Бесплатный фрагмент - Весёна

Леса наши северные, тяжёлые. Чужому

здесь смерть, да и свои-то ходят с оглядкой.

Иван

Случилось это давно, в Елисавет-царицыны времена, а то и ранее. Жили-были в нашем царстве, в православном государстве, в одном глухом селе старик со старухой. Не то чтобы уж совсем старые, да от присказки никуда не денешься. И было у них, как и положено, три сына.

Старшие, Степан да Митрофан, давно своими семьями обзавелись, съехали с отцовского двора, хоть и недалеко, да всё ж сами себе хозяева.

А младший, Иван, при родителях. Молод ещё в отруб идти, вот и был до поры до времени, пока в силу не вошёл, батюшке первый помощник, а матушке и радость и слёзы.

До любого дела был Иван охоч да сноровист, хватку мужицкую не по годам показывал. И в кузне с молотом не робел, и в лес не по грибы хаживал, и в стенке на льду не плошал — стоял до последнего.

Старых Иванушка уважал. А уж слово коли дал кому — держал крепко. И малых не обижал: настругает, бывало, братьёвым и соседским ребятишкам потешек разных, лошадок да свистулек и ну веселить детвору.

А уж для души-то дельце Иван от батюшки перенял — любил тот резные саночки с узорочьем налаживать, баловство с виду, а на поверку — ходовой товар, и не только к празднику. Вот и наш Ванятка загорелся, его работой любуясь. Поначалу-то, конечно, учился у родителя, советам внимал да мастерства набирался — как полоз вывести да как планочку поставить. А там всё сам да сам.

И пошло изделие, поехало из умелых рук, одно другого краше. Да такое порой срабатывал, что тятька лишь руками разводил — не саночки, а сказка с колокольчиками. Скрипели отцовы санки аж до самой Костромы, а Ивановы-то, не гляди, что молод, и под Вологдой зазвенели. Вот как!

Кругом хорош был Иван, и делом, и телом. Посматривали на молодца с дальним расчётом сельские мужички, у кого дочки невестятся. Складен да мастеровит Ванюша — что ещё надо доброй девушке за таким парнем? С этаким-то зятем горы свернуть можно. Крякали задумавшись, почёсывали бороды, а то и в заклад бились, кому достанется самородок.

Ан вышло-то совсем по-другому…

Синичка

Пришлось как-то Ивану по первым морозцам прокатиться на дальние луга — наказал ему батюшка привезти стожок для Бурёнки. В полдня спроворил Ваня нехитрое дело и ходко двинулся домой. А на самом краю леса прямо под копыта гривастому Сивке упала с еловой ветки пичуга. Парень едва успел подтянуть вожжи. Поднял он птаху — лежит на ладони комочек ледяной, не шевелится.

— Эх, ты, тварь божья! Отлеталась…

Однако ж не выбросил Иван замёрзшую птичку, а сунул её в рукавицу, да под тулуп. Бог милостив, авось и отогреет…

До дому приехал, бросил рукавицы на печь и за новыми заботами позабыл про лесную оказию. А вечером, как сели всей семьёй за стол ужинать, подпрыгнула Настюшка, Иванова племянница, в радостном удивлении:

— Ой, глядите-ка! Синичка!

Оттаяла, видно, пичуга, зашевелилась да и высунулась посмотреть, кто там ложками гремит…

Поутру состроил Иван кормушку, подвесил у печки так, чтоб Васька когтями не достал, а уж труд присматривать за птичкой взяла на себя глазастая Настюшка.

И смешно же было, когда Иван налаживался в уголке что-нибудь мастерить, а Настя рядышком и синичка на жёрдочке, да обе головками то влево, то вправо — гадают, что там у него получается?

Два воскресенья длилось Настюшкино счастье, а там и горе вселенское наступило — не углядела, дотянулся-таки Васька до кормушки, опрокинул её на половицы. Синичка выпорхнула и пропала.

— Что ты, свет Степановна? — успокаивал Иван зарёванную девочку. — Ведь она ж лесная. Не курочка и даже не воробей. Хоть пшеничными булками её корми, хоть золотыми зёрнышками — не удержишь.

— Знаю, а всё-равно жалко, — сопела носиком Настюшка. — Хорошенькая она…

Лисичка

Места наши малопашенны, река да бор вековой. Они и кормят, и греют, и одевают. Как-то под Святки снарядился Иван в чащу по хорошему снегу, побелковать да силки проверить, а заодно и ладное дерево на поделки присмотреть. Подхватил отцово ружьишко, кликнул верного Полкана и навострил лыжи прямо вдоль реки.

Долго ли, коротко ли, с удачей или нет охотился Иван, а с пяток хвостов к поясу подвесил.

Вот дело к вечеру, пора на заимку править, а только стал вдруг Ваня примечать едва заметный лисий следок. То слева из молодого ельничка выскочит тот следок, то справа у овражка покажется да пропадёт, словно шалит-играется. Тут уж и Полкан почуял добычу, носом закрутил, к снегу прижался. Видно совсем рядом где-то лисичка, балуется, не таится. Так ведь и солнышко зимнее с неба катится, не остановишь…

— Эх, прокачусь за горку да и делу конец, — решил Иван. — Не сегодня-завтра, а лисичка моей будет.

И только он завернул, а Полкан уж залаял, увидел лесную попрыгунью. Да не в радость Ивану показалась такая добыча. Лежит бедная в силке, не шолохнётся. То ли от страха, то ли от бессилия еле дышит, глазки прикрыла. И лапка-то правая в кровь перебита.

— Нет, не хорошо так-то, не по-нашему, — сказал Иван то ли себе, то ли Полкану. Вызволил он лисичку из плена, перевязал ей лапку чистой тряпицей и, осторожно пристроив страдалицу за пазухой, двинулся напрямки к займищу.

Трое дён отлёживалась лесная гостья в избушке. По вечерам, вернувшись с охоты, выкармливал парень лисичку с рук, отпаивал еловым отваром, наново смазывал выправленную лапку барсучьим жиром.

— Взял бы тебя до дому, сердешная, — гладил Иван лисью пушистую шёрстку. — Так ведь собаки деревенские не мой Полкан, им не прикажешь, раскидают клочки по закоулочкам.

Свернувшись калачиком, укрывала лиска раненую лапку хвостиком и глядела на Иванушку долгим взглядом немигающим.

На четвёртый день пришёл Иван на заимку, а лисички и нет. Выбралась как-то да и ухромала.

За рекой

Вернулся Иванушка домой — в доме светлее стало. Матушке радость, что жив-здоров сынок объявился, до Святых вечеров управился, а отцу угода, что не с пустыми руками из лесу вышел.

Тут и праздники подоспели. Отстояли, как предками заведено, всем миром Всенощную. Пришёл срок гуляниям.

Уж и повеселились молодцы на славу, наплясались, наколядовали да песен попели всласть. И девушек в ночи попугали, чтоб тем шибче гадалось. Да с ними же, разлюбезными, на посиделках и женихались, удальство своё до первых петухов выказывали.

Так-то славно и первая неделька пролетела.

А какое ж веселье без конфуза — ни свет, ни заря нагрянули в Иваново село три зареченских ухаря, здоровенные, хмельные. И давай до всех подряд задираться — то честную вдову закружат да на поленницу закинут, то мальчонку из тулупчика вытряхнут да ноги в рукава засунут. Деду старому калитку высадили, всё бражки требовали. Никого не пропустили, окаянные.

На шум девушки сбежались. Пристыдила разбойников румяная молодайка да и сама в переплёт попала — повалили бедную на сани словно куль какой и с хохотом к себе увезли.

Бросились девушки за подмогой. Тут и настало времечко Ивану с дружками вдогон пуститься, прокатиться в соседнее сельцо на кулачный разбор. А как же без этого?

Только вот закончилась погоня, не разогнавшись. Приняли соседи парней наших с поклонами, как самолучших гостей, извинялись всем селом за негодников. Провели в избу к накрытому столу, где молодайке-то обиженной допрежде княжье место нашлось.

Похмурились Митяй с Гурьяном и Иван с Северьяном для приличия, поводили носами да и ударили по рукам с условием — после Крещения изловить таки ухарей да намять бока по полной. А пока от медовухи не отказываться и уважить хозяев.

Незаметно вечер подошёл, пора и честь знать, до дому собираться. А молодцы наши уж и лыка не вяжут. Попадали в сани кто сами, а кого и под белы ручки вывели. Пока прощались с миром да с поцелуями, пока в путь тронулись — совсем стемнело.

Ехали вполтиха, посапывали, намаявшись, бутыли откупные под рогожей гладили. Так под скрип полозьев и поснули все — авось лошадки до околицы без вожжей дотянут.

Ночной звон

Очнулся Иван давно за полночь — темень белёсая вокруг, рядом ни души и куда заехал, неведомо. Позади путь едва намечен, впереди — холмы снежные, непроглядные.

— Эка и угораздило же меня, — подивился Иван. — До дому два шага пешком, а я в трёх соснах заблудился.

Еле-еле развернул он каурого да по своему следу в обрат поехал. Споро побежал конёк, замелькали справа и слева еловые ветки. Трясёт лошадушко головой, перебирает копытами. Шуршат сани, и на душе у Иванушки веселей становится.

Только дороги-то наезженной всё нет и нет, опять незадача выходит. Видит парень, что месяц на небе кружить начал, стало быть и след санный колечком завернулся. Испугался молодец:

— Не иначе как леший меня запутать хочет. Не с руки мне с нечистой-то силой в прятки играть.

Однако делать нечего.

— Свят, свят, свят, — трижды окрестил себя Ваня да столькожды плюнул через левое плечо. Привстал он с саней, огляделся во все стороны позорчее, покрепче прислушался. Тут с восточной стороны и показался ему тихий мерный звон.

— То-то же, бабушка с коромыслом, — рассмеялся Иван, по сугробам направляя конька на восход.

И только вытянул Сивко дровенки с Иваном на поляну, как навстречь им из-под старой разлапистой ели вынырнула белая кобылка, запряженная в лёгкий возок. Сивко всхрапнул, вмиг окутавшись морозным паром. Кобылица испуганно фыркнула и стремглав понеслась прочь. Зазвенели, затихая, бубенцы.

— Вот те и звон! — воскликнул Иван да сгоряча чуть не отправился в погоню — уж так неожиданна оказалась встреча. Однако поразмыслив, придержал своего конька:

— Стой-ко, братец! Хороша кобылка, не скрою. И возок резной на загляденье, согласен. А где ж хозяин? Не стряслась ли тут беда?

И помчал парень Сивку по лёгкому следу прямо под старую ель. Напетляла белая кобылка изрядно — с холма на холм через овраг да с горки на горку. То волною вокруг сосен след провьётся, то сквозь стену бурелома меж двух ёлочек — велики глаза у страха.

Подхрапывает конёк, чует недоброе. Хмурится Иван, всматривается в предутреннюю серость.

Волки

И ведь не зря торопился наш молодец! Поспел в самое время!

Вон он, хозяин! Совсем мальчишка. Прислонился к заснеженному стволу, дрожит не то от холода, не то от испуга, на ногах едва держится. А рядом — волки. Чёрные, мрачные да голодные. Окружили мальца, клыками щёлкают, глаза злые. А ближе не идут, боятся — раскидал тот вокруг себя рукавички и поясок — яркокрасные как огненные угольки из печки.

Да и одёжка на бедняжке не простая — шапка и тулупчик атласные, мехом собольим оторочены.

— Эвон, никак купецкий али богатея какого сынок пропадает, — смекнул Иван. И направил горячего конька прямо на стаю.

А вожак уж решился пробраться за огоньки! Да только поздно — получил витым кнутовищем по хребту, взвыл от боли. Другой волчище попал под сивково копыто да так и остался лежать. Отскочили остальные. Сгрёб Иван парнишку в охапку, бросил на дровни, подхватил спасительные рукавички — и ходу!

Выскользнули сани на твёрдую дорожку, наезженную. Рванул гривастый, только свист в ушах да морозные клубы во все стороны.

— Йэх! — крикнул Иван, поигрывая плетью. — Вывози, кривая, с вывертом до Нижнего!

Сунулась стая вдогон, да вожак сразу подсел, захромал на один бок. Пробежали волки ещё чуток и отстали совсем…

— Ага? Как мы их, паря? — повернулся Иван к мальчонке, а тот уж в беспамятстве — понятно, натерпелся ужасов, не ждал вызволенья. Пришлось нашему молодцу и за няньку потрудиться, и за лекаря — растёр бедолаге щёчки и ручки, влил-не пожалел пару глотков крепкой бражки, прикрыл полой тёплого тулупа.

Очнулся мальчонка, прижался к своему избавителю, слова сказать не может, только слёзы текут да льдинками застывают.

— Это ты, паря, брось, — пожурил его Иван. — Что ж воду лить после пожара? Сам-то кто будешь? Откуда?

— Морозовы мы, — еле слышно прошептал тот и чуть кивнул вперёд. — Оттуда.

— Ясно, — усмехнулся Иван. — Туда и едем…

А сколь долго ехать-то и не поймёшь — по небу вроде и утро поспело, а вокруг темнотища — выколи глаз. Одна радость, что дело доброе за душой да впереди дорожка ровная.

Вдруг Сивко остановился, седоки чуть не выпали — кончился путь крепкими тесовыми воротами.

— Оюшки! — воскликнул Иван. — Что за чудо среди леса?

— Дядьки Капели двор, — выдохнул мальчонка. — Ох и будет крику…

— Бог не выдаст, — Иван слез с дровен и шагнул к воротной калитке. Протянул было руку к медному заиндевелому кольцу.

— Стой, Иванушко! — испуганно крикнул малой.

— Ну?

— Не трогай кольца!

— А что ж так? — усмехнулся парень.

— Собаки у дядьки здоровенные да злющие.

— Эка напужал. Не волки ведь, — И он крепко ухватился за резное кольцо…

Виденье

Ох и ядрёна ты водичка, бражка заречная! Словно кто морозной рукавицей по лицу прошёлся. Встряхнулся молодец, похлопал себя по щекам, огляделся — сидит в своих дровнях. А Сивко замер, тычется мордой в отцовы ворота, храпает, хвостом машет в нетерпении. Добрались до дому, стало быть.

День прошёл, другой миновал, за ним третий. Не поминаются Ивану ни кобылка с колокольцами, ни волки, ни барчонок. Будто и не было ночной оказии.

А как Святки отошли, затосковал наш молодец незнамо почему. Пойдёт куда-то с дружками, задумается и мимо шагает. Начнёт делать что-нибудь и бросит как не начинал, а то хуже — вконец испортачит. Тятька ругнёт малость, пихнёт под бок — работа, глядишь, наладится. Да надолго ли?

Матушка, та посметливее. Бабье-то сердце к чувствам сподручнее. Нашла вечор минутку, да подсела к сыночку поближе с разговором.

— Уж я-то знаю её, Ванечка?

— Кого, маменька?

— Кого невестить будем, сыночек. Таисью, кузнеца дочь? Или Машеньку, что у Апраксии-солдатки?

— Нет.

— Неужели из другого села приглядел девицу?

— Сам не ведаю, мамо.

— Да как же так?

— Ох, не хочется зазряшные тары-бары разводить…

— А ты разведи, а я послушаю. А что скажешь, там и посоветую. До свадеб-то цельное лето впереди. Авось успеем всё рядком решить… А ты не молчи, разговаривай.

— Сон — не сон… Приснилось… да уж больно явственно… Вот ездили-то намедни Матрёну от зареченских избавлять, помнишь? А с праздников Святых видел я, матушка, виденье. Дивное как в сказке… Что в светлом тереме я, в богатых хоромах, а будто меня там и нет. Ходят двое где-то рядом, беседуют неспешно меж собой, а то ко мне подойдут и смотрят участливо как на хворого. И тревожно мне от их взглядов и радостно до непонятия. Который первый из них — здоровущий дядька и всё-то на нём белое: и борода, и рубаха, и обутки словно из чистого пушистого снега. И голосище у него под стать, глубокий да мягкий. Только чёрного и есть, что зрачки. От них и тревожно, видно. А вторая…

Замолчал Иван в смущении.

— Она? — улыбнулась матушка.

— Она.

— Ну так чтож?

— Не могу описать как хороша… и не буду. А дядька словно жалел её и укорял за что-то. Да она на его слова лишь платочком отмахивалась… И платок такой весь… из снежинок.

— Какой? — вскинулась мать.

— Ну вот снежинка посерёдке, а по краям другие.

— Шесть лазоревых вокруг седьмой?

— Верно, — подивился Иван. — Как же тебе ведомо такое?

— Знать, ведомо… Ну, а дальше?

— А ничего. Сон же да и только… А просыпаться не хочется.

— Ладно. Спи. Утро вечера мудренее. А я до Степанова закута пройдусь, пока совсем не смерклось.

Настёнкина находка

Наутро молодец наш удивился ещё сильнее, когда Настюшка расправила на его ладони тонкий голубенький платочек из хоровода кружевных снежинок.

— Откуда?

— Отсюда, — отозвалась племянница и вытащила из своего большого валенка красные рукавички.

Иван присел на корточки и, потирая в недоумении лоб, смотрел то на них, то на платочек.

— Лазала по дровенкам, там их и приметила. Ишь какие причудливые. Мне ж так сразу и подумалось, что какая твоя познакомица нарочно оставила. Верно ведь?

Льётся неугомонный Настюшкин голосок. Тут и припомнился Ване звон колокольчиков в ночном лесу.

— Ты, Ванечка, только тятьке не сказывай.

— Про платок? — задумчиво посмотрел он на девочку. Проскакала в голове белая кобылка.

— Нет, платочек-то ничего.

— Про рукавички, что ли? — Иван приподнялся. Волчий вожак щёлкнул своими зубами перед его взором.

— Да нет же! — Настюшка выхватила рукавички.

Вспомнил Иван их замёрзшего хозяина и рассмеялся — нет, шалишь, не сон.

Настюшка, перевернув, потрясла рукавичками. Из правой, сверкнув неярким зелёным светом, выпал перстенёк.

— Вот про это не говори. Побьёт ведь.

— Не побьёт, — Лицо Ивана стало серьёзным. Он глубоко вздохнул, почти не взглянув на поданную девочкой изумрудную безделушку.

Вот и причина есть — вернуть перстень да рукавички. И платочек лазоревый.

А кому вернуть? Кого искать? Где?

Может, малец тот — братишка ночной красавицы? « Морозовы мы…», «дядьки Капели двор…» — вот и слова его припомнились…

А сколько их, Морозовых-то! Ведома Ивану деревенька Морозовка, верстах в сорока с гаком от здешних мест. По младости бывал там со Степаном, старшим брательником. Ох и мёд там! А дале, под Костромой дядя Минай живёт в селе Морозовском. Так полсела, почитай, Морозовы. Ищи-свищи с переглядом на все четыре конца!

Прихватил Иван подбородок в кулак, потом рассеянно разлохматил свои вихры.

А ведь хоромы-то у Капели Морозова не чета избёнкам деревенским. А ну как и впрямь из купеческого ряда эти самые Морозовы? У таких и лесная заимка хоромами покажется.

Приободрился молодец, выпрямился:

— А это ничто, раз девица с торговой стороны. И мы ведь не лыком шиты, а, Настасея? Коль есть уверка в руки свои да голова не решето, а с мозгами, так остальное приладится.

Засвистел парниша камаринского, прошёлся ухарем по горнице да визжащую от восторга Настюшку заподбрасывал.

На поиски

Деньков через пяток выбрал наш Ваня времечко как присели с отцом отдохнуть от плотничьего рукомесла и обратился к нему с поклоном:

— Присоветуй, батюшко, что мне поделать.

— Ну?

— Приметил я девицу…

— Ну?

— Разумею, нездешняя она… и чья, не ведаю… но мысль держу — из Морозовых, что купечеством живут.

— Эк тебя занесло, парниша, — усмехнулся отец. — А ну как дева княжьего роду? Аль генералова дочка?

— Так ведь попытка не пытка. Да и найду ли ещё?

— Пытай судьбу, раз так. Разомни косточки покуда зудит. Ни я ни мать помехой не станем. Шагай. А возвертаешься — примем любого, и конного, и пешего…

— Благослови, батюшка.

— Бог поможет, если леший не встревожит. Сивку на верхи приготовлю, мать к утру пирогов напечёт. Ружьишко с припасом прихвати… Правь до братца моего, Миная. Он про Морозовскую-то фамилию, я чаю, поболее знает.