Бесплатный фрагмент - Видеоблогер Вайтар

0

Прошлое изменить нельзя. Вернуть, а потом изменить — можно.

Тридцатого августа две тысячи шестнадцатого. В общежитии педагогического института города Пензы.

«Ну, хуже уже не будет. И… бац, бац, бац-бац, бац…», — крутился президент в голове молодого человека восемнадцати лет, который вошёл в пятьсот пятую комнату в сопровождении родителей, нёсших сумки и пакеты, наличие которых в большом количестве, само собой разумеется, являлось пропуском в комнату. Известное дело, когда ребёнок не желает заводить знакомство в присутствии родителей. Точно такое же известное дело, когда родителям необходимо увидеть, в каких условиях будет жить их ребёнок.

В комнате никого, к счастью, не было, но комендантша сказала, что жить он будет с двумя взрослыми медиками.

— Ну, сын, теперь ты у нас полноценный студент!)) — сказал отец, легонько похлопав сына по плечу.

Ростом сто девяносто, одетый в светло-красную рубашку с коротким рукавом и синие джинсы, молодой человек выглядел растерянно, и в то же время взгляд его излучал любопытство. По большей части он думал о том, что только что они ехали в абсолютном молчании, как это обычно бывает, когда мама собирает сцену и играет на ней роль в неподходящий момент, и сейчас, когда настало время им ехать домой, а ему остаться здесь, она по-быстрому сложила сцену в сумочку ещё на парковке и смотрела на сына чуть ли не в слезах.

— Курицу не забудь съесть, а то испортится, — сказала мама и выхватила взглядом холодильник. — Ну, если что, уберёшь в холодильник, но лучше сразу съешь.

— Хорошо, не переживай, вечером съем.

— Хочешь уже, чтоб мы поскорее уехали?) — спросила мама с нежным прищуром.

— Ну, в любом случае, придётся уехать. Чем раньше, тем легче.

Все заулыбались, как обычно (?) улыбаются, когда человек, вот-вот-вот-вот-вот ещё бывший ребёнком, начинает предупреждать родительские чувства, и отец воспользовался этим моментом, чтобы ещё раз похлопать сына по плечу.

Мама развесила рубашки, показала сыну, для собственного успокоения, где лежали зубная щётка и мыло. Долго не задерживаясь, родители вышли из пятьсот пятой комнаты, дождались сына, второй раз крутившего ключ в новом для себя замке, и втроём они спустились на улицу.

— Высокий ты у меня какой!))) — в третий раз похлопав сына по плечу, сказал отец, когда они стояли возле машины.

Пожал руку отцу, обнялся с матерью (как это бывало редкий раз) и, двигаясь в непривычном ощущении по аллее к КПП, помахал бибикнувшему отцу. Ногами толкнул турникеты, горевшие зелёным светом, спустился к своему корпусу пятьдесят метров тропинки и, сделав улыбку вахтёрше, поднялся на пятый этаж, бочком обойдя прочих первокурсников и их родителей. Вернулся в комнату.

Когда молодой человек второй раз вошёл в неё, в голову к нему наконец явилась не запылилась мысль, которая была уполномоченным представителем его будущего в детстве. В ней он заходит в некую комнату, в которой будет жить один, и тотчас же ощущает себя взрослым человеком. Всё.

Дверь открылась, и в комнату собирался влететь медик, громкий голос которого сказал молодому человеку о своём соседе больше, чем всё их следующее сожительство, или, точнее, напротивокровательство: в тот момент, когда медик, сняв полотенце с плеча, почти перешагнул порог комнаты, но развернулся, чтобы крикнуть что-то скабрёзное в конец коридора, первокурсник наметил себе карандашом точки, по которым он пройдется ножницами, когда будет вырезать идеальный образ соседа из своей мечты. Ни о каком со, совмещении быта и сообщении деталей, необходимых для понимания эмоциональной картины, героем которой будет молодой человек, не могло быть и речи. Потому что молодой человек не держал бы полотенце на плече, не кричал бы ничего в коридор и, тем более, не ходил бы с голым торсом, как сделал медик, который, в конечном слове, словно отбитым бейсбольной битой, наконец перешагнул деревянный порог комнаты.

— Здравствуй!) — Поприветствововал нового соседа медик, упаковывая его рост и телосложение в портрет, на котором ничего, кроме высокого роста и худощавого, но широкоплечего телосложения, не стало для медика важной деталью; по опыту медика, из двух подобных деталей можно сделать вполне комфортные взаимоотношения с новым знакомым.

Медик протянул свою правую руку первокурснику, вскочившему с кровати, которая стояла самой ближней к двери, в отличие от кровати медика, стоявшей подобно шахматной клетке другого цвета, у окна.

— Здравствуй), — сказал первокурсник, пожимая сухую руку мокрой, потом сцепил руки за спину, как бы смущаясь того, что они мокрые, и тотчас же обратил лицо медика в чуть более привлекательное, каким оно, к сожалению, не было на самом деле; но мысль о том, что не фортануло с красивым соседом, вступила в перестрелку с местным художником, которого молодой человек зовёт всякий раз, когда на классической картине, с которой всё понятно, надо сделать парочку сюрреалистических мазков, чтобы, шагнув назад, увидеть то, чего не было изначально, и чуть-чуть пообманываться, что свежая краска удачно легла поверх оригинальной и скоро засохнет.

— Ты кто у нас? Педагог, наверное?)

— Да… На учителя русского языка и литературы поступил. Платно только, к сожалению.

— Русский язык? Сам захотел учителем быть?) — спросил медик, нюхая розовое мыло в своей мыльнице.

— Да, думаю, да.) Меня русский язык всегда притягивал. Но и по баллам я никуда больше не смог бы пройти.) У меня предметы такие, что только сюда. Русский, литература и общество. Ну и математика базовая, само собой.)

— А я медик.) Только уже второй курс. И тоже платно, — говорил медик, пока ходил по комнате, перешагивая через сумки и разматывая переноску.

— Да, мне комендантша уже сказала, что здесь два медика. Меня Демид зовут, — сказал первокурсник и, разомкнув наконец руки у себя за спиной, поскользил к соседу, чуть не падая на ровном месте, чтобы сделать своё имя с помощью ещё одного пожатия.

— Очень приятно, меня Никита.) — сказал медик и сделал такую вещь, как знакомство.

Первокурсник разморозился, нагнулся к своей синей спортивной сумке, расстегнул её в первый раз, сел на кровать и начал смотреть, что делает медик. Не успел он опустить глаза под кровать медика, который держал под ней что-то похожее на аудиосистему и крутил её как раз после того, как подключил её в переноску, которую разматывал, как тотчас же не что-нибудь другое, а самый настоящий героин хлынул из-под кровати, сотрясая деревянную входную дверь и волнами заполняя все коридоры общежития.

— Нравится?) — крикнул Нѐкит и, приняв на грудь одобрительный кивок нашего первокурсника, уверенно покрутил шляпки на аудиосистеме ещё немного вправо.

То, что перед ним Нѐкит, сообщили ему бесцеремонно вбежавшие к ним в комнату соседи, очевидно учителя физкультуры, которые (с голым торсом и в адидасовских футбольных светло-синих трусах) принялись втаптывать своими шлёпанцами весь героин, который слышали. Параллельно с своим опьянением они поздоровались с первокурсником и, услышав, с какого он факультета — с пониманием на него косясь, через пару минут, задним ходом всё также притоптывая, раскланиваясь медику в респекте, растворились в героине, который выплывал из комнаты. Точную причину их скорого ухода я не знаю, это Демиду показалось, что это связано с тем, с какого он факультета. А может, и ему так не показалось, а здесь это просто выдуманный эпизод, который неверно характеризирует Демида. Чёрт его знает. Пусть будет.)

Первокурсник, который не встал ни разу, чтобы сделать хотя бы шаг навстречу героину, всё это время работал в поте лица и подмышек; ему было некогда к ним присоединиться. Мало того, что улыбка, сделанная им для всех, не сходила с его лица, так ещё и для ди-джея в отдельности, а также для каждого танцора в такой же отдельности от ди-джея он всё делал и делал новые улыбки, новые потоптывания ещё не переобутой ногой, отдельные и отдельные от отдельных, и отдельные от отдельных жесты, подмигивания, качания головой, откидывания на кровати и так далее, и так далее, и так далее.

Когда дверь захлопнули, он отпружинился от стены и, находясь в роли, сказал:

— Блин, слушай, вообще отличный звук.) У тебя у одного тут такой, наверное.

— Конечно!) Смотри, сколько у меня колонок, — ещё больше оживился медик и стал пересчитывать колонки соседу.

Закончив восхищаться колонками, первокурсник не смог поддержать разговор на тему аудиотехники и посмотрел на свою левую руку, где были механические часы с автоподзаводом и нержавеющим ремешком, который он снял с ветеранских часов своего дальнего родственника; увидев на циферблате, что уже почти семь вечера, тотчас же захотел выйти на улицу.

— Никит, не подскажешь, где здесь магазин «Два гуся?» Я много про него слышал. Он же популярный среди студентов?

— Да, один из ближайших для нас, — оторвался от своих колонок медик и подошёл к окну, выходившему на внутренний двор студгородка, официальные лавочки для курящих, поставленные рядом с табличкой «Курение запрещено», а также на высокие ели в нескольких метрах от окна. Впрочем, можно было не подходить к окну. Выход на улицу всё равно с другой стороны. — Сейчас идёшь из корпуса, выходишь с территории и сразу направо по аллее. Ты по ней уже шёл с парковки. Потом доходишь до Попова и на пересечении с Ленинградской поворачиваешь направо по Ленинградской. Там сразу поймёшь.

— Окей, спасибо, пойду прогуляюсь, — сказал первокурсник.

— Ты ключи взял? Мы всегда закрываем комнату, если никого нет в общаге. Я просто, может, тоже сейчас пойду.

— Да, взял, конечно. Ладно, понял, хорошо, — ответил первокурсник и вышел из комнаты.

В коридоре никого не оказалось, только слышно было, как разговаривают в своих комнатах физкультурники, или точнее будет: как они рукоплещут какому-то матчу, или подколу, с помощью которого посвятили какого-нибудь новичка.

Его комната была третьей с конца, поэтому путь до лестницы всегда будет занимать как минимум полминуты. Чтобы попасть на первый этаж, надо было спуститься сначала на третий, ещё раз преодолеть расстояние коридора, и только на глазах вахтёрши, которая как раз сидела в начале третьего этажа, можно было покинуть здание.

Первокурсник вышел из корпуса, поднялся пятьдесят метров тропинки к КПП, задом передвинул турникеты и вышел из студгородка.

Идя по учительскому скверу, который, упрощая, называют аллеей, первокурсник удивлялся читающим студенткам на скамейках (которые уже не будут там читать в следующие дни) и окидывал одновременно презренным и полным восхищения взглядом велосипедистов в специальной форме, которые мчались как будто в сантиметре от его локтей.

Дойдя до «Двух гусей» точно проложенным маршрутом медика, первокурсник поднимался по ступенькам магазина решительно: не сомневался, что, очевидно, у него есть вполне конкретная потребность и что удовлетворение её не подлежит повторному рассмотрению.

Взяв красно-серую корзинку, он прошёл мимо пельменей, которые держали в руках незнакомые студенты (пока он будет жить в общаге, ни разу не сварит себе пельмени), мимо бабушек, щурившихся за свежесть рыбы, и дедушек, растерявших себя в кетчупе под разными марками и не помнящих, за чем их отправила баушка.

Его меняющаяся походка (например, спина то распрямляется, то складывается в плечах, правая рука старается держаться на уровне с своей правой ногой, а левая рука активно размахивается, или всё это наоборот) выражала его направление, которое какой-нибудь мужчина, выбирающий ряженку, пока его жена выбирает сметану, легко бы вычитал в нагловатом, отрешённом, рутинном положении мышц на лице Демида, отчего с завистью бы улыбнулся, услышав от жены писклявое: «Так, нет, я тебе сказала!».

Первокурсник взял себе холодный зелёный чай и, пару шагов назад отойдя, повернул голову в точности туда, куда ему было нужно.

Молодой человек простоял в окружении алкогольных напитков не менее пятнадцати минут; в руках он кружил водку, к остальным напиткам стоял спиной. Спирт люкс, спирт альфа ещё не откликались в нём тогда как что-то, имеющее различия. Картинка на заставке, ассоциация с названием, шрифт, высокая цена и форма первой бутылки, которую он впервые будет пробовать один на один с Пензой, — в первую очередь эти вещи составляли его доминанту.

Там, откуда он, алкоголь приобретался им с помощью ксерокопии паспорта, на которой его интернет-друг, художник, нарисовавший ему обложку для первой книги (не пугайтесь, если споткнулись об эту первую книгу, потерпите какое-то количество страниц, и всё прояснится), подменил в Adobe Photoshop последнюю цифру в графе года рождения, восьмёрку на шестёрку. Работала эта схема только в одном несетевом магазине, в котором сине-фартучная продавщица каждый раз не могла вспомнить, что уже много раз он показывал ей эту ксерокопию; и было это не раньше шестнадцати, и только по случаю пива. Восемнадцать ему исполнилось полгода назад, и с тех пор алкоголь, чтобы по паспорту, и уже не пиво, он покупал только один раз в свой день рождения, и пил его месяцем ранее на таком же дне лучшего друга, а также неделей позже своего дня рождения на даче друга лучшего друга, так же по случаю такого же дня.

Первокурсник выбрал прямоугольную бутылку водки с красным перцем на заставке, показал паспорт на кассе продавщице, которая вызвала у него симпатию (и будет вызывать её в дальнейшем, как и большинство тамошних продавщиц, в первую очередь потому, что они быстро запомнят, что паспорт у него спрашивать не надо), и с фирменным пакетом магазина, в который положил водку и зелёный чай, вернулся на прогулку в сквер, с которого начал свой квест «Удовлетворение потребности». Сигареты он тоже купил. Классические (то есть толстые), с жёлтым фильтром и без кнопки (хотя в толстых, вроде бы, не бывает кнопок). True Detective в помощь, короче.

Молодой человек занял одну из множества скамеек под фонарём, где пока ещё никто не устраивал танцы (до появления трендовых танцев под фонарём ещё года два; ладно, скажу: имеется в виду песня, как и в случае с героином), поставил пакет рядом с собой, освободил пачку сигарет и, сев нога на ногу, зажёг первую за лето сигарету.

Сидел и не решался вскрыть бутылку. Людей становилось всё больше, темнота всё не появлялась. Только начнёт разматывать крепление крышки, как какая-нибудь семья с ребёнком обратит на него всё своё молчание, продолжавшееся всю длину скамейки.

Чтобы легче переносить прохожих от себя подальше, то есть чтобы не контактировать с ними присутствием рядом и чтобы не сидеть им в след, ему пришлось подчиниться своей привычке, которая выработалась у него за последние два года во время одиночных бесцельных прогулок. Когда кто-нибудь (пусть бы даже шёл за сто метров и лица ещё не было видно) вызывал в нём волнение на ровном месте, он доставал телефон и мгновенно переобувался в человека, который без охраны. Тема выдуманного разговора была не так ясна, как его интонация. Чем скорее близилось пятно неизвестных лиц, тем голос его становился груднее, а предложения детальнее. Сначала, как бы подыскивая себе собеседника, он говорил: «Да… Ну говори уже, я слушаю. Алло! Ты меня слышишь или нет?» Потом, чуть-чуть понимая, кто у него на пути, он всё ещё общими словами, но уже в каком-то контексте говорил так, например: «Да, я тебя услышал, конечно. Молодец, что позвонил. Но что я-то могу сделать? Я тебе говорил? Говорил. Я попробую что-нибудь придумать, но мне надо время. В смысле, тебе надо сегодня? Ты нормальный вообще? Я тебе ещё раз говорю — такие вопросы требуют времени. И так ему и передай. Ну ты понял или нет, я спрашиваю? Нет, подожди, ты понял или нет?» В большинстве случаев он так волновался, что продолжал блуждать в общем контексте, разве что добавлял свой смех в некоторых местах, он помогал ему как будто бы даже не думать о как будто бы возможном как будто бы столкновении и как будто бы быть в полной как будто бы уверенности, что ситуацией рулит именно он, в то время как никакой ситуации не было, а рулил он разве что ногами, с напускной развязностью.

Наконец, когда ему надоело менять скамейку и ходить из одного конца аллеи в другой, он оказался на ступеньках заброшенного дома офицеров напротив «Двух гусей». Бутылки, целые и разбитые, лежали повсюду, даже внутри здания виднелись через дырочку в стеклянной двери. Мимо него тоже была протоптана дорожка, но не так часто по ней ходили, чтобы нельзя было выпить и пойти дальше. Солнцу было уже не до того, чтобы палить его с бутылкой.

Откупорив, наконец, кубышку, первокурсник посчитал, что шарик — это удобно (нет), и сделал себе семь капель сразу в горло, не превращая их в горькую лужу у себя во рту. Быстро-быстро раскрутил крышку зелёного чая и обработал холодненьким першащую рану.

Будучи восприимчивым к жидкостям, меняющим сознание (даже вода меняет сознание, но речь идёт о чём-нибудь вроде кофе или чая), моментально включил режим опьянения и отправился на ту же аллею возле общежития. Снова подыскал себе лавочку под фонарём и, закурив сигарету, сидел там, пока не выкурил сигарет девять и не выпил капель четырнадцать.

В десятом часу он вернулся в общагу и, поднимаясь к себе на пятый этаж, счёл за бесспорное преимущество быть на пятом, на последнем этаже. Тем более когда, видя, как она разговаривает с прочими студентами, понял наличие особенного отношения к своей работе у вахтёрши, которая дежурила в тот день. Он проходил мимо неё с чашечкой капучино, которую купил в автомате внизу, и, точно определив, что у него в пакете и почему он наступает ногой не так, как наступал на выходе, она не сказала ему ни слова, как не скажет в дальнейшем, но этой чашечки, этой переглядочки с ней и её бандой безбанто̀вых девчонок из общаги вполне хватило, чтобы за ним закрепился образ тихого выпивающего парня по имени Доброе Утро или Добрый Вечер.

0,5

Наступило первое сентября. Тридцать первого числа всем первокурсникам посредством конф сообщили о том, что утром надо, во-первых, проснуться, а во-вторых — быть у памятника Виссарион Григорьечу.

Демид проснулся по первому будильнику и отправился умываться (как это бывает в летних лагерях по-первости, пока ещё не хромает дисциплина) — и когда он чистил зубы, вместе с тем, что его щётку несло по зубам какое-то вдохновение, он был страшно напуган, что вот-вот-вот-вот с него стянут хорошо приклеенную маску, которую нарисовали ему соцсети. Демид сплюнул зубную пасту, подумав о том, что где-то читал, что сплёвывать её с водой — как будто и не чистил, и вернулся в комнату.

Когда он натянул синие джинсы, белую рубашку и синий пиджак с выпускного и обулся в чёрные туфли на каблуке, а потом подошёл к длинному зеркалу, чтобы приделать мэтсмѝтовскую бабочку и поправить свои непричесывающиеся русые волосы, сделанные в некий полубокс, тогда ему оставалось только припудриться пылью, которую он пустил в глаза своим будущим одногруппникам. Сейчас он превратится из человека, который смело отвечал девчонкам в конфе, в спотыкающегося на каждом слове психа-одиночку, который не готов говорить с теми, с кем переписывался. Выходя из комнаты, он всё больше и больше внушал себе то, что поступил с собой жестоко, когда решил переписываться с девчонками под своей ненастоящей фамилией, со страницы, где он множество раз красиво умирал.

Демид вышел из общежития и, сделав крутой поворот налево, направился к Белинскому. Идти было пятьдесят метров, но этого ему хватило, чтобы, шагая среди незнакомых лиц студентов, натянуть умственную жвачку на своё заметное, очевидное несовершенство, которое с самого раннего детства имело для него нездоровое значение: несовершенством был аномальный прикус, гонявший нижнюю челюсть по бесконечной трассе туда-сюда, создавая иллюзию, что у Демида самый обычный рот, просто излишне подвижный. Передние зубы перманентно кусали нижнюю губу, нижняя челюсть со хрустом подавалась вперёд — рот был как бы и не открыт, и не закрыт: в этом совершенно не было эстетического успеха, который был первым предметом хорошей, мотивирующей Демидовой зависти классическим красивым парням. Брекеты неплохо оттеснили державшиеся, словно дворецкие, особняком два передних зуба назад, но, как и трейнер, не помогли ему непрестанно подавать свою нижнюю челюсть на уровне с верхней. Всю свою жизнь Демид бесконечно умывал себя руками: делая этим красную печать, прижимал их к своим губам каждый раз, когда садился, например за парту, за что был однажды назван математичкой мыслителем, и не менее часто, будучи на ходу, закрывал свои зубы ладонью, как будто бы делая пальцами очертания рисунка бороды, чтобы за секунду, прикрывавшую его слюнявую пещеру, смочить языком задник своей верхней губы, навечно приподнятой, как жалюзи.

Рядом со входом в корпус его факультета стоял тьютер, державший листочек с написанным на нём номером группы и нарисованной на нём стрелочке к его голове.

Секунду спустя первокурсник оказался в кругу девчонок, очевидно точно так же узнавших на листочке нужный им номер, и вместе они ждали каких-то направлений от тьютера, жевавшего жвачку и поправлявшего свои длинные волосы: он как будто бы позировал для фотографов, которые бегали между всеми с какими-то своими срочными бюрократическими делами. Первокурсник, наученный школой быть на фотографии ради отчётности и почти никогда по другому поводу, сразу же отметил, что здесь делают фотографии с точно такой же целью.

Как ни отвлекал свои мысли первокурсник на нейтральную сторону, глаза его, в любом случае, нещадно хватали каждую студентку своими ресницами, тащили в голову первокурсника — и каждый раз, когда он моргал, перед ним по порядку отчеканивались их образы; и чтобы разобраться в них, первокурсник работал совершенно разными инструментами: в дело могли пойти и щипцы, и где-нибудь лупа (с его «минус два семьдесят пять» это было очень кстати), и даже метла (если очень похожих слишком много, метлой, согласитесь, быстрее будет собрать их в одном месте) — всё зависело от того, сколько студенточек ему хотелось отнести к каждому конкретному виду, будь то ботанички классические, ботанички с претензией на бунт, троичницы очевидные, троичницы балансирующие, сучки пафосные, сучки отстранённые, и так далее.

В какой-то момент он увидел движение вокруг себя: весь студгородок (все филологи, историки, географы, физруки, математики и прочие) двинулся в какую-то сторону. Хороводу из новичков потребовалось несколько секунд, чтобы каждый его участник врубился, в какую сторону идёт вся эта катавасия, и только после этого, случайно толкаясь и неловко улыбаясь, все эти дети пошли вниз по улице Лермонтова. Просвещённые студенточки охотно делились с другими информацией. Кто вообще не понимал, что происходит, искренне шокировался, когда узнавал, что сейчас их приведут на большой-большой новый стадион, где будут выступать ректор университета и целый губернатор области!

Наш первокурсник хоть и отбивался от мыслей, что увидеть губернатора вживую — это какое-то событие, о котором можно рассказывать у себя в родном городе, всё-таки видел в этом что-то восклицательное.

Главенствующее ощущение, которое душило первокурсника в этой толпе, навязывало ему такие мысли: «…Демид, ноги, — он посмотрел вниз и проконтролировал, чтобы ноги его наступали с пятки на носок, а не иначе. — Всё настолько омерзительно, что ничего плохого случиться уже не может. Проведи рукой по волосам! За руками, блять, следи. Зачем двумя размахиваешь? Да, я вижу эти взгляды. Я вижу эти лица, которые переписывались со мной в конфе и, следовательно, заглядывали ко мне на страницу. Ни одна не поздоровалась со мной. Демид. Демид, блять! Твоя страница определённо отредактировала некоторые впечатления о тебе, но в хорошую же, блять, сторону; трепетать перед тобой и не замечать тебя — абсолютно разные вещи. Мои посты, а уж тем более ссылки — чудовищно непонятные. Чудовищно, блять. Ты загнанный долбоёб, у тебя это на лице написано. И только это не даёт подступиться к тебе. Заебал, заебал! Прекрати нападать на себя и свою страницу. Разве есть вокруг тебя хотя бы один человек, чья страница вызывала бы в тебе желание сблизиться с ним? Буквально вот взять и подойти…».

В какой-то момент, заворачивая на улицу Маршала Крылова, первокурсник начал смотреть вокруг себя совершенно по-новому, словно в каком-то большом городе: люди, окружавшие его, стали вдруг как-то объёмнее привычных ему провинциалов, а пятьсот тысяч жителей как-то даже распрямили свои три ноля, ведь если раньше они и вызывали в нём восторг, то обязательно с каким-нибудь сомнением в том, что, конечно, пятьсот, но в Москве-то и Москва-то. Прямо на ходу он приписывал преподавателям (но не всем) и студентам (тоже не всем) несуществующие хотя бы близко качества, способности и, в особенности, как только они встречались взглядами, мысли, мысли о нашем первокурснике.

Заворачивая уже на Чкалова, первокурсник начал слышать звуки музыки, доносившиеся, очевидно, со стадиона, и благодаря им даже как будто бы ощутил свою как будто бы причастность к празднику.

По абсолютно раздолбанной дороге надо было идти к стадиону, и, наступая на острые камни и проваливаясь в асфальт, первокурсник оказался возле шлагбаума. Тьютер, размахивая листочком как веером, вопросительно крикнул, с тем чтобы узнать, все ли его видят, и вместе с прочими первокурсниками группа (возможно) будущих учителей русского языка и литературы втиснулась в преступно узкий проход.

Когда они подошли к трибунам, им указали на несколько рядов, которые можно было занимать. И пока наш первокурсник присматривался к своим возможным соседям по скамье, к нему подошла маленькая девушка в очках, темноволосая, в каком-то тёмно-синем платье, сидевшем на ней как что-то неестественное её фигуре и выражению лица, которое бывает в старых американских фильмах, когда говорят «Скажите cheese», и на её лице оно как будто бы застыло. Но в то же время это была очень милая улыбка на, очевидно, ботаническом лице, но и на первый взгляд, и на второй, и на третий наш первокурсник не смог вписать его в классификацию студенточек.

— Демид?) — наклонив голову и тронув очки, сказала она каким-то уважительным тоном.

— Да… Привет.) Ты меня знаешь? — не растерялся Демид и, поправляя бабочку, делал вид, что как будто бы только что с кем-нибудь разговаривал, а сейчас вот просто переключился на неё.

— Конечно знаю.) Меня Лента зовут.

— Хорошо.) А-а-а-а, очень приятно.)

Вдруг рядом с ней возник молодой человек почти одного с Демидом роста и, вдыхая воздух полной грудью, демонстративно распрямил плечи и стал осматриваться на триста-шестьдесят с максимально широкой улыбкой. Потом он внезапно заметил Демида и, следуя за взглядом Ленты, которая кивнула, мол, тот самый (так по крайней мере решил Демид), протянул Демиду руку и сделал крепкое-крепкое рукопожатие.

— Меня Демид зовут.) Ты тоже на учителя русского языка поступил?)

— Да!))) Конечно, на учителя.))) Буду самым настоящим учителем!))))) Я Гена!))) — когда он говорил это, его синий костюм, тоже, очевидно, с выпускного, вдруг стал превращаться в глазах нашего первокурсника в совершенно нелепое, несоответствующее новому знакомому одеяние. Сильно прижатые гелем тёмные волосы были зачесаны назад, в классическом стиле; слегка были тронуты виски.

— Ну пойдём вместе тогда сядем, — сказал ему Демид, испытывая двойственное, не известное ему ощущение. Ему хотелось знать, адекватный перед ним человек или нет. Приятные черты лица нового знакомого стали чертить какие-то безумные фигуры. Громкость голоса Гены не прошла бы никакие тесты, любая аппаратура просто взорвалась бы под его воздействием.

— Давай!)) Пойдём вон к Лентычу с её подругой сядем, — сказал Гена и сел скамьей выше от того места, где сидела Лента с подругами.

— Сколько же тут бабищ!))) Смотри, какие бабищи сидят!)))))) — сразу выпалил Гена, как только они сели.

Первокурсник чрезвычайно занервничал и заулыбался обернувшимся бабищам так, чтобы видно было, что с молодым человеком, сидевшим слева от него, он находится в процессе знакомства, и что для него так же удивительно, каким неожиданным образом Геннадий развернул к себе лица этих бабищ. Две полноватые, стремноватые бабищи заржали и начали, толкая друг друга локтями, шептаться об этом происшествии, не поворачивая свои головы ни друг к другу, ни назад. В то время как Лента, сидевшая с своей подругой в одном человеке от бабищ, тихонько рассмеялась над этим, но точно ничему не удивилась.

Видя, как с олимпийским пафосом выходят факультеты под крики полуголых черлидерш, Демид заметил какой-то американский привкус во рту и думал в это время: «…Она точно знает обо мне больше, чем остальные. Она единственная не побоялась ко мне подойти. Получается, может, что она обратилась ко мне как к Вайтару… Даже, может, книгу мою прочитала… Жесть. Зачем я оставил её в закрепе? Ты долбоёб? Это же пиздец».

— А откуда ты знаешь Ленту? — спросил он Гену.

— Мы с одного района!)) Вместе экзамены сдавали.) И с детства знакомы!))) У нас отцы вместе работали.)) — К концу каждого предложения он делал круг своим правым плечом и указательным пальцем как бы ставил точку.

Через полтора часа, когда они уже выходили со стадиона, к ним примкнула молодая женщина учительской наружности, которая сразу обратила внимание на Демида. Геннадий поспешил их познакомить. Это была его мать.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— А-а-а, Демид, — ответил Демид и только хотел присоединить Геннадия к разговору, как тот тотчас же умчал вперёд по хороводу букетов, плывшему в направлении разных корпусов университета.

— Как экзамены сдал? Ты платно или бесплатно поступил?) — с совершенно добродушной улыбкой спрашивала женщина. Демид, разумеется, сообразил, что стал невольным участником опытов, и, видя, как эта милая женщина безотрывно на него смотрела, с пониманием включился в эксперимент. То, как он двигался, отвечал, то, каким безучастным был по отношению к беззаботным студентам вокруг них, моментально, словно увеличивая картинку на смартфоне, масштабировала мать Геннадия, чтобы как можно скорее успокоиться на счёт того, в какие руки она передаёт своего сына. Никакой навязчивости в ней не было. Демиду даже приятно было находиться в её обществе. Взгляд её имел содержание много выстрадавшей матери.

— Я, к сожалению, а-а-а, платник.) Всего сто девяносто два балла. Вот так получилось.) Чуть-чуть не хватило. А-а-а, по русскому я восемьдесят восемь получил, но литературу на какие-то смешные сорок шесть написал и по обществу что-то там за пятьдесят, вроде бы, вышло. Ну и математику базовую, как и все. Профильную не потянул бы совсем.)

Геннадий, как узнал первокурсник, поступил бесплатно, с какими-то льготами.

— Русский — восемьдесят восемь!) Ну ты молодец, хорошо написал.) У тебя, значит, к этому способности, да?)

На этих нескольких репликах (с какими-то незначительными добавлениями), растягивая их так же заметно, как ускоряя шаг, они вдвоём дошли по улице Красной до поворота на улицу Лермонтова, где и попрощались. Демид пошёл вверх по Лермонтова к своему общежитию. В некоторых местах опираясь на колени и где-нибудь вставая возле забора центрального парка, Демид впервые ощутил действительность горного устройства города; его общежитие находилось как будто бы на верхней точке прямоугольного треугольника, в то время как вся остальная часть улицы, по которой он шёл, была гипотенузой.

Медик ещё спал, накрывшись подушкой, и первокурсник очень этому обрадовался.

Демид вытащил из рюкзака свой старенький, но любимый ноутбук Asus вместе с блоком питания, мышкой и наушниками, и, найдя в сумке переноску, сделал из этого всего себе рабочий уголок. Металлический стул с вырванной овальной спинкой и местами разодранным мягким сиденьем послужил ему столом, а кровать, разумеется, стулом. Матрас, кстати говоря, был новый, с ортопедическими свойствами; даже упаковка от него лежала под кроватью. Сама комната, обклеенная голубыми обоями с жирафами, обезьянками и слонами, вместе с тем, что имела новые пластиковые окна, изображала, в некотором смысле, присутствие предыдущих жильцов, например в виде хлама и многослойной пыли в шкафах, а также присутствие многих других, которые жили там ещё раньше, например в виде росписей на обоях.

Демид ещё не выяснил, есть ли в общежитии вай-фай, поэтому он взял свой китайский смартфон, купленный за две тысячи у какого-то знакомого старшего брата, и, та́пая по разбитому экрану, включил раздачу мобильного интернета. Положив телефон рядом с собой, вернулся взглядом к ноутбуку, зашёл в Google Chrome и, щёлкнув по ярлыку ВКонтакте, оказался на своей странице, с которой на него смотрел он сам, стоявший за высоким костром с разведёнными в охвате руками; на его лице был какой-то добрый оскал. Демид открыл сообщения и начал читать свежие новости в конфе. С завтрашнего дня, как писали девчонки, начнётся некая неделя погружения. Их поведут на какую-то лекцию какого-то местного историка.

Недолго думая, первокурсник закрыл вкладку, кликнул в правом нижнем углу на панели задач и, оказавшись на рабочем столе, попрыгал из одной папки в другие, и опять из одной в другую, ещё и ещё поглубже, и наконец открыл вордовский файл под названием «Предсмертное письмо».

Текст, который ярко засветился на мониторе, продолжался три или четыре страницы двенадцатым Times New Roman. Первая его версия была написана шестого августа две тысячи пятнадцатого. В тот день Демид решил показать своим родителям фильм «Звездочки на земле». В нём главный герой, мальчик Ишан, страдающий дислексией, становится другом своему молодому школьному учителю, который понимает Ишана как никто и, в отличие от прочих учителей, раскрывает в нём способности к рисованию. Всё время, пока шёл фильм, родители ощущали бекграунд, создавшийся сюжетом фильма и отождествлением его с их сыном, и улыбались вместе с Демидом в тех местах, ради которых он вообще затеял показ. В какой-то момент по окончании фильма родители случайно, не желая того, стриггерили Демида вопросами в самое больное место, и он, впавши в ярость и заревев, убежал к себе в комнату и, пока старший брат успокаивал родителей, несколько часов без остановки писал своё предсмертное письмо, которому, давно арендовавшему у депрессии койку-место в мозге, оставалось только быть записанным.

Пролистав в конец документа и обратно, Демид покрутил колёсиком мышки ещё какое-то время, а потом, закрывшись ладонью левой руки, ло̀ктем которую он вдавил в левую ногу, задумчиво принялся переставлять местами знаки препинания. С момента написания первой версии прошло, получается, тринадцать месяцев, и на всём их протяжении он как минимум раз в неделю возвращался в этот вордовский файл с новыми правками; ещё чаще просто открывал и перечитывал его. Иногда, вздыхая и закрывая глаза, он безжалостно и одновременно с огромной печалью удалял отдельные слова или предложения; порой он расправлялся даже с длинными абзацами, на которые уходили пять-шесть, семь часов подряд и многие месяцы.

— Как первое сентября?) — спросил проснувшийся медик. Он подбросил вверх подушку: покрутившись в воздухе, она упала под голову медика, который подтянул себя к спинке кровати и взял телефон.

— На стадионе новом были. Его же недавно построили, как я понимаю?

— Да, в этом году, кажется. Ну, в прошлом году нас туда не водили.

Кто-то постучал в дверь и, только прикоснувшись к ней костяшками, уже опускал ручку вниз и, можно сказать, сразу же входил.

— Здорова!)

В комнату вошёл довольно высокий парень военной наружности, в шортах и в футболке.

— Распечатать?) — спросил медик.

— Конечно, брат.)

Первокурсник приподнялся на кровати, протянул руку военному и сказал:

— Демид.)

— Саня.)

— Присаживайся! Щас распечатаем, — сказал медик и включил принтер.

— Никит, там десять страниц, вот тебе десять рублей, ещё десять потом занесу.)

— Я всех должников помню!) Скоро, это, коллекторское агентство надо будет открывать.))

— —

Принтер уже печатал последний лист.

— Спасибо, Некит!) Давай, счастливо.) — сказал военный, взял свои распечатки, пожал руки медику и Демиду и вышел из комнаты.

— Он с какого факультета?)

— Саня?) Он географ, по-моему.)

— Ты печатаешь людям за деньги?) — спросил первокурсник и, разумеется, улыбался, но в то же время сильно тревожился, потому как ясно сознавал, в какую комнату он попал.

— Да.), — сказал медик, вставая с кровати. — Небольшой бизнес получается. Я привёз этот принтер с Саратова, теперь просто покупаю пачку бумаги и влёт её отбиваю. Два рубля за лист А4 — неплохо прям, согласись?)

— Ну да, серьёзные суммы можно зарабатывать.) Слушай, а где, кстати, третий наш сосед?

— Ринат-то?) Ну, знаешь, я об этом не люблю распространяться, чтобы это, знаешь, не привлечь внимание ВВ-шки, но он очень редко появляется.)

— Вау!) Так мы, получается, вдвоём тут живём. Слушай, обалдеть.) ВВ-шка — это коменда, что ли?) Звучит как внутривенное что-то.))

— Да, она.) — сказал медик и посмотрел на первокурсника с еле заметным прищуром.

— Слушай, а что с интернетом у нас?

— У меня вот модем есть. Вай-фай сюда не подключишь, пока не провели, но скоро, вроде как, собираются.

— Это у тебя, получается, интернет только на твой ноутбук? Раздачу никак не включить?

— Нет, с моим нет. Только если вставлять себе. Там были подороже, которые можно так сделать, чтобы раздавалось, но мне и этого было достаточно.

— Ты мне это, а-а-а-а, дашь немного попользоваться?) Мы вообще можем скидываться.

— Конечно!) Вообще не вопрос, можешь брать, когда меня нет, например. Скидываться не надо. Я тебе советую свой приобрести. Это не очень дорого, и штука нужная.

Отсутствие скоростного интернета скорее радовало первокурсника, чем было предметом паники. Фильмы, скачанные ещё дома на высокой скорости, прибавили в весе, а те, которые месяцами висели в браузере узкими вкладками, сплющенными в левую сторону, скоро лишатся своих мест в один клик.

Пару часов спустя Демид доел мамину курицу в фольге, которую начал позавчера вечером, и стал одеваться. Ему чертовски захотелось съесть шоколадку.

Снова учительский сквер, сигарета в зубах, Попова и Ленинградская улицы. Демид купил молочную шоколадку, литровую Колу и полторашку минеральной воды без газов. Выходя из магазина, Демид пересчитал свои наличные деньги и, придя в восторг оттого, что может совершенно спокойно покупать на них алкоголь, загрустил, подумав о родителях и в первую очередь об отце, который был единственным добытчиком в семье. «Что ж ты грустишь, дурак? У тебя были в мае тридцать тысяч. Ты заработал их самостоятельно. Куда ты их дел? Нахуя было тратить столько времени на этот блядский копирайтинг, если так быстро всё спустил? Мог бы помочь родителям, внёс бы половину суммы за обучение. Стив Джобс, блять, да?», — думал первокурсник, засовывая родительские четыре тысячи под обложку паспорта; мелочь он спустил в задний карман джинсов.

Вернувшись в общагу, Демид посмотрел новую серию «Теории большого взрыва» и полистал студенческий паблик университета, в котором по̀стили мемы про первокурсников, в комментариях под которыми развернули свои войска второкурсники, которые решили, что уже хлебнули студенческой жизни настолько, что считали себя вправе нещадно язвить в сторону новоприбы̀вших.

Внимание Демида привлёк один пост, который, не будь в нём одного цепляющего уточнения, он спокойно бы проигнорировал. Молодой человек лет двадцати восьми приглашал всех желающих посетить его мероприятие в каком-то отеле, третьего сентября, послезавтра. Объявление гласило, что говорить он будет на тему лечебного голодания и вегетарианства. Ничем подобным Демид никогда не увлекался. И не увлёкся бы, если бы не подпись «стоматолог, челюстной хирург» рядом с именем молодого человека. Как только Демид придумал, чем может заниматься человек подобной профессии, всякое мероприятие, которое предлагал ему университет, перестало что-нибудь для него значить. Его охватило чувство безграничных возможностей. «Вызову такси и спокойно поеду. Могу вернуться поздно. Никто слова не скажет». Минут двадцать Демид погуглил информацию об этом стоматологе и, не найдя чего-нибудь крамольного, репостнул запись с приглашением на встречу в личные сообщения самому себе.

Когда Демид часов в одиннадцать собрался спать, медик удивлённо спросил у него:

— Ты спать, что ли?)

— Да, думаю, пора уже.) Завтра много всего будет. У нас же, это, неделя погружения.)

— Я вообще не понимаю, зачем вам её придумали. Мы год назад учились уже в это время.)

— Не знаю. Я бы лучше сразу учиться начал.)

Клиенты у медика закончились ближе к часу ночи. Каждый из них, садясь к медику на кровать, спрашивал:

— Он что, спит уже?

1

Проснувшись утром в добром расположении духа, вскочив после первого будильника то есть, Демид весь был в предвкушении вечернего мероприятия в отеле.

В университете шла некая неделя погружения. Как сказал медик, в прошлом году в это время уже читали лекции. В этом году, вероятно в силу спущенной сверху инициативы, решили поиграть в сплочение, больно удариться в психологию.

Демид оделся и вышел из комнаты. На нём был серый джемпер, синие джинсы и черные кроссовки. На часах было без десяти восемь.

В конфе писали про какое-то ознакомительное занятие с какой-то преподавательницей литературы. Туда Демид и направился. Мимо Белинского, прямиком в одиннадцатый корпус. Поднялся на третий этаж и подошёл к большой лекционной аудитории возле кафедры литературы. Там толпились люди, некоторые из которых скоро будут в одной группе с Демидом. Но пока было совершенно непонятно, с кем общаться или, точнее, к кому примкнуть. Демид завидел Геннадия. Тот стоял с какой-то девчонкой и над чем-то громко смеялся. Демид подошёл к ним и, проигнорировав их попытки сделать из диалога разговор, присоединился к ним только в дополнение, чтобы просто хотя бы не одному стоять. С Геннадием, разумеется, поздоровался, как и с девчонкой. Чуть-чуть кое-на-что улыбнулся, но не более того.

Пришла преподавательница и быстренько разрядила обстановку: открыла аудиторию и впустила всех внутрь.

Минут через пять она вышла вперёд и взяла слово: