее ему шрам не только на лице, но и в душе. К тому времени сорокалетний вождь уже давно был женат и имел троих детей, но юная восторженная Биянетту без памяти влюбилась в героического и харизматичного лидера, подарившего им с братом долгожданное спасение. Тем более, что он сразу приметил и приблизил к себе Ни-чу-чуни, отличавшегося смелостью и талантом понимать людей и лошадей. В отличие от большинства соплеменников, то ли по причине большой любви к жене, то ли почему-то еще, Викторио не только не стремился обзавестись еще одной супругой, но, насколько известно, ни разу не изменял ей. Его сильный характер и твердые принципы еще больше разжигали интерес девушки, не испытывавшей недостатка в поклонниках, но предпочитавшей тешить себя надеждой стать избранницей великого человека. То ли алкоголь, то ли постоянный страх от возможного нападения белоглазых (43) и мексиканцев, то ли короткая размолвка с женой, вкупе со случайной близостью доброй и красивой молодой девушки, сделали свое дело, и, некоторое время спустя, Биянетту поняла, что беременна. Боясь не столько за себя, сколько за репутацию вождя и, не желая обременять его излишними заботами, она упорно не открывала имени отца ребенка даже своему брату. Единственный человек, кто догадался о случившимся, была сестра Викторио — Лозен (44), женщина-воин, всецело посвятившая себя служению народу и помощи своему великому брату. И все же, она ни разу в жизни даже не упомянула о своих предположениях.

Лозен была умной, внимательной и молчаливой. Предпочитая не болтать, а действовать, она предложила отвезти девушку на родину к матери, и Биянетту, испытывавшая угрызения совести из-за своей неосмотрительности, с радостью согласилась. Мальчик родился в горах Сакраменто. Однако тяжелая жизнь в Боск Редондо сильно подкосила силы матери Биянетту, и через год она умерла. Родственники были слишком любопытны и назойливы, и тогда на помощь сестре, предпочитавшей жить в одиночестве, немедленно явился Ни-чу-чуни, успевший к тому времени обзавестись женой, которая была уже на сносях. После того, как отряд Викторио был захвачен армией, при участии чернокожих «солдат-бизонов» и техасских рейнджеров, и помещен в резервацию Охо Кальенте, расположенную полутора сотен миль к западу от родных гор мескалеро, ему нечего было делать среди воинов чихенне. Племянник, мало общавшийся с родственниками, долгое время не имел своего имени, и дядя дал ему ничего не значащее для индейцев, мексиканское прозвище «Беннито» — «благословенный», до той поры, пока мальчик не повзрослеет и не обретет, достойное мужчины, настоящее имя. О его отце он догадался только тогда, когда понял, что сестра намеренно держится вдали от всех, отклоняет все предложения руки и сердца других воинов племени, а сестра Викторио подозрительно часто заезжает к ней в гости. На самом деле, это происходило всего раз в пару лет, но для женщины, старавшейся, как можно больше, помогать своим людям и сопровождать Викторио в военных походах, и такое казалось уже слишком. Похоже, о внебрачном сыне вождь не знал, да и способствовать присоединению к воинственному отцу, миролюбивый Ни-чу-чуни не хотел. Тем более, что вскоре начались бесконечные мытарства чихенне, приводившие к многочисленным бунтам и набегам, когда они, временами, находили приют в резервации Мескалеро, среди своих друзей — апачей гор Сакраменто и Сьерра Бланка.

В последний раз Беннито видел Викторио два года назад, когда тот ненадолго поселился в агентстве Тулароса при резервации мескалеро, а потом, под давлением обстоятельств и усиливавшейся паранойи бежал, прихватив с собой несколько десятков молодых воинов. Среди них мог оказаться и сам Беннито, но дядя был против, а мать советовала сыну не докучать вождю, тем более, что он не закончил свои «четыре священных похода» (45), и не мог считаться полноценным воином, а возиться с малолеткой во время настоящей войны никто не хотел.

Викторио, в меру своих сил и представлений о жизни, как мог, заботился о своем народе и утверждал, что устроенные им кровавые рейды были вынужденной мерой, дабы привлечь внимание американского правительства и спасти от прозябания и голодной смерти группу Теплых Ключей. Но мать и дядя Беннито со временем убедились в правдивости слов их вождя Сантаны (46), считавшего, что прямое сражение с белыми — это путь в никуда. К тому времени Ни-чу-чуни начал выращивать кукурузу на своем маленьком участке в резервации, а в отсутствии даже намеков на возможное появление нового мужа у своей сестры, заменил мальчику отца, учил охотиться, рассказывал об обычаях. Беннито проводил много времени со своим двоюродным братом Маркосом, всего на год младше его, потом у дяди появилась дочь Нжу-ши, и наконец, младший Чико. Конечно, родственники, время от времени, навещали семью Ни-чу-чуни и Биянетту, но сблизиться с ними у Беннито так и не получилось, как и с детьми из других семей. Его внимание больше всего привлекала Лозен, по-прежнему заезжавшая довольно редко и ненадолго, но каждую встречу, с которой он ждал, как праздник.

Подобно его матери, в свои сорок лет женщина-воин ни разу не была замужем и даже, похоже, не имела романов и легких увлечений. Правда, ходили слухи, что в юном возрасте она влюбилась в неизвестного чужака, которого апачи называли Серым Призраком, а после того, как он уехал, поклялась встать на путь воина, и свято блюла этот обет. Подтверждений этому не было, но зная ее гордый и взбалмошный нрав, Беннито нисколько в этом не сомневался — несмотря на внешнюю привлекательность, мало кто из мужчин рискнул бы сделать ей предложение. Лозен была не просто воином, но и шаманкой, а жить с таким человеком означало иметь постоянную головную боль. Зато ее дар чувствовать приближение врагов не раз спасал жизни Викторио и его людей. Но в последний раз Лозен рядом с ним не было. Узнав о внезапной кончине брата, она исчезла где-то в мексиканских горах, взяв на себя заботу о немногих выживших после кровавой резни. И уже более полугода о ней не было ни слуху, ни духу.

Биянетту тихо приблизилась к сыну. Ее мокасины почти бесшумно ступали по земле, но Беннито узнал знакомые шаги, поэтому даже не шелохнулся. Мать бережно набросила на его плечи навахское одеяло, прихваченное во время бегства из Боск Редондо, и бывшее пестрым лет пятнадцать тому назад, после чего, молча присела рядом. Апачи редко говорили, особенно, если все было понятно без слов. Вокруг возвышались голые вершины холмов, внизу расстилались покрытые лесом долины, а на западе сверкала белой шапкой священная гора Dziâgais’â-ní — Сьерра Бланка. Ночной ветерок, гулявший под звездами, ярко светившими на ночном небосклоне, остужал голову и уносил прочь тяжкие думы. И все же одна мысль не давала покоя: ветер и вершина Белой горы навевали воспоминания о серебристом коне, летевшем над облаками песка. Однако Беннито понимал, что мать вряд ли сможет сказать ему что-то дельное — она была обычной женщиной и плохо разбиралась в подобных вещах. Другое дело шаман.

— Люди говорят, вчера приехала Лозен, — словно прочитав его мысли, почти шепотом произнесла Биянетту, от чего сын удивленно встрепенулся. Несмотря на помощь и участие в жизни Беннито, мать недолюбливала сестру Викторио — взбалмошная сорви-голова, так и норовившая втянуть окружающих в опасные авантюры. С самого детства в ней сидел беспокойный дух, превративший девочку в отчаянного сорванца, заменившего тепло домашнего очага кровью и дымом военных костров. С годами она стала чуть более степенной, но от этого не менее дерзкой, недаром ее называли «Ловкая Конокрадка» — знаменитая женщина-воин могла утащить лошадь прямо из-под седла. И сын явно испытывал к ней симпатию, хотя видел не так уж часто. Впрочем, может быть, именно поэтому.

— Мне сказали, что она остановилась у Кедрового ручья. Говорит с людьми, убеждает их присоединиться к отряду Сломанной Ноги (47), чтобы продолжить дело Викторио и отомстить за его смерть. Не думаю, что это хорошая идея, но ты уже взрослый, решай сам. Если хочешь, можешь ее навестить, — продолжила мать, — она пробудет здесь несколько дней.

— Думаешь, я смогу поехать с ней в Мексику? — в голосе сына прозвучали одновременно надежда и опасение.

— Ты же сам знаешь, что еще не закончил свое обучение, — Биянетту сочувственно положила руку ему на плечо. — Даже если кто-то из воинов будет готов за тебя поручиться, никто не рискнет взять с собой на опасное дело мальчика, не прошедшего путь Ребенка Воды. Из-за отсутствия магической силы может погибнуть весь отряд.

— Я знаю, — вздохнул Беннито.

— Не спеши, твое время придет. Тебе предстоит еще многому научиться. И как ты думал добраться до Мексики? Солдаты забрали у нас всех лошадей. У твоего дяди остался лишь один старый мул. И денег купить коня, у нас нет.

— Точно! — встрепенулся молодой человек. — Вчера дядя был в форте Стэнтон. Солдаты снова дают нам работу объезжать лошадей. Они не так хороши в этом деле, но они платят. Мы отправимся туда через пару дней.

— Это хорошо, — согласно кивнула мать. — Твой дядя многому тебя научил. Солдаты наши враги, но все же работать на них лучше, чем умирать. Завтра я пойду за пайками, которые дает правительство. Жаль, что теперь приходится это делать пешком.

— Да… — все также смотря вдаль, ответил Беннито. — Лошадей в резервации осталось мало. Верхом наши люди могли уехать отсюда. Некоторые только и ждут повода, чтобы удрать в Мексику.

— Там тоже не лучше. Их защищают скальные кручи Сьерра-Мадре, но жить где-то еще для наших людей слишком опасно. Некоторые даже называют себя яки или тараумара (48), лишь бы их не опознали, как апачей. Думаю, работа на ранчо или в форте — меньшее из зол.

Беннито кивнул. Он помнил, что многими вопросами с индейцами занимались военные. В резервации было несколько гражданских агентов, последовательно сменявших друг друга. Некоторые из них изо всех сил старались улучшить жизнь в резервации, но из-за не самой дружелюбной политики военных, быстро разочаровывались и уезжали. В какой-то мере военные помогали исключить произвол и часто оберегали апачей от самосуда и излишней жестокости поселенцев. Но все же, несмотря на образованность некоторых офицеров, большинство военных не блистало интеллектом, зато в большой мере отличалось жестокостью и снобизмом. Встречались среди них и хорошие люди, но, в любом случае, это были враги. Восемь лет назад для его народа организовали резервацию при форте Стэнтон, контролировавшем жизнь индейцев в горах. В прошлом году, после того как люди Викторио ненадолго поселились в резервации мескалеро, вновь начались волнения, и участились стычки с белыми поселенцами. Испугавшись массового побега и усиления отряда Викторио, солдаты забрали почти всех лошадей, и Ни-чу-чуни, хорошо понимавшему этих животных, было особенно тяжело. Свои знания и любовь к лошадям, больше характерную для индейцев равнин, чем для тех, кто привык скрываться в горах, дядя передал Беннито, в котором боролись юношеское стремление стать грозным воином и мудрость, воспитанная словами вождя Сантаны — направить свой талант в мирное русло. В стенах форта эта борьба особенно обострялась, вызывая в душе мальчика серьезное смятение. Но на деньги, получаемые за работу, можно было что-то купить и чуть меньше зависеть от милости американского правительства.

Молодой человек повернул голову к матери и улыбнулся:

— Солдаты в форте называют дядю «вождем». Они думают, что он мой отец.

Мать тоже заулыбалась.

— Мой брат и вправду заменил тебе отца. Ты похож на него, — она аккуратно обняла сына за плечи. — У него доброе сердце, он умеет понимать. Его сила, проявляется мягко, но она намного больше, чем у военного вождя. Страх порождает лишь страх, понимание порождает все вокруг. Так создается гармония. Гармония — это то, благодаря чему существует наш мир.

— Знаю, знаю. Я слышу эти слова с самой весны.

Апачи редко общались на подобные темы, но сейчас причина была очень весомой — впервые за несколько лет в их семье должно было состояться главное событие для народа апачей.

— Ты помнишь о церемонии?

— Вы все время только и говорите, что о Танце Рассвета (49) для Нжу-ши.

— Да. С тех пор, как Ни-чу-чуни принес мне бирюзу и орлиное перо, попросив стать крестной для его дочери, минуло уже три месяца. Теперь время пришло. Скоро мужчины начнут ставить Священное Жилище, но для тебя тоже есть важное дело.

— Добыть оленя?

Мать молча кивнула.

— Мы принесем мескаль (50) и кукурузу, но без мяса оленя праздник не тот, — Биянетту некоторое время молчала, вспоминая прошлое. — Когда-то у нас было много оленей. Много бизонов, много лошадей. Вся эта земля принадлежала нам, и мы жили с нею в гармонии. Чтобы вновь ее обрести, и нужен ритуал. Он нужен всем нам.

Они посидели еще немного. Продолжать разговор не было смысла, зато, наконец, к Беннито пришло успокоение, а вместе с ним и удивительное ощущение единства с горами, журчащей в реках водой, порывом ветра, внезапно налетевшим с востока и бескрайним звездным небом, накрывшим мир, словно огромное одеяло. И лишь отправляясь спать, он заметил еще одну странность: белая нить, напоминавшая тонкий серебряный волос, пролетела по ветру мимо него, и словно растворилась на фоне священной вершины Сьерра Бланка.

** 5 **

Штормовой фронт Бен заметил еще у самого горизонта. Поначалу ничего не предвещало грозы: солнце давно перевалило за полдень, дневная жара, вместо того, чтобы висеть тяжелым маревом до самого вечера, уносилась прочь легким ветерком. Но порывы становились все более настойчивыми, гоня перед собой желтые волны степной травы, вздымая в воздух пыль и сухие стебли с прилипшими к ним прядями старой паутины, а животные вели себя все более беспокойно. Вдали промчалось небольшое стадо оленей, птицы в полете жались все ближе к земле и темные тучи, освещаемые лучами, пробивавшимися сквозь клубящуюся пелену, с каждым мгновением становились все ближе. Гильермо Гарсиа потянул носом воздух, в котором уже чувствовался влажный аромат надвигающегося ливня, и посмотрел на Бена, молча кивнувшего в ответ на молчаливый вопрос. Старый Боб тоже понял, что пора готовиться к встрече с непогодой и направил фургон вниз по склону холма.

— Гроза! Гроза надвигается! — мексиканец промчался вдоль всего каравана, сообщая ковбоям о необходимости подготовиться к предстоящим неприятностям и, подъехав к Биллу, передал ему указание старшего. — Надо гнать стадо в низину.

Сегундо немедленно взял управление на себя. Коровы, беспокойно мыча, уже несколько минут как ускорили шаг и от людей требовались четкие действия, чтобы обеспечить им уверенность и защиту. Бобу удалось найти отвесный утес, обеспечивающий достаточное укрытие, где он остановил фургон и принялся распрягать мулов. Укрыть стадо было намного сложнее. Его растянули вдоль реки, почти разделив пополам и спрятав в двух мелких, но широких низинах. Сейчас в поле требовались все имеющиеся руки, поэтому западную долину охраняли Бен, Гильермо, Джейк и Салли, а в восточной остались Пит, Том, Гарри и Сэм. Билл, как главнокомандующий, должен был координировать их действия а, при необходимости, помочь хозяину ранчо. Старый Боб, оставшись один, мог не справиться с испуганными мулами, а потеря фургона со снаряжением и припасами обошлась бы для экспедиции слишком дорого.

Ветер крепчал, небо стремительно темнело, а из черных туч вскоре начали бить молнии. Ливень налетел почти внезапно. Животные сбились в кучу, слившись в единую, жалобно мычащую массу. Река мгновенно превратилась в мутный бурный поток, и заходить в воду стало смертельно опасно, в том числе и из-за огненных вспышек, бьющих с небес. Такое явление встретишь не часто и, как правило, оно поражает незнакомых с ним путешественников, яростью дикой природы. Том и Гарри видели такое впервые — в Колорадо подобные ураганы большая редкость. Конечно, временами с гор налетают порывы ветра с дождем, но такая мощь и продолжительность непогоды явно пугала. Дождь лил как из ведра. Одежда мгновенно насквозь промокла, стекавшие по лицу струи застилали глаза, а ветер потихоньку начал пробирать даже привычных к нему жителей открытых равнин. Объезжая стадо по краю, Том заметил еще один, довольно высокий отрог, хорошо защищавший от ветра. Его лошадь сама остановилась там, выбрав наиболее комфортное место. Сам того не осознавая, вскоре к нему присоединился и Гарри. Коровы сжались в единый комок и явно не хотели никуда бежать, а наблюдать за ними отсюда было гораздо удобнее.

— Проклятая буря, — наконец, нарушил молчание Гарри, пытаясь перекричать ветер — как не вовремя!

— Зато трава будет сочной, — попытался подбодрить его Том. — Коровы наберут вес, и может мистер Макензи заплатит нам премиальные.

— Как же, — пробурчал Гарри, — а если и заплатит, ты что будешь делать?

— М-м-м… наверное отложу, чтобы скопить на дом.

— Дом? — Гарри удивленно поднял брови и посмотрел на товарища.

— Ну да, дом. Не могу же я жить с Колин под открытым небом, как индейцы.

— С Колин? Колин Купер? С чего ты взял, что она согласится жить с тобой?!

— А почему нет? Мы танцевали два раза на празднике в Колорадо-Спрингс, я подарил ей цветы и она улыбнулась. По-моему, дело в шляпе!

Смеяться под проливным дождем, когда вокруг бушует ураган, было довольно необычно, но Гарри не мог удержаться, чтобы не подначить приятеля.

— На Колин губу не раскатывай. Она и со мной танцевала, а еще смеялась моим шуткам и сказала, что я очень умный. Поэтому если она кого и ждет, так это меня.

— Да ничего подобного! Сам увидишь, когда мы вернемся, она побежит встречать меня, а не тебя.

— И с чего это дочке ранчьера бросаться в объятия простого парня с гор? Вот у моего дяди есть магазин и акции банка Денвера, а после работы я поступлю в Вест-Пойнт. Военные — вот кого любят женщины, деревенщина!

— Женщины любят ковбоев, — гордо и даже назидательно ответил Том, — даже песня об этом есть. — А деньги твоего дяди принадлежат только ему. Ты что, купить ее собрался?

— Женщинам нужны деньги. Такая девушка, как Колин не пойдет за нищего ковбоя.

— А военных вечно не бывает дома, а еще их убивают…

Том осекся, то ли поняв свою ошибку, поскольку вспомнил о гибели отца своего приятеля, то ли услышав топот копыт приближающегося коня. Не заметить всадника в темноте было довольно легко: Пит не только сам был одет в темное, так и его конь сливался с окружающим пейзажем. Он выскочил из пелены дождя, словно призрак, и его появление не предвещало ничего хорошего — жизнь в прерии научила его всегда быть начеку, и наплевательского отношения к обязанностям он не выносил.

— Что вы тут сидите? А ну марш по местам!

Команчеро был зол на нерадивых юнцов, не понимавших, чего может стоить подобная небрежность. И волновался он в этот раз не зря: в двухстах ярдах к западу, там, где река скрывалась за отрогом холма, стадо пришло в движение. Пит замер, напряженно вглядываясь в темноту, но уже через несколько мгновений принял решение. Далекая вспышка на мгновение рассекла ночной мрак. И это была не молния.

— Выстрел! — выдохнул он, и уже громче дал распоряжение пацанам. — Быстрее! Следите за стадом! Не допустите стампиды!

А сам кинулся вперед. Стампида — воплощенный ужас скотовода, когда стадо срывается с места, и сносит все на своем пути, не обращая внимания ни на погонщиков, ни на лассо, ни на удары кнута или выстрелы из револьвера. И если в зародыше еще как-то удается пресечь это паническое бегство, то уж если стадо вошло в раж, то даже отстрел вожаков может оказаться бесполезен. Это стихия — неотвратимая и беспощадная. Из-за чего потом разбежавшихся коров можно несколько дней собирать по окрестностям, и не факт еще, что найдешь.

Пальба на западном крыле была связана именно с этим: сталкивавшиеся со стампидой, Джейк и Салли принялись палить в воздух, в надежде завернуть нервных коров в сторону реки, но своими бестолковыми действиями только внесли еще большую сумятицу, и часть стада прорвалось на равнину.

— Идиот! — Пит подлетел как раз вовремя, чтобы со всего маху дать сложенным кнутом затрещину Салли, дергавшему за повод коня, и палившему в воздух, пытаясь хоть что-то сделать с коровами, уже готовыми удариться в панику. — Перекрывай там! Гильермо, оставь беглецов, позже найдем! Заворачивайте!

Салли обиделся на оплеуху, но выяснять отношения с суровым метисом было недосуг, да и себе дороже. В такую погоду Бен делал все возможное, Гильермо пытался ему помочь, но возможности проверить Джейка и Салли в экстремальных условиях, заявлявших о себе, как об опытных ковбоях, у него не было. Добрый и мягкий Бен привык доверять своим людям, полагаясь на их сознательность и ответственность, и очень не любил грубости, даже в отношении таких самонадеянных личностей. Пит же, не привыкший церемониться, особенно с теми, кто уже показал себя не лучшим образом, пришелся как раз кстати, и двум канзасским оболтусам пришлось ему подчиниться. Хотя бы сейчас. Гильермо был опытным вакеро, прекрасно знавшим повадки коров. Его великолепно подготовленный рыже-саврасой масти жеребец с насыщенным отливом, называемым в Мексике красивым термином «меладо», носился словно молния, перекрывая путь тем бычкам, которые намеревались сбежать. Земля мгновенно превратилась в скользкую жижу, но конь вел себя великолепно, что резко контрастировало с почти обезумевшими от страха лошадьми канзасских «заядлых ковбоев», которых приходилось постоянно контролировать с помощью мундштуков, причинявших животным невыносимую боль. Лошадь Пита тоже прекрасно понимала своего наездника. И это не удивительно, поскольку метис учился верховой езде у одних и самых лучших наездников в мире — команчей. Как и Гильермо, он четко отслеживал каждое движение в стаде, и реагировал так, чтобы в корне пресекать любую попытку к бегству. Один раз, правда, ему все же пришлось пальнуть в быка, упрямо рвущегося на свободу, но упавшее тело мгновенно перекрыло дорогу всем остальным, и коровы вернулись в стадо. В результате сбежало не больше десятка животных, упущенных Джейком и Салли, но эта потеря, даже если в будущем не получится их найти, была не так страшна, как паническое бегство тысячи голов.

Тем временем, в восточном крыле молния ударила совсем рядом, в вершину холма, выбив сноп искр, а гром был настолько силен, что земля содрогнулась. Предупреждение Пита оказалось совсем не напрасным — несколько коров были убиты на месте электрическим током, и испуганная скотина пришла в движение. Лошади тоже шарахнулись, но молодым ковбоям удалось их удержать.

— Давай, Гарри, вперед! — крикнул Том, увлекая товарища за собой и пытаясь преградить путь нервничающим животным. — Заворачиваем их к реке!

Заворачивать пришлось, тесня головных коров лошадьми. Занятие крайне опасное, но попытаться стоило. На твердой почве успех был бы более гарантирован, но сейчас, под проливным дождем, в вязкой грязи, можно было оказаться затоптанным стадом. Однако грязь, мешала и коровам, существенно уменьшая их силы и не давая рвануть с места. Лошади тоже скользили и бежали кое-как, рискуя поломать ноги, но медлить было нельзя. Через несколько минут к парням присоединился и Сэм, охранявший дальний восточный конец стада: поскольку коровы рвались к западу, пастух на восточной стороне стал не нужен. Помощь подоспевшего Билла тоже оказалась весьма кстати, ибо ветер усилился и дождь хлестал так, что уже в нескольких шагах не было ничего видно, тем более на дальнем конце.

Бурные потоки воды стремительно стекали в реку, напоминавшую огромное переливающееся тело змеи, чешую которой теперь составляли глина, трава и куски унесенной потоком почвы. В воду стадо заходить не хотело, а снаружи его сдерживало несколько ковбоев верхом на измотанных лошадях, перекрывавших своими боками путь к бегству.

Поняв, что в этом месте стампида остановлена, Билл поскакал в сторону западного крыла. Пит как раз намеревался вернуться к своему посту.

— Как здесь? — торопливо спросил бригадир, понимая, что ситуация стабилизировалась.

— Порядок. Около десятка коров убежали, но мы найдем их утром, — ответил команчеро.

— Хорошо. Возвращайся к своим. Сейчас важно не допустить повторения бегства.

Пит отъехал на несколько шагов, но потом развернулся.

— И что, на этом все? Ни одной цитаты?

Билл оценил его юмор и, слегка задумавшись, произнес:

— «Есть в трудностях порою наслажденье» (51) — такая подойдет?

Пит усмехнулся:

— Вполне, — и направил коня в сторону востока.

Там, на восточном крыле, несмотря на наличие только молодых погонщиков, сильно нервничавших из-за отсутствия опытных ковбоев, попыток сбежать больше не наблюдалось. Правда, парни, носившиеся вдоль стада, уже измотали лошадей, и при следующей стампиде те, скорее всего, не смогли бы выполнить свою задачу, но им повезло. Пит подъехал как раз кстати, принеся своим присутствием спокойствие и уверенность. Он ловко поймал промокшим лассо одного из хитрых бычков, четкими командами расставил молодых людей в стратегически важных местах и вообще вел себя так, словно играл в шахматы, а не боролся с непокорной стихией.

Стадо постепенно успокаивалось, и нового приступа паники удалось избежать. Ветер тоже потихоньку стихал, и вскоре ковбои уже могли использовать длинные кожаные хлысты, чтобы собрать в кучу разбредающихся по округе коров. Ночные крики погонщиков становились слышны все лучше и лучше — жизнь возвращалась в нормальное русло.

** 6 **

Утро выдалось прохладным и солнечным. Бриллиантовые тяжелые капли, оставшиеся после дождя, висели на кончиках трав, ветках редких прибрежных ив, росших вдоль мутной реки, переливались на солнце, и падали в воду. До наступления жары было еще часов пять. Ночное происшествие не позволило выспаться, да и спать на насквозь промокшей земле, укрытой полными воды одеялами, не слишком хотелось. Не до сна было всем, кроме уставших коров, которые, наконец, успокоились и мирно дремали или вяло щипали сочную, наполненную влагой, траву. Людям же пришлось рыскать по округе в поисках тех, кто разбрелся меж холмов или убежал от страха и потерял дорогу обратно. Джейк и Салли приволокли на лассо животных, убитых молнией — не пропадать же добру, Бен приводил в порядок мулов и осматривал поклажу фургона, а Старый Боб, деловито хлопоча по хозяйству, занимался завтраком. Ибо единственное, что грело душу — это небольшой костер и крепкий ароматный кофе с бисквитом и куском жареной говядины. Большего Боб предложить не мог, хотя и понимал, что измотанные ковбои могут восстановить силы лишь благодаря его заботам.

— Ничего, ничего, — бормотал он, — вечером устрою вам царский обед. Не как в Додже, но все-таки…

— Ладно тебе, Боб, — Бен неторопливо, по-стариковски, спрыгнул с повозки. — Хотя лично я сейчас готов съесть и подошву собственных сапог. Колени затекли… Да, я уже не такой гибкий, как в молодости.

— Но жевать подошву сапог ты все еще способен, — съязвил Боб. — Вот, присядь-ка, я налью тебе кофе.

— У тебя еще забот полон рот, давай я сам, — и, не дожидаясь ответа компаньона, он взял с костра видавший виды кофейник, плеснул в жестяную чашку черной горячей жижи, и устало опустился на пачку одеял, которую вытащили из промокшего фургона, но так и не успели разложить для сушки.

— Ну, что там? — спросил Старый Боб, кивнув головой в сторону чак-вагона, из которого Бен вытащил все, что намокло. А намокло почти все.

— До Ратона (52), надеюсь, дотянем. Хорошо, что ты тщательно упаковал кофе и муку… старый мул знает, как не попасться на зуб волкам.

— Да, да, — задумчиво произнес Боб. — Спасибо за сравнение со старым мулом, — съязвил он, присел у костра и вздохнул, — только хитрости моей, боюсь, разве что на борьбу с ураганом и хватит.

— Да ладно! Сколько я тебя знал, ты всегда был пронырой. Честным, но пронырой, — Бена самого развеселил родившийся у него парадокс. Он внимательно посмотрел на давнего товарища, и понял, что дело гораздо серьезнее, чем казалось. — Как люди не хитрят, пора приходит — и всё на воду свежую выходит (52), — потерев подбородок, произнес он. — Ну, давай, выкладывай.

Маккензи приложился к бодрящему напитку, собираясь с мыслями и, наконец, произнес.

— Знаешь, Бен, еще три года назад мне казалось, что в этих местах полно ничейной земли только бизоны и индейцы. А сейчас дельцы устраивают крупные ранчо, которые расползаются как опухоль. И им все мало, мало…

Старый Боб посмотрел по сторонам, но ковбои были далеко, тем не менее, Маккензи понизил голос. — Как ты думаешь, с чего мы погнали скот в Нью-Мексико, а не как обычно, напрямую в Додж? Да еще в такое время.

— Э-э-э… я думал, что знаю, но вот теперь не уверен. Ты говорил, что в этом году зима была слишком суровой, а лето засушливым, и лучше продать сейчас, чтобы пережить следующую зиму. И, кроме того, в прериях Канзаса пожары, торнадо и пыльные бури, поэтому местные скотоводы стреляют друг в друга, почем зря, и индейцы стали слишком много брать за проход по их землям. Разве нет?

— Конечно, конечно, только это не все.

— Так и думал!

— Гм. Ты знаешь, эти новые гигантские новые ранчо LIT, LE, LS, LX (53) … Особенно LX. Черт побери, они даже открыли у себя почтовую станцию под названием Уиллер! Представляешь, Бен! Это же не город, а чертово ранчо. Похоже у владельцев на него большие планы.

— Вот в этом-то я не сомневаюсь, — согласился Бен. — Слышал, у Бейтса и Билса уже есть несколько крупных ранчо в Колорадо. Да что там говорить, если они смогли нанять самого Чарли Сиринго (54).

Старый Боб усмехнулся.

— Сиринго. Вот не удивил. Чарли много на кого работал. Меня беспокоит не он, а тот парень, который у них за управляющего — Уильям Мур.

— Да, помню его. Такой высокий, с усами и, похоже, с крутым нравом. Говорят, он нравится местным ковбоям, умеет найти к ним подход.

— Точно, точно… с таким сбродом, как наши Джейк и Салли, такие как он, легко находят общий язык. Он приезжал ко мне пару месяцев назад. Ты же знаешь, ранчо LX расширяется, и теперь на границе наших земель. Гоняют скот прямо в Додж, из-за чего цена на говядину упала. А нам, Бен, не по плечу тягаться с такими хозяйствами…

— Но Мур приезжал не по этому? — полувопросительно, полуутвердительно произнес старый друг.

— Нет. Он предлагал продать наш скот прямо ему. По дешевке, конечно. Строит собственное ранчо на берегу Холодного Ручья… — Старый Боб замолчал, обдумывая, стоит ли все знать товарищу, прошедшему с ним огонь и воду.

— Дело не чисто? — догадался Бен.

— Да. Еще он ворует скот… Только не в Мексике, как все нормальные люди, а у своих хозяев и на соседних ранчо. И коров он тоже вынужден гонять через нашу территорию. Скажешь, нас это не касается? Только знаешь, Бен, сдается мне, что Уильям Мур совсем не тот, за кого себя выдает, — Боб замолчал, а партнер терпеливо ждал продолжения. — Кто знает, почему он оказался в техасской глуши. До меня дошли слухи, что он убил человека в Вайоминге, а может и еще кого. Владельцам LX на это плевать, они не задают лишних вопросов, но, сдается мне, Мур гораздо опаснее, чем ты думаешь.

— Странно, да. Мне он не показался опасным. Суровый, крутой, но вроде довольно открытый…

— Может, такие и есть самые опасные? Никогда не знаешь, когда он нанесет удар, и на что пойдет ради своих целей.

— Думаешь, он мог договориться с бандитами на Индейской территории?

Старый Боб пожал плечами.

— Откуда мне знать. Однако там хватает головорезов и помимо индейцев, и я не хочу рисковать стадом. У нас трое молодых парней, чьи матери отправляли их заработать деньги, а не пулю, — Макензи слегка наклонился в сторону партнера и понизил голос. — Мне кажется, Мур задумал что-то недоброе, поэтому я взял с собой документы на ранчо и кое-какие бумаги. Он пригрозил, что его адвокаты в Техасе могут найти лазейки и у нас будут проблемы с ранчо. Хочу спросить у юристов в Нью-Мексико, все ли в порядке, говорят они там хорошо разбираются в этих делах, — он поднял глаза и, увидев приближающихся ковбоев, отставил кружку с кофе и, кряхтя, встал. — Парни возвращаются, надо их накормить.

Бен не мог не заметить:

— О, какой заботливый, прям мамочка! — язвительно пробурчал он. — Обо мне ты никогда так не беспокоился. Всю жизнь держал в черном теле.

— Ничего не поделаешь. Раз ты в нем родился, то уже вряд ли ты сможешь выбелить свой зад, — скабрезные ковбойские шутки, которые он позволял только со своим лучшим другом, вернули Бобу хорошее настроение.

— Смейся, смейся, когда-нибудь в этой стране будет черный президент, — парировал Бен.

— Да хоть краснокожий, — ответил повеселевший Боб. — Вряд ли будет хуже, чем выводка жадных политиканов, которые стремятся прибрать к рукам эту землю, и понастроить здесь городов и железных дорог…

— Однако ты сам гонишь скот к железной дороге для того, чтобы продать его в большой город, — съязвил Бен. — Я помогу.

— Мы с тобой как старая супружеская пара, — усмехнулся Боб, — вечно ссоримся, да все никак не разбежимся.

Тем временем ковбои спешились, ослабили подпруги и раскидали на солнечной стороне промокшие вещи. Денек обещал быть жарким. Ели молча. Наконец, Боб нарушил молчание.

— Значит так… Спать получится только вечером, а сейчас поедим и тронемся в путь. Билл, отвезите еды тем, кто на объезде, — бригадир кивнул, а Боб обратился ко всем сразу. — Честно говоря, парни, мне казалось, что дорога в Нью-Мексико будет легче, но мы не прошли еще и половины пути, а дальше гнать придется по высушенной земле. Поэтому, знаете что…

Он медлил, словно готовясь сказать нечто крайне неприятное, но потом ухмыльнулся пришедшей ему в голову шутке:

— Вечером я накормлю вас блинчиками.

Обещание было встречено с энтузиазмом, ведь такое угощение у ковбоев бывает не часто. Тем более, если предстоит жить впроголодь, а хорошая еда появится лишь в конце пути.

** 7 **

Том и Гарри вернулись к своим обязанностям, сменив на посту Пита. Команчеро развернул сверток с присланной ему едой и налил из, притороченного к седлу Тома, кофейника, остатки холодного кофе. Он не был придирчив, поскольку в прерии зачастую и такое можно считать за роскошный пир. Пока мексиканец ел, молодые люди молчали, наблюдая за пасущимися коровами и лошадьми, но когда отхлебнул кофе, Том не выдержал.

— Пит, — начал он, рискуя вызвать недовольство старшего товарища, поскольку чаще всего суровый полукровка был замкнут и молчалив, а незрелые малолетки явно не входили в число его жизненных приоритетов, — ты ведь много жил в прериях. Знаешь разные истории.

Метис неохотно оторвался от своих мыслей, поскольку после тяжелой ночи, все, что он хотел, как в старые времена, сидеть на вершине холма, прихлебывать крепкий кофе и смотреть на бескрайние равнины по другую сторону реки.

— Вчера мистер Боб упомянул про Призрак Льяно Эстакадо. Ты слышал о нем?

Пит не спешил с ответом, но, в конце концов, неохотно кивнул головой. Молодой человек немедленно спешился и присел рядом.

— Расскажи, что знаешь.

— Не так уж и много. Да, никто много не знает: так, байки. Про него болтали и индейцы, и ковбои. Белый конь прерий, Призрак равнин, Белая тень… Всех названий и не упомнишь. Белый, как снег и неуловимый, как облако, словно скользящий над самой землей. Тот, кто поймает его, будет владеть лучшими табунами на земле, станет богатым, как арабский шейх и удачливым, словно его поцеловал сам Господь. За него обещали большую награду.

Парни восхищенно переглянулись, им явно нравились красивые легенды.

— Только никто не мог даже догнать этого жеребца, не то, что поймать, — продолжал Пит. — Его видели много где: на равнинах Техаса, на Индейской территории, в Канзасе и Нью-Мексико, но чаще всего на Льяно Эстакадо. Команчи считали этого коня «великой магией». Старики говорили, что он воплощение духа свободы, и пока существуют те, кто живет ею, будет скакать по прериям и этот конь.

— Ты же жил там, среди команчей, да? — поддержал разговор Том. — Я слышал, как об этом говорил мистер Боб. Ты видел этого жеребца?

— Не знаю, что я видел. На свете много красивых мустангов. Я многих ловил. А кого-то не мог поймать. Призрак хитер: кажется, вот-вот, ты ухватишь его, ан нет, растворился как дым. Или вроде поймал, а это обычная лошадь, и сам он опять скачет где-то вдали… — Пит помолчал, словно заново проживая те далекие дни, а потом добавил. — Семь лет назад солдаты устроили резню в каньоне Пало-Дуро, и расстреляли там тысячи лошадей, принадлежавших команчам. После этого исчез и Призрак Льяно Эстакадо.

Он поднялся на ноги, выплеснул кофейную гущу в траву и вскочил в седло.

— Пора ехать.

Темный конь полукровки поскакал прочь, потому что ковбои, покончив с завтраком, уже разъехались по своим местам, и начали поднимать стадо. Солнце становилось все жарче, а путь до следующего водопоя предстоял не близкий. Нужно было оставить позади ручей и двигаться вдоль северной ветки Канэйдиан (55), пересекая низкотравные прерии в сторону далеких Скалистых гор.

Стадо и ремуда передвигались, как всегда, не спеша, экономя воду и силы. Самое глупое, что может сделать ковбой в таких условиях — это торопиться. Да и сама природа располагала к неспешной жизни, наблюдательности и долгим разговорам, чему мог бы позавидовать любой философ. Бесконечное море травы, холмы, парящие в небе птицы, мерное постукивание лошадиных копыт и скрип седла. В моменты, когда ветер обдувает твое лицо, а грудь наполняет сладкий аромат прерийных трав, хочется воспарить над всей бесконечной равниной, и мысли твои уносятся высоко в небо, отбрасывая все ненужное, что притягивает их к земле.

Наконец, Том нарушил молчание, выглядевшее почти сакральным:

— Как думаешь, это правда?

— Ты про что? — удивился Гарри.

— Про жеребца-призрака.

— Господи, как можно верить в эти сказки?! И даже если так, то что?

— Увидеть бы его хоть раз. Помнишь индейца Джозефа, который работал на ранчо в Колорадо?

Гарри кивнул. Джозеф был уже глубоким стариком в миссионерской шляпе и, протертом до заплат, костюме, но носящим длинные седые косы, индейские серьги и мешочек со снадобьями. Его держали на ранчо из-за каких-то старых заслуг перед хозяином, хотя, по факту, он уже был мало, на что способен. Разве что рассказывать древние байки и, нога за ногу, выполнять мелкие поручения. Том улыбнулся, вспомнив, покрытого глубокими морщинами, обаятельного горбоносого шайенна (56).

— Джозеф говорил, что равнины — это таинственное место, где духи приходят на землю прямо с небес. Это место мечтаний, а лошадь превращает их в реальность…

— …сплетая из паутины снов, — продолжил Гарри. — Конечно, я помню Джозефа. Старик вечно рассказывал небылицы. Ты это к чему?

— А что бы ты сделал, если б встретил Призрака Льяно Эстакадо?

— Не знаю. Думаю, один бы я не справился, но если узнать, где он обитает, можно попытаться его поймать.

— Зачем?

— Хотя бы потому, что он всем очень нужен. А может потому, что приносит богатство.

— И что бы ты делал с богатством?

— Странный вопрос. Построил бы дом, завел хозяйство… Ты ж сам говорил, разве нет?

Однако Том был настроен более романтично. Его глаза смотрели по сторонам, но все же скользили выше холмов, словно это помогало ему парить.

— Вот видишь, — наконец сказал он, — на самом деле, никому не нужен сам конь. Люди хотят получить престиж, богатство, внимание женщин, но никто не желает быть с лошадью ради самой лошади. Чем же мы тогда отличаемся от животных, Гарри?

— Ну, ты даешь! У людей же есть общество, обязанности, правительство, суды, деньги…

— Хорошо. А если представить, что мы не люди, а, например, собаки. А деньги — это еда. Тогда правительство — это просто самые сильные псы, которые заставляют всех подчиняться и отдавать им еду. Что же тогда отличает нас от животных, Гарри?

Гарри застыл, как громом пораженный. Он был воспитан на нормах и правилах, и сравнение с животными, просто не укладывалось у него в голове.

— Подожди, подожди, — он пытался найти аргумент, опровергающий теорию Тома. — Человек живет ради общества.

— Муравьи живут ради общества, — парировал Том. — У них идеальные муравейники, где каждый исполняет свои обязанности.

— А религия? Животные не строят церквей.

— Мне кажется, животные ближе к богу, чем многие из людей. «Не стройте мне храмов, ибо земля подножье ног моих, а небо престол мой. Я там, где вы обо мне подумаете» (57), — возразил Том, процитировав строки из Библии. — Мы сейчас в божьем храме. Индейцы вот тоже не строят церквей, да и мы с тобой не слишком часто ходим на службу. Разве мы не люди? Может быть, в этом и вовсе нет нужды.

— Это уже богохульство, — предупредил Гарри.

— Да брось! Думаешь тот, кто творит зло, но ходит в церковь, лучше того, кто не ходит, но творит добро?

— Мне кажется, ты задаешь слишком много вопросов.

Том кивнул:

— А что, если только способность задавать вопросы делает нас людьми?

Гарри явно не нравилось то, куда вел этот разговор.

— Я все в толк не возьму, о чем ты?

Том понял, что дальнейшего диалога не получится. Странно, как тот, с кем ты еще недавно был готов делиться всеми мыслями, вдруг оказывается совершенно чужим.

— Я про слова Пита и мистера Боба о Призраке. Что если он, всего лишь мечта? Сон, воплотившийся в мире? И по-настоящему жить — это значит мечтать?

— Мечты, — фыркнул Гарри, — если будешь всю жизнь мечтать, никогда не разбогатеешь. И уж Колин Купер тогда тебе точно не видать! — засмеялся он и поскакал вперед, оставив товарища в легком недоумении.

Караван продолжал неторопливо передвигаться под солнцем, добравшимся до вершины своего дневного пути. После ночного дождя земля с энтузиазмом отдавала лишнюю влагу, которая не успела укрыться от палящего зноя в сухой каменистой почве степи, от чего воздух становился душным и тяжелым, и даже привычный ветерок не исправлял ситуацию. Скрип колес чак-вагона, топот ног тысячи животных, фырканье, мычание, редкие окрики погонщиков или щелчки кнутом заглушали и без того негромкие звуки природы, при этом сливаясь с ней в единый музыкальный узор. Казалось, что птицы, ветер, лошади, коровы, и даже поскрипывание седел и биение сердец играют какую-то сложную симфонию, распознать которую может лишь тот, кто готов забыть о мире людей и полностью отдаться ритму небесных сфер.

Поскольку Билл сейчас ехал впереди, направляя колонну, роль координатора выпала Бену. Он должен был контролировать передвижение всего каравана, и временами въезжал на вершину ближайшего холма, дабы обозреть окрестности. Беспокоить его разрешалось лишь в крайнем случае, но в этот раз он сам призывно махнул рукой проезжавшему мимо Тому. Молодой человек, оставив Гарри присматривать за ремудой, быстро направил свою лошадь по склону вверх, остановился рядом с пожилым ковбоем, и замер, поразившись грандиозности открывшейся перед ним картины.

— Последние бизоны (58) в этих краях, — со вздохом произнес Бен, опершись предплечьем о луку седла и печально глядя на раскинувшуюся перед ним равнину.

Там, за рекой, в небольшой долине, паслось стадо исконных обитателей великих степей. Две сотни голов. Их мощные горбы покрывала бурая курчавая шерсть, а черные рога блестели на солнце. Среди коров бегали уже окрепшие телята, молодые самцы бодались, выясняя в играх, кто в будущем будет достоин возглавлять стадо, взрослые лениво пережевывали траву, а огромный, почти черный, вожак, подобно Бену, стоял выше всех, наблюдая за происходящим вокруг.

— Раньше видел бизонов? — поинтересовался пожилой ковбой.

— Нет, сэр, — ответил Том, — только слышал воспоминания старого шайенна на ранчо в Колорадо.

— Да-а-а, — протянул Бен. — Наверно, такого же старого, как и я. Мир меняется. Когда-то здесь были только бизоны. Ты мог ехать вдоль стада несколько дней и, казалось, что этому нет конца. Но постепенно их становилось все меньше, а коров все больше. Потом появились дилижансы и железные дороги. Это последние бизоны. Они уходят, как и индейцы. А вместе с ними уходит и старый, привычный мир.

Том вопросительно посмотрел на своего собеседника.

— Но это же хорошо, сэр? Вы же сами говорили — цивилизация…

— Цивилизация? — Бен усмехнулся. — Не знаю, может быть Старина Боб и прав… Там, на востоке, эти места называют Диким западом. Они думают, что мы неотесанные варвары. Но сдается мне, что честных и открытых людей здесь намного больше, чем в городах, где люди готовы на все ради нелепых побрякушек.

— Вы про золото?

— Золото, серебро, блестящие камушки, крашенные бумажки… «телец златой»… Но все это пыль, в которую люди верят, убивая в себе истинную веру.

— Христианскую?

— Посмотри, разве не это истинное творение божие? Это небо, эти равнины, бизоны…

— Да, сэр. Мистер Макензи говорил тоже самое.

— Еще бы! Именно поэтому мы столько лет провели с ним бок о бок. Смотри-ка, — Бен кивнул в сторону соседнего холма, где Пит, на минуту остановившись, также зачарованно смотрел на бизонов, как бы прощаясь с последними вольными стадами. Мучимый минутной ностальгией, команчеро позволил себе эту слабость.

— Для индейцев бизон — основа бытия, дар Создателя и воплощение жизненной силы, — продолжил Бен. — Конечно, индейцы едят бизонов, но, при этом, почитают их как одно из самых священных существ на земле. А вот «цивилизованные» люди презирают животных. Они думают, раз их предки придумали общество, много ненужных вещей и умение говорить, они достойны большего. А ведь животные тоже твари божьи, имеют душу, говорят с нами… Нужно лишь научиться их слышать. Но люди не слышат. Сам подумай, те же, кто твердил о Боге, убивали сотни тысяч бизонов. Стремясь к божьей благодати, они уничтожают ее. «Мы не звери!» кричат они, но ведут себя хуже животных.

Том не знал, что сказать, да и говорить не хотелось. Его мысли уносили его в те времена, о которых говорил Бен: бескрайние просторы, принадлежавшие лишь одному богу, бешеная скачка среди стада бизонов, ветер в волосах, победные крики… конечно, это была лишь иллюзия, фантазии о реальности, которая всегда не похожа на то, что от нее ждешь.

Стадо постепенно уходило на север, и пора было двигаться дальше. Ковбои спустились с холма, чтобы вернуться к работе, но так и не узнали, что виденные ими бизоны, уже имели тавро «Летящее Т» — символ ранчо Молли Гуднайт (59).

** 8 **

Под утро звезды сияли особенно ярко. Ни-чу-чуни проснулся задолго до рассвета. Выезжать было рано — в темноте можно натворить больше глупостей, чем толку, поэтому он сидел на своем одеяле, курил, слушал лес. Шорохи становились все тише, ночные обитатели разбредались по домам, готовясь уступить место скорому гомону дневных птиц и зверей, предпочитавших шумность и яркость спокойствию и осторожности. Повадки ночных тварей он знал хорошо: вот пролетела сова, прошуршала среди камней мышь, волки прошли по следам оленя, проявив любопытство, но стараясь не связываться с людьми, которых они знали слишком хорошо. Даже мул, пасшийся на привязи, не мог их заинтересовать — очень уж близко к людям, хлопот не оберешься.

Беннито тихо встал и незаметно присел рядом с дядей. На охоте или тропе войны тишина и наблюдательность гораздо важнее слов, и молча смотреть, стараясь понять происходящее, его учили с самого детства. Ни-чу-чуни кивнул в сторону сумки, племянник взял кусок вяленого мяса и принялся жевать. Костер разводить было излишне, и без того тепло, а дым отпугнет зверя. Пусть олень думает, что все, как обычно, людей в этих местах нет. Дядя тихонько тронул за плечи своих сыновей. Маркос был всего на год младше Беннито, а Чико недавно исполнилось восемь — достаточно для того, чтобы уже всерьез учиться быть охотником. До сего дня мальчики охотились на индюшек, куропаток и кроликов, но олень — совсем другое дело. Не бизон, конечно, но животное быстрое и, при случае, довольно опасное. Но главное заключалось не в этом. Подстрелить оленя Ни-чу-чуни или Беннито могли и в одиночку, однако, на сей раз, все было сложнее. Олень предназначался для ритуала, а значит, все связанные с этим действия и даже мысли должны быть направлены в нужную сторону. Самое время обучить молодое поколение, связав старые, знакомые всем истории, с реальностью. И хотя священные легенды обычно рассказывали в зимнее время у ночного костра, Ни-чу-чуни решил выбрать раннее утро, перед самой охотой, чтобы в юных головах осталось хоть что-то от того, что он собирался сказать.

— Вы знаете то, что говорят старики. Вначале была только тьма. И во тьме бродили сущности первых существ, не имеющих формы. Туманный Народ — предки всех живых на земле. И люди тогда тоже были тенями, блуждавшими в Пустоте. И из этой пустоты возник Bikeguu’n indai — Причина Жизни. Он был Светом. Он воплотил себя в Солнце и придал форму всем птицам и зверям, чтобы они могли жить и чувствовать тот прекрасный мир, который он сотворил. Свет — это благо. Птицы хотели вечного света, но звери так привыкли бродить во Тьме, что вскоре возненавидели Солнце и мечтали вернуть все как раньше. И тогда началась война. Она длилась долго, и никто не мог победить, потому что никто не умирал. Каждый кусок разорванного зверя становился новым зверем, и каждое вырванное перо птицы превращалось в птицу. Скоро их стало так много, что новым созданиям просто не было места, и сил Солнца уже не хватало, чтобы сохранять жизнь. И тогда Mbaaye — Перворожденный Койот (60), помогавший Бикегуиндаи творить мир, создал смерть. «Пусть тот, кто повержен, больше не будет оживать, — сказал он. — Его силы и плоть помогут продлить жизнь другим. И пусть тот, кто потерял силы, умрет навсегда. Он освободит место для новых существ». И только после этого птицы, благодаря Силе Солнца, смогли одержать победу… Но оказалось, что вечно светящее Солнце выжигает всю жизнь, и тогда даже птицы взмолились, прося Бикегуиндаи вернуть Тьму. Поэтому каждую ночь тьма возвращается, чтобы восстановить великое равновесие.

Беннито слышал нечто подобное не в первый раз, да и остальных рассказ не слишком удивил. Они прекрасно знали, что такое смерть, в том числе и от их рук, поскольку сами охотились в горах. Однако сейчас мальчишки гадали, зачем отец завел этот разговор, напоминая им рассказы стариков, обычно, как они думали, служившие для забавы. Заметив это, Ни-чу-чуни сделал многозначительную паузу.

— Легенды рассказывают не просто так. Если вы не прочувствуете связь со всем на земле, то останетесь туманными душами в пустоте, — и, видя, что дети не понимают, пояснил, — вы нарушите равновесие, созданное в Начале времен. Все в мире связано, все находится в балансе, и смерть — неотъемлемая часть жизни. Как свет и тьма. Но если из вас не исходит достаточно света, тьма становится вечной. Она постепенно наступает, превращая день в ночь. Зло всегда происходит само. Помните о том, что убивая кого-то, вы совершаете зло. Вместе с ним гаснет и частичка вашей души. Отнимая жизнь у другого, вы должны делать это только ради света. Поэтому мы приносим дары и произносим слова благодарности тем, кто погиб ради нас. Не вы побеждаете животное, это оно позволяет вам победить себя. Просто сейчас ваша сила больше, но если вы начнете восхищаться ею, она подчинит вас. Только помня об этом, можно сохранить n’zhuu. Вы знаете, что такое n’zhuu?

Беннито кивнул. Маркос и Чико последовали его примеру, хотя, может, и не совсем понимали эту, пока слишком сложную для детских умов, концепцию. Видя неуверенность в глазах двоюродных братьев, Беннито решил пояснить.

— N’zhuu исходит от Бикегуиндаи. Это — основа жизни, — за всех ответил он, повторяя слова стариков. — Это равновесие, красота, совершенство и гармония. Это красивый танец, совершенные черты, трепыхание пера в волосах танцора, дыхание бизона или полет орла. Это земли, полные жизни, свобода и улыбки людей. N’zhuu приходит к нам через искренность, уважение, доброту, бескорыстие и обмен. Так рождается единство с миром.

— Да, — согласился Ни-чу-чуни. — В мире не хватает добра. Помните об этом, когда одержите победу. Уважайте тех, за счет кого вы продлеваете свою жизнь.

Он раздал мальчикам по куску сушеного мяса и встал, дав понять, что разговор закончен. Когда-то мескалеро охотились верхом, но теперь, после того, как военные оставили Ни-чу-чуни только одного мула, о том, чтобы выехать на равнины и добыть бизона и речи быть не могло. Мул нужен для того, чтобы доставить тушу домой, поэтому Чико выпала важная задача — сторожить животное, чтобы оно не потерялось или не стало обедом волков. Это требовало не только предельной внимательности и ответственности, но и понимания поведения животного, а также навыков стрельбы, ведь нападавшие хищники будут только рады, если перед ними окажется беззащитный ребенок. Нападение волков средь бела дня маловероятно, а вот пума или гризли вполне могут позариться на легкую добычу. Сейчас мул был единственным помощником для бедной семьи.

Солнце, взошедшее над обрывистым хребтом, застало охотников тихо бредущими навстречу ветру. Здесь, в этих каньонах, больше четверти века назад, Ни-чу-чуни добыл своего первого оленя. Тогда все было по-другому: много лошадей, больше оленей, воины, чувствовавшие свободу… за эту свободу он уехал сражаться вместе с Викторио, и, если бы не сестра, кто знает, может быть оставался с его отрядом до сих пор. Ведь именно там, среди ренегатов чихенне, он нашел свою жену. Правда, уже тогда он заметил, что умный и харизматичный вождь временами становится слишком уж буйным и подозрительным, а за последние годы тенденция только усилилась. Даже живя в резервации, два года назад, Викторио устроил форменную истерику правительственному агенту, считая, что его людей хотят отравить, а когда до него дошел слух, что где-то в округе у белых украли лошадей, и они заподозрили в этом апачей, у него и вовсе случился срыв. Вождь устроил побег из резервации и настоящую резню по обе стороны границы с Мексикой. Он подозревал всех и каждого, и однажды убил соплеменника, убеждавшего его успокоиться и вернуться назад, поскольку реальных обвинений так и не было выдвинуто. Он стал нервным, раздражительным, недоверчивым, постоянно ждущим ловушки или подвоха даже со стороны своих. Единственными соратниками, пользовавшимися его доверием, были сестра Лозен и старый боевой товарищ, хромой сегундо по имени Сломанная Нога — упрямый и жестокий, способный успешно руководить воинами даже в свои семьдесят четыре года. Но в роковой день, в середине осени прошлого года, Сломанная Нога отправился с частью воинов за припасами, а Лозен, как и четырнадцать лет назад, оставила брата, чтобы отвезти в резервацию мескалеро беременную женщину, для которой тяготы постоянной войны были невмоготу. Потому не удивительно, что попав в мексиканскую засаду у Трес-Кастильос, и почти не имея шансов на успех, Викторио погиб, как и большая часть его сторонников. Не успевших сбежать женщин и детей продали в рабство. Лишь тем, кого не было рядом, удалось укрыться в горах.

Тяжелая жизнь, тяжелые мысли. Ни-чу-чуни тряхнул головой, отгоняя видения. Увы, воспоминания сейчас заботили его больше, чем праздник собственной дочери, ради которого они и отправились в эти места. Тем более, что рядом находился сын того, кто круто изменил его жизнь.

За последние годы Беннито окреп и многому научился. Внешне он все еще выглядел как тощий подросток, но в его поведении дядя уже стал замечать черты, столь характерные для будущего вождя. Подобно Викторио, он обладал благородным профилем и гордой осанкой, а цепкий ум, слегка высокопарные манеры и обостренное чувство справедливости могли бы сделать честь любому правителю. В старые времена он наверняка стал бы выдающимся воином, но все изменилось. В отличие от большинства соплеменников, Ни-чу-чуни понимал, что мир больше не будет прежним, время великих людей заканчивается прямо сейчас, а грядущие поколения будут совсем не похожи на тех, кто боролся за их будущее.

Беннито осторожно тронул его за руку, и дядя замер, как вкопанный. Темный силуэт двигался среди высокой травы, хорошо видный в предрассветных сумерках, но слишком далекий для выстрела. Пройдя через поле, олень повернул на запад, проскользнув по тропе между деревьями и выступом скалы. Тропа, от которой отходило множество мелких ответвлений, терявшихся в зарослях, говорила о том, что где-то рядом был водопой, и, почти наверняка, рогатых нужно искать в ее окрестностях. Немудрено, горные леса привлекали различные виды оленей, белок, рысей, черных медведей и многих других животных и птиц обилием ручьев и водопадов, повыше, на каменистых склонах, паслись толсторогие бараны, а меж камней прятались саламандры, гремучие змеи и горные львы. До начала сезона дождей еще недели две-три. Лесные пожары местами оставили после себя лишь черные обгорелые остовы деревьев, а сухая трава и обмелевшие ручьи вынудили оленей искать приют в долинах, что, несомненно, играло на руку охотникам. Не каждая поездка в лес заканчивается добычей, но здесь, среди лесов, где вперемешку растут сосны, пихты, клены, дубы и можжевельник, шанс на успех был довольно высок.

Апачи осторожно двинулись по тропе, с восхищением наблюдая за просыпающейся вокруг жизнью и наслаждаясь яркими красками утренних гор. Желто-белые вершины переходили в изумрудные луга, сменяясь зеленью темных лесов. Каньоны создавали резкие тени, а их обрывистые склоны возле ручьев приобретали цвет запекшейся крови. Срывавшиеся с отвесных стен, водопады питали эти истоки, создавая небольшие резервуары, и исчезая внизу, средь пустынных холмов, раскинувшихся у подножий. В воздухе уже начали порхать птицы и бабочки. Маркосу нравилось наблюдать их неровный полет. Странные все же создания. Странные и красивые.

Беннито шикнул на двоюродного брата, заставив сосредоточить внимание на охоте. Тропа вела вверх по каньону, исчезая где-то на склоне холма. Маленький водопад манил чистотой прозрачной водой, призывая присесть отдохнуть на его берегах. Свежий олений помет говорил о том, что стадо было здесь совсем недавно. Ни-чу-чуни опустился на одно колено и внимательно рассмотрел следы. Крупный самец и три-четыре самки с детенышами. Хлебнув из лужицы под водопадом хрустальной воды, охотники устремились наверх. Мимо пролетела сойка, и белки уже скакали по стволам. Вот и оленья лежанка на вершине холма. Деревьев здесь было немного, зато сверху открывался захватывающий воображение вид на окрестные горы, простиравшиеся до самого горизонта, превращавшиеся в синие силуэты на фоне бескрайнего неба. Хребты и вершины. Кто бы мог подумать, что всего в сорока милях к югу они станут сухой каменистой пустыней, поросшей лишь кактусами и колючками чапараля. Отсюда, с высоты, было прекрасно видно, раскинувшуюся ниже поляну, по которой бродили три оленихи с детенышами.

— Самец где-то там, — тихо произнес Ни-чу-чуни. — Надо спуститься вниз.

Под камнями бесшумно проползла гремучая змея, преследующая мышь. Спускаться по склону нужно было быстро, но осторожно, чтобы не напугать оленей. В силу неопытности, Маркос немного спешил, и, поняв, что успех предприятия находится под угрозой, отец дал ему знак остановиться.

— С животными не нужно торопиться, — сказал он, пристально глядя сыну в глаза. Апачи редко поступали подобным образом, но сейчас это привлекало нужное внимание. — Так ведут себя лишь малые дети и белоглазые. Животные двигаются, словно времени не существует. Они не спешат. Именно поэтому не все способны их понимать. Если нарушишь это правило, то не сможешь охотиться.

— Мы живем по тем же законам, — согласился Беннито.

— Наши предки всегда жили так. Жизнь принадлежит только тебе, поэтому не жалей времени на то, чтобы сделать все хорошо. Иначе можно не тратить его на дела.

Он сделал знак следовать за ним и продолжил почти беззвучный спуск. Ни-чу-чуни не стал напоминать еще одно важное правило, надеясь, что мальчишки вспомнят его и будут достаточно внимательны. На этот раз от молодых людей требовалось вспомнить, что ритмичное движение хорошо, когда ты бежишь вместе со стадом или скачешь на лошади, но на охоте оно привлекает к себе ненужное внимание. Неровные шаги, замирания и легкие перебежки, нечетное число в ритме — все это помогало сливаться со звуками природы. Оставаясь незаметным для добычи.

Ветер колыхал траву на поляне. Стебли поворачивались то одной стороной, то другой, меняя цвет с зелени на серебро. Оленихи мирно паслись, не чувствуя угрозы со стороны человека, хотя, время от времени, по очереди поднимали головы, поводя своими огромными чуткими ушами, и пристально всматриваясь в лесную чащу, окружавшую поляну. Чтобы оставаться незамеченными, охотникам требовалось слиться с корой и ветвями, аккуратно высматривая свою жертву сквозь зеленую листву. Самца нигде не было видно, и если к самкам можно было подобраться с подветренной стороны, то узнать его местоположение представлялось куда более сложной задачей. Ни-чу-чуни расширил ноздри и потянул носом, пытаясь почуять запах. Его слух обострился, глаза слегка помутнели — в этот момент они ни к чему, нужно попробовать почувствовать сразу весь лес, все звуки и запахи, а не искать иголку в стоге сена.

«Разделимся», — знаком предложил он. Действительно, находиться всем вместе было бы довольно странно. Гораздо удобнее устроить две, а то и три засады. Беннито, бесшумно двигаясь по краю поляны, тихонько отошел в сторону. Маркос с отцом двинулись в противоположном направлении. Лук у мальчика тоже был, но все же, он старался держаться поближе к Ни-чу-чуни, понимая, что может совершить ошибку и испортить охоту. Чернохвостые олени невероятно чутки, малейший звук или неверное движение, и вот он уже скачет во всю прыть, одновременно ударяя о землю всеми четырьмя ногами. Ищи его потом! Осенью, по опавшей листве, красться пришлось бы еще осторожнее. Особенно, когда нюх у оленей обостряется, а самцы становятся в разы агрессивнее. Добыча в две сотни фунтов — это прекрасно, а вот летящий на человека безумный снаряд того же размера с рогами наперевес — уже не так хорошо.

Отец с сыном тихо обходили поляну, стараясь не потревожить самок и максимально полагаясь на все имеющиеся чувства, дабы не спугнуть главную цель, даже не обнаружив ее. Самец должен быть где-то рядом, в лесу. Крупные следы копыт на земле, помет… он близко.

«Странно, — подумал Ни-чу-чуни, снова вспомнив былые деньки, — сейчас мы охотимся на оленей, но когда-то так же вели себя с человеком. Никогда не знаешь, друг незнакомец или враг, и ты всегда настороже. Лучше выстрелить первым, прежде чем он выстрелит в тебя. И не важно, какую цель ты преследуешь, насколько понимаешь гармонию мира, хочешь сражаться или нет. В какой-то момент вещи начинают решать за тебя». И это была одна из главных причин, по которой он решил оставить Викторио.

Почувствовав движение справа, Маркос остановился. С той стороны раздалось характерное хрюканье и потрескивание кустарника, сквозь который пробиралась четвертая олениха. Людей она не замечала. Мальчик уже готовился натянуть тетиву, как отец привлек его внимание, осторожно покачивая головой. Не нужно стрелять. Самка была молодой, небольшой, в это время года лучше оставить ее в покое, к тому же выстрел может спугнуть остальных, в том числе и самца, который прятался где-то в тени. Дневная жара грозила вот-вот наступить, а это значит, что скоро все олени укроются в лесу или начнут искать прохладные убежища на склонах гор, обращенных на север.

Легкий ветерок дул Беннито в правую щеку, со стороны самок. Вот здесь идеальное место для засады, где можно остановиться и подождать. Все постоянно меняется, дичь не стоит на месте, и временами достаточно замереть, чтобы заметить, как быстро сменяется череда событий. Когда ты в постоянном движении, нужный момент может не настать никогда. Но если ты тих, просто подожди, когда все сложится само собой. Не борись, не мешай, и сделай правильный шаг только тогда, когда мир к нему уже готов. Хотя, конечно, временами, напротив, приходится бежать, лишь бы не упустить ускользающий миг. И самое сложное, понять, где стоит поспешить, а где достаточно терпеливо ждать.

Глубокий звук «ууууурпп»! Ни-чу-чуни повернул голову и увидел его. Он не пробирался сквозь деревца и не следовал за самкой. Просто стоял на вершине холма, внимательно слушая лес. Крупный самец весил явно больше двухсот фунтов. Он был высок, ростом с человека, его изящную голову с большими ушами украшали еще растущие, покрытые тонким мехом, рога, странно контрастировавшие с мускулистым телом. Маркос находился от него всего в двадцати ярдах, но столько же было и до отца. Подавать сигналы на таком расстоянии было бессмысленно, тем более, что молодой человек уже почувствовал азарт и не замечал ничего. Олень стоял неподвижно, высоко подняв голову, словно желая показать, насколько может быть прекрасно дикое животное. Огромный и совершенный, как античная статуя. Стоял и смотрел. Прошла минута, другая. Охотники тоже не шевелились. Маркос был ближе, но двадцать ярдов казались ему слишком большим расстоянием, а отец, находившийся почти вдвое дальше, тоже не спешил рисковать. Он внимательно следил за добычей сквозь ветки деревьев, и олень явно чувствовал на себе его взгляд. Внезапно у Ни-чу-чуни возникло странное ощущение полета. Он словно парил в воздухе вместе с порхающими бабочками и летящей пыльцой, видя лес, поляну и самок, Маркоса и Беннито, всех птиц и зверей. Он был един с лесом, с миром, пронизанным тысячами невидимых нитей, хитроумно переплетающихся между собой. Все были связаны. Нити самца связывали его с самками, оленятами, с деревьями, травой, этой землей, и меж этих нитей порхали птицы, пробегали какие-то звери… но была еще одна нить. Она связывала трех человек и уходила куда-то вдаль, сливаясь со светом, напоминающим яркое солнце. Ни-чу-чуни чувствовал глубокую печаль и странное единство со стоявшим перед ним оленем. Самец повернул красивую голову и встретился с ним глазами…

И в этот момент Маркос спустил тетиву. Она щелкнула, олень встрепенулся и прыгнул. Стрела просвистела мимо, мальчик быстро выстрелил второй раз, но было поздно. Мощными прыжками самец рванул по краю поляны. Самки с детенышами сорвались с места, стремительно скрываясь в лесных зарослях.

Животное мчалось в сторону Беннито, и внезапно тот почувствовал, как мир словно замедлился. Какая-то неведомая сила заставила его встать и, словно направляя крепкие руки, натянула лук. Первая стрела попала почти под сердце. Самец на мгновение притормозил, собираясь с силами, и этого оказалось достаточно, чтобы вторая стрела пронзила бок. Олень прыгнул, и скрылся в кустарнике, но каждый скачок был слабее предыдущего. Охотники со всех ног побежали следом. Обнаружить тело оказалось не так уж и сложно. Всего полторы сотни ярдов отделяли его от места охоты. Когда апачи приблизились, самец уже не дышал. Но это было не время победы, а время печали. Ни-чу-чуни встал на колено, достал из мешочка на шее щепотку золотистой пыльцы, помолился, подняв ее к небу, и положил на голову добычи.

— Прости, старший брат, — произнес он. — Благодарим тебя за твою жертву. Ты достойно сражался. Мы берем мясо и шкуру, чтобы жил наш народ. Когда-нибудь и наши тела уйдут в землю, чтобы стать травой и накормить твоих детей.

Мальчики сделали тоже самое. Священная пыльца покрыла голову убитого животного. Ни-чу-чуни вытряхнул содержимое мешочка себе на ладонь и сдул желтый порошок на четыре стороны. Золотые пылинки закружились в воздухе, и на какое-то мгновение ему показалось, что в их хаотичном танце он разглядел тонкие нити, пронизывающие пространство, словно сотканное из древних легенд.

** 9 **

Граница казалась прочерченной по земле гигантским пером. Мир Высоких равнин, поблекший и высохший на плоских пространствах желтых степей, начал словно создаваться заново. Сперва появились зеленые кусты, потом одинокие, но вполне настоящие, деревья, время от времени собиравшиеся небольшими кучками вдоль источников влаги, низкие пологие холмы, как океанские волны, все росли и росли, грозя в будущем превратиться в, поросшие райскими кущами, великие горы. Здесь начиналась земля Очарования.

Привыкшие к обилию зелени и богатым ландшафтам, исконные обитатели могли и не обратить внимания на мелкие перемены в сухом безжизненном пространстве, но пристреленный глаз жителя прерий легко замечал эти существенные перемены, обещавшие долгожданный отдых и восполнение жизненных сил.

Озеро располагалось в скрытой обрывами долине, чуть дальше к северу, чем хотелось, но вода, столь необходимая для скота и людей, заставила сделать этот небольшой крюк. Тем более, что после ровных, однообразных равнин, окрестные холмы, покрытые деревцами и зеленой травой, вперемешку с одиночными желтыми утесами, казались настоящими горами. В конце жаркого дня, всех манила голубая прохлада, и пока часть ковбоев осталась следить за стадом, молодежи было позволено окунуться в пустынные воды. Впрочем, вскоре к ним, присоединились и старшие товарищи.

Пока Бен, сидя верхом, посмеивался и в полглаза присматривал за коровами, Джейк и Салли с удовольствием заехали верхом прямо в озеро, и с шумом свалились в воду, фырча и ругаясь, что должно было продемонстрировать окружающим бурю восторга. Но то, что забавно смотрится у пацанов, в исполнении великовозрастных дуралеев выглядит довольно вульгарно. Хорошо хоть недотепам хватило ума оставить на берегу револьверы, иначе оружие было бы надолго испорчено.

— Заодно и постираемся! — крикнул Салли, набрасываясь на приятеля и стараясь в шутку утопить его в озере. Его визави не остался в долгу, а скоро к веселой потасовке присоединились и остальные.

— Эй, Пит! — во все горло заорал Джейк, увидев на берегу мексиканца, остановившегося метрах в тридцати поодаль, чтобы напоить лошадь. — Пит, иди к нам!

Команчеро притворно фыркнул, давая понять, что подобные детские забавы не для него, что только подзадорило крикунов.

— Или ты не умеешь плавать? Я слышал, команчи предпочитают мазаться жиром, вместо того, чтобы мыться!

— Да нет, они просто боятся воды, как бешеные собаки, — подхватил идею товарища Салли, не забывший оплеуху хлыстом, и мечтавший как-нибудь отомстить полукровке.

Глаза Пита вспыхнули нехорошим огнем. Он решительно скинул шляпу и патронташ, спрыгнул с лошади и, как был, в сапогах и одежде, бросился с берега в воду. Круги разошлись, но отчаянный мексиканец не показывался на поверхности. Его не было так долго, что все притихли — уж не утонул ли? Только что веселившиеся ковбои, обеспокоенно оглядывались по сторонам. Даже Бен, предполагая неладное, выпрямился, и напряженно вглядывался во взбаламученную мутную воду.

Сильный рывок утащил Салли вниз. Он не успел даже крикнуть, поскольку вода сразу попала ему в нос, а Пит, словно подводный монстр, вынырнув из глубин, прыгнул на Джейка. Бен захохотал от восторга, его энтузиазм подхватили и молодые люди. Не до смеха было только тем, кто вырвался из объятий стихии и теперь стоял, откашливаясь и отплевываясь от воды. Пит, одержавший победу, неспешно выбрался на берег, откуда, навстречу ему, кряхтя и хихикая, в мутноватые воды озера залез растолстевший от старости Боб, смешно смотревшийся в своем потертом лонгджоне (61).

— Только не утопите друг друга, а то путь до Ратон Пасс еще неблизкий — крикнул он резвившимся пацанам, и, с хитрой усмешкой, добавил, — у этой дыры есть один секрет, и я вам его покажу.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Огромные следы древних чудовищ, отпечатавшиеся в навсегда окаменевшей глине, поражали воображение (62).

— Ух ты, здесь еще одни! — воскликнул Гарри, проехавший чуть дальше.

Том недоуменно посмотрел на ухмыляющееся лицо старика, бодро попыхивающего своей трубкой.

— Что это такое, сэр? — удивился он.

— Кто ж знает, — с хитрым прищуром ответил Боб. — Я несколько раз слышал об этих следах, но никогда не видел. В Библии про них ничего не сказано, но судя по тому, что глина успела превратиться в камень, было это давно.

— Это верно, — кивнул Билл, внимательно разглядывая отпечатки, — знаете, что это?

Он поднял с земли, с первого взгляда, ничем непримечательный камень, и с интересом, принялся вертеть его в руках.

— Что там у тебя? — заинтересовался старик.

— Гербарий, — пошутил бригадир. — Отпечаток древнего листа. Похоже, в этих местах росли густые леса, почти джунгли. Ими питались те, кто оставил вон те круглые следы… А ими питались те, кто оставил эти…

Он присел, указав на большие трехпалые отпечатки.

— Похожи на птичьи, — хмыкнул Бен.

— Да-а, — качая головой, согласился Старый Боб, — похоже, это были огромные твари, таких сейчас нет. Может драконы.

— Драконы? — Билла явно позабавила растерянность его необразованных спутников. Он с интересом разглядывал следы, поскольку даже на него, человека в прошлом великосветского, они производили неизгладимое впечатление.

Внезапно ставший каким-то тихим, Пит неторопливо спешился с лошади, о почти крадучись, подошел к товарищам. Он некоторое время стоял, обозревая окрестности, словно не решаясь ступить на священную землю, а затем опустился на одно колено, и, почти с благоговением, прикоснулся к древним следам. Том осторожно приблизился к полукровке, стараясь не раздражать его своим присутствием. Недавнее происшествие показало, каким непредсказуемым может быть характер команчеро, и как много сил таится в его крепком, привыкшем к лишениям, теле.

— Я как-то ездил с шайеннами, они говорили, что это следы Громовых Птиц (63), — произнес он в никуда, а потом, повернув голову, устремил взгляд пронзительных темных глаз прямо на Тома. — Их кости встречаются в Юте и Вайоминге.

— Громовые Птицы? — Билл насмешливо поднял бровь, но понял, что спорить бесполезно, тем более, что Пит не обратил на него никакого внимания, продолжая свой разговор с Томом.

— Индейцы верят, что лошадь связана с Громовыми Птицами, которые обитают в Скалистых горах. Они приносят молнии, град и разрушительные ветра, но могут дать и живительный дождь. Ты спрашивал про Призрак Льяно, так вот конь — символ этой стихии. Он способен летать, словно птица, может быть яростным, как гроза, но внутри его то, что несет с собой жизнь.

— Ты, правда, веришь в индейские сказки? — Билл больше не мог сдерживать эмоции. У него не укладывалось в голове, что этот человек, способный выживать в самых жестких условиях за счет циничной прагматичности и знаний природы, всерьез относится к мифологии. Пит поднялся на ноги, и словно вернулся к реальности из мира легенд.

— Не важно, во что я верю. Важнее то, что я чувствую.

Бен, сидевший на корточках неподалеку, поднял на бригадира вопросительный взгляд.

— А, по-твоему, Билл, что это?

Сегундо ухмыльнулся, понимая недалекость аудитории и, помолчав пару мгновений, произнес:

— Способность видеть что-то особое в простых вещах — явный признак мудрости (64), — процитировал он. — Мне нравится образ мысли Пита, и не могу не признать, что у этого безумия есть своя логика (65).

— Многие индейцы верят, что когда-то мир был полон чудовищ, — подтвердил его слова Пит, — которых истребили герои. Для многих племен они стали почти богами.

— Я не про богов, — поспешил его поправить Билл. — Я про реальность.

— Кто ж знает, что есть реальность? Что, если боги живут среди нас? — команчеро легко сел в седло. — Каждый видит то, что хочет видеть.

Посчитав разговор законченным, обычно молчаливый полукровка тронул коня, и тот легко побежал по каменистой почве.

— Тайна — это отклик на всё, что было, всё, что есть, и всё, что когда-нибудь будет (66), — произнес Билл, в раздумьях потерев подбородок.

— Что? — не понял Боб.

— Я про то, что мир, возможно, намного таинственнее, чем мы думали.

— Ну, уж не знаю, — усмехнулся старик, — может и так, но если думать об этом слушком долго, то можно сойти с ума. Я знал одного пастора, он закончил свои дни в одиночестве посреди пустыни, совершенно лишившись рассудка. Не, парни, много думать тоже вредно. Голова хороша тем, что ею можно есть. Давайте-ка вернемся в лагерь, я приготовлю ужин и крепкий хороший кофе.

** 10 **

Выстрелы раздались незадолго до рассвета. Спящие после смены с трудом продрали глаза, но времени на раздумья не было — выстрелы никогда не предвещают ничего хорошего. Стреляли со стороны западного крыла стада. Боб, все еще в своем старом лонгджоне, с ружьем наперевес, выскочил из фургона, Том, Гарри и Сэм растерянно озирались по сторонам, в то время как команчеро опрометью бросился к лошадям. За ним немедленно последовал и Билл, крикнув на бегу пацанам:

— Хватайте оружие и седлайтесь. Живо!

В полумраке приводить себя в порядок было очень неудобно, но стоило поспешить, поэтому одежду натягивали кое-как, поскольку оказаться в непредвиденной ситуации без штанов и, тем более, без обуви, никому не хотелось. И все же через пару минут Старый Боб остался один, чтобы охранять лагерь, предоставив более молодым ковбоям мчаться во весь опор, дабы разобраться с проблемой.

То, что это перестрелка, было понятно с самого начала, но лагерь располагался ближе к восточному концу, и до стрелявших еще требовалось доскакать.

— Скотокрады! — выпалил Салли, бросившись навстречу управляющему, едва кавалькада из лагеря достигла западной оконечности стада.

— Валите к своей мамочке! — крикнул вслед убегавшему противнику Джейк, когда тот поспешно ретировался в предрассветном тумане, видимо, поняв, что тягаться с вновь прибывшими, явно не по силам. — Мы их прогнали. Все коровы на месте, — гордо рапортовал он бригадиру.

И в этот момент выстрелы зазвучали со стороны восточного крыла. Ни секунды не мешкая, Билл и Пит рванули туда, оставив молодых людей помогать охранникам. Они гнали лошадей изо всех сил, ибо перестрелка была, похоже, нешуточной. Обе стороны не жалели патронов. Убитых не было видно, но Гильермо лежал на земле, истекая кровью, а Бен носился как безумный, паля во все стороны, и пытаясь хоть как-то отбиться от четырех наседавших на него бандитов, и, при этом, не дать им угнать часть коров. Патроны его почти иссякли, и через несколько минут он мог стать легкой добычей. Пит и Билл подоспели как раз вовремя. Шквальный огонь команчеро резко охладил пыл нападающих, а меткий выстрел бригадира, с первого раза уложивший одного из скотокрадов, подсказал им, что самое время бежать со всех ног. Но наслаждаться победой было рано: в лагере тоже шла какая-то суматоха, которую, во время сражения, трудно было заметить.

— Это Боб! — воскликнул Бен. — Билл, у меня кончились патроны.

Не говоря ни слова, сегундо развернул коня и галопом погнал в лагерь, откуда раздавались резкие хлопки револьверов и громкое уханье дробовика. Когда Билл влетел на поляну, Старый Боб, успевший надеть брюки с подтяжками и сапоги, лежал, прислонившись к колесу фургона, и отстреливался из укрытия. Левая нога его была в крови, опустевший дробовик валялся рядом, и только длинноствольный армейский кольт (67) все еще выполнял свою функцию. Старика осаждали два конных стрелка, пытавшихся обойти фургон сбоку, но, поскольку он находился у зарослей на берегу реки, сделать это было непросто. Меткий выстрел Билла выбил дух одного из противников, и второй, не став дожидаться своей участи, на ходу ухватив поводья коня с упавшим на его шею товарищем, стремительно ускакал меж холмов, стремясь укрыться в тумане прерии. Бригадир не стал его преследовать, предпочтя спешиться и оказать помощь раненому старику.

— Как вы, сэр?

— Как в добрые старые времена, — попытался улыбнуться Макензи. — Черт, меня все-таки подстрелили. Что там произошло? Все живы?

— Проклятые скотокрады. Мы их отогнали, может парочку застрелили. Гарсиа ранен. Позвольте, я вас осмотрю.

Пуля прошла навылет, пробив мягкие ткани, но не задев кость. Билл поспешно снял с шеи большой платок, который, ложась спать, не снял после ночной смены, и на скорую руку, перемотал рану.

— Пока так. Сейчас проверим, все ли в порядке, а после промоем и перевяжем, как следует.

— Хорошо. Я справлюсь. Позаботьтесь о Гильермо.

— Конечно, сэр, — Билл поднялся, вскочил на коня, и быстро скрылся в рассветной дымке, которую уже начали освещать первые робкие лучи восходящего солнца.

** 11 **

Гильермо скончался через два дня. Его тело оставили под деревянным крестом из двух палок, воткнутым над выложенной камнями могилой на вершине безымянного холма. Такова уж участь ковбоя — никогда не знаешь, где твой последний приют. И, скорее всего, он будет там же, где и у Гильермо — посредине великого Неизвестно Где. В тот день ехали молча, мрачно глядя кто в землю, кто по сторонам, и только Бен тихо напевал что-то вроде:

Когда я умру,

Оседлайте коня,

И крепко к седлу

Привяжите меня.

По прерии конь мой

Поскачет туда,

На запад, в края,

Что любил я всегда… (68)

Пит безучастно мусолил во рту стебель сухой травы, Джейк и Салли предпочитали вонючий жевательный табак (69), Боб пыхтел своей трубкой. Старику повезло гораздо больше, чем несчастному вакеро, но все равно рану приходилось постоянно промывать и перебинтовывать, а ходил он с трудом, постоянно опираясь на кривую, наспех срезанную палку и хватаясь руками за все окружающие предметы. Даже ехать в трясущемся фургоне было больно, для чего и требовалось постоянное болеутоляющее в виде табака. Пейзаж вновь стал довольно однообразным, если не считать, что позади, на горизонте, промелькнул потухший вулкан. Бен осторожно приблизился к скрипящему фургону, на козлах которого ехал Боб — ему не хотелось беспокоить старого друга. Но, похоже, Маккензи был только рад общению.

— Черт возьми, скольких мы потеряли в этих прериях, Бен, — тихо выругался он, — и не сосчитать. Сколько миль вместе проехали. Узнаешь эту дорогу?

Караван пересекал неширокую, уже почти заросшую травой, но все еще вполне читаемую на местности полосу, тянувшуюся от горизонта до горизонта.

— Как не узнать! — сентиментально произнес Бен. — Старая тропа Санта-Фе. Я помню ее в Канзасе, но думал, что в Нью-Мексико она пройдет ближе к горам.

— Так и есть. Эта развилка ведет на Симаррон, ею пользовались до сороковых, пока не открыли проход через Ратон Пасс. Надо же, столько лет, а колея еще видна.

Бен усмехнулся:

— У тебя просто наметанный глаз, старина. Думаю, вряд ли кто-то из парней вообще обратит на нее внимание. Однако, нам нужна вода. Я слышал ее можно раздобыть на Ивовом ручье, если повернем сейчас, и пройдем чуть севернее.

— Черта с два! — воскликнул Боб. — Я слышал, эти жадные твари берут по двадцать пять центров за ведро! Чтобы оплатить воду, я потеряю стоимость четверти стада! Ничего, коровки потерпят. Пит говорил, что если дойти до Сьерра Гранде и повернуть к северу, мы найдем небольшое озеро, где можно сделать привал.

— Рискованно, у нас далеко не все лонгхорны. Эти могли бы обойтись без воды еще пару дней, а герефорды и даремцы столько не протянут. И, кроме того, это не самый легкий путь, Боб.

— Ха, а когда нам было легко? Хочешь легкой жизни, живи в городе… и подчиняйся там мэру или чертовым юристам, которым нет до тебя никакого дела.

— Ну, не начинай, — примирительно произнес Бен, понимая, что продолжение разговора только заведет старика. — Все знают твое отношение к официальным властям. Если бы я не был знаком с тобой сотню лет, подумал бы, что ты заядлый бандит. Но ты просто добрый человек, а судьи и банкиры для тебя образец бесчеловечности.

Мой Друг, твоя любовь и доброта

Заполнили глубокий след проклятья,

Который выжгла злая клевета

На лбу моем каленою печатью. (70) Так я пошлю Пита разведать дорогу? — предложил он.

— Лучше я попрошу Билла, — пробурчал Боб. — Без обид, но, похоже, он для него больший авторитет, чем ты.

Как бы двусмысленно это не прозвучало, но Бен понимал, что старый друг прав. И цвет кожи, и физическая сила, и опыт руководства, и манеры — все было на стороне бригадира. Недаром Макензи нанял его на работу.

— Проклятая сушь, — выругался Старый Боб, обозревая окрестности, — если задержимся, коровы потеряют в весе.

— Нам бы добраться до предгорий, там травы будет больше, — попытался успокоить его Бен. — А вон тот плоский холм случаем не Сьерра Гранде? Если так, то какая-то она…

— Не очень Гранде? Не впечатляет… — подхватил Боб. — Похоже на то. Но думаю, она только прикидывается плоским холмом. Как и многие люди, Бен… как и люди.

— Ты про что?

Маккензи замолчал, размышляя, и партнер не стал его торопить, пока тот, наконец, не решился вновь открыть рот:

— Странные это были скотокрады. Шумели, а скот толком угнать не смогли, зачем-то прискакали в лагерь. Ты когда-нибудь воровал скот таким образом, Бен?

— По молодости мы делали много глупостей, — задумался ковбой, — и не всегда получалось отогнать коров, и шумели… Но ты прав, это выглядело как-то уж слишком бестолково. Новички были бы более осторожны, да и для грабежа их было не так много. Я слышал банда Семи рек вела себя очень отчаянно, но не думаю, что они просто так ушли бы, потеряв двух своих.

— Вот и я про то, — вздохнул Старый Боб. — И кроме того, эти забрали своих убитых. Зачем это делать, если вы просто случайные знакомые, которые собрались раздобыть немного деньжат?

Бен задумчиво потер подбородок. Слова Боба имели смысл, но признать его означало наткнуться на гораздо более тяжкие размышления. Он упорно гнал их прочь, и был даже рад, когда его внимание отвлек голос бригадира.

— Всадники! — подъехавший Билл оставался незамеченным, пока не счел необходимым обратить на себя внимание.

Караван двигался по ложу пересохшего ручья, впереди блестела вода, чудом сохранившаяся в такую жару, вокруг, насколько хватало глаз, простиралась сухая пустыня с редкой травой и колючим кустарником, справа возвышался кратер вулкана Лошадиная подкова, и именно с его склона за чужаками внимательно наблюдали пятеро незнакомых ковбоев. Увидев, что их заметили, а понять это было не трудно, поскольку главный внимательно рассматривал чужаков в бронзовый полевой бинокль, доставшийся ему, похоже, после Гражданской войны, ковбои решительно двинулись вперед.

— Дай команду остановиться, — велел Старый Боб. — Черт, только этого не хватало. Мало нам неприятностей.

— Думаешь, у них для нас плохие новости? — спросил Бен, пристально вглядываясь в приближающиеся фигуры, хотя и понимал, что, скорее всего, это так, но соглашаться со старым товарищем не спешил.

— Сам-то как думаешь? — проворчал Боб. — Вряд ли они торопятся пригласить нас на пикник.

Колонна остановилась, с тревогой и интересом ожидая дальнейших событий. Само по себе движение стада — вещь довольно простая — коровы идут друг за другом, хватая травинки по пути. Настоящая работа начинается, когда стадо останавливается, и животные пытаются разбрестись во все стороны, кто за травой, кто в поисках воды, или просто выясняя отношения. Вот тут-то нужен глаз да глаз. И чем дольше остановка, тем сложнее удерживать скотину на месте.

Всадники приближались легким галопом, явно уверенные в своем превосходстве. В середине, как и положено главе, ехал худой загорелый мужчина с пышными ухоженными усами и волевым подбородком, одетый как типичный ковбой: кожаные чапсы, ситцевая рубашка и небольшой платок, собиравший пот с его шеи. На голове он носил некогда хорошую серую шляпу с высокой тульей и широкими полями, которую теперь покрывала пыль и следы от многочисленных штормов. Приблизившись, ковбои остановились, резко осадив коней, что должно было произвести впечатление за счет легкости и небрежности в исполнении, хотя получилось не у всех. Глянув на Старого Боба проницательным взглядом, главный слегка кивнул и коснулся пальцами края поношенной шляпы.

— Добрый день, джентльмены, я — Мэрион Литрелл (71), бригадир компании Максвелл Гранд (72).

— Боб Маккензи, — представился старик, — из Техаса. А это мой партнер Бен Вильере. Чем могу помочь?

— Ну, это вряд ли, — пробурчал Литрелл. — Куда путь держите?

— В Ратон, коров надо продать.

— Сейчас? — удивился бригадир. — Я думал, вы не первый год в бизнесе.

— Да уж так получилось, — и хотя со стороны Боба объяснение вышло не совсем внятным, Литрелл понимающе кивнул.

— Бывает. Но вы, парни, выбрали не лучшее время. Слышали, что здесь происходит?

— Кто ж не слышал! — хмыкнул Боб, и добавил. — Сейчас везде неспокойно. На границе с Мексикой индейцы и бандиты, перестрелки на каждом шагу — какой уж тут бизнес!

— Да, да, — печально покачал головой Литрелл, — техасцы со своими лонгхорнами перебрались в долину реки Пекос, так что теперь и там черти что (73). Но знаете, у нас тут другие порядки… до сих пор сами разобраться не можем.

Видно, воспоминания и тяжелые мысли задели бригадира за живое.

— А в чем, собственно, дело-то? — Старый Боб решил взять инициативу в свои руки и расположить новых знакомых беседой. К тому же никогда не мешает выяснить ситуацию. — Я что-то слышал краем уха, да все в толк не возьму, из-за чего весь сыр-бор.

Усатый представитель компании Максвелл, не слезая с коня, вытащил из нагрудного кармана пачку жевательного табака и, положив за щеку, немного посмаковал.

— Неприятная история… Еще лет сорок назад, когда здесь была Мексика, земля никого не интересовала. Так — мелкие овцеводы, да индейцы, даже границ толком не было. Ее раздавали всем желающим, лишь бы навести хоть какой-то порядок. Вот тогда здесь поселился торговец мехом, француз по имени Шарль Бобьен. Охотился на пушнину в Скалистых горах, получил подданство Мексики и, вместе со своим партнером Гуаделупе Мирандой, огромный участок на границе с Колорадо. Ну, а после войны территория отошла к Америке. Первыми сюда прибыли Кит Карсон и Люсьен Максвелл (74). Максвелл женился на дочери Бобьена, и в наследство получил всю территорию. Он был хорошим человеком. Ни черта не смыслил в бизнесе и политике, но не возражал, если на его земле селились американские поселенцы, позволял копаться в горах золотоискателям, ладил с индейцами. Десять лет назад решил уйти на покой, и продал свои владения англичанам, а сам обустроил для жизни бывший военный форт Самнер. Превратил его в настоящий город!

— Да, знаю, знаю, — усмехнулся Боб. — Чарли Гуднайт проложил путь через Нью-Мексико, чтобы продавать мясо индейцам как раз в резервации у Форта Самнер.

— Ну, уж не сравнивайте старый армейский форт с торговым городом, созданный Максвеллом. Но вы правы, Чарли Гуднайт несколько раз навещал нас по делам. Насколько я слышал, у него ранчо на Льяно Эстакадо.

— Да. Из-за него-то многие, вроде меня, переселились туда и в район Кастрюльной Рукоятки, а кто-то даже осел южнее, вдоль реки Пекос.

— Как и я, — согласился Литрелл. — Четыре года гонял скот в Техасе, а восемь лет назад переехал сюда, завел ранчо. Тогда здесь было непросто, особенно с индейцами. Юты, апачи, навахо, команчи, кайова… хм, только держи ухо востро.

— А то ж! — воскликнул старик, тоже достаточно повидавший на своем веку.

— Ну, да ладно, сейчас все намного спокойнее, военных в форте Самнер давно нет, как и индейцев, а городок процветает. Правда, проблемы начались еще при жизни Максвелла.

— Что за проблемы? Земля-то вроде ничейная, да и записана на Максвелла, а он вроде не против…

— Все так и думали, — бригадир сплюнул на землю длинную бурую слюну от табака, и продолжил, — только у переселенцев-то никаких документов на нее не было. Жили, как всегда, полагаясь на права скваттеров. Только теперь все по-другому. Новые времена, новые хозяева. Англичане не приемлют наших традиций, вот и стали выгонять людей с мест, где они жили многие годы. Как всегда, слово за слово, страсти накалились, ну и один из тупых ублюдков застрелил местного священника, выступавшего за права поселенцев.

— Как всегда, — вздохнул Боб, не раз сталкивавшийся с беззаконием, — когда у людей не хватает ума, они хватаются за оружие, — Бен многозначительно приподнял брови, дескать «что я тебе говорил», но встрять в разговор не решился. — Что, надеюсь, повесили негодяя?

— Повесили, да не того.

— Вот черт, — Маккензи сдвинул на затылок шляпу, надеясь остудить голову, словно сам только что столкнулся с серьезными трудностями. — Плохо дело.

— Еще как, — согласился Литрелл. — Но вопрос даже не в перестрелках, хотя народу положили немало. Знаете, что такое организованная преступность?

— Бандиты, вроде Джесси Джеймса (75)?

— Почти. Только это не простые парни, которым деваться некуда, а юристы, политики, бизнесмены. Эти марают бумагу чернилами, а грязную работу вместо них выполняют другие. Вот здесь так и случилось. Жадные англичане объединились с крупными скотоводами, подтянули юристов и политиков из Вашингтона, создав Клику Санта-Фе (76). А поскольку других способов противостоять защитникам поселенцев негодяи не нашли, стали использовать шантаж и подкуп, наняли бандитов. Короче, началась стрельба, и уже не разберешь, кто прав, кто виноват.

— На всю страну монаршим криком грянет:

«Пощады нет!» — и спустит псов войны (77), — не сдержался Билл, все это время старавшийся помалкивать, предоставив право вести беседу старшим.

И хотя произнес он это негромко, Литрелл обратил на него внимание:

— Стихи, да? Образованный? Только здесь больше ценят умение хорошо стрелять, а не говорить. Стрелки везде ценятся. Может, знаете про Клэя Эллисона, Джесси Эванса или Билли Кида (78)?

— Да и наш Билл тоже не промах, — хихикнул Старый Боб, — стреляет, как шестизарядный купидон. Кстати, я пару раз видел Билли Кида, когда он заезжал продавать лошадей в Техасе. Обычный парнишка, никогда б не подумал, что он настолько хорош.

— Что ж, тогда подобных ему, увидите еще не раз. Здесь их полно. Например, в Симарроне.

— Симаррон (79), — понимающе кивнул старик, давая понять, что в курсе местных достопримечательностей, ставших легендами Запада, — я слышал, про это злачное место, думал позже отправить туда своих парней поразвлечься.

Литрелла и его ковбоев развеселило идеалистическое представление старика о городе, который они знали, как свои пять пальцев.

— Там хватает салунов и борделей, а также бандитов, мошенников и подонков всех мастей. Когда началась война в округе Колфакс, в Симарроне собрались все отбросы Запада. Ни шериф, ни констебли ничего не могли с ними сделать, убийства случались по нескольку раз за день. Тогда власти призвали на помощь военных, ввели войска, а заодно перетянули на свою сторону всех значимых офицеров, не только в округе, но и по всему штату. Только сработал эффект домино, и перестрелки начались сначала на реке Пекос, а потом переросли в войну округа Линкольн. Да еще железнодорожные компании два года вели войну за проход через Ратон Пасс.

— Да, жарковато, — Старый Боб, понимая, что пора заканчивать, решил перевести разговор в более деловое русло. — Но вы-то, похоже, человек честный. Говорите, работаете на компанию Максвелл Грант, ту самую, что выселяла людей из их домов?

— Ну, — Литрелл выплюнул табак и вытер усы и уголки рта, — два года назад у англичан право на землю перекупили голландцы, а главным по земельным вопросам назначили Фрэнка Спрингера. Он хороший адвокат, пишет в газеты разгромные статьи, обличает Клику Санта-Фе, выступает на публичных собраниях. Он и нанял меня управляться с его скотом. Я ж не политик, у меня жена и дети, их кормить надо.

— Дурное и хорошее — их нет. Есть то, как мы решим назвать их сами (80), — вновь не упустил шанса вставить свое слово Билл.

И хотя в его тоне не было сарказма, скорее сочувствие, местного бригадира явно раздражал этот самоуверенный бостонский выскочка, но и обострять отношения не имело смысла. Он пригладил ладонью усы, слегка кашлянул и твердо взглянул на Боба.

— Ладно, давайте отложим любезности, — сказал Литрелл. Очевидно, он, хоть и был человеком вежливым, но достаточно прямым. — Вот что, парни, я скажу прямо, как есть. Под моим началом сейчас двадцать пять тысяч голов скота. Лето жаркое, многие ручьи пересохли, травы на всех не хватает. К северу отсюда у меня две тысячи голов, а у склонов, вдоль подножий, по дороге к Ратону, еще пять. Мне нужна трава и вода, поэтому тысяча ваших коров меня не слишком-то радует.

— Понимаю, понимаю, — проворчал Боб, пытаясь угадать, к чему клонит его собеседник, — но нам-то что делать?

Бригадир компании Максвелл переглянулся с сопровождающими, некоторые из которых были явно скорее стрелками, чем ковбоями, и их, ради чистоты совести, стоило держать в узде.

— Это, конечно, не наши проблемы, но… — Мэрион Литрелл вновь пригладил усы и подбородок, как бы обдумывая то, что хочет сказать. — Вода сейчас только в Симарроне, и я бы, на вашем месте, напоил коров здесь, а потом направился в городок Максвелл. Это железнодорожная станция в сорока милях на юго-запад отсюда. Недалеко от Симаррона. Собственно, мистер Спрингер, как глава компании, и предложил класть рельсы не через рассадник преступности, а через деревню в двадцати милях к востоку, где расположено ранчо Миллса. Там и дорогу прокладывать легче, и от влияния Клики Санта-Фе подальше.

— А по дороге туда пустыня? — прищурил глаз Боб.

— Простите, парни… Пустоши принадлежат компании Максвелла, а на полпути ранчо сенатора Дорси в сорок квадратных миль. Если ручей Юта не пересох, то сможете напоить скот там. А у городка Максвелл протекают реки Симаррон и Канэйдиан, так что там с водой проблем не будет.

Старик понимал — у каждого свои проблемы, и, не желая ввязываться в конфликт с местными, благодарно кивнул.

— Спасибо. Эй, Билл, поворачиваем на юго-запад!

Вновь послышались крики погонщиков, хлопанье хлыстов, ковбои скакали вдоль стада, направляя животных к югу, в бескрайнюю сушь, но сейчас это был единственный путь. Мэрион Литрелл задумчиво смотрел вслед удаляющемуся стаду.

— Как получается, что мы все время берем от цивилизации только самое плохое, и даже убегая от нее, неизменно, тянем все за собой?

Вопрос был риторическим, и вряд ли кто-либо из сопровождавших его ковбоев задумался над ответом. Еще раз кинув взгляд на уходивший караван, бригадир развернул лошадь и поскакал на север, увлекая за собой тех, кто предпочитал вопросам хорошую драку и крепкий виски.

** 12 **

— Вначале не было ничего: ни земли, ни неба, ни Солнца, ни Луны. Только тьма, — в Священном Жилище и впрямь было темно, и голос Биянетту звучал из пустоты, словно наполняя содержимым бесплотный, еще не созданный мир. — И в этой тьме бродили сущности первых вещей. Духи зверей, деревьев и камней — всего на свете, состоявшие лишь из магической силы иззи, не имевшей плоти, и от того не способной действовать в мире. Поэтому духи были несчастны. И тогда из темноты возник тонкий звенящий желто-белый диск. Внутри него находилось то, что мы называем Бикегуиндаи — Причиной Жизни…

Нжу-ши внимательно ловила каждое слово, каждое движение крестной, понимая, что сейчас, во время церемонии, тонкая паутина реальности оказалась разорванной, и любой звук, жест или даже мысль могут повлиять на то, каким образом она соединится вновь. Под голос Биянетту она вспоминала то, как прошел первый день. Как она, еще почти ребенок, одетая в, освященное шаманом, платье Женщины, Раскрашенной Белым, со страхом и трепетом наблюдала, как, под звуки древних песен, мужчины соединяли в форме типи, четыре длинных шеста из священного кедра. Как к ним приставили еще восемь, по числу двенадцати Первородных Существ, и закрыли стены покрышкой из парусины, спрятав происходящее от посторонних глаз. Как началась церемония, когда крестная разложила на площадке одеяла и большую оленью шкуру, чтобы Нжу-ши могла занять свое место и на коленях приветствовать восход солнца. За ее спиной стояли Биянетту и старшая двоюродная сестра Тасахейя, уже прошедшая ритуал два года назад, а шаман Кайдазинне благословлял ее молитвой и священной пыльцой. Затем тоже самое делали Биянетту и Тасахейя, мама Канаэ, и она в ответ благословляла их всех. Шаман привязал к ее волосам орлиное перо (81) и подвесил ко лбу белую раковину — символы воплощенной богини.

— …и тогда призвал он Ветер, чтобы перенести души в тела, — крестная подула на связанный пучок полыни у нее в руке, искрившийся веселыми огоньками. Пламя вспыхнуло, осветив внутреннее пространство Священного Жилища, выдав сноп искр, и тут же угасло, окружив девушку густым ароматным дымом. Но Кайдазинне быстро подкинул хвороста в угасший костер, вернув миру и цвет, и ощущение пространства.

Это напоминало рассвет, когда девушка, стоя на коленях, в первый раз танцем приветствовала, под музыку знахарей, восходящее светило, пытаясь не замечать нарастающую боль в коленях, которая будет только усиливаться.

Я прихожу к Женщине, Раскрашенной Белым,

Дарующей долгую жизнь.

Я прихожу к ней за благословением и удачей

Я прихожу за дарами для моего народа.

У нее за спиной приплясывала под ритм барабанов крестная мать, охранявшая ее волосы от покушений колдунов и злых сил, и Тасахейя, исполнявшая роль партнера и поддержки. Только этим двум разрешалось прикасаться к Женщине, Раскрашенной Белым, поить ее, поправлять одежду и вытирать пот со лба. А после танца к ней потянулась очередь соплеменников, издали напоминавшая длинную пеструю ленту. Матери несли младенцев, больные ожидали избавления от страданий, а остальные желали получить благословление и удачу в охоте или на тропе войны. Она желала им всего наилучшего, в то время, как знахари продолжали петь и трясти погремушками из копыт оленя, чем-то напоминавшими движущиеся лапки паука.

— … и Паук сплел черную веревку, и потащил ее на восток. А потом сплел синюю веревку, и протянул ее на юг. Желтую он оттянул на запад, а белую на север, — Нжу-ши вдруг поняла, что, погрузившись в свои мысли, пропустила существенную часть рассказа, в то время как крестная развернула на земле оленью кожу с, выполненным красками, шаманским рисунком. Посредине шкуры был изображен крест из четырех сегментов: черного, синего, желтого и белого. С двух сторон от креста, напротив друг друга, располагались странные существа, отдалено напоминавшие людей с коронами или многочисленными рогами: у одного светлая голова, у другого темная. Перпендикулярно духам, тоже напротив друг друга, находились изображения Солнца и Луны такие, какими их представлял художник, отличавшийся своеобразным взглядом на мир. К обоим светилам был прикреплен орлиный пух, говоривший об особой значимости этих объектов. По внешнему кругу, между фигурами, были нарисованы четыре горы с радугами над ними, а также какие-то странные существа, похожие на людей и деревья одновременно, змеи, койот, насекомое, то ли муха, то ли бабочка и загадочные зигзаги, призванные обозначать то ли молнии, то ли реки. Биянетту положила на один край рисунка обломок черного обсидиана, справа от него расположился увесистый кусок бирюзы, а противоположную сторону заняли желтый агат с белыми прожилками и крупный прозрачный осколок горного хрусталя.

— Земля уравновесилась и гармония — n’zhuuna, установилась между четырех священных гор, — продолжила крестная. Ее палец ткнул в черный кусок обсидиана, — на востоке Белая гора — Дзил Гаис-ани, здесь родилась Исдзан-наглаше — Женщина, Раскрашенная Белым. Все рождается из темноты. И свет тоже рождается из темноты. Поэтому мы танцуем на рассвете, глядя на восходящее светило. И в честь бело-желтого диска Создателя Исдзан-наглаше носила желтое платье и раскрашивалась белой глиной. Здесь на востоке ее увидел Солнце, воплощение Создателя, и сделал своей женой. От своего мужа она родила Найанезгхани — Победителя Чудовищ, поэтому танец на восточной горе создает жизнь. Он приносит дождевые облака и живительный дождь. Когда Солнце создал дождь с громом и молниями, родился Тубажишинни — Ребенок Воды, ставший главным защитником нашего народа. Гром и молнии, бьющие в темноте, очень пугали Женщину, Раскрашенную Белым, и чтобы принять тьму и родить из нее свет, нужна храбрость. Тубажишинни — это храбрость, направление востока — это храбрость. Женщины апачей храбры, потому что не каждый готов вынести столько, сколько приходится нам. Поэтому мы должны быть сильны и духом, и телом.

С самого детства Нжу-ши слышала, что женщины апачей, как ствол древа, дети — ветви, а мужья — листья. Люди говорили: «Листья могут опасть, но ствол и ветви — единое целое, их не сломать». Сила женщины быть связанной с землей, с тем, на чем держится, что питает племя. Мужчины летят за порывами ветра, женщины хранят в себе вечность. Именно поэтому сестры и дочери всегда оставались вместе, зачастую имея не только общих детей, но и одного мужа. И поэтому ее народ почитал, прежде всего, Женщину, Раскрашенную Белым и ее детей, временами забывая, кто был их отцом: то ли Солнце, то ли Дождь, то ли Гром. В любом случае — это проявление Силы Жизни.

Девушка вспомнила первый массаж, когда она, растянувшись животом на земле, покорно принимала сильные руки крестной, стремившиеся укрепить ее тело для будущих испытаний. Биянетту словно лепила из глины сосуд, вмещавшей в себя все качества божественной женственности. Затем был первый священный бег в четырех направлениях, символизировавший выносливость и долгую жизнь, и многочасовые танцы вокруг костра внутри Священного Жилища, служившие репетицией перед, действительно изматывающими, бдениями в последующие ночи, когда на площади она будет танцевать до рассвета. Звон десятков маленьких конусов, вырезанных из жестяных консервных банок, отвечавших на каждый шаг, сливался с ритмом погремушки шамана, призванного заботиться о девушке внутри типи. А днем она училась добывать огонь трением и вырезала тридцать две «солнечные палочки», аккуратно раскладывая их лучиками вокруг костра — каждая палочка на одну священную песнь, как дар Солнца его супруге Земле.

— На юге, — Биянетту прикоснулась к бирюзе, — Тзе Ичин — Гора Каменный Нос. Здесь небо соединяется с землей, воплощаясь в бирюзе. Юг приносит щедрые дары. Но щедрость бывает разной, и то, что кажется щедростью для Солнца, может обернуться засухой для людей и зверей. Щедрость — это ответственность за тех, кто тебе дорог. Будь щедра, но не иссушай их души, и тогда твой танец на южной горе принесет богатство и красоту.

Нжу-ши молча кивнула. При упоминании о засухе ей неожиданно захотелось пить, она аккуратно налила в глиняную чашку воды из плотно сплетенного и промазанного глиной кувшина, чтобы не коснуться ее и не пролить ни капли, и, взяв в рот трубочку из тростника, висевшую у нее на шее, осторожно отпила (82). Крестная терпеливо ждала, чтобы, наконец, продолжить.

— На западе, находится дом Женщины, Раскрашенной Белым. Солнце создал его там, чтобы встречаться с ней по ночам. Это ее мир. Там она состарилась и обрела мудрость. Храбрость востока — это сила и стойкость, но мудрость запада — слабость и текучесть. Она как вода: может приносить дождь, а может обернуться горным потоком, сметающим все на своем пути. Вода может принять любую форму, она превращаться в твердый лед или становится паром. Она дает понимание жизни. В этом ее мудрость. И в этом мудрость Исдзан-наглаше. Мать нашего народа научила нас правильной жизни, и по сей день от нее идет благодать, позволяющая лечить болезни и восстанавливать угасающие силы природы. Каждый раз она рождается на востоке, и, проходя все четыре возраста, заканчивает свою жизнь на западе, чтобы потом возродиться вновь. Вечно юная и вечно старая, изменяющаяся и неизменная. Это непросто понять. Это нужно почувствовать. Сейчас сила Женщины, Раскрашенной Белым, находится в тебе. Ты открываешь ей путь, по которому она идет на восток, к месту своего рождения, и скрывается в стране заката.

Старик Кайдазинне, не издавая ни звука, слушал рассказ, который знал наизусть, с куда большими подробностями. Он слышал историю богини уже десятки, а может и сотню раз, но каждая женщина рассказывала ее по-своему. Иногда совсем не так, как учили его, но это не имело значения, поскольку в этот момент ее устами говорили боги, что видят саму суть, и их мало волнуют формальности. Люди любят условности, но слова — это всего лишь слова. Даже священные песни меняются со временем, и язык уже не тот, что был во времена далеких предков, поскольку он зачастую не понимал древние заклинания, которые старательно произносил. Как же тогда человек может навязывать вечным духам свои представления?! Боги говорят через тех, кто слушает их сейчас, а он всего лишь помогает наладить диалог.

— И, наконец, север. Дзил Дикхине — Священная гора, место самых могущественных Горных Духов, защитников животных, — произнесла Биянетту. — Место просветления и чистоты, ясности горного хрусталя. Это камень шаманов. Здесь в материальном мире кристаллизуется чистый дух. Здесь, приняв свою темную сторону, ты можешь отделить ее от светлой, и только так обретешь способность идти по священной дороге. Север замыкает Круг. Он несет справедливость и восстанавливает баланс.

Баланс… Наверное, главное понятие апачской жизни, воплощаемое не только в повседневности, но и в ритуалах. Иногда кажется, что все просто идет своим чередом, но если присмотреться поближе или, напротив, взглянуть издалека, то можно увидеть, что баланс является основным принципом мироздания. Иногда, за множеством совершенно не связанных друг с другом вещей, его трудно уловить, но именно он наполняет мир жизнью и смыслом.

Нжу-ши хорошо помнила прошлую ночь. Костер на поляне был сложен в форме конуса из бревен выше человеческого роста. Языки пламени взвивались в высоту еще на пятнадцать футов, создавая зрелище грандиозное и немного пугающее. Люди уже собрались, певцы приготовили барабаны и палочки, традиционно заканчивавшиеся на конце кольцом диаметром дюйма в три. Тасахейя ждала свою подругу на условленном месте. Едва дверь Священного Жилища откинулась, как среди зрителей прокатилось волнение. С трудом переставляя уставшие ноги, Нжу-ши заставила себя дойти до, раскинутой на земле, оленьей шкуры. Сил не было, но она старалась держаться достойно богини, не показывая усталости. Все знали, чего ей это стоило, но многие проходили через нечто подобное, а теперь на девочке лежала огромная ответственность за все племя. Едва крестная и шаман заняли положенные места, притихшие барабаны возобновили свой неумолимый ритм. Кайдазинне затянул песню, и Нжу-ши, обратив лицо на восток, стала приплясывать на месте, подавая пример всем присутствующим. Люди притоптывали под ритм барабанов, сделанных из полых стволов или даже из металлических котелков с натянутой на них кожей. Каждый певец, держал барабан под мышкой, ударяя по нему палочкой и стараясь слиться в единое целое со всеми, кто находился на танцевальной площадке. Ритмичные движения и повторяющиеся мелодии постепенно вводили в транс.

Священные песни словно качали людей на волнах, и когда стало казаться, что это погружение будет продолжаться вечно, из темноты леса показался Горный Дух — Гахе. Лицо танцора, как и положено, было скрыто черным мешком, над которым возвышался странный убор из плоских расщепленных стеблей сотола, похожий на католический крест. В руке белый жезл, чем-то напоминавший меч и небольшой прямоугольный предмет на длинном кожаном шнурке, набедренная повязка из кожи, гораздо более короткая, чем принято у апачей, а на ногах, поверх мокасин, были подвешены звенящие колокольчики. Все тело мужчины покрывали белые символы звезд, града и молний. Гахе раскрутил предмет на шнурке, и в воздух наполнило странное, неземное жужжание, будто открывающее проход в иные миры. Зрители притихли, и только певцы продолжали свое дело, словно не замечая появления странных существ:

Мы молимся

Четырем вершинам.

Черной на Востоке,

Синей на Юге,

Желтой на Западе,

Белой на Севере.

Горные Духи молятся с нами.

Их голоса звучат на небе и на земле.

Они обходят Священную гору

С четырьмя (83) перьями орла.

Вслед за первым, на поляну друг за другом, вышли еще четыре танцора. В отличие от него, они предпочитали держаться вместе, и их движения отличались какой-то особой торжественностью. Вместо креста, над их головами возвышались огромные угловатые конструкции, более всего сходные с рогами оленя, и в каждой руке было по белому жезлу, выглядевшему гораздо более мощно и внушительно. Их ноги закрывали длинные кожаные юбки, похожие на женские, но при этом, фигуры четырех Горных Духов выглядели куда более грозно и мужественно, чем первый танцор. Их громадные головные уборы покачивались в такт, в свете пламени, а взлетавшие вверх искры костра создавали ощущение чего-то странного и невероятно величественного. Танцор с крестом на голове явно выделялся на их фоне как вычурностью и легкомысленностью движений, так и желанием танцевать самостоятельно, выбиваясь из общей канвы. И это не могло не привлекать внимания, как и то, что именно он был главным в этой церемонии, хоть и старался не подавать вида. Так часто бывает и в жизни — самый главный не выходит на первый план, не кичится своей силой и не требует уважения. Он просто наблюдает, аккуратно направляя ситуацию в нужную сторону. Временами на ужимки первого Гахе было невозможно смотреть без улыбки, и при этом, он вызывал страх своей непредсказуемостью и вольным обращением с происходящим, будто магические силы подчинялись не строгим правилам, а его прихотям. Это был Серый. Или Клоун. Или Койот. Первородный, способный обернуться в кого угодно, свершавший великие дела и ужасные преступления. Старики рассказывали детям истории, о его забавных проказах и похождениях, пугали страшными последствиями нарушений запретов, которые сходили с рук только Бессмертному, боялись мстительности и сумасбродства, одновременно восторгаясь огромными силами, недоступными более никому.

Пока четверо Гахе танцевали вокруг костра, посылая благословение всем, кто протягивал к ним руки, Клоун приблизился к Нжу-ши. Во время обычной церемонии девушка поостереглась бы такого знакомства, но сейчас она была Женщиной, Раскрашенной Белым, и никто не мог ей навредить. Серый жестом пригласил ее следовать за собой. Она знала, что это значит, и поэтому «шагом оленя» последовала в танце за своим проводником. К ней присоединились Тасахейя и крестная. Колени ныли, мышцы болели, силы грозили вот-вот закончиться, но Нжу-ши упорно подпрыгивала и продолжала двигаться вперед, стараясь не показывать усталости и боли.

Мы идем по длинной, вечной дороге

К высокой горе.

Что будет, мы не знаем.

Но мы дойдем до нее.

Пелось в старинной песне. Это была песнь Матери-Земли, песнь Исдзан-наглаше, обновляющейся с каждым поколением, являющей собой одновременно и Путешествие, и сам Путь.

Беннито, вместе с дядей Ни-чу-чуни, Чико и Маркосом, находился в первых рядах, приплясывая на месте, как и остальные, и не решаясь выйти в круг к Горным Духам. Ему это даже в голову не приходило! Нжу-ши обошла с Серым костер четыре раза и вернулась на место для продолжения ритуала. Песня еще продолжалась, но Гахе, завершив свою часть церемонии, уже собирались вернуться домой. Четыре фигуры не торопясь протопали мимо рядов зрителей и направились к лесу, намереваясь исчезнуть из виду. Замыкающим, как всегда, шел Клоун. Он был единственным, кто мог шутить и кривляться во время церемонии, насмехаться над людьми или даже разговаривать с ними. Что он и делал, пока вдруг не остановился рядом с Беннито. Этого юноша не ожидал. Серый, словно собираясь с мыслями, неприлично долго пялился на него своими блестящими глазками-бусинками, сделанными из медных солдатских пуговиц. Он не танцевал, просто стоял и смотрел. Молодой человек почувствовал себя неуютно.

— Уйдя на восток, вернешься с запада. Встретишь север среди белых полей, — вдруг отчетливо произнес Серый тихим голосом, от которого у Беннито побежали мурашки. Странная мысль, что под маской танцора скрывался не человек, заставила его замереть.

Словно очнувшись от сна, Клоун вдруг снова принялся танцевать и, поняв, что слишком отстал от своих, бросился за ними вдогонку, наплевав на этикет, чем вызвал веселье в толпе зрителей. И кружившие в ночном небе, искры костра…

Нжу-ши вздрогнула от неожиданности и пришла в себя, когда искры превратились в золотистые пылинки, коснувшиеся ее лица. Биянетту взяла из мешочка на поясе щепотку желтой пыльцы и посыпала ею лоб своей крестницы, затем каждое плечо и, наконец, положила ей в рот, завершив подготовительную часть ритуала. Предстоял самый сложный день. Перед церемонией Нжу-ши прошла пост и ритуал в парилке, потребовавший немало сил — уже четвертые сутки она не ела и почти не спала, каждое утро танцем приветствуя рассвет, стоя на коленях и ритмично двигая телом под вводившие в транс ритмичные звуки песен шаманов. Рядом с ней пел старик Кайдазинне, за спиной пританцовывала, тоже изрядно уставшая, крестная мать, а рядом делила невзгоды сестра Тасахейя. Священнодействие несло радость, но и требовало серьезных усилий и от певцов, и от нескольких десятков родственников, соседей и знакомых, решивших провести все эти четыре дня и четыре ночи вместе с ней, почти беспрерывно приплясывая под более, чем сотню бесконечно длинных танцев, позволяя себе лишь небольшие перерывы на отдых. Но их-то хотя бы кормили. И все же, она испытывала к этим людям невероятное сострадание и счастье от единства. Они верили в ее силы, они пришли сюда танцевать ради нее, показать, что готовы переносить вместе все тяготы и страдания, и она была готова отдать им всю себя, хоть на несколько дней став покровительницей народа, которую все ждали с надеждой и нетерпением.

В палатке, накрытой бизоньими шкурами, было темно. Только свет костра освещал, устланный одеялами, пол и связки лечебных трав на шестах. Однако в открытых клапанах небо уже начало менять свой цвет. Посмотрев наверх, шаман кивнул, словно согласившись с какой-то мыслью, сказанной самому себе, и, слегка откинув шкуру, закрывавшую дверной проем, осторожно выглянул наружу.

— Пора, — произнес он. — Люди ждут.

Люди, и впрямь, выстроились по обе стороны от входа в Священное Жилище, ожидая благословения Женщины, Раскрашенной Белым.

Кайдазинне приблизился к Нжу-ши и присел на корточки рядом с ней. Ему, как и девушке, было сложно сохранять беспристрастность, пряча эмоции, но этого требовали правила ритуала. Взаимодействие с духами может быть невероятно опасно, их мир причудлив и непредсказуем, поэтому лучше подавить все чувства и чётко следовать правилам, веками передающимся из уст в уста.

— Я знаю, что тебе тяжело, но сегодня последний день, — тихо произнес он. — Все, что тебе нужно — это молиться. Постарайся представить, что ты везде и нигде. Что ты все замечаешь, но ни на чем не задерживаешься, и именно это позволяет тебе все замечать, — Кайдазинне посыпал голову девушки священной пыльцой и повторил движения крестной. — Это все ради людей. Мы едины, потому что заботимся друг о друге. Мы благодарны небу, земле, и солнцу, нашим предкам и всему вокруг. Благодарность — основа всего. Благодарность и уважение. Уважение рождается из того, какую пользу ты приносишь другим людям. Иногда, чтобы сохраниться в их сердцах, достаточно просто быть рядом в нужный момент. Быть апачем означает иметь дух, который останется с людьми даже после того, как мы уйдем. Как Женщина, Раскрашенная Белым.

Близилась кульминация церемонии. Нжу-ши встала коленями на раскинутую оленью шкуру и обратила лицо к восходящему солнцу. До утренней зари оставалось не более получаса. Шаман затянул песню Рассвета, используя погремушку из оленьих копыт, остальные музыканты подержали его ритм ударами барабанов. Свободные мужчины стали снимать покрышку со Священного Жилища, дабы все могли лицезреть то, что происходит внутри. Кайдазинне поставил перед собой большую чашку с белой краской, взял в руки кисть из травы, и, погрузив ее в белую жижу, сделал первый мазок. Окончательное превращение началось. Каждый раз, сделав отметину на лице или открытой части рук девушки, он сильно смахивал кистью в сторону, и белые капли окропляли толпу, вызывая бурю восторга. Еще бы, ведь на них попадала часть краски богини, обещая принести счастье, и вдохновляя на свершения. И, наконец, людям было позволено подойти к ней. Кто-то благословлял воплощенное божество золотистой пыльцой и благодарил за жертвенность ради людей племени, кто-то умолял исполнить желание. Если человек просил излечить его от болезни, Нжу-ши клала руки ему на плечи и поворачивала в четырех направлениях, произнося несложную молитву. И хотя людей в резервации было не так уж и много, но они все шли и шли нескончаемым потоком.

Наконец, восемь шестов типи были откинуты в стороны, оставшиеся четыре символизировали и дом Женщины, Раскрашенной Белым, и мир, в окружении четырех сторон света. Люди получали благословение и отходили, чтобы уступить место другим. Еще немного, совсем чуть-чуть. Усталость и боль боролись со счастьем представлять собой богиню, заботящуюся о народе. Труден путь богов. Наконец, и это закончилось. Биянетту, Кайдазинне и Тасахейя заняли положенные места. Ждать оставалось недолго.

Я иду к Солнцу

И буду молиться там.

Четыре металла.

Четыре кактуса.

Четыре пути,

Четыре ветра.

Я иду к Солнцу,

к центру Вселенной.

От Солнца исходит свет.

Святая девушка молится Солнцу.

Есть четыре направления.

Я иду к горе на Востоке.

На его вершине черная Молния.

Я отправляюсь на Солнце.

Я иду к Солнцу, иду, иду.

Песня была длинной, очень длинной. Каждое мгновение ожидания, усиленное невероятной усталостью и болью, тянулось как день, но Нжу-ши должна была не просто вынести мучения, но сделать это с гордо поднятой головой, танцевать на коленях, не теряя темпа, и не выказывая неудовольствия. И хотя слезы наворачивались у нее на глазах, девушка гордо подняла вверх подбородок и попыталась улыбнуться, увеличив интенсивность движений, словно наслаждаясь ожиданием прихода Светила.

А восток стремительно светлел, и наконец, первый луч осветил вершину Сьерра Бланка. Кайдазинне, продолжая трясти погремушкой в левой руке, поднял правую вверх. На его ладони был нарисован небольшой круг с двенадцатью длинными лучами, протянувшимися на все четыре стороны. Певцы заголосили, что было сил. Крестная обильно посыпала голову и плечи своей приемной дочери священной пыльцой, глаза девушки остекленели, она вошла в транс, но впереди ее ждало финальное испытание.

И вот, наконец, барабанщики завели последнюю песнь. Священный бег. Бег вместе с восходящим солнцем. Шаман Кайдазинне, взяв ритуальную корзину, наполненную кукурузой, табаком, мешочками с желтой пыльцой, белой глиной и красной охрой, связками полыни, бирюзой и орлиными перьями, отнес ее на полсотни шагов в сторону востока и поставил на землю. Первый забег. Всего полсотни шагов в одну сторону и полсотни в другую. Но все не так просто. Биянетту протянула крестнице плоскую корзину, в которой лежали кусочки соли из священного озера.

— Многие вещи в жизни могут пойти не так, и тебе будет казаться, что ты сейчас упадешь, — сказала она, — но это не значит ничего. Просто продолжай бежать. Мир — это движение. Нет ничего неизменного, и только так можно получать его силу, которая помогает людям. Будь сильной, — крестная усмехнулась. — Когда ты пройдешь Танец Рассвета, рожать будет уже не так страшно.

Нжу-ши взяла в рот соль, призванную испытать ее выносливость и защитить от зла. Никто не сражается на Соляном озере, никто не должен причинять там вреда. Даже злейшие враги мирно беседуют друг с другом, где землей правит Соляная Женщина.

— Беги, — тихо сказала Биянетту.

Бежать в тяжелом кожаном платье, увешанном длинной бахромой, жарким июльским утром, с солью во рту было нелегко. Голод и усталость давали себя знать, но замедлять бег было нельзя, иначе несчастия могут обрушиться на народ, и повинна в этом будет только она, проявившая слабость. «Когда вступаешь на путь магии, помни, что каждый шаг, каждая мысль имеют значение».

На втором круге Кайдазинне отнес корзину еще на полсотни шагов, потом еще раз, и еще. Четыре возраста, четыре пути становления Женщины: младенчество, детство, взрослая жизнь, старость. Но Нжу-ши сейчас не просто женщина, она богиня, Раскрашенная Белым. В четвертый раз она бежала почти без сознания, ноги превратились в каменные колонны, все вокруг плыло, и казалось, она вот-вот упадет.

— Беги, беги, — тихо шептала Тасахейя, знавшая, чего стоит этот забег, — ты сможешь. Старайся, и все будет хорошо. Если церемония тяжела, значит, в жизни тебе будет легко.

Солнце уже нещадно палило, а песня казалась длинной в бесконечность. Барабаны били все быстрее и громче. Видя, что Нжу-ши замедлила бег, люди стали танцевать усерднее, надеясь, таким образом, придать девочке сил и вдохновить, страдающую за них богиню. Еще шаг, два, три, четыре…

Четыре последние шеста упали на землю, став символом окончания церемонии и исчезновением Священного Жилища. Крестная Биянетту, сестра Тасахея, мать Канаэ и шаман Кайдазинне остались стоять вместо них. Но на последнем круге Нжу-ши не вернулась к оленьей шкуре. Она схватила из корзины орлиное перо и побежала дальше. В сторону Солнца. Танцевальная площадка становилась все меньше и меньше, звуки все тише… богиня покинула людей.

«Родители редко отпускают своих детей, — подумала Биянетту, — поэтому детям приходится покидать их, отпуская от себя. Они идут дальше. И вместо ожидания одобрения старших, стремятся принимать собственные решения. Это хорошо. Это правильно. Но через много лет, когда их кожа потеряет упругость, а сердце станет биться слабее, они поймут, что все их подвиги и успехи — лишь течение вод над камнями жизни их предков».

Остановившись за ближайшим холмом, девушка чуть не упала. Еще ничего, некоторые теряли сознание, и родителям приходилось нести их домой на руках. Наконец-то можно выплюнуть соль. Но прикасаться губами к воде запрещается еще четыре дня, как и касаться руками своей кожи.

Нжу-ши с трудом переводила дыхание, но ее переполняла гордость за то, что она прошла. Теперь она была не маленькой испуганной девочкой, а женщиной, знающей, что значит любовь, поддержка и надежды ее народа.

В лагере раздавали угощения и еду, приготовленную на костре под навесом: молодую кукурузу, мексиканские лепешки, мясо, сладости и табак. Повара трудились все эти дни — незаметные герои, жертвующие собой ради удобства других. Биянетту подняла с земли оленью шкуру и встряхнула ее, одновременно сбрасывая песок и незаметно отгоняя злых духов. Церемония подошла к концу.

Полная счастья Нжу-ши, с трудом переставляя уставшие ноги, незаметно окольными путями вернулась в лагерь. Биянетту и Тасахея напоили ее водой через трубочку и помогли смыть краску с рук и лица. Теперь можно поесть и поболтать. Еще четыре дня она будет носить праздничное платье, но уже не как Женщина, Раскрашенная Белым, а как та, кто прошла церемонию. Теперь она точно знала, что, даже почувствовав слабость, способна подняться и преодолеть все, что угодно. Ее глаза скользили по людям, пришедшим сюда ради нее. Братья, отец, мать, сестра, двоюродный брат, крестная, тетки, дяди, и многие, почти незнакомые, которых она видела не так часто. Все были здесь, все улыбались ей, все были соединены невидимой нитью общей судьбы, и все были объединены церемонией в единый круг. Круг Жизни.

** 13 **

Ранчо Дорси располагалось на огромных открытых пространствах в районе ручья Юта. Хозяин не зря положил глаз на это место, где обширные луга с прекрасными пастбищами перемежались неглубокими каньонами, прорезавшими равнины, которые предоставляли защиту от ветров или палящего зноя, и давали возможность найти столь необходимую чистую прохладную воду, стекавшую с вершин Сангре-де-Кристо. И даже сейчас, в жаркое и засушливое лето, в этой пустынной местности, можно было обнаружить несколько небольших источников воды, шириной от семидесяти до ста тридцати футов, вполне достаточных для того, чтобы напоить несколько стад, бродивших по окрестностям. Сенатор Стивен Уоллес Дорси был секретарем национального собрания Нью-Мексико, авторитетным членом Республиканской партии, а так же одним из самых крупных землевладельцев в этом районе, в знак чего, а может и по другим причинам, он выстроил дом, о котором знали все местные жители. Его особняк располагался в живописной долине, хорошо просматриваемой с окрестных холмов. Огромное двухэтажное строение из бревен и красного песчаника, украшенное колоннами, впитавшими в себя пафос античности, в целом больше напоминало викторианский дворец с элементами готики, а не американский дом или мексиканскую асьенду. С лицевой части дома находился большой фонтан, на котором каменными цветами было выведено имя жены сенатора «Helen», и огромный сад, напоминавший о роскоши плантаторов Юга и желании владельца связать свое имя с классикой европейской культуры.

Бен не мог отказать себе в удовольствии хоть издали утолить любопытство, и краем глаза взглянуть на эпическое строение. И пока остальные были заняты перегоном коров к водопою в район ручья Юта, тихонько поднялся на холм. С такого расстояния детально рассмотреть дом не удалось, хотя основные элементы, прислугу, повозки и породистых лошадей было видно достаточно хорошо. Слуги разгружали недавно прибывшие повозки. Один из них, по-видимому, управляющий, одетый гораздо более дорого и изысканно, чем остальные, с интересом разглядывал огромную хрустальную люстру, извлеченную из деревянного ящика. На других имелись надписи на неизвестном языке.

— Мраморный камин, прямиком из Италии, — голос Билла отвлек пожилого ковбоя. — Да, мне тоже было трудно удержаться.

Странно, как он не услышал топота копыт подъехавшей лошади? Сегундо остановился совсем рядом, и, достав из седельной сумки мощный армейский бинокль, намного лучше, чем оптика недавно встреченного Литрелла, сам с удовольствием любовался пейзажем. Долина, и впрямь, была достаточно живописной, тем более, что сенатор велел посадить вокруг дома и служебных построек несколько деревьев, дабы придать ей более свежий и цивилизованный вид. Насмотревшись, он протянул прибор Бену, чтобы и тот мог прильнуть к окулярам, дабы оценить то, что произвело впечатление на него самого.

— Живут же люди, — произнес Бен, скорее размышляя вслух, чем обращаясь к соседу. — И что нужно сделать, чтобы заработать такие деньжищи? Я в поте лица вкалываю всю свою жизнь, а накопил лишь на плохонькую хибару.

— А сколько ты украл, Бен? — саркастически ухмыльнувшись половиной рта, спросил Билл.

— Что? Я честный человек, и никогда…

— То-то и оно. А Стивен Дорси ограбил страну, и в том числе тебя, на полмиллиона долларов. Это шестьдесят таких особняков! Не говоря уже о том, что все его состояние создано на аферах, спекуляциях и коррупции почтовых компаний. Я знаю про него много интересного.

— Откуда?

— Из газет, разумеется. Людей занимает не только стада и погода. О скандалах в Вашингтоне с сенатором Дорси писали даже в техасском захолустье.

— Век живи, век учись, — вздохнул Бен. — Как же так получается? Всем нам говорили, что эта страна создавалась людьми, придерживавшихся четких принципов. Пуритане считали основой жизни молитву и честный труд. Почему тогда люди поступают не по-христиански? — вопрос был обращен скорее к самому себе или к Создателю, но Билл посчитал своим долгом внести ясность:

— О чем ты, Бен? Бог мертв! Не знаю, было ли когда ему до нас дело! Впрочем, это не важно. Люди всегда будут как угодно оправдывать свои действия, но поступать так, как им хочется. Те, что вроде Дорси, могут ходить в церковь, делать щедрые пожертвования и даже искренне считать себя верующими. Но единственное, во что они по-настоящему верят — это деньги. И ведь многие преступники искренне считают, что поступают в соответствии с «волей божьей».

— Но другие-то люди не слепы! Кто-то же видит правду.

— Бен, именно такая наивность и позволяет негодяям оказываться в правительстве, — засмеялся Билл, хотя веселья на его лице не было. — Мало кто готов видеть правду, многих гораздо больше восхищает масштаб преступления! Если обманул одного — ты мошенник, а если обокрал страну, уважаемый человек. Убил одного — ты преступник, а если тысячи — ты герой.

В глазах бригадира промелькнуло нечто, похожее на разочарование. Бен тоже казался озадаченным несправедливостью данного утверждения.

— Нет ничего хуже лжи и глупости, — печально пробормотал Билл.

— Думаешь, люди глупы?

— Люди не любят думать, зато очень любят лгать. Многие постоянно лгут даже себе. Из-за этого и возникла самая большая ложь, частью которой является сенатор Дорси — государство, — он был где-то далеко, в своих мыслях, но религиозный Бен, не привыкший сомневаться в основах общества, вдруг почувствовал, что оказался на краю пропасти, в которую боялся заглянуть. И все же его манила пугающая глубина.

— Поясни…

Он прошел через многое и видел очень разных людей, многие из которых были далеки от идеала, но неожиданное осознание масштаба грозило выбить почву у него из-под ног. Почувствовав возникшее напряжение, и не испытывая нужды больше разглядывать поместье, Бен отдал бинокль напарнику.

— Подумай вот о чём, — Билл вернулся к реальности, и теперь в его тоне не было привычной легкой иронии, — люди слабы. Чтобы почувствовать силу, они покупают оружие, придумывают религии или объединяются вокруг сильных, которых в мире очень немного. Большинство людей готово отдать свою волю, кому угодно, лишь бы не принимать решений и не нести ответственности. И они с радостью предадут идеалы свободы в обмен на обещания стабильности и процветания. Только и это ложь.

— Но так же бывает не всегда, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Бен, не привыкший сомневаться в справедливости устройства мира.

— Не всегда, — согласился сегундо. — Люди объединяются ради защиты собственности или создания чего-то более значительного. Как, например, вы с Бобом объединились для создания ранчо. И для людей свободных и ответственных государство — лишь средство для исполнения их воли. Но если у власти окажется человек без морали и совести, он превратит всех в послушное стадо. Никто не дает коровам право голоса. Как говорит сенатор Дорси: «я предпочитаю жить на своем ранчо, потому что мой скот не голосует». Для таких как он, люди — это безликая толпа, которой можно навязать нужные правила и ценности. А потом объявить всем, что это и есть истинное единство.

Билл с удовольствием наблюдал за произведенным эффектом, поскольку на лице его пожилого собеседника читалась растерянность, похожая на удивление ребенка, в неудачный момент зашедшего в спальню родителей.

— «Делайте всё возможное, чтобы сохранять вам в мирном союзе то единство, что даруется Духом единым», — пробормотал Бен, привыкший в таких случаях обращаться к Священному Писанию.

— Да, да… Послание к Ефесянам? — ухмыльнулся Билл. — Посмотри на коров и узришь «Дух единый». Только не бывает единства ради единства. Представь, ты родился в этом стаде и тебя заставляют следовать приказам пастуха. Ради чего? Что, на самом деле, нас объединяет?

Похоже, пожилой ковбой никогда всерьез не размышлял над такими вещами, предпочитая жить привычными нормами.

— Родина… — в словах его не было уверенности. Почва, на которой прочно стояла его вера, неожиданно покачнулась.

— Бессмысленное слово, Бен, — фыркнул Билл. — Коров объединяет только желание пастуха их съесть. Единственная территория, которая тебе на самом деле принадлежит, только тот кусок земли, на котором ты стоишь в данный момент. «Родина» — это просто слово, с помощью которого пастух заставляет тебя идти туда, куда нужно ему. Даже на бойню. Это насилие. И тот, кто пытается это сделать, и есть твой истинный враг. Конечно, такие, как Дорси, будут врать об общих интересах, и сосать из тебя кровь, как паразиты. Что происходит, если у коровы появляется много паразитов?

— Они ее убивают.

— Да. Ты всю жизнь работал на чужих ранчо, Бен. Скажи, кто-нибудь заставлял тебя, ради «великой цели», бесплатно пахать на хозяина?

— Я уже был рабом, — напомнил чернокожий.

— Но ведь это и происходит! — воскликнул Билл. — Только место рабовладельца занимает правительство. Оно заставляет тебя верить, что есть вещи более важные, чем ты сам. Что ты все должен принести в жертву «государственным интересам» и служить ради «великих целей». А если ты откажешься, тебя посадят в тюрьму. Только цели эти определяют жадные и беспринципные лжецы, вроде Дорси. Интересы общества должны складываться из интересов каждого из его членов, а не тех, кто смог забраться на самый верх. Нет никаких «государственных интересов», кроме тех, которые позволят узурпаторам оставаться у власти. Благодаря им, люди превращаются в бесправное население. Им запрещают думать и сомневаться. Продолжая эту игру, ты всегда будешь нищим и бесправным. Хорошо живут только те, кто прислуживает лжецам, и аморальный подонок всегда уверен в своей правоте. Богатые становятся богаче, бедные — беднее… а нищими и глупыми легко управлять. Ради выживания, их вынуждают совершать преступления, а, если нужно, наказывают за то, что они не могли не свершить. Идеальное средство превратить свободных людей в стадо коров.

Старого ковбоя несколько смутили рассуждения вольнодумца, хотя он и осознавал, что бригадир на его стороне, и лишь выражает собственное мнение. В душе Бена боролись две мысли. С одной стороны, он прекрасно знал коровью судьбу. Но с другой, Библия напрямую учила: «…с мятежниками не сообщайся, потому что внезапно придёт погибель от них…» А в его глазах Билл выглядел как мятежник. Поэтому он некоторое время молчал, подыскивая подходящий ответ.

— Да брось! — наконец сказал он. — Таких чиновников совсем немного. И, как видишь, их можно вывести на чистую воду. Ты же сам читал о преступлениях сенатора Дорси в газетах.

— Дорси просто не повезло. Ему не хватило удачи или таланта, а может не смог договориться с нужными людьми или перешел кому-то дорогу. Поверь, Бен, гораздо опаснее те, кто остался в тени!

— Хочешь сказать, что он такой не один?

— Именно. Его соперники бросили журналистам кость, но, на самом деле, их интересам служат банки, юристы, шерифы… Не нам с тобой, Бен! Поверь мне, ложь проникает повсюду. Говоря о свободе, они приводят тебя к рабству, борясь за мир, они развязывают войны, они объявляют правду преступлением и придумывают бесчеловечные законы. Самые жуткие вещи совершаются на законных основаниях, потому что на деле их пишут хищники, желающие, чтобы мы оставались стадом коров.

Хотя бывший раб прекрасно понимал Билла, резкость бригадира его задела.

— Не знаю… по-моему, негодяи встречаются везде, но я уверен, честных людей в правительстве все же больше, чем плохих. Они выполняют свои обязанности: Конгресс присматривает за Президентом, Президент может противостоять Конгрессу, независимые суды следят за исполнением законов, а пресса может писать даже о мошенниках в Сенате.

— До поры, до времени, Бен. Когда таких людей, как Дорси, станет много, они подчинят себе и суды, и прессу, а Конгресс станет проталкивать выгодные им законы. Например, в целях безопасности, можно запретить оружие, сопротивление властям и критику правительства. А скоро ты больше не сможешь идти, куда хочешь, заниматься тем, чем считаешь нужным, говорить, что думаешь. Они будут тебе говорить, что думать, что читать, с кем дружить. Это называется «единством нации». Удивительно то, что, говоря о свободе, люди предпочитают оставаться на поводке.

— Думаю, ты слишком предвзят. В каждом штате свои законы, свое правительство, границы… вряд ли они смогут договориться.

— Чтобы доить таких, как мы? Это не так уж и сложно. Все начинается с малого. Достаточно совершить подлость раз, потом станет легче. А жадность не знает границ. Ты хочешь, Бен, чтобы такие люди, как Дорси определяли будущее твоих детей? Ведь они пробираются не только в политику. У них в руках банки, крупные ранчо, они создают корпорации.

— Корпорации… — задумчиво произнес Бен.

— Да, те самые, что осваивают Колорадо и Вайоминг. Они есть и в Нью-Мексико, и добираются уже до Техаса. Корпорации строят дороги, шахты, телеграфные линии, заводы, дают работу сотням людей, обживают новые территории… короче, несут в эту дикую страну блага цивилизации.

— И это плохо?

— Вопрос цены! Для бизонов, индейцев и вольного образа жизни — да. Но, поверь, и простым работягам, вроде нас, это обойдется недешево. Единственное, что имеет значение для этих людей — деньги. Чтобы делать еще большие деньги. И человек в корпорации всего лишь винтик огромного бездушного механизма, хозяева которого пойдут на всё что угодно, ради прибыли. Чем они отличаются от бандитов, Бен? Тем, что корпорации легальны? Но такими их сделали те, кто находится у власти.

— Что ж получается, круг замкнулся? — чернокожий ковбой снял шляпу и пригладил короткие курчавые волосы, никогда не отраставшие настолько, чтобы их нужно было приглаживать.

— Увы, это плата за цивилизацию. Скоро вольным ковбоям придет конец, твоя жизнь будет зависеть от счета в банке, а земля будет опутана колючей проволокой.

— Что за колючая проволока?

— А ты не слышал? В восточных штатах гомстеды уже несколько лет ограждают свои земли проволокой с острыми шипами. Ни скот, ни человек через нее не пройдет. Индейцы окрестили ее «веревкой дьявола». Будь она здесь, мы вряд ли смогли бы перегнать коров к источнику воды. Когда-нибудь весь Техас будет оплетен ею.

— Господи Иисусе, куда катится этот мир?

— К прогрессу, Бен, к прогрессу. Скоро героями романов будут не обаятельные авантюристы вроде нас, а представители закона, защищающие богатых и влиятельных негодяев…

— Как сенатор Дорси?

— Это и есть новый мировой порядок. Ладно, давай поторапливаться, надо напоить наших коров и двигаться дальше. Если увидишь скот с клеймом Треугольник с Точкой, будь начеку, люди сенатора наверняка рядом, и нам лучше поскорее убраться, чем вступать с ними в конфликт.

И оба ковбоя, пришпорив коней, легким галопом направились в сторону стада, быстро двигавшегося на запад.

** 14 **

Если кто-либо хотел увидеть типичный городок Дикого Запада, то ему надо было бы посетить Максвелл (85). В местах, где высокие равнины встречаются с предгорьями, в шести милях к западу от переправы по тропе Санта-Фе через реку Канэйдиан, всего несколько лет назад располагалась захудалая деревушка Las Garzas, названная, вероятно, в честь цапель, встречавшихся в местных речных заводях. Климат подножия гор Сангре-де-Кристос, откуда стекали чистые полноводные реки, издавна привлекал людей мягким климатом, идеальным для выращивания скота и лошадей, не случайно, со времен первых испанских конкистадоров, став Меккой для тогда еще пеших индейцев равнин, желающих заполучить себе здоровых четвероногих помощников. Именно благодаря этому, в двадцати милях к западу от Las Garzas, и возник большой город, названный испанским словом Симаррон, что означало непокорную, необузданную личность, и в полной мере относилось как к водам быстрой горной реки, так и к мустангам, расплодившимся в этих местах. Город в полной мере оправдывал свое название, ибо в него стекались герои и отбросы со всего Запада. Подобно Додж-Сити в Канзасе и его соседу Лас-Вегасу в Нью-Мексико, Симаррон быстро приобрел репутацию «злого города», рассадника преступности и беззакония.

Главным вершителем правосудия в этих местах был «Закон револьвера», и любой, обладавший шестизарядным, мог попытаться отстоять свои права, не прибегая к услугам адвокатов. Несмотря на то, что в окрестностях проживало несколько юристов, они, по большей части, лишь притворялись, что занимаются юридической практикой. Основой их дохода были добыча золота и серебра, скотоводство, торговля импортом и азартные игры. Некоторые даже содержали салуны и бордели, благо спрос на эти услуги всегда был на высоте. Женщин на Западе не хватало, алкоголь требовался в избытке, и по этой причине особым спросом пользовались танцевальные залы, совмещенные с баром и столами для азартных игр, которые зачастую делали из сырого кирпича, а не из более дорогого дерева. После каждого танца посетители — многочисленные ковбои с окрестных, богатых пастбищами ранчо — обычно «догонялись» очередной порцией спиртного, что провоцировало не только бурное веселье, но и беспорядочное движение и давку. И, конечно, каждую ночь это перерастало в драки, поножовщины и перестрелки. А следующим утром все просто говорили «вчера пришел черед Фрэда» … или Тедда, или Мэтта или кого-то еще.

И, может быть, данное обстоятельство не слишком беспокоило бы руководство железнодорожной компании Atchison, Topeka and Santa Fe, но, вдобавок ко всему, Симаррон располагался в долине, окруженной горами, где вести рельсы по склонам представлялось делом долгим, трудоемким и слишком затратным. А посему три года назад, благодаря усилиям одного из старейших жителей Нью-Мексико Мелвина Уитсона Миллса, бизнесмена, юриста и политика, бывшего членом законодательного собрания штата, на месте Las Garzas возникла железнодорожная станция, а вместе с ней и быстро развивающийся городок. План Миллса, разумеется, преследовал, в первую очередь, собственные интересы. Четырьмя годами ранее он женился и, возле деревушки на берегу реки Симаррон, создал ранчо, возведя на вершине холма двухэтажный особняк из самана с тридцатью двумя комнатами для своей жены, родителей и пятерых усыновленных детей. Туда он вынужден был бежать от «справедливого возмездия» друзей, застреленного им в Симарроне, бандита. На ранчо возле дома рос прекрасный сад, засаженный рядами грушевых, персиковых, сливовых и абрикосовых деревьев, грецких орехов и каштанов, а также небольшой огород со свежими овощами. Урожаи были такими обильными, что большая часть их продавалась в соседние поселения. Но с появлением в Нью-Мексико железной дороги, Миллсу пришла в голову идея построить станцию рядом с домом, чтобы было удобнее продавать скот на восток, а также снабжать своей продукцией, неизбежно возникающие в подобных местах, рестораны. Эту идею с удовольствием поддержал Фрэнк Спрингер, юристом по земельным вопросам железнодорожной компании, совершенно случайно оказавшийся соседом Мелвина Миллса.

Городок назвали, по имени бывшего владельца земли, Максвеллом. И пусть в нем не было столько салунов и магазинов, как в Симарроне, он обзавелся собственным отделением банка, а посему отличался большим спокойствием и размеренностью. Немалые усилия к этому прилагали Мелвин Миллс и Фрэнк Спрингер, которые, несмотря на разные политические предпочтения, поскольку Миллс негласно входил в Клику Санта-Фе, а Спрингер яростно с нею боролся, не желали правления на своей территории преступных групп, которыми славился Симаррон. В Максвелле имелось несколько местных лавок, пара отелей и салунов, но в целом, он выглядел куда более тихим и скучным — обычная железнодорожная станция, облюбованная владельцами местных ранчо, чьи работники отправлялись за развлечениями в ближайший город, вместо того, чтобы бесчинствовать на улицах богом забытой дыры. Впрочем, наличие железной дороги имело свои преимущества: в городке уже начали появляться богатые дома и крупные строения вроде кирпичного трехэтажного здания окружного суда, что говорило лишь об одном — Максвеллу предстояло занять важное место в административной жизни округа Колфакс.

Сам городок состоял из пяти улиц и, пересекавших их под прямым углом, трех авеню. К югу, рядом с протекавшей рекой, раскинулось ранчо и особняк Миллса, хорошо заметный еще издалека, а на самом севере находилось здание суда, одновременно служившее и городской ратушей — самым высоким и монументальным строением города. Рядом с ним стояла небольшая церковь, попеременно служившая и англо- и испано-язычному населению, поскольку его количество было примерно равно. В центре, в двух шагах от сердца поселка — железнодорожной станции, стоял двухэтажный отель «Монтесума». Возле него и второго отеля, подешевле, названного по фамилии владельца «Браун», располагавшегося с другой стороны платформы, ближе к центру города, останавливались дилижансы. Многие здания еще строились, и некоторые представляли собой хибары в одну доску, местами накрытые парусиной вместо стен или крыш. Большая часть этих плотно сгруппировавшихся халуп располагались на третьей улице, по наиболее короткой дороге к станции и поближе к отелю, но так, чтобы не смущать посетителей своим еще недостаточно респектабельным видом. И если одна часть городка уже была застроена конюшнями, складами, кузницей, пекарней и прочими бытовыми зданиями, и заселена непритязательным населением, то на другой участки, отведенные под дорогие дома, еще пустовали. По другую сторону железной дороги, на некотором расстоянии от города, располагались обширные коррали для коров и платформы для погрузки скота в товарные вагоны, дабы не смущать амбре и мычанием благородные ноздри добропорядочных леди и джентльменов, не желавших наслаждаться очарованием деревенского колорита.

Коров распределили по корралям достаточно быстро. Конечно, временами приходилось держать ухо востро, чтобы отсечь не в меру любопытного бычка, пытавшегося испробовать на себе все прелести вольной жизни. Или иногда несколько коров, ни с того, ни с сего, решали отвернуть в сторону и смешаться с другим стадом. Но в целом, такая работа требовала не самых больших усилий. Сиди себе в седле, да посматривай, как мимо протекает рогатая река, вздымающая клубы пыли, и издающая резкий запах пота. Юрких бычков отлавливали лассо или теснили лошадьми, отсекавшийся поток возвращали на место щелканьем длинных кнутов. Животные послушно забегали в загоны, чтобы распрощаться со своими хозяевами уже навсегда. В конце дня, когда работа была, наконец, закончена, приемщик железнодорожной компании и Старый Боб ударили по рукам.

— Ну, вот и все, парни, — сказал старик, аккуратно складывая расписку приемщика, и засовывая ее в карман поношенной жилетки. В отличие от своего напарника, до брака питавшего слабость к более ярким тканям, Макензи предпочитал неброские вещи, пусть и простенькие, но добротные.

Кто-то утирал пот со лба, кто-то проветривал насквозь промокший шейный платок или бросал нетерпеливые взгляды в сторону близлежащего городка, где явно происходило что-то занимательное.

— Сейчас уже поздно, банк закрыт, и полностью рассчитаться со всеми я смогу только утром. Но у меня с собой чуть больше сотни долларов наличными, так что, если кому-то невтерпеж, он может получить все сейчас. Остальным дам по десятке, чтобы вы не промотали всю зарплату раньше времени (86).

Намек относился к Джейку и Салли, явно намеревавшимся побыстрее добраться до злачных мест. Парни переглянулись, боясь, что кто-то захочет оспорить их права и оттянуть долгожданный момент, но, в конце концов, Джейк набрался смелости и, опасливо поглядывая на бывших товарищей, произнес:

— Если вы не против, сэр, то мы бы хотели отправиться в Симаррон. А то в этой дыре, похоже, нет ни одного борделя.

— Да, — подтвердил Салли, облизнув пыльные губы, — клянусь, у меня в горле давно пересохло, а меж ног зудит так, что я был бы рад свиданию даже с коровой. Но вы их уже продали. Так что мы поедем туда, где можно хорошенько напиться и перекинуться в покер.

— Или монте.

Старый Боб посмотрел на небо.

— На ночь глядя?

— Не проблема, сэр. До Симаррона всего двадцать миль.

— Как угодно. Только не загоните лошадей. Животные устали, — он вытащил из кармана брюк пачку долларов, отсчитал требуемую сумму и, пожав руки бывшим работникам, вручил деньги. — Спасибо. Удачи. Может, еще увидимся.

— До свидания, сэр. Будет нужно, зовите. Всегда рады погонять коров.

И, кивнув остальным, оба сорванца с гиканьем лихо рванули в сторону гор.

— Если только мне до смерти захочется увидеть парочку остолопов, — пробормотал старик, и обернулся к остальным. — Что ж, могу осчастливить кого-нибудь еще. Том? Гарри? Сэм?

Чернокожий молодой человек вопросительно переглянулся с остальными, ожидая их молчаливого решения. Но, похоже, нерешительность приятелей расположила его к более уверенным действиям.

— Что ж… сэр, я бы хотел получить расчет.

— Без проблем, Сэм, — кивнул старик, протянув ему пачку долларов. — В следующий перегон буду вновь рад видеть тебя на своем ранчо. Ты будешь хорошим ковбоем, недаром, ты приглянулся старине Бену. Тоже рванешь в Симаррон?

— Нет, сэр. Отдохну здесь, а потом поищу работу на другом ранчо. Благо, в Нью-Мексико их пруд пруди.

Маккензи удовлетворенно кивнул и, сняв с души груз ответственности, вложил оставшиеся бумажки в ладони остальных работников:

— Как и обещал, вот вам по десятке. На сегодня хватит. Помойтесь, обновите одежду, выпейте, если хотите. Похоже, в городишке сегодня праздник. Слышите музыку?

— Да, — кивнул Билл, — мы приехали вовремя. Что до меня, то я сперва приму горячую ванну, а то от меня несет, хуже, чем от коровы.

— Это точно, — засмеялся Боб. — Тогда по коням. Поставьте лошадок в конюшню, пусть их напоят, накормят, и как следует, почистят. Они заслужили.

— А мне пусть потрет спинку какая-нибудь китаянка, — поддержал Бен. — Кто-нибудь знает, есть ли в городе китайцы? Я слышал, они мастера массажа, а он моим старым костям, ох как нужен.

— Если в городе есть железная дорога, значит, есть и китайцы, — поспешил успокоить его Билл.

— Ты же женат, — притворно возмутился старик. — Как можно позволять прикасаться к себе другой женщине!

— Всего лишь невинная помывка, старый брюзга. Или ты сам хочешь потереть мне спину?

— Я лучше отведу тебя к брыкучему мулу, чтобы он помассировал тебя своими копытами, — пошутил Боб, забираясь на козлы фургона.

— Да ты и сам, как брыкучий мул, только и знаешь, что пинать старого товарища, — ухмыляясь парировал Бен, вставляя ногу в стремя.

Ковбои привычно опустились в седла и рысью направились к городу, где играла музыка, и громкие крики толпы сообщали всем, что настоящее веселье еще впереди.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

То, что мексиканцы умеют устраивать яркие праздники, знали все. А в Нью-Мексико их было особенно много. Даже после аннексии территорий у побежденной Мексики, они не собирались ни покидать свои дома, ни отказываться от обычаев, а многие предпочитали говорить на родном языке, не слишком обременяя себя изучением грубого наречия гринго. Благо, испано-говорящих чиновников, адвокатов и бизнесменов, даже среди некоторых американцев, было вполне достаточно.

Солнце спешило уступить место Луне, и попрощаться с миром, осветив его последними багряными лучами, но жителей Максвелла это нисколько не волновало. Напротив, на улицах уже зажигали фонари, а на пустыре возле железнодорожного полотна, в самом начале Пятой улицы вовсю бурлила вечерняя жизнь. Городская ярмарка — событие не только яркое и веселое, но и чрезвычайно важное. Музыканты, танцоры, борцы, пиньяты, сладости и аттракционы — все говорило о том, что жители решили доставить себе удовольствие и оторваться по полной.

Вымытый и посвежевший Боб, чьи розовые щеки теперь сияли, словно начищенные пуговицы полисмена, поглаживая шелковистые усы, вышел из отеля «Браун», гордо извещавшим посетителей, что за 10 центов здесь можно принять горячую ванну, а за 25 банщик тщательно потрет вашу спину, и направился прямиком туда, где призывно сияли огни и раздавались веселые звуки мариачи (87). Благо до туда было рукой подать. Еще издали он заметил шляпу Билла, а потом обратил внимание и на мелькающие в толпе одежды Тома и Гарри. Скорее всего, Бен и Сэм тоже были там, а Пит… кто ж знает, что на уме у команчеро.

На площади возле железнодорожной станции, где обычно останавливались дилижансы, фоном которой служило здание торгового дома и банка, на пересечении с Третьей улицей — главным торговым бульваром, явно происходило что-то интересное, о чем говорили восторженные возгласы толпы. Здесь были посетители всех цветов кожи и родов занятий, местные, но, по большей части приезжие, прибывшие торговать или проездом остановившиеся в небольшом городке рядом со злачным Симарроном. Богатые и знатные, как всегда, находились поближе к арене, стоя на невысоком помосте, позволявшем уберечь дорогую обувь от пыли, и одновременно служившим импровизированной трибуной. Были там и Мелвин Миллс с супругой, и Фрэнк Спрингер, и местная элита, а также пара-тройка гостей из самого Санта-Фе. Рядом к ним поближе держались те, кто также считал себя принадлежащим к высшим кругам, в том числе слуги и приезжие, остановившиеся в дорогом отеле. И хотя вся толпа представляла собой пеструю мешанину из золотоискателей, ковбоев, горожан, рабочих дороги, охотников за мехом, американцев, мексиканцев, китайцев и «цивилизованных» индейцев, все они собирались отдельными кучками. Лишь, только что окунувшиеся в городскую среду, парни Старого Боба сновали между ними, стараясь протиснуться поближе к месту, где проходило выступление. Посредине площади была сооружена импровизированная «лиенцо чарро» — круглая арена для конных выступлений диаметром 44 ярда с прилегающей дорожкой 13 на 66 ярдов, предназначенной для выхода артистов. Помост с самыми уважаемыми гражданами располагался как раз на их стыке, что позволяло видеть как выступление, так и самих всадников, выезжающих на арену. Бобу повезло — возле помоста, вероятно по причине уважения к власть имущим, толпа была не настолько плотной, так что даже получилось встать во второй ряд. А посмотреть было на что.

Высокий худощавый мексиканец в фиолетово-бордовых, расписанных золотым галуном, кашемировых брюках, прекрасно сочетавшихся с нежно-лиловой вышитой сорочкой и широкополым сомбреро, гарцевал на великолепном гнедом, шоколадного оттенка, андалузе (88). Мускулистый, превосходно сложенный конь с длинной черной гривой и хвостом, спускавшимися почти до самой земли, изящно согнув мощную шею, гарцевал под всадником, выполняя сложнейшие элементы, доселе невиданные в этих диких местах. Длинный деревянный, около четырех с половиной ярдов, шест в его руках, называемый испанским словом «гарроча» (89), служил одновременно и имитацией длинного копья кабальеро, и радиусом, вокруг которого осуществлялось движение лошади. То, с какой точностью и легкостью наездник управлял своим грациозным конем, не могло не вызывать восхищения. Ковбойские лошади тоже иногда могли выполнять сложные трюки, но танец с гарроча верхом на животном, которое словно само забавлялось с длинным шестом, проявляя чудеса ловкости и высокого сбора, демонстрировал истинное мастерство превосходной выездки. Закончив эту, довольно короткую часть выступления, чарро (90) приступил к еще более сложным трюкам. Пиаффе и курбеты, левады и пируэты восхищали зрителей непревзойденным мастерством, создавая ощущение, что человек и конь жили одним дыханием. Даже опытный наездник заворожено наблюдал за этим ярким и невообразимым танцем, не в силах оторваться от завораживающего зрелища, достойного королей. Наконец, чарро взял, прикрепленное к богато украшенному мексиканскому седлу, длинное лассо и, раскрыв петлю, принялся легко вращать ее, то справа, то слева, то над головой, словно добавив к танцу с конем еще одного партнера. Казалось, веревка вдруг обрела душу в его жилистых смуглых руках. Он не делал ни сильных взмахов, ни резких движений, но петля жила собственной жизнью, слушая лишь легкие движения кисти мастера, как слушает гениального музыканта его скрипка. Лассо крутилось вокруг головы мексиканца, опускаясь почти до седла, потом снова взмывало вверх, а человек все не унимался. Не останавливая движение веревки, он встал на седло, и продолжил вращение, потом пару раз прыгнул сквозь вертикально вращающуюся петлю, вызвав неимоверный восторг публики и, наконец, повернув лассо горизонтально и раскрыв на полную, охватил петлей и себя, и свою лошадь. Опустившись в седло, он попросил коня двинуться легким галопом. Плавно скользившие над ареной, всадник и лошадь, вокруг которых вращалось длинное лассо, напоминали бриллиант в дорогой оправе, пущенный вдоль рядов восхищенных зевак, дабы те оценили невероятную тонкость работы ювелира. Наконец, он остановился в центре манежа и, все еще крутя лассо, выполнил пируэт на задних ногах, вызвав тем самым взрыв восторга, рев и выстрелы в воздух, не произведшие на чуткое животное ни малейшего впечатления.

— Дамы и господа, — громко воскликнул ведущий, — специальный гость ярмарки чарро Альваро Монкада (91)!

И снова крики, выстрелы и взлетающие в воздух шляпы были ему ответом. Чарро купался в лучах славы и эмоциях публики. Он был уже не молод, и сорокалетний рубеж маячил то ли на шаг впереди, то ли на шаг позади, но непринужденные движения, шарм и глубокие карие глаза создавали впечатление, что перед вами оживший герой женских романов, заставлявший читательниц любого возраста испытывать к нему непреодолимую симпатию. Словно вырезанный умелым скульптором из красного агата, орлиный профиль говорил о наследии древнейшего населения Мексики, изящные усы и бородка следовали последним веяниям моды, а достоинство и аристократические манеры, напоминали о величии испанского двора. При этом те невероятные нежность и доброта, с которыми он общался со своей лошадью, не могли пройти незамеченными в среде людей, привыкших работать с животными. Он был не просто лучшим наездником, он был невероятным. От него словно исходила какая-то магия, заставлявшая окружающих непроизвольно становиться добрее. Смущенно, и одновременно удовлетворенно улыбнувшись, Альваро Монкада бросил на землю лассо, и попросил коня сделать поклон. Гнедой жеребец подогнул переднюю ногу, склонил изящную шею, и растянулся в невероятно глубоком реверансе.

— Чарро Альваро Монкада! — завопил ведущий. — Сеньор Монкада прибыл в наш город из Мексики по приглашению одного из лучших жителей — мистера Чиприано Лара (92)!

Джентльмен среднего возраста и роста, в цилиндре и дорогом городском костюме английского стиля, несколько непривычно сочетавшимся с его мексиканской внешностью, стоявший на помосте для избранных, чинно раскланялся публике, словно сам только что выступал на арене. Как бы много денег у него не было, дополнительная известность бизнесмену никогда не помешает. Тем более такая, которая вызывает столь бурную реакцию публики.

— Мастерство сеньора Монкада, без сомнение, заслуживает вашего восхищения! — продолжил свою речь ведущий. — Но у нас есть достойный ответ. Леди и джентльмены! Дамас и кабальерос! Встречайте! Очаровательная мисс Миа Переа!

Музыканты заиграли красивую мелодию, мужчины встали на цыпочки и вытянули шеи, похлопывая в ладоши в знак одобрения и ожидания появления наездницы. На арену, выполняя пассаж, словно в танце, выехала сверкающая золотом лошадь. Превосходно сложенная под стать дорогому андалузскому жеребцу, кобыла поражала не только силой и изяществом, но и расцветкой паломино. Золотистая шерсть идеально сочеталась с белыми отметинами на морде и ногах, как и с длинными гривой и хвостом цвета струй мощного водопада. Небольшая, изящная, совсем еще юная девушка лет шестнадцати, облаченная в вишневый наряд под названием «аделита», и дорогое сомбреро, явно изображала мексиканскую наездницу, сидевшую, как и полагается, боком в женском седле. Несмотря на красоту и изящество управления, никто не ожидал от «ла чарра» ничего, кроме эскарамуза — традиционных элементов конной выездки, создающих некий рисунок и имитирующих, скорее, военный парад. И, действительно, лошадь старательно исполнила принимание на рыси, траверс и менку ног, пару раз объехав своего партнера, дабы продемонстрировать впечатляющую внешность и невероятное очарование изящных манер. Всадница гарцевала на лошади, вызывая умиление публики своим умением держать баланс и слаженностью действий с лошадью. Но темп постепенно продолжал нарастать, а, вместе с ним, усложнялись и элементы, исполняемые паломино, пока, наконец, подняв животное в галоп, девушка не сделала на ней несколько головокружительных пируэтов на полном ходу, вызвав одобрительные аплодисменты. Остановившись рядом с чарро, наездница девушка поклонилась, однако, похоже, в запасе у нее было что-то еще. Переглянувшись с партнером, Миа хитро улыбнулась, сняла с лошади уздечку, решительно скинула жилет, оставшись в, открывающей плечи, легкой сорочке, забросила за спину сомбреро, и одним движением распустила прекрасные, завязанные в пучок, темные волосы. Зрители недоуменно переглядывались — такого вызывающего поведения на публике никто не ожидал. Паломино решительно направилась к выходу с арены. Все стихло. Но конферансье хорошо знал свое дело.

— Если вы думали, что это все, то вы глубоко заблуждались. Вас ждет, поистине, нечто удивительное. Дамы и господа, перед вами НАСТОЯЩАЯ Миа Переа!

И хотя мало кто понял, что бы это значило, звуки музыки рванули ничуть не хуже динамита при взрыве горных пород, поднимая за собой восторженный рев толпы и бурю аплодисментов. Набрав разбег в узком коридоре, паломино, словно молния, ворвалась на арену. На животном не было ни уздечки, ни другого оголовья, что вызвало неимоверное удивление — любой знает, к чему приводит их отсутствие, особенно у скачущей лошади. Публика опасливо сжалась, но животное идеально слушало маленькую наездницу. Миа мчалась, горизонтально повиснув с одного бока лошади, крепко держась за великолепное, инкрустированное золотом, седло. Как все мексиканские седла, оно имело широкий и плоский рог, а также специальные ручки для выполнения наиболее сложных трюков. Это было необычно уже тем, что приличным дамам было положено просто скакать, а не демонстрировать акробатические кульбиты, тем более, открывающие части тела, которые не принято демонстрировать в публичных местах. И хотя из-под широкой юбки выглядывала совсем невинная часть стройных ног, предусмотрительно прикрытых сапожками и плотными чулками, подобное поведение со стороны девушки знатного происхождения было на грани приличия. А Миа была достаточно знатной. Однако данный вопрос заботил лишь снобов, коих в этот раз собралось очень немного. Остальная же публика, преимущественно мужского пола, пребывала в бурном восторге. Легкая всадница демонстрировала чудеса акробатики, свешиваясь то с одной, то с другой стороны соловой кобылы, стояла «ласточкой» на одной ноге, и даже переворачивалась задом наперед, пока, наконец, сделав несколько кругов, не взяла чарро за руку, изобразив нечто вроде парного танца и, остановившись, исполнила поклон верхом на лошади.

Овации были достойной наградой, после чего Альваро тоже раскланялся и удалился, оставив юный талант один на один со все прибывающей публикой, покоренной ее очарованием. Миа была невероятно красивой. Большие темно-карие глаза с черными бархатными ресницами, сочные алые губы и нежно оливковая кожа не нуждались в косметике. Темные, слегка волнистые волосы рассыпались по ее плечам, подчеркивая идеальные черты лица и фигуры, что также нарушало правила приличия выступлений для женщин. Но кому какое дело до условностей, когда при виде такой красоты сердце просто вырывается из груди. У Тома, стоявшего в толпе, прямо напротив, перехватило дыхание.

— Боже мой, это самая красивая девушка, которую я видел! — прошептал он.

— Не ты один, парень, — ткнул его локтем незнакомый сосед, — ангел, просто ангел. Только не раскатывай губу. Это дочь Франсиско Переа (93). Вон он, — и горожанин указал на группу людей на помосте, носивших дорогие костюмы. — Один из самых богатых людей Нью-Мексико, конгрессмен, друг Президента Линкольна. Его первая жена была из семьи Отеро, которой принадлежит половина Нью-Мексико, а новая из самой старой и влиятельной семьи — Монтойя. Он входит в Кольцо Санта-Фе, так что, если ты не сын президента Соединенных штатов, то о красотке можешь забыть. А вон там, смотри-смотри, по другую сторону от Переа стоит Чиприано Лара? Тот, который пригласил этого длинного чарро из Мексики. Терпеть друг друга не могут, но, что делать: бизнес есть бизнес! Мистер Лара — очень богатый человек и почетный член города. Ему принадлежит половина зданий, которые он арендует железной дороге. А представитель железной дороги — мистер Фрэнк Спрингер. Смекаешь? Вон он стоит! Вместе с мистером Миллсом, они владеют огромными ранчо и всем городом, так что без них здесь дела вести невозможно…

Человек продолжал что-то говорить, но Том его уже не слушал, во все глаза таращась на девушку. Гарри тоже был рядом и, как большая часть мужского населения, не сводил взгляда с красавицы. Она могла бы ничего не делать, просто сидеть верхом или стоять, и ему этого было бы достаточно, но Миа соскочила на землю, расстегнула подпругу и позволила забрать седло поспешно подбежавшему человеку, хорошо знавшему свою роль. Теперь она была один на один с лошадью, если не считать тонкого хлыстика, больше похожего на указку, чем на средство, которым можно подчинить сильное животное. Он напоминал палочку в руках дирижера, да и само взаимодействие с кобылой больше походило на управление оркестром, чем на дрессировку. Словно завороженные, девушка и лошадь двигались в такт, как партнеры, растворяющиеся в ритмах вальса. Кружение, пируэт на трех ногах, пируэт с подъемом на задние ноги, и короткий манежный галоп почти вплотную к хозяйке… раз, два, три, раз, два, три… остановка, высокий спин, пиаффе и снова левада, песада, курбет… И все легко и свободно, словно играя, изящно и грациозно, как будто лошадь и человек были рождены друг для друга. Особый восторг публики вызвали способность лошади ходить и прыгать на двух задних ногах, особенно рядом со стройной фигуркой, которая, в один момент, вытянув руку, взяла, вертикально стоявшую лошадь, за переднюю ногу, и сделала круг, как с партнером по танцу. Финалом выступления стал вольт на коротком галопе, все дальше и дальше по возраставшему радиусу, и наконец, дойдя до самого дальнего угла арены, возле помоста, лошадь развернулась, и карьером помчалась в сторону девушки, словно собираясь сравнять ее с землей. Публика ахнула! Пыль и песок взлетели во все стороны, животное весом в тысячу фунтов легко проскользило по грунту и замерло перед самым носом юной хозяйки. Вздох облегчения, и бурные овации, когда на арену полетели даже цветы. Не дожидаясь команды, соловая кобыла подняла с песка букет, и принесла, как собака, юной красавице, после чего сделала поклон к удовольствию почтеннейшей публики, чем вызвала долго не утихающие овации.

— Миа Переа! — взревел ведущий.

Стоявшая в поклоне паломино, подогнула переднюю ногу, позволив девушке, использовав ее как ступеньку, элегантно усесться верхом. И, чтобы подвести яркий итог выступлению, Альваро Монкада тоже выехал на арену. Встав напротив друг друга, всадники одновременно подняли на дыбы лошадей и замерли, создав, поистине, эпическую картину, чем вызвали новую волну аплодисментов и восторженных возгасов.

— Дамы и господа, на этом наша чаррерия (94) подошла к концу, — конферансье хорошо знал свое дело. — Вы можете отдохнуть и насладиться едой и напитками. А через полчаса вас ждут танцы и выступление группы «Индюшка в яблоках».

Публика, как всегда, болтая и оживленно обсуждая увиденное, разговоров о котором будет еще на год, начала медленно расходиться. И лишь Том и Гарри остались стоять, как вкопанные, раскрыв рты и глядя на удаляющуюся в темноту девушку, рядом с которой шла золотая лошадь.

— Что, парни, языки проглотили? — Билл весело хлопнул каждого по плечу, выведя молодых людей из ступора. —

Что есть любовь? Безумье от угара,

Игра с огнем, ведущая к пожару (95).

— Что? — Словно очнувшись, посмотрел на него Том.

— Шекспир, «Ромео и Джульетта», — усмехнулся ковбой. — Ладно, потом поймете. Пошли в салун, я угощаю. Несчастную любовь глушит хорошая выпивка:

Тщетно к вечности взываю

Я, пока не поломаю

Адский лес сухой хвои, —

Путы женские твои.

И, отринув бессердечность,

Обретем в согласье Вечность —

Ведь Спасителем дана

Мера Хлеба и Вина (96).

И взяв обоих молодых людей под руки, увлек их за собой в ближайший салун с оригинальным названием «Кактус Джек», благо идти до него было всего пару минут.

Однако салун был не единственным местом, радушно привечающим знатных клиентов. По другую сторону площади, на веранде отеля «Монтесума» чаще всего собиралось светское общество, благо от импровизированной арены до порога, как и от железнодорожной станции, рядом с которой размещался банк и торговый дом, было около трехсот ярдов — вдвое больше, чем до салуна. Зато здесь почтенным джентльменам не мешал шум толпы и, кроме того, отель обладал рестораном с верандой, расположенным в более благообразном месте, чем другие заведения. На этот раз веранда была украшена гирляндами и хорошо освещена фонарями, дабы значительные гости чувствовали себя достаточно комфортно. Все, кто имел цилиндр и трость, а также приличный вес в обществе, собрались именно там, чтобы «выгулять» дорогую обувь и аксессуары, коим, в обычное время, не часто приходится покидать пределы богатых домов Сан-Франциско. Группа тех, кто не жил в Максвелле, но управлял им, выделялась особо.

— Сеньор Монкада, будьте любезны, присоединиться к нам! — приветливо воскликнул Чиприано Лара, сняв с головы цилиндр и помахав им долговязому гостю, приближавшемуся в сопровождении услужливого официанта.

— Чиприано, к чему эти церемонии? — мягким голосом ответил чарро. Переливы его теплого баритона завораживали не меньше, чем выступление с лошадью, заставляя вслушиваться в каждый звук, а манера говорить сделала бы честь любому университетскому профессору. — Мы знакомы уже сотню лет!

— Конечно, конечно. Но обстановка требует соблюдения формальностей, — бизнесмен по-приятельски похлопал товарища по плечу, и, вновь перейдя на официальный тон, церемонно представил его присутствующим. — Знакомьтесь, господа, мой друг детства и лучший наездник Мексики, Альваро Монкада. А это самые уважаемые люди города. Альфред Клутье — владелец торгового дома «Портер и Клутье». Его брат Досит Клутье, казначей округа Колфакс и владелец банка. Да, да, того самого, который вы видите на противоположной стороне улицы.

Джентльмены приветственно сняли головные уборы. Обоим не исполнилось еще и тридцати, но они явно чувствовали себя хозяевами жизни. А Чиприано Лара продолжал:

— Шериф округа Колфакс Аллен Уоллес, — худой джентльмен с преждевременно поседевшей шевелюрой и давно нестриженными усами на, изборожденном морщинами, суровом лице сдержанно кивнул, — ну, а рядом со мной находится человек, в честь которого я предлагаю переименовать сей городок. Президент Земельной компании гранта Максвелла, и кандидат в президенты коллегии адвокатов Нью-Мексико, мистер Фрэнк Спрингер (97).

Обладатель столь звучного титула находился в возрасте Христа, но, похоже, тоже успел добиться немалого. Его положение и характер не могли не отразиться во внешности — увидевшие Фрэнка Спрингера сразу отмечали волевой подбородок, сурово сведенные к переносице брови, пронзительные серые глаза, которые он часто держал с прищуром, поджатые губы, шикарные ухоженные усы и внешне скромный, но очень дорогой костюм высшего качества. Вместо архаичного цилиндра он предпочитал модную шляпу с небольшими полями, похожую на котелок, а трость, какую обычно принято носить на выход в светском обществе, он предпочел забыть дома. Вне всяких сомнений, Спрингер был человеком невероятно образованным и разносторонним, и, живи он в Европе, среди его интересов наверняка преобладали бы наука и естествознание, но здесь, на Границе, он стал типичным представителем предпринимателей «Позолоченного века», которые преобразовали юго-запад Америки. Будучи интровертом, он не любил публичных собраний, хотя и вынужден был выступать в судах и большом скоплении народа, обличая коррупцию чиновников и мошеннические схемы нечистоплотных бизнесменов.

— Монкада? — поднял брови Спрингер. — Простите за любопытство, но мне кажется, что семья Монкада и по сей день является одной из самых влиятельных во всей Мексике. Вы аристократ?

Чарро улыбнулся.

— Всего лишь идальго, если вам нравятся условности. И то, по линии других моих предков. Однако все это в прошлом. Как вы, наверняка, знаете, моя родина отказалась от сословий, и обладать титулом сейчас скорее неприлично, чем почетно.

— Здесь нет необходимости скромничать, дон Альваро, — Чиприано Лара понизил голос и заговорщицки наклонился к своим собеседникам. — Не думаю, что господин Переа разделяет ваше мнение. Похоже, ему не терпится использовать приставку «дон» перед своим именем.

Шутка была едкой, хоть и выглядела весьма добродушной. По другую сторону от Фрэнка Спрингера стоял тот, кого незнакомец представил Тому, как Франсиско Переа, один из ведущих руководителей Клики Санта-Фе, в руках которого находились судьбы тысяч людей.

— Надеюсь, отца вашей невесты, господина Переа, вам представлять не нужно, — продолжил Лара, перейдя на более громкий и официальный тон.

Пока Альваро приветливо жал руки всем присутствующим, Фрэнк Спрингер наклонился к уху Чиприано Лара и прошептал:

— Простите, я не совсем понял, в чем подвох?

— Все просто, — усмехнулся тот, — как вы знаете, все богатства нашей страны принадлежат очень небольшому количеству влиятельных и знатных семей, вроде средневековых баронов. Остальные люди живут на гроши, и не играют никакой роли. Разумеется, браки заключаются только между знатными семьями, и чем более широки эти связи, тем лучше. А у господина Переа есть непреодолимая страсть к признанию. Богатства и знатности семей Отеро и Монтойя ему недостаточно. Его дворянское происхождение под сомнением и, похоже, он решил это исправить. Разумеется, громкая фамилия и титул — всего лишь формальность, но чем это не повод удачно использовать привлекательность своей дочери?

— Кстати, сеньор Переа, где ваша очаровательная дочь? — громко произнес он, повернувшись к личности, известной половине штата. — Она поразила нас своим талантом и храбростью.

— К сожалению, это единственный известный мне талант, — отшутился отец, — однако, похоже, сеньора Монкада это устраивает.

— Более чем, — учтиво улыбнулся чарро. — Как видите, я и сам живу лошадьми, а посему, мы с вашей дочерью находимся на одной волне.

— О да, я тоже люблю лошадей, особенно породистых, — со знанием дела кивнул Франсиско Переа. — И более всего тех, кто стоит целого состояния. Знаете, у меня есть несколько превосходных производителей, и я думаю расширить свой бизнес, запустив, помимо андалузской линии, и чистокровных английских. Американцы, в отличие от потомков испанской аристократии, больше ценят скорость и азарт, нежели изящную выездку, — многозначительно поведя взглядом в сторону стоявших вокруг англосаксов, он слегка понизил голос, — потомкам варваров трудно понять наследие Римской цивилизации. Но бизнес есть бизнес, и сейчас намного выгоднее разводить лошадей более подходящих для скачек.

— При всем уважении, сеньор, боюсь у нас с вами несколько разные представления о том, что значит «любить лошадей», — учтиво наклонил голову Альваро. — Я не азартен, и для меня лошадь скорее способ познания мира.

Франсиско Переа понимающе кивнул, хотя в его взгляде неплохо читались снисходительность и самодовольство. Светская обстановка располагала к умиротворению и гурманству, поэтому он взял со стола ягоду винограда и тщательно прожевал, наслаждаясь вкусом.

— Я всецело на вашей стороне, дорогой друг, — постарался поддержать разговор Чиприано Лара, считавший своим долгом пояснить позицию давнего товарища и продемонстрировать глубину отношений перед лицом соперника. — Мне вспоминается подходящее выражение: «Лошади приносят мир и спокойствие беспокойным душам, даруя нам достоинство и надежду».

— Весьма романтично, — согласился Переа, стараясь, чтобы в его тоне не прозвучало язвительности, — правда, на мой взгляд, более естественно было бы услышать его из уст барышни или подростка. Я предпочитаю более практичный подход. И не могу не признать, дон Монкада, что выступаете вы отменно, — демонстративное переключение внимание на зятя должно было указать оппоненту его место. — Все видели, как вы легко и непринужденно управляете своим конем. Полагаю, это результат упорных тренировок и неизменной строгости?

— Строгости по отношению к себе и снисходительности к лошади.

Глаза бизнесмена изобразили немой вопрос. До сего момента он был абсолютно уверен в правильности своих представлений о мире.

— Вы шутите? До сих пор нам не удавалось всерьез поговорить на эту тему. Я знаком со многими превосходными наездниками, знающими науку дрессировки лошадей. Они настаивают на необходимости жесткой дисциплины. Откройте секрет, чем же вы тогда подчиняете непокорных?

— Я считаю, что наука — это поиск неизвестного, а не заучивание старого. Постигающий науки всегда находится на грани незнания. Изучать достижения предшествующих мастеров, разумеется, нужно, но всегда стоит перепроверять своих учителей, и выбирать лучшее, постоянно ища новое. В этом наука похожа на искусство. В том числе, искусство взаимодействия с лошадью. Лошадь не нуждается в подчинении, если рядом с человеком она чувствует уверенность и спокойствие.

— Ммм… согласен. Но разве не так ведет себя любой профессиональный наездник?

— Зачастую лишь внешне. Многие называют уверенностью жестокость, а за спокойствием скрывается неприятие истинной природы лошади.

— Простите, не понял, — бизнесмен удивленно приподнял брови, поскольку и сам считал себя неплохим наездником, а брать на работу предпочитал опытных профессионалов, считавшихся лучшими в своей области. — Разве дрессировщик работает не с природой лошади?

— О, нет! Разве палач не работает с природой человека? То, что я делаю ни в коем случае, нельзя назвать дрессировкой. Люди постоянно пытаются заставить или подавить лошадь. Но любое насилие — это следствие непонимания происходящего. Оно неизбежно, вызывает отторжение, подрывает доверие и причиняет зло.

— Но послушайте, дорогой мой, не лучше ли причинить меньшее зло, чтобы потом стало лучше?

— Вряд ли можно точно сказать, станет ли от этого лучше, но хуже вы сделаете наверняка. Просто люди зачастую предпочитают сиюминутную выгоду, не понимая, к чему приводит силовое воздействие.

Слова Альваро несколько озадачивали, ломая привычную картину Франсиско Переа, чего он явно не ожидал. Но опытный конезаводчик пока не собирался сдавать свои позиции.

— Хм, я всегда считал, что к победе, — сказал он, огладив модно подкрученные усы и аккуратную бородку, — но, похоже, вы иного мнения? Что ж, я тоже готов учиться новому, если это принесет результат.

В его словах сквозил искренний интерес, без капли надменности, что случалось нечасто.

— Тогда вы согласитесь, что важнее выиграть войну, чем одно сражение.

— Это точно! Как бывший командир батальона, здесь я всецело на вашей стороне.

— В таком случае, вы наверняка понимаете, что, добытая насилием покорность, без сомнения, приносит некоторые плоды. Но их привлекательность лишь иллюзия, построенная на желании избежать дальнейших неприятностей. Поверьте, плоды эти горьки и скороспелы. Они отравляют силу, энергию и талант, которые вы могли бы получить. Истинное наслаждение дарит только свободное и добровольное общение. Хороший учитель не заставляет учеников зубрить и отвечать, как положено, он учит их думать и сомневаться. Он не боится ошибок, потому что гораздо важнее уметь делать выводы, имея свободный выбор.

— Боюсь, ваши представления несколько идеалистичны, и розги приносят не меньший результат. Что же, вы предлагаете, позволить лошади самостоятельно принимать решения?

— Почему бы и нет? Вы просто показываете путь, и она говорит, нравится он ей или нет. Если вы будете вести себя как друг, животное согласится пройти даже через трудности и боль, стараясь учиться и помогать. Для этого достаточно искреннего сопереживания и желания понять, почему оно совершает тот или иной поступок.

Франсиско Переа несколько высокопарно рассмеялся:

— Мне кажется, это излишне надуманно. Большинству вполне достаточно подчинения. Все-таки, лошади — это расходный материал. Они таскают грузы, гибнут в войнах и на горных перевалах, ковбои постоянно меняют коней на перегонах. На их спинах строилась цивилизация. Человечество обращается с ними подобным образом уже тысячи лет.

— Да, — печально согласился чарро, — хотя мало кто сможет отрицать, что лошадь более разумное существо, чем человеческий младенец, способное страдать не меньше, чем человек. И, тем не менее, испокон веков люди приходят к лошадям, чтобы заставлять их служить или работать. Может быть, когда-нибудь они будут приходить к ним за мудростью и красотой?

— Помилуйте! Конечно, это прекрасные создания, но мудрость…! Еще скажите, что существуют лошади-философы!

— Лошади намного лучше нас чувствуют законы природы. И если лошадь пытается с вами общаться своим языком, значит, она считает вас достаточно умным, чтобы это понять. Не нужно ее разочаровывать. Наша главная ошибка в том, что мы считаем их животными, полагающимися только на инстинкт и рефлексы. В противовес мыслящему человечеству. Но, думаю, вы не хуже меня знаете, что люди, в большинстве своём, влекомы не меньшими страстями и привычками. Люди не сильно отличаются от животных, просто больше врут, и чаще всего себе.

— Что ж, — Франсиско Переа взял со стола еще одну ягоду винограда и понизил тон голоса, — ложь — основа цивилизации. Без нее вряд ли можно строить бизнес или управлять народом.

Он сделал пренебрежительный кивок в сторону проходивших мимо отеля людей, не допущенных в высшее общество, что не могло не ускользнуть от взгляда будущего зятя.

— Они не понимают ваших глобальных планов, — продолжил бывший конгрессмен. — Им, как и животным, чужды высшие идеалы, и уж тем более, ваши цели.

— Возможно. Но, в отличие от людей, лошади чувствуют фальшь. А то, что основано на лжи, непременно разрушится. Впрочем, похоже, цивилизации и гибнут по той же причине. Греция и Рим были на вершине славы до тех пор, пока Александр Македонский не объявил себя богом, или пока римляне не стали лгать окрестным народам об истинном устройстве империи. Эти государства оказались лишь редкими яркими вспышками на фоне всеобщего варварства.

— Приоритеты меняются, — пожал плечами Переа. — Сейчас, дорогой мой, мы говорим с вами на равных, и каждый из нас не прочь послушать умного человека. Но оставь нас один на один на необитаемом острове, и один из нас, скорее всего, станет объектом еды для другого. Дикость сидит в каждом из нас, и культура — лишь тонкий слой плодородной почвы, легко уносимой страстями ветров.

— О, так вам не чужда склонность к изящной словесности, — учтиво склонил голову чарро. — Однако, тогда вы согласитесь, что именно культура делает человека человеком? И чем больше слой этой самой наносной почвы, тем увереннее он противостоит нападкам стихий. В нем прорастают корни растений, создавая все более мощную основу для роста.

— Вы о чем?

— О том, что чем больше мы узнаем о мире, тем многограннее становится наше мышление. Тем больше мы способны анализировать и понимать свои действия, свои эмоции, и их последствия. Мы начинаем чувствовать более глубокую связь со всем, что нас окружает и осознавать, что важна каждая мелочь, любая деталь. В конце концов, мы задаемся вопросом, почему, на самом деле, поступаем тем или иным образом. И чем глубже сидит в нас культура, тем меньше мы подвержены влиянию дикости. Такой подход позволяет общаться с лошадьми на совершенно ином уровне.

— Но это ваш личный опыт, который сильно отличается от опыта всего человечества, что до сих пор дает достаточно эффективные результаты, — возразил Переа. Ему, хоть зять и говорил вполне разумные вещи, было трудно представить лошадь в каком-либо ином качестве, кроме транспорта или объекта для бизнеса.

— Опыт — вещь весьма условная, — Монкада сделал характерный жест рукой, явно стараясь найти наиболее корректное выражение. — Держу пари, что вы навряд ли укажете мне на Ascalapha odorata, что находится у нас прямо перед глазами.

— Простите, как вы сказали?

— Ascalapha odorata — «Черная ведьма» из семейства Erebidae. Вот она. Правда, красавица? — чарро указал на, сидевшую на кусте, огромную ночную бабочку, лениво двигавшую темными бархатными крыльями. — Видите, бабочка довольно большая, и находится у всех на виду, но мой опыт помог мне заметить то, на что здесь больше никто не обратил внимания. Хотя в Мексике ее появление сочли бы дурным знаком, а в Техасе, напротив, предвестием удачи.

— Суеверия, — понимающе кивнул Переа.

— Всего лишь отражение опыта. Известный человечеству опыт выживания — это совсем не то же самое, что опыт развития. Когда-то давно я услышал восточную притчу о развалинах древней башни, которую нашли люди посреди пустыни. Они восторгались мощью фундамента, аккуратностью кладки, представляли, насколько эпическим было сооружение древности, и как бы оно могло защищать от врагов. Наконец, один смельчак решился воссоздать древнее сооружение. Он использовал старые камни, и новые, он применил все свои знания архитектуры. Но люди все равно были недовольны. Одни говорили, что башня недостаточно эпичная, другие спорили о том, насколько точно воспроизведена новая кладка, третьи утверждали, что это оскорбление памяти предков. Но никто из них не знал главного — с вершины башни можно было увидеть море.

— Весьма занятно. Хотите сказать, что с лошадьми мы двигаемся каким-то не тем путем?

— Всего лишь, что опыт имеет разную направленность. Выживание предполагает хоть какое-то существование. Возьмите больных или нищих — все они несчастны, убоги и довольствуются той болью и страданиями, которые преподносит им жизнь. Развитие же всегда связано с наполненностью силами, яркими эмоциями, обменом или борьбой, усложнением, неизменным движением к совершенству. С опытом выживания вы всегда на шаг позади, с опытом развития — на шаг впереди. Так живут мечтатели и художники, благодаря которым мир становится лучше и добрее.

Во взгляде Альваро проскользнуло что-то неуловимо загадочное, сходное с тайной улыбки Моны Лизы. Подобное мышление было внове прагматичному бизнесмену, и на мгновение заставило его даже задержать дыхание, в попытке осмыслить только что сказанное. Наконец, приняв решение, он выдохнул:

— Мечтатели и художники живут в мире грез, так что, любимая вами культура, фактически, тоже ложь. А в реальности добрая власть — это слабая власть. Ее неизбежно захватит тот, кто сильнее.

— К сожалению, из-за этого у власти оказываются сильные, а не умные.

Франсиско Переа оценил юмор собеседника, хотя тот несколько задел его чувства.

— Сдается мне, что сказанное вами не более, чем красивая идиома. Все-таки, реальность гораздо безжалостнее!

— Мне кажется, природа устроена несколько изощреннее, чем мы способны вообразить, — легко поиграв пальцами, улыбнулся Монкада.

— Допустим. И на этом основании вы предлагаете отказаться от подчинения животного?

— Подчинение — это слишком… — Альваро задумался, подыскивая нужное слово, чтобы не обидеть тестя, — просто. Да, слишком просто. Обычно люди требуют от лошади очень примитивных вещей, крайне примитивными способами. Честно говоря, из-за этого в их глазах мы выглядим не самыми интеллектуальными созданиями, поэтому они не спешат демонстрировать нам ум и таланты. Это похоже на управление государством: если всё время заставлять, подавлять и карать, то народ учится противодействовать, избегать и обманывать. И вечная проблема тиранов — найти достойных союзников.

— Осторожней, сеньор, некоторые могли бы посчитать ваше стремление наделить животных интеллектом серьезным оскорблением, — и хотя Франсиско Переа шутил, в его глазах можно было прочесть намек на задетые чувства. — Ну, допустим. А как же спорт, где мы добиваемся потрясающих результатов исключительно, как вы утверждаете, «примитивными способами»? Бокс, борьба, лякросс, бейсбол собирают гигантские толпы. Не говоря уже о собачьих боях или скачках — бурление крови, азарт!

Внимательный человек мог бы прочитать во взгляде чарро намек на жалость, но он был слишком воспитан, чтобы показать ее собеседнику.

— Простите, я предпочитаю иметь дело с другими сферами, — вежливо ответил он. — Для меня физическое развитие всего лишь инструмент для выражения развития духовного. С собой люди могут делать все, что угодно, но, на мой взгляд, победа, добытая за счёт здоровья и потери доверия лошади, яйца выеденного не стоит. Хотя многие готовы неплохо платить за свои пороки.

— Очень неплохо! Хотя, не сказал бы, что желание соперничества — это порок. Конкуренция — основа жизни, а спорт является прямым воплощением борьбы за выживание.

— Я предпочел бы заменить слово «воплощение» на «имитация». По сути, спорт — это не более чем игра. А любая игра условна, и животные уверены в этом больше людей. По крайней мере, у них нет казино.

— О, так вы разбираетесь в играх!

— Я вижу, как играют и даже соревнуются лошади. И в этом нет ничего плохого. На короткий миг каждый может оказаться на вершине и получить свою долю славы. Но они могут прервать игру, как только почувствуют реальную опасность. Человек же, с его стремлением к достижениям, подобного не допускает, а постоянное желание прослыть самым лучшим, неизбежно истощает силы тела и духа. Люди относятся к своим играм слишком серьезно. Не замечая того, они проигрывают гораздо больше, чем получают.

— Дорогой мой, в этом смысл казино. Всегда кто-то выигрывает, а кому-то приходится мириться с потерями.

— Я говорю не только о потере финансов. Страсти заставляют терять здоровье, друзей, веру, лучшие человеческие качества. Однако взгляните на спорт древних греков! Изначально он подразумевал состязания, как хвалу богам, демонстрацию совершенства и красоты, а не потакание тщеславию человека. Во время игр читались стихи и философские трактаты…

— А гонки на колесницах, где гибли десятки людей и лошадей?! Любимый спорт Древнего Рима!

— Да. И бои гладиаторов, — с легким сарказмом в уголках рта улыбнулся Альваро. — Дорогой сеньор Переа, мир меняется, и, я надеюсь, скоро люди научатся направлять свои желания в русло созидания и добра.

— Вы оптимист! Но не каждый поддержит ваше мнение, ведь для многих отказ от борьбы является признаком слабости. Увы, по природе своей, и люди, и лошади крайне ленивы, и одной лишь добротой вы вряд ли достигнете чего-либо значительного. Насилие неизбежно и правда заключается в том, что власть берут, а не получают. Вы же не будете отрицать, что изначально диких лошадей одомашнили насильственных путём. Люди отбирали самых благонравных, и только это позволяет вам использовать гуманный подход. Ведь ни одно животное не будет добровольно служить человеку.

— А я говорю не о службе. Служба подразумевает подчинение: кто-то стоит выше, кто-то ниже, и высшие всегда отделяют себя от низших. Посмотрите, мы стоим на веранде лучшего отеля в городе, и никто смеет войти сюда, кроме слуг, которых вы не принимаете как равных. Их послушание является для вас символом уважения. Но поверьте человеку из страны, где революции случаются чаще, чем Рождество, это только ширма. На деле мы и они не просто абсолютно чужие друг другу, но и полностью противоположны Слуги не уважают господ, и как только полыхнет пожар мятежа, наши головы полетят в первую очередь. Совсем иное дело те, кто искренне принимает вас как друга и достойного партнера. Они, даже будучи представителями иного сословья, спасут вас во время бури, поскольку считают, что с вами лучше, чем без вас. Только подумайте, как странно, что такое мощное и умное животное, как лошадь, позволяет существу, гораздо более слабому и бестолковому, ездить на ее спине.

— Как бы ни были великолепны ваши рассуждения, но лишь подчинение и иерархия создают цивилизацию. Порядок и контроль!

Франсиско Переа не желал уступать, и был очень доволен собой, поскольку логично пришел к выводам, которые сделал заранее, умудрившись открыто не унизить своего оппонента.

— Господин Переа, вы совершенно правы, — несколько задетый его игнорированием, Чиприано Лара решил вновь обратить на себя внимание. — Вопрос только в том, чем обеспечивается этот порядок?

— Так ли это важно? В истории немало примеров, когда цель оправдывала средства.

— Вопрос цены и последствий. Вы, как опытный бизнесмен, должны это понимать. Я не специалист в лошадях, но, насколько я понимаю, эти животные совсем иначе воспринимают насилие, чем представляет его человек.

— Лично меня всегда учили принципу «боится, значит уважает». Сеньор Монкада, вы согласны?

Франсиско Переа вопросительно взглянул на зятя:

— Страх и уважение — принципиально разные вещи, — Альваро оказался в щекотливом положении, поскольку его давний друг и тесть не ладили, а поддержать предстояло кого-то одного. — Те, кого мы уважаем, являются для нас примером и источником обучения. Тех, кого уважают, не боятся. Даже слабому старику или гениальному инвалиду вы будете выказывать уважение, подражать, помогать, желая приобщиться, потому что хотите быть рядом. Но тех, кого боимся, мы стараемся избегать, и вряд ли будем учиться у них. Разве что противодействию. Страх привлекает людей лишь тем, что дает иллюзорную уверенность в безопасности. Но только до того момента, пока ваш противник не почувствует, что вы слабы.

— Вообразите, что на вас напала толпа дикарей! — вдохновившись словами товарища, вновь вступил в диалог Чиприано Лара. — Они дергают вас, грозно кричат, машут палками и не дают вам сбежать, что вы будете делать? Разумеется, вам остается либо затихнуть, либо драться. Но эти люди лишь действуют в рамках привычного порядка. Вы защищаетесь, чем пугаете их, от чего они только сильнее нападают. И так по кругу. Думаю, вам знакома такая ситуация.

— К чему вы клоните?

— К тому, что способы наведения такого порядка приведут совсем не к тем результатам, что от вас ожидают, и цена его будет слишком высока. Вряд ли дикари вообще поймут, насколько вы, с вашим опытом и образованием, можете оказаться полезны для них. Боюсь, что при всех благих намерениях диктатура не способна долго и эффективно работать. К сожалению, никто не посмеет сказать тирану о его глупости, а глупец не способен осознать, что он глупец. А, кроме того, к такой власти чаще стремятся люди, для которых само применение насилия важнее порядка.

— Единожды познав успех от применения насилия, люди стремятся прибегать к нему снова и снова, — согласился Альваро Монкада. — И результатом является потеря желания искать другие решения и неспособность понимать происходящее. Вся история, какой мы ее знаем, представляет собой чествование великих убийц и насильников, привыкших лишь вызывать страх, навязывая подчинение. Но страх способен лишь разрушать. Цивилизации создаются не благодаря, а вопреки насилию.

— А как же Великий Рим, который мы помним, в первую очередь, благодаря завоеваниям? — Франсиско Переа понял, что расслабиться на городском празднике ему не удастся. — Ваша интерпретация истории совершенно противоположна той, которой учили меня. Поверьте, на войне вы быстро лишитесь иллюзий на этот счет, когда столкнетесь с неотвратимой реальностью.

— Вы говорите о, привычным вам, борьбе и выживании, — заметил чарро. — Я же предпочитаю заниматься вещами более возвышенными. Красота — невероятно редкая вещь, её, в отличие от примитивных страстей, сложно реализовать, поэтому она чрезвычайно ценна. Попробуйте создать шедевр без свободы мысли, без выбора, без стремления превзойти самого себя. Вы получите лишь жалкую подделку. Великие мыслители, художники, ученые и изобретатели — вот, кто творит настоящие блага, позволяющие продвигаться вперед. Люди до сих пор восторгаются картинами великих мастеров, читают великих писателей, помнят имена Сервантеса, Шекспира, Микеланджело, Рафаэля, да Винчи…

— Но помнят и великих правителей, — возразил Переа, — многие из которых были тиранами. Они подчиняли народы, поскольку земли и подданные создают экономику, то есть деньги. И именно деньги позволяют существовать вашим ученым, писателям и художникам. А тирания цензуры придает направление работе мастера, поскольку в основе красоты лежат правила и запреты. Никому не интересно произведение, где может произойти всё, что угодно. Допустим, ваше выступление. Оно было подчинено строгим законам жанра: завязка, развитие, кульминация, завершение. И каждое движение было отточено и последовательно. Красота возможна лишь в рамках, и восхищение публики вызывает послушание лошади, а не ее дикая экспрессия.

— И все же, мне кажется, для творчества и развития подчинение, скорее создает балласт, чем парус, — ответил Альваро. — На мой взгляд, то, что мы получаем от лошади, не более, чем кредит, платой за который должно быть не насилие, а любовь.

— Но ведь вы, несмотря на красивые слова, применяете уздечку. Разве это не подчинение? — Переа почувствовал, что весомый аргумент на его стороне и приободрился. — Железо, невыносимая боль во рту, пена на лошадиных губах. И, тем не менее, это называется искусством верховой езды.

— Именно поэтому, если вы обратили внимание, я использую не железные удила, а более гуманный босал (98), на котором часто заезжают молодых лошадей. В моих руках амуниция — это средство общения, а не подавления. Она не должна ущемлять чувств лошади и ее ощущение безопасности. Моя задача донести послание и добиться понимания, но ни в коем случае не подчинить или оскорбить животное. Я держу повод, как нежный цветок, и подобно танцору, управляю лошадью с помощью бедер и талии, но никогда руками или с помощью силы. И все же, я не настолько совершенен, как ваша дочь, добившаяся впечатляющих результатов. Она способна подмечать даже крайне неприметные детали, из которых и состоит искусство взаимодействия с лошадью. Как говорил Микеланджело: «Внимание к мелочам рождает совершенство, а совершенство уже не мелочь». Когда вы можете видеть невидимое, вы способны творить невозможное.

Словно в подтверждение его слов, раздались аплодисменты. Появление Миа Переа не могло не вызвать столь бурной реакции. Возгласы восхищения, комплименты и восторженные овации явно льстили юной красавице, и при этом, держалась она очень раскованно, чем вызывала неудовольствие её отца, считавшего, что приличная девушка должна вести себя скромнее.

— О чем болтаете? — рука девушки обвила талию жениха.

В ответ он обнял ее, слегка наклонившись так, чтобы невысокой Миа было удобно чмокнуть его в щеку. В этом поцелуе было столько задора, столько наивной непосредственности, что даже у отца, несмотря на осуждающее выражение лица, не хватило суровости всерьез напомнить дочери о приличиях.

— О тебе, дорогая, — мягко улыбнувшись, ответил чарро. — О лошадях и о политике.

Миа притворно закатила глаза:

— Святая дева Мария! О чем же еще может говорить мой отец?! Конечно же, о политике! Он уже пытался оправдать свою тягу к насилию?

— Миа, ты только пришла, а уже нарушаешь приличия, — предупреждающе, но еще не строго, заметил отец. — Пора бы усвоить, что ты больше не дерзкий подросток, а молодая женщина, без пяти минут жена достойного сеньора, и подобное поведение в высшем обществе неприемлемо.

Однако, благодаря своему очарованию, на публике Миа чувствовала себя защищенной от праведного гнева родителя:

— Видите, снова недовольство, ограничения, насилие над личностью. Когда же ты поймешь, что лидер и насильник — вещи совершено противоположные?!

— Имейте в виду, сеньор Монкада, моя дочь яростный борец против деспотии, — насмешливо произнес Франсиско Переа. — Этот чертенок сидит в ней с самого детства. Однако я считаю, что это мое упущение. Я был с ней излишне мягок, и вот результат. К сожалению, если не держать человека в строгости и не применять наказаний, он не вырастет достойным гражданином. Вот, взгляните: меня нещадно пороли, и вуаля, я стал хорошим человеком!

— С чего это ты так решил? — вставила Миа.

Альваро нежно обнял ее одной рукой, давая понять, что пора перевести разговор в более мирное русло.

— Надеюсь, вы меня поймете, но я должен поддержать будущую жену, — как бы извиняясь, обратился он к тестю. — Своих детей у меня нет, и тут я вряд ли что-либо смогу возразить, хотя мои родители были ко мне чрезвычайно добры. Но в отношении лошадей могу сказать, что если вы ездите с помощью силы, это что угодно, но не верховая езда. Настоящая дисциплина рождается из желания соответствовать происходящему и лучшим качествам своего партнера. И тогда порядок возникает самостоятельно. В то время как желание беспрекословного подчинения характеризует, прежде всего, человека волевого, но не слишком склонного к размышлениям.

Слова чарро обескуражили и одновременно развеселили Франсиско Переа. Замерев на мгновение, он вдруг засмеялся так громко, что присутствующие посмотрели на него с удивлением.

— Ай да хитрец! Еще никто не додумался так ловко обозвать меня дураком.

— Прошу прощения, я вовсе не имел в виду ничего подобного в отношении лично вас, сеньор, — поспешил загладить неловкость Альваро Монкада. — Просто хотел объяснить свою позицию. Как и большинство известных вам мастеров моей родины, я изучал наследие Doma Vaquera. В том числе Мануэля Карлоса д'Андраде и его «Luz da Liberal e Nobre Arte da Cavallaria». Однако, благодаря дальним родственникам, мне удалось достать редкий экземпляр трактата греческого наездника Ксенофонта. Я называю его «Первым всадником», хотя, возможно, великие мастера были и до него. У него имелся большой вкус к науке, и он был первым, кто обратил внимание на психику лошади и применил принципы обучения, учитывающие ее темперамент и чувствительность. Он говорил об обучении с терпением и мягкостью. Подумать только, более двух тысяч лет назад, существовал человек, больше понимающий лошадей, чем многие из современных мастеров! А после мне вновь повезло достать труд трехсотлетней давности господина Антуана де Плювинеля, который я зачитал до дыр. Так что, больше на мои взгляды повлияли он и месье Франсуа Робишон де ла Геринье.

— Ну вот! А вы недавно уверяли меня, что в науке нужно искать новое, а не следовать замшелым авторитетам. Однако, согласитесь, что многие мексиканские чарро могут продемонстрировать невероятное единство с лошадью! Их также вдохновляют наши древние традиции.

— Думаю, что мы по-разному понимаем единство. Подчинение противоположно естественному желанию общности. У греков мне очень понравилась идея кентавров. Ведь это не человек на лошади, а единое существо! Он не подчиняет животное, а телом и мыслями чувствует его, как себя. Подобно танцору, что учится управлять своим телом, слушая его, а, не используя хлысты и веревки. Я никогда не поддерживал мнение Декарта, что лошади — это просто живые механизмы, и с детства сомневался в идее, что животные призваны служить человеку, как высшему созданию божьему.

— Будь осторожны, друг мой, из-за подобных взглядов вас могут счесть колдуном. Насколько я слышал, в Мексике недолюбливают брухо (99).

— О, мне не впервой! — засмеялся будущий зять. — Я, своего рода, la oveja negra (100), и сравнение вполне оправдано. Возможно, вы слышали, что в древности, когда знахари собирали магические травы, для создания ядов они должны были их ругать, а для лекарства — хвалить. С лошадьми тоже самое. Они соответствуют тому, что вы о них думаете.

Un caballo blanco corre por el campo,

su melena al viento desplegada,

una figura mágica y enigmática,

que parece no tener dueño ni amo.

Es pura libertad en cada pisada,

la estampa de la fuerza en su mirada,

un ser noble y fiel que no se cansa,

de ser el fiel compañero en cada batalla.

Франсиско Переа оценил ладность стиха, воспевавшего свободу и благородство:

— Да вы настоящий поэт, сеньор Монкада. Теперь понимаю, почему вас выбрала моя дочь.

— Поэт? — слегка улыбнулся Альваро. — Впрочем… Творческая жилка временами принимает весьма причудливые формы. Моя прабабушка графиня Мария Гуадалупе Монкада (101) рисовала прекрасные картины. Возможно, ее таланты частично передались и мне. Для меня лошадь — это поэзия в движении.

— Да, — глаза Миа горели, с восхищением смотря на ее жениха, — лошади позволяют нам прикоснуться к редким моментам свободы и красоты.

— Ну, со своей собственностью вы вольны поступать как угодно, — произнес Франсиско Переа, что было для него очевидно. Но это мимолетное замечание неожиданно разозлило его дочь:

— А я не считаю лошадь собственностью! Вообще владение животным является аморальным. Вы можете заботиться о нем, обучать, дружить, даже выполнять совместную работу, но не владеть. В конце концов, если владеть людьми запрещено, то почему не запретить это в отношении всех живых существ!

— Ого, да вы настоящая бунтарка! — заметил Чиприано Лара, до сих пор не решавшийся вмешаться вновь, поскольку не хотел портить вечер давнему другу. Тон его голоса не позволял однозначно утверждать шутит ли он или и впрямь удивлен подобному ходу мыслей. Чиприано повернулся к Альваро и, слегка понизив голос, отметил:

— Теперь понимаю, на чем основаны ваши отношения! Честно признаться, я думал, что вас привлекли капиталы вашего тестя.

— Алчность не мое кредо, — засмеялся чарро, — и, полагаю, капиталам сеньора Переа найдется лучшее применение.

— Вы напрасно скромничаете, дорогой мой, — Франсиско Переа снова решил побаловать себя фруктами, — ваши таланты неоспоримы. Но для хорошего бриллианта нужна достойная оправа. Я уверен, что ранчо в Чиуауа обеспечивает вам полноценный доход, однако дополнительные средства никому не помешают.

— Смотря, что, по-вашему, считать «полноценным доходом». Вы же знаете, мое поместье отнюдь не такое большое, как у Луиса Террасаса, — ответил чарро, на что бизнесмен удовлетворенно хмыкнул, оценив шутку. Двадцать лет назад, во время французской оккупации Мексики, Луис Террасас помогал опальному президенту Хуаресу, а после его триумфального возвращения, получил в благодарность тысячи акров земли, став самым богатым человеком штата Чиуауа. Любой рядом с ним выглядел бедняком. — Мне вполне хватает для жизни. Однако главная моя ценность — мой конь Аполлон. Я верю в пословицу, что «не хорошая конюшня, а хорошее обращение создает хорошую лошадь». И поверьте, в этом у Миа также не будет недостатка. До сих пор я не спешил связывать себя узами брака только потому, что не встречал девушку, разделявшую мои взгляды на лошадей. Большая часть женщин, если и испытывала интерес к этим созданиям, то исключительно с точки зрения бизнеса или езды.

— Для совместных интересов существуют друзья, — назидательно, но добродушно заметил Франсиско Переа. — Роль и призвание женщины — рожать здоровых детей. Для этого не обязательно иметь даже внешнюю привлекательность, гораздо важнее добропорядочность и знатность семьи. В семьях бедняков, разумеется, женщина занимается трудом. Но если у мужа достаточно средств, она может развлекаться искусством, подобно вашей прабабке. Сути дела это не меняет. Вы же понимаете, сеньор, что не первый, кто просил руки моей дочери. Однако сладить со строптивой девчонкой сложнее, чем с диким мустангом в брачный сезон.

— Думаю, некоторым лучше оставаться свободными, — будущий зять изо всех сил старался быть любезным, хотя в глубине души понимал, насколько глубокая пропасть пролегает между ним и его тестем. — Мир меняется, и в отношении науки, и образа жизни, и людей. До конца XVIII века Европа была убеждена, что картофель не просто декоративное, но и крайне ядовитое растение (102), но его распространение спасло от голода миллионы жизней. Кто знает, может, когда-нибудь, наши знания о лошадях спасут людей от самих себя…

— Вот видите, я прав: на первом месте должна стоять польза. И не так важно, какими методами достигается требуемый уровень воспитания. Именно поэтому я всегда поступал, как требовал мой долг и логика.

— Это характеризует вас как человека стоического, — Альваро решил, что стоит опередить невесту, порывавшуюся наговорить отцу лишнего. — Однако, по правде говоря, логика — это всего лишь кривая услужливая служанка древних инстинктов, которые двигают людьми испокон веков. Наши истинные стремления говорят с нами через эмоции и совершенные действия.

— Вот как? И о чем же говорят мои действия?

Зять хотел ответить наиболее деликатно, но последние слова отца заставили Миа вспыхнуть, как факел:

— Ты всегда был холоден, как кусок льда! Сочувствия или понимания от тебя не дождёшься, а вот назиданий или осуждений — сколько угодно!

— Твоим братьям и сестрам это не мешало расти достойными членами общества!

— Но я-то другая! Ты прекрасно знаешь, что я не выношу навязываемых условностей!

— И поэтому сейчас ты ведешь себя крайне непочтительно. Честно говоря, я уже жалею, что предоставлял тебе несколько большую свободу, чем всем остальным, — тон отца, действительно, стал холодным и суровым.

— О, так значит, быть свободным — это милость диктатора, а не естественное право каждого человека? Может быть, тебе стоит попробовать стать узурпатором одной из стран Востока? Ты требуешь подчинения, а не понимания. Его основа, отец, это свобода и равенство!

— Что знает о равенстве тот, кто вырос в доме полном слуг? Равенство в принципе невозможно. А что касается свободы, то она должна даваться лишь тем, кто способен ею грамотно распоряжаться. С пользой для общества, иначе мы получим толпы нищих бездельников или преступные банды, которые нападают на тех, кто успешнее и образованнее. Именно поэтому нам приходится вводить жесткие законы, чтобы держать их в узде, как строптивую лошадь, чье послушание обеспечивается прочностью кнута дрессировщика. И что бы ты ни утверждала обратное, это общеизвестный факт…

— «Общеизвестно» не означает «правильно»! — выпалила Миа. — Большинство ошибается, а насилие — лучший способ сотворить себе заклятого врага! Ты не позволяешь свободу себе, и поэтому она раздражает тебя и в других. Ты думаешь, что это вседозволенность, но не знаешь, что такое истинная свобода.

— Секундочку, — поднял палец Франсиско Переа, все больше раздражаясь нетактичностью дочери, — я не раз видел мустангов. Они строптивы и неуправляемы, и лишь твердая рука заставляет их взяться за ум.

— Полагаясь на силу, ты не способен увидеть правду. Конечно, свободная лошадь будет проверять границы человека! — запальчиво ответила Миа. — Она должна понимать, какими качествами и достоинствами обладает тот, кто хочет находиться рядом с ней?! Можно ли ему доверять? Именно так вы становитесь достойными друг друга. Но тому, кто сам вырос в страхе, в принципе не понять, что значит доверие.

— Идеалистическая болтовня, — отмахнулся отец. — Даже если предположить, что лошади достаточно умны, они предпочитают жить в хаосе. На любой призыв к дисциплине они отвечают сопротивлением, именно поэтому нужен им авторитет человека. Лишь с тобой они демонстрируют те трюки, которым их научили. Именно твоя диктатура создает иллюзию искусства, даже если ты прикрываешь ее романтической мишурой.

— В закрытые окна не может проникнуть свет. Я словно с глухим разговариваю! Такие люди, как ты, отец, не знают, на чем строятся настоящие искренние отношения. Подкуп, шантаж, наказания — вот истина твоего мира, а твое окружение — негодяи, мошенники и убийцы!

Глаза девушки разгорались все ярче, щеки начали полыхать… похоже, что спор с отцом затронул ее гораздо глубже, чем просто светская болтовня. Франсиско Переа пару раз набирал воздух, чтобы прервать нарастающую лавину, но Миа распалялась все сильней.

— Тот, кто стремится постоянно доказывать свою значимость, на деле не имеет реальной власти. Глупый наездник полагается на жесткость, поскольку больше ничем управлять не способен. Он думает, что лошади сопротивляются порядку, но на самом деле они не терпят его глупости. Однако у дурака не хватает ума понять, что животные могут быть умнее его…

— Подожди, дорогая, — почувствовав, что дело может принять серьезный оборот, и прямого оскорбления тесть не простит, чарро вновь поспешил отвлечь внимание девушки, дав понять, что в данном случае, ему лучше взять дело в свои руки. — Давай я объясню по-другому, — его взгляд в сторону Франсиско Переа призывал к снисхождению в отношении запальчивой дочери. — Видите ли, сеньор, лично для меня лошади словно дети, и самая вредная фраза родителя: «Потом „спасибо“ скажешь». Для ребёнка нет никакого «потом», он хочет иметь право быть собой прямо сейчас. И никогда не будет благодарен за то, что ему испортили жизнь. Мне на ум приходит индейская поговорка: «Дети — не собственность, а чистые души предков, одолженные Творцом». По моему глубокому убеждению, как супругов, так и детей и родителей должна связывать любовь, а не обязанности и страх. Если ребенок любит родителей, он будет стремиться понимать их и подражать. В противном случае, чувство опасности заставит его либо доказывать свою состоятельность любым способом, либо стать самым непримиримым противником. Поэтому я никогда не заставляю своих лошадей, мы просто вместе получаем удовольствие. Они выполняют мои просьбы только потому, что уважают меня за способность выслушать их, и дать возможность выразить себя.

— Может быть, вам просто повезло с лошадьми? — несмотря на явные противоречия, мистер Переа был явно благожелателен по отношению к своему зятю, отличавшемуся не только отменным мастерством, но и хорошими манерами. Скорее всего, они и заставили его несколько умерить свой пыл.

Он глубоко вдохнул освежающий вечерний воздух и сделал вид, что заинтересовался происходящим на улицах городка. Вероятно, конфликт постепенно мог бы сойти на «нет», но прямолинейный мистер Спрингер, почувствовавший слабину в благодушии своего политического противника, вдруг решил выступить на стороне Альваро.

— Не могу не отметить, что вы делаете прекрасное дело, сеньор Монкада, — сказал он, поскольку, как и все окружающие, слышал весь разговор, включая перепалку с дочерью. — Существует замечательная еврейская заповедь: «Каждый человек должен исправлять мир на том месте, где он находится». Вы делаете это в отношении лошадей, что, признаюсь, выглядит весьма необычно. Но, почему бы, и нет?! В конце концов, это продолжение стремления к равным правам, которого мы добились в ходе войны. И мир не стоит на месте. Слышали о некой Дженни Бошан? Она возглавила движение, подталкивающее Законодательное собрание Техаса к принятию избирательного права для женщин.

— Избирательное право для женщин?! — возмущенно воскликнул Франсиско Переа, на которого, несмотря на деловые отношения, присутствие Спрингера действовало как красная тряпка на быка. — Куда катится этот мир! Освобождение от рабства — это разумно и полезно для бизнеса, но теперь вы хотите дать право голоса женщинам? А что дальше? Равноправие для детей, животных или, может быть, дикарей? С такими темпами, господа, скоро в этой стране права будут у всех, кроме тех, кто ее создавал! Знаете, что произойдет? Выросшие в, созданном нами, изобилии, и не знающие ничего о жесткой реальности мира, они будут способны привести эту страну только к краху! — мистер Переа многозначительно посмотрел в сторону вздорной дочери. — Равные права для всех — это нелепо! Люди глупы! Право решать должно предоставляться лишь избранным, имеющим образование и понимающим, как устроен мир. Тем более, как может голосовать тот, кто руководствуется только эмоциями, у кого нет собственности, и кто не несет ответственности за свои действия? Это опасно и, как минимум, совершенно непрактично.

— О, да, — Миа не могла сдержать своих чувств, тем более, сейчас, когда глава семьи перешел на эмоции, — мой отец неимоверно практичен. В том числе в отношении своих жен, производящих потомство как матки породистых жеребят. И если одна умирает при родах, можно приобрести другую. Что, твоя новая жена опять на сносях?

— Дети — это благословение божие!

— Особенно когда половина из них умирает во младенчестве…

— Ана Мария Переа, — строго одернул ее сеньор Переа, почувствовав дерзкий укол, — твое поведение недопустимо!

— Ну, еще бы! Вместо того, чтобы ответить на вопрос, проще всего заговорить о приличиях. Правда нарушает заведенный порядок? Видите, — девушка обратилась к стоящим перед ней джентльменам, — для моего отца люди — это ресурс, такой же, как руда, скот или кукуруза, у них нет личности. Что жена, что ребенок — всего лишь элемент статуса доминантного самца. Восемнадцать детей от первого брака, еще десяток от второго…

— Если ты намерена испортить мне настроение, я немедля отошлю тебя вон, — жестко прервал ее отец, почти процедив ответ сквозь, стиснутые в гневе, зубы. — На твоем месте я бы подумал о завтрашней свадьбе. Тебе лучше было бы идти готовиться, а мне гораздо приятнее вести разговор с человеком, куда более воспитанным, чем ты. Прошу прощения, сеньор Монкада, дурной характер моей дочери — это моя вина. Мне, право, неловко навешивать на вас такое бремя. Миа — всего лишь ребёнок, воспитанный романтическими идеалами книжных утопий.

— В утопиях нет ничего плохого, — Альваро сделал жест, подчеркнувший его близость к сфере творчества. — Утопия — это недостижимый идеал, красивый и благородный. Само искусство — это утопия, как народные сказки или даже медицина. Только подумайте: все знают о неизбежности смерти, но все стремятся отдалить этот миг… Кстати, поскольку мои родители уже довольно стары, я должен, как можно скорее, познакомить их с моей очаровательной женой, чтобы они передали ей бразды правления имением.

— Ах, вот почему сразу после завтрашней церемонии собираетесь отправиться обратно в Мексику?

— Совершенно верно. Я и так задержался здесь намного дольше, чем планировал.

— Но оно того стоило! — взгляд Франсиско Переа снова обратился к дочери. Хоть дерзкая девчонка постоянно задевала его чувства, он, по-своему, ее любил. — Вы поедете на поезде?

— Не думаю, сеньор. Вы не хуже меня знаете, что в Мексике пока не так хорошо с железными дорогами, как здесь. К тому же лошадям не слишком комфортно ехать в такую жару в товарном вагоне. Мое ранчо всего в шестидесяти милях к югу от границы, так что я бы предпочел оправиться в повозке, а по дороге навестить друзей и родственников в Месилье.

— Дело ваше, железная дорога строится быстро. Всего год назад она достигла Санта-Фе и Альбукерке, а в июне добралась уже до Эль-Пасо. Еще немного, и путь будет пролегать до самого Мехико. Сейчас же, насколько я знаю, на дорогах полно бандитов, да и апачи все еще на свободе. Всего несколько лет назад краснокожие чуть не стерли с лица земли Симаррон. А вас на юге не беспокоила банда Виторио? Слышал, он бесчинствовал в северной Мексике.

— Мы всегда жили в мире с индейцами. Апачи приходили, мы давали им еду и лошадей, и нас не трогали.

— Вы не думаете, что они повадятся, и это может сослужить вам плохую службу?

— Напротив. Подарить индейцам то, что им нужно — это всё равно, что пожертвовать волкам корову, чтобы все остальное стадо осталось в порядке. Так, испокон веков, поступали все скотоводы. В конце концов, это их земля, и заняв ее, мы отняли у них средства к существованию.

— Не проще ли истребить волков и жить, не беспокоясь об этих проблемах?

— Мне кажется, для подобных решений, у нас недостаточно знаний о природе. Сдается мне, что истребляя волков, мы нарушаем гармонию. Их место занимают койоты, а стадо становится слабее. Но это метафора. На самом деле я просто не люблю насилия, ни в отношении лошадей, ни в отношении людей, и полагаю, что со всеми можно договориться.

— Как же вы тогда собираетесь защищать свою собственность? — воскликнул Переа, которого речь Альваро явно изумила. — Хорошо, я приму вашу позицию в отношении детей и лошадей, но хищники, которые покушаются на ваше имущество! Странно, что вы до сих пор владеете хоть чем-то!

— Вещи не могут быть важнее человеческих жизней. И если научиться следовать путем мира и гармонии, защищаться не понадобиться. Как видите, я даже не ношу оружия.

— Удивительно слышать такое от человека, чьи предки более всего ценили воинскую доблесть. А как же дикие звери? Если на вас нападет змея, вы тоже будете пытаться с нею договариваться? Я слышал, что дикари разговаривают с деревьями и зверями, но это не удивительно, поскольку они сами недалеко ушли от животных…

— О, отец встал на свою любимую дорожку, — закатив глаз, притворно воскликнула Миа. — Не хочу выслушивать в очередной раз то, что слышала на протяжении шестнадцати лет. Пожалуй, мне, действительно, лучше пойти подготовиться к свадьбе. До встречи, дорогой.

Кивнув собравшимся, девушка чмокнула жениха и спешным шагом удалилась, чувствуя необходимость отвлечься от внезапно нахлынувших эмоций.

— Мне кажется, что, при желании, можно договориться даже с диким зверем, — подождав, пока невеста удалится, предположил Монкада, — и применять оружие стоит лишь в крайнем случае. Я знаю несколько фраз на апачском, и пару раз даже общался с Виторио, который уверял меня, что законы апачей запрещают им нападать на безоружных и убивать тех, кто не сопротивляется…

— Да? А как же многочисленные жертвы, убитые поселенцы, изуродованные трупы, изнасилованные женщины! — настаивал Переа. — Нет, сударь, индейцы по природе своей преступники и воры!

— Ну, уж, полно, — улыбнулся Альваро. — Я почти не знаю мексиканцев, среди предков которых не было бы хоть капли индейской крови.

— Как можно сравнивать! Разумеется, даже если среди них попадались индейцы, то это были цивилизованные мексиканские земледельцы, ставшие частью великой цивилизации? И вы, я надеюсь, придерживаетесь того же мнения, не так ли?

— Видите этот индейский нос и цвет кожи? — Альваро с улыбкой продемонстрировал окружающим свой выдающийся профиль. — Среди моих прародителей, очевидно, имелись предатели своей расы, которые разгромили ацтеков в союзе с испанцами.

— Ну-ну, — Переа позволил себе слегка похлопать зятя по плечу, что выглядело несколько фамильярно, но зато могло позволить уменьшить дистанцию. — Предатели — это слишком громко сказано. В конце концов, обстоятельства определяют поведение людей, и никто не обязан приносить себя в жертву ради величия безумных тиранов. Если бы они добровольно присягнули на верность ацтекам, это еще можно было бы посчитать предательством, но многие племена были вынуждены пойти на это под давлением силы. Разве можно считать предательством желание избавиться от деспота?

— Интересно, — глаз Альваро Монкада задорно заиграл. — Желая оправдать своих предков, вы сами пришли к мнению, что тирания не является легитимной властью, и свержение такого правителя не считается преступлением.

— А вы ловкач! Вам бы стать политиком или юристом, — Переа был слегка озадачен, но вида не подавал. — Однако, если говорить о ваших предках, то ведь они всегда были врагами ацтеков. Разве не так?

— Да, тлашкаланцы (103) считали себя не предателями, а освободителями. В благодарность за сотрудничество, Nobleza de Indias — Благородным Индейцам, были пожалованы земли и ранчо на севере Мексики, дворянские титулы идальго, разрешение носить оружие и различные привилегии. Один из потомков маркиза де Монкада женился на тлашкаланке из рода вождя Тлаиуколя и осел в Чиуауа.

— Вот видите, — Переа нашел уязвимое место в рассуждениях собеседника, — ваши индейские предки уже были развитыми, а испанская цивилизация добавила им благородства и образования. Согласитесь, дорогой мой, что именно благодаря европейцам, вы имеете знания в отношении ваших любимых лошадей и возможность выражать свою либеральную позицию. Индейцы, воспринявшие цивилизацию, это совсем не те дикари, с которыми мы вынуждены иметь дело в этих местах.

Мексиканский бизнесмен почувствовал свое превосходство в споре, а посему вел себя покровительственно.

Воспользовавшись паузой, Фрэнк Спрингер, внимательно слушавший «светскую болтовню», незаметно наклонился к уху Чиприано Лара:

— Как интересно — будучи ярым консерватором, мистер Переа выступал на стороне Севера, отстаивал освобождение рабов и даже стал другом президента Линкольна. Вам не кажется, что это несколько парадоксально?

— Ничего удивительного, — вальяжно махнул рукой Лара. — Во-первых, он принадлежит к той же республиканской партии, и вопрос освобождения рабов вовсе не либеральный. А во-вторых… знаете, я давно знаком с ним, и все, что интересует господина Переа — это деньги и власть. Во время войны он не сошелся характерами с Конфедератами в Нью-Мексико, поэтому принял сторону их врага. И, как видите, весьма успешно. Президент Линкольн отметил его вклад, тем более, что с нужными людьми он всегда мог наладить отношения.

Спрингер понимающе кивнул и, подумав пару секунд, обратился к своему политическому противнику:

— Простите, что снова вмешиваюсь, господин Переа, — прозвучал его уверенный, хорошо поставленный голос, — но разве не варварская Европа сокрушила великий Рим?

— Что вы хотите этим сказать? — разговор с зятем Франсиско Переа воспринимал как светскую беседу, но после вмешательства Чиприано Лара, обличитель пороков и давний враг Клики Санта-Фе выглядел для него врагом, предложившим себя в качестве объекта атаки.

— Только то, что в то время как римляне имели развитую геометрию, экономику и юриспруденцию, европейцы, по сути, были такими же дикарями, как порицаемые вами индейцы. Варварские короли взяли от Империи лишь самое худшее и, поверьте, вели себя гораздо хуже навахо. Однако посмотрите вокруг: благодаря им, мы создали великую культуру, технический прогресс, освоили землю и продолжаем двигаться дальше. Вероятно, когда вы перестанете думать об индейцах, как о врагах, вы научитесь тому, что даже представить не могли. Мне кажется, ваша дочь права, и вы боитесь не самих краснокожих, а свободы, и поэтому стараетесь ограничить любые ее проявления.

— Ха! У готов, лузитанов или вандалов на приобщение к цивилизации ушло почти две тысячи лет по причине того, что они, подобно индейцам, были стихийны. Нет, сэр, прогресс — это не только технологии, но и организованное насилие! Именно оно позволило нам стать Великой цивилизацией! Свобода, если не направить ее в созидательное русло, сама по себе, вредна. Я против того, чтобы давать свободу прежде, чем создать, обеспечивающие занятость и безопасность институты: образование, питание, работу. Только таким образом страна будет иметь возможность процветать. А до тех пор, пока у нас нет средств и государственных программ, индейцам придется привыкать быть цивилизованными в изоляции от всего остального мира.

— Но так вы никогда не научите индейцев быть культурными членами общества. Я поддерживаю дона Альваро в том, что законопослушность должна обеспечиваться не постоянным контролем и наказаниями, а пониманием необходимости законов и желанием им следовать. Не имея свободы, индейцы не будут нести ответственность за свое будущее, и вместо союзника вы получите скрытого врага.

— Наша задача, мистер Спрингер, установить порядок и, желательно, построить третий Рим. Если для этого нужно превратить все народы в единую массу, так тому и быть. Для государства гораздо удобнее, когда все его члены будут одной американской нацией, а не индейцами, китайцами или испанцами.

— Как же вы собираетесь развивать общество, если все его члены, как вы говорите, превращены в единую массу? Возможно, так вы получите большую военную силу, но окажется ли она болотом, в котором потонут все прогрессивные идеи? Я уверен, что каждая отдельная личность гораздо важнее формальной группы, к которой она принадлежит. Только так могут существовать сотрудничество и обмен, которые не менее необходимы, чем конкуренция. И кто знает, чем могут обогатить наш мир те, кого вы так страстно жаждете загнать в резервации!? Это я вам заявляю, как археолог, отыскавший немало ценностей древних индейских культур.

— Дикарская рухлядь, — фыркнул Переа. — И дай им возможность, ваши навахо и апачи так и останутся дикарями. Мы пытались действовать мирными средствами, но по-хорошему до них не доходит. Единственное, что они понимают, это военную силу. И давайте начистоту: как только на вас нападут, то первый, к кому вы побежите за помощью, будет тот, кто умеет сражаться.

— Без сомнения, — хмыкнул Спрингер. — Такие люди нужны, и я благодарен вам за службу штату… Однако, я убежден, что подобных людей нельзя допускать до власти! Просто потому, что военный способен сотворить лишь казарму. И в этом случае исчезнет все, что создает цивилизацию: наука, искусство, образование…

— Вы всерьез верите, что индейцы могут заниматься чем-то полезным для общества? Краснокожие не хотят работать! Максимум, на что они готовы — это пара-тройка часов в день. Они утверждают, что это их естественный образ жизни, и занимаются чем угодно, только не самоотверженным трудом! Ни поощрение, ни наказание на них не действуют! И я полностью поддерживаю слова судьи Маршалла, сказанные еще полвека тому назад: «Племена индейцев, населяющие эту страну — свирепые дикари, чьим занятием всегда была война… Оставить им владение этой землей означает превратить ее в пустыню». С тех пор ничего не изменилось. Наслаждаться благами цивилизации они способны лишь под замком, подальше от мест, где к их услугам изобилие дичи. Может быть, страдания и тяжкий труд будут способны сделать из них хоть какое-то подобие цивилизованного человека. Я, господа, свято верю в технический прогресс! Он помогает нам успешно обрабатывать пустынные территории, находить природные ископаемые, строить города и железные дороги. Слышали о новейшем изобретении Томаса Эдисона? Электричество! Он утверждает, что скоро нам не нужно будет зажигать свечи и проводить вечер во тьме. Щелк — и сотни ламп озарят эту площадь. Способны ли ваши дикари сотворить подобное чудо? Нет, сэр, они обречены вечно блуждать во тьме. Прогресс неумолим, и я не удивлюсь, что именно он позволит нам узнать, как правильно сформировать общество будущего. Если индейцы против Прогресса, что ж, это их проблема.

— Поэтому вы так рьяно отправляли их в резервацию Боск Редондо? Многие погибли по дороге туда, или отравившись некачественными пайками, которые поставляли им алчные торгаши, — глаза Фрэнка Спрингера прищурились, на скулах играли желваки.

— Туда им и дорога, мистер Спрингер.

Индейцы должны либо следовать правилам более развитого общества, либо исчезнуть как бизоны. Мы не можем позволить дикарям жить так, как им хочется, тем самым разрушая основы цивилизации. Я предпочел бы последовать совету генерала Шермана и отправить выживших навахо в Оклахому. И те, кто противостоит правительству, пытающемуся избавить нас от этих грабителей любым способом, являются злейшими врагами жителей этой территории! Прогресс — это развитие и мир, но лишь для тех, кто готов с утра до ночи трудиться на общее благо.

Спрингер непроизвольно поднял бровь, явно обдумывая, что ответить своему оппоненту:

— Общее благо, вы имеете в виду, по вашим законам? Мне кажется, что вы не понимаете индейцев.

— О нет, сэр, я их очень хорошо понимаю! — Переа разозлило скрытое обвинение в некомпетентности. — Я сражался с ними всю свою жизнь, и уж, поверьте, мой опыт гораздо больше вашего.

— И в чем именно заключается ваш опыт? В противостоянии? В обвинениях? В попытках доказать, что их нужно подчинить или уничтожить? Если человеку всё время говорить, что он негодяй, то он последует вашему совету. Примени вы подобный подход ко мне, будьте уверены, вы вряд ли получите желание сотрудничать.

В словах официального представителя железной дороги эти слова звучали как угроза, и возможность потерять выгодные контракты несколько охладила пыл бизнесмена. Переа замер. Щеки его надулись, не в силах справиться с гневом, и Альваро ощутил, что его роль посредника между тестем и, на этот раз, Фрэнком Спрингером, еще не исчерпана. Он понимал, о чем речь, но, похоже, знания об индейцах его неожиданного союзника, были не слишком обширны.

— Если позволите, — сказал он, обратившись к тестю, — я попробую пояснить слова мистера Спрингера.

— Что ж, прошу вас, — ответил Франсиско Переа тоном, еще не объявлявшим перемирие, но несколько снижавшим накал страстей.

— По мнению индейцев, единственное, что принадлежит человеку — это его время, и тратить его на работу весьма глупо. Гораздо важнее отношения между людьми: забота, общение, совместные удовольствия. Без сомнения, трудом можно создать богатство, но кочевнику богатства не нужны, он не может взять их с собой. Это бесполезное барахло, мешающее наслаждаться каждым мгновением недолговечного бытия.

На губах Переа заиграла смесь неприятия и удивления, но увидев, что Альваро не закончил, он сдержался и предпочел дать ему договорить.

— Именно поэтому индейцы предпочитают не деньги, а обмен подарками, который укрепляет взаимное доверие и хорошие отношения. Даже вожди часто раздают награбленное соплеменникам, а не накапливают, обременяющие их, вещи. Для индейца важна не денежная стоимость товара, а его ценность, выражаемая в эмоциях.

— Вы великолепно выразили мою мысль, сеньор, — ответил Спрингер, сопроводив свои слова легким поклоном. — Мои познания об этом предмете не столь велики, но я разделяю ваше мнение. Что вы теперь скажете, мистер Переа?

— Это всего лишь доказывает природную дикость краснокожих, — пренебрежительно фыркнул мексиканец. — Со времен первых цивилизаций деньги играли ведущую роль. Именно они являются главным ресурсом и единственной реальной силой. Даже во времена Рима или европейского рыцарства, экономика всегда была на первом месте. Без денег не совершить военный поход, не построить храм, не создать ничего стоящего. Просто раньше богатства отбирали или приумножали за счет рабов и грабежей, чем и промышляют краснокожие бандиты, а мы создаем его за счет производства. Вы же не хуже меня знаете, что без этого не могли бы появиться города и, тем более, поезда.

— Индейцы говорят, что предмет не должен быть важнее человека. Деньги им не нужны. По их мнению, деньги — всего лишь неудачная попытка заменить справедливость на удобство.

— Какая чушь! Индейцы могут отрицать прогресс, но ради предметов в виде лошадей, ружей, одеял или табака они убивают людей. Они такие же, как и мы, но отличие в том, что краснокожие продолжают жить в прошлом. В мире существует то, что мы хотим видеть, и то, что существует на самом деле. Индейцы могут не желать перемен, но реальность неотвратима. Они борются с ветряными мельницами, неся окружающим лишь страдания. И единственное, что способно их образумить, установив порядок на Границе — это военная сила. Очевидно, что гражданское Бюро по Делам Индейцев неспособно управлять ими, и у военных должно быть достаточно полномочий, чтобы любыми средствами изгнать дикарей с территорий, способных обеспечить работой людей цивилизованных.

— А ваше мнение, сеньор Монкада? — приподнял бровь Спрингер. — Мне кажется, категоричность вашего тестя несколько избыточна.

— Хм… категоричность предполагает неизменность, но неизменно лишь то, что мертво, — печально покачал головой чарро. — Надеюсь, сеньор Переа, со временем вы измените свое мнение, и дадите шанс коренным обитателям показать свои истинное лицо.

— Друг мой, вы излишне оптимистичны, — ухмыльнулся Переа, показав, что об истинном лице индейцев он знает больше, чем кто-либо еще. — Пусть мои утверждения категоричны, но индейцы категоричны не менее моего. И от того, по мне так лучше воплотить в жизнь утверждение генерала Шеридана: «Хороший индеец — мертвый индеец». Тем более, что насилием можно гораздо быстрее добиться нужных результатов, чем предлагаемыми вами новшествами. А главное, дешевле.

— Ах, вот, что вас беспокоит, — усмехнулся Спрингер, — деньги.

— Да, сэр, деньги, — с вызовом ответил Переа. — Деньги — это квинтэссенция той самой свободы, о которой вы так печетесь, а идут они от налогоплательщиков, которые содержат правительство, и хотят получить результат за свои кровные. Ваши добродушные и просветленные дикари убивают именно их. Поэтому скорость реализации тоже имеет значение.

— А результат? Вы уверены, что он будет именно таким, как мы ожидаем? Я повторю ваши слова: существует реальность и то, какой мы хотим ее видеть. К чему на самом деле приведут предлагаемые вами действия? Вы уверены, что излишним военным вмешательством не спровоцируете индейское восстание или неразрешимую проблему, которая затянется не на один десяток лет, вытягивая из бюджета деньги все тех же налогоплательщиков? Вы можете предсказать, что будет через сотню лет? Вряд ли. Никто не знает, как изменится мир. Тогда с какой стати, вы считаете своим правом учить индейцев, как им жить? Почему вы думаете, что знаете их нужды больше, чем они сами? Вами руководит страх. Перед индейцами, перед женщинами, перед лошадьми, потому что вы никогда не пытались их узнать. Вы предлагаете навахо мир, устроенный так, как угодно вам, а если они не поддержат ваших идей, вы хотите их уничтожить. Из этого я могу сделать вывод лишь о том, что прогресс в технике совершенно не подразумевает прогресса морали. Вас не мучает совесть?

— Совесть — это развлечение для бедных, — надменно заметил Переа. — Уж вам ли не знать об этом, мистер Спрингер.

— Конечно, конечно, — саркастически улыбнулся его оппонент. — В этом случае, несмотря на пафосные заявления о благе для всех, становится очевидно, что вами руководят личные интересы. Например, владение шахтами на территории навахо, плодородными землями и теплыми источниками в Хемес, которые вы приобрели в этом году. Это всего лишь жадность. И один порок тянет за собой другой. Как справедливо заметил ваш двоюродный брат Хосе Чавес (104), насилие порождает лишь насилие. Что, если ваша политика спровоцирует объединение индейских племен, и масштабный террор по всему Западу? Армия не сможет, и не успеет отреагировать. Жизнями скольких поселенцев вы готовы пожертвовать? Но даже если вам удастся победить, это неизбежно расколет общество. Вы готовы к еще одной Гражданской войне? Последствия, которые никто не способен предсказать, могут привести к катастрофе. Недаром Чавес победил вас на выборах.

Франсиско Переа оскорблено пробурчал:

— Да, Хосе не сдержали даже кровные узы. Он позволил себе перейти на сторону моих политических противников, которых я считаю врагами территории. Благодаря таким, как он, навахо снова подняли голову, а апачи позволили себе устраивать рейды на юге.

— Не вините своего брата. Армия бьет из пушки по воробьям, достаточно плохо смотря в будущее, и решая лишь сиюминутные проблемы. Массовые атаки не отличают ни своих, ни чужих, что лишь озлобляет индейцев. Министерство юстиции не зря пытается отстранить военных от решения индейских проблем. На борьбе и ненависти нельзя строить мир. Рейды апачей или навахо были и раньше, и, как видите, семья сеньора Монкада успешно с ними справлялась. Посмотрите на дело иначе: мирно общаясь с индейцами, мы приобщаем их к благам цивилизации, одновременно создавая как службу шерифов, так и индейскую полицию. Труд постепенно становится для них гарантированным способом получить большие блага, чем набег, и с гораздо меньшим риском. Вы хотите, чтобы индейцы влились в общество, и служили ему, только потому, что вы являетесь его представителем. Но как насчёт общества, представляющего интересы индейцев? Думаю, они способны управлять своей жизнью самостоятельно.

Реплика оппонента вызвала у господина Переа лишь легкое фырканье, которое он деликатно, но безуспешно постарался скрыть:

— Индейцы — что бесполезные сорняки, растущие по воле природного хаоса. Ему противостоит Космос, то есть порядок. И, на мой взгляд, очень неплохо, если государство сможет контролировать и направлять каждый шаг своих подданных. В конце концов, интересы нации превыше всего. К тому же, система резерваций на данный момент приносит свои плоды, это-то вы не можете отрицать!