Бесплатный фрагмент - Вести из похоронного автобуса

Часть Первая 
…с видом на кладбище

Недоброго времени вижу приметы:

Тупые, невзрачные лица.

А может, я камень с далёкой планеты,

Которому, всё это снится?

1.

В нашем огромном городе живут и, в основном, умирают люди. Название его не имеет особого значения, потому что, в любом из населённых пунктов России Смерть прижилась основательно и давно уже никого не удивляет, а всё больше — эволюционирует. Вот, если раньше, давным — давно, её фантазия не распространялась далее природных катаклизмов и примитивного удара камнем по первобытной голове, то теперь — совсем иной расклад. Здесь, тебе — мото и авто аварии, железнодорожные, морские, авиационные и даже космические катастрофы. «АКМы» и «ПМы», стеклоочистители и денатураты, угарные газы, радиационные облучения, пьяные врачи, отмороженные ментобандиты и многое, многое другое, что радует «чёрный глаз», но, честно сказать и утомляет, одновременно.

Один мой знакомый недавно оказался невольным свидетелем такого вот, приятельского диалога… Жизни со Смертью:

— Эх, Жизнь, родимая… Замечаю я, в последнее время, что — то всё происходит не так. Кошу, кошу, а Души в телах, так редко попадаться стали, что скучно даже. Труд какой — то, неблагодарный. Одним землекопам кладбищенским на радость, а мне — ничего.

— А как ты хочешь… Народу — то, бестолкового, столько наплодили, что у Бога, Душ на всех — не хватает. Их на поток не поставишь. Они — субстанция особая!

Его потом, прямо из собственного похоронного автобуса катафалка, в котором он, якобы, это и услышал, чисто по — человечески, забрали в дурдом. В дурдоме он не прижился, так — как оказался, если не вполне здоров, то, в меру вменяем. И по этой причине был выдворен оттуда, к всеобщей радости всех неутомимых тружеников ритуальных служб, коих развелось в нашем городе, за последнее время, невообразимое количество. Однако о том, что слышал тогда, больше не распространяется.

Он, вообще, странный… Дома своего не любит, в гости ни к кому не ходит, а имеет обыкновение посиживать в своём, наглухо зашторенном скорбном авто, потребляя пиво с водкой вприхлёбку и поглядывая на всё происходящее, сквозь призму… Вечности!

Доверяет по жизни Беляев, по прозвищу «Уайт», Серёга, только своему другу — тёзке и соседу по подъезду, Чернову Серёге, по прозвищу «Блэк». Единственному человеку, с которым дружит с детства и который, без малейшей тени брезгливости заходит в его мрачный передвижной «дом», разделяя с ним, не особо скромную, по нашим временам, трапезу.

Стандартный ужин Уайта состоит из банки красной икры, лоснящегося свиного окорока, воздушного хлеба, четырёх «Гинесса» и литра водки, в расчёте на закадычного друга Блэка.

Несмотря, на разбросанные по полу еловые иглы, лепестки от искусственных цветов и стойкий запах дешёвой косметики (единственного, что остаётся на Земле от «клиентов» Уайта), в его автобусе всегда тепло и уютно. И, конечно же, аппаратура! Всё, что только можно напихать, подключить, отстроить, послушать и посмотреть, здесь присутствует — в полной мере. Впереди, у лобового стекла — внушительных размеров монитор, для просмотра видеофильмов и телепрограмм, в моменты томительных ожиданий завершения каждодневных траурных церемоний. По всему периметру автобусного салона расположены мощные «фирменные» динамики, которые частенько «взрываются», вместе с утробными басами огромного сабвуфера, упрятанного под угрюмый гробовой лафет, единственно бессмертной (по понятиям нашего поколения) композицией «Smoke on the water», группы «Deep purple».

Уайт твёрдо верит в Бога и загробную жизнь, частью которой и является сия «колесница», населённая, по его же утверждению, духами, обслуженных им «клиентов». По жизни, ему всё равно, что на мечеть перекреститься, что в шаманский бубен в синагоге ударить. Для него — Бог един, во всех своих чудесных проявлениях. Такое мироощущение частенько вызывает в нём самообличение в грехах, кои неприкрыто выражаются в каждодневном употреблении крепких спиртных напитков, уничтожительном сквернословии и многочисленных прелюбодеяниях, совершаемых часто и порой, молниеносно. Ну, в общем, любят… его… бабы.

Уайт «and» Блэк, в прошлом — музыканты. Гитаристы и певцы одного «широко известного, в узких кругах», ВИА, что в переводе с бюрократического означает, «вокально — инструментальный ансамбль». Впрочем, понятие «в прошлом» не совсем корректно для людей их формации. Это точно также, как не бывает в прошлом наркотов, проституток и алкашей. В прошлом бывают только воспоминания, но суть личности, при этом, остаётся прежней и меняется только форма тела, память о былой стройности которого, глубоко запрятана в оболочку времени.

Творчество! Вот, суть их жизней. Творчество, во всём! Но, родившаяся вместе с нашими героями, природная лень методично и безжалостно мешает им раскрыться в полной мере и взявшись за перо, однажды, достоверно поведать своим согражданам о делах давно минувших дней, в тандеме с мрачной философией всеобщего нынешнего существования. «Завтра и понедельника!» — их незыблемый девиз и неискоренимое подсознание. Эти два волшебных слова реально помогают друзьям жить с верой в светлое будущее, а мечтательный процесс, запечатлённый в глазах, создаёт некую линию отчуждения между ними и окружающим миром.

И только я, истинный автор этих строк (как ни странно, тоже, Серёга) решился взять на себя некое, если так можно выразиться, послушание, донести до Вас, читатель, сие самое правдивое из всех книжных повествований, не докучая, при этом, излишней загогулистостью мозга и навязчивым нравоучением. А почему бы и нет?! Сейчас все пишут. Кругом — одни писатели. Ну и не важно, что не живу я на «рублёвке» и винами французскими не торгую. Но мне, простому человеку, тоже хочется выебнуться и, когда — нибудь, гордо продефилировав перед накрахмаленным холуём швейцаром, проследовать в банкетный зал на раздачу автографов.

Не скрою, нравятся мне толки Уайта и Блэка, посвящённые политике, эстраде, нерушимой дружбе между народами и, конечно же, кремационно — похоронной жизни. Особая эмоциональная окраска, выраженная количеством привычных уху каждого российского человека «связующих слов», в единицу времени, вырывается из их уст, в общем — то, нормально. Доказательством чего и является еле уловимое осязание той тончайшей грани, отделяющей истинное искусство от банальной пошлости.

Они всегда с радостью ждут встреч друг с другом, которые происходят спонтанно, в силу самых разных обстоятельств.

Свободного времени у Серёги Блэка — вагон, потому что он — безработный. А в прошлом — сочинитель стихов и песен, превращенный, в одночасье, росчерком чьего — то золотого пера, в автора «не рекомендованного к распространению». А, не хер было про Россию писать. Сидел бы себе тихонечко и смиренно, придумывал бы опусы, в стиле «луна — луна, цветы — цветы…», шиковал бы, на полученный от доверчивых земляков гонорар и не совал бы свой нос, куда не надо. Ну и ладно. Как говорится, что выросло, то выросло.

В этом, только что наступившем году, друзья не виделись довольно долго, по причине постоянной занятости Серёги Уайта, вызванной массовыми зимними загулами сограждан, частенько заканчивающимися летальным исходом. И, в самом деле, католическое Рождество отметить надо? Надо! Новый год — не обсуждается! Наше, православное Рождество, как говорится — сам Бог велел! А тут и «старый» новый год, без которого — никак. Следом, Крещение подошло и… купальный сезон открыт!

Новогодние торжества в нашей стране, в последние годы, имеют устойчивую тенденцию к расширению во времени, по примеру Вселенной. И начинаются они теперь, в угоду продавцам петард, шампанского и остальной, совершенно не нужной, по своей сути, ширпотребной, «палёной» хуйни, с начала ноября. Чувствуется, такими темпами, нам скоро и июль по плечу. А, что тут такого? Понакупим всего, нарядим ёлку и начнём, прямо с лета, зимние праздники отмечать. Ведь, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы… перемен политических не просило.

И вот, наконец, сегодня, из — за поворота во двор показался, видавший виды, но очень ухоженный автобус марки «Мерседес Бенц» с чёрной, по борту, полосой и гордой серебристой надписью «Ритуал». Воздух наполнился праздником! На знакомый гудок Блэк отмахнул рукой в форточку и мигом оказался во дворе. Гостеприимно распахнув двери своего передвижного «дома скорби», Уайт торопливо сорвал с пивной бутылки металлическую пробку, грозно надул щёки и, выпучив «шары», сделал три жадных затяжных глотка. Наружу выплеснулся характерный запах тлена, вперемешку с песней «Money», группы «Pink Floyd».

— Привет, борзописец! Бухнём?! — радостно поприветствовал друга Уайт.

— А кто запретит?! — подмигнул Блэк и смело шагнул в салон.

Заботливо расставив рюмки на накрахмаленное, белоснежное погребальное покрывало, Уайт, как обычно, принялся за открывание банки с икрой и изготовлением бутербродов. Вот, где настоящий ритуал! Будучи, отчасти, гурманом, он не стесняется своего искреннего смакования хорошей едой в периоды вынужденного воздержания от неё в силу специфики профессии.

Закончив приготовления, с толком и расстановочкой, не торопясь, позабыв, в силу «профессиональной деформации», чокнуться, Уайт прихлебнул немного пивка, потом — стаканчик водочки, потом — опять пивка, потом, не выдыхая, занюхал окороком и метко направив в широко раскрытую «пасть» бутерброд, густо намазанный слоем икры, выдохнул, крякнул и молча пожёвывая, принялся вожделенно ожидать благодатной реакции организма на воспроизведённое действие. Химическая реакция соединения водки с пивом, хоть и не является молниеносной, но всё же, не заставляет человека загрустить в её ожидании. У непривычных людей после такого коктейля, глаза, обычно, перемещаются в район переносицы, а мысли — в состояние неоправданного беспокойства. Серёги же наши — люди привычные и то, что происходит в их, закалённых «ершом» организмах, после подобного возлияния, иначе, как благодатью и не назовёшь. В такой момент нужна гробовая тишина и, наперекор самому себе, Уайт делает музыку тише и ушами, словно локаторами, втягивает из атмосферы тему предстоящей беседы.

— Смотрю, совсем у тебя выходных не стало, — начал беседу Серёга Блэк.

— Да какие там выходные, — с досадой отозвался Серёга Уайт, — Народ то, мрёт и мрёт. И всё больше, простой… Копейки взять не с кого.

— Получается — живём лучше, а мрём больше? А как же технологии «нано»? — попытался пошутить Блэк.

На что Уайт, заметно нервничая, впопыхах выпалил:

— Хуяно!!! От них — то и беды все! Я вот честно скажу… Каждого, блядь, очкастого пиздюка, который, хоть что — нибудь ещё новое придумает в области современных технологий — натурально, в говне бы топил! Из — за них то, ботанов неугомонных и получается, что у Смерти сейчас, помощников поболее, чем у Жизни будет. В глобальном масштабе стараются всех на планете «замочить», разом. И это ещё помимо тех, которые просто и тупо водярой палёной народ травят.

— И наркотой, и жратвой пластмассовой, и лекарствами левыми, суки! — активно поддержал друга Блэк.

— Вот — вот… «Благодаря» им, так и вымрем скоро все, потихонечку, — подытожил Уайт.

После того, как он отговорился, взгляды друзей одномоментно устремились в сторону родного подъезда, из которого вышла соседка бабка Верка. Она подозрительно огляделась по сторонам и захромала по направлению к автобусу, а подойдя ближе, остановилась, постучала клюшкой в лобовое стекло и злобно прошамкала, по — деревенски «якая»:

— Опять бухаяте, бяздельники?!

На что Уайт, открыв форточку и высунув голову на мороз, «любезно» предложил:

— Чё стучишь — то, без толку?! К нам лучше, садись. Подвезём тебя, так уж быть, по — соседски… до ближайшего крематория, — после чего широко заулыбался, довольный собственной шуткой.

Не дожидаясь продолжения дискуссии, бабка Верка злобно сплюнула и захромала прочь, подарив нашим, слегка захмелевшим друзьям, удобную мотивацию для наполнения второго стакана. Второй стакан и добротная закуска обеспечили в задымленном салоне автобуса недолгую паузу, после которой Уайт продолжил свою, не лишённую здравого смысла речь, явно вызывая друга на полемику.

— Скажи — ка мне, брат… Вот, ты никогда не задумывался, для чего человеку, Господом, старость дана?!

И это был явный посыл в сторону удаляющейся бабки Верки.

— Это ведь, смотря где, — отозвался Блэк, лениво пожёвывая бутерброд, — Ежели у нас… то, я так думаю… — Блэк взял многозначительную паузу, — …чтоб самому мучиться, детей своих собой мучить и последние деньги в аптеку тащить. А, ежели… у них… там… за бугром… то, однозначно, чтоб по́ миру шляться и на старости лет, глазищи по сторонам таращить.

— Ни! Ху! Я! — довольно возразил Уайт, предвкушая продолжение диспута, — Старостью, Господь даёт человеку время и возможность… — Уайт немного помолчал и подняв вверх указательный палец, изрёк, — …грехи молодости лихой замолить! У всех же они есть, грехи — то… Кто — то, кого — то «замочил» невзначай или на хуй послал не по делу. А может и просто «трахнул» и позабыл на утро, кого. Такое же, тоже часто бывает, согласись…

— Не отрицаю, — согласился Блэк, — А, отчего ж тогда, молодые — то мрут? И чаще всего, ведь — самые лучшие и талантливые!

— А ты не знаешь?! — искренне удивился Уайт, — Так это же им Господь «условно — досрочное» выписывает… Из этого ада! За примерное поведение и дела добрые.

— Нарядно нарезаешь, братан! — согласился Блэк, — А ведь есть же, бля и те, которым в этом аду, в самый раз — ништяк, — и немного подумав, спросил, — Догадываешься, кому в аду, кайф?

— Знамо дело… Чер… тям… — почти шёпотом произнёс Уайт и в салоне катафалка повисла глубокая, многозначительная пауза, — Так вот, возвращаясь к нашему разговору… На добрые дела — сил нужно немерено. Это вон, грех — дело тупое, а значит и нехитрое. И копятся, копятся, грешки — то наши, день за днём…

Уайт быстренько, чтобы не потерять кураж, закурил, схватил свой смартфон, сотряс им воздух и продолжил:

— Интересную эпоху мы с тобой застали, братан! Вот помнишь, раньше, в юности нашей, комсомольской… Ведь, пол района обежишь, чтоб позвонить кому — то. А в будке той, телефонной — либо трубки нет, либо — насрано, горкой. А теперь, мы даже представить себе не можем, как без этого, вот… гад… же… та, жить!

— Я — то… хорошо представляю, — возразил другу Блэк.

— Нее… ну, ты — то, понятно — бездельник! А вот, если мне, деловому человеку в Америку позвонить срочно нужно?! Да ещё и с видео…? Сигнал — то, за мгновение туда долетает и всю инфу передаёт! И, сразу же, возникает вопрос! Неужто, организм наш — тупее смартфона?! И тут же, ответ, сам собой, напрашивается… Однозначно, тело человеческое — куда совершеннее этого куска пластмассы! Вот и получается, что Душа — самая совершенная «флешка», созданная Богом, для накопления грехов наших и дел праведных. А её, «флешку» — то, эту, положа руку на сердце, периодически «обнулять» надо! Освобождать от скверны всяческой! И, ни как — нибудь! А, посредством самого искреннего покаяния, за содеянное. Можно даже не у попа, а просто так… По совести… В поле… В небеса, глядя! А коли, не обнулишь вовремя — так и прибудешь, однажды, в Царствие Небесное, не как Ангел белокрылый, а как мешок с говном. Плюхнешься и растечёшься вонючей слизью у врат райских. И, конечно же, не примут тебя в таком непотребном виде в райские кущи, а просто сметут поганой метлой, брезгливо, в ад, где миллиарды таких, как мы с тобой, говнюков, пребывают в вечном томлении духа.

— А мы — то тут, причём? — удивился Блэк.

— Ну… это я так… К примеру… Не обижайся! Наливай, давай!

И пока Блэк разливал по стаканам водку, Уайт подвёл жирную черту под своими душекопательными изысками:

— Слабо верится мне, Серёга, что Господь создал такую сложнейшую субстанцию, как Душа, чтобы она прожила, как мотылёк, отмерив собой, всего лишь ничтожное мгновение одной человеческой жизни и унеслась бесславно в небытие.

— Ну, тогда и скажи мне, если ты такой умник, что там за гранью — то? — без всякой надежды на ответ, спросил Блэк.

— Да Бог его знает. Доживём — увидим! Своими… Собственными… Глазами… — загадочно заключил Уайт.

Стаканы у наших ребят — «правильные», гранёные, с ободком, самые настоящие, двухсотпятидесятиграммовые. Из «застойной» эпохи. Так — как, у них всегда литр, то простые арифметические расчеты позволяют понять, что во время их традиционных встреч, они выпивают три раза по 166,66666667 граммов водки на нос, и по литру пива. Это и есть годами выверенная доза, границы которой друзья стараются не нарушать, в угоду прозрачности мыслей и качеству артикуляции.

— Вот, «девяностые», лихие были! — с восторженной грустью в голосе продолжил Уайт, — Нет — нет, кого — нибудь, да и «завалят». И не раз в год, как сейчас, а три раза в неделю, как минимум. Денег — море было…

— А, ты по прошлому — то, особо не тоскуй, — криво усмехнулся Блэк, — В прошлом, не только «девяностые» были, а ещё и весь век двадцатый, почти. А то накаркаешь… Вернутся времена «весёлые»… Разграбят, развалят всё до основания, а затем, по — новой строить начнут… из говна и палок. И видать, недолго осталось. Нищий чел — опасный чел! В природе — всё по спирали. Всё — возвращается.

— Верно толкуешь, — вздохнул Уайт, — Обещали же когда — то большевики, что денег не будет. Вот и пришло времечко…

— У меня их давно уже нет. Да и «бычки» в подъезде закончились, — посетовал Блэк.

— Ну, так работать иди, мил человек! — искренне возмутился Уайт.

— Что — то не очень хочется… бесплатно, — огрызнулся Блэк и умолк.

После недолгой паузы Уайт философски, назидательно подняв указательный палец, изрёк:

— Если будешь убивать время — время убьёт тебя! Харэ, дурака валять! Завтра со мной поедешь!

— Может и правда, харэ? — немного подумав, согласился Блэк, — Поедем!

2.

А в этот час, на одном из городских бульваров появились две прекрасные дамы: одна — яркая блондинка, другая — жгучая брюнетка. Невооружённым взглядом можно было определить, что они сёстры и причём — близнецы. Оглядев сверкающую огнями новогоднюю ёлку, стоящую прямо посреди замёрзшего пруда, по ледяной поверхности которого скользили на коньках раскрасневшиеся от мороза горожане, от ма́ла до вели́ка, блондинка тихо произнесла:

— Люблю я этот город. Душевных… много…

— Если бы… ни гости эти… — добавила брюнетка.

Странные дамы присели на заснеженную скамейку, мимо которой трусцой бежали двое, в одинаковых ярких спортивных костюмах: женщина (почти бабушка) и мужчина (почти дедушка), показывая всем своим видом превосходство здорового образа жизни над губительным её прожиганием.

— И не курят, небось… — хищно улыбнулась блондинка, глядя им вслед.

— И не пьют, поди… — добавила брюнетка и, хитро взглянув на сестру, достала из сумочки маленькую старинную золотую фляжку.

Пока «спортсмены» совершали очередной круг, дамы сделали по глотку и продолжили свою странную беседу.

— И вот, куда бегут только? — задумчиво произнесла блонди, — Сидели бы дома. Инфаркты и тромбы, они, что в квартиру нагрянут, что здесь догонят. И в чём разница? У каждого — час свой!

— Не скажи, — тихо отозвалась брюнетка, — Уж лучше добежать до него трусцой, нежели докатиться в инвалидной коляске. А это уже — вопрос качества жизни, и уж никак, её продолжительности. Потом, после нескольких секунд паузы, спросила, — Ты… точно… решила?

И, в тот момент, когда спортивная парочка поравнялась со скамейкой, блондинка сделала ещё один небольшой глоток из золотой фляжки, открыла крышку старинных золотых часов, посмотрела на золотой циферблат и со словами: «Да! Хватит уже ему… тут…» — сложила указательный и средний палец в виде пистолета, направила на бегущего мужчину, тихо произнесла «пуфф» (после чего, послышался еле уловимый звук, срезающей траву, косы) и мужчина, схватившись за грудь, сначала перешёл на медленный шаг, затем тихо опустился на сугроб и мгновенно замер. Насмерть перепуганная женщина наклонилась над ним, взяла за руку, пытаясь нащупать пульс, и отчаянно закричала:

— Скорую! Вызовите скорую!

На что блондинка, дунув в свои два очаровательных пальчика, как в ствол пистолета, равнодушно произнесла:

— Не трудитесь, мамаша. Час его пробил. И это — понимать надо. Не маленькая…

Женщина, с ужасом и недоумением посмотрела на удаляющихся дам и отпустила руку мужа.

3.

Щедра природа на красоту! И подобно кусту ароматной малины, буйно разросшемуся вокруг вонючего деревенского сортира, жительница уездного города «С» Любаша Аникеева, по кличке Разга́ра, цвела и радовала своей первозданной красотой, утомлённых тружеников федеральных автомобильных трасс. Любашина маманя, родившая «по случаю» свою дочуру, наверняка не знала о существовании простой истины: «Когда рожаешь, хуй знает, от кого — хуй знает кто и получается». Разгара была самоучкой и все премудрости древнейшей «профессии» постигала опытным путём, пересаживаясь с фуры на фуру. Причём, порой, совершенно бесплатно, в угоду житейскому опыту, который, в конце концов, ей очень даже пригодился…

В один из морозных дней прошлого года, когда Любаша томилась в трепетном ожидании очередного «преподавателя», к её прекрасным (вот честно!) ногам «свалился» важный господин — Василь Митрич Лемуренко, на своём шикарном лимузине, с очень странным, для Разгары, названием «Rolls — Royce». Завидев издали одинокую фигуру, стоящую на обочине, Митрич приказал шофёру остановиться и, деликатно поинтересовавшись у «фигуры», «далёко ль, она, сцуко нах путь держит», услышал ответ: «В город! В униве́р поступать! На языко́вый фак! А деньги и документы спиздили!» После чего, Лемуренко заботливо усадил несостоявшуюся «абитуриентку» рядом с собой, по — отечески погладил по голове и со словами: «А на хуй тебе, мадам, этот фак, ко́лы у наз з тобою, зивпадають два ентылэкту (народный украинский говор)», «принял экзамен» на «проф пригодность» прямо здесь, отправив охранника Гришку и шофёра Славика посмотреть, растут ли нынче в февральском лесу грузди и авокадо…

Так и очутилась Любаша в доме «одинокого странника», мгновенно привыкнув к тому качеству жизни, в стиле «le glamour», от которого, в случае чего, отказаться, ни у кого нет, уже никакой возможности.

Звал Лемуренко Любашу к себе в спальню крайне редко. И на вопрос одного из двоих своих молоденьких приятелей, заданный однажды в бане: «На кой хуй она сдалась те, Митрич?», тихо ответил: «Она, окромя картошки и лука, другой еды не знает и золотой икры „Алмас“ не просит. Прибилась, ну и пусть себе будет… для отмазки».

Однажды, услышав где — то новые для себя слова: «завещание» и «наследство», Разга́ра до такой степени приебалась к утомлённому думами Василь Митричу со справедливым требованием законного бракосочетания, что тот плюнул в сердцах и согласился. Благо, ресторан у него собственный, да и повод собрать корешей — приятелей был более чем мотивированный.

Подружки невесты, прибывшие прямиком из города «С», время от времени удаляясь в дамскую комнату для подтягивания чулок, всё чаще и чаще задавались вопросом, с откровенной завистью глядя на происходящее: «А почему не мы?! Почему, она?!». И сами себе на него же и отвечали: «Ну да… У ней ж… опыта, больше!».

Отличительной особенностью (теперь уже) законной жены Лемуренко, было умопомрачительное ржание, означавшее смех. И теперь, на свадьбе, в своём искреннем желании поддержать всеобщее веселье, Любаша, время от времени, закатывала такие рулады, что законный (теперь уже) ейный муж, в какой — то момент не выдержал и злобно прошипел на ухо:

— Уймись, блядь!

На что она, мгновенно прекратив смех, ответила:

— Нет, Васёк! Я не блядь! Я — весёлая! — и закатившись ещё громче, буквально заставила гостей упрятать недоумённые взгляды, дабы не обидеть немым укором завидного жениха.

И вот сегодня, в день годовщины свадьбы, Любаша, как всегда, покручивая своим «ж… опытом» у зеркала, примеряя диковинные наряды, в ожидании очередного подарка, от возвращающегося из командировки мужа, на странную смску: «Разгара, я здеся рядом, ежели чё…», тоже ответила, как — то странно: «Ни магу сиводни мой прилитаит» и с явной досадой швырнула смартфон на диван. Но, настойчивый абонент не унимался и уже по громкой связи изрыгал проклятия, взывая к разуму возбужденной Любаши:

— Ненавижу этого твоего старого пидораса!

— Ты думаешь, я прям влюблена, сил нет?! Но у меня, таперича другого выхода нет! Я по — другому, жить — то, уже не могу! — прокричала Любаша и снова швырнула дорогущий смартфон на диван.

4.

В это же самое время, муж Любаши, господин Василь Митрич Лемуренко, входил в кабину пилотов личного самолёта «Dassault falcon 7x», чтобы наблюдать свой любимый момент посадки. По — хозяйски похлопывая по плечу командира воздушного судна, Лемуренко приговаривал: «Красава, мастер! Как всегда — высший класс!». И многозначительно подмигнув двум, стоящим позади него, неким молоденьким пацанам модельной внешности, добавил: «Через недельку в тёплые края махнём, а то что — то холодно здесь!». После чего принялся с удовольствием наблюдать в иллюминатор кабины пилотов, как поёживаясь от холода на лётном поле навытяжку стоят охранник Гришка и шофёр Славик, с нескрываемой завистью разглядывая, заруливающий на стоянку, самолёт.

Молча поздоровавшись со встречающими, Митрич, вместе с ними, сел в свой «Rolls-Royce», да и был таков.

После долгого молчания, сидящий на заднем сидении Лемуренко, вдруг неожиданно и сильно хлопнул по плечу, сидящего на правом переднем сидении, охранника Гришку и дико ощерился. Гришка вздрогнул от неожиданности, но увидев во рту хозяина два ряда сверкающих бриллиантовых зубов, усилием воли взял себя в руки и с нескрываемым восхищением воскликнул:

— Неужто такое бывает, хозяин?!

— В наше нелёгкое время, ещё не такое бывает! Было бы бабло, — гордо ответил Митрич и закурил сигару, — Видал новую хавалку! Эксклюзивчик! У нас таких пока не делают! Спецзаказ! Дикого бабла, между прочим, сто́ит! Сейчас дуй в ресторан! Зубки мои новые испытаем на прочность. А то я, со вчерашнего дня, икринки не хавану́л. Врачи запретили, — и немного подумав, приказал, — Докладай, чё там Любка — то вытворяет!

Гришка молча достал планшет, из которого предательски раздалось: «Ненавижу этого твоего старого пидораса! А ты думаешь, я прям, влюблена очень, сил нет?! Но у меня, таперича, другого выхода нет. Я, по — другому, жить — то уже, не могу».

— Не можешь — научим, не хочешь — заставим, — мстительно процедил сквозь свои новые бриллиантовые зубы Лемуренко, явно вспоминая в этот момент, свою армейскую бытность, — Да я всегда догадывался… Всё ей дал, суке… Тварь неблагодарная… Ща зубки — то испытаем и туту… билет до дома.

— Ну, дык… сколько волка ни корми, а у слона то, всё равно… хобот больше, — «лизнул» Гришка.

— Или… нехай будэ… — сам себе тихо промолвил Лемуренко и добавил, ещё тише, — …для отмазки…

— Слышал, Славик?! В ресторан гони! — кинул водителю Гришка.

— Есть, в ресторан! — ответил Славик и «поддал газа».

— Да! И Арона пусть привезут срочно! — приказал Лемуренко, — Пусть тоже полюбуется… дантист хренов.

Гришка набрал номер и кому — то кратко приказал в трубку: «Арона в харчевню!». После чего «Rolls — Royce» уверенно занял крайний левый ряд и со «спецвизгом» помчался по направлению к городу.

5.

Утро в дом Серёги Блэка пришло, как всегда, нежданно и обозначилось не только головной болью, но и звонком в дверь. На пороге стоял Серёга Уайт, без малейшей тени вчерашнего дня на лице. Молча шагнув в коридор, он укоризненно вопросил:

— Ты ещё не готов?!

— А что, уже пора? — нелепо отшутился Блэк, намекая на специфику работы Уайта.

— Собирайся, шутник, — улыбнулся Уайт и прошёл в кухню.

— Я — то, мигом… Только вот, не врубаюсь, куда?! — искренне удивился Блэк.

— Ну как, «куда»?! В морг! — также искренне удивился Уайт.

— Тогда поясни, корешок мой драгоценный… Ты… сейчас… ко мне? Или же… за мной? Это вещи разные, согласись… Судя, по твоим словам, я уже умер и не ведаю о том!

— Это ты вчера говорил, что у тебя в подъезде «бычки» закончились?! — с явной претензией в голосе спросил Уайт.

— Ну, закончились! И что? — недоумевал Блэк.

— Это ты вчера согласился с сегодняшнего дня работать со мной? — спросил Уайт, явно переходя в атаку. На что Блэк, выпучив глаза, заявил:

— Ха! Да ты спятил! Я покойников с детства боюсь!

— Я тоже боялся… до первых денег, — чуть замешкавшись, ответил Уайт.

— Ну, тогда ставь чайник. Я быстро…

Пока Блэк брился и одевался, Уайт умудрился выпить три кружки чая. И это, отнюдь, не из — за того, что его так мучила жажда, а потому, что Блэк так долго и мучительно одевался. То, ноги никак не попадали в брюки, то, брюки в ноги. Для настоящего счастья ему не хватало всего одного часа сна.

— Как тебе удаётся всегда таким перцем держаться? Даже перегаром не «валит»! — позавидовал Блэк.

— Да… секретик один имеется, — на полном серьёзе заявил Уайт и загадочно заулыбался, — Берёшь желчный пузырь только что препарированного трупа алкоголика. Выжимаешь его в стакан. Продолжения Блэк уже не услышал, потому что мгновенно оказался стоящим на карачках у «белого камня», изрыгая из себя остатки вчерашнего пира.

— Му… му… му — дак ты! — отчаянно выдавливал из себя Блэк, в то время, когда Уайт невозмутимо вливал в себя очередную порцию чая.

Избавив от мук свой многострадальный организм, Блэк, как ни странно, почувствовал себя заново рождённым или воскресшим. Это уж, как хотите, так и понимайте.

— Полегчало? — язвительно поинтересовался Уайт.

— Как ни странно, да! Но… всё равно ты… мудак! Так же можно и «ду́ба врезать»!

— А ты не ссы в трусы! Я рядом, в случае чего… Похороню, как надо! Поехали!

За ночь автобус присыпало снегом, а на помойке остался белеть узел, свёрнутый из погребального покрывала, в который друзья поместили останки вчерашней дискуссии.

В отличие от Блэка, похмелье Уайта не берёт. Поэтому, по привычке, соскочив спозаранку с кровати, он быстро приводит себя в порядок и мчится, к дорогому его сердцу, местному моргу, приглядываться к вновь поступившим «клиентам» и определять, кого «обувать» на деньги, а кого и не стоит, по причине бедности. Если ты неправеден или незаслуженно богат — берегись Серёгу. Преисполненный, обострённым с детства, чувством социальной несправедливости, он умудряется так разговорить скорбящего собеседника, что тот начинает малодушно подумывать о распродаже неправедно нажитого добра, лишь бы до копеечки рассчитаться с недообласканным правдолюбом. Свято уверованный в то, что всех живущих, рано или поздно, уравняет в правах лопата землекопа, Уайт знает, что самое справедливое место на земле, это — кладбище. Да и то, не на поверхности… На поверхности, что? Да, что хочешь ты налепи, нагороди посреди скромных могилок своих бывших земляков, всё равно — ТАМ… как известно, всё по закону! Одному, единственно справедливому!

6.

А Жизнь, тем не менее, шла своим чередом, занимаясь делом, постоянно знакомя мужчин с женщинами, сопровождая их в супружеские ложи, и потом уже, через некоторое время, женщин — в родильные дома.

Смерть же, всё чаще и чаще, не обнаружив в очередном бренном теле признаков Души, упорно отправлялась дальше: навещать больницы, раздавать душегубам яды и патроны, дуракам — рули и штурвалы, а страждущим — палёные водки и денатураты.

Не до конца понимая, что же происходит вокруг, в последнее время, Жизнь и Смерть так и ступают бок о бок по Земле, выполняя, возложенные на них миссии, почти не вступая в противоречия, друг с другом.

7.

На траурной площадке морга кипела жизнь, щедро разукрашенная дорогущими венками и огромными букетами цветов.

Неподалёку от всех, абсолютно не разделяя чувство всеобщей глубокой скорби и без оглядки на кого бы то ни было, щебетали две, удивительной красоты, особы: яркая блондинка и жгучая брюнетка. Обе — совершенно неопределённого возраста. Уайт, заметив их издали, тут же выронил изо рта только что прикуренную сигарету и, позабыв обо всех своих служебных обязанностях, восторженно прошептал: «Вот, это порода!» Как настоящий почитатель женской красоты, он не ошибался никогда. Абсолютно все, проходящие мимо «особи» мужского пола, вне зависимости от возраста и сексуальной ориентации, украдкой от своих одинаковолицых жён, с нескрываемым вожделением устремляли алчные взгляды, на нереальной красоты, дам. Дамы же, в свою очередь, поплёвывая на всё происходящее, примерно, с высоты облаков, «щебетали» о своём, как говорится, о девичьем.

Театрально одёрнув на себе смокинг и поправив галстук, Уайт смело ринулся по направлению к ним, но, не дойдя одного метра, неожиданно поскользнулся и очень неловко растянулся на льду.

— Ой! — притворно отреагировала брюнетка, — Вы уж осторожней, мужчина. Так ведь, и насмерть убиться можно.

— Неее… Рано… Не время ему… — констатировала блондинка, посмотрев на циферблат старинных, золотых часов и небрежно протянула несчастному Уайту руку помощи.

Невероятно смутившись, он поднялся на ноги, отряхнулся и почти беспомощно пролепетал:

— Вы бы прошли вовнутрь. А то… холодно же…

— А там сегодня, что — то новенькое ставят?! — с неподдельным интересом в голосе спросила блондинка и, мгновенно позабыв о его существовании, продолжила разговор со своей собеседницей.

Уайт развернулся и как оплеванный, побрёл восвояси.

— Ну, надо ж было так обосраться, — после недолгого молчания, с досадой вымолвил он.

Еле сдерживая накатившийся хохот, Блэк только и сумел выдавить из себя:

— Дааа… Свадьбы не будет…

— Я и не думал, что ты такой мудак. Вот, хули ты ёрничаешь? В коем веке раз, встретить такое чудо и растянуться на льду, как говно, в самый неподходящий момент, — отчаянно возмутился несостоявшийся ухажёр.

— Не судьба… — прыснул Блэк и «укатился», от смеха, за угол.

— Бляяя… ну просто, как говно, ёб… твою… мать… — стыдливо заулыбался Уайт и тоже, прыснув, укатился за угол вслед за другом.

Пока они смеялись, очаровательные подружки бесследно исчезли, оставив в душах закадычных друзей, отягощающее, своей несбыточностью, впечатление.

Быстро оправившись от нелепейшей ситуации, Уайт неожиданно заявил Блэку:

— Сейчас небольшая экскурсия по кулуарам твоего нового места работы и на сегодня тебе, братан, за глаза впечатлений хватит.

У задней двери этого мрачного заведения, не привлекая внимания любопытствующих, в зелёных «робах» с окровавленными фартуками и в резиновых перчатках стояли: судмедэксперт Фыриков, в многократно треснутых роговых очках, и санитар Кумаркин. Без очков, но с умным видом. Они стояли молча, глядя в никуда и странным способом курили, держа сигареты при помощи хирургических зажимов.

— Привет сотрудникам внутренностей тел! — поприветствовал Уайт, вынимая из пачки сигарету, — Как дела ваши скорбные? Олигархов, случайно, не завозили?

Санитар Кумаркин попытался услужливо подсунуть ему под нос свою окровавленную перчатку, с такой же окровавленной зажигалкой, но Уайт брезгливо отшатнулся и достал свою.

— А, их нынче пачками не возят. Чай, не «девяностые». Сам знаешь, олигархи теперь — товар штучный! — с грустью отметил Фыриков и глубоко затянулся.

— Знакомьтесь. Сосед мой. Серёга. По жизни, друг. Со мной теперь работать будет, — заявил Уайт, похлопав Блэка по плечу. Он, вообще — то, писатель хороший и поэт, но… жизнь заставила… В подъезде «бычки» закончились.

— Значит, не очень хороший, — пробурчал себе под нос Кумаркин, недоверчиво глядя на Блэка, как на заклятого врага российского похоронного дела.

— Тебе ль судить об этом, Кумаркин?! — неожиданно возмутился Уайт, — Что ты видел в своей жизни, кроме иглы кривой и тупого скальпеля?! Ты забыл, Кумаркин, где мы с тобой, друг мой, живём?! В антимире, живём! Разве неведомо тебе, мудила, что у нас в стране плохо, то — хорошо, что грешно, то — зачётно?! А, уж если уж совсем честное что — то, то однозначно — порицаемо и обязательно — «не формат»! Поэтому, ты думай головой своей, прежде чем рот открывать! Лучше, мне вот, что скажи, драгоценный… Ты покойников боишься?

— А хули их бояться то?! — недоумённо спросил Кумаркин, — Меня за двадцать лет, ещё ни один не укусил.

— Да и меня, ни один никуда не послал, — доложил Фыриков, — А ты, с какой целью интересуисся?

— Да вон, Серёга говорит, что боится, — «предал» друга Уайт.

— Ну, это… до первых денег, — повторил слова Уайта, Фыриков.

— Вот видишь, что тебе люди опытные толкуют, — улыбнулся Уайт, — Ладно, работайте. Не будем мешать.

— От работы кони дохнут, а мы уже второй год без отпуска, — осторожно заметил Кумаркин.

— Снова в Турцию потянуло? — хитро заулыбался Уайт.

Фыриков в этот момент, почему-то, сильно засмущался.

— Да какая там Турция? Не те времена. Не с кого копейки взять. Одна голь перекатная, — пожаловался Кумаркин.

— Ну, ты уж совсем бедного то, не включай! Золотишко — то, зубное, поди, ещё попадается? — хитро подмигнул в ответ, Уайт.

— Всё! Закрылся «клондайк». Одна пластмасса прёт. Золото нынче не в моде. Если только у цыган и «чурок»… Но они, блядь, живучие, — посетовал Фыриков.

Отойдя на расстояние неслышимости, Блэк поинтересовался:

— Что это его разговор про Турцию так сильно смутил?

— А ты не знаешь?! Три года назад дело было. Ты тогда со своей Светкой в деревне жил. Здо́рово она с тобой тогда обошлась… И надо же было на кого тебя променять…?! На шабашника — строителя! И даже не просто по любви, что было бы вполне объяснимо. А просто так, за деньги, заметь, небольшие совсем.

— Да ладно. Забей. Дело прошлое, — занервничал Блэк.

— Нет уж… Дослушай меня до конца, чтоб не обидно тебе, талантливому человеку, было, что обошлись с тобой так… Чисто по — блядски. Какие стихи ты ей посвящал! Какие песни пел! Ну и что, что не было у тебя денег. Люди, которые истинно любят, любые времена вместе переживут. А она себе так решила… что лучше хуй во рту, чем пизда на паперти.

— Да хорош тебе, Серый! Не трави душу! — взмолился Блэк.

— А вот, хуюшки… «Коль пошла такая пьянка», я всё скажу, что на душе накипело. Честно скажу тебе, корешок ты мой драгоценный… Для многих баб, член наш, ассоциируется с волшебной лампой Аладдина. Типа, потёр немножечко… покрутил ласково и получи всё, что твоей меркантильной душонке угодно. А ещё, скажу тебе по секрету, через таких вот блядей — бесы материализуются и манипулируют нами… дураками влюблёнными. Кстати… видел тут её недавно… Светку твою… Честно говоря… не очень выглядит. А всё, почему?! А потому что, согласно истине, кто хочет получать всевозможные материальные блага через свою «горячую точку», тот в итоге всегда получает хуй… Сначала в прямом, а потом… обязательно (!) …и в переносном смысле! И под каким «соусом» ни подавай, всё это — банальное предательство и измена. Да и вообще не люблю я людей, которые не знают слово «прости».

— Да, хорош тебе про Светку… Я про неё и так всё знаю. Переболел уже ей. Ты лучше про этих вот расскажи, что хотел…

— Ах, да! Короче… они, два этих долбоёба с директором нашим по какому — то поводу разжопились, нажрались и исчезли с концами. А нас тогда трупами завалили под самый потолок. Помнишь, когда жара аномальная в городе была? Директор вызвал и приказал: найди, где хочешь и приволоки этих гадов. Я тут же, через ментов знакомых выяснил, что в Турции они. Отдыхают. И даже, в каком отеле, сказали. Ну, я и полетел…

Друзья отошли ещё дальше, но Фыриков с Кумаркиным, всё равно, похоже, поняли, что речь идёт о них и с недовольными лицами скрылись за дверями своего прозектората.

— Ну, давай — давай, лепи дальше, — нетерпеливо поторопил друга Блэк.

И Уайт, с явным удовольствием, продолжил:

— Ну и вот. Прибыл, расположился, как положено, с видом на море, все дела… Плеснул вискаря из «дьютика» и думаю: как бы мне им, гадам, покрасивей и «подружественней» поднасрать?! И тут — на тебе! Его… Величество… Случай! Смотрю с балкона — идут… И не одни… Две бабы с ними… Такие… в шляпах соломенных, «модных», в очках из «Ашана» и зубами золотыми сверкают. Короче, «склеили» они мудаков этих, наших, столичных. А те, вьются вокруг: и так, и сяк, блядь, из кожи вон лезут, дур этих ублажают. Вот, думаю, пиздец вам и настал! Сбежал вниз, затаился в кустах… Жду… Как только они поравнялись со мной, выпадаю из кустов и застываю… в подобострастном поклоне. «Испуганно» поднимаю глаза, спрашиваю, дрожащим от «волнения» голосом, охуевшего Фырикова, прикинь: «Ваше Сиятельство, Михал Петрович, милейший, Вы какими судьбами здесь, в этой убогой провинции?! Мы ж с Вами, только неделю назад вместе плыли на Вашей яхте из Ниццы в Марсель! И теперь — ТУТ?!» Видел бы ты, Серёг, эту дуру, бабу Фырикова! В её золоторотой улыбке было столько счастливой дури, что мне стало даже немного стыдно. Как будто, я ребёнка малого наебал пустым фантиком от конфеты. Но, всё равно, взял себя в руки, вспомнив о цели моего визита, и беспощадно продолжил. Ох и забавно было наблюдать, как эта тупая пизда, раззявив пасть, представляла в своих алчных лапах, удивительную птицу, цвета ультрамарин, которую она, в этот счастливейший момент её жизни, накрепко ухватила за яйца! — Уайт глубоко затянулся, выпустил огромный клуб дыма и продолжил, — Дальше, была очередь Кумаркина. Я, бля, долго тряс его руку… Потом обнял и, глядя в глаза, спросил: «Николай Иваныч, а Вы?! Миллиардер, нефтедобытчик! И тоже здесь, в этой дыре?! А, вообще — то, правильно! Вам, давно ищущим свои „половинки“ закоренелым холостякам, самое место, не там, среди избалованных, гламурных столичных девиц, а здесь, среди простых, нормальных русских красавиц, которые, в недалёком будущем, могут стать вам надёжной опорой во всём!» Ты бы видел, Серёг, в этот момент, бабу Кумаркина.

Глаза Уайта просто горели огнём. Он прокашлялся и с хитрой улыбкой продолжил:

— Кумаркин — то, с Фыриковым, подумали, что я на их имидж работаю… Они решили мне подыграть и сотворили себе такие напыщенные рожи, что я чуть не «раскололся». Разузнав, где находится, в этой турецкой «дыре», самый дорогущий ресторан, я предложил отметить нашу «неожиданную» встречу именно там. Путей отхода этим двум гондонам я не оставил, заявив, что местечко это посещают только люди их ранга и поэтому, быть им там — просто необходимо. Это был, Серёг, ресторан настоящей гламурной кухни, с самыми настоящими гламурными блюдами и винами, а что самое главное — ценами. Расположились мы, конечно же, в самых фешенебельных апартаментах этого заведения. Я взял меню, выбрал, что надо и сделал заказ. Итак, смотри! «Хамон Иберико де Бейота Альбаррагена» встал нашим «донжуанам», аж в сто восемьдесят долларов, за полкило, прикинь… Супчик «Прыжок Будды через стену» — в сто девяносто… Тоже, долларов, как ты понимаешь. «Белые трюфели из Альбы» — в двести семьдесят пять баксов, за тридцать граммов и «Фриттата с лобстером», в целую тысячу. Тоже, долларов, разумеется. Плюс, «Английский пирог с мраморной говядиной», по сто девяносто североамериканских «рублей», за кусочек. От десерта «Шоколадный пудинг Фаберже» за тридцать четыре тысячи пятьсот «зелёных», я в последний момент отказался потому, как сам чуть не обосрался от страха, увидев цену. А вместо него заказал «Черный арбуз Денсукэ» за «каких — то» там, триста «баксов». Со спиртным всё было проще. Три бутылки вина обошлись «всего» по двести евро за бутылку. И ты думаешь, это всё? Баба Фырикова настойчиво потребовала себе «оливье», а баба Кумаркина — селёдку под шубой, до кучи. Ну и этого говна я им заказал, тоже! Как только официанты начали всё это заносить, я составил музыкантам концертную программу и, не притронувшись к еде, быстро свалил. Занят, типа, жутко. Ты бы видел их рожи… Но, увы, в тот момент, уже ничего поделать было нельзя… В результате, наши неудавшиеся «женихи», осознав, что их отдых за рубежом, отныне будет состоять из лёгкого, положенного по путёвке, завтрака, в виде яичницы из половины яйца, кофе и кейка, полного сексуального воздержания и что самое для них страшное — из абсолютно сухого закона, на следующий же день, ровно в 7.00 были уже на работе. Вот такая, брат, история.

8.

Неторопливо направляясь к автобусу, Серёги заметили, что с ним, явно, что — то не так. Работающий мотор и открытая дверь указывали на то, что некто, доселе неизвестный, явно потерял страх.

— Похоже, щас бля, кто — то «огребёт», — угрожающе произнёс Уайт и шагнул в салон.

На удивление, в автобусе находились те самые очаровательные близнецы — дамы, перед которыми, полчаса назад, так неуклюже растянулся Уайт. Вместо приветствия, блондинка произнесла:

— Поехали скорее, уважьте. А то, он уже подъезжает… Заждались мы вас!

Абсолютно не понимая, кто и куда подъезжает, Уайт покорно сел за руль и нажал на газ. Долгое время в салоне была напряжённая тишина, пока, наконец, брюнетка, увидев, что — то в окно, ни произнесла краткое «стой». Автобус, как вкопанный, замер у остановки, на которой, помимо прочих, находились: симпатичный молодой парень, увлечённо уставившийся в планшет и красивая девушка с очень грустным взглядом. Уайт выключил мотор и послушно открыл дверь. Брюнетка вышла на улицу, подошла к парню, что — то сказала ему, взяла за руку и подвела к девушке. Потом, также молча, вложила её руку в руку парня. Было непонятно, почему абсолютно незнакомые люди, вдруг, счастливо заулыбались, глядя друг другу в глаза. После чего брюнетка быстро заскочила в автобус и уже весело произнесла чисто гагаринское: «Поехали!».

— Что ты на сей раз сказала? — улыбнувшись, спросила её блондинка.

— Сказала, что если он, прямо сейчас, не познакомится с ней, то обязательно познакомится с тобой, — тоже улыбнувшись, ответила брюнетка.

— Вот, что у тебя за привычка, пугать всех мной? Не такая уж я и страшная, — возмутилась блондинка и украдкой посмотрела, сначала в старинное зеркальце, потом на Уайта. Он же, напряжённо вёл автобус, боясь оглянуться в салон. И всё же, заставив себя посмотреть в зеркало заднего вида, Уайт увидел, как в какой — то момент, блондинка чуть нахмурила брови и приложила ухо к стеклу, явно вслушиваясь во что — то такое, что точно не было слышно никому, кроме неё.

9.

В зале фешенебельного ресторана, за щедро накрытым столом, вальяжно расположился важный человек — Василь Митрич Лемуренко. Рядом с ним, по обе стороны, сидели: вечно напряжённый охранник Гришка и вечно испуганный дантист Арон. За отдельным, менее щедро накрытым столом, склонился над тарелкой водитель Славик, пытаясь за отведённое на еду время, насытить свой здоровенный организм на годы вперёд.

Жадно, с «глыканьем», проглотив полный бокал вискаря, Лемуренко схватил каре ягнёнка на косточке и, оскалившись в улыбке, с хрустом перекусил его, после чего, широко раскрыв рот, гордо продемонстрировал изумлённому Арону два ряда искрящихся, в свете люстр, бриллиантовых зубов. Демонстративно кинув на стол две половинки кости, Митрич довольно произнёс:

— Ну?! Видишь, Арон, какие люди нынче вещи творят?! Теперь, тебе в моём рту, по ходу, делать больше нех… у…я! Но, ты не бзди. Я тебе работу оригинальную уже придумал. Будешь мне зубы утром и вечером чистить. А, что такого?! Есть же, личные парикмахеры, повара, шофёры! А личного чистильщика зубов, это уж точно, ни у кого нет. Креатив! Дерзай, носатый! Согласен?!

Арон, видя «свет в окне», незамедлительно выпалил:

— Да, с Вами — то, хозяин, хоть в проктологи.

Свято уверенный в своей неоспоримой и всепоглощающей правоте, Лемуренко, на полном серьёзе, продолжил:

— А что? Я уже думал об этом! Жопа, у небедного человека, тоже должна золотом сиять!

— Да уж! Бабки надо уметь зарабатывать! — с нескрываемой завистью выдавил из себя Гришка, а Лемуренко, неприкрыто упиваясь своим абсолютным величием, продолжил «тронную» речь:

— Я, вот, себе «капусты» на десять жизней вперёд «нарубил», но грустно мне и всё тут! Даже и не знаю теперь, чем себя ещё побаловать. Ну, всё уже было! Всё! Только в космос не летал, на хуй бы он нужен… Вот, что бы ты сделал на моём месте, Славик, будь у тебя столько бабла, сколько у меня? — неожиданно обратился Лемуренко к шофёру, — Ну, понятное дело там… дома, машины, яхты, брюлики, мебель, картины, прислуга, жратва лучшая, бухло любое, бабы, парни… даже… — чуть запнулся «хозяин жизни» и продолжил, — Любые артисты дома у тебя, колыбельные песенки на ночь поют. А дальше то, что??? — и, покивав головой, горестно заключил, — Ску… ка… ти… ща!

— Ну… когда есть уже всё… тогда, наверно… и бедным… можно… немного… — смущённо произнёс Славик, чуть не поперхнувшись куском шашлыка.

Тут, Лемуренко «вскочил» на своего «конька» и, передразнивая Славика, скривил рожу:

— Бедным… можно… немного… А, вот скажи, любезный, на… ху… я?! Нищету плодить?! Хотя… если захочется у кого — нибудь, куража ради, целое государство отжать, нищета окажется весьма кстати! Будет, кому воевать! Чтобы, ежели, за две копейки на войну позвали, они и побежали бы туда, толпами. И убьют — не жалко. Вот и ответьте мне теперь, господа хорошие, — окинув гордым взглядом присутствующих, спросил Лемуренко, — А надо ли вообще платить «бабки», всем этим нищебродам — лекарям и училкам?! Бедным — ни здоровье, ни знания, не… нуж… ны! Бедные! Должны! Воевать!

— Резонно! — вставил Гришка, выступив на данный момент, в роли туалетной бумажки.

— А ещё… — продолжил Лемуренко, вынув из кармана какую — то коробочку, — …я тут себе таблеточки прикупил. От всех болезней, сразу! Выпьешь, и никогда у тебя: ни рака, ни паралича. Двести лет живи и радуйся! Всё! Поехали домой! Устал я сегодня!

10.

Долгое время, молча просидев у окна, приложив ладонь к уху, блондинка неожиданно, обращаясь к Уайту, тихо так, но очень хищно, произнесла: «Ты только посмотри, что он такое несёт! Двести лет, говоришь? Ну — ка, сверни, дружочек, к этому ресторану. Похоже, не зря прокатились».

Уайт послушно повернул руль и остановился. Честно сказать, его автобус выглядел довольно убого, по сравнению с дорогущими автомобилями, стоящими у входа в ресторан, а сами наши герои, по сравнению с сотрудниками охраны, очень похожими друг на друга, самцами человека, непоколебимыми, в своей собачьей преданности, по отношению к кормящей руке.

Застыв, как пантера перед прыжком, блондинка терпеливо, немигающим взглядом наблюдала, как появившийся в проёме двери Лемуренко, громко рыгнул, переливисто пёрнул, смачно харкнул и с очень строгим, недовольным видом сделал шаг по направлению к своему лимузину.

«Ты только посмотри на него, какой важный! Прямо — царь! Двести лет… Двести лет…» — произнесла блондинка с загадочно — мстительной улыбкой, — «Вы говорили, олигархов не завозили давно? Держите!» — и хитро посмотрев на ничего не понимающих друзей, не дожидаясь ответа, сложила свою очаровательную ладошку в форму пистолета, выставив вперёд два пальчика, направила их в сторону Лемуренко. Потом, тихо произнеся «пуфф» — изобразила выстрел. Он, почему — то, получился совершенно реальный и громкий. А после него в воздухе пронёсся странный, очень напоминающий, срезающей траву косы, звук. Лемуренко схватился за сердце, сделал несколько коротких шагов, тихо осел на ступеньки своего собственного ресторана и тут же… умер.

Блондинка демонически захохотала и, дунув на свои очаровательные пальчики, якобы в ствол пистолета, с видом сытой кошки, произнесла: «Ой, как неожиданно — то, всё получилось! Welcome to hell, Ваше бывшее величество! Двести лет…» — после чего, обращаясь к оцепенелым друзьям, с напускной скорбью в лице, добавила: «Похороните уж, как попросят. Со всеми почестями, похороните. Всё. Приехали. Открывай.

Уайт, с молчаливой покорностью открыл дверь, а странные дамы, не попрощавшись, невозмутимо вышли на улицу и слились с толпой.

И тут, такое началось… Кто — то вызывал «скорую» и полицию. Теперь уже, бывший охранник Гришка, наконец — то, осознавший всю никчёмность своего наличия, виновато поглядывал на бывшего хозяина, а бывший, теперь уже, шофёр Славик беспомощно разводил руками и пытался вызвать кого — то по телефону.

А на ступеньках лежал, раскинув руки, с открытыми глазами и удивлённым, застывшим выражением лица, ещё пять минут назад, очень важный, бывший хозяин жизни, господин Лемуренко.

— Так! Пора валить, от греха подальше, — быстро оправившись от шока, Уайт осторожно, чтоб не погнались, вывел автобус со стоянки и потом уже, резко нажал на газ.

— А мы — то тут, причём? — спросил, ещё не оправившийся от шока, Блэк.

— Мы то, может, и ни при чём, но я, под пытками, расколоться могу, — признался Уайт. — В эту правду всё равно никто не поверит, — возразил Блэк.

— В дурдом я тоже не хочу! — произнёс Уайт и ещё сильнее надавил на «гашетку».

А навстречу им летели, как всегда опоздавшие, всевозможные полицейские машины с мигалками и кареты скорой помощи.

11.

Недобрые вести разлетаются быстро. И уже через пятнадцать минут после трагического происшествия в ресторане, Любаша Аникеева, по кличке Разгара, отчётливо осознала, что благодаря непонятно кому (дай Бог ему, типа, здоровья!) она, как по мановению волшебной палочки, чу́дным образом, превратилась из грустной жены, в весёлую вдову. Терпеливо выслушав сообщение бывшего охранника Гришки о трагической кончине «любимого» мужа, она еле сдержалась, чтобы не встать раком посреди огромного зала и от свалившегося на её голову скоропостижного счастья, громко пропеть «Марсельезу». Отогнав от себя логичную, для подобных моментов, фразу: «О, горе мне!», Любаша швырнула на диван трубку, пала на колени, вытаращила и без того огромные глазищи и растопырив к небу руки, с крайней степенью тупого восторга в голосе, что есть силы заорала: «Бляяяяяяяяядь!». Прооравшись, она снова схватила трубку и, быстро набрав номер, по привычке озираясь, прошипела: «Стёпка! Срочно ко мне! Его больше нет!» И, услышав в ответ: «Шо — та бздиловата мне! А вдруг, он заявится?» — неистово заорала в трубу: «Ты не понял меня, придурок! Его! Совсем! Больше! Нет! Убили его!»

Соседи, почившего в бозе Василь Митрича Лемуренко, наивно предположили, что кому — то привезли стройматериалы, когда увидели, как по узкой дорожке их тихого, элитного загородного посёлка, с ужасающим грохотом, дико лязгая, воняя солярой и ломая декоративные швейцарские кустики, пробирается огромная, дальнобойная фура, как символ неминуемо приближающейся, очередной, пролетарской революции.

В нетерпении выпрыгнув из кабины, давний друг Любаши «дальнобойщик» Стёпка, приспустив спортивные штаны и обдав паром калитку убиенного олигарха, сильно нажал на кнопку звонка. Любаша встретила Стёпку в чёрной парандже, которую она однажды использовала в любовных играх с, ныне покойным, Митричем.

Человеком Митрич был запасливым, а по сему и в магазин за бухлом никому бежать не пришлось. И уже за полночь, когда совсем пьяный Стёпка потащил «вааще никакущую в хлам» Любашу на огромную хозяйскую кровать, она, вдруг, заартачилась, блеванула в антикварную вазу и заплетающимся языком потребовала: «Пы — пойдём к тебе в фуру. Мне, там, пы — привычнее».

12.

Тем же вечером, после известных событий, Блэку позвонил Уайт и тихо предложил: «Мож, ёбнем малька? А то, не спится что — то совсем. Выходи». Из подъезда друзья вышли вместе и, завидев издали автобус, застыли в недоумении. Салон «колесницы» сиял странным огнём, а из окон лилась дивная музыка. Надо ли говорить о том, что, войдя в салон, друзья вновь увидели двух странных подружек — сестёр.

— Да вы не стесняйтесь, ребята. Проходите. Располагайтесь, — с видом хозяйки начала брюнетка, — Нам тут, пластиночка одна досталась, по случаю, а прослушать негде. Вот мы и решили снова прийти к вам, с надеждой на гостеприимство. Вы рады?

Уайт сначала молчал как пень, потом, вдруг, сорвался с места, выпрыгнул из автобуса и побежал прочь, пока ни скрылся из виду. Сёстры переглянулись, но, нисколько не смутившись, продолжили своё непосредственное общение:

— Он… тебя испугался, — улыбнувшись, сказала брюнетка.

— Он… себя испугался, — констатировала блонди, — Просто, больше всего на свете боится влюбиться.

— По моим сведениям — совсем наоборот. Боится, конечно, но, втайне, всё же, просит у Бога Любви. И никто его не может понять, а по сему и помочь. Вот и шляется, как неприкаянный, по всем… кому не лень… Лишь бы, без проблем было, — улыбнувшись, сообщила брюнетка, совершенно не обращая никакого внимания, на присутствие ошалевшего Блэка, который тупо молчал и беспрестанно курил.

А в это время, со свистом в ушах, по улице мчался Уайт, влекомый одной только мыслью: «Не потерять!». Вернулся он довольно скоро и, задыхаясь от бега, вручил каждой из дам по огромному букету роз; причём, один состоял из белоснежных цветов, а другой, из тёмно — бордовых. Немного смутившись дамы приняли цветы на руки и брюнетка, со словами: «Ой, забыли», достала из — под сиденья пакет, с логотипом «родного» супермаркета и вручила его Блэку, потому что руки Уайта, в этот момент, были заняты ещё и двумя бутылками «шампанского». В пакете, «совершенно случайно», оказалась банка красной икры, шмат лоснящегося свиного окорока, батон мягкого белого хлеба, четыре «Гиннеса» и литр водки. Расценив этот шаг, как серьёзный намёк на неправильный образ жизни, Уайт смутился и густо покраснел. Тем временем, блондинка, словно фокусник, извлекла из рукава своей шикарной шубы белоснежное, накрахмаленное погребальное покрывало и аккуратно расстелила его на сидении. Ничего не понимая в происходящем, Уайт запустил двигатель и включил печку. Из динамиков лилась невероятной красоты музыка, под которую друзья накрыли «стол» и разлили, в непонятно откуда взявшиеся, тонкостенные хрустальные бокалы, шипучий напиток. Блондинка, пригубив этого «шампанского», чуть скривила губы и тихо произнесла:

— Какую же гадость нынче пьют здесь… Это — явно, не шампанское! Плесните мне лучше водочки.

— Тогда и мне, водочки, — произнесла брюнетка и вылила «шампанское» в форточку, даже не пригубив.

— Может, мы всё же познакомимся, для приличия? Соучастники убийства, как — никак. Подельники, — улыбнулась блондинка.

— Сергей, — представился Уайт и наклонил голову. — Сергей, — представился Блэк и тоже наклонил голову, — Но можно просто, Уайт и Блэк.

— Десса, — представилась блондинка и протянула руку.

— Лайфа, — представилась брюнетка и тоже протянула руку.

— Какие странные имена, — подумал Блэк, но услышал совершенно реальный ответ.

— Ничего странного. Просто, мы… не отсюда… — отозвалась Десса.

— Интересно, откуда? — подумал Блэк и вздрогнул, поймав себя на мысли, что получил ответ на не озвученный вопрос.

— От верблюда, — ответила Лайфа, улыбнулась и показала язык. — Ну, что ты, в самом деле, Серёг?! — засуетился Уайт, — Какая разница, откуда?! Главное, что мы, вернее вы… — обращаясь к нежданным гостьям, — …здесь! Мы уж совсем, было, отчаялись, а тут — такая удача… — сумбурно изложил он.

— Чья это музыка? — спросил Блэк.

— Боюсь, не поверишь… — начала Лайфа, — Человек, написавший её, ещё не родился, но… вот — вот, должен… Вся беда только в том, что её, в вашей стране — всё равно никто не услышит. Ну… в общем… не пробьётся он. Наливай! — скомандовала она и глубоко втянула в себя нежный аромат, подаренных Уайтом, роз.

В автобусе царила уютная, сказочная атмосфера и было такое ощущение, что на задней площадке катафалка, горит камин. Музыка не родившегося композитора проникала во все клетки организма и, казалось, наполняла улицу.

«Пора нам», — неожиданно заявила Лайфа через час общения и направилась к двери. Следом за ней прошла Десса и тоном, не требующим возражений, произнесла: «Провожать не надо».

На прощание Уайт всё же попросил:

— Не оставляйте нас, пожалуйста, с кучей вопросов в голове. Раскройте секрет. Что это было сегодня?

Десса, немного подумав, уклончиво ответила:

— Ну, во — первых, он же сам сказал, что видел в этой жизни всё и что это «всё», ему уже надоело. А во — вторых, вы же тоже, сами сказали, что вам деньги нужны. Вот теперь, и вы при деньгах будете и он, вполне обеспечен новыми и довольно острыми ощущениями, — и добавила, — Можете мне поверить… на целую… Вечность!

Дверь открылась сама собой и Лайфа с Дессой оказались на улице. Уайт, было, ринуться за ними, но дверь резко захлопнулась, а странные дамы успели раствориться в снежной мгле. Музыка, цветы и камин исчезли сами собой, а наши друзья, очутившись в полной тишине, с недоумёнными лицами, молча смотрели друг на друга.

— Ты не знаешь, что это было? — очнулся через какое-то время Уайт.

— Белая горячка, похоже. Допились мы… — тихо и печально констатировал Блэк.

— У обоих, сразу? Так не бывает. Плесни — ка мне ещё.

13.

«Кот из дома — мыши в пляс!», пронеслось в голове Гришки, когда он, вместе со Славиком, въехал по раскуроченной, стёпкиной фурой, дороге, в некогда ухоженный загородный посёлок. Чуть позже, увидев опухшую от бессонной ночи физиономию Любаши, в его голове снова пронеслось: «Наверное, от слёз».

— Всю ночь не спала, — «подтвердила» его догадки Любаша и заголосила, — Вот, как я теперь без него?! Это же безумная, безумная любовь была между нами!

— Ничего, Любочка. Жизнь продолжается, — с ехидной улыбочкой произнёс бывший охранник и тихо спросил, — А дорогу — то, кто раздолбал, Люб?

— А мне почём знать?! — забеспокоилась новоиспечённая вдова, — Не до того мне было! — и снова горько зарыдала.

— Ну ну… — только и смог вымолвить Гришка, глядя на лежащие под берёзой, мужские «семейные» трусы и бюстгальтер, предательски свисающий с ёлки, — Обревелась, поди, за ночь то, сиротинушка? Ну, ты уж не убивайся так. Давай делом займёмся. Хоронить надо Митрича.

14.

Телефонный звонок, раздавшийся в шесть утра, в который раз доказал, что сон и дружба — понятия несовместимые. Позвонил Уайт и крайне подавленным тоном, спросил у Блэка:

— Чайник, поставишь?

— Уже кипит! — Блэк положил трубку, встал с кровати и, заскочив на минутку в самый маленький закуток своей квартирки, поплёлся в кухню.

Звонок в дверь не заставил себя ждать. На пороге стоял Уайт. Он был гладко выбрит, подтянут, в новой, «фирменной» одежде и приятно пах. Запах дорогого парфюма волнообразно распространялся по всему подъезду, что вызвало у Блэка внезапное недержание «желчи»:

— У тебя чё, тараканов морили? А что ж, ко мне — то не зашли?

— Уймись, мудила! Это «Армани»! У человека горе, а он стебётся. Я ночь не спал. Все пальцы, вон, изгрыз. Жил себе не тужил, спал как убитый, и тут — на тебе! Вот что теперь делать? А если даже, найду? Что я смогу дать ей? Старенький автобус с «дискотекой»? Или крохотную квартирку, напополам со старенькой мамой? Вот теперь — то и призадумаешься над собственной ущербностью, сквозь призму квартирного вопроса. И в этой безвыходной ситуации, честно скажу тебе, брат Сергий, чувствую себя жалким, горемычным уёбищем, непонятно за что положившим целую жизнь за проживание здесь. Странно всё. Я Родину люблю, а она меня нет! Неее… Ну, надо же так…! Народиться на Свет Божий всего однажды, и почему — то, попасть, блядь, именно сюда! Вот, хули это за жизнь? Смех, сквозь слёзы. Это только потом, посмертно, когда ты отдашь свой последний, хуй знает кому и хуй пойми за что, долг, тебе, может быть и выделят отдельную «жилплощадь», блядь… два, на метр восемьдесят и метр семьдесят вглубь. Да и то, хуй знает в какой дали от родного города. Ну ладно, я… Тут, хоть спиздишь чего — то, объебёшь какого — нибудь мордоворота, с которого не убудет… А, простые работяги — то как живут?! Обрыдаешься.… И главное, спиздить — то им уже, бедолагам, нечего, потому что все, кому надо, всё, уже давно спиздили.

— Погоди, погоди… Что — то я в толк не возьму, о чём речь? — остановил расстроенного друга, Блэк.

— Десса… — многозначительно произнёс Уайт, перевел дыхание и закурил.

— Серьёзное заявление. Я, честно говоря, тоже всю ночь проворочался. Давненько подобного не случалось. Может, объявятся? — попытался успокоить друга, Блэк.

— Да, даже если и объявятся… — обречённо произнёс Уайт, — Ну, на кой хер мы им сдались?! Ты видел, какие они холёные?! Таких, как мы, у них — пруд, пруди!

Серёгины стенания были прерваны неожиданным звонком в дверь. На пороге стояла Десса с зажженной свечой в руке.

— У вас в подъезде света нет. А я… тут рядом… по делам… Дай, думаю, зайду, посмотрю, как Серёга по мне страдает, — произнесла она и, задув свечу, по — хозяйски прошла в кухню, — Сиди, сиди, а то опять упадёшь, — и, засмеявшись, нежно провела рукой по намытой и хорошо причёсанной голове обескураженного Уайта, — И не надо меня по ночам звать, беспокоить. Я сама приду… когда надо… — загадочно произнесла Десса и присела рядом.

Блэк деликатно отвернулся и увидел в окно, стоящие у их подъезда, карету «скорой помощи» и полицейский автомобиль.

— Серёг, у нас труп, — заявил он, явно подражая одному из героев известного питерского, полицейского сериала. — Из девяносто пятой… — со знанием дела произнесла Десса, — Никитич.

Блэк хотел, было, поинтересоваться такой прозорливостью утренней гостьи, но в дверь снова раздался звонок. На пороге в чёрном платке стояла бабка Верка, жена Никитича из девяносто пятой… Всхлипывая, она спросила:

— Сярёжка то, не у тябя?

— У меня, баб Вер. Проходи. Она осторожно прошла в кухню и, несмотря, на обрушившееся горе, хитро взглянув на Дессу, мирно сидящую рядом с Уайтом, язвительно предположила:

— Нябось, с вячо́ра разойтица ня можетя?

— Никитич помер? — на корню обрубил Уайт.

— Помер… Ой, помер, ра — ди — май… — заголосила она, — А, как стонал — то, перед смертью… Ой, как стонал… — и заголосила пуще прежнего, — Наверно, виделось яму, радимаму, что самолёт яво подбили. Он же лётчиком был у мяня…

— Хватит выть тут! Не был он у «тябя»…никаким лётчиком! НКВДэшником он был! Расстрельщиком! Вот поэтому и стонал, когда всю толпу эту… перед собой увидел! Жертв своих… увидел! — жёстко прервала бабку Десса.

— А тябе то, по чём знать, кем мой дед был?! — изменилась в лице бабка и слёзы с её морщинистого лица мгновенно исчезли.

— Да я и не завела бы этот разговор, бабуся. Только ты же сюда не просто так пришла, а поприбедняться пришла. Типа, денег нет, хоронить не на что. Пусть, мол, Серёжка поможет, — и, резко поднявшись со стула, подвела черту под странным диалогом, — Есть у тебя деньги! Есть! Вы, ведь, вдвоём НКВДэшную пенсию получаете, потому что, вместе со своим Никитичем, ТАМ… на пару — то и служили! А деньги…?! На даче своей, в подполе, в бочке с огурцами поищи. Пшла вон!

Бабка Верка злобно прищурилась, резко, по — военному, развернулась и, громко захлопнув за собой дверь, удалилась. После повисшей в воздухе тяжелейшей паузы, Уайт осторожно спросил Дессу:

— Может, зря так? Для таких обвинений, ой какие факты нужны.

— Мне не нужны! — уверенно сообщила Десса, — Я там раньше работала! Очень… много… работала! И сейчас… время от времени… не забываю наведываться… И ещё, друзья, открою вам один секрет. Я — ваша коллега. Похоронный агент. САМОЙ! ВЫСШЕЙ! КАТЕГОРИИ!

15.

А пока, у входа в морг Уайта нетерпеливо дожидались некие суровые люди: бывший охранник покойного Василь Митрича Лемуренко, Гришка, и тоже уже, бывший, его водитель Славик. Чуть поодаль от них нервно курила новоиспечённая вдова Любаша, в шикарной, многотысячедолларовой шубе и чёрном платке из норки. Все они демонстративно посматривали на часы и угрюмо молчали. Когда Уайт засунул ключ в замочную скважину двери офиса, прозвучала фраза: «Ты чё так долго, в натуре?», которая замкнула в голове Уайта его внутренний калькулятор и предполагаемая им сумма похорон важного человека, увеличилась примерно вчетверо. «А на кладбище торопиться не надо», — неожиданно раздался голос Дессы.

Следует заметить, что эта дежурная фраза, является настолько убедительной, что срабатывает безотказно, на всех уровнях власти.

Пока безутешная вдова рылась в клатче от «Brioni», в поисках паспорта, Десса по — хозяйски устроилась в кресле Уайта и приготовилась внимательно слушать.

Список самых необходимых покойному вещей, по своей изощрённой сути, сильно смахивал на бред сумасшедшего. Но костюм, ботинки от «кутюр» и парфюм, не знамо от кого, сильно проигрывали в своей фантазии, антенке для мобильного телефона, которая, по «гениальному» замыслу Гришки, должна торчать прямо из могилы, на тот случай, если покойный Митрич, вдруг, решится на звонок другу. А коробка с сигарами, а виски, а трость, а спиннинг, наконец, которые безоговорочно было решено положить в гроб вместе с безвременно ушедшим, это ничто, по сравнению с пачкой дорогущих презервативов, засунутых, втайне от «безутешной» молодой вдовы, в задний карман его брюк, Славиком. Всенепременнейшим условием церемонии прощания, было значительное омоложение и здоровый вид лица, лежащего в тридцатитысячедолларовом гробу. Для этого, заботливая Любаша, решила пригласить парикмахера, визажиста, стилиста, косметолога и на всякий случай, тренера по фитнесу.

Список всех этих невероятных услуг и принадлежностей, который составила скорбящая вдова «со товарищи», поверг бы в шок простого российского обывателя, но для Уайта — это пыль. Он, лениво наблюдая за происходящим, сидел и думал только о том, что когда — нибудь закончится этот очередной рабочий день и живительная струя из запотевшей пивной бутылки, сначала вольётся, пьянящим водопадом, в его могучую грудь, а потом, вырывая ноздри, вылетит, отрыжкой, наружу.

Думы — думами, а работать надо. Разобравшись с документами и выслушав стенания вдовы о высочайшей значимости данного похоронного мероприятия, Десса молча выжидала момент объявления рождённой, в её голове, суммы. Когда этот момент настал, и цифра была озвучена, в воздухе повисла угрожающая, почти роковая, тишина.

— Нет, можно, конечно, и подешевле, только вот… — начала Десса, но вдова недовольно буркнула:

— Не надо нам… подешевле…

— Вы что тут все, опупели в натуре? Это же — грабёжь! — неожиданно раздался голос Славика.

Десса оторвала взгляд от документов и неожиданно хищно отозвалась:

— Уймись, бык! Тебя тут никто не спрашивает!

— Слышь, коза? Ты кого, в натуре, быком назвала? — с этими словами Славик рванулся вперёд, пытаясь схватить Дессу за руку, но вдруг, резко отшатнулся и с тихим ужасом в глазах, замертво рухнул на пол.

— Тромб, наверное, оторвался. Нельзя же, резко так… — равнодушно констатировала Десса и невозмутимо продолжила перебирать бумаги.

Всё произошло настолько молниеносно, что Уайт не успел даже прыгнуть на обидчика. Бывший охранник Гришка попытался вызвать «скорую», но телефон его, напрочь, отказался работать.

«Скорая» появилась сама собой и очаровательная брюнетка, выйдя из — за руля в накрахмаленном колпаке с красным крестом, присела рядом с бездыханным телом и, прощупав пульс, произнесла:

— Жив. Наверное, переутомился. Бедолага. Это была Лайфа. Она поднялась с колена, всем приветливо, как — то по весеннему улыбнулась и, глядя на Дессу, с лёгкой укоризной, произнесла:

— Ну, что ты, сестричка? Не время же ему…

— А я-то, что? Всё, эти тромбы проклятые, — наигранно оправдываясь, тоже, с улыбкой, парировала Десса.

Обалдевший от происходящего, Гришка вытащил бумажник, с намерением отблагодарить чудо — доктора, но чудо — доктор денег не взяла. Десса же, аккуратно присела к приподнявшемуся на локтях, «чутьбылоненовопреставленному» и тихо так, почти заискивающе, на ушко, спросила:

— Ну и как тебя ТАМ… встретили? Не обижали?

Славик медленно встал на ноги, распахнул свой кожаный плащ, отстегнул и со стуком бросил на пол кобуру с пистолетом, безучастно огляделся по сторонам, порылся в карманах, веером размахал по сторонам наличность и решительно зашагал прочь. «Вот и ладно…", тихо сказала Десса и добавила: «Неблагодарный…

Лайфа быстро засобиралась, сославшись на занятость и пообещав надолго не пропадать, села за руль своего микроавтобуса, со странной надписью: «НИИ Трансплантации Душ», тотчас укатила в неизвестном направлении. Десса поманила пальцем Любашу и спросила: «Мы можем поговорить тет — а — тет?». Вдова властно отмахнула рукой Гришке. Он вышел из кабинета. За ним последовали и наши друзья, плотно прикрыв за собой дверь.

— Пивка бы, — мечтательно произнёс Уайт.

— И я бы не отказался, — подтвердил Блэк.

Мысль о пиве, и не только о нём, очень мешала работать. Но, разразившийся телефонный звонок прервал сладостные грёзы, заставив друзей, позабыв обо всём, лететь в секционную, где судмедэксперт Фыриков и санитар Кумаркин, в этот момент, совершали вскрытие августейшего тела. Разложенные в рядок внутренние органы, распиленные головы и отдельно лежащие от них мозги, давно уже не шокировали Уайта, а вот у Блэка, чуть не вызвали законную рвоту.

— Что случилось?! Клад откопали?! — распахнув дверь секционной, спросил Уайт.

Фыриков, не отрывая взгляда от секционного стола, тихо процедил сквозь зубы и маску на полном серьёзе:

— Похоже, да! Ты точно выстрел слышал?

— Мне не веришь — вон, у Серёги спроси, — кивнул на Блэка Уайт.

— Ни пули нет. Ни дырки от неё. Здоров, как бык. Такого организма, ещё лет на двести бы хватило. И ещё… Коронки то у него, бриллиантовые… Что делать будем?

— Да ладно, не пизди. Так не бывает, — усомнился Уайт.

— Даблябудузубдаю, — «забожился» Кумаркин и для пущей убедительности провёл большим пальцем себе по горлу, — Посмотри вон, на подоконник.

— Ну, вообще — то, зубы — это не мой бизнес… — после недолгого раздумья ответил Уайт, — Но, добрый совет дать могу. В землю закопайте! А хули вам, богатым?!

— А вдруг, вдова «запалит»? — осторожно прошептал санитар Кумаркин. — Ага. Щас блядь, «запалит»! Она им при жизни — то брезговала, а ты хочешь, чтобы она ему сейчас в жопу залезла?!

— В рот, — деликатно поправил Уайта, Фыриков.

— В наше странное время, для некоторых, это не имеет никакой разницы, — парировал Уайт, — Счастливо оставаться!

И вновь закипела работа. Фыриков и Кумаркин, забыв обо всём на свете, снова запустили все свои четыре окровавленные руки, в отработавший своё, организм Василь Митрича. Прежде чем уйти, Уайт, обернувшись на подоконник, на котором, горя всеми цветами радуги, сияя и переливаясь, лежали олигарховы бриллиантовые челюсти, коротко заметил:

— Спрятали бы, хоть…

— А, чужие здесь не ходят! — гордо ответил Кумаркин.

Поднимаясь вверх по лестнице, Блэк нутром почувствовал слежку. Обернувшись назад, он увидел, как кто — то прошмыгнул за угол.

— Серёг, похоже, за нами следят, — шепнул он.

— Мнительный ты, Серёг. Тебе же уже сказали, что чужие здесь не ходят, — отшутился Уайт и подмигнул.

16.

А в это время, в офисе морга продолжался долгий разговор Дессы с безутешной вдовой Любашей.

— Хочу кое — что предложить Вам, барышня. В порядке эксперимента, так сказать.

Любаша пристроила ногу на ногу и развязно так, протянула:

— Нууу… Предлагай!

Не обращая внимания на хамский тон Разгары, Десса продолжила:

— Я предлагаю, милочка, похоронить Вашего мужа скромно, но со вкусом. А разницу денег, от дорогущего гроба и непомерно нескромных венков — раздать неимущим, чтобы непрестанно молились за его грешную душу.

— Ты что?! Обалдела?! — неожиданно «взорвалась» Разгара, — У нас так не принято! Да, как ты вообще смеешь об этом со мной говорить?! Я сейчас же позову охранника, и он порвёт тебя на куски! Делай, как тебе говорят!

Пока вдова истериковала, похоронный агент самой высшей категории, вдруг оскалились в улыбке и вкрадчиво так, но довольно «ядовито», произнесла:

— Уймись, дура! Ты хоть понимаешь, кто тебе выписал этот счастливейший билет с надписью: «Молодая вдова олигарха?» Или тебя обратно на трассу отправить?! Или вслед за этим твоим холуём… в монастырь? Хотя… — Десса ненадолго призадумалась и открыла крышку своих старинных золотых часов, — …Лайфа уже далеко. Значит… сразу на кладбище!

Недобрый холодок пробежал под многотысечедолларовой шубой вдовы и она, нутром почуяв неладное, уже примирительно, почти шёпотом, пролепетала:

— Меня же ш… наши — то… не поймут. Не принято у нас деньги нищим раздавать. Дурным тоном считается. Вы меня только правильно поймите. Я уже по — другому жить не умею.

— Ой! Да мне — то что, в конце концов?! Не умеет она… Я — то, тоже… со своим уставом… — театрально «захлопотала» Десса и, вместо калькулятора, достав откуда — то старинные счёты с большими чёрно — белыми костями, принялась сосредоточенно что — то считать, и потом, после долгой тишины, громко скомандовала, — Деньги, давай!

Любаша испуганно вздрогнула, достала из — под стола сумку с деньгами и трясущимися руками поставила её на стол.

— А можно ещё… чтобы там… музыка играла? — с опаской спросила она, — «Масковый лай»… Группа такая есть… Он её… сильно любил…

— Где, «там»? — переспросила Десса, не отрывая взгляда от счёт.

— Ну… в гробу… у него… — пролепетала вдова, запинаясь от волнения.

Десса надолго замолкла, источая глумливый взгляд и, наконец, произнесла:

— Иди с Богом! Будет тебе, хоть «Масковый лай», хоть «На — На».

Когда Разгара закрыла за собой дверь, Десса убрала старинные счёты в стол, произнесла сама себе: «Уж, хоть бы, польку „Бабочку“, что–ли…» и растворилась в воздухе.

17.

Рядом с кабинетом Уайта, сидя на стуле, убивалась какая — то бабка. Она уж и причитала, и плакала, впадала в забытьё и начинала заново.

— А ну, бабуль, зайди. Расскажи — ка мне, что там у тебя стряслось? — участливо спросил Уайт и под локоток сопроводил её в кабинет.

— Милок, дед мой помер. Его ночью сегодня к вам привезли, — ответила бабуля и снова заголосила.

— Фамилия? — строго спросил Серёга. — Трошкин. Трошкин Пётр Филипыч.

Уайт достал из вороха бумаг нужную, прочёл её и умозаключил:

— Судя по документам, бабуль, Петр Филипыч твой был человеком глубоко пьющим и, видимо, доставлявшим тебе немало хлопот. Так, чего же ты так убиваешься и народ, мне тут, пугаешь?! Отмучился, твой Филипыч! И всех отмучил! Хоть, на старости лет спокойно поживёшь.

— Да! Выпивал! — согласилась бабуля, но потом как — то обмякла и тихо так, добавила, — А мне всё равно жалко! Столько лет вместе… Что вот, мне теперь, одной?

— Как твоего деда — то будем хоронить, матушка? — смягчился Уайт и приготовился записывать.