Бесплатный фрагмент - Воины миров в зеркале времени машин

ВОИНЫ МИРОВ В ЗЕРКАЛЕ ВРЕМЕНИ МАШИН

Продолжение Романа в стиле метамодерн без элементов порно. Проявленная часть

…мастерство фотографа до абсолютного совершенства. Но та, чьей копией ты являешься, она, на самом деле, встаёт каждый день рано утром, а сейчас солнце встаёт поздно. Она пьёт кофе, в тоске и печали. Одевается по погоде. Выходит из дома, садится в транспорт, едет в офис и сидит там допоздна, пьёт кофе, думает, что общается с коллегами. Думает, что ей нравится такая жизнь. Вы родились в одно время, в одной стране. У вас есть незначительная разница в возрасте. Но как же вы похожи! Боже! Как же вы похожи! Если вас поставить рядом, я, конечно же, скажу кто из вас кто, но это если открыть глаза. А с закрытыми глазами мне никак вас не различить. Вот если, например, выключить свет. Он улыбается. Он вдыхает сладковатый и горький одновременно сигарный дым, запивает это всё обжигающим и очень сладким кофе, закрывает глаза. И во всём здании выключается свет. Они — это тьма. Мы — это свет? Ты упрощенно видишь всю ситуацию, шепчешь ты. Я замираю и вслушиваюсь в темноту. Сначала, я пытался всматриваться в темноту. Но это невозможно делать с открытыми глазами. Тогда я закрыл глаза — ничего не изменилось. Тогда я снова открыл. Я, раньше, очень боялся темноты, говорю я тебе. А сейчас? И сейчас бы тоже, наверное, боялся, но учитывая величие момента… Величие момента? Да, именно так. Ты думаешь он зря выключил свет? Нет, я не думаю, я вообще ничего не думаю. Я, например, не понимаю сейчас, где заканчиваюсь я и начинается внешний мир, начинается Вселенная. Я могу представить себя и газообразным, и жидким, и твердым, всё без толку. Начинаю сливаться с окружающим миром. Темнота входит в меня, поглощает меня, растворяет меня, делает меня больше, чем я. Что ты заладил, всё я, я, я. Прости, а они живут так всегда, они не знают другой жизни, они всегда в темноте. Представь себе, жить так, не имея никаких органов чувств, кроме осязания, и это осязание — всегда пассивное. Всегда только мир влияет на тебя, всегда внешний мир влияет на них. А внутренний мир — темнота, тишина. Безвоздушное пространство. Безвоздушное? Конечно безвоздушное, ведь их воздух — свет, который они не увидят никогда, но они общаются… Как они общаются? Как они могу вообще сказать кто они такие, если им завтра заменят голову, поменяют руки-ноги, туловище, наденут другой парик? Это для них пустяки, знаешь ли. Они вообще не отождествляют себя со своими телами. А с чем же они тогда себя отождествляют? С чем же ещё можно себя отождествлять? С душой? Так у них нет души. С мыслями? Откуда у них мысли? Ты придвинулась ко мне, я почувствовал это. Ты сделала шаг мне навстречу. Я сделал шаг навстречу тебе. Я стал расширяться и заполнил собой комнату. Ты стала расширяться и заполнила собой комнату, и я перестал дышать. Мне понравилось это. Мы с тобой стали одним целым, ты заметила? Нет. Я далеко от тебя, гораздо дальше, чем ты думаешь, и расстояние никогда не уменьшается, всегда только увеличивается. С самого первого дня. С самой первой встречи и до последней встречи. И, даже, когда ты встретил уже меня. Ты помнишь, как мы встретились? Да помню, но дело не в деталях и не то, как я это рассказываю, и не то, как ты это вспоминаешь. Да, дело в том, что ты во мне видел её, хотя разговаривал со мной, мне это было всегда неприятно. А я, как ты думаешь, видела ли я его? Может быть, но не того его, которого мы называем «он». А кого мы называем «он»? Я не смогу тебе описать его, я никогда его не видел, я только могу рассказывать тебе, что он делает сейчас. И что он делает сейчас? Он курит кубинскую сигару, он пьёт кофе, он сидит на кожаном кресле, он закрыл глаза. И именно поэтому, здесь, у нас, выключен свет. А какая здесь связь? Прямая. Надо сказать тебе одну вещь, я иногда жалею, что связалась с тобой, очень сильно жалею, что согласилась на это безумное приключение одновременно в двух мирах и ещё во сне, не забывай, ещё и во сне. Слышишь, они сжимают круг? Да, миллиметр за миллиметром, они сужали круг вокруг нас. Это был идеальный круг, братство сущностей, братство деталей конструктора, которое управляется из одного источника. Смешно называть их они, потому что они — это он и… И кто? Никто. Они — это он и… Многоточие, неопределенность, намёк, темнота. Это невозможно описать, в первую же секунду рождения времени он понял, что он — это не только он, а это он и… И-и-и-и-и? Говоришь ты. И-и-и-и-и, говорю я, этот мир будет существовать до тех пор, пока он тянет это и-и-и-и-и. И как только он назовёт, определит, что же такое это и-и-и-и-и-… Всё и закончится, ибо смысла продолжать это больше не будет, неопределённость — это движение, определённость — это конец. Значит надо ему мешать, пусть он никогда не скажет, что это такое и мы запутаем его, будем постоянно меняться, станем то тем, то этим. Что это? Мы коснулись друг друга руками, коснулись друг друга телами. Ты переживаешь, что я — это не она? Почём я знаю, что ты не она? Пахнешь ты так же. Ты всё же узнаешь людей по запаху, как собачка. Ты прижалась ко мне, мы обнялись, твоё лицо так близко. Ты поцелуешь меня? Спрашиваешь ты её голосом, а потом добавляешь. Ты будешь целовать меня, а представлять, что целуешь её? Так? Нет, в темноте, вообще, поцелуи, наверное, весьма странная вещь. Мне иногда достаточно обнимать тебя, просто обнимать. Но я и поцелую тебя, ради интереса. Мы потерялись в темноте, я не могу точно сказать, где заканчиваюсь я и начинаешься ты, где заканчиваемся мы и начинаются они. Если бы мы долго-долго находились в темноте, мы перестали бы различать себя. Мы слились бы с Вселенной и начали бы двигать звёзды, разрушать галактики, зажигать и тушить сверхновые, избегать чёрных дыр. Мне кажется, что они это делают всегда. Правда, я должна признаться тебе, что у меня закружилась голова, и я не совсем четко могу излагать свои мысли, я не контролирую восприятие и эмоции. Тихо, слышишь, что происходит? Да, круг сузился. Они стоят вокруг нас близко-близко. Мы не ощущаем их присутствия и это нормально, потому что они не дышат, они не излучают тепло. Мы в ловушке. Но я всё ещё бегу. И в связи с вышесказанным, понимаю, что мне нельзя бежать к тебе. Прибеги я к тебе, и всё, я выдам тебя, я выдам наше с тобой уютное гнёздышко, в котором, надо признаться, я никогда не был. Ноги сами понесли меня в обратную сторону, увожу погоню от тебя и радуюсь, очень сильно радуюсь. Я смел, умён. Но, пробегая мимо магазинов, я увидел весьма предсказуемую вещь — их нет, их нигде нет. Остановился. Прислушался. Тишина. За мной никто не гонится, значит я оторвался от погони, что изначально казалось мне невозможным, ибо они сильнее, они не устают, они не нуждаются в отдыхе, не нуждаются в еде. И даже дождь не сможет остановить их. С них всё, как с гуся вода. И вот так вдруг отстали, прекратили погоню. Не верю. Что же больше меня волнует — своя собственная жизнь или твоя безопасность? Иногда мне кажется, что я могу так просто уйти, просто бросив тебя или перестав думать о тебе. Встал и ушёл, пропал и скрылся, и ищите меня семеро. Есть за мной этот грешок, я всегда думаю, что всегда всё просто. Что я могу уйти от всего вот так, не попрощавшись, по-английски. Сейчас я уверен, что это ошибочное мнение, или, что одно и тоже — заблуждение. Во-первых, и с другой стороны, мы стоим, обнявшись, чёрт знает где, в невообразимо далёком уголке Вселенной. Во-вторых, ещё чуть-чуть и я настигну его, что вообще является моей целью целей. Конечно, что стоит мне развернуться, сесть в поезд и уехать куда глаза глядят, в город бесконечных каналов и отсутствия мостов, например, но я не мог отказать себе в удовольствии и дальше участвовать в этом захватывающем многомерном действе. И я спокойно развернулся и пошёл к тебе. Сейчас, очень кстати было бы зайти в кафе, заказать чашку кофе и закурить сигару и, главное, закрыть глаза. Я так и сделал, решил долго не маяться выбором, а зайти в первое попавшееся. Я понимаю, что для того, чтобы мне найти тебя, я должен попасть в книгу, долго вчитываться в буквы, слагать из них слова, потом из слов, непонятных для меня, визуализировать, создавать мутную картинку. Мутную, потому как с воображением у меня не очень. И не факт, что он, когда писал, не путал следы и специально, к примеру, неправильно всё описывал. Да, конечно, искать тебя с помощью его книг, дело пропащее, но ты живёшь там и, вот, мы приближаемся к закономерному логическому тупику, ты живёшь там, куда невозможно попасть, пробираясь через лабиринт его слов, через заграждения его смыслов. Что же делать? Я должен найти тебя. И это сама по себе уже цель, тогда, возможно, мне не придётся искать его. Как всегда, выход из любых, если не сказать проще, из всех лабиринтов, только один — через переживания реальной жизни. Реальная жизнь, как же не хочется туда возвращаться. Куда как проще, поместить себя в эту вашу магическую реальность, напустить туда разных Будд и играться с ними, как ребенок играет со своими игрушками. Я мальчик — у меня свои игрушки, ты девочка — у тебя свои. Но возвращаться придётся, иногда мы вырастаем, не все и не всегда, в основном, большая часть, до конца жизни сидит в своих комнатках и переставляет с места на место своих Будд, разговаривает с ними, обижается на них, воюет с ними, по-своему, даже, любит их, так до конца и не поняв, что это лишь жалкое… Хорошо, начнём с воспоминаний. Это не правильный метод, но мне реально больше не от чего оттолкнуться, ибо воспоминания — это всё, что у меня есть. Да, на самом деле их нет, их можно менять, лепить из них причудливые фигурки, но по сравнению со всем остальным, чего у меня нет, они есть. И я начинаю воспринимать прошлое, как настоящее — это такая игра. Менять прошлое, как настоящее — это не игра, это насущная необходимость. И я ведь понимаю, что это бессмысленно, что ничего от этих воспоминаний не изменится, ничего не произойдёт. Воспоминания, как обезболивающее, как алкоголь? Да ладно, раз начал, продолжай, как фри-джазовый трубач, начни мелодию, на стыке прошлого и будущего, но через секунду ты забудешь и то, и другое, и начнёшь производить актуальные звуки не только для себя, но и для играющих с тобой музыкантов. И ещё немного ради публики. Нет? Да. Где ты сейчас? Сидишь дома, я представляю себе. Ты сидишь дома. Ты давно проснулась. Почистила зубы. Приняла душ, привела себя в порядок. Накрасилась. Смотришь, а за окном снег пушистый падает. Я, вот, знаю, что он идёт, мне говорили, но я его не вижу, я его представляю и через этот снег пытаюсь наладить эмоциональную связь с тобой. Ты выходишь на улицу, видишь снег, идёшь по дороге. Куда? Я не представляю себе куда. Вокруг дома, люди, машины ездят туда-сюда. Последнее время они взяли моду постоянно ездить туда-сюда, почти круглосуточно. Я хочу заглянуть в твои глаза и долго смотреть в них. Ты остановилась, как будто почувствовала нечто. Я нежно и тихо смотрю в твои глаза. Зачем я это делаю, я не знаю. А снег всё идет. Снежинки падают на твои ресницы, брови, нос, рот, подбородок. Ты так и не постриглась. Снежинки тают. Что мне от тебя надо? Я не знаю. Я хочу найти ответ на какой-то вопрос, который не решаюсь задать даже шепотом, даже про себя, я стесняюсь задать этот вопрос. Что это за вопрос? Зачем мы встретились? Нет. Что будет дальше? Нет. Встретимся ли мы еще когда-нибудь? Нет. Тогда что, что ты от меня хочешь, зачем ты вообще сейчас припёрся сюда и смотришь мне в глаза? Мимо проходят прохожие, они оборачиваются, они недоумевают: почему, вдруг, эта эффектная девушка остановилась, и замерла, и стоит. Девушка вам плохо? Нет, мне хорошо. Я понял, именно потому, что я абсолютно и тотально не могу общаться с тобой, я встретил её. Но и это не помогло мне, так как все стандарты я исполняю не импровизируя, как того требует фри-джаз. А отсутствие импровизации убивает. И, вот, сначала, по одному, ушли все зрители, а потом и джазовый ансамбль начал расходится. Сначала ударник, потом контрабасист, потом пианист. А я всё стою и дую в этот свой злосчастный саксофон, которого нет, да и я, вообще-то, трубач. Он издаёт звуки, распугал всех, однако. Значит так. Все. Замолчали. Я собрался с мыслями. Первое. Я сначала придумал себе идеал. Дальше. Встретил тебя и сказал себе — вот мой идеал. Третье. Когда всё пошло не так, я решил, что ты не причём, просто я ещё не готов воплотить свой идеал через тебя в жизнь. Четвертое и последнее. Тогда я встретил её, понял, что она, это — ты, и начал воплощать идеал в единственно возможном месте — в идеальном мире, то есть в своей голове. И вот воспроизведён стандарт. Раз. Два. Три. Четыре. А теперь — импровизация. Она пошла дальше, избавившись от наваждения. Куда? Наверное, очищать машину от снега. Я открыл глаза и предсказуемо оказался в том кафе. Кофе был уже холодный, сигара потухла, но музыкальный автомат проигрывал пластинку того, кто придумал весь этот ваш фри-джаз. Я встал, расплатился и спокойно вышел на улицу под холодный, мелкий, освежающий дождь. Вдохнул полной грудью туманный воздух и, не спеша, пошёл искать тебя. Я придумал такую игру. Я говорю тебе, например. Здесь есть такие скульптуры. И люди зачем-то, и не один, и не два человека, а сотни, наверное, тысяч людей гладят эти скульптуры, но не сами, конечно, скульптуры, а их носы. И носы у них стали блестящими, они светятся и отражают золотистый свет. В этом городе я знаю два места, где находятся такие скульптуры. Мы встречаемся в каком-то из этих двух мест, я буду в одном из этих двух мест, тебе лишь надо угадать, где буду я и прийти туда. Если меня там не будет, ты не угадала. Торопись, ведь перед встречей тебе надо будет зайти в библиотеку и выяснить, где находятся эти два места. Почему в библиотеку, спросишь ты. Таковы правила игры, отвечу я. Но я никому эту игру ещё не предлагал, это всё ещё в будущем. Сейчас ты предложила мне игру, очень несложную. Я должен найти тебя. И не важно, что они только и ждут этого. Они затаились, спрятались, слились с рельефом местности. Они заманили меня и тебя в ловушку, в мышеловку, где сыром является, как раз, наша любовь. Не любовь, а влюбленность. Влюбленность — это сыр. А любовь — это мышеловка. Ты что глупенькая, ой, прости, я нервничаю. Любовь — это то, что делает мышеловка, начиная с того момента, как мы откусили кусочек от сыра, до того момента, когда эта штука не сломает нам шею. Любовь — это процесс, ощущения, а не вещь. Ты вообще отличаешь феномен от вещи? Прости, глупость сморозил. Ничего, тебе можно. Тебе, правда, можно, всё, что ты хочешь. Хочешь прибежать ко мне домой неожиданно? Конечно. Я жду тебя. Приходи скорей. И кто бы после таких слов не побежал бы? И я побежал, забыв о прошлом и будущем. Забыв о том, что где-то там, в жарком южном городе мы стоим, обнявшись, окруженные плотным кольцом. Вот, допустим, вспомнил опять всё я, и что, от этого кому-нибудь легче стало? Нет. Но. Они живут вовсе не так, как мы об этом думаем. Они не ощущают окружающий мир, им нечем ощущать окружающий мир, они не размышляют. Они действуют. Они стоят там, где мы оставили их, вытесняя пространство, останавливая время, показывая нас самих такими, какими мы на самом деле являемся. Да, конечно, у них есть предпочтения и их нельзя не заметить. Если мы будем делать всё правильно, и, если неизвестные нам расставят их так, как я вчера видел. На балконах, в переходах, на лестницах. На дороге. Они не мешали. Они просто не обращали на себя внимание. И если особенно не стараться, то можно не различать их и нас. Ты идёшь и видишь, они и мы вперемешку, каждый занят своим делом, каждый играет свою роль. Звонок. Я волнуюсь. Букет в руке. Эти прекрасные розы, но ты говорила, что не любишь цветы, и чтобы я их никогда тебе больше не дарил. Уверен ли я, что это та дверь, тот звонок? Да, их нельзя перепутать больше ни с чем. Тем более, если бы я каким-то образом дошёл до неё. Поднимался бы на лифте. Прошёл бы немного по лестнице. Ведь ничего этого не было, я просто представил себе, что стою как раз перед дверью и звоню в звонок. Да, и, кстати, лифты старые, с открывающимися вручную дверями, через окошки в этих дверях всё видно. Но я очутился перед дверью, минуя этот старый лифт, только благодаря своему воображению. Но дверь в квартиру — настоящая, звонок настоящий и ты, я надеюсь, та, настоящая. Ключ повернулся в двери, она открылась. Ты стоишь и удивленно смотришь на меня. Здравствуй, говорю я, и, не дожидаясь приглашения, прохожу в прихожую. Я помню, что ты говорила мне нечто о цветах. По-моему, ты говорила о своей нелюбви к цветам. Но я знаю, что это не правда. Ты молчишь, держишь паузу. Пауза должна, конечно, быть длинная, и уж если взяла паузу, то держи её как можно дольше, но пауза не может быть длиннее самого спектакля, помни об этом. Я протягиваю тебе букет, ты безропотно берёшь его. По-моему, ты не совсем ещё понимаешь, что происходит. А я снял пальто и шляпу, и повесил их на вешалку. Я застал тебя врасплох, видимо, прости, но мне именно сейчас необходимо было увидеть тебя. У нас есть общая цель. Ведь, не будь у нас этой цели, наши встречи и тогда, и сейчас, и здесь, и там были бы бессмысленны. Ты, конечно, думаешь так же, как и я и приглашаешь меня в комнату. Ну, конечно же, я так и знал. Там сидят, стоят и лежат они. В разных позах, голые. И везде, на всех стенах развешены множество их фотографий. Чёрно-белых фотографий. Ты любишь чёрно-белые фотографии так же, как и я. Так же, как и я, ты хотела всегда избегать банальностей, но не в данный момент. Говорю я. Не в данный момент. В данный момент банальность — это единственно возможный путь. Предсказуемость — кислород для всего живого. Посредственность — мост между мирами. И тут же банально и предсказуемо погас свет. Нет, сказала ты, здесь уже вообще всё происходит, как в детских сказках для самых маленьких. Не говори мне, пожалуйста, что здесь мы, также, как и там, должны обняться и стоять в темноте, прислушиваясь к тому, как сжимается круг. Именно так и никак по-другому. Сказал я и сам не заметил, как мы оказались в объятиях друг у друга. А теперь что? Дальше что? Спросила ты. Не знаю, ответил я, возможны, мы, здешние и теперешние, должны каким-то непостижимым образом соединиться с нами же, стоящими там и тогда, и делающими то же самое. Ты их, то есть нас ощущаешь? Нет. По-моему, это — бред, который нужно немедленно остановить, какие бы высокие цели мы при этом не ставили. Послушай, ведь это же здорово, посмотри, как здорово, как прекрасно. Мы с тобой даже не знаем в этой нашей темноте, где мы всё же конкретно находимся. На этой стороне или на той. Темнота делает всё не важным, в темноте нет различий. Зачем же тогда нужен свет? Тут он внезапно открыл глаза, затушил сигару, допил кофе. И потерся спиной о спинку кожаного кресла. Это не привычка. Это часть ритуала. Который прекращает всю эту банальность, который даёт полную и неограниченную свободу. На сцену выходит непредсказуемость. Мы ведь хотели непредсказуемости? Мы ждали, что вот-вот произойдёт что-то из ряда вон. Но, как всегда, ничего не происходит. Темнота не рассеялась, свет не зажегся. Можно сказать и так: свет не включился. А ведь так было бы красиво написать. И он открыл глаза, и в комнате воссиял свет. Мы увидели их так близко. Надежды, надежды, которые, как всегда, умирают последними. Надо как-то выбираться из этой ситуации, надо адекватно воспринимать реальность. Прекратить ощущать себя одновременно в двух местах, прекратить представлять себе, что две абсолютно разные девушки, на самом деле — одна девушка. И, конечно, это ужасное раздвоение личности, я такой, я сякой, я — здесь, я — там, я — в прошлом, я — в будущем, меняю прошлое и так далее. Слушай, ты уверен, что такая резкая посадка пойдёт нам на пользу? Ты лишаешь меня романтики, как-то резко и сразу. Я не готова. Зато, мы понимаем, что происходит. Это стол, на нём едят, это стул, на нём сидят. Мы в тёмной комнате и надо как-то из неё выбираться. Вот правда текущего момента, а я, с твоей помощью, нагородил всяких фантазий, прилепил к ним свистелки и гуделки, и во всём этом живу. Придумал, что есть он, и он как-то полностью влияет на нашу с тобой жизнь, и мы обязательно должны с ним встретиться. Чушь! Бред! Нет ничего этого, всё — глупые фантазии. Нет никаких таких целей, которые мы здесь напридумывали. Сейчас цель одна — выбраться из этого тёмного помещения. На этом надо сосредоточиться. Как мило. Но ты ведь даже не помнишь, как ты здесь оказался. И ты не знаешь, что это за помещение. Да, ты права, и эта твоя правота наполняет меня страхом, животным страхом. Не бойся, ничего такого страшного не произошло, просто выключили свет. Хорошо, давай на ощупь, взяв друг друга за руки, мы пойдём куда глаза глядят. Постой, прежде чем мы пойдём туда, как ты смешно тут шутишь, куда глаза глядят, я хочу задать тебе один вопрос. Можно? Задавай конечно. Вот тот рассказ, который ты начал писать, и который пропал, он как должен был закончиться? Не знаю… Не помню… А ты постарайся вспомнить. Хорошо, сейчас напрягу память. По-моему, он никак не должен был кончиться. Он происходил бы, происходил, а потом раз, на самом интересном месте, и кончился бы. Вот почему ты его не написал — не было конечной цели. Хорошо. Я поняла. А этот как должен закончится? Обязательно отвечать? Да. Обязательно. Ты же знаешь, я от тебя не отстану. Он заканчивается тем, что мы понимаем, что мы — это они. И не просто понимаем. Мы становимся ими. То есть не так. Мы всегда были ими, только думали, что они — это мы. Ха-ха. Какой роскошный бред. Ты всегда такие интересные вещи пишешь? Нет. Здесь еще должны быть фотографии, которые ты должна была сделать. Это не просто рассказ, это фотоальбом, и под каждой фотографией текст. Это не иллюстрированная книжка, а скорее… Да, фотоальбом, где много-много фотографий и много текста. И текст с фотографиями перемешаны в специальном порядке. Понимаешь, такие фотографии чёрно-белые. Специальная техника, как ты мне объяснила, только ты ею владеешь. То есть, ты снимаешь и их, и нас, а зритель, который смотрит на эти фотографии, не может различить, где на фотографии мы, а где они. А почему ты не рассказываешь здесь, кто такие они? Почему не объясняешь, не расшифровываешь, кто такие они? Зачем это всё? Это я делаю специально, в этом суть этого текста. Я описываю нечто, не называя это никакими словами. Это как детская книжка-раскраска. Раскрась сам. Да, я, кажется, начала тоже понимать. Ведь у рассказа есть… Тс-с. Я зажимаю тебе рот. Не выдавай тайну, ты что. Тогда неинтересно будет… Не интересно будет читать? Но ведь уже конец рассказа. Неинтересно будет жить после прочтения рассказа. А ты скромный. Ты правда считаешь себя этаким гением? Нет, гений — это оценка. Например, яблоко, раскрашенное зеленым цветом. А я раскрашен красным цветом. Просто раскрашен красным цветом, а вовсе никакой не гений. Я понятно объяснил? Понятно. Давай, тихонько начнём движение, руки вперёд вытянем и возьмём друг друга за руки, чтобы не потерять друг друга. Чувствуешь мою руку, чувствуешь, как я волнуюсь? Нет, я не чувствую, что ты волнуешься. Однако, я волнуюсь. Так всегда бывает, когда заканчиваешь рассказ. Это как стыковка двух кораблей в открытом космосе. Одно неверное движение и всё. Стыковка не состоялась. Взрыв. Конец. И осколки двух кораблей, беззвучно же взорвавшись, начинают с огромной скоростью улетать в разные стороны. В полной тишине. Как печально. Да, во время нашей последней встречи, она именно эту фразу сказала. После неё, я еще целый месяц испытывал сильнейшие эмоции, которые разрывали мне душу. Но это были не мои эмоции. А чьи же? Это были её эмоции. Она этими эмоциями пыталась вернуть меня, но эмоции сами по себе ничего не значат. Надо из этих эмоций что-то начинать делать, а не сидеть на одном месте и тихонько плакать. А что сделал ты, для того чтобы вернуть её? Я пишу этот рассказ. Но вовсе не для того, чтобы вернуть её. Я, кстати, только сейчас это понял. А для того, чтобы… Кто здесь? Мы здесь. А ты кто, тот, что кричит нам из темноты? Я — это он. Вот как. Всё же это произошло. Я всё же скатился в банальность. Ну, ты не мог не скатиться в банальность. Ты, всё же, ещё начинающий автор. И, к тому же, наша встреча не могла не состояться. Просто ты прими это, и всё. Разность потенциалов и всё такое, и прочая антинаучная и эзотерическая хрень. Да, а теперь мы вынесем вас отсюда и поставим на место. Вынесете? Да я возьму тебя, благо, ты не такой уж и тяжелый. А её? А её возьмёт она. Господи, какой же ты недогадливый! Я плачу, правда я плачу, хотя из этих глаз ещё никогда не лились слезы. Я замер, застыл, я не чувствую твою руку в своей руке. Не могу двигаться, хочу крикнуть и не могу. Я застыл и окаменел. А пространство и время такое вытворяют вокруг меня! И эмоции захлестывают, переполняют и я еле-еле сдерживаю рыдания счастья и благоговения. Кто-то легко обхватил меня и понёс. В полной темноте я не могу ориентироваться. Куда несёт, зачем? И время я ещё не могу измерить. Секунду он несёт меня или вечность. Где ты? Мысленно кричу я на всю Вселенную. Я не смогу больше жить без тебя! Я не хочу больше терять тебя! Я хочу быть с тобой вечно! Я слегка завибрировал, и он почувствовал это. Удар! Вспышка! И он вынес меня на свет божий. У меня нет век, поэтому я не могу зажмурить глаза и на какой-то момент, я подумал, что ослеп. Но через некоторое время я увидел своё отражение в витрине. Я вижу, как он несёт меня, ставит на место осторожно, отходит. Ещё я вижу её. Она несёт тебя. Ставит рядом со мной. Я любуюсь ими — ей и им. Какие они красивые, как подходят друг другу, как хорошо смотрятся вместе. И я любуюсь нами. Просто любуюсь. Тобой и мной. Какие мы лёгкие, как нам хорошо вдвоём. Они начинают одевать нас. Они подобрали для нас очень красивую одежду. Подобрали её с любовью. С любовью, которую они теперь будут нести в мир, вместе. Я пригляделся и увидел, что на нас точно такая же одежда, как на них. И вообще мы очень похожи, не отличишь. Вот и заключительная часть мистерии. Они одели нас и оставили стоять за витриной, вместо них. А сами ушли. Навсегда. И даже не попрощались. Так тяжело стало! Так грустно! Ощущение невосполнимой потери потрясло нас. Вот так внезапно всё встало на свои места. Вот для чего мы им нужны: чтобы демонстрировать одежду, стоя в витрине, наедине со своими чувствами, о которых мы никому никогда не расскажем. Потому что мы — всего лишь… Они вышли из дверей магазина, встали перед витриной и стали смотреть на нас. Какое счастье, правда, просто счастье. Не потому что, не из-за того что. А просто потому, что они смотрят на нас и улыбаются. Смотрят прямо в глаза. Потом они помахали нам на прощанье, развернулись и пошли, взявшись за руки. Куда они идут? Не знаю. Домой, скорее всего. Сегодня же праздник. Рождество. А мы смотрим им вслед. И понимающе улыбаемся. Но есть одна тайна, которую знаем только мы. И сия тайна велика и движет она всем мирозданием. Ведь это мы, на самом деле идём, взявшись за руки, праздновать Рождество. А они смотрят нам вслед. И улыбаются. Улыбаются. Улыбаются.

Вы уже, наверное, поняли, дорогие читатели, что вторая часть моего романа началась продолжением того же самого рассказа, которым заканчивается первая часть моего романа. И шрифты, различаются шрифты. Если первая часть моего рассказа «Манекены» напечатана обычным шрифтом в конце первой книги. То вторая часть моего рассказа, которую вы только что прочитали, изложена курсивом. Я уже обращал ваше внимание на то, что очень важно, каким именно шрифтом напечатаны буквы в этой книге. Обращаю ваше внимание ещё раз. Обращаю и Ваше внимание, милая моя дорогая любимая девушка. Почему же курсивом. Рассказ-то, вроде, один. Ну и что, что он разделён на две части, благодаря некой прихоти автора. Рассказ-то один, но в первой части он является частью реальности самой книги и находится как бы внутри. Во второй части, тот же самый рассказ является абсолютно чужеродной частью по отношению к реальности этой книги и находится снаружи.

Обе части книги, таким образом, существуют в неких непересекающихся пространствах и пересекаются где? А они вообще пересекаются? Безусловно. Иначе они не были бы частями одного целого. Для того, чтобы прояснить этот вопрос, я, даже, написал отдельную главу.

Реальность книги и реальность Реальности

На самом деле, удобнее и понятнее было бы сейчас говорить о реальности кинофильма или компьютерной игры. А ещё лучше было бы поговорить о реальности какой-нибудь виртуальной реальности. Ведь и наша (моя, твоя), так называемая, реальность, может быть компьютерной симуляцией, как говорит великий Илон Маск.

Но нет. Мы будем сейчас рассуждать о реальности романа. Да хотя бы и этого. Даже, лучше всего — этого. Что же это такое, реальность романа? По-хорошему, если смотреть в суть вопроса, то это некое множество символов. Конечное множество. И если читатель (и писатель) знает правило, согласно которому можно расшифровать этот набор символов и ощутить некий смысл, то всё складывается очень хорошо. Если же читатель и писатель не знают правило, согласно которому можно расшифровать текст, написанный в книге, то «читать» такие тексты не надо, это пустая трата времени. Так мы смотрим на египетские иероглифы, на любой текст на иностранном языке, который мы ещё не выучили. Мы считаем, что на такой непонятный текст нельзя тратить время. Если мы не понимаем смысл текста, то реакция только одна — быстрее прекратить это бессмысленное занятие. Надо захлопнуть книгу, написанную на неведомом языке.

Но надо откровенно признать, что это правило совсем не относится, например, к песням. Мы с удовольствием слушаем песни на непонятном или на неизвестном нам языке. Почему так? Видимо, именно в песнях, слова не являются элементами текста. В песнях элементами текста являются звуки. И голос является всего лишь одним из инструментов, наряду с саксофоном, гитарой или скрипкой. Поэтому настоящий смысл песни мы понимаем, даже если нам неизвестен язык, на котором исполняется песня. Бывает ли так, что и музыка написана на каком-то непонятном для нас музыкальном языке? Бывает. И тогда мы называем такую музыку какофонией, как бы намекая, что для нас это что-то сродни египетским иероглифам.

Но вернёмся к текстам. Внимательный читатель спросит меня. Как такое может быть, чтобы писатель абсолютно не знал язык, на котором он пишет свою книгу? Так бывает. И это не мои фантазии. У меня для вас даже один реальный пример припасён. Я написал книжку на языке, который я не знаю и не понимаю. Эту книжку вы сможете прочитать в интернете или купить её в книжном магазине. Называется она — «6УК861». О чём эта книга? Я сейчас не хотел бы обсуждать этот вопрос. Купите или скачайте. Прочитаете и всё поймёте. Моя цель сейчас другая. Я хочу донести до вас мысль. Могут быть случаи, когда писатель пишет книгу на языке, который он не знает совсем.

При чём здесь вообще эти рассуждения? Внимательный читатель опять заходит с козырей. Ведь ты собирался рассказать нам что-то о реальности книги. Да. Хорошо. Но я совсем не понимаю, что такое реальность книги и чем она отличается от реальности Реальности. Давайте вместе разбираться. Я, вообще-то, для этого и пишу эту книгу, для этого я и разделил её на две части, чтобы разобраться. Первая часть, которая называется «Машины времени в зеркале войны миров» будет существовать только в электронном виде и никогда — вы слышите — никогда — в бумажном. Вторая часть, которая ещё даже не закончена, а пишется вот прямо сейчас (и читается вами прямо сейчас), которая будет называться «Воины миров в зеркале Машины Времени», которая будет издана в бумажном виде, которая никогда — вы слышите — никогда — не будет издана в электронном. Здесь, как бы, видно, что книги существуют в разных плоскостях, в разных Вселенных, но не параллельных, а перпендикулярных друг другу.

А при чём здесь советско-российская группа «Машина Времени»? Не при чём. Кто вам вообще сказал, что в заголовке имеется ввиду какая-то группа «Машина Времени»? Я лично, как автор книги, со всей ответственности заявляю, что я понятия не имею о какой такой «Машине Времени» идёт речь в заголовке. Но ничего страшного я в этом не вижу. По ходу написания книги разберёмся. Выясним. Озарение какое-нибудь к нам с вами придёт. Ведь контекст он такой — рано или поздно, но всегда он себя проявит. А контекст здесь очень простой — зеркала, отражения, зазеркалье и нечто, что осталось пока в тумане, но обязательно проявится. Дайте только расписаться. И вот, пока я расписываюсь, я в начале романа изменю название романа. Теперь он будет называться — «Воины миров в зеркале времени машин». Посмотрите заглавие романа. Оно изменилось? Вот и отлично. Продолжаем писать текст.

Начнём с простых примеров. Вот, написал кто-то книгу рецептов — «225 рецептов салатов». Написал, издал, и, оп, мы держим в руках книгу и начинаем её читать. Там каждый рецепт написан по одной простой схеме. Ингредиенты, их количество, а также некая последовательность действий, которая позволяет нам приготовить тот или иной салат. Давайте рассмотрим этот сборник рецептов с точки зрения реальности книги и нашей настоящей реальности, в которой мы все живём. Что из себя представляют все эти рецепты, опубликованные в этой книге?

Первый вариант. Автор сам, путём проб и ошибок, постоянно улучшал рецепты этих несчастных салатов. И, в итоге, у него в реальной жизни стали получаться великолепные салаты. Оливье — пальчики оближешь. Салат Цезарь — язык проглотишь. Языки жаворонка в желе — про это, даже, сказать ничего нельзя. И он все рецепты выстрадал, улучшал, пробовал, набрал лишние килограммы, развёлся с женой. И, наконец, перед нами — свежий, пахнущий типографской краской, экземпляр. Что же это такое, с моей точки зрения? Текст, который напечатан в этой книге, является отражением реальности.

Идём дальше. Представим себе, что автор не умеет готовить салаты, от слова совсем. Он просто тупо украл рецепты салатов из разных книг о кулинарном искусстве. И, вот, перед нами точно такая же книга, пахнущая типографской краской. Но текст, который мы обнаружим в данной книге является отражением отражённой реальности.

Извините, отвлекся. Отошёл на минутку, чтобы убить мотылька, который залетел ко мне в комнату и начал летать около лампочки. Так, на чём я остановился? Вспомнил. Третий случай. Автор не знает ни одного рецепта салата. И он не приготовил за всю свою недолгую жизнь ни одного салата. И он начинает придумывать рецепты просто из головы.

Например:

«Для приготовления данного салата, нам понадобится:

— 2 апельсина;

— один лимон;

— две столовые ложки меда;

— два солёных огурца;

— стручковый перец чили;

— крупа гречневая 100 гр.;

— рис для плова 100 гр;

— булгур 100 гр.;

— соль, перец, карри по вкусу.

Отвариваем до готовности (в трех разных кастрюлях) рис, гречневую крупу и булгур. Сливаем воду. Дадим крупам остыть до комнатной температуры. Пока всё варится, очищаем апельсины от кожицы и разделяем их на дольки, которые разрезаем на мелкие кусочки. Огурцы режем на мелкие части. Также, перец чили режем на очень мелкие кусочки. Всё это перемешиваем. Разрезаем на две части лимон и выдавливаем сок лимона в полученную смесь. Добавляем мёд. Солим, перчим по вкусу. Перемешиваем. Добавляем карри. Перемешиваем ещё раз очень тщательно. Добавляем отваренный рис, гречневую крупу, булгур. Всё ещё раз перемешиваем. Перекладываем в салатницу и подаём на стол».

Почему это не выделено курсивом? Ведь это, явно, цитата, пусть и из несуществующей книги рецептов. Нет. Нет и ещё раз нет. Этот текст является неотъемлемой частью этой книги, поэтому не может быть выделен курсивом. Казалось бы, автор сам придумал этот рецепт. Он точно уникальный, потому что вряд ли найдётся хоть какой-нибудь идиот, который на полном серьёзе разместит такой рецепт в книге кулинарных рецептов. Но, тем не менее, этот рецепт был придуман, исходя из принципа — «совместим несовместимое», и этот метод часто используется разными людьми для решения разных задач. Поэтому, не буду вас мучить и скажу, что данный текс рецепта является искажённым отражением реальности.

А когда вы готовите салат по книжке рецептов, что при этом происходит? Вы находитесь в реальности? Нет. Вы находитесь также в отражённой реальности (обратите внимание словосочетание «отражённая реальность» написано не курсивом), потому что вы следуете инструкциям, написанным в книге. То есть повторяете то, что в своё время делал (или не делал) автор.

А вообще, автор, ответь нам, пожалуйста, на вопрос. Неотражённая реальность существует?

АВТОР (задумавшись на несколько секунд). Думаю, что не существует. Но здесь надо сделать одно уточнение. Ответить на вопрос. А что же это такое неотражённая реальность?

Оставим на секунду нашего Автора и его читателей. Вы же, Мой Дорогой Друг, можете сами написать рецепт вкусного салата. И, даже, не старайтесь, это всё равно будет отражением реальности. Пишите первое, что взбредёт в голову.

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

___________________________________________________________

Написали, не написали. Всё равно. Ну, вот, и отлично. Вы справедливо хотите задать мне несколько вопросов. Если мы оставили Автора и читателей, то кто читает и пишет сейчас это вот всё? А чёрт его знает. Какая разница? Без наблюдателя нет Вселенной. Без читателя нет книги. Это же очевидно. А вот может ли существовать книга без автора. То есть может ли быть так, что книгу никто не написал? Ведь существует же вполне себе такое научное понятие, как Больцмановский мозг. Больцмановский мозг — это гипотетический объект, самопроизвольно возникший во Вселенной и способный осознавать своё существование. Логично задать следующий вопрос.

А может ли существовать Больцмановская книга? То есть, некая книга, которая самопроизвольно собралась в некий осмысленный текст или сама себя написала. Ответ у меня, скорее, утвердительный. Ведь Вселенная реально бесконечная, а значит в ней может произойти ВСЁ, ЧТО УГОДНО. Так вот, Больцмановская книга — это и есть, по моему глубокому убеждению, та самая изначальная неотражённая реальность, как она есть.

Ну всё, хватит чушь всякую читать, я вам сейчас историю расскажу, которая была в первой части книги, но, которую, я уничтожил, изъял из первой части и вставил в эту часть. А ту историю, которая должна была быть на этом месте, я в первую часть переместил. А в самый последний момент, я вернул всё, как было. Запутались? Я тоже. Тут я включил старый кассетный магнитофон, который гнусавым голосом запел:

«Жил да был мальчик Алёша,

(Эта песня что-то мне напоминает)

Не знал он вообще ничегошо,

(Напоминает она мне, что есть уголовная ответственность за всё)

И как-то с утра, в полвторого,

(не в склад, не в лад)

Его облизала корова.

(Поцелуй коровий зад).

А вот, собственно говоря, и рассказ:

Парашютисты (Смерть Бога)

Я панически боюсь высоты. Вот, прямо, до потери сознания, до критического вброса адреналина в кровь. Я боюсь летать на самолётах. Раньше очень, сейчас меньше. Раньше я обязательно напивался в самолётах, почти до потери сознания. В аэропорту я обязательно пил пиво и виски. Тёмное пиво «Гиннес» и виски «Чивас Ригал». Но я их не смешивал, как мог бы подумать опытный пьяница. Я пил сначала пиво. Потом выпивал виски. А дальше, уже расслабленно, пил пиво до последней капли. Да. И, уже в приподнятом настроении, шёл на посадку. Мне, уже, было бы не так страшно падать. Страх отпускал меня. Виски и пиво тушили этот пожар страха.

В самолёте, я обязательно пил виски с колой, ну, то есть, пил виски и запивал колой. Не забывая попросить сухого вина, которое обязательно предлагали стюардессы. Но, ведь, рассказ не об этом. Не о моих странных состояниях в конце полёта, не о забавных приключениях, которые происходили до, во время и после полёта. Сейчас, вот уже много лет, я не пью в самолетах (было пару неприятных исключений). Рассказ не об этом.

Рассказ о неких парашютистах. Я не представляю, даже, себе: какие это парашютисты? Как они выглядят? Я расскажу вам свой кошмар, который я представляю очень ярко. Я лечу в самолёте. Моя очередь прыгать с парашютом. Я упираюсь и, даже, борюсь с инструктором. Он ногой выталкивает за борт меня. И я камнем лечу вниз, но выясняется, что я забыл надеть парашют, или он не раскрывается, или в тот рюкзак, что за спиной у меня, забыли положить парашют. И, вот, я лечу, сука, ору от ужаса, сердце разрывается от страха! И я понимаю, что это он, краткосрочный и последний момент моей жизни, когда у меня нет никакого выбора. Я абсолютно не влияю на свою жизнь. Ничего нельзя изменить. Я могу уповать только на чудо, которое никогда не произойдёт. Но в этот раз происходит. Инструктор, который вытолкнул меня из самолета, прыгнул вслед за мной и пытается меня догнать, чтобы поймать меня в полёте и раскрыть свой парашют.

И, пока, он летит вниз, ускоряясь и ускоряясь, зададим себе вопрос. А точно ли моя жизнь до того момента, пока я не выпал за борт летящего самолёта, была другой, отличалась от нынешнего моего состояния? Влиял ли я хоть как-то на то, что произойдёт в моей жизни? Не был ли я всю свою жизнь, с момента моего рождения, точно таким же парашютистом, летящим вниз к земле с нераскрывшимся парашютом? Просто я раньше не осознавал себя парашютистом, а в самом конце осознал.

Да. И вот я родился. Меня вытолкнули из самолёта без парашюта, и я полетел. А что бы было, если бы тебя вытолкнули из самолёта с парашютом? Спросите вы. Всё то же самое, я просто летел бы до земли чуть дольше и мне не было бы так страшно. Но никого, слышите, никого в этот мир не отправляют с парашютом! Первое время ты ничего не осознаёшь, а только, лишь, орёшь от страха. Потом тебе это несколько надоедает. Нельзя же всё время орать. И ты начинаешь внимательно смотреть по сторонам и понимаешь, что ты падаешь и скоро (ну скоро не скоро) разобьёшься. Поэтому ты быстро дорисовываешь (рисуешь заново) такой уютный загончик. Такой эфемерный и ненастоящий, но родной до боли.

Вот моя родина — детство. И вот я научился ходить. Мама и бабушка говорят мне. Ну ещё шаг, ну ещё, и ты, как весёлый сломавшийся робот пиликаешь на негнущихся конечностях, чтобы предсказуемо упасть к всеобщей радости и смеху окружающих. Но тебе не до смеха. Ты где-то в глубине души понимаешь, что мирок-то ненастоящий, наспех сделанный, с выпирающими, как ослиные уши, артефактами реальности. Чего сейчас сказал? Сам-то понял? Не совсем понял, что сейчас сказал, ну, да ладно. Где-то в глубине души, ты понимаешь, что летишь ты с большой скоростью (не со сверхзвуковой, но всё же). Ускоряться ты перестал, сила сопротивления воздуха уравновесила силу тяжести, и ты летишь в состоянии шаткого равновесия, постанывая от страха.

Но, всё же, наспех придуманная и наспех нарисованная картина, нарисована в состоянии дикого ужаса, поэтому и сама она донельзя дикая. Вот ты уже и разговариваешь. О чём? Да ни о чём. Просто сначала произносишь звуки. Потом это сакраментальное — «Мама». У всех по-разному, кстати. Это такое заблуждение, что «Мама» у всех первое произнесённое слово. У одной знакомой девочки, первым словом было слово «Баба» к неописуемому восторгу бабушки, которая надрывно несколько недель говорила девочке — «… ну скажи — баба». Зачем это нужно было бабушке понятно. Непонятно мне. Если исходить из концепции падающего парашютиста, то бабушка — это чистая иллюзия. Да, конечно, если исходить из концепции падающего парашютиста, бабушка, это мой личный горячечный бред, которое выдало подсознание, чтобы не было так страшно падать. Да и не мой, а её, этой самой девочки. Где сейчас эта девочка? Я знаю.

Но если брать мальчика, то есть меня, то я всё же сказал — «Мама», хотя и не на сто процентов в этом уверен. Я помню, как долго не выговаривал букву «р». И где здесь смерть Бога, я стесняюсь спросить? Да. Я понимаю, вы спросите, где здесь смерть Бога? И мне нечего на это вам ответить. Кроме только того, как вспомнить, как я начал выговаривать эту букву «р». И начал приплясывать и припрыгивать от радости. И все стали смеяться, но только не петь, как дети.

Все поют, а он летит… Все легли спать, а он летит… Там, даже, все прыгнули с самолёта без парашютов, а он всё равно летит. Кто? Парашютист, выпрыгнувший из самолета без парашюта. И это парашютист — я (да все люди, если честно, парашютисты). Ой, как страшно! Нет, лучше прыг — и в детство золотое голоштанное.

И вот меня клюет петух. Жареный? В жопу? Нет, не жареный, нет, не в жопу. Простой живой петух. Да, чёрт возьми, было же время, когда обыкновенные живые петухи были выше меня ростом или вровень со мной. Я, даже, не думаю, что он меня клюнул, просто толкнул, расправив крылья и крикнув это свое боевое «Ку-ка-ре-ку». Я прибежал в наш старенький домик деревянный, разделенный на две половинки между нашей семьей и соседями. Я прибегаю, начинаю верещать от ужаса, плакать и заикаться.

Конечно, страшно ощущать себя падающим парашютистом. Но то, что не ощущало себя им, продолжало недоумевать, глядя на себя со стороны, как в зеркало миров. Автор заговаривается. Чего-то я заговорился. Сам не пойму, что это я написал. Расшифровать не могу. Что это за зеркало миров? Как оно выглядит?

Тут же из дома выбежали дедушка и папа. Начали ловить петуха, наверное, бить. И у меня перед глазами стоит сейчас эта картина, как кто-то (дедушка или папа) прижимает этого петуха топором, но лезвием плашмя. Чёрт нерусский. Да, мне иногда кажется, что я нерусский. Так иногда бредово выражаю свои мысли.

Утро стрелецкой казни.

Утром я проснулся, как ни в чём не бывало. И забыл не только то, что я есть падающий парашютист, но и всю эту историю с петухом. Но дедушка не забыл. Теперь это точно был он. Я так это запомнил.

ДЕДУШКА. Сынок, пойдём на улицу, я тебе кое-что покажу.

Смешно. Теперь он всегда будет писать рассказы, романы, повести так, как писал свой первый роман «Заклание-Шарко». Однажды использованная схема, второй раз уже не работает. Неужели это не понятно, Автор?

Он почему-то называл меня всегда «сынок», хотя, по идее, должен был называть меня «внучок». Я послушно пошёл на улицу. Было, кстати, лето. Рядом незримо присутствовала бабушка, но я не очень обращал на неё внимание. Я ждал действа, и оно не преминуло произойти. Ведь не важно, кого казнят, стрельцов или петуха, вся вина которого заключалась в том, что он оказался не в то время и не в том месте и потеснил маленькое непонятное существо (меня?) подальше от курятника. Сыграл здесь свою роль инстинкт самосохранения или нет, не могу понять, но петух видимо долго бегал и скрывался от дедушки и наконец он принёс его, видимо держа за ноги (лапы, ножки? (я не знаю, как это называется у птиц)).

ДЕДУШКА. Смотри, сейчас я накажу его.

Или какой-нибудь палач говорил так народу и царю.

ПАЛАЧ. Смотрите, православные, сейчас кара господня настигнет злодея.

Хотя, почему палач? Это должен говорить либо сам царь, что, наверное, не солидно, либо судья, либо священник. Священнику это более всего подходит по статусу. Да, священник это говорит, возведя руки к небу. В одной руке у него крест, в другой кадило. Ему не удобно, наверное, поэтому он ставит кадило на постамент, надевает крест на шею и, воздев руки к небу, всё же, говорит.

СВЯЩЕННИК. Смотрите, православные, сейчас кара господня настигнет злодея.

Почему-то слово «господня» написана с маленькой буквы. Да, почему, кстати? На этот вопрос есть ответ у нас простой. Простое объяснение. Во время написания этого текста, автор забыл просто нажать кнопку «Shift» на клавиатуре. Хотя, иногда, надежнее нажать кнопку «Caps lock», нажать эту букву «Г». Она получилась бы заглавной. Но я не сделал этого. Хорошо, а куда смотрел корректор, в конце концов, редактор куда смотрел? Куда смотрел, куда смотрел. В книгу. И? И видел фигу, думаете вы. Нет, не так. Вот смотрите, если бы он сделал исправления. Бы, бы. То весь смысл последующего текста свёлся бы на нет. Весь последующий текст был бы аннигилирован, этой большой буквой «Г». Не верите? Смотрите.

СВЯЩЕННИК. Смотрите, православные, сейчас кара Господня настигнет злодея.

Почему-то слово «господня» написана с маленькой буквы. Да, почему, кстати? На этот вопрос есть ответ у нас простой. Простое объяснение. Во время написания этого текста, автор забыл просто нажать кнопку «Shift» на клавиатуре. Хотя, иногда, надежнее нажать кнопку «Caps lock», нажать эту букву «Г». Она получилась бы заглавной. Но я не сделал этого. Хорошо, а куда смотрел корректор, в конце концов, редактор куда смотрел? Куда смотрел, куда смотрел. В книгу. И? И видел фигу, думаете вы. Нет, не так. Вот смотрите, если бы он сделал исправления. Бы, бы. То весь смысл последующего текста свелся бы на нет. Весь последующий текст был бы аннигилирован, этой большой буквой «Г». Не верите? Смотрите.

Черная дыра какая-то смысловая получилась. Последующий текст описывает то, чего явно нет, и лишает самого себя смысла. Локально, если брать, то да, лишает. Но если рассматривать текст полностью, целиком, то смысл очень даже проявляется. И эта мысль не дает покоя некоторым, особо нестабильным читателям.

Ладно. Словоблудие в топку. Что там дальше по сценарию? Собственно, казнь. Петух был положен на полено и ему отрубили голову. Один удар. Голова отлетела и тело петуха, обезглавленное, побежало, дико крича и размахивая крыльями. Я сейчас пишу эти строки и меня обуял дикий ужас! Я очень отчетливо это вспомнил. Как будто это произошло только что. Дедушка говорит мне.

ДЕДУШКА. Ну вот, сынок, наказали мы твоего обидчика.

Бабушка говорит мне.

БАБУШКА. Ну вот, сынок, наказали мы твоего обидчика.

Кто, кстати, играет роль бабушки? А кто роль дедушки? Я не узнаю их в гриме. Вот тут, ты отчетливо ощущаешь себя парашютистом, летящим на огромной скорости к земле с нераскрывшимся парашютом. И видишь стрелецкую казнь, изображённую на картине. И тело петуха, бьющегося в агонии, и себя, который, наконец, понял, что так, рано или поздно, произойдёт и со мной. И, надеясь на какое-то непонятное чудо, ты спрашиваешь у бабушки.

ТЫ. Бабушка, а петух дальше будет бегать? Он будет жить?

Хоть ты прекрасно знаешь как ответит бабушка, ты, всё равно, смотришь на неё в ожидании совершенно другого ответа. Типа, да, внучок, петухи и без головы прекрасно живут. Сейчас он встанет и побежит по своим делам.

БАБУШКА. Нет. Он умер. Сейчас мы будем его потрошить. Потом сварим и съедим. Ты же любишь куриный суп с вермишелью?

Я, конечно, любил куриной суп с вермишелью, но не такой же ценой. Когда суп появляется на твоём столе в красивой тарелке и такой вкусный, это одно. Но, когда вот так… Суп ты, всё же, съел с аппетитом или… долго отбивался от бабушки и кричал, что не будешь его есть? Съел. Но, это не важно. Курицу с тех пор ты любишь больше всего. Важно, что ты увидел и осознал то, что является основным содержанием жизни — её конечность во времени.

А рассказ этот конечен в пространстве и лишён смысла во всех его проявлениях. Например, если бы во время того, как ты пишешь, вдруг некоторые клавиши перестали реагировать на нажатие. Например, клавиши на которых нанесены буквы русского алфавита «А» и «С». И, кк бы ильно ты не нжимл н клвиши, буквы эти никк не могли бы выйти из-под твоего пер. трнно. Лдно, включили опять «А» и «С». Это, само по себе, ничего не поменяло, кроме того, что текст стал немного более читаемый. Самое главное, ты не перестал падать со стабильной достаточно скоростью на землю.

Теперь сосредоточимся на Нём. На ком? На этом инструкторе, который летит за тобой, чтобы обнять тебя, возможно, привязать тебя к себе, и открыть парашют, и спасти тебя. Первое, что можно про него сказать, не факт, что он прыгнул за тобой, чтобы спасти тебя. Возможно, он стоит сейчас в самолете и лихорадочно просчитывает варианты действий, которые помогут ему избежать ответственности. Потом прыгает. Второе, что можно про него сказать: он всегда оказывался хоть чуть-чуть лучше тебя. Это ему всегда доставалась та девушка, если вы вдвоём с ним за ней ухаживали. Это он, а не ты, приходил первым в лыжной гонке, это он, а не ты, был твоим боссом в торговой компании, в которую тебя устроил твой отец. Это твой вечный враг-соперник, который всегда лучше тебя. И ты ему нужен лишь для того, чтобы показывать ему, что он лучше, сильнее, быстрее. То есть ты — фон, на которым всеми цветами радуги переливается великолепие его жизни.

Зачем же тогда он сбросил тебя с самолёта? Хороший вопрос тут же возник в моей голове. Зачем же тогда он сбросил меня с самолёта? Возможно, ты начал догонять его, и ему всё труднее и труднее стало выигрывать у тебя. Возможно, ты ему просто надоел. Возможно, он вообще не сможет никогда объяснить свой поступок.

ОН. Послушай, я не знаю зачем я это сделал. Я вообще не могу объяснить свой поступок. Наверное, внутри меня сидит какой-то зверь, которого ты неосторожно разбудил, и этот зверь вышел из-под контроля и ударил тебя со всей силы ногой, и ты вылетел из самолёта, как пушинка.

Я (АВТОР ТЕКСТА И МУЗЫКИ, ИСПОЛНИТЕЛЬ). Вот ты сказочник. А, может быть, это ты разбудил во мне зверя, ударив меня ногой что есть силы, и я теперь лечу, что есть силы, к земле, надеясь силой своей кинетической энергии… Силой кинетической энергии. Это надо записать. Двусмысленная фраза, согласен. Но кто сказал, что у меня не получится писать хорошие книги? Не закончил фразу. Надеясь силой свой кинетической энергии, что сделать? Ответа нет у меня.

Писательское эго, писательские программы настойчиво включаются и неистово требуют внести в текст произведения авторское отступление про девушек. Точнее про девушку. Именно ту, которая бросила меня легко и походя, не изведав никаких чувств и эмоций. Итак, в тексте, мы помещаем эту девушку в выбранные мной, и только мной, обстоятельства и начинаем мстить. Первое, что я делаю. Я заставляю её сильно влюбиться в меня. Я заставляю её сильно желать меня, как мужчину. И наконец, я заставляю её страдать. И сразу понимаю, что получилась не живая девушка, появилась мертворожденная девушка, которой я манипулирую как хочу, просто вставив (ей) свою руку в её тряпичное тело и говоря за неё её же голосом.

ОНА. (Назовем её для простоты — Зина, потому что называть мою романтическую героиню Анной, мне, уже, даже, надоело. А Зина, это хоть что-то новенькое. Они, кстати, похожи друг на друга, эти куклы. Их схожесть в проявлениях, а не в облике. При поцелуе, они обе отворачивают губы и подставляют щёку. Но это одно их свойство, например. И это, кстати, они делают так, как я об этом думаю и это я, кукловод, манипулирую ими. И щёчки их под свои губы подставляю. А мог бы и губы подставлять. Она (Зина) мне звонит, короче). Здравствуй, ******* (Замарано цензурой. Видимо это имя нельзя повторять вслух, без очень серьезных последствий для судеб мира). Прости меня, пожалуйста. Я люблю теперь тебя и хочу постоянно заниматься с тобой сексом, в том числе и анальным. И когда ты уйдёшь на работу, я сяду в своей квартире на диванчик и буду безутешно плакать. А когда придёшь с работы буду страстно и заразительно смеяться, а потом сделаю тебе минет.

Я (ВСЁ ТОТ ЖЕ АВТОР И ИСПОЛНИТЕЛЬ). Милостиво соглашаюсь на всё на это, Зина. Но ты мне после этих слов стала совсем неинтересная. Я не хочу с тобой больше общаться совсем. Мне нужна стерва. Где ж мне такую найти?

Подходит стерва, даже сука, назовем её для простоты Катя, и предлагает такую фигню, такую фигню…

КАТЯ. ******* (Также замазано цензурой, но букв, замазанных, меньше на одну, из чего следует вывод, что было использовано либо два разных имени, либо первое было уменьшительно-ласкательным), мне так твоя жопа нравится…

Я (УМНЫЙ И ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ, КАК БУДДА). Кать, иди ты, на самом деле, в жопу. Я не хочу тебя даже видеть.

Я, на самом деле, хочу полететь на Луну. Потому что там, как мне кажется, даже упав с самолета, можно спланировать и мягко сесть на лунный грунт. Как там можно спланировать??? Там воздуха на Луне нет!!!!! Шмякнешься, костей не соберешь. Ньютону что ли зря яблоко на голову падало?

Культурный слой слетает.

Он тонким был.

Несносная жара.

Вот и стихами уже непонятными псевдояпонскими заговорил, взявшимися невесть откуда. А вот весть откуда взялось название этого рассказа? Мне не понятно. Да, очень, даже, понятно. Из моего романа «Заклание-Шарко», которое мы сейчас с вами с удовольствием и процитируем:

ВЕДУЩАЯ. Мы снова в студии. Напоминаю вам, что в гостях у нас находится известный режиссер — Могилянский Даниил Арнольдович. Он снял такие фильмы как «К.К.» и «Шмидт»

РЕЖИССЕР. Кстати никто «К.К.» так и не оценил, а должен Вам сказать, что при своём достаточно низком бюджете…

ВЕДУЩАЯ. Извините, Даниил Арнольдович. У нас до конца передачи остаётся меньше минуты. Не могли бы Вы сказать несколько слов о двух других фильмах, к съёмкам которых Вы, мы надеемся, скоро приступите.

РЕЖИССЕР. Ну, раз у Вас до конца передачи осталось меньше минуты, то я скажу Вам вот что — фильмов будет два и называться они будут «Парашютисты» и «Смерть Бога». Спасибо за внимание.

ВЕДУЩАЯ. (Кокетливо наклонившись в сторону камеры). Спасибо Вам большое Даниил Арнольдович, что нашли время и пришли к нам на передачу. С вами была…

«… сажа бела

Черная душа

И нет ни шиша»

Здесь надо очень внимательно посмотреть на слова, выделенные жирным шрифтом. «Ведущая» и «Режиссёр». Эти слова не относятся к самому тексту непосредственно. НО ОНИ ЯВЛЯЮТСЯ НЕКИМИ маркерами, командами, которые подаются для кого? Вот вопрос. Для читателей? Для самих персонажей? Для того чтобы они вовремя включались в игру? И выключались. Маркер включения и читателей и персонажей в жизнь. Точка бифуркации, сонастройки персонажа и читателя. В этой точке, если вы понимаете, о чём я, и сосредотачивается понятие Бог. Соединение текстового, внетекстового и безтекстового в одном. Что бы было без Бога? Вот, полюбуйтесь:

Мы снова в студии. Напоминаю вам, что в гостях у нас находится известный режиссер — Могилянский Даниил Арнольдович. Он снял такие фильмы как «К.К.» и «Шмидт». Кстати никто «К.К.» так и не оценил, а должен Вам сказать, что при своём достаточно низком бюджете… Извините Даниил Арнольдович. У нас до конца передачи остается меньше минуты. Не могли бы Вы сказать несколько слов о двух других фильмах, к съёмкам которых Вы, мы надеемся, скоро приступите. Ну, раз у вас до конца передачи осталось меньше минуты, то я скажу Вам вот что — фильмов будет два и называться они будут «Парашютисты» и «Смерть Бога». Спасибо за внимание.

(Кокетливо наклонившись в сторону камеры). Спасибо Вам большое Даниил Арнольдович, что нашли время и пришли к нам на передачу. С вами была…

«… сажа бела

Черная душа

И нет ни шиша»

И что здесь в первую очередь бросается в глаза? Хаос, неупорядоченность, отсутствие смыслов. Да, именно смыслов, во множественном числе. Бог в виде выделенных жирным слов, структурирует контекст и ничего более. Упорядочивает последовательность. Ничего более. Не даёт тексту рассыпаться. А текст — это жизнь? Нет, текст — это всё. Всё, что мы видим и не видим, чувствуем и не чувствуем, ощущаем и не ощущаем. И даже области вне текста, там, где нет текста, он всё равно незримо присутствует. Текст есть везде. Его нет только в концентрированном «здесь и сейчас», потому что в КОНЦЕНТРИРОВАННОМ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС букв нет, а есть только пробел, расстояние между буквами.

А что такое это расстояние между буквами? Расстояние между буквами — это такая особенность текста, которая всё меняет, вообще всё. Наше восприятие текста, например. Но при письменном исполнении этих букв в некоторых языках пробелов нет, буквы постоянно соединены друг с другом. Но сейчас нам важнее пробел. Ведь только концентрируясь на пробеле, мы, собственно, и читаем буквы. Нет пробелов — нет букв, как говорил один философ древности. Никто уже не помнит его имени, даже я, тот, кто это имя придумал из пробела своей жизни, из места без мыслей и, соответственно, без времени, без пространства. Хотя был-таки один (о мой бог, Один!) случай, и он — про время.

РАССКАЗ ЧАСОВЩИКА О ВРЕМЕНИ, НЕ БЕЗ ПРОСТРАНСТВА, НО БЕЗ МЫСЛЕЙ ИХ СОЗДАЮЩИХ.

— Никогда в детстве я не мечтал стать часовщиком, мой дорогой друг, Ларс. Ведь в Копенгагене, дух вольности которого зашкаливает все мыслимые шкалы, проще стать моряком, трубочистом, сказочником. В Копенгагене, ведь, всегда весна, это — для оптимистов, или осень, это — для пессимистов. У меня был один знакомый часовщик, звали его Соломон Печник, он — русский. У этих русских такие странные имена, да? Так вот, один раз, этот русский поставил меня в тупик. Там была очень странная история. Как-то раз, он сильно напился в компании друзей. Русские ведь очень сильно пьют, ты знаешь? Он напился и разговаривал со своими друзьями, тоже пьяными. История, которую он рассказывал, она очень долгая. Но я понял только две вещи. В разговоре он постоянно рассказывал всем, что он — некопенгаген. Причем звучало это как-то так: «В этом вопросе я некопенгаген». И самое интересное знаешь что? После того, как он час повторял эту фразу своим подвыпившим друзьям, знаешь, какое прозвище он получил? У тебя нет вариантов? У меня тоже не было. Он получил прозвище «Копенгаген». Нет слов. Где логика? Учитывая, что он рассказывал мне эту историю по-английски. И фраза «я некопенгаген» звучала именно так. I’m not Copenhagen. Но это же очевидно, чёрт возьми, человек — не город. Но они после всего этого дают ему прозвище, которое он гордо носит. Копенгаген, Ларс, наш с тобой любимый город. Я не знаю, какой любимый город был у Соломона Печника по прозвищу Копенгаген, думаю, что Москва. Москва — это такой холодный, снежный город со множеством церквей. Город, где пьют днём и ночью водку и разговаривают на кухнях, как прислуга. А комнаты при этом пустуют, Ларс. В комнатах нет хозяев. У страны, если посмотреть глубже, нет хозяев. Но у них есть часы на Спасской башне, это такая башня на Красной площади. А Красная площадь находиться в Москве. А Москва — это сердце России, а Красная площадь — это сердце Москвы. Ну и как ты уже понял, Ларс, Спасская башня — это сердце Красной площади. Средоточие сердец, символ сакрального времени России. Ты спросил меня сейчас. Откуда я так хорошо и глубоко знаю Россию? Я купил хороший путеводитель. И ты не поверишь, он был на датском языке и стоил всего несколько крон. Я купил его на распродаже. И, вот, там, на Красной площади, в сердце сердец мира, я понял, Ларс, что времени не существует. Но сейчас раскручивать ту цепочку у меня нет ни желания, да еще и дефицит пространства, Ларс. Ведь, если попробовать одно простое упражнение. Встать, остановиться, расслабиться, начать смотреть в одну точку, прогнать все мысли из головы, потом сесть, потом лечь. Прочитать любимую мантру Омманипадмехум. Кстати, похоже это словосочетание на что?

РАССКАЗ ЧАСОВЩИКА О ПРОСТРАНСТВЕ, НЕ БЕЗ ВРЕМЕНИ, НО БЕЗ МЫСЛЕЙ ИХ СОЗДАЮЩИХ

— Никогда в детстве я не мечтал стать часовщиком, мой дорогой друг, Абрам. Ведь в Москве, дух вольности которой зашкаливает все мыслимые шкалы, проще стать алкоголиком, ментом, бандитом. В Москве ведь если лето, то лето, это — для оптимистов, или зима, так зима, это — для пессимистов. У меня был один знакомый часовщик, звали его Ларс Ларсен, он — датчанин. У этих датчан такие странные имена, да? Так вот, один раз, этот датчанин поставил меня в тупик. Там была очень странная история. Как-то раз, он выпил кружку своего датского пива в компании друзей. Датчане, ведь, совсем не пьют, ты знаешь? Он выпил чуть-чуть и разговаривал со своими друзьями, тоже трезвыми, как ни странно. История, которую он рассказывал, она очень долгая. Но я понял только две вещи. В разговоре он постоянно рассказывал всем, что он — нерусский. Причем звучало это как-то так: «В этом вопросе я, прям, как нерусский себя веду». И самое интересное, знаешь что? После того, как он час повторял эту фразу своим кристально трезвым друзьям, знаешь, какое прозвище он получил? У тебя нет вариантов? У меня тоже не было. Он получил прозвище «Русский». Нет слов. Где логика? Учитывая, что он рассказывал эту историю по-датски. И фраза «я нерусский» звучала именно так. Jeg er ikke russisk. Но это же очевидно, чёрт возьми, человек — нерусский. Но они, после всего этого, дают ему прозвище, которое он гордо носит. Русский. Отвлекусь. Абрам, какой наш с тобой любимый город? Я не знаю, какой любимый город был у Ларса Ларсена, по прозвищу Русский, думаю, что Копенгаген. Копенгаген это такой холодный, дождливый город, где нет трубочистов. Город, где вообще ничего не происходит и разговаривают они не на кухнях, как хозяева. А кухни при этом пустуют, Абрам. На кухнях нет прислуги. У страны, если посмотреть глубже, нет прислуги, одни хозяева. Но у них нет часов на Круглой башне, это такая башня на улице Кебмагергаде. А Улица Кебмагергаде находиться в Копенгагене. А Копенгаген — это сердце Дании, а улица Кебмагергаде — это сердце Копенгагена. Ну и как ты уже понял, Абрам, Круглая башня — это сердце улицы Кебмагергаде. Средоточие сердец, символ сакрального пространства Дании. Ты спросил меня сейчас. Откуда я так хорошо и глубоко знаю Данию? Я купил хороший путеводитель. И ты не поверишь, он был на русском языке и стоил всего несколько десятков рублей. Я купил его на распродаже. И, вот, там, на улице Кебмагергаде, в сердце сердец мира, я понял, Абрам, что пространства не существует. Но сейчас раскручивать ту цепочку у меня нет ни желания, да ещё и дефицит времени, Абрам. Ведь если попробовать одно простое упражнение. Встать, остановиться, расслабиться, начать смотреть в одну точку, прогнать все мысли из головы, потом сесть, потом лечь. Прочитать любимую мантру Омманипадмехум. Кстати, похоже это словосочетание на что? Давай ещё выпьем? Выпили уже две? Так Бог троицу любит. Чей Бог? Наш, Бог, Абраша, русский. Мы же русские люди? Да?