Бесплатный фрагмент - Весь Александр Пушкин

Том 1. Cтихотворения разных лет

Фёдор Достоевский

Пушкинская речь

Глава первая

Речь моя о Пушкине и о значении его, помещаемая ниже и составляющая основу содержания настоящего выпуска «Дневника писателя» (единственного выпуска за 1880 год [Издание «Дневника писателя» надеюсь возобновить в будущем 1881 году, если позволит мое здоровье.]), была произнесена 8 июня сего года в торжественном заседании Общества любителей российской словесности, при многочисленной публике, и произвела значительное впечатление. Иван Сергеевич Аксаков, сказавший тут же о себе, что его считают все как бы предводителем славянофилов, заявил с кафедры, что моя речь «составляет событие». Не для похвальбы вспоминаю это теперь, а для того, чтобы заявить вот что: если моя речь составляет событие, то только с одной и единственной точки зрения, которую обозначу ниже. Для сего и пишу это предисловие. Собственно же в речи моей я хотел обозначить лишь следующие четыре пункта в значении Пушкина для России.

1) То, что Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего. Алеко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе. За ними выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и Лаврецкие, Болконские (в «Войне и мире» Льва Толстого) и множество других, уже появлением своим засвидетельствовавшие о правде первоначально данной мысли Пушкиным. Ему честь и слава, его громадному уму и гению, отметившему самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы общества. Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной, ибо 2) Он первый (именно первый, а до него никто) дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканные.

Свидетельствуют о том типы Татьяны, женщины совершенно русской, уберегшей себя от наносной лжи, типы исторические, как, например, Инок и другие в «Борисе Годунове», типы бытовые, как в «Капитанской дочке» и во множестве других образов, мелькающих в его стихотворениях, в рассказах, в записках, даже в «Истории Пугачевского бунта». Главное же, что надо особенно подчеркнуть, — это то, что все эти типы положительной красоты человека русского и души его взяты всецело из народного духа. Тут уже надобно говорить всю правду: не в нынешней нашей цивилизации, не в «европейском» так называемом образовании (которого у нас, к слову сказать, никогда и не было), не в уродливостях внешне усвоенных европейских идей и форм указал Пушкин эту красоту, а единственно в народном духе нашел ее, и {только в нем}. Таким образом, повторяю, обозначив болезнь, дал и великую надежду: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены». Вникнув в Пушкина, не сделать такого вывода невозможно.

{Третий пункт}, который я хотел отметить в значении Пушкина, есть та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни у кого черта художественного гения — способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного. Я сказал в моей речи, что в Европе были величайшие художественные мировые гении: Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры, но что ни у кого из них не видим этой способности, а видим ее только у Пушкина. Не в отзывчивости одной тут дело, а именно в изумляющей полноте перевоплощения. Эту способность, понятно, я не мог не отметить в оценке Пушкина, именно как характернейшую особенность его гения, принадлежащую из всех всемирных художников ему только одному, чем и отличается он от них от всех. Но не для умаления такой величины европейских гениев, как Шекспир и Шиллер, сказал я это; такой глупенький вывод из моих слов мог бы сделать только дурак. Всемирность, {всепонятность} и неисследимая глубина мировых типов человека арийского племени, данных Шекспиром на веки веков, не подвергается мною ни малейшему сомнению. И если б Шекспир создал Отелло действительно {венецианским} мавром, а не англичанином, то только придал бы ему ореол местной национальной характерности, мировое же значение этого типа осталось бы по-прежнему то же самое, ибо и в итальянце он выразил бы то же самое, что хотел сказать, с такою же силою. Повторяю, не на мировое значение Шекспиров и Шиллеров хотел я посягнуть, обозначая гениальнейшую способность Пушкина перевоплощаться в гении чужих наций, а желая лишь в самой этой способности и в полноте ее отметить великое и пророческое для нас указание, ибо 4) Способность эта есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим, и, как совершеннейший художник, он есть и совершеннейший выразитель этой способности, по крайней мере в своей деятельности, в деятельности художника. Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже проявил ее во все двухсотлетие с петровской реформы не раз. Обозначая эту способность народа нашего, я не мог не выставить в то же время, в факте этом, и великого утешения для нас в нашем будущем, великой и, может быть, величайшей надежды нашей, светящей нам впереди. Главное, я обозначил то, что стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, Хв основании своемЪ, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель. В краткой, слишком краткой речи моей я, конечно, не мог развить мою мысль во всей полноте, но, по крайней мере, то, что высказано, кажется, ясно. И не надо, не надо возмущаться сказанным мною, «что нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру». Смешно тоже и уверять, что прежде чем сказать новое слово миру «надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно, и тогда только мечтать о „новых словах“ таким совершенным (будто бы) организмам, как народы Европы». Я именно напираю в моей речи, что и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь {нравственная} черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском? Может ли кто сказать, что русский народ есть только косная масса, осужденная лишь служить {экономически} преуспеянию и развитию европейской интеллигенции нашей, возвысившейся над народом нашим, сама же в себе заключает лишь мертвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд? Увы, так многие утверждают, но я рискнул объявить иное. Повторяю, я, конечно, не мог доказать «этой фантазии моей», как я сам выразился, обстоятельно и со всею полнотою, но я не мог и не указать на нее.

Утверждать же, что нищая и неурядная земля наша не может заключать в себе столь высокие стремления, пока не сделается экономически и гражданственно подобною Западу, — есть уже просто нелепость. Основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей по крайней мере, не зависят от экономической силы. Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть, а, стало быть, уже по сему одному нельзя сказать, что наша земля неурядна, даже в строгом смысле нельзя сказать, что и нищая.

Напротив, в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций — все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство». Между тем на этот, именно на этот подкопанный и зараженный их гражданский строй и указывают народу нашему как на идеал, к которому он должен стремиться, и лишь по достижении им этого идеала осмелиться пролепетать свое какое-либо слово Европе. Мы же утверждаем, что вмещать и носить в себе силу любящего и всеединящего духа можно и при теперешней экономической нищете нашей, да и не при такой еще нищете, как теперь. Ее можно сохранять и вмещать в себе даже и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия. И наконец, если уж в самом деле так необходимо надо, для того чтоб иметь право любить человечество и носить в себе всеединящую душу, для того чтоб заключать в себе способность не ненавидеть чужие народы за то, что они непохожи на нас; для того чтоб иметь желание не укрепляться от всех в своей национальности, чтоб ей только одной все досталось, а другие национальности считать только за лимон, который можно выжать (а народы такого духа ведь есть в Европе!), — если и в самом деле для достижения всего этого надо, повторяю я, предварительно стать народом богатым и перетащить к себе европейское гражданское устройство, то неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе? Да куда же девать тогда русский-то организм?

Понимают ли эти господа, что такое организм? А еще толкуют о естественных науках! «Этого народ не позволит», — сказал по одному поводу, года два назад, один собеседник одному ярому западнику. «Так уничтожить народ!», — ответил западник спокойно и величаво. И был он не кто-нибудь, а один из представителей нашей интеллигенции. Анекдот этот верен.

Четырьмя этими пунктами я обозначил значение для нас Пушкина, и речь моя, повторяю, произвела впечатление. Не заслугами своими произвела она это впечатление (я напираю на это), не талантливостью изложения (соглашаюсь в этом со всеми моими противниками и не хвалюсь), а искренностью ее и, осмелюсь сказать это, — некоторою неотразимостью выставленных мною фактов, несмотря на всю краткость и неполноту моей речи. Но в чем же, однако, заключалось «событие» -то, как выразился Иван Сергеевич Аксаков? А вот именно в том, что славянофилами, или так называемой русской партией (боже, у нас есть «русская партия»! ), сделан был огромный и окончательный, может быть, шаг к примирению с западниками; ибо славянофилы заявили всю законность стремления западников в Европу, всю законность даже самых крайних увлечений и выводов их и объяснили эту законность чисто русским народным стремлением нашим, совпадаемым с самим духом народным.

Увлечения же оправдали — историческою необходимостью, историческим фатумом, так что в конце концов и в итоге, если когда-нибудь будет он подведен, обозначится, что западники ровно столько же послужили русской земле и стремлениям духа ее, как и все те чисто русские люди, которые искренно любили родную землю и слишком, может быть, ревниво оберегали ее доселе от всех увлечений «русских иноземцев».

Объявлено было, наконец, что все недоумения между обеими партиями и все злые препирания между ними были доселе лишь одним великим недоразумением.

Вот это-то и могло бы стать, пожалуй, «событием», ибо представители славянофильства тут же, сейчас же после речи моей, вполне согласились со всеми ее выводами. Я же заявляю теперь — да и заявил это в самой речи моей, — что честь этого нового шага (если только искреннейшее желание примирения составляет честь), что заслуга этого нового, если хотите, слова вовсе не мне одному принадлежит, а всему славянофильству, всему духу и направлению «партии» нашей, что это всегда было ясно для тех, которые беспристрастно вникали в славянофильство, что идея, которую я высказал, была уже не раз если не высказываема, то указываема ими. Я же сумел лишь вовремя уловить минуту. Теперь вот заключение: если западники примут наш вывод и согласятся с ним, то и впрямь, конечно, уничтожатся все недоразумения между обеими партиями, так что «западникам и славянофилам не о чем будет и спорить, как выразился Иван Сергеевич Аксаков, так как все отныне разъяснено». С этой точки зрения, конечно, речь моя была бы «событием». Но увы, слово «событие» произнесено было лишь в искреннем увлечений с одной стороны, но примется ли другою стороною и не останется лишь в идеале, это уже совсем другой вопрос.

Рядом с славянофилами, обнимавшими меня и жавшими мне руку, тут же на эстраде, едва лишь я сошел с кафедры, подошли ко мне пожать мою руку и западники, и не какие-нибудь из них, а передовые представители западничества, занимающие в нем первую роль, особенно теперь. Они жали мне руку с таким же горячим и искренним увлечением, как славянофилы, и называли мою речь гениальною, и несколько раз, напирая на слово это, произнесли, что она гениальна. Но боюсь, боюсь искренно: не в первых ли «попыхах» увлечения произнесено было это! О, не того боюсь я, что они откажутся от мнения своего, что моя речь гениальна, я ведь и сам знаю, что она не гениальна, и нисколько не был обольщен похвалами, так что от всего сердца прощу им их разочарование в моей гениальности, — но вот что, однако же, может случиться, вот что могут сказать западники, чуть-чуть подумав (Nota bene, я не об тех пишу, которые жали мне руку, я лишь вообще о западниках теперь скажу, на это я напираю): «А, — скажут, может быть, западники (слышите: только «может быть», не более), — а, вы согласились-таки наконец после долгих споров и препираний, что стремление наше в Европу было законно и нормально, вы признали, что на нашей стороне тоже была правда, и склонили ваши знамена, — что ж, мы принимаем ваше признание радушно и спешим заявить вам, что с вашей стороны это даже довольно недурно: обозначает, по крайней мере, в вас некоторый ум, в котором, впрочем, мы вам никогда не отказывали, за исключением разве самых тупейших из наших, за которых мы отвечать не хотим и не можем, — но… тут, видите ли, является опять некоторая новая запятая, и это надобно как можно скорее разъяснить.

Дело в том, что ваше-то положение, ваш-то вывод о том, что мы в увлечениях наших совпадали будто бы с народным духом и таинственно направлялись им, ваше-то это положение — все-таки остается для нас более чем сомнительном, а потому и соглашение между нами опятьтаки становится невозможным. Знайте, что мы направлялись Европой, наукой ее и реформой Петра, но уж отнюдь не духом народа нашего, ибо духа этого мы не встречали и не обоняли на нашем пути, напротив — оставили его назади и поскорее от него убежали. Мы с самого начала пошли самостоятельно, а вовсе не следуя какому-то будто бы влекущему инстинкту народа русского ко всемирной отзывчивости и к всеединению человечества, — ну, одним словом, ко всему тому, о чем вы теперь столько наговорили. В народе русском, так как уж пришло время высказаться вполне откровенно, мы по-прежнему видим лишь косную массу, у которой нам нечему учиться, тормозящую, напротив, развитие России к прогрессивному лучшему, и которую всю надо пересоздать и переделать, — если уж невозможно и нельзя органически, то, по крайней мере, механически, то есть попросту заставив ее раз навсегда нас слушаться, во веки веков.

А чтобы достигнуть сего послушания, вот и необходимо усвоить себе гражданское устройство точь-в-точь как в европейских землях, о котором именно теперь пошла речь. Собственно же народ наш нищ и смерд, каким он был всегда, и не может иметь ни лица, ни идеи. Вся история народа нашего есть абсурд, из которого вы до сих пор черт знает что выводили, а смотрели только мы трезво. Надобно, чтоб такой народ, как наш, — не имел истории, а то, что имел под видом истории, должно быть с отвращением забыто им, все целиком.

Надобно, чтоб имело историю лишь одно наше интеллигентное общество, которому народ должен служить лишь своим трудом и своими силами.

Позвольте, не беспокойтесь и не кричите: не закабалить народ наш мы хотим, говоря о послушании его, о, конечно нет! не выводите, пожалуйста, этого: мы гуманны, мы европейцы, вы слишком знаете это.

Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность уже в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое.

Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, тотчас же начнем обольщать его Европой, ну хотя бы утонченностью быта, приличий, костюма, напитков, танцев, — словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен, и хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы все-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколь бы вы там ни сердились на это. Одним словом, для доброй цели мы, многочисленнейшими и всякими средствами, подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ — наш. Он застыдится своего прежнего и проклянет его. Кто проклянет свое прежнее, тот уже наш, — вот наша формула! Мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то — «устранить народ». Ибо тогда выставится уже ясно, что народ наш есть только недостойная, варварская масса, которую надо заставить лишь слушаться.

Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете. Вот всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаемся при нем. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о таких странных вещах, как le Pravoslaviй и какое-то будто бы особое значение его. Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь, когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм, просвещенный и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой.

А потому ту половину произнесенной речи, в которой вы высказываете нам похвалы, мы, пожалуй, согласимся принять с известными ограничениями, так и быть, сделаем вам эту любезность. Ну, а ту половину, которая относится к вам и ко всем этим вашим «началам» — уж извините, мы не можем принять…» Вот какой может быть грустный вывод. Повторяю: я не только не осмелюсь вложить этот вывод в уста тех западников, которые жали мне руку, но и в уста многих, очень многих, просвещеннейших из них, русских деятелей и вполне русских людей, несмотря на их теории, почтенных и уважаемых русских граждан. Но зато масса-то, масса-то оторвавшихся и отщепенцев, масса-то вашего западничества, середина-то, улица-то, по которой влачится идея, — все эти смерды-то «направления» (а их как песку морского), о, там непременно наскажут в этом роде и, может быть, даже уж и насказали. (Nota bene.

Насчет веры, например, уже было заявлено в одном издании, со всем свойственным ему остроумием, что цель славянофилов — это перекрестить всю Европу в православие.) Но отбросим мрачные мысли и будем надеяться на передовых представителей нашего европеизма. И если они примут хоть только половину нашего вывода и наших надежд на них, то честь им и слава и за это, и мы встретим их в восторге нашего сердца. Если даже одну половину примут они, то есть признают хоть самостоятельность и личность русского духа, законность его бытия и человеколюбивое, всеединящее его стремление, то и тогда уже будет почти не о чем спорить, по крайней мере из основного, из главного. Тогда действительно моя речь послужила бы к основанию нового события. Не она сама, повторяю в последний раз, была бы событием (она не достойна такого наименования), а великое Пушкинское торжество, послужившее событием нашего единения — единения уже всех образованных и искренних русских людей для будущей прекраснейшей цели.

Глава вторая

«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа», — сказал Гоголь.

Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом.

В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание. Я делю деятельность нашего великого поэта на три периода. Говорю теперь не как литературный критик: касаясь творческой деятельности Пушкина, я хочу лишь разъяснить мою мысль о пророческом для нас значении его и что я в этом слове разумею. Замечу, однако же, мимоходом, что периоды деятельности Пушкина не имеют, кажется мне, твердых между собою границ. Начало «Онегина», например, принадлежит, по-моему, еще к первому периоду деятельности поэта, а кончается «Онегин» во втором периоде, когда Пушкин нашел уже свои идеалы в родной земле, восприял и возлюбил их всецело своею любящею и прозорливою душой.

Принято тоже говорить, что в первом периоде своей деятельности Пушкин подражал европейским поэтам, Парни, Андре Шенье и другим, особенно Байрону.

Да, без сомнения, поэты Европы имели великое влияние на развитие его гения, да и сохраняли влияние это во всю его жизнь. Тем не менее даже самые первые поэмы Пушкина были не одним лишь подражанием, так что и в них уже выразилась чрезвычайная самостоятельность его гения. В подражаниях никогда не появляется такой самостоятельности страдания и такой глубины самосознания, которые явил Пушкин, например, в «Цыганах» — поэме, которую я всецело отношу еще к первому периоду его творческой деятельности. Не говорю уже о творческой силе и о стремительности, которой не явилось бы столько, если б он только лишь подражал. В типе Алеко, герое поэмы «Цыгане», сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль, выраженная потом в такой гармонической полноте в «Онегине», где почти тот же Алеко является уже не в фантастическом свете, а в осязаемо реальном и понятном виде. В Алеко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем. Отыскал же он его, конечно, не у Байрона только. Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество и еще долго, кажется, не исчезнут. И если они не ходят уже в наше время в цыганские таборы искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского — интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Алеко, ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного.

Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится, — конечно, пока дело только в теории.

Это все тот же русский человек, только в разное время явившийся.

Человек этот, повторяю, зародился как раз в начале второго столетия после великой петровской реформы, в нашем интеллигентном обществе, оторванном от народа, от народной силы. О, огромное большинство интеллигентных русских, и тогда, при Пушкине, как и теперь, в наше время, служили и служат мирно в чиновниках, в казне или на железных дорогах и в банках, или просто наживают разными средствами деньги, или даже и науками занимаются, читают лекции — и все это регулярно, лениво и мирно, с получением жалованья, с игрой в преферанс, безо всякого поползновения бежать в цыганские таборы или куда-нибудь в места, более соответствующие нашему времени. Много-много что полиберальничают «с оттенком европейского социализма», но которому придан некоторый благодушный русский характер, — но ведь все это вопрос только времени. Что в том, что один еще и не начинал беспокоиться, а другой уже успел дойти до запертой двери и об нее крепко стукнулся лбом. Всех в свое время то же самое ожидает, если не выйдут на спасительную дорогу смиренного общения с народом. Да пусть и не всех ожидает это: довольно лишь «избранных», довольно лишь десятой доли забеспокоившихся, чтоб и остальному огромному большинству не видать чрез них покоя. Алеко, конечно, еще не умеет правильно высказать тоски своей:

у него все это как-то еще отвлеченно, у него лишь тоска по природе, жалоба на светское общество, мировые стремления, плач о потерянной где-то и кем-то правде, которую он никак отыскать не может. Тут есть немножко Жан-Жака Руссо. В чем эта правда, где и в чем она могла бы явиться и когда именно она потеряна, конечно, он и сам не скажет, но страдает он искренно.

Фантастический и нетерпеливый человек жаждет спасения пока лишь преимущественно от явлений внешних; да так и быть должно: «Правда, дескать, где-то вне его может быть, где-то в других землях, европейских, например, с их твердым историческим строем, с их установившеюся общественною и гражданскою жизнью». И никогда-то он не поймет, что правда прежде всего внутри его самого, да и как понять ему это: он ведь в своей земле сам не свой, он уже целым веком отучен от труда, не имеет культуры, рос как институтка в закрытых стенах, обязанности исполнял странные и безотчетные по мере принадлежности к тому или другому из четырнадцати классов, на которые разделено образованное русское общество. Он пока всего только оторванная, носящаяся по воздуху былинка. И он это чувствует и этим страдает, и часто так мучительно! Ну и что же в том, что, принадлежа, может быть, к родовому дворянству и, даже весьма вероятно, обладая крепостными людьми, он позволил себе, по вольности своего дворянства, маленькую фантазийку прельститься людьми, живущими «без закона», и на время стал в цыганском таборе водить и показывать Мишку? Понятно, женщина, «дикая женщина», по выражению одного поэта, всего скорее могла подать ему надежду на исход тоски его, и он с легкомысленною, но страстною верой бросается к Земфире: «Вот, дескать, где исход мой, вот где, может быть, мое счастье здесь, на лоне природы, далеко от света, здесь, у людей, у которых нет цивилизации и законов!» И что же оказывается: при первом столкновении своем с условиями этой дикой природы он не выдерживает и обагряет свои руки кровью. Не только для мировой гармонии, но даже и для цыган не пригодился несчастный мечтатель, и они выгоняют его — без отмщения, без злобы, величаво и простодушно:

Оставь нас, гордый человек;

Мы дики, нет у нас законов,

Мы не терзаем, не казним.

Все это, конечно, фантастично, но «гордый-то человек» реален и метко схвачен. В первый раз схвачен он у нас Пушкиным, и это надо запомнить.

Именно, именно, чуть не по нем, и он злобно растерзает и казнит за свою обиду или, что даже удобнее, вспомнив о принадлежности своей к одному из четырнадцати классов, сам возопиет, может быть (ибо случалось и это), к закону, терзающему и казнящему, и призовет его, только бы отомщена была личная обида его. Нет, эта гениальная поэма не подражание! Тут уже подсказывается русское решение вопроса, «проклятого вопроса», по народной вере и правде: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость.

Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве», вот это решение по народной правде и народному разуму. «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя и себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем гденибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его. Не у цыган и нигде мировая гармония, если ты первый сам ее недостоин, злобен и горд и требуешь жизни даром, даже и не предполагая, что за нее надобно заплатить». Это решение вопроса в поэме Пушкина уже сильно подсказано.

Еще яснее выражено оно в «Евгении Онегине», поэме уже не фантастической, но осязательно реальной, в которой воплощена настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с такою законченностию, какой и не бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй.

Онегин приезжает из Петербурга — непременно из Петербурга, это несомненно необходимо было в поэме, и Пушкин не мог упустить такой крупной реальной черты в биографии своего героя. Повторяю опять, это тот же Алеко, особенно потом, когда он восклицает в тоске:

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе?

Но теперь, в начале поэмы, он пока еще наполовину фат и светский человек, и слишком еще мало жил, чтоб успеть вполне разочароваться в жизни. Но и его уже начинает посещать и беспокоить

Бес благородный скуки тайной.

В глуши, в сердце своей родины, он конечно не у себя, он не дома. Он не знает, что ему тут делать, и чувствует себя как бы у себя же в гостях.

Впоследствии, когда он скитается в тоске по родной земле и по землям иностранным, он, как человек бесспорно умный и бесспорно искренний, еще более чувствует себя и у чужих себе самому чужим. Правда, и он любит родную землю, но ей не доверяет. Конечно, слыхал и об родных идеалах, но им не верит. Верит лишь в полную невозможность какой бы то ни было работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность, — и тогда, как и теперь, немногих, — смотрит с грустною насмешкой. Ленского он убил просто от хандры, почем знать, может быть, от хандры по мировому идеалу, — это слишком по-нашему, это вероятно. Не такова Татьяна:

это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим предчувствует, где и в чем правда, что и выразилось в финале поэмы. Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы. Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе — кроме разве образа Лизы в «Дворянском гнезде»

Тургенева. Но манера глядеть свысока сделала то, что Онегин совсем даже не узнал Татьяну, когда встретил ее в первый раз, в глуши, в скромном образе чистой, невинной девушки, так оробевшей пред ним с первого разу. Он не сумел отличить в бедной девочке законченности и совершенства и действительно, может быть, принял ее за «нравственный эмбрион». Это она-то эмбрион, это после письма-то ее к Онегину! Если есть кто нравственный эмбрион в поэме, так это, конечно, он сам, Онегин, и это бесспорно. Да и совсем не мог он узнать ее: разве он знает душу человеческую? Это отвлеченный человек, это беспокойный мечтатель во всю его жизнь. Не узнал он ее и потом, в Петербурге, в образе знатной дамы, когда, по его же словам, в письме к Татьяне, «постигал душой все ее совершенства». Но это только слова: она прошла в его жизни мимо него не узнанная и не оцененная им; в том и трагедия их романа. О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему на нее, — о, Онегин тотчас же был бы поражен н удивлен, ибo в этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного! Но этого не случилось, и искатель мировой гармонии, прочтя ей проповедь и поступив все-таки очень честно, отправился с мировою тоской своею и с пролитою в глупенькой злости кровью на руках своих скитаться по родине, не примечая ее, и, кипя здоровьем и силою, восклицать с проклятиями:

Я молод, жизнь во мне крепка,

Чего мне ждать, тоска, тоска!

Это поняла Татьяна. В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее посетившею дом этого столь чудного и загадочного еще для нее человека. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф. Вот она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и «нравственный эмбрион» останавливается наконец в раздумье, со странною улыбкой, с предчувствием разрешения загадки, и губы ее тихо шепчут:

Уж не пародия ли он?

Да, она должна была прошептать это, она разгадала.

В Петербурге, потом, спустя долго, при новой встрече их, она уже совершенно его знает. Кстати, кто сказал, что светская, придворная жизнь тлетворно коснулась eu души и что именно сан светской дамы и новые светские понятия были отчасти причиной отказа ее Онегину? Нет, это не так было. Нет, это та же Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она, напротив, удручена этою пышною петербургскою жизнью, надломлена и страдает; она ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:

Но я другому отдана

И буду век ему верна.

Высказала она это именно как русская женщина, в этом ее апофеоза. Она высказывает правду поэмы. О, я ни слова не скажу про ее религиозные убеждения, про взгляд на таинство брака — нет, этого я не коснусь. Но что же: потому ли она отказалась идти за ним, несмотря на то, что сама же сказала ему: «Я вас люблю», потому ли, что она, «как русская женщина» (a нe южная или не французская какая-нибудь), не способна на смелый шаг, не в силах порвать свои путы, не в силах пожертвовать обаянием честей, богатства, светского своего значения, условиями добродетели? Нет, русская женщина смела.

Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это. Но она «другому отдана и будет век ему верна». Кому же, чему же верна?

Каким это обязанностям? Этому-то старику генералу, которого она не может же любить, потому что любит Онегина, н за которого вышла потому только, что ее «с слезами заклинаний молила мать» а в обиженной, израненной душе ее было тогда лишь отчаяние и никакой надежды, никакого просвета? Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее уважающему и ею гордящемуся. Пусть ее «молила мать», но ведь она, а не кто другая, дала согласие, она ведь, она сама поклялась ему быть честною женой его. Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он ее муж, и измена ее покроет его позором, стыдом и убьет его. А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого?

Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный, бесчеловечный поступок?

Ей бежать из-за того только, что тут мое счастье? Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии? Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот представьте себе тоже, что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо, мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше здание!

Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди, для которых вы строили это здание, согласились бы сами принять от вас такое счастие, если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа, но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастие, остаться навеки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокою душой, с ее сердцем, столь пострадавшим? Нет; чистая русская душа решает вот как:

«Пусть, пусть я одна лишусь счастия, пусть мое несчастье безмерно сильнее, чем несчастье этого старика, пусть, наконец, никто и никогда, а этот старик тоже, не узнают моей жертвы и не оценят ее, но не хочу быть счастливою, загубив другого!» Тут трагедия, она и совершается, и перейти предела нельзя, уже поздно, и вот Татьяна отсылает Онегина. Скажут: да ведь несчастен же и Онегин; одного спасла, а другого погубила! Позвольте, тут другой вопрос, и даже, может быть, самый важный в поэме. Кстати, вопрос:

почему Татьяна не пошла с Онегиным, имеет у нас, по крайней мере в литературе нашей, своего рода историю весьма характерную, а потому я и позволил себе так об этом вопросе распространиться. И всего характернее, что нравственное разрешение этого вопроса столь долго подвергалось у нас сомнению. Я вот как думаю: если бы Татьяна даже стала свободною, если б умер ее старый муж и она овдовела, то и тогда бы она не пошла за Онегиным.

Надобно же понимать всю суть этого характера! Ведь она же видит, кто он такой: вечный скиталец увидал вдруг женщину, которою прежде пренебрег, в новой блестящей недосягаемой обстановке, — да ведь в этой обстановке-то, пожалуй, и вся суть дела. Ведь этой девочке, которую он чуть не презирал, теперь поклоняется свет — свет, этот страшный авторитет для Онегина, несмотря на все его мировые стремления, — вот ведь, вот почему он бросается к ней ослепленный! Вот мой идеал, восклицает он, вот мое спасение, вот исход тоски моей, я проглядел его, а «счастье было так возможно, так близко!» И как прежде Алеко к Земфире, так и он устремляется к Татьяне ища в новой причудливой фантазии всех своих разрешений. Да разве этого не видит в нем Татьяна, да разве она не разглядела его уже давно? Ведь она твердо знает, что он в сущности любит только свою новую фантазию, а не ее, смиренную, как и прежде, Татьяну! Она знает, что он принимает ее за что-то другое, а не за то, что она есть, что не ее даже он и любит, что, может быть, он и никого не любит, да и не способен даже кого-нибудь любить, несмотря на то, что так мучительно страдает! Любит фантазию, да ведь он и сам фантазия. Ведь если она пойдет за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на свое увлечение насмешливо. У него никакой почвы, это былинка, носимая ветром. Не такова она вовсе: у ней и в отчаянии и в страдальческом сознании, что погибла ее жизнь, все-таки есть нечто твердое и незыблемое, на что опирается ее душа. Это ее воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской глуши, в которой началась ее смиренная, чистая жизнь, — это «крест и тень ветвей над могилой ее бедной няни». О, эти воспоминания и прежние образы ей теперь всего драгоценнее, эти образы одни только и остались ей, но они-то и спасают ее душу от окончательного отчаяния. И этого немало, нет, тут уже многое, потому что тут целое основание, тут нечто незыблемое и неразрушимое. Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею. А у него что есть и кто он такой? Не идти же ей за ним из сострадания, чтобы только потешить его, чтобы хоть на время из бесконечной любовной жалости подарить ему призрак счастья, твердо зная наперед, что он завтра же посмотрит на это счастье свое насмешливо. Нет, есть глубокие и твердые души, которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы и из бесконечного сострадания. Нет, Татьяна не могла пойти за Онегиным.

Итак, в «Онегине», в этой бессмертной и недосягаемой поэме своей, Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто. Он разом, самым метким, самым прозорливым образом отметил самую глубь нашей сути, нашего верхнего над народом стоящего общества. Отметив тип русского скитальца, скитальца до наших дней и в наши дни, первый угадав его гениальным чутьем своим, с историческою судьбой его и с огромным значением его и в нашей грядущей судьбе, рядом с ним поставив тип положительной и бесспорной красоты в лице русской женщины, Пушкин, и, конечно, тоже первый из писателей русских, провел пред нами в других произведениях этого периода своей деятельности целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе русском. Главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной и осязательной, так что отрицать их уже нельзя, они стоят, как изваянные.

Еще раз напомню: говорю не как литературный критик, а потому и не стану разъяснять мысль мою особенно подробным литературным обсуждением этих гениальных произведений нашего поэта. О типе русского инока-летописца, например, можно было бы написать целую книгу, чтоб указать всю важность и все значение для нас этого величавого русского образа, отысканного Пушкиным в русской земле, им выведенного, им изваянного и поставленного пред нами теперь уже навеки в бесспорной, смиренной и величавой духовной красоте своей, как свидетельство того мощного духа народной жизни, который может выделять из себя образы такой неоспоримой правды. Тип этот дан, есть, его нельзя оспорить, сказать, что он выдумка, что он только фантазия и идеализация поэта. Вы созерцаете сами и соглашаетесь: да, это есть, стало быть, и дух народа, его создавший, есть, стало быть, и жизненная сила этого духа есть, и она велика и необъятна. Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда за русского человека,

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни, —

сказал сам поэт по другому поводу, но эти слова его можно прямо применить ко всей его национальной творческой деятельности. И никогда еще ни один русский писатель, ни прежде, ни после ею, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин. О, у нас есть много знатоков народа нашего между писателями, и так талантливо, так метко и так любовно писавших о народе, а между тем, если сравнить их с Пушкиным, то, право же, до сих пор, за одним, много что за двумя исключениями из самых позднейших последователей его, это лишь «господа», о народе пишущие. У самых талантливых из них, даже вот у этих двух исключений, о которых я сейчас упомянул, нет-нет, а и промелькнет вдруг нечто высокомерное, нечто из другого быта и мира, нечто желающее поднять народ до себя и осчастливить его этим поднятием. В Пушкине же есть именно что-то сроднившееся с народом взаправду, доходящее в нем почти до какого-то простодушнейшего умиления.

Возьмите Сказание о медведе и о том, как убил мужик его боярыню-медведицу, или припомните стихи:

Сват Иван, как пить мы станем.

и вы поймете, что я хочу сказать.

Все эти сокровища искусства и художественного прозрения оставлены нашим великим поэтом как бы в виде указания для будущих грядущих за ним художников, для будущих работников на этой же ниве. Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов.

По крайней мере, не проявились бы они в такой силе и с такою ясностью, несмотря даже на великие их дарования, в какой удалось им выразиться впоследствии, уже в наши дни. Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном лишь творчестве: не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой (в какой это явилось потом, хотя все еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов. Этот подвиг Пушкина особенно выясняется, если вникнуть в то, что я называю третьим периодом его художественной деятельности.

— — — —

Еще и еще раз повторю: эти периоды не имеют таких твердых границ.

Некоторые из произведений даже этого третьего периода могли, например, явиться в самом начале поэтической деятельности нашего поэта, ибо Пушкин был всегда цельным, целокупным, так сказать, организмом, носившим в себе все свои зачатки разом, внутри себя, не воспринимая их извне. Внешность только будила в нем то, что было уже заключено во глубине души его. Но организм этот развивался, и периоды этого развития действительно можно обозначить и отметить, в каждом из них, его особый характер и постепенность вырождения одного периода из другого. Таким образом, к третьему периоду можно отнести тот разряд его произведений, в которых преимущественно засияли идеи всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их гении. Некоторые из этих произведений явились уже после смерти Пушкина. И в этот-то период своей деятельности наш поэт представляет собою нечто почти даже чудесное, неслыханное и невиданное до него нигде и ни у кого. В самом деле, в европейских литературах были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность. Вот сцены из «Фауста», вот «Скупой рыцарь» и баллада «Жил на свете рыцарь бедный». Перечтите «Дон-Жуана», и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец. Какие глубокие, фантастические образы в поэме «Пир во время чумы»! Но в этих фантастических образах слышен гений Англии; эта чудесная песня о чуме героя поэмы, эта песня Мери со стихами:

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

это английские песни, это тоска британского гения, его плач, его страдальческое предчувствие своего грядущего. Вспомните странные стихи:

Однажды странствуя среди долины дикой…

Это почти буквальное переложение первых трех страниц из странной мистической книги, написанной в прозе, одного древнего английского религиозного сектатора, — но разве это только переложение? В грустной и восторженной музыке этих стихов чувствуется самая душа северного протестантизма, английского ересиарха, безбрежного мистика, с его тупым, мрачным и непреоборимым стремлением и со всем безудержем мистического мечтания. Читая эти странные стихи, вам как бы слышится дух веков реформации, вам понятен становится этот воинственный огонь начинавшегося протестантизма, понятна становится, наконец, самая история, и не мыслью только, а как будто вы сами там были, прошли мимо вооруженного стана сектантов, пели с ними их гимны, плакали с ними в их мистических восторгах и веровали вместе с ними в то, во что они поверили. Кстати: вот рядом с этим религиозным мистицизмом религиозные же строфы из Корана или «Подражания Корану»: разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная кровавая сила ее? А вот и древний мир, вот «Египетские ночи», вот эти земные боги, севшие над народом своим богами, уже презирающие гений народный и стремления его, уже не верящие в него более, ставшие впрямь уединенными богами и обезумевшие в отъединении своем, в предсмертной скуке своей и тоске тешащие себя фантастическими зверствами, сладострастием насекомых, сладострастием пауковой самки, съедающей своего самца. Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо… ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк.

В самом деле, что такое для нас петровская реформа, и не в будущем только, а даже и в том, что уже было, произошло, что уже явилось воочию? Что означала для нас эта реформа? Ведь не была же она только для нас усвоением европейских костюмов, обычаев, изобретений и европейской науки. Вникнем, как дело было, поглядим пристальнее. Да, очень может быть, что Петр первоначально только в этом смысле и начал производить ее, то есть в смысле ближайше утилитарном, но впоследствии, в дальнейшем развитии им своей идеи, Петр несомненно повиновался некоторому затаенному чутью, которое влекло его, в его деле, к целям будущим, несомненно огромнейшим, чем один только ближайший утилитаризм. Так точно и русский народ не из одного только утилитаризма принял реформу, а несомненно уже ощутив своим предчувствием почти тотчас же некоторую дальнейшую, несравненно более высшую цель, чем ближайший утилитаризм, — ощутив эту цель, опять-таки, конечно, повторяю это, бессознательно, но, однако же, и непосредственно и вполне жизненно. Ведь мы разом устремились тогда к самому жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому! Мы не враждебно (как, казалось, должно бы было случиться), а дружественно, с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное.

Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону! Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь, что их высказал. Этому надлежало быть высказанным, но особенно теперь, в минуту торжества нашего, в минуту чествования нашего великого гения, эту именно идею в художественной силе своей воплощавшего. Да и высказывалась уже эта мысль не раз, я ничуть не новое говорю. Главное, все это покажется самонадеянным: «Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?» Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в рабском виде исходил благословляя» Христос.

Почему же нам не вместить последнего слова его? Да и сам он не в яслях ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание. Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным есть, по крайней мере, на чем этой фантазии основаться. Если бы жил он дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но бог судил иначе.

Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем.

Cтихотворения с названием (по алфавиту)

19 ОКТЯБРЯ

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

Проглянет день как будто поневоле

И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку

И пожелать веселых много лет.

Я пью один; вотще воображенье

Вокруг меня товарищей зовет;

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы

Меня друзья сегодня именуют…

Но многие ль и там из вас пируют?

Еще кого не досчитались вы?

Кто изменил пленительной привычке?

Кого от вас увлек холодный свет?

Чей глас умолк на братской перекличке?

Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,

Чужих небес любовник беспокойный?

Иль снова ты проходишь тропик знойный

И вечный лед полунощных морей?

Счастливый путь!.. С лицейского порога

Ты на корабль перешагнул шутя,

И с той поры в морях твоя дорога,

О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе

Прекрасных лет первоначальны нравы:

Лицейский шум, лицейские забавы

Средь бурных волн мечталися тебе;

Ты простирал из-за моря нам руку,

Ты нас одних в младой душе носил

И повторял: «На долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,

Запутанный в сетях судьбы суровой,

Я с трепетом на лоно дружбы новой,

Устав, приник ласкающей главой…

С мольбой моей печальной и мятежной,

С доверчивой надеждой первых лет,

Друзьям иным душой предался нежной;

Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,

Ты в день его Лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе — фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Всё тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,

Для всех чужой, как сирота бездомный,

Под бурею главой поник я томной

И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришел, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,

И дивное волненье мы познали;

С младенчества две музы к нам летали,

И сладок был их лаской наш удел:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты…

Опомнимся — но поздно! и уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук

Не стоит мир; оставим заблужденья!

Сокроем жизнь под сень уединенья!

Я жду тебя, мой запоздалый друг —

Приди; огнем волшебного рассказа

Сердечные преданья оживи;

Поговорим о бурных днях Кавказа,

О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне… пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

О, сколько слез и сколько восклицаний,

И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!

И всю до дна в честь нашего союза!

Благослови, ликующая муза,

Благослови: да здравствует Лицей!

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого? о други, угадайте…

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему…

Кому ж из нас под старость день Лицея

Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой…

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведет,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провел без горя и забот.

Примечания

1. 19 ОКТЯБРЯ. Напечатано в «Северных цветах» на 1827 год, с заменой всех имен звездочками (см. письмо Бенкендорфу от 22 марта 1827 г.). Кроме того, по цензурным условиям пропущено восемь стихов, начиная с «Полней, полней! и, сердцем возгоря».

В рукописи имеется несколько строф, отброшенных или замененных Пушкиным (см. «Из ранних редакций»).

2. 19 октября (1811 года) — день открытия Лицея. Эту годовщину лицеисты ежегодно справляли.

3. «Он не пришел, кудрявый наш певец». — Н. А. Корсаков. Он умер в Италии в 1820 г.

4. «Чужих небес любовник беспокойный». — Ф. Ф. Матюшкин (1799—1872), моряк. С 1817 по 1819 г. плавал к берегам Камчатки; с 1820 по 1824 г. принимал участие в экспедиции для описания берегов Ледовитого океана; в августе 1825 г. отправился в кругосветное плавание.

5. «На долгую разлуку…» — Цитата из прощальной песни Дельвига, сочиненной по случаю окончания Лицея:

Судьба на вечную разлуку, Быть может, съединила нас.

6. «О Пущин мой, ты первый посетил». — Пущин был в Михайловском у Пушкина 11 января 1825 г.

7. «Ты, Горчаков…» — А. М. Горчаков виделся с Пушкиным в сентябре 1825 г., когда проездом он останавливался у своего родственника в селе Лямонове, недалеко от Михайловского.

8. «О Дельвиг мой…» — А. Дельвиг гостил у Пушкина в Михайловском в апреле 1825 г.

9. «Скажи, Вильгельм…» — В. Кюхельбекер. В 1821—1822 гг. он служил на Кавказе.

Из ранних редакций

Пропущенные и замененные строфы рукописной редакции:

Эпиграф: Nunc est bibendum. Horatius. (Теперь надо пить. Гораций. (Латин.))

1

После стиха «Минутное забвенье горьких мук»:

Товарищи! сегодня праздник наш.

Заветный срок! сегодня там, далече,

На пир любви, на сладостное вече

Стеклися вы при звоне мирных чаш.

Вы собрались, мгновенно молодея,

Усталый дух в минувшем обновить,

Поговорить на языке Лицея

И с жизнью вновь свободно пошалить {Вся эта строфа зачеркнута в рукописи.}

2

На пир любви душой стремлюся я…

Вот вижу вас, вот милых обнимаю.

Я праздника порядок учреждаю…

Я вдохновен, о, слушайте, друзья:

Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!

Садитеся, как вы садились там,

Когда места в сени святого крова

Отличие предписывало нам.

3

Спартанскою душой пленяя нас,

Воспитанный суровою Минервой,

Пускай опять Вольховский сядет первый,

Последним я, иль Брольо, иль Данзас.

Но многие не явятся меж нами…

Пускай, друзья, пустеет место их…

Они придут; конечно, над водами

Иль на холме под сенью лип густых

4

Они твердят томительный урок,

Или роман украдкой пожирают,

Или стихи влюбленные слагают,

И позабыт полуденный звонок.

Они придут! — за праздные приборы

Усядутся; напенят свой стакан,

В нестройный хор сольются разговоры,

И загремит веселый наш пеан.

13

После стиха «Ты в день его Лицея превратил»:

Что ж я тебя не встретил тут же с ним,

Ты, наш казак, и пылкий и незлобный,

Зачем и ты моей сени надгробной

Не озарил присутствием своим?

Мы вспомнили б, как Вакху приносили

Безмолвную мы жертву в первый раз,

Как мы впервой все трое полюбили,

Наперсники, товарищи проказ…

Первая редакция этой строфы:

Мы вспомнили, как Вакху в первый раз

Безмолвную мы жертву приносили,

Мы вспомнили, как мы впервой любили,

Наперсники, товарищи проказ.,.

И всё прошло, проказы, заблужденья,..

Ты, освятив тобой избранный сан,

Ему в очах общественного мненья

Завоевал почтение граждан.

В строфе «И первую полней, друзья, полней» — четыре последних стиха:

Златые дни, уроки и забавы,

И черный стол, и бунты вечеров,

И наш словарь, и плески мирной славы,

И критики лицейских мудрецов!

После стиха «Он взял Париж, он основал Лицей»:

Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена…

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию — и мертвым и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

«Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!» — На первый курс Лицея было принято 30 учеников. Один вскоре был исключен, и Лицей окончило 29.

Брольо и Данзас были постоянно в числе последних учеников. Пушкин окончил лицей 19-м.

Веселый наш пеан — стихи Илличевского «Лето знойно, дщерь природы». Этот «пеан» исполнялся на каждой годовщине.

Наш казак — Малиновский, сын первого директора Лицея.

«Мы вспомнили б, как Вакху приносили…» — История с «гогель-могелем». См. «Мы недавно от печали».

«Как мы впервой все трое полюбили». — Пущин, Пушкин и Малиновский в Лицее влюбились в сестру их товарища Бакунину.

«Ты, освятив тобой избранный сан». — И. Пущин по окончании Лицея поступил в гвардию, но затем оставил военную службу и занял место судьи в Уголовном департаменте Московского надворного суда.

«И наш словарь…» — словарь политических и философских понятий в цитатах из разных писателей, составлявшийся в Лицее В. Кюхельбекером.

«И критики лицейских мудрецов». — «Лицейский мудрец» — рукописный журнал лицеистов первого выпуска.

Куницын — любимый профессор Лицея; читал курс естественного права. В 1821 г. этот курс как вредный был запрещен правительством.

19 ОКТЯБРЯ 1827

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли!

Примечания

1. 19 ОКТЯБРЯ 1827. Бог помочь вам, друзья мои. Напечатано в «Славянине». 1830 г., №13.

Последний стих обращен к декабристам, товарищам по Лицею, отбывавшим наказание в Сибири на каторге (Пущин) и в Динабургской крепости (Кюхельбекер).

19 ОКТЯБРЯ 1828

Усердно помолившись богу,

Лицею прокричав ура,

Прощайте, братцы: мне в дорогу,

А вам в постель уже пора.

Примечания

1. 19 ОКТЯБРЯ 1828. Усердно помолившись богу. При жизни Пушкина не печаталось.

Стихи вписаны в протокол празднования лицейской годовщины 1828 г. После празднования, в ночь на 20 октября, Пушкин выехал из Петербурга в Малинники (имение Вульф в Старицком уезде Тверской губернии).

27 МАЯ 1819

Веселый вечер в жизни нашей

Запомним, юные друзья;

Шампанского в стеклянной чаше

Шипела хладная струя.

Мы пили — и Венера с нами

Сидела прея за столом.

Когда ж вновь сядем вчетвером

С …, вином и чубуками?

Примечания

1. 27 МАЯ 1819. Стихи сохранились в записи П. П. Каверина. Они сопровождены у Каверина следующим пояснением: «Щербинин, Олсуфьев, Пушкин у меня в Петербурге ужинали; шампанское на лед было поставлено за сутки вперед; случайно тогдашняя красавица моя мимо шла; ее зазвали; жар был не сносный; Пушкина просили память этого вечера в нас продолжить стихами; вот они; оригинал у меня».

АДЕЛИ

Играй, Адель,

Не знай печали.

Хариты, Лель

Тебя венчали

И колыбель

Твою качали.

Твоя весна

Тиха, ясна:

Для наслажденья

Ты рождена.

Час упоенья

Лови, лови!

Младые лета

Отдай любви,

И в шуме света

Люби, Адель,

Мою свирель.

Примечания

1. АДЕЛИ. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год. Возможно, что стихи обращены к Адели Давыдовой, дочери А. Л. Давыдова, девочке лет четырнадцати, с которой Пушкин встречался в Каменке.

АКАФИСТ ЕКАТЕРИНЕ НИКОЛАЕВНЕ КАРАМЗИНОЙ

Земли достигнув наконец,

От бурь спасенный провиденьем,

Святой владычице пловец

Свой дар несет с благоговеньем.

Так посвящаю с умиленьем

Простой, увядший мой венец

Тебе, высокое светило

В эфирной тишине небес,

Тебе, сияющей так мило

Для наших набожных очес.

Примечания

1. АКАФИСТ ЕКАТЕРИНЕ НИКОЛАЕВНЕ КАРАМЗИНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано в альбом Е. Н. Карамзиной, дочери историка, 14 ноября 1827 г. В черновой рукописи дата: «31 июля. Михайловское».

АКВИЛОН

Зачем ты, грозный аквилон,

Тростник прибрежный долу клонишь?

Зачем на дальний небосклон

Ты облачко столь гневно гонишь?

Недавно черных туч грядой

Свод неба глухо облекался,

Недавно дуб над высотой

В красе надменной величался…

Но ты поднялся, ты взыграл,

Ты прошумел грозой и славой —

И бурны тучи разогнал,

И дуб низвергнул величавый.

Пускай же солнца ясный лик

Отныне радостью блистает,

И облачком зефир играет,

И тихо зыблется тростник.

Примечания

1. АКВИЛОН. Напечатано в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду», 1837 г., №1, 2 января, с датой «1824».

Стихотворение основано на сюжете известной басни Лафонтена «Дуб и тростник», но с придачей ему иного иносказательного значения. Дата «1824» поставлена Пушкиным и на копии стихотворения, сделанной в 1830 году, но можно предполагать, что дата эта поставлена с целью скрыть намеки стихотворения. Возможно, что стихи писаны в 1825 г. по получении известия о смерти Александра I.

АЛЕКСАНДРУ

Утихла брань племен; в пределах отдаленных

Не слышен битвы шум и голос труб военных;

С небесной высоты, при звуке стройных лир,

На землю мрачную нисходит светлый мир.

Свершилось!.. Русский царь, достиг ты славной цели!

Вотще надменные на родину летели;

Вотще впреди знамен бесчисленных дружин

В могущей дерзости венчанный исполин

На гибель грозно шел, влек цепи за собою:

Меч огненный блеснул за дымною Москвою!

Звезда губителя потухла в вечной мгле,

И пламенный венец померкнул на челе!

Содрогся счастья сын, и, брошенный судьбою,

Он землю русскую не взвидел под собою.

Бежит… и мести гром слетел ему во след;

И с трона гордый пал… и вновь восстал… и нет!

Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье!

Когда полки врагов покрыли отдаленье,

Во броню ополчась, взложив пернатый шлем,

Колена преклонив пред вышним алтарем,

Ты браней меч извлек и клятву дал святую

От ига оградить страну свою родную.

Мы вняли клятве сей; и гордые сердца

В восторге пламенном летели вслед отца

И местью роковой горели и дрожали;

И россы пред врагом твердыней грозной стали!..

«К мечам!» — раздался клик, и вихрем понеслись;

Знамена, восшумев, по ветру развились;

Обнялся с братом брат; и милым дали руку

Младые ратники на грустную разлуку;

Сразились. Воспылал свободы ярый бой,

И смерть хватала их холодною рукой!..

А я… вдали громов, в сени твоей надежной…

Я тихо расцветал беспечный, безмятежный!

Увы! мне не судил таинственный предел

Сражаться за тебя под градом вражьих стрел!

Сыны Бородина, о кульмские герои!

Я видел, как на брань летели ваши строи;

Душой восторженной за братьями спешил.

Почто ж на бранный дол я крови не пролил?

Почто, сжимая меч младенческой рукою,

Покрытый ранами, не пал я пред тобою

И славы под крылом наутро не почил?

Почто великих дел свидетелем не был?

О, сколь величествен, бессмертный, ты явился

Когда на сильного с сынами устремился;

И, чела приподняв из мрачности гробов,

Народы, падшие под бременем оков,

Тяжелой цепию с восторгом потрясали

И с робкой радостью друг друга вопрошали:

«Ужель свободны мы?.. Ужели грозный пал?..

Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?..»

И ветхую главу Европа преклонила,

Царя-спасителя колена окружила

Освобожденною от рабских уз рукой,

И власть мятежная исчезла пред тобой!

И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился,

И край полуночи восторгом озарился!

Склони на свой народ смиренья полный взгляд —

Все лица радостью, любовию блестят,

Внемли — повсюду весть отрадная несется,

Повсюду гордый клик веселья раздается;

По стогнам шум, везде сияет торжество,

И ты среди толпы, России божество!

Встречать вождя побед летят твои дружины.

Старик, счастливый век забыв Екатерины,

Взирает на тебя с безмолвною слезой.

Ты наш, о русский царь! оставь же шлем стальной

И грозный меч войны, и щит — ограду нашу;

Излей пред Янусом священну мира чашу

И, брани сокрушив могущею рукой,

Вселенну осени желанной тишиной!..

И придут времена спокойствия златые,

Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые,

В колчанах скрытые, забудут свой полет;

Счастливый селянин, не зная бурных бед,

По нивам повлечет плуг, миром изощренный;

Суда летучие, торговлей окриленны,

Кормами рассекут свободный океан,

И юные сыны воинственных славян

Спокойной праздности с досадой предадутся,

И молча некогда вкруг старца соберутся,

Преклонят жадный слух, и ветхим костылем

И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом

На прахе начертит он медленно пред ними,

Словами истины, свободными, простыми,

Им славу прошлых лет в рассказах оживит

И доброго царя в слезах благословит.

Примечания

1. АЛЕКСАНДРУ. Впервые напечатано без ведома Пушкина в «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете», 1817 г., ч. IX, под названием «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 г.». Стихотворение предназначалось для предполагавшейся торжественной встречи Александра I при его возвращении из Парижа. Церемония эта по распоряжению Александра была отменена. Стихотворение было заказано Пушкину начальством, и он препроводил его при письме 28 ноября 1815 г. директору департамента Министерства народного просвещения И. И. Мартынову.

АЛЕКСЕЕВУ

Мой милый, как несправедливы

Твои ревнивые мечты:

Я позабыл любви призывы

И плен опасной красоты;

Свободы друг миролюбивый,

В толпе красавиц молодых

Я, равнодушный и ленивый,

Своих богов не вижу в них.

Их томный взор, приветный лепет

Уже не властны надо мной.

Забыло сердце нежный трепет

И пламя юности живой.

Теперь уж мне влюбиться трудно,

Вздыхать неловко и смешно,

Надежде верить безрассудно,

Мужей обманывать грешно.

Прошел веселый жизни праздник.

Как мой задумчивый проказник,

Как Баратынский, я твержу:

«Нельзя ль найти подруги нежной?

Нельзя ль найти любви надежной?»

И ничего не нахожу.

Оставя счастья призрак ложный,

Без упоительных страстей,

Я стал наперсник осторожный

Моих неопытных друзей.

Когда любовник исступленный,

Тоскуя, плачет предо мной

И для красавицы надменной

Клянется жертвовать собой;

Когда в жару своих желаний

С восторгом изъясняет он

Неясных, темных ожиданий

Обманчивый, но сладкий сон

И, крепко руку сжав у друга,

Клянет ревнивого супруга

Или докучливую мать, —

Его безумным увереньям

И поминутным повтореньям

Люблю с участием внимать;

Я льщу слепой его надежде,

Я молод юностью чужой

И говорю: так было прежде

Во время оно и со мной.

Примечания

1. АЛЕКСЕЕВУ. Мой милый, как несправедливы. Напечатано в «Полярной звезде» на 1825 год. С сокращениями вошло в сборник 1826 г. См. «Из ранних редакций».

2. «Как Баратынский, я твержу:». Далее цитата из послания Баратынского Коншину 1821 г. «Пора покинуть, милый друг».

Из ранних редакций

Окончание стихотворения:

Я был рожден для наслажденья,

В моей утраченной весне

Как мало нужно было мне

Для милых снов воображенья.

Зачем же в цвете юных лет

Мне изменило сладострастье?

Зачем же вдруг увяло счастье

И ни к чему надежды нет?

И что ж, изменой хладнокровной

Я ль стану дружество бесить,

И снова тактики любовной

Уроки тайные твердить?

Нет, милый! если голос томный,

Обман улыбки, нежный взор,

Умильный вид печали скромной

Тобой владеют до сих пор,

Люби; ласкай свои желанья,

Надежде и еврейке верь.

Как тень пройдут любви мечтанья,

И станешь то, что я теперь.

Здесь приведено окончание послания в рукописи, отброшенное в окончательной печатной редакции. При первом появлении в печати (в «Полярной звезде») из этого окончания Пушкин напечатал восемь стихов: четыре стиха начиная с «И что ж? изменой хладнокровной» с разночтениями:

Второй стих:

Я ль стану дружеству вредить

и с эпитетом «хитрые» в четвертом стихе. За ними четыре последние стиха в такой редакции:

Люби, ласкай свои желанья,

Надежде, сердцу слепо верь.

Увы! пройдут любви мечтанья,

И будешь то, чем я теперь.

АМУР И ГИМЕНЕЙ

Сегодня, добрые мужья,

Повеселю вас новой сказкой.

Знавали ль вы, мои друзья,

Слепого мальчика с повязкой?

Слепого?.. Вот? Помилуй, Феб!

Амур совсем, друзья, не слеп:

Но шалуну пришла ж охота,

Чтоб, людям на смех и назло,

Его безумие вело.

Безумие ведет Эрота:

Но вдруг, не знаю почему,

Оно наскучило ему.

Взялся за новую затею:

Повязку с милых сняв очей,

Идет проказник к Гименею…

А что такое Гименей?

Он сын Вулкана молчаливый,

Холодный, дряхлый и ленивый,

Ворчит и дремлет целый век,

А впрочем, добрый человек,

Да нрав имеет он ревнивый.

От ревности печальный бог

Спокойно подремать не мог;

Всё трусил маленького брата,

За ним подсматривал тайком

И караулил сопостата

С своим докучным фонарем.

Вот мальчик мой к нему подходит

И речь коварную заводит:

«Развеселися, Гименей!

Ну, помиримся, будь умней!

Забудь, товарищ мой любезный,

Раздор смешной и бесполезный!

Да только навсегда, смотри!

Возьми ж повязку в память, милый,

А мне фонарь свой подари!»

И что ж? Поверил бог унылый.

Амур от радости прыгнул,

И на глаза со всей он силы

Обнову брату затянул.

Гимена скучные дозоры

С тех пор пресеклись по ночам;

Его завистливые взоры

Теперь не страшны красотам;

Спокоен он, но брат коварный,

Шутя над честью и над ним,

Войну ведет неблагодарный

С своим союзником слепым.

Лишь сон на смертных налетает,

Амур в молчании ночном

Фонарь любовнику вручает

И сам счастливца провожает

К уснувшему супругу в дом;

Сам от беспечного Гимена

Он охраняет тайну дверь…

Пойми меня, мой друг Елена,

И мудрой повести поверь!

Примечания

1. АМУР И ГИМЕНЕЙ. Напечатано Пушкиным в сборнике его стихотворений 1826 г. При этом лицейский текст подвергся легким изменениям; так, раньше в стихотворении фигурировало не «безумие», а «дурачество»:

Дурачество ведет Амура; Но скоро богу моемуНаскучила богиня дура Не знаю верно почему.

Речь Амура начиналась стихами:

Помилуй, братец Гименей! Что это? Я стыжусь, любезный, И нашей ссоры бесполезной И вечной трусости твоей; Ну, помиримся, будь умней; Забудем наш раздор постылый, Но только навсегда, смотри!

Стихотворение написано как бы в ответ и для опровержения басни Лафонтена «Амур и Безумие». Сюжет басни Лафонтена заключается в том, что в ссоре Безумие лишило зрения Амура и за то было присуждено служить ему поводырем.

АНГЕЛ

В дверях эдема ангел нежный

Главой поникшею сиял,

А демон, мрачный и мятежный,

Над адской бездною летал.

Дух отрицанья, дух сомненья

На духа чистого взирал

И жар невольный умиленья

Впервые смутно познавал.

«Прости, — он рек, — тебя я видел,

И ты недаром мне сиял:

Не всё я в небе ненавидел,

Не всё я в мире презирал».

Примечания

1. АНГЕЛ. Напечатано в «Северных цветах» на 1828 год.

АНДРЕЙ ШЕНЬЕ

ПОСВЯЩЕНО Н. Н. РАЕВСКОМУ

Меж тем как изумленный мир

На урну Байрона взирает,

И хору европейских лир

Близ Данте тень его внимает,

Зовет меня другая тень,

Давно без песен, без рыданий

С кровавой плахи в дни страданий

Сошедшая в могильну сень.

Певцу любви, дубрав и мира

Несу надгробные цветы.

Звучит незнаемая лира.

Пою. Мне внемлет он и ты.

— — —

Подъялась вновь усталая секира

И жертву новую зовет.

Певец готов; задумчивая лира

В последний раз ему поет.1

Заутра казнь, привычный пир народу:

Но лира юного певца

О чем поет? Поет она свободу:

Не изменилась до конца!

«Приветствую тебя, мое светило!

Я славил твой небесный лик,

Когда он искрою возник,

Когда ты в буре восходило.

Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню

И власти древнюю гордыню

Развеял пеплом и стыдом;

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,

Я слышал братский их обет,

Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ.

Я зрел, как их могущи волны

Всё ниспровергли, увлекли,

И пламенный трибун предрек, восторга полный,

Перерождение земли.

Уже сиял твой мудрый гений,

Уже в бессмертный Пантеон

Святых изгнанников входили славны тени,

От пелены предрассуждений

Разоблачался ветхий трон;

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! о безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, — не виновна ты,

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой;

Но ты придешь опять со мщением и славой, —

И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Всё ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит, жаждою томим;

Так — он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

Так буря мрачная минет!

Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:

Я плахе обречен. Последние часы

Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою

Палач мою главу подымет за власы

Над равнодушною толпою.

Простите, о друзья! Мой бесприютный прах

Не будет почивать в саду, где провождали

Мы дни беспечные в науках и в пирах

И место наших урн заране назначали.

Но, други, если обо мне

Священно вам воспоминанье,

Исполните мое последнее желанье:

Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;

Страшитесь возбудить слезами подозренье;

В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:

О брате сожалеть не смеет ныне брат.

Еще ж одна мольба: вы слушали стократ

Стихи, летучих дум небрежные созданья,

Разнообразные, заветные преданья

Всей младости моей. Надежды, и мечты,

И слезы, и любовь, друзья, сии листы

Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни, 2

Молю, найдите их; невинной музы дани

Сберите. Строгий свет, надменная молва

Не будут ведать их. Увы, моя глава

Безвременно падет: мой недозрелый гений

Для славы не свершил возвышенных творений;

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,

Храните рукопись, о други, для себя!

Когда гроза пройдет, толпою суеверной

Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,

И, долго слушая, скажите: это он;

Вот речь его. А я, забыв могильный сон,

Взойду невидимо и сяду между вами,

И сам заслушаюсь, и вашими слезами

Упьюсь… и, может быть, утешен буду я

Любовью; может быть, и Узница моя, 3

Уныла и бледна, стихам любви внимая…»

Но, песни нежные мгновенно прерывая,

Младой певец поник задумчивой главой.

Пора весны его с любовию, тоской

Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,

И песни, и пиры, и пламенные ночи,

Всё вместе ожило; и сердце понеслось

Далече… и стихов журчанье излилось:

«Куда, куда завлек меня враждебный гений?

Рожденный для любви, для мирных искушений,

Зачем я покидал безвестной жизни тень,

Свободу, и друзей, и сладостную лень?

Судьба лелеяла мою златую младость;

Беспечною рукой меня венчала радость,

И муза чистая делила мой досуг.

На шумных вечерах друзей любимый друг,

Я сладко оглашал и смехом и стихами

Сень, охраненную домашними богами.

Когда ж, вакхической тревогой утомясь

И новым пламенем незапно воспалясь,

Я утром наконец являлся к милой деве

И находил ее в смятении и гневе;

Когда, с угрозами, и слезы на глазах,

Мой проклиная век, утраченный в пирах,

Она меня гнала, бранила и прощала, —

Как сладко жизнь моя лилась и утекала!

Зачем от жизни сей, ленивой и простой,

Я кинулся туда, где ужас роковой,

Где страсти дикие, где буйные невежды,

И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,

Вы завлекли меня! Что делать было мне,

Мне, верному любви, стихам и тишине,

На низком поприще с презренными бойцами!

Мне ль было управлять строптивыми конями

И круто напрягать бессильные бразды?

И что ж оставлю я? Забытые следы

Безумной ревности и дерзости ничтожной.

Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,

Ты, слово, звук пустой…

О нет!

Умолкни, ропот малодушный!

Гордись и радуйся, поэт:

Ты не поник главой послушной

Перед позором наших лет;

Ты презрел мощного злодея;

Твой светоч, грозно пламенея,

Жестоким блеском озарил

Совет правителей бесславных; 4

Твой бич настигнул их, казнил

Сих палачей самодержавных;

Твой стих свистал по их главам;

Ты звал на них, ты славил Немезиду;

Ты пел Маратовым жрецам

Кинжал и деву-эвмениду!

Когда святой старик от плахи отрывал

Венчанную главу рукой оцепенелой,

Ты смело им обоим руку дал,

И перед вами трепетал

Ареопаг остервенелый.

Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,

Моей главой играй теперь:

Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:

Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!

Пей нашу кровь, живи, губя:

Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.

И час придет… и он уж недалек:

Падешь, тиран! Негодованье

Воспрянет наконец. Отечества рыданье

Разбудит утомленный рок.

Теперь иду… пора… но ты ступай за мною;

Я жду тебя».

Так пел восторженный поэт.

И всё покоилось. Лампады тихий свет

Бледнел пред утренней зарею,

И утро веяло в темницу. И поэт

К решетке поднял важны взоры…

Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет!

Звучат ключи, замки, запоры.

Зовут… Постой, постой; день только, день один:

И казней нет, и всем свобода,

И жив великий гражданин

Среди великого народа. 5

Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач.

Но дружба смертный путь поэта очарует. 6

Вот плаха. Он взошел. Он славу именует… 7

Плачь, муза, плачь!..

Примечания

1

Comme un dernier rayon, comme un dernier zéphyre

Anime le soir d’un beau jour,

Au pied de l’échafaud j’essaie encor ma lyre.

(V. Les derniers vers d’André Chénier.) <См. перевод>

2 У Авеля, у Фанни.

Abel, doux confident de mes jeunes mystères (El. I): <См. перевод> один из друзей А. Ш.

Fanni, l’une des maîtresses d’An. Ch. Voyez les odes qui lui sont adressées. <См. перевод>

3 И Узница моя.

V. La jeune Captive (M-lle de Coigny) <См. перевод>

4 Voyez ses ïambes.

Chénier avait mérité la haine des factieux. Il avait célébré Charlotte Corday, flétri Collot d’Herbois, attaqué Robespierre. — On sait que le roi avait demandé á l’Assemblée, par une lettre pleine de calme et de dignité, le droit d’appeler au peuple du jugement qui le condamnait. Cette lettre signée dans la nuit du 17 au 18 janvier est d’André Chénier.

(H. de la Touche.)

<См. перевод>

5 Он был казнен 8 термидора, т. е. накануне низвержения Робеспьера.

6 На роковой телеге везли на казнь с Ан. Шенье и поэта Руше, его друга. Ils parlèrent de poésie à leurs derniers moments: pour eux après l’amitié c’était la plus belle chose de la terre. Racine fut l’objet de leur entretien et de leur dernière admiration. Ils voulurent réciter ses vers. Ils choisirent la première scène d’Andromaque.

(H. de la Touche.)

<См. перевод>

7На месте казни он ударил себя в голову и сказал: pourtant j’avais quelque chose là. <См. перевод>

Переводы иноязычных текстов

1. Так, когда я был в печали и в заключении, лира моя всё же пробуждалась… (Франц.)

2. Стр. 236.

Как последний луч, как последнее веяние ветра Оживляет вечер прекрасного дня, Так у подножия эшафота я еще пробую свою лиру. (См. Последние стихи Андре Шенье). (Франц.)

3. Авель, милый наперсник моих юных тайн

(Элегия I)

Фанни, одна из любовниц Ан. Шенье. (См. обращенные к ней оды). (Франц.)

4. См. Юная Пленница (М-ль де Куаньи).

5. См. его Ямбы.

Шенье заслужил ненависть мятежников. Он прославлял Шарлотту Корде, клеймил Колло д'Эрбуа, нападал на Робеспьера. — Известно, что король испрашивал у Собрания в письме, исполненном спокойствия и достоинства, права апеллировать к народу на вынесенный ему приговор. Это письмо, подписанное в ночь с 17 на 18 января, составлено Андреем Шенье. (А. Де ла Туш.) (Франц.)

6. В свои последние минуты они беседовали о поэзии. Она была для них, после дружбы, прекраснее всего на свете. Предметом их беседы и последнего их восторга был Расин. Они решили читать его стихи. Выбрали они первую сцену «Андромахи». (А. Де ла Туш.) (Франц.)

7. Все-таки у меня там кое-что было. (Франц.)

Примечания

1. АНДРЕЙ ШЕНЬЕ. Напечатано с цензурными сокращениями в сборнике 1826 г.

Стихотворение это имеет автобиографический смысл, о чем и писал Пушкин Вяземскому 13 июля 1825 г., а затем после получения известия о смерти Александра I Плетневу 4—6 декабря.

Запрещенные цензурой стихи (от «Приветствую тебя, мое светило» до «И буря мрачная минет») распространились в 1826 г. в списках с произвольным заголовком «На 14 декабря». Стихи дошли до правительства и началось длительное политическое дело, причем к допросу привлекли и Пушкина, разъяснившего, откуда эти стихи. Дело кончилось в Государственном совете в июле 1828 г. учреждением секретного полицейского надзора за Пушкиным.

Эпиграф — из стихотворения «Юная пленница» А. Шенье. Стихотворение это написано в тюрьме незадолго до смерти. Три первые строфы — обращение к Н. Н. Раевскому (см. письмо Плетневу от 19 июня 1825). См. т. Х («Деловые бумаги»), показание по делу об элегии «Андрей Шенье». В нем Пушкин разъясняет, о каких исторических фактах говорится в монологе Шенье. При этом допущен анахронизм: перенесение тела Ж.-Ж. Руссо в Пантеон произошло после казни Шенье.

АННЕ Н. ВУЛЬФ

Увы! напрасно деве гордой

Я предлагал свою любовь!

Ни наша жизнь, ни наша кровь

Ее души не тронет твердой.

Слезами только буду сыт,

Хоть сердце мне печаль расколет.

…

…

Примечания

1. АННЕ Н. ВУЛЬФ. Увы! напрасно деве гордой. По свидетельству А. П. Керн, эти стихи были написаны для альбома А. Вульф, причем Пушкин «два последние стиха означил точками». Однако в устной передаче Керн сохранились и последние нескромные стихи.

АНЧАР

АНЧАР *

В пустыне чахлой и скупой,

На почве, зноем раскаленной,

Анчар, как грозный часовой,

Стоит — один во всей вселенной.

Природа жаждущих степей

Его в день гнева породила

И зелень мертвую ветвей

И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,

К полудню растопясь от зною,

И застывает ввечеру

Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит

И тигр нейдет — лишь вихорь черный

На древо смерти набежит

И мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит,

Блуждая, лист его дремучий,

С его ветвей, уж ядовит,

Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом:

И тот послушно в путь потек

И к утру возвратился с ядом.

«Анчар». Черновой автограф. 1828 г

Да ветвь с увядшими листами,

И пот по бледному челу

Струился хладными ручьями;

Принес — и ослабел и лег

Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

А князь тем ядом напитал

Свои послушливые стрелы

И с ними гибель разослал

К соседам в чуждые пределы.

Сноски

* Древо яда.

Примечания

1. АНЧАР. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 9 ноября 1828 г. в Малинниках. В рукописи эпиграф:

It is a poison-tree that pierced to the inmost Weeps only tears of poison.

Coleridge.

Перевод: Это — это ядовитое дерево, которое, пронзенное до сердцевины, плачет только ядовитыми слезами. Кольридж. (Англ.)

Эпиграф взят из трагедии Кольриджа «Раскаяние» (д. I, явл.1).

В «Северных цветах» в последней строфе вместо «князь» было напечатано «царь». Это насторожило Бенкендорфа, заподозрившего в стихотворении какое-то иносказание. Пушкину пришлось давать объяснения. См. его письма Бенкендорфу от 7 февраля 1832 г. и 18—24 февраля (черновое).

Из ранних редакций

В черновой рукописи две первые строки четвертой строфы читаются:

Кругом нет жизни, все молчит,

Недвижно все, лишь вихорь черный

В другой рукописи после пятой строфы зачеркнута следующая:

И тигр, в пустыню забежав,

В мученьях быстрых издыхает,

Паря над ней, орел стремглав,

Кружась, безжизненный, спадает.

АРИОН

Нас было много на челне;

Иные парус напрягали,

Другие дружно упирали

В глубь мощны веслы. В тишине

На руль склонясь, наш кормщик умный

В молчанье правил грузный челн;

А я — беспечной веры полн, —

Пловцам я пел… Вдруг лоно волн

Измял с налету вихорь шумный…

Погиб и кормщик и пловец! —

Лишь я, таинственный певец,

На берег выброшен грозою,

Я гимны прежние пою

И ризу влажную мою

Сушу на солнце под скалою.

Примечания

1. АРИОН. Напечатано в «Северных цветах» на 1828 год. Написано 16 июля 1827 г.

Пушкин далеко отступил от традиционной формы мифа об Арионе, чудесно спасенном дельфином. Имя Ариона понадобилось ему, чтобы прикрыть истинный смысл стихотворения, рисующего судьбу друзей-декабристов и самого поэта.

БАКУНИНОЙ

Напрасно воспевать мне ваши именины

При всем усердии послушности моей:

Вы не милее в день святой Екатерины

Затем, что никогда нельзя быть вас милей.

Примечания

БАКУНИНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к Е. П. Бакуниной, сестре лицейского товарища Пушкина.

БАЛЛАДА

Что ты, девица, грустна,

Молча присмирела,

Хоровод забыв, одна

В уголку присела?

«Именинницу, друзья,

Нечем позабавить.

Думала в балладе я

Счастье наше славить.

Но Жуковский наш заснул,

Гнедич заговелся,

Пушкин бесом ускользнул,

А Крылов объелся».

Вот в гостиной стол накрыт —

Поскорее сядем,

В рюмках пена закипит

И балладу сладим;

Вот и слажена она —

Нужны ли поэты? —

Рюмки высушив до дна,

Скажем: многи леты

Той, которую друзьям

Век любить не поздно!

Многи лета также нам,

Только с ней не розно.

Примечания

1. БАЛЛАДА. Что ты, девица, грустна (стр. 351). Стихотворная шутка, написанная Пушкиным для домашнего праздника у А. Н. Оленина по поводу дня рождения его жены Е. М. Олениной. Первые полторы строки писаны Жуковским. Это стихотворение предназначалось для разыгранной в лицах шарады, изображенной И. А. Крыловым на слово Бал-Лада, и, по-видимому, читалось для отгадывания «целого».

БАРАТЫНСКОМУ ИЗ БЕССАРАБИИ

Сия пустынная страна

Священна для души поэта:

Она Державиным воспета

И славой русскою полна.

Еще доныне тень Назона

Дунайских ищет берегов;

Она летит на сладкий зов

Питомцев муз и Аполлона,

И с нею часто при луне

Брожу вдоль берега крутого;

Но, друг, обнять милее мне

В тебе Овидия живого.

Примечания

1. БАРАТЫНСКОМУ ИЗ БЕССАРАБИИ. Напечатано в «Северных цветах» на 1826 год. Баратынский в это время служил солдатом в Финляндии, и это рассматривалось как ссылка, так как было наказанием за проступок, совершенный в школьные годы. Овидий здесь упоминается как поэт, сосланный Августом на берега Дуная. «Она Державиным воспета». В оде «На взятие Измаила» (1790).

Баратынскому

Я жду обещанной тетради:

Что ж медлишь, милый трубадур!

Пришли ее мне, Феба ради,

И награди тебя Амур.

Примечания

1. Баратынскому. Напечатано вместе с «Сия пустынная страна…».

БАТЮШКОВУ

В пещерах Геликона

Я некогда рожден;

Во имя Аполлона

Тибуллом окрещен,

И светлой Иппокреной

С издетства напоенный,

Под кровом вешних роз

Поэтом я возрос.

Веселый сын Эрмия

Ребенка полюбил,

В дни резвости златые

Мне дудку подарил.

Знакомясь с нею рано,

Дудил я непрестанно;

Нескладно хоть играл,

Но музам не скучал.

А ты, певец забавы

И друг пермесских дев,

Ты хочешь, чтобы, славы

Стезею полетев,

Простясь с Анакреоном,

Спешил я за Мароном

И пел при звуках лир

Войны кровавый пир.

Дано мне мало Фебом:

Охота, скудный дар.

Пою под чуждым небом,

Вдали домашних лар,

И, с дерзостным Икаром

Страшась летать недаром,

Бреду своим путем:

Будь всякий при своем.

Примечания

1. БАТЮШКОВУ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №6, Стихотворение написано после встречи с Батюшковым, состоявшейся в первых числах февраля 1815 г.

Последний стих — цитата из послания Жуковского к Батюшкову.

БЕЗВЕРИЕ

О вы, которые с язвительным упреком,

Считая мрачное безверие пороком,

Бежите в ужасе того, кто с первых лет

Безумно погасил отрадный сердцу свет;

Смирите гордости жестокой исступленье:

Имеет он права на ваше снисхожденье,

На слезы жалости; внемлите брата стон,

Несчастный не злодей, собою страждет он.

Кто в мире усладит души его мученья?

Увы! он первого лишился утешенья!

Взгляните на него — не там, где каждый день

Тщеславие на всех наводит ложну тень,

Но в тишине семьи, под кровлею родною,

В беседе с дружеством иль темною мечтою.

Найдете там его, где илистый ручей

Проходит медленно среди нагих полей;

Где сосен вековых таинственные сени,

Шумя, на влажный мох склонили вечны тени,

Взгляните — бродит он с увядшею душой,

Своей ужасною томимый пустотой,

То грусти слезы льет, то слезы сожаленья.

Напрасно ищет он унынью развлеченья;

Напрасно в пышности свободной простоты

Природы перед ним открыты красоты;

Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:

Ум ищет божества, а сердце не находит.

Настигнет ли его глухих судеб удар,

Отъемлется ли вдруг минутный счастья дар,

В любви ли, в дружестве обнимет он измену

И их почувствует обманчивую цену:

Лишенный всех опор отпадший веры сын

Уж видит с ужасом, что в свете он один,

И мощная рука к нему с дарами мира

Не простирается из-за пределов мира…

Несчастия, страстей и немощей сыны,

Мы все на страшный гроб родясь осуждены.

Всечасно бренных уз готово разрушенье;

Наш век — неверный день, всечасное волненье.

Когда, холодной тьмой объемля грозно нас,

Завесу вечности колеблет смертный час,

Ужасно чувствовать слезы последней муку —

И с миром начинать безвестную разлуку!

Тогда, беседуя с отвязанной душой,

О вера, ты стоишь у двери гробовой,

Ты ночь могильную ей тихо освещаешь,

И ободренную с надеждой отпускаешь…

Но, други! пережить ужаснее друзей!

Лишь вера в тишине отрадою своей

Живит унывший дух и сердца ожиданье.

«Настанет! — говорит, — назначено свиданье!»

А он (слепой мудрец!), при гробе стонет он,

С усладой бытия несчастный разлучен,

Надежды сладкого не внемлет он привета,

Подходит к гробу он, взывает… нет ответа!

Видали ль вы его в безмолвных тех местах,

Где кровных и друзей священный тлеет прах?

Видали ль вы его над хладною могилой.

Где нежной Делии таится пепел милый?

К почившим позванный вечерней тишиной,

К кресту приникнул он бесчувственной главой,

Стенанья изредка глухие раздаются,

Он плачет — но не те потоки слез лиются,

Которы сладостны для страждущих очей

И сердцу дороги свободою своей,

Но слез отчаянья, но слез ожесточенья.

В молчанье ужаса, в безумстве исступленья,

Дрожит, и между тем под сенью темных ив,

У гроба матери колена преклонив,

Там дева юная в печали безмятежной

Возводит к небу взор болезненный и нежный,

Одна, туманною луной озарена,

Как ангел горести является она;

Вздыхает медленно, могилу обнимает —

Всё тихо вкруг его, а кажется, внимает,

Несчастный на нее в безмолвии глядит,

Качает головой, трепещет и бежит,

Спешит он далее, но вслед унынье бродит.

Во храм ли вышнего с толпой он молча входит,

Там умножает лишь тоску души своей.

При пышном торжестве старинных алтарей,

При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,

Тревожится его безверия мученье.

Он бога тайного нигде, нигде не зрит,

С померкшею душой святыне предстоит,

Холодный ко всему и чуждый к умиленью,

С досадой тихому внимает он моленью.

«Счастливцы! — мыслит он, — почто не можно мне

Страстей бунтующих в смиренной тишине,

Забыв о разуме и немощном и строгом,

С одной лишь верою повергнуться пред богом!»

Напрасный сердца крик! нет, нет! не суждено

Ему блаженство знать! Безверие одно,

По жизненной стезе во мраке вождь унылый,

Влечет несчастного до хладных врат могилы.

И что зовет его в пустыне гробовой —

Кто ведает? но там лишь видит он покой.

Примечания

1. БЕЗВЕРИЕ. Стихотворение было прочитано Пушкиным на выпускном экзамене по русской словесности 17 мая 1817 г. Позднее, 30 ноября, дядя Пушкина Василий Львович читал эти стихи в заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете и напечатал с собственными поправками в «Трудах» этого общества 1818 г., ч. XII.

БЕСЫ

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Еду, еду в чистом поле;

Колокольчик дин-дин-дин…

Страшно, страшно поневоле

Средь неведомых равнин!

«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:

Коням, барин, тяжело;

Вьюга мне слипает очи;

Все дороги занесло;

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,

Дует, плюет на меня;

Вон — теперь в овраг толкает

Одичалого коня;

Там верстою небывалой

Он торчал передо мной;

Там сверкнул он искрой малой

И пропал во тьме пустой».

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Сил нам нет кружиться доле;

Колокольчик вдруг умолк;

Кони стали… «Что там в поле?» —

«Кто их знает? пень иль волк?»

Вьюга злится, вьюга плачет;

Кони чуткие храпят;

Вот уж он далече скачет;

Лишь глаза во мгле горят;

Кони снова понеслися;

Колокольчик дин-дин-дин…

Вижу: духи собралися

Средь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны,

В мутной месяца игре

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре…

Сколько их! куда их гонят?

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Мчатся бесы рой за роем

В беспредельной вышине,

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне…

Примечания

1. БЕСЫ. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 7 сентября 1830 г. в Болдине. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

В черновой рукописи вместо четырех стихов, начиная с «Бесконечны, безобразны», первоначально было:

Что за звуки!… аль бесенок

В люльке охает, больной;

Или плачется козленок

У котлов перед сестрой.

БИТВА У ЗЕНИЦИ-ВЕЛИКОЙ

БИТВА У ЗЕНИЦЫ-ВЕЛИКОЙ 9

Радивой поднял желтое знамя:

Он идет войной на бусурмана.

А далматы, завидя наше войско,

Свои длинные усы закрутили,

Набекрень надели свои шапки

И сказали: «Возьмите нас с собою; 10

Мы хотим воевать бусурманов».

Радивой дружелюбно их принял

И сказал им: «Милости просим!»

Перешли мы заповедную речку,

Стали жечь турецкие деревни,

А жидов на деревьях вешать. 11

Беглербей со своими бошняками

Против нас пришел из Банялуки; 12

Но лишь только заржали их кони

И на солнце их кривые сабли

Засверкали у Зеницы-Великой,

Разбежались изменники далматы;

Окружили мы тогда Радивоя

И сказали: «Господь бог поможет,

Мы домой воротимся с тобою

И расскажем эту битву нашим детям».

Стали биться мы тогда жестоко,

Всяк из нас троих воинов стоил;

Кровью были покрыты наши сабли

С острия по самой рукояти.

Но когда через речку стали

Тесной кучкою мы переправляться,

Селихтар 13 с крыла на нас ударил

С новым войском, с конницею свежей.

Радивой сказал тогда нам: «Дети,

Слишком много собак-бусурманов,

Нам управиться с ними невозможно.

Кто не ранен, в лес беги скорее

И спасайся там от селихтара».

Всех-то нас оставалось двадцать,

Все друзья, родные Радивою,

Но и тут нас пало девятнадцать.

Закричал Георгий Радивою:

«Ты садись, Радивой, поскорее

На коня моего вороного;

Через речку вплавь переправляйся,

Конь тебя из погибели вымчит».

Радивой Георгия не послушал,

Наземь сел, поджав под себя ноги.

Тут враги на него наскочили,

Отрубили голову Радивою.

Сноски Пушкина

9 Неизвестно, к какому происшествию относится эта песня.

10 Потеря сражения приписывается далматам, ненавистным для влахов.

11 Жиды в турецких областях суть вечные предметы гонения и ненависти. Во время войны им доставалось от мусульман и христиан. Участь их, замечает В. Скотт, походит на участь летучей рыбы. — М <ериме>.

12 Банялука, прежняя столица Боснийского пашалыка.

13 Селихтар, меченосец.

БЛАЖЕНСТВО

В роще сумрачной, тенистой,

Где, журча в траве душистой,

Светлый бродит ручеек,

Ночью на простой свирели

Пел влюбленный пастушок;

Томный гул унылы трели

Повторял в глуши долин…

Вдруг из глубины пещеры

Чтитель Вакха и Венеры,

Резвых фавнов господин,

Выбежал Эрмиев сын.

Розами рога обвиты,

Плющ на черных волосах,

Козий мех, вином налитый,

У Сатира на плечах.

Бог лесов, в дугу склонившись

Над искривленной клюкой,

За кустами притаившись,

Слушал песенки ночной,

В лад качая головой.

«Дни, протекшие в веселье!

(Пел в тоске пастух младой)

Отчего, явясь мечтой,

Вы, как тень, от глаз исчезли

И покрылись вечной тьмой?

Ах! когда во мраке нощи,

При таинственной луне,

В темну сень прохладной рощи,

Сладко спящей в тишине,

Медленно, рука с рукою,

С нежной Хлоей приходил,

Кто сравниться мог со мною?

Хлое был тогда я мил!

А теперь мне жизнь — могила,

Белый свет душе постыл,

Грустен лес, поток уныл…

Хлоя — другу изменила!..

Я для милой… уж не мил!..»

Звук исчез свирели тихой;

Смолк певец — и тишина

Воцарилась в роще дикой;

Слышно, плещет лишь волна,

И колышет повиликой

Тихо веющий зефир…

Древ оставя сень густую,

Вдруг является Сатир.

Чашу дружбы круговую

Пенистым сребря вином,

Рек с осклабленным лицом:

«Ты уныл, ты сердцем мрачен;

Посмотри ж, как сок прозрачен

Блещет, осветясь луной!

Выпей чашу — и душой

Будешь так же чист и ясен.

Верь мне: стон в бедах напрасен.

Лучше, лучше веселись,

В горе с Бахусом дружись!»

И пастух, взяв чашу в руки,

Скоро выпил всё до дна.

О, могущество вина!

Вдруг сокрылись скорби, муки,

Мрак душевный вмиг исчез!

Лишь фиал к устам поднес,

Всё мгновенно пременилось,

Вся природа оживилась,

Счастлив юноша в мечтах!

Выпив чашу золотую,

Наливает он другую;

Пьет уж третью… но в глазах

Вид окрестный потемнился —

И несчастный… утомился.

Томну голову склоня,

«Научи, Сатир, меня, —

Говорит пастух со вздохом, —

Как могу бороться с роком?

Как могу счастливым быть?

Я не в силах вечно пить».

— «Слушай, юноша любезный,

Вот тебе совет полезный:

Миг блаженства век лови;

Помни дружбы наставленья:

Без вина здесь нет веселья,

Нет и счастья без любви;

Так поди ж теперь с похмелья

С Купидоном помирись;

Позабудь его обиды

И в объятиях Дориды

Снова счастьем насладись!»

Примечания

1. БЛАЖЕНСТВО. Напечатано в «Вестнике Европы», 1814 г., №8.

2. Эрмиев сын — Пан, сын Гермеса (Эрмия), бог лесов, покровитель пастухов.

БОВА

(ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ)

Часто, часто я беседовал

С болтуном страны Эллинския

И не смел осиплым голосом

С Шапеленом и с Рифматовым

Воспевать героев севера.

Несравненного Виргилия

Я читал и перечитывал,

Не стараясь подражать ему

В нежных чувствах и гармонии.

Разбирал я немца Клопштока

И не мог понять премудрого!

Не хотел я воспевать, как он;

Я хочу, чтоб меня поняли

Все от мала до великого.

За Мильтоном и Камоэнсом

Опасался я без крил парить:

Не дерзал в стихах бессмысленных

Херувимов жарить пушками,

С сатаною обитать в раю,

Иль святую богородицу

Вместе славить с Афродитою.

Не бывал я греховодником!

Но вчера, в архивах рояся,

Отыскал я книжку славную,

Золотую, незабвенную,

Катехизис остроумия,

Словом: Жанну Орлеанскую.

Прочитал, — и в восхищении

Про Бову пою царевича.

О Вольтер! о муж единственный!

Ты, которого во Франции

Почитали богом некиим,

В Риме дьяволом, антихристом,

Обезьяною в Саксонии!

Ты, который на Радищева

Кинул было взор с улыбкою,

Будь теперь моею музою!

Петь я тоже вознамерился,

Но сравняюсь ли с Радищевым?

Не запомню, сколько лет спустя

После рождества Спасителя,

Царь Дадон со славой царствовал

В Светомире, сильном городе.

Царь Дадон венец со скипетром

Не прямой достал дорогою,

Но убив царя законного,

Бендокира Слабоумного.

(Так, бывало, верноподданны

Величали королей своих,

Если короли беспечные

Не в постеле и не ночкою

Почивали с камергерами).

Царь Дадон не Слабоумного

Был достоин злого прозвища,

Но тирана неусыпного,

Хотя, впрочем, не имел его.

Лень мне все его достоинства

И пороки вам показывать:

Вы слыхали, люди добрые,

О царе, что двадцать целых лет

Не снимал с себя оружия,

Не слезал с коня ретивого,

Всюду пролетал с победой,

Мир крещеный потопил в крови,

Не щадил и некрещеного,

И, в ничтожество низверженный

Александром, грозным ангелом,

Жизнь проводит в унижении

И, забытый всеми, кличется

Ныне Эльбы императором:

Вот таков-то был и царь Дадон.

Раз, собрав бородачей совет

(Безбородых не любил Дадон),

На престоле пригорюнившись,

Произнес он им такую речь:

«Вы, которые советами

Облегчили тяжесть скипетра,

Усладили участь царскую

(Не горька она была ему),

Мудрые друзья, сподвижники!

К вам прибегнуть я решаюся:

Что мне делать ныне? — Слушайте».

Все привстали, важно хмуряся,

Низко, низко поклонилися

И, подправя ус и бороду,

Сели на скамьи дубовые.

«Вам известно, — продолжал Дадон, —

Что искусством и неправдою

Я достиг престола шаткого

Бендокира Слабоумного,

Сочетался с Милитрисою,

Милой женкой Бендокировой,

И в темницу посадил Бову,

Принца крови, сына царского.

Легче, легче захватить было

Слабоумного златой венец,

Чем, надев венец на голову,

За собою удержать его.

Вот уже народ бессмысленный,

Ходя в праздники по улицам,

Меж собой не раз говаривал:

Дай бог помочь королевичу.

Ведь Бова уже не маленький,

Не в отца своей головушкой,

Нужды нет, что за решеткою,

Он опасен моим замыслам.

Что мне делать с ним? скажите мне,

Не оставить ли в тюрьме его?»

Всё собранье призадумалось,

Все в молчанье потупили взор.

То-то, право, золотой совет!

Не болтали здесь, а думали:

Арзамор, муж старый, опытный,

Рот открыл было (советовать,

Знать, хотелось поседелому),

Громко крякнул, но одумался

И в молчанье закусил язык,

Ко лбу перст приставя тщательно.

Лекарь славный, Эскулапа внук,

Эзельдорф, обритый шваб, зевал,

Табакеркою поскрипывал,

Но молчал, — своей премудрости

Он пред всеми не показывал.

Вихромах, Полкан с Дубынею,

Стража трона, славны рыцари,

Все сидели будто вкопаны.

Громобурь, известный силою,

Но умом непроницательный,

Думал, думал и нечаянно

Задремал… и захрапел в углу.

Что примера лучше действует?

Что людьми сильней ворочает?

Вот зевнули под перчаткою

Храбрый Мировзор с Ивашкою,

И Полкан, и Арзамор седой…

И ко груди преклонилися

Тихо головами буйными…

Глядь, с Дадоном задремал совет…

Захрапели многомыслящи!

Долго спать было советникам,

Если б немцу не пришлось из рук

Табакерку на пол выронить.

Табакерка покатилася

И о шпору вдруг ударилась

Громобуря, крепко спавшего,

Загремела, раздвоилася,

Отлетела в разны стороны…

Храбрый воин пробуждается,

Озирает всё собрание…

Между тем табак рассыпался,

К носу рыцаря подъемлется,

И чихнул герой с досадою,

Так что своды потрясаются,

Окна все дрожат и сыплются,

И на петлях двери хлопают…

Пробуждается собрание!

«Что тут думать, — закричал герой:

Царь! Бова тебе не надобен,

Ну, и к черту королевича!

Решено: ему в живых не быть.

После, братцы, вы рассудите,

Как с ним надобно разделаться».

Тем и кончил: храбры воины

Речи любят лаконически.

«Ладно! мы тебя послушаем, —

Царь промолвил, потянувшися, —

Завтра, други, мы увидимся,

А теперь ступайте все домой».

Оплошал Дадон отсрочкою.

Не твердил он верно в азбуке:

Не откладывай до завтраго,

Что сегодня можешь выполнить.

Разошлися все придворные.

Ночь меж тем уже сгущалася,

Царь Дадон в постелю царскую

Вместе с милой лег супругою,

С несравненной Милитрисою,

Но спиной оборотился к ней:

В эту ночь его величеству

Не играть, а спать хотелося.

Милитрисина служаночка,

Зоя, молодая девица,

Ангел станом, взором, личиком,

Белой ручкой, нежной ножкою,

С госпожи сняв платье шелково,

Юбку, чепчик, ленты, кружева,

Всё под ключ в комоде спрятала

И пошла тихонько в девичью.

Там она сама разделася,

Подняла с трудом окошечко

И легла в постель пуховую,

Ожидая друга милого,

Светозара, пажа царского:

К темной ночке обещался он

Из окна прыгнуть к ней в комнату.

Ждет, пождет девица красная;

Нет как нет всё друга милого.

Чу! бьет полночь — что же Зоинька?

Видит — входят к ней в окошечко…

Кто же? друг ли сердца нежного?

Нет! совсем не то, читатели!

Видит тень иль призрак старого

Венценосца, с длинной шапкою,

В балахоне вместо мантии,

Опоясанный мочалкою,

Вид невинный, взор навыкате,

Рот разинут, зубы скалятся,

Уши длинные, ослиные

Над плечами громко хлопают;

Зоя видит и со трепетом

Узнает она, читатели,

Бендокира Слабоумного.

Трепетна, смятенья полная,

Стала на колени Зоинька,

Съединила ручку с ручкою,

Потупила очи ясные,

Прочитала скорым шёпотом

То, что ввек не мог я выучить:

Отче наш и Богородице,

И тихохонько промолвила:

«Что я вижу? Боже! Господи…

О Никола! Савва мученик!

Осените беззащитную.

Ты ли это, царь наш батюшка?

Отчего, скажи, оставил ты

Ныне царствие небесное?»

Глупым смехом осветившися,

Тень рекла прекрасной Зоиньке:

«Зоя, Зоя, не страшись, мой свет.

Не пугать тебя мне хочется,

Не на то сюда явился я

С того света привидением.

Весело пугать живых людей,

Но могу ли веселиться я,

Если сына Бендокирова.

Милого Бову царевича,

На костре изжарят завтра же?»

Бедный царь заплакал жалобно.

Больно стало доброй девушке.

«Чем могу, скажи, помочь тебе,

Я во всем тебе покорствую».

— «Вот что хочется мне, Зоинька!

Из темницы сына выручи,

И сама в жилище мрачное

Сядь на место королевича,

Пострадай ты за невинного.

Поклонюсь тебе низехонько

И скажу: спасибо, Зоинька!»

Зоинька тут призадумалась:

За спасибо в темну яму сесть!

Это жестко ей казалося.

Но, имея чувства нежные,

Зоя втайне согласилася

На такое предложение.

Так, ты прав, оракул Франции,

Говоря, что жены, слабые

Против стрел Эрота юного,

Все имеют душу добрую,

Сердце нежно непритворное.

«Но скажи, о царь возлюбленный! —

Зоя молвила покойнику, —

Как могу (ну, посуди ты сам)

Пренестись в темницу мрачную,

Где горюет твой любезный сын?

Пятьдесят отборных воинов

Днем и ночью стерегут его.

Мне ли, слабой робкой женщине,

Обмануть их очи зоркие?»

«Будь покойна, случай на´йдется,

Поклянись лишь только, милая,

Не отвергнуть сего случая,

Если сам тебе представится».

— «Я клянусь!» — сказала девица.

Вмиг исчезло привидение,

Из окошка быстро вылетев.

Воздыхая тихо, Зоинька

Опустила тут окошечко

И, в постели успокоившись,

Скоро, скоро сном забылася.

Примечания

1. БОВА. При жизни Пушкина не печаталось. Неоконченная лицейская поэма Пушкина. Время написания определяется упоминаемыми событиями (пребывание Наполеона на острове Эльба). Упоминая Радищева, Пушкин имеет в виду его сказочную поэму «Бова».

2. Болтун страны Эллинския — Гомер.

3. Оракул Франции — Вольтер.

БОНАПАРТ И ЧЕРНОГОРЦЫ

«Черногорцы? что такое? —

Бонапарте вопросил. —

Правда ль: это племя злое,

Но боится наших сил?

Так раскаятся ж нахалы:

Объявить их старшинам,

Чтобы ружья и кинжалы

Все несли к моим ногам».

Вот он шлет на нас пехоту

С сотней пушек и мортир,

И своих мамлюков роту,

И косматых кирасир.

Нам сдаваться нет охоты, —

Черногорцы таковы!

Для коней и для пехоты

Камни есть у нас и рвы…

Мы засели в наши норы

И гостей незваных ждем, —

Вот они вступили в горы,

Истребляя всё кругом.

…

…

Идут тесно под скалами.

Вдруг смятение!.. Глядят:

У себя над головами

Красных шапок видят ряд.

«Стой! пали! Пусть каждый сбросит

Черногорца одного.

Здесь пощады враг не просит:

Не щадите ж никого!»

Ружья грянули, — упали

Шапки красные с шестов:

Мы под ними ниц лежали,

Притаясь между кустов.

Дружным залпом отвечали

Мы французам. — «Это что? —

Удивясь, они сказали, —

Эхо, что ли?» Нет, не то!

Их полковник повалился.

С ним сто двадцать человек.

Весь отряд его смутился,

Кто, как мог, пустился в бег.

И французы ненавидят

С той поры наш вольный край

И краснеют, коль завидят

Шапку нашу невзначай.

БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА

Великий день Бородина

Мы братской тризной поминая,

Твердили: «Шли же племена,

Бедой России угрожая;

Не вся ль Европа тут была?

А чья звезда ее вела!..

Но стали ж мы пятою твердой

И грудью приняли напор

Племен, послушных воле гордой,

И равен был неравный спор.

И что ж? свой бедственный побег,

Кичась, они забыли ныне;

Забыли русский штык и снег,

Погребший славу их в пустыне.

Знакомый пир их манит вновь —

Хмельна для них славянов кровь;

Но тяжко будет им похмелье;

Но долог будет сон гостей

На тесном, хладном новоселье,

Под злаком северных полей!

Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!

Но знайте, прошеные гости!

Уж Польша вас не поведет:

Через ее шагнете кости!..»

Сбылось — и в день Бородина

Вновь наши вторглись знамена

В проломы падшей вновь Варшавы;

И Польша, как бегущий полк,

Во прах бросает стяг кровавый —

И бунт раздавленный умолк.

В боренье падший невредим;

Врагов мы в прахе не топтали;

Мы не напомним ныне им

Того, что старые скрижали

Хранят в преданиях немых;

Мы не сожжем Варшавы их;

Они народной Немезиды

Не узрят гневного лица

И не услышат песнь обиды

От лиры русского певца.

Но вы, мутители палат,

Легкоязычные витии,

Вы, черни бедственный набат,

Клеветники, враги России!

Что взяли вы?.. Еще ли росс

Больной, расслабленный колосс?

Еще ли северная слава

Пустая притча, лживый сон?

Скажите: скоро ль нам Варшава

Предпишет гордый свой закон?

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Ваш бурный шум и хриплый крик

Смутили ль русского владыку?

Скажите, кто главой поник?

Кому венец: мечу иль крику?

Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Ее, беснуясь, потрясали —

Смотрите ж: всё стоит она!

А вкруг ее волненья пали —

И Польши участь решена…

Победа! сердцу сладкий час!

Россия! встань и возвышайся!

Греми, восторгов общий глас!..

Но тише, тише раздавайся

Вокруг одра, где он лежит,

Могучий мститель злых обид,

Кто покорил вершины Тавра,

Пред кем смирилась Эривань,

Кому суворовского лавра

Венок сплела тройная брань.

Восстав из гроба своего,

Суворов видит плен Варшавы;

Вострепетала тень его

От блеска им начатой славы!

Благословляет он, герой,

Твое страданье, твой покой,

Твоих сподвижников отвагу,

И весть триумфа твоего,

И с ней летящего за Прагу

Младого внука своего.

Примечания

1. БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА. Напечатано вместе со стихотворением «Клеветникам России». Написано 5 сентября 1831 г. после получения известия о взятии Варшавы.

День взятия Варшавы (26 августа) совпал с годовщиной Бородинского сражения.

2. «Куда отдвинем строй твердынь?» — Польские деятели восстания требовали восстановления границы России и Польши там, где она проходила до Андрусовского мира 1667 г. (т. е. присоединения к Польше Украины до Днепра, включая Киев).

3. «Могучий мститель злых обид» — Паскевич, руководивший взятием Варшавы; он был контужен 26 августа.

4. «Суворов видит плен Варшавы». — Пушкин вспоминает взятие Варшавы Суворовым 24 октября 1794 г. (судьба города была решена взятием Праги, предместья Варшавы на правом берегу Вислы). Донесение о взятии Варшавы Паскевич послал с внуком Суворова.

БУДРЫС И ЕГО СЫНОВЬЯ

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.

Он пришел толковать с молодцами.

«Дети! седла чините, лошадей проводите,

Да точите мечи с бердышами.

Справедлива весть эта: на три стороны света

Три замышлены в Вильне похода.

Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,

А на русских Кестут воевода.

Люди вы молодые, силачи удалые

(Да хранят вас литовские боги!),

Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу;

Трое вас, вот и три вам дороги.

Будет всем по награде: пусть один в Новеграде

Поживится от русских добычей.

Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах;

Домы полны; богат их обычай.

А другой от прусаков, от проклятых крыжаков,

Может много достать дорогого,

Денег с целого света, сукон яркого цвета;

Янтаря — что песку там морского.

Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха:

В Польше мало богатства и блеску,

Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда

Привезет он мне на дом невестку.

Нет на свете царицы краше польской девицы.

Весела — что котенок у печки —

И как роза румяна, а бела, что сметана;

Очи светятся будто две свечки!

Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже

И оттуда привез себе жонку;

Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю

Про нее, как гляжу в ту сторонку.»

Сыновья с ним простились и в дорогу пустились.

Ждет, пождет их старик домовитый,

Дни за днями проводит, ни один не приходит.

Будрыс думал: уж видно убиты!

Снег на землю валится, сын дорогою мчится,

И под буркою ноша большая.

«Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?»

— «Нет, отец мой; полячка младая».

Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится,

Черной буркой ее покрывая.

«Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?»

— «Нет, отец мой; полячка младая.»

Снег на землю валится, третий с ношею мчится,

Черной буркой ее прикрывает.

Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет,

А гостей на три свадьбы сзывает.

Примечания

1. БУДРЫС И ЕГО СЫНОВЬЯ. Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1834 г., т. II, кн. 3. Написано 28 октября 1833 г. в Болдине.

Баллада является переводом из Мицкевича «Три Будрыса».

БУРЯ

Ты видел деву на скале

В одежде белой над волнами,

Когда, бушуя в бурной мгле,

Играло море с берегами,

Когда луч молний озарял

Ее всечасно блеском алым

И ветер бился и летал

С ее летучим покрывалом?

Прекрасно море в бурной мгле

И небо в блесках без лазури;

Но верь мне: дева на скале

Прекрасней волн, небес и бури.

Примечания

1. БУРЯ. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №2. В журнале седьмой стих напечатан: «И ветер воил и летал». Стих исправлен в издании стихотворений 1829 г. Об этой ошибке против языка Пушкин упомянул в статье «Опровержение на критики» (см. т. VII).

В АЛЬБОМ

Гонимый рока самовластьем

Гонимый рока самовластьем

От пышной далеко Москвы,

Я буду вспоминать с участьем

То место, где цветете вы.

Столичный шум меня тревожит;

Всегда в нем грустно я живу,

И ваша память только может

Одна напомнить мне Москву.

Примечания

1. В АЛЬБОМ. Гонимый рока самовластьем. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 27 октября 1832 г.

Долго сих листов заветных

Долго сих листов заветных

Не касался я пером;

Виноват, в столе моем

Уж давно без строк приветных

Залежался твой альбом.

В именины, очень кстати,

Пожелать тебе я рад

Много всякой благодати,

Много сладостных отрад, —

На Парнасе много грома,

В жизни много тихих дней

И на совести твоей

Ни единого альбома

От красавиц, от друзей.

Примечания

1. В АЛЬБОМ. Долго сих листов заветных. При жизни Пушкина не печаталось.

Предполагают, что стихотворение обращено к лицейскому товарищу Пушкина Михаилу Яковлеву.

Пройдет любовь, умрут желанья

Пройдет любовь, умрут желанья;

Разлучит нас холодный свет;

Кто вспомнит тайные свиданья,

Мечты, восторги прежних лет?..

Позволь в листах воспоминанья

Оставить им свой легкий след.

Примечания

1. В АЛЬБОМ. Стихотворение без ведома Пушкина было напечатано в сборнике «Листки граций» в 1829 г. Оно адресовано Алексею Николаевичу Зубову (1798—1864), корнету гусарского полка. В рукописи Пушкина сохранилась другая редакция стихотворения; первые четыре стиха читаются:

Когда погаснут дни мечтанья И позовет нас шумный свет, Кто вспомнит братские свиданья И дружество минувших лет?

Мой друг! неславный я поэт

Мой друг! неславный я поэт,

Хоть христианин православный.

Душа бессмертна, слова нет,

Моим стихам удел неравный —

И песни музы своенравной,

Забавы резвых, юных лет,

Погибнут смертию забавной,

И нас не тронет здешний свет!

Ах! ведает мой добрый гений,

Что предпочел бы я скорей

Бессмертию души моей

Бессмертие своих творений.

Не властны мы в судьбе своей,

По крайней мере, нет сомненья,

Сей плод небрежный вдохновенья,

Без подписи, в твоих руках

На скромных дружества листках

Уйдет от общего забвенья…

Но пусть напрасен будет труд,

Твоею дружбой оживленный —

Мои стихи пускай умрут —

Глас сердца, чувства неизменны

Наверно их переживут!

Примечания

1. В АЛЬБОМ ИЛЛИЧЕВСКОМУ. При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к товарищу Пушкина Алексею Демьяновичу Илличевскому (1798—1837). Он был известен в Лицее как поэт и организатор лицейских рукописных журналов.

В АЛЬБОМ кнж. А. Д. АБАМЕЛЕК

Когда-то (помню с умиленьем)

Я смел вас нянчить с восхищеньем,

Вы были дивное дитя.

Вы расцвели — с благоговеньем

Вам ныне поклоняюсь я.

За вами сердцем и глазами

С невольным трепетом ношусь

И вашей славою и вами,

Как нянька старая, горжусь.

Примечания

1. В АЛЬБОМ кнж. А. Д. АБАМЕЛЕК. Когда-то (помню с умиленьем). При жизни Пушкина не печаталось. Написано 9 апреля 1832 г.

Анна Давыдовна Абамелек (1814—1889) была с детства знакома Пушкину. Она была поэтессой-переводчицей, считалась одной из первых красавиц Петербурга. В 1832 г, была назначена фрейлиной.

КН. П. П. ВЯЗЕМСКОМУ

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

Примечания

1. В АЛЬБОМ ПАВЛУ ВЯЗЕМСКОМУ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи написаны в детский альбом Павла Вяземского, семилетнего сына П. А. Вяземского.

В АЛЬБОМ ПУЩИНУ

Взглянув когда-нибудь на тайный сей листок,

Исписанный когда-то мною,

На время улети в лицейский уголок

Всесильной, сладостной мечтою.

Ты вспомни быстрые минуты первых дней,

Неволю мирную, шесть лет соединенья,

Печали, радости, мечты души твоей,

Размолвки дружества и сладость примиренья, —

Что было и не будет вновь…

И с тихими тоски слезами

Ты вспомни первую любовь.

Мой друг, она прошла… но с первыми друзьями

Не резвою мечтой союз твой заключен;

Пред грозным временем, пред грозными судьбами,

О милый, вечен он!

Примечания

1. В АЛЬБОМ ПУЩИНУ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано перед окончанием Лицея.

В АЛЬБОМ СОСНИЦКОЙ

Вы съединить могли с холодностью сердечной

Чудесный жар пленительных очей.

Кто любит вас, тот очень глуп, конечно;

Но кто не любит вас, тот во сто раз глупей.

Примечания

1. В АЛЬБОМ СОСНИЦКОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Е. Я. Сосницкая (1794—1871) — драматическая артистка. Анненков, опубликовавший эти стихи, датировал их 1818 годом.

В. Л. ДАВЫДОВУ

Меж тем как генерал Орлов —

Обритый рекрут Гименея —

Священной страстью пламенея,

Под меру подойти готов;

Меж тем как ты, проказник умный,

Проводишь ночь в беседе шумной,

И за бутылками аи

Сидят Раевские мои —

Когда везде весна младая

С улыбкой распустила грязь,

И с горя на брегах Дуная

Бунтует наш безрукий князь…

Тебя, Раевских и Орлова,

И память Каменки любя,

Хочу сказать тебе два слова

Про Кишинев и про себя.

На этих днях, среди собора,

Митрополит, седой обжора,

Перед обедом невзначай

Велел жить долго всей России

И с сыном птички и Марии

Пошел христосоваться в рай…

Я стал умен, я лицемерю —

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи.

Говеет Инзов, и намедни

Я променял парнасски бредни

И лиру, грешный дар судьбы,

На часослов и на обедни,

Да на сушеные грибы.

Однако ж гордый мой рассудок

Мое раскаянье бранит,

А мой ненабожный желудок

«Помилуй, братец, — говорит, —

Еще когда бы кровь Христова

Была хоть, например, лафит…

Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,

А то — подумай, как смешно! —

С водой молдавское вино».

Но я молюсь — и воздыхаю…

Крещусь, не внемлю сатане…

И всё невольно вспоминаю,

Давыдов, о твоем вине…

Вот эвхаристия другая,

Когда и ты, и милый брат,

Перед камином надевая

Демократический халат,

Спасенья чашу наполняли

Беспенной, мерзлою струей

И на здоровье тех и той

До дна, до капли выпивали!..

Но те в Неаполе шалят,

А та едва ли там воскреснет…

Народы тишины хотят,

И долго их ярем не треснет.

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! — мы счастьем насладимся,

Кровавой чаши причастимся —

И я скажу: Христос воскрес.

Примечания

1. В. Л. ДАВЫДОВУ. Черновое стихотворение, по цензурным причинам не имевшее распространения. Адресовано декабристу Василию Львовичу Давыдову (1792—1855), с которым Пушнин познакомился в его имении Каменке. Писано около 5 апреля 1821 г.

2. Генерал Орлов — Михаил Федорович. В мае 1821 г. он женился на Екатерине Николаевне Раевской.

3. Раевские мои — семья генерала Раевского, брата Давыдова по матери.

4. Безрукий князь — Александр Ипсиланти. Он потерял руку в сражении под Дрезденом.

5. Митрополит — см. Кишиневский дневник Пушкина (т. VIII, запись от 3 апреля 1821 г.).

Те и та.

6. Те — итальянские карбонарии, возглавившие Неаполитанскую революцию в июле 1820 г. В марте 1821 г. восстание в Неаполе было подавлено австрийскими войсками.

7. Та — политическая свобода.

В. Л. ПУШКИНУ

ОТРЫВОК

Что восхитительней, живей

Войны, сражений и пожаров,

Кровавых и пустых полей,

Бивака, рыцарских ударов?

И что завидней кратких дней

Не слишком мудрых усачей,

Но сердцем истинных гусаров?

Они живут в своих шатрах,

Вдали забав, и нег, и граций,

Как жил бессмертный трус Гораций

В тибурских сумрачных лесах;

Не знают света принужденья,

Не ведают, что´ скука, страх;

Дают обеды и сраженья,

Поют и рубятся в боях.

Счастлив, кто мил и страшен миру;

О ком за песни, за дела

Гремит правдивая хвала;

Кто славил Марса и Темиру

И бранную повесил лиру

Меж верной сабли и седла!

Примечания

1. В. Л. ПУШКИНУ. Напечатано в альманахе «Полярная звезда» на 1824 г. В печати Пушкин сохранил только среднюю часть написанного ранее послания. Начало его и конец см. выше (стр. 423—424).

Из ранних редакций

Начало и конец лицейской редакции:

Скажи, парнасский мой отец,

Неужто верных муз любовник

Не может нежный быть певец

И вместе гвардии полковник?

Ужели тот, кто иногда

Жжет ладан Аполлону даром,

За честь не смеет без стыда

Жечь порох на войне с гусаром

И, если можно, города?

Беллона, музы и Венера,

Вот, кажется, святая вера

Дней наших всякого певца.

Я шлюсь на русского Буфлера

И на Дениса храбреца,

Но не на Глинку офицера,

Довольно плоского певца;

Не нужно мне его примера…

Ты скажешь: «Перестань, болтун!

Будь человек, а не драгун;

Парады, караул, ученья —

Всё это оды не внушит,

А только душу иссушит,

И к Марину для награжденья,

Быть может, прямо за Коцит

Пошлют читать его творенья.

Послушай дяди, милый мой:

Ступай себе к слепой Фемиде

Иль и дипломатике косой!

Кропай, мой друг, посланья к Лиде,

Оставь военные грехи

И в сладостях успокоенья

Пиши сенатские решенья

И пятистопные стихи;

И не с гусарского корнета, —

Возьми пример с того поэта,

С того, которого рука

Нарисовала Ермака

В снегах незнаемого света,

И плен могучего Мегмета,

И мужа модного рога,

Который, милостию бога,

Министр и сладостный певец,

Был строгой чести образец,

Как образец он будет слога».

Всё так, почтенный дядя мой,

Почтен, кто глупости людской

Решит запутанные споры;

Умен, кто хитрости рукой

Переплетает меж собой

Дипломатические вздоры

И правит нашею судьбой.

Смешон, конечно, мирный воин,

И эпиграммы самой злой

В известных «Святках» он достоин.

Но что прелестней и живей

и т. д.

Конец послания (после стиха «Меж верной сабли и седла»):

Но вы, враги трудов и славы,

Питомцы Феба и забавы,

Вы, мирной праздности друзья,

Шепну вам на ухо: вы правы,

И с вами соглашаюсь я!

Бог создал для себя природу,

Свой рай и счастие глупцам,

Злословие, мужчин и моду,

Конечно, для забавы дам,

Заботы знатному народу,

Дурачество для всех, — а нам

Уединенье и свободу!

В. С. ФИЛИМОНОВУ

ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПОЭМЫ ЕГО «ДУРАЦКИЙ КОЛПАК»

Вам музы, милые старушки,

Колпак связали в добрый час,

И, прицепив к нему гремушки,

Сам Феб надел его на вас.

Хотелось в том же мне уборе

Пред вами нынче щегольнуть

И в откровенном разговоре,

Как вы, на многое взглянуть;

Но старый мой колпак изношен.

Хоть и любил его поэт;

Он поневоле мной заброшен:

Не в моде нынче красный цвет.

Итак, в знак мирного привета,

Снимая шляпу, бью челом,

Узнав философа-поэта

Под осторожным колпаком.

Примечания

1. В. С. ФИЛИМОНОВУ. При получении поэмы его «Дурацкий колпак». При жизни Пушкина не печаталось.

2. «И в откровенном разговоре». — Поэма Филимонова состоит из шести главок, в которых даны картинки быта, перемежаемые скептическими замечаниями.

В. Ф. РАЕВСКОМУ

Не тем горжусь я, мой певец,

Что привлекать умел стихами

Вниманье пламенных сердец,

Играя смехом и слезами,

Не тем горжусь, что иногда

Мои коварные напевы

Смиряли в мыслях юной девы

Волненье страха и стыда,

Не тем, что у столба сатиры

Разврат и злобу я казнил,

И что грозящий голос лиры

Неправду в ужас приводил,

Что непреклонным вдохновеньем

И бурной юностью моей

И страстью воли и гоненьем

Я стал известен меж людей, —

Иная, высшая награда

Была мне роком суждена —

Самолюбивых дум отрада!

Мечтанья суетного сна!..

…

Примечания

1. В. Ф. РАЕВСКОМУ. Не тем горжусь я, мой певец. Неоконченное послание. Адресовано Владимиру Федосеевичу Раевскому, арестованному за политическую пропаганду среди войск и заключенному в Тираспольскую тюрьму. Оттуда Раевский прислал стихотворение «К друзьям», в значительной своей части обращенное к Пушкину. Между прочим, к нему обращены стихи:

Оставь другим певцам любовь! Любовь ли петь, где брызжет кровь…

Пушкин хотел начать ответ стихами:

Недаром ты ко мне воззвал Из глубины глухой темницы,,.

но кроме этих двух стихов от начала послания ничего не сохранилось. Не написано и окончание послания, где Пушкин хотел провозгласить положительные задачи поэта.

В. Ф. РАЕВСКОМУ Ты прав, мой друг

Ты прав, мой друг, — напрасно я презрел

Дары природы благосклонной.

Я знал досуг, беспечный муз удел,

И наслажденья лени сонной,

Красы Лаис, заветные пиры,

И клики радости безумной,

И мирных муз минутные дары,

И лепетанье славы шумной.

Я дружбу знал — и жизни молодой

Ей отдал ветреные годы,

И верил ей за чашей круговой

В часы веселий и свободы;

Я знал любовь, не мрачною тоской,

Не безнадежным заблужденьем,

Я знал любовь прелестною мечтой,

Очарованьем, упоеньем.

Младых бесед оставя блеск и шум,

Я знал и труд и вдохновенье,

И сладостно мне было жарких дум

Уединенное волненье.

Но всё прошло! — остыла в сердце кровь.

В их наготе я ныне вижу

И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь,

И мрачный опыт ненавижу.

Свою печать утратил резвый нрав,

Душа час от часу немеет;

В ней чувств уж нет. Так легкий лист дубрав

В ключах кавказских каменеет.

Разоблачив пленительный кумир,

Я вижу призрак безобразный.

Но что ж теперь тревожит хладный мир

Души бесчувственной и праздной?

Ужели он казался прежде мне

Столь величавым и прекрасным.

Ужели в сей позорной глубине

Я наслаждался сердцем ясным!

Что ж видел в нем безумец молодой,

Чего искал, к чему стремился,

Кого ж, кого возвышенной душой

Боготворить не постыдился?

Я говорил пред хладною толпой

Языком Истины свободной,

Но для толпы ничтожной и глухой

Смешон глас сердца благородный.

— — ——

Везде ярем, секира иль венец,

Везде злодей иль малодушный,

А человек везде тиран иль льстец,

Иль предрассудков раб послушный.

Примечания

1. В. Ф. РАЕВСКОМУ. Ты прав, мой друг, — напрасно я презрел. Недоработанное и незаконченное послание В. Ф. Раевскому. См. послание ему «Не тем горжусь я, мой певец». Настоящее послание является ответом на стихотворение Раевского «Певец в темнице», где имеются стихи, обращенные к Пушкину:

О мира черного жилец! Сочти все прошлые минуты. Быть может, близок твой конец И перелом судьбины лютой! Ты знал ли радость? — светлый мир — Души награду непорочной? Что составляло твой кумир — Добро иль гул хвалы непрочной? Читал ли девы молодой Любовь во взорах сквозь ресницы?

В усталом сне ее с тобой Встречал ли яркий луч денницы? и т. д.

ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Что смолкнул веселия глас?

Раздайтесь, вакхальны припевы!

Да здравствуют нежные девы

И юные жены, любившие нас!

Полнее стакан наливайте!

На звонкое дно

В густое вино

Заветные кольца бросайте!

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Примечания

1. ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ. Напечатано в сборнике 1826 г.

ВЕСЕЛЫЙ ПИР

Я люблю вечерний пир,

Где веселье председатель,

А свобода, мой кумир,

За столом законодатель,

Где до утра слово пей!

Заглушает крики песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен.

Примечания

1. ВЕСЕЛЫЙ ПИР. Напечатано в «Мнемозине», 1824 г., ч. II, под названием «Вечер».

Из ранних редакций

В черновом тексте стихотворение имеет продолжение:

Я люблю в моем стекле

Часто видеть перемену.

Рад я вафлям на столе,

Пирогу я знаю цену.

Я люблю, чтобы заря

За столом меня застала,

Чтоб, желанием горя,

Лила сладостно дремала.

Я люблю младых повес

ВИДЕНИЕ КОРОЛЯ

Король ходит большими шагами

Взад и вперед по палатам;

Люди спят — королю лишь не спится:

Короля султан осаждает,

Голову отсечь ему грозится

И в Стамбул отослать ее хочет.

Часто он подходит к окошку;

Не услышит ли какого шума?

Слышит, воет ночная птица,

Она чует беду неминучу,

Скоро ей искать новой кровли

Для своих птенцов горемычных.

Не сова воет в Ключе-граде,

Не луна Ключ-город озаряет,

В церкви божией гремят барабаны,

Вся свечами озарена церковь.

Но никто барабанов не слышит,

Никто света в церкви божией не видит,

Лишь король то слышал и видел;

Из палат своих он выходит

И идет один в божию церковь.

Стал на паперти, дверь отворяет…

Ужасом в нем замерло сердце,

Но великую творит он молитву

И спокойно в церковь божию входит.

Тут он видит чудное виденье:

На помосте валяются трупы,

Между ими хлещет кровь ручьями,

Как потоки осени дождливой.

Он идет, шагая через трупы,

Кровь по щиколку 2 ему досягает…

Горе! в церкви турки и татары

И предатели, враги богумилы. 3

На амвоне сам султан безбожный,

Держит он наголо саблю,

Кровь по сабле свежая струится

С вострия до самой рукояти.

Короля незапный обнял холод:

Тут же видит он отца и брата.

Пред султаном старик бедный справа,

Униженно стоя на коленах,

Подает ему свою корону;

Слева, также стоя на коленах,

Его сын, Радивой окаянный,

Бусурманскою чалмою покрытый

(С тою самою веревкою, которой

Удавил он несчастного старца),

Край полы у султана целует,

Как холоп, наказанный фалангой. 4

И султан безбожный, усмехаясь,

Взял корону, растоптал ногами

И промолвил потом Радивою:

«Будь над Боснией моей ты властелином,

Для гяур-христиан беглербеем». 5

И отступник бил челом султану,

Трижды пол окровавленный целуя.

И султан прислужников кликнул

И сказал: «Дать кафтан Радивою! 6

Не бархатный кафтан, не парчовый,

А содрать на кафтан Радивоя

Кожу с брата его родного».

Бусурмане на короля наскочили,

Донага всего его раздели,

Атаганом ему кожу вспороли,

Стали драть руками и зубами,

Обнажили мясо и жилы.

И до самых костей ободрали

И одели кожею Радивоя.

Громко мученик господу взмолился:

«Прав ты, боже, меня наказуя!

Плоть мою предай на растерзанье,

Лишь помилуй мне душу, Иисусе!»

При сем имени церковь задрожала,

Всё внезапно утихнуло, померкло, —

Всё исчезло — будто не бывало.

И король ощупью в потемках

Кое-как до двери добрался

И с молитвою на улицу вышел.

Было тихо. С высокого неба

Город белый луна озаряла.

Вдруг взвилась из-за города бомба, 7

И пошли бусурмане на приступ.

Сноски Пушкина

1 Фома I был тайно умерщвлен своими двумя сыновьями Стефаном и Радивоем в 1460 году. Стефан ему наследовал. Радивой, негодуя на брата за похищение власти, разгласил ужасную тайну и бежал в Турцию к Магомету II. Стефан, по внушению папского легата, решился воевать с турками. Он был побежден и бежал в Ключ-город, где Магомет осадил его. Захваченный в плен, он не согласился принять магометанскую веру, и с него содрали кожу.

2 Щиколодка, по московскому наречию щиколка.

3 Так называют себя некоторые иллирийские раскольники.

4 Фаланга, палочные удары по пятам.

5 Радивой никогда не имел этого сана; и все члены королевского семейства истреблены были султаном.

6 Кафтан, обыкновенный подарок султанов.

7 Анахронизм.

ВИНО

(ИОН ХИОССКИЙ)

Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный,

Гордость внушающий нам шумный заступник любви!

Примечания

1. ВИНО (Ион Хиосский). При жизни Пушкина не печаталось. Написано 2 января 1833 г.

Стихотворение переведено из той же книги Лефевра, из которой взяты стихотворения «Чистый лоснится пол» и др.

ВИНОГРАД

Не стану я жалеть о розах,

Увядших с легкою весной;

Мне мил и виноград на лозах,

В кистях созревший под горой,

Краса моей долины злачной,

Отрада осени златой,

Продолговатый и прозрачный,

Как персты девы молодой.

Примечания

1. ВИНОГРАД (ст. 184). Напечатано в сборнике 1826 г. с неверной датой «1820», вызванной, вероятно, теми же соображениями, что и датировка стихотворения «О дева-роза, я в оковах».

ВЛАХ В ВЕНЕЦИИ

Как покинула меня Парасковья,

И как я с печали промотался,

Вот далмат пришел ко мне лукавый:

«Ступай, Дмитрий, в морской ты город,

Там цехины, что у нас каменья.

Там солдаты в шелковых кафтанах,

И только что пьют да гуляют:

Скоро там ты разбогатеешь

И воротишься в шитом долимане

С кинжалом на серебряной цепочке.

И тогда-то играй себе на гуслях;

Красавицы побегут к окошкам

И подарками тебя закидают.

Эй, послушайся! отправляйся морем;

Воротись, когда разбогатеешь».

Я послушался лукавого далмата.

Вот живу в этой мраморной лодке,

Но мне скучно, хлеб их мне, как камень,

Я неволен, как на привязи собака.

Надо мною женщины смеются,

Когда слово я по-нашему молвлю;

Наши здесь язык свой позабыли,

Позабыли и наш родной обычай;

Я завял, как пересаженный кустик.

Как у нас, бывало, кого встречу,

Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!»

Здесь не слышу доброго привета,

Не дождуся ласкового слова;

Здесь я точно бедная мурашка,

Занесенная в озеро бурей.

Сноски Пушкина

15 Мицкевич перевел и украсил эту песню.

ВОДА И ВИНО

Люблю я в полдень воспаленный

Прохладу черпать из ручья

И в роще тихой, отдаленной

Смотреть, как плещет в брег струя.

Когда ж вино в края поскачет,

Напенясь в чаше круговой,

Друзья, скажите, — кто не плачет,

Заране радуясь душой?

Да будет проклят дерзновенный,

Кто первый грешною рукой,

Нечестьем буйным ослепленный,

О страх!.. смесил вино с водой!

Да будет проклят род злодея!

Пускай не в силах будет пить

Или, стаканами владея,

Лафит с цымлянским различить!

Примечания

ВОДА И ВИНО. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №6

ВОЕВОДА

Поздно ночью из похода

Воротился воевода.

Он слугам велит молчать;

В спальню кинулся к постеле;

Дернул полог… В самом деле!

Никого; пуста кровать.

И, мрачнее черной ночи,

Он потупил грозны очи,

Стал крутить свой сивый ус…

Рукава назад закинул,

Вышел вон, замок задвинул;

«Гей, ты, кликнул, чертов кус!

А зачем нет у забора

Ни собаки, ни затвора?

Я вас, хамы!.. Дай ружье;

Приготовь мешок, веревку,

Да сними с гвоздя винтовку.

Ну, за мною!.. я ж ее!»

Пан и хлопец под забором

Тихим крадутся дозором,

Входят в сад — и сквозь ветвей,

На скамейке у фонтана,

В белом платье, видят, панна

И мужчина перед ней.

Говорит он: «Всё пропало,

Чем лишь только я, бывало,

Наслаждался, что любил:

Белой груди воздыханье,

Нежной ручки пожиманье,

Воевода всё купил.

Сколько лет тобой страдал я,

Сколько лет тебя искал я!

От меня ты отперлась.

Не искал он, не страдал он;

Серебром лишь побряцал он,

И ему ты отдалась.

Я скакал во мраке ночи

Милой панны видеть очи,

Руку нежную пожать;

Пожелать для новоселья

Много лет ей и веселья,

И потом навек бежать».

Панна плачет и тоскует,

Он колени ей целует,

А сквозь ветви те глядят,

Ружья наземь опустили,

По патрону откусили,

Вбили шомполом заряд.

Подступили осторожно.

«Пан мой, целить мне не можно, —

Бедный хлопец прошептал:—

Ветер, что ли, плачут очи,

Дрожь берет; в руках нет мочи,

Порох в полку не попал». —

«Тише ты, гайдучье племя!

Будешь плакать, дай мне время!

Сыпь на полку… Наводи…

Цель ей в лоб. Левее… выше.

С паном справлюсь сам. Потише;

Прежде я; ты погоди».

Выстрел по саду раздался.

Хлопец пана не дождался;

Воевода закричал,

Воевода пошатнулся…

Хлопец, видно, промахнулся:

Прямо в лоб ему попал.

Примечания

1. ВОЕВОДА. Напечатано вместе с предыдущим стихотворением. Написано 28 октября 1833 г. в Болдине.

Вольное подражание балладе Мицкевича «Дозор».

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Художник-варвар кистью сонной

Картину гения чернит.

И свой рисунок беззаконный

Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,

Спадают ветхой чешуей;

Созданье гения пред нами

Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья

С измученной души моей,

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней.

Примечания

1. ВОЗРОЖДЕНИЕ. Напечатано в «Невском альманахе» на 1828 г.

ВОЙНА

Война! Подъяты наконец,

Шумят знамена бранной чести!

Увижу кровь, увижу праздник мести;

Засвищет вкруг меня губительный свинец.

И сколько сильных впечатлений

Для жаждущей души моей:

Стремленье бурных ополчений,

Тревоги стана, звук мечей,

И в роковом огне сражений

Паденье ратных и вождей!

Предметы гордых песнопений

Разбудят мой уснувший гений.

Всё ново будет мне: простая сень шатра,

Огни врагов, их чуждое взыванье,

Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра

И смерти грозной ожиданье.

Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,

Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?

Венок ли мне двойной достанется на часть,

Кончину ль темную судил мне жребий боев,

И всё умрет со мной: надежды юных дней,

Священный сердца жар, к высокому стремленье,

Воспоминание и брата и друзей,

И мыслей творческих напрасное волненье,

И ты, и ты, любовь?.. Ужель ни бранный шум,

Ни ратные труды, ни ропот гордой славы,

Ничто не заглушит моих привычных дум?

Я таю, жертва злой отравы:

Покой бежит меня; нет власти над собой,

И тягостная лень душою овладела…

Что ж медлит ужас боевой?

Что ж битва первая еще не закипела?..

Примечания

ВОЙНА. Напечатано в «Полярной звезде» на 1823 год под названием «Мечта воина». Написано 29 ноября 1821. Стихотворение вызвано греческим восстанием. Пушкин намеревался принять участие в войне на стороне восставших. См. письмо брату от 30 января 1823 г.

ВОЛЬНОСТЬ

ОДА

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы гордая певица?

Приди, сорви с меня венок,

Разбей изнеженную лиру…

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след

Того возвышенного Галла,

Кому сама средь славных бед

Ты гимны смелые внушала.

Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Везде неправедная Власть

В сгущенной мгле предрассуждений

Воссела — Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главой

Народов не легло страданье,

Где крепко с Вольностью святой

Законов мощных сочетанье;

Где всем простерт их твердый щит,

Где сжатый верными руками

Граждан над равными главами

Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока

Сражает праведным размахом;

Где не подкупна их рука

Ни алчной скупостью, ни страхом.

Владыки! вам венец и трон

Дает Закон — а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Тебя в свидетели зову,

О мученик ошибок славных,

За предков в шуме бурь недавних

Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик

В виду безмолвного потомства,

Главой развенчанной приник

К кровавой плахе Вероломства.

Молчит Закон — народ молчит,

Падет преступная секира…

И се — злодейская порфира

На галлах скованных лежит.

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Читают на твоем челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты богу на земле.

Когда на мрачную Неву

Звезда полуночи сверкает.

БЕЛОВОЙ АВТОГРАФ СТИХОТВОРЕНИЯ. 1817 Г.

ОДА «ВОЛЬНОСТЬ»

Фрагмент списка стихотворения из архива братьев Тургеневых

И беззаботную главу

Спокойный сон отягощает,

Глядит задумчивый певец

На грозно спящий средь тумана

Пустынный памятник тирана,

Забвенью брошенный дворец —

И слышит Клии страшный глас

За сими страшными стенами,

Калигулы последний час

Он видит живо пред очами,

Он видит — в лентах и звездах,

Вином и злобой упоенны,

Идут убийцы потаенны,

На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,

Опущен молча мост подъемный,

Врата отверсты в тьме ночной

Рукой предательства наемной…

О стыд! о ужас наших дней!

Как звери, вторглись янычары!..

Падут бесславные удары…

Погиб увенчанный злодей,

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Примечания

1. ВОЛЬНОСТЬ. Ода (стр. 283). При жизни Пушкина ода получила распространение в рукописи; когда она дошла до правительства, то послужила главным поводом к высылке Пушкина на юг. Ода писана в конце 1817 г. на квартире братьев Тургеневых, откуда виден Михайловский замок («памятник тирана»), в котором был убит Павел I. Ода выражает политические взгляды молодого Пушкина, сложившиеся отчасти в результате лекций Куницына о «естественном праве», отчасти под влиянием бесед с Николаем Ивановичем Тургеневым. В ней отразились характерные для того времени политические доктрины.

2. «Того возвышенного галла». Речь идет о французском революционном поэте Экушаре Лебрене (1729—1807).

3. «В сгущенной мгле предрассуждений» — т. е. в союзе с реакционной церковью. Под словом «предрассужденья» имелись в виду религиозные предрассудки.

4. «Восходит к смерти Людовик». Здесь описывается казнь Людовика XVI.

5. «И се — злодейская порфира». На одном из автографов Пушкин сделал примечание: «Наполеона порфира… Замечание для В. Л. П., моего дяди (родного)».

ВОСПОМИНАНИЕ

Когда для смертного умолкнет шумный день

И на немые стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи тень

И сон, дневных трудов награда,

В то время для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Примечания

1. ВОСПОМИНАНИЕ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Написано 19 мая 1828 г. В черновой рукописи имеет продолжение. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

Окончание стихотворения в рукописи:

Я вижу в праздности, в неистовых пирах,

В безумстве гибельной свободы,

В неволе, бедности, изгнании, в степях

Мои утраченные годы.

Я слышу вновь друзей предательский привет

На играх Вакха и Киприды,

Вновь сердцу моему наносит хладный свет

Неотразимые обиды.

Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,

Решенья глупости лукавой,

И шепот зависти, и легкой суеты

Укор веселый и кровавый.

И нет отрады мне — и тихо предо мной

Встают два призрака младые,

Две тени милые, — два данные судьбой

Мне ангела во дни былые;

Но оба с крыльями и с пламенным мечом.

И стерегут… и мстят мне оба.

И оба говорят мне мертвым языком

О тайнах счастия и гроба.

Эти двадцать стихов не были напечатаны Пушкиным и не окончательно им обработаны.

«Две тени милые…» — С уверенностью можно назвать только одно имя — Амалии Ризнич. См. стихотворение «Под небом голубым страны своей родной».

ВСЕВОЛОЖСКОМУ

Прости, счастливый сын пиров,

Балованный дитя свободы!

Итак, от наших берегов,

От мертвой области рабов,

Капральства, прихотей и моды

Ты скачешь в мирную Москву,

Где наслажденьям знают цену,

Беспечно дремлют наяву

И в жизни любят перемену.

В сей азиатской стороне,

Нас уверяют, жизнь игрушка!

В почтенной кичке, в шушуне

Москва премилая старушка.

Разнообразной и живой

Она пленяет пестротой,

Старинной роскошью, пирами,

Невестами, колоколами,

Забавной, легкой суетой,

Невинной прозой и стихами.

Ты там на шумных вечерах

Увидишь важное безделье,

Жеманство в тонких кружевах

И глупость в золотых очках,

И тяжкой знатности веселье,

И скуку с картами в руках.

Всего минутный наблюдатель,

Ты посмеешься под рукой;

Но вскоре, верный обожатель

Забав и лени золотой,

Держася моего совета

И волю всей душой любя,

Оставишь круг большого света

И жить решишься для себя.

Уже в приюте отдаленном

Я вижу мысленно тебя:

Кипит в бокале опененном

Аи холодная струя;

В густом дыму ленивых трубок,

В халатах, новые друзья

Шумят и пьют; задорный кубок

Обходит их безумный круг,

И мчится в радостях досуг;

А там египетские девы

Летают, вьются пред тобой;

Я слышу звонкие напевы,

Стон неги, вопли, дикий вой;

Их исступленные движенья,

Огонь неистовых очей

И всё, мой друг, в душе твоей

Рождает трепет упоенья…

Но вспомни, милый: здесь одна,

Тебя всечасно ожидая,

Вздыхает пленница младая;

Весь день уныла и томна,

В своей задумчивости сладкой

Тихонько плачет под окном

От грозных аргусов украдкой

И смотрит на пустынный дом,

Где мы так часто пировали

С Кипридой, Вакхом и тобой,

Куда с надеждой и тоской

Ее желанья улетали.

О, скоро ль милого найдут

Ее потупленные взоры,

И пред любовью упадут

Замков ревнивые затворы?

А наш осиротелый круг,

Товарищ, скоро ль оживится?

Когда прискачешь, милый друг?

Душа вослед тебе стремится.

Где б ни был ты, возьми венок

Из рук младого сладострастья

И докажи, что ты знаток

В неведомой науке счастья.

Примечания

1. ВСЕВОЛОЖСКОМУ. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. Написано 27 ноября 1819 г. Никита Всеволодович Всеволожский (1799—1862) — сын петербургского богача, сослуживец Пушкина по Коллегии иностранных дел, театрал, член «Зеленой лампы». В его доме происходили заседания этого общества. У него же собиралась петербургская молодежь на приятельские пирушки. Послание появилось в печати с цензурными изменениями. Вместо стиха «Итак, от наших берегов» и следующих было напечатано:

Любимец муз, поклонник моды И Терпсихоры и стихов! Ты в жизни любишь перемену: Ты скачешь в мирную Москву, Где сладко дремлют наяву И наслажденьям знают цену.

Это послание читалось Пушкиным на одном из заседаний «Зеленой лампы».

ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ

На скользком поприще Тимковского наследник!

Позволь обнять себя, мой прежний собеседник.

Недавно, тяжкою цензурой притеснен,

Последних, жалких прав без милости лишен,

Со всею братией гонимый совокупно,

Я, вспыхнув, говорил тебе немного крупно,

Потешил дерзости бранчивую свербежь —

Но извини меня: мне было невтерпеж.

Теперь, в моей глуши журналы раздирая

И бедной братии стишонки разбирая

(Теперь же мне читать охота и досуг),

Обрадовался я, по ним заметя вдруг

В тебе и правила, и мыслей образ новый!

Ура! ты заслужил венок себе лавровый

И твердостью души, и смелостью ума.

Как изумилася поэзия сама,

Когда ты разрешил по милости чудесной

Заветные слова божественный, небесный,

И ими назвалась (для рифмы) красота,

Не оскорбляя тем уж Господа Христа!

Но что же вдруг тебя, скажи, переменило

И нрава твоего кичливость усмирило?

Свои послания хоть очень я люблю,

Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою,

Но, подразнив тебя, я переменой сею

Приятно изумлен, гордиться не посмею.

Отнесся я к тебе по долгу моему;

Но мне ль исправить вас? Нет, ведаю, кому

Сей важной новостью обязана Россия.

Обдумав наконец намеренья благие,

Министра честного наш добрый царь избрал,

Шишков наук уже правленье восприял.

Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,

Он славен славою двенадцатого года;

Один в толпе вельмож он русских муз любил,

Их, незамеченных, созвал, соединил;

Осиротелого венца Екатерины

От хлада наших дней укрыл он лавр единый.

Он с нами сетовал, когда святой отец,

Омара да Гали прияв за образец,

В угодность господу, себе во утешенье,

Усердно задушить старался просвещенье.

Благочестивая, смиренная душа

Карала чистых муз, спасая Бантыша,

И помогал ему Магницкий благородный,

Муж твердый в правилах, душою превосходный,

И даже бедный мой Кавелин-дурачок,

Креститель Галича, Магницкого дьячок.

И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки

Вы были вверены, печальные науки!

Цензура! вот кому подвластна ты была!

Но полно: мрачная година протекла,

И ярче уж горит светильник просвещенья.

Я с переменою несчастного правленья

Отставки цензоров, признаться, ожидал,

Но, сам не зная как, ты, видно, устоял.

Итак, я поспешил приятелей поздравить,

А между тем совет на память им оставить.

Будь строг, но будь умен. Не просят у тебя

Чтоб, все законные преграды истребя,

Всё мыслить, говорить, печатать безопасно

Ты нашим господам позволил самовластно.

Права свои храни по долгу своему.

Но скромной Истине, но мирному Уму

И даже Глупости, невинной и довольной,

Не заграждай пути заставой своевольной.

И если ты в плодах досужного пера

Порою не найдешь великого добра,

Когда не видишь в них безумного разврата,

Престолов, алтарей и нравов супостата,

То, славы автору желая от души,

Махни, мой друг, рукой и смело подпиши.

Примечания

1. ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ. Распространялось в списках (в первоначальной редакции, до окончательной обработки; см. письмо Вяземскому от 25 января 1825 г.). Послание вызвано отставкой Голицына и назначением на должность министра народного просвещения, в ведение которого входила цензура, А. С. Шишкова. Так как Шишков известен был запиской против нелепых цензурных придирок («Он с нами сетовал»), то Пушкин возлагал надежды на смену министерства. Однако правление Шишкова ознаменовалось изданием в 1828 г. так называемого «чугунного» цензурного устава, дававшего цензуре все средства неограниченного произвола.

2. Тимковский И. О. — петербургский цензор до 1821 г.

3. Божественный, небесный. — Эти слова в применении к женской красоте запрещал цензор Красовский.

4. «Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою». — Послание к цензору 1821 г.

5. Святой отец — Голицын, министр народного просвещения и духовных дел.

6. Бантыш — Бантыш-Каменский В. Н., старший сын московского археографа, брат историка, известный своими пороками.

7. Магницкий М. Л. (1778—1855) — один из главных представителей официального мракобесия, участник разгрома Петербургского университета в 1821 г.

8. Кавелин Д. А. — Прежде был членом «Арзамаса»; в качестве директора Петербургского университета принял участие в реакционном разгроме университета в 1821 г.

9. Галич А. И. — бывший профессор Лицея: в 1821 г. был обвинен в том, что его книга «История философских систем» подобна «тлетворному яду». Галич письменно покаялся в «грехах юности и неведения», что вызвало восторг Кавелина, и Галичу было предложено в печати «торжественно описать свое обращение и отречение от мнимого просвещения, на лжеименном разуме основанного».

ВУРДАЛАК

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышет,

Спотыкаясь, чуть бредет

По могилам; вдруг он слышит,

Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал; — шагнуть не может.

Боже! думает бедняк,

Это верно кости гложет

Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;

Съест упырь меня совсем,

Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем.

Что же? вместо вурдалака —

(Вы представьте Вани злость!)

В темноте пред ним собака

На могиле гложет кость.

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Тебя ль я видел, милый друг?

Или неверное то было сновиденье,

Мечтанье смутное, и пламенный недуг

Обманом волновал мое воображенье?

В минуты мрачные болезни роковой

Ты ль, дева нежная, стояла надо мной

В одежде воина с неловкостью приятной?

Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал

Знакомые красы под сей одеждой ратной:

И слабым шёпотом подругу я назвал…

Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы,

Я слабою рукой искал тебя во мгле…

И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы

И влажный поцелуй на пламенном челе…

Бессмертные! с каким волненьем

Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!

Я закипел, затрепетал…

И скрылась ты прелестным привиденьем!

Жестокий друг! меня томишь ты упоеньем:

Приди, меня мертвит любовь!

В молчанье благосклонной ночи

Явись, волшебница! пускай увижу вновь

Под грозным кивером твои небесны очи,

И плащ, и пояс боевой,

И бранной обувью украшенные ноги…

Не медли, поспешай, прелестный воин мой,

Приди, я жду тебя: здоровья дар благой

Мне снова ниспослали боги,

А с ним и сладкие тревоги

Любви таинственной и шалости младой.

Примечания

1. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ. Напечатано Пушкиным в его собрании стихотворений 1826 г. См. «Мои пенаты» Батюшкова. Написано, вероятно, в марте, во время болезни Пушкина. Первоначально после стиха «И слабым шёпотом подругу я назвал» следовало:

На саблю опершись, казалось, ты дрожала, Я зрел в твоих очах уныния туман. Казалось, тяжкая тоска приподнимала Накинутый на перси долиман.

ВЯЗЕМСКОМУ

Язвительный поэт, остряк замысловатый,

И блеском колких слов, и шутками богатый

Счастливый Вяземский, завидую тебе.

Ты право получил, благодаря судьбе,

Смеяться весело над Злобою ревнивой,

Невежество разить анафемой игривой.

Примечания

1. ВЯЗЕМСКОМУ. Язвительный поэт, остряк замысловатый. Начало необработанного чернового послания, не законченного Пушкиным и не предназначавшегося к печати. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

Черновое продолжение послания:

Когда б еще я был рифмач миролюбивый,

Пред знатью преданный, услужливый, учтивый,

Как Шаликов, добра хвалитель записной,

Довольный изредка журнальной похвалой,

Невинный фабулист или смиренный лирик.

Но Феб во гневе мне промолвил: будь сатирик.

С тех пор бесплодный жар в груди моей горит,

Браниться жажду я — рука моя свербит.

— —

Будь мне наставником в насмешливой науке,

Едва лукавый ум твои поймает звуки,

Он рифму грозную невольво затвердит,

И память темное прозванье сохранит.

— —

Клим пошлою меня щекотит остротой.

Кто Фирс? ничтожный шут, красавец молодой,

Жеманный говорун, когда-то бывший в моде,

Толстому верный друг по греческой методе.

И можно ль комара тотчас не раздавить

И в грязь словцом одним глупца не превратить?

А шутку не могу придумать я другую,

Как только отослать… Толстого…

— —

И в глупом бешенстве кричу я наконец

Хвостову: ты дурак, а Стурдзе: ты подлец

— —

Так точно трусивший буян обиняком

Решит в харчевне спор надежным кулаком.

Разбросанные черновые наброски. Здесь они даются в предположительной последовательности.

Фирс — по-видимому, баснописец А. Е. Измайлов, издатель журнала «Благонамеренный». Стихи «Блажен Фирсей…» и т. д. соответствуют прозаической программе: «Поведай мне тайну смеха. Я проклинаю, я бешусь. Еще когда б я мог во след Измайлову, но я…»

Шаликов — поэт, издатель «Дамского журнала», предмет всеобщих насмешек за свои сентиментальные стихи.

Толстой Ф. И.- См. «В жизни мрачной и презренной».

Стурдза — реакционный публицист. См. «На Стурдзу».

ГАЙДУК ХРИЗИЧ

В пещере, на острых каменьях

Притаился храбрый гайдук Хризич.16

С ним жена его Катерина,

С ним его два милые сына,

Им нельзя из пещеры выдти.

Стерегут их недруги злые.

Коли чуть они голову подымут,

В них прицелятся тотчас сорок ружей.

Они три дня, три ночи не ели,

Пили только воду дождевую,

Накопленную во впадине камня.

На четвертый взошло красно-солнце,

И вода во впадине иссякла.

Тогда молвила, вздохнувши, Катерина:

«Господь бог! помилуй наши души!»

И упала мертвая на землю.

Хризич, глядя на нее, не заплакал,

Сыновья плакать при нем не смели;

Они только очи отирали,

Как от них отворачивался Хризич.

В пятый день старший сын обезумел,

Стал глядеть он на мертвую матерь,

Будто волк на спящую ко´зу.

Его брат, видя то, испугался.

Закричал он старшему брату:

«Милый брат! не губи свою душу;

Ты напейся горячей моей крови,

А умрем мы голодною смертью,

Станем мы выходить из могилы

Кровь сосать наших недругов спящих». 17

Хризич встал и промолвил: «Полно!

Лучше пуля, чем голод и жажда».

И все трое со скалы в долину

Сбежали, как бешеные волки.

Семерых убил из них каждый,

Семью пулями каждый из них прострелен;

Головы враги у них отсекли

И на копья свои насадили, —

А и тут глядеть на них не смели.

Так им страшен был Хризич с сыновьями.

Сноски Пушкина

16 Гайдук, глава, начальник. Гайдуки не имеют пристанища и живут разбоями.

17 Западные славяне верят существованию упырей (vampire). См. песню о Марке Якубовиче.

ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ

В дыму, в крови, сквозь тучи стрел

Теперь твоя дорога;

Но ты предвидишь свой удел,

Грядущий наш Квирога!

И скоро, скоро смолкнет брань

Средь рабского народа,

Ты молоток возьмешь во длань

И воззовешь: свобода!

Хвалю тебя, о верный брат!

О каменщик почтенный!

О Кишинев, о темный град!

Ликуй, им просвещенный!

Примечания

1. ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ. При жизни Пушкина не печаталось. Пущин Павел Сергеевич (1785 — 1865) — командир бригады, служивший в Кишиневе под начальством М. Ф. Орлова. Одно время был членом Союза Благоденствия. В Кишиневе основал масонскую ложу «Овидий», в которой состоял и Пушкин (см. т. VIII, «Дневники», запись от 4 мая). По поводу основания ложи и написаны эти стихи. Они показывают, что Пушкин рассматривал масонскую ложу как политическую организацию (см. письмо Жуковскому от начала января 1826).

2. «Ты молоток возьмешь во длань». — Молоток был принадлежностью обрядов на заседаниях масонов (вольных каменщиков, как они себя называли).

ГЕРОЙ

Что есть истина?

Друг

Да, слава в прихотях вольна.

Как огненный язык, она

По избранным главам летает,

С одной сегодня исчезает

И на другой уже видна.

За новизной бежать смиренно

Народ бессмысленный привык;

Но нам уж то чело священно,

Над коим вспыхнул сей язык.

На троне, на кровавом поле,

Меж граждан на чреде иной

Из сих избранных кто всех боле

Твоею властвует душой?

Поэт

Всё он, всё он — пришлец сей бранный.

Пред кем смирилися цари,

Сей ратник, вольностью венчанный,

Исчезнувший, как тень зари.

Друг

Когда ж твой ум он поражает

Своею чудною звездой?

Тогда ль, как с Альпов он взирает

На дно Италии святой;

Тогда ли, как хватает знамя

Иль жезл диктаторский; тогда ль,

Как водит и кругом и вдаль

Войны стремительное пламя,

И пролетает ряд побед

Над ним одна другой вослед;

Тогда ль, как рать героя плещет

Перед громадой пирамид,

Иль как Москва пустынно блещет,

Его приемля, — и молчит?

Поэт

Нет, не у счастия на лоне

Его я вижу, не в бою,

Не зятем кесаря на троне,

Не там, где на скалу свою

Сев, мучим казнию покоя,

Осмеян прозвищем героя,

Он угасает недвижим,

Плащом закрывшись боевым;

Не та картина предо мною!

Одров я вижу длинный строй,

Лежит на каждом труп живой,

Клейменный мощною чумою,

Царицею болезней… он,

Не бранной смертью окружен,

Нахмурясь ходит меж одрами,

И хладно руку жмет чуме,

И в погибающем уме

Рождает бодрость… Небесами

Клянусь: кто жизнию своей

Играл пред сумрачным недугом,

Чтоб ободрить угасший взор,

Клянусь, тот будет небу другом,

Каков бы ни был приговор

Земли слепой.

Друг

Мечты поэта,

Историк строгий гонит вас!

Увы! его раздался глас, — *

И где ж очарованье света!

Поэт

Да будет проклят правды свет,

Когда посредственности хладной,

Завистливой, к соблазну жадной,

Он угождает праздно! — Нет!

Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман…

Оставь герою сердце… что же

Он будет без него? Тиран…

Друг

Утешься…

29 сентября 1830 Москва

Сноски

* Mémoires de Bourrienne. {См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. Воспоминания Бурьена. (Франц.)

Примечания

1. ГЕРОЙ. Напечатано без подписи в «Телескопе», 1831 г., №1, куда было отдано М. П. Погодиным; см. письмо к нему Пушкина от начала ноября 1830 г. Дата под стихами означает день приезда Николая I в холерную Москву и не имеет отношения к времени написания стихотворения.

2. Пришлец сей бранный — Наполеон.

3. «Одров я вижу длинный строй». — Здесь описывается посещение Бонапартом чумного госпиталя в Яффе в 1799 г. По преданию, Наполеон, чтобы ободрить больных, пожал руку чумному.

4. Историк строгий. — Пушкин ссылается на «Мемуары», которые появились в 1829—1830 гг. и автором которых значился Бурьен. В действительности они были составлены журналистом Вильмаре. В этих мемуарах утверждалось, что Наполеон не прикасался к чумным.

ГНЕДИЧУ

С Гомером долго ты беседовал один,

Тебя мы долго ожидали,

И светел ты сошел с таинственных вершин

И вынес нам свои скрижали.

И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,

В безумстве суетного пира,

Поющих буйну песнь и скачущих кругом

От нас созданного кумира.

Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.

В порыве гнева и печали

Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,

Разбил ли ты свои скрижали?

О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты

Скрываться в тень долины малой,

Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты

Жужжанью пчел над розой алой.

Таков прямой поэт. Он сетует душой

На пышных играх Мельпомены,

И улыбается забаве площадной

И вольности лубочной сцены,

То Рим его зовет, то гордый Илион,

То скалы старца Оссиана,

И с дивной легкостью меж тем летает он

Во след Бовы иль Еруслана.

Примечания

1. ГНЕДИЧУ. С Гомером долго ты беседовал один. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение является ответом на послание Н. Гнедича «А. С. Пушкину по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.» (1831). В стихотворении характеризуются разные стороны деятельности Гнедича: как переводчика «Илиады» Гомера, переводчика Оссиана, театрального деятеля.

Первой строкой стихотворения Пушкин напоминал Гнедичу об адресованном ему в 1821 г. послании Рылеева, где имеется стих;

С Гомером отвечай всегда беседой новой.

В 1832 г. всякое прямое упоминание имени Рылеева было воспрещено.

ГОРОДОК

(К ***)

Прости мне, милый друг,

Двухлетнее молчанье:

Писать тебе посланье

Мне было недосуг.

На тройке пренесенный

Из родины смиренной

В великий град Петра,

От утра до утра

Два года всё кружился

Без дела в хлопотах,

Зевая, веселился

В театре, на пирах;

Не ведал я покоя,

Увы! ни на часок,

Как будто у налоя

В великий четверток

Измученный дьячок.

Но слава, слава богу!

На ровную дорогу

Я выехал теперь;

Уж вытолкал за дверь

Заботы и печали,

Которые играли,

Стыжусь, столь долго мной,

И в тишине святой

Философом ленивым,

От шума вдалеке,

Живу я в городке,

Безвестностью счастливом.

Я нанял светлый дом

С диваном, с камельком;

Три комнатки простые —

В них злата, бронзы нет,

И ткани выписные

Не кроют их паркет.

Окошки в сад веселый,

Где липы престарелы

С черемухой цветут;

Где мне в часы полдневны

Березок своды темны

Прохладну сень дают;

Где ландыш белоснежный

Сплелся с фиалкой нежной

И быстрый ручеек,

В струях неся цветок,

Невидимый для взора,

Лепечет у забора.

Здесь добрый твой поэт

Живет благополучно;

Не ходит в модный свет;

На улице карет

Не слышит стук докучный;

Здесь грома вовсе нет;

Лишь изредка телега

Скрыпит по мостовой,

Иль путник, в домик мой

Пришед искать ночлега,

Дорожною клюкой

В калитку постучится…

Блажен, кто веселится

В покое, без забот,

С кем втайне Феб дружится

И маленький Эрот;

Блажен, кто на просторе

В укромном уголке

Не думает о горе,

Гуляет в колпаке,

Пьет, ест, когда захочет,

О госте не хлопочет!

Никто, никто ему

Лениться одному

В постеле не мешает;

Захочет — аонид

Толпу к себе сзывает;

Захочет — сладко спит,

На Рифмова склоняясь

И тихо забываясь.

Так я, мой милый друг,

Теперь расположился;

С толпой бесстыдных слуг

Навеки распростился;

Укрывшись в кабинет,

Один я не скучаю

И часто целый свет

С восторгом забываю.

Друзья мне — мертвецы,

Парнасские жрецы;

Над полкою простою

Под тонкою тафтою

Со мной они живут.

Певцы красноречивы,

Прозаики шутливы

В порядке стали тут.

Сын Мома и Минервы,

Фернейский злой крикун,

Поэт в поэтах первый,

Ты здесь, седой шалун!

Он Фебом был воспитан,

Издетства стал пиит;

Всех больше перечитан,

Всех менее томит;

Соперник Эврипида,

Эраты нежной друг,

Арьоста, Тасса внук —

Скажу ль?.. отец Кандида —

Он всё; везде велик

Единственный старик!

На полке за Вольтером

Виргилий, Тасс с Гомером

Все вместе предстоят.

В час утренний досуга

Я часто друг от друга

Люблю их отрывать.

Питомцы юных граций —

С Державиным потом

Чувствительный Гораций

Является вдвоем.

И ты, певец любезный,

Поэзией прелестной

Сердца привлекший в плен,

Ты здесь, лентяй беспечный,

Мудрец простосердечный,

Ванюша Лафонтен!

Ты здесь — и Дмитрев нежный,

Твой вымысел любя,

Нашел приют надежный

С Крыловым близ тебя.

Но вот наперсник милый

Психеи златокрылой!

О добрый Лафонтен,

С тобой он смел сразиться…

Коль можешь ты дивиться,

Дивись: ты побежден!

Воспитанны Амуром,

Вержье, Парни с Грекуром

Укрылись в уголок.

(Не раз они выходят

И сон от глаз отводят

Под зимний вечерок).

Здесь Озеров с Расином,

Руссо и Карамзин,

С Мольером-исполином

Фонвизин и Княжнин.

За ними, хмурясь важно,

Их грозный Аристарх

Является отважно

В шестнадцати томах.

Хоть страшно стихоткачу

Лагарпа видеть вкус,

Но часто, признаюсь,

Над ним я время трачу.

Кладбище обрели

На самой нижней полке

Все школьнически толки,

Лежащие в пыли,

Визгова сочиненья,

Глупона псалмопенья,

Известные творенья

Увы! одним мышам.

Мир вечный и забвенье

И прозе и стихам!

Но ими огражденну

(Ты должен это знать)

Я спрятал потаенну

Сафьянную тетрадь.

Сей свиток драгоценный,

Веками сбереженный,

От члена русских сил,

Двоюродного брата,

Драгунского солдата

Я даром получил.

Ты, кажется, в сомненье…

Нетрудно отгадать;

Так, это сочиненья,

Презревшие печать.

Хвала вам, чада славы,

Враги парнасских уз!

О князь, наперсник муз,

Люблю твои забавы;

Люблю твой колкий стих

В посланиях твоих,

В сатире — знанье света

И слога чистоту

И в резвости куплета

Игриву остроту.

И ты, насмешник смелый,

В ней место получил,

Чей в аде свист веселый

Поэтов раздражил,

Как в юношески леты

В волнах туманной Леты

Их гуртом потопил;

И ты, замысловатый

Буянова певец,

В картинах толь богатый

И вкуса образец;

И ты, шутник бесценный,

Который Мельпомены

Котурны и кинжал

Игривой Талье дал!

Чья кисть мне нарисует,

Чья кисть скомпанирует

Такой оригинал!

Тут вижу я — с Чернавкой

Подщипа слезы льет;

Здесь князь дрожит под лавкой,

Там дремлет весь совет;

В трагическом смятенье

Плененные цари,

Забыв войну, сраженья,

Играют в кубари…

Но назову ль детину,

Что доброю порой

Тетради половину

Наполнил лишь собой!

О ты, высот Парнаса

Боярин небольшой,

Но пылкого Пегаса

Наездник удалой!

Намаранные оды,

Убранство чердаков,

Гласят из рода в роды:

Велик, велик — Свистов!

Твой дар ценить умею,

Хоть право не знаток;

Но здесь тебе не смею

Хвалы сплетать венок:

Свистовским должно слогом

Свистова воспевать;

Но, убирайся с богом,

Как ты, в том клясться рад,

Не стану я писать.

О вы, в моей пустыне

Любимые творцы!

Займите же отныне

Беспечности часы.

Мой друг! весь день я с ними,

То в думу углублен,

То мыслями своими

В Элизий пренесен.

Когда же на закате

Последний луч зари

Потонет в ярком злате,

И светлые цари

Смеркающейся ночи

Плывут по небесам,

И тихо дремлют рощи,

И шорох по лесам,

Мой гений невидимкой

Летает надо мной;

И я в тиши ночной

Сливаю голос свой

С пастушьею волынкой.

Ах! счастлив, счастлив тот,

Кто лиру в дар от Феба

Во цвете дней возьмет!

Как смелый житель неба,

Он к солнцу воспарит,

Превыше смертных станет,

И слава громко грянет:

«Бессмертен ввек пиит!»

Но ею мне ль гордиться,

Но мне ль бессмертьем льститься?..

До слез я спорить рад,

Не бьюсь лишь об заклад,

Как знать, и мне, быть может,

Печать свою наложит

Небесный Аполлон;

Сияя горным светом,

Бестрепетным полетом

Взлечу на Геликон.

Не весь я предан тленью;

С моей, быть может, тенью

Полунощной порой

Сын Феба молодой,

Мой правнук просвещенный,

Беседовать придет

И мною вдохновенный

На лире воздохнет.

Покамест, друг бесценный,

Камином освещенный,

Сижу я под окном

С бумагой и с пером,

Не слава предо мною,

Но дружбою одною

Я ныне вдохновен.

Мой друг, я счастлив ею.

Почто ж ее сестрой,

Любовию младой

Напрасно пламенею?

Иль юности златой

Вотще даны мне розы,

И лить навеки слезы

В юдоли, где расцвел

Мой горестный удел?..

Певца сопутник милый,

Мечтанье легкокрыло!

О, будь же ты со мной,

Дай руку сладострастью

И с чашей круговой

Веди меня ко счастью

Забвения тропой;

И в час безмолвной ночи,

Когда ленивый мак

Покроет томны очи,

На ветреных крылах

Примчись в мой домик тесный,

Тихонько постучись

И в тишине прелестной

С любимцем обнимись!

Мечта! в волшебной сени

Мне милую яви,

Мой свет, мой добрый гений,

Предмет моей любви,

И блеск очей небесный,

Лиющих огнь в сердца,

И граций стан прелестный,

И снег ее лица;

Представь, что, на коленях

Покоясь у меня,

В порывистых томленьях

Склонилася она

Ко груди грудью страстной,

Устами на устах,

Горит лицо прекрасной,

И слезы на глазах!..

Почто стрелой незримой

Уже летишь ты вдаль?

Обманет — и пропал

Беглец невозвратимый!

Не слышит плач и стон,

И где крылатый сон?

Исчезнет обольститель,

И в сердце грусть-мучитель.

Но всё ли, милый друг,

Быть счастья в упоенье?

И в грусти томный дух

Находит наслажденье:

Люблю я в летний день

Бродить один с тоскою,

Встречать вечерню тень

Над тихою рекою

И с сладостной слезою

В даль сумрачну смотреть;

Люблю с моим Мароном

Под ясным небосклоном

Близ озера сидеть,

Где лебедь белоснежный,

Оставя злак прибрежный,

Любви и неги полн,

С подругою своею,

Закинув гордо шею,

Плывет во злате волн.

Или, для развлеченья,

Оставя книг ученье,

В досужный мне часок

У добренькой старушки

Душистый пью чаек;

Не подхожу я к ручке,

Не шаркаю пред ней;

Она не приседает,

Но тотчас и вестей

Мне пропасть наболтает.

Газеты собирает

Со всех она сторон,

Всё сведает, узнает:

Кто умер, кто влюблен,

Кого жена по моде

Рогами убрала,

В котором огороде

Капуста цвет дала,

Фома свою хозяйку

Не за´ что наказал,

Антошка балалайку,

Играя, разломал, —

Старушка всё расскажет;

Меж тем как юбку вяжет,

Болтает всё свое;

А я сижу смиренно

В мечтаньях углубленный,

Не слушая ее.

На рифмы удалого

Так некогда Свистова

В столице я внимал,

Когда свои творенья

Он с жаром мне читал,

Ах! видно, бог пытал

Тогда мое терпенье!

Иль добрый мой сосед,

Семидесяти лет,

Уволенный от службы

Майором отставным,

Зовет меня из дружбы

Хлеб-соль откушать с ним.

Вечернею пирушкой

Старик, развеселясь,

За дедовскою кружкой

В прошедшем углубясь,

С очаковской медалью

На раненой груди,

Воспомнит ту баталью,

Где роты впереди

Летел на встречу славы,

Но встретился с ядром

И пал на дол кровавый

С булатным палашом.

Всегда я рад душою

С ним время провождать,

Но, боже, виноват!

Я каюсь пред тобою,

Служителей твоих,

Попов я городских

Боюсь, боюсь беседы,

И свадебны обеды

Затем лишь не терплю,

Что сельских иереев,

Как папа иудеев,

Я вовсе не люблю,

А с ними крючковатый

Подьяческий народ,

Лишь взятками богатый

И ябеды оплот.

Но, друг мой, если вскоре

Увижусь я с тобой,

То мы уходим горе

За чашей круговой;

Тогда, клянусь богами,

(И слово уж сдержу)

Я с сельскими попами

Молебен отслужу.

Примечания

1. ГОРОДОК. Стихотворение напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., часть III, №7, с цензурными сокращениями.

«Городок» примыкает к многочисленным «дружеским» посланиям поэтов-карамзинистов; ближе всего оно к стихотворению Батюшкова «Мои пенаты», но отличается от него тем, что вместо условно-поэтических изображений дает ряд подробностей реально бытового характера.

В «Городке» нельзя видеть автобиографическое послание к подлинному лицу с подлинными фактами жизни Пушкина. Описание пребывания в Петербурге и в маленьком городке не соответствует действительной жизни Пушкина в столице и в Царском Селе; однако для своих вымышленных писаний Пушкин, конечно, воспользовался личными наблюдениями.

Центральная часть «Городка» посвящена характеристике писателей, книги которых находятся в библиотеке автора.

2. «Фернейский злой крикун» — Вольтер.

3. «…наперсник милый Психеи златокрылой» — Богданович, автор «Душеньки», написанной на сюжет того же мифа об Амуре и Психее, что и роман Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона».

4. «Их грозный Аристарх» — Лагарп, автор многотомного «Лицея», являющегося критическим обзором всеобщей литературы, в основном — французской литературы XVII и XVIII веков.

5. «Визгова сочиненья» — вероятно, имеется в виду С. И. Висковатов (1786—1831), член «Беседы любителей русского слова». «Глупона псалмопенья» — может быть, стихотворения С. С. Боброва (1767—1810).

6. «Хвала вам, чады славы» — цитата из стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов».

7. «О князь — наперсник муз» — Д. П. Горчаков (1758—1824), автор нескольких стихотворных сатир, распространявшихся в рукописных списках.

8. «И ты, насмешник смелый» — Батюшков как автор «Видения на берегах Леты».

9. «Буянова певец» — Василий Львович Пушкин, автор «Опасного соседа», героем которого был Буянов.

10. «И ты, шутник бесценный» — И. А. Крылов, автор шуто-трагедии «Подщипа».

11. «Но назову ль детину» — И. С. Барков, поэт-порнограф.

12. «Люблю с моим Мароном». Марон — Вергилий.

13. «Газеты собирает». В XVIII и в начале XIX в. «газеты» значило всякие известия, слухи, сплетни.

14. «Так некогда Свистова…» Речь идет о Д. И. Хвостове, который любил донимать слушателя чтением своих произведений.

ГРАФУ ОЛИЗАРУ

Певец! издревле меж собою

Враждуют наши племена:

То наша стонет сторона,

То гибнет ваша под грозою.

И вы, бывало, пировали

Кремля позор и… плен,

И мы о камни падших стен

Младенцев Праги избивали,

Когда в кровавый прах топтали

Красу Костюшкиных знамен.

— — ——

И тот не наш, кто с девой вашей

Кольцом заветным сопряжен;

Не выпьем мы заветной чашей

Здоровье красных ваших жен;

И наша дева молодая,

Привлекши сердце поляка,

Отвергнет, гордостью пылая,

Любовь народного врага.

— — ——

Но глас поэзии чудесной

Сердца враждебные дружит —

Перед улыбкою небесной

Земная ненависть молчит!

При сладких звуках вдохновенья,

При песнях… лир…

И восстают благословенья,

На племена нисходит мир…

Примечания

1. ГРАФУ ОЛИЗАРУ. Певец! издревле меж собою. Черновой набросок.

ГРЕЧАНКЕ

Ты рождена воспламенять

Воображение поэтов,

Его тревожить и пленять

Любезной живостью приветов,

Восточной странностью речей,

Блистаньем зеркальных очей

И этой ножкою нескромной;

Ты рождена для неги томной,

Для упоения страстей.

Скажи: когда певец Леилы

В мечтах небесных рисовал

Свой неизменный идеал,

Уж не тебя ль изображал

Поэт мучительный и милый?

Быть может, в дальней стороне,

Под небом Греции священной,

Тебя страдалец вдохновенный

Узнал иль видел, как во сне,

И скрылся образ незабвенный

В его сердечной глубине.

Быть может, лирою счастливой

Тебя волшебник искушал;

Невольный трепет возникал

В твоей груди самолюбивой,

И ты, склонясь к его плечу…

Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой

Питать я пламя не хочу;

Мне долго счастье чуждо было.

Мне ново наслаждаться им,

И, тайной грустию томим,

Боюсь: неверно всё, что мило.

Примечания

1. ГРЕЧАНКЕ. Напечатано в «Полярной звезде» на 1823 год и включено в сборник 1826 г. с датой 1822. Пушкин пишет о Калипсо Полихрони, прибывшей в Кишинев из Константинополя. О ней говорили, что она была любовницей Байрона. К стиху «Скажи — когда певец Лейлы» в рукописи примечание: «См. поэму лорда Байрона Гяур (а не Джаур, как пишут некоторые)».

ГРОБ АНАКРЕОНА

Всё в таинственном молчанье;

Холм оделся темнотой;

Ходит в облачном сиянье

Полумесяц молодой.

Вижу: лира над могилой

Дремлет в сладкой тишине;

Лишь порою звон унылый,

Будто лени голос милый,

В мертвой слышится струне.

Вижу: горлица на лире,

В розах кубок и венец…

Други, здесь почиет в мире

Сладострастия мудрец.

Посмотрите: на порфире

Оживил его резец!

Здесь он в зеркало глядится,

Говоря: «Я сед и стар,

Жизнью дайте ж насладиться;

Жизнь, увы, не вечный дар!»

Здесь, подняв на лиру длани

И нахмуря важно бровь,

Хочет петь он бога брани,

Но поет одну любовь.

Здесь готовится природе

Долг последний заплатить:

Старец пляшет в хороводе,

Жажду просит утолить.

Вкруг любовника седого

Девы скачут и поют;

Он у времени скупого

Крадет несколько минут.

Вот и музы, и хариты

В гроб любимца увели;

Плющем, розами увиты,

Игры вслед за ним пошли…

Он исчез, как наслажденье,

Как веселый сон любви.

Смертный, век твой привиденье:

Счастье резвое лови;

Наслаждайся, наслаждайся;

Чаще кубок наливай;

Страстью пылкой утомляйся

И за чашей отдыхай!

Примечания

1. ГРОБ АНАКРЕОНА. В лицейской редакции напечатано дядей Пушкина Василием Львовичем в «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете», 1818 г., ч. X. В позднейшей редакции, печатаемой здесь, Пушкин включил его в сборник своих стихотворений в 1825 г. При окончательной обработке Пушкин сделал некоторые сокращения. Первоначально после стиха «Полумесяц, молодой» следовало:

Темных миртов занавеса Наклонилася к водам; В их сени, у входа леса Чью гробницу вижу там? Розы юные алеют Камня древнего кругом, И зефиры их не смеют Свеять трепетным крылом.

После стиха «В розах кубок и венец…» следовало:

Други, други! в вечном мире Здесь теосский спит мудрец. Посмотрите: на гробнице Сын отрад изображен. Здесь на ветреной цевнице Резвый наш Анакреон. Красотой очарованный, Нежно гимны ей поет, Виноградом увенчанный, В чашу сок его лиет.

ГРОБ ЮНОШИ

…Сокрылся он,

Любви, забав питомец нежный;

Кругом его глубокий сон

И хлад могилы безмятежной…

Любил он игры наших дев,

Когда весной в тени дерев

Они кружились на свободе;

Но нынче в резвом хороводе

Не слышен уж его припев.

Давно ли старцы любовались

Его веселостью живой,

Полупечально улыбались

И говорили меж собой:

«И мы любили хороводы,

Блистали также в нас умы;

Но погоди: приспеют годы,

И будешь то, что ныне мы;

Как нам, о мира гость игривый,

Тебе постынет белый свет;

Теперь играй…» Но старцы живы,

А он увял во цвете лет,

И без него друзья пируют,

Других уж полюбить успев;

Уж редко, редко именуют

Его в беседе юных дев.

Из милых жен, его любивших,

Одна, быть может, слезы льет

И память радостей почивших

Привычной думою зовет…

К чему?

Над ясными водами

Гробницы мирною семьей

Под наклоненными крестами

Таятся в роще вековой.

Там, на краю большой дороги,

Где липа старая шумит,

Забыв сердечные тревоги,

Наш бедный юноша лежит…

Напрасно блещет луч денницы,

Иль ходит месяц средь небес,

И вкруг бесчувственной гробницы

Ручей журчит и шепчет лес;

Напрасно утром за малиной

К ручью красавица с корзиной

Идет и в холод ключевой

Пугливо ногу опускает:

Ничто его не вызывает

Из мирной сени гробовой.

Примечания

1. ГРОБ ЮНОШИ. Напечатано впервые в сборнике 1826 г. среди элегий. Написано в июле — августе 1821. Тема стихотворения (преждевременная смерть юноши) — одна из самых характерных для элегий того времени. Пушкин ввел в описание могилы черты русской деревенской обстановки. Можно поэтому считать ошибочным обычное мнение, что в данном стихотворении говорится о смерти лицейского товарища Корсакова, умершего в Италии.

Из ранних редакций

В беловом автографе вместо стиха «И без него друзья пируют» и следующих:

И без него друзья пируют,

Других уж полюбить успев,

И друга редко именуют

В беседе златовласых дев.

Из ветрениц, которых очи

Он прежде втайне привлекал,

Которым он и дни и ночи

И думы сердца посвящал,

Из милых жен, его любивших

и т. д.

Кроме того, в черновой рукописи имеются следующие стихи: вместо «К чему?..» и т. д.:

Не воззовет!.. его гробница

Уединенна и темна,

На урне спит ночная птица,

И близ холма журчит волна…

После стиха «Ручей журчит и шепчет лес»:

Не выдет он взглянуть на горы,

Осеребренные луной…

Не улыбнется он, и взоры

Не встретят утра над рекой…

Стих «Под наклоненными крестами» читался: «Под суеверными крестами».

ГУСАР

Скребницей чистил он коня,

А сам ворчал, сердясь не в меру:

«Занес же вражий дух меня

На распроклятую квартеру!

Здесь человека берегут,

Как на турецкой перестрелке,

Насилу щей пустых дадут,

А уж не думай о горелке.

Здесь на тебя как лютый зверь

Глядит хозяин, а с хозяйкой —

Не бось, не выманишь за дверь

Ее ни честью, ни нагайкой.

То ль дело Киев! Что за край!

Валятся сами в рот галушки,

Вином — хоть пару поддавай,

А молодицы-молодушки!

Ей-ей, не жаль отдать души

За взгляд красотки чернобривой.

Одним, одним не хороши…»

— А чем же? расскажи, служивый.

Он стал крутить свой длинный ус

И начал: «Молвить без обиды,

Ты, хлопец, может быть, не трус,

Да глуп, а мы видали виды.

Ну, слушай: около Днепра

Стоял наш полк; моя хозяйка

Была пригожа и добра,

А муж-то помер, замечай-ка!

Вот с ней и подружился я;

Живем согласно, так что любо:

Прибью — Марусинька моя

Словечка не промолвит грубо;

Напьюсь — уложит, и сама

Опохмелиться приготовит;

Мигну бывало: Эй, кума! —

Кума ни в чем не прекословит.

Кажись: о чем бы горевать?

Живи в довольстве, безобидно;

Да нет: я вздумал ревновать.

Что делать? враг попутал видно.

Зачем бы ей, стал думать я,

Вставать до петухов? кто просит?

Шалит Марусинька моя;

Куда ее лукавый носит?

Я стал присматривать за ней.

Раз я лежу, глаза прищуря,

(А ночь была тюрьмы черней,

И на дворе шумела буря)

И слышу: кумушка моя

С печи тихохонько прыгнула,

Слегка обшарила меня,

Присела к печке, уголь вздула

И свечку тонкую зажгла,

Да в уголок пошла со свечкой,

Там с полки скляночку взяла

И, сев на веник перед печкой,

Разделась до´нага; потом

Из склянки три раза хлебнула,

И вдруг на венике верхом

Взвилась в трубу — и улизнула.

Эге! смекнул в минуту я:

Кума-то, видно, басурманка!

Постой, голубушка моя!…

И с печки слез — и вижу: склянка.

Понюхал: кисло! что за дрянь!

Плеснул я на пол: что за чудо?

Прыгнул ухват, за ним лохань,

И оба в печь. Я вижу: худо!

Гляжу: под лавкой дремлет кот;

И на него я брызнул склянкой —

Как фыркнет он! я: брысь!… И вот

И он туда же за лоханкой.

Я ну кропить во все углы

С плеча, во что уж ни попало;

И всё: горшки, скамьи, столы,

Марш! марш! всё в печку поскакало.

Кой чорт! подумал я; теперь

И мы попробуем! и духом

Всю склянку выпил; верь не верь —

Но к верху вдруг взвился я пухом.

Стремглав лечу, лечу, лечу,

Куда, не помню и не знаю;

Лишь встречным звездочкам кричу:

Правей!.. и на земь упадаю.

Гляжу: гора. На той горе

Кипят котлы; поют, играют,

Свистят и в мерзостной игре

Жида с лягушкою венчают.

Я плюнул и сказать хотел…

И вдруг бежит моя Маруся:

Домой! кто звал тебя, пострел?

Тебя съедят! Но я, не струся;

Домой? да! чорта с два! почем

Мне знать дорогу? — Ах, он странный!

Вот кочерга, садись верьхом

И убирайся, окаянный.

— Чтоб я, я сел на кочергу,

Гусар присяжный! Ах ты, дура!

Или предался я врагу?

Иль у тебя двойная шкура?

Коня! — На, ду´рень, вот и конь. —

И точно; конь передо мною,

Скребет копытом, весь огонь,

Дугою шея, хвост трубою.

— Садись. — Вот сел я на коня,

Ищу уздечки, — нет уздечки.

Как взвился, как понес меня —

И очутились мы у печки.

Гляжу; всё так же; сам же я

Сижу верьхом, и подо мною

Не конь — а старая скамья:

Вот что случается порою».

И стал крутить он длинный ус,

Прибавя: «Молвить без обиды,

Ты, хлопец, может быть, не трус,

Да глуп а мы видали виды».

Примечания

1. ГУСАР. Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1834 г., т. I. Написано 18 апреля 1833 г.

Д. В. ДАВЫДОВУ

ПРИ ПОСЫЛКЕ ИСТОРИИ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА

Тебе певцу, тебе герою!

Не удалось мне за тобою

При громе пушечном, в огне

Скакать на бешеном коне.

Наездник смирного Пегаса,

Носил я старого Парнаса

Из моды вышедший мундир:

Но и по этой службе трудной,

И тут, о мой наездиик чудный,

Ты мой отец и командир.

Вот мой Пугач: при первом взгляде

Он виден — плут, казак прямой;

В передовом твоем отряде

Урядник был бы он лихой.

Примечания

1. Д. В. ДАВЫДОВУ. Тебе певцу, тебе герою!. При жизни Пушкина не было напечатано. Написано 18 января 1836 г., при посылке вышедшей из печати «Истории Пугачевского бунта». Первый стих — перевод строки из стихотворения Арно, обращенного к Давыдову. См. т. VII. «Французская академия».

ДАВЫДОВУ

НА ПРИГЛАШЕНИЕ ЕХАТЬ С НИМ МОРЕМ НА ПОЛУДЕННЫЙ БЕРЕГ КРЫМА

Нельзя, мой толстый Аристип:

Хоть я люблю твои беседы,

Твой милый нрав, твой милый хрип,

Твой вкус и жирные обеды,

Но не могу с тобою плыть

К брегам полуденной Тавриды.

Прошу меня не позабыть,

Любимец Вакха и Киприды!

Когда чахоточный отец

Немного тощей Энеиды

Пускался в море наконец,

Ему Гораций, умный льстец,

Прислал торжественную оду,

Где другу Августов певец

Сулил хорошую погоду.

Но льстивых од я не пишу:

Ты не в чахотке, слава богу;

У неба я тебе прошу

Лишь аппетита на дорогу.

Примечания

1. ДАВЫДОВУ. Нельзя, мой толстый Аристип. Напечатано в «Московском вестнике», 1829 г., ч. 1. Написано в апреле 1824. Обращено к А. Л. Давыдову и является ответом на его приглашение ехать на южный берег Крыма. Поездка была организована Воронцовым, но Пушкин был исключен из числа приглашенных.

ДВИЖЕНИЕ

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

Примечания

1. ДВИЖЕНИЕ. Напечатано в альманахе «Урания» на 1826 год.

2. Мудрец брадатый — греческий философ Зенон.

3. «Другой смолчал…» — Диоген. На тему о движении у Пушкина имеется заметка, являющаяся как бы планом данного стихотворения: «On a admiré le Cynique qui marcha devant celui qui niait le mouvement. Le soleil fait tous les jours la même chose que Diogène mais ne persuade personne». {Восхищались Циником, который стал ходить перед тем, кто отрицал движение. Солнце ежедневно совершает то же, что и Диоген, но никого не убеждает. (Франц.)}

ДЕВА

Я говорил тебе: страшися девы милой!

Я знал: она сердца влечет невольной силой.

Неосторожный друг, я знал: нельзя при ней

Иную замечать, иных искать очей.

Надежду потеряв, забыв измены сладость,

Пылает близ нее задумчивая младость;

Любимцы счастия, наперсники судьбы

Смиренно ей несут влюбленные мольбы;

Но дева гордая их чувства ненавидит

И, очи опустив, не внемлет и не видит.

Примечания

1. ДЕВА. Напечатано в «Соревнователе просвещения», 1823 г., №3

ДЕЛИБАШ

Перестрелка за холмами;

Смотрит лагерь их и наш;

На холме пред казаками

Вьется красный делибаш.

Делибаш! не суйся к лаве,

Пожалей свое житье;

Вмиг аминь лихой забаве:

Попадешься на копье.

Эй, казак! не рвися к бою:

Делибаш на всем скаку

Срежет саблею кривою

С плеч удалую башку.

Мчатся, сшиблись в общем крике…

Посмотрите! каковы?..

Делибаш уже на пике,

А казак без головы.

Примечания

1. ДЕЛИБАШ. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. В рукописи помечено: «Саган-Лу». На горах Саган-Лу Пушкин был 13 июня 1829 г. Обработано стихотворение 7 сентября 1830 г. См. примеч. к стихотворению «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

Из ранних редакций

В черновой рукописи третья строфа читалась:

Ты, казак, за делибашем

Не гонися, погоди,

Вмиг мы саблями замашем,

Будешь, будешь впереди…

ДЕЛИЯ

Ты ль передо мною,

Делия моя?

Разлучен с тобою —

Сколько плакал я!

Ты ль передо мною

Или сон мечтою

Обольстил меня?

Ты узнала ль друга?

Он не то, что был;

Но тебя, подруга!

Всё ж не позабыл —

И твердит унылый:

«Я любим ли милой,

Как бывало был?»

Что теперь сравнится

С долею моей!

Вот слеза катится

По щеке твоей —

Делия стыдится?

Что теперь сравнится

С долею моей!

Примечания

1. ДЕЛИЯ. При жизни Пушкина не печаталось.

ДЕЛЬВИГУ

Друг Дельвиг, мой парнасский брат,

Твоей я прозой был утешен,

Но признаюсь, барон, я грешен:

Стихам я больше был бы рад.

Ты знаешь сам: в минувши годы

Я на брегу парнасских вод

Любил марать поэмы, оды,

И даже зрел меня народ

На кукольном театре моды.

Бывало, что ни напишу,

Всё для иных не Русью пахнет;

Об чем цензуру ни прошу,

Ото всего Тимковский ахнет.

Теперь едва, едва дышу!

От воздержанья муза чахнет,

И редко, редко с ней грешу.

…

К неверной славе я хладею;

И по привычке лишь одной

Лениво волочусь за нею,

Как муж за гордою женой.

Я позабыл ее обеты,

Одна свобода мой кумир,

Но всё люблю, мои поэты,

Счастливый голос ваших лир.

Так точно, позабыв сегодня

Проказы младости своей,

Глядит с улыбкой ваша сводня

На шашни молодых…

Примечания

1. ДЕЛЬВИГУ. Друг Дельвиг, мой парнасский брат. Этими стихами начинается письмо Дельвигу от 23 марта 1823 г. из Кишинева.

2. Тимковский И. О. — петербургский цензор.

ДЕЛЬВИГУ (Любовью, дружеством и ленью)

Любовью, дружеством и ленью

Укрытый от забот и бед,

Живи под их надежной сенью;

В уединении ты счастлив: ты поэт.

Наперснику богов не страшны бури злые:

Над ним их промысел высокий и святой;

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят его покой.

О милый друг, и мне богини песнопенья

Еще в младенческую грудь

Влияли искру вдохновенья

И тайный указали путь:

Я лирных звуков наслажденья

Младенцем чувствовать умел,

И лира стала мой удел.

Но где же вы минуты упоенья,

Неизъяснимый сердца жар,

Одушевленный труд и слезы вдохновенья!

Как дым исчез мой легкий дар.

Как рано зависти привлек я взор кровавый

И злобной клеветы невидимый кинжал!

Нет, нет, ни счастием, ни славой,

Ни гордой жаждою похвал

Не буду увлечен! В бездействии счастливом,

Забуду милых муз, мучительниц моих;

Но, может быть, вздохну в восторге молчаливом,

Внимая звуку струн твоих.

Примечания

1. ДЕЛЬВИГУ. Стихотворение напечатано Пушкиным в его сборнике стихотворений 1826 г. Лицейская ранняя редакция, сильно отличающаяся от окончательной, приведена выше (стр. 421—422). Послание вызвано, вероятно, тем фактом, что Пушкин получил от редактора «Вестника Европы» Каченовского отказ в напечатании трех посланных ему стихотворений. На это послание Дельвиг отвечал Пушкину стихотворением «Как житель горных Альп, над бурями парящий», в котором писал:

Нет, Пушкин, рок певцов бессмертье, не забвенье, Пускай Арминиус, ученьем напыщен, В архивах роется и пишет рассужденье, Пусть в академиях почетный будет член; Но он глупец — и с ним умрут его творенья! Ему ли быть твоих гонителем даров? Брось на него ты взор, взор грозного презренья, И в малый сонм вступи божественных певцов.

Из ранних редакций

Лицейская редакция:

Блажен, кто с юных лет увидел пред собою

Извивы темные двухолмной высоты,

Кто жизни в тайный путь с невинною душою

Пустился пленником мечты!

Наперснику богов безвестны бури злые,

Над ним их промысел, безмолвною порой

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят певца покой.

Стыдливой Грации внимает он советы

И, чувствуя в груди огонь еще младой,

Восторженный, поет на лире золотой.

О Дельвиг! счастливы поэты!

Мой друг, и я певец! и мой смиренный путь

В цветах украсила богиня песнопенья,

И мне в младую боги грудь

Влияли пламень вдохновенья.

В младенчестве моем я чувствовать умел,

Всё жизнью вкруг меня дышало,

Всё резвый ум обворожало,

И первую черту я быстро пролетел.

С какою тихою красою

Минуты детства протекли;

Хвала, о боги! вам, вы мощною рукою

От ярых гроз мирских невинность отвели,

И были дни мои посвящены покою.

Но всё прошло — и скрылись в темну даль

Свобода, радость, восхищенье;

Другим и юность наслажденье:

Она мне мрачная печаль!

Так рано зависти увидеть зрак кровавый

И низкой клеветы во мгле сокрытый яд.

Нет, нет! ни счастием, ни славой

Не буду ослеплен. Пускай они манят

На край погибели любимцов обольщенных.

Исчез священный жар!

Забвенью сладких песней дар

И голос струн одушевленных!

Во прах и лиру и венец!

Пускай не будут знать, что некогда певец,

Враждою, завистью на жертву обреченный,

Погиб на утре лет,

Как ранний на поляне цвет,

Косой безвременно сраженный.

И тихо проживу в безвестной тишине;

Потомство грозное не вспомнит обо мне,

И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой,

Забвенья порастет ползущей повиликой!

В первоначальной редакции после стиха «О, Дельвиг! Счастливы поэты!» находилось семь следующих стихов, впоследствии переделанных в четыре начальных стиха окончательной редакции:

Певец! в безвестности глухой

Живи под дружественной сенью;

Страшись увидеть свет; неопытной душой

Не жертвуй ослепленью!

Воспитанный в тиши, не зная грозных бед,

С любовью, дружеством и ленью

В уединении ты счастлив, — ты поэт!

Приводимая редакция относится ко времени окончания Лицея.

ДЕМОН

В те дни, когда мне были новы

Все впечатленья бытия —

И взоры дев, и шум дубровы,

И ночью пенье соловья, —

Когда возвышенные чувства,

Свобода, слава и любовь

И вдохновенные искусства

Так сильно волновали кровь,

Часы надежд и наслаждений

Тоской внезапной осеня,

Тогда какой-то злобный гений

Стал тайно навещать меня.

Печальны были наши встречи:

Его улыбка, чудный взгляд,

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный яд.

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

Примечания

1. ДЕМОН. Напечатано в «Мнемозине», 1824 г., ч. III. Стихотворение это было понято современниками как психологический портрет Александра Раевского. По этому поводу Пушкин написал заметку «О стихотворении „Демон“» (см. т. VII).

ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ

Красноречивый забияка,

Повеса, пламенный поэт

Примечания

1. ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ. Красноречивый забияка (стр. 350). Набросок среди стихов «Руслана и Людмилы». К Денису Давыдову отнесен предположительно.

ДЕРЕВНЯ

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льется дней моих невидимый поток

На лоне счастья и забвенья.

Я твой — я променял порочный двор Цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубров, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

Я твой — люблю сей темный сад

С его прохладой и цветами,

Сей луг, уставленный душистыми скирдами,

Где светлые ручьи в кустарниках шумят.

Везде передо мной подвижные картины:

Здесь вижу двух озер лазурные равнины,

Где парус рыбаря белеет иногда,

За ними ряд холмов и нивы полосаты,

Вдали рассыпанные хаты,

На влажных берегах бродящие стада,

Овины дымные и мельницы крилаты;

Везде следы довольства и труда…

Я здесь, от суетных оков освобожденный,

Учуся в Истине блаженство находить,

Свободною душой Закон боготворить,

Роптанью не внимать толпы непросвещенной,

Участьем отвечать застенчивой Мольбе

И не завидовать судьбе

Злодея иль глупца — в величии неправом.

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!

В уединенье величавом

Слышнее ваш отрадный глас.

Он гонит лени сон угрюмый,

К трудам рождает жар во мне,

И ваши творческие думы

В душевной зреют глубине.

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:

Среди цветущих нив и гор

Друг человечества печально замечает

Везде Невежества убийственный Позор.

Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное Судьбой,

Здесь Барство дикое, без чувства, без Закона

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь Рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого Владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея,

Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея.

Опора милая стареющих отцов,

Младые сыновья, товарищи трудов,

Из хижины родной идут собой умножить

Дворовые толпы измученных рабов.

О, если б голос мой умел сердца тревожить!

Почто в груди моей горит бесплодный жар

И не дан мне судьбой Витийства грозный дар?

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И Рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная Заря?

Примечания

1. ДЕРЕВНЯ. Первая половина стихотворения, кончая стихом: «В душевной зреют глубине», была напечатана под названием «Уединение» в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. Полностью распространялось в списках. Стихотворение написано в Михайловском в июле 1819 г. В первой половине описан пейзаж, открывающийся из Михайловского (два озера: Маленец и Кучане и пр.). Основная идея стихотворения — необходимость отмены крепостного права, глубокое убеждение Пушкина, объединявшее его с декабристами. Эта мысль особенно должна была окрепнуть от постоянного общения с Ник. Ив. Тургеневым, который в это время готовил записку об отмене крепостного права для представления Александру I и пропагандировал эту идею в Союзе благоденствия. Когда Александр I узнал о распространении каких-то запрещенных стихотворений Пушкина, он поручил князю Васильчикову достать эти стихи. Адъютантом Васильчикова был Чаадаев. Через него Пушкин послал Александру «Деревню». Так как в эти годы Александр еще поощрял всякие проекты, вплоть до конституционных, то, не найдя предлога для наказания, он велел «благодарить Пушкина за добрые чувства», которые внушает его произведение.

ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Добра чужого не желать

Ты, боже, мне повелеваешь;

Но меру сил моих ты знаешь —

Мне ль нежным чувством управлять?

Обидеть друга не желаю,

И не хочу его села,

Не нужно мне его вола,

На всё спокойно я взираю:

Ни дом его, ни скот, ни раб,

Не лестна мне вся благостыня.

Но ежели его рабыня

Прелестна… Господи! я слаб!

И ежели его подруга

Мила, как ангел во плоти, —

О боже праведный! прости

Мне зависть ко блаженству друга.

Кто сердцем мог повелевать?

Кто раб усилий бесполезных?

Как можно не любить любезных?

Как райских благ не пожелать?

Смотрю, томлюся и вздыхаю,

Но строгий долг умею чтить,

Страшусь желаньям сердца льстить,

Молчу… и втайне я страдаю.

Примечания

ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ. При жизни Пушкина не печаталось. Пародия на заповедь Моисея.

ДИОНЕЯ

Хромид в тебя влюблен: он молод, и не раз

Украдкою вдвоем мы замечали вас;

Ты слушаешь его, в безмолвии краснея;

Твой взор потупленный желанием горит,

И долго после, Дионея,

Улыбку нежную лицо твое хранит.

Примечания

1. ДИОНЕЯ. Напечатано в первоначальной редакции в «Новостях литературы», 1825 г., №4, и в окончательной в сборнике 1826 г., раздел «Подражания древним».

Из ранних редакций

В первоначальной редакции стихотворение называлось «Идиллия» и начиналось четверостишием:

Подруга милая! Я знаю, отчего

Ты с нынешней весной от наших игр отстала;

Я тайну сердца твоего

Давно, поверь мне, угадала.

ДОБРЫЙ СОВЕТ

Давайте пить и веселиться,

Давайте жизнию играть,

Пусть чернь слепая суетится,

Не нам безумной подражать.

Пусть наша ветреная младость

Потонет в неге и вине,

Пусть изменяющая радость

Нам улыбнется хоть во сне.

Когда же юность легким дымом

Умчит веселья юных дней,

Тогда у старости отымем

Всё, что отымется у ней.

Примечания

1. ДОБРЫЙ СОВЕТ. При жизни Пушкина не печаталось. Сохранилось в копии рукою брата Пушкина, Льва Сергеевича.

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Ты прав — несносен Фирс ученый,

Педант надутый и мудреный —

Он важно судит обо всем,

Всего он знает понемногу.

Люблю тебя, сосед Пахом, —

Ты просто глуп, и слава богу.

Примечания

1. ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г.

ДОМОВОМУ

Поместья мирного незримый покровитель,

Тебя молю, мой добрый домовой,

Храни селенье, лес и дикий садик мой

И скромную семьи моей обитель!

Да не вредят полям опасный хлад дождей

И ветра позднего осенние набеги;

Да в пору благотворны снеги

Покроют влажный тук полей!

Останься, тайный страж, в наследственной сени,

Постигни робостью полунощного вора

И от недружеского взора

Счастливый домик охрани!

Ходи вокруг его заботливым дозором,

Люби мой малый сад и берег сонных вод,

И сей укромный огород

С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

Люби зеленый скат холмов,

Луга, измятые моей бродящей ленью,

Прохладу лип и кленов шумный кров —

Они знакомы вдохновенью.

Примечания

1. ДОМОВОМУ. Напечатано в альманахе «Полярная звезда» на 1824 г. Написано в Михайловском в июле — августе 1819 г.

ДОН

Блеща средь полей широких,

Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!

От сынов твоих далеких

Я привез тебе поклон.

Как прославленного брата,

Реки знают тихий Дон:

От Аракса и Эвфрата

Я привез тебе поклон.

Отдохнув от злой погони,

Чуя родину свою,

Пьют уже донские кони

Арпачайскую струю.

Приготовь же, Дон заветный,

Для наездников лихих

Сок кипучий, искрометный

Виноградников твоих.

Примечания

1. ДОН. Напечатано в «литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду», 1831 г., №83, 17 октября, См. примеч. к стихотворению «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

2. Арпачай — пограничная река, разделявшая Россию и Турцию. Речь идет о возвращении на родину войск, принимавших участие в турецкой кампании 1829 г.

ДОРИДА

В Дориде нравятся и локоны златые,

И бледное лицо, и очи голубые.

Вчера, друзей моих оставя пир ночной,

В ее объятиях я негу пил душой;

Восторги быстрые восторгами сменялись,

Желанья гасли вдруг и снова разгорались;

Я таял; но среди неверной темноты

Другие милые мне виделись черты,

И весь я полон был таинственной печали,

И имя чуждое уста мои шептали.

Примечания

1. ДОРИДА. Напечатано в «Невском зрителе», 1820 г., февраль, перепечатано в собрании стихотворений Пушкина с датой 1820; однако по положению черновика в тетради относится к 1819 г.

ДОРИДЕ

Я верю: я любим; для сердца нужно верить.

Нет, милая моя не может лицемерить;

Всё непритворно в ней: желаний томный жар,

Стыдливость робкая, харит бесценный дар,

Нарядов и речей приятная небрежность

И ласковых имен младенческая нежность.

Примечания

1. ДОРИДЕ. Я верю: я любим; для сердца нужно верить (стр. 352). Напечатано в «Невском зрителе», 1820 г., январь. Последний стих — цитата из XXV элегии Андре Шенье.

ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть господь судил,

На каменьях под копытом,

На горе под колесом,

Иль во рву, водой размытом,

Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею

Попадуся в стороне,

Иль со скуки околею

Где-нибудь в карантине.

Долго ль мне в тоске голодной

Пост невольный соблюдать

И телятиной холодной

Трюфли Яра поминать?

То ли дело быть на месте,

По Мясницкой разъезжать,

О деревне, о невесте

На досуге помышлять!

То ли дело рюмка рома,

Ночью сон, поутру чай;

То ли дело, братцы, дома!..

Ну, пошел же, погоняй!..

Примечания

1. ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 4 октября 1829.

Черновой текст дает ряд отдельных вариантов (см. «Из ранних редакций»).

Из ранних редакций

Пятый стих первоначально читался:

Не в Москве, не в Таганроге

После стиха «Где-нибудь в карантине» намечена была строфа:

Или ночью в грязной луже,

Иль на станции пустой,

Что еще гораздо хуже —

У смотрителя, больной.

Первые из этих стихов сперва были:

Иль как Анреп в вешней луже

Захлебнуся я в грязи.

После стиха «На досуге помышлять» недоработанная строфа:

Долго ль мне роптать на время,

На прижимки кузнецов,

На подтянутое стремя,

На… ямщиков.

Стих «Не в Москве, не в Таганроге» — намек на смерть Александра I в Таганроге.

«Иль как Анреп… …в грязи». Полковник Анреп (упоминаемый в «Путешествии в Арзрум») в приступе умопомешательства зашел в болото, где и умер. См. письмо Пушкина жене от 20 августа 1833 г.

ДОЧЕРИ КАРАГЕОРГИЯ

Гроза луны, свободы воин,

Покрытый кровию святой,

Чудесный твой отец, преступник и герой,

И ужаса людей, и славы был достоин.

Тебя, младенца, он ласкал

На пламенной груди рукой окровавленной;

Твоей игрушкой был кинжал,

Братоубийством изощренный…

Как часто, возбудив свирепой мести жар,

Он, молча, над твоей невинной колыбелью

Убийства нового обдумывал удар

И лепет твой внимал, и не был чужд веселью!

Таков был: сумрачный, ужасный до конца.

Но ты, прекрасная, ты бурный век отца

Смиренной жизнию пред небом искупила:

С могилы грозной к небесам

Она, как сладкий фимиам,

Как чистая любви молитва, восходила.

Примечания

1. ДОЧЕРИ КАРАГЕОРГИЯ. Впервые напечатано в сборнике стихотворений 1826 г. Написано в Кишиневе 5 октября 1820. Семья сербского вождя Карагеоргия (Георгия Черного, см. «Песни Западных славян») жила в Хотине, недалеко от Кишинева.

Из ранних редакций

После стиха «Он, молча, над твоей невинной колыбелью» — в черновом тексте следовало:

Злодейства дерзкого обдумывал удар.

Ты улыбалася лица его веселью,

Когда за чашею в кругу седых бояр,

Ласкаемый кровавою победой,

Он оживлял пиры беспечною беседой.

Но дни его кинжал предательский пресек;

И ты, прекрасная, отца мятежный век

Невинной жизнию пред богом искупила.

Предательский кинжал. — Карагеоргий был изменнически убит по распоряжению Милоша Обреновича в 1817 г., и голова его была выдана турецкому паше в Белграде.

ДРУЖБА

Что дружба? Легкий пыл похмелья,

Обиды вольный разговор,

Обмен тщеславия, безделья

Иль покровительства позор.

Примечания

1. ДРУЖБА. Напечатано в альманахе «Урания» на 1826 год.

ДРУЗЬЯМ

Богами вам еще даны

Златые дни, златые ночи,

И томных дев устремлены

На вас внимательные очи.

Играйте, пойте, о друзья!

Утратьте вечер скоротечный;

И вашей радости беспечной

Сквозь слезы улыбнуся я.

Примечания

1. ДРУЗЬЯМ. Напечатано Пушкиным в его сборнике стихотворений 1826 г. Подготовляя стихотворение к печати, Пушкин отбросил его начало. Ранние (лицейские) редакции см. выше (стр. 417).

Из ранних редакций

В первоначальной (лицейской) редакции стихотворение начиналось стихами:

Среди беседы вашей шумной

Один уныл и мрачен я…

На пир раздольный и безумный

Не призывайте вы меня.

Любил и я когда-то с вами

Под звон бокалов пировать

И гармонически стихами

Пиров веселье воспевать.

Но пролетел миг упоений, —

Я радость светлую забыл,

Меня печали мрачный гений

Крылами черными покрыл…

Не кличьте ж вы меня с собою

Под звон бокалов пировать:

Я не хочу своей тоскою

Веселье ваше отравлять.

Конец этой редакции утрачен.

Во второй лицейской редакции стихотворение начиналось:

К чему, веселые друзья,

Мое тревожить вам молчанье?

Запев последнее прощанье,

Уж муза смолкнула моя;

Напрасно лиру брал я в руки

Бряцать веселье на пирах

И на ослабленных струнах

Искал потерянные звуки…

Богами вам еще даны

и т. д.

ДРУЗЬЯМ (Вчера был день разлуки шумной,)

Вчера был день разлуки шумной,

Вчера был Вакха буйный пир,

При кликах юности безумной,

При громе чаш, при звуке лир.

Так! Музы вас благословили,

Венками свыше осеня,

Когда вы, други, отличили

Почетной чашею меня.

Честолюбивой позолотой

Не ослепляя наших глаз,

Она не суетной работой,

Не резьбою пленяла нас;

Но тем одним лишь отличалась,

Что, жажду скифскую поя,

Бутылка полная вливалась

В ее широкие края.

Я пил — и думою сердечной

Во дни минувшие летал

И горе жизни скоротечной

И сны любви воспоминал.

Меня смешила их измена:

И скорбь исчезла предо мной,

Как исчезает в чашах пена

Под зашипевшею струей.

Примечания

1. ДРУЗЬЯМ. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год. Написано 15 февраля 1822. В рукописи имеет заглавие «Кеку, Полторацким и Горчакову». Кек В. Т. — офицер, отъезд которого из Кишинева друзья ознаменовали пирушкой. Полторацкие А. П. и М. П. — офицеры генерального штаба. Горчаков В. П. — кишиневский приятель Пушкина.

ДРУЗЬЯМ. (Нет, я не льстец)

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

О нет! хоть юность в нем кипит,

Но не жесток в нем дух державный;

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит.

Текла в изгнанье жизнь моя;

Влачил я с милыми разлуку,

Но он мне царственную руку

Простер — и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье;

Освободил он мысль мою.

И я ль в сердечном умиленье

Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,

Глуши природы голос нежный.

Он скажет: просвещенья плод —

Разврат и некий дух мятежный.

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Примечания

1. ДРУЗЬЯМ. Нет, я не льстец.

Появление стансов «В надежде славы и добра» повело к тому, что Пушкина обвиняли в лести не только во враждебных ему кругах, но и среди его друзей. В ответ на эти обвинения Пушкин написал новые стансы «Друзьям» и представил их на рассмотрение Николая I. На это Пушкин получил ответ от Бенкендорфа: «Что же касается до стихотворения вашего под заглавием „Друзьям“, то его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано». В действительности смысл стихотворения заключается в политической программе, изложенной в трех последних четверостишиях, где Пушкин противопоставляет себя льстецам: ограничение самодержавной власти, защита народных прав и просвещения, требование права свободного выражения мнения. Именно это и послужило причиной, почему Николай запретил печатать эти стихи.

ДЯДЕ, НАЗВАВШЕМУ СОЧИНИТЕЛЯ БРАТОМ

Я не совсем еще рассудок потерял

От рифм бахических — шатаясь на Пегасе —

Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад.

Нет, нет — вы мне совсем не брат:

Вы дядя мне и на Парнасе.

Примечания

1. ДЯДЕ, НАЗВАВШЕМУ СОЧИНИТЕЛЯ БРАТОМ. Этот отрывок из письма Пушкина к В. Л. Пушкину от 22 декабря 1816 г. входил как самостоятельное стихотворение в состав лицейских рукописных сборников.

Е. П. ПОЛТОРАЦКОЙ

Когда помилует нас бог,

Когда не буду я повешен,

То буду я у ваших ног,

В тени украинских черешен.

Примечания

1. Е. П. ПОЛТОРАЦКОЙ. Когда помилует нас бог. При жизни Пушкина не печаталось.

Стихи обращены к младшей сестре А. П. Керн. В своих воспоминаниях Керн писала: «Он раз пришел ко мне и, застав меня за письмом к меньшей сестре моей в Малороссию, приписал в нем: Когда помилует нас бог и т. д.»

ЕЕ ГЛАЗА

(В ОТВЕТ НА СТИХИ КНЯЗЯ ВЯЗЕМСКОГО)

Она мила — скажу меж нами —

Придворных витязей гроза,

И можно с южными звездами

Сравнить, особенно стихами,

Ее черкесские глаза.

Она владеет ими смело,

Они горят огня живей;

Но, сам признайся, то ли дело

Глаза Олениной моей!

Какой задумчивый в них гений,

И сколько детской простоты,

И сколько томных выражений,

И сколько неги и мечты!..

Потупит их с улыбкой Леля —

В них скромных граций торжество;

Поднимет — ангел Рафаэля

Так созерцает божество.

Примечания

1. ЕЕ ГЛАЗА. Без разрешения Пушкина напечатано в альманахе «Северная звезда» на 1829 год, что вызвало протест поэта (см. т. VII, «О публикации Бестужева-Волина…»). В печати имя Олениной заменено условным именем Элодии.

Стихи являются ответом на стихотворение Вяземского «Черные очи», где воспевались глаза А. О. Россет. Здесь Пушкин пишет о глазах Анны Олениной. Список в альбоме Олениной дает первоначальное чтение второго стиха: «Твоя Россети егоза».

ЕК. Н. УШАКОВОЙ

В отдалении от вас

С вами буду неразлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, —

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен?

Примечания

1. ЕК. Н. УШАКОВОЙ. В отдалении от вас. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 16 мая 1827 г., перед отъездом Пушкина из Москвы в Петербург.

ЕК. Н. УШАКОВОЙ (Когда бывало в старину)

Когда бывало в старину

Являлся дух иль привиденье,

То прогоняло сатану

Простое это изреченье:

«Аминь, аминь, рассыпься!». В наши дни

Гораздо менее бесов и привидений;

Бог ведает, куда девалися они.

Но ты, мой злой иль добрый гений,

Когда я вижу пред собой

Твой профиль и глаза, и кудри золотые,

Когда я слышу голос твой

И речи резвые, живые —

Я очарован, я горю

И содрогаюсь пред тобою,

И сердцу, полному мечтою,

«Аминь, аминь, рассыпься!» говорю.

Примечания

1. ЕК. Н. УШАКОВОЙ. Когда, бывало, в старину. При жизни Пушкина не печаталось. Написано в альбом Ушаковой 3 апреля 1827 г.

2. Ек. Ник. Ушакова (1809—1872) — знакомая Пушкина. Дом Ушаковых в Москве Пушкин часто посещал в 1827 году.

ЕЛ. Н. УШАКОВОЙ

В АЛЬБОМ

Вы избалованы природой;

Она пристрастна к вам была,

И наша вечная хвала

Вам кажется докучной одой.

Вы сами знаете давно,

Что вас любить немудрено,

Что нежным взором вы Армида,

Что легким станом вы Сильфида,

Что ваши алые уста,

Как гармоническая роза…

И наши рифмы, наша проза

Пред вами шум и суета.

Но красоты воспоминанье

Нам сердце трогает тайком —

И строк небрежных начертанье

Вношу смиренно в ваш альбом.

Авось на память поневоле

Придет вам тот, кто вас певал

В те дни, как Пресненское поле

Еще забор не заграждал.

Примечания

1. ЕЛ. Н. УШАКОВОЙ. Вы избалованы природой., Напечатано в журнале «Галатея», 1829 г., №5. Написано в январе 1829 г.

Стихи обращены к Елизавете Ник. Ушаковой (1810—1872); сестре Екатерины Николаевны (см. посвященные ей стихи).

Стихи являются переделкой чернового стихотворения 1828 г., написанного, вероятно, для Олениной. Они почти совпадают в первых шести стихах (см. «Из ранних редакций»).

2. Пресненское поле. — Дом Ушаковых находился на Пресне, тогда еще не застроенной.

Из ранних редакций

Первая редакция

Вы избалованы природой,

Она пристрастна к вам была,

И наша страстная хвала

Вам кажется докучной модой.

Вы сами знаете давно,

Что вас хвалить немудрено,

Что ваши взоры — сердцу жалы,

Что ваши ножки очень малы,

Что вы чувствительны, остры,

Что вы умны, что вы добры,

Что можно вас любить сердечно,

Но вы не знаете, конечно,

Что и болтливая молва

Порою правды не умалит,

Что иногда и сердце хвалит,

Хоть и кружится голова.

Первая редакция стихотворения, относящаяся к 1828 г. и, по-видимому, обращенная к А. А. Олениной.

ЖАЛОБА

Ваш дед портной, ваш дядя повар,

А вы, вы модный господин, —

Таков об вас народный говор,

И дива нет — не вы один.

Потомку предков благородных,

Увы, никто в моей родне

Не шьет мне даром фраков модных

И не варит обеда мне.

Примечания

1. ЖАЛОБА. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против Д. П. Северина (1781 — 1865), служившего в министерстве иностранных дел.

Северин был членом общества «Арзамас». В 1823 г. он был в Одессе, и там в сентябре у него с Пушкиным произошла крупная ссора.

ЖЕЛАНИЕ

Медлительно влекутся дни мои,

И каждый миг в унылом сердце множит

Все горести несчастливой любви

И все мечты безумия тревожит.

Но я молчу; не слышен ропот мой;

Я слезы лью; мне слезы утешенье;

Моя душа, плененная тоской,

В них горькое находит наслажденье.

О жизни час! лети, не жаль тебя,

Исчезни в тьме, пустое привиденье;

Мне дорого любви моей мученье —

Пускай умру, но пусть умру любя!

Примечания

1. ЖЕЛАНИЕ. Стихотворение — вероятно Пушкина — было напечатано Б. Федоровым в альманахе «Памятник отечественных муз на 1827 год».

ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ

Когда, любовию и негой упоенный,

Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,

Я на тебя глядел и думал: ты моя, —

Ты знаешь, милая, желал ли славы я;

Ты знаешь: удален от ветреного света,

Скучая суетным прозванием поэта,

Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал

Жужжанью дальному упреков и похвал.

Могли ль меня молвы тревожить приговоры,

Когда, склонив ко мне томительные взоры

И руку на главу мне тихо наложив,

Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?

Другую, как меня, скажи, любить не будешь?

Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?

А я стесненное молчание хранил,

Я наслаждением весь полон был, я мнил,

Что нет грядущего, что грозный день разлуки

Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,

Измены, клевета, всё на главу мою

Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,

Как путник, молнией постигнутый в пустыне,

И всё передо мной затмилося! И ныне

Я новым для меня желанием томим:

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,

Чтоб, гласу верному внимая в тишине,

Ты помнила мои последние моленья

В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

Примечания

1. ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ. Напечатано в «Соревнователе просвещения», 1825 г., №6. Возможно, что это стихотворение связано с Е. К. Воронцовой.

ЖИВ, ЖИВ КУРИЛКА!

— Как! жив еще Курилка журналист?

— Живехонек! всё так же сух и скучен,

И груб, и глуп, и завистью размучен,

Всё тискает в свой непотребный лист

И старый вздор и вздорную новинку.

— Фу! надоел Курилка журналист!

Как загасить вонючую лучинку?

Как уморить Курилку моего?

Дай мне совет. — Да… плюнуть на него.

Примечания

1. ЖИВ, ЖИВ КУРИЛКА!. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против Каченовского.

ЖУКОВСКОМУ

Когда, к мечтательному миру

Стремясь возвышенной душой,

Ты держишь на коленах лиру

Нетерпеливою рукой;

Когда сменяются виденья

Перед тобой в волшебной мгле

И быстрый холод вдохновенья

Власы подъемлет на челе, —

Ты прав, творишь ты для немногих,

Не для завистливых судей,

Не для сбирателей убогих

Чужих суждений и вестей,

Но для друзей таланта строгих,

Священной истины друзей.

Не всякого полюбит счастье,

Не все родились для венцов.

Блажен, кто знает сладострастье

Высоких мыслей и стихов!

Кто наслаждение прекрасным

В прекрасный получил удел

И твой восторг уразумел

Восторгом пламенным и ясным.

Примечания

1. ЖУКОВСКОМУ. В первой редакции напечатано в «Сыне отечества», 1821 г., №52, под заглавием «К Ж*** по прочтении изданных им книжек,, Для немногих»'». Книжки «Для немногих» Жуковский издавал в ограниченном количестве экземпляров в 1818 г. Это были переводы Жуковского вместе с оригиналами. Перепечатывая стихотворение в своем собрании стихотворений, Пушкин его сократил. Опущенные и видоизмененные места журнального текста см. выше (стр. 426).

Из ранних редакций

Первоначально (в журнале «Сын отечества») стихотворение начиналось:

Когда младым воображеньем

Твой гордый гений окрилен,

Тревожит лени праздный сон,

Томясь мятежным упоеньем;

Когда, возвышенной душой

Летя к мечтательному миру,

Ты держишь на коленях лиру

Нетерпеливою рукой;

и т. д.

После стиха «Ты прав, творишь ты для немногих»:

Не для подкупленных судей,

Ревнивых милостью своей,

Не для сбирателей убогих

и т. д.

Стихотворение оканчивалось отброшенными позднее стихами:

Смотри, как пламенный поэт,

Вниманьем сладким упоенный,

На свиток гения склоненный,

Читает повесть древних лет.

Он духом там — в дыму столетий!

Пред ним волнуются толпой

Злодейства, мрачной славы дети,

С сынами доблести прямой;

От сна воскресшими веками,

Он бродит, тайно окружен,

И благодарными слезами

Карамзину приносит он

Живой души благодаренье

За миг восторга золотой,

За благотворное забвенье

Бесплодной суеты земной —

И в нем трепещет вдохновенье!

ЗАЗДРАВНЫЙ КУБОК

Кубок янтарный

Полон давно —

Пеной угарной

Блещет вино.

Света дороже

Сердцу оно;

Но за кого же

Выпью вино?

Здравие славы

Выпью ли я,

Бранной забавы

Мы не друзья.

Это веселье

Не веселит,

Дружбы похмелье

Грома бежит.

Жители неба,

Феба жрецы,

Здравие Феба

Пейте, певцы!

Резвой камены

Ласки — беда;

Ток Иппокрены

Просто вода.

Пейте за радость

Юной любви —

Скроется младость,

Дети мои…

Кубок янтарный

Полон давно.

Я — благодарный —

Пью за вино.

Примечания

1. ЗАЗДРАВНЫЙ КУБОК. Напечатано — вероятно, без ведома Пушкина — Б. Федоровым в альманахе «Памятник отечественных муз на 1827 год». Здесь печатается в редакции, подготовленной к печати 1819 г. с двумя поправками 1825 г. В лицейских списках начало второй строфы читается:

Пейте за славу, Славы друзья! Браней забаву Любит не я.

Начало третьей:

Вы, Геликона Давни жильцы! За Аполлона Пейте, певцы!

ЗАКЛИНАНИЕ

О, если правда, что в ночи,

Когда покоятся живые

И с неба лунные лучи

Скользят на камни гробовые,

О, если правда, что тогда

Пустеют тихие могилы, —

Я тень зову, я жду Лейлы:

Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой.

Приди, как дальная звезда,

Как легкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье,

Мне всё равно: сюда, сюда!..

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять людей, чья злоба

Убила друга моего,

Иль чтоб изведать тайны гроба,

Не для того, что иногда

Сомненьем мучусь… но, тоскуя,

Хочу сказать, что всё люблю я,

Что всё я твой: сюда, сюда!

Примечания

1. ЗАКЛИНАНИЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 17 октября 1830 г.

ЗАПИСКА В. П. ГОРЧАКОВУ

Зима мне рыхлою стеною

К воротам заградила путь,

Пока тропинки пред собою

Не протопчу я как-нибудь.

Сижу я дома, как бездельник,

Но ты, душа души моей,

Узнай, что будет в понедельник,

Что скажет наш Варфоломей.

…

Примечания

1. ЗАПИСКА В. П. ГОРЧАКОВУ. Зима мне рыхлою стеною. Стихотворный отрывок, сообщенный Горчаковым. По его свидетельству, писано в конце января 1823 г. В письме Пушкин осведомляется о бале, назначенном на понедельник у Варфоломея (см. примеч. к стихотворению «Из письма к Вигелю»).

ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ

Раевский, молоденец прежний,

А там уже отважный сын,

И Пушкин, школьник неприлежный

Парнасских девственниц-богинь,

К тебе, Жуковский, заезжали,

Но, к неописанной печали,

Поэта дома не нашли —

И, увенчавшись кипарисом,

С французской повестью Борисом

Домой уныло побрели.

Какой святой, какая сводня

Сведет Жуковского со мной?

Скажи — не будешь ли сегодня

С Карамзиным, с Карамзиной?

На всякий случай — ожидаю,

Тронися просьбою моей,

Тебя зовет на чашку чаю

Раевский — слава наших дней.

Примечания

1. ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ. Раевский, молоденец прежний (стр. 332). При жизни Пушкина не печаталось. Записка заключает в себе приглашение Жуковского на обед к генералу Н. Н. Раевскому. Пушкин заходил к Жуковскому вместе с младшим сыном генерала Николаем Раевским. В записке цитируются стихи Жуковского из «Певца во стане русских воинов», где говорится о подвиге генерала Раевского в сражении при Салтановке 11 июля 1812 г., когда Раевский вывел в бой своих сыновей, которым тогда было 11 и 16 лет. В первой редакции стихотворения Жуковского дети Раевского названы «младенцами», в окончательной — «отважными сынами».

2. Французская повесть «Борис» — произведение Сен-Ипполита (псевдоним Ипполита Оже, 1797—1881).

ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ (Штабс-капитану, Гёте, Грею)

Штабс-капитану, Гёте, Грею

Томсону, Шиллеру привет!

Им поклониться честь имею,

Но сердцем истинно жалею,

Что никогда их дома нет.

Примечания

1. ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ. Штабс-капитану, Гёте, Грею (стр. 368). По рассказу Н. М. Коншина, Пушкин написал эти стихи на дверях у Жуковского, не застав его дома. Здесь Пушкин называет Жуковского именами поэтов, которых он переводил.

ЗЕМЛЯ И МОРЕ

ИДИЛЛИЯ МОСХА

Когда по синеве морей

Зефир скользит и тихо веет

В ветрила гордых кораблей

И челны на волнах лелеет;

Забот и дум слагая груз,

Тогда ленюсь я веселее

И забываю песни муз:

Мне моря сладкий шум милее.

Когда же волны по брегам

Ревут, кипят и пеной плещут,

И гром гремит по небесам,

И молнии во мраке блещут;

Я удаляюсь от морей

В гостеприимные дубровы;

Земля мне кажется верней,

И жалок мне рыбак суровый:

Живет на утлом он челне,

Игралище слепой пучины,

А я в надежной тишине

Внимаю шум ручья долины.

Примечания

1. ЗЕМЛЯ И МОРЕ. Напечатано в «Новостях литературы», 1825 г., №1, и включено в сборник 1826 г., в раздел «Подражания древним». Писано 8 февраля 1821. Стихотворение представляет собою вольное переложение стихов древнегреческого поэта Мосха (II век до н. э.).

ЗИМНЕЕ УТРО

Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный —

Пора, красавица, проснись:

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась;

Луна, как бледное пятно,

Сквозь тучи мрачные желтела,

И ты печальная сидела —

А нынче… погляди в окно:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском

Озарена. Веселым треском

Трещит затопленная печь.

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь: не велеть ли в санки

Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня.

Примечания

1. ЗИМНЕЕ УТРО. Напечатано в альманахе «Царское Село» на 1830 год. Написано 3 ноября 1829 г. в с. Павловском.

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя,

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашумит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужка

И печальна и темна.

Что же ты, моя старушка,

Приумолкла у окна?

Или бури завываньем

Ты, мой друг, утомлена,

Или дремлешь под жужжаньем

Своего веретена?

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя: где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Примечания

1. ЗИМНИЙ ВЕЧЕР. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год.

2. Моя старушка — няня Пушкина Арина Родионовна,

ЗИМНЯЯ ДОРОГА

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печально свет она.

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

Что-то слышится родное

В долгих песнях ямщика:

То разгулье удалое,

То сердечная тоска…

Ни огня, ни черной хаты…

Глушь и снег… Навстречу мне

Только версты полосаты

Попадаются одне.

Скучно, грустно… Завтра, Нина,

Завтра, к милой возвратясь,

Я забудусь у камина,

Загляжусь не наглядясь.

Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит.

Грустно, Нина: путь мой скучен,

Дремля смолкнул мой ямщик,

Колокольчик однозвучен,

Отуманен лунный лик.

Примечания

1. ЗИМНЯЯ ДОРОГА. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., №4

ЗОЛОТО И БУЛАТ

«Всё мое», — сказало злато;

«Всё мое», — сказал булат.

«Всё куплю», — сказало злато;

«Всё возьму», — сказал булат.

Примечания

1. ЗОЛОТО И БУЛАТ. Напечатано в «Московском вестнике». 1827 г., №2. Перевод анонимной французской эпиграммы.

И. В. СЛЁНИНУ

Я не люблю альбомов модных:

Их ослепительная смесь

Аспазий наших благородных

Провозглашает только спесь.

Альбом красавицы уездной,

Альбом домашний и простой,

Милей болтливостью любезной

И безыскусной пестротой.

Ни здесь, ни там, скажу я смело,

Являться, впрочем, не хочу;

Но твой альбом другое дело,

Охотно дань ему плачу.

Тобой питомцам Аполлона

Не из тщеславья он открыт:

Цариц ты любишь Геликона

И ими сам не позабыт;

Вхожу в него прямым поэтом,

Как в дружеский, приятный дом,

Почтив хозяина приветом

И лар молитвенным стихом.

Примечания

1. И. В. СЛЁНИНУ. Я не люблю альбомов модных. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.

И. И. ПУЩИНУ

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

Примечания

1. И. И. ПУЩИНУ. Мой первый друг, мой друг бесценный!. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 13 декабря 1826, во Пскове.

Стихотворение было переслано Пущину в Сибирь на каторгу вместе с посланием декабристам «Во глубине сибирских руд».

Для первой строфы этого стихотворения Пушкин взял без изменений 5 первых стихов неоконченного послания Пущину, писанного еще в 1825 г. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

В неоконченном послании И. И. Пущину 1825 г. за стихом «Твой колокольчик огласил» следовало:

Забытый кров, шалаш опальный

Ты вдруг отрадой оживил,

На стороне глухой и дальней

Ты день изгнанья, день печальный

С печальным другом разделил.

Скажи, куда девались годы,

Дни упований и свободы,

Скажи, что наши? что друзья?

Где ж эти липовые своды?

Где ж молодость? Где ты? Где я?

Судьба, судьба рукой железной

Разбила мирный наш лицей,

Но ты счастлив, о брат любезный,

На избранной чреде своей.

Ты победил предрассужденья

И от признательных граждан

Умел истребовать почтенья,

В глазах общественного мненья

Ты возвеличил темный сан.

В его смиренном основанье

Ты правосудие блюдешь,

Ты честь…

…

Неоконченное послание 1825 г. Послание вызвано приездом Пущина в Михайловское, где он провел с Пушкиным один день. В конце послания говорится о должности судьи, избранной Пущиным после его ухода из гвардии.

ИЗ ALFIERI

Сомненье, страх, порочную надежду

Уже в груди не в силах я хранить;

Неверная супруга я Филиппу,

И сына я его любить дерзаю!..

Но как же зреть его и не любить?

Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный,

Высокий ум, с наружностью прекрасной

Прекрасная душа… Зачем природа

И небеса таким тебя создали?..

Что говорю? Ах! так ли я успею

Из глубины сердечной милый образ

Искоренить? — О, если пламень мой

Подозревать он станет! Перед ним

Всегда печальна я; но избегаю

Я встречи с ним; он знает, что веселье

В Испании запрещено. Кто может

В душе моей читать? Ах, и самой

Не можно мне. И он, как и другие,

Обманется и станет, как других,

Он убегать меня… Увы мне, бедной!

Другого нет мне в горе утешенья,

Окроме слез, и слезы — преступленье.

Иду к себе: там буду на свободе…

Что вижу? Карл! — Уйдем, мне изменить

И речь и взор — всё может: ах, уйдем.

Примечания

1. Из ALFIERI. Сомненье, страх, порочную надежду. При жизни Пушкина не печаталось. Перевод начального монолога Изабеллы в первой сцене первого действия трагедии Альфиери «Филипп» (1781).

ИЗ BARRY CORNWALL

Here’s a health to thee, Mary.

{См. перевод}

Пью за здравие Мери,

Милой Мери моей.

Тихо запер я двери

И один без гостей

Пью за здравие Мери.

Можно краше быть Мери,

Краше Мери моей,

Этой маленькой пери;

Но нельзя быть милей

Резвой, ласковой Мери.

Будь же счастлива, Мери,

Солнце жизни моей!

Ни тоски, ни потери,

Ни ненастливых дней

Пусть не ведает Мери.

Переводы иноязычных текстов

1. Барри Корнуол. Пью за твое здоровье, Мери. (Англ.)

Примечания

1. ИЗ BARRY CORNWALL. Пью за здравие Мери. Напечатано в альманахе «Денница» на 1831 год.

Эпиграф взят из стихотворения английского поэта Барри Корнуола.

ИЗ А. ШЕНЬЕ

Покров, упитанный язвительною кровью,

Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью

Алкиду передан. Алкид его приял.

В божественной крови яд быстрый побежал.

Се — ярый мученик, в ночи скитаясь, воет;

Стопами тяжкими вершину Эты роет;

Гнет, ломит древеса; исторженные пни

Высоко громоздит; его рукой они

В костер навалены; он их зажег; он всходит;

Недвижим на костре он в небо взор возводит;

Под мышцей палица; в ногах немейский лев

Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев:

Треща горит костер; и вскоре пламя, воя,

Уносит к небесам бессмертный дух героя.

Примечания

1. ИЗ А. ШЕНЬЕ. Покров, упитанный язвительною кровью. Напечатано в «Современнике», 1836 г., т. 1.

Перевод стихотворения А. Шенье (Œta, mont ennobli…» {Эта, облагороженная гора… (Франц.)}. Пушкин начал этот перевод в 1825 г., но перевел только 6 стихов. Через десять лет он снова вернулся к этому стихотворению и закончил свой) перевод 20 апреля 1835 г.

(ИЗ АНАКРЕОНА)

ОТРЫВОК

Узнают коней ретивых

По их выжженным таврам;

Узнают парфян кичливых

По высоким клобукам;

Я любовников счастливых

Узнаю по их глазам:

В них сияет пламень томный —

Наслаждений знак нескромный.

Примечания

1. (ИЗ АНАКРЕОНА). Узнают коней ретивых. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 6 января 1835 г.

Перевод оды LV Анакреона.

ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO»
CANTO XXIII

<См. перевод>»>

Ott. 100

Пред рыцарем блестит водами

Ручей прозрачнее стекла,

Природа милыми цветами

Тенистый берег убрала

И обсадила древесами.

101

Луга палит полдневный зной,

Пастух убогий спит у стада.

Устал под латами герой —

Его манит ручья прохлада.

Здесь мыслит он найти покой.

И здесь-то, здесь нашел несчастный

Приют жестокий и ужасный.

102

Гуляя, он на деревах

Повсюду надписи встречает.

Он с изумленьем в сих чертах

Знакомый почерк замечает;

Невольный страх его влечет,

Он руку милой узнает…

И в самом деле в жар полдневный

Медор с китайскою царевной

Из хаты пастыря сюда

Сам-друг являлся иногда.

103

Орланд их имена читает,

Соединенны вензелом;

Их буква каждая гвоздем

Герою сердце пробивает.

Стараясь разум усыпить,

Он сам с собою лицемерит,

Не верить хочет он, хоть верит,

Он силится вообразить,

Что вензеля в сей роще дикой

Начертаны все, может быть,

Другой, не этой Анджеликой.

104

Но вскоре, витязь, молвил ты:

«Однако ж эти мне черты

Знакомы очень… разумею,

Медор сей выдуман лишь ею,

Под этим прозвищем меня

Царевна славила, быть может».

Так басней правду заменя,

Он мыслит, что судьбе поможет.

105

Но чем он более хитрит,

Чтоб утушить свое мученье,

Тем пуще злое подозренье

Возобновляется, горит;

Так в сетке птичка, друг свободы,

Чем больше бьется, тем сильней,

Тем крепче путается в ней.

Орланд идет туда, где своды

Гора склонила на ручей.

106

Кривой, бродящей павиликой

Завешен был тенистый вход.

Медор с прелестной Анджеликой

Любили здесь у свежих вод

В день жаркий, в тихий час досуга

Дышать в объятиях друг друга,

И здесь их имена кругом

Древа и камни сохраняли;

Их мелом, углем иль ножом

Везде счастливцы написали.

107

Туда пешком печальный граф

Идет и над пещерой темной

Зрит надпись — в похвалу забав

Медор ее рукою томной

В те дни стихами начертал;

Стихи, чувств нежных вдохновенье,

Он по-арабски написал,

И вот их точное значенье:

108

«Цветы, луга, ручей живой,

Счастливый грот, прохладны тени,

Приют любви, забав и лени,

Где с Анджеликой молодой,

С прелестной дщерью Галафрона,

Любимой многими — порой

Я знал утехи Купидона.

Чем, бедный, вас я награжу?

Столь часто вами охраненный,

Одним лишь только услужу —

Хвалой и просьбою смиренной.

109

Господ любовников молю,

Дам, рыцарей и всевозможных

Пришельцев, здешних иль дорожных,

Которых в сторону сию

Фортуна заведет случайно, —

На воды, луг, на тень и лес

Зовите благодать небес,

Чтоб нимфы их любили тайно,

Чтоб пастухи к ним никогда

Не гнали жадные стада».

110

Граф точно так, как по-латыни,

Знал по-арабски. Он не раз

Спасался тем от злых проказ,

Но от беды не спасся ныне.

111

Два, три раза, и пять, и шесть

Он хочет надпись перечесть;

Несчастный силится напрасно

Сказать, что нет того, что есть.

Он правду видит, видит ясно,

И нестерпимая тоска,

Как бы холодная рука,

Сжимает сердце в нем ужасно.

И наконец на свой позор

Вперил он равнодушный взор.

112

Готов он в горести безгласной

Лишиться чувств, оставить свет.

Ах, верьте мне, что муки нет,

Подобной муке сей ужасной.

На грудь опершись бородой,

Склонив чело, убитый, бледный,

Найти не может рыцарь бедный

Ни вопля, ни слезы одной.

Переводы иноязычных текстов

1. «Неистовый Орланд».

Песнь XXIII. Октава 100. (Итал.)

Примечания

1. ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO». При жизни Пушкина не печаталось. Свободное переложение итальянского оригинала, без соблюдения его стихотворной формы (октава).

ИЗ А. ШЕНЬЕ

Покров, упитанный язвительною кровью,

Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью

Алкиду передан. Алкид его приял.

В божественной крови яд быстрый побежал.

Се — ярый мученик, в ночи скитаясь, воет;

Стопами тяжкими вершину Эты роет;

Гнет, ломит древеса; исторженные пни

Высоко громоздит; его рукой они

В костер навалены; он их зажег; он всходит;

Недвижим на костре он в небо взор возводит;

Под мышцей палица; в ногах немейский лев

Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев:

Треща горит костер; и вскоре пламя, воя,

Уносит к небесам бессмертный дух героя.

Примечания

1. ИЗ А. ШЕНЬЕ. Покров, упитанный язвительною кровью. Напечатано в «Современнике», 1836 г., т. 1.

Перевод стихотворения А. Шенье (Œta, mont ennobli…» {Эта, облагороженная гора… (Франц.)}. Пушкин начал этот перевод в 1825 г., но перевел только 6 стихов. Через десять лет он снова вернулся к этому стихотворению и закончил свой) перевод 20 апреля 1835 г.

(ИЗ АНАКРЕОНА)
ОТРЫВОК

Узнают коней ретивых

По их выжженным таврам;

Узнают парфян кичливых

По высоким клобукам;

Я любовников счастливых

Узнаю по их глазам:

В них сияет пламень томный —

Наслаждений знак нескромный.

Примечания

1. (ИЗ АНАКРЕОНА). Узнают коней ретивых. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 6 января 1835 г.

Перевод оды LV Анакреона.

ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO»
CANTO XXIII

<См. перевод>

«>

Ott. 100

Пред рыцарем блестит водами

Ручей прозрачнее стекла,

Природа милыми цветами

Тенистый берег убрала

И обсадила древесами.

101

Луга палит полдневный зной,

Пастух убогий спит у стада.

Устал под латами герой —

Его манит ручья прохлада.

Здесь мыслит он найти покой.

И здесь-то, здесь нашел несчастный

Приют жестокий и ужасный.

102

Гуляя, он на деревах

Повсюду надписи встречает.

Он с изумленьем в сих чертах

Знакомый почерк замечает;

Невольный страх его влечет,

Он руку милой узнает…

И в самом деле в жар полдневный

Медор с китайскою царевной

Из хаты пастыря сюда

Сам-друг являлся иногда.

103

Орланд их имена читает,

Соединенны вензелом;

Их буква каждая гвоздем

Герою сердце пробивает.

Стараясь разум усыпить,

Он сам с собою лицемерит,

Не верить хочет он, хоть верит,

Он силится вообразить,

Что вензеля в сей роще дикой

Начертаны все, может быть,

Другой, не этой Анджеликой.

104

Но вскоре, витязь, молвил ты:

«Однако ж эти мне черты

Знакомы очень… разумею,

Медор сей выдуман лишь ею,

Под этим прозвищем меня

Царевна славила, быть может».

Так басней правду заменя,

Он мыслит, что судьбе поможет.

105

Но чем он более хитрит,

Чтоб утушить свое мученье,

Тем пуще злое подозренье

Возобновляется, горит;

Так в сетке птичка, друг свободы,

Чем больше бьется, тем сильней,

Тем крепче путается в ней.

Орланд идет туда, где своды

Гора склонила на ручей.

106

Кривой, бродящей павиликой

Завешен был тенистый вход.

Медор с прелестной Анджеликой

Любили здесь у свежих вод

В день жаркий, в тихий час досуга

Дышать в объятиях друг друга,

И здесь их имена кругом

Древа и камни сохраняли;

Их мелом, углем иль ножом

Везде счастливцы написали.

107

Туда пешком печальный граф

Идет и над пещерой темной

Зрит надпись — в похвалу забав

Медор ее рукою томной

В те дни стихами начертал;

Стихи, чувств нежных вдохновенье,

Он по-арабски написал,

И вот их точное значенье:

108

«Цветы, луга, ручей живой,

Счастливый грот, прохладны тени,

Приют любви, забав и лени,

Где с Анджеликой молодой,

С прелестной дщерью Галафрона,

Любимой многими — порой

Я знал утехи Купидона.

Чем, бедный, вас я награжу?

Столь часто вами охраненный,

Одним лишь только услужу —

Хвалой и просьбою смиренной.

109

Господ любовников молю,

Дам, рыцарей и всевозможных

Пришельцев, здешних иль дорожных,

Которых в сторону сию

Фортуна заведет случайно, —

На воды, луг, на тень и лес

Зовите благодать небес,

Чтоб нимфы их любили тайно,

Чтоб пастухи к ним никогда

Не гнали жадные стада».

110

Граф точно так, как по-латыни,

Знал по-арабски. Он не раз

Спасался тем от злых проказ,

Но от беды не спасся ныне.

111

Два, три раза, и пять, и шесть

Он хочет надпись перечесть;

Несчастный силится напрасно

Сказать, что нет того, что есть.

Он правду видит, видит ясно,

И нестерпимая тоска,

Как бы холодная рука,

Сжимает сердце в нем ужасно.

И наконец на свой позор

Вперил он равнодушный взор.

112

Готов он в горести безгласной

Лишиться чувств, оставить свет.

Ах, верьте мне, что муки нет,

Подобной муке сей ужасной.

На грудь опершись бородой,

Склонив чело, убитый, бледный,

Найти не может рыцарь бедный

Ни вопля, ни слезы одной.

Переводы иноязычных текстов

1. «Неистовый Орланд».

Песнь XXIII. Октава 100. (Итал.)

Примечания

1. ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO». При жизни Пушкина не печаталось. Свободное переложение итальянского оригинала, без соблюдения его стихотворной формы (октава).

ИЗ БАЙРОНА

Нет ветра — синяя волна

На прах Афин… катится;

…

Высокая могила зрится.

Примечания

1. Из Байрона. — Перевод начальных стихов «Гяура», Этой попытке предшествовал опыт перевода этих стихов на французский:

Traduction littérale

Pas un souffle d’air pour briser le flot qui roule sur la grève d’Athènes; près de cette tombe élevée sur le rocher (стремнина) — premier objet qui salue sur cette terre qu’il sauva en vain le vaisseau qui s’en revient. Quand revivra un tel héros?

…

Doux climat! où chaque saison sourit doucement sur ces îles bénies qui vues dos hauteurs de Colonna enchantent le coeur, qui réjonit l’oeuil et le plonge dans une contemplation rêveuse.

Lá la surface riante de I «Océan reflète…

Буквальный перевод:

Ни дуновения ветра, чтобы разбить волну, катящуюся на Афинский берег; около этой могилы над скалой — первый предмет, приветствующий на этой земле, которую он напрасно спас, корабль, который оттуда возвращается. Когда снова будет жить такой герой?

…

Приятный климат! где каждое время года нежно улыбается этим благословенным островам, которые, когда смотрят на них с высот Колонны, восхищают сердце, радуют взор и погружают его в мечтательное созерцание. Там веселая поверхность океана отражает…

ИЗ ВОЛЬТЕРА

Короче дни, а ночи доле,

Настала скучная пора,

И солнце будто поневоле

Глядит на убранное поле.

Что делать в зимни вечера?

Пока не подавали кушать,

Хотите ли теперь послушать,

Мои почтенные друзья,

Рассказ про доброго Роберта,

Что жил во время Дагоберта?

— — —

Из Рима ехал он домой,

Имея очень мало денег.

Сей рыцарь был хорош собой,

Разумен, хоть и молоденек.

— — —

В то время деньги…

— — —

И дабы впредь не смел чудесить,

Поймавши истинно повесить

И живота весьма лишить.

Примечания

ИЗ ВОЛЬТЕРА. Короче дни, а ночи доле. Черновые наброски отрывков из сказки Вольтера «Что нравится женщинам».

ИЗ ГАФИЗА

(Лагерь при Евфрате).

Не пленяйся бранной славой,

О красавец молодой!

Не бросайся в бой кровавый

С карабахскою толпой!

Знаю, смерть тебя не встретит:

Азраил, среди мечей,

Красоту твою заметит —

И пощада будет ей!

Но боюсь: среди сражений

Ты утратишь навсегда

Скромность робкую движений,

Прелесть неги и стыда!

Примечания

1. ИЗ ГАФИЗА. Не пленяйся бранной славой. Напечатано в альманахе «Царское Село» на 1830 год, с датой: «5 июля 1829. Лагерь при Евфрате». В рукописи имеет название: «Шеер I. Фаргат-Беку», «Шеер» по-татарски — полк. Очевидно, имеется в виду конный мусульманский полк в русской армии. Фаргат-Бек, по-видимому, служил в этом полку. Его портрет, кем-то зарисованный и подписанный Пушкиным, сохранился в альбоме Ел. Н. Ушаковой.

Ссылка на Гафиза, вероятно, не соответствует действительности, и стихотворение Пушкина является оригинальным, хотя и написано в духе персидского поэта Гафиза (XIV в.).

ИЗ ЗАПИСКИ К А. О. РОССЕТ

От вас узнал я плен Варшавы.

…

Вы были вестницею славы

И вдохновеньем для меня.

Примечания

1. ИЗ ЗАПИСКИ К А. О. РОССЕТ. От вас узнал я плен Варшавы. С этой запиской, в которой недостает второго стиха, Пушкин послал А. О. Россет брошюру «На взятие Варшавы».

(ИЗ ПИНДЕМОНТИ)

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова. *

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не всё ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

— Вот счастье! вот права…

Сноски

* Hamlet {См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. Гамлет.

Примечания

1. (ИЗ ПИНДЕМОНТИ). Не дорого ценю я громкие права. Было подготовлено Пушкиным к печати вместе с другими неизданными тогда стихотворениями (см. примеч. к стихотворению «Мирская власть»), но напечатано не было. Написано 5 июля 1836 г.

Ссылка на Пиндемонти — мистификация из цензурных соображений. В рукописи имеется и другой подзаголовок: «Из Alfred Musset» {Из Альфреда Мюссе}. Орфография «Пиндемонти» вместо правильного «Пиндемонте» свидетельствует о том, что Пушкин не имел перед глазами сочинений этого поэта, а знал его по цитатам в книге Сисмонди «О литературе Южной Европы», где его имя напечатано так же; это подтверждается и тем, что предполагавшийся эпиграф к «Кавказскому пленнику» (см. т. IV,

Примечания) является точным воспроизведением цитаты из книги Сисмонди.

Стих «Зависеть от царя, зависеть от народа» еще в черновике был изменен: «Зависеть от властей, зависеть от народа». Но эта переделка противоречит всему смыслу стихотворения, в котором нет противопоставления властей народу, а сопоставлены две системы управления — самодержавная и парламентская. Поэтому следует считать, что поправка вызвана цензурными соображениями.

ИЗ ПИСЬМА К В. Л. ПУШКИНУ

Христос воскрес, питомец Феба!

Дай бог, чтоб милостию неба

Рассудок на Руси воскрес;

Он что-то, кажется, исчез.

Дай бог, чтобы во всей вселенной

Воскресли мир и тишина,

Чтоб в Академии почтенной

Воскресли члены ото сна;

Чтоб в наши грешны времена

Воскресла предков добродетель,

Чтобы Шихматовым назло

Воскреснул новый Буало —

Расколов, глупости свидетель;

А с ним побольше серебра

И золота et cetera.

Но да не будет воскресенья

Усопшей прозы и стихов.

Да не воскреснут от забвенья

Покойный господин Бобров,

Хвалы газетчика достойный,

И Николев, поэт покойный,

И беспокойный граф Хвостов,

И все, которые на свете

Писали слишком мудрено,

То есть и хладно и темно,

Что очень стыдно и грешно!

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К В. Л. ПУШКИНУ. Стихотворная часть письма, писанного в апреле 1816 г. См. т. X.

ИЗ ПИСЬМА К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ

С тобой мне вновь считаться довелось,

Певец любви то резвый, то унылый;

Играешь ты на лире очень мило,

Играешь ты довольно плохо в штос.

Пятьсот рублей, проигранных тобою,

Наличные свидетели тому.

Судьба моя сходна с твоей судьбою;

Сейчас, мой друг, увидишь почему.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ. С тобой мне вновь считаться довелось. Из письма от 3 июня 1826 г.

ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ

Проклятый город Кишинев!

Тебя бранить язык устанет.

Когда-нибудь на грешный кров

Твоих запачканных домов

Небесный гром, конечно, грянет,

И — не найду твоих следов!

Падут, погибнут, пламенея,

И пестрый дом Варфоломея,

И лавки грязные жидов:

Так, если верить Моисею,

Погиб несчастливый Содом.

Но с этим милым городком

Я Кишинев равнять не смею,

Я слишком с библией знаком

И к лести вовсе не привычен.

Содом, ты знаешь, был отличен

Не только вежливым грехом,

Но просвещением, пирами,

Гостеприимными домами

И красотой нестрогих дев!

Как жаль, что ранними громами

Его сразил Еговы гнев!

В блистательном разврате света,

Хранимый богом человек

И член верховного совета,

Провел бы я смиренно век

В Париже ветхого завета!

Но в Кишиневе, знаешь сам,

Нельзя найти ни милых дам,

Ни сводни, ни книгопродавца.

Жалею о твоей судьбе!

Не знаю, придут ли к тебе

Под вечер милых три красавца;

Однако ж кое-как, мой друг,

Лишь только будет мне досуг,

Явлюся я перед тобою;

Тебе служить я буду рад —

Стихами, прозой, всей душою,

Но, Вигель, — пощади мой зад!

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ. Проклятый город Кишинев. Написано в ноябре 1823 г. Стихи являются ответом на приглашение Ф. Ф. Вигеля приехать в Кишинев.

2. Варфоломей Е. К. — бессарабский помещик. В доме Варфоломея постоянно собиралась кишиневская молодежь и устраивались балы.

ИЗ ПИСЬМА К ВУЛЬФУ

Здравствуй, Вульф, приятель мой!

Приезжай сюда зимой,

Да Языкова поэта

Затащи ко мне с собой

Погулять верхом порой,

Пострелять из пистолета.

Лайон, мой курчавый брат

(Не михайловский приказчик),

Привезет нам, право, клад…

Что? — бутылок полный ящик.

Запируем уж, молчи!

Чудо — жизнь анахорета!

В Троегорском до ночи,

А в Михайловском до света;

Дни любви посвящены,

Ночью царствуют стаканы,

Мы же — то смертельно пьяны,

То мертвецки влюблены.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВУЛЬФУ. Здравствуй, Вульф, приятель мой!. Стихотворная часть письма от 20 сентября 1824 г.

2. Вульф Алексей Николаевич (1805—1881) — сын П. А. Осиповой, помещицы Тригорского — имения, находившегося рядом с Михайловским. А. Вульф учился в Дерптском университете вместе с Н. М. Языковым.

ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ

В глуши, измучась жизнью постной,

Изнемогая животом,

Я не парю — сижу орлом

И болен праздностью поносной.

Бумаги берегу запас,

Натугу вдохновенья чуждый,

Хожу я редко на Парнас,

И только за большою нуждой.

Но твой затейливый навоз

Приятно мне щекотит нос:

Хвостова он напоминает,

Отца зубастых голубей,

И дух мой снова позывает

Ко испражненью прежних дней.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ. В глуши, измучась жизнью постной. Из письма, датируемого около 7 ноября 1825 г.

Пушкин отвечал на письмо Вяземского от 16 октября, начинавшееся стихами:

Ты сам Хвостова подражатель,

Красот его любостяжатель,

Вот мой, его, твой, наш навоз…

2. «Отца зубастых голубей». — В «притче» (басне) «Два голубя» Хвостова имеется стих:

3. Кой-как разгрыз зубами узелки.

Эта басня часто подвергалась осмеянию.

ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ (Любезный Вяземский, поэт и камергер…)

Любезный Вяземский, поэт и камергер…

(Василья Львовича узнал ли ты манер?

Так некогда письмо он начал к камергеру,

Украшенну ключом за Верность и за Веру)

Так солнце и на нас взглянуло из-за туч!

На заднице твоей сияет тот же ключ.

Ура! хвала и честь поэту-камергеру.

Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ. Любезный Вяземский, поэт и камергер. Стихотворное начало письма от 14 августа 1831 г. Вяземский 5 августа получил звание камергера. Первой строкой Пушкин повторяет послание В. Л. Пушкина Приклонскому (1812 г.):

2. Любезный родственник, поэт и камергер.

3. Знак камергерского звания — ключ носили сзади на придворном мундире.

ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ (Сатирик и поэт любовный)

Сатирик и поэт любовный,

Наш Аристип и Асмодей,

Ты не племянник Анны Львовны,

Покойной тетушки моей.

Писатель нежный, тонкий, острый,

Мой дядюшка — не дядя твой,

Но, милый, — музы наши сестры,

Итак, ты всё же братец мой.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ. Сатирик и поэт любовный. Приписка к письму от сентября 1825 г. В письме примечание: «Variante {Вариант. (Франц.)}: Василий Львович тонкий, острый»

ИЗ ПИСЬМА К ГНЕДИЧУ

В стране, где Юлией венчанный

И хитрым Августом изгнанный

Овидий мрачны дни влачил;

Где элегическую лиру

Глухому своему кумиру

Он малодушно посвятил;

Далече северной столицы

Забыл я вечный ваш туман,

И вольный глас моей цевницы

Тревожит сонных молдаван.

Всё тот же я — как был и прежде,

С поклоном не хожу к невежде,

С Орловым спорю, мало пью,

Октавию — в слепой надежде —

Молебнов лести не пою.

И дружбе легкие посланья

Пишу без строгого страданья.

Ты, коему судьба дала

И смелый ум и дух высокий,

И важным песням обрекла,

Отраде жизни одинокой;

О ты, который воскресил

Ахилла призрак величавый,

Гомера музу нам явил

И смелую певицу славы

От звонких уз освободил, —

Твой глас достиг уединенья,

Где я сокрылся от гоненья

Ханжи и гордого глупца,

И вновь он оживил певца,

Как сладкий голос вдохновенья.

Избранник Феба! твой привет,

Твои хвалы мне драгоценны;

Для муз и дружбы жив поэт.

Его враги ему презренны —

Он музу битвой площадной

Не унижает пред народом

И поучительной лозой

Зоила хлещет — мимоходом.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ГНЕДИЧУ. В стране, где Юлией венчанный. Из письма от 24 марта 1821.

2. Орлов — Михаил Федорович; в его доме в Кишиневе собирались члены тайного общества (декабристы) и вели политические споры.

3. Октавий — Имеется в виду Александр I.

4. «Гомера музу нам явил». — Гнедич переводил «Илиаду» гекзаметрами без рифм («От звонких уз освободил»).

ИЗ ПИСЬМА К кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Блажен, кто в шуме городском

Мечтает об уединенье,

Кто видит только в отдаленье

Пустыню, садик, сельский дом,

Холмы с безмолвными лесами

Долину с резвым ручейком

И даже… стадо с пастухом!

Блажен, кто с добрыми друзьями

Сидит до ночи за столом

И над славянскими глупцами

Смеется русскими стихами;

Блажен, кто шумную Москву

Для хижинки не покидает…

И не во сне, а наяву

Свою любовницу ласкает!..

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ. Стихотворная часть письма от 27 марта 1816 г. См. т. X.

ИЗ ПИСЬМА К ПЛЕТНЕВУ

Ты издал дядю моего.

Творец Опасного соседа

Достоин очень был того,

Хотя покойная Беседа

И не заметила его.

Теперь издай меня, приятель,

Плоды пустых моих трудов,

Но ради Феба, мой Плетнев,

Когда ж ты будешь свой издатель?

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К ПЛЕТНЕВУ. Ты издал дядю моего. Из черновика письма Плетневу, писанного в октябре 1824 г.

ИЗ ПИСЬМА К РОДЗЯНКЕ

Прости, украинский мудрец,

Наместник Феба и Приапа!

Твоя соломенная шляпа

Покойней, чем иной венец;

Твой Рим — деревня; ты мой папа,

Благослови ж меня, певец!

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К РОДЗЯНКЕ. Прости, украинский мудрец. См. письмо к А. Г. Родзянке от 8 декабря 1824 г.

ИЗ ПИСЬМА К СОБОЛЕВСКОМУ

Во-первых, запасись вином, ибо порядочного нигде не найдешь. Потом

(На голос: «Жил да был петух индейский»)

У Гальяни иль Кольони

Закажи себе в Твери

С пармазаном макарони,

Да яишницу свари.

На досуге отобедай

У Пожарского в Торжке,

Жареных котлет отведай (именно котлет)

И отправься налегке.

Как до Яжельбиц дотащит

Колымагу мужичок,

То-то друг мой растаращит

Сладострастный свой глазок!

Поднесут тебе форели!

Тотчас их варить вели,

Как увидишь: посинели —

Влей в уху стакан шабли.

Чтоб уха была по сердцу,

Можно будет в кипяток

Положить немного перцу,

Луку маленький кусок.

Яжельбицы — первая станция после Валдая. — В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,

У податливых крестьянок

(Чем и славится Валдай)

К чаю накупи баранок

И скорее поезжай.

На каждой станции советую из коляски выбрасывать пустую бутылку; таким образом, ты будешь иметь от скуки какое-нибудь занятие.

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К СОБОЛЕВСКОМУ. Из письма от 9 ноября 1826 г. Пушкин описывает путь от Москвы до Новгорода.

ИЗ ПИСЬМА К Я. Н. ТОЛСТОМУ

Горишь ли ты, лампада наша,

Подруга бдений и пиров?

Кипишь ли ты, златая чаша,

В руках веселых остряков?

Всё те же ль вы, друзья веселья,

Друзья Киприды и стихов?

Часы любви, часы похмелья

По-прежнему ль летят на зов

Свободы, Лени и Безделья?

В изгнанье скучном, каждый час

Горя завистливым желаньем,

Я к вам лечу воспоминаньем,

Воображаю, вижу вас:

Вот он, приют гостеприимный,

Приют любви и вольных муз,

Где с ними клятвою взаимной

Скрепили вечный мы союз,

Где дружбы знали мы блаженство,

Где в колпаке за круглый стол

Садилось милое Равенство,

Где своенравный произвол

Менял бутылки, разговоры,

Рассказы, песни шалуна;

И разгорались наши споры

От искр и шуток и вина.

Вновь слышу, верные поэты,

Ваш очарованный язык…

Налейте мне вина кометы,

Желай мне здравия, калмык!

Примечания

1. ИЗ ПИСЬМА К Я. Н. ТОЛСТОМУ. Горишь ли ты, лампада наша. Из письма от 26 сентября 1822.

ИЗМЕНЫ

«Всё миновалось!

Мимо промчалось

Время любви.

Страсти мученья!

В мраке забвенья

Скрылися вы.

Так я премены

Сладость вкусил;

Гордой Елены

Цепи забыл.

Сердце, ты в воле!

Всё позабудь;

В новой сей доле

Счастливо будь.

Только весною

Зе´фир младою

Розой пленен;

В юности страстной

Был я прекрасной

В сеть увлечен.

Нет, я не буду

Впредь воздыхать,

Страсть позабуду;

Полно страдать!

Скоро печали

Встречу конец.

Ах! для тебя ли,

Юный певец,

Прелесть Елены

Розой цветет?..

Пусть весь народ,

Ею прельщенный,

Вслед за мечтой

Мчится толпой;

В мирном жилище,

На пепелище,

В чаше простой

Стану в смиренье

Черпать забвенье

И — для друзей

Резвой рукою

Двигать струною

Арфы моей».

В скучной разлуке

Так я мечтал,

В горести, в муке

Себя услаждал;

В сердце возженный

Образ Елены

Мнил истребить.

Прошлой весною

Юную Хлою

Вздумал любить.

Как ветерочек

Ранней порой

Гонит листочек

С резвой волной,

Так непрестанно

Непостоянный

Страстью играл,

Лилу, Темиру,

Всех обожал,

Сердце и лиру

Всем посвящал.

Что же? — напрасно

С груди прекрасной

Шаль я срывал.

Тщетны измены!

Образ Елены

В сердце пылал!

Ах! возвратися,

Радость очей,

Хладна, тронися

Грустью моей.

Тщетно взывает

Бедный певец!

Нет! не встречает

Мукам конец…

Так! до могилы

Грустен, унылый,

Крова ищи!

Всеми забытый,

Терном увитый,

Цепи влачи…

Примечания
1. ИЗМЕНЫ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №12

ИМЕНИНЫ

Умножайте шум и радость;

Пойте песни в добрый час:

Дружба, Грация и Младость

Именинницы у нас.

Между тем дитя крылато,

Вас приветствуя, друзья,

Втайне думает: когда-то

Именинник буду я!

Примечания

1. ИМЕНИНЫ. Умножайте шум и радость (стр. 359). Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. По свидетельству Гаевского со слов лицеистов, написано в 1817 г. по поводу посещения семьи директора Лицея Энгельгардта.

ИНОСТРАНКЕ

На языке, тебе невнятном,

Стихи прощальные пишу;

Но в заблуждении приятном

Вниманья твоего прошу:

Мой друг, доколе не увяну,

В разлуке чувство погубя,

Боготворить не перестану

Тебя, мой друг, одну тебя.

На чуждые черты взирая,

Верь только сердцу моему,

Как прежде верила ему,

Его страстей не понимая.

Примечания

1. ИНОСТРАНКЕ. Напечатано в сборнике 1826 г. без даты. В черновой рукописи озаглавлено «Гр.» («Гречанке»).

Из ранних редакций

В черновой рукописи последнее четверостишие читается:

Я буду помнить, друг любимый,

В уединенной тьме ночей

Твой поцелуй неутолимый

И жар томительный очей.

ИСТИНА

Издавна мудрые искали

Забытых истины следов

И долго, долго толковали

Давнишни толки стариков.

Твердили: «Истина нагая

В колодезь убралась тайком» —

И, дружно воду выпивая,

Кричали: «Здесь ее найдем!»

Но кто-то, смертных благодетель

(И чуть ли не старик Силен),

Их важной глупости свидетель,

Водой и криком утомлен,

Оставил невидимку нашу,

Подумал первый о вине

И, осушив до капли чашу,

Увидел истину на дне.

Примечания

1. ИСТИНА. При жизни Пушкина не печаталось.

ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА

Внимает он привычным ухом

Свист;

Марает он единым духом

Лист;

Потом всему терзает свету

Слух;

Потом печатает — и в Лету

Бух!

Примечания

1. ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА. Напечатано в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения», 1821 г., V.

К***. Ты богоматерь, нет сомненья

К**

Ты богоматерь, нет сомненья,

Не та, которая красой

Пленила только дух святой,

Мила ты всем без исключенья;

Не та, которая Христа

Родила, не спросясь супруга.

Есть бог другой земного круга —

Ему послушна красота,

Он бог Парни, Тибулла, Мура,

Им мучусь, им утешен я.

Он весь в тебя — ты мать Амура,

Ты богородица моя.

Примечания

1. К***. Ты богоматерь, нет сомненья. При жизни Пушкина не печаталось.

К***. Зачем безвременную скуку

К***

Зачем безвременную скуку

Зловещей думою питать,

И неизбежную разлуку

В унынье робком ожидать?

И так уж близок день страданья!

Один, в тиши пустых полей,

Ты будешь звать воспоминанья

Потерянных тобою дней.

Тогда изгнаньем и могилой,

Несчастный, будешь ты готов

Купить хоть слово девы милой,

Хоть легкий шум ее шагов.

Примечания

1. К***. Зачем безвременную скуку. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., ч. 1, №2, и затем с датой 1821 перепечатано в сборнике 1829 г. Однако, судя по рукописям, стихотворение в черновом виде было написано в 1820 г., а обработано 1 ноября 1826 г. в Москве.

Из ранних редакций

Четверостишие (второе) в черновике, отброшенное при обработке:

Душа в томительном обмане

Ценить не в силах счастья час,

Я слезы лью, грущу заране,

Увяли чувства, ум погас.

К***. Не спрашивай, зачем унылой думой

К***

Не спрашивай, зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на всё подъемлю взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой жизни сон;

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой —

Кто раз любил, уж не полюбит вновь;

Кто счастье знал, уж не узнает счастья.

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно…

Примечания

1. К***. Не спрашивай, зачем унылой думой (стр. 280). Напечатано Пушкиным в собрании его стихотворений 1826 г. В автографе называется «Уныние» и датировано 27 ноября 1817 г.

К***. Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

К***

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

Волнениям любви безумно предаваться;

Спокойствие мое я строго берегу

И сердцу не даю пылать и забываться;

Нет, полно мне любить; но почему ж порой

Не погружуся я в минутное мечтанье,

Когда нечаянно пройдет передо мной

Младое, чистое, небесное созданье,

Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,

Любуясь девою в печальном сладострастье,

Глазами следовать за ней и в тишине

Благословлять ее на радость и на счастье,

И сердцем ей желать все блага жизни сей,

Веселый мир души, беспечные досуги,

Всё — даже счастие того, кто избран ей,

Кто милой деве даст название супруги.

Примечания

1. К***. Нет, нет, не должен я, не смею, не могу. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 5 октября 1832 г.

Стихотворение обращено, вероятно, к Над. Льв. Соллогуб (ок. 1815—1903), петербургской знакомой Пушкина.

К*** (Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный)

К***

Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,

Без томной робости твой ловит светлый взор,

Движенья милые, игривый разговор

И след улыбки незабвенной.

Примечания

1. К*** (Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный). — И Я СЛЫХАЛ, ЧТО БОЖИЙ СВЕТ. — КАК СЛАДОСТНО!., НО, БОГИ, КАК ОПАСНО. Черновые отрывки.

К***. Я помню чудное мгновенье

К***

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Примечания

1. К***. Я помню чудное мгновенье. Напечатано в «Северных цветах» на 1827 год.

Стихи были вручены Пушкиным Анне Петровне Керн 19 июля 1825 г. в день ее отъезда из Тригорского.

А. П. Керн (1800—1879) — племянница П. А. Осиповой; летом 1825 г. гостила в Тригорском и здесь постоянно встречалась с Пушкиным, а после отъезда была с ним в переписке (см. письма Пушкина в т. X). Впервые Пушкин встретился с ней в доме Олениных в 1819 г.

К бар. М. А. ДЕЛЬВИГ

Вам восемь лет, а мне семнадцать било.

И я считал когда-то восемь лет;

Они прошли. В судьбе своей унылой,

Бог знает как, я ныне стал поэт.

Не возвратить того, что было,

Уже я стар, мне незнакома ложь:

Так верьте мне — мы спасены лишь верой.

Послушайте: Амур, как вы хорош;

Амур дитя, Амур на вас похож —

В мои лета вы будете Венерой.

Но если только буду жив,

Всевышней благостью Зевеса,

И столько же красноречив —

Я напишу вам, баронесса,

В латинском вкусе мадригал,

Чудесный, вовсе без искусства —

Не много истинных похвал,

Но много истинного чувства.

Скажу я: «Ради ваших глаз,

О баронесса! ради балов,

Когда мы все глядим на вас,

Взгляните на меня хоть раз

В награду прежних мадригалов».

Когда ж Амур и Гименей

В прелестной Марии моей

Поздравят молодую даму, —

Удастся ль мне под старость дней

Вам посвятить эпиталаму?

Примечания

1. К бар. М. А. ДЕЛЬВИГ. При жизни Пушкина не печаталось. Адресовано сестре лицейского товарища Пушкина Марии Антоновне Дельвиг. Датировано 22 декабря 1815 г.

К БАРАТЫНСКОМУ

Стих каждый в повести твоей

Звучит и блещет, как червонец.

Твоя чухоночка, ей-ей,

Гречанок Байрона милей,

А твой зоил прямой чухонец.

Примечания

1. К БАРАТЫНСКОМУ. Стих каждый в повести твоей. Напечатано в «Московском вестнике», 1829 г., ч. 1.

2. Чухоночка — поэма Баратынского «Эда».

3. Твой зоил — Булгарин, напечатавший в «Северной пчеле» (1826 г., №20, 16 февраля) рецензию, в которой находил поэму «прозаической и вялой», а стихи «не отличными».

К БАТЮШКОВУ

Философ резвый и пиит,

Парнасский счастливый ленивец,

Харит изнеженный любимец,

Наперсник милых аонид!

Почто на арфе златострунной

Умолкнул, радости певец?

Ужель и ты, мечтатель юный,

Расстался с Фебом наконец?

Уже с венком из роз душистых,

Меж кудрей вьющихся, златых,

Под тенью тополов ветвистых,

В кругу красавиц молодых,

Заздравным не стучишь фиалом,

Любовь и Вакха не поешь;

Довольный счастливым началом,

Цветов парнасских вновь не рвешь;

Не слышен наш Парни российский!..

Пой, юноша! — певец тиисский

В тебя влиял свой нежный дух.

С тобою твой прелестный друг,

Лилета, красных дней отрада:

Певцу любви любовь награда.

Настрой же лиру. По струнам

Летай игривыми перстами,

Как вешний зефир по цветам,

И сладострастными стихами,

И тихим шепотом любви

Лилету в свой шалаш зови.

И звезд ночных при бледном свете,

Плывущих в дальней вышине,

В уединенном кабинете

Волшебной внемля тишине,

Слезами счастья грудь прекрасной,

Счастливец милый, орошай;

Но, упоен любовью страстной,

И нежных муз не забывай;

Любви нет боле счастья в мире:

Люби — и пой ее на лире.

Когда ж к тебе в досужный час

Друзья, знакомые сберутся,

И вина пенные польются,

От плена с треском свободясь,

Описывай в стихах игривых

Веселье, шум гостей болтливых

Вокруг накрытого стола,

Стакан, кипящий пеной белой,

И стук блестящего стекла.

И гости дружно стих веселый,

Бокал в бокал ударя в лад,

Нестройным хором повторят.

Поэт! в твоей предметы воле!

Во звучны струны смело грянь,

С Жуковским пой кроваву брань

И грозну смерть на ратном поле.

И ты в строях ее встречал,

И ты, постигнутый судьбою,

Как росс, питомцем славы пал!

Ты пал и хладною косою

Едва скошенный не увял!.. *

Иль, вдохновенный Ювеналом,

Вооружись сатиры жалом,

Подчас прими ее свисток,

Рази, осмеивай порок,

Шутя, показывай смешное

И, если можно, нас исправь,

Но Тредьяковского оставь

В столь часто рушимом покое;

Увы! довольно без него

Найдем бессмысленных поэтов,

Довольно в мире есть предметов,

Пера достойных твоего!

Но что!.. цевницею моею,

Безвестный в мире сем поэт,

Я песни продолжать не смею.

Прости — но помни мой совет:

Доколе, музами любимый,

Ты пиэрид горишь огнем,

Доколь, сражен стрелой незримой,

В подземный ты не снидешь дом,

Мирские забывай печали,

Играй: тебя младой Назон,

Эрот и грации венчали,

А лиру строил Аполлон.

Сноски
* Кому неизвестны Воспоминания на 1807 год?

Примечания

1. К БАТЮШКОВУ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №1.

2. «Певец тиисский» — Анакреон.

3. «С Жуковским пой кроваву брань» — имеется в виду «Певец во стане русских воинов» Жуковского. Пропущенные в печати стихи см. на стр. 411.

Из ранних редакций

После стиха «Пера достойных твоего!» в рукописи:

Скажи по милости Графону,

Ползком ползущу к Геликону,

Чтоб перестал писать, писать

И бедных нас морить со скуки.

Скажи ему, что наши внуки

Не станут вздор его читать.

Всё, всё позволено поэту:

Скажи всему, коль хочешь, свету,

Что Висковатов невпопад,

Уродов выставя на сцену,

Визжать заставил Мельпомену;

Что Клит был добрый человек,

Тихонько проводил свой век,

Своим домком спокойно правил

И жил без горя, без забот,

Покамест не печатал од,

Где здравый смысл вверх дном поставил,

Где вы навидитесь всего,

Где все чудовища геенны —

На жертву агнцы обреченны…

Где нет лишь смысла одного;

Что с горя ныне иссыхает;

Что неуклюжий славянин,

Изменник ревностных дружин,

Варяжски песни затевает

Теперь на дудочке простой

И слогом древности седой

В деревню братьев приглашает.

Сошел с ума — и в пастухи!

Вот каково писать стихи!

Пропущенные в печати стихи касаются членов шишковской «Беседы».

Графон — Д. И. Хвостов.

Висковатов С. И. (1786—1831) — драматург, автор оригинальных и переводных трагедий.

Клит — Державин. Здесь имеется в виду его лиро-эпическая песнь, осмеянная Пушкиным в «Тени Фонвизина».

«Неуклюжий славянин» — С. А. Ширинский-Шихматов, автор стихотворения «Сельский житель», известный до того преимущественно одическими «Песнями».

К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ

Напрасно видишь тут ошибку:

Рука искусства навела

На мрамор этих уст улыбку,

А гнев на хладный лоск чела.

Недаром лик сей двуязычен.

Таков и был сей властелин,

К противочувствиям привычен,

В лице и в жизни арлекин.

Примечания

1. К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ. При жизни Пушкина не печаталось. В рукописи дата «21 сентября».

Это стихотворение ставят в связь с заметкой «Торвальдсен, делая бюст известного человека…» (см. т. VII) и полагают, что здесь говорится о бюсте Александра I. Бюст Александра I Торвальдсен изваял

К ВЕЛЬМОЖЕ

(Москва)

От северных оков освобождая мир,

Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,

Лишь только первая позеленеет липа,

К тебе, приветливый потомок Аристиппа,

К тебе явлюся я; увижу сей дворец,

Где циркуль зодчего, палитра и резец

Ученой прихоти твоей повиновались

И вдохновенные в волшебстве состязались.

Ты понял жизни цель: счастливый человек,

Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век

Еще ты смолоду умно разнообразил,

Искал возможного, умеренно проказил;

Чредою шли к тебе забавы и чины.

Посланник молодой увенчанной жены,

Явился ты в Ферней — и циник поседелый,

Умов и моды вождь пронырливый и смелый,

Свое владычество на Севере любя,

Могильным голосом приветствовал тебя.

С тобой веселости он расточал избыток,

Ты лесть его вкусил, земных богов напиток.

С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль.

Пророческих очей не простирая вдаль,

Там ликовало всё. Армида молодая,

К веселью, роскоши знак первый подавая,

Не ведая, чему судьбой обречена,

Резвилась, ветреным двором окружена.

Ты помнишь Трианон и шумные забавы?

Но ты не изнемог от сладкой их отравы;

Ученье делалось на время твой кумир:

Уединялся ты. За твой суровый пир

То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,

Садился Дидерот на шаткий свой треножник,

Бросал парик, глаза в восторге закрывал

И проповедовал. И скромно ты внимал

За чашей медленной афею иль деисту,

Как любопытный скиф афинскому софисту.

Но Лондон звал твое внимание. Твой взор

Прилежно разобрал сей двойственный собор:

Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,

Пружины смелые гражданственности новой.

Скучая, может быть, над Темзою скупой,

Ты думал дале плыть. Услужливый, живой,

Подобный своему чудесному герою,

Веселый Бомарше блеснул перед тобою.

Он угадал тебя: в пленительных словах

Он стал рассказывать о ножках, о глазах,

О неге той страны, где небо вечно ясно,

Где жизнь ленивая проходит сладострастно,

Как пылкий отрока восторгов полный сон,

Где жены вечером выходят на балкон,

Глядят и, не страшась ревнивого испанца,

С улыбкой слушают и манят иностранца.

И ты, встревоженный, в Севиллу полетел.

Благословенный край, пленительный предел!

Там лавры зыблются, там апельсины зреют…

О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют

С любовью набожность умильно сочетать,

Из-под мантильи знак условный подавать;

Скажи, как падает письмо из-за решетки,

Как златом усыплен надзор угрюмой тетки;

Скажи, как в двадцать лет любовник под окном

Трепещет и кипит, окутанный плащом.

Всё изменилося. Ты видел вихорь бури,

Падение всего, союз ума и фурий,

Свободой грозною воздвигнутый закон,

Под гильотиною Версаль и Трианон

И мрачным ужасом смененные забавы.

Преобразился мир при громах новой славы.

Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,

Превратности судеб разительный пример,

Не успокоившись и в гробовом жилище,

Доныне странствует с кладбища на кладбище.

Барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,

Энциклопедии скептический причет,

И колкий Бомарше, и твой безносый Касти,

Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти

Забыты для других. Смотри: вокруг тебя

Всё новое кипит, былое истребя.

Свидетелями быв вчерашнего паденья,

Едва опомнились младые поколенья.

Жестоких опытов сбирая поздний плод,

Они торопятся с расходом свесть приход.

Им некогда шутить, обедать у Темиры

Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,

Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.

Один всё тот же ты. Ступив за твой порог,

Я вдруг переношусь во дни Екатерины.

Книгохранилище, кумиры, и картины,

И стройные сады свидетельствуют мне,

Что благосклонствуешь ты музам в тишине,

Что ими в праздности ты дышишь благородной.

Я слушаю тебя: твой разговор свободный

Исполнен юности. Влиянье красоты

Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты

И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.

Беспечно окружась Корреджием, Кановой,

Ты, не участвуя в волнениях мирских,

Порой насмешливо в окно гладишь на них

И видишь оборот во всем кругообразный.

Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной

В тени порфирных бань и мраморных палат,

Вельможи римские встречали свой закат.

И к ним издалека то воин, то оратор,

То консул молодой, то сумрачный диктатор

Являлись день-другой роскошно отдохнуть,

Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.

Примечания

1. К ВЕЛЬМОЖЕ. Напечатано в «Литературной газете», 1830 г., №30 26 мая, под названием: «Послание к К. Н. Б. Ю***» (т. е. князю Николаю Борисовичу Юсупову). Писано 23 апреля 1830 г.

2. Алябьева А. В. (1812—1891) — московская красавица.

3. Гончарова Н. Н. — невеста Пушкина.

К ВЯЗЕМСКОМУ

Так море, древний душегубец,

Воспламеняет гений твой?

Ты славишь лирой золотой

Нептуна грозного трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век

Седой Нептун земли союзник.

На всех стихиях человек —

Тиран, предатель или узник.

Примечания

1. К ВЯЗЕМСКОМУ. Так море, древний душегубец. Сообщено Пушкиным Вяземскому в письме от 14 августа 1826 г. в ответ на его стихотворение «Море». См. письмо А. И. Тургеневу от 16 января 1837 г.

Стихи вызваны слухами о том, что Николай Ив. Тургенев, обвиненный по делу декабристов, арестован в Лондоне и привезен на корабле в Петербург. Слух этот оказался неверным.

К ГАЛИЧУ

Пускай угрюмый рифмотвор,

Повитый маком и крапивой,

Холодных од творец ретивый,

На скучный лад сплетая вздор,

Зовет обедать генерала, —

О Галич, верный друг бокала

И жирных утренних пиров,

Тебя зову, мудрец ленивый,

В приют поэзии счастливый,

Под отдаленный неги кров.

Давно в моем уединенье,

В кругу бутылок и друзей,

Не зрели кружки мы твоей,

Подруги долгих наслаждений

Острот и хохота гостей.

В тебе трудиться нет охоты;

Садись на тройку злых коней,

Оставь Петрополь и заботы,

Лети в счастливый городок.

Зайди к жиду Золотареву

В его, всем общий, уголок;

Мы там, собравшися в кружок,

Прольем вина струю багрову,

И с громом двери на замок

Запрет веселье молодое.

И хлынет пиво золотое,

И гордый на столе пирог

Друзей стесненными рядами,

Сверкая светлыми ножами,

С тобою храбро осадим

И мигом стены разгромим;

Когда ж, вином отягощенный,

С главой, в колени преклоненной,

Захочешь в мире отдохнуть

И, опускаяся в подушку,

Дабы спокойнее заснуть,

Уронишь налитую кружку

На старый бархатный диван, —

Тогда послания, куплеты,

Баллады, басенки, сонеты

Покинут скромный наш карман,

И крепок сон ленивца будет!..

Но рюмок звон тебя разбудит,

Ты вскочишь с бодрой головой,

Оставишь смятую подушку —

Подымешь милую подружку —

И в келье снова пир горой.

О Галич, время невозвратно,

И близок, близок грозный час,

Когда, послыша славы глас,

Покину кельи кров приятный,

Татарский сброшу свой халат.

Простите, девственные музы!

Прости, приют младых отрад!

Надену узкие рейтузы,

Завью в колечки гордый ус,

Заблещет пара эполетов,

И я — питомец важных Муз —

В числе воюющих корнетов!

О Галич, Галич! поспешай!

Тебя зовут и сон ленивый,

И друг ни скромный, ни спесивый,

И кубок полный через край!

Примечания

1. К ГАЛИЧУ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №8. Александр Иванович Галич (1783—1848), адъюнкт — профессор философии в Педагогическом институте, заменял в Лицее заболевшего Кошанского и преподавал с мая 1814 г. до июня 1815 г. латинскую и русскую словесность. Лицеисты любили Галича и посещали его в свободное от уроков время.

2. Золотарев — помощник надзирателя по хозяйственной части Лицея в 1811—1817 гг.

К ДЕЛИИ

О Делия драгая!

Спеши, моя краса;

Звезда любви златая

Взошла на небеса;

Безмолвно месяц покатился;

Спеши, твой Аргус удалился,

И сон сомкнул его глаза.

Под сенью потаенной

Дубравной тишины,

Где ток уединенный

Сребристыя волны

Журчит с унылой Филомелой,

Готов приют любви веселый

И блеском освещен луны.

Накинут тени ночи

Покровы нам свои,

И дремлют сени рощи,

И быстро миг любви

Летит, — я весь горю желаньем,

Спеши, о Делия! свиданьем,

Спеши в объятия мои.

Примечания

1. К ДЕЛИИ. При жизни Пушкина не печаталось. Относится к 1815—1816 гг.

К ДЕЛЬВИГУ

Послушай, муз невинных

Лукавый духовник:

Жилец полей пустынных,

Поэтов грешный лик

Умножил я собою,

И я главой поник

Пред милою мечтою;

Мой дядюшка-поэт

На то мне дал совет

И с музами сосватал.

Сначала я шалил,

Шутя стихи кроил,

А там их напечатал,

И вот теперь я брат

Бестолкову пустому,

Тому, сему, другому,

Да я ж и виноват!

Спасибо за посланье —

Но что мне пользы в том?

На грешника потом

Ведь станут в посмеянье

Указывать перстом!

Изменник! с Аполлоном

Ты, видно, заодно;

А мне прослыть Прадоном

Отныне суждено.

Везде беды застану!

Увы мне, метроману,

Куда сокроюсь я?

Предатели-друзья

Невинное творенье

Украдкой в город шлют

И плод уединенья

Тисненью предают, —

Бумагу убивают!

Поэта окружают

С улыбкой остряки.

«Ах, сударь! мне сказали,

Вы пишите стишки;

Увидеть их нельзя ли?

Вы в них изображали,

Конечно, ручейки,

Конечно, василечек,

Иль тихий ветерочек,

И рощи, и цветки…»

О Дельвиг! начертали

Мне музы мой удел;

Но ты ль мои печали

Умножить захотел?

В объятиях Морфея

Беспечный дух лелея,

Еще хоть год один

Позволь мне полениться

И негой насладиться, —

Я, право, неги сын!

А там, хоть нет охоты,

Но придут уж заботы

Со всех ко мне сторон:

И буду принужден

С журналами сражаться,

С газетой торговаться,

С Графовым восхищаться…

Помилуй, Аполлон!

Примечания

1. К ДЕЛЬВИГУ. При жизни Пушкина не печаталось. В одной из копий озаглавлено: «К Д***. 1815. Ответ». Стихотворение вызвано тем, что Дельвиг напечатал в «Российском музеуме» (1815 г., №9) послание «Пушкину»; послание заканчивалось стихами:

Пушкин! Он и в лесах не укроется; Лира выдаст его громким пением, И от смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий.

2. «А мне прослыть Прадоном». Прадон — бездарный поэт XVII в.; известен своим соревнованием с Расином, Имя его стало нарицательным.

3. «С Графовым восхищаться…» Графов — Д. И. Хвостов.

Из ранних редакций

В рукописи после стиха «Да я ж и виноват»:

Да ты же мне в досаду

(Что скажет белый свет?)

Стихами до надсаду

Жужжишь Икару вслед:

«Смотрите: вот поэт!..»

После стиха «Указывать перстом!»:

Когда б подобны были

Моим твои стихи,

То скоро б все забыли,

Что Пушкин за грехи

В поэзию влюбился,

Покою поклонился,

И ходит на Парнас,

И пишет в добрый час.

К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!

Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;

За лаврами спешишь опасною стезей

И с строгой критикой вступаешь смело в бой!

Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,

Забудь ручьи, леса, унылые могилы,

В холодных песенках любовью не пылай;

Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!

Довольно без тебя поэтов есть и будет;

Их напечатают — и целый свет забудет.

Быть может, и теперь, от шума удалясь

И с глупой музою навек соединясь,

Под сенью мирною Минервиной эгиды *

Сокрыт другой отец второй «Тилемахиды».

Страшися участи бессмысленных певцов,

Нас убивающих громадою стихов!

Потомков поздних дань поэтам справедлива;

На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.

Страшись бесславия! — Что, если Аполлон,

Услышав, что и ты полез на Геликон,

С презреньем покачав кудрявой головою,

Твой гений наградит — спасительной лозою?

Но что? ты хмуришься и отвечать готов;

«Пожалуй, — скажешь мне, — не трать излишних слов;

Когда на что решусь, уж я не отступаю,

И знай, мой жребий пал, я лиру избираю,

Пусть судит обо мне как хочет целый свет,

Сердись, кричи, бранись, — а я таки поэт».

Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.

Хорошие стихи не так легко писать,

Как Витгенштеину французов побеждать,

Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов,

Певцы бессмертные, и честь и слава россов,

Питают здравый ум и вместе учат нас,

Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!

Творенья громкие Рифматова, Графова

С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова;

Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,

И Фебова на них проклятия печать.

Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

Поэтом можешь ты назваться справедливо:

Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

За то, что ты поэт, несметные богатства,

Что ты уже берешь на откуп государства,

В железных сундуках червонцы хоронишь

И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

Не так, любезный друг, писатели богаты;

Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:

Лачужка под землей, высоки чердаки —

Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы;

Катится мимо их Фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

Камоэнс с нищими постелю разделяет;

Костров на чердаке безвестно умирает,

Руками чуждыми могиле продан он:

Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон.

Ты, кажется, теперь задумался немного.

«Да что же, — говоришь, — судя о всех так строго,

Перебирая всё, как новый Ювенал,

Ты о поэзии со мною толковал;

А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,

Мне проповедовать пришел сюда стихами?

Что сделалось с тобой? В уме ли ты иль нет?»

Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:

В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка, — сказали простяки, —

Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь,

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…»

— «Послушайте, — сказал священник мужикам, —

Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,

Живите хорошо, а мне — не подражайте».

И мне то самое пришлося отвечать;

Я не хочу себя нимало оправдать:

Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,

Проводит тихий век без горя, без заботы,

Своими одами журналы не тягчит

И над экспромтами недели не сидит!

Не любит он гулять по высотам Парнаса,

Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса;

Его с пером в руке Рамаков не страшит;

Спокоен, весел он. Арист, он — не пиит.

Но полно рассуждать — боюсь тебе наскучить

И сатирическим пером тебя замучить.

Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,

Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..

Подумай обо всем и выбери любое:

Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое.

Сноски

* Т. е. в школе.

Примечания

1. К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ. Первое печатное произведение Пушкина. Оно появилось в журнале «Вестник Европы», 1814 г.,№13 (вышло в свет 4 июля), а было послано еще в апреле, так как в №8 журнала появилось извещение, что редакция напечатает это стихотворение только после того, как автор сообщит свое имя и адрес. Стихотворение появилось за подписью: Александр Н. к. ш. п. В рукописи имеются стихи, пропущенные в печати (см. стр. 409).

2. «Сокрыт другой отец второй „Тилемахиды“» — разумеется, вероятно, Кюхельбекер (см. эпиграмму «Несчастие Клита»).

3. «Творенья громкие Рифматова, Графова…» Под этими именами имеются в виду Шихматов, Хвостов; в следующем стихе Бибрус — Бобров; Глазунов — издатель и книгопродавец.

4. «Родился наг и наг ступает в гроб Руссо» — французский лирик Жан-Батист Руссо (1670—1741).

5. «Его с пером в руке Рамаков не страшит». В рукописи — «Макаров» с примечанием «Славный журналист». П. И. Макаров (1765—1804) — издатель журнала «Московский Меркурий», критик, сторонник Карамзина.

Из ранних редакций

После стиха «Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон» в рукописи:

«Постойте, — скажешь ты, — ведь я не однодворец;

Могу я быть богат, хотя я стихотворец».

Согласен — будь богат и ты, как тот поэт*,

Который, именем наполнив целый свет,

Развратной прозою, опасными стихами

Успешно торговал с голландскими купцами,

Но разве бедность лишь заставит слезы лить?

Иль зависть богача не смеет уязвить?

Что, если, воружась шипящей клеветою,

Всечасно ползая повсюду за тобою,

Наполнит горечью всю чашу бытия,

Покроет мраком жизнь и ввергнет в гроб тебя?

* Вольтер.

Стихи, пропущенные в печати, имеют в виду многочисленные издания произведений Вольтера за пределами Франции, преимущественно в Голландии. Это были главным образом политические и антиклерикальные памфлеты и брошюры

К ЖИВОПИСЦУ

Дитя харит и вдохновенья,

В порыве пламенной души,

Небрежной кистью наслажденья

Мне друга сердца напиши;

Красу невинности прелестной,

Надежды милые черты,

Улыбку радости небесной

И взоры самой красоты.

Вкруг тонкого Гебеи стана

Венерин пояс повяжи,

Сокрытой прелестью Альбана

Мою царицу окружи.

Прозрачны волны покрывала

Накинь на трепетную грудь,

Чтоб и под ним она дышала,

Хотела тайно воздохнуть.

Представь мечту любви стыдливой,

И той, которою дышу,

Рукой любовника счастливой

Внизу я имя подпишу.

Примечания

1. К ЖИВОПИСЦУ. Впервые напечатано, вероятно, без ведома Пушкина в альманахе Б. Федорова «Памятник отечественных муз на 1827 год».

По свидетельству В. Гаевского со слов лицейских товарищей Пушкина, стихотворение обращено к А. Илличевскому, известному среди товарищей искусством рисовать; Илличевский отвечал Пушкину тоже стихами.

К ЖУКОВСКОМУ

Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени

Я с трепетом склонил пред музами колени.

Опасною тропой с надеждой полетел,

Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.

Страшусь, неопытный, бесславного паденья,

Но пылкого смирить не в силах я влеченья,

Не грозный приговор на гибель внемлю я:

Сокрытого в веках священный судия,*

Страж верный прошлых лет, наперсник муз любимый

И бледной зависти предмет неколебимый

Приветливым меня вниманьем ободрил;

И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил;

И славный старец наш, царей певец избранный.**

Крылатым гением и грацией венчанный,

В слезах обнял меня дрожащею рукой,

И счастье мне предрек, незнаемое мной.

И ты, природою на песни обреченный!

Не ты ль мне руку дал в завет любви священный?

Могу ль забыть я час, когда перед тобой

Безмолвный я стоял, и молнийной струей —

Душа к возвышенной душе твоей летела

И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, —

Нет, нет! решился я — без страха в трудный путь,

Отважной верою исполнилася грудь.

Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!..

Вы цель мне кажете в туманах отдаленья,

Лечу к безвестному отважною мечтой,

И, мнится, гений ваш промчался надо мной!

Но что? Под грозною парнасскою скалою

Какое зрелище открылось предо мною?

В ужасной темноте пещерной глубины

Вражды и зависти угрюмые сыны,

Возвышенных творцов зоилы записные

Сидят — бессмыслицы дружины боевые.

Далеко диких лир несется резкий вой,

Варяжские стихи визжит варягов строй.

Смех общий им ответ; над мрачными толпами

Во мгле два призрака склонилися главами.

Один на груды сел и прозы и стихов —

Тяжелые плоды полунощных трудов,

Усопших од, поэм забвенные могилы!

С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый:

Пред ним растерзанный стенает Тилимах;

Железное перо скрыпит в его перстах

И тянет за собой гекзаметры сухие,

Спондеи жесткие и дактилы тугие.

Ретивой музою прославленный певец,

Гордись — ты Мевия надутый образец!

Но кто другой, в дыму безумного куренья,

Стоит среди толпы друзей непросвещенья?

Торжественной хвалы к нему несется шум:

Он — он под рифмою попрал и вкус и ум;

Ты ль это, слабое дитя чужих уроков,

Завистливый гордец, холодный Сумароков,

Без силы, без огня, с посредственным умом,

Предрассуждениям обязанный венцом

И с Пинда сброшенный и проклятый Расином?

Ему ли, карлику, тягаться с исполином?

Ему ль оспоривать тот лавровый венец,

В котором возблистал бессмертный наш певец,

Веселье россиян, полунощное диво?.. *

Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо,

Уж на челе его забвения печать,

Предбудущим векам что мог он передать?

Страшилась грация цинической свирели,

И персты грубые на лире костенели.

Пусть будет Мевием в речах превознесен —

Явится Депрео, исчезнет Шапелен.

И что ж? всегда смешным останется смешное;

Невежду пестует невежество слепое.

Оно сокрыло их во мрачный свой приют;

Там прозу и стихи отважно все куют,

Там все враги наук, все глухи — лишь не немы,

Те слогом Никона печатают поэмы,

Одни славянских од громады громоздят,

Другие в бешеных трагедиях хрипят,

Тот, верный своему мятежному союзу,

На сцену возведя зевающую музу,

Бессмертных гениев сорвать с Парнаса мнит.

Рука содрогнулась, удар его скользит,

Вотще бросается, с завистливым кинжалом,

Куплетом ранен он, низвержен в прах журналом,

При свистах критики к собратьям он бежит…

И маковый венец Феспису ими свит.

Все, руку положив на том «Тилемахиды»,

Клянутся отомстить сотрудников обиды,

Волнуясь восстают неистовой толпой.

Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой!

Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой,

Кто смело просвистал шутливою сатирой,

Кто выражается правдивым языком

И русской глупости не хочет бить челом!..

Он враг отечества, он сеятель разврата!

И речи сыплются дождем на супостата.

И вы восстаньте же, парнасские жрецы,

Природой и трудом воспитанны певцы

В счастливой ереси и вкуса и ученья,

Разите дерзостных друзей непросвещенья.

Отмститель гения, друг истины, поэт!

Лиющая с небес и жизнь и вечный свет,

Стрелою гибели десница Аполлона

Сражает наконец ужасного Пифона.

Смотрите: поражен враждебными стрелами,

С потухшим факелом, с недвижными крылами

К вам Озерова дух взывает: други! месть!..

Вам оскорбленный вкус, вам знанья дали весть —

Летите на врагов: и Феб и музы с вами!

Разите варваров кровавыми стихами;

Невежество, смирясь, потупит хладный взор,

Спесивых риторов безграмотный собор…

Но вижу: возвещать нам истины опасно,

Уж Мевий на меня нахмурился ужасно,

И смертный приговор талантам возгремел.

Гонения терпеть ужель и мой удел?

Что нужды? смело в даль, дорогою прямою,

Ученью руку дав, поддержанный тобою,

Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин,

Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин?

Пускай беседуют отверженные Феба;

Им прозы, ни стихов не послан дар от неба.

Их слава — им же стыд; творенья — смех уму;

И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.

Сноски

* Карамзин.

** Державин.

* Ломоносов.

Примечания

1. К ЖУКОВСКОМУ. При жизни Пушкина не печаталось. Этим стихотворением, по-видимому, Пушкин хотел начать свой сборник стихов, который он задумывал в сентябре — октябре 1816 г. В автографе стихотворение подписано «Арзамасец». Жуковский был секретарем общества «Арзамас». Пушкин в 1816 г. еще не был членом «Арзамаса», но считал себя «арзамасцем» по духу и литературному направлению.

2. «Во мгле два призрака склонилися главами» — Тредиаковский и Сумароков.

3. «Пусть будет Мевием в речах превознесен». Под именем Мевия (плохого поэта, врага Вергилия) разумеется Шишков.

4. «Явится Депрео, исчезнет Шапелен». Депрео — Буало: имеется в виду жестокая критика, которой Буало подверг поэму Шапелена «Орлеанская девственница», после чего репутация Шапелена как поэта сразу упала.

5. «Тот, верный своему мятежному союзу». Этот стих и дальнейшие относятся к Шаховскому.

6. «Сражает, наконец, ужасного Пифона». В этом месте текст автографа не доработан. Восемь стихов, начиная с «И вы восстаньте же, парнасские жрецы», приписаны взамен первоначальных двух:

И вы восстаньте же, счастливые певцы, Прелестных аонид священные жрецы…

В этих стихах Пушкин повторяет распространенное мнение о том, что Озеров явился жертвой интриг Шаховского.

К ЗИНЕ

Вот, Зина, вам совет: играйте,

Из роз веселых заплетайте

Себе торжественный венец —

И впредь у нас не разрывайте

Ни мадригалов, ни сердец.

Примечания

1. К ЗИНЕ. Вот, Зина, вам совет: играйте. При жизни Пушкина не печаталось. Вписано в альбом Евпраксии Н. Вульф, дочери П. А. Осиповой, 1 июля 1826 г.

К КАВЕРИНУ

Забудь, любезный мой Каверин,

Минутной резвости нескромные стихи,

Люблю я первый, будь уверен,

Твои счастливые грехи.

Всё чередой идет определенной,

Всему пора, всему свой миг;

Смешон и ветреный старик,

Смешон и юноша степенный,

Пока живется нам, живи,

Гуляй в мое воспоминанье;

Молись и Вакху и любви.

И черни презирай ревнивое роптанье:

Она не ведает, что дружно можно жить

С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;

Что ум высокий можно скрыть

Безумной шалости под легким покрывалом.

Примечания

1. К КАВЕРИНУ. Напечатано Пушкиным в «Московском вестнике», 1828 г., №17, в значительно переработанном виде. Первоначальную (лицейскую) редакцию см. выше (стр. 420). Стихи адресованы Петру Павловичу Каверину (1794—1855). С 1816 г, Каверин служил в гусарском полку, стоявшем в Царском Селе, и тогда уже подружился с Пушкиным. Позднее Каверин вступил в «Союз благоденствия».

Из ранних редакций

Лицейская редакция:

Забудь, любезный мой Каверин,

Минутной резвости нескромные стихи.

Люблю я первый, будь уверен,

Твои гусарские грехи.

Прослыть апостолом Зенонова ученья,

Быть может, хорошо — но ни тебе, ни мне.

Я знаю, что страстей волненья

И шалости, и заблужденья

Пристали наших дней блистательной весне.

Пускай умно, хотя неосторожно,

Дурачиться мы станем иногда —

Пока без лишнего стыда

Дурачиться нам будет можно.

Всему пора, всему свой миг,

Всё чередой идет определенной:

Смешон и ветреный старик,

Смешон и юноша степенный.

Насытясь жизнию у юных дней в гостях,

Простимся навсегда с веселием шумливым,

С Венерой пылкою и с Вакхом прихотливым,

Вздохнем об них, как о друзьях,

И старость удивим поклоном молчаливым.

Теперь в беспечности живи,

Люби друзей, храни об них воспоминанье,

Молись и Кому и любви,

Минуту юности лови

И черни презирай ревнивое роптанье.

Она не ведает, что можно дружно жить

С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом,

Что резвых шалостей под легким покрывалом

И ум возвышенный и сердце можно скрыть.

К МАШЕ

Вчера мне Маша приказала

В куплеты рифмы набросать

И мне в награду обещала

Спасибо в прозе написать.

Спешу исполнить приказанье,

Года не смеют погодить:

Еще семь лет — и обещанье

Ты не исполнишь, может быть.

Вы чинно, молча, сложа руки,

В собраньях будете сидеть

И, жертвуя богине скуки,

С воксала в маскерад лететь —

И уж не вспомните поэта!..

О Маша, Маша, поспеши —

И за четыре мне куплета

Мою награду напиши!

Примечания

1. К МАШЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Адресовано к М. А. Дельвиг, сестре А. Дельвига (см. «К бар. М. А. Дельвиг»).

К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ

Подруга думы праздной,

Чернильница моя,

Мой век разнообразный

Тобой украсил я.

Как часто друг веселья

С тобою забывал

Условный час похмелья

И праздничный бокал;

Под сенью хаты скромной

В часы печали томной

Была ты предо мной

С лампадой и мечтой. —

В минуты вдохновенья

К тебе я прибегал

И музу призывал

На пир воображенья.

Прозрачный, легкий дым

Носился над тобою,

И с трепетом живым

В нем быстрой чередою

…1

Сокровища мои

На дне твоем таятся.

Тебя я посвятил

Занятиям досуга

И с ленью примирил:

Она твоя подруга.

С тобой успех узнал

Отшельник неизвестный…

Заветный твой кристал

Хранит огонь небесный;

И под вечер, когда

Перо по книжке бродит,

Без вялого труда

Оно в тебе находит

Концы моих стихов

И верность выраженья;

То звуков или слов

Нежданное стеченье,

То едкой шутки соль,

То правды слог суровый,

То странность рифмы новой,

Неслыханной дотоль.

С глупцов сорвав одежду,

Я весело клеймил

Зоила и невежду

Пятном твоих чернил…

Но их не разводил

Ни тайной злости пеной,

Ни ядом клеветы.

И сердца простоты

Ни лестью, ни изменой

Не замарала ты.

Но здесь, на лоне лени,

Я слышу нежны пени

Заботливых друзей…

Ужели их забуду,

Друзей души моей,

И им неверен буду?

Оставь, оставь порой

Привычные затеи,

И дактил, и хореи

Для прозы почтовой.

Минуты хладной скуки,

Сердечной пустоты,

Уныние разлуки,

Всегдашние мечты,

Мои надежды, чувства

Без лести, без искусства

Бумаге передай…

Болтливостью небрежной

И ветреной и нежной

Их сердце утешай…

Беспечный сын природы,

Пока златые годы

В забвенье трачу я,

Со мною неразлучно

Живи благополучно,

Наперсница моя.

Когда же берег ада

Навек меня возьмет,

Когда навек уснет

Перо, моя отрада,

И ты, в углу пустом

Осиротев, остынешь

И навсегда покинешь

Поэта тихий дом…

Чедаев, друг мой милый,

Тебя возьмет, унылый;

Последний будь привет

Любимцу прежних лет. —

Иссохшая, пустая,

Меж двух его картин

Останься век немая,

Укрась его камин.

Взыскательного света

Очей не привлекай,

Но верного поэта

Друзьям напоминай.

Сноски

1 Здесь недостает, вероятно, около сорока стихов. Ред.

Примечания

1. К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Рукопись сохранилась не полностью.

Из ранних редакций

Сохранился черновой набросок, по-видимому относящийся к этому стихотворению:

Стихи собою сами,

Волнуяся, струями

Рождались и текли,

И робкие девицы

С улыбкою прочли

Их легкие страницы.

В автографе зачеркнуто после стиха «Неслыханной дотоль»:

Любовница свободы,

Ты с нею заодно

Прославила вино

И прелести природы

И смеху обрекла

Пустых любимцев моды

И речи и дела.

Первый отрывок — единственное, что осталось от черновика стихотворения. В беловом тексте этим стихам ничто не соответствует, но так как беловой текст сохранился не полностью, то неизвестно, включены ли были эти стихи в окончательную редакцию стихотворения или же отброшены при переработке. Второй отрывок зачеркнут в беловом тексте, возможно, из цензурных соображений.

К МОЛОДОЙ АКТРИСЕ

Ты не наследница Клероны,

Не для тебя свои законы

Владелец Пинда начертал;

Тебе не много бог послал,

Твой голосок, телодвиженья,

Немые взоров обращенья

Не стоят, признаюсь, похвал

И шумных плесков удивленья.

Жестокой суждено судьбой

Тебе актрисой быть дурной;

Но, Хлоя, ты мила собой,

Тебе вослед толпятся смехи,

Сулят любовникам утехи —

Итак, венцы перед тобой,

И несомнительны успехи.

Ты пленным зрителя ведешь,

Когда без такта ты поешь.

Недвижно стоя перед нами,

Поешь — и часто невпопад,

А мы усердными руками

Все громко хлопаем; кричат:

«Bravo! bravissimo! чудесно!»

Свистки сатириков молчат,

И все покорствуют прелестной.

Когда в неловкости своей

Ты сложишь руки у грудей,

Или подымешь их и снова

На грудь положишь, застыдясь;

Когда Милона молодого,

Лепеча что-то не для нас,

В любви без чувства уверяешь;

Или без памяти в слезах,

Холодный испуская ах!,

Спокойно в кресла упадаешь,

Краснея и чуть-чуть дыша, —

Все шепчут: «Ах! как хороша!»

Увы! другую б освистали:

Велико дело красота.

О Хлоя, мудрые солгали:

Не всё на свете суета.

Пленяй же, Хлоя, красотою!

Стократ блажен любовник тот,

Который нежно пред тобою,

Осмелясь, о любви поет,

В стихах и прозою на сцене

Тебя клянется обожать,

Кому ты можешь отвечать,

Не смея молвить об измене;

Блажен, кто может роль забыть

На сцене с миленькой актрисой,

Жать руку ей, надеясь быть

Еще блаженней за кулисой!

Примечания

1. К МОЛОДОЙ АКТРИСЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение, вероятно, адресовано крепостной актрисе театра графа В. В. Толстого, дававшего спектакли в Царском Селе.

2. «Ты не наследница Клероны». Клерон (1723 — 1802) — знаменитая трагическая актриса, исполнительница ролей в классических трагедиях.

3. «Владелец Пинда» — Вольтер.

4. «Когда Милона молодого». Милон — употребительное в русском театре имя «первого любовника» (например, в «Недоросле» Фонвизина).

К МОЛОДОЙ ВДОВЕ

Лида, друг мой неизменный,

Почему сквозь легкий сон

Часто, негой утомленный,

Слышу я твой тихий стон?

Почему, в любви счастливой

Видя страшную мечту,

Взор недвижный, боязливый

Устремляешь в темноту?

Почему, когда вкушаю

Быстрый обморок любви,

Иногда я замечаю

Слезы тайные твои?

Ты рассеянно внимаешь

Речи пламенной моей,

Хладно руку пожимаешь,

Хладен взор твоих очей…

О бесценная подруга!

Вечно ль слезы проливать,

Вечно ль мертвого супруга

Из могилы вызывать?

Верь мне: узников могилы

Беспробуден хладный сон;

Им не мил уж голос милый,

Не прискорбен скорби стон;

Не для них — надгробны розы,

Сладость утра, шум пиров,

Откровенной дружбы слезы

И любовниц робкий зов…

Рано друг твой незабвенный

Вздохом смерти воздохнул

И, блаженством упоенный,

На груди твоей уснул.

Спит увенчанный счастливец;

Верь любви — невинны мы.

Нет, разгневанный ревнивец

Не придет из вечной тьмы;

Тихой ночью гром не грянет,

И завистливая тень

Близ любовников не станет,

Вызывая спящий день.

Примечания

1. К МОЛОДОЙ ВДОВЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение, возможно, вызвано знакомством с молодой француженкой Марией Смит, с которой Пушкин встречался в доме Энгельгардта, директора Лицея. Первоначально оно оканчивалось:

Спит увенчанный счастливец, Скоро взор сомкнем и мы, Но разгневанный ревнивец Из пустынной гроба тьмы Не воскреснет уж с упреком, Не увидишь в ночь и день В доме тихом, одиноком Ты завистливую тень.

К МОРФЕЮ

Морфей, до утра дай отраду

Моей мучительной любви.

Приди, задуй мою лампаду,

Мои мечты благослови!

Сокрой от памяти унылой

Разлуки страшный приговор!

Пускай увижу милый взор,

Пускай услышу голос милый.

Когда ж умчится ночи мгла

И ты мои покинешь очи,

О, если бы душа могла

Забыть любовь до новой ночи!

Примечания

1. К МОРФЕЮ. Впервые напечатано в альманахе «Полярная звезда» на 1824 г. В лицейской редакции стихотворение называлось «К сну» и начиналось пятью отброшенными впоследствии стихами и другим порядком следующих за ними стихов:

Знакомец милый и старинный, О сон, хранитель добрый мой! Где ты? Под кровлею пустынной Мне ложе стелет уж покой В безмолвной тишине ночной, Приди, задуй мою лампаду, Мои мечты благослови, До утра только дай отраду Моей мучительной любви.

В остальном тексте Пушкин только заменил эпитет «грустный» на «страшный».

К МОРЮ

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный

Услышал я в последний раз.

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы,

Глухие звуки, бездны глас,

И тишину в вечерний час,

И своенравные порывы!

Смиренный парус рыбарей,

Твоею прихотью хранимый,

Скользит отважно средь зыбей:

Но ты взыграл, неодолимый, —

И стая тонет кораблей.

Не удалось навек оставить

Мне скучный, неподвижный брег,

Тебя восторгами поздравить

И по хребтам твоим направить

Мой поэтический побег.

Ты ждал, ты звал… я был окован;

Вотще рвалась душа моя:

Могучей страстью очарован,

У берегов остался я.

О чем жалеть? Куда бы ныне

Я путь беспечный устремил?

Один предмет в твоей пустыне

Мою бы душу поразил.

Одна скала, гробница славы…

Там погружались в хладный сон

Воспоминанья величавы:

Там угасал Наполеон.

Там он почил среди мучений.

И вслед за ним, как бури шум,

Другой от нас умчался гений,

Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нем означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен.

Как ты, ничем неукротим.

Мир опустел… Теперь куда же

Меня б ты вынес, океан?

Судьба земли повсюду та же:

Где капля блага, там на страже

Уж просвещенье иль тиран.

Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы.

В леса, в пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полн,

Твои скалы, твои заливы,

И блеск, и тень, и говор волн.

Примечания

1. К МОРЮ. Напечатано в альманахе «Мнемозина», 1824 г., ч. IV (вышел в свет в октябре 1825).

В печати из строфы 13 печатались только начальные слова «Мир опустел…» Остальное заменялось точками. Однако по рукам разошлись полные списки стихотворения. Во избежание неприятных последствий для автора в «Мнемозине» было сделано примечание: «В сем месте автор поставил три с половиной строки точек. Издателям сие стихотворение доставлено князем П. А. Вяземским в подлиннике и здесь напечатано точно в том виде, в каком оно вышло из-под пера самого Пушкина. Некоторые списки оного, ходящие по городу, искажены нелепыми прибавлениями».

2. «Заветным умыслом томим!» — Пушкин говорит о задуманном им, но не состоявшемся бегстве из Одессы за границу.

3. «Другой властитель наших дум» — Байрон. Он умер 19 апреля 1824 г.

Из ранних редакций

В рукописи после стиха «Там угасал Наполеон» имеются следующие строфы, не вошедшие в печатный текст:

Печальный остров заточенья

Без злобы путник посетит,

Святое слово примиренья

За нас на камне начертит.

Он искупил меча стяжанья

И зло погибельных чудес

Тоской, томлением изгнанья

Под сенью душной тех небес.

Там, устремив на волны очи,

Воспоминал он прежних дней

Пожар и ужас полуночи,

Кровавый прах и стук мечей.

Там иногда в своей пустыне,

Забыв войну, потомство, трон,

Один, один о юном сыне

С улыбкой горькой думал он.

«Печальный остров заточенья…» — Эти строфы, переработанные Пушкиным, вошли в состав ранее написанного стихотворения «Наполеон».

К Н. Г. ЛОМОНОСОВУ

И ты, любезный друг, оставил

Надежну пристань тишины,

Челнок свой весело направил

По влаге бурной глубины;

Судьба на руль уже склонилась,

Спокойно светят небеса,

Ладья крылатая пустилась —

Расправит счастье паруса.

Дай бог, чтоб грозной непогоды

Вблизи ты ужас не видал,

Чтоб бурный вихорь не вздувал

Пред челноком шумящи воды!

Дай бог под вечер к берегам

Тебе пристать благополучно

И отдохнуть спокойно там

С любовью, дружбой неразлучно!

Нет! ты не можешь их забыть!

Но что! Не скоро, может быть,

Увижусь я, мой друг, с тобою

Укромной хаты в тишине;

За чашей пунша круговою

Подчас воспомнишь обо мне;

Когда ж пойду на новоселье

(Заснуть ведь общий всем удел),

Скажи: «Дай бог ему веселье!

Он в жизни хоть любить умел».

Примечания

1. К Н. Г. ЛОМОНОСОВУ. Напечатано в журнале «Российский музеум», 1815 г., №13. Николай Григорьевич Ломоносов (1798—1857) — брат лицейского товарища Пушкина.

К Н. Я. ПЛЮСКОВОЙ

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном,

Где Кастилийский ток шумел,

Я, вдохновенный Аполлоном,

Елисавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Воспламененною душой

Я пел на троне добродетель

С ее приветною красой.

Любовь и тайная свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

Примечания

1. К Н. Я. ПЛЮСКОВОЙ. Напечатано в «Соревнователе просвещения и благотворения», 1819 г., №10, под названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны». Наталья Яковлевна Плюскова (род. ок. 1780, ум. 1845) была фрейлиной императрицы. Стихотворение написано, вероятно, по непосредственной просьбе Федора Глинки, редактора журнала. (Глинка пропагандировал идею государственного переворота с возведением на престол Елизаветы Алексеевны).

К НАТАЛЬЕ

Pourquoi craindrais-je de le dire?

C’est Margot qui fixe mon goût.

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь — и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Смехи, вольность — всё под лавку,

Из Катонов я в отставку,

И теперь я — Селадон!

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце — Купидон!

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен.

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

Целый день, как ни верчуся,

Лишь тобою занят я;

Ночь придет — и лишь тебя

Вижу я в пустом мечтанье,

Вижу, в легком одеянье

Будто милая со мной;

Робко, сладостно дыханье,

Белой груди колебанье,

Снег затмившей белизной,

И полуотверсты очи,

Скромный мрак безмолвной ночи —

Дух в восторг приводят мой!..

Я один в беседке с нею,

Вижу… девственну лилею,

Трепещу, томлюсь, немею…

И проснулся… вижу мрак

Вкруг постели одинокой!

Испускаю вздох глубокий,

Сон ленивый, томноокий

Отлетает на крылах.

Страсть сильнее становится,

И, любовью утомясь,

Я слабею всякий час.

Всё к чему-то ум стремится…

А к чему? — никто из нас

Дамам вслух того не скажет,

А уж так и сяк размажет.

Я — по-свойски объяснюсь.

Все любовники желают

И того, чего не знают;

Это свойство их — дивлюсь!

Завернувшись балахоном,

С хватской шапкой набекрень

Я желал бы Филимоном

Под вечер, как всюду тень,

Взяв Анюты нежну руку,

Изъяснять любовну муку,

Говорить: она моя!

Я желал бы, чтоб Назорой

Ты старалася меня

Удержать умильным взором.

Иль седым Опекуном

Легкой, миленькой Розины,

Старым пасынком судьбины,

В епанче и с париком,

Дерзкой пламенной рукою

Белоснежну, полну грудь…

Я желал бы… да ногою

Моря не перешагнуть,

И, хоть по уши влюбленный,

Но с тобою разлученный,

Всей надежды я лишен.

Но, Наталья! ты не знаешь,

Кто твой нежный Селадон,

Ты еще не понимаешь,

Отчего не смеет он

И надеяться? — Наталья!

Выслушай еще меня:

Не владетель я Сераля,

Не арап, не турок я.

За учтивого китайца,

Грубого американца

Почитать меня нельзя,

Не представь и немчурою,

С колпаком на волосах,

С кружкой, пивом налитою,

И с цигаркою в зубах.

Не представь кавалергарда

В каске, с длинным палашом.

Не люблю я бранный гром:

Шпага, сабля, алебарда

Не тягчат моей руки

За Адамовы грехи.

— Кто же ты, болтун влюбленный? —

Взглянь на стены возвышенны,

Где безмолвья вечный мрак;

Взглянь на окна загражденны,

На лампады там зажженны…

Знай, Наталья! — я… монах!

Переводы иноязычных текстов

1. К чему скрывать мне это? Марго мне приглянулась. (Франц.)

Примечания

1. К НАТАЛЬЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к крепостной актрисе театра графа В. В. Толстого в Царском Селе. Эпиграф взят из «Послания к Марго» Шодерло де Лакло, являющегося сатирой на королевскую фаворитку Дюбарри (1774).

Упоминаемые в стихотворении

2. воксалы — увеселительные сады с помещением для концертов и балов.

3. Филимон и

4. Анюта — действующие лица оперы Аблесимова «Мельник — колдун, обманщик и сват».

5. Опекун и

6. Розина — из комедии Бомарше «Севильский цирюльник».

В лицейских стихах Пушкин уподоблял лицей монастырю, а себя — монаху.

К НАТАШЕ

Вянет, вянет лето красно;

Улетают ясны дни;

Стелется туман ненастный

Ночи в дремлющей тени;

Опустели злачны нивы,

Хладен ручеек игривый;

Лес кудрявый поседел;

Свод небесный побледнел.

Свет-Наташа! где ты ныне?

Что никто тебя не зрит?

Иль не хочешь час единый

С другом сердца разделить?

Ни над озером волнистым,

Ни под кровом лип душистым

Ранней — позднею порой

Не встречаюсь я с тобой.

Скоро, скоро холод зимный

Рощу, поле посетит;

Огонек в лачужке дымной

Скоро ярко заблестит;

Не увижу я прелестной

И, как чижик в клетке тесной,

Дома буду горевать

И Наташу вспоминать.

Примечания

1. К НАТАШЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано, вероятно, в начале 1815 г., так как в стихотворении имеются фразеологические заимствования из баллады Катенина «Наташа» («Сын отечества», 1815 г., ч. 21):

Ах! жила была Наташа. Свет Наташа красота. Что так рано, радость наша, Ты исчезла как мечта?

Из ранних редакций

Первоначально в стихотворении была еще одна строфа, заключительная:

Ах, Наташа, помни вечно

Нежности, любви закон:

Если радостью сердечной

Юности горит огонь,

То не трать ни полминуты!

Скоро, старостью согнуты,

Будем тихо мы бродить!

И тогда ли нам любить?

К НЕЙ (В печальной праздности я лиру забывал,)

В печальной праздности я лиру забывал,

Воображение в мечтах не разгоралось,

С дарами юности мой гений отлетал,

И сердце медленно хладело, закрывалось.

Вас вновь я призывал, о дни моей весны,

Вы, пролетевшие под сенью тишины,

Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,

Когда, поэзии поклонник безмятежный,

На лире счастливой я тихо воспевал

Волнение любви, уныние разлуки —

И гул дубрав горам передавал

Мои задумчивые звуки…

Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,

В дремоту хладную невольно погружался,

Бежал от радостей, бежал от милых муз

И — слезы на глазах — со славою прощался!

Но вдруг, как молнии стрела,

Зажглась в увядшем сердце младость,

Душа проснулась, ожила,

Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.

Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал;

Природы вновь восторженный свидетель,

Живее чувствовал, свободнее дышал,

Сильней пленяла добродетель…

Хвала любви, хвала богам!

Вновь лиры сладостной раздался голос юный,

И с звонким трепетом воскреснувшие струны

Несу к твоим ногам!..

Примечания

1. К НЕЙ. При жизни Пушкина не печаталось. В одной из рукописей за стихом «Сильней пленяла добродетель» следовало:

Тебя увидел я… нет! в сердце не потух Святой поэзии восторг неизъяснимый; Нет! он еще горит, поэта прежний дух, Сей пламень, музами хранимый!

К НЕЙ (Эльвина, милый друг! приди, подай мне руку)

Эльвина, милый друг! приди, подай мне руку.

Я вяну, прекрати тяжелый жизни сон;

Скажи, увижу ли, на долгую ль разлуку

Я роком осужден?

Ужели никогда на друга друг не взглянет?

Иль вечной темнотой покрыты дни мои?

Ужели никогда нас утро не застанет

В объятиях любви?

Эльвина! почему в часы глубокой ночи

Я не могу тебя с восторгом обнимать,

На милую стремить томленья полны очи

И страстью трепетать?

И в радости немой, в блаженстве наслажденья

Твой шёпот сладостный и тихий стон внимать,

И тихо в скромной тьме для неги пробужденья

Близ милой засыпать?

Примечания

1. К НЕЙ. Напечатано в журнале «Северный наблюдатель», 1817 г., №11. Дата написания стихотворения в точности неизвестна.

К ОВИДИЮ

Овидий, я живу близ тихих берегов,

Которым изгнанных отеческих богов

Ты некогда принес и пепел свой оставил.

Твой безотрадный плач места сии прославил,

И лиры нежный глас еще не онемел;

Еще твоей молвой наполнен сей предел.

Ты живо впечатлел в моем воображенье

Пустыню мрачную, поэта заточенье,

Туманный свод небес, обычные снега

И краткой теплотой согретые луга.

Как часто, увлечен унылых струн игрою,

Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!

Я видел твой корабль игралищем валов

И якорь, верженный близ диких берегов,

Где ждет певца любви жестокая награда.

Там нивы без теней, холмы без винограда;

Рожденные в снегах для ужасов войны,

Там хладной Скифии свирепые сыны,

За Истром утаясь, добычи ожидают

И селам каждый миг набегом угрожают.

Преграды нет для них: в волнах они плывут

И по´ льду звучному бестрепетно идут.

Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!),

Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной,

Привыкнув розами венчать свои власы

И в неге провождать беспечные часы,

Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый,

И грозный меч хранить близ лиры оробелой.

Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей,

Ни музы, легкие подруги прежних дней,

Изгнанного певца не усладят печали.

Напрасно грации стихи твои венчали,

Напрасно юноши их помнят наизусть:

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,

Ни песни робкие Октавия не тронут;

Дни старости твоей в забвении потонут.

Златой Италии роскошный гражданин,

В отчизне варваров безвестен и один,

Ты звуков родины вокруг себя не слышишь:

Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь:

«О, возвратите мне священный град отцов

И тени мирные наследственных садов!

О други, Августу мольбы мои несите!

Карающую длань слезами отклоните!

Но если гневный бог досель неумолим

И век мне не видать тебя, великий Рим,

Последнею мольбой смягчая рок ужасный,

Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!»

Чье сердце хладное, презревшее харит,

Твое уныние и слезы укорит?

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья

Сии элегии, последние творенья,

Где ты свой тщетный стон потомству передал?

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их. Изгнанник самовольный,

И светом, и собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.

Здесь, оживив тобой мечты воображенья,

Я повторил твои, Овидий, песнопенья

И их печальные картины поверял;

Но взор обманутым мечтаньям изменял.

Изгнание твое пленяло втайне очи,

Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.

Здесь долго светится небесная лазурь;

Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.

На скифских берегах переселенец новый,

Сын юга, виноград блистает пурпуровый.

Уж пасмурный декабрь на русские луга

Слоями расстилал пушистые снега;

Зима дышала там — а с вешней теплотою

Здесь солнце ясное катилось надо мною;

Младою зеленью пестрел увядший луг;

Свободные поля взрывал уж ранний плуг;

Чуть веял ветерок, под вечер холодея;

Едва прозрачный лед, над озером тускнея,

Кристаллом покрывал недвижные струи.

Я вспомнил опыты несмелые твои,

Сей день, замеченный крылатым вдохновеньем,

Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем

Шаги свои волнам, окованным зимой…

И по´ льду новому, казалось, предо мной

Скользила тень твоя, и жалобные звуки

Неслися издали, как томный стон разлуки.

Утешься: не увял Овидиев венец!

Увы, среди толпы затерянный певец,

Безвестен буду я для новых поколений,

И, жертва темная, умрет мой слабый гений

С печальной жизнию, с минутною молвой!..

Но если, обо мне потомок поздний мой

Узнав, придет искать в стране сей отдаленной

Близ праха славного мой след уединенный —

Брегов забвения оставя хладну сень,

К нему слетит моя признательная тень,

И будет мило мне его воспоминанье.

Да сохранится же заветное преданье:

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,

Не славой — участью я равен был тебе.

Здесь, лирой северной пустыни оглашая,

Скитался я в те дни, как на брега Дуная

Великодушный грек свободу вызывал,

И ни единый друг мне в мире не внимал;

Но чуждые холмы, поля, и рощи сонны,

И музы мирные мне были благосклонны.

Примечания

1. К ОВИДИЮ. Напечатано в «Полярной звезде» на 1823 год. Написано 26 декабря 1821.

Так как стихотворение носит явно автобиографический характер (сопоставление ссылки Овидия и собственной участи с подчеркиванием нежелания Пушкина обращаться к милости императора), то Пушкин опасался цензуры (см. письмо Бестужеву от 21 июня 1822 г.); однако с этой стороны препятствий не встретилось. Пушкин придавал большое значение этому посланию (см. письмо брату от 30 января 1823 г.).

Из ранних редакций

Во всех рукописных текстах последних шести стихов нет, и после стиха «Не славой — участью я равен был тебе» следовали два заключительных:

Но не унизил ввек изменой беззаконной

Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

В беловой рукописи имеются

Примечания:

1) Ко всему стихотворению.

Мнение, будто Овидий был сослан в нынешний Аккерман, ни на чем не основано. В своих элегиях он ясно назначает местом своего пребывания город Томы (Tomi) при самом устье Дуная. Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания слишком нежную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, а развратная Юлия десять лет тому прежде была сама изгнана своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла.

Примечание редакции: В измененной редакции это примечание Пушкин напечатал при первом издании первой главы «Евгения Онегина» (к строфе VIII).

Alterius facti culpa silenda mihi.

Ovidius.

О другой моей вине мне следует молчать.

Овидий. (Латин.)

2) К стиху «Но если гневный бог досель неумолим»

Овидий провел девять лет в своем изгнании, а не двадцать, как говорит Шатобриан.

Примечание редакции: Пушкин имеет в виду эпизод из седьмой книги романа Шатобриана «Мученики».

К ОГАРЕВОЙ

КОТОРОЙ МИТРОПОЛИТ ПРИСЛАЛ ПЛОДОВ ИЗ СВОЕГО САДА

Митрополит, хвастун бесстыдный,

Тебе прислав своих плодов,

Хотел уверить нас, как видно,

Что сам он бог своих садов.

Возможно всё тебе — харита

Улыбкой дряхлость победит,

С ума сведет митрополита

И пыл желаний в нем родит.

И он, твой встретив взор волшебный,

Забудет о своем кресте

И нежно станет петь молебны

Твоей небесной красоте.

Примечания

1. К ОГАРЕВОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение обращено к той же Е. С. Огаревой, что и «Экспромт на Огареву» 1816 г.

К ПЕРЕВОДУ ИЛИАДЫ

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод.

Примечания

1. К ПЕРЕВОДУ ИЛИАДЫ. Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера. При жизни Пушкина не печаталось и в самой рукописи тщательно зачеркнуто. Перевод «Илиады» вышел в свет в начале 1830 г.

К ПИСЬМУ

В нем радости мои; когда померкну я,

Пускай оно груди бесчувственной коснется:

Быть может, милые друзья,

Быть может, сердце вновь забьется.

Примечания

1. К ПИСЬМУ. При жизни Пушкина не печаталось.

К ПОРТРЕТУ ВЯЗЕМСКОГО

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Примечания

1. К ПОРТРЕТУ ВЯЗЕМСКОГО. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год. П. А. Вяземский, происходивший из богатого княжеского рода, друг Пушкина, писал остроумные эпиграммы и критические статьи.

К ПОРТРЕТУ ДЕЛЬВИГА

Се самый Дельвиг тот, что нам всегда твердил,

Что коль судьбой ему даны б Нерон и Тит,

То не в Нерона меч, но в Тита сей вонзил —

Нерон же без него правдиву смерть узрит.

Примечания

1. К ПОРТРЕТУ ДЕЛЬВИГА. При жизни Пушкина не печаталось. Подписано под акварельным портретом Дельвига, исполненным П. Л. Яковлевым. Стихи стилизованы под типичные «Надписи к портретам» конца XVIII — начала XIX в. В подобном роде пародировали стихи Хвостова.

К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль

И резвая задумается радость.

Примечания
1. К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО. Напечатано в «Благонамеренном», 1818 г., №7

К ПОРТРЕТУ КАВЕРИНА

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,

На Марсовых полях он грозный был воитель,

Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,

И всюду он гусар.

Примечания

1. К ПОРТРЕТУ КАВЕРИНА. При жизни Пушкина не печаталось.

К ПОРТРЕТУ ЧААДАЕВА

Он вышней волею небес

Рожден в оковах службы царской;

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,

А здесь он — офицер гусарской.

Примечания

1. К ПОРТРЕТУ ЧААДАЕВА. При жизни Пушкина не печаталось.

К ПУЩИНУ (4 МАЯ)

Любезный именинник,

О Пущин дорогой!

Прибрел к тебе пустынник

С открытою душой;

С пришельцем обнимися —

Но доброго певца

Встречать не суетися

С парадного крыльца.

Он гость без этикета,

Не требует привета

Лукавой суеты;

Прими ж его лобзанья

И чистые желанья

Сердечной простоты!

Устрой гостям пирушку;

На столик вощаной

Поставь пивную кружку

И кубок пуншевой.

Старинный собутыльник!

Забудемся на час.

Пускай ума светильник

Погаснет ныне в нас,

Пускай старик крылатый

Летит на почтовых!

Нам дорог миг утраты

В забавах лишь одних!

Ты счастлив, друг сердечный:

В спокойствии златом

Течет твой век беспечный,

Проходит день за днем,

И ты в беседе граций,

Не зная черных бед,

Живешь, как жил Гораций,

Хотя и не поэт.

Под кровом небогатым

Ты вовсе не знаком

С зловещим Гиппократом,

С нахмуренным попом;

Не видишь у порогу

Толпящихся забот;

Нашли к тебе дорогу

Веселость и Эрот;

Ты любишь звон стаканов

И трубки дым густой.

И демон метроманов

Не властвует тобой.

Ты счастлив в этой доле;

Скажи, чего же боле

Мне другу пожелать?

Придется замолчать…

Дай бог, чтоб я, с друзьями

Встречая сотый май,

Покрытый сединами,

Сказал тебе стихами:

Вот кубок; наливай!

Веселье! будь до гроба

Сопутник верный наш,

И пусть умрем мы оба

При стуке полных чаш!

Примечания

1. К ПУЩИНУ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №8, Иван Иванович Пущин, впоследствии декабрист (род. 4 мая 1798, умер 3 апреля 1859) — ближайший друг Пушкина в Лицее. Дата «4 мая» — день рождения, а не именин Пущина

2. «Вот кубок; наливай!» — цитата из «Моих пенатов» Батюшкова.

К РОДЗЯНКЕ

Ты обещал о романтизме,

О сем парнасском афеизме,

Потолковать еще со мной,

Полтавских муз поведать тайны,

А пишешь мне об ней одной…

Нет, это ясно, милый мой,

Нет, ты влюблен, Пирон Украйны!

Ты прав: что может быть важней

На свете женщины прекрасной?

Улыбка, взор ее очей

Дороже злата и честей,

Дороже славы разногласной…

Поговорим опять об ней.

Хвалю, мой друг, ее охоту,

Поотдохнув, рожать детей,

Подобных матери своей;

И счастлив, кто разделит с ней

Сию приятную заботу:

Не наведет она зевоту,

Дай бог, чтоб только Гименей

Меж тем продлил свою дремоту.

Но не согласен я с тобой,

Не одобряю я развода!

Во-первых, веры долг святой,

Закон и самая природа…

А во-вторых, замечу я,

Благопристойные мужья

Для умных жен необходимы:

При них домашние друзья

Иль чуть заметны, иль незримы.

Поверьте, милые мои:

Одно другому помогает,

И солнце брака затмевает

Звезду стыдливую любви.

Примечания

1. К РОДЗЯНКЕ. Ты обещал о романтизме. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи являются ответом Родзянке на его письмо из Лубн от 10 мая 1825 г. с приписками А. П. Керн. В этом письме А. Г. Родзянко обещает писать о литературе, но основная тема — Анна Петровна Керн. Родзянко писал о ней: «теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем (мужем), снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал». См. стихотворение 1824 г. «Прости, украинский мудрец».

2. Пирон (1689 — 1773) — французский поэт, драматург и сатирик, известный своими юношескими нескромными стихами.

К САБУРОВУ

Сабуров, ты оклеветал

Мои гусарские затеи,

Как я с Кавериным гулял,

Бранил Россию с Молоствовым,

С моим Чедаевым читал,

Как, все заботы отклоня,

Провел меж ими год я круглый,

Но Зубов не прельстил меня

Своею… смуглой.

Примечания

1. К САБУРОВУ. Сабуров, ты оклеветал. Черновой набросок.

2. Сабуров Я. И. — лейб-гусар, с которым Пушкин познакомился еще в Лицее и встречался в Кишиневе и Одессе. См. стихотворения «В альбом» (Пройдет любовь, умрут желанья; 1817), «Я сам в себе уверен» (1813—1817).

К СЕСТРЕ

Ты хочешь, друг бесценный,

Чтоб я, поэт младой,

Беседовал с тобой

И с лирою забвенной,

Мечтами окриленный,

Оставил монастырь

И край уединенный,

Где непрерывный мир

Во мраке опустился

И в пустыни глухой

Безмолвно воцарился

С угрюмой тишиной. 1

…

И быстрою стрелой

На невский брег примчуся,

С подругой обнимуся

Весны моей златой,

И, как певец Людмилы,

Мечты невольник милый,

Взошед под отчий кров,

Несу тебе не злато

(Чернец я небогатый),

В подарок пук стихов.

Тайком взошед в диванну,

Хоть помощью пера,

О, как тебя застану,

Любезная сестра?

Чем сердце занимаешь

Вечернею порой?

Жан-Жака ли читаешь,

Жанлиса ль пред тобой?

Иль с резвым Гамильтоном

Смеешься всей душой?

Иль с Греем и Томсоном

Ты пренеслась мечтой

В поля, где от дубравы

В дол веет ветерок,

И шепчет лес кудрявый,

И мчится величавый

С вершины гор поток?

Иль моську престарелу,

В подушках поседелу,

Окутав в длинну шаль

И с нежностью лелея,

Ты к ней зовешь Морфея?

Иль смотришь в темну даль

Задумчивой Светланой

Над шумною Невой?

Иль звучным фортепьяно

Под беглою рукой

Моцарта оживляешь?

Иль тоны повторяешь

Пиччини и Рамо?

Но вот уж я с тобою,

И в радости немой

Твой друг расцвел душою,

Как ясный вешний день.

Забыты дни разлуки,

Дни горести и скуки,

Исчезла грусти тень.

Но это лишь мечтанье!

Увы, в монастыре,

При бледном свеч сиянье,

Один пишу к сестре.

Всё тихо в мрачной келье:

Защелка на дверях,

Молчанье, враг веселий,

И скука на часах!

Стул ветхий, необитый,

И шаткая постель,

Сосуд, водой налитый,

Соломенна свирель —

Вот всё, что пред собою

Я вижу, пробужден.

Фантазия, тобою

Одной я награжден,

Тобою пронесенный

К волшебной Иппокрене,

И в келье я блажен.

Что было бы со мною,

Богиня, без тебя?

Знакомый с суетою,

Приятной для меня,

Увлечен в даль судьбою,

Я вдруг в глухих стенах,

Как Леты на брегах,

Явился заключенным,

Навеки погребенным,

И скрыпнули врата,

Сомкнувшися за мною,

И мира красота

Оделась черной мглою!..

С тех пор гляжу на свет,

Как узник из темницы

На яркий блеск денницы.

Светило ль дня взойдет,

Луч кинув позлащенный

Сквозь узкое окно,

Но сердце помраченно

Не радует оно.

Иль позднею порою,

Как луч на небесах,

Покрытых чернотою,

Темнеет в облаках, —

С унынием встречаю

Я сумрачную тень

И с вздохом провожаю

Скрывающийся день!..

Сквозь слез смотрю в решетки,

Перебирая четки.

Но время протечет,

И с каменных ворот

Падут, падут затворы,

И в пышный Петроград

Через долины, горы

Ретивые примчат;

Спеша на новоселье,

Оставлю темну келью,

Поля, сады свои;

Под стол клобук с веригой —

И прилечу расстригой

В объятия твои.

Сноски

1 После этого стиха нескольких стихов не сохранилось. — Ред.

Примечания

1. К СЕСТРЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано в апреле 1814 г.

2. Певец Людмилы — Жуковский.

3. В подарок пук стихов — цитата из послания Жуковского «К Батюшкову» (1812).

4. Жан-Жак — Ж.-Ж, Руссо;

5. Жанлиса — французская писательница Жанлис (1746—1830), автор многочисленных моралистических произведений для детей;

6. Гамильтон (1646—1720) — французский писатель, автор восточных фантастических сказок;

7. Грей (1716—1771) и

8. Томсон (1700—1748) — английские сентиментальные поэты.

9. Светлана — героиня одноименной баллады Жуковского (1812).

10. Пиччини (1728—1800) — итальянский композитор;

11. Рамо (1683—1764) — французский композитор.

Здесь, как и в стихотворении «К Наталье», Пушкин изображает себя монахом.

К ЧААДАЕВУ

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Примечания

1. К ЧААДАЕВУ. Стихотворение получило широкое распространение в списках. Без ведома Пушкина в искаженном виде оно было напечатано в альманахе «Северная звезда» на 1829 г. Это одно из наиболее популярных политических стихотворений Пушкина, сыгравших большую агитационную роль в кругу декабристов.

Отнесено к 1818 г. предположительно; возможно, вызвано оживленными политическими спорами по поводу обещания конституции в речи Александра на Польском сейме 15 марта 1818 г. Пушкин не верил в обещания Александра и в мирное введение конституционного правления в России.

К ЩЕРБИНИНУ

Житье тому, любезный друг,

Кто страстью глупою не болен,

Кому влюбиться недосуг,

Кто занят всем и всем доволен;

Кто Наденьку, под вечерок,

За тайным ужином ласкает

И жирный страсбургский пирог

Вином душистым запивает;

Кто, удалив заботы прочь,

Как верный сын пафосской веры,

Проводит набожную ночь

С младой монашенкой Цитеры.

Поутру сладко дремлет он,

Читая листик «Инвалида»;

Весь день веселью посвящен,

А в ночь — вновь царствует Киприда.

И мы не так ли дни ведем,

Щербинин, резвый друг забавы,

С Амуром, шалостью, вином,

Покамест молоды и здравы?

Но дни младые пролетят,

Веселье, нега нас покинут,

Желаньям чувства изменят,

Сердца иссохнут и остынут.

Тогда — без песен, без подруг,

Без наслаждений, без желаний —

Найдем отраду, милый друг,

В туманном сне воспоминаний!

Тогда, качая головой,

Скажу тебе у двери гроба:

«Ты помнишь Фанни, милый мой?»

И тихо улыбнемся оба.

Примечания

1. К ЩЕРБИНИНУ. При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к Михаилу Андреевичу Щербинину (1793—1841). В рукописи Пушкина имеется сокращенный вариант этого стихотворения; от полного текста взято только первое четверостишие и к нему присоединены еще четыре стиха:

Его не ведает печаль; Его забавы бесконечны, Он создал мысленно сераль И в нем блаженствует беспечный!

К ЯЗЫКОВУ (Издревле сладостный союз)

(Михайловское, 1824)

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз;

Единый пламень их волнует;

Друг другу чужды по судьбе,

Они родня по вдохновенью.

Клянусь Овидиевой тенью:

Языков, близок я тебе.

Давно б на Дерптскую дорогу

Я вышел утренней порой

И к благосклонному порогу

Понес тяжелый посох мой,

И возвратился б, оживленный

Картиной беззаботных дней,

Беседой вольно-вдохновенной

И звучной лирою твоей.

Но злобно мной играет счастье:

Давно без крова я ношусь,

Куда подует самовластье;

Уснув, не знаю, где проснусь.

Всегда гоним, теперь в изгнанье

Влачу закованные дни.

Услышь, поэт, мое призванье,

Моих надежд не обмани.

В деревне, где Петра питомец,

Царей, цариц любимый раб

И их забытый однодомец,

Скрывался прадед мой арап,

Где, позабыв Елисаветы

И двор, и пышные обеты,

Под сенью липовых аллей

Он думал в охлажденны леты

О дальней Африке своей,

Я жду тебя. Тебя со мною

Обнимет в сельском шалаше

Мой брат по крови, по душе,

Шалун, замеченный тобою;

И муз возвышенный пророк,

Наш Дельвиг всё для нас оставит,

И наша троица прославит

Изгнанья темный уголок.

Надзор обманем караульный,

Восхвалим вольности дары

И нашей юности разгульной

Пробудим шумные пиры,

Вниманье дружное преклоним

Ко звону рюмок и стихов

И скуку зимних вечеров

Вином и песнями прогоним.

Примечания

1. К ЯЗЫКОВУ. Издревле сладостный союз. Напечатано в «Литературной газете», 1830 г., №16, 17 марта, с цензурными сокращениями: слово «самовластье» заменено словом «непогода», и послание обрывалось на словах «Я жду тебя». Писано 20 сентября 1824.

Н. М. Языков отвечал посланием «Не вовсе чуя бога света». В Михайловское он приехал только летом 1826 года.

К ЯЗЫКОВУ (К тебе сбирался я давно)

К тебе сбирался я давно

В немецкий град, тобой воспетый,

С тобой попить, как пьют поэты,

Тобой воспетое вино.

Уж зазывал меня с собою

Тобой воспетый Киселев,

И я с веселою душою

Оставить был совсем готов

Неволю невских берегов.

И что ж? Гербовые заботы

Схватили за полы меня,

И на Неве, хоть нет охоты,

Прикованным остался я.

О юность, юность удалая!

Могу ль тебя не пожалеть?

В долгах, бывало, утопая,

Заимодавцев убегая,

Готов был всюду я лететь.

Теперь докучно посещаю

Своих ленивых должников,

Остепенившись, проклинаю

Я тяжесть денег и годов.

Прости, певец! играй, пируй,

С Кипридой, Фебом торжествуй,

Не знай сиятельного чванства,

Не знай любезных должников

И не плати своих долгов

По праву русского дворянства.

Примечания

1. К ЯЗЫКОВУ. К тебе сбирался я давно (стр, 65). Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Написано 14 июня 1828 г.

2. Немецкий град — Дерпт, ныне Тарту.

3. Киселев. — См. «Н. Д. Киселеву».

4. Гербовые заботы. — В 1828 г. летом Пушкину приходилось хлопотать об уплате своих долгов (в значительной части карточных), достигавших десяти тысяч.

К ЯЗЫКОВУ (Языков, кто тебе внушил)

Языков, кто тебе внушил

Твое посланье удалое?

Как ты шалишь, и как ты мил,

Какой избыток чувств и сил,

Какое буйство молодое!

Нет, не кастальскою водой

Ты воспоил свою камену;

Пегас иную Иппокрену

Копытом вышиб пред тобой.

Она не хладной льется влагой,

Но пенится хмельною брагой;

Она разымчива, пьяна,

Как сей напиток благородный,

Слиянье рому и вина,

Без примеси воды негодной,

В Тригорском жаждою свободной

Открытый в наши времена.

Примечания

1. К ЯЗЫКОВУ. Языков, кто тебе внушил. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №9. Написано 28 августа 1826.

Ответ на послание Н. М. Языкова «О ты, чья дружба мне дороже».

К. А. Б***

Что можем наскоро стихами молвить ей?

Мне истина всего дороже.

Подумать не успев, скажу: ты всех милей;

Подумав, я скажу всё то же.

Примечания

1. К. А. Б***. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. См. четверостишие Державина «В. В. Энгельгардт» (1780) с подобной же концовкой.

К. А. ТИМАШЕВОЙ

Я видел вас, я их читал,

Сии прелестные созданья,

Где ваши томные мечтанья

Боготворят свой идеал.

Я пил отраву в вашем взоре,

В душой исполненных чертах,

И в вашем милом разговоре,

И в ваших пламенных стихах;

Соперницы запретной розы

Блажен бессмертный идеал…

Стократ блажен, кто вам внушал

Не много рифм и много прозы.

Примечания

1. К. А. ТИМАШЕВОЙ. Напечатано в альманахе «Радуга» на 1830 год. Писано в Москве 20 октября 1826.

Стихотворение написано в альбом московской поэтессы Екат. Ал. Тимашевой (1798—1881).

2. Запретная роза — прозвище, данное племяннице Тимашевой — Е. П. Лобановой-Ростовской.

КАВКАЗ

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зеленые сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах,

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к веселым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах,

И нищий наездник таится в ущелье,

Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной;

И бьется о берег в вражде бесполезной

И лижет утесы голодной волной…

Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:

Теснят его грозно немые громады.

Примечания

1. КАВКАЗ. Напечатано в «Литературной газете», 1831 г., №1. Написано 20 сентября 1829 г. См. примечание к стихотворению «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

Из ранних редакций

В не дошедшей до нас черновой рукописи было необработанное продолжение:

Так буйную вольность законы теснят,

Так дикое племя под властью тоскует,

Так ныне безмолвный Кавказ негодует,

Так чуждые силы его тяготят…

КАЗАК

Раз, полунощной порою,

Сквозь туман и мрак,

Ехал тихо над рекою

Удалой казак.

Черна шапка набекрени,

Весь жупан в пыли.

Пистолеты при колене,

Сабля до земли.

Верный конь, узды не чуя,

Шагом выступал;

Гриву долгую волнуя,

Углублялся вдаль.

Вот пред ним две-три избушки,

Выломан забор;

Здесь — дорога к деревушке,

Там — в дремучий бор.

«Не найду в лесу девицы, —

Думал хват Денис:—

Уж красавицы в светлицы

На ночь убрались».

Шевельнул донец уздою,

Шпорой прикольнул,

И помчался конь стрелою,

К избам завернул.

В облаках луна сребрила

Дальни небеса;

Под окном сидит уныла

Девица-краса.

Храбрый видит красну деву;

Сердце бьется в нем,

Конь тихонько к леву, к леву —

Вот уж под окном.

«Ночь становится темнее,

Скрылася луна.

Выдь, коханочка, скорее,

Напои коня».

«Нет! к мужчине молодому

Страшно подойти,

Страшно выйти мне из дому

Коню дать воды».

«Ах! небось, девица красна,

С милым подружись!»

— «Ночь красавицам опасна».

— «Радость! не страшись!

Верь, коханочка, пустое;

Ложный страх отбрось!

Тратишь время золотое;

Милая, небось!

Сядь на борзого, с тобою

В дальний еду край;

Будешь счастлива со мною:

С другом всюду рай».

Что же девица? Склонилась,

Победила страх,

Робко ехать согласилась.

Счастлив стал казак.

Поскакали, полетели.

Дружку друг любил;

Был ей верен две недели,

В третью изменил.

Примечания

1. КАЗАК. Напечатано в третьем номере журнала «Российский музеум», 1815 г. Романс является подражанием украинским песням, бывшим в моде особенно после постановки оперы водевиля А. Шаховского «Казак-стихотворец» (1812).

КАЛМЫЧКЕ

Прощай, любезная калмычка!

Чуть-чуть, на зло моих затей,

Меня похвальная привычка

Не увлекла среди степей

Вслед за кибиткою твоей.

Твои глаза конечно узки,

И плосок нос, и лоб широк,

Ты не лепечешь по-французски,

Ты шелком не сжимаешь ног;

По-английски пред самоваром

Узором хлеба не крошишь,

Не восхищаешься Сен-Маром,

Слегка Шекспира не ценишь,

Не погружаешься в мечтанье,

Когда нет мысли в голове,

Не распеваешь: Ma dov’è,

Галоп не прыгаешь в собранье…

Что нужды? — Ровно полчаса,

Пока коней мне запрягали,

Мне ум и сердце занимали

Твой взор и дикая краса.

Друзья! не всё ль одно и то же:

Забыться праздною душой

В блестящей зале, в модной ложе,

Или в кибитке кочевой?

Примечания

1. КАЛМЫЧКЕ. Напечатано в «Литературной газете», 1830 г., №38, 5 июля. с пометой: «22 мая 1829. Кап-Кой». Кап-Кой — старое название Владикавказа.

О поводе к созданию стихотворения см. «Путешествие в Арзрум» и примеч. к нему.

2. Сен-Мар — роман А. де Випьи.

3. Ma dov’è {Но где… (Итал.)} — ария из итальянской оперы «Покинутая Дидона».

КАТЕНИНУ

Кто мне пришлет ее портрет,

Черты волшебницы прекрасной?

Талантов обожатель страстный,

Я прежде был ее поэт.

С досады, может быть неправой,

Когда одна в дыму кадил

Красавица блистала славой,

Я свистом гимны заглушил.

Погибни злобы миг единый,

Погибни лиры ложный звук:

Она виновна, милый друг,

Пред Селименой и Моиной.

Так легкомысленной душой,

О боги! смертный вас поносит;

Но вскоре трепетной рукой

Вам жертвы новые приносит.

Примечания

1. КАТЕНИНУ. Ко мне пришлет ее портрет. Напечатано в сборнике стихотворений 1826 г. Писано 5 апреля 1821 г. Речь идет об актрисе А. М. Колосовой, ученице Катенина. См. эпиграмму против нее «Всё пленяет нас в Эсфири» (т. I, стр. 353).

2. Селимена — роль в комедии Мольера «Мизантроп». В этой роли Колосова выступила в ноябре 1823 г. С этого времени Колосова стала переходить с трагического репертуара на более свойственный ей комический. В первоначальной редакции стихотворения вм. Селимены было Мельпомена.

3. Моина — роль в трагедии Озерова «Фингал», исполнявшаяся Колосовой.

Кж. В. М. ВОЛКОНСКОЙ

On peut très bien, mademoiselle,

Vous prendre pour une maquerelle,

Ou pour une vieille guenon,

Mais pour une grâce, — oh, mon Dieu, non.

{См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. Кж. В. М. ВОЛКОНСКОЙ

Сударыня, вас очень легко Принять за сводню Или за старую мартышку, Но за грацию, — о боже, никак. (Франц.)

Примечания

1. Кж. В. М. ВОЛКОНСКОЙ. Стихотворение было сообщено в воспоминаниях М. И. Жихарева в 1871 г. Можно сомневаться в точности текста, им приведенного (в нем нарушены нормы французского стиха, хорошо известные Пушкину). Относится к фрейлине Варваре Михайловне Волконской (1781—1865) и, по-видимому, вызвано тем, что Пушкин, ухаживавший за ее горничной Наташей, однажды в темном коридоре принял за Наташу Волконскую и поцеловал ее. Волконская пожаловалась на это Александру.

КИНЖАЛ

Лемносский бог тебя сковал

Для рук бессмертной Немезиды,

Свободы тайный страж, карающий кинжал,

Последний судия Позора и Обиды.

Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,

Свершитель ты проклятий и надежд,

Ты кроешься под сенью трона,

Под блеском праздничных одежд.

Как адский луч, как молния богов,

Немое лезвие злодею в очи блещет,

И, озираясь, он трепещет

Среди своих пиров.

Везде его найдет удар нежданный твой:

На суше, на морях, во храме, под шатрами,

За потаенными замками,

На ложе сна, в семье родной.

Шумит под Кесарем заветный Рубикон,

Державный Рим упал, главой поник Закон;

Но Брут восстал вольнолюбивый:

Ты Кесаря сразил — и, мертв, объемлет он

Помпея мрамор горделивый.

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:

Презренный, мрачный и кровавый,

Над трупом Вольности безглавой

Палач уродливый возник.

Апостол гибели, усталому Аиду

Перстом он жертвы назначал,

Но вышний суд ему послал

Тебя и деву Эвмениду.

О юный праведник, избранник роковой,

О Занд, твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,

Грозя бедой преступной силе —

И на торжественной могиле

Горит без надписи кинжал.

Примечания

1. КИНЖАЛ. При жизни Пушкина стихотворение получило распространение в списках, и его французский перевод появился в книге Ансело «Шесть месяцев в России» (Париж, 1827).

2. Кесарь — Юлий Цезарь. В 48 г. до н. э. Цезарь, находившийся в Галлии, переправил свои войска через р. Рубикон, являвшуюся границей, и начал гражданскую войну против Помпея, кончившуюся полной победой Цезаря.

3. Апостол гибели — Марат,

4. дева Эвменида — Шарлотта Корде.

5. Занд — немецкий студент, убивший в 1819 г. реакционного писателя Коцебу. Это убийство рассматривалось как акт революционного патриотизма. Занд был казнен.

КИПРЕНСКОМУ

Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, —

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит:

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид.

Примечания

1. КИПРЕНСКОМУ. Любимец моды легкокрылой. При жизни Пушкина не печаталось. О. А. Кипренский написал в 1827 году известный портрет Пушкина и хотел взять этот портрет с собою за границу, где устраивал выставку своих произведений.

КИРДЖАЛИ

В степях зеленых Буджака,

Где Прут, заветная река,

Обходит русские владенья,

При бедном устье ручейка

Стоит безвестное селенье.

Семействами болгары тут

В беспечной дикости живут,

Храня родительские нравы,

Питаясь… трудом,

И не заботятся о том,

Как ратоборствуют державы

И грозно правят их судьбой.

Примечания

1. КИРДЖАЛИ. В степях зеленых Буджака. Необработанное черновое начало неосуществленного замысла.

КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ

О чем шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас? волнения Литвы?

Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою

Враждуют эти племена;

Не раз клонилась под грозою

То их, то наша сторона.

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали

Сии кровавые скрижали;

Вам непонятна, вам чужда

Сия семейная вражда;

Для вас безмолвны Кремль и Прага;

Бессмысленно прельщает вас

Борьбы отчаянной отвага —

И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

Вы грозны на словах — попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постеле,

Не в силах завинтить свой измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

Так высылайте ж нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России,

Среди нечуждых им гробов.

Примечания

1. КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ. Напечатано в брошюре «На взятие Варшавы», содержавшей три стихотворения Пушкина и Жуковского (сентябрь 1831 г.). Написано 16 августа 1831 г., т. е. до взятия Варшавы (26 августа). В рукописи эпиграф: Vox et praeterea nihil. {Голос и больше ничего. (Латин.)}

Поводом к стихотворению послужили речи во Французской палате депутатов (Лафайета, Могена и других), призывавшие к вооруженному вмешательству в русско-польские военные действия. В стихотворении отразились те же настроения, которые Пушкин выразил в письме Вяземскому от 1 июня 1831 г.

КЛЕОПАТРА

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир,

Все, Клеопатру славя хором,

В ней признавая свой кумир,

Шумя, текли к ее престолу,

Но вдруг над чашей золотой

Она задумалась — и долу

Поникла дивною главой.

И пышный пир как будто дремлет.

И в ожиданье всё молчит…

Но вновь она чело подъемлет

И с видом важным говорит:

«Внемлите мне: могу равенство

Меж вас и мной восстановить.

В моей любви для вас блаженство,

Блаженство можно вам купить:

Кто к торгу страстному приступит?

Свои я ночи продаю.

Скажите, кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?»

Она рекла. Толпа в молчанье.

И всех в волнении сердца.

Но Клеопатра в ожиданье

С холодной дерзостью лица:

«Я жду, — вещает, — что ж молчите?

Иль вы теперь бежите прочь?

Вас было много; приступите,

Торгуйте радостную ночь».

И гордый взор она обводит

Кругом поклонников своих…

Вдруг — из рядов один выходит,

Вослед за ним и два других.

Смела их поступь, ясны очи.

Царица гордо восстает.

Свершилось: куплены три ночи…

И ложе смерти их зовет.

И снова гордый глас возвысила царица:

«Забыты мною днесь венец и багряница!

Простой наемницей на ложе восхожу;

Неслыханно тебе, Киприда, я служу,

И новый дар тебе ночей моих награда,

О боги грозные, внемлите ж, боги ада,

Подземных ужасов печальные цари!

Примите мой обет: до сладостной зари

Властителей моих последние желанья

И дивной негою и тайнами лобзанья,

Всей чашею любви послушно упою…

Но только сквозь завес во храмину мою

Блеснет Авроры луч — клянусь моей порфирой, —

Главы их упадут под утренней секирой!»

Благословенные священною рукой,

Из урны жребии выходят чередой,

И первый Аквила, клеврет Помпея смелый,

Изрубленный в боях, в походах поседелый.

Презренья хладного не снес он от жены

И гордо выступил, суровый сын войны,

На вызов роковых последних наслаждений,

Как прежде выступал на славный клик сражений.

Критон за ним, Критон, изнеженный мудрец,

Воспитанный под небом Арголиды,

От самых первых дней поклонник и певец

И пламенных пиров и пламенной Киприды.

Последний имени векам не передал,

Никем не знаемый, ничем не знаменитый;

Чуть отроческий пух, темнея, покрывал

Его стыдливые ланиты.

Огонь любви в очах его пылал,

Во всех чертах любовь изображалась —

Он Клеопатрою, казалося, дышал,

И молча долго им царица любовалась.

Примечания

1. КЛЕОПАТРА. При жизни Пушкина не печаталось. Писано в октябре 1824 г.

Стихотворение является первой редакцией в обработке замысла, к которому Пушкин не раз возвращался. Здесь в форме «исторической элегии» разработан сюжет, основанный на данных исторического сочинения «О знаменитых мужах», приписываемого Аврелию Виктору. Эта первая редакция переработана в 1828 году. Редакция 1828 г. обычно включается в текст «Египетских ночей» (см. т. VI).

Основанная на скудных фразах Аврелия Виктора (см. т. VI), элегия ограничивается характеристикой психологической ситуации, без описания обстановки. Позднее, вероятно исходя из исторических данных Плутарха, Пушкин изменил план, введя в него подробности археологического порядка. Обработка нового плана сделана Пушкиным для повести «Мы проводили вечер на даче» (см. т. VI), и в стихи введено много подробностей описательного порядка. Эта переработка осталась незаконченной.

Кн. ГОЛИЦЫНОЙ
ПОСЫЛАЯ ЕЙ ОДУ «ВОЛЬНОСТЬ»

Простой воспитанник природы,

Так я, бывало, воспевал

Мечту прекрасную свободы

И ею сладостно дышал.

Но вас я вижу, вам внимаю,

И что же?.. слабый человек!..

Свободу потеряв навек,

Неволю сердцем обожаю.

Примечания

1. Кн. ГОЛИЦЫНОЙ, посылая ей оду «Вольность» (стр. 288). При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к Е. И. Голицыной (см. «Краев чужих неопытный любитель»). В автографе датировано 1817 годом; возможно, что это дата оды.

Кн. М. А. ГОЛИЦЫНОЙ

Давно об ней воспоминанье

Ношу в сердечной глубине,

Ее минутное вниманье

Отрадой долго было мне.

Твердил я стих обвороженный,

Мой стих, унынья звук живой,

Так мило ею повторенный,

Замеченный ее душой.

Вновь лире слез и тайной муки

Она с участием вняла —

И ныне ей передала

Свои пленительные звуки…

Довольно! в гордости моей

Я мыслить буду с умиленьем:

Я славой был обязан ей —

А может быть, и вдохновеньем.

Примечания

1. Кн. М. А. ГОЛИЦЫНОЙ. Давно об ней воспоминанье. Напечатано в «Карманной книжке для любителей русской старины и словесности» на 1830 год.

Стихи обращены к М. А. Голицыной, внучке Суворова, известной любительнице музыки. Пушкин выражает благодарность Голицыной за то, что она пела романсы на его слова.

КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ

ПРИ ПОСЫЛКЕ ЕЙ ПОЭМЫ «ЦЫГАНЫ»

Среди рассеянной Москвы,

При толках виста и бостона,

При бальном лепете молвы

Ты любишь игры Аполлона.

Царица муз и красоты,

Рукою нежной держишь ты

Волшебный скипетр вдохновений,

И над задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком,

И вьется и пылает гений.

Певца, плененного тобой,

Не отвергай смиренной дани,

Внемли с улыбкой голос мой,

Как мимоездом Каталани

Цыганке внемлет кочевой.

Примечания

1. КНЯГИНЕ 3. А. ВОЛКОНСКОЙ. Среди рассеянной Москвы. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №10. Написано 6 мая 1827 г.

2. Двойной венок. — 3. Волконская была поэтессой и певицей.

3. Анджелика Каталани — знаменитая итальянская певица; в один из приездов в Россию она с большим интересом слушала пенье цыган.

КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ (Встречаюсь я с осьмнадцатой весной.)

Встречаюсь я с осьмнадцатой весной.

В последний раз, быть может, я с тобой,

Задумчиво внимая шум дубравный,

Над озером иду рука с рукой.

Где вы, лета беспечности недавней?

С надеждами во цвете юных лет,

Мой милый друг, мы входим в новый свет;

Но там удел назначен нам не равный,

И розно наш оставим в жизни след.

Тебе рукой Фортуны своенравной

Указан путь и счастливый и славный, —

Моя стезя печальна и темна;

И нежная краса тебе дана,

И нравиться блестящий дар природы,

И быстрый ум, и верный, милый нрав;

Ты сотворен для сладостной свободы,

Для радости, для славы, для забав.

Они пришли, твои златые годы,

Огня любви прелестная пора.

Спеши любить и, счастливый вчера,

Сегодня вновь будь счастлив осторожно;

Амур велит — и завтра, если можно,

Вновь миртами красавицу венчай…

О, скольких слез, предвижу, ты виновник!

Измены друг и ветреный любовник,

Будь верен всем — пленяйся и пленяй.

А мой удел… но пасмурным туманом

Зачем же мне грядущее скрывать?

Увы! нельзя мне вечным жить обманом

И счастья тень, забывших, обнимать.

Вся жизнь моя — печальный мрак ненастья.

Две-три весны, младенцем, может быть,

Я счастлив был, не понимая счастья;

Они прошли, но можно ль их забыть.

Они прошли, и скорбными глазами

Смотря на путь, оставленный навек, —

На краткий путь, усыпанный цветами,

Которым я так весело протек,

Я слезы лью, я трачу век напрасно,

Мучительным желанием горя.

Твоя заря — заря весны прекрасной;

Моя ж, мой друг, — осенняя заря.

Я знал любовь, но я не знал надежды,

Страдал один, в безмолвии любил.

Безумный сон покинул томны вежды,

Но мрачные я грезы не забыл.

Душа полна невольной, грустной думой;

Мне кажется: на жизненном пиру

Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый,

Явлюсь на час — и одинок умру.

И не придет друг сердца незабвенный

В последний миг мой томный взор сомкнуть,

И не придет на холм уединенный

В последний раз любовию вздохнуть!

Ужель моя пройдет пустынно младость?

Иль мне чужда счастливая любовь?

Ужель умру, не ведая, что радость?

Зачем же жизнь дана мне от богов?

Чего мне ждать? В рядах забытый воин,

Среди толпы затерянный певец,

Каких наград я в будущем достоин

И счастия какой возьму венец?

Но что?.. Стыжусь!.. Нет, ропот — униженье.

Нет, праведно богов определенье!

Ужель лишь мне не ведать ясных дней?

Нет! и в слезах сокрыто наслажденье,

И в жизни сей мне будет утешенье

Мой скромный дар и счастие друзей.

Примечания

1. КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ. При жизни Пушки на не печаталось. Адресовано товарищу Пушкина по Лицею Александру Михайловичу Горчакову (см. «Пирующие студенты»). Горчаков (1798—1883) отличался удачливостью в жизненной карьере: в Лицее он был первым учеником, а впоследствии, быстро продвигаясь по службе, достиг поста министра иностранных дел и долгое время руководил внешней политикой России, Послание Пушкина написано незадолго до окончания Лицея, в связи с наступавшим днем рождения Пушкина (26 мая), когда ему исполнилось 18 лет.

КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ (Пускай, не знаясь с Аполлоном)

Пускай, не знаясь с Аполлоном,

Поэт, придворный философ,

Вельможе знатному с поклоном

Подносит оду в двести строф;

Но я, любезный Горчаков,

Не просыпаюсь с петухами,

И напыщенными стихами,

Набором громозвучных слов,

Я петь пустого не умею

Высоко, тонко и хитро

И в лиру превращать не смею

Мое гусиное перо!

Нет, нет, любезный князь, не оду

Тебе намерен посвятить;

Что прибыли соваться в воду,

Сначала не спросившись броду,

И вслед Державину парить?

Пишу своим я складом ныне

Кой-как стихи на именины.

Что должен я, скажи, в сей час

Желать от чиста сердца другу?

Глубоку ль старость, милый князь,

Детей, любезную супругу,

Или богатства, громких дней,

Крестов, алмазных звезд, честей?

Не пожелать ли, чтобы славой

Ты увлечен был в путь кровавый,

Чтоб в лаврах и венцах сиял,

Чтоб в битвах гром из рук метал

И чтоб победа за тобою,

Как древле Невскому герою,

Всегда, везде летела вслед?

Не сладострастия поэт

Такою песенкой поздравит,

Он лучше муз навек оставит!

Дай бог любви, чтоб ты свой век

Питомцем нежным Эпикура

Провел меж Вакха и Амура!

А там — когда стигийский брег

Мелькнет в туманном отдаленье,

Дай бог, чтоб в страстном упоенье

Ты с томной сладостью в очах,

Из рук младого Купидона

Вступая в мрачный чёлн Харона,

Уснул… Ершовой на грудях!

Примечания

1. КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ. При жизни Пушкина не печаталось. А. М. Горчаков (1798—1883) — товарищ Пушкина по Лицею, впоследствии известный государственный деятель. Стихотворение писано к именинам Горчакова — 30 августа 1814 г.

2. Невский герой — Александр Невский.

3. Ершова — Евдокия Семеновна, молодая жена генерала Ершова, бывавшая в Лицее летом 1814 г.

КОВАРНОСТЬ

Когда твой друг на глас твоих речей

Ответствует язвительным молчаньем;

Когда свою он от руки твоей,

Как от змеи, отдернет с содроганьем;

Как, на тебя взор острый пригвоздя,

Качает он с презреньем головою, —

Не говори: «он болен, он дитя,

Он мучится безумною тоскою»;

Не говори: «неблагодарен он:

Он слаб и зол, он дружбы недостоин;

Вся жизнь его какой-то тяжкой сон»…

Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?

Ах, если так, он в прах готов упасть,

Чтоб вымолить у друга примиренье.

Но если ты святую дружбы власть

Употреблял на злобное гоненье;

Но если ты затейливо язвил

Пугливое его воображенье

И гордую забаву находил

В его тоске, рыданьях, униженье;

Но если сам презренной клеветы

Ты про него невидимым был эхом;

Но если цепь ему накинул ты

И сонного врагу предал со смехом,

И он прочел в немой душе твоей

Всё тайное своим печальным взором, —

Тогда ступай, не трать пустых речей —

Ты осужден последним приговором.

Примечания

1. КОВАРНОСТЬ. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., ч. VIII, №6 (март). Писано 18 октября 1824 г.

Возможно, что стихотворение относится к Александру Раевскому, сыгравшему неблаговидную роль в отношениях Пушкина с Е. К. Воронцовой.

КОЗЛОВУ

ПО ПОЛУЧЕНИИ ОТ НЕГО «ЧЕРНЕЦА»

Певец, когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На всё минувшее воззрел

И в хоре светлых привидений

Он песни дивные запел.

О милый брат, какие звуки!

В слезах восторга внемлю им:

Небесным пением своим

Он усыпил земные муки.

Тебе он создал новый мир:

Ты в нем и видишь, и летаешь,

И вновь живешь, и обнимаешь

Разбитый юности кумир.

А я, коль стих единый мой

Тебе мгновенье дал отрады,

Я не хочу другой награды:

Недаром темною стезей

Я проходил пустыню мира,

О нет, недаром жизнь и лира

Мне были вверены судьбой!

Примечания

1. КОЗЛОВУ. Певец! когда перед тобой. Напечатано в сборнике 1826 г. Писано 15 мая 1825.

И. И. Козлов приобрел известность поэта, после того как он ослеп. Его поэма «Чернец» вышла в свет в 1825 г.

КОКЕТКЕ

И вы поверить мне могли,

Как простодушная Аньеса?

В каком романе вы нашли,

Чтоб умер от любви повеса?

Послушайте: вам тридцать лет,

Да, тридцать лет — не многим боле.

Мне за двадцать; я видел свет,

Кружился долго в нем на воле;

Уж клятвы, слезы мне смешны;

Проказы утомить успели;

Вам также с вашей стороны

Измены верно надоели;

Остепенясь, мы охладели,

Некстати нам учиться вновь.

Мы знаем: вечная любовь

Живет едва ли три недели.

Сначала были мы друзья,

Но скука, случай, муж ревнивый…

Безумным притворился я,

И притворились вы стыдливой,

Мы поклялись… потом… увы!

Потом забыли клятву нашу;

Клеона полюбили вы,

А я наперсницу Наташу.

Мы разошлись; до этих пор

Всё хорошо, благопристойно.

Могли б мы жить без дальних ссор

Опять и дружно и спокойно;

Но нет! сегодня поутру

Вы вдруг в трагическом жару

Седую воскресили древность —

Вы проповедуете вновь

Покойных рыцарей любовь,

Учтивый жар и грусть и ревность.

Помилуйте — нет, право нет.

Я не дитя, хоть и поэт.

Когда мы клонимся к закату,

Оставим юный пыл страстей —

Вы старшей дочери своей,

Я своему меньшому брату:

Им можно с жизнию шалить

И слезы впредь себе готовить;

Еще пристало им любить,

А нам уже пора злословить.

Примечания

1. КОКЕТКЕ. При жизни Пушкина не печаталось.

2. Аньеса — тип наивной девушки из комедии Мольера «Школа жен».

КОЛОСОВОЙ

О ты, надежда нашей сцены!

Уж всюду торжества готовятся твои,

На пышных играх Мельпомены,

У тихих алтарей любви.

Когда явилась ты пред нами

…в первый раз

Примечания

1. КОЛОСОВОЙ. Черновой набросок, связанный, может быть, с первыми выступлениями Колосовой на драматической сцене. Имени Колосовой в черновике нет, и отрывок отнесен к ней предположительно. В своей статье «Мои замечания о русском театре» Пушкин пишет о дебютах Колосовой, давая им, впрочем, отрицательную оценку.

КОЛЬНА
(ПОДРАЖАНИЕ ОССИАНУ)

(Фингал послал Тоскара воздвигнуть на берегах источника Кроны памятник победы, одержанной им некогда на сем месте. Между тем как он занимался сим трудом, Карул, соседственный государь, пригласил его к пиршеству; Тоскар влюбился в дочь его Кольну; нечаянный случай открыл взаимные их чувства и осчастливил Тоскара).

Источник быстрый Каломоны,

Бегущий к дальным берегам,

Я зрю, твои взмущенны волны

Потоком мутным по скалам

При блеске звезд ночных сверкают

Сквозь дремлющий, пустынный лес,

Шумят и корни орошают

Сплетенных в темный кров древес.

Твой мшистый брег любила Кольна,

Когда по небу тень лилась;

Ты зрел, когда, в любви невольна,

Здесь другу Кольна отдалась.

В чертогах Сельмы царь могущих

Тоскару юному вещал:

«Гряди во мрак лесов дремучих,

Где Крона катит черный вал,

Шумящей прохлажден осиной.

Там ряд является могил;

Там с верной, храброю дружиной

Полки врагов я расточил,

И много, много сильных пало;

Их гробы черный вран стрежет.

Гряди — и там, где их не стало,

Воздвигни памятник побед!»

Он рек, и в путь безвестный, дальный

Пустился с бардами Тоскар,

Идет во мгле ночи печальной,

В вечерний хлад, в полдневный жар.

Денница красная выводит

Златое утро в небеса,

И вот уже Тоскар подходит

К местам, где в темные леса

Лежит седой источник Кроны

И кроется в долины сонны.

Воспели барды гимн святой;

Тоскар обломок гор кремнистых

Усильно мощною рукой

Влечет из бездны волн сребристых

И с шумом на высокий брег

В густой и дикий злак поверг;

На нем повесил черны латы,

Покрытый кровью предков меч,

И круглый щит, и шлем пернатый,

И обратил он к камню речь:

«Вещай, сын шумного потока,

О храбрых поздним временам!

Да в страшный час, как ночь глубока

В тумане ляжет по лесам,

Пришлец, дорогой утомленный,

Возлегши под надежный кров,

Воспомнит веки отдаленны

В мечтанье сладком легких снов!

С рассветом алыя денницы,

Лучами солнца пробужден,

Он узрит мрачные гробницы…

И, грозным видом поражен,

Вопросит сын иноплеменный:

«Кто памятник воздвиг надменный?»

И старец, летами согбен,

Речет: «Тоскар наш незабвенный,

Герой умчавшихся времен!»»

Небес сокрылся вечный житель,

Заря потухла в небесах;

Луна в воздушную обитель

Спешит на темных облаках;

Уж ночь на холме — берег Кроны

С окрестной рощею заснул:

Владыка сильный Каломоны,

Иноплеменных друг, Карул

Призвал Морвенского героя

В жилище Кольны молодой

Вкусить приятности покоя

И пить из чаши круговой.

…

…

Близ пепелища все воссели;

Веселья барды песнь воспели;

И в пене кубок золотой

Кругом несется чередой.

Печален лишь пришелец Лоры,

Главу ко груди преклонил;

Задумчиво он страстны взоры

На нежну Кольну устремил —

И тяжко грудь его вздыхает,

В очах веселья блеск потух,

То огнь по членам пробегает,

То негою томится дух;

Тоскует, втайне ощущая

Волненье сильное в крови,

На юны прелести взирая,

Он полну чашу пьет любви.

Но вот уж дуб престал дымиться,

И тень мрачнее становится,

Чернеет тусклый небосклон,

И царствует в чертогах сон.

…

…

Редеет ночь — заря багряна

Лучами солнца возжена;

Пред ней златится твердь румяна:

Тоскар покинул ложе сна;

Быстротекущей Каломоны

Идет по влажным берегам,

Спешит узреть долины Кроны

И внемлет плещущим волнам.

И вдруг из сени темной рощи,

Как в час весенней полунощи

Из облак месяц золотой,

Выходит ратник молодой.

Меч острый на бедре сияет,

Копье десницу воружает;

Надвинут на чело шелом,

И гибкий стал покрыт щитом;

Зарею латы серебрятся

Сквозь утренний в долине пар.

«О юный ратник! — рек Тоскар, —

С каким врагом тебе сражаться?

Ужель и в сей стране война

Багрит ручьев струисты волны?

Но всё спокойно — тишина

Окрест жилища нежной Кольны»

— «Спокойны дебри Каломоны,

Цветет отчизны край златой;

Но Кольна там не обитает,

И ныне по стезе глухой

Пустыню с милым протекает,

Пленившим сердце красотой».

— «Что рек ты мне, младой воитель?

Куда сокрылся похититель?

Подай мне щит твой!» И Тоскар

Приемлет щит, пылая мщеньем.

Но вдруг исчез геройства жар;

Что зрит он с сладким восхищеньем?

Не в силах в страсти воздохнуть,

Пылая вдруг восторгом новым…

Лилейна обнажилась грудь,

Под грозным дышуща покровом…

«Ты ль это?..» — возопил герой,

И трепетно рукой дрожащей

С главы снимает шлем блестящий —

И Кольну видит пред собой.

Примечания

1. КОЛЬНА. Напечатано в «Вестнике Европы», 1814 г., №14. Вольное переложение эпизода из поэмы Оссиана «Кольна-Дона» по русскому переводу Е. Кострова.

КОНЬ

«Что ты ржешь, мой конь ретивый,

Что ты шею опустил,

Не потряхиваешь гривой,

Не грызешь своих удил?

Али я тебя не холю?

Али ешь овса не вволю?

Али сбруя не красна?

Аль поводья не шелковы,

Не серебряны подковы,

Не злачены стремена?»

Отвечает конь печальный:

«Оттого я присмирел,

Что я слышу топот дальный,

Трубный звук и пенье стрел;

Оттого я ржу, что в поле

Уж не долго мне гулять,

Проживать в красе и в холе,

Светлой сбруей щеголять;

Что уж скоро враг суровый

Сбрую всю мою возьмет

И серебряны подковы

С легких ног моих сдерет;

Оттого мой дух и ноет,

Что наместо чепрака

Кожей он твоей покроет

Мне вспотевшие бока».

КОРАБЛЮ

Морей красавец окрыленный!

Тебя зову — плыви, плыви

И сохрани залог бесценный

Мольбам, надеждам и любви.

Ты, ветер, утренним дыханьем

Счастливый парус напрягай,

Волны незапным колыханьем

Ее груди не утомляй.

Примечания

1. КОРАБЛЮ. Необработанный набросок. Предполагают, что стихи связаны с отъездом Е. К. Воронцовой в Крым в июне 1824 г.

КРАСАВИЦА
(В АЛЬБОМ Г****.)

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;

Красавиц наших бледный круг

В ее сиянье исчезает.

Куда бы ты ни поспешал,

Хоть на любовное свиданье,

Какое б в сердце ни питал

Ты сокровенное мечтанье, —

Но, встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Примечания

1. КРАСАВИЦА. Всё в ней гармония, всё диво. Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1835 г., кн. 5. Написано, вероятно, в мае 1832 г. и внесено в альбом Ел. Мих. Завадовской (1807— 1874), жены знакомого Пушкина графа Завадовского.

КРАСАВИЦА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Взгляни на милую, когда свое чело

Она пред зеркалом цветами окружает,

Играет локоном, и верное стекло

Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.

Примечания

1. КРАСАВИЦА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ. Напечатано в «Соревнователе просвещения», 1825 г., №3, и включено в раздел «Подражания древним» сборника 1826 г.

КРАСАВИЦЕ, КОТОРАЯ НЮХАЛА ТАБАК

Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных,

Тюльпанов, гордо наклоненных,

Душистых ландышей, ясминов и лилей,

Которых ты всегда любила

И прежде всякий день носила

На мраморной груди твоей, —

Возможно ль, милая Климена,

Какая странная во вкусе перемена!..

Ты любишь обонять не утренний цветок,

А вредную траву зелену,

Искусством превращенну

В пушистый порошок!

Пускай уже седой профессор Геттингена,

На старой кафедре согнувшися дугой,

Вперив в латинщину глубокий разум свой,

Раскашлявшись, табак толченый

Пихает в длинный нос иссохшею рукой;

Пускай младой драгун усатый

Поутру, сидя у окна,

С остатком утреннего сна,

Из трубки пенковой дым гонит сероватый;

Пускай красавица шестидесяти лет,

У граций в отпуску и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке,

Которой без морщин на теле места нет,

Злословит, молится, зевает

И с верным табаком печали забывает, —

А ты, прелестная!.. но если уж табак

Так нравится тебе — о пыл воображенья! —

Ах! если, превращенный в прах,

И в табакерке, в заточенье,

Я в персты нежные твои попасться мог,

Тогда б в сердечном восхищенье

Рассыпался на грудь под шелковый платок

И даже… может быть… Но что! мечта пустая.

Не будет этого никак.

Судьба завистливая, злая!

Ах, отчего я не табак!..

Примечания

1. КРАСАВИЦЕ, КОТОРАЯ НЮХАЛА ТАБАК. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение относится к жанру модных тогда «мадригалов».

КРИВЦОВУ

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем:

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг.

Пусть остылой жизни чашу

Тянет медленно другой;

Мы ж утратим юность нашу

Вместе с жизнью дорогой;

Каждый у своей гробницы

Мы присядем на порог;

У пафосския царицы

Свежий выпросим венок,

Лишний миг у верной лени,

Круговой нальем сосуд —

И толпою наши тени

К тихой Лете убегут.

Смертный миг наш будет светел

И подруги шалунов

Соберут их легкий пепел

В урны праздные пиров.

Примечания

1. КРИВЦОВУ. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина с датой 1819 г. Однако в автографе помечено: 1817, декабрь. Н. И. Кривцов (1791—1843) — приятель Пушкина, атеист, вольнодумец.

КЮХЕЛЬБЕКЕРУ

Да сохранит тебя твой добрый гений

Под бурями и в тишине

Примечания

1. Кюхельбекеру — наброски в черновых тетрадях.

Л. ПУШКИНУ

Брат милый, отроком расстался ты со мной —

В разлуке протекли медлительные годы;

Теперь ты юноша — и полною душой

Цветешь для радостей, для света, для свободы.

Какое поприще открыто пред тобой,

Как много для тебя восторгов, наслаждений,

И сладостных забот, и милых заблуждений!

Как часто новый жар твою волнует кровь!

Ты сердце пробуешь в надежде торопливой,

Зовешь, вверяясь им, и дружбу и любовь

…

Примечания

1. Л. ПУШКИНУ. Брат милый, отроком расстался ты со мной. Незаконченный необработанный отрывок. См. письмо брату от 21 июля 1822 г.

ЛАИСА ВЕНЕРЕ, ПОСВЯЩАЯ ЕЙ СВОЕ ЗЕРКАЛО

Вот зеркало мое — прими его, Киприда!

Богиня красоты прекрасна будет ввек,

Седого времени не страшна ей обида:

Она — не смертный человек;

Но я, покорствуя судьбине,

Не в силах зреть себя в прозрачности стекла,

Ни той, которой я была,

Ни той, которой ныне.

Примечания

1. ЛАИСА ВЕНЕРЕ, ПОСВЯЩАЯ ЕЙ СВОЕ ЗЕРКАЛО. Перевод античной эпиграммы, приведенной в статье Вольтера «Об эпиграмме и надписи древних». Эта статья в переводе И. Пущина была напечатана в «Вестнике Европы», 1814 г., №18. Стихотворные примеры были переведены Илличевским и Пушкиным. Латинский оригинал эпиграммы принадлежит Авзонию.

ЛЕДА (КАНТАТА)

Средь темной рощицы, под тенью лип душистых,

В высоком тростнике, где частым жемчугом

Вздувалась пена вод сребристых,

Колеблясь тихим ветерком,

Покров красавицы стыдливой,

Небрежно кинутый, у берега лежал,

И прелести ее поток волной игривой

С весельем орошал.

Житель рощи торопливый,

Будь же скромен, о ручей!

Тише, струйки говорливы!

Изменить страшитесь ей!

Леда робостью трепещет,

Тихо дышит снежна грудь,

Ни волна вокруг не плещет,

Ни зефир не смеет дуть.

В роще шорох утихает,

Всё в прелестной тишине;

Нимфа далее ступает,

Робкой вверившись волне.

Но что-то меж кустов прибрежных восшумело.

И чувство робости прекрасной овладело;

Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть.

И вот пернатых царь из-под склоненной ивы,

Расправя крылья горделивы,

К красавице плывет — веселья полна грудь;

С шумящей пеною отважно волны гонит,

Крылами воздух бьет,

То в кольца шею вьет,

То гордую главу, смирясь, пред Ледой клонит.

Леда смеется.

Вдруг раздается

Радости клик.

Вид сладострастный!

К Леде прекрасной

Лебедь приник.

Слышно стенанье,

Снова молчанье.

Нимфа лесов

С негою сладкой

Видит украдкой

Тайну богов.

Опомнясь наконец, красавица младая

Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая,

И что ж увидела? — На ложе из цветов

Она покоится в объятиях Зевеса;

Меж ними юная любовь, —

И пала таинства прелестного завеса.

Сим примером научитесь,

Розы, девы красоты;

Летним вечером страшитесь

В темной рощице воды:

В темной рощице таится

Часто пламенный Эрот;

С хладной струйкою катится,

Стрелы прячет в пене вод.

Сим примером научитесь,

Розы, девы красоты;

Летним вечером страшитесь

В темной рощице воды.

Примечания

1. ЛЕДА. Стихотворение при жизни Пушкина в печати не появлялось. Оно написано в форме популярных в XVIII веке «кантат» на мифологические темы, писанных по образцу французских кантат Ж.-Б. Руссо.

ЛИЛЕ

Лила, Лила! я страдаю

Безотрадною тоской,

Я томлюсь, я умираю,

Гасну пламенной душой;

Но любовь моя напрасна:

Ты смеешься надо мной.

Смейся, Лила: ты прекрасна

И бесчувственной красой.

Примечания
1. ЛИЛЕ. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. ЛИТЕРАТУРНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В Элизии Василий Тредьяковский

(Преострый муж, достойный много хвал)

С усердием принялся за журнал.

В сотрудники сам вызвался Поповский,

Свои статьи Елагин обещал;

Курганов сам над критикой хлопочет,

Блеснуть умом «Письмовник» снова хочет;

И, говорят, на-днях они начнут,

Благословясь, сей преполезный труд,

И только ждет Василий Тредьяковский,

Чтоб подоспел Михайло Каченовский.

Примечания

1. ЛИТЕРАТУРНОЕ ИЗВЕСТИЕ. Напечатано в альманахе «Подснежник» 1829 г.

В эпиграмме высмеивается «Вестник Европы», журнал М. Каченовского, за его отсталые мнения и отсталый тон. Действие перенесено в царство мертвых (Элизий).

2. Поповский Н. Н. (1730—1760) — ученик Ломоносова, первый редактор «Московских ведомостей».

3. Елагин И. П. (1725—1794) известен архаическим слогом своих переводов.

4. Курганов Н. Г. (1725—1796) — профессор математики и навигации, наименован Письмовником по названию самого популярного его произведения, представлявшего собой хрестоматию разнообразного содержания. См. «Историю села Горюхина».

ЛИЦИНИЮ

Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице,

Венчанный лаврами, в блестящей багрянице,

Спесиво развалясь, Ветулий молодой

В толпу народную летит по мостовой?

Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят;

Смотри, как ликторы народ несчастный гонят!

Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд

Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд;

Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья,

Как будто дивного богов благословенья;

И дети малые и старцы в сединах,

Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах:

Для них и след колес, в грязи напечатленный,

Есть некий памятник почетный и священный.

О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?

Кто вас поработил и властью оковал?

Квириты гордые под иго преклонились.

Кому ж, о небеса, кому поработились?

(Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей,

Развратный юноша воссел в совет мужей;

Любимец деспота сенатом слабым правит,

На Рим простер ярем, отечество бесславит;

Ветулий римлян царь!.. О стыд, о времена!

Или вселенная на гибель предана?

Но кто под портиком, с поникшею главою,

В изорванном плаще, с дорожною клюкой,

Сквозь шумную толпу нахмуренный идет?

«Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!»

— «Куда — не знаю сам; давно молчу и вижу;

Навек оставлю Рим: я рабство ненавижу».

Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам,

Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам,

Седого циника примером научиться?

С развратным городом не лучше ль нам проститься,

Где всё продажное: законы, правота,

И консул, и трибун, и честь, и красота?

Пускай Глицерия, красавица младая,

Равно всем общая, как чаша круговая,

Неопытность других в наемну ловит сеть!

Нам стыдно слабости с морщинами иметь;

Тщеславной юности оставим блеск веселий:

Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож Корнелий

Торгуют подлостью и с дерзостным челом

От знатных к богачам ползут из дома в дом!

Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;

Во мне не дремлет дух великого народа.

Лициний, поспешим далеко от забот,

Безумных мудрецов, обманчивых красот!

Завистливой судьбы в душе презрев удары,

В деревню пренесем отеческие лары!

В прохладе древних рощ, на берегу морском,

Найти нетрудно нам укромный, светлый дом,

Где, больше не страшась народного волненья,

Под старость отдохнем в глуши уединенья.

И там, расположась в уютном уголке,

При дубе пламенном, возженном в камельке,

Воспомнив старину за дедовским фиалом,

Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом,

В сатире праведной порок изображу

И нравы сих веков потомству обнажу.

О Рим, о гордый край разврата, злодеянья!

Придет ужасный день, день мщенья, наказанья.

Предвижу грозного величия конец:

Падет, падет во прах вселенныя венец.

Народы юные, сыны свирепой брани,

С мечами на тебя подымут мощны длани,

И горы и моря оставят за собой

И хлынут на тебя кипящею рекой.

Исчезнет Рим; его покроет мрак глубокий;

И путник, устремив на груды камней око,

Воскликнет, в мрачное раздумье углублен:

«Свободой Рим возрос, а рабством погублен».

Примечания

1. ЛИЦИНИЮ. В первой редакции напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №5. Первоначальный текст подвергся переработке в 1818—1819 гг., когда Пушкин готовил сборник своих произведений. Здесь стихотворение печатается в позднейшей редакции, т. е. с учетом переработки, которой подверглась большая часть стихов. Четыре стиха из текста первой редакции Пушкин устранил. Вот эти стихи с соседними:

Но кто под портиком, с руками за спиною, В изорванном плаще и с нищенской клюкою, Поникнув головой, нахмурившись идет? Не ошибаюсь я, философ то Дамет. «Дамет! куда, скажи, в одежде столь убогой Средь Рима пышного бредешь своей дорогой?» «Куда? не знаю сам. Пустыни я ищу, Среди разврата жить уж боле не хочу; Япетовых детей пороки, злобу вижу, Навек оставлю Рим: я людства ненавижу».

Кроме того, были совершенно изменены следующие стихи лицейской редакции:

И дети малые, и старцы с сединой Стремятся все за ним и взором и душой, (ст. 11—12)

О Ромулов народ! пред кем ты пал во прах? Пред кем восчувствовал в душе столь низкий страх? (ст. 15—16)

Лициний, поспешим далеко от забот, Безумных гордецов, обманчивых красот, Докучных риторов, парнасских Геростратов; В деревню пронесем отеческих пенатов; (ст. 17—50)

В редакции, выработанной в годы 1818—1819, с незначительными поправками, Пушкин включил это стихотворение в собрание стихотворений 1826 г.

Несмотря на то что стихотворение появилось в журнале с подзаголовком «с латинского», оно является вполне оригинальным. Римский колорит придан стихотворению отчасти из цензурных соображений, отчасти в силу литературной традиции.

ЛЮБОПЫТНЫЙ

— Что ж нового? «Ей-богу, ничего».

— Эй, не хитри: ты, верно, что-то знаешь.

Не стыдно ли, от друга своего,

Как от врага, ты вечно всё скрываешь.

Иль ты сердит: помилуй, брат, за что?

Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово…

«Ох, отвяжись, я знаю только то,

Что ты дурак, да это уж не ново».

Примечания

1. ЛЮБОПЫТНЫЙ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 г. Лицейский текст эпиграммы был короче:

«Скажи, что нового». — Ни слова. «Не знаешь ли, где, как и кто?«О, братец, отвяжись — я знаю только то, Что ты дурак… но это уж не ново.

М. Е. ЭЙХФЕЛЬДТ

Ни блеск ума, ни стройность платья

Не могут вас обворожить;

Одни двоюродные братья

Узнали тайну вас пленить!

Лишили вы меня покоя,

Но вы не любите меня.

Одна моя надежда — Зоя:

Женюсь, и буду вам родня.

…

Примечания

1. М. Е. ЭЙХФЕЛЬДТ. Ни блеск ума, ни стройность платья. Отрывок из стихотворения, сообщенный В. П. Горчаковым. М. Е. Эйхфельдт — жена кишиневского чиновника, за которой ухаживал приятель Пушкина Алексеев. Молодые люди, окружавшие Эйхфельдт, слыли ее двоюродными братьями. Зоя — ее племянница. По рассказу Горчакова, стихи были заказаны Пушкину самой Эйхфельдт для альбома. Окончания Горчаков не сообщил. По его словам, «это послание, по некоторым выражениям чересчур сильной речи, не могло быть не только напечатанным, но даже отдано той, к которой писано, особенно, что относилось до Зои, родственницы ее».

МАДОННА
СОНЕТ

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Примечания

1. МАДОННА. Напечатано в альманахе «Сиротка» на 1831 год. Написано 8 июля 1830 г.

См. письмо Н. Гончаровой от 30 июля 1830 г. В стихотворении и в письме говорится об одной и той же картине.

МАДРИГАЛ М… ОЙ

О вы, которые любовью не горели,

Взгляните на нее — узнаете любовь.

О вы, которые уж сердцем охладели,

Взгляните на нее: полюбите вы вновь.

Примечания

1. МАДРИГАЛ М… ОЙ. Напечатано в «Невском зрителе», 1820 г., апрель.

МАЛЬЧИКУ
(ИЗ КАТУЛЛА)

Minister vetuli, puer.

{См. перевод}

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик!

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Вы же, воды, прочь теките

И струей, вину враждебной,

Строгих постников поите:

Чистый нам любезен Бахус.

Переводы иноязычных текстов

1. Мальчик, старого (фалернского)!.. (Латин.)

Примечания

1. МАЛЬЧИКУ. (Из Катулла). При жизни Пушкина не печаталось. Написано 18 февраля 1832 г.

Эпиграф — начальные слова XXVII стихотворения Катулла, перевод которого и представляют собой данные стихи.

МАНСУРОВУ

Мансуров, закадышный друг,

Надень венок терновый!

Вздохни — и рюмку выпей вдруг

За здравие Крыловой.

Поверь, она верна тебе,

Как девственница Ласси,

Она покорствует судьбе

И госпоже Казасси.

Но скоро счастливой рукой

Набойку школы скинет,

На бархат ляжет пред тобой

И…

Примечания

1. МАНСУРОВУ. При жизни Пушкина не печаталось. П. Б. Мансуров (1795—1880) — офицер.

2. М. М. Крылова — танцовщица, ученица театрального училища.

3. Ласси — актриса французской труппы, выступавшая также и на русской сцене.

4. М. Ф. Казасси — главная надзирательница в театральной школе в Петербурге.

МАРКО ЯКУБОВИЧ

У ворот сидел Марко Якубович;

Перед ним сидела его Зоя,

А мальчишка их играл у порогу.

По дороге к ним идет незнакомец,

Бледен он и чуть ноги волочит,

Просит он напиться, ради бога.

Зоя встала и пошла за водою,

И прохожему вынесла ковшик,

И прохожий до дна его выпил.

Вот, напившись, говорит он Марке:

«Это что под горою там видно?»

Отвечает Марко Якубович:

«То кладбище наше родовое».

Говорит незнакомый прохожий:

«Отдыхать мне на вашем кладбище,

Потому что мне жить уж не долго».

Тут широкий розвил он пояс,

Кажет Марке кровавую рану.

«Три дня, — молвил, — ношу я под сердцем

Бусурмана свинцовую пулю.

Как умру, ты зарой мое тело

За горой, под зеленою ивой.

И со мной положи мою саблю,

Потому что я славный был воин».

Поддержала Зоя незнакомца,

А Марко стал осматривать рану.

Вдруг сказала молодая Зоя:

«Помоги мне, Марко, я не в силах

Поддержать гостя нашего доле».

Тут увидел Марко Якубович,

Что прохожий на руках ее умер.

Марко сел на коня вороного,

Взял с собою мертвое тело

И поехал с ним на кладбище.

Там глубокую вырыли могилу

И с молитвой мертвеца схоронили.

Вот проходит неделя, другая,

Стал худеть сыночек у Марка;

Перестал он бегать и резвиться,

Всё лежал на рогоже да охал.

К Якубовичу калуер приходит, —

Посмотрел на ребенка и молвил:

«Сын твой болен опасною болезнью;

Посмотри на белую его шею:

Видишь ты кровавую ранку?

Это зуб вурдалака, 19 поверь мне».

Вся деревня за старцем калуером

Отправилась тотчас на кладбище;

Там могилу прохожего разрыли,

Видят, — труп румяный и свежий, —

Ногти выросли, как вороньи когти,

А лицо обросло бородою,

Алой кровью вымазаны губы, —

Полна крови глубокая могила.

Бедный Марко колом замахнулся,

Но мертвец завизжал и проворно

Из могилы в лес бегом пустился.

Он бежал быстрее, чем лошадь,

Стременами острыми язвима;

И кусточки под ним так и гнулись,

А суки дерев так и трещали,

Ломаясь, как замерзлые прутья.

Калуер могильною землею 20

Ребенка больного всего вытер,

И весь день творил над ним молитвы.

На закате красного солнца

Зоя мужу своему сказала:

«Помнишь? ровно тому две недели,

В эту пору умер злой прохожий».

Вдруг собака громко завыла,

Отворилась дверь сама собою.

И вошел великан, наклонившись,

Сел он, ноги под себя поджавши,

Потолка головою касаясь.

Он на Марка глядел неподвижно,

Неподвижно глядел на него Марко,

Очарован ужасным его взором;

Но старик, молитвенник раскрывши,

Запалил кипарисную ветку,

И подул дым на великана.

И затрясся вурдалак проклятый,

В двери бросился и бежать пустился,

Будто волк, охотником гонимый.

На другие сутки в ту же пору

Пес залаял, дверь отворилась,

И вошел человек незнакомый.

Был он ростом, как цесарский рекрут.

Сел он молча и стал глядеть на Марка;

Но старик молитвой его про´гнал.

В третий день вошел карлик малый, —

Мог бы он верхом сидеть на крысе,

Но сверкали у него злые глазки.

И старик в третий раз его про´гнал,

И с тех пор уж он не возвращался.

Сноски Пушкина

19 Вурдалаки, вудкодлаки, упыри, мертвецы, выходящие из своих могил и сосущие кровь живых людей.

20 Лекарством от укушения упыря служит земля, взятая из его могилы.

МЕ´ДОК
(МЕ´ДОК В УАЛЛАХ)

Попутный веет ветр. — Идет корабль —

Во всю длину развиты флаги, вздулись

Ветрила все, — идет, и пред кормой

Морская пена раздается. — Многим

Наполнилася грудь у всех пловцов.

Теперь, когда свершен опасный путь,

Родимый край они узрели снова;

Один стоит, вдаль устремляя взоры,

И в темных очерках ему рисует

Мечта давно знакомые предметы,

Залив и мыс, — пока недвижны очи

Не заболят. Товарищу другой

Жмет руку и приветствует с отчизной,

И господа благодарит, рыдая.

Другой, в безмолвии творя молитву

Угоднику и деве пресвятой,

И милостынь и дальних поклонений

Старинные обеты обновляет,

Когда найдет он всё благополучно.

Задумчив, нем и ото всех далек,

Сам Ме´док погружен в воспоминанья

О славном подвиге, то в снах надежды,

То в горестных предчувствиях и страхе.

Прекрасен вечер, и попутный ветр

Звучит меж вервий, и корабль надежный

Бежит, шумя, меж волн.

Садится солнце.

Примечания

1. МЕ´ДОК. При жизни Пушкина не печаталось. Написано, судя по положению в тетради, в 1830 г. Черновой набросок начала поэмы английского поэта Саути «Медок» (1805).

2. Медок — уэльский принц XII века, который якобы с небольшим флотом плавал в Америку.

3. Уаллы — Уэльс, графство в Великобритании.

МЕРА ЗА МЕРУ
Дук

Вам объяснять правления начала

Излишним было б для меня трудом.

Не нужно вам ничьих советов. Знаньем

Превыше сами вы всего. Мне только

Во всем на вас осталось положиться.

Народный дух, законы, ход правленья

Постигли вы верней, чем кто б то ни был.

Вот вам наказ: желательно б нам было,

Чтоб от него не отшатнулись вы.

Позвать к нам Анджело.

Каков он будет

По мненью вашему на нашем месте?

Вы знаете, что нами он назначен

Нас заменить в отсутствии, что мы

И милостью и страхом облекли

Наместника всей нашей власти, что же

Об нем вы мните?

Ескал

Если в целой Вене

Сей почести достоин кто-нибудь,

Так это Анджело.

Дук

Вот он идет.

Анджело

Послушен вашей милостивой воле,

Спешу принять я ваши приказанья.

Дук

Анджело, жизнь твоя являет

То, что с тобою совершится впредь.

Примечания

1. МЕРА ЗА МЕРУ. Необработанное начало перевода трагедии Шекспира «Мера за меру». См. «Анджело» (т. IV).

МЕСЯЦ

Зачем из облака выходишь,

Уединенная луна,

И на подушки, сквозь окна,

Сиянье тусклое наводишь?

Явленьем пасмурным своим

Ты будишь грустные мечтанья,

Любви напрасные страданья

И строгим разумом моим

Чуть усыпленные желанья.

Летите прочь, воспоминанья!

Засни, несчастная любовь!

Уж не бывать той ночи вновь.

Когда спокойное сиянье

Твоих таинственных лучей

Сквозь темный завес проницало

И бледно, бледно озаряло

Красу любовницы моей.

Что вы, восторги сладострастья,

Пред тайной прелестью отрад

Прямой любви, прямого счастья?

Примчаться ль радости назад?

Почто, минуты, вы летели

Тогда столь быстрой чередой?

И тени легкие редели

Пред неожиданной зарей?

Зачем ты, месяц, укатился

И в небе светлом утонул?

Зачем луч утренний блеснул?

Зачем я с милою простился?

Примечания

1. МЕСЯЦ. При жизни Пушкина не печаталось.

МЕЧТАТЕЛЬ

По небу крадется луна,

На холме тьма седеет,

На воды пала тишина,

С долины ветер веет,

Молчит певица вешних дней

В пустыне темной рощи,

Стада почили средь полей,

И тих полет полнощи;

И мирный неги уголок

Ночь сумраком одела,

В камине гаснет огонек,

И свечка нагорела;

Стоит богов домашних лик

В кивоте небогатом,

И бледный теплится ночник

Пред глиняным пенатом.

Главою на руку склонен,

В забвении глубоком,

Я в сладки думы погружен

На ложе одиноком;

С волшебной ночи темнотой,

При месячном сиянье,

Слетают резвою толпой

Крылатые мечтанья,

И тихий, тихий льется глас;

Дрожат златые струны.

В глухой, безмолвный мрака час

Поет мечтатель юный;

Исполнен тайною тоской,

Молчаньем вдохновенный,

Летает резвою рукой

На лире оживленной.

Блажен, кто в низкий свой шалаш

В мольбах не просит Счастья!

Ему Зевес надежный страж

От грозного ненастья;

На маках лени, в тихий час,

Он сладко засыпает,

И бранных труб ужасный глас

Его не пробуждает.

Пускай ударя в звучный щит

И с видом дерзновенным,

Мне Слава издали грозит

Перстом окровавленным,

И бранны вьются знамена,

И пышет бой кровавый —

Прелестна сердцу тишина;

Нейду, нейду за Славой.

Нашел в глуши я мирный кров

И дни веду смиренно;

Дана мне лира от богов,

Поэту дар бесценный;

И муза верная со мной:

Хвала тебе, богиня!

Тобою красен домик мой

И дикая пустыня.

На слабом утре дней златых

Певца ты осенила,

Венком из миртов молодых

Чело его покрыла,

И, горним светом озарясь,

Влетела в скромну келью

И чуть дышала, преклонясь

Над детской колыбелью.

О, будь мне спутницей младой

До самых врат могилы!

Летай с мечтаньем надо мной,

Расправя легки крылы;

Гоните мрачную печаль,

Пленяйте ум… обманом,

И милой жизни светлу даль

Кажите за туманом!

И тих мой будет поздний час;

И смерти добрый гений

Шепнет, у двери постучась:

«Пора в жилище теней!..»

Так в зимний вечер сладкий сон

Приходит в мирны сени,

Венчанный маком и склонен

На посох томной лени…

Примечания

1. МЕЧТАТЕЛЬ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №9. Стихотворение связано с «Певцом во стане русских воинов» Жуковского. Пушкин воспроизвел его внешнюю форму и повторил некоторые выражения с тем, чтобы подчеркнуть существенное различие в настроении. Это как бы размышления по поводу призыва, содержащегося в стихах Жуковского:

Так, братья, чадам муз хвала!.. Но я, певец ваш юный… Увы! почто судьба дала Незвучные мне струны? Доселе тихим лишь полям Моя играла лира… Вдруг жребий выпал: к знаменам! Прости, и сладость мира, И отчий край, и круг друзей, И труд уединенный, И всё… я там, где стук мечей, Где ужасы военны.

МЕЧТАТЕЛЮ

Ты в страсти горестной находишь наслажденье;

Тебе приятно слезы лить,

Напрасным пламенем томить воображенье

И в сердце тихое уныние таить.

Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.

О если бы тебя, унылых чувств искатель,

Постигло страшное безумие любви;

Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;

Когда бы в долгие часы бессонной ночи,

На ложе, медленно терзаемый тоской,

Ты звал обманчивый покой,

Вотще смыкая скорбны очи,

Покровы жаркие рыдая обнимал

И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, —

Поверь, тогда б ты не питал

Неблагодарного мечтанья!

Нет, нет: в слезах упав к ногам

Своей любовницы надменной,

Дрожащий, бледный, исступленный,

Тогда б воскликнул ты к богам:

«Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,

Возьмите от меня сей образ роковой;

Довольно я любил; отдайте мне покой…».

Но мрачная любовь и образ незабвенный

Остались вечно бы с тобой.

Примечания

1. МЕЧТАТЕЛЮ. Напечатано в «Сыне отечества», 1818 г., №51. Из черновой рукописи в текст стихотворения не вошли следующие стихи:

Тот любит, кто нигде не зрит себе препон, Кому одна любовь и вера и закон. Скажи, в забвенье чувств восторгом упоенный, Ты падал ли к ногам любовницы надменной, Мольбой, угрозою гремел ли перед ней, Срывал ли ты затвор с завистливых дверей?

МИРСКАЯ ВЛАСТЬ

Когда великое свершалось торжество

И в муках на кресте кончалось божество,

Тогда по сторонам животворяща древа

Мария-грешница и пресвятая дева

Стояли, бледные, две слабые жены,

В неизмеримую печаль погружены.

Но у подножия теперь креста честного,

Как будто у крыльца правителя градского,

Мы зрим поставленных на место жен святых

В ружье и кивере двух грозных часовых.

К чему, скажите мне, хранительная стража? —

Или распятие казенная поклажа,

И вы боитеся воров или мышей? —

Иль мните важности придать царю царей?

Иль покровительством спасаете могучим

Владыку, тернием венчанного колючим,

Христа, предавшего послушно плоть свою

Бичам мучителей, гвоздям и копию?

Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила

Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

И, чтоб не потеснить гуляющих господ,

Пускать не велено сюда простой народ?

Примечания

1. МИРСКАЯ ВЛАСТЬ. При жизни Пушкина не было напечатано. Написано 5 июня 1836 г., вероятно, по поводу того, что в Казанском соборе в страстную пятницу ставили у плащаницы часовых. В автографе помечено цифрой «IV». Эта цифра свидетельствует, что стихотворение входило в цикл, состав которого (не полный) явствует из подобных обозначений на других автографах того же времени: II. Отцы пустынники и жены непорочны. III. Подражание итальянскому, VI. Из Пиндемонти. Стихотворения под номерами I и V до нас не дошли.

МЛАДЕНЦУ

Дитя, не смею над тобой

Произносить благословенья.

Ты взором, мирною душой,

Небесный ангел утешенья.

Да будут ясны дни твои

Как милый взор твой ныне ясен.

Меж лучших жребиев земли

Да будет жребий твой прекрасен.

Примечания

1. МЛАДЕНЦУ. Черновой набросок.

МОЕМУ АРИСТАРХУ

Помилуй, трезвый Аристарх

Моих бахических посланий,

Не осуждай моих мечтаний

И чувства в ветренных стихах:

Плоды веселого досуга,

Не для бессмертья рождены,

Но разве так сбережены

Для самого себя, для друга,

Или для Хлои молодой.

Помилуй, сжалься надо мной —

Не нужны мне твои уроки.

Я знаю сам свои пороки.

Конечно беден гений мой:

За рифмой часто холостой,

На зло законам сочетанья,

Бегут трестопные толпой

На аю, ает и на ой. —

Еще немногие признанья:

Я ставлю (кто же без греха?)

Пустые часто восклицанья,

И сряду лишних три стиха;

Нехорошо, но оправданья

Не льзя ли скромно принести?

Мои летучие посланья

В потомстве будут ли цвести?

Не думай, цензор мой угрюмый,

Что я, беснуясь по ночам,

Окован стихотворной думой,

Покоем жертвую стихам;

Что, бегая по всем углам,

Ерошу волосы клоками,

Подобно Фебовым жрецам

Сверкаю грозными очами,

Едва дыша, нахмуря взор,

И засветив свою лампаду,

За шаткой стол, кряхтя, засяду,

Сижу, сижу три ночи сряду

И высижу — трестопный вздор…

Так пишет (молвить не в укор)

Конюший дряхлого Пегаса

Свистов, Хлыстов или Графов,

Служитель отставной Парнасса,

Родитель стареньких стихов,

И од не слишком громозвучных,

И сказочек довольно скучных.

Люблю я праздность и покой,

И мне досуг совсем не бремя;

И есть и пить найду я время.

Когда ж нечаянной порой

Стихи кропать найдет охота,

На славу Дружбы иль Эрота, —

Тотчас я труд окончу свой.

Сижу ли с добрыми друзьями

Лежу ль в постеле пуховой,

Брожу ль над тихими водами

В дубраве темной и глухой,

Задумаюсь — взмахну руками

На рифмах вдруг заговорю —

И никого уж не морю

Моими резвыми стихами…

Но ежели когда-нибудь,

Желая в неге отдохнуть,

Расположась перед камином,

Один, свободным господином,

Поймаю прежню мысль мою, —

То не для имени поэта

Мараю два иль три куплета,

И их вполголоса пою.

Но знаешь ли, о мой гонитель,

Как я беседую с тобой?

Беспечный Пинда посетитель,

Я с Музой нежусь молодой…

Уж утра яркое светило

Поля и рощи озарило;

Давно пропели петухи;

В полглаза дремля — и зевая,

Шапеля в песнях призывая,

Пишу короткие стихи,

Среди приятного забвенья

Склонясь в подушку головой,

И в простоте, без украшенья,

Мои слагаю извиненья

Немного сонною рукой.

Под сенью лени неизвестной

Так нежился певец прелестный,

Когда Вер-Вера воспевал,

Или с улыбкой рисовал

В непринужденном упоеньи

Уединенный свой чердак.

В таком ленивом положеньи

Стихи текут и так и сяк.

Возможно ли в свое творенье,

Уняв веселых мыслей шум,

Тогда вперять холодный ум,

Отделкой портить небылицы,

Плоды бродящих резвых дум,

И сокращать свои страницы? —

Анакреон, Шолье, Парни,

Враги труда, забот, печали,

Не так, бывало, в прежни дни

Своих любовниц воспевали.

О вы, любезные певцы,

Сыны беспечности ленивой,

Давно вам отданы венцы

От музы праздности счастливой,

Но не блестящие дары

Поэзии трудолюбивой.

На верьх Фессальския горы

Вели вас тайные извивы;

Веселых Граций перст игривый

Младые лиры оживлял,

И ваши челы обвивал

Детей Пафосских рой шутливый.

И я — неопытный поэт —

Небрежный ваших рифм наследник,

За вами крадуся вослед…

А ты, мой скучный проповедник,

Умерь ученый вкуса гнев!

Поди, кричи, брани другого

И брось ленивца молодого,

Об нем тихонько пожалев.

Примечания

1. МОЕМУ АРИСТАРХУ. При жизни Пушкина не печаталось. Своим Аристархом Пушкин называет профессора Николая Федоровича Кошанского (1785—1831), который в качестве преподавателя литературы придирчиво критиковал стихотворные произведения своих учеников.

2. «Свистов, Хлыстов или Графов» — всё это обычные прозвища, под которыми в эпиграммах того времени фигурировал граф Д. И. Хвостов: он писал и оды и басни (притчи); «сказочками» Пушкин, по-видимому, и называет эти басни.

3. «Шапеля в песнях призывая». Шапель (1628—1686), французский поэт, известный своими небрежными стихами, писанными преимущественно короткими стихотворными строчками.

4. «Так нежился певец прелестный» — Грессе (1709—1777); Пушкин называет его наиболее известные произведения: шутливую поэму о попугае «Вер-Вер», воспитанном в женском монастыре, и стихотворное послание La Chartreuse {«Монастырь». (Франц.)}, где описывается его монастырская келья и книги его библиотеки.

5. «На верх Фессальския горы» — Олимп, место пребывание муз

МОНАСТЫРЬ НА КАЗБЕКЕ

Высоко над семьею гор,

Казбек, твой царственный шатер

Сияет вечными лучами.

Твой монастырь за облаками,

Как в небе реющий ковчег,

Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег!

Туда б, сказав прости ущелью,

Подняться к вольной вышине!

Туда б, в заоблачную келью,

В соседство бога скрыться мне!..

Примечания

1. МОНАСТЫРЬ НА КАЗБЕКЕ. Напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. В рукописи помечено 20 сентября. См. примеч. к стихотворению «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

О монастыре (старинная церковь Цминда Самеба) писал Пушкин в пятой главе «Путешествия в Арзрум» (т. VI).

МОНАХ
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
СВЯТОЙ МОНАХ, ГРЕХОПАДЕНИЕ, ЮБКА

Хочу воспеть, как дух нечистый ада

Оседлан был брадатым стариком;

Как овладел он черным клобуком,

Как он втолкнул монаха грешных в стадо.

Певец любви, фернейской старичок,

К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь.

Куда, скажи, девался твой смычок,

Которым я в Жан д'Арке восхищаюсь,

Где кисть твоя, скажи, ужели ввек

Их ни один не найдет человек?

Вольтер! Султан французского Парнасса,

Я не хочу седлать коня Пегаса,

Я не хочу из муз наделать дам,

Но дай лишь мне твою златую лиру,

Я буду с ней всему известен миру.

Ты хмуришься и говоришь: «Не дам».

А ты поэт, проклятый Аполлоном,

Испачкавший простенки кабаков,

Под Геликон упавший в грязь с Вильоном

Не можешь ли ты мне помочь, Барков?

С усмешкою даешь ты мне скрыпицу,

Сулишь вино и музу пол-девицу:

«Последуй лишь примеру моему». —

Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму,

Я стану петь, что в голову придется,

Пусть как-нибудь стих за стихом польется.

Невдалеке от тех прекрасных мест,

Где дерзостный восстал Иван-великой,

На голове златой носящий крест,

В глуши лесов, в пустыне мрачной, дикой,

Был монастырь; в глухих его стенах

Под старость лет один седой монах

Святым житьем, молитвами спасался

И дней к концу спокойно приближался.

Наш труженик не слишком был богат,

За пышность он не мог попасться в ад.

Имел кота, имел псалтирь и четки,

Клобук, стихарь да штоф зеленой водки.

Взошедши в дом, где мирно жил монах,

Не золота увидели б вы горы,

Не мрамор там прельстил бы ваши взоры

Там не висел Рафаель на стенах.

Увидели б вы стул об трех ногах,

Да в уголку скамейка в пол-аршина,

На коей спал и завтракал монах.

Там пуховик над лавкой не вздувался.

Хотя монах, он в пухе не валялся

Меж двух простынь на мягких тюфяках.

Весь круглый год святой отец постился,

Весь божий день он в кельи провождал,

«Помилуй мя» вполголоса читал,

Ел плотно, спал и всякой час молился.

А ты, монах, мятежный езуит!

Красней теперь, коль ты краснеть умеешь,

Коль совести хоть капельку имеешь;

Красней и ты, богатый кармелит,

И ты стыдись, Печерской Лавры житель,

Сердец и душ смиренный повелитель…

Но, лира! стой! — Далеко занесло

Уже меня противу рясок рвенье;

Бесить попов не наше ремесло.

Панкратий жил счастлив в уединеньи,

Надеялся увидеть скоро рай,

Но ни один земли безвестный край

Защитить нас от дьявола не может.

И в тех местах, где черный сатана

Под стражею от злости когти гложет,

Узнали вдруг, что разгорожена

К монастырям свободная дорога.

И вдруг толпой все черти поднялись,

По воздуху на крыльях понеслись —

Иной в Париж к плешивым картезьянцам

С копейками, с червонцами полез,

Тот в Ватикан к брюхатым итальянцам

Бургонского и макарони нес;

Тот девкою с прелатом повалился,

Тот молодцом к монашенкам пустился.

И слышал я, что будто старый поп,

Одной ногой уже вступивший в гроб,

Двух молодых венчал перед налоем.

Черт прибежал амуров с целым роем,

И вдруг дьячок на крылосе всхрапел,

Поп замолчал — на девицу глядел,

А девица на дьякона глядела.

У жениха кровь сильно закипела,

А бес всех их к себе же в ад повел.

Уж темна ночь на небеса всходила,

Уж в городах утих вседневный шум,

Луна в окно монаха осветила.

В молитвенник весь устремивший ум,

Панкратий наш Николы пред иконой

Со вздохами земные клал поклоны.

Пришел Молок (так дьявола зовут),

Панкратия под черной ряской скрылся.

Святой монах молился уж, молился,

Вздыхал, вздыхал, а дьявол тут как тут.

Бьет час, Молок не хочет отцепиться,

Бьет два, бьет три — нечистый всё сидит.

«Уж будешь мой», — он сам с собой ворчит.

А наш старик уж перестал креститься,

На лавку сел, потер глаза, зевнул,

С молитвою три раза протянулся,

Зевнул опять, и… чуть-чуть не заснул.

Однако ж нет! Панкратий вдруг проснулся,

И снова бес монаха соблазнять,

Чтоб усыпить, Боброва стал читать.

Монах скучал, монах тому дивился.

Век не зевал, как богу он молился.

Но — нет уж сил, кресты, псалтирь, слова, —

Всё позабыл; седая голова,

Как яблоко, по груди покатилась,

Со лбу рука в колени опустилась,

Молитвенник упал из рук под стол,

Святой вздремал, всхрапел, как старый вол.

Несчастный! спи… Панкратий вдруг проснулся

Взад и вперед со страхом оглянулся,

Перекрестясь с постели он встает,

Глядит вокруг — светильня нагорела;

Чуть слабый свет вокруг себя лиет;

Что-то в углу как будто забелело.

Монах идет — что ж? — юбку видит он.

«Что вижу я!… иль это только сон? —

Вскричал монах, остолбенев, бледнея.-

Как! это что?…» — и, продолжать не смея,

Как вкопанный пред белой юбкой стал,

Молчал, краснел, смущался, трепетал.

Огню любви единственна преграда,

Любовника сладчайшая награда

И прелестей единственный покров,

О юбка! речь к тебе я обращаю,

Строки сии тебе я посвящаю,

Одушеви перо мое, любовь!

Люблю тебя, о юбка дорогая,

Когда, меня под вечер ожидая,

Наталья, сняв парчовый сарафан,

Тобою лишь окружит тонкий стан.

Что может быть тогда тебя милее?

И ты, виясь вокруг прекрасных ног,

Струи ручьев прозрачнее, светлее,

Касаешься тех мест, где юный бог

Покоится меж розой и лилеей.

Иль, как Филон, за Хлоей побежав,

Прижать ее в объятия стремится,

Зеленый куст тебя вдруг удержав…

Она должна, стыдясь, остановиться.

Но поздно всё, Филон, ее догнав,

С ней на траву душистую валится,

И пламенна, дрожащая рука

Счастливого любовью пастуха

Тебя за край тихонько поднимает.

Она ему взор томный осклабляет,

И он… но нет; не смею продолжать.

Я трепещу, и сердце сильно бьется,

И, может быть, читатели, как знать?

И ваша кровь с стремленьем страсти льется.

Но наш монах о юбке рассуждал

Не так, как я (я молод, не пострижен

И счастием нимало не обижен).

Он не был рад, что юбку увидал,

И в тот же час смекнул и догадался,

Что в когти он нечистого попался

ПЕСНЬ ВТОРАЯ
ГОРЬКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ, СОН, СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ

Покамест ночь еще не удалилась,

Покамест свет лила еще луна,

То юбка все еще была видна.

Как скоро ж твердь зарею осветилась,

От взоров вдруг сокрылася она.

А наш монах, увы, лишен покоя.

Уж он не спит, не гладит он кота,

Не помнит он церковного налоя,

Со всех сторон Панкратию беда.

«Как, — мыслит он, — когда и собачонки

В монастыре и духа нет моем,

Когда здесь ввек не видывал юбчонки,

Кто мог ее принесть ко мне же в дом?

Уж мнится мне… прости, Владыко, в том!

Уж нет ли здесь… страшусь сказать… девчонки».

Монах краснел и, делать что не знал.

Во всех углах, под лавками искал.

Всё тщетно, нет, ни с чем старик остался,

Зато весь день, как бледна тень, таскался,

Не ел, не пил, покойно и не спал.

Проходит день, и вечер наступая

Зажег везде лампады и свечи.

Уже монах, с главы клобук снимая,

Ложился спать.- Но только что лучи

Луна с небес в окно его пустила

И юбку вдруг на лавке осветила,

Зажмурился встревоженный монах

И, чтоб не впасть кой-как во искушенье,

Хотел уже навек лишиться зренья,

Лишь только бы на юбку не смотреть.

Старик кряхтя на бок перевернулся

И в простыню тепленько завернулся,

Сомкнул глаза, заснул и стал храпеть.

Тот час Молок вдруг в муху превратился

И полетел жужжать вокруг него.

Летал, летал, по комнате кружился

И на нос сел монаха моего.

Панкратья вновь он соблазнять пустился,

Монах храпит и чудный видит сон.

Казалося ему, что средь долины,

Между цветов, стоит под миртом он,

Вокруг него сатиров, фавнов сонм.

Иной смеясь льет в кубок пенны вины;

Зеленый плющ на черных волосах,

И виноград, на голове висящий,

И легкий фирз, у ног его лежащий, —

Все говорит, что вечно юный Вакх,

Веселья бог, сатира покровитель.

Другой, надув пастушечью свирель,

Поет любовь, и сердца повелитель

Одушевлял его веселу трель.

Под липами там пляшут хороводом

Толпы детей, и юношей, и дев.

А далее, ветвей под темным сводом,

В густой тени развесистых дерев,

На ложе роз, любовью распаленны,

Чуть-чуть дыша, весельем истощенны,

Средь радостей и сладостных прохлад,

Обнявшися, любовники лежат.

Монах на все взирал смятенным оком

То на стакан он взоры обращал,

То на девиц глядел чернец со вздохом,

Плешивый лоб с досадою чесал —

Стоя, как пень, и рот в сажень разинув.

И вдруг, в душе почувствовав кураж

И набекрень, взъярясь, клобук надвинув,

В зеленый лес, как белоусый паж,

Как легкий конь, за девкою погнался.

Быстрей орла, быстрее звука лир

Прелестница летела, как зефир.

Но наш монах Эол пред ней казался,

Без отдыха за новой Дафной гнался.

«Не дам, — ворчал, — я промаха в кольцо».

Но леший вдруг, мелькнув из-за кусточка,

Панкратья хвать юбчонкою в лицо.

И вдруг исчез приятный вид лесочка.

Ручья, холмов и нимф не видит он;

Уж фавнов нет, вспорхнул и Купидон,

И нет следа красоточки прелестной.

Монах один в степи глухой, безвестной,

Нахмуря взор; темнеет небосклон,

Вдруг грянул гром, монаха поражает —

Панкратий: «Ах!…» — и вдруг проснулся он.

Смущенный взор он всюду обращает:

На небесах, как яхонты горя,

Уже восток румянила заря.

И юбки нет.- Панкратий встал, умылся

И, помолясь, он плакать сильно стал,

Сел под окно и горько горевал.

«Ах! — думал он, — почто ты прогневился?

Чем виноват, владыко, пред тобой?

Как грешником, вертит нечистый мной.

Хочу не спать, хочу тебе молиться,

Возьму псалтирь, а тут и юбка вдруг.

Хочу вздремать и ночью сном забыться,

Что ж снится мне? смущается мой дух.

Услышь мое усердное моленье,

Не дай мне впасть, господь, во искушенье!»

Услышал бог молитвы старика,

И ум его в минуту просветился.

Из бедного седого простака

Панкратий вдруг в Невтоны претворился.

Обдумывал, смотрел, сличал, смекнул

И в радости свой опрокинул стул.

И, как мудрец, кем Сиракуз спасался,

По улице бежавший бос и гол,

Открытием своим он восхищался

И громко всем кричал: «нашел! нашел!»

«Ну! — думал он, — от бесов и юбчонки

Избавлюсь я — и милые девчонки

Уже меня во сне не соблазнят.

Я заживу опять монах-монахом,

Я стану ждать последний час со страхом

И с верою, и все пойдет на лад».

Так мыслил он — и очень ошибался.

Могущий рок, вселенной господин,

Панкратием, как куклой, забавлялся.

Монах водой наполнил свой кувшин,

Забормотал над ним слова молитвы

И был готов на грозны ада битвы.

Ждет юбки он — с своей же стороны

Нечистый дух весь день был на работе

И весь в жару, в грязи, в пыли и поте

Предупредить спешил восход луны.

ПЕСНЬ ТРЕТИЯ
ПОЙМАННЫЙ БЕС

Ах, отчего мне дивная природа

Корреджио искусства не дала?

Тогда б в число парнасского народа

Лихая страсть меня не занесла.

Чернилами я не марал бы пальцы,

Не засорял бумагою чердак,

И за бюро, как девица за пяльцы,

Стихи писать не сел бы я никак.

Я кисти б взял бестрепетной рукою

И, выпив вмиг шампанского стакан,

Трудиться стал я жаркой головою,

Как Цициан иль пламенный Албан.

Представил бы все прелести Натальи,

На полну грудь спустил бы прядь волос,

Вкруг головы венок душистых роз,

Вкруг милых ног одежду резвой Тальи,

Стан обхватил Киприды б пояс злат!

И кистью б был счастливей я стократ!

Иль краски б взял Вернета иль Пуссина;

Волной реки струилась бы холстина;

На небосклон палящих, южных стран

Возведши ночь с задумчивой луною,

Представил бы над серою скалою,

Вкруг коей бьет шумящий океан,

Высокие, покрыты мохом стены;

И там в волнах, где дышет ветерок,

На серебре, вкруг скал блестящей пены,

Зефирами колеблемый челнок.

Нарисовал бы в нем я Кантемиру,

Ее красы… и рад бы бросить лиру,

От чистых муз навеки удалясь.

Но Рубенсом на свет я не родился,

Не рисовать, я рифмы плесть пустился.

Мартынов пусть пленяет кистью нас,

А я — я вновь взмостился на Парнас.

Исполнившись иройскою отвагой,

Опять беру чернильницу с бумагой

И стану вновь я песни продолжать.

Что делает теперь седой Панкратий?

Что делает и враг его косматый?

Уж перестал Феб землю освещать;

Со всех сторон уж тени налетают;

Туман сокрыл вид рощиц и лесов;

Уж кое-где и звездочки блистают…

Уж и луна мелькнула сквозь лесов…

Ни жив ни мертв сидит под образами

Чернец, молясь обеими руками.

И вдруг, бела, как вновь напавший снег

Москвы-реки на каменистый брег,

Как легка тень, в глазах явилась юбка…

Монах встает, как пламень покраснев,

Как модинки прелестной ала губка,

Схватил кувшин, весь гневом возгорев,

И всей водой он юбку обливает.

О чудо!.. вмиг сей призрак исчезает —

И вот пред ним с рогами и с хвостом,

Как серый волк, щетиной весь покрытый,

Как добрый конь с подкованным копытом

Предстал Молок, дрожащий под столом,

С главы до ног облитый весь водою,

Закрыв себя подолом епанчи,

Вращал глаза, как фонари в ночи.

«Ура! — вскричал монах с усмешкой злою, —

Поймал тебя, подземный чародей.

Ты мой теперь, не вырвешься, злодей.

Все шалости заплатишь головою.

Иди в бутыль, закупорю тебя,

Сейчас ее в колодезь брошу я.

Ага, Мамон! дрожишь передо мною».

«Ты победил, почтенный старичок, —

Так отвечал смирнехонько Молок.-

Ты победил, но будь великодушен,

В гнилой воде меня не потопи.

Я буду ввек за то тебе послушен,

Спокойно ешь, спокойно ночью спи,

Уж соблазнять тебя никак не стану».

— «Всё так, всё так, да полезай в бутыль,

Уж от тебя, мой друг, я не отстану,

Ведь плутни все твои я не забыл».

— «Прости меня, доволен будешь мною,

Богатства все польют к тебе рекою.

Как Банкова, я в знать тебя пущу,

Достану дом, куплю тебе кареты,

Придут к тебе в переднюю поэты;

Всех кланяться заставлю богачу,

Сниму клобук, по моде причешу.

Всё променяв на длинный фрак с штанами,

Поскачешь ты гордиться жеребцами,

Народ, смеясь, колесами давить

И аглинской каретой всех дивить.

Поедешь ты потеть у Шиловского,

За ужином дремать у Горчакова,

К Нарышкиной подправливать жилет.

Потом всю знать (с министрами, с князьями

Ведь будешь жить, как с кровными друзьями)

Ты позовешь на пышный свой обед».

— «Не соблазнишь! тебя я не оставлю,

Без дальних слов сейчас в бутыль иди».

— «Постой, постой, голубчик, погоди!

Я жен тебе и красных дев доставлю».

— «Проклятый бес! как? и в моих руках

Осмелился ты думать о женах!

Смотри какой! но нет, работник ада,

Ты не прельстишь Панкратья суетой.

За всё, про всё готова уж награда,

Раскаешься, служитель беса злой!»

— «Минуту дай с тобою изъясниться,

Оставь меня, не будь врагом моим.

Поступок сей наверно наградится,

А я тебя свезу в Ерусалим».

При сих словах монах себя не вспомнил.

«В Ерусалим!» — дивясь он бесу молвил.

— «В Ерусалим! — да, да, свезу тебя».

— «Ну, если так, тебя избавлю я».

Старик, старик, не слушай ты Молока,

Оставь его, оставь Ерусалим.

Лишь ищет бес поддеть святого с бока,

Не связывай ты тесной дружбы с ним.

Но ты меня не слушаешь, Панкратий,

Берешь седло, берешь чепрак, узду.

Уж под тобой бодрится черт проклятый,

Готовится на адскую езду.

Лети, старик, сев на плеча Молока,

Толкай его и в зад и под бока,

Лети, спеши в священный град востока,

Но помни то, что не на лошака

Ты возложил свои почтенны ноги.

Держись, держись всегда прямой дороги,

Ведь в мрачный ад дорога широка.

Примечания

1. МОНАХ. При жизни Пушкина не печаталось. Ранняя неоконченная поэма Пушкина, написана на сюжет популярного жития Иоанна Новгородского.

В начале поэмы упоминается «Орлеанская дева» Вольтера как образец подобного рода шутливых поэм.

Упоминаемый в конце второй песни сиракузский мудрец — Архимед.

В начале третьей песни Пушкин называет в числе художников своего товарища А. И. Мартынова.

МОРДВИНОВУ

Под хладом старости угрюмо угасал

Единый из седых орлов Екатерины.

В крылах отяжелев, он небо забывал

И Пинда острые вершины.

В то время ты вставал: твой луч его согрел,

Он поднял к небесам и крылья и зеницы

И с шумной радостью взыграл и полетел

Во сретенье твоей денницы.

Мордвинов, не вотще Петров тебя любил,

Тобой гордится он и на брегах Коцита:

Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил

Надеждам вещего пиита.

Как славно ты сдержал пророчество его!

Сияя доблестью, и славой, и наукой,

В советах недвижим у места своего,

Стоишь ты, новый Долгорукой.

Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,

Стоит седой утес, вотще брега трепещут,

Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь,

И увиваются и плещут.

Один, на рамена поднявши мощный труд,

Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,

Вдовицы бедный лепт и дань сибирских руд

Равно священны пред тобою.

Примечания

1. МОРДВИНОВУ. Под хладом старости угрюмо угасал. При жизни Пушкина не печаталось. По положению в рукописи датируется июлем 1827 г. В рукописи заглавия не имеет.

2. «Петров тебя любил». — В 1796 г. В. Петров (1736—1799) написал оду Н. С. Мордвинову. Там говорилось:

Природный разум твой, твой нрав, твои науки, Твоя к отечеству любовь, Мордвинов! по тебе суть верные поруки, Что вся твоя нам жертва кровь.

3. «Один, на рамена поднявши мощный труд». — С 1821 г. Мордвинов был председателем Департамента гражданских и духовных дел и преимущественно занимался вопросами финансов.

4. Вдовицы бедный лепт — В той же записке говорилось о необходимости снижения налогов для малоимущих. Самое выражение «вдовицы бедный лепт» (правильнее «лепта») взято из евангельского рассказа о вдове, пожертвовавшей две лепты (самые мелкие монеты). Форма «лепт» (См. «Евгений Онегин», гл. IV, стр. 45) вызвана стихом Жуковского:

Последний бедный лепт за лик твой отдает.

(«Императору Александру», 1814).

5. Дань сибирских руд. — В марте 1826 г. Мордвинов подал записку об усилении добычи золота и руд в Сибири.

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

Смеясь жестоко над собратом,

Писаки русские толпой

Меня зовут аристократом:

Смотри, пожалуй, вздор какой!

Не офицер я, не асессор,

Я по кресту не дворянин,

Не академик, не профессор;

Я просто русский мещанин.

Понятна мне времен превратность,

Не прекословлю, право, ей:

У нас нова рожденьем знатность,

И чем новее, тем знатней.

Родов дряхлеющих обломок

(И, по несчастью, не один),

Бояр старинных я потомок;

Я, братцы, мелкий мещанин.

Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов,

И не был беглым он солдатом

Австрийских пудреных дружин;

Так мне ли быть аристократом?

Я, слава богу, мещанин.

Мой предок Рача мышцей бранной

Святому Невскому служил;

Его потомство гнев венчанный,

Иван IV пощадил.

Водились Пушкины с царями;

Из них был славен не один,

Когда тягался с поляками

Нижегородский мещанин.

Смирив крамолу и коварство

И ярость бранных непогод,

Когда Романовых на царство

Звал в грамоте своей народ,

Мы к оной руку приложили,

Нас жаловал страдальца сын.

Бывало нами дорожили;

Бывало… но — я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил.

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Его пример будь нам наукой:

Не любит споров властелин.

Счастлив князь Яков Долгорукий,

Умен покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялся

Средь петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

Попали в честь тогда Орловы,

А дед мой в крепость, в карантин.

И присмирел наш род суровый,

И я родился мещанин.

Под гербовой моей печатью

Я кипу грамот схоронил,

И не якшаюсь с новой знатью,

И крови спесь угомонил.

Я грамотей и стихотворец,

Я Пушкин просто, не Мусин,

Я не богач, не царедворец,

Я сам большой: я мещанин.

Post scriptum

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двигнулась земля,

Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен.

И сходно купленный арап

Возрос, усерден, неподкупен,

Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,

Пред кем средь чесменских пучин

Громада кораблей вспылала

И пал впервые Наварин.

Решил Фиглярин вдохновенный:

Я во дворянстве мещанин,

Что ж он в семье своей почтенной?

Он?.. он в Мещанской дворянин.

Примечания

1. МОЯ РОДОСЛОВНАЯ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 3 декабря 1830 г.

Обстоятельства, вызвавшие это стихотворение, изложены Пушкиным в письме Бенкендорфу от 24 ноября 1831 г.

В рукописи имеется эпиграф:

Je suis vilain et très vilain,

Je suis vilain, vilain, vilain.

Béranger.

Перевод:

Я простолюдин, совсем простолюдин,

Я простолюдин, простолюдин, простолюдин.

Беранже. (Франц.)

Этот эпиграф заимствован из песни Беранже «Le Vilain». В третьей строфе стихотворения перечисляется ряд русских дворянских родов недавнего происхождения:

2. торговал блинами Меншиков;

3. ваксил царские сапоги камердинер Павла I граф Кутайсов;

4. пел с придворными дьячками Разумовский;

5. князь из хохлов — Безбородко.

6. «С Петром мой пращур не поладил». — Федор Пушкин, казненный в 1697 г. за участие в заговоре Циклера.

7. «Мой дед, когда мятеж поднялся». — Лев Александрович Пушкин; был посажен в крепость после переворота 1762 г.

8. Post scriptum. — Эту тему Пушкин хотел изложить в эпиграмме но набросал только отрывочные строки:

Говоришь: за бочку рома; Не завидное добро. Ты дороже, сидя дома, Продаешь свое перо.

9. «…он в Мещанской дворянин». — Мещанская улица — район притонов. Стихи вызваны фактами биографии жены Булгарина, которая до свадьбы была связана с притонами Мещанской.

МОЯ ЭПИТАФИЯ

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,

С любовью, леностью провел веселый век,

Не делал доброго, однако ж был душою,

Ей-богу, добрый человек.

Примечания
1. МОЯ ЭПИТАФИЯ. Напечатана в «Российском музеуме», 1815 г., №10—11.

МУЗА

В младенчестве моем она меня любила

И семиствольную цевницу мне вручила;

Она внимала мне с улыбкой, и слегка

По звонким скважинам пустого тростника

Уже наигрывал я слабыми перстами

И гимны важные, внушенные богами,

И песни мирные фригийских пастухов.

С утра до вечера в немой тени дубов

Прилежно я внимал урокам девы тайной;

И, радуя меня наградою случайной,

Откинув локоны от милого чела,

Сама из рук моих свирель она брала:

Тростник был оживлен божественным дыханьем

И сердце наполнял святым очарованьем.

Примечания

1. МУЗА. Напечатано в «Сыне отечества», 1821 г., №23, и включено в раздел «Подражания древним» сборника 1826 г. Помечено в рукописи 14 февраля 1821, но напечатано с пометой; «Кишинев, апреля 5, 1821».

Н. Д. КИСЕЛЕВУ

Ищи в чужом краю здоровья и свободы,

Но север забывать грешно,

Так слушай: поспешай карлсбадские пить воды,

Чтоб с нами снова пить вино.

Примечания

1. Н. Д. КИСЕЛЕВУ. Ищу в чужом краю здоровья и свободы. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 14 июня 1828 г. Вписано Пушкиным в записную книжку Киселева. Там же Пушкин нарисовал свой портрет.

Ник. Дмитр. Киселев (1802—1869) учился в Дерптском университете вместе с Языковым. В 1828 г. Киселев направлялся с дипломатическими поручениями в Вену и по дороге должен был остановиться в Карлсбаде.

Н. Н. ПРИ ПОСЫЛКЕ ЕЙ «НЕВСКОГО АЛЬМАНАХА»

Примите «Невский альманах».

Он мил и в прозе, и в стихах:

Вы тут найдете *** ова,

Вел ***, Х ***ова;

К ***, дальный ваш родня,

Украсил также книжку эту;

Но не найдете вы меня:

Мои стихи скользнули в Лету.

Что слава мира?.. дым и прах.

Ах, сердце ваше мне дороже!..

Но, кажется, мне трудно тоже

Попасть и в этот альманах.

НА АЛЕКСАНДРА I

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном:

Под Австерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал,

Зато был фрунтовой профессор!

Но фрунт герою надоел —

Теперь коллежский он асессор

По части иностранных дел!

Примечания

1. НА АЛЕКСАНДРА I. Воспитанный под барабаном. Сохранилось в списках.

НА АРАКЧЕЕВА

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто ж он? Преданный без лести,

…грошевой солдат.

Примечания

1. НА АРАКЧЕЕВА. Всей России притеснитель (стр. 363). Эпиграмма распространялась в списках. «Преданный без лести» — присвоенный Аракчеевым девиз в гербе. Последний стих имеет в виду отношение Аракчеева к его «домоправительнице» Настасье Минкиной.

НА БАБОЛОВСКИЙ ДВОРЕЦ

Прекрасная! пускай восторгом насладится

В объятиях твоих российский полубог.

Что с участью твоей сравнится?

Весь мир у ног его — здесь у твоих он ног.

Примечания

1. НА БАБОЛОВСКИЙ ДВОРЕЦ. Баболовский дворец находится в отдаленной части Царскосельского парка. Он был местом свиданий Александра I и Софьи Осиповны Вельо, старшей дочери придворного банкира.

НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА
ПОДРАЖАНИЕ ЛАТИНСКОМУ

Ты угасал, богач младой!

Ты слышал плач друзей печальных.

Уж смерть являлась за тобой

В дверях сеней твоих хрустальных.

Она, как втершийся с утра

Заимодавец терпеливый,

Торча в передней молчаливой,

Не трогалась с ковра.

В померкшей комнате твоей

Врачи угрюмые шептались.

Твоих нахлебников, цирцей

Смущеньем лица омрачались;

Вздыхали верные рабы

И за тебя богов молили,

Не зная в страхе, что´ сулили

Им тайные судьбы.

А между тем наследник твой,

Как ворон, к мертвечине падкой,

Бледнел и трясся над тобой,

Знобим стяжанья лихорадкой.

Уже скупой его сургуч

Пятнал замки твоей конторы;

И мнил загресть он злата горы

В пыли бумажных куч.

Он мнил: «Теперь уж у вельмож

Не стану нянчить ребятишек;

Я сам вельможа буду тож;

В подвалах, благо, есть излишек.

Теперь мне честность — трын-трава!

Жену обсчитывать не буду,

И воровать уже забуду

Казенные дрова!»

Но ты воскрес. Твои друзья,

В ладони хлопая, ликуют;

Рабы, как добрая семья,

Друг друга в радости целуют;

Бодрится врач, подняв очки;

Гробовый мастер взоры клонит:

А вместе с ним приказчик гонит

Наследника в толчки.

Так жизнь тебе возвращена

Со всею прелестью своею;

Смотри: бесценный дар она;

Умей же пользоваться ею;

Укрась ее; года летят,

Пора! Введи в свои чертоги

Жену красавицу — и боги

Ваш брак благословят.

Примечания

1. НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА. Напечатано в «Московском наблюдателе», 1835 г., сентябрь.

Стихотворение является сатирой на С. С. Уварова, который был наследником богача графа Шереметева, как муж его двоюродной сестры. Когда Шереметев заболел, Уваров поспешил принять меры к охране имущества, надеясь вскоре им завладеть. Однако Шереметев выздоровел.

По поводу этого стихотворения Пушкину пришлось давать объяснения. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

В черновой рукописи вместо четвертой строфы было две. Первая из них кончалась стихами, оканчивающими третью строфу беловой редакции, а начиналась недоработанным четверостишием.

Уж он в мечтах располагал

Твоей казною родовою,

На откуп реки отдавал,

Рубил наследственные рощи.

Вторая начиналась начальными стихами третьей строфы беловой редакции и кончалась:

Но что? еще не умер он?

Постой, зажми пустую лапу!

Зачем же медлить Эскулапу!

Забудь соблазна сон.

НА гр. А. К. РАЗУМОВСКОГО

— Ах! боже мой, какую

Я слышал весть смешную:

Разумник получил ведь ленту голубую.

— Бог с ним! я недруг никому:

Дай бог и царствие небесное ему.

Примечания

1. НА гр. А. К. РАЗУМОВСКОГО. Эпиграмма направлена против министра народного просвещения А. К. Разумовского.

2. Голубая лента — принадлежность знака ордена Андрея Первозванного. Этого ордена Разумовский не получал.

НА КАЧЕНОВСКОГО

Бессмертною рукой раздавленный зоил,

Позорного клейма ты вновь не заслужил!

Бесчестью твоему нужна ли перемена?

Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть?

Уймись — и прежним ты стихом доволен будь,

Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!

Примечания

1. НА КАЧЕНОВСКОГО. При жизни Пушкина не печаталось. Последний стих взят из эпиграммы Дмитриева против Каченовского «Ответ». Эпиграмма вызвана статьей Мих. Троф. Каченовского (1775—1842) против «Истории» Карамзина

НА кн. А. Н. ГОЛИЦЫНА

Вот Хвостовой покровитель.

Вот холопская душа,

Просвещения губитель,

Покровитель Бантыша!

Напирайте, бога ради,

На него со всех сторон!

Не попробовать ли сзади?

Там всего слабее он.

Примечания

1. НА кн. А. Н. ГОЛИЦЫНА. Вот Хвостовой покровитель (стр. 364). Эпиграмма распространялась в списках. Александр Николаевич Голицын (1773—1844) — министр духовных дел и народного просвещения, известный покровительством мистицизму. Позднее, в 1823 г., он был смещен со своей должности под влиянием одержавшей верх еще более реакционной группы, руководимой Фотием.

2. А. П. Хвостова (1708—1853) — хозяйка мистического салона, автор мистических брошюр. Имя В. Н. Бантыша-Каменского (1778—1829), чиновника Коллегии иностранных дел, названо здесь в связи с порочными наклонностями Голицына, о которых говорится в последних строках эпиграммы.

НА КОЛОСОВУ

Всё пленяет нас в Эсфири:

Упоительная речь,

Поступь важная в порфире,

Кудри черные до плеч,

Голос нежный, взор любови,

Набеленная рука,

Размалеванные брови

И огромная нога!

Примечания

1. НА КОЛОСОВУ. Эпиграмма при жизни Пушкина не печаталась и известна по устной передаче самой Колосовой-Каратыгиной. Александра Михайловна Каратыгина (1802—1853) поступила па петербургскую сцену в 1818 г., а в январе 1819 г. выступила в главной роли в трагедии «Эсфирь». В этой роли, как и в других, Колосова соперничала с Семеновой. Мнения театралов разделились: одни предпочитали Семенову, другие — Колосову. Пушкин отдавал безусловное предпочтение Семеновой. Впоследствии Колосова перешла на комический репертуар. В 1827 г. Колосова вышла замуж за актера Каратыгина.

НА НЕЕ ЖЕ

Зачем кричишь ты, что ты дева,

На каждом девственном стихе?

О, вижу я, певица Ева,

Хлопочешь ты о женихе.

Примечания

1. НА НЕЕ ЖЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против поэтессы Е. Н. Пучковой (1792—1867). Пучкова была членом «Беседы любителей русского слова». В эпиграмме ближайшим образом имеются в виду стихи Пучковой на смерть Державина, начинающиеся так:

Деве ли робкой Арфой незвучной Славному барду Песнь погребальну — Деве ль бряцать?

Стихи Пучковой были напечатаны в еженедельной газете «Русский инвалид», издававшейся в пользу инвалидов Отечественной войны 1812 г.

НА ПЕРЕВОД ИЛИАДЫ

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;

Старца великого тень чую смущенной душой.

Примечания

1. НА ПЕРЕВОД ИЛИАДЫ. Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи. Напечатано в альманахе «Альциона» на 1832 год. Написано 8 ноября 1830 г.

Стихи посвящены выходу в свет перевода «Илиады», сделанного Н. И. Гнедичем.

НА ПУЧКОВУ

Пучкова, право, не смешна:

Пером содействует она

Благотворительным газет недельных видам,

Хоть в смех читателям, да в пользу инвалидам.

Примечания

1. НА ПУЧКОВУ. Эта эпиграмма, как и следующая, при жизни Пушкина не печаталась и сохранилась в сборнике, составленном Илличевским, переписанная рукой Пушкина с поправками Илличевского. Возможно участие в этих эпиграммах Илличевского, так как ему принадлежит аналогичная эпиграмма на Пучкову.

НА РЫБУШКИНА

Бывало, прежних лет герой,

Окончив славну брань с противной стороной,

Повесит меч войны средь отческия кущи;

А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой,

Повесил уши.

Примечания

1. НА РЫБУШКИНА. Эпиграмма без заголовка была напечатана в журнале «Российский музеум», 1815 г., №6. Казанский поэт М. С. Рыбушкин (1792—1849) напечатал в 1814 г. трагедию в прозе «Иоанн, или Взятие Казани». В «Сыне отечества» появился отрицательный разбор трагедии. Автор пытался отвечать, но неудачно.

НА СТУРДЗУ (Вкруг я Стурдзы хожу)

Вкруг я Стурдзы хожу,

Вкруг библического,

Я на Стурдзу гляжу

Монархического. 1

Сноски

1 Дальнейший текст неизвестен. — Ред.

Примечания

1. НА СТУРДЗУ. Вкруг я Стурдзы хожу (стр. 344). Отрывок из сатирического стихотворения, текст которого до нас не дошел. Вяземский в письме А. Тургеневу от 3 октября 1819 г. просил прислать ему эти стихи. По-видимому, отрывки стихотворения ему были известны, так как в том же письме он импровизирует стихи, начиная их несомненной цитатой из этого стихотворения:

На царей не гляжу, Вкруг царей не хожу…

НА СТУРДЗУ (Холоп венчанного солдата)

Холоп венчанного солдата,

Благодари свою судьбу:

Ты стоишь лавров Герострата

И смерти немца Коцебу.

Примечания

1. НА СТУРДЗУ. Холоп венчанного солдата (стр. 311). Эпиграмма распространялась в списках. Иногда она переписывалась в качестве эпиграммы на Аракчеева. А. С. Стурдза (1791—1854), реакционный публицист, идеолог Священного союза, в эти годы обратил на себя внимание «Запиской о настоящем положении Германии», написанной для членов Аахенского конгресса 1818 г. В этой записке германские университеты изображались как рассадники революционных идей и атеизма. Август Коцебу, известный писатель, был убит немецким студентом Зандом 23 марта 1819 г, как агент русского правительства.

НА ТРАГЕДИЮ ГР. ХВОСТОВА, ИЗДАННУЮ С ПОРТРЕТОМ КОЛОСОВОЙ

Подобный жребий для поэта

И для красавицы готов:

Стихи отводят от портрета,

Портрет отводит от стихов.

Примечания

1. НА ТРАГЕДИЮ гр. ХВОСТОВА. Стихи сообщены Вяземским А. И. Тургеневу 15 сентября 1824 г. в качестве «одесского гостинца». Эти слова можно понимать только как указание на принадлежность стихов Пушкину, находившемуся до 31 июля 1824 г. в Одессе. Трагедия Хвостова — его перевод «Андромахи» Расина. Портрет Колосовой в роли Гермионы приложен к изданию 1821 г.

НАБРОСКИ К ЗАМЫСЛУ О ФАУСТЕ

I

«Скажи, какие заклинанья

Имеют над тобою власть?»

— Все хороши: на все призванья

Готов я как бы с неба пасть.

Довольно одного желанья —

Я, как догадливый холоп,

В ладони по-турецки хлоп,

Присвистни, позвони, и мигом

Явлюсь. Что делать — я служу,

Живу, кряхчу под вечным игом.

Как нянька бедная, хожу

За вами — слушаю, гляжу.

II

— Вот Коцит, вот Ахерон,

Вот горящий Флегетон.

Доктор Фауст, ну смелее,

Там нам будет веселее. —

— Где же мост? — Какой тут мост,

На вот — сядь ко мне на хвост.

— — —

— Кто идет? — Солдат.

— Это что? — Парад.

— Вот обер-капрал,

Унтер-генерал.

— — —

— Что горит во мгле?

Что кипит в котле? —

— Фауст, ха-ха-ха,

Посмотри — уха,

Погляди — цари.

О, вари, вари!..

III

— Так вот детей земных изгнанье?

Какой порядок и молчанье!

Какой огромный сводов ряд,

Но где же грешников варят?

Всё тихо. — Там, гораздо дале.

— Где мы теперь? — В парадной зале.

— — —

— Сегодня бал у Сатаны —

На именины мы званы —

Смотри, как эти два бесенка

Усердно жарят поросенка,

А этот бес — как важен он,

Как чинно выметает вон

Опилки, серу, пыль и кости.

— Скажи мне, скоро ль будут гости?

— — —

— Что козырь? — Черви. — Мне ходить.

— Я бью. — Нельзя ли погодить?

— Беру. — Кругом нас обыграла.

— Эй, смерть! Ты, право, сплутовала.

— Молчи! ты глуп и молоденек.

Уж не тебе меня ловить.

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить!

— — —

— Кто там? — Здорово, господа!

— Зачем пожаловал сюда?

— Привел я гостя. — Ах, создатель!..

— Вот доктор Фауст, наш приятель —

— Живой! — Он жив, да наш давно —

Сегодня ль, завтра ль — всё равно.

— Об этом думают двояко;

Обычай требовал, однако,

Соизволенья моего,

Но, впрочем, это ничего.

Вы знаете, всегда я другу

Готова оказать услугу…

Я дамой… — Крой! — Я бью тузом…

— Позвольте, козырь. — Ну, пойдем…

Примечания

1. НАБРОСКИ К ЗАМЫСЛУ О ФАУСТЕ. Черновые наброски неосуществленного замысла драмы о Фаусте в аду.

НАДПИСЬ К БЕСЕДКЕ

С благоговейною душой

Приближься, путник молодой,

Любви к пустынному приюту.

Здесь ею счастлив был я раз —

В восторге сладостном погас,

И время самое для нас

Остановилось на минуту.

Примечания

1. НАДПИСЬ К БЕСЕДКЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Обычно эту надпись связывают с беседкой Царскосельского парка «Большой каприз», хотя к этому и нет достаточных данных.

НАДПИСЬ НА СТЕНЕ БОЛЬНИЦЫ

Вот здесь лежит больной студент;

Его судьба неумолима.

Несите прочь медикамент:

Болезнь любви неизлечима!

Примечания

1. НАДПИСЬ НА СТЕНЕ БОЛЬНИЦЫ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи эти известны из воспоминаний Пущина, который рассказывает, как он обнаружил эту надпись над своей койкой в лицейской больнице и узнал по почерку, что писал их Пушкин.

НАЕЗДНИКИ

Глубокой ночи на полях

Давно лежали покрывала,

И слабо в бледных облаках

Звезда пустынная сияла.

При умирающих огнях,

В неверной темноте тумана,

Безмолвно два стояли стана

На помраченных высотах.

Всё спит; лишь волн мятежный ропот

Разносится в тиши ночной,

Да слышен из дали глухой

Булата звон и конский топот.

Толпа наездников младых

В дубраве едет молчаливой,

Дрожат и пышут кони их,

Главой трясут нетерпеливой.

Уж полем всадники спешат,

Дубравы кров покинув зыбкий,

Коней ласкают и смирят

И с гордой шепчутся улыбкой.

Их лица радостью горят,

Огнем пылают гневны очи;

Лишь ты, воинственный поэт,

Уныл, как сумрак полуночи,

И бледен, как осенний свет.

С главою, мрачно преклоненной,

С укрытой горестью в груди,

Печальной думой увлеченный,

Он едет молча впереди.

«Певец печальный, что с тобою?

Один пред боем ты уныл;

Поник бесстрашною главою,

Бразды и саблю опустил!

Ужель, невольник праздной неги,

Отрадней мир твоих полей,

Чем наши бурные набеги

И ночью бранный стук мечей?

Тебя мы зрели под мечами

С спокойным, дерзостным челом,

Всегда меж первыми рядами,

Всё там, где битвы падал гром.

С победным съединяясь кликом,

Твой голос нашу славу пел —

А ныне ты в унынье диком,

Как беглый ратник, онемел».

Но медленно певец печальный

Главу и взоры приподнял,

Взглянул угрюмо в сумрак дальный

И вздохом грудь поколебал.

«Глубокий сон в долине бранной;

Одни мы мчимся в тьме ночной,

Предчувствую конец желанный!

Меня зовет последний бой!

Расторгну цепь судьбы жестокой,

Влечу я с братьями в огонь;

Удар падет… — и одинокий

В долину выбежит мой конь.

О вы, хранимые судьбами

Для сладостных любви наград;

Любви бесценными слезами

Благословится ль ваш возврат!

Но для певца никто не дышит,

Его настигнет тишина;

Эльвина смерти весть услышит

И не вздохнет об нем она…

В минуты сладкого спасенья,

О други, вспомните певца,

Его любовь, его мученья

И славу грозного конца!»

Примечания

1. НАЕЗДНИКИ. При жизни Пушкина не печаталось.

Из ранних редакций

В первоначальной редакции стихотворение имело следующее окончание, отброшенное при переработке:

Умолк — и мчится в бой кровавый.

Уже не возвратился он…

С его конем на поле славы

Его покрыл безвестный сон;

И утром юного поэта

Наездники в веселый час

За чашей дружного привета

В последний помянули раз.

НАПЕРСНИК

Твоих признаний, жалоб нежных

Ловлю я жадно каждый крик:

Страстей безумных и мятежных

Как упоителен язык!

Но прекрати свои рассказы,

Таи, таи свои мечты:

Боюсь их пламенной заразы,

Боюсь узнать, что знала ты!

Примечания

1. НАПЕРСНИК. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Писано 12 августа 1828 г. В рукописи имеет продолжение (см. «Счастлив, кто избран своенравно»).

Предполагают, что Пушкин имел в виду Аграфену Фед. Закревскую (1799—1879), жену А. А. Закревского, финляндского генерал-губернатора, а с 1828 г. министра внутренних дел. А. Закревская отличалась свободным поведением и бурным темпераментом.

НАПОЛЕОН

Чудесный жребий совершился:

Угас великий человек.

В неволе мрачной закатился

Наполеона грозный век.

Исчез властитель осужденный,

Могучий баловень побед,

И для изгнанника вселенной

Уже потомство настает.

О ты, чьей памятью кровавой

Мир долго, долго будет полн,

Приосенен твоею славой,

Почий среди пустынных волн!

Великолепная могила…

Над урной, где твой прах лежит,

Народов ненависть почила

И луч бессмертия горит.

Давно ль орлы твои летали

Над обесславленной землей?

Давно ли царства упадали

При громах силы роковой?

Послушны воле своенравной,

Бедой шумели знамена,

И налагал ярем державный

Ты на земные племена.

Когда надеждой озаренный

От рабства пробудился мир,

И галл десницей разъяренной

Низвергнул ветхий свой кумир;

Когда на площади мятежной

Во прахе царский труп лежал,

И день великий, неизбежный —

Свободы яркий день вставал, —

Тогда в волненье бурь народных

Предвидя чудный свой удел,

В его надеждах благородных

Ты человечество презрел.

В свое погибельное счастье

Ты дерзкой веровал душой,

Тебя пленяло самовластье

Разочарованной красой.

И обновленного народа

Ты буйность юную смирил,

Новорожденная свобода,

Вдруг онемев, лишилась сил;

Среди рабов до упоенья

Ты жажду власти утолил,

Помчал к боям их ополченья,

Их цепи лаврами обвил.

И Франция, добыча славы,

Плененный устремила взор,

Забыв надежды величавы,

На свой блистательный позор.

Ты вел мечи на пир обильный;

Всё пало с шумом пред тобой:

Европа гибла; сон могильный

Носился над ее главой.

И се, в величии постыдном

Ступил на грудь ее колосс.

Тильзит!.. (при звуке сем обидном

Теперь не побледнеет росс) —

Тильзит надменного героя

Последней славою венчал,

Но скучный мир, но хлад покоя

Счастливца душу волновал.

Надменный! кто тебя подвигнул?

Кто обуял твой дивный ум?

Как сердца русских не постигнул

Ты с высоты отважных дум?

Великодушного пожара

Не предузнав, уж ты мечтал,

Что мира вновь мы ждем, как дара;

Но поздно русских разгадал…

Россия, бранная царица,

Воспомни древние права!

Померкни, солнце Австерлица!

Пылай, великая Москва!

Настали времена другие:

Исчезни, краткий наш позор!

Благослови Москву, Россия!

Война: по гроб наш договор!

Оцепенелыми руками

Схватив железный свой венец,

Он бездну видит пред очами,

Он гибнет, гибнет наконец.

Бежат Европы ополченья;

Окровавленные снега

Провозгласили их паденье,

И тает с ними след врага.

И всё, как буря, закипело;

Европа свой расторгла плен;

Во след тирану полетело,

Как гром, проклятие племен.

И длань народной Немезиды

Подъяту видит великан:

И до последней все обиды

Отплачены тебе, тиран!

Искуплены его стяжанья

И зло воинственных чудес

Тоскою душного изгнанья

Под сенью чуждою небес.

И знойный остров заточенья

Полнощный парус посетит,

И путник слово примиренья

На оном камне начертит,

Где, устремив на волны очи,

Изгнанник помнил звук мечей

И льдистый ужас полуночи,

И небо Франции своей;

Где иногда, в своей пустыне

Забыв войну, потомство, трон,

Один, один о милом сыне

В унынье горьком думал он.

Да будет омрачен позором

Тот малодушный, кто в сей день

Безумным возмутит укором

Его развенчанную тень!

Хвала!.. Он русскому народу

Высокий жребий указал

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал.

Примечания

1. НАПОЛЕОН. Впервые напечатано в сборнике 1826 г. с большими цензурными пропусками (строфы 4 — 6, от стиха «Когда надеждой озаренный» до «Их цепи лаврами обвил», строфа 8 «И се в величии постыдном» и стих в строфе 10 «Померкни, солнце Австерлица»). Написано по получении известия о смерти Наполеона. В редакцию 1821 года не входили строфы 13 и 14 («Искуплены его стяжанья» и «Где, устремив на волны очи»). Они являются переработанными стихами из первоначальной редакции стихотворения «К морю» и написаны в 1824 г. В черновой рукописи эпиграф: «Ingrata patria…» {Неблагодарное отечество. (Латин.)}

НАПОЛЕОН НА ЭЛЬБЕ (1815)

Вечерняя заря в пучине догорала,

Над мрачной Эльбою носилась тишина,

Сквозь тучи бледные тихонько пробегала

Туманная луна;

Уже на западе седой, одетый мглою,

С равниной синих вод сливался небосклон.

Один во тьме ночной над дикою скалою

Сидел Наполеон.

В уме губителя теснились мрачны думы,

Он новую в мечтах Европе цепь ковал

И, к дальним берегам возведши взор угрюмый,

Свирепо прошептал:

«Вокруг меня всё мертвым сном почило,

Легла в туман пучина бурных волн,

Не выплывет ни утлый в море челн,

Ни гладный зверь не взвоет над могилой —

Я здесь один, мятежной думы полн…

О, скоро ли, напенясь под рулями,

Меня помчит покорная волна

И спящих вод прервется тишина?

Волнуйся, ночь, над эльбскими скалами!

Мрачнее тмись за тучами, луна!

Там ждут меня бесстрашные дружины.

Уже сошлись, уже сомкнуты в строй!

Уж мир лежит в оковах предо мной!

Прейду я к вам сквозь черные пучины

И гряну вновь погибельной грозой!

И вспыхнет брань! за галльскими орлами

С мечом в руках победа полетит,

Кровавый ток в долинах закипит,

И троны в прах низвергну я громами

И сокрушу Европы дивный щит!..

Но вкруг меня всё мертвым сном почило,

Легла в туман пучина бурных волн,

Не выплывет ни утлый в море челн,

Ни гладный зверь не взвоет над могилой —

Я здесь один, мятежной думы полн…

О счастье! злобный обольститель,

И ты, как сладкий сон, сокрылось от очей,

Средь бурей тайный мой хранитель

И верный пестун с юных дней!

Давно ль невидимой стезею

Меня ко трону ты вело

И скрыло дерзостной рукою

В венцах лавровое чело!

Давно ли с трепетом народы

Несли мне робко дань свободы,

Знамена чести преклоня;

Дымились громы вкруг меня,

И слава в блеске над главою

Неслась, прикрыв меня крылом?..

Но туча грозная нависла над Москвою,

И грянул мести гром!..

Полнощи царь младой! — ты двигнул ополченья,

И гибель вслед пошла кровавым знаменам,

Отозвалось могущего паденье,

И мир земле, и радость небесам,

А мне — позор и заточенье!

И раздроблен мой звонкий щит,

Не блещет шлем на поле браней;

В прибрежном злаке меч забыт

И тускнет на тумане.

И тихо всё кругом. В безмолвии ночей

Напрасно чудится мне смерти завыванье

И стук блистающих мечей,

И падших ярое стенанье —

Лишь плещущим волнам внимает жадный слух;

Умолк сражений клик знакомый,

Вражды кровавой гаснут громы,

И факел мщения потух.

Но близок час! грядет минута роковая!

Уже летит ладья, где грозный трон сокрыт;

Кругом простерта мгла густая,

И, взором гибели сверкая,

Бледнеющий мятеж на палубе сидит.

Страшись, о Галлия! Европа! мщенье, мщенье!

Рыдай — твои бич восстал — и всё падет во прах,

Всё сгибнет, и тогда, в всеобщем разрушенье,

Царем воссяду на гробах!»

Умолк. На небесах лежали мрачны тени,

И месяц, дальних туч покинув темны сени,

Дрожащий, слабый свет на запад изливал —

Восточная звезда играла в океане,

И зрелася ладья, бегущая в тумане

Под сводом эльбских грозных скал.

И Галлия тебя, о хищник, осенила;

Побегли с трепетом законные цари.

Но зришь ли? Гаснет день, мгновенно тьма сокрыла

Лицо пылающей зари,

Простерлась тишина над бездною седою,

Мрачится неба свод, гроза во мгле висит,

Всё смолкло… трепещи! погибель над тобою,

И жребий твой еще сокрыт!

Примечания

1. НАПОЛЕОН НА ЭЛЬБЕ. Напечатано в «Сыне отечества», 1815 г., №25—-26. Стихотворение относится к первым дням периода «ста дней». Наполеон оставил Эльбу 26 февраля 1815 г. и высадился во Франции 1 марта; 13 марта французские войска перешли на его сторону, а 20 марта Людовик XVIII со всеми представителями династии Бурбонов («законные цари») покинул Париж.

НАСЛАЖДЕНЬЕ

В неволе скучной увядает

Едва развитый жизни цвет,

Украдкой младость отлетает,

И след ее — печали след.

С минут бесчувственных рожденья

До нежных юношества лет

Я всё не знаю наслажденья,

И счастья в томном сердце нет.

С порога жизни в отдаленье

Нетерпеливо я смотрел:

«Там, там, — мечтал я, — наслажденье!»

Но я за призраком летел.

Златые крылья развивая,

Волшебной нежной красотой

Любовь явилась молодая

И полетела предо мной.

Я вслед… но цели отдаленной,

Но цели милой не достиг!..

Когда ж весельем окриленный

Настанет счастья быстрый миг?

Когда в сиянье возгорится

Светильник тусклый юных дней

И мрачный путь мой озарится

Улыбкой спутницы моей?

Примечания

1. НАСЛАЖДЕНЬЕ. При жизни Пушкина не печаталось. В первоначальной редакции вместо четырех стихов «Златые крылья развивая» и след. читалось:

Туманов окруженный тьмою, Бродил один — и наконец, Любви дав руку со слезою, Сказал: веди меня, слепец,!

НАЧАЛО I ПЕСНИ «ДЕВСТВЕННИЦЫ»

Я не рожден святыню славословить,

Мой слабый глас не взыдет до небес;

Но должен я вас ныне приготовить

К услышанью Йоанниных чудес.

Она спасла французские лилеи.

В боях ее девической рукой

Поражены заморские злодеи.

Могучею блистая красотой,

Она была под юбкою герой.

Я признаюсь — вечернею порой

Милее мне смиренная девица —

Послушная, как агнец полевой;

Иоанна же была душою львица,

Среди трудов и бранных непогод

Являлася всех витязей славнее

И, что всего чудеснее, труднее,

Цвет девственный хранила круглый год.

О ты, певец сей чудотворной девы,

Седой певец, чьи хриплые напевы,

Нестройный ум и бестолковый вкус

В былые дни бесили нежных муз,

Хотел бы ты, о стихотворец хилый,

Почтить меня скрыпицею своей,

Да не хочу. Отдай ее, мой милый,

Кому-нибудь из модных рифмачей.

Примечания

1. НАЧАЛО I ПЕСНИ «ДЕВСТВЕННИЦЫ». При жизни Пушкина не печаталось.

Довольно близкий перевод начальных стихов «Девственницы» Вольтера.

2. «О ты, певец сей чудотворной девы» — Шаплен, автор поэмы об Иоанне д'Арк, осмеянный в сатирах Буало.

НЕДОКОНЧЕННАЯ КАРТИНА

Чья мысль восторгом угадала,

Постигла тайну красоты?

Чья кисть, о небо, означала

Сии небесные черты?

Ты гений!.. Но любви страданья

Его сразили. Взор немой

Вперил он на свое созданье

И гаснет пламенной душой.

Примечания

1. НЕДОКОНЧЕННАЯ КАРТИНА. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., №15.

Из ранних редакций

В черновом тексте за первым четверостишием:

Кто сотворил воображеньем

Сей огненный, сей важный взор,

Кто понял гений вдохновеньем,

Кто слышал сердца разговор?

Любовь!.. Но где поэта пламень,

Кто держит кисть любимца муз,

Бесчувствен он, как хладный камень,

Расторгнут с жизнию союз.

НЕРЕИДА

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,

На утренней заре я видел нереиду.

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:

Над ясной влагою полубогиня грудь

Младую, белую как лебедь, воздымала

И пену из власов струею выжимала.

Примечания

1. НЕРЕИДА. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год и включено в сборник 1826 г., в раздел «Подражания древним». В печати в предпоследнем стихе был сделан цензурный пропуск и печаталось одно слово «воздымала». См. письмо Бестужеву от 12 января 1824.

НЕСЧАСТИЕ КЛИТА

Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет,

Противу ямба, хорея злобой ужасною дышит;

Мера простая сия всё портит, по мнению Клита,

Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.

Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,

Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.

Примечания

1. НЕСЧАСТИЕ КЛИТА. Эпиграмма, которой начинается составленный Пушкиным сборник эпиграмм на Кюхельбекера «Жертва Мому». При жизни Пушкина не печаталась.

НИМФОДОРЕ СЕМЕНОВОЙ

Желал бы быть твоим, Семенова, покровом,

Или собачкою постельною твоей,

Или поручиком Барковым,

Ах он, поручик! ах, злодей!

Примечания

1. НИМФОДОРЕ СЕМЕНОВОЙ. Стихотворение встречается в списках. Нимфодора Семенова (1788—1876) — оперная актриса, сестра знаменитой трагической актрисы Екатерины Семеновой. Своим успехом Н. Семенова была обязана не столько своему голосу и сценическому дарованию, сколько красоте.

2. Д. Н. Барков — театрал, переводчик оперных либретто, автор театральных рецензий, член «Зеленой лампы».

НОВОСЕЛЬЕ

Благословляю новоселье,

Куда домашний свой кумир

Ты перенес — а с ним веселье,

Свободный труд и сладкий мир.

Ты счастлив: ты свой домик малый,

Обычай мудрости храня,

От злых забот и лени вялой

Застраховал, как от огня.

Примечания

1. НОВОСЕЛЬЕ. Напечатано в альманахе «Сиротка» на 1831 год. Стихотворение обращено, вероятно, к М. П. Погодину.

НОЧЬ

Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит позднее молчанье ночи темной.

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя..

Примечания

1. НОЧЬ. Напечатано в сборнике 1826 г. Написано в Одессе 26 октября 1823 г.

НЯНЕ

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждешь меня.

Ты под окном своей светлицы

Горюешь, будто на часах,

И медлят поминутно спицы

В твоих наморщенных руках.

Глядишь в забытые вороты

На черный отдаленный путь;

Тоска, предчувствия, заботы

Теснят твою всечасно грудь.

То чудится тебе…

Примечания

1. НЯНЕ. Подруга дней моих суровых. Неоконченный отрывок. Стихи обращены к Арине Родионовне.

О. МАССОН

Ольга, крестница Киприды,

Ольга, чудо красоты,

Как же ласки и обиды

Расточать привыкла ты!

Поцелуем сладострастья

Ты, тревожа сердце в нас,

Соблазнительного счастья

Назначаешь тайный час.

Мы с горячкою любовной

Прибегаем в час условный,

В дверь стучим — но в сотый раз

Слышим твой коварный шёпот,

И служанки сонный ропот,

И насмешливый отказ.

Ради резвого разврата,

Приапических затей,

Ради неги, ради злата,

Ради прелести твоей,

Ольга, жрица наслажденья,

Внемли наш влюбленный плач —

Ночь восторгов, ночь забвенья

Нам наверное назначь.

Примечания

1. О. МАССОН. При жизни Пушкина не печаталось. Ольга Массон (род. в 1796 г.) принадлежала к петербургскому «полусвету».

ОБВАЛ

Дробясь о мрачные скалы,

Шумят и пенятся валы,

И надо мной кричат орлы,

И ропщет бор,

И блещут средь волнистой мглы

Вершины гор.

Оттоль сорвался раз обвал,

И с тяжким грохотом упал,

И всю теснину между скал

Загородил,

И Терека могущий вал

Остановил.

Вдруг, истощась и присмирев,

О Терек, ты прервал свой рев;

Но задних волн упорный гнев

Прошиб снега…

Ты затопил, освирепев,

Свои брега.

И долго прорванный обвал

Неталой грудою лежал,

И Терек злой под ним бежал,

И пылью вод

И шумной пеной орошал

Ледяный свод.

И путь по нем широкий шел:

И конь скакал, и влекся вол,

И своего верблюда вёл

Степной купец,

Где ныне мчится лишь Эол,

Небес жилец.

Примечания

1. ОБВАЛ. Напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано 29—30 октября 1829 г.

См. первую главу «Путешествия в Арзрум» (т. VI). См. примеч. к стихотворению «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

ОДА LVI
(ИЗ АНАКРЕОНА)

Поредели, побелели

Кудри, честь главы моей,

Зубы в деснах ослабели,

И потух огонь очей.

Сладкой жизни мне не много

Провожать осталось дней:

Парка счет ведет им строго,

Тартар тени ждет моей.

Не воскреснем из-под спуда,

Всяк навеки там забыт:

Вход туда для всех открыт —

Нет исхода уж оттуда.

Примечания

1. ОДА LVI. (Из Анакреона). Поредели, побелели. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 6 января 1835 г. В рукописи имеется другой вариант последнего четверостишия:

Страшен хлад подземна свода, Вход в него для всех открыт, Из него же нет исхода… Всяк сойдет — и там забыт.

Ода введена Пушкиным в неоконченную повесть о смерти Петрония («Повесть из римской жизни», т. VI).

ОДА LVII

Что же сухо в чаше дно?

Наливай мне, мальчик резвый,

Только пьяное вино

Раствори водою трезвой.

Мы не скифы, не люблю,

Други, пьянствовать бесчинно:

Нет, за чашей я пою

Иль беседую невинно.

Примечания

1. ОДА LVII. Что же сухо в чаше дно?. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 6 января 1835 г.

Перевод из Анакреона.

ОДА ЕГО СИЯТ. гр. Дм. Ив. ХВОСТОВУ

Султан ярится. 1 Кровь Эллады

И резвоскачет, 2 и кипит.

Открылись грекам древни клады, 3

Трепещет в Стиксе лютый Пит. 4

И се — летит продерзко судно

И мещет громы обоюдно.

Се Бейрон, Феба образец.

Притек, но недуг быстропарный, 5

Строптивый и неблагодарный

Взнес смерти на него резец.

Певец бессмертный и маститый,

Тебя Эллада днесь зовет

На место тени знаменитой,

Пред коей Цербер днесь ревет.

Как здесь, ты будешь там сенатор,

Как здесь, почтенный литератор,

Но новый лавр тебя ждет там,

Где от крови земля промокла:

Перикла лавр, лавр Фемистокла;

Лети туда, Хвостов наш! сам.

Вам с Бейроном шипела злоба,

Гремела и правдива лесть.

Он лорд — граф ты! Поэты оба!

Се, мнится, явно сходство есть. —

Никак! Ты с верною супругой 6

Под бременем Судьбы упругой

Живешь в любви — и наконец

Глубок он, но единобразен,

А ты глубок, игрив и разен,

И в шалостях ты впрям певец.

А я, неведомый пиита,

В восторге новом воспою

Во след пиита знаменита

Правдиву похвалу свою,

Моляся кораблю бегущу,

Да Бейрона он узрит кущу, 7

И да блюдут твой мирный сон, 8

Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,

Гебея, Псиша, Крон, Астрея,

Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.

Примечания

1 Подражание г. Петрову, знаменитому нашему лирику.

2 Слово, употребленное весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову.

3 Под словом клады должно разуметь правдивую ненависть нынешних Леонидов, Ахиллесов и Мильтиадов к жестоким чалмоносцам.

4 Г. Питт, знаменитый английский министр и известный противник свободы.

5 Горячка.

6 Графиня А. И. Хвостова, урожденная княжна Горчакова, достойная супруга маститого нашего певца. Во многочисленных своих стихотворениях везде называет он ее Темирою (см. последн. замеч. к оде: «Заздравный кубок»).

7 Подражание его высокопр. действ. тайн. сов. Ив. Ив. Дмитриеву, знаменитому другу гр. Хвостова:

К тебе я руки простирал

Уже из отческия кущи,

Взирая на суда бегущи.

8 Здесь поэт, увлекаясь воображением, видит уже великого нашего лирика, погруженного в сладкий сон и приближающегося к берегам благословенной Эллады. Нептун усмиряет пред ним предерзкие волны; Плутон исходит из преисподней бездны, дабы узреть того, кто ниспошлет ему в непродолжительном времени богатую жатву теней поклонников Лже-пророка; Зевес улыбается ему с небес; Цитерея (Венера) осыпает цветами своего любимого певца; Геба подъемлет кубок за здравие его; Псиша, в образе Ипполита Богдановича, ему завидует; Крон удерживает косу, готовую разить; Астрея предчувствует возврат своего царствования; Феб ликует; Игры, Смехи, Вакх и Харон веселою толпою следуют за судном нашего бессмертного пииты.

Примечания

1. ОДА ЕГО СИЯТ. гр. Дм. Ив. ХВОСТОВУ. Сохранилась в рукописи Пушкина. Написана, вероятно, в марте. Ода пародирует архаические стихи Хвостова, попутно задевая и тех, кто увлекался стилем старых од (Кюхельбекер и др.).

ОКНО

Недавно темною порою,

Когда пустынная луна

Текла туманною стезею,

Я видел — дева у окна

Одна задумчиво сидела,

Дышала в тайном страхе грудь.

Она с волнением глядела

На темный под холмами путь.

«Я здесь!» — шепнули торопливо,

И дева трепетной рукой

Окно открыла боязливо…

Луна покрылась темнотой.

«Счастливец! — молвил я с тоскою, —

Тебя веселье ждет одно.

Когда ж вечернею порою

И мне откроется окно?»

Примечания

1. ОКНО. При жизни Пушкина не печаталось. Относится к циклу элегий, писанных Пушкиным в 1816 г. См. «Из ранних редакций», стр. 415.

Из ранних редакций

При обработке стихотворения Пушкин отбросил две первые строфы:

Где мир, одной мечте послушный?

Мне настоящий опустел!

На всё взираю равнодушно,

Дышать уныньем мой удел;

Напрасно летнею порою

Любовник рощиц и лугов

Колышет розой полевою,

Летя с тенистых берегов.

Напрасно поздняя зарница

Мерцает в темноте ночной,

Иль в зябких облаках денница

Разлита пламенной рекой,

Иль день багряный вечереет.

И тихо тускнет неба свод,

И клен на месяце белеет,

Склонясь на берег синих вод.

ОЛЕГОВ ЩИТ

Когда ко граду Константина

С тобой, воинственный варяг,

Пришла славянская дружина

И развила победы стяг,

Тогда во славу Руси ратной,

Строптиву греку в стыд и страх,

Ты пригвоздил свой щит булатный

На цареградских воротах.

Настали дни вражды кровавой;

Твой путь мы снова обрели.

Но днесь, когда мы вновь со славой

К Стамбулу грозно притекли,

Твой холм потрясся с бранным гулом,

Твой стон ревнивый нас смутил,

И нашу рать перед Стамбулом

Твой старый щит остановил.

Примечания

1. ОЛЕГОВ ЩИТ. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год.

Стихотворение написано по поводу Адрианопольского мира 2 сентября 1829 г., закончившего русско-турецкую войну, когда русская армия подошла к самому Константинополю.

2. Воинственный варяг — Олег; о его походе на Византию в 907 году в летописи сказано «повесил щит свой на вратах в знак победы и ушел от Царьграда».

ОНА

«Печален ты; признайся, что с тобой».

— Люблю, мой друг! — «Но кто ж тебя пленила?»

— Она. — «Да кто ж? Глицера ль, Хлоя, Лила?»

— О, нет! — «Кому ж ты жертвуешь душой?»

— Ах, ей! — «Ты скромен, друг сердечный!

Но почему ж ты столько огорчен?

И кто виной? Супруг, отец, конечно…»

— Не то, мой друг! — «Но что ж?» — Я ей не он.

Примечания

1. ОНА. При жизни Пушкина не печаталось.

ОПЫТНОСТЬ

Кто с минуту переможет

Хладным разумом любовь,

Бремя тягостных оков

Ей на крылья не возложит,

Пусть не смейся, не резвись,

С строгой мудростью дружись;

Но с рассудком вновь заспоришь,

Хоть не рад, но дверь отворишь,

Как проказливый Эрот

Постучится у ворот.

Испытал я сам собою

Истину сих правых слов.

«Добрый путь! прости, любовь!

За богинею слепою,

Не за Хлоей, полечу,

Счастье, счастье ухвачу!» —

Мнил я в гордости безумной.

Вдруг услышал хохот шумный,

Оглянулся… и Эрот

Постучался у ворот.

Нет! мне, видно, не придется

С богом сим в размолвке жить,

И покамест жизни нить

Старой Паркой там прядется,

Пусть владеет мною он!

Веселиться — мой закон.

Смерть откроет гроб ужасный,

Потемнеют взоры ясны.

И не стукнется Эрот

У могильных уж ворот!

Примечания
1. ОПЫТНОСТЬ. Напечатано в «Вестнике Европы», 1814 г., №19.

ОРЛОВУ

О ты, который сочетал

С душою пылкой, откровенной

(Хотя и русский генерал)

Любезность, разум просвещенный;

О ты, который с каждым днем

Вставая на военну муку,

Усталым усачам верхом

Преподаешь царей науку;

Но не бесславишь сгоряча

Свою воинственную руку

Презренной палкой палача, —

Орлов, ты прав: я забываю

Свои гусарские мечты

И с Соломоном восклицаю:

Мундир и сабля — суеты!

На генерала Киселева

Не положу своих надежд,

Он очень мил, о том ни слова,

Он враг коварства и невежд;

За шумным, медленным обедом

Я рад сидеть его соседом,

До ночи слушать рад его;

Но он придворный: обещанья

Ему не стоят ничего.

Смирив немирные желанья,

Без долимана, без усов,

Сокроюсь с тайною свободой,

С цевницей, негой и природой

Под сенью дедовских лесов;

Над озером, в спокойной хате,

Или в траве густых лугов,

Или холма на злачном скате

В бухарской шапке и в халате

Я буду петь моих богов,

И буду ждать. — Когда ж восстанет

С одра покоя бог мечей

И брани громкий вызов грянет,

Тогда покину мир полей;

Питомец пламенный Беллоны,

У трона верный гражданин!

Орлов, я стану под знамены

Твоих воинственных дружин;

В шатрах, средь сечи, средь пожаров,

С мечом и с лирой боевой

Рубиться буду пред тобой

И славу петь твоих ударов.

Примечания

1. ОРЛОВУ. Напечатано без ведома Пушкина в альманахе «Северная звезда» на 1829 г. Написано 4 июля 1819 г. Обращено к Алексею Федоровичу Орлову (1786—1861), командиру гвардейского конного полка.

2. П. Д. Киселев (1788—1872) в феврале 1819 г. был назначен начальником штаба Второй армии в Тульчин. А. Ф. Орлов — брат Михаила Орлова; Киселев был в числе близких друзей М. Орлова. По-видимому, через М. Орлова Пушкин познакомился с ним.

ОСГАР

По камням гробовым, в туманах полуночи,

Ступая трепетно усталою ногой,

По Лоре путник шел, напрасно томны очи

Ночлега мирного искали в тьме густой.

Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом

Не видит хижины, наследья рыбаря;

Вдали дремучий бор качают ветры с шумом,

Луна за тучами, и в море спит заря.

Идет, и на скале, обросшей влажным мохом,

Зрит барда старого — веселье прошлых лет:

Склонясь седым челом над воющим потоком,

В безмолвии, времен он созерцал полет.

Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы.

Задумчивый певец взор тихий обратил

На сына чуждых стран, и путник боязливый

Содрогся в ужасе и мимо поспешил.

«Стой, путник! стой! — вещал певец веков минувших, —

Здесь пали храбрые, почти их бранный прах!

Почти геройства чад, могилы сном уснувших!»

Пришлец главой поник — и, мнилось, на холмах

Восставший ряд теней главы окровавленны

С улыбкой гордою на странника склонял.

«Чей гроб я вижу там?» — вещал иноплеменный

И барду посохом на берег указал.

Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный,

Бросали тусклый луч, луною озлатясь.

«Увы! здесь пал Осгар! — рек старец вдохновенный. —

О! рано юноше настал последний час!

Но он искал его: я зрел, как в ратном строе

Он первыя стрелы с весельем ожидал

И рвался из рядов, и пал в кипящем бое.

Покойся, юноша! ты в брани славной пал.

Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину,

Не раз он в радости с подругою встречал

Вечерний свет луны, скользящий на долину,

И тень, упадшую с приморских грозных скал.

Казалось, их сердца друг к другу пламенели;

Одной, одной Осгар Мальвиною дышал;

Но быстро дни любви и счастья пролетели,

И вечер горести для юноши настал.

Однажды, в темну ночь зимы порой унылой,

Осгар стучится в дверь красавицы младой

И шепчет: «Юный друг! не медли, здесь твой милый!»

Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой

Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют.

«Ужели спишь теперь, Мальвина? — Мгла вокруг,

Валится снег, власы в тумане леденеют.

Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!»

Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась.

Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел?

Темнеет взор его. Мальвина содрогнулась,

Он зрит — в объятиях изменницы Звигнел!

И ярость дикая во взорах закипела;

Немеет и дрожит любовник молодой.

Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела,

И бледный дух его сокрылся в тьме ночной!

Мальвина обняла несчастного колена,

Но взоры отвратив:,,Живи! — вещал Осгар, —

Живи, уж я не твой, презренна мной измена,

Забуду, потушу к неверной страсти жар».

И тихо за порог выходит он в молчанье,

Окован мрачною, безмолвною тоской —

Исчезло сладкое навек очарованье!

Он в мире одинок, уж нет души родной.

Я видел юношу: поникнув головою,

Мальвины имя он в отчаянье шептал;

Как сумрак, дремлющий над бездною морскою,

На сердце горестном унынья мрак лежал.

На друга детских лет взглянул он торопливо;

Уже недвижный взор друзей не узнавал;

От пиршеств удален, в пустыне молчаливой

Он одиночеством печаль свою питал.

И длинный год провел Осгар среди мучений.

Вдруг грянул трубный глас! Оденов сын, Фингал,

Вел грозных на мечи, в кровавый пыл сражений.

Осгар послышал весть и бранью воспылал.

Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним бежала;

Покрытый ранами, здесь пал на груду тел.

Он пал — еще рука меча кругом искала,

И крепкий сон веков на сильного слетел.

Побегли вспять враги — и тихий мир герою!

И тихо всё вокруг могильного холма!

Лишь в осень хладную, безмесячной порою,

Когда вершины гор тягчит сырая тьма,

В багровом облаке, одеянна туманом,

Над камнем гробовым уныла тень сидит,

И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном,

И клен, зашевелясь, таинственно шумит».

Примечания

1. ОСГАР. При жизни Пушкина не печаталось. Оригинальное стихотворение Пушкина на мотивы поэм Оссиана.

ОСЕННЕЕ УТРО

Поднялся шум; свирелью полевой

Оглашено мое уединенье,

И с образом любовницы драгой

Последнее слетело сновиденье.

С небес уже скатилась ночи тень,

Взошла заря, блистает бледный день —

А вкруг меня глухое запустенье…

Уж нет ее… я был у берегов,

Где милая ходила в вечер ясный;

На берегу, на зелени лугов

Я не нашел чуть видимых следов,

Оставленных ногой ее прекрасной.

Задумчиво бродя в глуши лесов,

Произносил я имя несравненной;

Я звал ее — и глас уединенный

Пустых долин позвал ее в дали.

К ручью пришел, мечтами привлеченный;

Его струи медлительно текли,

Не трепетал в них образ незабвенный.

Уж нет ее!.. До сладостной весны

Простился я с блаженством и с душою.

Уж осени холодною рукою

Главы берез и лип обнажены,

Она шумит в дубравах опустелых;

Там день и ночь кружится желтый лист,

Стоит туман на волнах охладелых,

И слышится мгновенный ветра свист.

Поля, холмы, знакомые дубравы!

Хранители священной тишины!

Свидетели моей тоски, забавы!

Забыты вы… до сладостной весны!

Примечания

1. ОСЕННЕЕ УТРО. При жизни Пушкина не печаталось. Элегия, возможно, вызвана воспоминаниями о Бакуниной, проводившей в 1816 г. лето в Царском Селе.

ОСЕНЬ
(ОТРЫВОК)

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Державин

I

Октябрь уж наступил — уж роща отряхает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад — дорога промерзает,

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.

II

Теперь моя пора: я не люблю весны;

Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен;

Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.

Суровою зимой я более доволен,

Люблю ее снега; в присутствии луны

Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,

Когда под соболем, согрета и свежа,

Она вам руку жмет, пылая и дрожа!

III

Как весело, обув железом острым ноги,

Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!

А зимних праздников блестящие тревоги?..

Но надо знать и честь; полгода снег да снег,

Ведь это наконец и жителю берлоги,

Медведю, надоест. Нельзя же целый век

Кататься нам в санях с Армидами младыми

Иль киснуть у печей за стеклами двойными.

IV

Ox, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить да освежить себя —

Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,

И, проводив ее блинами и вином,

Поминки ей творим мороженым и льдом.

V

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.

Так нелюбимое дитя в семье родной

К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,

Из годовых времен я рад лишь ей одной,

В ней много доброго; любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

VI

Как это объяснить? Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжка клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице еще багровый цвет.

Она жива еще сегодня, завтра нет.

VII

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса —

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

VIII

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь:

Чредой слетает сон, чредой находит голод;

Легко и радостно играет в сердце кровь,

Желания кипят — я снова счастлив, молод,

Я снова жизни полн — таков мой организм

(Извольте мне простить ненужный прозаизм).

IX

Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,

Махая гривою, он всадника несет,

И звонко под его блистающим копытом

Звенит промерзлый дол и трескается лед.

Но гаснет краткий день, и в камельке забытом

Огонь опять горит — то яркий свет лиет,

То тлеет медленно — а я пред ним читаю

Иль думы долгие в душе моей питаю.

Х

И забываю мир — и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне:

Душа стесняется лирическим волненьем,

Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,

Излиться наконец свободным проявленьем —

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

XI

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге.

Минута — и стихи свободно потекут.

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

XII

Плывет. Куда ж нам плыть?…

…

…

Примечания

1. ОСЕНЬ. При жизни Пушкина не печаталось. См. «Из ранних редакций». Эпиграф из стихотворения Державина «Евгению. Жизнь Званская».

Из ранних редакций

В рукописи зачеркнута строфа после десятой:

Стальные рыцари, угрюмые султаны,

Монахи, карлики, арапские цари,

Гречанки с четками, корсары, богдыханы,

Испанцы в епанчах, жиды, богатыри,

Царевны пленные и злые великаны,

И вы, любимицы златой моей зари,

Вы, барышни мои, с открытыми плечами,

С висками гладкими и томными очами.

В черновом автографе последняя строфа доведена до шестого стиха:

Ура!.. куда же плыть?.. какие берега

Теперь мы посетим: Кавказ ли колоссальный,

Иль опаленные Молдавии луга,

Иль скалы дикие Шотландии печальной,

Или Нормандии блестящие снега,

Или Швейцарии ландшафт пирамидальный.

После строфы «Стальные рыцари…» намечено начало строфы:

И тут беру перо. Друзья мои поэты

(Не вам я говорю *** и ***

И не тебе **, живая жертва Леты,

И даже не тебе, певец — — )

Нет достаточных данных, чтобы расшифровать обозначенное крестиками и черточками. Однако не лишено вероятия предположение, что стихи эти следует читать так:

Не вам я говорю, Языков и Плетнев,

И не тебе, Вильгельм, живая жертва Леты,

И даже не тебе, певец младых пиров.

Вильгельм — Кюхельбекер, находившийся в Сибири. Певец пиров — Баратынский.

ОТВЕТ

Я вас узнал, о мой оракул!

Не по узорной пестроте

Сих неподписанных каракул;

Но по веселой остроте,

Но по приветствиям лукавым,

Но по насмешливости злой

И по упрекам… столь неправым,

И этой прелести живой.

С тоской невольной, с восхищеньем

Я перечитываю вас

И восклицаю с нетерпеньем:

Пора! в Москву! в Москву сейчас!

Здесь город чопорный, унылый,

Здесь речи — лед, сердца — гранит;

Здесь нет ни ветрености милой,

Ни муз, ни Пресни, ни харит.

Примечания

1. ОТВЕТ. Я вас узнал, о мой оракул!. Напечатано в «Литературной газете», 1830 г., №3, 11 января, за подписью «Крс». Стихотворение обращено к Екатерине Ушаковой. См. стихотворения «Когда, бывало, в старину» и «В отдалении от вас» (стр. 11 и 13).

2. «Ни муз, ни Пресни, ни харит», — Ушаковы жили на Средней Пресне, на Замореновой улице.

ОТВЕТ А. И. ГОТОВЦОВОЙ

И недоверчиво и жадно

Смотрю я на твои цветы.

Кто, строгий стоик, примет хладно

Привет харит и красоты?

Горжуся им, но и робею:

Твой недосказанный упрек

Я разгадать вполне не смею.

Твой гнев ужели я навлек?

О, сколько б мук себе готовил

Красавиц ветреный зоил,

Когда б предательски злословил

Сей пол, которому служил!

Любви безумством и волненьем

Наказан был бы он; а ты

Была всегда б опроверженьем

Его печальной клеветы.

Примечания

1. ОТВЕТ А. И. ГОТОВЦОВОЙ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.

Стихи являются ответом на послание костромской девицы А. И. Готовцовой к Пушкину, напечатанное в той же книжке «Северных цветов». Послание кончалось стихами, перебиваемыми строками точек:

Одно… Но где же совершенство? В луне и солнце пятна есть!… … Несправедлив твой приговор; Но порицать тебя не смеем: Мы гению простить умеем — Молчанье выразит укор.

Эти стихи, по-видимому, вызваны строфами из IV главы «Евгения Онегина» (не вошедшими в окончательный текст), напечатанными под заглавием «Женщины». Свой ответ Пушкин написал по настоянию Вяземского и Дельвига. См. письма Пушкина Дельвигу от середины ноября и от 26 ноября 1828 г.

ОТВЕТ АНОНИМУ

О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье

Приветствует мое к блаженству возрожденье,

Чья скрытая рука мне крепко руку жмет,

Указывает путь и посох подает;

О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,

Иль юности моей товарищ отдаленный,

Иль отрок, музами таинственно храним,

Иль пола кроткого стыдливый херувим, —

Благодарю тебя душою умиленной.

Вниманья слабого предмет уединенный,

К доброжелательству досель я не привык —

И странен мне его приветливый язык.

Смешон, участия кто требует у света!

Холодная толпа взирает на поэта,

Как на заезжего фигляра: если он

Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,

И выстраданный стих, пронзительно-унылый,

Ударит по сердцам с неведомою силой, —

Она в ладони бьет и хвалит, иль порой

Неблагосклонною кивает головой.

Постигнет ли певца незапное волненье,

Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, —

«Тем лучше, — говорят любители искусств, —

Тем лучше! наберет он новых дум и чувств

И нам их передаст». Но счастие поэта

Меж ими не найдет сердечного привета,

Когда боязненно безмолвствует оно…

…

Примечания

1. ОТВЕТ АНОНИМУ. Напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано 26 сентября 1830.г.

Пушкиным было получено неподписанное стихотворное послание, касавшееся предстоящей его женитьбы. Автором его был И. А. Гульянов, ученый-египтолог. В послании говорилось о музах, встревоженных слухами о женитьбе поэта, В конце автор обращался к музам:

Уймите дух ваш сокрушенный. О музы! друг ваш вожделенный Небесным пламенем горит. Источник новых откровений Залогом будет вдохновений — И снова гений воспарит.

ОТВЕТ КАТЕНИНУ

Напрасно, пламенный поэт,

Свой чудный кубок мне подносишь

И выпить за здоровье просишь:

Не пью, любезный мой сосед!

Товарищ милый, но лукавый,

Твой кубок полон не вином,

Но упоительной отравой:

Он заманит меня потом

Тебе вослед опять за славой.

Не так ли опытный гусар,

Вербуя рекрута, подносит

Ему веселый Вакха дар,

Пока воинственный угар

Его на месте не подкосит?

Я сам служивый: мне домой

Пора убраться на покой.

Останься ты в строях Парнаса;

Пред делом кубок наливай

И лавр Корнеля или Тасса

Один с похмелья пожинай.

Примечания

1. ОТВЕТ КАТЕНИНУ. Напечатано в «Северных цветах (на 1829 год. Написано 10 ноября 1828 г., в Малинниках.

П. А. Катенин прислал Пушкину для «Северных цветов» балладу «Старая быль» и послание Пушкину. Баллада повествовала о состязании двух певцов при дворе князя Владимира. Скопец-грек поет витиеватую песнь, восхвалявшую милость царей. Русский певец отказывается от состязания. Греку в награду дают оружие, русскому отдают вторую награду — кубок. В послании Катенин объяснял, что кубок каким-то образом теперь достался Пушкину и предлагал пить из него, предупреждая, что кубок заворожен и пить из него, не проливая вина, может только подлинный поэт. И баллада и послание производили впечатление намеков, причем под льстивым греком, как можно было догадаться, Катенин подразумевал Пушкина, намекая на его стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра») и «Друзьям» («Нет, я не льстец…»). «Старую быль» Пушкин напечатал с примечанием (см. т. X. письмо «Издателям «Северных цветов на 1829 год»»), а послание не напечатал, но поместил свой ответ, в котором отклоняет предложение Катенина пить из его кубка.

2. Не пью, любезный мой сосед. — Стих из стихотворения Державина «Философы пьяный и трезвый».

ОТВЕТ Ф. Т.* * *

Нет, не черкешенка она, —

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней, —

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Примечания

1. ОТВЕТ Ф. Т.***. Нет, не черкешенка она. Напечатано в первой части «Стихотворений» 1829 г.

В стихотворении Пушкин пишет о С. Ф. Пушкиной (1806— 1862). Встретившись с ней в Москве, Пушкин за нее посватался, но получил отказ. Вскоре она вышла замуж за В. А. Панина.

К кому обращено стихотворение, не установлено (может быть, к Ф. Толстому)

ОТРОК

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;

Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!

Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:

Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Примечания

1. ОТРОК. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. См. «Труд». Написано 10 октября 1830 г.

2. Отрок-рыбак — М. В. Ломоносов.

ОТРЫВОК

Не розу пафосскую,

Росой оживленную,

Я ныне пою;

Не розу феосскую,

Вином окропленную,

Стихами хвалю;

Но розу счастливую,

На персях увядшую

Элизы моей…

Примечания

1. ОТРЫВОК. Не розу пафосскую. Неоконченное стихотворение. Название «Отрывок» принадлежит самому Пушкину.

П. А. ОСИПОВОЙ

Быть может, уж недолго мне

В изгнанье мирном оставаться,

Вздыхать о милой старине

И сельской музе в тишине

Душой беспечной предаваться.

Но и в дали, в краю чужом

Я буду мыслию всегдашней

Бродить Тригорского кругом,

В лугах, у речки, над холмом,

В саду под сенью лип домашней.

Когда померкнет ясный день,

Одна из глубины могильной

Так иногда в родную сень

Летит тоскующая тень

На милых бросить взор умильный.

Примечания

1. П. А. ОСИПОВОЙ. Быть может, уж недолго мне. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Вписано в альбом П. А. Осиповой с датой: «С. Михайловское. 25 июня 1825».

2. «Но и в дали, в краю чужом». — Намек на планы бегства.

ПАЖ или ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД

C’est l’âge de Chérubin…

{См. перевод}

Пятнадцать лет мне скоро минет;

Дождусь ли радостного дня?

Как он вперед меня подвинет!

Но и теперь никто не кинет

С презреньем взгляда на меня.

Уж я не мальчик — уж над губой

Могу свой ус я защипнуть;

Я важен, как старик беззубый;

Вы слышите мой голос грубый,

Попробуй кто меня толкнуть.

Я нравлюсь дамам, ибо скромен,

И между ими есть одна…

И гордый взор ее так томен,

И цвет ланит ее так тёмен,

Что жизни мне милей она.

Она строга, властолюбива.

Я сам дивлюсь ее уму —

И ужас как она ревнива;

Зато со всеми горделива

И мне доступна одному.

Вечор она мне величаво

Клялась, что если буду вновь

Глядеть налево и направо,

То даст она мне яду; право —

Вот какова ее любовь!

Она готова хоть в пустыню

Бежать со мной, презрев молву…

Хотите знать мою богиню,

Мою севильскую графиню?..

Нет! ни за что не назову!

Переводы иноязычных текстов

1. Это возраст Черубино. (Франц.)

Примечания

1. ПАЖ, или ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 7 октября 1830 г. в Болдине.

Эпиграф имеет в виду Керубино — пажа из комедии Бомарше «Свадьба Фигаро». В конце стихотворения вместо «севильскую» первоначально было написано «варшавскую».

Из ранних редакций

В рукописи после стиха «Попробуй кто меня толкнуть» зачеркнуто:

Читал я Федру и Заиру,

Как злой гусар сижу верхом,

И показать могу я миру,

Что мастерски держу рапиру

И ею правлю как мячом.

После стиха «Вот какова ее любовь!» (первоначально после «И мне доступна одному») зачеркнуто:

Давно я только сплю и вижу,

Чтоб за нее подраться мне,

Вели она — весь мир обижу,

Пройду от Стрельни до Парижу,

Рубясь пешком иль на коне.

ПЕВЕЦ

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви, певца своей печали?

Когда поля в час утренний молчали,

Свирели звук унылый и простой

Слыхали ль вы?

Встречали ль вы в пустынной тьме лесной

Певца любви, певца своей печали?

Следы ли слез, улыбку ль замечали,

Иль тихий взор, исполненный тоской,

Встречали вы?

Вздохнули ль вы, внимая тихий глас

Певца любви, певца своей печали?

Когда в лесах вы юношу видали,

Встречая взор его потухших глаз,

Вздохнули ль вы?

Примечания

1. ПЕВЕЦ. Напечатано в «Северном наблюдателе», 1817 г., №1, а затем включено Пушкиным в собрание его стихотворений. В журнале третий стих второй строфы читался: Прискорбную ль улыбку замечали.

ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хозарам:

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам;

С дружиной своей, в цареградской броне,

Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему

Идет вдохновенный кудесник,

Покорный Перуну старик одному,

Заветов грядущего вестник,

В мольбах и гаданьях проведший весь век.

И к мудрому старцу подъехал Олег.

«Скажи мне, кудесник, любимец богов,

Что сбудется в жизни со мною?

И скоро ль, на радость соседей-врагов,

Могильной засыплюсь землею?

Открой мне всю правду, не бойся меня:

В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен.

Грядущие годы таятся во мгле;

Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое:

Воителю слава — отрада;

Победой прославлено имя твое:

Твой щит на вратах Цареграда:

И волны и суша покорны тебе;

Завидует недруг столь дивной судьбе.

И синего моря обманчивый вал

В часы роковой непогоды,

И пращ, и стрела, и лукавый кинжал

Щадят победителя годы…

Под грозной броней ты не ведаешь ран;

Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов;

Он, чуя господскую волю,

То смирный стоит под стрелами врагов,

То мчится по бранному полю,

И холод и сеча ему ничего.

Но примешь ты смерть от коня своего».

Олег усмехнулся — однако чело

И взор омрачилися думой.

В молчанье, рукой опершись на седло,

С коня он слезает угрюмый;

И верного друга прощальной рукой

И гладит и треплет по шее крутой.

«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,

Расстаться настало нам время:

Теперь отдыхай! уж не ступит нога

В твое позлащенное стремя.

Прощай, утешайся — да помни меня.

Вы, отроки-други, возьмите коня!

Покройте попоной, мохнатым ковром;

В мой луг под уздцы отведите;

Купайте, кормите отборным зерном;

Водой ключевою поите».

И отроки тотчас с конем отошли,

А князю другого коня подвели.

Пирует с дружиною вещий Олег

При звоне веселом стакана.

И кудри их белы, как утренний снег

Над славной главою кургана…

Они поминают минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они…

«А где мой товарищ? — промолвил Олег, —

Скажите, где конь мой ретивый?

Здоров ли? всё так же ль лего´к его бег?

Всё тот же ль он бурный, игривый?»

И внемлет ответу: на холме крутом

Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник

И думает: «Что же гаданье?

Кудесник, ты лживый, безумный старик!

Презреть бы твое предсказанье!

Мой конь и доныне носил бы меня».

И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора,

С ним Игорь и старые гости,

И видят: на холме, у брега Днепра,

Лежат благородные кости;

Их моют дожди, засыпает их пыль,

И ветер волнует над ними ковыль.

Князь тихо на череп коня наступил

И молвил: «Спи, друг одинокий!

Твой старый хозяин тебя пережил:

На тризне, уже недалекой,

Не ты под секирой ковыль обагришь

И жаркою кровью мой прах напоишь!

Так вот где таилась погибель моя!

Мне смертию кость угрожала!»

Из мертвой главы гробовая змия

Шипя между тем выползала;

Как черная лента, вкруг ног обвилась:

И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят

На тризне плачевной Олега:

Князь Игорь и Ольга на холме сидят;

Дружина пирует у брега;

Бойцы поминают минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они.

Примечания

1. ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ. Напечатано в «Северных цветах» на 1825 год. Сюжетом послужил летописный рассказ из так называемой Львовской летописи.

Из ранних редакций

К стиху «Твой щит на вратах Цареграда» в рукописи примечание:

Но не с гербом России, как некто сказал, во-первых потому, что во время Олега Россия не имела еще герба. Наш Двуглавый орел есть герб Римской империи и знаменует разделение ее на Западную и Восточную. У нас же он ничего не значит.

«…некто сказал» — Рылеев в думе «Олег Вещий», где есть стих: «Прибил свой щит с гербом России».

ПЕСНЯ О ГЕОРГИЕ ЧЕРНОМ

Не два волка в овраге грызутся,

Отец с сыном в пещере бранятся.

Старый Петро сына укоряет:

«Бунтовщик ты, злодей проклятый!

Не боишься ты господа бога,

Где тебе с султаном тягаться,

Воевать с белградским пашою!

Аль о двух головах ты родился?

Пропадай ты себе, окаянный,

Да зачем ты всю Сербию губишь?»

Отвечает Георгий угрюмо:

«Из ума, старик, видно, выжил,

Коли лаешь безумные речи».

Старый Петро пуще осердился,

Пуще он бранится, бушует.

Хочет он отправиться в Белград,

Туркам выдать ослушного сына,

Объявить убежище сербов.

Он из темной пещеры выходит;

Георгий старика догоняет:

«Воротися, отец, воротися!

Отпусти мне невольное слово».

Старый Петро не слушает, грозится —

«Вот ужо, разбойник, тебе будет!»

Сын ему вперед забегает,

Старику кланяется в ноги.

Не взглянул на сына старый Петро.

Догоняет вновь его Георгий

И хватает за сивую косу.

«Воротись, ради господа бога:

Не введи ты меня в искушенье!»

Отпихнул старик его сердито

И пошел по белградской дороге.

Горько, горько Георгий заплакал,

Пистолет из-за пояса вынул,

Взвел курок, да и выстрелил тут же.

Закричал Петро, зашатавшись:

«Помоги мне, Георгий, я ранен!»

И упал на дорогу бездыханен.

Сын бегом в пещеру воротился;

Его мать вышла ему на встречу.

«Что, Георгий, куда делся Петро?»

Отвечает Георгий сурово:

«За обедом старик пьян напился

И заснул на белградской дороге 21».

Догадалась она, завопила:

«Будь же богом проклят ты, черный,

Коль убил ты отца родного!»

С той поры Георгий Петрович

У людей прозывается Черный.

Сноски Пушкина

21 По другому преданию, Георгий сказал товарищам: «Старик мой умер; возьмите его с дороги».

ПИР ПЕТРА ПЕРВОГО

Над Невою резво вьются

Флаги пестрые судов;

Звучно с лодок раздаются

Песни дружные гребцов;

В царском доме пир веселый;

Речь гостей хмельна, шумна;

И Нева пальбой тяжелой

Далеко потрясена.

Что пирует царь великий

В Питербурге-городке?

Отчего пальба и клики

И эскадра на реке?

Озарен ли честью новой

Русский штык иль русский флаг?

Побежден ли швед суровый?

Мира ль просит грозный враг?

Иль в отъятый край у шведа

Прибыл Брантов утлый бот,

И пошел навстречу деда

Всей семьей наш юный флот,

И воинственные внуки

Стали в строй пред стариком,

И раздался в честь науки

Песен хор и пушек гром?

Годовщину ли Полтавы

Торжествует государь,

День, как жизнь своей державы

Спас от Карла русский царь?

Родила ль Екатерина?

Именинница ль она,

Чудотворца-исполина

Чернобровая жена?

Нет! Он с подданным мирится;

Виноватому вину

Отпуская, веселится;

Кружку пенит с ним одну;

И в чело его целует,

Светел сердцем и лицом;

И прощенье торжествует,

Как победу над врагом.

Оттого-то шум и клики

В Питербурге-городке,

И пальба и гром музыки

И эскадра на реке;

Оттого-то в час веселый

Чаша царская полна

И Нева пальбой тяжелой

Далеко потрясена.

Примечания

1. ПИР ПЕТРА ПЕРВОГО. Напечатано в «Современнике», 1836 г., т. I. Этим стихотворением открывается первая книга журнала.

Стихотворение основано на словах Ломоносова о милосердии Петра: «Простив он многих знатных особ за тяжкие преступления, объявил свою сердечную радость принятием их к столу своему и пушечной пальбою». В данном стихотворении Пушкин имел задачей указать на необходимость примирения с декабристами, т. е. на возвращение их из Сибири.

ПИРУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ

Друзья! досужный час настал;

Всё тихо, все в покое;

Скорее скатерть и бокал!

Сюда, вино златое!

Шипи, шампанское, в стекле.

Друзья, почто же с Кантом

Сенека, Тацит на столе,

Фольянт над фолиантом?

Под стол холодных мудрецов,

Мы полем овладеем;

Под стол ученых дураков!

Без них мы пить умеем.

Ужели трезвого найдем

За скатертью студента?

На всякий случай изберем

Скорее президента.

В награду пьяным — он нальет

И пунш и грог душистый,

А вам, спартанцы, поднесет

Воды в стакане чистой!

Апостол неги и прохлад,

Мой добрый Галич, vale!

Ты Эпикуров младший брат,

Душа твоя в бокале.

Главу венками убери,

Будь нашим президентом,

И станут самые цари

Завидовать студентам.

Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?

Проснись, ленивец сонный!

Ты не под кафедрой сидишь,

Латынью усыпленный.

Взгляни: здесь круг твоих друзей;

Бутыль вином налита,

За здравье нашей музы пей,

Парнасский волокита.

Остряк любезный, по рукам!

Полней бокал досуга!

И вылей сотню эпиграмм

На недруга и друга.

А ты, красавец молодой,

Сиятельный повеса!

Ты будешь Вакха жрец лихой,

На прочее — завеса!

Хотя студент, хотя я пьян,

Но скромность почитаю;

Придвинь же пенистый стакан,

На брань благословляю.

Товарищ милый, друг прямой,

Тряхнем рукою руку,

Оставим в чаше круговой

Педантам сродну скуку:

Не в первый раз мы вместе пьем,

Нередко и бранимся,

Но чашу дружества нальем —

И тотчас помиримся.

А ты, который с детских лет

Одним весельем дышишь,

Забавный, право, ты поэт,

Хоть плохо басни пишешь;

С тобой тасуюсь без чинов,

Люблю тебя душою,

Наполни кружку до краев, —

Рассудок! бог с тобою!

А ты, повеса из повес,

На шалости рожденный,

Удалый хват, головорез,

Приятель задушевный,

Бутылки, рюмки разобьем

За здравие Платова,

В казачью шапку пунш нальем —

И пить давайте снова!..

Приближься, милый наш певец,

Любимый Аполлоном!

Воспой властителя сердец

Гитары тихим звоном.

Как сладостно в стесненну грудь

Томленье звуков льется!..

Но мне ли страстью воздохнуть?

Нет! пьяный лишь смеется!

Не лучше ль, Роде записной,

В честь Вакховой станицы

Теперь скрыпеть тебе струной

Расстроенной скрыпицы?

Запойте хором, господа,

Нет нужды, что нескладно;

Охрипли? — это не беда:

Для пьяных всё ведь ладно!

Но что?.. я вижу всё вдвоем;

Двоится штоф с араком;

Вся комната пошла кругом;

Покрылись очи мраком…

Где вы, товарищи? где я?

Скажите, Вакха ради…

Вы дремлете, мои друзья,

Склонившись на тетради…

Писатель за свои грехи!

Ты с виду всех трезвее;

Вильгельм, прочти свои стихи,

Чтоб мне заснуть скорее.

Переводы иноязычных текстов

1. Будь здоров! (Латинск.)

Примечания

1. ПИРУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ. При жизни Пушкина не печаталось. По рассказу И. Пущина, стихотворение было написано, когда Пушкин лежал в лицейском лазарете. В стихотворении упоминаются следующие лица: во второй строфе преподаватель Лицея — Галич (см. послания, ему адресованные); в третьей строфе товарищ Пушкина поэт Дельвиг, известный своей ленью и острословием; в четвертой — Горчаков («сиятельный повеса»); в пятой — «Товарищ милый» — И. Пущин; в следующей строфе упоминается один из лицейских поэтов, писавший плохие басни; далее говорится о Малиновском («повеса из повес»); «милый наш певец» — Корсаков; «Роде записной» — М. Яковлев, хорошо игравший на скрипке (Роде — известный в то время скрипач); в заключительной строфе «Вильгельм» — Кюхельбекер.

Стихотворение пародирует форму популярного «Певца во стане русских воинов» Жуковского,

Из ранних редакций

В первоначальной редакции после стиха «Завидовать студентам» следовало:

Виват, наш дружеский союз!

Виват, виват, студенты!

Ненадобны питомцу муз

Ни золото, ни ленты;

Пускай с профессором седым

Я в сутки час зеваю;

Зато с бокалом круговым

Весь век не унываю.

Виват, веселья бог младой,

Семелы сын румяный!

Виват и пестун твой седой!

Виват… и всякий пьяный!

После стиха «И пить давайте снова!..»:

Друзья! приятен звон струны

Средь радостной пирушки,

Где, влагой пенистой полны,

Стучат веселья кружки.

ПИСЬМО К ЛИДЕ

Лишь благосклонный мрак раскинет

Над нами тихий свой покров,

И время к полночи придвинет

Стрелу медлительных часов,

Когда не спит в тиши природы

Одна счастливая любовь, —

Тогда моей темницы вновь

Покину я немые своды…

Летучих остальных минут

Мне слишком тягостна потеря —

Но скоро Аргусы заснут,

Замкам предательным поверя,

И я в обители твоей…

По скорой поступи моей,

По сладострастному молчанью,

По смелым, трепетным рукам,

По воспаленному дыханью

И жарким, ласковым устам

Узнай любовника — настали

Восторги, радости мои!..

О Лида, если б умирали

С блаженства, неги и любви!

Примечания

1. ПИСЬМО К ЛИДЕ. При жизни Пушкина не печаталось.

ПЛАТОНИЗМ

Я знаю, Лидинька, мой друг,

Кому задумчивости сладкой

Ты посвящаешь свой досуг,

Кому ты жертвуешь — украдкой

От подозрительных подруг.

Тебя страшит проказник милый,

Очарователь легкокрылый,

И хладной важностью своей

Тебе несносен Гименей.

Ты молишься другому богу,

Своей покорствуя судьбе;

Восторги нежные к тебе

Нашли пустынную дорогу.

Я понял слабый жар очей,

Я понял взор полузакрытый,

И побледневшие ланиты,

И томность поступи твоей…

Твой бог не полною отрадой

Своих поклонников дарит;

Его таинственной наградой

Младая скромность дорожит;

Он любит сны воображенья,

Он терпит на дверях замок,

Он друг стыдливый наслажденья,

Он брат любви, но одинок.

Когда бессонницей унылой

Во тьме ночной томишься ты.

Он оживляет тайной силой

Твои неясные мечты,

Вздыхает нежно с бедной Лидой

И гонит тихою рукой

И сны, внушенные Кипридой,

И сладкий, девственный покой.

В уединенном упоенье

Ты мыслишь обмануть любовь.

Напрасно! — в самом наслажденье

Тоскуешь и томишься вновь…

Амур ужели не заглянет

В неосвященный свой приют?

Твоя краса, как роза, вянет;

Минуты юности бегут.

Ужель мольба моя напрасна?

Забудь преступные мечты:

Не вечно будешь ты прекрасна,

Не для себя прекрасна ты.

Примечания

1. ПЛАТОНИЗМ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение является вольным переводом из Парни — «Взгляд на Цитеру». Подготовляя сборник своих стихотворений летом 1825 г., Пушкин исключил из рукописи это стихотворение и приписал на полях: «Не нужно, ибо я хочу быть моральным человеком».

ПОГРЕБ

О, сжальтесь надо мною,

Товарищи друзья!

Красоткой удалою

Вконец измучен я.

Всечасно я тоскую,

Горька моя судьба,

Несите ж круговую,

Откройте погреба.

Там, там во льду хранится

Бутылок гордый строй,

И портера таится

Бочонок выписной.

Нам Либер, заикаясь,

К нему покажет путь, —

Пойдемте все, шатаясь,

Под бочками заснуть!

В них сердца утешенье,

Награда для певцов,

И мук любви забвенье,

И жар моих стихов.

Примечания

1. ПОГРЕБ. При жизни Пушкина не печаталось.

ПОДРАЖАНИЕ АРАБСКОМУ

Отрок милый, отрок нежный,

Не стыдись, навек ты мой;

Тот же в нас огонь мятежный,

Жизнью мы живем одной.

Не боюся я насмешек:

Мы сдвоились меж собой,

Мы точь-в-точь двойной орешек

Под единой скорлупой.

Примечания

1. ПОДРАЖАНИЕ АРАБСКОМУ. Отрок милый, отрок нежный. При жизни Пушкина не печаталось.

(ПОДРАЖАНИЕ ИТАЛЬЯНСКОМУ)

Как с древа сорвался предатель ученик,

Диявол прилетел, к лицу его приник,

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной

И бросил труп живой в гортань геенны гладной…

Там бесы, радуясь и плеща, на рога

Прияли с хохотом всемирного врага

И шумно понесли к проклятому владыке,

И Сатана, привстав, с веселием на лике

Лобзанием своим насквозь прожег уста,

В предательскую ночь лобзавшие Христа.

Примечания

1. (ПОДРАЖАНИЕ ИТАЛЬЯНСКОМУ). Как с древа сорвался предатель ученик. Было подготовлено к печати вместе с другими (в автографе — номер III; см. примеч. к стихотворению «Мирская власть»), но при жизни Пушкина не было напечатано. Написано 22 июня 1836 г.

Вольное подражание итальянскому сонету о Иуде Фр. Джанни, по французскому переводу Антони Дешана.

ПОДРАЖАНИЯ КОРАНУ

ПОСВЯЩЕНО П. А. ОСИПОВОЙ
I

Клянусь четой и нечетой,

Клянусь мечом и правой битвой,

Клянуся утренней звездой,

Клянусь вечернею молитвой2:

Нет, не покинул я тебя.

Кого же в сень успокоенья

Я ввел, главу его любя,

И скрыл от зоркого гоненья?

Не я ль в день жажды напоил

Тебя пустынными водами?

Не я ль язык твой одарил

Могучей властью над умами?

Мужайся ж, презирай обман,

Стезею правды бодро следуй,

Люби сирот, и мой Коран

Дрожащей твари проповедуй.

II

О жены чистые пророка,

От всех вы жен отличены:

Страшна для вас и тень порока.

Под сладкой сенью тишины

Живите скромно: вам пристало

Безбрачной девы покрывало.

Храните верные сердца

Для нег законных и стыдливых,

Да взор лукавый нечестивых

Не узрит вашего лица.

А вы, о гости Магомета,

Стекаясь к вечери его,

Брегитесь суетами света

Смутить пророка моего.

В паренье дум благочестивых,

Не любит он велеречивых

И слов нескромных и пустых:

Почтите пир его смиреньем,

И целомудренным склоненьем

Его невольниц молодых 3.

III

Смутясь, нахмурился пророк,

Слепца послышав приближенье 4:

Бежит, да не дерзнет порок

Ему являть недоуменье.

С небесной книги список дан

Тебе, пророк, не для строптивых;

Спокойно возвещай Коран,

Не понуждая нечестивых!

Почто ж кичится человек?

За то ль, что наг на свет явился,

Что дышит он недолгий век,

Что слаб умрет, как слаб родился?

За то ль, что бог и умертвит

И воскресит его по воле?

Что с неба дни его хранит

И в радостях и в горькой доле?

За то ль, что дал ему плоды,

И хлеб, и финик, и оливу,

Благословив его труды

И вертоград, и холм, и ниву?

Но дважды ангел вострубит;

На землю гром небесный грянет:

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет.

И все пред бога притекут,

Обезображенные страхом;

И нечестивые падут,

Покрыты пламенем и прахом.

IV

С тобою древле, о всесильный,

Могучий состязаться мнил,

Безумной гордостью обильный;

Но ты, господь, его смирил.

Ты рек: я миру жизнь дарую,

Я смертью землю наказую,

На всё подъята длань моя.

Я также, рек он, жизнь дарую,

И также смертью наказую:

С тобою, боже, равен я.

Но смолкла похвальба порока

От слова гнева твоего:

Подъемлю солнце я с востока;

С заката подыми его!

V

Земля недвижна; неба своды,

Творец, поддержаны тобой,

Да не падут на сушь и воды

И не подавят нас собой 5.

Зажег ты солнце во вселенной,

Да светит небу и земле,

Как лен, елеем напоенный,

В лампадном светит хрустале.

Творцу молитесь; он могучий:

Он правит ветром; в знойный день

На небо насылает тучи;

Дает земле древесну сень.

Он милосерд: он Магомету

Открыл сияющий Коран,

Да притечем и мы ко свету,

И да падет с очей туман.

VI

Недаром вы приснились мне

В бою с обритыми главами,

С окровавленными мечами,

Во рвах, на башне, на стене.

Внемлите радостному кличу,

О дети пламенных пустынь!

Ведите в плен младых рабынь,

Делите бранную добычу!

Вы победили: слава вам,

А малодушным посмеянье.

Они на бранное призванье

Не шли, не веря дивным снам.

Прельстясь добычей боевою,

Теперь в раскаянье своем

Рекут: возьмите нас с собою;

Но вы скажите: не возьмем.

Блаженны падшие в сраженье:

Теперь они вошли в эдем

И потонули в наслажденье,

Не отравляемом ничем.

VII

Восстань, боязливый:

В пещере твоей

Святая лампада

До утра горит.

Сердечной молитвой,

Пророк, удали

Печальные мысли,

Лукавые сны!

До утра молитву

Смиренно твори;

Небесную книгу

До утра читай!

VIII

Торгуя совестью пред бледной нищетою,

Не сыпь своих даров расчетливой рукою:

Щедрота полная угодна небесам.

В день грозного суда, подобно ниве тучной,

О сеятель благополучный,

Сторицею воздаст она твоим трудам.

Но если, пожалев трудов земных стяжанья,

Вручая нищему скупое подаянье,

Сжимаешь ты свою завистливую длань;

Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,

Что с камня моет дождь обильный,

Исчезнут, господом отверженная дань.

IX

И путник усталый на бога роптал:

Он жаждой томился и тени алкал.

В пустыне блуждая три дня и три ночи,

И зноем и пылью тягчимые очи

С тоской безнадежной водил он вокруг,

И кладязь под пальмою видит он вдруг.

И к пальме пустынной он бег устремил,

И жадно холодной струей освежил

Горевшие тяжко язык и зеницы,

И лег, и заснул он близ верной ослицы —

И многие годы над ним протекли

По воле владыки небес и земли.

Настал пробужденья для путника час;

Встает он и слышит неведомый глас:

«Давно ли в пустыне заснул ты глубоко?»

И он отвечает: уж солнце высоко

На утреннем небе сияло вчера;

С утра я глубоко проспал до утра.

Но голос: «О путник, ты долее спал;

Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал,

Уж пальма истлела, а кладязь холодный

Иссяк и засохнул в пустыне безводной,

Давно занесенный песками степей;

И кости белеют ослицы твоей».

И горем объятый мгновенный старик,

Рыдая, дрожащей главою поник…

И чудо в пустыне тогда совершилось:

Минувшее в новой красе оживилось;

Вновь зыблется пальма тенистой главой;

Вновь кладязь наполнен прохладой и мглой.

И ветхие кости ослицы встают,

И телом оделись, и рев издают;

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с богом он дале пускается в путь.

Примечания

1 «Нечестивые, пишет Магомет (глава Награды), думают, что Коран есть собрание новой лжи и старых басен». Мнение сих нечестивых, конечно, справедливо; но, несмотря на сие, многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом. Здесь предлагается несколько вольных подражаний. В подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете упоминается только во втором или третьем лице.

2 В других местах Корана Алла клянется копытами кобылиц, плодами смоковницы, свободою Мекки, добродетелию и пороком, ангелами и человеком и проч. Странный сей риторический оборот встречается в Коране поминутно.

3 «Мой пророк, прибавляет Алла, вам этого не скажет, ибо он весьма учтив и скромен; но я не имею нужды с вами чиниться» и проч. Ревность араба так и дышит в сих заповедях.

4 Из книги Слепец.

5 Плохая физика; но зато какая смелая поэзия!

Примечания

1. I. Клянусь четой и нечетой. Переложение главы (суры) XCIII «Солнце восходящее». В тексте Корана совершенно отсутствует указание на «гонение» и на «власть языка». Введенные Пушкиным черты автобиографичны. Тема первого подражания позднее развита в «Пророке». Формулы клятв пополнены из других глав, например из главы «Заря». «Чета и нечета» следует понимать как «сочетаемое и несочетаемое» (соединение и разделение).

2. II. О жены чистые пророка. В основу подражания положены два отрывка из гл. XXXIII «Артели, или Участки людей ратных». К этому же месту Корана относится черновой набросок:

Пророк мой вам того не скажет, Он вежлив, скромен…

Но Пушкин отказался от переложения этих слов в стихи и перенес их в примечание ко второму подражанию.

3. III. Смутясь, нахмурился пророк. Переложение главы LXXX «Слепой».

4. IV. С тобою древле, о всесильный. Подражание отрывку из гл. II «Крава». В оригинале это место изложено как поучение Авраама «неверному царю», возомнившему себя равным богу. См. аналогичные мотивы в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге».

5. V. Земля недвижна; неба своды (стр, 190). Подражание отрывкам из разных мест Корана: гл. XXI «Пророк», XXIV «Сияние», XXXI «Создатель» и V «Брашно».

6. VI. Недаром вы приснились мне. Вольный и сокращенный пересказ главы XLVIII «Победа». При этом переложению придан такой характер, чтобы его можно было понять как изображение будущей победы единомышленников поэта. После стиха «Не шли, не веря дивным снам» в рукописи приписано четверостишие, не появившееся в печати:

Они твердили: пусть виденья Толкует хитрый Магомет, Они ума его творенья, Его ль нам слушать — он поэт!..

7. VII. Восстань, боязливый. Подражание началу гл. LXXIII «Робкий».

8. VIII. Торгуя совестью пред бледной нищетою. Подражание отрывку из гл. II «Крава», непосредственно следующему за тем, которым Пушкин воспользовался для IV подражания.

9. IX. И путник усталый на бога роптал. Совершенно свободное развитие нескольких слов из гл. II «Крава». См. «Из ранних редакций», стр. 349.

10.

Примечания. В первом издании четвертое примечание читалось: «Из книги «Слепец»» (Тифля). Вот почему слово сие почитается у турков за жесточайшую брань». Примечание это исключено Пушкиным, вероятно, потому, что кто-нибудь разъяснил ему его ошибочность: слово «тифля» не турецкое, а греческое, а Коран писан не по-турецки, а по-арабски.

Из ранних редакций

IX. «И путник усталый на бога роптал»

Первоначально Пушкин изложил этот отрывок в следующих необработанных стихах:

В пустыне дикой человека

Господь узрел и усыпил,

Когда же протекли три века,

Он человека пробудил.

Бог рек: под кладязем пустынным,

Скажи, давно ли здесь лежал.

— Мне сон мой показался длинным:

Я здесь полсуток верно спал.

Сюда же, по-видимому, относятся и следующие наброски:

Я не дремал — но усыпленье

…

Мне снился сон изнеможенья,

И пролетали надо мной

Разнообразные виденья.

Приснились мне древа и воды,

Увидел я и шум и тень…

ПОЛКОВОДЕЦ

У русского царя в чертогах есть палата

Она не золотом, не бархатом богата;

Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;

Но сверху донизу, во всю длину, кругом,

Своею кистию свободной и широкой

Ее разрисовал художник быстроокой.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен.

Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги,

Да лица, полные воинственной отваги.

Толпою тесною художник поместил

Сюда начальников народных наших сил,

Покрытых славою чудесного похода

И вечной памятью двенадцатого года

Нередко медленно меж ими я брожу

И на знакомые их образы гляжу,

И, мнится, слышу их воинственные клики.

Из них уж многих нет; другие, коих лики

Еще так молоды на ярком полотне,

Уже состарились и никнут в тишине

Главою лавровой…

Но в сей толпе суровой

Один меня влечет всех больше. С думой новой

Всегда остановлюсь пред ним — и не свожу

С него моих очей. Чем долее гляжу,

Тем более томим я грустию тяжелой.

Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,

Высоко лоснится, и, мнится, залегла

Там грусть великая. Кругом — густая мгла;

За ним — военный стан. Спокойный и угрюмый,

Он, кажется, глядит с презрительною думой.

Свою ли точно мысль художник обнажил,

Когда он таковым его изобразил,

Или невольное то было вдохновенье, —

Но Доу дал ему такое выраженье.

О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой:

Всё в жертву ты принес земле тебе чужой.

Непроницаемый для взгляда черни дикой,

В молчанье шел один ты с мыслию великой,

И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя,

Своими криками преследуя тебя,

Народ, таинственно спасаемый тобою,

Ругался над твоей священной сединою.

И тот, чей острый ум тебя и постигал,

В угоду им тебя лукаво порицал…

И долго, укреплен могущим убежденьем,

Ты был неколебим пред общим заблужденьем;

И на полупути был должен наконец

Безмолвно уступить и лавровый венец,

И власть, и замысел, обдуманный глубоко, —

И в полковых рядах сокрыться одиноко.

Там, устарелый вождь, как ратник молодой,

Свинца веселый свист заслышавший впервой,

Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, —

Вотще! —

…

…

О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!

Жрецы минутного, поклоиники успеха!

Как часто мимо вас проходит человек,

Над кем ругается слепой и буйный век,

Но чей высокий лик в грядущей поколенье

Поэта приведет в восторг и в умиленье!

Примечания

1. ПОЛКОВОДЕЦ. Напечатано в «Современнике», 1836 г., т. III. Написано 7 апреля 1835 г.

В рукописи вместо стиха «Там, устарелый вождь…» и следующих за ним читается:

Там, устарелый вождь! как ратник молодой. Искал ты умереть средь сечи боевой, Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытый В главе твоей. А ты, непризнанный, забытый Виновник торжества, почил — и в смертный час С презреньем, может быть, воспоминал о нас!

Стихотворение посвящено характеристике Барклая де Толли. Оно начинается с описания галереи 1812 года в Зимнем дворце, где собраны портреты деятелей Отечественной войны, писанные художником Дау. Стихотворение вызвало «Критическую заметку на стихотворение Пушкина „Полководец“» Л. Голенищева-Кутузова. На брошюру эту Пушкин отвечал в «Современнике» «Объяснением» (см. т. VII).

ПОРТРЕТ (Вот карапузик наш, монах)

Вот карапузик наш, монах,

Поэт, писец и воин;

Всегда, за всё, во всех местах,

Крапивы он достоин:

С Мартыном поп он записной,

С Фроловым математик;

Вступает Энгельгардт-герой —

И вмиг он дипломатик.

Примечания

1. ПОРТРЕТ. Эпиграмма на учителя рисования и гувернера в Лицее С. Г. Чирикова (1776—1853). Чириков писал стихи, и, в частности, была известна его рукописная трагедия «Герой севера».

2. Мартын — М. С. Пилецкий-Урбанович, первый инспектор в Лицее, известный своим ханжеством;

3. С. С. Фролов — другой инспектор Лицея после Пилецкого;

4. Энгельгардт — директор Лицея.

ПОРТРЕТ (С своей пылающей душой)

С своей пылающей душой,

С своими бурными страстями,

О жены севера, меж вами

Она является порой

И мимо всех условий света

Стремится до утраты сил,

Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил.

Примечания

1. ПОРТРЕТ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.

В стихотворении дана характеристика гр. А. Ф. Закревской. См. следующее стихотворение.

ПОСЛАНИЕ ДЕЛЬВИГУ

Прими сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву.

Тебе поведаю, барон,

Его готическую славу.

Почтенный череп сей не раз

Парами Вакха нагревался:

Литовский меч в недобрый час

По нем со звоном ударялся;

Сквозь эту кость не проходил

Луч животворный Аполлона;

Ну словом, череп сей хранил

Тяжеловесный мозг барона,

Барона Дельвига. Барон

Конечно был охотник славный,

Наездник, чаши друг исправный,

Гроза вассалов и их жен.

Мой друг, таков был век суровый,

И предок твой крепкоголовый

Смутился б рыцарской душой,

Когда б тебя перед собой

Увидел без одежды бранной,

С главою, миртами венчанной,

В очках и с лирой золотой.

Покойником в церковной книге

Уж был давно записан он,

И с предками своими в Риге

Вкушал непробудимый сон.

Барон в обители печальной

Доволен впрочем был судьбой,

Пастора лестью погребальной,

Гербом гробницы феодальной

И эпитафией плохой.

Но в наши беспокойны годы

Покойникам покоя нет.

Косматый баловень природы,

И математик, и поэт,

Буян задумчивый и важный,

Хирург, юрист, физиолог,

Идеолог и филолог,

Короче вам — студент присяжный,

С витою трубкою в зубах,

В плаще, с дубиной и в усах

Явился в Риге. Там спесиво

В трактирах стал он пенить пиво,

В дыму табачных облаков;

Бродить над берегами моря,

Мечтать об Лотхен, или с горя

Стихи писать, да бить жидов.

Студент под лестницей трактира

В каморке темной жил один;

Там, в виде зеркал и картин,

Короткий плащ, картуз, рапира

Висели на стене рядком.

Полуизмаранный альбом,

Творенье Фихте и Платона

Да два восточных лексикона

Под паутиною в углу

Лежали грудой на полу, —

Предмет занятий разнородных

Ученого да крыс голодных.

Мы знаем: роскоши пустой

Почтенный мыслитель не ищет;

Смеясь над глупой суетой,

В чулане он беспечно свищет.

Умеренность, вещал мудрец,

Сердец высоких отпечаток.

Студент однако ж наконец

Заметил важный недостаток

В своем быту: ему предмет

Необходимый был… скелет,

Предмет, философам любезный,

Предмет приятный и полезный

Для глаз и сердца, слова нет;

Но где достанет он скелет?

Вот он однажды в воскресенье

Сошелся с кистером градским

И, тотчас взяв в соображенье

Его характер и служенье,

Решился подружиться с ним.

За кружкой пива мой мечтатель

Открылся кистеру душой

И говорит: «Не льзя ль, приятель,

Тебе досужною порой

Свести меня в подвал могильный,

Костями праздными обильный,

И между тем один скелет

Помочь мне вынести на свет?

Клянусь тебе айдесским богом:

Он будет дружбы мне залогом

И до моих последних дней

Красой обители моей».

Смутился кистер изумленный.

«Что за желанье? что за страсть?

Итти в подвал уединенный,

Встревожить мертвых сонм почтенный

И одного из них украсть!

И кто же?… Он, гробов хранитель!

Что скажут мертвые потом?»

Но пиво, страха усыпитель

И гневной совести смиритель,

Сомненья разрешило в нем.

Ну, так и быть! Дает он слово,

Что к ночи будет всё готово,

И другу назначает час.

Они расстались.

День угас;

Настала ночь. Плащом покрытый,

Стоит герой наш знаменитый

У галлереи гробовой,

И с ним преступный кистер мой,

Держа в руке фонарь разбитый,

Готов на подвиг роковой.

И вот визжит замок заржавый,

Визжит предательская дверь —

И сходят витязи теперь

Во мрак подвала величавый;

Сияньем тощим фонаря

Глухие своды озаря,

Идут — и эхо гробовое,

Смущенное в своем покое,

Протяжно вторит звук шагов.

Пред ними длинный ряд гробов;

Везде щиты, гербы, короны;

В тщеславном тлении кругом

Почиют непробудным сном

Высокородные бароны…

Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя вступиться, ухватя его за ворот, или погрозив ему костяным кулаком, или как-нибудь иначе оказав свое неудовольствие; к несчастию похищенье совершилось благополучно. Студент по частям разобрал всего барона и набил карманы костями его. Возвратясь домой, он очень искусно связал их проволокою и таким образом составил себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о перенесении бароновых костей из погреба в трактирный чулан разнеслася по городу. Преступный кистер лишился места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять барона, раздарил он его своим друзьям. Большая часть высокородных костей досталась аптекарю. Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием.

Прими ж сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву.

Обделай ты его, барон,

В благопристойную оправу.

Изделье гроба преврати

В увеселительную чашу,

Вином кипящим освяти,

Да запивай уху да кашу.

Певцу Корсара подражай

И скандинавов рай воинской

В пирах домашних воскрешай,

Или как Гамлет-Баратынской

Над ним задумчиво мечтай:

О жизни мертвый проповедник,

Вином ли полный иль пустой,

Для мудреца, как собеседник,

Он стоит головы живой.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ ДЕЛЬВИГУ. Прими сей череп, Дельвиг: он. Напечатано в «Северных цветах» на 1828 год, под заглавием «Череп». Написано в июле 1827 г.

2. Будущий — попутчик, которого вписывали в «подорожную» (документ для проезда в почтовом экипаже) без указания имени, с тем, что приобретавший подорожную подыщет его позднее.

3. «Певцу Корсара подражай» — Байрон написал стихотворение «Надпись на кубке из черепа».

4. «Или как Гамлет-Баратынский» — Стихотворение Баратынского «Череп».

ПОСЛАНИЕ К А. И. ТУРГЕНЕВУ

В себе все блага заключая,

Ты наконец к ключам от рая

Привяжешь камергерский ключ.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К А. И. ТУРГЕНЕВУ. Эти три стиха были сообщены Тургеневым Вяземскому в письме от 2 апреля 1819 г. как начало послания к нему по поводу получения им камергерского звания. Продолжение послания нам неизвестно.

ПОСЛАНИЕ К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ
СОЧИНИТЕЛЮ «САТИРЫ НА ИГРОКОВ»

Так элегическую лиру

Ты променял, наш моралист,

На благочинную сатиру?

Хвалю поэта — дельно миру!

Ему полезен розги свист. —

Мне жалок очень твой Арист:

С каким усердьем он молился

И как несчастливо играл!

Вот молодежь: погорячился,

Продулся весь и так пропал!

Дамон твой человек ужасный.

Забудь его опасный дом,

Где, впрочем, сознаюся в том,

Мой друг, ты вел себя прекрасно:

Ты никому там не мешал,

Ариста нежно утешал,

Давал полезные советы

И ни рубля не проиграл.

Люблю: вот каковы поэты!

А то, уча безумный свет,

Порой грешит и проповедник.

Послушай, Персиев наследник,

Рассказ мой:

Некто мой сосед,

В томленьях благородной жажды,

Хлебнув кастальских вод бокал,

На игроков, как ты, однажды

Сатиру злую написал

И другу с жаром прочитал.

Ему в ответ его приятель

Взял карты, молча стасовал,

Дал снять, и нравственный писатель

Всю ночь, увы! понтировал.

Тебе знаком ли сей проказник?

Но встреча с ним была б мне праздник:

Я с ним готов всю ночь не спать,

И до полдневного сиянья

Читать моральные посланья,

И проигрыш его писать.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ, сочинителю «Сатиры на игроков». Так элегическую лиру. Напечатано в «Северной пчеле», 1828 г., №30, 10 марта.

В сатире И. Е. Великопольского «К Эрасту» (вышла в свет в феврале 1828 г.) изображался Арист, который в одну ночь проиграл всё свое состояние, погубил честь и лишился рассудка. Между тем сам Великопольский любил крупную игру; так, играя с Пушкиным, он проиграл ему большую сумму.

В ответ на данное стихотворение Великопольский написал сатирическое послание Пушкину, вспоминая проигрыши поэта. В частности он писал:

Глава «Онегина» вторая Съезжала скромно на тузе.

Послание это не было напечатано, так как Пушкин возражал против его опубликования, что послужило причиной размолвки Пушкина и Великопольского. См. письмо Великопольскому от конца марта 1828 г.

ПОСЛАНИЕ К ГАЛИЧУ

Где ты, ленивец мой?

Любовник наслажденья!

Ужель уединенья

Не мил тебе покой?

Ужели мне с тобой

Лишь помощью бумаги

Минуты провождать

И больше не видать

Парнасского бродяги?

На Пинде мой сосед,

И ты от муз укрылся,

Минутный домосед,

С пенатами простился!

Уж темный уголок

И садик опустели,

Где мы под вечерок

За рюмками шумели;

Где Ком нас угощал

Форелью, пирогами,

И пенистый бокал

Нам Бахус подавал.

Бегут за днями дни

Без дружеских собраний;

Веселых пирований

Веселые сыны

С тобой разлучены;

И шумные беседы

И долгие обеды

Не столь оживлены.

Один в каморке тесной

Вечерней тишиной

Хочу, мудрец любезный,

Беседовать с тобой.

Уж темна ночь объемлет

Брега спокойных вод;

Мурлыча, в келье дремлет

Спесивый, старый кот.

Покамест сон прелестный,

Под сенью тихих крил,

В обители безвестной

Меня не усыпил,

Морфея в ожиданье,

В постеле я лежу

И беглое посланье

Без строгого старанья

Предателю пишу.

Далече той станицы,

Где Фебовы сестрицы

Мне с негой вьют досуг.

Скажи: среди столицы

Чем занят ты, мой друг?

Ужель приют поэта

Теперь средь вихря света,

Вдали родных полей,

И ближних, и друзей?

Ужель в театре шумном,

Где дюжий Аполлон

Партером полуумным

Прославлен, оглушен,

Измученный напевом

Бессмысленных стихов,

Ты спишь под страшным ревом

Актеров и смычков?

Или, мудрец придворный,

С улыбкою притворной

Пред лентою цветной

Поникнув головой,

С вертушкою слепой

Знакомиться желаешь?

Иль Креза за столом

В куплете заказном

Трусливо величаешь?..

Нет, добрый Галич мой!

Поклону ты не сроден.

Друг мудрости прямой

Правдив и благороден;

Он любит тишину;

Судьбе своей послушный,

На барскую казну

Взирает равнодушно,

Рублям откупщика

Смеясь веселым часом,

Не снимет колпака

Философ пред Мидасом.

Пускай не дружен он

С Фортуною коварной,

Но Вакхом награжден

Философ благодарный,

Когда сей бог младой

Вечернею порой

Лафит и грог янтарный

С улыбкой на устах

В стекле ему подносит

И каплю выпить просит,

Качаясь на ногах.

Мечтанье обнимая,

Любовь его ведет,

И дружба молодая

Венки ему плетет.

И счастлив он, признаться,

На деле, не в мечтах,

Когда минуты мчатся

Веселья на крылах,

Когда друзья-поэты

С утра до ночи с ним

Шумят, поют куплеты,

Пьют мозель разогретый,

Приятелям своим

Послания читают

И трубку разжигают

Безрифминым лихим!..

Оставь же город скучный,

С друзьями съединись

И с ними неразлучно

В пустыне уживись.

Беги, беги столицы,

О Галич мой, сюда!

Здесь, розовой денницы

Не видя никогда,

Ленясь под одеялом,

С Тибурским мудрецом

Мы часто за бокалом

Проснемся — и заснем.

Смотри: тебе в награду

Наш Дельвиг, наш поэт,

Несет свою балладу,

И стансы винограду,

И к лилии куплет.

И полон становится

Твой милый, тесный дом,

Вот с милым остряком

Наш песельник тащится

По лестнице с гудком,

И все к тебе нагрянем —

И снова каждый день

Стихами, прозой станем

Мы гнать печали тень.

Подруги молодые

Нас будут посещать;

Нам жизни дни златые

Не страшно расточать.

Поделимся с забавой

Мы веком остальным,

С волшебницею-славой

И с Вакхом молодым.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К ГАЛИЧУ. Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №10—11. Написано уже после того, как Галич прекратил занятия в Лицее, т. е. не раньше июня.

2. Тибурский мудрец — Гораций.

3. «Наш песельник тащится» — Михаил Яковлев (см. «Пирующие студенты»).

ПОСЛАНИЕ К кн. ГОРЧАКОВУ

Питомец мод, большого света друг,

Обычаев блестящий наблюдатель,

Ты мне велишь оставить мирный круг,

Где, красоты беспечный обожатель,

Я провожу незнаемый досуг;

Как ты, мой друг, в неопытные лета,

Опасною прельщенный суетой,

Терял я жизнь, и чувства, и покой;

Но угорел в чаду большого света

И отдохнуть убрался я домой.

И, признаюсь, мне во сто крат милее

Младых повес счастливая семья,

Где ум кипит, где в мыслях волен я,

Где спорю вслух, где чувствую живее,

И где мы все — прекрасного друзья,

Чем вялые, бездушные собранья,

Где ум хранит невольное молчанье,

Где холодом сердца поражены,

Где Бутурлин — невежд законодатель,

Где Шеппинг — царь, а скука — председатель,

Где глупостью единой все равны.

Я помню их, детей самолюбивых,

Злых без ума, без гордости спесивых,

И, разглядев тиранов модных зал,

Чуждаюсь их укоров и похвал!..

Когда в кругу Лаис благочестивых

Затянутый невежда-генерал

Красавицам внимательным и сонным

С трудом острит французский мадригал,

Глядя на всех с нахальством благосклонным,

И все вокруг и дремлют и молчат,

Крутят усы и шпорами бренчат,

Да изредка с улыбкою зевают, —

Тогда, мой друг, забытых шалунов

Свобода, Вакх и музы угощают.

Не слышу я бывало — острых слов,

Политики смешного лепетанья,

Не вижу я изношенных глупцов,

Святых невежд, почетных подлецов

И мистики придворного кривлянья!..

И ты на миг оставь своих вельмож

И тесный круг друзей моих умножь,

О ты, харит любовник своевольный,

Приятный льстец, язвительный болтун,

По-прежнему остряк небогомольный,

По-прежнему философ и шалун.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К кн. ГОРЧАКОВУ. При жизни Пушкина не печаталось.

2. Л. П. Бутурлин (1790—1849) и

Из ранних редакций

Первоначально стихотворение имело продолжение:

Но я не тот: мои златые годы,

Безумства жар, веселость, острота,

Любовь стихов, любовь моей свободы,

Проходит всё, как легкая мечта,

Так иногда за чашей ликованья

Найдешь меня, объятого тоской,

Задумчива, с поникшею главой,

И ты поймешь души моей страданья.

ПОСЛАНИЕ К Л. ПУШКИНУ

Что же? будет ли вино?

Лайон, жду его давно.

Знаешь ли какого рода?

У меня закон один:

Жажды полная свобода

И терпимость всяких вин.

Погреб мой гостеприимный

Рад мадере золотой

И под пробкой смоляной

Сен Пере бутылке длинной.

В лета красные мои,

В лета юности безумной,

Поэтический Аи

Нравился мне пеной шумной,

Сим подобием любви!

…вспомнил о поэте

И напененный бокал

Я тогда всему на свете,

Милый брат, предпочитал.

Ныне нет во мне пристрастья —

Без разбора за столом.

Друг разумный сладострастья,

Вина обхожу кругом.

Все люблю я понемногу —

Часто двигаю стакан,

Часто пью — но, слава богу,

Редко, редко лягу пьян.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К Л. ПУШКИНУ. Что же? будет ли вино?. Беловой текст этого послания до нас не дошел. Пять стихов Пушкин привел в примечании 25 к «Евгению Онегину». Остальное сохранилось в черновике.

ПОСЛАНИЕ К ЮДИНУ

Ты хочешь, милый друг, узнать

Мои мечты, желанья, цели

И тихий глас простой свирели

С улыбкой дружества внимать.

Но можно ль резвому поэту,

Невольнику мечты младой,

В картине быстрой и живой

Изобразить в порядке свету

Всё то, что в юности златой

Воображение мне кажет?

Теперь, когда в покое лень,

Укрыв меня в пустынну сень,

Своею цепью чувства вяжет,

И век мой тих, как ясный день,

Пустого неги украшенья

Не видя в хижине моей,

Смотрю с улыбкой сожаленья

На пышность бедных богачей

И, счастливый самим собою,

Не жажду горы серебра,

Не знаю завтра, ни вчера,

Доволен скромною судьбою

И думаю: «К чему певцам

Алмазы, яхонты, топазы,

Порфирные пустые вазы,

Драгие куклы по углам?

К чему им сукна Альбиона

И пышные чехлы Лиона

На модных креслах и столах,

И ложе шалевое в спальней?

Не лучше ли в деревне дальней

Или в смиренном городке,

Вдали столиц, забот и грома,

Укрыться в мирном уголке,

С которым роскошь незнакома,

Где можно в праздник отдохнуть!»

О, если бы когда-нибудь

Сбылись поэта сновиденья!

Ужель отрад уединенья

Ему вкушать не суждено?

Мне видится мое селенье,

Мое Захарово; оно

С заборами в реке волнистой,

С мостом и рощею тенистой

Зерцалом вод отражено.

На холме домик мой; с балкона

Могу сойти в веселый сад,

Где вместе Флора и Помона

Цветы с плодами мне дарят,

Где старых кленов темный ряд

Возносится до небосклона,

И глухо тополы шумят.

Туда зарею поспешаю

С смиренным заступом в руках,

В лугах тропинку извиваю,

Тюльпан и розу поливаю —

И счастлив в утренних трудах;

Вот здесь под дубом наклоненным

С Горацием и Лафонтеном

В приятных погружен мечтах.

Вблизи ручей шумит и скачет,

И мчится в влажных берегах,

И светлый ток с досадой прячет

В соседних рощах и лугах.

Но вот уж полдень. — В светлой зале

Весельем круглый стол накрыт;

Хлеб-соль на чистом покрывале,

Дымятся щи, вино в бокале,

И щука в скатерти лежит.

Соседи шумною толпою

Взошли, прервали тишину,

Садятся; чаш внимаем звону:

Все хвалят Вакха и Помону

И с ними красную весну…

Вот кабинет уединенный,

Где я, Москвою утомленный,

Вдали обманчивых красот,

Вдали нахмуренных забот

И той волшебницы лукавой,

Которая весь мир вертит,

В трубу немолчную гремит,

И — помнится — зовется славой, —

Живу с природной простотой,

С философической забавой

И с музой резвой и младой…

Вот мой камин — под вечер темный,

Осенней бурною порой,

Люблю под сению укромной

Пред ним задумчиво мечтать,

Вольтера, Виланда читать,

Или в минуту вдохновенья

Небрежно стансы намарать

И жечь потом свои творенья…

Вот здесь… но быстро привиденья,

Родясь в волшебном фонаре,

На белом полотне мелькают;

Мечты находят, исчезают,

Как тень на утренней заре.

Меж тем как в келье молчаливой

Во плен отдался я мечтам,

Рукой беспечной и ленивой

Разбросив рифмы здесь и там,

Я слышу топот, слышу ржанье.

Блеснув узорным чепраком,

В блестящем ментии сиянье

Гусар промчался под окном…

И где вы, мирные картины

Прелестной сельской простоты?

Среди воинственной долины

Ношусь на крыльях я мечты,

Огни во стане догорают;

Меж них, окутанный плащом,

С седым, усатым казаком

Лежу — вдали штыки сверкают,

Лихие ржут, бразды кусают,

Да изредка грохочет гром,

Летя с высокого раската…

Трепещет бранью грудь моя

При блеске бранного булата,

Огнем пылает взор, — и я

Лечу на гибель супостата.

Мой конь в ряды врагов орлом

Несется с грозным седоком —

С размаха сыплются удары.

О вы, отеческие лары,

Спасите юношу в боях!

Там свищет саблей он зубчатой,

Там кивер зыблется пернатый;

С черкесской буркой на плечах

И молча преклонясь ко гриве,

Он мчит стрелой по скользкой ниве

С цигарой дымною в зубах…

Но, лаврами побед увиты,

Бойцы из чаши мира пьют.

Военной славою забытый,

Спешу в смиренный свой приют;

Нашед на поле битв и чести

Одни болезни, костыли,

Навек оставил саблю мести…

Уж вижу в сумрачной дали

Мой тесный домик, рощи темны,

Калитку, садик, ближний пруд,

И снова я, философ скромный,

Укрылся в милый мне приют

И, мир забыв и им забвенный,

Покой души вкушаю вновь…

Скажи, о сердцу друг бесценный,

Мечта ль и дружба и любовь?

Доселе в резвости беспечной

Брели по розам дни мои;

В невинной ясности сердечной

Не знал мучений я любви,

Но быстро день за днем умчался;

Где ж детства ранние следы?

Прелестный возраст миновался,

Увяли первые цветы!

Уж сердце в радости не бьется

При милом виде мотылька,

Что в воздухе кружит и вьется

С дыханьем тихим ветерка,

И в беспокойстве непонятном

Пылаю, тлею, кровь горит,

И всё языком, сердцу внятным,

О нежной страсти говорит…

Подруга возраста златого,

Подруга красных детских лет,

Тебя ли вижу, взоров свет,

Друг сердца, милая Сушкова?

Везде со мною образ твой,

Везде со мною призрак милый:

Во тьме полуночи унылой,

В часы денницы золотой.

То на конце аллеи темной

Вечерней, тихою порой,

Одну, в задумчивости томной,

Тебя я вижу пред собой,

Твой шалью стан не покровенный,

Твой взор, на груди потупленный,

В щеках любви стыдливый цвет.

Всё тихо; брезжит лунный свет;

Нахмурясь топол шевелится,

Уж сумрак тусклой пеленой

На холмы дальние ложится,

И завес рощицы струится

Над тихо спящею волной,

Осеребренною луной.

Одна ты в рощице со мною,

На костыли мои склонясь,

Стоишь под ивою густою;

И ветер сумраков, резвясь,

На снежну грудь прохладой дует,

Играет локоном власов

И ногу стройную рисует

Сквозь белоснежный твой покров…

То часом полночи глубоким,

Пред теремом твоим высоким,

Угрюмой зимнею порой,

Я жду красавицу драгую —

Готовы сани; мрак густой;

Всё спит, один лишь я тоскую,

Зову часов ленивый бой…

И шорох чудится глухой,

И вот уж шёпот слышу сладкий, —

С крыльца прелестная сошла,

Чуть-чуть дыша; идет украдкой,

И дева друга обняла.

Помчались кони, вдаль пустились,

По ветру гривы распустились,

Несутся в снежной глубине,

Прижалась робко ты ко мне,

Чуть-чуть дыша, мы обомлели,

В восторгах чувства онемели…

Но что! мечтанья отлетели!

Увы! я счастлив был во сне…

В отрадной музам тишине

Простыми звуками свирели,

Мой друг, я для тебя воспел

Мечту, младых певцов удел.

Питомец муз и вдохновенья,

Стремясь фантазии вослед,

Находит в сердце наслажденья

И на пути грозящих бед.

Минуты счастья золотые

Пускай мне Клофо не совьет;

В мечтах все радости земные!

Судьбы всемощнее поэт.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ К ЮДИНУ. При жизни Пушкина не печаталось. Послание обращено к лицейскому товарищу Пушкина Павлу Михайловичу Юдину (1798—1852). В нем Пушкин описывает подмосковное имение Захарово, где он проводил летние месяцы с 1806 по 1810 г. Имение принадлежало бабушке Пушкина Марье Алексеевне Ганнибал.

2. «Друг сердца, милая Сушкова?» В рукописи имя Сушковой отсутствует; оно введено предположительно. Софья Николаевна Сушкова (1800—1848) встречалась с Пушкиным в Москве на уроках танцев.

ПОСЛАНИЕ ЛИДЕ

Тебе, наперсница Венеры,

Тебе, которой Купидон

И дети резвые Цитеры

Украсили цветами трон,

Которой нежные примеры,

Улыбка, взоры, нежный тон

Красноречивей, чем Вольтеры,

Нам проповедуют закон

И Аристипов, и Глицеры, —

Тебе приветливый поклон,

Любви венок и лиры звон.

Презрев Платоновы химеры,

Твоей я святостью спасен,

И стал апостол мудрой веры

Анакреонов и Нинон, —

Всего… но лишь известной меры.

Я вижу: хмурится Зенон.

И вся его седая свита,

И мудрый друг вина Катон,

И скучный раб Эпафродита,

Сенека, даже Цицерон

Кричат: «Ты лжешь, профан! мученье —

Прямое смертных наслажденье!»

Друзья, согласен: плач и стон

Стократ, конечно, лучше смеха;

Терпеть — великая утеха;

Совет ваш вовсе не смешон:

Но мне он, слышите ль, не нужен,

Затем, что слишком он мудрен;

Дороже мне хороший ужин

Философов трех целых дюжин;

Я вами, право, не прельщен.

Собор угрюмый рассержен.

Но пусть кричат на супостата,

Их спор — лишь времени утрата:

Кто их примером обольщен?

Люблю я доброго Сократа:

Он в мире жил, он был умен;

С своею важностью притворной

Любил пиры, театры, жен;

Он, между прочим, был влюблен

И у Аспазии в уборной

(Тому свидетель сам Платон),

Невольник робкий и покорный,

Вздыхал частехонько в хитон,

И ей с улыбкою придворной

Шептал: «Всё призрак, ложь и сон:

И мудрость, и народ, и слава;

Что ж истинно? одна забава,

Поверь: одна любовь не сон!»

Так ладан жег прекрасной он,

И ею… бедная Ксантипа!

Твой муж совместник Аристипа,

Бывал до неба вознесен.

Меж тем, на милых грозно лая,

Злой циник, негу презирая,

Один, всех радостей лишен,

Дышал, от мира отлучен.

Но, с бочкой странствуя пустою

Вослед за мудростью слепою,

Пустой чудак был ослеплен;

И, воду черпая рукою,

Не мог зачерпнуть счастья он.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ ЛИДЕ. Напечатано в «Северном наблюдателе», 1817 г., №23.

2. «И скучный раб Эпафродита» — Эпиктет; Пушкин в этих стихах говорит о философии стоиков.

3. «Твой муж, совместник Аристипа». Слово «совместник» значило «соперник».

4. «Злой циник, негу презирая» — Диоген.

ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ

Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,

Сегодня рассуждать задумал я с тобой.

Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,

Цензуру поносить хулой неосторожной;

Что нужно Лондону, то рано для Москвы.

У нас писатели, я знаю, каковы;

Их мыслей не теснит цензурная расправа,

И чистая душа перед тобою права.

Во-первых, искренне я признаюсь тебе,

Нередко о твоей жалею я судьбе:

Людской бессмыслицы присяжный толкователь,

Хвостова, Буниной единственный читатель,

Ты вечно разбирать обязан за грехи

То прозу глупую, то глупые стихи.

Российских авторов нелегкое встревожит:

Кто английский роман с французского преложит,

Тот оду сочинит, потея да кряхтя,

Другой трагедию напишет нам шутя —

До них нам дела нет; а ты читай, бесися,

Зевай, сто раз засни — а после подпишися.

Так, цензор мученик; порой захочет он

Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюффон,

Державин, Карамзин манят его желанье,

А должен посвятить бесплодное вниманье

На бредни новые какого-то враля,

Которому досуг петь рощи да поля,

Да, связь утратя в них, ищи ее сначала

Или вымарывай из тощего журнала

Насмешки грубые и площадную брань,

Учтивых остряков затейливую дань.

Но цензор гражданин, и сан его священный:

Он должен ум иметь прямой и просвещенный;

Он сердцем почитать привык алтарь и трон;

Но мнений не теснит и разум терпит он.

Блюститель тишины, приличия и нравов,

Не преступает сам начертанных уставов,

Закону преданный, отечество любя,

Принять ответственность умеет на себя;

Полезной Истине пути не заграждает,

Живой поэзии резвиться не мешает.

Он друг писателю, пред знатью не труслив,

Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?

Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;

Не понимая нас, мараешь и дерешь;

Ты черным белое по прихоти зовешь:

Сатиру пасквилем, поэзию развратом,

Глас правды мятежом, Куницына Маратом.

Решил, а там поди, хоть на тебя проси.

Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,

Благодаря тебя, не видим книг доселе?

И если говорить задумают о деле,

То, славу русскую и здравый ум любя,

Сам государь велит печатать без тебя.

Остались нам стихи: поэмы, триолеты.

Баллады, басенки, элегии, куплеты,

Досугов и любви невинные мечты,

Воображения минутные цветы.

О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,

Не проклинал твоей губительной секиры?

Докучным евнухом ты бродишь между муз;

Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,

Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный, —

Ничто не трогает души твоей холодной.

На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд.

Подозревая всё, во всем ты видишь яд.

Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:

Парнас не монастырь и не гарем печальный,

И, право, никогда искусный коновал

Излишней пылкости Пегаса не лишал.

Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —

Осмеивать Закон, правительство иль нравы,

Тот не подвергнется взысканью твоему;

Тот не знаком тебе, мы знаем почему —

И рукопись его, не погибая в Лете,

Без подписи твоей разгуливает в свете.

Барков шутливых од тебе не посылал,

Радищев, рабства враг, цензуры избежал,

И Пушкина стихи в печати не бывали;

Что нужды? их и так иные прочитали.

Но ты свое несешь, и в наш премудрый век

Едва ли Шаликов не вредный человек.

Зачем себя и нас терзаешь без причины?

Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?

Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем

Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.

В глазах монархини сатирик превосходный

Невежество казнил в комедии народной,

Хоть в узкой голове придворного глупца

Кутейкин и Христос два равные лица.

Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры

Их горделивые разоблачал кумиры;

Хемницер Истину с улыбкой говорил,

Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,

Киприду иногда являл без покрывала —

И никому из них цензура не мешала.

Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни

С тобой не так легко б разделались они?

Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:

Дней Александровых прекрасное начало.

Проведай, что в те дни произвела печать.

На поприще ума нельзя нам отступать.

Старинной глупости мы праведно стыдимся,

Ужели к тем годам мы снова обратимся,

Когда никто не смел Отечество назвать

И в рабстве ползали и люди и печать?

Нет, нет! оно прошло, губительное время,

Когда Невежества несла Россия бремя.

Где славный Карамзин снискал себе венец,

Там цензором уже не может быть глупец…

Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

«Всё правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:

Но можно ль цензору по совести судить?

Я должен то того, то этого щадить.

Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,

Читаю да крещусь, мараю наудачу —

На всё есть мода, вкус; бывало, например,

У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,

А нынче и Милот попался в наши сети.

Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»

Жена и дети, друг, поверь — большое зло:

От них всё скверное у нас произошло.

Но делать нечего; так если невозможно

Тебе скорей домой убраться осторожно

И службою своей ты нужен для царя,

Хоть умного себе возьми секретаря.

Примечания

1. ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ. При жизни Пушкина не печаталось, но получило распространение в списках. Написано в конце 1822 г. Послание направлено против цензора А. С. Бирукова, деятельность которого Пушкин называл «самовластной расправой трусливого дурака». В черновой рукописи к стиху «Что нужно Лондону, то рано для Москвы» имеется вариант;

Потребности ума не всюду таковы: Сегодня разреши свободу нам тисненья, Что завтра выдет в свет: Баркова сочиненья.

2. Хвостов — Дмитрий Иванович.

3. Бунина А. П. — поэтеса из круга «Беседы» Шишкова, обычный предмет насмешек.

4. Куницын — лицейский профессор, автор курса «Естественного права». Эта книга была запрещена в 1821 г.

5. «Сам государь велит печатать без тебя». — «История государства Российского» Карамзина печаталась без цензуры.

6. Певец «Пиров» — Баратынский.

7. «И Пушкина стихи» — «Опасный сосед» В. Л. Пушкина.

8. Сатирик превосходный — Фонвизин.

9. Наперсник Душеньки — Богданович.

ПОХОРОННАЯ ПЕСНЯ ИАКИНФА МАГЛАНОВИЧА

С богом, в дальнюю дорогу!

Путь найдешь ты, слава богу.

Светит месяц; ночь ясна;

Чарка выпита до дна.

Пуля легче лихорадки;

Волен умер ты, как жил.

Враг твой мчался без оглядки;

Но твой сын его убил.

Вспоминай нас за могилой,

Коль сойдетесь как-нибудь;

От меня отцу, брат милый,

Поклониться не забудь!

Ты скажи ему, что рана

У меня уж зажила;

Я здоров, — и сына Яна

Мне хозяйка родила.

Деду в честь он назван Яном;

Умный мальчик у меня;

Уж владеет атаганом

И стреляет из ружья.

Дочь моя живет в Лизгоре;

С мужем ей не скучно там.

Тварк ушел давно уж в море;

Жив иль нет, — узнаешь сам.

С богом, в дальнюю дорогу!

Путь найдешь ты, слава богу.

Светит месяц; ночь ясна;

Чарка выпита до дна.

Сноски Пушкина

18 Мериме поместил в начале своей Guzla известие о старом гусляре Иакинфе Маглановиче; неизвестно, существовал ли он когда-нибудь; но статья его биографа имеет необыкновенную прелесть оригинальности и правдоподобия. Книга Мериме редка, и читатели, думаю, с удовольствием найдут здесь жизнеописание славянина-поэта.

Notice sur Hyacinthe Maglanovich.

Hyacinthe Maglanovich est le seul joueur de guzla que j’aie vu, qui fû aussi poéte; car la plupart ne font que répéter d’anciennes chansons, ou tout au plus ne composent que des pastiches en prenant vingt vers d’une ballade, autant d’une autre, et liant le tout au moyen de mauvais vers de leur façon.

Notre poète est né à Zuonigrad, comme il le dit lui-même dans sa ballade intitulée L’Aubépine de Veliko. Il était fils d’un cordonnier, et ses parents ne semblent pas s’être donné beaucoup de mal pour son éducation, car il ne sait ni lire ni écrire. A l’âge de huit ans il fut enlevé par des tchingénehs ou bohémiens. Ces gens le menérent en Bosnie, où ils lui apprirent leurs tours et le convertirent sans peine à l’islamisme, qu’ils professent pour la plupart1. Un ayan ou maire de Livno le tira de leurs mains et le prit à son service, où il passa quelques années.

Il avait quinze ans, quand un moine catholique réussit à le convertir au christianisme, au risque de se faire empaler s’il était découvert; car les Turcs n’encouragent point les travaux des missionnaires. Le jeune Hyacinthe n’eut pas de peine à se décider à quitter un maître assez dur, comme sont la plupart des Bosniaques; mais, en se sauvant de sa maison, il voulut tirer vengeance de ses mauvais traitements. Profitant d’une nuit orageuse, il sortit de Livno, emportant une pelisse et le sabre de son maître, avec quelques sequins qu’il put dérober. Le moine, qui l’avait rébaptisé, l’accompagna dans sa fuite, que peut-être il avait conseillée.

De Livno à Scign en Dalmatie il n’y a qu’une douzaine de lieues. Les fugitifs s’y trouvèrent bientôt sous la protection du gouvernement vénitien et à l’abri des poursuites de l’ayan. Ce fut dans cette ville que Maglanovich fit sa première chanson: il célébra sa fuite dans une ballade, qui trouva quelques admirateurs et qui commença sa réputation2.

Mais il était sans ressources d’ailleurs pour subsister, et la nature lui avait donné peu de goût pour le travail. Grâce à l’hospitalité morlaque, il vécut quelque temps de la charité des habitants des campagnes, payant son écot en chantant sur la guzla quelque vieille romance qu’il savait par coeur. Bientôt il en composa lui-même pour des mariages et des enterrements, et sut si bien se rendre nécessaire, qu’il n’y avait pas de bonne fête si Maglanovich et sa guzla n’en étaient pas.

Il vivait ainsi dans les environs de Scign, se souciant fort peu de ses parents, dont il ignore encore le destin, car il n’a jamais été à Zuonigrad depuis son enlévement.

A vingt-cinq ans c’était un beau jeune homme, fort, adroit, bon chasseur et de plus poète et musicien célèbre; il était bien vu de tout le monde, et surtout des jeunes filles. Celle qu’il préférait se nommait Marie et était fille d’un riche morlaque, nommé Zlarinovich. Il gagna facilement son affection et, suivant la coutume, il l’enleva. Il avait pour rival une espèce de seigneur du pays, nommé Uglian, lequel eut connaissance de l’enlèvement projeté. Dans les moeurs illyriennes l’amant dédaigné se console facilement et n’en fait pas plus mauvaise mine à son rival heureux; mais cet Uglian s’avisa d’être jaloux et voulut mettre obstacle au bonheur de Maglanovich. La nuit de l’enlévement, il parut accompagné de deux de ses domestiques, au moment où Marie était déjà montée sur un cheval et prête à suivre son amant. Uglian leur cria de s’arrêter d’une voix menaçante. Les deux rivaux étaient armés suivant l’usage. Maglanovich tira le premier et tua le seigneur Uglian. S’il avait eu une famille, elle aurait épousé sa querelle, et il n’aurait pas quitté le pays pour si peu de chose; mais il était sans parents pour l’aider, et il restait seul exposé à la vengeance de toute la famille du mort. Il prit son parti promptement et s’enfuit avec sa femme dans les montagnes, où il s’associa avec des heyduques3.

Il vécut longtemps avec eux, et même il fut blessé au visage dans une escarmouche avec les pandours4. Enfin, ayant gagné quelque argent d’une manière assez peu honnête, je crois, il quitta les montagnes, acheta des bestiaux et vint s’établir dans le Kotar avec sa femme et quelques enfants. Sa maison est près de Smocovich, sur le bord d’une petite riviére ou d’un torrent, qui se jette dans le lac de Vrana. Sa femme et ses enfants s’occupent de leurs vaches et de leur petite ferme; mais lui est toujours en voyage; souvent il va voir ses anciens amis les heyduques, sans toutefois prendre part à leur dangereux métier.

Je l’ai vu à Zara pour la première fois en 1816. Je parlais alors très facilement l’illyrique, et je désirais beaucoup entendre un poète en réputation. Mon ami, l’estimable voivode Nicolas * * *, avait rencontré à Biograd, où il demeure, Hyacinthe Maglanovich, qu’il connaissait déjà, et sachant qu’il allait à Zara, il lui donna une lettre pour moi. Il me disait que, si je voulais tirer quelque chose du joueur de guzla, il fallait le fair boire; car il ne se sentait inspiré que lorsqu’il était à peu près ivre.

Hyacinthe avait alors près de soixante ans. C’est un grand homme, vert et robuste pour son âge, les épaules larges et le cou remarquablement gros; sa figure est prodigieusement basanée; ses yeux sont petits et un peu relevés du coin; son nez aquilin, assez enflammé par l’usage des liqueurs fortes, sa longue moustache blanche et ses gros sourcils noirs forment un ensemble que l’on oublie difficilement quand on l’a vu une fois. Ajoutez à cela une longue cicatrice qu’il porte sur le sourcil et sur une partie de la joue. Il est très extraordinaire qu’il n’ait pas perdu l’oeil en recevant cette blessure. Sa tête était rasée, suivant l’usage presque général, et il portait un bonnet d’agneau noir: ses vêtements étaient assez vieux, mais encore très propres.

En entrant dans ma chambre, il me donna la lettre du voivode et s’assit sans cérémonie. Quand j’eus fini de lire: vous parlez donc l’illyrique, me dit-il d’un air de doute assez méprisant. Je lui répondis sur-le-champ dans cette langue que je l’entendais assez bien pour pouvoir apprécier ses chansons, qui m’avaient été extrêmement vantées. Bien, bien dit-il; mais j’ai faim et soif: je chanterai quand je serai rassasié. Nous dinâmes ensemble. Il me semblait qu’il avait jeûné quatre jours au moins, tant il mangeait avec avidité. Suivant l’avis du voivode, j’eus soin de le faire boire, et mes amis, qui étaient venus nous tenir compagnie sur le bruit de son arrivée, remplissaient son verre à chaque instant. Nous espérions que quand cette faim et cette soif si extraordinaires seraient apaisées, notre homme voudrait bien nous faire entendre quelques uns de ses chants. Mais notre attente fut bien trompée. Tout d’un coup il se leva de table et se laissant tomber sur un tapis près du feu (nous étions en décembre), il s’endormit en moins de cinq minutes, sans qu’il y eût moyen de le réveiller.

Je fus plus heureux, une autre fois: j’eus soin de le faire boire seulement assez pour l’animer, et alors il nous chanta plusieurs des ballades que l’on trouvera dans ce recueil.

Sa voix a dû être fort belle; mais alors elle était un peu cassée. Quand il chantait sur sa guzla, ses yeux s’animaient et sa figure prenait une expression de beauté sauvage, qu’un peintre aimerait à exprimer sur la toile.

Il me quitta d’une façon étrange: il demeurait depuis cinq jours chez moi, quand un matin il sortit, et je l’attendis inutilement jusqu’au soir. J’appris qu’il avait qutté Zara pour retourner chez lui; mais en même temps je m’aperçus qu’il me manquait une paire de pistolets anglais qui, avant son départ précipité, étaient pendus dans ma chambre. Je dois dire à sa louange qu’il aurait pu emporter également ma bourse et une montre d’or qui valaient dix fois plus que les pistolets, qu’il m’avait pris.

En 1817 je passai deux jours dans sa maison, où il me reçut avec toutes les marques de la joie la plus vive. Sa femme et tous ses enfants et petits-enfants me sautèrent au cou et quand je le quittai, son fils aîné me servit de guide dans les montagnes pendant plusieurs jours, sans qu’il me fût possible de lui faire accepter quelque récompense.

Сноски:

 1 Tous ces détails m’ont été donnés en 1817 par Maglanovich lui-même.

 2 J’ai fait de vains éfforts pour me la procurer. Maglanovich lui-même l’avait oubliée, ou peut-être eut-il honte de me réciter un premier essai dans la poésie.

 3 Espèce de bandits.

 4 Soldats de la police.

Переводы иноязычных текстов

Заметка о Иакинфе Маглановиче.

Иакинф Магланович — единственный мне знакомый гусляр, который в то же время был бы поэтом; большинство гусляров повторяют старые песни, или самое большое-сочиняют подражания, заимствуя стихов двадцать из одной баллады, столько же из другой, и связывая всё это при помощи скверных стихов собственного изделия.

Поэт наш родился в Звониграде, как он сам говорит об этом в балладе «Шиповник в Велико». Он был сын сапожника, и его родители, повидимому, не сильно беспокоились об его образовании, ибо он не умеет ни читать, ни писать. В возрасте восьми лет он был похищен чинженегами или цыганами. Эти люди увели его в Боснию, где и обучали своему искусству, и без труда обратили его в магометанство, исповедываемое большинством среди них.1 Один «айан» или старшина в Ливне отнял его у цыган и взял себе в услужение, где он в пробыл несколько лет.

Ему было пятнадцать лет, когда один католический монах обратил его в христианство, рискуя быть посаженным на кол в случае обнаружения этого; ибо турки отнюдь не поощряют миссионерской деятельности. Юный Иакинф недолго задумывался над тем, чтобы покинуть своего хозяина, достаточно сурового, как и большинство босняков; но, уходя из его дома, он задумал отмстить за дурное обращение. Однажды ночью, в грозу, он ушел из Ливно, захватив с собой шубу и саблю хозяина, с несколькими цехинами, какие ему удалось похитить. Монах, окрестивший его, сопровождал его в бегстве, совершенном, вероятно, по его совету.

От Ливно до Синя, в Далмации, миль двенадцать. Беглецы скоро прибыли туда, под покровительство венецианского правительства, в безопасности от преследований айана. Здесь-то Магланович сочинил свою первую песню; он воспел свое бегство в балладе, которая привлекла внимание некоторых, и с нее-то началась его известность.2

Но он был без средств к существованию, а по природе своей не был расположен к труду. Благодаря морлацкому гостеприимству некоторое время он жил на подаяния сельских жителей, отплачивая им пением какой-нибудь заученной им старинной песни. Вскоре он сочинил несколько новых песен на случаи свадеб и погребений, и его присутствие стало настолько необходимым, что ни один праздник не считался удачным, если на нем не было Маглановича со своей гузлой.

Так он жил в окрестностях Синя, мало беспокоясь о своих родных, судьба которых ему доныне осталась неизвестной, так как со дня похищения он ни разу не бывал в Звониграде.

В двадцать пять лет это был красивый молодой человек, сильный, ловкий, прекрасный охотник и сверх того знаменитый поэт и музыкант; его уважали все, в особенности девушки. Та, которой он отдавал предпочтение, звалась Марией и была дочерью богатого морлака, по имени Злариновича. Он легко добился взаимности, и по обычаю, похитил ее. У него был соперник по имени Ульян, нечто вроде местного сеньора, который заранее проведал о похищении. Иллирийские нравы таковы, что отвергнутый любовник легко утешается и не косится на своего счастливого соперника; но этот Ульян решил ревновать и препятствовать счастью Маглановича. В ночь похищения он явился с двумя слугами в ту минуту, когда Мария села на лошадь, чтобы следовать за возлюбленным. Ульян угрожающим голосом приказал остановиться. Соперники, по обычаю, были вооружены. Магланович выстрелил первый и убил сеньора Ульяна. Если бы у него была семья, то она поддержала бы его, и он не покинул бы страны из-за таких пустяков; но он был одинок, против него-готовая на месть семья убитого. Он быстро пришел к решению и скрылся с женой в горах, где присоединился к гайдукам.3

Он долго жил с ними и даже был ранен в лицо при схватке с пандурами.4 — Наконец, заработав кое-какие деньги, как я полагаю, не особенно честным способом, он оставил горы, купил скот и поселился в Каттаро с женой и детьми. Дом его около Смоковича, на берегу речонки или потока, впадающего в озеро Врана. Жена и дети заняты коровами и фермой; он же вечно в разъездах; часто посещает он своих старинных друзей гайдуков, но не принимает уже участия в их опасном промысле.

Я встретил его в Заре впервые в 1816 г. В то время я свободно говорил по-иллирийски и сильно желал услышать какого-нибудь известного поэта. Мой друг, уважаемый воевода Николай***, встретил в Белграде-месте своего жительства-Иакинфа Маглановича, ему ранее известного, и зная, что он направлялся в Зару, снабдил его письмом ко мне. Он писал мне, что если я желаю послушать гусляра, то должен сперва подпоить его, ибо вдохновение на него сходило лишь тогда, когда он бывал почти пьян.

Иакинфу было в то время около шестидесяти лет. Это-высокий человек, еще крепкий и сильный для своего возраста, широкоплечий, с необычайно толстой шеей; лицо его удивительно загорелое, глаза маленькие и слегка приподнятые по углам, орлиный нос, довольно красный от крепких напитков, длинные белые усы и густые черные брови; всё это вместе дает образ, незабываемый для того, кто видел его хоть раз. Прибавьте к тому длинный шрам через бровь и вдоль щеки. Непостижимо, как он не лишился глаза при таком ранении. Голова у него была бритая, по почти всеобщему обычаю, и носил он черную барашковую шапку; платье его было очень поношенное, но притом весьма опрятное.

Войдя ко мне в комнату, он передал мне письмо воеводы и присел без стеснения. Когда я прочел письмо, он сказал тоном довольно презрительного сомнения: так вы говорите по-иллирийски. Я ответил немедленно на этом языке, что достаточно понимаю по-иллирийски, чтобы оценить его песни, которые мне очень хвалили.-Ладно, ладно, отвечал он, -но я хочу есть и пить; я буду петь, когда поем.-Мы вместе пообедали. Мне казалось, что он голодал по меньшей мере дня четыре, с такой жадностью он ел. По совету воеводы, я подливал ему, и друзья мои, которые, услышав о его приходе, пришли ко мне, наполняли его стакан ежеминутно. Мы надеялись, что, когда этот необычайный голод и жажда будут удовлетворены, наш гость соблаговолит нам что-нибудь спеть. Но ожидания наши оказались напрасны. Внезапно он встал из-за стола и, опустившись на ковер у огня (дело было в декабре), заснул в пять минут, и не было никакой возможности разбудить его.

Я был удачливее в другой раз: я постарался напоить его лишь настолько, чтобы воодушевить его, и тогда он спел мне много баллад, находящихся в этом сборнике.

Должно-быть голос его прежде был хорош, но тогда он был немного разбит. Когда он пел, играя на гузле, глаза его оживали, и лицо принимало выражение дикой красоты, которую художники охотно заносят на полотно.

Он со мной расстался довольно странным способом: пять дней жил он у меня и на шестой утром ушел, и я тщетно ждал его до вечера. Мне сказали, что он ушел из Зары к себе домой; но в то же время я заметил исчезновение пары английских пистолетов, которые, до его поспешного ухода, висели у меня в комнате. Я должен добавить к его чести, что он мог равным образом унести и мой кошелек и золотые часы, которые были раз в десять дороже, чем взятые им пистолеты.

В 1817 году я провел дня два в его доме, где он принял меня, выказав живейшую радость. Жена его и все дети и внуки окружили меня и обнимали, а когда я ушел от них, старший сын служил мне проводником в горах в течение нескольких дней, причем невозможно было уговорить его принять какое бы то ни было вознаграждение. (франц.)

Сноски:

 1 Все эти подробности были сообщены мне в 1817 году самим Маглановичем. <Имя это в произношении Мериме, вероятно, звучало «Мальянович». Сохраняем здесь форму «Магланович», употребленную Пушкиным. Прим. пер.>

 2 Я тщетно разыскивал эту балладу. Сам Магланович ее забыл или, может-быть, стыдился петь мне первый свой поэтический опыт.

 3 Род разбойников.

 4 Полицейские солдаты.

ПОЭТ

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

Примечания

1. ПОЭТ. Пока не требует поэта. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №23. Написано 15 августа 1827 г. в Михайловском.

ПОЭТ И ТОЛПА

Procul este, profani.

{См. перевод}

Поэт по лире вдохновенной

Рукой рассеянной бряцал.

Он пел — а хладный и надменный

Кругом народ непосвященный

Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:

«Зачем так звучно он поет?

Напрасно ухо поражая,

К какой он цели нас ведет?

О чем бренчит? чему нас учит?

Зачем сердца волнует, мучит,

Как своенравный чародей?

Как ветер песнь его свободна,

Зато как ветер и бесплодна:

Какая польза нам от ней?»

Поэт

Молчи, бессмысленный народ,

Поденщик, раб нужды, забот!

Несносен мне твой ропот дерзкий,

Ты червь земли, не сын небес;

Тебе бы пользы всё — на вес

Кумир ты ценишь Бельведерский,

Ты пользы, пользы в нем не зришь,

Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?

Печной горшок тебе дороже:

Ты пищу в нем себе варишь.

Чернь

Нет, если ты небес избранник,

Свой дар, божественный посланник,

Во благо нам употребляй:

Сердца собратьев исправляй.

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки.

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,

А мы послушаем тебя.

Поэт

Подите прочь — какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело:

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы.

Для вашей глупости и злобы

Имели вы до сей поры

Бичи, темницы, топоры; —

Довольно с вас, рабов безумных!

Во градах ваших с улиц шумных

Сметают сор, — полезный труд! —

Но, позабыв свое служенье,

Алтарь и жертвоприношенье,

Жрецы ль у вас метлу берут?

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Переводы иноязычных текстов

1. Прочь, непосвященные. (Латин.)

Примечания

1. ПОЭТ И ТОЛПА. Напечатано под названием «Чернь» в «Московском вестнике», 1829 г., ч. I. Настоящее название стихотворению дано Пушкиным в 1836 г. при подготовке нового издания стихотворений, не вышедшего в свет.

2. Эпиграф — восклицание жреца из 6-й песни «Энеиды» Вергилия.

Стихотворение является ответом на требования дидактического морализма, какие предъявлялись Пушкину. Еще в начале 1828 г. в «Московском вестнике», к редакции которого тогда близок был Пушкин, отмечались обращенные к Пушкину советы «строгих Аристархов» преподавать уроки нравственности». Но не столько на страницах журналов, сколько в самом обществе, особенно в кругах, близких правительству, было заметно стремление «направить» перо поэта для служения практическим целям и интересам, далеким от тех идеалов, какие ставил себе Пушкин в своем творчестве. Было бы ошибочно видеть в этом стихотворении проповедь так называемого «искусства для искусства». Этому противоречит всё творчество Пушкина, взятое в целом.

Из ранних редакций

Первоначально Пушкин начал стихотворение следующими стихами:

Толпа холодная поэта окружала

И равнодушные хвалы ему жужжала.

Но равнодушно ей, задумчив, он внимал

И звучной лирою рассеянно бряцал.

В рукописи в заключительном обращении поэта к толпе вместо стиха «Довольно с вас, рабов безумных!»:

Довольно с вас. Поэт ли будет

Возиться с вами сгоряча

И лиру гордую забудет

Для гнусной розги палача!

Певцу ль казнить, клеймить безумных?

ПОЭТУ СОНЕТ

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Примечания

1. ПОЭТУ. Поэт! не дорожи любовию народной. Напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано 7 июля 1830 г. Стихотворение вызвано нападками на Пушкина на страницах «Московского телеграфа» и «Северной пчелы», где до того времени печатались восторженные рецензии на его сочинения. См. стихотворение «Поэт и толпа» (стр. 85).

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине;

Рок завистливый бедою

Угрожает снова мне…

Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?

Бурной жизнью утомленный,

Равнодушно бури жду:

Может быть, еще спасенный,

Снова пристань я найду…

Но, предчувствуя разлуку,

Неизбежный, грозный час,

Сжать твою, мой ангел, руку

Я спешу в последний раз.

Ангел кроткий, безмятежный,

Тихо молви мне: прости,

Опечалься: взор свой нежный

Подыми иль опусти;

И твое воспоминанье

Заменит душе моей

Силу, гордость, упованье

И отвагу юных дней.

Примечания

1. ПРЕДЧУВСТВИЕ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.

Стихотворение написано в связи с делом о распространении стихов из «Андрея Шенье» и допросами о принадлежности Пушкину «Гавриилиады».

ПРЕЛЕСТНИЦЕ

К чему нескромным сим убором,

Умильным голосом и взором

Младое сердце распалять

И тихим, сладостным укором

К победе легкой вызывать?

К чему обманчивая нежность,

Стыдливости притворный вид,

Движений томная небрежность

И трепет уст и жар ланит?

Напрасны хитрые старанья:

В порочном сердце жизни нет…

Невольный хлад негодованья

Тебе мой роковой ответ.

Твоею прелестью надменной

Кто не владел во тьме ночной?

Скажи: у двери оцененной

Твоей обители презренной

Кто смелой не стучал рукой?

Нет, нет, другому свой завялый

Неси, прелестница, венок;

Ласкай неопытный порок,

В твоих объятиях усталый;

Но гордый замысел забудь:

Не привлечешь питомца музы

Ты на предательскую грудь.

Неси другим наемны узы,

Своей любви постыдный торг,

Корысти хладные лобзанья,

И принужденные желанья,

И златом купленный восторг!

Примечания

1. ПРЕЛЕСТНИЦЕ. Напечатано в «Московском зрителе», 1820 г., апрель.

ПРИЗНАНИЕ К АЛЕКСАНДРЕ ИВАНОВНЕ ОСИПОВОЙ

Я вас люблю — хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

Мне не к лицу и не по летам…

Пора, пора мне быть умней!

Но узнаю по всем приметам

Болезнь любви в душе моей:

Без вас мне скучно, — я зеваю;

При вас мне грустно, — я терплю;

И, мочи нет, сказать желаю,

Мой ангел, как я вас люблю!

Когда я слышу из гостиной

Ваш легкий шаг, иль платья шум,

Иль голос девственный, невинный,

Я вдруг теряю весь свой ум.

Вы улыбнетесь — мне отрада;

Вы отвернетесь — мне тоска;

За день мучения — награда

Мне ваша бледная рука.

Когда за пяльцами прилежно

Сидите вы, склонясь небрежно,

Глаза и кудри опустя, —

Я в умиленье, молча, нежно

Любуюсь вами, как дитя!..

Сказать ли вам мое несчастье,

Мою ревнивую печаль,

Когда гулять, порой, в ненастье,

Вы собираетеся вдаль?

И ваши слезы в одиночку,

И речи в уголку вдвоем,

И путешествие в Опочку,

И фортепьяно вечерком?..

Алина! сжальтесь надо мною.

Не смею требовать любви:

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

Примечания

1. ПРИЗНАНИЕ. При жизни Пушкина не печаталось.

2. А. И. Осипова — падчерица П. А. Осиповой.

ПРИМЕТЫ (Старайся наблюдать различные приметы)

Старайся наблюдать различные приметы.

Пастух и земледел в младенческие леты,

Взглянув на небеса, на западную тень,

Умеют уж предречь и ветр, и ясный день,

И майские дожди, младых полей отраду,

И мразов ранний хлад, опасный винограду.

Так, если лебеди, на лоне тихих вод

Плескаясь вечером, окличут твой приход,

Иль солнце яркое зайдет в печальны тучи,

Знай, завтра сонных дев разбудит дождь ревучий

Иль бьющий в окна град, а ранний селянин,

Готовясь уж косить высокий злак долин,

Услыша бури шум, не выйдет на работу

И погрузится вновь в ленивую дремоту.

Примечания

1. ПРИМЕТЫ. Напечатано в сборнике 1826 г., раздел «Подражания древним».

ПРИМЕТЫ (Я ехал к вам: живые сны)

Я ехал к вам: живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны…

Душе влюбленной грустно было,

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши

Так предаемся мы, поэты;

Так суеверные приметы

Согласны с чувствами души.

Примечания

1. ПРИМЕТЫ. Напечатано в альманахе «Подснежник» в апреле 1829 г.

Рассказывая Е. П. Полторацкой об этом стихотворении, А. П. Керн пишет: «Несколько дней спустя он приехал ко мне вечером и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня как святыня), написал на какой-то записке: Я ехал к вам и т. д. Писавши эти стихи и напевая их своим звучным голосом, он при стихе:

И месяц с левой стороны Сопровождал меня уныло,

заметил, смеясь: — Разумеется, с левой, потому что ехал обратно».

ПРИНЦУ ОРАНСКОМУ

Довольно битвы мчался гром,

Тупился меч окровавленный,

И смерть погибельным крылом

Шумела грозно над вселенной!

Свершилось… взорами царей

Европы твердый мир основан;

Оковы свергнувший злодей

Могущей бранью снова скован.

Узрел он в пламени Москву —

И был низвержен ужас мира,

Покрыла падшего главу

Благословенного порфира.

И мглой повлекся окружен;

Притек и с буйной вдруг изменой

Уж воздвигал свой шаткий трон…

И пал отторжен от вселенной.

Утихло всё. — Не мчится гром,

Не блещет меч окровавленный,

И брань погибельным крылом

Не мчится грозно над вселенной.

Хвала, о юноша герой!

С героем дивным Альбиона

Он верных вел в последний бой

И мстил за лилии Бурбона.

Пред ним мятежных гром гремел,

Текли во след щиты кровавы;

Грозой он в бранной мгле летел

И разливал блистанье славы.

Его текла младая кровь,

На нем сияет язва чести:

Венчай, венчай его, любовь!

Достойный был он воин мести.

Примечания

1. ПРИНЦУ ОРАНСКОМУ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение написано по заказу для исполнения во время праздника в Павловске у императрицы Марии Федоровны, по случаю отъезда принца Оранского. Вильгельм Оранский (1792—1849), позднее Нидерландский король, приезжал в Петербург в качестве жениха. Здесь состоялась его женитьба на Анне Павловне, сестре Александра I. Стихи для праздника были заказаны Нелединскому-Мелецкому, но старый поэт, не надеясь на свои силы, передал поручение Пушкину. Праздник состоялся 6 июня.

2. «Оковы свергнувший злодей» — Наполеон, покинувший остров Эльбу.

3. «С героем дивным Альбиона». Под начальством Веллингтона принц Оранский принимал участие в сражении под Ватерлоо и был ранен.

ПРИЯТЕЛЮ

Не притворяйся, милый друг,

Соперник мой широкоплечий!

Тебе не страшен лиры звук,

Ни элегические речи.

Дай руку мне: ты не ревнив,

Я слишком ветрен и ленив,

Твоя красавица не дура;

Я вижу всё и не сержусь:

Она прелестная Лаура,

Да я в Петрарки не гожусь.

Примечания

1. ПРИЯТЕЛЮ. Напечатано в сборнике 1826 г. Возможно, что стихотворение обращено к Н. С. Алексееву.

ПРИЯТЕЛЯМ

Враги мои, покамест я ни слова…

И, кажется, мой быстрый гнев угас;

Но из виду не выпускаю вас

И выберу когда-нибудь любого:

Не избежит пронзительных когтей,

Как налечу нежданный, беспощадный.

Так в облаках кружится ястреб жадный

И сторожит индеек и гусей.

Примечания

ПРИЯТЕЛЯМ. Напечатано в «Московском телеграфе», 1825 г., №3., под произвольным названием, данным стихотворению Вяземским: «Журнальным приятелям». По этому поводу в «Северной пчеле» Булгарина появилось следующее заявление: «А. С. Пушкин просил издателей «Северной пчелы» известить публику, что стихи его сочинения, напечатанные в №3..Московского телеграфа», на стр. 215, под заглавием «К журнальным приятелям», должно читать просто: «К приятелям»». См. письмо Вяземскому от июля 1825 г.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Мечты, мечты,

Где ваша сладость?

Где ты, где ты,

Ночная радость?

Исчезнул он,

Веселый сон,

И одинокий

Во тьме глубокой

Я пробужден.

Кругом постели

Немая ночь.

Вмиг охладели,

Вмиг улетели

Толпою прочь

Любви мечтанья.

Еще полна

Душа желанья

И ловит сна

Воспоминанья.

Любовь, любовь,

Внемли моленья:

Пошли мне вновь

Свои виденья,

И поутру,

Вновь упоенный,

Пускай умру

Непробужденный.

Примечания

1. ПРОБУЖДЕНИЕ. В первой (лицейской) редакции напечатано в «Северном наблюдателе», 1817 г., №25, а затем включено Пушкиным в его сборник стихотворений 1826 г. Первоначально стихотворение оканчивалось стихами:

Любовь, любовь! Пусть упоенный, Усну я вновь Обвороженный, И поутру Вновь утомленный, Пускай умру Непробужденный!..

ПРОЗАИК И ПОЭТ

О чем, прозаик, ты хлопочешь?

Давай мне мысль какую хочешь:

Ее с конца я завострю,

Летучей рифмой оперю,

Взложу на тетиву тугую,

Послушный лук согну в дугу.

А там пошлю наудалую,

И горе нашему врагу!

Примечания

1. ПРОЗАИК И ПОЭТ. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №4.

ПРОЗЕРПИНА

Плещут волны Флегетона,

Своды тартара дрожат:

Кони бледного Плутона

Быстро к нимфам Пелиона

Из аида бога мчат.

Вдоль пустынного залива

Прозерпина вслед за ним,

Равнодушна и ревнива,

Потекла путем одним.

Пред богинею колена

Робко юноша склонил.

И богиням льстит измена:

Прозерпине смертный мил.

Ада гордая царица

Взором юношу зовет,

Обняла, и колесница

Уж к аиду их несет:

Мчатся, облаком одеты;

Видят вечные луга,

Элизей и томной Леты

Усыпленные брега.

Там бессмертье, там забвенье,

Там утехам нет конца.

Прозерпина в упоенье,

Без порфиры и венца,

Повинуется желаньям,

Предает его лобзаньям

Сокровенные красы,

В сладострастной неге тонет

И молчит и томно стонет…

Но бегут любви часы;

Плещут волны Флегетона,

Своды тартара дрожат:

Кони бледного Плутона

Быстро мчат его назад.

И Кереры дочь уходит,

И счастливца за собой

Из Элизия выводит

Потаенною тропой;

И счастливец отпирает

Осторожною рукой

Дверь, откуда вылетает

Сновидений ложный рой.

Примечания

1. ПРОЗЕРПИНА. Напечатано в «Северных цветах» на 1825 год. Написано 26 августа 1824.

Стихотворение является вольным переводом 27-й картины из «Превращений Венеры» Парни.

ПРОРОК

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Примечания

1. ПРОРОК. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., №3. Написано 8 сентября 1826. Взяв в основу стихотворения отдельные мотивы VI главы библейской книги пророка Исайи, Пушкин далеко уходит от библейского сюжета, изображая иносказательно пророческое назначение поэта. Имеются сведения, что «Пророк» входил в цикл стихотворений политического характера, но остальные стихотворения этого цикла до нас не дошли.

ПРОЩАНЬЕ

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета,

Меняя всё, меняя нас,

Уж ты для своего поэта

Могильным сумраком одета,

И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,

Прощанье сердца моего,

Как овдовевшая супруга,

Как друг, обнявший молча друга

Пред заточением его.

Примечания

1. ПРОЩАНЬЕ. В последний раз твой образ милый. Напечатано с нотами А. Есаулова отдельным изданием. Написано 5 октября 1830 г. в Болдине.

В предварительном списке стихотворений, предназначавшихся для издания 1832 г., это стихотворение названо «К E.W.», причем буквы написаны в виде монограммы, как Пушкин обозначал имя Елизаветы Воронцовой. См. примеч. к стихотворению «Сожженное письмо» (т. II, стр. 377).

ПТИЧКА

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Примечания

1. ПТИЧКА. Напечатано в «Литературных листках», 1823 г., №2. Написано в конце апреля. См. письмо Гнедичу от 13 мая 1823 г. Явно автобиографический и политический смысл стихотворения заставил издателей прибегнуть из цензурных соображений к примечанию, затуманивающему смысл стихов: «Сие относится к тем благодетелям человечества, которые употребляют свои достатки на выкуп из тюрьмы невинных должников и проч.».

РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ

Книгопродавец.

Стишки для вас одна забава,

Немножко стоит вам присесть,

Уж разгласить успела слава

Везде приятнейшую весть:

Поэма, говорят, готова,

Плод новый умственных затей.

Итак, решите: жду я слова:

Назначьте сами цену ей.

Стишки любимца муз и граций

Мы вмиг рублями заменим

И в пук наличных ассигнаций

Листочки ваши обратим…

О чем вздохнули так глубоко?

Не льзя ль узнать?

Поэт.

Я был далеко:

Я время то воспоминал,

Когда, надеждами богатый,

Поэт беспечный, я писал

Из вдохновенья, не из платы.

Я видел вновь приюты скал

И темный кров уединенья,

Где я на пир воображенья,

Бывало, музу призывал.

Там слаще голос мой звучал:

Там доле яркие виденья,

С неизъяснимою красой,

Вились, летали надо мной

В часы ночного вдохновенья!..

Всё волновало нежный ум:

Цветущий луг, луны блистанье,

В часовне ветхой бури шум,

Старушки чудное преданье.

Какой-то демон обладал

Моими играми, досугом;

За мной повсюду он летал,

Мне звуки дивные шептал,

И тяжким, пламенным недугом

Была полна моя глава;

В ней грезы чудные рождались;

В размеры стройные стекались

Мои послушные слова

И звонкой рифмой замыкались.

В гармонии соперник мой

Был шум лесов, иль вихорь буйный,

Иль иволги напев живой,

Иль ночью моря гул глухой,

Иль шопот речки тихоструйной.

Тогда, в безмолвии трудов,

Делиться не был я готов

С толпою пламенным восторгом,

И музы сладостных даров

Не унижал постыдным торгом;

Я был хранитель их скупой:

Так точно, в гордости немой,

От взоров черни лицемерной

Дары любовницы младой

Хранит любовник суеверный.

Книгопродавец.

Но слава заменила вам

Мечтанья тайного отрады:

Вы разошлися по рукам.

Меж тем как пыльные громады

Лежалой прозы и стихов

Напрасно ждут себе чтецов

И ветреной ее награды.

Поэт.

Блажен, кто про себя таил

Души высокие созданья

И от людей, как от могил,

Не ждал за чувство воздаянья!

Блажен, кто молча был поэт

И, терном славы не увитый,

Презренной чернию забытый,

Без имени покинул свет!

Обманчивей и снов надежды,

Что слава? шопот ли чтеца?

Гоненье ль низкого невежды?

Иль восхищение глупца?

Книгопродавец.

Лорд Байрон был того же мненья;

Жуковский то же говорил;

Но свет узнал и раскупил

Их сладкозвучные творенья.

И впрям, завиден ваш удел:

Поэт казнит, поэт венчает;

Злодеев громом вечных стрел

В потомстве дальном поражает;

Героев утешает он;

С Коринной на киферской трон

Свою любовницу возносит.

Хвала для вас докучный звон;

Но сердце женщин славы просит:

Для них пишите; их ушам

Приятна лесть Анакреона:

В младые лета розы нам

Дороже лавров Геликона.

Поэт.

Самолюбивые мечты,

Утехи юности безумной!

И я, средь бури жизни шумной

Искал вниманья красоты.

Глаза прелестные читали

Меня с улыбкою любви:

Уста волшебные шептали

Мне звуки сладкие мои…

Но полно! в жертву им свободы

Мечтатель уж не принесет;

Пускай их юноша поет.

Любезный баловень природы.

Что мне до них? Теперь в глуши

Безмолвно жизнь моя несется;

Стон лиры верной не коснется

Их легкой, ветреной души:

Не чисто в них воображенье:

Не понимает нас оно,

И, признак бога, вдохновенье

Для них и чуждо и смешно.

Когда на память мне невольно

Придет внушенный ими стих,

Я так и вспыхну, сердцу больно:

Мне стыдно идолов моих.

К чему, несчастный, я стремился?

Пред кем унизил гордый ум?

Кого восторгом чистых дум

Боготворить не устыдился?…

Книгопродавец.

Люблю ваш гнев. Таков поэт!

Причины ваших огорчений

Мне знать не льзя: но исключений

Для милых дам ужели нет?

Ужели ни одна не стоит

Ни вдохновенья, ни страстей,

И ваших песен не присвоит

Всесильной красоте своей?

Молчите вы?

Поэт.

Зачем поэту

Тревожить сердца тяжкой сон?

Бесплодно память мучит он.

И что ж? какое дело свету?

Я всем чужой!… душа моя

Хранит ли образ незабвенный?

Любви блаженство знал ли я?

Тоскою ль долгой изнуренный,

Таил я слезы в тишине?

Где та была, которой очи,

Как небо, улыбались мне?

Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?.

…

И что ж? Докучный стон любви,

Слова покажутся мои

Безумца диким лепетаньем.

Там сердце их поймет одно,

И то с печальным содроганьем:

Судьбою так уж решено.

Ах, мысль о той души завялой

Могла бы юность оживить

И сны поэзии бывалой

Толпою снова возмутить!…

Она одна бы разумела

Стихи неясные мои;

Одна бы в сердце пламенела

Лампадой чистою любви!

Увы, напрасные желанья!

Она отвергла заклинанья,

Мольбы, тоску души моей:

Земных восторгов излиянья,

Как божеству, не нужно ей!…

Книгопродавец.

Итак, любовью утомленный,

Наскуча лепетом молвы,

Заране отказались вы

От вашей лиры вдохновенной.

Теперь, оставя шумный свет,

И Муз, и ветреную моду,

Что ж изберете вы?

Поэт.

Свободу.

Книгопродавец.

Прекрасно. Вот же вам совет;

Внемлите истинне полезной:

Наш век — торгаш; в сей век железный

Без денег и свободы нет.

Что Слава? — Яркая заплата

На ветхом рубище певца.

Нам нужно злата, злата, злата:

Копите злато до конца!

Предвижу ваше возраженье;

Но вас я знаю, господа:

Вам ваше дорого творенье,

Пока на пламени Труда

Кипит, бурлит воображенье;

Оно застынет, и тогда

Постыло вам и сочиненье.

Позвольте просто вам сказать:

Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать.

Что ж медлить? уж ко мне заходят

Нетерпеливые чтецы;

Вкруг лавки журналисты бродят,

За ними тощие певцы:

Кто просит пищи для сатиры,

Кто для души, кто для пера;

И признаюсь — от вашей лиры

Предвижу много я добра.

Поэт.

Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись.

Условимся

Примечания

1. РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ. Напечатано в форме предисловия при издании первой главы «Евгения Онегина» (1825 г.). Написано 6 сентября 1824. Стих «Пускай их юноша поет» в первом издании читался:

Пускай их Шаликов поэт.

Также и в рукописи, но первоначально было:

Пускай их Батюшков поет.

См. об этом письма Пушкина Вяземскому от 19 февраля и 25 мая 1825 г.

Из ранних редакций

В рукописи после стиха «Старушки чудное преданье»:

Меня не знал в то время свет,

Но мне внимала вся природа,

Воистину я был поэт,

Но для себя, не для народа.

После стиха «Искал вниманья красоты»:

Мои слова, мои напевы

Коварной силой иногда

Смирить умели в сердце девы

Волненье сладкого стыда.

После стиха «Боготворить не устыдился?»:

Ах, лира, лира! что же ты

Мое безумство разгласила?

Ах, если б Лета поглотила

Мои летучие листы

И память мертвой красоты

Сокрыла б темная могила!..

После стиха «Судьбою так уж решено»:

С кем поделюсь я вдохновеньем?

Одна была… пред ней одной

Объятый грустным упоеньем,

С неизъяснимою тоской —

Там, там, где тень, где лист чудесный,

Где льются вечные струи,

Я находил язык небесный,

Язык поэтов и любви…

В первом издании к стихотворению было сделано примечание:

Заметим, для щекотливых блюстителей приличий, что Книгопродавец и Поэт оба лица вымышленные. Похвалы первого не что иное, как светская вежливость, притворство, необходимое в разговоре, если не в журнале.

РАЗЛУКА (В последний раз, в сени уединенья)

В последний раз, в сени уединенья,

Моим стихам внимает наш пенат.

Лицейской жизни милый брат,

Делю с тобой последние мгновенья.

Прошли лета соединенья;

Разорван он, наш верный круг.

Прости! Хранимый небом,

Не разлучайся, милый друг,

С свободою и Фебом!

Узнай любовь, неведомую мне,

Любовь надежд, восторгов, упоенья:

И дни твои полетом сновиденья

Да пролетят в счастливой тишине!

Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,

При мирных ли брегах родимого ручья,

Святому братству верен я.

И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),

Пусть будут счастливы все, все твои друзья!

Примечания

1. РАЗЛУКА. В первой редакции, под названием «Кюхельбекеру», напечатано в «Невском зрителе», 1820 г., апрель. В переработанном виде, печатаемом здесь, вошло в собрание стихотворений Пушкина. Первоначальный текст отличался начальными стихами:

В последний час, в тиши уединенья, Моим стихам внимает наш пенат! Лицейской жизни милый брат, Делю с тобой последние мгновенья! Итак, они прошли — лета соединенья; Итак, разорван он — наш братский, верный круг! Прости!.. хранимый тайным небом, Не разлучайся, милый друг, С фортуной, дружеством и Фебом.

РАЗЛУКА (Когда пробил последний счастью час)

Когда пробил последний счастью час,

Когда в слезах над бездной я проснулся

И, трепетный, уже в последний раз

К руке твоей устами прикоснулся —

Да! помню всё; я сердцем ужаснулся,

Но заглушал несносную печаль;

Я говорил: «Не вечная разлука

Все радости уносит ныне вдаль.

Забудемся, в мечтах потонет мука;

Уныние, губительная скука

Пустынника приют не посетят;

Мою печаль усладой муза встретит;

Утешусь я — и дружбы тихий взгляд

Души моей холодный мрак осветит».

Как мало я любовь и сердце знал!

Часы идут, за ними дни проходят,

Но горестям отрады не приводят

И не несут забвения фиал.

О милая, повсюду ты со мною,

Но я уныл и втайне я грущу.

Блеснет ли день за синею горою,

Взойдет ли ночь с осеннею луною —

Я всё тебя, прелестный друг, ищу;

Засну ли я, лишь о тебе мечтаю,

Одну тебя в неверном вижу сне;

Задумаюсь — невольно призываю,

Заслушаюсь — твой голос слышен мне.

Рассеянный сижу между друзьями,

Невнятен мне их шумный разговор,

Гляжу на них недвижными глазами,

Не узнает уж их мой хладный взор!

И ты со мной, о лира, приуныла,

Наперсница души моей больной!

Твоей струны печален звон глухой,

И лишь любви ты голос не забыла!..

О верная, грусти, грусти со мной,

Пускай твои небрежные напевы

Изобразят уныние мое,

И, слушая бряцание твое,

Пускай вздохнут задумчивые девы.

Примечания

1. РАЗЛУКА. При жизни Пушкина не печаталось.

РАССУДОК И ЛЮБОВЬ

Младой Дафнис, гоняясь за Доридой,

«Постой, — кричал, — прелестная! постой,

Скажи: «Люблю» — и бегать за тобой

Не стану я — клянуся в том Кипридой!»

«Молчи, молчи!» — Рассудок говорил.

А плут Эрот: «Скажи: ты сердцу мил!»

«Ты сердцу мил!» — пастушка повторила,

И их сердца огнем любви зажглись,

И пал к ногам красавицы Дафнис,

И страстный взор Дорида потупила.

«Беги, беги!» — Рассудок ей твердил,

А плут Эрот: «Останься!» — говорил.

Осталася — и трепетной рукою

Взял руку ей счастливый пастушок.

«Взгляни, — сказал, — с подругой голубок

Там обнялись под тенью лип густою!»

«Беги! беги!» — Рассудок повторил,

«Учись от них!» — Эрот ей говорил.

И нежная улыбка пробежала

Красавицы на пламенных устах,

И вот она с томлением в глазах

К любезному в объятия упала…

«Будь счастлива!» — Эрот ей прошептал.

Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.

Примечания

1. РАССУДОК И ЛЮБОВЬ. При жизни Пушкина напечатано без его ведома в альманахе «Весенние цветы» в 1835 г. Написано в первой половине 1814 г.

РЕФУТАЦИЯ г-на БЕРАНЖЕРА

Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,

Мусье француз, г… капитан,

Как помнятся у нас в простонародье

Над нехристем победы россиян?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, как за горы Суворов

Перешагнув, напал на вас врасплох?

Как наш старик трепал вас, живодеров,

И вас давил на ноготке, как блох?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу

На нас одних ваш Бонапарт-буян?

Французов видели тогда мы многих…,

Да и твою, г… капитан!

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, как царь ваш от угара

Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,

Как на огне московского пожара

Вы жарили московских наших крыс?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,

Ты, наш мороз среди родных снегов

И батарей задорный подогревец,

Солдатский штык и петлю казаков?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, как были мы в Париже,

Где наш казак иль полковой наш поп

Морочил вас, к винцу подсев поближе,

И ваших жен похваливал да …?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Примечания

1. РЕФУТАЦИЯ г-на БЕРАНЖЕРА. Стихотворение, не предназначавшееся к печати.

Стихи направлены против бонапартистской песни, которуя Пушкин приписывал Беранже, но которая в действительности принадлежит поэту Дебро: «T’en souviens-tu, disait un capitaine». {Ты помнишь ли, говорил капитан. (Франц.)}

РИФМА

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.

Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал.

Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;

Меж говорливых наяд, мучась, она родила

Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина.

Резвая дева росла в хоре богинь-аонид,

Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,

Музам мила; на земле Рифмой зовется она.

Примечания

1. РИФМА. Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. См. «Труд». Написано 10 октября 1830 г. См. стихотворение 1828 г. на ту же тему «Рифма, звучная подруга» (стр. 73).

РОДРИК

I

На Испанию родную

Призвал мавра Юлиан.

Граф за личную обиду

Мстить решился королю.

Дочь его Родрик похитил,

Обесчестил древний род;

Вот за что отчизну предал

Раздраженный Юлиан.

Мавры хлынули потоком

На испанские брега.

Царство готфов миновалось,

И с престола пал Родрик.

Готфы пали не бесславно:

Храбро билися они,

Долго мавры сомневались,

Одолеет кто кого.

Восемь дней сраженье длилось;

Спор решен был наконец.

Был на поле битвы пойман

Конь любимый короля.

Шлем и меч его тяжелый

Были найдены в пыли.

Короля почли убитым,

И никто не пожалел.

Но Родрик в живых остался,

Бился он все восемь дней —

Он сперва хотел победы,

Там уж смерти лишь алкал.

И кругом свистали стрелы,

Не касаяся его,

Мимо дротики летали,

Шлема меч не рассекал.

Напоследок, утомившись,

Соскочил с коня Родрик,

Меч с запекшеюся кровью

От ладони отклеил,

Бросил об земь шлем пернатый

И блестящую броню.

И, спасенный мраком ночи,

С поля битвы он ушел.

II

От полей кровавой битвы

Удаляется Родрик;

Короля опередила

Весть о гибели его.

Стариков и бедных женщин

На распутьях видит он;

Все толпой бегут от мавров

К укрепленным городам.

Все, рыдая, молят бога

О спасенье христиан,

Все Родрика проклинают;

И проклятья слышит он.

И с поникшею главою

Мимо их пройти спешит,

И не смеет даже молвить:

Помолитесь за него.

Наконец на берег моря

В третий день приходит он,

Видит темную пещеру

На пустынном берегу.

В той пещере он находит

Крест и заступ — а в углу

Труп отшельника и яму,

Им изрытую давно.

Тленье трупу не коснулось,

Он лежит, окостенев,

Ожидая погребенья

И молитвы христиан.

И с мольбою об усопшем

Схоронил его король,

И в пещере поселился

Над могилою его.

Он питаться стал плодами

И водою ключевой;

И себе могилу вырыл,

Как предшественник его.

Короля в уединенье

Стал лукавый искушать,

И виденьями ночными

Краткий сон его мутить.

Он проснется с содроганьем,

Полон страха и стыда;

Упоение соблазна

Сокрушает дух его.

Хочет он молиться богу

И не может. Бес ему

Шепчет в уши звуки битвы

Или страстные слова.

Он в унынии проводит

Дни и ночи, недвижим,

Устремив глаза на море,

Поминая старину.

III

Но отшельник, чьи останки

Он усердно схоронил,

За него перед всевышним

Заступился в небесах.

В сновиденье благодатном

Он явился королю,

Белой ризою одеян

И сияньем окружен.

И король, объятый страхом,

Ниц повергся перед ним,

И вещал ему угодник:

«Встань — и миру вновь явись.

Ты венец утратил царский,

Но господь руке твоей

Даст победу над врагами,

А душе твоей покой».

Пробудясь, господню волю

Сердцем он уразумел,

И, с пустынею расставшись,

В путь отправился король.

Примечания

1. РОДРИК. На Испанию родную. При жизни Пушкина не печаталось.

Источником стихотворения являются предания испанских хроник и народные легенды о последнем готском короле Родерике. Его противник граф Юлиан заключил союз с маврами, и в битве при Гвадалете (711 г.) готское войско Родерика было разбито, а сам Родерик убит. Причиной мести Юлиана хроники считают то, что Родерик якобы соблазнил Флоринду (или Каву), дочь Юлиана. По легенде Родерик не погиб в сражении, но скрылся. Разные версии сведены воедино в поэме Саути «Родерик, последний из готов». См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

В рукописи имеются строфы, исключенные из последней редакции. После стиха «Над могилою его» в беловой рукописи зачеркнуто:

В сокрушении глубоком

Беспрестанно слезы льет,

День и ночь у бога молит

Отпущение грехов.

После стиха «Краткий сон его мутить» в черновой рукописи еще две строфы:

Лишь уснет, ему приснятся

Графской дочери черты,

Перед ним мелькает Кава,

Каву снова видит он,

Очи полны думы гордой,

Благородное чело,

И младенчески открыто

Выраженье детских уст.

Вместо одной строфы «В сновиденье благодатном..,» было две:

Раз несчастный утомленный

На рассвете задремал,

И господь ему виденье

Благодатное послал.

Видит он: святой угодник

Приближается к нему,

Ризой светлою одеян

И сияньем окружен.

Черновой отрывок, не вошедший в беловую редакцию:

Чудный сон мне бог послал:

С длинной белой бородою,

В белой ризе предо мною

Старец некий предстоял

И меня благословлял.

Он сказал мне: «Будь покоен,

Скоро, скоро удостоен

Будешь царствия небес.

Путник, ляжешь на ночлеге,

В пристань, плаватель, войдешь,

Бедный пахарь утомленный,

Отрешишь волов от плуга

На последней борозде.

Ныне грешник тот великий,

О котором предвещанье

Слышал ты давно -…

…Грешник долгожданный

Наконец к тебе придет

Исповедовать себя

И получит разрешенье,

И заснешь ты вечным сном».

Сон отрадный, благовещий —

Сердце жадное не смеет

И поверить и не верить.

Ах, ужели в самом деле

Близок я к моей кончине?

И страшуся и надеюсь,

Казни вечныя страшуся,

Милосердия надеюсь:

Успокой меня, творец.

Но твоя да будет воля,

Не моя.- Кто там идет?..

РОЗА

Где наша роза,

Друзья мои?

Увяла роза,

Дитя зари.

Не говори:

Так вянет младость!

Не говори:

Вот жизни радость!

Цветку скажи:

Прости, жалею!

И на лилею

Нам укажи.

Примечания

1. РОЗА. Напечатано Пушкиным в его сборнике стихотворений 1826 года. В первоначальной (лицейской) редакции стихи 5—10 читались:

Не говори: Вот жизни младость, Не повтори: Так вянет радость, В душе скажи: Прости, жалею…

Согласно символике, сложившейся еще в античном мире, роза означала любовь, а лилия — непорочность.

РОМАНС

Под вечер, осенью ненастной,

В далеких дева шла местах

И тайный плод любви несчастной

Держала в трепетных руках.

Всё было тихо — лес и горы,

Всё спало в сумраке ночном;

Она внимательные взоры

Водила с ужасом кругом.

И на невинном сем творенье,

Вздохнув, остановила их…

«Ты спишь, дитя, мое мученье,

Не знаешь горестей моих,

Откроешь очи и тоскуя

Ко груди не прильнешь моей.

Не встретишь завтра поцелуя

Несчастной матери твоей.

Ее манить напрасно будешь!..

Стыд вечный мне вина моя, —

Меня навеки ты забудешь;

Тебя не позабуду я;

Дадут покров тебе чужие

И скажут:,,Ты для нас чужой!» —

Ты спросишь: «Где ж мои родные?»

И не найдешь семьи родной.

Мой ангел будет грустной думой

Томиться меж других детей!

И до конца с душой угрюмой

Взирать на ласки матерей;

Повсюду странник одинокий,

Предел неправедный кляня,

Услышит он упрек жестокий…

Прости, прости тогда меня.

Быть может, сирота унылый,

Узнаешь, обоймешь отца.

Увы! где он, предатель милый,

Мой незабвенный до конца?

Утешь тогда страдальца муки,

Скажи: «Ее на свете нет —

Лаура не снесла разлуки

И бросила пустынный свет».

Но что сказала я?.. быть может,

Виновную ты встретишь мать,

Твой скорбный взор меня встревожит!

Возможно ль сына не узнать?

Ах, если б рок неумолимый

Моею тронулся мольбой…

Но, может быть, пройдешь ты мимо —

Навек рассталась я с тобой.

Ты спишь — позволь себя, несчастный,

К груди прижать в последний раз.

Закон неправедный, ужасный

К страданью присуждает нас.

Пока лета не отогнали

Беспечной радости твоей, —

Спи, милый! горькие печали

Не тронут детства тихих дней!»

Но вдруг за рощей осветила

Вблизи ей хижину луна…

С волненьем сына ухватила

И к ней приближилась она;

Склонилась, тихо положила

Младенца на порог чужой,

Со страхом очи отвратила

И скрылась в темноте ночной.

Примечания

1. РОМАНС. Это раннее стихотворение Пушкина было напечатано (вероятно, без ведома Пушкина) в 1827 г. Б. М. Федоровым в альманахе «Памятник отечественных муз» в неполном и неточном виде. Вскоре оно получило распространение в качестве популярного романса. Затем перепечатывалось в разных «Песенниках».

РУСАЛКА

Над озером, в глухих дубровах

Спасался некогда монах,

Всегда в занятиях суровых,

В посте, молитве и трудах.

Уже лопаткою смиренной

Себе могилу старец рыл —

И лишь о смерти вожделенной

Святых угодников молил.

Однажды летом у порогу

Поникшей хижины своей

Анахорет молился богу.

Дубравы делались черней;

Туман над озером дымился,

И красный месяц в облаках

Тихонько по небу катился.

На воды стал глядеть монах.

Глядит, невольно страха полный;

Не может сам себя понять…

И видит: закипели волны

И присмирели вдруг опять…

И вдруг.. легка, как тень ночная,

Бела, как ранний снег холмов,

Выходит женщина нагая

И молча села у брегов.

Глядит на старого монаха

И чешет влажные власы.

Святой монах дрожит со страха

И смотрит на ее красы.

Она манит его рукою,

Кивает быстро головой…

И вдруг — падучею звездою —

Под сонной скрылася волной.

Всю ночь не спал старик угрюмый

И не молился целый день —

Перед собой с невольной думой

Всё видел чудной девы тень.

Дубравы вновь оделись тьмою:

Пошла по облакам луна,

И снова дева над водою

Сидит, прелестна и бледна.

Глядит, кивает головою,

Целует издали шутя,

Играет, плещется волною,

Хохочет, плачет, как дитя,

Зовет монаха, нежно стонет…

«Монах, монах! Ко мне, ко мне!..»

И вдруг в волнах прозрачных тонет;

И всё в глубокой тишине.

На третий день отшельник страстный

Близ очарованных брегов

Сидел и девы ждал прекрасной,

А тень ложилась средь дубров…

Заря прогнала тьму ночную:

Монаха не нашли нигде,

И только бороду седую

Мальчишки видели в воде.

Примечания

1. РУСАЛКА. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. с подзаголовком «баллада». Это стихотворение первоначально было запрещено цензурой и после его появления в печати вызвало жалобы духовенства.

РУССКОМУ ГЕСНЕРУ

Куда ты холоден и сух!

Как слог твой чопорен и бледен!

Как в изобретеньях ты беден!

Как утомляешь ты мой слух!

Твоя пастушка, твой пастух

Должны ходить в овчинной шубе.

Ты их морозишь налегке!

Где ты нашел их: в шустер-клубе

Или на Красном кабачке?

Примечания

1. РУССКОМУ ГЕСНЕРУ. Напечатано в сборнике «Опыт русской анфологии», 1828 г. Под названием «Идиллику» стихотворение впервые упоминается в списке Пушкина, относящемся к 1827 г.

В делах III Отделения это стихотворение находится среди сведений за ноябрь 1827 г. с пометой: «На Федорова».

С ПОРТУГАЛЬСКОГО

Там звезда зари взошла,

Пышно роза процвела.

Это время нас, бывало,

Друг ко другу призывало.

На постеле пуховой

Дева сонною рукой

Отирала сонны очи,

Удаляя грезы ночи.

И являлася она

У дверей иль у окна

Ранней звездочки светлее,

Розы утренней свежее.

Лишь ее завижу я,

Мнилось, легче вкруг меня

Воздух утренний струился;

Я вольнее становился.

Меж овец деревни всей

Я красавицы моей

Знал любимую овечку —

Я водил ее на речку.

На тенистые брега,

На зеленые луга;

Я поил ее, лелеял,

Перед ней цветы я сеял.

Дева издали ко мне

Приближалась в тишине,

Я, прекрасную встречая,

Пел, гитарою бряцая:

«Девы, радости моей,

Нет! на свете нет милей!

Кто посмеет под луною

Спорить в счастии со мною?

Не завидую царям,

Не завидую богам,

Как увижу очи томны,

Тонкий стан и косы темны».

Так певал бывало ей,

И красавицы моей

Сердце песнью любовалось;

Но блаженство миновалось.

Где ж красавица моя!

Одинокий плачу я —

Заменили песни нежны

Стон и слезы безнадежны.

Примечания

1. С ПОРТУГАЛЬСКОГО. Там звезда зари взошла. При жизни Пушкина не печаталось. Вольный перевод стихотворения «Воспоминания». Его автор — Т. А. Гонзага (1744 — 1807), бразильский поэт. автор любовных стихов, в которых он воспевал Марилью (М. Ж. Сейшаш). Пушкин переводил эти стихи, по-видимому, с французского, причем слегка изменил начало и сократил центральную часть.

САПОЖНИК

(ПРИТЧА)

Картину раз высматривал сапожник

И в обуви ошибку указал;

Взяв тотчас кисть, исправился художник.

Вот, подбочась, сапожник продолжал:

«Мне кажется, лицо немного криво…

А эта грудь не слишком ли нага?»…

Тут Апеллес прервал нетерпеливо:

«Суди, дружок, не свыше сапога!»

Есть у меня приятель на примете:

Не ведаю, в каком бы он предмете

Был знатоком, хоть строг он на словах,

Но черт его несет судить о свете:

Попробуй он судить о сапогах!

Примечания

1. САПОЖНИК. Напечатано в «Современнике», 1836 г., том 3.

Стихотворение направлено против Н. Надеждина.

В рукописи эпиграф:

Но видно по всему, что он семинарист.

Дмитриев.

Это — слегка измененный (у Дмитриева: «видно по стихам») стих из сцены, переведенной Дмитриевым из «Ученых женщин» Мольера.

2. «Суди, дружок, не свыше сапога». — Этим стихом Пушкин отвечает на эпиграф к статье Надеждина о «Полтаве»: «Берите труд не свыше сил своих» (из Горация в переводе Мерзлякова).

В основу эпиграммы положен рассказ Плиния Старшего в его книге «Естественная история» о греческом живописце Апеллесе.

САФО

Счастливый юноша, ты всем меня пленил:

Душою гордою и пылкой и незлобной,

И первой младости красой женоподобной.

Примечания

1. САФО. Напечатано в сборнике 1826 г.

Стихи не заимствованы из произведений Сафо. Пушкин имеет в виду любовь Сафо к Фаону.

СЕСТРА И БРАТЬЯ

Два дубочка вырастали рядом,

Между ними тонковерхая елка.

Не два дуба рядом вырастали,

Жили вместе два братца родные:

Один Павел, а другой Радула,

А меж ими сестра их Елица.

Сестру братья любили всем сердцем,

Всякую ей оказывали милость;

Напоследок ей нож подарили

Золоченый в серебряной оправе.

Огорчилась молодая Павлиха

На золовку, стало ей завидно;

Говорит она Радуловой любе;

«Невестушка, по богу сестрица!

Не знаешь ли ты зелия такого,

Чтоб сестра омерзела братьям?»

Отвечает Радулова люба:

«По богу сестра моя, невестка,

Я не знаю зелия такого;

Хоть бы знала, тебе б не сказала;

И меня братья мои любили,

И мне всякую оказывали милость».

Вот пошла Павлиха к водопою,

Да зарезала коня вороного

И сказала своему господину:

«Сам себе на зло сестру ты любишь,

На беду даришь ей подарки:

Извела она коня вороного».

Стал Елицу допытывать Павел:

«За что это? скажи, бога ради».

Сестра брату с плачем отвечает:

«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,

Клянусь жизнью твоей и моею!»

В ту пору брат сестре поверил.

Вот Павлиха пошла в сад зеленый,

Сивого сокола там заколола

И сказала своему господину:

«Сам себе на зло сестру ты любишь,

На беду даришь ты ей подарки:

Ведь она сокола заколола».

Стал Елицу допытывать Павел:

«За что это? скажи, бога ради».

Сестра брату с плачем отвечает:

«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,

Клянусь жизнью твоей и моею!»

И в ту пору брат сестре поверил.

Вот Павлиха по вечеру поздно

Нож украла у своей золовки

И ребенка своего заколола

В колыбельке его золоченой.

Рано утром к мужу прибежала,

Громко воя и лицо терзая.

«Сам себе на зло сестру ты любишь,

На беду даришь ты ей подарки:

Заколола у нас она ребенка.

А когда еще ты мне не веришь,

Осмотри ты нож ее злаченый».

Вскочил Павел, как услышал это,

Побежал к Елице во светлицу:

На перине Елица почивала,

В головах нож висел злаченый.

Из ножен вынул его Павел, —

Нож злаченый весь был окровавлен.

Дернул он сестру за белу руку:

«Ой, сестра, убей тебя боже!

Извела ты коня вороного

И в саду сокола заколола,

Да за что ты зарезала ребенка?»

Сестра брату с плачем отвечает:

«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,

Клянусь жизнью твоей и моею!

Коли ж ты не веришь моей клятве,

Выведи меня в чистое поле,

Привяжи к хвостам коней борзых,

Пусть они мое белое тело

Разорвут на четыре части».

В ту пору брат сестре не поверил;

Вывел он ее в чистое поле,

Привязал ко хвостам коней борзых

И погнал их по чистому полю.

Где попала капля ее крови,

Выросли там алые цветочки;

Где осталось ее белое тело,

Церковь там над ней соорудилась.

Прошло малое после того время,

Захворала молодая Павлиха.

Девять лет Павлиха всё хворает, —

Выросла трава сквозь ее кости,

В той траве лютый змей гнездится,

Пьет ей очи, сам уходит к ночи.

Люто страждет молода Павлиха;

Говорит она своему господину:

«Слышишь ли, господин ты мой, Павел,

Сведи меня к золовкиной церкви,

У той церкви авось исцелюся».

Он повел ее к сестриной церкви,

И как были они уже близко,

Вдруг из церкви услышали голос:

«Не входи, молодая Павлиха,

Здесь не будет тебе исцеленья».

Как услышала то молодая Павлиха,

Она молвила своему господину:

«Господин ты мой! прошу тебя богом,

Не веди меня к белому дому,

А вяжи меня к хвостам твоих ко´ней

И пусти их по чистоиу полю».

Своей любы послушался Павел,

Привязал ее к хвостам своих ко´ней

И погнал их по чистому полю.

Где попала капля ее крови,

Выросло там тернье да крапива;

Где осталось ее белое тело,

На том месте озеро провалило.

Ворон конь по озеру выплывает,

За конем эолоченая люлька,

На той люльке сидит сокол-птица,

Лежит в люльке маленький мальчик;

Рука матери у него под горлом,

В той руке теткин нож золоченый.

Сноски Пушкина

22 Прекрасная эта поэма взята мною из Собрания сербских песен Вука Стефановича.

СКАЗКИ NOËL

Ура! в Россию скачет

Кочующий деспо´т.

Спаситель горько плачет,

А с ним и весь народ.

Мария в хлопотах Спасителя стращает:

«Не плачь, дитя, не плачь, суда´рь:

Вот бука, бука — русский царь!»

Царь входит и вещает:

«Узнай, народ российский,

Что знает целый мир:

И прусский и австрийский

Я сшил себе мундир.

О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

Меня газетчик прославлял;

Я ел, и пил, и обещал —

И делом не замучен.

Узнай еще в прибавку,

Что сделаю потом:

Лаврову дам отставку,

А Соца — в желтый дом;

Закон постановлю на место вам Горголи,

И людям я права людей,

По царской милости моей,

Отдам из доброй воли».

От радости в постеле

Распрыгалось дитя:

«Неужто в самом деле?

Неужто не шутя?»

А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки;

Пора уснуть уж наконец,

Послушавши как царь-отец

Рассказывает сказки».

Примечания

1. СКАЗКИ. Noël. Сатирические стихи Пушкина, по образцу французских «Ноэлей» (святочных песен), распространявшиеся в копиях; написаны, вероятно, в декабре 1818 г. В подобных сатирах делалось обозрение событий минувшего года. Пушкин имеет в виду открытие Польского сейма 15 марта 1818 г., на котором Александр произнес речь, обещая распространить конституционные формы правления на всю Россию. В сентябре состоялся Аахенский конгресс, на котором присутствовали Александр, австрийский император и прусский король. Здесь же была подписана декларация о будущей политике в духе Священного союза, о поддержании существующего порядка и об охранении народов от «увлечений». В Царское Село Александр вернулся 22 декабря.

2. Лавров И. П. — директор исполнительного департамента в Министерстве полиции;

3. Соц В. И. — секретарь по российской части в цензурном комитете Министерства полиции;

4. Горголи И. С. — петербургский обер-полицеймейстер.

СЛЕЗА

Вчера за чашей пуншевою

С гусаром я сидел

И молча с мрачною душою

На дальний путь глядел.

«Скажи, что смотришь на дорогу? —

Мой храбрый вопросил. —

Еще по ней ты, слава богу,

Друзей не проводил».

К груди поникнув головою,

Я скоро прошептал:

«Гусар! уж нет ее со мною!..»

Вздохнул — и замолчал.

Слеза повисла на реснице

И канула в бокал

«Дитя! ты плачешь о девице,

Стыдись!» — он закричал.

«Оставь, гусар… ох! сердцу больно.

Ты, знать, не горевал.

Увы! одной слезы довольно,

Чтоб отравить бокал!..»

Примечания

1. СЛЕЗА. Впервые напечатано при нотах (музыка М. Яковлева) в приложении к IV части альманаха «Мнемозина», 1824 г. (вышел в свет в 1825 г.).

СЛОВО МИЛОЙ

Я Лилу слушал у клавира;

Ее прелестный, томный глас

Волшебной грустью нежит нас,

Как ночью веянье зефира.

Упали слезы из очей,

И я сказал певице милой:

«Волшебен голос твой унылый,

Но слово милыя моей

Волшебней нежных песен Лилы».

Примечания

1. СЛОВО МИЛОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Подготовляя сборник стихов в 1818—1819 гг., применил первые стихи:

Я Лилу слушал у клавира; Она приятнее поет, Чем соловей близ тихих вод Или полунощная лира.

По воспоминаниям лицейских товарищей Пушкина, стихи обращены к Марии Смит (см. прим. «К молодой вдове», стр.448).

СНОВИДЕНИЕ

Недавно, обольщен прелестным сновиденьем,

В венце сияющем, царем я зрел себя;

Мечталось, я любил тебя —

И сердце билось наслажденьем.

Я страсть у ног твоих в восторгах изъяснял,

Мечты! ах! отчего вы счастья не продлили?

Но боги не всего теперь меня лишили:

Я только — царство потерял.

Примечания

1. СНОВИДЕНИЕ. При жизни Пушкина не печаталось. Вольный перевод стихотворения Вольтера «Принцессе прусской Ульрике».

СОБРАНИЕ НАСЕКОМЫХ

Какие крохотны коровки!

Есть, право, менее булавочной головки.

Крылов

Мое собранье насекомых

Открыто для моих знакомых:

Ну, что за пестрая семья!

За ними где ни рылся я!

Зато какая сортировка!

Вот ** — божия коровка,

Вот**** — злой паук,

Вот и** — российский жук,

Вот ** — черная мурашка,

Вот ** — мелкая букашка.

Куда их много набралось!

Опрятно за стеклом и в рамах

Они, пронзенные насквозь,

Рядком торчат на эпиграммах.

Примечания

1. СОБРАНИЕ НАСЕКОМЫХ. Напечатано в альманахе «Подснежник» в апреле 1830 г. и затем с примечанием (см. т. VII, «Собрание насекомых») перепечатано в «Литературной газете».

По-видимому, Пушкин рассчитывал на то, что можно подставить много имен под каждое имя, означенное звездочками. Во всяком случае загадочность стихотворения входила в намерения Пушкина.

Предлагалось несколько расшифровок пушкинских звездочек. Наиболее общепринятой является данная М. П. Погодиным:

Вот Глинка — божия коровка, Вот Каченовский — злой паук, Вот и Свиньин — российский жук, Вот Олин — черная мурашка, Вот Раич — мелкая букашка.

Два последних стиха в разных списках относились к Рюмину (Бестужеву-Рюмину), Тютчеву, «Борьке» (Федорову) и др. В печати с обидчивыми отзывами о стихотворении выступили Олин и Бестужев-Рюмин. В «Вестнике Европы» появилась пародия, в которой на место звездочек подставлены названия произведений Пушкина. В «Московском телеграфе» пародия за подписью «Обезьянин» метила во всех сотрудников «Литературной газеты» (См. т. VII, «Опровержение на критики», раздел «Сам съешь»).

СОВЕТ

Поверь: когда слепней и комаров

Вокруг тебя летает рой журнальный,

Не рассуждай, не трать учтивых слов,

Не возражай на писк и шум нахальный:

Ни логикой, ни вкусом, милый друг,

Никак нельзя смирить их род упрямый.

Сердиться грех — но замахнись и вдруг

Прихлопни их проворной эпиграммой.

Примечания

1. СОВЕТ. Напечатано в «Невском альманахе» на 1826 год.

СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО

Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…

Как долго медлил я, как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал: гори, письмо любви.

Готов я; ничему душа моя не внемлет.

Уж пламя жадное листы твои приемлет…

Минуту!.. вспыхнули… пылают… легкий дым,

Виясь, теряется с молением моим.

Уж перстня верного утратя впечатленье,

Растопленный сургуч кипит… О провиденье!

Свершилось! Темные свернулися листы;

На легком пепле их заветные черты

Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,

Отрада бедная в судьбе моей унылой,

Останься век со мной на горестной груди…

Примечания

1. СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО. Напечатано среди элегий сборника 1826 г. По-видимому, речь идет о письмах, которые получал Пушкин из Одессы от Е. К. Воронцовой.

СОЛОВЕЙ

Соловей мой, соловейко,

Птица малая лесная!

У тебя ль, у малой птицы,

Незаменные три песни,

У меня ли, у молодца,

Три великие заботы!

Как уж первая забота, —

Рано молодца женили;

А вторая-то забота, —

Ворон конь мой притомился;

Как уж третья-то забота, —

Красну-девицу со мною

Разлучили злые люди.

Вы копайте мне могилу

Во поле, поле широком,

В головах мне посадите

Алы цветики-цветочки,

А в ногах мне проведите

Чисту воду ключевую.

Пройдут мимо красны девки,

Так сплетут себе веночки.

Пойдут мимо стары люди,

Так воды себе зачерпнут.

СОЛОВЕЙ И КУКУШКА

В лесах, во мраке ночи праздной

Весны певец разнообразный

Урчит, и свищет, и гремит;

Но бестолковая кукушка,

Самолюбивая болтушка,

Одно куку свое твердит,

И эхо вслед за нею то же.

Накуковали нам тоску!

Хоть убежать. Избавь нас, боже,

От элегических куку!

Примечания

1. СОЛОВЕЙ И КУКУШКА. Напечатано вместе с предыдущим.

Здесь Пушкин высмеивает модное увлечение унылыми элегиями.

СОЛОВЕЙ И РОЗА

В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,

Поет над розою восточный соловей.

Но роза милая не чувствует, не внемлет,

И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.

Не так ли ты поешь для хладной красоты?

Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?

Она не слушает, не чувствует поэта;

Глядишь, она цветет; взываешь — нет ответа.

Примечания

1. СОЛОВЕЙ И РОЗА. Напечатано в альманахе «Литературный музеум» на 1827 год. Тема «соловей, влюбленный в розу», распространена в персидской поэзии.

СОН

(ОТРЫВОК)

Пускай поэт с кадильницей наемной

Гоняется за счастьем и молвой,

Мне страшен свет, проходит век мой темный

В безвестности, заглохшею тропой.

Пускай певцы гремящими хвалами

Полубогам бессмертие дают,

Мой голос тих, и звучными струнами

Не оглашу безмолвия приют.

Пускай любовь Овидии поют,

Мне не дает покоя Цитерея,

Счастливых дней амуры мне не вьют.

Я сон пою, бесценный дар Морфея,

И научу, как должно в тишине

Покоиться в приятном, крепком сне.

Приди, о лень! приди в мою пустыню.

Тебя зовут прохлада и покой;

В одной тебе я зрю свою богиню;

Готово всё для гостьи молодой.

Всё тихо здесь: докучный шум укрылся

За мой порог; на светлое окно

Прозрачное спустилось полотно,

И в темный ниш, где сумрак воцарился,

Чуть крадется неверный свет дневной.

Вот мой диван; приди ж в обитель мира;

Царицей будь, я пленник ныне твой.

Учи меня, води моей рукой,

Всё, всё твое: вот краски, кисть и лира.

А вы, друзья моей прелестной музы,

Которыми любви забыты узы,

Которые владычеству земли,

Конечно, сон спокойный предпочли,

О мудрецы! дивиться вам умея,

Для вас одних я ныне трон Морфея

Поэзии цветами обовью,

Для вас одних блаженство воспою.

Внемлите же с улыбкой снисхожденья

Моим стихам, урокам наслажденья.

В назначенный природой неги час

Хотите ли забыться каждый раз

В ночной тиши, средь общего молчанья,

В объятиях игривого мечтанья?

Спешите же под сельский мирный кров,

Там можно жить и праздно и беспечно,

Там прямо рай; но прочь от городов,

Где крик и шум ленивцев мучит вечно.

Согласен я: в них можно целый день

С прелестницей ловить веселья тень;

В платок зевать, блистая в модном свете;

На бале в ночь вертеться на паркете,

Но можно ли вкушать отраду снов?

Настала тень, — уснуть лишь я готов,

Обманутый призра´ками ночными,

И вот уже, при свете фонарей,

На бешеной четверке лошадей,

Стуча, гремя колесами златыми,

Катится Спесь под окнами моими.

Я дремлю вновь, вновь улица дрожит —

На скучный бал Рассеянье летит…

О боже мой! ужели здесь ложатся,

Чтобы всю ночь бессонницей терзаться?

Еще стучат, а там уже светло,

И где мой сон? не лучше ли в село?

Там рощица листочков трепетаньем,

В лугу поток таинственным журчаньем,

Златых полей, долины тишина —

В деревне всё к томленью клонит сна.

О сладкий сон, ничем не возмущенный!

Один петух, зарею пробужденный,

Свой резкий крик подымет, может быть;

Опасен он — он может разбудить.

Итак, пускай, в сералях удаленны,

Султаны кур гордятся заключенны

Иль поселян сзывают на поля:

Мы спать хотим, любезные друзья.

Стократ блажен, кто может сном забыться

Вдали столиц, карет и петухов!

Но сладостью веселой ночи снов

Не думайте вы даром насладиться

Средь мирных сёл, без всякого труда.

Что ж надобно? — Движенье, господа!

Похвальна лень, но есть всему пределы.

Смотрите: Клит, в подушках поседелый,

Размученный, изнеженный, больной,

Весь век сидит с подагрой и тоской.

Наступит день; несчастный, задыхаясь,

Кряхтя, ползет с постели на диван;

Весь день сидит; когда ж ночной туман

Подернет свет, во мраке расстилаясь,

С дивана Клит к постеле поползет.

И как же ночь несчастный проведет?

В покойном сне, в приятном сновиденье?

Нет! сон ему не радость, а мученье;

Не маками, тяжелою рукой

Ему Морфей закроет томны очи,

И медленной проходят чередой

Для бедного часы угрюмой ночи.

Я не хочу, как общий друг Бершу,

Предписывать вам тяжкие движенья:

Упрямый плуг, охоты наслажденья.

Нет, в рощи я ленивца приглашу:

Друзья мои, как утро здесь прекрасно!

В тиши полей, сквозь тайну сень дубрав

Как юный день сияет гордо, ясно!

Светлеет всё; друг друга перегнав,

Журчат ручьи, блестят брега безмолвны;

Еще роса над свежей муравой;

Златых озер недвижно дремлют волны.

Друзья мои! возьмите посох свой,

Идите в лес, бродите по долине,

Крутых холмов устаньте на вершине,

И в долгу ночь глубок ваш будет сон.

Как только тень оденет небосклон,

Пускай войдет отрада жизни нашей,

Веселья бог с широкой, полной чашей,

И царствуй, Вакх, со всем двором своим.

Умеренно пируйте, други, с ним:

Стакана три шипящими волнами

Румяных вин налейте вы полней;

Но толстый Ком с надутыми щеками

Не приходи стучаться у дверей.

Я рад ему, но только за обедом,

И дружески я в полдень уберу

Его дары; но, право, ввечеру

Гораздо я дружней с его соседом.

Не ужинать — святой тому закон,

Кому всего дороже легкий сон.

Брегитесь вы, о дети мудрой лени!

Обманчивой успокоенья тени.

Не спите днем: о горе, горе вам,

Когда дремать привыкли по часам!

Что ваш покой? бесчувствие глубоко.

Сон истинный от вас уже далёко.

Не знаете веселой вы мечты;

Ваш целый век — несносное томленье,

И скучен сон, и скучно пробужденье,

И дни текут средь вечной темноты.

Но ежели в глуши, близ водопада,

Что под горой клокочет и кипит,

Прелестный сон, усталости награда,

При шуме волн на дикий брег слетит,

Покроет взор туманной пеленою,

Обнимет вас и тихою рукою

На мягкий мох преклонит, осенит, —

О! сладостно близ шумных вод забвенье.

Пусть долее продлится ваш покой,

Завидно мне счастливца наслажденье.

Случалось ли ненастной вам порой

Дня зимнего, при позднем, тихом свете,

Сидеть одним, без свечки в кабинете:

Всё тихо вкруг; березы больше нет;

Час от часу темнеет окон свет;

На потолке какой-то призрак бродит;

Бледнеет угль, и синеватый дым,

Как легкий пар, в трубу виясь уходит;

И вот жезлом невидимым своим

Морфей на всё неверный мрак наводит.

Темнеет взор; «Кандид» из ваших рук,

Закрывшися, упал в колени вдруг;

Вздохнули вы; рука на стол валится,

И голова с плеча на грудь катится,

Вы дремлете! над вами мира кров:

Нежданный сон приятней многих снов!

Душевных мук волшебный исцелитель,

Мой друг Морфей, мой давный утешитель!

Тебе всегда я жертвовать любил,

И ты жреца давно благословил.

Забуду ли то время золотое,

Забуду ли блаженный неги час,

Когда, в углу под вечер притаясь,

Я призывал и ждал тебя в покое…

Я сам не рад болтливости своей,

Но детских лет люблю воспоминанье.

Ах! умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей,

Когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шёпотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы…

От ужаса не шелохнусь, бывало,

Едва дыша, прижмусь под одеяло,

Не чувствуя ни ног, ни головы.

Под образом простой ночник из глины

Чуть освещал глубокие морщины,

Драгой антик, прабабушкин чепец

И длинный рот, где зуба два стучало, —

Всё в душу страх невольный поселяло.

Я трепетал — и тихо наконец

Томленье сна на очи упадало.

Тогда толпой с лазурной высоты

На ложе роз крылатые мечты,

Волшебники, волшебницы слетали,

Обманами мой сон обворожали.

Терялся я в порыве сладких дум;

В глуши лесной, средь муромских пустыней

Встречал лихих Полканов и Добрыней,

И в вымыслах носился юный ум…

Но вы прошли, о ночи безмятежны!

И юности уж возраст наступил…

Подайте мне Альбана кисти нежны,

И я мечту младой любви вкусил.

И где ж она? Восторгами родилась,

И в тот же миг восторгом истребилась.

Проснулся я; ищу на небе день,

Но всё молчит; луна во тьме сокрылась,

И вкруг меня глубокой ночи тень.

Но сон мой тих! беспечный сын Парнаса,

В ночной тиши я с рифмою не бьюсь,

Не вижу ввек ни Феба, ни Пегаса,

Ни старый двор каких-то старых муз.

Я не герой, по лаврам не тоскую;

Спокойствием и негой не торгую,

Не чудится мне ночью грозный бой;

Я не богач — и лаем пес привратный

Не возмущал мечты моей приятной;

Я не злодей, с волненьем и тоской

Не зрю во сне кровавых привидений,

Убийственных детей предрассуждений,

И в поздний час ужасный бледный Страх

Не хмурится угрюмо в головах.

Примечания

1. СОН. (Отрывок) (стр. 164). При жизни Пушкина не печаталось. По-видимому, это отрывок из задуманной Пушкиным поэмы «Оправданная лень».

2. Бершу (1765—1839) — французский поэт, автор шутливой поэмы «Гастрономия» (1800). Здесь, во второй песне, автор рекомендует для приобретения аппетита заниматься сельским трудом, работать с плугом, лопатой и т. д.

3. «Кандид» — роман Вольтера.

4. «Ах! умолчу ль о мамушке моей». — Здесь Пушкин описывает или свою бабушку М. А. Ганнибал, или няню Арину Родионовну.

СОНЕТ

СОНЕТ

Scorn not the sonnet, critic.

Wordsworth.

{См. перевод}

Суровый Дант не презирал сонета;

В нем жар любви Петрарка изливал;

Игру его любил творец Макбета;

Им скорбну мысль Камоэнс облекал.

И в наши дни пленяет он поэта:

Вордсворт его орудием избрал,

Когда вдали от суетного света

Природы он рисует идеал.

Под сенью гор Тавриды отдаленной

Певец Литвы в размер его стесненный

Свои мечты мгновенно заключал.

У нас еще его не знали девы,

Как для него уж Дельвиг забывал

Гекзаметра священные напевы.

Переводы иноязычных текстов

1. Не презирай сонета, критик. Вордсворт. (Англ.)

Примечания

1. СОНЕТ. Суровый Дант не презирал сонета. Напечатано в «Московском вестнике», 1830 г., №8.

Эпиграф взят из сонета Вордсворта на ту же тему.

2. «Под сенью гор…» — Речь идет о крымских сонетах Мицкевича.

СРАВНЕНИЕ

Не хочешь ли узнать, моя драгая,

Какая разница меж Буало и мной?

У Депрео была лишь,

А у меня: с,

Примечания

1. СРАВНЕНИЕ. Стихотворная шутка основана на известном физическом недостатке поэта Буало. Последние стихи следует читать:

У Депрео была лишь запятая, А у меня две точки с запятой.

СРАЖЕННЫЙ РЫЦАРЬ

Последним сияньем за лесом горя,

Вечерняя тихо потухла заря.

Безмолвна долина глухая;

В тумане пустынном клубится река,

Ленивой грядою идут облака,

Меж ими луна золотая.

Чугунные латы на холме лежат,

Копье раздробленно, в перчатке булат,

И щит под шеломом заржавым,

Вонзилися шпоры в увлаженный мох:

Лежат неподвижно, и месяца рог

Над ними в блистанье кровавом.

Вкруг холма обходит друг сильного — конь;

В очах горделивых померкнул огонь,

Он бранную голову клонит.

Беспечным копытом бьет камень долин —

И смотрит на латы — конь верный один

И дико трепещет и стонет.

Во тьме заблудившись, пришелец идет,

С надеждою робость он в сердце несет —

Склонясь над дорожной клюкою,

На холм он взобрался, и в тусклую даль

Он смотрит и сходит — и звонкую сталь

Толкает усталой ногою.

Хладеет пришелец, кольчуги звучат.

Погибшего грозно в них кости стучат,

По камням шелом покатился,

Скрывался в нем череп… при звуке глухом

Заржал конь ретивый, скок лётом на холм —

Взглянул… и главою склонился.

Уж путник далече в тьме бродит ночной,

Всё мнится, что кости хрустят под ногой…

Но утро денница выводит —

Сраженный во брани на холме лежит,

И латы недвижны, и шлем не стучит,

И конь вкруг погибшего ходит.

Примечания

1. СРАЖЕННЫЙ РЫЦАРЬ. При жизни Пушкина напечатано не было. Печатается по факсимиле автографа.

СТАНСЫ (В надежде славы и добра)

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукий.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд,

И памятью, как он, незлобен.

Примечания

1. СТАНСЫ. В надежде славы и добра. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., №1. Написано 22 декабря 1826, в Москве.

Пушкин рассматривал это стихотворение как план прогрессивной политики, на которую он пытался направить Николая I. В последнем стихе выражалось пожелание о возвращении декабристов из Сибири. Однако в близких Пушкину кругах эти стансы были поняты как измена прежним убеждениям и форма лести. Такое понимание его стихов заставило его написать стихотворение «Друзьям» (1828, см. т. III).

СТАНСЫ (ИЗ ВОЛЬТЕРА)

Ты мне велишь пылать душою:

Отдай же мне минувши дни,

И мой рассвет соедини

С моей вечернею зарею!

Мой век невидимо проходит,

Из круга смехов и харит

Уж время скрыться мне велит

И за руку меня выводит.

Пред ним смириться должно нам.

Кто применяться не умеет

Своим пременчивым годам,

Тот горесть их одну имеет.

Счастливцам резвым, молодым

Оставим страсти заблужденья;

Живем мы в мире два мгновенья —

Одно рассудку отдадим.

Ужель навек вы убежали,

Любовь, мечтанья первых дней —

Вы, услаждавшие печали

Минутной младости моей?

Нам должно дважды умирать:

Проститься с сладостным мечтаньем —

Вот смерть ужасная страданьем!

Что значит после не дышать?

На сумрачном моем закате,

Среди вечерней темноты,

Так сожалел я об утрате

Обманов сладостной мечты.

Тогда на голос мой унылый

Мне дружба руку подала,

Она любви подобна милой

В одной лишь нежности была.

Я ей принес увядши розы

Веселых юношества дней,

И вслед пошел, но лил я слезы,

Что мог идти вослед лишь ей!

Примечания

1. СТАНСЫ. (Из Вольтера). При жизни Пушкина не печаталось. Вольный перевод стансов Вольтера Сидевилю (Si vous voulez que j’aime encore {Если вам угодно, чтобы я еще любил… (Франц.)}).

СТАНСЫ ТОЛСТОМУ

Философ ранний, ты бежишь

Пиров и наслаждений жизни,

На игры младости глядишь

С молчаньем хладным укоризны.

Ты милые забавы света

На грусть и скуку променял

И на лампаду Эпиктета —

Златой Горациев фиал.

Поверь, мой друг, она придет,

Пора унылых сожалений,

Холодной истины забот

И бесполезных размышлений.

Зевес, балуя смертных чад,

Всем возрастам дает игрушки:

Над сединами не гремят

Безумства резвые гремушки.

Ах, младость не приходит вновь!

Зови же сладкое безделье,

И легкокрылую любовь,

И легкокрылое похмелье!

До капли наслажденье пей,

Живи беспечен, равнодушен!

Мгновенью жизни будь послушен,

Будь молод в юности твоей!

Примечания

1. СТАНСЫ ТОЛСТОМУ. Напечатано Пушкиным в его собрании стихотворений 1826 г. Стихи обращены к Якову Толстому (1791—1867), одному из руководящих членов «Зеленой лампы», члену Союза благоденствия. Пушкин отвечал на послание Толстого, читанное в «Зеленой лампе».

СТАРИК ИЗ МАРО

Уж я не тот любовник страстный,

Кому дивился прежде свет:

Моя весна и лето красно

Навек прошли, пропал и след.

Амур, бог возраста младого!

Я твой служитель верный был;

Ах, если б мог родиться снова,

Уж так ли б я тебе служил!

Примечания

1. СТАРИК. В лицейской редакции напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №5. В переработанном виде, печатаемом здесь, включено Пушкиным в его собрание стихотворений 1826 г.

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ

Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня.

Парки бабье лепетанье,

Спящей ночи трепетанье,

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

Примечания

1. СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано в октябре 1830 г. в Болдине.

Публикуя это стихотворение в 1841 г., Жуковский напечатал последний стих:

Темный твой язык учу…

Вряд ли это сделано на основании обращения к какому-то источнику. Ни в двух автографах, ни в писарской копии, с которой печатались посмертно произведения Пушкина, этого варианта нет. По-видимому, он представляет собой «поправку» Жуковского, который позволял себе делать изменения в публиковавшихся им стихотворениях Пушкина.

СТРАННИК

I

Однажды, странствуя среди долины дикой,

Незапно был объят я скорбию великой

И тяжким бременем подавлен и согбен.

Как тот, кто на суде в убийстве уличен.

Потупя голову, в тоске ломая руки,

Я в воплях изливал души пронзенной муки

И горько повторял, метаясь как больной:

«Что делать буду я? что станется со мной?»

II

И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.

Уныние мое всем было непонятно.

При детях и жене сначала я был тих

И мысли мрачные хотел таить от них;

Но скорбь час от часу меня стесняла боле;

И сердце наконец раскрыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —

Сказал я, — ведайте: моя душа полна

Тоской и ужасом; мучительное бремя

Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:

Наш город пламени и ветрам обречен;

Он в угли и золу вдруг будет обращен,

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

III

Мои домашние в смущение пришли

И здравый ум во мне расстроенным почли.

Но думали, что ночь и сна покой целебный

Охолодят во мне болезни жар враждебный.

Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал

И ни на миг очей тяжелых не смыкал.

Поутру я один сидел, оставя ложе.

Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,

Что прежде, говорил. Тут ближние мои,

Не доверяя мне, за должное почли

Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем

Меня на правый путь и бранью и презреньем

Старались обратить. Но я, не внемля им,

Всё плакал и вздыхал, унынием тесним.

И наконец они от крика утомились

И от меня, махнув рукою, отступились

Как от безумного, чья речь и дикий плач

Докучны и кому суровый нужен врач.

IV

Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая

И взоры вкруг себя со страхом обращая,

Как раб, замысливший отчаянный побег,

Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.

Духовный труженик — влача свою веригу,

Я встретил юношу, читающего книгу.

Он тихо поднял взор — и вопросил меня,

О чем, бродя один, так горько плачу я?

И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:

Я осужден на смерть и позван в суд загробный —

И вот о чем крушусь: к суду я не готов,

И смерть меня страшит».

«Коль жребий твой таков, —

Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,

Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»

И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»

Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь?» —

Сказал мне юноша, даль указуя перстом.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

Как от бельма врачом избавленный слепец.

«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.

«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;

Пусть будет он тебе единственная мета,

Пока ты тесных врат спасенья не достиг,

Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.

V

Побег мой произвел в семье моей тревогу,

И дети и жена кричали мне с порогу,

Чтоб воротился я скорее. Крики их

На площадь привлекли приятелей моих;

Один бранил меня, другой моей супруге

Советы подавал, иной жалел о друге,

Кто поносил меня, кто на смех подымал,

Кто силой воротить соседям предлагал;

Иные уж за мной гнались; но я тем боле

Спешил перебежать городовое поле,

Дабы скорей узреть — оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата.

Примечания

1. СТРАННИК. При жизни Пушкина не печаталось. На автографе дата: «26 ию 835» (неясно, относится ли дата к июню или июлю).

В основу стихотворения положен сюжет книги Джона Беньяна «Pilgrim’s progress» {Странствие паломника. (Англ.)}, но Пушкин далеко отступил от подлинника.

«СЦЕНА ИЗ ФАУСТА» БЕРЕГ МОРЯ. ФАУСТ И МЕФИСТОФЕЛЬ

Фауст

Мне скучно, бес.

Мефистофель

Что делать, Фауст?

Таков вам положен предел,

Его ж никто не преступает.

Вся тварь разумная скучает:

Иной от лени, тот от дел;

Кто верит, кто утратил веру;

Тот насладиться не успел,

Тот насладился через меру,

И всяк зевает да живет —

И всех вас гроб, зевая, ждет.

Зевай и ты.

Фауст

Сухая шутка!

Найди мне способ как-нибудь

Рассеяться.

Мефистофель

Доволен будь

Ты доказательством рассудка.

В своем альбоме запиши:

Fastidium est quies <См. перевод> — скука

Отдохновение души.

Я психолог… о, вот наука!..

Скажи, когда ты не скучал?

Подумай, поищи. Тогда ли,

Как над Виргилием дремал,

А розги ум твой возбуждали?

Тогда ль, как розами венчал

Ты благосклонных дев веселья

И в буйстве шумном посвящал

Им пыл вечернего похмелья?

Тогда ль, как погрузился ты

В великодушные мечты,

В пучину темную науки?

Но, помнится, тогда со скуки,

Как арлекина, из огня

Ты вызвал наконец меня.

Я мелким бесом извивался,

Развеселить тебя старался,

Возил и к ведьмам и к духам,

И что же? всё по пустякам.

Желал ты славы — и добился,

Хотел влюбиться — и влюбился.

Ты с жизни взял возможну дань,

А был ли счастлив?

Фауст

Перестань,

Не растравляй мне язвы тайной.

В глубоком знанье жизни нет —

Я проклял знаний ложный свет,

А слава… луч ее случайный

Неуловим. Мирская честь

Бессмысленна, как сон… Но есть

Прямое благо: сочетанье

Двух душ…

Мефистофель

И первое свиданье,

Не правда ль? Но нельзя ль узнать

Кого изволишь поминать,

Не Гретхен ли?

Фауст

О сон чудесный!

О пламя чистое любви!

Там, там — где тень, где шум древесный,

Где сладко-звонкие струи —

Там, на груди ее прелестной

Покоя томную главу,

Я счастлив был…

Мефистофель

Творец небесный!

Ты бредишь, Фауст, наяву!

Услужливым воспоминаньем

Себя обманываешь ты.

Не я ль тебе своим стараньем

Доставил чудо красоты?

И в час полуночи глубокой

С тобою свел ее? Тогда

Плодами своего труда

Я забавлялся одинокий,

Как вы вдвоем — всё помню я.

Когда красавица твоя

Была в восторге, в упоенье,

Ты беспокойною душой

Уж погружался в размышленье

(А доказали мы с тобой,

Что размышленье — скуки семя).

И знаешь ли, философ мой,

Что´ думал ты в такое время,

Когда не думает никто?

Сказать ли?

Фауст

Говори. Ну, что?

Мефистофель

Ты думал: агнец мой послушный!

Как жадно я тебя желал!

Как хитро в деве простодушной

Я грезы сердца возмущал!

Любви невольной, бескорыстной

Невинно предалась она…

Что ж грудь моя теперь полна

Тоской и скукой ненавистной?..

На жертву прихоти моей

Гляжу, упившись наслажденьем,

С неодолимым отвращеньем:

Так безрасчетный дуралей,

Вотще решась на злое дело,

Зарезав нищего в лесу,

Бранит ободранное тело;

Так на продажную красу,

Насытясь ею торопливо,

Разврат косится боязливо…

Потом из этого всего

Одно ты вывел заключенье…

Фауст

Сокройся, адское творенье!

Беги от взора моего!

Мефистофель

Изволь. Задай лишь мне задачу:

Без дела, знаешь, от тебя

Не смею отлучаться я —

Я даром времени не трачу.

Фауст

Что там белеет? говори.

Мефистофель

Корабль испанский трехмачтовый,

Пристать в Голландию готовый:

На нем мерзавцев сотни три,

Две обезьяны, бочки злата,

Да груз богатый шоколата,

Да модная болезнь: она

Недавно вам подарена.

Фауст

Всё утопить.

Мефистофель

Сейчас.

(Исчезает)

Переводы иноязычных текстов

1. Пресыщение есть покой. (Латин.)

Примечания

1. СЦЕНА ИЗ ФАУСТА. Напечатано в «Московском вестнике», 1828 г., №8. Эта сцена совершенно оригинальна и не имеет соответствия никакому отрывку из «Фауста» Гёте.

2. Модная болезнь. — По распространенному, хотя и неточному мнению, сифилис был завезен в Европу из Америки в 1493 г. Легенда о Фаусте относится ко второй половине XV в., т. е. к тому же времени.

ТАВРИДА

Gib meine Jugend mir zurück! <См. перевод>

Ты, сердцу непонятный мрак,

Приют отчаянья слепого,

Ничтожество! пустой призрак,

Не жажду твоего покрова!

Мечтанья жизни разлюбя,

Счастливых дней не знав от века,

Я всё не верую в тебя,

Ты чуждо мысли человека!

Тебя страшится гордый ум!

Так путник, с вышины внимая

Ручьев альпийских вечный шум

И взоры в бездну погружая,

Невольным ужасом томим,

Дрожит, колеблется: пред ним

Предметы движутся, темнеют,

В нем чувства хладные немеют,

Кругом оплота ищет он,

Всё мчится, меркнет, исчезает…

И хладный обморока сон

На край горы его бросает…

Конечно, дух бессмертен мой,

Но, улетев в миры иные,

Ужели с ризой гробовой

Все чувства брошу я земные

И чужд мне будет мир земной?

Ужели там, где всё блистает

Нетленной славой и красой,

Где чистый пламень пожирает

Несовершенство бытия,

Минутной жизни впечатлений

Не сохранит душа моя,

Не буду ведать сожалений,

Тоску любви забуду я?..

Любви! Но что же за могилой

Переживет еще меня?

Во мне бессмертна память милой,

Что без нее душа моя?

Зачем не верить вам, поэты?

Да, тени тайною толпой

От берегов печальной Леты

Слетаются на брег земной.

Они уныло посещают

Места, где жизнь была милей,

И в сновиденьях утешают

Сердца покинутых друзей…

Они, бессмертие вкушая,

В Элизий поджидают их,

Как в праздник ждет семья родная

Замедливших гостей своих…

Мечты поэзии прелестной,

Благословенные мечты!

Люблю ваш сумрак неизвестный

И ваши тайные цветы.

Так, если удаляться можно

Оттоль, где вечный свет горит,

Где счастье вечно, непреложно,

Мой дух к Юрзуфу прилетит.

Счастливый край, где блещут воды,

Лаская пышные брега,

И светлой роскошью природы

Озарены холмы, луга,

Где скал нахмуренные своды

…

Ты вновь со мною, наслажденье;

В душе утихло мрачных дум

Однообразное волненье!

Воскресли чувства, ясен ум.

Какой-то негой неизвестной,

Какой-то грустью полон я;

Одушевленные поля,

Холмы Тавриды, край прелестный,

Я снова посещаю вас,

Пью жадно воздух сладострастья,

Как будто слышу близкий глас

Давно затерянного счастья.

…

За нею по наклону гор

Я шел дорогой неизвестной,

И примечал мой робкий взор

Следы ноги ее прелестной.

Зачем не смел ее следов

Коснуться жаркими устами

…

…

Нет, никогда средь бурных дней

Мятежной юности моей

Я не желал с таким волненьем

Лобзать уста младых Цирцей

И перси, полные томленьем.

…

Один, один остался я.

Пиры, любовницы, друзья

Исчезли с легкими мечтами,

Померкла молодость моя

С ее неверными дарами.

Так свечи, в долгу ночь горев

Для резвых юношей и дев,

В конце безумных пирований

Бледнеют пред лучами дня.

…

Переводы иноязычных текстов

1. Возврати мне мою юность! (Нем.)

Примечания

1. ТАВРИДА. Незаконченное и недоработанное стихотворение, вызванное воспоминаниями о пребывании в Гурзуфе в 1820 году. Написано около 16 апреля 1822.

Стихотворению предшествовал план, относящийся к начальной его части: «Страсти мои утихают, тишина царит в душе моей, ненависть, раскаянье, все исчезает — любовь одушевляет…» К стиху «Лобзать уста младых Цирцей» Пушкин сделал примечание: «Цирцей — замечание Алексеева».

2. «Gib meine Jugend…» — Из введения к «Фаусту» Гёте.

3. «Ты, сердцу непонятный мрак…» — Эти стихи, в сильно сокращенном и переработанном виде, с измененным смыслом, послужили для создания элегии «Люблю ваш сумрак неизвестный» (см. стр. 262).

4. «Где скал нахмуренные своды…» — Предшествующие стихи являются переделкой, с изменением стихотворного размера, стихотворения 1821 года «Кто видел край, где роскошью природы». Эту переработку Пушкин не довел до конца.

5. «За нею по наклону гор…» — В сильно переработанном виде эти стихи вошли в строфу XXXIII первой главы «Евгения Онегина», написанную уже по окончании всей главы.

ТАЛИСМАН

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман.

И, ласкаясь, говорила:

«Сохрани мой талисман:

В нем таинственная сила!

Он тебе любовью дан.

От недуга, от могилы,

В бурю, в грозный ураган,

Головы твоей, мой милый,

Не спасет мой талисман.

И богатствами Востока

Он тебя не одарит,

И поклонников пророка

Он тебе не покорит;

И тебя на лоно друга,

От печальных чуждых стран,

В край родной на север с юга

Не умчит мой талисман…

Но когда коварны очи

Очаруют вдруг тебя,

Иль уста во мраке ночи

Поцелуют не любя —

Милый друг! от преступленья,

От сердечных новых ран,

От измены, от забвенья

Сохранит мой талисман!»

Примечания

1. ТАЛИСМАН. Напечатано в «Альбоме северных муз» на 1828 год. Написано 6 ноября 1827 г., ночью.

См. стихотворение «Храни меня, мой талисман» (т. II, стр. 230).

ТВОЙ И МОЙ

Бог весть, за что философы, пииты

На твой и мой давным-давно сердиты.

Не спорю я с ученой их толпой,

Но и бранить причины не имею

То, что дарит мне радость и покой,

Что, ежели б ты не была моею?

Что, ежели б я не был, Ниса, твой?

Примечания

1. ТВОЙ И МОЙ. На эту же тему Пушкин позднее написал французское стихотворение (Tien et mien, dit Lafontaine {Твой-и-мой, — сказал Лафонтен}). Рассуждение о «твоем и моем», т. е. о происхождении права собственности, действительно, частая тема у философов просветителей и у поэтов.

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ

Хоть тяжело подчас в ней бремя,

Телега на ходу легка;

Ямщик лихой, седое время,

Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошел!…

Но в полдень нет уж той отваги;

Порастрясло нас; нам страшней

И косогоры и овраги;

Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;

Под вечер мы привыкли к ней

И дремля едем до ночлега,

А время гонит лошадей.

Примечания

1. ТЕЛЕГА ЖИЗНИ. Напечатано в «Московском телеграфе», 1825 г., №1. См. письмо Вяземскому от 29 ноября 1824 г.

ТЕНЬ ФОНВИЗИНА

В раю, за грустным Ахероном,

Зевая в рощице густой,

Творец, любимый Аполлоном,

Увидеть вздумал мир земной.

То был писатель знаменитый,

Известный русский весельчак,

Насмешник, лаврами повитый

Денис, невежде бич и страх.

«Позволь на время удалиться, —

Владыке ада молвил он, —

Постыл мне мрачный Флегетон,

И к людям хочется явиться».

«Ступай!» — в ответ ему Плутон;

И видит он перед собою:

В ладье с мелькающей толпою

Гребет наморщенный Харон

Челнок ко брегу; с подорожной

Герой поплыл в ладье порожной

И вот — выходит к нам на свет.

Добро пожаловать, поэт!

Мертвец в России очутился,

Он ищет новости какой,

Но свет ни в чем не пременился.

Всё идет той же чередой;

Всё так же люди лицемерят,

Всё те же песенки поют,

Клеветникам как прежде верят,

Как прежде все дела текут;

В окошки миллионы скачут,

Казну все крадут у царя,

Иным житье, другие плачут,

И мучат смертных лекаря,

Спокойно спят архиереи,

Вельможи, знатные злодеи,

Смеясь в бокалы льют вино,

Невинных жалобе не внемлют,

Играют ночь, в сенате дремлют,

Склонясь на красное сукно;

Всё столько ж трусов и нахалов,

Рублевых столько же Киприд,

И столько ж глупых генералов,

И столько ж старых волокит.

Вздохнул Денис: «О боже, боже!

Опять я вижу то ж да то же.

Передних грозный Демосфен,

Ты прав, оратор мой Петрушка:

Весь свет бездельная игрушка,

И нет в игрушке перемен.

Но где же братии-поэты,

Мои парнасские клевреты,

Питомцы граций молодых?

Желал бы очень видеть их».

Небес оставя светлы сени,

С крылатой шапкой набекрени,

Богов посланник молодой

Слетает вдруг к нему стрелой.

«Пойдем, — сказал Эрмий поэту, —

Я здесь твоим проводником,

Сам Феб меня просил о том;

С тобой успеем до рассвету

Певцов российских посетить,

Иных — лозами наградить,

Других — венком увить свирели».

Сказал, взвились и полетели.

Уже сокрылся ясный день,

Уже густела мрачна тень,

Уж вечер к ночи уклонялся,

Мелькал в окошки лунный свет.

И всяк, кто только не поэт,

Морфею сладко предавался.

Эрмий с веселым мертвецом

Влетели на чердак высокий;

Там Кропов в тишине глубокой

С бумагой, склянкой и пером

Сидел в раздумье за столом

На стуле ветхом и треногом

И площадным, раздутым слогом

На наши смертные грехи

Ковал и прозу и стихи.

«Кто он?» — «Издатель,,Демокрита»!

Издатель, право, пресмешной,

Не жаждет лавров он пиита,

Лишь был бы только пьян порой.

Стихи читать его хоть тяжко,

А проза, ох! горька для всех,

Но что ж? Смеяться над бедняжкой,

Ей-богу, братец, страшный грех;

Не лучше ли чердак оставить

И далее полет направить

К певцам российским записным?»

— «Быть так, Меркурий, полетим».

И оба путника пустились

И в две минуты опустились

Хвостову прямо в кабинет.

Он не´ спал; добрый наш поэт

Унизывал на случай оду,

Как божий мученик кряхтел,

Чертил, вычеркивал, потел,

Чтоб стать посмешищем народу.

Сидит; перо в его зубах,

На ленте анненской табак,

Повсюду разлиты чернилы,

Сопит себе Хвостов унылый.

«Ба! в полночь кто катит ко мне?

Не брежу, полно ль, я во сне!

Что сталось с бедной головою!

Фонвизин! ты ль передо мною?

Помилуй! ты… конечно, он!»

— «Я, точно я, меня Плутон

Из мрачного теней жилища

С почетным членом адских сил

Сюда на время отпустил.

Хвостов! старинный мой дружище!

Скажи, как время ты ведешь?

Здорово ль, весело ль живешь?»

— «Увы! несчастному поэту, —

Нахмурясь отвечал Хвостов, —

Давно ни в чем удачи нету.

Скажу тебе без дальних слов:

По мне, с парнасского задору

Хоть удавись — так в ту же пору.

Что я хорош, в том клясться рад.

Пишу, пою на всякий лад,

Хвалили гений мой в газетах,

В «Аспазии» боготворят.

А всё последний я в поэтах.

Меня бранит и стар и млад,

Читать стихов моих не хочут

Куда ни сунусь, всюду свист —

Мне враг последний журналист,

Мальчишки надо мной хохочут.

Анастасевич лишь один,

Мой верный крестник, чтец и сын,

Своею прозой уверяет,

Что истукан мой увенчает

Потомство лавровым венцом.

Никто не думает о том,

Но я — поставлю на своем.

Пускай мой перукмахер снова

Завьет у бедного Хвостова

Его поэмой заказной

Волос остаток уж седой,

Геройской воружась отвагой,

И жизнь я кончу над бумагой

И буду в аде век писать

И притчи дьяволам читать».

Денис на то пожал плечами;

Курьер богов захохотал

И, над свечой взмахнув крылами,

Во тьме с Фонвизиным пропал.

Хвостов не слишком изумился,

Спокойно свечку засветил —

Вздохнул, зевнул, перекрестился,

Свой труд доканчивать пустился,

Поутру оду смастерил

И ею город усыпил.

Меж тем, поклон отдав Хвостову,

Творец, списавший Простакову,

Три ночи в мрачных чердаках

В больших и малых городах

Пугал российских стиходеев.

В своем боскете князь Шальной,

Краса писателей — Морфеев,

Сидел за книжкой записной,

Рисуя в ней цветки, кусточки

И, движа вздохами листочки,

Мочил их нежною слезой;

Когда же призрак столь чудесный

Очам влюбленного предстал,

За платье ухватясь любезной,

О страх! он в обморок упал.

И ты славяно-росс надутый,

О Безглагольник пресловутый,

И ты едва не побледнел,

Как будто от Шишкова взгляда;

Из рук упала Петриада,

И дикий взор оцепенел.

И ты, попами воскормленный,

Дьячком псалтири обученный,

Ужасный критикам старик!

Ты видел, тени грозный лик,

Твоя невинная другиня,

Уже поблекший цвет певиц,

Вралих Петрополя богиня,

Пред ним со страха пала ниц,

И ежемесячный вздыхатель,

Что в свет бесстыдно издает

Кокетки старой кабинет,

Безграмотный школяр-писатель,

Был строгой тенью посещен;

Не спас ребенка Купидон:

Блюститель чести муз усердный

Его журил немилосердно

И уши выдрал бедняка;

Страшна Фонвизина рука!

«Довольно! нет во мне охоты, —

Сказал он, — у худых писцов

Лишь время тратить; от зевоты

Я снова умереть готов;

Но где певец Екатерины?»

— «На берегах поет Невы».

— «Итак, стигийския долины

Еще не видел он?» — «Увы!»

— «Увы? скажи, что значит это?»

— «Денис! полнощный лавр отцвел,

Прошла весна, прошло и лето,

Огонь поэта охладел;

Ты всё увидишь сам собою;

Слетим к Певцу под сединой

На час послушать старика».

Они летят, и в три мига

Среди разубранной светлицы

Увидели певца Фелицы.

Почтенный старец их узнал.

Фонвизин тотчас рассказал

Свои в том мире похожденья.

«Так ты здесь в виде привиденья?.. —

Сказал Державин, — очень рад:

Прими мои благословенья…

Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат;

Какая тихая погода!

Но, кстати, вот на славу ода, —

Послушай, братец». — И старик,

Покашляв, почесав парик,

Пустился петь свое творенье,

Статей библейских преложенье;

То был из гимнов гимн прямой.

Чета бесплотных в удивленье

Внимала молча песнопенье,

Поникнув долу головой:

«Открылась тайн священных дверь!.

Из бездн исходит Луцифер,

Смиренный, но челоперунный.

Наполеон! Наполеон!

Париж, и новый Вавилон,

И кроткий агнец белорунный,

Превосходясь, как дивий Гог,

Упал как дух Сатанаила,

Исчезла демонская сила!..

Благословен господь наш бог!»…

«Ого! — насмешник мой воскликнул, —

Что лучше эдаких стихов?

В них смысла сам бы не проникнул

Покойный господин Бобров;

Что сделалось с тобой, Державин?

И ты судьбой Невтону равен,

Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь…

Пойдем, Меркурий, сердцу больно;

Пойдем — бешуся я невольно».

И мигом отлетел он прочь.

«Какое чудное явленье!» —

Фонвизин спутнику сказал.

«Оставь пустое удивленье, —

Эрмий с усмешкой отвечал. —

На Пинде славный Ломоносов

С досадой некогда узрел,

Что звучной лирой в сонме россов

Татарин бритый возгремел,

И гневом Пиндар Холмогора

И тайной завистью горел.

Но Феб услышал глас укора,

Его спокоить захотел,

И спотыкнулся мой Державин

Апокалипсис преложить.

Денис! он вечно будет славен,

Но, ах, почто так долго жить?»

«Пора домой, — вещал Эрмию

Ужасный рифмачам мертвец, —

Оставим наскоро Россию;

Бродить устал я наконец».

Но вдруг близ мельницы стучащей,

Средь рощи сумрачной, густой,

На берегу реки шумящей

Шалаш является простой:

К калитке узкая дорога;

В окно склонился древний клен,

И Фальконетов Купидон

Грозит с усмешкой у порога.

«Конечно, здесь живет певец, —

Сказал, обрадуясь, мертвец, —

Взойдем!» Взошли и что ж узрели?

В приятной неге, на постеле

Певец пенатов молодой

С венчанной розами главой

Едва прикрытый одеялом,

С прелестной Лилою дремал

И, подрумяненный фиалом,

В забвенье сладостном шептал.

Фонвизин смотрит изумленный.

«Знакомый вид; но кто же он?

Уж не Парни ли несравненный,

Иль Клейст? иль сам Анакреон?»

— «Он стоит их, — сказал Меркурий, —

Эрата, грации, амуры

Венчали миртами его

И Феб цевницею златою

Почтил любимца своего;

Но, лени связанный уздою,

Он только пьет, смеется, спит

И с Лилой нежится младою,

Забыв совсем, что он пиит».

— «Так я же разбужу повесу», —

Сказал Фонвивин, рассердясь,

И в миг отдернул занавесу.

Певец, услыша вещий глас,

С досадой весь в пуху проснулся.

Лениво руки протянул,

На свет насилу проглянул,

Потом в сторонку обернулся

И снова крепким сном заснул.

Что делать нашему герою?

Повеся нос, идти к покою

И только про себя ворчать.

Я слышал, будто бы с досады

Бранил он русских без пощады

И вот изволил что сказать:

«Когда Хвостов трудиться станет,

А Батюшков спокойно спать,

Наш гений долго не восстанет,

И дело не пойдет на лад».

Примечания

1. ТЕНЬ ФОНВИЗИНА. При жизни Пушкина не печаталось. Эта сатира сохранилась в лицейской копии, правленной самим Пушкиным.

2. «Творец, любимый Аполлоном» — Денис Фонвизин.

3. «Ты прав, оратор мой Петрушка» — см. стихотворение Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке»:

«Я мысль мою скажу, — вещает мне Петрушка, —

Весь свет мне кажется ребятская игрушка».

4. «Там Кропов в тишине глубокой». А. Ф. Кропотов (1780—1821), издатель журнала «Демокрит», выходившего в первой половине 1815 г.

5. «В „Аспазии“ боготворят» — «Кабинет Аспазии» — журнал, издававшийся в 1815 г. (прекратился в августе). В четвертой книге журнала напечатан хвалебный разбор стихов Д. И. Хвостова.

6. «Анастасевич лишь один». В. Г. Анастасевич (1775—1845), библиограф и журналист. Об Анастасевиче говорили, что он выполнял разные литературные поручения Хвостова.

7. «В своем боскете князь Шальной». Князь П. И. Шаликов (1767—1852), автор слащавых, чувствительных произведений.

8. «О Безглагольник пресловутый» — князь С. А. Ширинский-Шихматов, названный «безглагольным» в сатире Батюшкова «Певец в Беседе любителей русского слова», так как избегал глагольных рифм. В 1810 г. вышла в свет его поэма «Петр Великий, лирическое песнопение».

9. Ужасный критикам старик — А. С. Шишков,

10. Невинная другиня — поэтесса А. П. Бунина.

«И ежемесячный вздыхатель» — издатель журнала «Кабинет Аспазии» Б. М. Федоров (1794—1875), автор чувствительных стихов, в которых фигурирует Купидон.

11. «Но где певец Екатерины?» — Державин.

12. «Статей библейских преложенье». Имеется в виду «Гимн лироэпический 1812 года на прогнание французов из отечества» Державина. Далее Пушкин пародирует гимн Державина: его стихи составлены из слегка измененных цитат из этого гимна.

13. «Татарин бритый возгремел» — Державин (как автор «Фелицы»).

14. «Пиндар Холмогора» — Ломоносов.

15. «Певец пенатов молодой» — Батюшков.

ТОВАРИЩАМ

Промчались годы заточенья;

Недолго, мирные друзья,

Нам видеть кров уединенья

И царскосельские поля.

Разлука ждет нас у порогу,

Зовет нас дальний света шум,

И каждый смотрит на дорогу

С волненьем гордых, юных дум.

Иной, под кивер спрятав ум,

Уже в воинственном наряде

Гусарской саблею махнул —

В крещенской утренней прохладе

Красиво мерзнет на параде,

А греться едет в караул;

Другой, рожденный быть вельможей,

Не честь, а почести любя,

У плута знатного в прихожей

Покорным плутом зрит себя;

Лишь я, судьбе во всем послушный,

Счастливой лени верный сын,

Душой беспечный, равнодушный,

Я тихо задремал один…

Равны мне писари, уланы,

Равны законы, кивера,

Не рвусь я грудью в капитаны

И не ползу в асессора;

Друзья! немного снисхожденья —

Оставьте красный мне колпак,

Пока его за прегрешенья

Не променял я на шишак,

Пока ленивому возможно,

Не опасаясь грозных бед,

Еще рукой неосторожной

В июле распахнуть жилет.

Примечания

1. ТОВАРИЩАМ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано незадолго до окончания Лицея.

ТОРЖЕСТВО ВАКХА

Откуда чудный шум, неистовые клики?

Кого, куда зовут и бубны и тимпан?

Что значат радостные лики

И песни поселян?

В их круге светлая свобода

Прияла праздничный венок.

Но двинулись толпы народа…

Он приближается… Вот он, вот сильный бог!

Вот Бахус мирный, вечно юный!

Вот он, вот Индии герой!

О радость! Полные тобой

Дрожат, готовы грянуть струны

Не лицемерною хвалой!..

Эван, эвое! Дайте чаши!

Несите свежие венцы!

Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

Вот он, вот Вакх! О час отрадный!

Державный тирс в его руках;

Венец желтеет виноградный

В чернокудрявых волосах…

Течет. Его младые тигры

С покорной яростью влекут;

Кругом летят эроты, игры —

И гимны в честь ему поют.

За ним теснится козлоногий

И фавнов и сатиров рой,

Плющом опутаны их роги;

Бегут смятенною толпой

Вослед за быстрой колесницей,

Кто с тростниковою цевницей,

Кто с верной кружкою своей;

Тот, оступившись, упадает

И бархатный ковер полей

Вином багровым обливает

При диком хохоте друзей.

Там дале вижу дивный ход!

Звучат веселые тимпаны;

Младые нимфы и сильваны,

Составя шумный хоровод,

Несут недвижного Силена…

Вино струится, брызжет пена,

И розы сыплются кругом;

Несут за спящим стариком

И тирс, символ победы мирной,

И кубок тяжко-золотой,

Венчанный крышкою сапфирной, —

Подарок Вакха дорогой.

Но воет берег отдаленный.

Власы раскинув по плечам,

Венчанны гроздьем, обнаженны,

Бегут вакханки по горам.

Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,

Гремят — и вторят их ужасным голосам.

Промчалися, летят, свиваются руками,

Волшебной пляской топчут луг,

И младость пылкая толпами

Стекается вокруг.

Поют неистовые девы;

Их сладострастные напевы

В сердца вливают жар любви;

Их перси дышат вожделеньем;

Их очи, полные безумством и томленьем,

Сказали: счастие лови!

Их вдохновенные движенья

Сперва изображают нам

Стыдливость милого смятенья,

Желанье робкое — а там

Восторг и дерзость наслажденья.

Но вот рассыпались — по холмам и полям;

Махая тирсами, несутся;

Уж издали их вопли раздаются,

И гул им вторит по лесам:

Эван, эвое! Дайте чаши!

Несите свежие венцы!

Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

Друзья, в сей день благословенный

Забвенью бросим суеты!

Теки, вино, струею пенной

В честь Вакха, муз и красоты!

Эван, эвое! Дайте чаши!

Несите свежие венцы!

Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

Примечания

1. ТОРЖЕСТВО ВАКХА. Напечатано Пушкиным в собрании его стихотворений 1826 г., где датировано (неточно) 1817 годом.

ТРИ КЛЮЧА

В степи мирской, печальной и безбрежной

Таинственно пробились три ключа:

Ключ Юности, ключ быстрый и мятежный,

Кипит, бежит, сверкая и журча.

Кастальской ключ волною вдохновенья

В степи мирской изгнанников поит.

Последний ключ — холодный ключ Забвенья,

Он слаще всех жар сердца утолит.

Примечания

1. ТРИ КЛЮЧА. В степи мирской, печальной и безбрежной. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 18 июня 1827 г. в Петербурге.

ТРУД

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.

Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?

Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,

Плату приявший свою, чуждый работе другой?

Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,

Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Примечания

1. ТРУД. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год под общим названием «Анфологические эпиграммы» вместе со стихотворениями «Царскосельская статуя», «Отрок» и «Рифма».

Стихотворение, по-видимому, связано с окончанием «Евгения Онегина».

ТУРГЕНЕВУ

Тургенев, верный покровитель

Попов, евреев и скопцов,

Но слишком счастливый гонитель

И езуитов, и глупцов,

И лености моей бесплодной,

Всегда беспечной и свободной,

Подруги благотворных снов!

К чему смеяться надо мною,

Когда я слабою рукою

На лире с трепетом брожу

И лишь изнеженные звуки

Любви, сей милой сердцу муки,

В струнах незвонких нахожу?

Душой предавшись наслажденью,

Я сладко, сладко задремал.

Один лишь ты с глубокой ленью

К трудам охоту сочетал;

Один лишь ты, любовник страстный

И Соломирской, и креста *,

То ночью прыгаешь с прекрасной,

То проповедуешь Христа.

На свадьбах и в Библейской зале,

Среди веселий и забот,

Роняешь Лунину на бале,

Подъемлешь трепетных сирот;

Ленивец милый на Парнасе,

Забыв любви своей печаль,

С улыбкой дремлешь в Арзамасе

И спишь у графа де-Лаваль;

Нося мучительное бремя

Пустых иль тяжких должностей,

Один лишь ты находишь время

Смеяться лености моей.

Не вызывай меня ты боле

К навек оставленным трудам,

Ни к поэтической неволе,

Ни к обработанным стихам.

Что нужды, если и с ошибкой

И слабо иногда пою?

Пускай Нинета лишь улыбкой

Любовь беспечную мою

Воспламенит и успокоит!

А труд и холоден и пуст;

Поэма никогда не стоит

Улыбки сладострастных уст.

Сноски

* Креста, сиречь не Анненского и не Владимирского — а честнаго и животворящаго.

Примечания

1. ТУРГЕНЕВУ. При жизни Пушкина не печаталось. В автографе дата: 8 ноября 1817 г. Стихотворение обращено к Александру Ивановичу Тургеневу (1784—1845). В доме братьев Тургеневых Пушкин часто бывал. Старший — Александр Иванович, по содействию которого Пушкин был принят в Лицей, занимал в то время пост директора департамента духовных дел и был секретарем Библейского общества. Он придерживался умеренно прогрессивных взглядов, поддерживал дружеские связи с лучшими писателями, участвовал в «Арзамасе». Среди светских знакомых Тургенева Пушкин называет Ек. Серг. Лунину, сестру будущего декабриста, и графа Лаваль (1761—1846), хозяина великосветского салона.

ТУЧА

Последняя туча рассеянной бури!

Одна ты несешься по ясной лазури,

Одна ты наводишь унылую тень,

Одна ты печалишь ликующий день.

Ты небо недавно кругом облегала,

И молния грозно тебя обвивала;

И ты издавала таинственный гром

И алчную землю поила дождем.

Довольно, сокройся! Пора миновалась,

Земля освежилась, и буря промчалась,

И ветер, лаская листочки древес,

Тебя с успокоенных гонит небес.

Примечания

1. ТУЧА. Напечатано в «Московском наблюдателе», 1835 г., май. Написано 13 апреля 1835 г.

ТЫ И ВЫ

Пустое вы сердечным ты

Она обмолвясь заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

Пред ней задумчиво стою,

Свести очей с нее нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

Примечания

1. ТЫ И ВЫ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Написано 23 мая 1828 г.

В 1828 г. Пушкин увлекался дочерью президента Академии художеств Анной Алексеевной Олениной (1808—1888) и даже сватался за нее, но затем сам отказался от брака. О поводе к стихотворению говорит запись самой Олениной: «Анна Алексеевна Оленина ошиблась, говоря Пушкину ты, и на другое воскресенье он привез эти стихи».

ТЫ И Я

Ты богат, я очень беден;

Ты прозаик, я поэт;

Ты румян как маков цвет,

Я как смерть и тощ и бледен.

Не имея ввек забот,

Ты живешь в огромном доме;

Я ж средь горя и хлопот

Провожу дни на соломе.

Ешь ты сладко всякий день,

Тянешь вины на свободе,

И тебе нередко лень

Нужный долг отдать природе;

Я же с черствого куска,

От воды сырой и пресной,

Сажен за сто с чердака

За нуждой бегу известной.

Окружен рабов толпой,

С грозным деспотизма взором,

Афедрон ты жирный свой

Подтираешь коленкором;

Я же грешную дыру

Не балую детской модой

И Хвостова жесткой одой,

Хоть и морщуся, да тру.

Примечания

1. ТЫ И Я. Стихотворение распространялось в списках. Направлено против Александра I.

УЕДИНЕНИЕ

Блажен, кто в отдаленной сени,

Вдали взыскательных невежд,

Дни делит меж трудов и лени,

Воспоминаний и надежд;

Кому судьба друзей послала,

Кто скрыт, по милости творца,

От усыпителя глупца,

От пробудителя нахала.

Примечания

1. УЕДИНЕНИЕ. Напечатано в собрании стихотворений Пушкина 1826 г. Перевод стихотворения Арно «La Solitude» {Одиночество. (Франц.)}. В автографе начало первоначально читалось:

Блажен, кто в отдаленной сени Вдали тиранов и невежд Живет меж вольности и лени.

УЗНИК

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно;

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»

Примечания

1. УЗНИК. Впервые напечатано в третьей части стихотворений Пушкина 1832 г. В рукописи, подготовленной для этого издания, дата: «Кишинев, 1822».

УСЫ

ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ОДА

Глаза скосив на ус кудрявый,

Гусар с улыбкой величавой

На палец завитки мотал;

Мудрец с обритой бородою,

Качая тихо головою,

Со вздохом усачу сказал:

«Гусар! всё тленно под луною;

Как волны следом за волною,

Проходят царства и века.

Скажи, где стены Вавилона?

Где драмы тощие Клеона?

Умчала всё времен река.

За уши ус твой закрученный,

Вином и ромом окропленный,

Гордится юной красотой,

Не знает бритвы; выписною

Он вечно лоснится сурьмою,

Расправлен гребнем и рукой.

Чтобы не смять уса лихого,

Ты к ночи одою Хвостова

Его тихонько обвернешь,

В подушку носом лечь не смеешь,

И в крепком сне его лелеешь,

И утром вновь его завьешь.

На долгих ужинах веселых,

В кругу гусаров поседелых

И черноусых удальцов,

Весёлый гость, любовник пылкий,

За чье здоровье бьешь бутылки?

Коня, красавиц и усов.

Сраженья страшный час настанет,

В ряды ядро со треском грянет;

А ты, над ухарским седлом,

Рассудка, памяти не тратишь:

Сперва кудрявый ус ухватишь,

А саблю верную потом.

Окованный волшебной силой,

Наедине с красоткой милой

Ты маешься — одной рукой,

В восторгах неги сладострастной,

Блуждаешь по груди прекрасной,

А грозный ус крутишь другой.

Гордись, гусар! Но помни вечно,

Что всё на свете скоротечно —

Летят губительны часы,

Румяны щеки пожелтеют,

И черны кудри поседеют,

И старость выщиплет усы».

Примечания

1. УСЫ. Без ведома Пушкина появилось в альманахе «Эвтерпа» 1831 г. и было там приписано Д. Давыдову. Стихотворение написано, вероятно, в марте 1816 г., так как Илличевский сообщил его текст своему приятелю в письме от 20 марта.

УТОПЛЕННИК

ПРОСТОНАРОДНАЯ СКАЗКА

Прибежали в избу дети,

Второпях зовут отца:

«Тятя! тятя! наши сети

Притащили мертвеца».

«Врите, врите, бесенята, —

Заворчал на них отец; —

Ох, уж эти мне робята!

Будет вам ужо мертвец!

Суд наедет, отвечай-ка;

С ним я ввек не разберусь;

Делать нечего; хозяйка,

Дай кафтан: уж поплетусь…

Где ж мертвец?» — «Вон, тятя, э-вот!»

В самом деле, при реке,

Где разостлан мокрый невод,

Мертвый виден на песке.

Безобразно труп ужасный

Посинел и весь распух.

Горемыка ли несчастный

Погубил свой грешный дух,

Рыболов ли взят волнами,

Али хмельный молодец,

Аль ограбленный ворами

Недогадливый купец?

Мужику какое дело?

Озираясь, он спешит;

Он потопленное тело

В воду за ноги тащит,

И от берега крутого

Оттолкнул его веслом,

И мертвец вниз поплыл снова

За могилой и крестом.

Долго мертвый меж волнами

Плыл качаясь, как живой;

Проводив его глазами,

Наш мужик пошел домой.

«Вы, щенки! за мной ступайте!

Будет вам по калачу,

Да смотрите ж, не болтайте,

А не то поколочу».

В ночь погода зашумела,

Взволновалася река.

Уж лучина догорела

В дымной хате мужика,

Дети спят, хозяйка дремлет,

На полатях муж лежит,

Буря воет; вдруг он внемлет:

Кто-то там в окно стучит.

«Кто там?» — «Эй, впусти, хозяин!» —

«Ну, какая там беда?

Что ты ночью бродишь, Каин?

Черт занес тебя сюда;

Где возиться мне с тобою?

Дома тесно и темно».

И ленивою рукою

Подымает он окно.

Из-за туч луна катится —

Что же? голый перед ним:

С бороды вода струится,

Взор открыт и недвижим,

Всё в нем страшно онемело,

Опустились руки вниз,

И в распухнувшее тело

Раки черные впились.

И мужик окно захлопнул:

Гостя голого узнав,

Так и обмер: «Чтоб ты лопнул!»

Прошептал он, задрожав.

Страшно мысли в нем мешались,

Трясся ночь он напролет,

И до утра всё стучались

Под окном и у ворот.

Есть в народе слух ужасный:

Говорят, что каждый год

С той поры мужик несчастный

В день урочный гостя ждет;

Уж с утра погода злится,

Ночью буря настает,

И утопленник стучится

Под окном и у ворот.

Примечания

1. УТОПЛЕННИК. Напечатано в «Московском вестнике», 1829 г., №1, с подзаголовком «Простонародная песня» (в оглавлении «Простонародная сказка»).

Ф. Н. ГЛИНКЕ

Когда средь оргий жизни шумной

Меня постигнул остракизм,

Увидел я толпы безумной

Презренный, робкий эгоизм.

Без слез оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин,

Но голос твой мне был отрадой,

Великодушный гражданин!

Пускай судьба определила

Гоненья грозные мне вновь,

Пускай мне дружба изменила,

Как изменяла мне любовь,

В моем изгнанье позабуду

Несправедливость их обид:

Они ничтожны — если буду

Тобой оправдан, Аристид.

Примечания

1. Ф. Н. ГЛИНКЕ. Когда средь оргий жизни шумной. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи вызваны тем, что Ф. Н. Глинка в сентябре 1820 г. поместил в «Сыне отечества» послание «К Пушкину» по поводу выхода в свет «Руслана и Людмилы». В этом послании были намеки на ссылку Пушкина:

О Пушкин! Пушкин! кто тебя Учил пленять в стихах чудесных? Какой из жителей небесных Тебя младенцем полюбил… Судьбы и времени седогоНе бойся, молодой певец! Следы исчезнут поколений; Но жив талант, бессмертен гений!..

ФАВН И ПАСТУШКА

КАРТИНЫ

I

С пятнадцатой весною,

Как лилия с зарею,

Красавица цветет;

Всё в ней очарованье:

И томное дыханье,

И взоров томный свет,

И груди трепетанье,

И розы нежный цвет —

Всё юность изменяет.

Уж Лилу не пленяет

Веселый хоровод:

Одна у сонных вод,

В лесах она таится,

Вздыхает и томится,

И с нею там Эрот.

Когда же ночью темной

Ее в постеле скромной

Застанет тихий сон

С волшебницей мечтою,

И тихою тоскою

Исполнит сердце он —

И Лила в сновиденье

Вкушает наслажденье

И шепчет: «О Филон!»

II

Кто там, в пещере темной,

Вечернею порой,

Окован ленью томной,

Покоится с тобой?

Итак, уж ты вкусила

Все радости любви;

Ты чувствуешь, о Лила,

Волнение в крови,

И с трепетом, смятеньем,

С пылающим лицом

Ты дышишь упоеньем

Амура под крылом.

О жертва страсти нежной,

В безмолвии гори!

Покойтесь безмятежно

До пламенной зари.

Для вас поток игривый

Угрюмой тьмой одет

И месяц молчаливый

Туманный свет лиет;

Здесь розы наклонились

Над вами в темный кров;

И ветры притаились,

Где царствует любовь…

III

Но кто там, близ пещеры,

В густой траве лежит?

На жертвенник Венеры

С досадой он глядит;

Нагнулась меж цветами

Косматая нога;

Над грустными очами

Нависли два рога.

То фавн, угрюмый житель

Лесов и гор крутых,

Докучливый гонитель

Пастушек молодых.

Любимца Купидона —

Прекрасного Филона

Давно соперник он…

В приюте сладострастья

Он слышит вздохи счастья

И неги томный стон.

В безмолвии несчастный

Страданья чашу пьет

И в ревности напрасной

Горючи слезы льет.

Но вот ночей царица

Скатилась за леса,

И тихая денница

Румянит небеса;

Зефиры прошептали —

И фавн в дремучий бор

Бежит сокрыть печали

В ущельях диких гор.

IV

Одна поутру Лила

Нетвердою ногой

Средь рощицы густой

Задумчиво ходила.

«О, скоро ль, мрак ночной,

С прекрасною луной

Ты небом овладеешь?

О, скоро ль, темный лес,

В туманах засинеешь

На западе небес?»

Но шорох за кустами

Ей слышится глухой,

И вдруг — сверкнул очами

Пред нею бог лесной!

Как вешний ветерочек,

Летит она в лесочек;

Он гонится за ней.

И трепетная Лила

Все тайны обнажила

Младой красы своей;

И нежна грудь открылась

Лобзаньям ветерка,

И стройная нога

Невольно обнажилась.

Порхая над травой,

Пастушка робко дышит;

И фавна за собой

Всё ближе, ближе слышит.

Уж чувствует она

Огонь его дыханья…

Напрасны все старанья:

Ты фавну суждена!

Но шумная волна

Красавицу сокрыла…

Река — ее могила…

Нет! Лила спасена.

V

Эроты златокрылы

И нежный Купидон

На помощь юной Лилы

Летят со всех сторон;

Все бросили Цитеру,

И мирных сёл Венеру

По трепетным волнам

Несут они в пещеру —

Любви пустынный храм.

Счастливец был уж там.

И вот уже с Филоном

Веселье пьет она,

И страсти легким стоном

Прервалась тишина…

Спокойно дремлет Лила

На розах нег и сна,

И луч свой угасила

За облаком луна.

VI

Поникнув головою,

Несчастный бог лесов

Один с вечерней тьмою

Бродил у берегов.

«Прости, любовь и радость! —

Со вздохом молвил он. —

В печали тратить младость

Я роком осужден!»

Вдруг из лесу румяный,

Шатаясь, перед ним

Сатир явился пьяный

С кувшином круговым;

Он смутными глазами

Пути домой искал

И козьими ногами

Едва переступал;

Шел, шел и натолкнулся

На фавна моего,

Со смехом отшатнулся,

Склонился на него…

«Ты ль это, брат любезный? —

Вскричал сатир седой, —

В какой стране безвестной

Я встретился с тобой?»

— «Ах! — молвил фавн уныло:

Завяли дни мои!

Всё, всё мне изменило,

Несчастен я в любви».

— «Что слышу? От Амура

Ты страждешь и грустишь,

Малютку-бедокура

И ты боготворишь?

Возможно ль? Так забвенье

В кувшине почерпай

И чашу в утешенье

Наполни через край!»

И пена засверкала

И на краях шипит,

И с первого фиала

Амур уже забыт.

VII

Кто ж, дерзостный, владеет

Твоею красотой?

Неверная, кто смеет

Пылающей рукой

Бродить по груди страстной,

Томиться, воздыхать

И с Лилою прекрасной

В восторгах умирать?

Итак, ты изменила?

Красавица, пленяй,

Спеши любить, о Лила!

И снова изменяй.

VIII

Прошли восторги, счастье,

Как с утром легкий сон;

Где тайны сладострастья?

Где нежный Палемон?

О Лила! вянут розы

Минутныя любви:

Познай же грусть и слезы,

И ныне терны рви.

В губительном стремленье

За годом год летит,

И старость в отдаленье

Красавице грозит.

Амур уже с поклоном

Расстался с красотой,

И вслед за Купидоном

Веселья скрылся рой.

В лесу пастушка бродит

Печальна и одна:

Кого же там находит?

Вдруг фавна зрит она.

Философ козлоногий

Под липою лежал

И пенистый фиал,

Венком украсив роги,

Лениво осушал.

Хоть фавн и не находка

Для Лилы прежних лет,

Но вздумала красотка

Любви раскинуть сеть:

Подкралась, устремила

На фавна томный взор

И, слышал я, клонила

К развязке разговор,

Но фавн с улыбкой злою,

Напеня свой фиал,

Качая головою,

Красавице сказал:

«Нет, Лила! я в покое —

Других, мой друг, лови;

Есть время для любви,

Для мудрости — другое.

Бывало, я тобой

В безумии пленялся,

Бывало, восхищался

Коварной красотой,

И сердце, тлея страстью,

К тебе меня влекло.

Бывало… но, по счастью,

Что было — то прошло».

Примечания

1. ФАВН И ПАСТУШКА. Напечатано без разрешения Пушкина Б. Федоровым в альманахе «Памятник отечественных муз на 1827 год».

Из ранних редакций

В ранней редакции последние стихи первой картины были:

Когда же в скромной хате

Пастушку на кровати

Застанет тихий сон,

В полуночном молчанье

При месячном сиянье

Слетает Купидон

С волшебною мечтою

И тайною тоскою

Исполнит сердце он.

Картина VII читалась:

Что, Лила? Что с тобою?

В пещерной глубине

Покрытая тоскою

Ты плачешь в тишине;

Грустишь уединенно

И свет тебе постыл!

Где ж сердца друг бесценный?

Увы, он изменил!

О Лила! вянут розы

Минутныя любви.

Познай печали слезы

И терны ныне рви.

Картина VIII начиналась со стиха: «В губительном стремленье» и начиная с седьмого стиха читалась:

И вслед за Купидоном

Влюбленных скрылся рой,

Ах! грустно сердцу Лилы

Печальной и одной

Без милого к могиле

Тащиться над клюкой.

В лесу пастушка бродит

Безмолвна и грустна.

Кого же там находит?

Все стихотворение называлось «Картины», а отдельные части имели названия: I. Пастушка; II. Пещера; III. Фавн; IV. Река; V. Чудо; VI. Фиал; VII. Очередь; VIII. Философ.

ФЕОДОР И ЕЛЕНА

…

…

Стамати был стар и бессилен,

А Елена молода и проворна;

Она так-то его оттолкнула,

Что ушел он охая да хромая.

Поделом тебе, старый бесстыдник!

Ай да баба! отделалась славно!

Вот Стамати стал думать думу:

Как ему погубить бы Елену?

Он к жиду-лиходею приходит,

От него он требует совета.

Жид сказал: «Ступай на кладбище,

Отыщи под каменьями жабу

И в горшке сюда принеси мне».

На кладбище приходит Стамати,

Отыскал под каменьями жабу 14

И в горшке жиду ее приносит.

Жид на жабу проливает воду,

Нарекает жабу Иваном

(Грех велик христианское имя

Нарещи такой поганой твари!).

Они жабу всю потом искололи,

И ее — ее ж кровью напоили;

Напоивши, заставили жабу

Облизать поспелую сливу.

И Стамати мальчику молвил:

«Отнеси ты Елене эту сливу

От моей племянницы в подарок».

Принес мальчик Елене сливу,

А Елена тотчас ее съела.

Только съела поганую сливу,

Показалось бедной молодице,

Что змия у ней в животе шевелится.

Испугалась молодая Елена;

Она кликнула сестру свою меньшую.

Та ее молоком напоила,

Но змия в животе всё шевелилась.

Стала пухнуть прекрасная Елена,

Стали баить: Елена брюхата.

Каково-то будет ей от мужа,

Как воротится он из-за моря!

И Елена стыдится и плачет,

И на улицу выйти не смеет,

День сидит, ночью ей не спится,

Поминутно сестрице повторяет:

«Что скажу я милому мужу?»

Круглый год проходит, и — Феодор

Воротился на свою сторонку.

Вся деревня бежит к нему навстречу,

Все его приветно поздравляют;

Но в толпе не видит он Елены,

Как ни ищет он ее глазами.

«Где ж Елена?» — наконец он молвил.

Кто смутился, а кто усмехнулся,

Но никто не отвечал ни слова.

Пришел он в дом свой, — и видит,

На постеле сидит его Елена.

«Встань, Елена», — говорит Феодор.

Она встала, — он взглянул сурово.

«Господин ты мой, клянусь богом

И пречистым именем Марии,

Пред тобою я не виновата,

Испортили меня злые люди».

Но Феодор жене не поверил:

Он отсек ей голову по плечи.

Отсекши, он сам себе молвил:

«Не сгублю я невинного младенца,

Из нее выну его живого,

При себе воспитывать буду.

Я увижу, на кого он походит,

Так наверно отца его узнаю

И убью своего злодея».

Распорол он мертвое тело.

Что ж! — на место милого дитяти

Он черную жабу находит.

Взвыл Феодор: «Горе мне, убийце!

Я сгубил Елену понапрасну:

Предо мной она была невинна,

А испортили ее злые люди».

Поднял он голову Елены,

Стал ее целовать умиленно,

И мертвые уста отворились,

Голова Елены провещала:

«Я невинна. Жид и старый Стамати

Черной жабой меня окормили».

Тут опять уста ее сомкнулись,

И язык перестал шевелиться.

И Феодор Стамати зарезал,

А жида убил, как собаку,

И отпел по жене панихиду.

Сноски Пушкина

14 Все народы почитали жабу ядовитым животным.

ФИАЛ АНАКРЕОНА

Когда на поклоненье

Ходил я в древний Пафос,

Поверьте мне, я видел

В уборной у Венеры

Фиал Анакреона.

Вином он был наполнен.

Кругом висели розы,

Зеленый плющ и мирты,

Сплетенные рукою

Царицы наслаждений.

На краюшке я видел

Печального Амура —

Смотрел он пригорюнясь

На пенистую влагу.

«Что смотришь ты, проказник,

На пенистую влагу? —

Спросил я Купидона, —

Скажи, что так утихнул?

Не хочешь ли зачерпнуть,

Да ручкой не достанешь?»

— «Нет, — отвечал малютка, —

Играя, в это море

Колчан, и лук, и стрелы

Я уронил, и факел

Погас в волнах багряных.

Вон, вон на дне блистают;

А плавать не умею.

Ох, жалко мне — послушай,

Доставь мне их оттуда!»

— «О, нет, — сказал я богу, —

Спасибо, что упали;

Пускай там остаются».

Примечания

1. ФИАЛ АНАКРЕОНА. При жизни Пушкина не печаталось.

ФОНТАНУ БАХЧИСАРАЙСКОГО ДВОРЦА

Фонтан любви, фонтан живой!

Принес я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль

Меня кропит росою хладной:

Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!

Журчи, журчи свою мне быль…

Фонтан любви, фонтан печальный!

И я твой мрамор вопрошал:

Хвалу стране прочел я дальной;

Но о Марии ты молчал…

Светило бледное гарема!

И здесь ужель забвенно ты?

Или Мария и Зарема

Одни счастливые мечты?

Иль только сон воображенья

В пустынной мгле нарисовал

Свои минутные виденья,

Души неясный идеал?

Примечания

1. ФОНТАНУ БАХЧИСАРАЙСКОГО ДВОРЦА. Напечатано в сборнике 1826 г. с датой «1820». См. «О дева-роза, я в оковах». В 1820 г. Пушкин не мог писать о Марии и Зареме, так как замысел поэмы «Бахчисарайский фонтан» относится к более позднему времени. Дата определяется положением черновика в тетрадях Пушкина.

ХРИСТОС ВОСКРЕС

Христос воскрес, моя Ревекка!

Сегодня следуя душой

Закону бога-человека,

С тобой целуюсь, ангел мой.

А завтра к вере Моисея

За поцелуй я не робея

Готов, еврейка, приступить —

И даже то тебе вручить,

Чем можно верного еврея

От православных отличить.

Примечания

1. ХРИСТОС ВОСКРЕС. При жизни Пушкина не печаталось.

ХУДОЖНИКУ

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:

Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:

Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс громовержец,

Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.

Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.

Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль…

Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —

Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет:

В темной могиле почил художников друг и советник.

Как бы он обнял тебя! Как бы гордился тобой!

Примечания

1. ХУДОЖНИКУ. При жизни Пушкина не было напечатано. Написано 25 марта 1836 г.

В стихотворении говорится о посещении мастерской скульптора Б. И. Орловского, автора памятников Кутузову и Барклаю де Толли, поставленных позднее у Казанского собора.

ЦАРСКОЕ СЕЛО

Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,

О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,

Воспоминание, рисуй передо мной

Волшебные места, где я живу душой,

Леса, где я любил, где чувство развивалось,

Где с первой юностью младенчество сливалось

И где, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, веселость и покой.

Веди, веди меня под липовые сени,

Всегда любезные моей свободной лени,

На берег озера, на тихий скат холмов!..

Да вновь увижу я ковры густых лугов,

И дряхлый пук дерев, и светлую долину,

И злачных берегов знакомую картину,

И в тихом озере, средь блещущих зыбей,

Станицу гордую спокойных лебедей.

— — ———

Другой пускай поет героев и войну,

Я скромно возлюбил живую тишину,

И, чуждый призраку блистательному славы,

Вам, Царского Села прекрасные дубравы,

Отныне посвятил безвестный музы друг

И песни мирные и сладостный досуг.

Примечания

1. ЦАРСКОЕ СЕЛО. При жизни Пушкина не печаталось. Написано на том же листке, что и следующее стихотворение («Там у леска, за ближнею долиной»), вырванном из тетради, которой Пушкин пользовался в 1819 г. По почерку и по положению в тетради написано, вероятно, в ноябре — декабре 1819 г. Отнесение его в некоторых изданиях к 1822—1823 гг. не правильно.

ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Примечания

1. ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. См. стихотворение «Труд» (стр. 175) и примеч. к нему. Написано 1 октября 1830 г.

Стихотворение написано на статую работы Соколова, изображающую Перетту (из басни Лафонтена). Статуя изображает девушку над разбитым кувшином; из черепка непрерывно льется вода.

ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ

Царь Никита жил когда-то

Праздно, весело, богато,

Не творил добра, ни зла,

И земля его цвела.

Царь трудился понемногу,

Кушал, пил, молился богу

И от разных матерей

Прижил сорок дочерей,

Сорок девушек прелестных,

Сорок ангелов небесных,

Милых сердцем и душой.

Что за ножка — боже мой,

А головка, темный волос,

Чудо — глазки, чудо — голос,

Ум — с ума свести бы мог.

Словом, с головы до ног

Душу, сердце всё пленяло;

Одного недоставало.

Да чего же одного?

Так, безделки, ничего.

Ничего иль очень мало,

Всё равно — недоставало.

Как бы это изъяснить,

Чтоб совсем не рассердить

Богомольной важной дуры,

Слишком чопорной цензуры?

Как быть?.. Помоги мне, бог!

У царевен между ног…

Нет, уж это слишком ясно

И для скромности опасно, —

Так иначе как-нибудь:

Я люблю в Венере грудь,

Губки, ножку особливо,

Но любовное огниво,

Цель желанья моего…

Что такое?.. Ничего!..

Ничего иль очень мало…

И того-то не бывало

У царевен молодых,

Шаловливых и живых.

Их чудесное рожденье

Привело в недоуменье

Все придворные сердца.

Грустно было для отца

И для матерей печальных.

А от бабок повивальных

Как узнал о том народ —

Всякий тут разинул рот,

Ахал, охал, дивовался,

И иной, хоть и смеялся,

Да тихонько, чтобы в путь

До Нерчинска не махнуть.

Царь созвал своих придворных,

Нянек, мамушек покорных —

Им держал такой приказ:

«Если кто-нибудь из вас

Дочерей греху научит,

Или мыслить их приучит,

Или только намекнет,

Что´ у них недостает,

Иль двусмысленное скажет,

Или кукиш им покажет, —

То — шутить я не привык —

Бабам вырежу язык,

А мужчинам нечто хуже,

Что порой бывает туже».

Царь был строг, но справедлив,

А приказ красноречив;

Всяк со страхом поклонился,

Остеречься всяк решился,

Ухо всяк держал востро

И хранил свое добро.

Жены бедные боялись,

Чтоб мужья не проболтались;

Втайне думали мужья:

«Провинись, жена моя!»

(Видно, сердцем были гневны).

Подросли мои царевны.

Жаль их стало. Царь — в совет;

Изложил там свой предмет:

Так и так — довольно ясно,

Тихо, шепотом, негласно,

Осторожнее от слуг.

Призадумались бояры,

Как лечить такой недуг.

Вот один советник старый

Поклонился всем — и вдруг

В лысый лоб рукою брякнул

И царю он так вавакнул:

«О, премудрый государь!

Не взыщи мою ты дерзость,

Если про плотскую мерзость

Расскажу, что было встарь.

Мне была знакома сводня

(Где она? и чем сегодня?

Верно тем же, чем была).

Баба ведьмою слыла,

Всем недугам пособляла,

Немощь членов исцеляла.

Вот ее бы разыскать;

Ведьма дело всё поправит:

А что надо — то и вставит».

— «Так за ней сейчас послать! —

Восклицает царь Никита,

Брови сдвинувши сердито:

— Тотчас ведьму отыскать!

Если ж нас она обманет,

Чего надо не достанет,

На бобах нас проведет,

Или с умыслом солжет, —

Будь не царь я, а бездельник,

Если в чистый понедельник

Сжечь колдунью не велю:

И тем небо умолю».

Вот секретно, осторожно,

По курьерской подорожной

И во все земли концы

Были посланы гонцы.

Они скачут, всюду рыщут

И царю колдунью ищут.

Год проходит и другой —

Нету вести никакой.

Наконец один ретивый

Вдруг напал на след счастливый.

Он заехал в темный лес

(Видно, вел его сам бес),

Видит он: в лесу избушка,

Ведьма в ней живет, старушка.

Как он был царев посол,

То к ней прямо и вошел,

Поклонился ведьме смело,

Изложил царево дело:

Как царевны рождены

И чего все лишены.

Ведьма мигом всё смекнула…

В дверь гонца она толкнула,

Так примолвив: «Уходи

Поскорей и без оглядки,

Не то — бойся лихорадки…

Через три дня приходи

За посылкой и ответом,

Только помни — чуть с рассветом».

После ведьма заперлась.

Уголечком запаслась,

Трое суток ворожила,

Так что беса приманила.

Чтоб отправить во дворец,

Сам принес он ей ларец,

Полный грешными вещами,

Обожаемыми нами.

Там их было всех сортов,

Всех размеров, всех цветов,

Всё отборные, с кудрями…

Ведьма все перебрала,

Сорок лучших оточла,

Их в салфетку завернула

И на ключ в ларец замкнула,

С ним отправила гонца,

Дав на путь серебреца.

Едет он. Заря зарделась…

Отдых сделать захотелось,

Захотелось закусить,

Жажду водкой утолить:

Он был малый аккуратный,

Всем запасся в путь обратный.

Вот коня он разнуздал

И покойно кушать стал.

Конь пасется. Он мечтает,

Как его царь вознесет,

Графом, князем назовет.

Что же ларчик заключает?

Что царю в нем ведьма шлет?

В щелку смотрит: нет, не видно

Заперт плотно. Как обидно!

Любопытство страх берет

И всего его тревожит.

Ухо он к замку приложит —

Ничего не чует слух;

Нюхает — знакомый дух…

Тьфу ты пропасть! что за чудо?

Посмотреть ей-ей не худо.

И не вытерпел гонец…

Но лишь отпер он ларец,

Птички — порх и улетели,

И кругом на сучьях сели,

И хвостами завертели.

Наш гонец давай их звать,

Сухарями их прельщать:

Крошки сыплет — всё напрасно

(Видно, кормятся не тем):

На сучках им петь прекрасно,

А в ларце сидеть зачем?

Вот тащится вдоль дороги,

Вся согнувшися дугой,

Баба старая с клюкой.

Наш гонец ей бухнул в ноги:

«Пропаду я с головой!

Помоги, будь мать родная!

Посмотри, беда какая:

Не могу их изловить!

Как же горю пособить?»

Вверх старуха посмотрела,

Плюнула и прошипела:

«Поступил ты хоть и скверно,

Но не плачься, не тужи…

Ты им только покажи —

Сами все слетят наверно».

— «Ну, спасибо!» — он сказал..

И лишь только показал —

Птички вмиг к нему слетели

И квартирой овладели.

Чтоб беды не знать другой,

Он без дальних отговорок

Тотчас их под ключ, все сорок,

И отправился домой.

Как княжны их получили,

Прямо в клетки посадили.

Царь на радости такой

Задал тотчас пир горой:

Семь дней сряду пировали,

Целый месяц отдыхали;

Царь совет весь наградил,

Да и ведьму не забыл:

Из кунсткамеры в подарок

Ей послал в спирту огарок

(Тот, который всех дивил),

Две ехидны, два скелета

Из того же кабинета…

Награжден был и гонец.

Вот и сказочки конец.

— — ——

Многие меня поносят

И теперь, пожалуй, спросят:

Глупо так зачем шучу?

Что за дело им? Хочу.

Примечания

1. ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ. Нескромная сказка Пушкина, дошедшая до нас в рукописных копиях. Начало сказки сохранилось в черновой тетради Пушкина. Упоминается в письме брату и Плетневу от 15 марта 1825 г.

ЦВЕТОК

Цветок засохший, безуханный,

Забытый в книге вижу я;

И вот уже мечтою странной

Душа наполнилась моя:

Где цвел? когда? какой весною?

И долго ль цвел? и сорван кем,

Чужой, знакомой ли рукою?

И положен сюда зачем?

На память нежного ль свиданья,

Или разлуки роковой,

Иль одинокого гулянья

В тиши полей, в тени лесной?

И жив ли тот, и та жива ли?

И нынче где их уголок?

Или уже они увяли,

Как сей неведомый цветок?

Примечания

1. ЦВЕТОК. Напечатано в журнале «Галатея», 1829 г., №2.

ЦИКЛОП

Язык и ум теряя разом,

Гляжу на вас единым глазом:

Единый глаз в главе моей.

Когда б судьбы того хотели,

Когда б имел я сто очей,

То все бы сто на вас глядели.

Примечания

1. ЦИКЛОП. Язык и ум теряя разом (стр, 154). Стихотворение написано для костюмированного бала в Аничковом дворце 4 января 1830 г. по поводу заключения Адрианопольского мира. Участники бала наряжены были древнегреческими мифологическими существами, причем женщины рядились богами, а мужчины — богинями. Дочь Е. М. Хитрово, Ек. Фед. Тизенгаузен, нарядилась циклопом. Участники бала должны были декламировать соответствующие костюму стихи. Пушкин и написал стихи для этого случая. Стихотворение было напечатано вместе с другими, прочтенными на том же вечере, в особой брошюре. См. письмо к Тизенгаузен от 1 января 1830 г.

ЦЫГАНЫ С АНГЛИЙСКОГО

Над лесистыми брегами,

В час вечерней тишины,

Шум и песни под шатрами,

И огни разложены.

Здравствуй, счастливое племя!

Узнаю твои костры;

Я бы сам в иное время

Провождал сии шатры.

Завтра с первыми лучами

Ваш исчезнет вольный след.

Вы уйдете — но за вами

Не пойдет уж ваш поэт.

Он бродящие ночлеги

И проказы старины

Позабыл для сельской неги

И домашней тишины.

Примечания

1. ЦЫГАНЫ. Напечатано в альманахе «Денница» на 1831 год. Пушкин помечал это стихотворение как перевод с английского, но ничего подобного в английской поэзии не найдено. Самое содержание стихотворения связано с фактами жизни Пушкина: в Бессарабии Пушкин провел некоторое время с цыганским табором.

ЧААДАЕВУ

В стране, где я забыл тревоги прежних лет,

Где прах Овидиев пустынный мой сосед,

Где слава для меня предмет заботы малой,

Тебя недостает душе моей усталой.

Врагу стеснительных условий и оков,

Не трудно было мне отвыкнуть от пиров,

Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет,

И правду пылкую приличий хлад объемлет.

Оставя шумный круг безумцев молодых,

В изгнании моем я не жалел об них;

Вздохнув, оставил я другие заблужденья,

Врагов моих предал проклятию забвенья,

И, сети разорвав, где бился я в плену,

Для сердца новую вкушаю тишину.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днем моим; с порядком дружен ум;

Учусь удерживать вниманье долгих дум;

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы

И в просвещении стать с веком наравне.

Богини мира, вновь явились музы мне

И независимым досугам улыбнулись;

Цевницы брошенной уста мои коснулись;

Старинный звук меня обрадовал: и вновь

Пою мои мечты, природу и любовь,

И дружбу верную, и милые предметы,

Пленявшие меня в младенческие леты,

В те дни, когда, еще не знаемый никем,

Не зная ни забот, ни цели, ни систем,

Я пеньем оглашал приют забав и лени

И царскосельские хранительные сени.

Но дружбы нет со мной: печальный, вижу я

Лазурь чужих небес, полдневные края;

Ни музы, ни труды, ни радости досуга,

Ничто не заменит единственного друга.

Ты был ценителем моих душевных сил;

О неизменный друг, тебе я посвятил

И краткий век, уже испытанный судьбою,

И чувства, может быть спасенные тобою!

Ты сердце знал мое во цвете юных дней;

Ты видел, как потом в волнении страстей

Я тайно изнывал, страдалец утомленный;

В минуту гибели над бездной потаенной

Ты поддержал меня недремлющей рукой;

Ты другу заменил надежду и покой;

Во глубину души вникая строгим взором,

Ты оживлял ее советом иль укором;

Твой жар воспламенял к высокому любовь;

Терпенье смелое во мне рождалось вновь;

Уж голос клеветы не мог меня обидеть:

Умел я презирать, умея ненавидеть.

Что нужды было мне в торжественном суде

Холопа знатного, невежды при звезде,

Или философа, который в прежни лета

Развратом изумил четыре части света,

Но, просветив себя, загладил свой позор:

Отвыкнул от вина и стал картежный вор?

Оратор Лужников, никем не замечаем,

Мне мало досаждал своим безвредным лаем.

Мне ль было сетовать о толках шалунов,

О лепетанье дам, зоилов и глупцов

И сплетней разбирать игривую затею,

Когда гордиться мог я дружбою твоею?

Благодарю богов: прешел я мрачный путь;

Печали ранние мою теснили грудь;

К печалям я привык, расчелся я с судьбою

И жизнь перенесу стоической душою.

Одно желание: останься ты со мной!

Небес я не томил молитвою другой.

О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?

Когда соединим слова любви и руки?

Когда услышу я сердечный твой привет?

Как обниму тебя! Увижу кабинет,

Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель

И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель;

Приду, приду я вновь, мой милый домосед,

С тобою вспоминать беседы прежних лет,

Младые вечера, пророческие споры,

Знакомых мертвецов живые разговоры;

Поспорим, перечтем, посудим, побраним,

Вольнолюбивые надежды оживим,

И счастлив буду я; но только, ради бога,

Гони ты Шепинга от нашего порога.

Примечания

1. ЧААДАЕВУ. В стране, где я забыл тревоги прежних лет. Напечатано в «Сыне отечества», 1824 г., №35, с датой 20 апреля 1821 (в рукописи дата «6 апреля»).

В черновой рукописи за стихом «Тебя недостает душе моей усталой» следовало:

Тебя, хранителя моих душевных сил, Тебя, которому давно я посвятил И жизнь и твердый дух, испытанный судьбою, И чувства чистые, спасенные тобою.

В переработанном виде эти стихи были перенесены в дальнейший текст послания.

2. «Или философа, который в прежни лета…» Имеется в виду Ф. И. Толстой. См. эпиграмму «В жизни мрачной и презренной». Первоначально читалось: «Глупца-философа». По настоянию Вяземского Пушкин эти стихи устранил из позднейших изданий.

3. Оратор Лужников — Каченовский, подписывавший свои статьи в «Вестнике Европы» «Лужницкий старец».

4. Шепинг Д. А. — См. примечание к посланию Горчакову (т. I, стр. 459).

ЧЕРНАЯ ШАЛЬ

МОЛДАВСКАЯ ПЕСНЯ

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

Когда легковерен и молод я был,

Младую гречанку я страстно любил.

Прелестная дева ласкала меня;

Но скоро я дожил до черного дня.

Однажды я созвал веселых гостей;

Ко мне постучался презренный еврей.

«С тобою пируют (шепнул он) друзья;

Тебе ж изменила гречанка твоя».

Я дал ему злата и проклял его

И верного позвал раба моего.

Мы вышли; я мчался на быстром коне;

И кроткая жалость молчала во мне.

Едва я завидел гречанки порог,

Глаза потемнели, я весь изнемог…

В покой отдаленный вхожу я один…

Неверную деву лобзал армянин.

Не взвидел я света; булат загремел…

Прервать поцелуя злодей не успел.

Безглавое тело я долго топтал,

И молча на деву, бледнея, взирал.

Я помню моленья… текущую кровь…

Погибла гречанка, погибла любовь!

С главы ее мертвой сняв черную шаль,

Отер я безмолвно кровавую сталь.

Мой раб, как настала вечерняя мгла,

В дунайские волны их бросил тела.

С тех пор не целую прелестных очей,

С тех пор я не знаю веселых ночей.

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

Примечания

1. ЧЕРНАЯ ШАЛЬ. Напечатано в «Сыне отечества», 1821 г., №15. Написано в Кишиневе 14 ноября 1820.

ЧИНОВНИК И ПОЭТ

«Куда вы? за город конечно,

Зефиром утренним дышать

И с вашей музою мечтать

Уединенно и беспечно?»

— Нет, я сбираюсь на базар,

Люблю базарное волненье,

Скуфьи жидов, усы болгар

И спор и крик, и торга жар,

Нарядов пестрое стесненье.

Люблю толпу, лохмотья, шум —

И жадной черни лай свободный.

«Так — наблюдаете — ваш ум

И здесь вникает в дух народный.

Сопровождать вас рад бы я,

Чтоб слышать ваши замечанья;

Но службы долг зовет меня,

Простите, нам не до гулянья».

— Куда ж? —

«В острог — сегодня мы

Выпровождаем из тюрьмы

За молдаванскую границу

…Кирджали».

Примечания

1. ЧИНОВНИК И ПОЭТ. Необработанный отрывок. Тема — выдача разбойника Кирджали турецким властям. См. повесть «Кирджали», т. VI. Чиновник — М. И. Лекс (см. Дневник Пушкина, т. VIII, запись от 5 декабря 1834 г.). По свидетельству Пушкина, выдача Кирджали произошла в сентябре 1821 г.

ШИШКОВУ

Шалун, увенчанный Эратой и Венерой,

Ты ль узника манишь в владения свои,

В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой,

Где нежился Тибулл, Мелецкий и Парни?

Тебе, балованный питомец Аполлона,

С их лирой соглашать игривую свирель:

Веселье резвое и нимфы Геликона

Твою счастливую качали колыбель.

Друзей любить открытою душою,

В молчанье чувствовать, пленяться красотою —

Вот жребий мой; ему я следовать готов,

Но, милый, сжалься надо мною,

Не требуй от меня стихов!

Не вечно нежиться в приятном ослепленье:

Докучной истины я поздний вижу свет.

По доброте души я верил в упоенье

Мечте, шепнувшей: ты поэт, —

И, презря мудрые угрозы и советы,

С небрежной леностью нанизывал куплеты,

Игрушкою себя невинной веселил;

Угодник Бахуса, я, трезвый меж друзьями,

Бывало, пел вино водяными стихами;

Мечтательных Дорид и славил и бранил,

Иль дружбе плел венок, и дружество зевало

И сонные стихи впросонках величало.

Но долго ли меня лелеял Аполлон?

Душе наскучили парнасские забавы;

Не долго снились мне мечтанья муз и славы;

И, строгим опытом невольно пробужден,

Уснув меж розами, на тернах я проснулся,

Увидел, что еще не гения печать —

Охота смертная на рифмах лепетать,

Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся:

И полно мне писать.

Примечания

1. ШИШКОВУ. Напечатано Пушкиным в его сборнике стихов 1826 г. в значительно переработанном виде. Раннюю (лицейскую) редакцию см. выше (стр. 418). Стихотворение адресовано Александру Ардалионовичу Шишкову (1799—1832), поэту, племяннику известного Шишкова. В 1816 г. А. А. Шишков служил в гренадерском полку и тогда уже писал стихи.

Из ранних редакций

Лицейская редакция:

Шалун, увенчанный Эратой и Венерой,

Ты ль узника манишь в владения свои,

В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой,

Где нежился Шолье с Мелецким и Парни?

Тебе, балованый питомец Аполлона,

С их пеньем соглашать игривую свирель:

Веселье резвое и нимфы Геликона

Твою счастливую качали колыбель,

И ныне, в юности прекрасной,

С тобою верные сопутницы твои.

Бряцай, о трубадур, на арфе сладострастной

Мечтанье раннее любви,

Пой сердца юного кипящее желанье,

Красавицы твоей упорство, трепетанье,

Со груди сорванный завистливый покров,

Стыдливости последнее роптанье

И страсти торжество на ложе из цветов, —

Пой, в неге устремив на деву томны очи,

Ее волшебные красы,

В объятиях любви утраченные ночи —

Блаженства быстрые часы…

Мой друг, она — твоя, она твоя награда,

Таинственной любви бесценная отрада!

Дерзну ль тебя я воспевать,

Когда гнетет меня страданье,

Когда на каждое мечтанье

Унынье черную кладет свою печать.

Нет, нет! Друзей любить открытою душою,

В молчанье чувствовать, пленяться красотою —

Вот жребий мой: ему я следовать готов,

Покорствую судьбам, но сжалься надо мною,

Не требуй от меня стихов.

Не вечно нежиться в прелестном ослепленье,

Уж хладной истины докучный вижу свет.

По доброте души я верил в упоенье

Волшебнице-мечте, шепнувшей: ты поэт, —

И, презря мудрости угрозы и советы,

С небрежной легкостью нанизывал куплеты,

Игрушкою себя невинной веселил;

Угодник Бахуса, с веселыми друзьями,

Бывало, пел вино водяными стихами,

В дурных стихах дурных писателей бранил,

Иль дружбе плел венок — и дружество зевало

И сонные стихи впросонках величало,

И даже — каюсь я — пустынник согрешил, —

Я первой пел любви невинное начало,

Но так таинственно, с таким разбором слов,

С такою скромностью стыдливой,

Что, не краснея боязливо,

Меня бы выслушал и девственный Козлов.

Но скрылись от меня парнасские забавы!..

Не долго был я усыплен,

Но долго снились мне мечтанья муз и славы,

Я строгим опытом невольно пробужден.

Уснув меж розами, на тернах я проснулся,

Увидел, что еще не гения печать —

Охота смертная на рифмах лепетать,

Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся —

И полно мне писать.

Ранняя редакция стихотворения «Шишкову», относящаяся к концу 1816 — началу 1817 г.

Упоминаемый здесь «девственный Козлов» — мелкий поэт и журналист Вас. Ив. Козлов (1792—1825), редактор «Русского инвалида».

Переделывая стихотворение в 1818—1819 гг., Пушкин значительно его изменил; после стиха: «И сонные стихи впросонках величало» следовало:

И даже — каюсь я — пустынник согрешил.

Простите мне мой страшный грех, поэты,

Я написал придворные куплеты,

Кадилом дерзостным я счастию кадил.

Но скрылись от меня парнасские забавы!..

Пушкин имеет здесь в виду свои куплеты, приписанные к «Молитве русских» Жуковского.

ЭВЛЕГА

Вдали ты зришь утес уединенный;

Пещеры в нем изрылась глубина;

Темнеет вход, кустами окруженный,

Вблизи шумит и пенится волна.

Вечор, когда туманилась луна,

Здесь милого Эвлега призывала;

Здесь тихий глас горам передавала

Во тьме ночной печальна и одна:

«Приди, Одульф, уж роща побледнела,

На дикий мох Одульфа ждать я села,

Пылает грудь, за вздохом вздох летит…

О! сладко жить, мой друг, душа с душою.

Приди, Одульф, забудусь я с тобою,

И поцелуй любовью возгорит.

Беги, Осгар, твои мне страшны взоры,

Твой грозен вид, и хладны разговоры.

Оставь меня, не мною торжествуй!

Уже другой в ночи со мною дремлет,

Уж на заре другой меня объемлет,

И сладостен его мне поцелуй.

Что ж медлит он свершить мои надежды?

Для милого я сбросила одежды!

Завистливый покров у ног лежит.

Но чу!.. идут — так! это друг надежный,

Уж начались восторги страсти нежной,

И поцелуй любовью возгорит».

Идет Одульф; во взорах — упоенье,

В груди — любовь, и прочь бежит печаль;

Но близ его во тьме сверкнула сталь,

И вздрогнул он — родилось подозренье:

«Кто ты? — спросил, — почто ты здесь? Вещай,

Ответствуй мне, о сын угрюмой ночи!»

«Бессильный враг! Осгара убегай!

В пустынной тьме что ищут робки очи?

Страшись меня, я страстью воспален:

В пещере здесь Эвлега ждет Осгара!»

Булатный меч в минуту обнажен,

Огонь летит струями от удара…

Услышала Эвлега стук мечей

И бросила со страхом хлад пещерный.

«Приди узреть предмет любви твоей! —

Вскричал Одульф подруге нежной, верной. —

Изменница! ты здесь его зовешь?

Во тьме ночной вас услаждает нега,

Но дерзкого в Валгалле ты найдешь!»

Он поднял меч… и с трепетом Эвлега

Падет на дерн, как клок летучий снега,

Метелицей отторженный со скал!

Друг на друга соперники стремятся,

Кровавый ток по камням побежал,

В кустарники с отчаяньем катятся.

Последний глас Эвлегу призывал,

И смерти хлад их ярость оковал.

Примечания

1. ЭВЛЕГА. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение является вольным переводом отрывка из поэмы Парни «Иснель и Аслега».

ЭКСПРОМТ НА ОГАРЕВУ

В молчанье пред тобой сижу,

Напрасно чувствую мученье,

Напрасно на тебя гляжу:

Того уж верно не скажу,

Что говорит воображенье.

Примечания

1. ЭКСПРОМТ НА ОГАРЕВУ. При жизни Пушкина не печаталось. Елизавета Сергеевна Огарева (1786—1870) встречалась с Пушкиным в доме Карамзина в Царском Селе летом 1816 г.

ЭЛЕГИЯ (Безумных лет угасшее веселье)

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино, — печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть — на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Примечания

ЭЛЕГИЯ. Безумных лет угасшее веселье. Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1834 г., т. VI. Написано 8 сентября 1830 г.

ЭЛЕГИЯ (Воспоминаньем упоенный)

Воспоминаньем упоенный,

С благоговеньем и тоской

Объемлю грозный мрамор твой,

Кагула памятник надменный.

Не смелый подвиг россиян,

Не слава, дар Екатерине,

Не задунайский великан

Меня воспламеняют ныне…

…

…

Примечания

1. ЭЛЕГИЯ. Воспоминаньем упоенный. Черновой набросок.

2. «Кагула памятник» — обелиск в память победы при Кагуле (1770) в Царскосельском парке.

ЭЛЕГИЯ (Опять я ваш, о юные друзья!)

Опять я ваш, о юные друзья!

Туманные сокрылись дни разлуки:

И брату вновь простерлись ваши руки,

Ваш резвый круг увидел снова я.

Всё те же вы, но сердце уж не то же:

Уже не вы ему всего дороже,

Уж я не тот… Невидимой стезей

Ушла пора веселости беспечной,

Ушла навек, и жизни скоротечной

Луч утренний бледнеет надо мной.

Веселие рассталося с душой.

Отверженный судьбиною ревнивой,

Улыбку, смех, и резвость, и покой —

Я всё забыл; печали молчаливой

Покров лежит над юною главой…

Напрасно вы беседою шутливой

И нежностью души красноречивой

Мой тяжкий сон хотите перервать,

Всё кончилось, — и резвости счастливой

В душе моей изгладилась печать.

Чтоб удалить угрюмые страданья,

Напрасно вы несете лиру мне;

Минувших дней погаснули мечтанья,

И умер глас в бесчувственной струне.

Перед собой одну печаль я вижу!

Мне страшен мир, мне скучен дневный свет:

Пойду в леса, в которых жизни нет,

Где мертвый мрак, — я радость ненавижу;

Во мне застыл ее минутный след.

Опали вы, листы вчерашней розы!

Не доцвели до месячных лучей.

Умчались вы, дни радости моей!

Умчались вы — невольно льются слезы,

И вяну я на темном утре дней.

О дружество! предай меня забвенью;

В безмолвии покорствую судьбам,

Оставь меня сердечному мученью,

Оставь меня пустыням и слезам.

Примечания

1. ЭЛЕГИЯ. Опять я ваш, о юные друзья! При жизни Пушкина не печаталось. Элегия написана по возвращении в Лицей после отпуска на рождественские праздники, когда лицеистам впервые было позволено выехать из Царского Села.

ЭЛЕГИЯ (Счастлив, кто в страсти сам себе)

Счастлив, кто в страсти сам себе

Без ужаса признаться смеет;

Кого в неведомой судьбе

Надежда робкая лелеет;

Кого луны туманный луч

Ведет в полночи сладострастной;

Кому тихонько верный ключ

Отворит дверь его прекрасной!

Но мне в унылой жизни нет

Отрады тайных наслаждений;

Увял надежды ранний цвет:

Цвет жизни сохнет от мучений!

Печально младость улетит,

Услышу старости угрозы,

Но я, любовью позабыт,

Моей любви забуду ль слезы!

Примечания

1. ЭЛЕГИЯ. Счастлив, кто в страсти сам себе. При жизни Пушкина не печаталось.

ЭЛЕГИЯ (Я видел смерть; она в молчанье села)

Я видел смерть; она в молчанье села

У мирного порогу моего;

Я видел гроб; открылась дверь его;

Душа, померкнув, охладела…

Покину скоро я друзей,

И жизни горестной моей

Никто следов уж не приметит;

Последний взор моих очей

Луча бессмертия не встретит,

И погасающий светильник юных дней

Ничтожества спокойный мрак осветит.

…

Прости, печальный мир, где темная стезя

Над бездной для меня лежала —

Где вера тихая меня не утешала,

Где я любил, где мне любить нельзя!

Прости, светило дня, прости, небес завеса,

Немая ночи мгла, денницы сладкий час,

Знакомые холмы, ручья пустынный глас,

Безмолвие таинственного леса,

И всё… прости в последний раз.

А ты, которая была мне в мире богом,

Предметом тайных слез и горестей залогом,

Прости! минуло всё… Уж гаснет пламень мой,

Схожу я в хладную могилу,

И смерти сумрак роковой

С мученьями любви покроет жизнь унылу.

А вы, друзья, когда лишенный сил,

Едва дыша, в болезненном боренье,

Скажу я вам: «О други! я любил!..»

И тихий дух умрет в изнеможенье,

Друзья мои, — тогда подите к ней;

Скажите: взят он вечной тьмою…

И, может быть, об участи моей

Она вздохнет над урной гробовою.

Примечания

1. ЭЛЕГИЯ. Я видел смерть. При жизни не печаталось. Здесь печатается в лицейской редакции. Подготовляя сборник стихов, Пушкин перерабатывал это стихотворение, сокращая его. В результате последней переработки (1825 г.) оно приняло следующий вид:

ПОДРАЖАНИЕ Я видел смерть; она сидела У тихого порога моего. Я видел гроб; открылась дверь его: Туда, туда моя надежда полетела… Умру — и младости моей Никто следов пустынных не заметит, И взора милого не встретит Последний взор моих очей. … Прости, печальный мир, где темная стезя Над бездной для меня лежала, Где жизнь меня не утешала, Где я любил, где мне любить нельзя! Небес лазурная завеса, Любимые холмы, ручья веселый глас, Ты утро — вдохновенья час, Вы, тени мирные таинственного леса, И всё — прости в последний раз;

ЭЛЕГИЯ (Я думал, что любовь погасла навсегда)

Я думал, что любовь погасла навсегда,

Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный,

Что дружбы наконец отрадная звезда

Страдальца довела до пристани надежной.

Я мнил покоиться близ верных берегов,

Уж издали смотреть, указывать рукою

На парус бедственный пловцов,

Носимых яростной грозою.

И я сказал: «Стократ блажен,

Чей век, свободный и прекрасный,

Как век весны промчался ясной

И страстью не был омрачен,

Кто не страдал в любви напрасной,

Кому неведом грустный плен.

Блажен! но я блаженней боле.

Я цепь мученья разорвал,

Опять я дружбе… я на воле —

И жизни сумрачное поле

Веселый блеск очаровал!»

Но что я говорил… несчастный!

Минуту я заснул в неверной тишине,

Но мрачная любовь таилася во мне,

Не угасал мой пламень страстный.

Весельем позванный в толпу друзей моих,

Хотел на прежний лад настроить резву лиру,

Хотел еще воспеть прелестниц молодых,

Веселье, Вакха и Дельфиру.

Напрасно!.. я молчал; усталая рука

Лежала, томная, на лире непослушной,

Я всё еще горел — и в грусти равнодушной

На игры младости взирал издалека.

Любовь, отрава наших дней,

Беги с толпой обманчивых мечтаний.

Не сожигай души моей,

Огонь мучительных желаний.

Летите, призраки… Амур, уж я не твой,

Отдай мне радости, отдай мне мой покой…

Брось одного меня в бесчувственной природе

Иль дай еще летать надежды на крылах,

Позволь еще заснуть и в тягостных цепях

Мечтать о сладостной свободе.

Примечания

1. ЭЛЕГИЯ. Я думал, что любовь погасла навсегда. При жизни Пушкина не печаталось.

ЭПИГРАММА (Арист нам обещал трагедию такую)

Арист нам обещал трагедию такую,

Что все от жалости в театре заревут,

Что слезы зрителей рекою потекут.

Мы ждали драму золотую.

И что же? дождались — и, нечего сказать,

Достоинству ее нельзя убавить весу,

Ну, право, удалось Аристу написать

Прежалкую пиесу.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Арист нам обещал (стр. 43). Эпиграмма была напечатана в первом номере журнала «Российский музеум», 1815 г. В журнале последняя строка читалась:

Прежалостну пиесу.

ЭПИГРАММА (В его «Истории» изящность, простота)

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. В его «Истории» изящность, простота. При жизни Пушкина не печаталось. Известно в многочисленных списках, всегда с именем Пушкина. По-видимому, это та самая эпиграмма на Карамзина, в которой признавался Пушкин в письме к Вяземскому от 10 июля 1826 г, (см. том X). Она вызвана появлением в свет в конце 1818 г. первых томов «Истории государства Российского» Карамзина. В них Карамзин упорно доказывал спасительность самодержавного строя для России. В предисловии Карамзин писал, что для историка не так важны его политические убеждения, как художественное изображение исторических событий. На это намекает первый стих эпиграммы.

ЭПИГРАММА <НА ГР. Ф. И. ТОЛСТОГО>

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь по не многу,

Он загладил свой позор,

И теперь он — слава богу

Только что картежный вор.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. В жизни мрачной и презренной. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против Федора Ив. Толстого (1782 — 1846), которому Пушкин приписывал распространение каких-то сплетен. Толстой в 1804 г. побывал на Алеутских островах, за что получил прозвище «американец». Был известен как дуэлянт и картежник. См. послание Чаадаеву 1821 г. и письмо Вяземскому от 1 сентября 1822.

ЭПИГРАММА (Журналами обиженный жестоко)

Журналами обиженный жестоко,

Зоил Пахом печалился глубоко;

На цензора вот подал он донос;

Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.

Иная брань конечно неприличность,

Не льзя писать: Такой-то де старик,

Козел в очках, плюгавый клеветник,

И зол, и подл: всё это будет личность.

Но можете печатать, например,

Что господин парнасский старовер,

(В своих статьях), бессмыслицы оратор,

Отменно вял, отменно скучноват,

Тяжеловат и даже глуповат;

Тут не лицо, а только литератор.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Журналами обиженный жестоко. Напечатано в «Московском вестнике», 1829 г., №7.

Эпиграмма вызвана обстоятельствами, изложенными в статье Пушкина «Отрывок из литературных летописей».

ЭПИГРАММА (Как брань тебе не надоела?)

Как брань тебе не надоела?

Расчет короток мой с тобой:

Ну, так, я празден, я без дела,

А ты бездельник деловой.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Как брань тебе не надоела. Впервые напечатано в сборнике 1826 г. с датой 1820.

ЭПИГРАММА (Клеветник без дарованья)

Клеветник без дарованья,

Палок ищет он чутьем.

А дневного пропитанья

Ежемесячным враньем.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Клеветник без дарованья. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против М. Т. Каченовского, издателя журнала «Вестник Европы».

ЭПИГРАММА (Лечись — иль быть тебе Панглосом,)

Лечись — иль быть тебе Панглосом,

Ты жертва вредной красоты —

И то-то, братец, будешь с носом,

Когда без носа будешь ты.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Лечись — иль быть тебе Панглосом. При жизни Пушкина не печаталось.

2. Панглос — из романа Вольтера «Кандид», ученый-оптимист, лишившийся по болезни носа.

ЭПИГРАММА (Мальчишка Фебу гимн поднес)

Мальчишка Фебу гимн поднес.

«Охота есть, да мало мозгу.

А сколько лет ему, вопрос?» —

«Пятнадцать». — «Только-то? Эй, розгу!»

За сим принес семинарист

Тетрадь лакейских диссертаций,

И Фебу вслух прочел Гораций,

Кусая губы, первый лист.

Отяжелев, как от дурмана,

Сердито Феб его прервал

И тотчас взрослого болвана

Поставить в палки приказал.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Мальчишка Фебу гимн поднес. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год.

Эпиграмма направлена против Н. Надеждина. В первой части пересказывается переводная эпиграмма В. Л. Пушкина «Какой-то стихотвор».

ЭПИГРАММА (Не то беда, Авдей Флюгарин)

Не то беда, Авдей Флюгарин,

Что родом ты не русский барин,

Что на Парнасе ты цыган,

Что в свете ты Видок Фиглярин:

Беда, что скучен твой роман.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Не то беда, Авдей Флюгарин. Напечатано без подписи в альманахе «Денница» на 1831 год. Написано, вероятно, 16 октября 1830 г.

Эпиграмма дополняет другую — «Не то беда, что ты поляк».

2. Скучный роман — «Дмитрий самозванец» Булгарина.

ЭПИГРАММА (Не то беда, что ты поляк)

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко лях, Мицкевич лях!

Пожалуй, будь себе татарин, —

И тут не вижу я стыда;

Будь жид — и это не беда;

Беда, что ты Видок Фиглярин.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Не то беда, что ты поляк. Эпиграмма, направленная против Булгарина и ходившая в рукописи. Напечатана Булгариным в «Сыне отечества», 1830 г., №17, с заменой имени: вместо «Видок Фиглярин» — «Фаддей Булгарин» при следующей заметке: «В Москве ходит по рукам и пришла сюда для раздачи любопытствующим эпиграмма одного известного поэта. Желая угодить нашим противникам и читателям и сберечь сие драгоценное произведение от искажений при переписке, печатаем оное». В ответ на выходку Булгарина Дельвиг хотел напечатать в «Литературной газете» подлинный текст эпиграммы, но цензура этого не разрешила. Дельвиг хотел сопроводить эпиграмму заметкой, в которой писал: «Эпиграммы пишутся не на лицо, а на слабости, странности и пороки людские. Это зеркало истины, в котором Мидас может увидеть свои ослиные уши потому только, что он их имеет в самом деле».

ЭПИГРАММА (Оставя честь судьбе на произвол)

Оставя честь судьбе на произвол,

Давыдова, живая жертва фурий,

От малых лет любила чуждый пол,

И вдруг беда! казнит ее Меркурий;

Раскаяться приходит ей пора,

Она лежит, глаз пухнет понемногу,

Вдруг лопнул он; что ж дама? — «Слава богу!

Всё к лучшему: вот…»

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Оставя честь судьбе на произвол. При жизни Пушкина не печаталось. В эпиграмме имеется в виду Давыдова Аглая Антоновна (1787—1847) — жена А. Л. Давыдова (брата декабриста), француженка. С ней Пушкин встречался в Каменке.

ЭПИГРАММА (НА КАРАМЗИНА)

«Послушайте: я сказку вам начну

Про Игоря и про его жену,

Про Новгород, про время золотое,

И наконец про Грозного царя…»

— И, бабушка, затеяла пустое!

Докончи нам «Илью-богатыря».

Примечания

1. ЭПИГРАММА. (На Карамзина). При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма написана тогда, когда появились первые сообщения о предстоящем выходе в свет «Истории государства Российского» в журнале «Сын отечества» (24 марта 1816 г.).

2. Илья-богатырь — неоконченная «богатырская сказка» Карамзина «Илья Муромец».

ЭПИГРАММА (Седой Свистов! ты царствовал со славой)

Седой Свистов! ты царствовал со славой;

Пора, пора! сложи с себя венец:

Питомец твой младой, цветущий, здравый,

Тебя сменит, великий наш певец!

Се: внемлет мне маститый собеседник,

Свершается судьбины произвол,

Является младой его наследник:

Свистов II вступает на престол!

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Седой Свистов! ты царствовал со славой. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год, за подписью «Арз», т, е. «арзамасец».

2. Свистов — Д. И. Хвостов.

3. Собеседник — член «Беседы любителей русского слова». Эпиграмму принял на свой счет М. А. Бестужев-Рюмин (см. «Альманашник» и примеч. к нему), напечатавший в «Северном Меркурии» за подписью «Ар. З.» (т. е. Аристарх Заветный — псевдоним Бестужева-Рюмина) ответную эпиграмму, где говорится:

В нескладных ты своих стихах Меня зовешь вторым Свистовым.

Однако более вероятно, что эпиграмма направлена против Надеждина, который с 1828 г. печатал в «Вестнике Европы» свои стихи. Их устарелый стиль и неуклюжие обороты заставили Пушкина счесть автора прямым наследником Д. И. Хвостова (Свистов).

ЭПИГРАММА (Там, где древний Кочерговский)

Там, где древний Кочерговский

Над Ролленем опочил,

Дней новейших Тредьяковский

Колдовал и ворожил:

Дурень, к солнцу став спиною,

Под холодный Вестник свой

Прыскал мертвою водою,

Прыскал ижицу живой.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Там, где древний Кочерговский. Напечатано в «Московском телеграфе», 1829 г., №8. В том же номере указана «опечатка», а именно, в 3-й строке снизу надо читать вместо «Вестник» — «Веник». Это указание сделано с целью усиления сатирического смысла эпиграммы.

2. Древний Кочерговский — Тредиаковский как переводчик «Истории» Роллена.

3. Вестник — «Вестник Европы», журнал, издававшийся Каченовским.

4. Прыскал ижицу.. — В «Вестнике Европы» применялась своеобразная орфография слов греческого происхождения с употреблением буквы ижица и другими особенностями, вызывавшими насмешки.

ЭПИГРАММА (Хоть, впрочем, он поэт изрядный)

«Хоть, впрочем, он поэт изрядный,

Эмилий человек пустой».

— «Да ты чем полон, шут нарядный?

А, понимаю: сам собой;

Ты полон дряни, милый мой!»

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Хоть, впрочем, он поэт изрядный. Впервые напечатано в сборнике 1826 г. без даты. Время создания определяется положением черновика в тетрадях.

2. Эмилий (в черновике «Людмилин», т. е. автор «Руслана и Людмилы») — сам Пушкин. Против кого из своих критиков написал Пушкин эту эпиграмму, не установлено. В черновике он называет его князем.

ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА

Покойник Клит в раю не будет:

Творил он тяжкие грехи.

Пусть бог дела его забудет,

Как свет забыл его стихи!

Примечания

1. ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА. Напечатана в «Северном наблюдателе», 1817 г., №2.

2. Клит — В. Кюхельбекер.

ЭПИГРАММА (ИЗ АНТОЛОГИИ)

Лук звенит, стрела трепещет,

И клубясь издох Пифон;

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. (Из антологии). Лук звенит, стрела трепещет. Напечатано в «Московском вестнике», 1827 г., №6.

Эпиграмма вызвана тем, что А. Н. Муравьев, писатель и посредственный поэт, однажды на вечере у Зинаиды Волконской отломал руку у гипсовой статуи Аполлона и здесь же написал на статуе стихи, где, между прочим, говорил, что «хотел померяться» с Аполлоном.

ЭПИГРАММА (ПОДРАЖАНИЕ ФРАНЦУЗСКОМУ)

Супругою твоей я так пленился,

Что если б три в удел достались мне,

Подобные во всем твоей жене,

То даром двух я б отдал сатане,

Чтоб третью лишь принять он согласился.

Примечания

1. ЭПИГРАММА. Супругою твоей я так пленился (стр. 67). Напечатано в «Российском музеуме», 1815 г., №1. Перевод французской эпиграммы Ж.-Б. Руссо, который в свою очередь перевел ее с латинского, из Иоанна Секунда.

ЭПИТАФИЯ МЛАДЕНЦУ

В сиянье, в радостном покое,

У трона вечного творца,

С улыбкой он глядит в изгнание земное,

Благословляет мать и молит за отца.

Примечания

1. ЭПИТАФИЯ МЛАДЕНЦУ. При жизни Пушкина не печаталось. Об этой эпитафии сообщает Мария Ник. Волконская: «В Чите я получила известие о смерти моего бедного Николая, моего первенца, оставленного в Петербурге. Пушкин прислал мне эпитафию, написанную на него». Николай, сын декабриста Волконского, родился в январе 1826 г. и при отъезде М. Волконской в Сибирь был оставлен у родителей ее Раевских. Он умер двух лет в феврале 1828 г. М. Волконская узнала об этом только в начале 1829 г. В письме отцу от 11 мая 1829 г. она писала: «Я читала и перечитывала, дорогой папа, эпитафию на моего дорогого ангела, написанную для меня. Она прекрасна, сжата, но полна мыслей, за которыми слышится так много. Как же я должна быть благодарна автору!..»

Эпитафия высечена на камне над могилой Н. Волконского на кладбище Александро-Невской лавры.

ЭХО

Ревет ли зверь в лесу глухом,

Трубит ли рог, гремит ли гром,

Поет ли дева за холмом —

На всякий звук

Свой отклик в воздухе пустом

Родишь ты вдруг.

Ты внемлешь грохоту громов,

И гласу бури и валов,

И крику сельских пастухов —

И шлешь ответ;

Тебе ж нет отзыва… Таков

И ты, поэт!

Примечания

1. ЭХО. Напечатано в «Северных цветах» на 1832 год.

ЮРЬЕВУ (Здорово, Юрьев именинник!)

Здорово, Юрьев именинник!

Здорово, Юрьев лейб-улан!

Сегодня для тебя пустынник

Осушит пенистый стакан.

Здорово, Юрьев именинник!

Здорово, Юрьев лейб-улан!

Здорово, рыцари лихие

Любви, свободы и вина!

Для нас, союзники младые,

Надежды лампа зажжена.

Здорово, рыцари лихие

Любви, свободы и вина!

Здорово, молодость и счастье,

Застольный кубок и…

Где с громким смехом сладострастье

Ведет нас пьяных на постель.

Здорово, молодость и счастье,

Застольный кубок и…

Примечания

1. ЮРЬЕВУ. При жизни Пушкина не печаталось. Сохранился автограф, находившийся в бумагах «Зеленой лампы». О Юрьеве см, стихотворение «Любимец ветреных Лаис». Написано по поводу перевода Юрьева в лейб-уланский полк и его именин 20 сентября 1819 г.

ЮРЬЕВУ (Любимец ветреных Лаис)

Любимец ветреных Лаис,

Прелестный баловень Киприды —

Умей сносить, мой Адонис,

Ее минутные обиды!

Она дала красы младой

Тебе в удел очарованье,

И черный ус, и взгляд живой,

Любви улыбку и молчанье.

С тебя довольно, милый друг,

Пускай, желаний пылких чуждый,

Ты поцелуями подруг

Не наслаждаешься, что нужды?

В чаду веселий городских,

На легких играх Терпсихоры

К тебе красавиц молодых

Летят задумчивые взоры.

Увы! язык любви немой,

Сей вздох души красноречивый,

Быть должен сладок, милый мой,

Беспечности самолюбивой.

И счастлив ты своей судьбой.

А я, повеса вечно-праздный,

Потомок негров безобразный,

Взращенный в дикой простоте,

Любви не ведая страданий,

Я нравлюсь юной красоте

Бесстыдным бешенством желаний;

С невольным пламенем ланит

Украдкой нимфа молодая,

Сама себя не понимая,

На фавна иногда глядит.

Примечания

1. ЮРЬЕВУ. Любимец ветреных Лаис. При жизни Пушкина было напечатано Ф. Ф. Юрьевым отдельно, без даты. Таких первопечатных листков с этим текстом дошло до нас только два экземпляра. На оттиске, принадлежащем Пушкинскому Дому, рукой Юрьева написано: «А. Пушкин 1821 года». Эту дату следует считать правильной, потому что в послание включены стихи из брошенного Пушкиным стихотворения «В кругу семей, в пирах счастливых».

2. «На легких играх Терпсихоры» — Юрьев был любитель балета.

ЯНКО МАРНАВИЧ

Что в разъездах бей Янко Марнавич?

Что ему дома не сидится?

Отчего двух ночей он сряду

Под одною кровлей не ночует?

Али недруги его могучи?

Аль боится он кровомщенья?

Не боится бей Янко Марнавич

Ни врагов своих, ни кровомщенья,

Но он бродит, как гайдук бездомный,

С той поры, как Кирила умер.

В церкви Спаса они братовались 8

И были по богу братья;

Но Кирила несчастливый умер

От руки им избранного брата.

Весело´е было пированье,

Много пили меду и горелки;

Охмелели, обезумели гости,

Два могучие беи побранились.

Янко выстрелил из своего пистоля,

Но рука его пьяная дрожала.

В супротивника своего не попал он,

А попал он в своего друга.

С того времени он, тоскуя, бродит,

Словно вол, ужаленный змиею.

Наконец он на родину воротился

И вошел в церковь святого Спаса.

Там день целый он молился богу,

Горько плача и жалостно рыдая.

Ночью он пришел к себе на дом

И отужинал со своей семьею,

Потом лег и жене своей молвил:

«Посмотри, жена, ты в окошко.

Видишь ли церковь Спаса отселе?»

Жена встала, в окошко поглядела

И сказала: «На дворе полночь,

За рекою густые туманы,

За туманом ничего не видно»,

Повернулся Янко Марнавич

И тихонько стал читать молитву.

Помолившись, он опять ей молвил:

«Посмотри, что ты видишь в окошко?»

И жена, поглядев, отвечала:

«Вижу, вон, малый огонечек

Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою».

Улыбнулся Янко Марнавич

И опять стал тихонько молиться.

Помолясь, он опять жене молвил:

«Отвори-ка, женка, ты окошко:

Посмотри, что там еще видно?»

И жена, поглядев, отвечала:

«Вижу я на реке сиянье,

Близится оно к нашему дому».

Бей вздохнул и с постели свалился.

Тут и смерть ему приключилась.

Сноски Пушкина

8 Трогательный обычай братования, у сербов и других западных славян, освящается духовными обрядами.

ЯНЫШ КОРОЛЕВИЧ

Полюбил королевич Яныш

Молодую красавицу Елицу,

Любит он ее два красные лета,

В третье лето вздумал он жениться

На Любусе, чешской королевне.

С прежней любой идет он проститься.

Ей приносит с червонцами черес,

Да гремучие серьги золотые,

Да жемчужное тройное ожерелье;

Сам ей вдел он серьги золотые,

Навязал на шею ожерелье,

Дал ей в руки с червонцами черес,

В обе щеки поцеловал молча

И поехал своею дорогой.

Как одна осталася Елица,

Деньги наземь она пометала,

Из ушей выдернула серьги,

Ожерелье надвое разорвала,

А сама кинулась в Мораву.

Там на дне молодая Елица

Водяною царицей очнулась

И родила маленькую дочку

И ее нарекла Водяницей.

Вот проходят три года и боле,

Королевич ездит на охоте,

Ездит он по берегу Моравы;

Захотел он коня вороного

Напоить студеною водою.

Но лишь только запененную морду

Сунул конь в студеную воду,

Из воды вдруг высунулась ручка:

Хвать коня за узду золотую!

Конь отдернул голову в испуге,

На узде висит Водяница,

Как на уде пойманная рыбка, —

Конь кружится по чистому лугу,

Потрясая уздой золотою;

Но стряхнуть Водяницы не может.

Чуть в седле усидел королевич,

Чуть сдержал коня вороного,

Осадив могучею рукою.

На траву Водяница прыгнула.

Говорит ей Яныш королевич:

«Расскажи, какое ты творенье:

Женщина ль тебя породила,

Иль богом проклятая Вила?»

Отвечает ему Водяница:

«Родила меня молодая Елица,

Мой отец Яныш королевич,

А зовут меня Водяницей».

Королевич при таком ответе

Соскочил с коня вороного,

Обнял дочь свою Водяницу

И, слезами заливаясь, молвил:

«Где, скажи, твоя мать Елица?

Я слыхал, что она потонула».

Отвечает ему Водяница:

«Мать моя царица водяная;

Она властвует над всеми реками,

Над реками и над озерами;

Лишь не властвует она синим морем,

Синим морем властвует Див-Рыба».

Водянице молвил королевич:

«Так иди же к водяной царице

И скажи ей: Яныш королевич

Ей поклон усердный посылает

И у ней свидания просит

На зеленом берегу Моравы.

Завтра я заеду за ответом».

Они после того расстались.

Рано утром, чуть заря зарделась,

Королевич над рекою ходит;

Вдруг из речки, по белые груди,

Поднялась царица водяная

И сказала: «Яныш королевич,

У меня свидания просил ты:

Говори, чего еще ты хочешь?»

Как увидел он свою Елицу,

Разгорелись снова в нем желанья,

Стал манить ее к себе на берег.

«Люба ты моя, млада Елица,

Выдь ко мне на зеленый берег,

Поцелуй меня по-прежнему сладко,

По-прежнему полюблю тебя крепко».

Королевичу Елица не внимает,

Не внимает, головою кивает:

«Нет, не выду, Яныш королевич,

Я к тебе на зеленый берег.

Слаще прежнего нам не целоваться,

Крепче прежнего меня не полюбишь.

Расскажи-ка мне лучше хорошенько,

Каково, счастливо ль поживаешь

С новой любой, с молодой женою?»

Отвечает Яныш королевич:

«Против солнышка луна не пригреет,

Против милой жена не утешит».

Сноски Пушкина

Песня о Яныше королевиче в подлиннике очень длинна и разделяется на несколько частей. Я перевел только первую, и то не всю.

COUPLETS

Quand un poète en son extase

Vous lit son ode ou son bouquet,

Quand un conteur traîne sa phrase,

Quand on écoute un perroquet,

Ne trouvant pas le mot pour rire,

On dort, on baille en son mouchoir,

On attend le moment de dire:

Jusqu’au plaisir de nous revoir.

Mais tête-à-tête avec sa belle,

Ou bien avec des gens d’esprit,

Le vrai bonheur se renouvelle,

On est content, l’on chante, on rit.

Prolongez vos paisibles veilles,

Et chantez vers la fin du soir

A vos amis, à vos bouteilles:

Jusqu’au plaisir de nous revoir.

Amis, la vie est un passage

Et tout s’écoule avec le temps,

L’amour aussi n’est qu’un volage,

Un oiseau de notre printemps;

Trop tôt il fuit, riant sous cape—

C’est pour toujours, adieu l’Espoir!

On ne dit pas dès qu’il s’échappe:

Jusqu’au plaisir de nous revoir.

Le temps s’enfuit triste et barbare

Et tôt ou tard on va lá-haut.

Souvent — le cas n’est pas si rare —

Hasard nous sauve du tombeau.

Des maux s’éloignent les cohortes

Et le squelette horrible et noir

S’en va frappant à d’autres portes:

Jusqu’au plaisir de nous revoir.

Mais quoi? je sens que je me lasse

En lassant mes chers auditeurs,

Allons, je descends du Parnasse—

II n’est pas fait pour les chanteurs,

Pour des couplets mon feu s’allume,

Sur un refrain j’ai du pouvoir,

C’est bien assez — adieu, ma plume!

Jusqu’au plaisir de nous revoir,

{См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. КУПЛЕТЫ

Когда поэт в восторге Читает вам свою оду или поздравительные стихи, Когда рассказчик тянет фразу, Когда слушаешь попугая, Не находя ни слова смешного, — Засыпаешь, зеваешь в платок. Ждешь минуты, когда пора сказать: «До приятного свидания». Но наедине со своей красавицей Или с умными людьми Снова испытываешь истинное счастье, Бываешь довольным, смеешься, поешь. Наслаждайтесь дольше вашими мирными бдениями И пойте на исходе вечера Вашим друзьям, вашим бутылкам: «До приятного свидания». Друзья, жизнь мгновенна, И всё уходит вместе с временем, Любовь тоже мимолетна, Это наша весенняя пташка. Слишком рано она исчезает, смеясь украдкой, И навсегда — прощай надежда, Когда она упорхнет, не скажешь более: «До приятного свидания». Время бежит, печальное и жестокое, — И рано или поздно отправимся на тот свет. Иногда — это бывает не так уж редко — Случай спасает нас от могилы, Удаляются полчища страданий, И черный ужасный скелет Уходит стучаться в другие двери: «До приятного свидания». Но что? я чувствую, что утомился, Утомляя моих дорогих слушателей. Ну что ж, я спускаюсь с Парнаса. Он создан не для певцов. Меня вдохновляют куплеты, У меня власть над припевом. Этого довольно — прощай, перо!«До приятного свидания». (Франц.)

Примечания

1. COUPLETS. Quand un poète en son extase {Когда поэт в восторге. (Франц.)}. Куплеты написаны для исполнения на вечерах у лицейского преподавателя музыки Теппер де Фергюссона, в ответ на куплеты Марии Смит: Lorsque je vois de vous, monsieur {Когда я вижу, как вы… (Франц.)}.

EX UNGUE LEONEM

<См. перевод>

Недавно я стихами как-то свистнул

И выдал их без подписи моей;

Журнальный шут о них статейку тиснул,

Без подписи ж пустив ее, злодей.

Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту

Не удалось прикрыть своих проказ:

Он по когтям узнал меня в минуту,

Я по ушам узнал его как раз.

Переводы иноязычных текстов

1. По когтям узнаем льва. (Латин.)

Примечания

1. EX UNGUE LEONEM — Напечатано в «Московском телеграфе», 1825 г., №13.

По поводу стихотворения «Приятелям», напечатанного за подписью А. П., А. Е. Измайлов напечатал анонимную заметку в «Благонамеренном», где говорил: «Более же всего напугало меня то, что у господина сочинителя есть когти!». Этим и вызвана настоящая эпиграмма. См. письмо Вяземскому от начала июля 1825 г.

MON PORTRAIT

Vous me demandez mon portrait,

Mais peint p’après nature;

Mon cher, il sera bientôt fait,

Quoique en miniature.

Je suis un jeune polisson,

Encore dans les classes;

Point sot, je le dis sans façon

Et sans fades grimaces.

Onc il ne fut de babillard,

Ni docteur en Sorbonne —

Plus ennuyeux et plus braillard,

Que moi-même en personne.

Ma taille à celles des plus longs

Ne peut être égalée;

J’ai le teint frais, les cheveux blonds

Et la tête bouclée.

J’aime et le monde et son fracas,

Je hais la solitude;

J’abhorre et noises, et débats,

Et tant soit peu l’étude.

Spectacles, bals me plaisent fort,

Et d’après ma pensée.

Je dirais ce que j’aime encor…

Si n’étais au Lycée.

Après celà, mon cher ami,

L’on peut me reconnaître:

Oui! tel que le bon Dieu me fit,

Je veux toujours paraître.

Vrai démon pour l’espièglerie,

Vrai singe par sa mine,

Beaucoup et trop d’étourderie.

Ma foi, voilà Pouchkine.

{См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. МОЙ ПОРТРЕТ

Вы просите у меня мой портрет, Но списанный с натуры; Дорогой мой, он сейчас же будет готов, Но только в миниатюре. Я молодой повеса, Еще на школьной скамье; Не глуп, говорю без стеснения И без жеманного кривлянья. Никогда не было болтуна, Ни доктора Сорбонны — Надоедливее и крикливее, Чем я, собственной своей персоной. По росту я с самыми долговязыми Вряд ли могу равняться; У меня свежий цвет лица, русые волосы И кудрявая голова. Я люблю толпу и ее шум, Одиночество ненавижу; Мне претят ссоры и споры, А отчасти и учение. Спектакли, балы мне очень нравятся, И, коли уж признаваться, Я сказал бы, что еще люблю… Если бы не был в Лицее. По всему этому, мой милый друг, Меня можно узнать. Да, таким, как бог меня сотворил, Я хочу всегда казаться. Сущий бес в проказах, Сущая обезьяна лицом, Много, слишком много ветрености — Вот каков Пушкин. (Франц.)

Примечания

1. MON PORTRAIT. — одно из ранних лицейских стихотворений. Оба французских лицейских стихотворения Пушкина были опубликованы только после его смерти.

N. N.

(В. В. ЭНГЕЛЬГАРДТУ)

Я ускользнул от Эскулапа

Худой, обритый — но живой;

Его мучительная лапа

Не тяготеет надо мной.

Здоровье, легкий друг Приапа,

И сон, и сладостный покой,

Как прежде, посетили снова

Мой угол тесный и простой.

Утешь и ты полубольного!

Он жаждет видеться с тобой,

С тобой, счастливый беззаконник,

Ленивый Пинда гражданин,

Свободы, Вакха верный сын,

Венеры набожный поклонник

И наслаждений властелин!

От суеты столицы праздной,

От хладных прелестей Невы,

От вредной сплетницы молвы,

От скуки, столь разнообразной,

Меня зовут холмы, луга,

Тенисты клены огорода,

Пустынной речки берега

И деревенская свобода.

Дай руку мне. Приеду я

В начале мрачном сентября:

С тобою пить мы будем снова,

Открытым сердцем говоря

Насчет глупца, вельможи злого,

Насчет холопа записного,

Насчет небесного царя,

А иногда насчет земного.

Примечания

1. N. N. (В. В. Энгельгардту) (стр. 314). Напечатано Пушкиным в его собрании стихотворений 1826 г. с цензурными сокращениями. Обращено к Василию Васильевичу Энгельгардту (1785—1837). Написано в начале июля 1819 г., после выздоровления, перед отъездом в Михайловское.

PROLOGUE

Я посетил твою могилу — но там тесно; les morts m’en distraient {См. перевод} — теперь иду на поклонение в Царское Село и в Баболово.

Царское Село! (Gray) les jeux du Lycée, nos leçons… Delvig et Kuchelbecker, la poésie — {См. перевод}

Баболово.

Переводы иноязычных текстов

1. Пролог… мертвые меня отвлекают. (Грей) лицейские игры, наши уроки… Дельвиг и Кюхельбекер, поэзия. (Франц.)

Примечания

1. PROLOGUE {Пролог. (Франц.)}. План вступительной части стихотворения, относящийся к 1835 или 1836 г.

2. Gray (Грей) — упоминается, по-видимому, в связи с его элегией «Сельское кладбище».

STANCES

Avez-vous vu la tendre rose,

L’aimable fille d’un beau jour,

Quand au printemps à peine éclose,

Elle est l’image de l’amour?

Telle à nos yeux, plus belle encore,

Parut Eudoxie aujourd’hui;

Plus d’un printemps la vit éclore,

Charmante et jeune comme lui.

Mais, hélas! les vents, les tempêtes,

Ces fougueux enfants de l’hiver,

Bientôt vont gronder sur nos têtes,

Enchaîner l’eau, la terre et l’air.

Et plus de fleurs, et plus de rose!

L’aimable fille des amours

Tombe fanée, à peine éclose;

Il a fui, le temps des beaux jours!

Eudoxie! aimez, le temps presse;

Profitez de vos jours heureux!

Est-ce dans la froide vieillesse

Que de l’amour on sent les feux?

{См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. СТАНСЫ

Видали ль вы нежную розу, Любезную дочь ясного дня, Когда весной, едва расцветши, Она является образом любви? Такою пред нашими взорами, но еще прекраснее, Ныне явилась Евдокия; Не раз видела весна, как она расцветала, Прелестная и юная, подобно ей самой. Но увы! ветры и бури, Эти лютые дети зимы, Скоро зашумят над нашими головами. Окуют воду, землю и воздух. И вот уж нет цветов, и нет розы! Любезная дочь любви, Завянув, падает, едва расцветшая: Миновала пора ясных дней! Евдокия! любите! Время не терпит; Пользуйтесь вашими счастливыми днями! В хладной ли старости Дано нам ведать пыл любви? (Франц.)

Примечания

1. STANCES. Avez-vous vu la tendre rose. По воспоминаниям лицейских товарищей Пушкина, это одно из первых стихотворений, написанных Пушкиным в Лицее (равно как и следующее). Известно, что еще в семье, до поступления в Лицей, Пушкин по примеру своего отца писал французские стихи.

TO DAWE, ESQr

{См. перевод}

Зачем твой дивный карандаш

Рисует мой арапский профиль?

Хоть ты векам его предашь,

Его освищет Мефистофель.

Рисуй Олениной черты.

В жару сердечных вдохновений

Лишь юности и красоты

Поклонником быть должен гений.

Переводы иноязычных текстов

1. Господину Дау. (Англ.)

Примечания

1. ТО DAWE ESQr. Зачем твой дивный карандаш. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Написано 9 мая 1828 г. на пароходе при поездке в Кронштадт.

2. Оленина. — См. «Ты и вы».

Стихотворения без названия

…Альфонс садится на коня

Альфонс садится на коня;

Ему хозяин держит стремя.

«Сеньор, послушайтесь меня:

Пускаться в путь теперь не время,

В горах опасно, ночь близка,

Другая вента далека.

Останьтесь здесь: готов вам ужин;

В камине разложен огонь;

Постеля есть — покой вам нужен,

А к стойлу тянется ваш конь».

— «Мне путешествие привычно

И днем и ночью — был бы путь, —

Тот отвечает. — Неприлично

Бояться мне чего-нибудь;

Я дворянин, — ни чёрт, ни воры

Не могут удержать меня,

Когда спешу на службу я».

И дон Альфонс коню дал шпоры

И едет рысью. Перед ним

Одна идет дорога в горы

Ущельем тесным и глухим.

Вот выезжает он в долину;

Какую ж видит он картину?

Кругом пустыня, дичь и голь…

А в стороне торчит глаголь,

И на глаголе том два тела

Висят. Закаркав, отлетела

Ватага черная ворон,

Лишь только к ним подъехал он.

То были трупы двух гитанов1,

Двух славных братьев-атаманов,

Давно повешенных и там

Оставленных в пример ворам.

Дождями небо их мочило,

А солнце знойное сушило,

Пустынный ветер их качал,

Клевать их ворон прилетал.

И шла молва в простом народе.

Что, обрываясь по ночам,

Они до утра на свободе

Гуляли, мстя своим врагам.

Альфонсов конь всхрапел и боком

Прошел их мимо, и потом

Понесся резко, легким скоком,

С своим бесстрашным седоком.

Примечания

1. АЛЬФОНС САДИТСЯ НА КОНЯ. Начало незавершенного замысла. Некоторые детали сближают данное стихотворение с эпизодами из французского романа Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагоссе» («Десять дней жизни Альфонса Ван-Вордена»). См. «Из ранних редакций».

2. 1 То были трупы двух гитанов — Гитаны-испанские цыгане. В произведении «Рукопись найденная в Сарагосе», идёт речь именно о братьях-разбойниках, испанцах.

Из ранних редакций

После стиха «Лишь только к ним подъехал он» первоначально следовало:

И при луне, сквозь сумрак ночи

Еще страшней их страшный вид:

Язык наруже, лезут очи

Вон изо лба… Храпит, дрожит

Альфонсов конь и, пятясь, боком

Проехал мимо, и потом

Понесся в горы резвым скоком

С своим отважным седоком.

…Аптеку позабудь ты для венков лавровых

Аптеку позабудь ты для венков лавровых

И не мори больных, но усыпляй здоровых.

Примечания

1. АПТЕКУ ПОЗАБУДЬ ТЫ ДЛЯ ВЕНКОВ ЛАВРОВЫХ. Эпиграмма на доктора Рудыковского, сопровождавшего семью Раевских в поездке на юг. Рудыковский писал плохие стихи. Эпиграмму Пушкин не печатал.

…Благословен твой подвиг новый

Благословен твой подвиг новый,

Твой путь на север наш суровый,

Где кратко царствует весна,

Но где Гафиза и Саади

Знакомы… имена.

Ты посетишь наш край полночный,

Оставь же след…

Цветы фантазии восточной

Рассыпь на северных снегах.

Примечания

1. БЛАГОСЛОВЕН ТВОЙ ПОДВИГ НОВЫЙ. Черновой необработанный набросок, датированный; «Душет, 27 мая». Стихи вызваны встречей Пушкина с персидским поэтом Фазиль-Ханом; см. вторую главу «Путешествия в Арзрум» (т. VI).

…Блажен в златом кругу вельмож

Блажен в златом кругу вельмож

Пиит, внимаемый царями.

Владея смехом и слезами,

Приправя горькой правдой ложь,

Он вкус притупленный щекотит

И к славе спесь бояр охотит,

Он украшает их пиры

И внемлет умные хвалы.

Меж тем за тяжкими дверями,

Теснясь у черного крыльца,

Народ, гоняемый слугами,

Поодаль слушает певца.

Примечания

1. БЛАЖЕН В ЗЛАТОМ КРУГУ ВЕЛЬМОЖ. Недоработанный отрывок.

…Блестит луна, недвижно море спит

Блестит луна, недвижно море спит,

Молчат сады раскошные Гассана.

Но кто же там во мгле дерев сидит

На мраморе печального фонтана?

Арап-евнух, гарема страж седой,

И с ним его товарищ молодой.

«Мизрур, недуг тоски душевной

Не от меня сокроешь ты.

Твой мрачный взор, твой ропот гневный,

Твои свирепые мечты

Уже давно мне всё сказали.

Я знаю — жизнь тебе тяжка.

А что виной твоей печали?

Мой сын, послушай старика».

Примечания

1. БЛЕСТИТ ЛУНА, НЕДВИЖНО МОРЕ СПИТ. Черновой набросок какого-то замысла восточной сказки. Имя Мезрур встречается в сказках «Тысяча и одной ночи» в качестве имени начальника евнухов во дворце калифа Гарун-аль-Рашида (см. «Историю трех календеров»).

…Близ мест, где царствует Венеция златая

Близ мест, где царствует Венеция златая,

Один, ночной гребец, гондолой управляя,

При свете Веспера по взморию плывет,

Ринальда, Годфреда, Эрминию поет.

Он любит песнь свою, поет он для забавы,

Без дальных умыслов; не ведает ни славы,

Ни страха, ни надежд, и, тихой музы полн,

Умеет услаждать свой путь над бездной волн.

На море жизненном, где бури так жестоко

Преследуют во мгле мой парус одинокий,

Как он, без отзыва утешно я пою

И тайные стихи обдумывать люблю.

Примечания

1. БЛИЗ МЕСТ, ГДЕ ЦАРСТВУЕТ ВЕНЕЦИЯ ЗЛАТАЯ. Напечатано в «Невском альманахе» на 1828 год. Написано 17 сентября 1827 г.

Перевод стихотворения Андре Шенье, опубликованного в 1827 г.

2. Веспер — вечерняя звезда, Венера.

3. Ринальд, Годфред, Эрминия — герои «Освобожденного Иерусалима» Т. Тассо; октавы этой поэмы пели венецианские гондольеры еще в XVIII в., в народной переделке.

…Бог веселый винограда

Бог веселый винограда

Позволяет нам три чаши

Выпивать в пиру вечернем.

Первую во имя граций,

Обнаженных и стыдливых,

Посвящается вторая

Краснощекому здоровью,

Третья дружбе многолетной.

Мудрый после третьей чаши

Все венки с [главы] слагает

И творит уж возлиянья

Благодатному Морфею.

Примечания

1. БОГ ВЕСЕЛЫЙ ВИНОГРАДА. При жизни Пушкина не печаталось.

Стихотворение взято из той же книги Лефевра, в которой находится французский перевод греческого сборника «Пир мудрецов», составленного Афенеем в III веке.

…Больны вы, дядюшка? Нет мочи

«Больны вы, дядюшка? Нет мочи,

Как беспокоюсь я! три ночи,

Поверьте, глаз я не смыкал».

— «Да, слышал, слышал: в банк играл».

Примечания

1. «БОЛЬНЫ ВЫ ДЯДЮШКА? НЕТ МОЧИ». При жизни Пушкина не печаталось.

…Брадатый староста Авдей

Брадатый староста Авдей

С поклоном барыне своей

Заместо красного яичка

Поднес ученого скворца.

Известно вам: такая птичка

Умней иного мудреца.

Скворец, надувшись величаво,

Вздыхал о царствии небес

И приговаривал картаво:

«Христос воскрес! Христос воскрес!»

Примечания

1. БРАДАТЫЙ СТАРОСТА АВДЕЙ. Неоконченный отрывок, возможно на популярный сюжет об ученом попугае стихотворной сказки Грессе «Вервер», но применительно к русскому быту.

…Бранись, ворчи, болван болванов

Бранись, ворчи, болван болванов,

Ты не дождешься, друг мой Ланов,

Пощечин от руки моей.

Твоя торжественная рожа

На бабье гузно так похожа,

Что только просит киселей.

Примечания

1. БРАНИСЬ, ВОРЧИ, БОЛВАН БОЛВАНОВ. Эпиграмма сохранилась в копиях.

2. Ланов И. Н. — кишиневский чиновник, постоянно ссорившийся с Пушкиным. По описанию И. П. Липранди, «ему было за 65 лет»; «он был среднего роста, плотный, с большим брюхом, лысый, с широким красным лицом, на котором изображалось самодовольствие».

…Брови царь нахмуря

Брови царь нахмуря,

Говорил: «Вчера

Повалила буря

Памятник Петра».

Тот перепугался.

«Я не знал!.. Ужель?» —

Царь расхохотался:

«Первый, брат, апрель!»

Говорил он с горем

Фрейлинам дворца:

«Вешают за морем

…

То есть разумею, —

Вдруг примолвил он, —

Вешают за шею,

Но жесток закон».

Примечания

1. БРОВИ ЦАРЬ НАХМУРЯ. Стихи, сообщенные Пушкиным Дельвигу в письме от октября — ноября 1825 г., как «приращение к куплетам Эристова». Что такое эти куплеты, в точности неизвестно.

…Брожу ли я вдоль улиц шумных

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вхожу ль во многолюдный храм,

Сижу ль меж юношей безумных,

Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,

И сколько здесь ни видно нас,

Мы все сойдем под вечны своды —

И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,

Я мыслю: патриарх лесов

Переживет мой век забвенный,

Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,

Уже я думаю; прости!

Тебе я место уступаю:

Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину

Привык я думой провождать,

Грядущей смерти годовщину

Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?

В бою ли, в странствии, в волнах?

Или соседняя долина

Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу

Равно повсюду истлевать,

Но ближе к милому пределу

Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

…Будь подобен полной чаше

Будь подобен полной чаше,

Молодых счастливый дом, —

Непонятно счастье ваше,

Но молчите ж обо всем.

Что за диво, что за каша

Для рассудка моего —

Черт возьми! но, воля ваша,

Не скажу я ничего.

То-то праздник мне да Маше,

Другу сердца моего;

Никогда про счастье наше

Мы не скажем ничего.

Стойте — тотчас угадаю

Горе сердца твоего.

Понимаю, понимаю! —

Не болтай же ничего.

Строгий суд и слово ваше

Ценим более всего.

Вы ль одни про счастье наше

Не сказали ничего!

— — —

Он мне ровесник, он так мил.

Всегда видала в нем я брата,

Он, как сестру, меня любил.

Скажите, чем я виновата.

Нет, Маша, ты не виновата.

— — —

И этой свадьбе не бывать.

Примечания

1. БУДЬ ПОДОБЕН ПОЛНОЙ ЧАШЕ. Черновые куплеты, вероятно, предназначавшиеся для какой-нибудь пьесы.

…Бывало, в сладком ослепленье

Бывало, в сладком ослепленье

Я верил избранным душам,

Я мнил — их тайное рожденье

Угодно властным небесам,

На них указывало мненье —

Едва приближился я к ним

…

Мое беспечное незнанье

Лукавый демон возмутил,

И он мое существованье

С своим навек соединил.

Я стал взирать его глазами,

Мне жизни дался бедный клад,

С его неясными словами

Моя душа звучала в лад.

Взглянул на мир я взором ясным

И изумился в тишине;

Ужели он казался мне

Столь величавым и прекрасным?

Чего, мечтатель молодой,

Ты в нем искал, к чему стремился,

Кого восторженной душой

Боготворить не устыдился?

И взор я бросил на людей,

Увидел их надменных, низких,

Жестоких ветреных судей,

Глупцов, всегда злодейству близких.

Пред боязливой их толпой,

Жестокой, суетной, холодной,

Смешон глас правды благородный.

Напрасен опыт вековой.

Вы правы, мудрые народы,

К чему свободы вольный клич!

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Примечания

1. БЫВАЛО, В СЛАДКОМ ОСЛЕПЛЕНЬЕ. Черновой набросок. Здесь впервые затронуты темы, развитые в стихотворениях «Демон» и «Свободы сеятель пустынный». Последние стихи прямо перенесены во второе стихотворение.

…Был и я среди донцов

Был и я среди донцов,

Гнал и я османов шайку;

В память битвы и шатров

Я домой привез нагайку.

На походе, на войне

Сохранил я балалайку —

С нею рядом, на стене

Я повешу и нагайку.

Что таиться от друзей —

Я люблю свою хозяйку,

Часто думал я об ней

И берег свою нагайку.

Примечания

1. БЫЛ И Я СРЕДИ ДОНЦОВ. Необработанный отрывок.

…Была пора: наш праздник молодой

Была пора: наш праздник молодой

Сиял, шумел и розами венчался,

И с песнями бокалов звон мешался,

И тесною сидели мы толпой.

Тогда, душой беспечные невежды,

Мы жили все и легче и смелей,

Мы пили все за здравие надежды

И юности и всех ее затей.

Теперь не то: разгульный праздник наш

С приходом лет, как мы, перебесился,

Он присмирел, утих, остепенился,

Стал глуше звон его заздравных чаш;

Меж нами речь не так игриво льется,

Просторнее, грустнее мы сидим,

И реже смех средь песен раздается,

И чаще мы вздыхаем и молчим.

Всему пора: уж двадцать пятый раз

Мы празднуем Лицея день заветный.

Прошли года чредою незаметной,

И как они переменили нас!

Недаром — нет! — промчалась четверть века!

Не сетуйте: таков судьбы закон;

Вращается весь мир вкруг человека, —

Ужель один недвижим будет он?

Припомните, о други, с той поры,

Когда наш круг судьбы соединили,

Чему, чему свидетели мы были!

Игралища таинственной игры,

Металися смущенные народы;

И высились и падали цари;

И кровь людей то славы, то свободы,

То гордости багрила алтари.

Вы помните: когда возник Лицей,

Как царь для нас открыл чертог царицын.

И мы пришли. И встретил нас Куницын

Приветствием меж царственных гостей.

Тогда гроза двенадцатого года

Еще спала. Еще Наполеон

Не испытал великого народа —

Еще грозил и колебался он.

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шел мимо нас… и племена сразились,

Русь обняла кичливого врага,

И заревом московским озарились

Его полкам готовые снега.

Вы помните, как наш Агамемнон

Из пленного Парижа к нам примчался.

Какой восторг тогда пред ним раздался!

Как был велик, как был прекрасен он,

Народов друг, спаситель их свободы!

Вы помните — как оживились вдруг

Сии сады, сии живые воды,

Где проводил он славный свой досуг.

И нет его — и Русь оставил он,

Взнесенну им над миром изумленным,

И на скале изгнанником забвенным,

Всему чужой, угас Наполеон.

И новый царь, суровый и могучий,

На рубеже Европы бодро стал,

И над землей сошлися новы тучи,

И ураган их…

Примечания

1. БЫЛА ПОРА: НАШ ПРАЗДНИК МОЛОДОЙ. Неоконченное стихотворение к годовщине Лицея 19 октября 1836 г. Пушкин не успел дописать стихи к празднику и читал их на вечере в неоконченном виде.

Для данного стихотворения Пушкин воспользовался формой своего стихотворения на 19 октября 1825 г.

…В Академии наук

В Академии наук

Заседает князь Дундук.

Говорят, не подобает

Дундуку такая честь;

Почему ж он заседает?

Потому что есть чем сесть.

Примечания

1. В АКАДЕМИИ НАУК. Эпиграмма ходила в списках. Она направлена против вице-президента Академии наук М. А. Дондукова-Корсакова, у которого не было никаких научных трудов и который был обязан своим местом покровительству С. С. Уварова. Стихотворение намекает на порок, связывавший Уварова с Дондуковым-Корсаковым. См. запись в Дневнике Пушкина от февраля 1835 г. (т. VIII). Благодаря эпиграмме Пушкина имя «Дундук» стало нарицательным. В тексте принята смягченная редакция последнего стиха.

…В беспечных радостях, в живом очарованье

В беспечных радостях, в живом очарованье,

О дни весны моей, вы скоро утекли.

Теките медленней в моем воспоминанье

Примечания

1. Черновой набросок.

…В еврейской хижине лампада

В еврейской хижине лампада

В одном углу бледна горит,

Перед лампадою старик

Читает Библию. Седые

На книгу падают власы.

Над колыбелию пустой

Еврейка плачет молодая.

Сидит в другом углу, главой

Поникнув, молодой еврей,

Глубоко в думу погруженный.

В печальной хижине старушка

Готовит позднюю трапезу.

Старик, закрыв святую книгу,

Застежки медные сомкнул.

Старуха ставит бедный ужин

На стол и всю семью зовет.

Никто нейдет, забыв о пище.

Текут в безмолвии часы.

Уснуло всё под сенью ночи.

Еврейской хижины одной

Не посетил отрадный сон.

На колокольне городской

Бьет полночь. — Вдруг рукой тяжелой

Стучатся к ним. Семья вздрогнула,

Младой еврей встает и дверь

С недоуменьем отворяет —

И входит незнакомый странник.

В его руке дорожный посох

Примечания

1. В ЕВРЕЙСКОЙ ХИЖИНЕ ЛАМПАДА. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи не окончательно обработаны. Это начало неосуществленного замысла, о котором писал в своем дневнике Ф. Малевский. На вечере у Ксенофонта Полевого 19 февраля 1827 г. Пушкин говорил о своем замысле на тему «Вечного жида»: «В хижине еврея умирает дитя. Среди плача человек говорит матери: „Не плачь. Не смерть, а жизнь ужасна. Я странствующий жид. Я видел Иисуса, несущего крест, и издевался“. При нем умирает стодвадцатилетний старец. Это на него произвело большее впечатление, чем падение Римской империи».

…В журнал совсем не европейский

В журнал совсем не европейский,

Где чахнет старый журналист,

С своею прозою лакейской

Взошел болван семинарист.

Примечания

1. В ЖУРНАЛ СОВСЕМ НЕ ЕВРОПЕЙСКИЙ. Неоконченная эпиграмма на статьи Надеждина в «Вестнике Европы».

2. Старый журналист — Каченовский.

…В крови горит огонь желанья

В крови горит огонь желанья,

Душа тобой уязвлена,

Лобзай меня: твои лобзанья

Мне слаще мирра и вина.

Склонись ко мне главою нежной,

И да почию безмятежный,

Пока дохнет веселый день

И двигнется ночная тень.

Примечания

1. В КРОВИ ГОРИТ ОГОНЬ ЖЕЛАНЬЯ. Напечатано в «Московском вестнике», 1829 г., ч. I. См. следующее стихотворение.

…В кругу семей, в пирах счастливых

В кругу семей, в пирах счастливых

Я гость унылый и чужой,

Вдали друзей вольнолюбивых

Теснимый хладною толпой.

Певец любви, печальный странник,

Забыв и лиру и покой,

Лечу за милою мечтой.

Где ж отдохну, младой изгнанник,

Забуду горесть и любовь,

Меня покинет призрак ложный

И сердца пыл неосторожный,

Заброшу посох мой дорожный

И равнодушен буду вновь?..

А вы, товарищи младые,

Друзья, готовьте шумный пир,

Готовьте чаши круговые,

Венки цветов и гимны лир.

…

…до меня доходят,

И звуки мне знакомых струн

Печаль на душу мне наводят.

Непримиримою судьбою

Певцы давно разлучены…

Их лиры ветреной игрою

Не славят счастья чередою,

Умы тоской омрачены!

Младых пиров утихли смехи,

Утих безумства вольный глас,

Любовницы забыли нас,

И разлетелися утехи.

В изгнанье скучном, каждый час

Горя завистливым желаньем,

Я к вам лечу воспоминаньем,

Воображаю, вижу вас:

Горишь ли ты, лампада наша,

Подруга бдений и пиров?

Кипишь ли ты, златая чаша,

В руках веселых остряков?

Где ты, приют гостеприимный,

Приют любви и вольных муз,

Где с ними клятвою взаимной

Скрепили вечный мы союз,

Где дружбы знали мы блаженство,

Где в колпаке за круглый стол

Садилось милое равенство,

Где своенравный произвол

Менял бутылки, разговоры,

Рассказы, песни шалуна,

И разгорались наши споры

Огнем и шуток и вина?

Услышу ль я, мои поэты,

Богов торжественный язык?

Налей же мне вина кометы,

Желай мне здравия, калмык.

Разлуки долгой и тяжелой

Забыта хладная печаль;

Ты здесь, Амфитрион веселый,

Счастливец добрый, умный враль!..

Бывалой дружбой пламенея,

Благослови же мой возврат.

Но где же он, твой милый брат,

Недавный рекрут Гименея?

Вы оба в прежни времена

В ночных беседах пировали

И сладкой лестью баловали

Певца свободы и вина.

Приди, прелестный Адонис,

Улан Пафоса и Киферы,

Любимец ветреных Лаис,

Счастливый баловень Венеры.

И ты, о гражданин кулис,

Театра злой летописатель,

Очаровательниц актрис

Непостоянный обожатель.

И я любил их остроту,

Веселость, ум и разговоры,

Любил улыбку, речи, взоры;

Но оскорбил я красоту:

Когда она блистала славой

В дыму пылающих кадил,

В досаде, может быть неправой,

Хвалы я свистом заглушил.

Погибни, мести миг единый

И дерзкой лиры ложный звук,

Она виновна, милый друг,

Пред Мельпоменой и Моиной.

Вот храм парнасских трех цариц

Всё так же осеняют своды;

Всё те же крики юных жриц,

Всё те же вьются хороводы.

Ужель умолк волшебный глас

Семеновой, сей чудной музы,

Ужель навек, оставя нас,

Она расторгла с Фебом узы,

И славы русской луч угас!

Не верю, вновь она восстанет,

Ей вновь готова дань сердец,

Пред нами долго не увянет

Ее торжественный венец,

И для нее любовник славы,

Наперсник важных аонид,

Младой Катенин воскресит

Софокла гений величавый

И ей порфиру возвратит.

Примечания

1. В КРУГУ СЕМЕЙ, В ПИРАХ СЧАСТЛИВЫХ… Неоконченное черновое стихотворение; при жизни Пушкина не печаталось. Долгое время было известно в виде отдельных отрывков, связывавшихся с разными произведениями Пушкина. Впервые в связном виде напечатано в статье С. М. Бонди «Неосуществленное послание Пушкина к „Зеленой лампе“» (Пушкин. Временник Пушкинской комисии, вып. I, 1936). Писано, вероятно, в феврале или марте 1821 г. и тогда же брошено неоконченным и недоработанным. Отдельные выражения и стихи позднее вошли в письмо Дельвигу — от 23 марта 1821 г., в послания Катенину, Юрьеву того же 1821 г,; центральная часть стихотворения в обработанном виде включена в письмо Я. Толстому от 26 сентября 1822 г.; некоторые стихи вошли в строфы XVII и XVIII первой главы «Евгения Онегина». Текст чернового стихотворения дошел до нас не полностью. Некоторые стихи, означенные точками, совершенно неизвестны, несколько стихов восстанавливаются по письму Я. Толстому.

2. «Горишь ли ты, лампада наша?» — Речь идет об обществе «Зеленая лампа», обычно собиравшемся в доме Всеволожских. Это общество прекратило свою деятельность осенью 1820 г., но Пушкин этого не знал. Далее говорится как о заседаниях «Зеленой лампы», так и вообще о вечерах в доме Всеволожских.

3. Вино кометы — вино урожая 1811 года, когда на небе была видна комета. На пробках вин этого года было изображение кометы.

4. Калмык — мальчик, прислуживавший за столом в доме Всеволожских. Во время веселых вечеринок этот мальчик всякому, сострившему неудачно, говорил: «Здравия желаю».

5. Амфитрион (по имени мифологического царя Амфитриона, изображенного в комедии Мольера хлебосольным хозяином) — Н. В. Всеволожский (см. послание 1819 г., ему адресованное).

6. Рекрут Гименея — его брат Александр, женившийся в ноябре 1820 г.

7. Прелестный Адонис — Ф. Ф. Юрьев (см. послание, ему адресованное).

8. «Театра злой летописатель» — Д. Н. Барков, который на заседаниях «Зеленой лампы» читал театральную хронику. Будучи сторонником Катенина, Барков зло отзывался об игре Екатерины Семеновой.

9. «Но оскорбил я красоту…» — Говорится о Колосовой. См. послание Катенину («Кто мне пришлет ее портрет»).

10. Храм парнасских трех цариц — о музах трагедии (Мельпомена), комедии (Талия) и танца (Терпсихора).

11. Семенова Екатерина, трагическая актриса, временно оставила сцену в январе 1820 г.

Катенин П. А., сторонник классической трагедии («наперсник важных аонид»), в 1821 году писал трагедию «Андромаха», стремясь подражать Софоклу. Главную роль Катенин предназначал Семеновой

…В мои осенние досуги

В мои осенние досуги,

В те дни, как любо мне писать,

Вы мне советуете, други,

Рассказ забытый продолжать.

Вы говорите справедливо,

Что странно, даже неучтиво

Роман не конча перервать,

Отдав уже его в печать,

Что должно своего героя

Как бы то ни было женить,

По крайней мере уморить,

И лица прочие пристроя,

Отдав им дружеский поклон,

Из лабиринта вывесть вон.

Вы говорите: «Слава богу,

Покамест твой Онегин жив,

Роман не кончен — понемногу

Иди вперед; не будь ленив.

Со славы, вняв ее призванью,

Сбирай оброк хвалой и бранью —

Рисуй и франтов городских

И милых барышень своих,

Войну и бал, дворец и хату,

Чердак, и келью, и харем

И с нашей публики меж тем

Бери умеренную плату,

За книжку по пяти рублей —

Налог не тягостный, ей-ей».

Примечания

1. В МОИ ОСЕННИЕ ДОСУГИ. Черновой набросок, написанный в ответ на предложение Плетнева продолжать «Евгения Онегина». См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

Предварительные черновые наброски:

1. Онегинской строфой:

Ты хочешь, мой наперсник строгой,

Боев парнасских судия,

Чтоб… тревогой

…

На прежний лад… настроя,

Давно забытого героя,

Когда-то бывшего в чести,

Опять на сцену привести.

Ты говоришь:…

Онегин жив, и будет он

Еще нескоро схоронен.

О нем вестей ты много знаешь,

И с Петербурга и Москвы

Возьмут оброк его главы.

2.Октавами:

Ты не советуешь, Плетнев любезный,

Оставленный роман наш продолжать

И строгий век, расчета век железный,

Рассказами пустыми угощать.

Ты думаешь, что с целию полезной

Тревогу славы можно сочетать,

И что… нашему собрату

Брать с публики умеренную плату.

Ты говоришь: пока Онегин жив,

Дотоль роман не кончен — нет причины

Его прервать… к тому же план счастлив —

…кончины

…

3. Александрийским стихом:

Вы за «Онегина» советуете, други,

Опять приняться мне в осенние досуги.

Вы говорите мне: он жив и не женат.

Итак, еще роман не кончен — это клад:

Вставляй в просторную, вместительную раму

Картины новые — открой нам диораму:

Привалит публика, платя тебе за вход —

(Что даст еще тебе и славу и доход).

Пожалуй — я бы рад —

Так некогда поэт

…В начале жизни школу помню я

В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много;

Неровная и резвая семья;

Смиренная, одетая убого,

Но видом величавая жена

Над школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,

Приятным, сладким голосом, бывало.

С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывало

И очи светлые, как небеса.

Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Ее чела, спокойных уст и взоров,

И полные святыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,

Я про себя превратно толковал

Понятный смысл правдивых разговоров.

И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственный порфирных скал.

Там нежила меня теней прохлада;

Я предавал мечтам свой юный ум,

И праздномыслить было мне отрада.

Любил я светлых вод и листьев шум,

И белые в тени дерев кумиры,

И в ликах их печать недвижных дум.

Всё — мраморные циркули и лиры,

Мечи и свитки в мраморных руках,

На главах лавры, на плечах порфиры —

Всё наводило сладкий некий страх

Мне на сердце; и слезы вдохновенья,

При виде их, рождались на глазах.

Другие два чудесные творенья

Влекли меня волшебною красой:

То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой —

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал —

Волшебный демон — лживый, но прекрасный.

Пред ними сам себя я забывал;

В груди младое сердце билось — холод

Бежал по мне и кудри подымал.

Безвестных наслаждений темный голод

Меня терзал. Уныние и лень

Меня сковали — тщетно был я молод.

Средь отроков я молча целый день

Бродил угрюмый — всё кумиры сада

На душу мне свою бросали тень.

Примечания

1. В НАЧАЛЕ ЖИЗНИ ШКОЛУ ПОМНЮ Я. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение, возможно, сохранилось не полностью.

В данном стихотворении (см. также «Из ранних редакций») Пушкин, по-видимому, изображает Италию эпохи позднего средневековья или раннего Возрождения.

2. «То были двух бесов изображенья». — Статуи Аполлона и, вероятно, Венеры.

Из ранних редакций

Первоначально стихотворение было задумано не в терцинах, а в октавах. Сохранилась первая необработанная октава:

Тенистый сад и школу помню я,

Где маленьких детей нас было много,

Как на гряде одной цветов семья,

Росли неровно — и за нами строго

Жена смотрела. Память уж моя

Истерлась, обветшав… убого,

Но лик и взоры дивной той жены

В душе глубоко напечатлены.

Пушкин обработал последние стихи октавы, но не согласовал их с остальными:

Уж плохо служит память мне моя —

Ткань ветхая, истершаясь убого.

Но живо, ясно взоры той жены

Во мне глубоко напечатлены.

К этому же замыслу относится набросок:

Я помню деву юности прелестной,

Еще не наступала ей пора,

Она была младенцем —

…Вновь я посетил

…Вновь я посетил

Тот уголок земли, где я провел

Изгнанником два года незаметных.

Уж десять лет ушло с тех пор — и много

Переменилось в жизни для меня,

И сам, покорный общему закону,

Переменился я — но здесь опять

Минувшее меня объемлет живо,

И, кажется, вечор еще бродил

Я в этих рощах.

Вот опальный домик,

Где жил я с бедной нянею моей.

Уже старушки нет — уж за стеною

Не слышу я шагов ее тяжелых,

Ни кропотливого ее дозора.

Вот холм лесистый, над которым часто

Я сиживал недвижим — и глядел

На озеро, воспоминая с грустью

Иные берега, иные волны…

Меж нив златых и пажитей зеленых

Оно синея стелется широко;

Через его неведомые воды

Плывет рыбак и тянет за собою

Убогий невод. По брегам отлогим

Рассеяны деревни — там за ними

Скривилась мельница, насилу крылья

Ворочая при ветре…

На границе

Владений дедовских, на месте том,

Где в гору подымается дорога,

Изрытая дождями, три сосны

Стоят — одна поодаль, две другие

Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо

Я проезжал верхом при свете лунном,

Знакомым шумом шорох их вершин

Меня приветствовал. По той дороге

Теперь поехал я и пред собою

Увидел их опять. Они всё те же,

Всё тот же их знакомый уху шорох —

Но около корней их устарелых

(Где некогда всё было пусто, голо).

Теперь младая роща разрослась,

Зеленая семья, кусты теснятся

Под сенью их как дети. А вдали

Стоит один угрюмый их товарищ,

Как старый холостяк, и вкруг него

По-прежнему всё пусто.

Здравствуй, племя

Младое, незнакомое! не я

Увижу твой могучий поздний возраст,

Когда перерастешь моих знакомцев

И старую главу их заслонишь

От глаз прохожего. Но пусть мой внук

Услышит ваш приветный шум, когда,

С приятельской беседы возвращаясь,

Веселых и приятных мыслей полон,

Пройдет он мимо вас во мраке ночи

И обо мне вспомянет.

Примечания

1. …ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 26 сентября 1835 г. В Михайловском Пушкин жил сентябрь и половину октября 1835 г.

В черновых рукописях имеются стихи, отброшенные в беловой редакции. См. «Из ранних редакций».

2. «Уже старушки нет…». — Няня Пушкина, Арина Родионовна, умерла в 1828 г.

Из ранних редакций

Отрывки из черновой редакции

После стиха «Ни кропотливого ее дозора»:

Первый вариант

И вечером при завыванье бури

Ее рассказов, мною затверженных

От малых лет — но всё приятных сердцу,

Как шум привычный и однообразный

Любимого ручья. Вот уголок,

Где для меня безмолвно протекали

Часы печальных дум иль снов отрадных,

Часы трудов, свободно-вдохновенных.

Здесь, погруженный в…

Я размышлял о грустных заблужденьях,

Об испытаньях юности моей,

О строгом заслуженном осужденье,

О мнимой дружбе, сердце уязвившей

Мне горькою и ветреной обидой.

Второй вариант

Не буду вечером под шумом бури

Внимать ее рассказам, затверженным

С издетства мной — но всё приятным сердцу,

Как песни давние или страницы

Любимой старой книги, в коих знаем,

Какое слово где стоит.

Бывало,

Ее простые речи и советы

И полные любови укоризны

Усталое мне сердце ободряли

Отрадой тихой…

После стиха «Оно синея стелется широко»:

Ни тяжкие суда торговли алчной,

Ни корабли, носители громов,

Ему кормой не рассекают вод;

У берегов его не видит путник

Ни гавани кипящей, ни скалы,

Венчанной башнями; оно синеет

В своих брегах пустынных и смиренных…

Окончание стихотворения:

В разны годы

Под вашу сень, Михайловские рощи,

Являлся я, когда вы в первый раз

Увидели меня, тогда я был —

Веселым юношей, беспечно, жадно

Я приступал лишь только к жизни; — годы

Промчалися, и вы во мне прияли

Усталого пришельца; я еще

Был молод, но уже судьба и страсти

Меня борьбой неравной истомили.

Я зрел врага в бесстрастном судии,

Изменника — в товарище, пожавшем

Мне руку на пиру, — всяк предо мной

Казался мне изменник или враг.

Утрачена в бесплодных испытаньях

Была моя неопытная младость,

И бурные кипели в сердце чувства

И ненависть и грезы мести бледной.

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило,

Поэзия, как ангел утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой.

…во дни Дадона

…во дни Дадона

Был монастырь, где чернецы

Без правила и без закона

Примечания

1. …во дни Дадона. По-видимому, набросок ненаписанной сказки.

…В пещере тайной, в день гоненья

В пещере тайной, в день гоненья,

Читал я сладостный Коран,

Внезапно ангел утешенья,

Влетев, принес мне талисман.

Его таинственная сила

…

Слова святые начертила

На нем безвестная рука.

Примечания

1. В пещере тайной, в день гоненья. См. набросок 1824 г. «Приют любви, он вечно полн».

…В поле чистом серебрится

В поле чистом серебрится

Снег волнистый и рябой,

Светит месяц, тройка мчится

По дороге столбовой.

Пой: в часы дорожной скуки,

На дороге, в тьме ночной

Сладки мне родные звуки

Звонкой песни удалой.

Пой, ямщик! Я молча, жадно

Буду слушать голос твой.

Месяц ясный светит хладно,

Грустен ветра дальный вой.

Пой: «Лучинушка, лучина,

Что же не светло горишь?»

…

Примечания

1. В ПОЛЕ ЧИСТОМ СЕРЕБРИТСЯ. Неоконченное черновое стихотворение.

…В прохладе сладостной фонтанов

В прохладе сладостной фонтанов

И стен, обрызганных кругом,

Поэт, бывало, тешил ханов

Стихов гремучим жемчугом.

На нити праздного веселья

Низал он хитрою рукой

Прозрачной лести ожерелья

И четки мудрости златой.

Любили Крым сыны Саади,

Порой восточный краснобай

Здесь развивал свои тетради

И удивлял Бахчисарай.

Его рассказы расстилались,

Как эриванские ковры,

И ими ярко украшались

Гиреев ханские пиры.

Но ни один волшебник милый,

Владетель умственных даров,

Не вымышлял с такою силой,

Так хитро сказок и стихов,

Как прозорливый и крылатый

Поэт той чудной стороны,

Где мужи грозны и косматы,

А жены гуриям равны.

Примечания

1. В ПРОХЛАДЕ СЛАДОСТНОЙ ФОНТАНОВ. При жизни Пушкина не печаталось.

Стихотворение, по-видимому, обращено к Мицкевичу. Крымские сонеты Мицкевича, появившиеся в конце 1826 г. и переведенные на русский язык (прозою) Вяземским, привлекли общее внимание. Как о поэте Крыма Пушкин и говорит здесь о Мицкевиче. В последних стихах следует видеть указание на воспетую Мицкевичем Литву.

…В пустыне Пробился ключ

В пустыне

Пробился ключ,

Обложен камнями простыми.

Примечания

1. ОТРЫВКИ. Черновые неоконченные наброски.

…В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера

В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера,

Стройные сосны кругом склонились ветвями, и тенью

Вход ее заслонен на воле бродящим в извивах

Плющем, любовником скал и расселин. С камня на камень

Звонкой струится дугой, пещерное дно затопляя,

Резвый ручей. Он, пробив глубокое русло, виется

Вдаль по роще густой, веселя ее сладким журчаньем.

Примечания

1. В РОЩЕ КАРИЙСКОЙ, ЛЮБЕЗНОЙ ЛОВЦАМ, ТАИТСЯ ПЕЩЕРА. Недоработанный отрывок. Описание пещеры очень близко к стихам Овидия в «Метаморфозах», где излагается миф о Диане и Актеоне. Однако Пушкин перенес действие из Гаргафии в Карию, с которой связан миф об Эндимионе, любовнике Дианы.

…В рюмке светлой предо мною

В рюмке светлой предо мною

Брызжет, пенится вино.

…В славной в Муромской земле

В славной в Муромской земле,

В Карачарове селе

Жил-был дьяк с своей дьячихой.

Под конец их жизни тихой

Бог отраду им послал —

Сына им он даровал.

…В твою светлицу, друг мой нежный

В твою светлицу, друг мой нежный,

Я прихожу в последний раз.

Любви, отрады безмятежной

Делю с тобой последний час.

Вперед одна в надежде томной

Не жди меня средь ночи темной,

До первых утренних лучей

Не жги свечей.

Примечания

1. В ТВОЮ СВЕТЛИЦУ, ДРУГ МОЙ НЕЖНЫЙ. Черновой набросок. Имеется другой вариант последних стихов:

Не жди меня средь темной почи До первых утренних лучей, Смыкая сном унылы очи В девичьей комнате своей.

…В тревоге пестрой и бесплодной

В тревоге пестрой и бесплодной

Большого света и двора

Я сохранила взгляд холодный,

Простое сердце, ум свободный,

И правды пламень благородный,

И как дитя была добра;

Смеялась над толпою вздорной,

Судила здраво и светло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо набело.

Примечания

1. В ТРЕВОГЕ ПЕСТРОЙ И БЕСПЛОДНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. В рукописи датировано 18 марта 1832 г.

…В часы забав иль праздной скуки

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе серафима

В священном ужасе поэт.

Примечания

1. В ЧАСЫ ЗАБАВ ИЛЬ ПРАЗДНОЙ СКУКИ. Напечатано в «Литературной газете», 1830 г., №12, 25 февраля, с пометой: «19 января 1830, СПб.».

Вызвано стихами митрополита Филарета по поводу стихотворения «Дар напрасный, дар случайный». Стихи Филарета начинались:

Не напрасно, не случайно Жизнь от бога мне дана, Не без воли бога тайной И на казнь осуждена…

Стихи Пушкина писаны по просьбе Е. М. Хитрово, знакомой Пушкина, почитательницы Филарета. См. письмо ей от первой половины января 1830 г.

…Вдали тех пропастей глубоких

Вдали тех пропастей глубоких,

Где в муках вечных и жестоких

— — ——

Где слез во мраке льются реки,

Откуда изгнаны навеки

Надежда, мир, любовь и сон,

Где море адское клокочет,

Где, грешника внимая стон,

Ужасный Сатана хохочет…

Примечания

1. Вдали тех пропастей глубоких. Вероятно, первая попытка разработать сюжет комической поэмы, действие которой происходит в аду.

…Ведите же прежде телят вы к вымени

Ведите же прежде телят вы к вымени…

юницы.

Примечания

1. Вариант чернового наброска.

…Вези, вези, не жалей

Вези, вези, не жалей,

Со мной ехать веселей.

Примечания

1. АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ А. П. КЕРН. Шуточные записи Пушкина.

2. Две стихотворные шутки сохранились в одной из книг библиотеки Пушкина. Они написаны на свободном листке, и под ними рукой А. П. Керн приписано: «А. К. 19 октября 1828, С.-Петербург».

…Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя

Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя

Широко развилось, как боевое знамя.

Земля волнуется — с шатнувшихся колонн

Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,

Толпами, стар и млад, под воспаленным прахом,

Под каменным дождем бежит из града вон.

Примечания

1. ВЕЗУВИЙ ЗЕВ ОТКРЫЛ — ДЫМ ХЛЫНУЛ КЛУБОМ — ПЛАМЯ. Начало стихотворения.

Написано по поводу картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Картина была выставлена в 1834 г. в Петербурге. Сохранился рядом с этим стихотворением рисунок Пушкина, изображающий центральные фигуры картины Брюллова.

В статье о «Фракийских элегиях» Теплякова (черновой текст) Пушкин так описал картину Брюллова: «…шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали, народ бежал по улице, чудно освещенной волканом».

…Венец желаниям! Итак, я вижу вас

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,

О други смелых муз, о дивный Арзамас!

Где славил наш Тиртей кисель и Александра,

Где смерть Захарову пророчила Кассандра…

…в беспечном колпаке,

С гремушкой, лаврами и с розгами в руке.

Примечания

1. ВЕНЕЦ ЖЕЛАНИЯМ! ИТАК, Я ВИЖУ ВАС. Отрывки, сохранившиеся в памяти слушателей вступительной речи, произнесенной Пушкиным при первом его посещении «Арзамаса».

2. «…наш Тиртей» — Жуковский. (Имеются в виду его стихи — «Овсяный кисель» и «Императору Александру». )

3. Кассандра — арзамасское прозвище Д. Н. Блудова; 16 декабря 1815 г. Блудов при вступлении в «Арзамас» произнес речь об И. С. Захарове, члене «Беседы».

…Вертоград моей сестры

Вертоград моей сестры,

Вертоград уединенный;

Чистый ключ у ней с горы

Не бежит запечатленный.

У меня плоды блестят

Наливные, золотые;

У меня бегут, шумят

Воды чистые, живые.

Нард, алой и киннамон

Благовонием богаты:

Лишь повеет аквилон,

И закаплют ароматы.

Примечания

1. ВЕРТОГРАД МОЕЙ СЕСТРЫ. Напечатано вместе с предыдущим под общим заголовком «Подражания». Пушкин не указал на источник из цензурных соображений. Оба стихотворения написаны на темы библейской «Песни песней». Первое — гл. I, ст. 1—2; второе — гл. IV, ст. 12 — 14.

…Весна, весна, пора любви

Весна, весна, пора любви,

Как тяжко мне твое явленье,

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови…

Как чуждо сердцу наслажденье…

Всё, что ликует и блестит,

Наводит скуку и томленье.

— — ——

Отдайте мне метель и вьюгу

И зимний долгий мрак ночей.

Примечания

1. ВЕСНА, ВЕСНА, ПОРА ЛЮБВИ. Черновой набросок. Позднее Пушкин переработал его в строфу «Евгения Онегина» (гл. VII, строфа 2).

…Вечерня отошла давно

Вечерня отошла давно,

Но в кельях тихо и темно.

Уже и сам игумен строгий

Свои молитвы прекратил

И кости ветхие склонил,

Перекрестясь, на одр убогий.

Кругом и сон и тишина,

Но церкви дверь отворена;

Трепещет… луч лампады

И тускло озаряет он

И темну живопись икон

И позлащенные оклады.

— — ——

И раздается в тишине

То тяжкий вздох, то шепот важный,

И мрачно дремлет в вышине

Старинный свод, глухой и влажный.

— — ——

Стоят за клиросом чернец

И грешник — неподвижны оба —

И шепот их, как глас из гроба,

И грешник бледен, как мертвец.

Монах

Несчастный, — полно, перестань,

Ужасна исповедь злодея!

Заплачена тобою дань

Тому, кто, в злобе пламенея,

Лукаво грешника блюдет

И к вечной гибели ведет.

Смирись! опомнись! время, время,

Раскаянья …покров

Я разрешу тебя. Грехов

Сложи мучительное бремя.

Примечания

1. ВЕЧЕРНЯ ОТОШЛА ДАВНО. Необработанное начало незавершенного произведения.

…Вне´мли, о Гелио´с, серебряным луком звенящий

«Вне´мли, о Гелио´с, серебряным луком звенящий,

Вне´мли, боже кларосский, молению старца, погибнет

Ныне, ежели ты не предыдешь слепому вожатым».

Рек и сел на камне слепец утомленный. — Но следом

Шли за ним три пастыря, дети страны той пустынной,

Скоро сбежались на лай собак, их стада стерегущих.

Ярость уняв их, они защитили бессилие старца;

Издали внемля ему, приближались; и думали: «Кто же

Сей белоглавый старик, одинокий, слепой — уж не бог ли?

Горд и высок; висит на поясе бедном простая

Лира, и голос его возмущает волны и небо».

Вот шаги он услышал, ухо клонит и, смутясь, уж

Руки простер для моленья странник несчастный. «Не бойся,

Ежели только не скрыт в земном и дряхлеющем теле

Бог, покровитель Греции — столь величавая прелесть

Старость твою украшает, — вещали они незнакомцу; —

Если ж ты смертный — то знай, что волны тебя принесли

К людям… дружелюбным».

Примечания

1. ВНЕМЛИ, О ГЕЛИОС, СЕРЕБРЯНЫМ ЛУКОМ ЗВЕНЯЩИЙ. Незаконченный черновой набросок. Стихи являются переводом начала эклоги А. Шенье «Слепец». В ней изображен приход Гомера на остров Сиру. Особенность перевода в том, что рифмованный александрийский стих оригинала Пушкин заменил более соответствующим античному сюжету гекзаметром.

…Во глубине сибирских руд

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придет желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

Примечания

1. ВО ГЛУБИНЕ СИБИРСКИХ РУД. Стихотворение распространилось в списках. Пушкин передал его А. Г. Муравьевой, отъезжавшей из Москвы к мужу на каторгу в начале января 1827 г.

Известен стихотворный ответ А. Одоевского на послание Пушкина:

Струн вещих пламенные звуки До слуха нашего дошли, К мечам рванулись наши руки, Но лишь оковы обрели. Но будь спокоен, бард: цепями, Своей судьбой гордимся мы И за затворами тюрьмы В душе смеемся над царями. Наш скорбный труд не пропадет: Из искры возгорится пламя, И просвещенный наш народ Сберется под святое знамя. Мечи скуем мы из цепей И вновь зажжем огонь свободы, И с нею грянем на царей. И радостно вздохнут народы.

…Воды глубокие

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

Тихо живут.

…Волненьем жизни утомленный

Волненьем жизни утомленный,

Оставя заблуждений путь,

Я сердцем алчу отдохнуть.

Я близ тебя, мой друг бесценный,

Тебе принес…

…Ворон к ворону летит

Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

«Ворон, где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?»

Ворон ворону в ответ:

«Знаю, будет нам обед;

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Кем убит и отчего,

Знает сокол лишь его,

Да кобылка вороная,

Да хозяйка молодая».

Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел,

А хозяйка ждет мило´го,

Не убитого, живого.

Примечания

1. ВОРОН К ВОРОНУ ЛЕТИТ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. В издании «Стихотворений» 1829 г. в оглавлении имеет название «Шотландская песня».

Пушкин взял балладу из французского перевода (1826 г.) сборника шотландских баллад В. Скотта, но переложил только первую половину.

…Восстань, восстань, пророк России

Восстань, восстань, пророк России,

В позорны ризы облекись,

Иди, и с вервием на вые

К убийце гнусному явись.

Примечания

1. Восстань, восстань, пророк России. По свидетельству Погодина, стихотворение «Пророк» было одним из цикла стихотворений, но остальные стихотворения цикла были резко политического содержания. По памяти Погодин сообщил одно четверостишие из недошедших текстов, обозначив в последнем стихе два слова одними первыми буквами: «у. г.». Слова эти расшифровываются по догадке.

…Вот Виля — он любовью дышит

Вот Виля — он любовью дышит,

Он песни пишет зло,

Как Геркулес, сатиры пишет,

Влюблен, как Буало.

Примечания

1. ВОТ ВИЛЯ — ОН ЛЮБОВЬЮ ДЫШИТ. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма на Вильгельма Кюхельбекера.

…Вот муза, резвая болтунья

Вот муза, резвая болтунья,

Которую ты столь любил.

Раскаялась моя шалунья,

Придворный тон ее пленил;

Ее всевышний осенил

Своей небесной благодатью —

Она духовному занятью

Опасной жертвует игрой.

Не удивляйся, милый мой,

Ее израильскому платью—

Прости ей прежние грехи

И под заветною печатью

Прими опасные стихи.

Примечания

1. ВОТ МУЗА, РЕЗВАЯ БОЛТУНЬЯ. Черновой набросок посвящения «Гавриилиады», адресованного, вероятно, Алексееву.

…Вот перешед чрез мост Кокушкин

Вот перешед чрез мост Кокушкин,

Опершись… о гранит,

Сам Александр Сергеич Пушкин

С мосьё Онегиным стоит.

Не удостоивая взглядом

Твердыню власти роковой,

Он к крепости стал гордо задом:

Не плюй в колодец, милый мой.

…Всё в жертву памяти твоей

Всё в жертву памяти твоей:

И голос лиры вдохновенной,

И слезы девы воспаленной,

И трепет ревности моей,

И славы блеск, и мрак изгнанья,

И светлых мыслей красота,

И мщенье, бурная мечта

Ожесточенного страданья.

Примечания

1. ВСЁ В ЖЕРТВУ ПАМЯТИ ТВОЕЙ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Всё кончено: меж нами связи нет

Всё кончено: меж нами связи нет.

В последний раз обняв твои колени,

Произносил я горестные пени.

Всё кончено — я слышу твой ответ.

Обманывать себя не стану вновь,

Тебя тоской преследовать не буду,

Прошедшее, быть может, позабуду —

Не для меня сотворена любовь.

Ты молода: душа твоя прекрасна,

И многими любима будешь ты.

Примечания

1. ВСЁ КОНЧЕНО: МЕЖ НАМИ СВЯЗИ НЕТ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Всё призрак, суета

Всё призрак, суета,

Всё дрянь и гадость;

Стакан и красота —

Вот жизни радость.

Любовь и вино

Нам нужны равно;

Без них человек

Зевал бы весь век.

К ним лень еще прибавлю,

Лень с ими заодно;

Любовь я с нею славлю,

Она мне льет вино.

Примечания

1. ВСЁ ПРИЗРАК, СУЕТА. Черновой набросок на полях стихотворения «К Кагульскому памятнику».

…Всем красны боярские конюшни

Всем красны боярские конюшни:

Чистотой, прислугой и конями;

Всем довольны добрые кони:

Кормом, стойлами и надзором.

Сбруя блещет на стойках дубовых,

В стойлах лоснятся борзые кони.

Лишь одним конюшни непригожи —

Домовой повадился в конюшни.

По ночам ходит он в конюшни,

Чистит, холит коней боярских,

Заплетает гриву им в косички,

Туго хвост завязывает в узел.

Как не взлюбит он вороного.

На вечерней заре с водопою

Обойду я боярские конюшни

И зайду в стойло к вороному —

Конь стоит исправен и смирен.

А поутру отопрешь конюшню,

Конь не тих, весь в мыле, жаром пышет,

С морды каплет кровавая пена.

Во всю ночь домовой на нем ездил

По горам, по лесам, по болотам,

С полуночи до белого света —

До заката месяца…

Ах ты, старый конюх, неразумный,

Разгадаешь ли, старый, загадку?

Полюбил красну девку младой конюх,

Младой конюх, разгульный парень —

Он конюшню ночью отпирает,

Потихонько вороного седлает,

Полегонько выводит за ворота,

На коня на борзого садится,

К красной девке в гости скачет.

Примечания

1. ВСЕМ КРАСНЫ БОЯРСКИЕ КОНЮШНИ. Неоконченное стихотворение, не окончательно обработанное. Один из первых опытов в народном духе.

Сюжет этого стихотворения Пушкин сообщил поэту крестьянину Слепушкину, и тот написал стихотворение «Конь и домовой».

…Генерал не попал

Генерал не попал

<>

Но к обеду опоздал,

И [вздыхает] Зоя

Примечания

1. Генерал не попал. Варианты чернового наброска. Писано в Кишиневе

…Глухой глухого звал к суду судьи глухого

Глухой глухого звал к суду судьи глухого,

Глухой кричал: «Моя им сведена корова». —

«Помилуй, — возопил глухой тому в ответ, —

Сей пустошью владел еще покойный дед».

Судья решил: «Почто ж идти вам брат на брата,

Не тот и не другой, а девка виновата».

Примечания

1. ГЛУХОЙ ГЛУХОГО ЗВАЛ К СУДУ СУДЬИ ГЛУХОГО. При жизни Пушкина не печаталось. Пушкин приводит эти стихи в статье «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» в качестве «старинной эпиграммы» (см. т. VII). Это вольная переделка эпиграммы П. Пелиссона «Трое глухих».

На полях автографа записан другой вариант двух последних стихов:

…Город пышный, город бедный

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит —

Всё же мне вас жаль немножко,

Потому что здесь порой

Ходит маленькая ножка,

Вьется локон золотой.

Примечания

1. ГОРОД ПЫШНЫЙ, ГОРОД БЕДНЫЙ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.

…Гостомыслову могилу грозную вижу

Гостомыслову могилу грозную вижу…

— — ——

Легконогие елени по лесу рыщут…

— — ——

Есть надежда! верь, Вадим, народ натерпелся..

— — ——

Он далече, далече плывет в печальном тумане…

Примечания

1. Гостомыслову могилу грозную вижу… Попытки разработать сюжет «Вадима» в народном стихотворном размере. Эти отрывочные стихи соответствуют плану: «Вадим видит во сне его набеги, Гостомысла, Рюрика, Рогнеду, вновь на ладье едет к Новгороду. Могила Гостомысла». В качестве образца Пушкин избрал стих из народной песни, который он выписал с разметкой ударений:

Уж как па´л тума´н седо´й на си´нее мо´ре

…Гречанка верная! не плачь, — он пал героем!

Гречанка верная! не плачь, — он пал героем!

Свинец врага в его вонзился грудь.

Не плачь — не ты ль ему сама пред первым боем

Назначила кровавый Чести путь?

Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку,

Супруг тебе простер торжественную руку,

Младенца своего в слезах благословил,

Но знамя черное Свободой восшумело.

Как Аристогитон, он миртом меч обвил,

Он в сечу ринулся — и падши совершил

Великое, святое дело.

Примечания

1. ГРЕЧАНКА ВЕРНАЯ! НЕ ПЛАЧЬ, — ОН ПАЛ ГЕРОЕМ. Черновой набросок, не печатавшийся при жизни Пушкина. Стихотворение вызвано событиями греческого восстания.

…Дай, Никита, мне одеться

Дай, Никита, мне одеться:

В митрополии звонят.

Примечания

1. Дай, Никита, мне одеться. Никита — слуга Пушкина. Эти два стиха сообщены по памяти из какого-то не дошедшего до нас шуточного стихотворения.

…Дар напрасный, дар случайный

26 мая 1828

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

Примечания

1. 26 мая — день рождения Пушкина. См. стихотворение «В часы забав иль праздной скуки».

2. ДАР НАПРАСНЫЙ, ДАР СЛУЧАЙНЫЙ. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год.

…Два чувства дивно близки нам

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как… пустыня.

И как алтарь без божества».

Примечания

1. ДВА ЧУВСТВА ДИВНО БЛИЗКИ НАМ. Черновой набросок.

Из ранних редакций

Второе четверостишие первоначально читалось:

На них основано от века

По воле бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

…Для берегов отчизны дальной

Для берегов отчизны дальной

Ты покидала край чужой;

В час незабвенный, в час печальный

Я долго плакал пред тобой.

Мои хладеющие руки

Тебя старались удержать;

Томленье страшное разлуки

Мой стон молил не прерывать.

Но ты от горького лобзанья

Свои уста оторвала;

Из края мрачного изгнанья

Ты в край иной меня звала.

Ты говорила: «В день свиданья

Под небом вечно голубым,

В тени олив, любви лобзанья

Мы вновь, мой друг, соединим».

Но там, увы, где неба своды

Сияют в блеске голубом,

Где тень олив легла на воды.

Заснула ты последним сном.

Твоя краса, твои страданья

Исчезли в урне гробовой —

А с ними поцелуй свиданья…

Но жду его; он за тобой…

Примечания

1. ДЛЯ БЕРЕГОВ ОТЧИЗНЫ ДАЛЬНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 27 ноября 1830 г. См. стихотворение 1826 года «Под небом голубым страны своей родной» (т. II, стр. 297). В рукописи начальные стихи первоначально читались:

Для берегов чужбины дальней Ты покидала край родной.

Это заставляет предполагать, что стихотворение обращено к русской, уезжавшей за границу, а не к иностранке, возвращавшейся на родину, как обычно предполагают. Последние стихи в рукописи первоначально читались:

Но сладкий поцелуй свиданья… Его я жду; он за тобой…

Но затем Пушкин переделал эти стихи, допустив при этом ошибку:

А с ним и поцелуй свиданья… Но жду его; он за тобой.

В тексте дано последнее чтение, с устранением ошибки Пушкина.

…Друг сердечный мне намедни говорил

Друг сердечный мне намедни говорил:

По тебе я, красна девица, изныл,

На жену свою взглянуть я не хочу —

А я всё-таки…

…Дубравы, где в тиши свободы

O Zauberei der ersten Liebe!…

Wieland

Дубравы, где в тиши свободы

Встречал я счастьем каждый день,

Ступаю вновь под ваши своды,

Под вашу дружескую тень.

И для меня воскресла радость,

И душу взволновали вновь

Моя потерянная младость,

Тоски мучительная сладость

И сердца первая любовь.

Любовник муз уединенный,

В сени пленительных дубрав,

Я был свидетель умиленный

Ее младенческих забав.

Она цвела передо мною,

И я чудесной красоты

Уже отгадывал мечтою

Еще неясные черты,

И мысль об ней одушевила

Моей цевницы первый звук

И тайне сердце научила.

…

Переводы иноязычных текстов

1. О чары первой любви!.. (Немецк.)

Примечания

1. МОГУЩИЙ БОГ САДОВ — ПАДУ ПЕРЕД ТОБОЙ — ДУБРАВЫ, ГДЕ В ТИШИ СВОБОДЫ. Оба отрывка, по положению в тетради, относятся ко второй половине года. Эпиграф второго отрывка взят из стихотворения Виланда «Первая любовь» (1774). См. со вторым отрывком — «Евгений Онегин», глава II, строфы XXI и XXII.

…Едва уста красноречивы

Едва уста красноречивы

Тебя коснулися, и вмиг

Его ума огонь игривый

В тебя таинственно проник.

— — —

Кристалл, поэтом обновленный,

Укрась мой мирный уголок,

Залог поэзии священной

И дружбы сладостный залог.

В тебе таится жар целебный.

…

Примечания

1. ЕДВА УСТА КРАСНОРЕЧИВЫ. Текст стихотворения сохранился не полностью. При жизни Пушкина не печаталось. Возможно, что стихи вызваны приездом Языкова к Пушкину в Михай-ловское.

…Если в жизни поднебесной

Если в жизни поднебесной

Существует дух прелестный,

То тебе подобен он,

Я скажу тебе резон:

Невозможно!

Примечания

1. АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ А. П. КЕРН. Шуточные записи Пушкина.

2. Рассказывая об одном из посещений Пушкина, А. П. Керн писала: Пушкин много шутил. Во время этих шуток ему попался под руку мой альбом, совершенный слепок с того уездной барышни альбома, который описал Пушкин в «Онегине», и он стал в нем переводить французские стихи на русский язык и русские на французский. В альбоме было написано:

Oh, si dans l’immortelle vie

Il existait un être parfait,

Oh, mon aimable et douce amie,

Comme toi sans doute il est fait etc. etc.

Перевод

О, если бы в бессмертной жизни

Было бы совершенное существо,

О милая и нежная подруга,

Оно бы было, несомненно, как ты, и т. д. и т. д. (Франц.)

Пушкин перевел:

Если в жизни поднебесной…

…Если ехать вам случится

Если ехать вам случится

От *** на *,

Там, где Л. струится

Меж отлогих берегов, —

От большой дороги справа,

Между полем и селом,

Вам представится дубрава,

Слева сад и барский дом.

Летом, в час, как за холмами

Утопает солнца шар,

Дом облит его лучами,

Окна блещут как пожар,

И, ездой скучая, мимо

…развлечен,

Путник смотрит невидимо

На семейство, на балкон.

Примечания

1. ЕСЛИ ЕХАТЬ ВАМ СЛУЧИТСЯ. Черновой набросок.

…Если жизнь тебя обманет

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

Примечания

1. ЕСЛИ ЖИЗНЬ ТЕБЯ ОБМАНЕТ. Напечатано в «Московском телеграфе», 1825 г., №17.

Стихотворение записано Пушкиным в альбом Евпраксии Вульф, дочери П. А. Осиповой.

…Если с нежной красотой

Если с нежной красотой

Вы чувствительны душою,

Если горести чужой

Вам ужасно быть виною,

Если тяжко помнить вам

Жертву тайного страданья —

Не оставлю сим листам

Моего воспоминанья.

Примечания

1. ЕСЛИ С НЕЖНОЙ КРАСОТОЙ. Необработанный набросок.

…Есть в России город Луга

Есть в России город Луга

Петербургского округа;

Хуже не было б сего

Городишки на примете,

Если бы не было на свете

Новоржева моего.

Примечания

1. ЕСТЬ В РОССИИ ГОРОД ЛУГА. Отрывок из недошедшего до нас стихотворения Пушкина. Луга и Новоржев находятся на пути из Петербурга в Михайловское.

…Есть роза дивная: она

Есть роза дивная: она

Пред изумленною Киферой

Цветет, румяна и пышна,

Благословенная Венерой.

Вотще Киферу и Пафос

Мертвит дыхание мороза,

Блестит между минутных роз

Неувядаемая роза…

Примечания

1. ЕСТЬ РОЗА ДИВНАЯ: ОНА. При жизни Пушкина не печаталось. В рукописи помечено: «1 апреля 1827, Москва».

…Еще в ребячестве бессмысленно лукавом

Еще в ребячестве бессмысленно лукавом

…

Я встретил старика с плешивой головой,

С очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой,

С устами, сжатыми наморщенной улыбкой.

…Еще дуют холодные ветры

Еще дуют холодные ветры

И наносят утренни морозы,

Только что на проталинах весенних

Показались ранние цветочки,

Как из чудного царства воскового,

Из душистой келейки медовой

Вылетала первая пчелка,

Полетела по ранним цветочкам

О красной весне поразведать,

Скоро ль будет гостья дорогая,

Скоро ли луга позеленеют,

Скоро ль у кудрявой у березы

Распустятся клейкие листочки,

Зацветет черемуха душиста.

Примечания

1. ЕЩЕ ДУЮТ ХОЛОДНЫЕ ВЕТРЫ. При жизни Пушкина не печаталось. Черновой необработанный набросок.

…Еще одной высокой, важной песни

Еще одной высокой, важной песни

Внемли, о Феб, и смолкнувшую лиру

В разрушенном святилище твоем

Повешу я, да издает она,

Когда столбы его колеблет буря,

Печальный звук! Еще единый гимн —

Внемлите мне, пенаты, вам пою

Обетный гимн. Советники Зевеса,

Живете ль вы в небесной глубине,

Иль, божества всевышние, всему

Причина вы, по мненью мудрецов,

И следуют торжественно за вами

Великий Зевс с супругой белоглавой

И мудрая богиня, дева силы,

Афинская Паллада, — вам хвала.

Примите гимн, таинственные силы!

Хоть долго был изгнаньем удален

От ваших жертв и тихих возлияний,

Но вас любить не остывал я, боги.

И в долгие часы пустынной грусти

Томительно просилась отдохнуть

У вашего святого пепелища

Моя душа — …зане там мир.

Так, я любил вас долго! Вас зову

В свидетели, с каким святым волненьем

Оставил я… людское племя,

Дабы стеречь ваш огнь уединенный,

Беседуя с самим собою. Да,

Часы неизъяснимых наслаждений!

Они дают мне знать сердечну глубь,

В могуществе и немощах его,

Они меня любить, лелеять учат

Не смертные, таинственные чувства.

И нас они науке первой учат:

Чтить самого себя. О, нет, вовек

Не преставал молить благоговейно

Вас, божества домашние.

Примечания

1. ЕЩЕ ОДНОЙ ВЫСОКОЙ, ВАЖНОЙ ПЕСНИ. Необработанный черновик. Перевод начала «Гимна к пенатам» Р. Саути.

…Желал я душу освежить

Желал я душу освежить,

Бывалой жизнию пожить

В забвеньи сладком близ друзей

Минувшей юности моей.

— —

Я ехал в дальные края;

[Не шумных жаждал я],

Искал не злата, не честей,

В пыли средь копий и мечей

Примечания

1. ЖЕЛАЛ Я ДУШУ ОСВЕЖИТЬ. Черновой отрывок, говорящий о поездке Пушкина в 1829 г. в Закавказскую армию, где он встретил друзей-декабристов.

…Жил на свете рыцарь бедный

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

Он имел одно виденье,

Непостижное уму,

И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему.

Путешествуя в Женеву,

На дороге у креста

Видел он Марию деву,

Матерь господа Христа.

С той поры, сгорев душою,

Он на женщин не смотрел,

И до гроба ни с одною

Молвить слова не хотел.

С той поры стальной решетки

Он с лица не подымал

И себе на шею четки

Вместо шарфа привязал.

Несть мольбы Отцу, ни Сыну,

Ни святому Духу ввек

Не случилось паладину,

Странный был он человек.

Проводил он целы ночи

Перед ликом пресвятой,

Устремив к ней скорбны очи,

Тихо слезы лья рекой.

Полон верой и любовью,

Верен набожной мечте,

Ave, Mater Dei кровью

Написал он на щите.

Между тем как паладины

Ввстречу трепетным врагам

По равнинам Палестины

Мчались, именуя дам,

Lumen coelum, sancta Rosa!

Восклицал всех громче он,

И гнала его угроза

Мусульман со всех сторон.

Возвратясь в свой замок дальный,

Жил он строго заключен,

Всё влюбленный, всё печальный,

Без причастья умер он;

Между тем как он кончался,

Дух лукавый подоспел,

Душу рыцаря сбирался

Бес тащить уж в свой предел:

Он-де богу не молился,

Он не ведал-де поста,

Не путем-де волочился

Он за матушкой Христа.

Но пречистая сердечно

Заступилась за него

И впустила в царство вечно

Паладина своего.

Переводы иноязычных текстов

1. Ave, Mater Dei — Радуйся, божия матерь. (Латин.)

2. Lumen coelum, sancta Rosa! — Свет небес, святая роза! (Латин.)

Примечания

1. ЖИЛ НА СВЕТЕ РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Под названием «Легенда» было послано Пушкиным Дельвигу для напечатания в «Северных цветах» под псевдонимом «А. Заборский», но не появилось там по цензурным причинам. В переделанном виде вошло в «Сцены из рыцарских времен». См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

Первая редакция, предназначавшаяся к печати:

Легенда

Был на свете рыцарь бедный,

Молчаливый как святой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и простой.

Он имел одно виденье,

Непостижное уму,

И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему.

Путешествуя в Женеву,

Он увидел у креста

На пути Марию-деву,

Матерь господа Христа.

С той поры, заснув душою,

Он на женщин не смотрел

И до гроба ни с одною

Молвить слова не хотел.

Никогда стальной решетки

Он с лица не подымал,

А на грудь святые четки

Вместо шарфа навязал.

Тлея девственной любовью,

Верен набожной мечте,

Ave, sancta virgo, {См. перевод} кровью

Написал он на щите.

Петь псалом отцу и сыну

И святому духу век

Не случалось паладину —

Был он странный человек.

Проводил он целы ночи

Перед ликом пресвятой,

Устремив к ней страстны очи,

Тихо слезы лья рекой.

Между тем как паладины

Мчались грозно ко врагам

По равнинам Палестины,

Именуя нежных дам,

Lumen coeli, sancta rosa! {См. перевод} —

Восклицал всех громче он,

И гнала его угроза

Мусульман со всех сторон.

Возвратясь в свой замок дальный,

Жил он будто заключен,

И влюбленный и печальный,

Без причастья умер он.

Как с кончиной он сражался,

Бес лукавый подоспел.

Душу рыцаря сбирался

Утащить он в свой предел.

Он-де богу не молился,

Он не ведал-де поста,

Целый век-де волочился

Он за матушкой Христа.

Но пречистая сердечно

Заступилась за него

И впустила в царство вечно

Паладина своего.

Рукопись этого стихотворения, под названием «Легенда», Пушкин послал Дельвигу в ноябре 1829 г. для напечатания в «Северных цветах» вместе с эпиграммой «Мальчишка Фебу гимн поднес». Эпиграмма была напечатана, а «Легенда» в печати не появилась, очевидно по цензурным причинам.

Переводы иноязычных текстов:

1. Радуйся, святая дева. (Латин.)

2. Свет небес, святая дева! (Латин.).

…Жуковский

Жуковский…

…

Как ты шалишь и как ты мил,

Тебя хвалить, тебя порочить

Примечания

1. ЖУКОВСКИЙ… — КОГДА В ЛИСТАХ ВОСПОМИНАНЬЯ. Черновые наброски.

…За Netty сердцем я летаю

За Netty сердцем я летаю

В Твери, в Москве —

И R и О позабываю

Для N и W.

{См. перевод}

Переводы иноязычных текстов

1. Нетти… Р. О… Н. В… (Англ.)

Примечания

1. ЗА NETTY СЕРДЦЕМ Я ЛЕТАЮ. Шуточное четверостишие, обращенное к Анне Ивановне Вульф, племяннище П. А. Осиповой. R и O — вероятно Россет и Оленина. NW — Нетти Вульф.

…За старые грехи наказанный судьбой

За старые грехи наказанный судьбой,

Я стражду восемь дней, с лекарствами в желудке,

С Меркурием в крови, с раскаяньем в рассудке —

Я стражду — Эскулап ручается собой

Примечания

1. ЗА СТАРЫЕ ГРЕХИ НАКАЗАННЫЙ СУДЬБОЙ. Набросок среди стихов «Руслана и Людмилы». Написано, вероятно, в июне 1819 г., во время болезни.

…За старые грехи наказанный судьбой

За старые грехи наказанный судьбой,

Я стражду восемь дней, с лекарствами в желудке,

С Меркурием в крови, с раскаяньем в рассудке —

Я стражду — Эскулап ручается собой

Примечания

1. ЗА СТАРЫЕ ГРЕХИ НАКАЗАННЫЙ СУДЬБОЙ. Набросок среди стихов «Руслана и Людмилы». Написано, вероятно, в июне 1819 г., во время болезни.

…Завидую тебе, питомец моря смелый

Завидую тебе, питомец моря смелый,

Под сенью парусов и в бурях поседелый!

Спокойной пристани давно ли ты достиг —

Давно ли тишины вкусил отрадный миг —

И вновь тебя зовут заманчивые волны.

Дай руку — в нас сердца единой страстью полны.

Для неба дальнего, для отдаленных стран

Оставим берега Европы обветшалой;

Ищу стихий других, земли жилец усталый;

Приветствую тебя, свободный океан.

Примечания

1. ЗАВИДУЮ ТЕБЕ, ПИТОМЕЦ МОРЯ СМЕЛЫЙ. Черновой набросок.

…Заступники кнута и плети

Заступники кнута и плети,

О знаменитые князья,

За них жена моя и дети

Вам благодарны, как и я.

За вас молить я бога буду

И никогда не позабуду,

Когда по делу позовут

Меня на новую расправу,

За ваше здравие и славу

…мой первый кнут.

Примечания

1. ЗАСТУПНИКИ КНУТА И ПЛЕТИ. Черновой, едва разборчивый набросок. Связан с той «опекой», которую проявили друзья поэта Плетнев, Вяземский и Жуковский, узнавшие о попытке Пушкина бежать из Михайловского и помешавшие осуществлению его замысла. Пушкин иронически благодарит друзей за те истязания, которым он может подвергнуться со стороны царской политической полиции, во власти которой он, благодаря друзьям, остался.

…Заутра с свечкой грошевою

Заутра с свечкой грошевою

Явлюсь пред образом святым.

Мой друг! остался я живым,

Но был уж смерти под косою:

Сазонов был моим слугою,

А Пешель — лекарем моим.

Примечания

1. ЗАУТРА С СВЕЧКОЙ ГРОШЕВОЮ. При жизни Пушкина не печаталось. Константин Сазонов — лицейский дядька, два года служивший в Лицее. Обнаружилось, что за это время он совершил несколько убийств и грабежей; он был арестован 18 марта 1816 г. Ф. М. Пешель — лицейский доктор.

…Зачем ты послан был и кто тебя послал?

Зачем ты послан был и кто тебя послал?

Чего, добра иль зла, ты верный был свершитель?

Зачем потух, зачем блистал,

Земли чудесный посетитель?

Вещали книжники, тревожились цари,

Толпа пред ними волновалась,

Разоблаченные пустели алтари,

Свободы буря подымалась.

И вдруг нагрянула… Упали в прах и в кровь,

Разбились ветхие скрижали,

Явился муж судеб, рабы затихли вновь,

Мечи да цепи зазвучали.

И горд и наг пришел Разврат,

И перед ним сердца застыли,

За власть отечество забыли,

За злато продал брата брат.

Рекли безумцы: нет Свободы,

И им поверили народы.

И безразлично, в их речах,

Добро и зло, всё стало тенью —

Всё было предано презренью,

Как ветру предан дольный прах.

Примечания

1. ЗАЧЕМ ТЫ ПОСЛАН БЫЛ И КТО ТЕБЯ ПОСЛАЛ?. Необработанный набросок. В стихотворении описывается историческая судьба Наполеона

…Зачем я ею очарован?

Зачем я ею очарован?

Зачем расстаться должен с ней?

Когда б я не был избалован

Цыганской жизнию моей.

— — ——

Она глядит на вас так нежно,

Она лепечет так небрежно,

Она так тонко весела,

Ее глаза так полны чувством,

Вечор она с таким искусством

Из-под накрытого стола

Свою мне ножку подала!

Примечания

1. ЗАЧЕМ Я ЕЮ ОЧАРОВАН?. Необработанный отрывок.

…Зачем, Елена, так пугливо

Зачем, Елена, так пугливо,

С такой ревнивой быстротой,

Ты всюду следуешь за мной

И надзираешь торопливо

Мой каждый шаг?… я твой.

Примечания

1. ЗАЧЕМ, ЕЛЕНА, ТАК ПУГЛИВО. Неоконченный черновой набросок.

…Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю

(2 ноября)

Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю

Слугу, несущего мне утром чашку чаю,

Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?

Пороша есть иль нет? и можно ли постель

Покинуть для седла, иль лучше до обеда

Возиться с старыми журналами соседа?

Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,

И рысью по полю при первом свете дня;

Арапники в руках, собаки вслед за нами;

Глядим на бледный снег прилежными глазами,

Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,

Двух зайцев протравив, являемся домой.

Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;

Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;

По капле, медленно глотаю скуки яд.

Читать хочу; глаза над буквами скользят,

А мысли далеко… Я книгу закрываю;

Беру перо, сижу; насильно вырываю

У музы дремлющей несвязные слова.

Ко звуку звук нейдет… Теряю все права

Над рифмой, над моей прислужницею странной:

Стих вяло тянется, холодный и туманный.

Усталый, с лирою я прекращаю спор,

Иду в гостиную; там слышу разговор

О близких выборах, о сахарном заводе;

Хозяйка хмурится в подобие погоде,

Стальными спицами проворно шевеля,

Иль про червонного гадает короля.

Тоска! Так день за днем идет в уединенье!

Но если под вечер в печальное селенье,

Когда за шашками сижу я в уголке,

Приедет издали в кибитке иль возке

Нежданная семья: старушка, две девицы

(Две белокурые, две стройные сестрицы), —

Как оживляется глухая сторона!

Как жизнь, о боже мой, становится полна!

Сначала косвенно-внимательные взоры,

Потом слов несколько, потом и разговоры,

А там и дружный смех, и песни вечерком,

И вальсы резвые, и шепот за столом,

И взоры томные, и ветреные речи,

На узкой лестнице замедленные встречи;

И дева в сумерки выходит на крыльцо:

Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!

Но бури севера не вредны русской розе.

Как жарко поцелуй пылает на морозе!

Как дева русская свежа в пыли снегов!

Примечания

1. ЗИМА. ЧТО ДЕЛАТЬ НАМ В ДЕРЕВНЕ? Я ВСТРЕЧАЮ. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год. Написано 2 ноября 1829 г. в имении П. И. Вульф, с. Павловском Тверской губернии, рядом с Малинниками.

…Зорю бьют… из рук моих

Зорю бьют… из рук моих

Ветхий Данте выпадает,

На устах начатый стих

Недочитанный затих —

Дух далече улетает.

Звук привычный, звук живой,

Сколь ты часто раздавался

Там, где тихо развивался

Я давнишнею порой.

Примечания

1. ЗОРЮ БЬЮТ… ИЗ РУК МОИХ. Необработанный отрывок.

…И вот ущелье мрачных скал

И вот ущелье мрачных скал

Пред нами шире становится,

Но тише Терек злой стремится,

Луч солнца ярче засиял.

Примечания

1. ОТРЫВОК. Из цикла стихотворений, писанных во время путешествия в Арзрум.

…И дале мы пошли — и страх обнял меня

I

И дале мы пошли — и страх обнял меня.

Бесенок, под себя поджав свое копыто,

Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто,

И лопал на огне печеный ростовщик.

А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:

Одно стяжание имев всегда в предмете,

Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете».

Тут грешник жареный протяжно возопил:

«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил!

Сто на сто я терплю: процент неимоверный!» —

Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный;

Как будто тухлое разбилось яицо,

Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо,

Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале,

И, камень приподняв за медное кольцо,

Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.

II

Тогда я демонов увидел черный рой,

Подобный издали ватаге муравьиной —

И бесы тешились проклятою игрой:

До свода адского касалася вершиной

Гора стеклянная, как Арарат, остра —

И разлегалася над темною равниной.

И бесы, раскалив как жар чугун ядра,

Пустили вниз его смердящими когтями;

Ядро запрыгало — и гладкая гора,

Звеня, растрескалась колючими звездами.

Тогда других чертей нетерпеливый рой

За жертвой кинулся с ужасными словами.

Схватили под руки жену с ее сестрой,

И заголили их, и вниз пихнули с криком —

И обе сидючи пустипись вниз стрелой…

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;

Стекло их резало, впивалось в тело им —

А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел — смущением томим.

Примечания

1. И ДАЛЕ МЫ ПОШЛИ — И СТРАХ ОБНЯЛ МЕНЯ. При жизни Пушкина не печаталось. Этот и следующий за ним второй отрывок («Тогда я демонов увидел черный рой») представляют собой шутливое подражание эпизодам из «Ада» Данте.

…И останешься с вопросом

И останешься с вопросом

На брегу замерзлых вод:

«Мамзель Шредер с красным носом

Милых Вельо не ведет?»

Примечания

1. И ОСТАНЕШЬСЯ С ВОПРОСОМ. Сообщено в воспоминаниях Пущина как экспромт Пушкина. Экспромт был обращен к товарищу Пушкина Есакову и касался дочерей придворного банкира Вельо.

…И я бы мог, как шут на

И я бы мог, как шут на

Примечания

1. И я бы мог, как шут — строка над рисунком повешенных декабристов.

…И я слыхал, что божий свет

И я слыхал, что божий свет

Единой дружбою прекрасен,

Что без нее отрады нет,

Что жизни б путь нам был ужасен.

Когда б не тихой дружбы свет.

Но слушай — чувство есть другое:

Оно и нежит и томит,

В трудах, заботах и в покое

Всегда не дремлет и горит;

Оно мучительно, жестоко,

Оно всю душу в нас мертвит,

Коль язвы тяжкой и глубокой

Елей надежды не живит…

Вот страсть, которой я сгораю!..

Я вяну, гибну в цвете лет,

Но исцелиться не желаю…

Примечания

1. К*** (Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный). — И Я СЛЫХАЛ, ЧТО БОЖИЙ СВЕТ. — КАК СЛАДОСТНО!., НО, БОГИ, КАК ОПАСНО. Черновые отрывки.

…Иван-Царевич по лесам

Иван-Царевич по лесам

И по полям и по горам

За бурым волком раз гонялся.

Примечания

1. Черновой автограф.

…Играй, прелестное дитя

Играй, прелестное дитя,

Летай за бабочкой летучей,

Поймай, поймай ее шутя

Над розой… колючей,

Потом на волю отпустя.

Но не советую тебе

Играть… с уснувшим змием —

Завидуя его судьбе

Готовы…

Искусным пойманный перстом.

…Известно буди всем, кто только ходит к нам

Известно буди всем, кто только ходит к нам:

Ногами не топтать парчового дивана,

Который получил мой праотец Фатам

В дар от персидского султана.

Примечания

1. Это четверостишие, без заглавия и подписи, записано рукой одного из лицеистов на листке с автографом лицейского стихотворения А. Илличевского. Принадлежность Пушкину подтверждается тем, что он писал роман «Фатам, или Разум человеческий», о чем известно из его записи в дневнике 10 декабря 1815 г. Четверостишие, по-видимому, представляет собой надпись к дивану, имевшему какое-то значение в «Фатаме…» (подобные стихотворные надписи и изречения характерны для романов в духе восточных сказок Вольтера).

…Иной имел мою Аглаю

Иной имел мою Аглаю

За свой мундир и черный ус,

Другой за деньги — понимаю,

Другой за то, что был француз,

Клеон — умом ее стращая,

Дамис — за то, что нежно пел.

Скажи теперь, мой друг Аглая,

За что твой муж тебя имел?

Примечания

1. ИНОЙ ИМЕЛ МОЮ АГЛАЮ. Стихотворение прислано Пушкиным при письме брату от 24 января 1822 г.

…Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался

Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,

Отрадой тихою, восторгом упивался…

И где веселья быстрый день?

Промчался лётом сновиденья,

Увяла прелесть наслажденья,

И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!…

Примечания

1. ИТАК, Я СЧАСТЛИВ БЫЛ. Стихи, записанные Пушкиным в его дневнике под датой 29 ноября 1815 г. Они вызваны встречами с Е. Бакуниной, сестрой товарища Пушкина по Лицею.

…К кастрату раз пришел скрыпач

К кастрату раз пришел скрыпач,

Он был бедняк, а тот богач.

«Смотри, — сказал певец …, —

Мои алмазы, изумруды —

Я их от скуки разбирал.

А! кстати, брат, — он продолжал, —

Когда тебе бывает скучно,

Ты что творишь, сказать прошу».

В ответ бедняга равнодушно:

— Я? я… себе чешу.

Примечания

1. К КАСТРАТУ РАЗ ПРИШЕЛ СКРЫПАЧ. Не предназначавшаяся к печати стихотворная шутка Пушкина. В рукописи она датирована 10—11 сентября (1835), Михайловское.

…Как быстро в поле, вкруг открытом

Как быстро в поле, вкруг открытом,

Подкован вновь, мой конь бежит!

Как звонко под его копытом

Земля промерзлая звучит!

Полезен русскому здоровью

Наш укрепительный мороз;

Ланиты, ярче вешних роз,

Играют холодом и кровью.

— — —

Печальны лес и дол завялый,

Проглянет день — и уж темно,

И, будто путник запоздалый,

Стучится буря к нам в окно…

Примечания

1. КАК БЫСТРО В ПОЛЕ, ВКРУГ ОТКРЫТОМ. Необработанный набросок.

…Как жениться задумал царский арап

Как жениться задумал царский арап,

Меж боярынь арап похаживает,

На боярышен арап поглядывает.

Что выбрал арап себе сударушку,

Черный ворон белую лебедушку.

А как он, арап, чернешенек,

А она-то, душа, белешенька.

Примечания

1. КАК ЖЕНИТЬСЯ ЗАДУМАЛ ЦАРСКИЙ АРАП. Черновой незаконченный набросок. Стихи написаны в духе народных песен; они основаны на преданиях об Абраме Ганнибале, легших позднее в основу сюжета «Арапа Петра Великого».

…Как наше сердце своенравно!

Как наше сердце своенравно!

…томимый вновь

Я умолял тебя недавно

Обманывать мою любовь,

Участьем, нежностью притворной

Одушевлять свой дивный взгляд,

Играть душой моей покорной,

В нее вливать огонь и яд.

Ты согласилась, негой влажной

Наполнился твой томный взор;

Твой вид задумчивый и важный,

Твой сладострастный разговор

И то, что дозволяешь нежно,

И то, что запрещаешь мне,

Всё впечатлелось неизбежно

В моей сердечной глубине.

Примечания

1. КАК НАШЕ СЕРДЦЕ СВОЕНРАВНО!. Необработанный набросок.

…Как по Волге-реке, по широкой

Как по Волге-реке, по широкой

Выплывала востроносая лодка,

Как на лодке гребцы удалые,

Казаки, ребята молодые.

На корме сидит сам хозяин,

Сам хозяин, грозен Стенька Разин,

Перед ним красная девица,

Полоненная персидская царевна.

Не глядит Стенька Разин на царевну,

А глядит на матушку на Волгу.

Как промолвит грозен Стенька Разин:

«Ой ты гой еси, Волга, мать родная!

С глупых лет меня ты воспоила,

В долгу ночь баюкала, качала,

В волновую погоду выносила,

За меня ли молодца не дремала,

Казаков моих добром наделила.

Что ничем тебя еще мы не дарили».

Как вскочил тут грозен Стенька Разин,

Подхватил персидскую царевну,

В волны бросил красную девицу,

Волге-матушке ею поклонился.

…Как редко плату получает

Как редко плату получает

Великий добрый человек

…

…в кой-то век

За все заботы и досады

(И то дивиться всякий рад!)

Берет достойные награды

Или достоин сих наград.

…Как сатирой безымянной

Как сатирой безымянной

Лик зоила я пятнал,

Признаюсь: на вызов бранный

Возражений я не ждал.

Справедливы ль эти слухи?

Отвечал он? Точно ль так?

В полученьи оплеухи

Расписался мой дурак?

Примечания

1. КАК САТИРОЙ БЕЗЫМЯННОЙ. Напечатано в «Московском телеграфе», 1829 г., №18.

В «Вестнике Европы», 1829 г., №8, появилась статья о «Полтаве», подписанная «С Патриарших прудов». Статья была написана Н. Надеждиным. В ней говорилось о Пушкине: «Он ударился в язвительные стишонки и ругательства». Имелись в виду эпиграммы: «Журналами обиженный жестоко» и «Там, где древний Кочерговский». Настоящая эпиграмма является ответом на статью Надеждина. В предварительном списке стихотворений для издания 1832 г. Пушкин сопроводил данную эпиграмму пометой: «Как печатью». Это заставляет предположить, что Пушкин собирался печатать эпиграмму в более резком ее варианте, известном по копии Шевырева. Вариант отличается первыми четырьмя стихами:

Как печатью безымянной Лоб мерзавца я клеймил, Я ответ на вызов бранный Получить никак не мнил.

Однако в издании 1832 г. («Стихотворения», 3-я часть) эпиграмма появилась в том же варианте, что и в «Московском телеграфе», кроме второго стиха, который в журнале читался: «На зоила я напал».

…Как сладостно!.. но, боги, как опасно

Как сладостно!.. но, боги, как опасно

Тебе внимать, твой видеть милый взор!..

Забуду ли улыбку, взор прекрасный

И огненный, волшебный разговор!

Волшебница, зачем тебя я видел —

Узнав тебя, блаженство я познал —

И счастие мое возненавидел.

Примечания

1. К*** (Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный). — И Я СЛЫХАЛ, ЧТО БОЖИЙ СВЕТ. — КАК СЛАДОСТНО!., НО, БОГИ, КАК ОПАСНО. Черновые отрывки.

…Как узник, Байроном воспетый

Как узник, Байроном воспетый,

Вздохнул, оставя мрак тюрьмы.

Примечания

1. Как узник. — «Шильонский узник».

…Как широко

Как широко,

Как глубоко!

Нет, бога ради,

…

Примечания

1. Как широко… См. письма А. Н. Вульфу от конца августа и 10 октября 1825 г.

…Какая ночь! Мороз трескучий

Какая ночь! Мороз трескучий,

На небе ни единой тучи;

Как шитый полог, синий свод

Пестреет частыми звездами.

В домах всё темно. У ворот

Затворы с тяжкими замками.

Везде покоится народ:

Утих и шум, и крик торговый,

Лишь только лает страж дворовый

Да цепью звонкою гремит.

И вся Москва покойно спит,

Забыв волнение боязни.

А площадь в сумраке ночном

Стоит, полна вчерашней казни,

Мучений свежий след кругом:

Где труп, разрубленный с размаха,

Где столп, где вилы; там котлы,

Остывшей полные смолы;

Здесь опрокинутая плаха;

Торчат железные зубцы,

С костями груды пепла тлеют,

На кольях, скорчась, мертвецы

Оцепенелые чернеют…

Недавно кровь со всех сторон

Струею тощей снег багрила,

И подымался томный стон,

Но смерть уже, как поздний сон,

Свою добычу захватила.

Кто там? Чей конь во весь опор

По грозной площади несется?

Чей свист, чей громкий разговор

Во мраке ночи раздается?

Кто сей? — Кромешник удалой.

Спешит, летит он на свиданье,

В его груди кипит желанье,

Он говорит: «Мой конь лихой,

Мой верный конь! лети стрелой!

Скорей, скорей!..» Но конь ретивый

Вдруг размахнул плетеной гривой

И стал. Во мгле между столпов

На перекладине дубовой

Качался труп. Ездок суровый

Под ним промчаться был готов,

Но борзый конь под плетью бьется,

Храпит, и фыркает, и рвется

Назад. «Куда? мой конь лихой!

Чего боишься? Что с тобой?

Не мы ли здесь вчера скакали,

Не мы ли яростно топтали,

Усердной местию горя,

Лихих изменников царя?

Не их ли кровию омыты

Твои булатные копыты!

Теперь ужель их не узнал?

Мой борзый конь, мой конь удалый,

Несись, лети!..» И конь усталый

В столбы под трупом проскакал.

…

Примечания

1. КАКАЯ НОЧЬ! МОРОЗ ТРЕСКУЧИЙ. Неоконченное стихотворение об опричнике («кромешнике») и массовых казнях при Иване IV периода опричнины, описанных в «Истории» Карамзина.

…Каков я прежде был, таков и ныне я

Tel j’étais antrefois et tel je suis encor.

{См. перевод}

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Уж мало ли любовь играла в жизни мной?

Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,

В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой:

А не исправленный стократною обидой,

Я новым идолам несу мои мольбы…

Переводы иноязычных текстов

1. Таков я был прежде, таков я и теперь. (Франц.)

Примечания

1. КАКОВ Я ПРЕЖДЕ БЫЛ, ТАКОВ И НЫНЕ Я., Напечатано в третьей части «Стихотворений» Пушкина 1832 г. с датой 1828. В оглавлении названо «Отрывок из Андрея Шенье». Однако из Андре Шенье взят только эпиграф, довольно точно повторенный в первом стихе; в остальном стихотворение Пушкина не имеет ничего общего с элегией Шенье.

…Князь Г. — со мною не знаком

Князь Г. — со мною не знаком.

Я не видал такой негодной смеси;

Составлен он из подлости и спеси,

Но подлости побольше спеси в нем.

В сраженье трус, в трактире он бурлак,

В передней он подлец, в гостиной он дурак.

Примечания

1. КНЯЗЬ Г. — СО МНОЮ НЕ ЗНАКОМ. Черновой набросок эпиграммы, при жизни Пушкина не печатавшийся.

…Кобылица молодая

Кобылица молодая,

Честь кавказского тавра´,

Что ты мчишься, удалая?

И тебе пришла пора;

Не косись пугливым оком,

Ног на воздух не мечи,

В поле гладком и широком

Своенравно не скачи.

Погоди; тебя заставлю

Я смириться подо мной:

В мерный круг твой бег направлю

Укороченной уздой.

Примечания

1. КОБЫЛИЦА МОЛОДАЯ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год под заглавием «Подражание Анакреону». Является подражанием оде «К фракийской кобылице».

…Когда б не смутное влеченье

Когда б не смутное влеченье

Чего-то жаждущей души,

Я здесь остался б — наслажденье

Вкушать в неведомой тиши:

Забыл бы всех желаний трепет,

Мечтою б целый мир назвал —

И всё бы слушал этот лепет,

Всё б эти ножки целовал…

Примечания

1. КОГДА Б НЕ СМУТНОЕ ВЛЕЧЕНЬЕ. При жизни Пушкина не печаталось. В рукописи помечено: «1833, дорога, сентябрь».

…Когда б писать ты начал сдуру

Когда б писать ты начал сдуру,

Тогда б наверно ты пролез

Сквозь нашу тесную цензуру,

Как внидешь в царствие небес.

Примечания

1. КОГДА Б ПИСАТЬ ТЫ НАЧАЛ СДУРУ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Когда в листах воспоминанья

Когда в листах воспоминанья

Увидишь ты сии черты —

Воспомни…

Примечания

1. ЖУКОВСКИЙ… — КОГДА В ЛИСТАХ ВОСПОМИНАНЬЯ. Черновые наброски.

…Когда в объятия мои

Когда в объятия мои

Твой стройный стан я заключаю,

И речи нежные любви

Тебе с восторгом расточаю,

Безмолвна, от стесненных рук

Освобождая стан свой гибкой,

Ты отвечаешь, милый друг,

Мне недоверчивой улыбкой;

Прилежно в памяти храня

Измен печальные преданья,

Ты без участья и вниманья

Уныло слушаешь меня…

Кляну коварные старанья

Преступной юности моей

И встреч условных ожиданья

В садах, в безмолвии ночей.

Кляну речей любовный шопот,

[Стихов таинственный напев],

И [ласки] легковерных дев,

И слезы их, и поздний ропот.

Примечания

1. КОГДА В ОБЪЯТИЯ МОИ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Когда владыка ассирийский

Когда владыка ассирийский

Народы казнию казнил,

И Олоферн весь край азийский

Его деснице покорил, —

Высок смиреньем терпеливым

И крепок верой в бога сил,

Перед сатрапом горделивым

Израил выи не склонил;

Во все пределы Иудеи

Проникнул трепет. Иереи

Одели вретищем алтарь;

Народ завыл, объятый страхом,

Главу покрыв золой и прахом,

И вняв ему всевышний царь.

Притек сатрап к ущельям горным

И зрит: их узкие врата

Замком замкнуты непокорным;

Стеной, как поясом узорным,

Препояса´лась высота.

И, над тесниной торжествуя,

Как муж на страже, в тишине

Стоит, белеясь, Ветилуя

В недостижимой вышине.

Сатрап смутился изумленный —

И гнев в нем душу помрачил…

И свой совет разноплеменный

Он — любопытный — вопросил:

«Кто сей народ? и что их сила,

И кто им вождь, и отчего

Сердца их дерзость воспалила,

И их надежда на кого?..»

И встал тогда сынов Аммона

Военачальник Ахиор

И рек — и Олоферн со трона

Склонил к нему и слух и взор.

Примечания

1. КОГДА ВЛАДЫКА АССИРИЙСКИЙ. Черновое неоконченное стихотворение. Написано 9 ноября 1835 г.

Отрывок является переложением начала библейской книги Юдифь. См. «Из ранних редакций».

Из ранних редакций

В рукописи имеются отброшенные стихи.

После «Израил выи не склонил»:

Ему во сретенье народы

Объяты ужасом текли

И, отрекаясь от свободы,

Позорну дань ему несли.

После «Препояса´лась высота»:

Поля преградами изрыты,

Раскаты, башни и зубцы

Как лесом копьями покрыты,

И боя молча ждут бойцы.

…Когда за городом, задумчив, я брожу

Когда за городом, задумчив, я брожу

И на публичное кладбище захожу,

Решетки, столбики, нарядные гробницы,

Под коими гниют все мертвецы столицы,

В болоте кое-как стесненные рядком,

Как гости жадные за нищенским столом,

Купцов, чиновников усопших мавзолеи.

Дешевого резца нелепые затеи,

Над ними надписи и в прозе и в стихах

О добродетелях, о службе и чинах;

По старом рогаче вдовицы плач амурный;

Ворами со столбов отвинченные урны,

Могилы склизкие, которы также тут

Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, —

Такие смутные мне мысли всё наводит,

Что злое на меня уныние находит.

Хоть плюнуть да бежать…

Но как же любо мне

Осеннею порой, в вечерней тишине,

В деревне посещать кладбище родовое,

Где дремлют мертвые в торжественном покое,

Там неукрашенным могилам есть простор;

К ним ночью темною не лезет бледный вор;

Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,

Проходит селянин с молитвой и со вздохом;

На место праздных урн и мелких пирамид,

Безносых гениев, растрепанных харит

Стоит широко дуб над важными гробами,

Колеблясь и шумя…

Примечания

1. КОГДА ЗА ГОРОДОМ, ЗАДУМЧИВ, Я БРОЖУ. При жизни Пушкина не было напечатано. Написано 14 августа 1836 г., на Каменном острове в Петербурге.

…Когда порой воспоминанье

Когда порой воспоминанье

Грызет мне сердце в тишине

И отдаленное страданье

Как тень опять бежит ко мне;

Когда людей повсюду видя,

В пустыню скрыться я хочу,

Их слабый глас возненавидя, —

Тогда забывшись я лечу

Не в светлый край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой,

Где море теплою волной

На пожелтелый мрамор плещет,

И лавр и темный кипарис

На воле пышно разрослись,

Где пел Торквато величавый,

Где и теперь во мгле ночной

Далече звонкою скалой

Повторены пловца октавы.

Стремлюсь привычною мечтою

К студеным северным волнам.

Меж белоглавой их толпою

Открытый остров вижу там.

Печальный остров — берег дикий

Усеян зимнею брусникой,

Увядшей тундрою покрыт

И хладной пеною подмыт.

Сюда порою приплывает

Отважный северный рыбак,

Здесь невод мокрый расстилает

И свой разводит он очаг.

Сюда погода волновая

Заносит утлый мой челнок

…

Примечания

1. КОГДА ПОРОЙ ВОСПОМИНАНЬЕ. Необработанное и неоконченное стихотворение. Десять стихов, начиная с «Не в светлый край, где небо блещет», взяты с некоторыми изменениями из стихотворения 1828 г. «Кто знает край, где небо блещет». Пейзаж, нарисованный в стихотворении, напоминает пейзаж Соловецких островов, куда хотел сослать Пушкина Александр I в 1820 г. По-видимому, стихотворение написано под влиянием тяжелых размышлений о будущем, таком же ненадежном, как и прошлое.

…Когда Потемкину в потемках

Когда Потемкину в потемках

Я на Пречистенке найду,

То пусть с Булгариным в потомках

Меня поставят наряду.

Примечания

1. КОГДА ПОТЕМКИНУ В ПОТЕМКАХ. Четверостишие, сохранившееся в рукописи Пушкина, относится к Е. П. Потемкиной, сестре декабриста Трубецкого, жившей в Москве на Пречистенке. Смысл этой шутки Пушкина неясен, и обстоятельства, ее вызвавшие, неизвестны.

…Когда сожмешь ты снова руку

Когда сожмешь ты снова руку,

Которая тебе дарит

На скучный путь и на разлуку

Святую библию харит?

Амур нашел ее в Цитере,

В архиве шалости младой.

По ней молись своей Венере

Благочестивою душой.

Прости, эпикуреец мой!

Останься век, каков ты ныне,

Лети во мрачный Альбион!

Да сохранят тебя в чужбине

Христос и верный Купидон!

Неси в чужой предел пената,

Но, помня прежни дни свои,

Люби недевственного брата,

Страдальца чувственной любви!

Примечания

1. КОГДА СОЖМЕШЬ ТЫ СНОВА РУКУ. При жизни Пушкина не печаталось. Обращено к Н. И. Кривцову, при его отъезде в Лондон.

2. Святая библия харит — поэма Вольтера «Девственница», которую при этом стихотворении Пушкин послал Кривцову. На автографе дата: 1818, марта 2.

…Когда так нежно, так сердечно

Когда так нежно, так сердечно,

Так радостно я встретил вас,

Вы удивилися, конечно,

Досадой хладно воружась.

Вечор в счастливом усыпленье

…

Мое живое сновиденье

Ваш милый образ озарил.

С тех пор я… слезами

Мечту прелестную зову.

Во сне я осчастливлен вами

И благодарен наяву.

…Когда твои младые лета

Когда твои младые лета

Позорит шумная молва,

И ты по приговору света

На честь утратила права, —

Один, среди толпы холодной,

Твои страданья я делю

И за тебя мольбой бесплодной

Кумир бесчувственный молю.

Но свет… Жестоких осуждений

Не изменяет он своих:

Он не карает заблуждений,

Но тайны требует для них.

Достойны равного презренья

Его тщеславная любовь

И лицемерные гоненья:

К забвенью сердце приготовь;

Не пей мучительной отравы;

Оставь блестящий, душный круг;

Оставь безумные забавы:

Тебе один остался друг.

Примечания

1. КОГДА ТВОИ МЛАДЫЕ ЛЕТА. Напечатано в «Литературной газете» 1830 г., №13, 1 марта. Предположение, что Пушкин имел в виду А. Ф. Закревскую (стр. «Портрет» и «Наперсник», стр. 66 и 67), хотя оно и является общепринятым, вряд ли правильно: по понятиям того времени тридцатилетняя Закревская была уже не в «младых летах», а репутация ее в 1829 г. не подвергалась бо´льшим нападкам, чем прежде.

Чтение первого стиха последнего четверостишия вызывает некоторые сомнения: в «Литературной газете» было «мутительной», а в издании стихотворений 1832 г. «мучительной». Неясно, опечатка ли это или поправка.

…Когда, стройна и светлоока

Когда, стройна и светлоока,

Передо мной стоит она…

Я мыслю: «В день Ильи-пророка

Она была разведена!»

Примечания

1. АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ А. П. КЕРН. Шуточные записи Пушкина.

2. «Когда стройна и светлоока». Первые два стиха — начало стихотворения А. Подолинского «Портрет». По свидетельству П. Каратыгина, Пушкин пародировал Подолинского, применяя его стихи к А. Керн.

…Колокольчики звенят

Колокольчики звенят,

Барабанчики гремят,

А люди-то, люди —

Ой, люшеньки-люли.

А люди-то, люди

На цыганочку глядят.

А цыганочка-то пляшет,

В барабанчики-то бьет

И ширинкой алой машет,

Заливается-поет:

«Я плясунья, я певица,

Ворожить я мастерица».

Примечания

1. КОЛОКОЛЬЧИКИ ЗВЕНЯТ. Черновой набросок. Возможно, что отрывок вызван впечатлением от рассказа Сервантеса «Цыганочка». Этот рассказ Пушкин читал в то время, изучая испанский язык.

…Конечно, презирать не трудно

Конечно, презирать не трудно

Отдельно каждого глупца,

Сердиться так же безрассудно

И на отдельного страмца.

— — —

Но что… чудно —

Всех вместе презирать и трудно —

— — —

Их эпиграммы площадные,

Из Бьеврианы занятые

Примечания

1. Бьевриана — собрание каламбуров маркиза Бьевра, известного остряка XVIII века. Третий отрывок — запись на закладке одной из книг библиотеки Пушкина. Четвертый, как предполагают, — начало стихотворения на сюжет о венецианском доже Марино Фальеро (XIV век).

…Краев чужих неопытный любитель

Краев чужих неопытный любитель

И своего всегдашний обвинитель,

Я говорил: в отечестве моем

Где верный ум, где гений мы найдем?

Где гражданин с душою благородной,

Возвышенной и пламенно свободной?

Где женщина — не с хладной красотой,

Но с пламенной, пленительной, живой?

Где разговор найду непринужденный,

Блистательный, веселый, просвещенный?

С кем можно быть не хладным, не пустым?

Отечество почти я ненавидел —

Но я вчера Голицыну увидел

И примирен с отечеством моим.

Примечания

1. КРАЕВ ЧУЖИХ НЕОПЫТНЫЙ ЛЮБИТЕЛЬ. При жизни Пушкина не печаталось. Адресовано княгине Евдокии Ивановне Голицыной (1780—1850), в доме которой Пушкин часто бывал. В автографе датировано 30 ноября 1817 г.

…Критон, роскошный гражданин

Критон, роскошный гражданин

Очаровательных Афин,

Во цвете жизни предавался

Всем упоеньям бытия.

Однажды, — слушайте, друзья, —

Он по Керамику скитался,

И вдруг из рощи вековой,

Красою девственной блистая,

В одежде легкой и простой

Явилась нимфа молодая.

Пред банею между колонн

Она на миг остановилась

И в дом вошла. Недвижим он

Глядит на дверь, куда, как сон,

Его красавица сокрылась.

Примечания

1. КРИТОН, РОСКОШНЫЙ ГРАЖДАНИН. Набросок неосуществленного замысла. Датирован 16 июля 1829 г.

…Кто видел край, где роскошью природы

Кто видел край, где роскошью природы

Оживлены дубравы и луга,

Где весело шумят и блещут воды

И мирные ласкают берега,

Где на холмы под лавровые своды

Не смеют лечь угрюмые снега?

Скажите мне: кто видел край прелестный,

Где я любил, изгнанник неизвестный?

Златой предел! любимый край Эльвины,

К тебе летят желания мои!

Я помню скал прибрежные стремнины,

Я помню вод веселые струи,

И тень, и шум — и красные долины,

Где в тишине простых татар семьи

Среди забот и с дружбою взаимной

Под кровлею живут гостеприимной.

Всё живо там, всё там очей отрада,

Сады татар, селенья, города;

Отражена волнами скал громада,

В морской дали теряются суда,

Янтарь висит на лозах винограда;

В лугах шумят бродящие стада…

И зрит пловец — могила Митридата

Озарена сиянием заката.

И там, где мирт шумит над падшей урной,

Увижу ль вновь сквозь темные леса

И своды скал, и моря блеск лазурный,

И ясные, как радость, небеса?

Утихнет ли волненье жизни бурной?

Минувших лет воскреснет ли краса?

Приду ли вновь под сладостные тени

Душой уснуть на лоне мирной лени?

Примечания

1. КТО ВИДЕЛ КРАЙ, ГДЕ РОСКОШЬЮ ПРИРОДЫ (стр, 50). При жизни Пушкина не печаталось. Писано в апреле 1821. В стихотворении описаны впечатления Пушкина от Крыма, в частности от Гурзуфа.

Из ранних редакций

Стихотворение несколько раз переделывалось. В рукописи вместо этой третьей строфы были первоначально две другие:

Всё мило там красою безмятежной,

Всё путника пленяет и манит,

Как в ясный день дорогою прибрежной

Привычный конь по склону гор бежит.

Повсюду труд веселый и прилежный

Сады татар и нивы богатит.

Холмы цветут, и в листьях винограда

Висит янтарь, ночных пиров отрада.

И шелковиц и тополей прохлада,

В тени олив уснувшие стада,

Вокруг домов решетки винограда,

Монастыри, селенья, города,

Залива шум и говор водопада,

И средь валов летучие суда,

И яркие лучи златого Феба,

И синий свод полуденного неба.

После этой строфы в рукописи была еще следующая:

Приду ли вновь, поклонник муз и мира,

Забыв молву и жизни суеты,

На берегах веселого Салгира

Воспоминать души моей мечты?

И ты, мой друг, задумчивая лира,

Ты, верная певица красоты,

Певица нег, любови и разлуки,

Найдешь ли вновь утраченные звуки?

Последнюю строфу Пушкин начал перерабатывать, но не кончил переработки. Она получила такую незаконченную форму:

Когда луны сияет лик двурогий

И луч ее во мраке серебрит

Немой залив и склон горы отлогий,

И хижину, где поздний огнь горит,

И с седоком приморскою дорогой

Привычный конь над бездною бежит,

И в темноте как призрак безобразный

Стоит вельблюд, вкушая отдых праздный

…Кто знает край, где небо блещет

Kennst du das Land…

Wilh. Meist.

{См. перевод}

По клюкву, по клюкву,

По ягоду, по клюкву..

Кто знает край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой,

Где море теплою волной

Вокруг развалин тихо плещет;

Где вечный лавр и кипарис

На воле гордо разрослись;

Где пел Торквато величавый;

Где и теперь во мгле ночной

Адриатической волной

Повторены его октавы;

Где Рафаэль живописал;

Где в наши дни резец Кановы

Послушный мрамор оживлял,

И Байрон, мученик суровый,

Страдал, любил и проклинал?

…

…

Волшебный край, волшебный край,

Страна высоких вдохновений,

Людмила зрит твой древний рай,

Твои пророческие сени.

На берегу роскошных вод

Порою карнавальных оргий

Кругом ее кипит народ;

Ее приветствуют восторги.

Людмила северной красой,

Всё вместе — томной и живой,

Сынов Авзонии пленяет

И поневоле увлекает

Их пестры волны за собой.

На рай полуденной природы,

На блеск небес, на ясны воды,

На чудеса немых искусств

В стесненье вдохновенных чувств

Людмила светлый взор возводит,

Дивясь и радуясь душой,

И ничего перед собой

Себя прекрасней не находит.

Стоит ли с важностью очей

Пред флорентинскою Кипридой,

Их две… и мрамор перед ней

Страдает, кажется, обидой.

Мечты возвышенной полна,

В молчанье смотрит ли она

На образ нежный Форнарины

Или Мадонны молодой,

Она задумчивой красой

Очаровательней картины…

Скажите мне: какой певец,

Горя восторгом умиленным,

Чья кисть, чей пламенный резец

Предаст потомкам изумленным

Ее небесные черты?

Где ты, ваятель безымянный

Богини вечной красоты?

И ты, харитою венчанный,

Ты, вдохновенный Рафаэль?

Забудь еврейку молодую,

Младенца-бога колыбель,

Постигни прелесть неземную,

Постигни радость в небесах,

Пиши Марию нам другую,

С другим младенцем на руках.

…

Переводы иноязычных текстов

1. Ты знаешь ли тот край… Вильгельм Мейстер. (Немецк.)

Примечания

1. Первый эпиграф — из песенки Миньоны (в романе «Вильгельм Мейстер» Гёте).

2. КТО ЗНАЕТ КРАЙ, ГДЕ НЕБО БЛЕЩЕТ. При жизни Пушкина не печаталось.

3. Людмила, по-видимому, заменяет здесь какое-то другое — реальное имя. На полях Пушкин намечал и другие имена: Рогнеда, Лейла и т. п. Судя по стиху «Пиши Марию нам другую», это имя должно быть Мария. По свидетельству П. В. Анненкова, речь идет о Марии Александровне Мусиной-Пушкиной (1801—1853). Вернувшись из поездки в Италию, она «капризничала и раз спросила себе клюквы в большом собрании. Пушкин хотел написать стихи на эту прихоть и начал описанием Италии „Кто знает край“. Но клюква, как противуположность, была или забыта, или брошена». Описание Италии из данного стихотворения перенесено в стихотворение «Когда порой воспоминанье», где Италии противопоставлена картина севера.

…Кто из богов мне возвратил

Кто из богов мне возвратил

Того, с кем первые походы

И браней ужас я делил,

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил?

С кем я тревоги боевые

В шатре за чашей забывал

И кудри, плющем увитые,

Сирийским мирром умащал?

Ты помнишь час ужасный битвы,

Когда я, трепетный квирит,

Бежал, нечестно брося щит,

Творя обеты и молитвы?

Как я боялся, как бежал!

Но Эрмий сам незапной тучей

Меня покрыл и вдаль умчал

И спас от смерти неминучей.

А ты, любимец первый мой,

Ты снова в битвах очутился…

И ныне в Рим ты возвратился

В мой домик темный и простой.

Садись под сень моих пенатов,

Давайте чаши. Не жалей

Ни вин моих, ни ароматов.

Венки готовы. Мальчик! лей.

Теперь некстати воздержанье:

Как дикий скиф хочу я пить.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

Примечания

1. КТО ИЗ БОГОВ МНЕ ВОЗВРАТИЛ. При жизни Пушкина не печаталось.

Вольный перевод оды Горация «К Помпею Вару» (кн. II, ода VII).

…Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

(При посылке бронзового Сфинкса.)

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

В веке железном, скажи, кто золотой угадал?

Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?

Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

Примечания

1. КТО НА СНЕГАХ ВОЗРАСТИЛ ФЕОКРИТОВЫ НЕЖНЫЕ РОЗЫ? — Напечатано в альманахе «Царское Село» на 1830 год. Стихотворение содержит характеристику творчества Дельвига.

…Кто, волны, вас остановил

Кто, волны, вас остановил,

Кто оковал ваш бег могучий,

Кто в пруд безмолвный и дремучий

Поток мятежный обратил?

Чей жезл волшебный поразил

Во мне надежду, скорбь и радость

И душу бурную и младость

Дремотой лени усыпил?

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот.

Где ты, гроза — символ свободы?

Промчись поверх невольных вод.

Примечания

1. КТО, ВОЛНЫ, ВАС ОСТАНОВИЛ. Черновой набросок. В стихах иносказательно изображается общеевропейская реакция, задушившая все революционные движения начала 20-х годов. В 1823 г. была в результате военной интервенции уничтожена конституция в Испании. См. «Свободы сеятель пустынный» (стр. 145).

…Лаиса, я люблю твой смелый, вольный взор

Лаиса, я люблю твой смелый, вольный взор,

Неутолимый жар, открытые желанья,

И непрерывные лобзанья,

И страсти полный разговор.

Люблю горящих уст я вызовы немые,

Восторги быстрые, живые

…

Примечания

1. ЛАИСА, Я ЛЮБЛЮ ТВОЙ СМЕЛЫЙ, ВОЛЬНЫЙ ВЗОР — НЕДАВНО ТИХИМ ВЕЧЕРКОМ. Черновые наброски среди стихов «Руслана и Людмилы».

…Лизе страшно полюбить

Лизе страшно полюбить.

Полно, нет ли тут обмана?

Берегитесь — может быть,

Это новая Диана

Притаила нежну страсть —

И стыдливыми глазами

Ищет робко между вами,

Кто бы ей помог упасть.

Примечания

1. ЛИЗЕ СТРАШНО ПОЛЮБИТЬ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Лихой товарищ наших дедов

Лихой товарищ наших дедов,

Он друг Венеры и пиров,

Он на обедах — бог обедов,

В своих садах — он бог садов.

Примечания

1. ЛИХОЙ ТОВАРИЩ НАШИХ ДЕДОВ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Лишь розы увядают

Лишь розы увядают,

Амврозией дыша,

В Элизий улетает

Их легкая душа.

И там, где волны сонны

Забвение несут,

Их тени благовонны

Над Летою цветут.

Примечания

1. ЛИШЬ РОЗЫ УВЯДАЮТ. Черновой набросок. Стихи на ту же тему, что и предыдущие французские.

…Лищинский околел — отечеству беда!

Лищинский околел — отечеству беда!

Князь Сергий жив еще — утешьтесь, господа.

Примечания

1. ЛИЩИНСКИЙ ОКОЛЕЛ — ОТЕЧЕСТВУ БЕДА!. Рукописная эпиграмма Пушкина, смысл которой неясен.

…Люблю ваш сумрак неизвестный

Люблю ваш сумрак неизвестный

И ваши тайные цветы,

И вы, поэзии прелестной

Благословенные мечты!

Вы нас уверили, поэты,

Что тени легкою толпой

От берегов холодной Леты

Слетаются на брег земной

И невидимо навещают

Места, где было всё милей,

И в сновиденьях утешают

Сердца покинутых друзей;

Они, бессмертие вкушая,

Их поджидают в Элизей,

Как ждет на пир семья родная

Своих замедливших гостей…

Но, может быть, мечты пустые —

Быть может, с ризой гробовой

Все чувства брошу я земные,

И чужд мне будет мир земной;

Быть может, там, где всё блистает

Нетленной славой и красой,

Где чистый пламень пожирает

Несовершенство бытия,

Минутных жизни впечатлений

Не сохранит душа моя,

Не буду ведать сожалений,

Тоску любви забуду я…

Примечания

1. ЛЮБЛЮ ВАШ СУМРАК НЕИЗВЕСТНЫЙ. Напечатано в «Московском телеграфе», 1826 г., №1. Включено Пушкиным в издание «Стихотворений» 1829 г. с датой «1822». Дата, поставленная Пушкиным, объясняется тем, что стихотворение представляет собой переработку отрывка из «Тавриды» 1822 г. Однако, переработав эти стихи, Пушкин придал им новый смысл, характерный для его настроения 1825, а не 1822 г.

…Любовь одна — веселье жизни хладной

Любовь одна — веселье жизни хладной,

Любовь одна — мучение сердец:

Она дарит один лишь миг отрадный,

А горестям не виден и конец,

Стократ блажен, кто в юности прелестной

Сей быстрый миг поймает на лету;

Кто к радостям и неге неизвестной

Стыдливую преклонит красоту!

Но кто любви не жертвовал собою?

Вы, чувствами свободные певцы!

Пред милыми смирялись вы душою,

Вы пели страсть — и гордою рукою

Красавицам несли свои венцы.

Слепой Амур, жестокий и пристрастный,

Вам терния и мирты раздавал;

С пермесскими царицами согласный,

Иным из вас на радость указал;

Других навек печалями связал

И в дар послал огонь любви несчастной.

Наследники Тибулла и Парни!

Вы знаете бесценной жизни сладость;

Как утра луч, сияют ваши дни.

Певцы любви! младую пойте радость,

Склонив уста к пылающим устам,

В объятиях любовниц умирайте;

Стихи любви тихонько воздыхайте!..

Завидовать уже не смею вам.

Певцы любви! вы ведали печали,

И ваши дни по терниям текли;

Вы свой конец с волненьем призывали;

Пришел конец, и в жизненной дали

Не зрели вы минутную забаву;

Но, не нашед блаженства ваших дней.

Вы встретили по крайней мере славу,

И мукою бессмертны вы своей!

Не тот удел судьбою мне назначен.

Под сумрачным навесом облаков,

В глуши долин, в печальной тьме лесов,

Один, один брожу уныл и мрачен.

В вечерний час над озером седым

В тоске, слезах нередко я стенаю;

Но ропот волн стенаниям моим

И шум дубрав в ответ лишь я внимаю.

Прервется ли души холодный сон,

Поэзии зажжется ль упоенье, —

Родится жар, и тихо стынет он:

Бесплодное проходит вдохновенье.

Пускай она прославится другим,

Один люблю, — он любит и любим!..

Люблю, люблю!.. но к ней уж не коснется

Страдальца глас; она не улыбнется

Его стихам небрежным и простым.

К чему мне петь? под кленом полевым

Оставил я пустынному зефиру

Уж навсегда покинутую лиру,

И слабый дар как легкий скрылся дым.

Примечания

1. ЛЮБОВЬ ОДНА — ВЕСЕЛЬЕ ЖИЗНИ ХЛАДНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Мадам Ризнич с римским носом

Мадам Ризнич с римским носом,

С русской… Рено.

Примечания

1. Ризнич — см. «Простишь ли мне ревнивые мечты».

2. Рено — жена француза-коммерсанта барона Рено. Эти отрывочные строки сообщены Липранди как образцы эпиграмм на одесских дам.

…Меж горных стен несется Терек

Меж горных стен несется Терек,

Волнами точит дикий берег,

Клокочет вкруг огромных скал,

То здесь, то там дорогу роет,

Как зверь живой, ревет и воет —

И вдруг утих и смирен стал.

Всё ниже, ниже опускаясь,

Уж он бежит едва живой.

Так, после бури истощаясь,

Поток струится дождевой.

И вот …обнажилось

Его кремнистое русло.

Примечания

1. МЕЖ ГОРНЫХ СТЕН НЕСЕТСЯ ТЕРЕК. Необработанный отрывок.

Стихотворение является описанием обвала, перегородившего течение Терека. См. первую главу «Путешествия в Арзрум» (т. VI).

…Менко Вуич грамоту пишет

Менко Вуич грамоту пишет

Георгию, своему побратиму:

«Берегися, Черный Георгий,

Над тобой подымается туча,

Ярый враг извести тебя хочет,

Недруг хитрый, Милош Обренович.

Он в Хотин подослал потаенно

Янка младшего с Павлом…

— — —

Осердился Георгий Петрович,

Засверкали черные очи,

Нахмурились черные брови —

Примечания

1. МЕНКО ВУИЧ ГРАМОТУ ПИШЕТ. Неоконченный черновой набросок, по форме и по теме близкий к «Песням западных славян».

…Милый мой, сегодня

Милый мой, сегодня

Бешеных повес

Ожидает сводня,

Вакх и Геркулес.

Бахус будет дома,

Приготовил он

Три бутылки рома

С бочкою <нрзб.>.

Примечания

1. МИЛЫЙ МОЙ, СЕГОДНЯ. Черновой набросок.

…Мне бой знаком — люблю я звук мечей

Мне бой знаком — люблю я звук мечей;

От первых лет поклонник бранной славы,

Люблю войны кровавые забавы,

И смерти мысль мила душе моей.

Во цвете лет свободы верный воин,

Перед собой кто смерти не видал,

Тот полного веселья не вкушал

И милых жен лобзаний не достоин.

Примечания

1. МНЕ БОЙ ЗНАКОМ — ЛЮБЛЮ Я ЗВУК МЕЧЕЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение прочитано было в «Зеленой лампе» и сохранялось в бумагах общества (ныне утрачено). Судя по театральному репертуару на обороте листка (за 5—11 апреля), относится к началу апреля 1820 г. Идея войны за свободу, по-видимому, связана с известиями об Испанской революции.

…Мне вас не жаль, года весны моей

Мне вас не жаль, года весны моей,

Протекшие в мечтах любви напрасной,

Мне вас не жаль, о таинства ночей,

Воспетые цевницей сладострастной,

Мне вас не жаль, неверные друзья,

Венки пиров и чаши круговые —

Мне вас не жаль, изменницы младые, —

Задумчивый, забав чуждаюсь я.

Но где же вы, минуты умиленья,

Младых надежд, сердечной тишины?

Где прежний жар и слезы вдохновенья?

Придите вновь, года моей весны!

Примечания

1. МНЕ ВАС НЕ ЖАЛЬ, ГОДА ВЕСНЫ МОЕЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Сохранился черновик с датой: «1820, Юрзуф, 20 октября». В дате ошибка, так как в октябре Пушкин уже не был в Крыму. Возможно, что дату следует читать «2 сентября».

…Мне жаль великия жены

Мне жаль великия жены,

Жены, которая любила

Все роды славы: дым войны

И дым парнасского кадила.

Мы Прагой ей одолжены,

И просвещеньем, и Тавридой,

И посрамлением Луны,

И мы… прозвать должны

Ее Минервой, Аонидой.

В аллеях Сарского Села

Она с Державиным, с Орловым

Беседы мудрые вела —

С Делиньем — иногда с Барковым.

Старушка милая жила

Приятно и немного блудно,

Вольтеру первый друг была,

Наказ писала, флоты жгла,

И умерла, садясь на судно.

С тех пор …мгла.

Россия, бедная держава,

Твоя удавленная слава

С Екатериной умерла.

Примечания

1. МНЕ ЖАЛЬ ВЕЛИКИЯ ЖЕНЫ. Необработанный сатирический набросок о Екатерине

2. «Мы Прагой ей одолжены». — О разделе Польши, когда к России отошла бо´льшая часть Польши с Варшавой.

3. Посрамление Луны — победа над Турцией, в результате которой к России был присоединен Крым.

4. Делинь — австрийский дипломат, приезжавший в Россию.

…Мне изюм Нейдет на ум

Мне изюм

Нейдет на ум,

Цуккерброд

Не лезет в рот,

Пастила нехороша

Без тебя, моя душа.

Примечания

1. АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ А. П. КЕРН. Шуточные записи Пушкина.

2. Две стихотворные шутки сохранились в одной из книг библиотеки Пушкина. Они написаны на свободном листке, и под ними рукой А. П. Керн приписано: «А. К. 19 октября 1828, С.-Петербург».

…Могущий бог садов — паду перед тобой

Могущий бог садов — паду перед тобой,

Приап, ты, коему всё жертвует в природе,

Твой лик уродливый поставил я с мольбой

В моем смиренном огороде,

Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз

И птичек от плодов и нежных и незрелых,

Тебя украсил я венком из диких роз

При пляске поселян веселых

…

Примечания

1. МОГУЩИЙ БОГ САДОВ — ПАДУ ПЕРЕД ТОБОЙ — ДУБРАВЫ, ГДЕ В ТИШИ СВОБОДЫ. Оба отрывка, по положению в тетради, относятся ко второй половине года. Эпиграф второго отрывка взят из стихотворения Виланда «Первая любовь» (1774). См. со вторым отрывком — «Евгений Онегин», глава II, строфы XXI и XXII.

…Мой друг, забыты мной следы минувших лет

Мой друг, забыты мной следы минувших лет

И младости моей мятежное теченье.

Не спрашивай меня о том, чего уж нет,

Что было мне дано в печаль и в наслажденье,

Что я любил, что изменило мне.

Пускай я радости вкушаю не вполне;

Но ты, невинная, ты рождена для счастья.

Беспечно верь ему, летучий миг лови:

Душа твоя жива для дружбы, для любви,

Для поцелуев сладострастья;

Душа твоя чиста: унынье чуждо ей;

Светла, как ясный день, младенческая совесть.

К чему тебе внимать безумства и страстей

Незанимательную повесть?

Она твой тихий ум невольно возмутит;

Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься;

Доверчивой души беспечность улетит,

И ты моей любви, быть может, ужаснешься.

Быть может, навсегда… Нет, милая моя,

Лишиться я боюсь последних наслаждений.

Не требуй от меня опасных откровений:

Сегодня я люблю, сегодня счастлив я.

Примечания

1. МОЙ ДРУГ, ЗАБЫТЫ МНОЙ СЛЕДЫ МИНУВШИХ ЛЕТ. Напечатано в «Новостях литературы», 1825 г., №3. Написано 25 августа 1821.

…Мой друг, уже три дня

Мой друг, уже три дня

Сижу я под арестом

И не видался я

Давно с моим Орестом.

Спаситель молдаван,

Бахметьева наместник,

Законов провозвестник,

Смиренный Иоанн,

За то, что ясский пан,

Известный нам болван

Мазуркою, чалмою,

Несносной бородою —

И трус и грубиян —

Побит немножко мною,

И что бояр пугнул

Я новою тревогой, —

К моей конурке строгой

Приставил караул.

…1

Невинной суеты,

А именно — мараю

Небрежные черты,

Пишу карикатуры, —

Знакомых столько лиц, —

Восточные фигуры

…кукониц

И их мужей рогатых,

Обритых и брадатых!

Сноски

1 Здесь не хватает четырех-пяти стихов. — Ред.

Примечания

1. МОЙ ДРУГ, УЖЕ ТРИ ДНЯ. Необработанный набросок.

2. Орест — здесь в значении «друг», вероятно — Н. С. Алексеев.

3. Смиренный Иоанн — Иван Никитич Инзов, начальник Пушкина, сменивший Бахметева в должности наместника Бессарабской области.

4. Ясский пан — Тодор Балш, которого побил Пушкин, за что был посажен Инзовым под домашний арест.

5. Куконица — жена кукона, т. е. молдавского «боярина».

…Мой пленник вовсе не любезен

Мой пленник вовсе не любезен —

…

Он хладен, скучен, бесполезен —

Всё так — но пленник мой не я.

Напрасно… славил,

…

Дидло плясать его заставил,

Мой пленник, следственно, не я.

Примечания

1. Мой пленник вовсе не любезен. — По поводу балетной постановки «Кавказского пленника» по программе Дидло в Петербурге в январе 1823 г.

…Мы рождены, мой брат названый

Мы рождены, мой брат названый,

Под одинаковой звездой.

Киприда, Феб и Вакх румяный

Играли нашею судьбой.

Явилися мы рано оба

На ипподром, а не на торг

Вблизи державинского гроба,

И шумный встретил нас восторг.

Твой слог могучий и свободный

Какой-то дразнит пародист,

И стих, надеждами доходный,

Жует беззубый журналист.

Но ты, сын Феба беззаботный,

Своих возвышенных затей

Не предавал рукой расчетной

Оценке хитрых торгашей.

В одних журналах нас ругали,

Упреки те же слышим мы:

Мы любим слишком, да, в бокале

Топить разгульные умы.

Избаловало нас начало.

И в гордой лености своей

Заботились мы оба мало

Судьбой гуляющих детей.

Примечания

1. МЫ РОЖДЕНЫ, МОЙ БРАТ НАЗВАНЫЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение не окончательно отделано. Судя по содержанию, оно обращено к Дельвигу. В период издания «Литературной газеты» (1830) Пушкин и Дельвиг в равной степени подвергались нападкам со стороны Булгарина в «Северной пчеле», Полевого в «Московском телеграфе» и Бестужева-Рюмина в «Северном Меркурии». Печатались пародии на их стихи и пасквили, в которых под прозрачными псевдонимами их изображали в частной жизни, причем любимой темой пасквилянтов было обличение их в пьянстве.

…На небесах печальная луна

На небесах печальная луна

Встречается с веселою зарею,

Одна горит, другая холодна.

Заря блестит невестой молодою,

Луна пред ней, как мертвая, бледна.

Так встретился, Эльвина, я с тобою.

Примечания

1. НА НЕБЕСАХ ПЕЧАЛЬНАЯ ЛУНА. Черновой набросок.

…На разность утренних одежд

…На разность утренних одежд

Примечания

1. Набросок.

…НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено

Бодро опе´рся, другой поднял меткую кость.

Вот уж прицелился… прочь! раздайся, народ любопытный,

Врозь расступись; не мешай русской уда´лой игре.

Примечания

1. 1. НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ. 2. НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ. Напечатано в «Художественной газете», 1836 г., №9—10, декабрь.

Написано на статуи работы скульптора А. В. Логановского (играющий в свайку) и работы Н. С. Пименова (играющий в бабки). Обе статуи были на выставке в Академии художеств. Впоследствии они были поставлены в Царском Селе перед Александровским дворцом.

…НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,

Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой!

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,

Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

Примечания

1. 1. НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ. 2. НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ. Напечатано в «Художественной газете», 1836 г., №9—10, декабрь.

Написано на статуи работы скульптора А. В. Логановского (играющий в свайку) и работы Н. С. Пименова (играющий в бабки). Обе статуи были на выставке в Академии художеств. Впоследствии они были поставлены в Царском Селе перед Александровским дворцом.

…На тихих берегах Москвы

На тихих берегах Москвы

Церквей, венчанные крестами,

Сияют ветхие главы

Над монастырскими стенами.

Кругом простерлись по холмам

Вовек не рубленные рощи,

Издавна почивают там

Угодника святые мощи.

Примечания

1. НА ТИХИХ БЕРЕГАХ МОСКВЫ. Незаконченный отрывок.

…На холмах Грузии лежит ночная мгла

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

Примечания

1. НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ ЛЕЖИТ НОЧНАЯ МГЛА. Напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано в мае 1829 г., во время путешествия в Арзрум. В первоначальной редакции (см. «Из ранних редакций») помечено 15 мая.

В. Ф. Вяземская, посылая в 1830 г. это стихотворение, тогда еще не изданное, в Сибирь М. Н. Волконской (Раевской), писала ей, что оно посвящено невесте Пушкина, Наталье Николаевне Гончаровой. В 3-й части «Стихотворений» 1832 г. Пушкин под 1829 г. печатал вместе стихотворения, вызванные поездкой в Арзрум, в качестве особого цикла, в такой последовательности: «Кавказ», «Обвал», «Монастырь на Казбеке», «Делибаш», «На холмах Грузии лежит ночная мгла», «Не пленяйся бранной славой», «Дон».

Из ранних редакций

Первая редакция

Всё тихо — на Кавказ идет ночная мгла,

Восходят звезды надо мною.

Мне грустно и легко — печаль моя светла,

Печаль моя полна тобою —

Тобой, одной тобой — унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит оттого,

Что не любить оно не может.

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь

И без надежд и без желаний.

Как пламень жертвенный, чиста моя любовь

И нежность девственных мечтаний.

Первая редакция стихотворения помечена 15 мая 1829 г. и, следовательно, писана в Пятигорске. Переделав стихотворение, Пушкин приурочил его к долине Арагвы, где он был 25 и 26 мая. Первоначально после второго четверостишия Пушкин продолжал:

Прошли за днями дни, сокрылось много лет,

Где вы, бесценные созданья,

Иные далеко, иных уж в мире нет,

Со мной одни воспоминанья.

Но затем Пушкин зачеркнул эту строфу и продолжал: «Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь».

«Иные далеко, иных уж в мире нет». — См. эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану». В применении к декабристам тот же эпиграф в заключительной строфе «Евгения Онегина».

…На это скажут мне с улыбкою неверной

На это скажут мне с улыбкою неверной:

— Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,

Вы нас морочите — вам слава не нужна,

Смешной и суетной вам кажется она:

Зачем же пишете? — Я? для себя. — За что же

Печатаете вы? — Для денег. — Ах, мой боже!

Как стыдно! — Почему ж?

Примечания

1. НА ЭТО СКАЖУТ МНЕ С УЛЫБКОЮ НЕВЕРНОЙ. Неоконченный набросок.

…Над облаками скачут лани

Над облаками скачут лани

Примечания

1. Набросок.

…Надеждой сладостной младенчески дыша

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны, —

Клянусь! давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.

Где мысль одна плывет в небесной чистоте…

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает…

Ничтожество меня за гробом ожидает…

Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!

Мне страшно!.. И на жизнь гляжу печален вновь,

И долго жить хочу, чтоб долго образ милый

Таился и пылал в душе моей унылой.

Примечания

1. НАДЕЖДОЙ СЛАДОСТНОЙ МЛАДЕНЧЕСКИ ДЫША. При жизни Пушкина не печаталось.

…Надеясь на мое презренье

Надеясь на мое презренье,

Седой зоил меня ругал,

И, потеряв уже терпенье,

Я эпиграммой отвечал.

Укушенный желаньем славы,

Теперь, надеясь на ответ,

Журнальный шут, холоп лукавый,

Ругать бы также стал. — О, нет!

Пусть он, как бес перед обедней,

Себе покоя не дает:

Лакей, сиди себе в передней,

А будет с барином расчет.

Примечания

1. НАДЕЯСЬ НА МОЕ ПРЕЗРЕНЬЕ. Эпиграмма при жизни Пушкина не печаталась. Написана по поводу бранных статей Надеждина, напечатанных в «Вестнике Европы» Каченовского («Седой зоил»).

2. «Я эпиграммой отвечал». — Имеется в виду эпиграмма «Как сатирой безымянной» (см. стр, 117), напечатанная в октябре 1829 г. Следовательно, данная эпиграмма писана в конце года или в 1830 г., когда продолжали появляться бранные статьи Надеждина.

…Надо мной в лазури ясной

Надо мной в лазури ясной

Светит звездочка одна,

Справа — запад темно-красный,

Слева — бледная луна.

Примечания

1. ОТРЫВКИ. Черновые неоконченные наброски.

…Наперсница волшебной старины

Наперсница волшебной старины,

Друг вымыслов, игривых и печальных,

Тебя я знал во дни моей весны,

Во дни утех и снов первоначальных.

Я ждал тебя; в вечерней тишине

Являлась ты веселою старушкой

И надо мной сидела в шушуне,

В больших очках и с резвою гремушкой.

Ты, детскую качая колыбель,

Мой юный слух напевами пленила

И меж пелен оставила свирель,

Которую сама заворожила.

Младенчество прошло, как легкий сон.

Ты отрока беспечного любила,

Средь важных муз тебя лишь помнил он,

И ты его тихонько посетила;

Но тот ли был твой образ, твой убор?

Как мило ты, как быстро изменилась!

Каким огнем улыбка оживилась!

Каким огнем блеснул приветный взор!

Покров, клубясь волною непослушной,

Чуть осенял твой стан полувоздушный;

Вся в локонах, обвитая венком,

Прелестницы глава благоухала;

Грудь белая под желтым жемчугом

Румянилась и тихо трепетала…

Примечания

1. НАПЕРСНИЦА ВОЛШЕБНОЙ СТАРИНЫ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Наперсница моих сердечных дум

Наперсница моих сердечных дум,

О ты, чей глас приятный и небрежный

Смирял порой страстей порыв мятежный

И веселил порой унылый ум,

О верная, задумчивая лира

…

Примечания

1. НАПЕРСНИЦА МОИХ СЕРДЕЧНЫХ ДУМ. Неоконченный черновой набросок.

…Напрасно ахнула Европа

Напрасно ахнула Европа,

Не унывайте, не беда!

От петербургского потопа

Спаслась Полярная звезда.

Бестужев, твой ковчег на бреге!

Парнаса блещут высоты;

И в благодетельном ковчеге

Спаслись и люди и скоты.

Примечания

1. НАПРАСНО АХНУЛА ЕВРОПА. При жизии Пушкина не печаталось. Альманах «Полярная звезда» на 1825 год, уже отпечатанный, погиб во время петербургского наводнения 7 ноября 1824 г. Однако его отпечатали еще раз и он вышел с опозданием, 21 марта 1825 г.

…Напрасно я бегу к сионским высотам

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам…

Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,

Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Примечания

1. НАПРАСНО Я БЕГУ К СИОНСКИМ ВЫСОТАМ. Необработанный набросок. За вторым стихом первоначально следовало:

Так, ревом яростным пустыню оглашая, По ребрам бья хвостом и гриву потрясая…

…Напрасно, милый друг, я мыслил утаить

Напрасно, милый друг, я мыслил утаить

Обманутой души холодное волненье.

Ты поняла меня — проходит упоенье,

Перестаю тебя любить…

Исчезли навсегда часы очарованья,

Пора прекрасная прошла,

Погасли юные желанья,

Надежда в сердце умерла.

Примечания

1. НАПРАСНО, МИЛЫЙ ДРУГ, Я МЫСЛИЛ УТАИТЬ. Черновой набросок среди стихов шестой песни «Руслана и Людмилы».

…Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах

Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах,

Бормочет нам растянутый псалом:

Поэт Фита, не становись Ферто´м!

Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!

Примечания

1. НАШ ДРУГ ФИТА, КУТЕЙКИН В ЭПОЛЕТАХ. При жизни Пушкина не печаталось. Эпиграмма направлена против поэта Федора Глинки, писавшего стихотворные «Псалмы».

2. Ижица — последняя буква старого алфавита.

… — Не видала ль, девица

— Не видала ль, девица,

Коня моего?

— Я видала, видела

Коня твоего.

— Куда, красна девица,

Мой конь побежал?

— Твой конь пробежал

На Дунай реку.

Бежа твой конь

Тебя проклинал,

Тебя проклинал

…

Примечания

1.» — НЕ ВИДАЛА ЛЬ ДЕВИЦА». Необработанный отрывок в духе народных песен. Сюжет заимствован из сербских песен В. Караджича.

…Не вижу я твоих очей

Не вижу я твоих очей,

И сладострастных и суровых…

…Не дай мне бог сойти с ума

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверка

Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду я

Не голос яркий соловья,

Не шум глухой дубров —

А крик товарищей моих,

Да брань смотрителей ночных,

Да визг, да звон оков.

Примечания

1. НЕ ДАЙ МНЕ БОГ СОЙТИ С УМА. При жизни Пушкина не печаталось.

…Не знаю где, но не у нас

Не знаю где, но не у нас,

Достопочтенный лорд Мидас,

С душой посредственной и низкой, —

Чтоб не упасть дорогой склизкой,

Ползком прополз в известный чин

И стал известный господин.

Еще два слова об Мидасе:

Он не хранил в своем запасе

Глубоких замыслов и дум;

Имел он не блестящий ум,

Душой не слишком был отважен;

Зато был сух, учтив и важен.

Льстецы героя моего,

Не зная, как хвалить его,

Провозгласить решились тонким…

Примечания

1. НЕ ЗНАЮ ГДЕ, НО НЕ У НАС. Напечатано в «Северных цветах» на 1828 г. в составе «Отрывков из писем, мыслей и замечаний». Направлено против гр. М. С. Воронцова.

…Не пой, красавица, при мне

Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной:

Напоминают мне оне

Другую жизнь и берег дальный.

Увы! напоминают мне

Твои жестокие напевы

И степь, и ночь — и при луне

Черты далекой, бедной девы!..

Я призрак милый, роковой,

Тебя увидев, забываю;

Но ты поешь — и предо мной

Его я вновь воображаю.

Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной:

Напоминают мне оне

Другую жизнь и берег дальный.

Примечания

1. НЕ ПОЙ, КРАСАВИЦА, ПРИ МНЕ. Напечатано в «Северных цветах» на 1829 год. Написано 12 июня 1828 г.

Поводом к созданию стихотворения послужила случайно услышанная Пушкиным грузинская мелодия, которую Грибоедов сообщил Глинке.

Из ранних редакций

В первоначальной рукописи отсутствовала третья строфа, но после первой следовала затем отброшенная строфа:

Напоминают мне оне

Кавказа гордые вершины,

Лихих чеченцев на коне

И закубанские равнины.

…Не смею вам стихи Баркова

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть,

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

Примечания

1. АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ А. П. КЕРН. Шуточные записи Пушкина.

2. Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем известные стихи не совсем правильно, и Пушкин, вместо перевода, написал следующее: Не смею вам стихи Баркова…»

…Не угрожай ленивцу молодому

Не угрожай ленивцу молодому.

Безвременной кончины я не жду.

В венке любви к приюту гробовому

Не думав ни о чем, без ропота иду.

Я мало жил, я наслаждался мало…

Но иногда цветы веселья рвал —

Я жизни видел лишь начало

…

Примечания

1. НЕ УГРОЖАЙ ЛЕНИВЦУ МОЛОДОМУ. Необработанный черновой набросок.

…Недавно бедный музульман

Недавно бедный музульман

В Юрзуфе жил с детьми, с женою;

Душевно почитал священный Алькоран

И счастлив был своей судьбою;

Мехмет (так звался он) прилежно целый день

Ходил за ульями, за стадом

И за домашним виноградом,

Не зная, что такое лень;

Жену свою любил — Фатима это знала,

И каждый год ему детей она рожала —

По-нашему, друзья, хоть это и смешно,

Но у татар уж так заведено. —

Фатима раз (она в то время

Несла трехмесячное бремя,

А каждый ведает, что в эти времена

И даже самая степенная жена

Имеет прихоти то эти, то другие,

И боже упаси, какие!)

Фатима говорит умильно муженьку:

«Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.

Теряю память я, рассудок,

Во мне так и горит желудок;

Я не спала всю ночь — и посмотри, душа,

Сегодня, верно, я совсем нехороша;

Всего мне должно опасаться:

Не смею даже почесаться,

Чтоб крошку не родить с сметаной на носу —

Такой я муки не снесу.

Любезный, миленький, красавец, мой дружочек,

Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек».

Мехмет разнежился, собрался, завязал

В кушак тарелку жестяную;

Детей благословил, жену поцеловал

И мигом в ближнюю долину побежал,

Чтобы порадовать больную.

Не шел он, а летел — зато в обратный путь

Пустился по горам, едва, едва шагая;

И скоро стал искать, совсем изнемогая,

Местечка, где бы отдохнуть.

По счастью, на конце долины

Увидел он ручей,

Добрел до берегов и лег в тени ветвей.

Журчанье вод, дерев вершины,

Душистая трава, прохладный бережок,

И тень, и легкий ветерок —

Всё нежило, всё говорило:

«Люби иль почивай!» — Люби! таких затей

Мехмету в ум не приходило,

Хоть он и мог. — Но спать! вот это мило —

Благоразумно и верней. —

За то Мехмет, как царь, уснул в долине;

Положим, что царям приятно спать дано

Под балдахином на перине,

Хоть это, впрочем, мудрено.

Примечания

1. НЕДАВНО БЕДНЫЙ МУЗУЛЬМАН. Незаконченный черновой перевод стихотворной сказки Сенесе «Каймак». Перевод очень вольный, далеко отходящий от подлинника. Действие из Бруссы перенесено в Гурзуф (Крым). Окончание сказки: Мехмет добывает каймак, но во время его сна змея съедает каймак и дает за него Мехмету золотую монету. Мехмет носит змее каймак, каждый раз получая за него ту же плату. Благодарный Мехмет отправляется в Мекку, и каймак змее несет его сын. Он пытается убить змею и отрубает ей кончик хвоста. Змея убивает сына Мехмета, и когда тот, возвратившись из Мекки, хочет примириться со змеей, то она заявляет, что отныне между ними дружба невозможна.

…Недавно тихим вечерком

Недавно тихим вечерком

Пришел гулять я в рощу нашу

И там у речки под дубком

Увидел спящую Наташу.

Вы знаете, мои друзья,

К Наташе… подкравшись, я

Поцеловал два раза смело,

Спокойно девица моя

Во сне вздохнула, покраснела;

Я дал и третий…

Она проснуться не желала,

…

И тут уже затрепетала.

Примечания

1. ЛАИСА, Я ЛЮБЛЮ ТВОЙ СМЕЛЫЙ, ВОЛЬНЫЙ ВЗОР — НЕДАВНО ТИХИМ ВЕЧЕРКОМ. Черновые наброски среди стихов «Руслана и Людмилы».

…Недавно я в часы свободы

Недавно я в часы свободы

Устав наездника читал

И даже ясно понимал

Его искусные доводы;

Узнал я резкие черты

Неподражаемого слога;

Но перевертывал листы

И — признаюсь — роптал на бога.

Я думал: ветреный певец,

Не сотвори себе кумира,

Перебесилась наконец

Твоя проказливая лира,

И, сердцем охладев навек,

Ты, видно, стал в угоду мира

Благоразумный человек!

О горе, молвил я сквозь слезы,

Кто дал Давыдову совет

Оставить лавр, оставить розы?

Как мог унизиться до прозы

Венчанный музою поэт,

Презрев и славу прежних лет,

И Бурцовой души угрозы!

И вдруг растрепанную тень

Я вижу прямо пред собою,

Пьяна, как в самый смерти день,

Столбом усы, виски горою,

Жестокий ментик за спиною

И кивер чудо набекрень.

Примечания

1. НЕДАВНО Я В ЧАСЫ СВОБОДЫ. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи являются посланием Д. Давыдову по поводу выхода в свет его книги «Опыт теории партизанского действия», 1821 г.

Во вступлении к книге находится следующее обращение к писателям: «Занимавшись словесностию на коне и в куренях солдатских, я чувствую, сколь необходимы для меня советы писателей». См.: «Кто дал Давыдову совет…»

Последние стихи заимствованы из «Песни старого гусара» Давыдова:

Каждый по полю порхает, Кивер зверски набекрень, Ментик с вихрями играет.

2. Бурцев А. П. — сослуживец Д. Давыдова, воспетый им «величайший гуляка и самый отчаянный забулдыга из всех гусарских поручиков».

…Недвижный страж дремал на царственном пороге

1

Недвижный страж дремал на царственном пороге,

Владыка севера один в своем чертоге

Безмолвно бодрствовал, и жребии земли

В увенчанной главе стесненные лежали,

Чредою выпадали

И миру тихую неволю в дар несли, —

2

И делу своему владыка сам дивился.

Се благо, думал он, и взор его носился

От Тибровых валов до Вислы и Новы,

От сарскосельских лип до башен Гибралтара:

Всё молча ждет удара,

Всё пало — под ярем склонились все главы.

3

«Свершилось! — молвил он. — Давно ль народы мира

Паденье славили великого кумира,

…

…

…

…

4

Давно ли ветхая Европа свирепела?

Надеждой новою Германия кипела,

Шаталась Австрия, Неаполь восставал,

За Пиренеями давно ль судьбой народа

Уж правила Свобода,

И Самовластие лишь север укрывал?

5

Давно ль — и где же вы, зиждители Свободы?

Ну что ж? витийствуйте, ищите прав Природы,

Волнуйте, мудрецы, безумную толпу —

Вот Кесарь — где же Брут? О грозные витии,

Целуйте жезл России

И вас поправшую железную стопу».

6

Он рек, и некий дух повеял невидимо,

Повеял и затих, и вновь повеял мимо,

Владыку севера мгновенный хлад объял,

На царственный порог вперил, смутясь, он очи

Раздался бой полночи —

И се внезапный гость в чертог царя предстал.

7

То был сей чудный муж, посланник провиденья,

Свершитель роковой безвестного веленья,

Сей всадник, перед кем склонилися цари,

Мятежной вольности наследник и убийца,

Сей хладный кровопийца,

Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари.

8

Ни тучной праздности ленивые морщины,

Ни поступь тяжкая, ни ранние седины,

Ни пламя бледное нахмуренных очей

Не обличали в нем изгнанного героя,

Мучением покоя

В морях казненного по манию царей.

9

Нет, чудный взор его, живой, неуловимый,

То вдаль затерянный, то вдруг неотразимый,

Как боевой перун, как молния сверкал;

Во цвете здравия и мужества и мощи,

Владыке полунощи

Владыка запада, грозящий, предстоял.

10

Таков он был, когда в равнинах Австерлица

Дружины севера гнала его десница,

И русский в первый раз пред гибелью бежал,

Таков он был, когда с победным договором

И с миром и с позором

Пред юным он царем в Тильзите предстоял.

Примечания

1. НЕДВИЖНЫЙ СТРАЖ ДРЕМАЛ НА ЦАРСТВЕННОМ ПОРОГЕ. При жизни Пушкина по цензурным основаниям не печаталось.

2. Владыка севера — Александр I. В данном стихотворении он изображен после возвращения в Россию с Веронского конгресса (февраль 1823), когда реакционная политика Священного союза во главе с Александром задушила революционные движения на юге Европы.

3. Чудный муж — Наполеон.

…Ненастный день потух; ненастной ночи мгла

Ненастный день потух; ненастной ночи мгла

По небу стелется одеждою свинцовой;

Как привидение, за рощею сосновой

Луна туманная взошла…

Всё мрачную тоску на душу мне наводит.

Далеко, там, луна в сиянии восходит;

Там воздух напоен вечерней теплотой;

Там море движется роскошной пеленой

Под голубыми небесами…

Вот время: по горе теперь идет она

К брегам, потопленным шумящими волнами;

Там, под заветными скалами,

Теперь она сидит печальна и одна…

Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует;

Никто ее колен в забвенье не целует;

Одна… ничьим устам она не предает

Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.

…

…

…

Никто ее любви небесной не достоин.

Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;

…

Но если…

Примечания

1. НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ ПОТУХ. Напечатано в сборнике 1826 г. с датой «1823». Однако этой дате противоречит содержание стихотворения: северный пейзаж Михайловского противопоставлен южному одесскому пейзажу.

…Нет ни в чем вам благодати

Нет ни в чем вам благодати;

С счастием у вас разлад:

И прекрасны вы не кстати,

И умны вы не в попад.

Примечания

1. НЕТ НИ В ЧЕМ ВАМ БЛАГОДАТИ. Напечатано в альманахе «Урания» на 1826 год и включено в издание «Стихотворений» 1829 г. без даты.

…Нет, нет, напрасны ваши пени

Нет, нет, напрасны ваши пени,

Я вас люблю, всё тот же я.

Дни наши, милые друзья,

Бегут, как утренние тени,

Как воды быстрого ручья.

Давно ли тайными судьбами

Нам жизни чаша подана!

Еще для нас она полна;

К ее краям прильнув устами,

Мы пьем восторги и любовь,

Для нас надежды, наслажденья,

…

Для нас все новы заблужденья!

Мы наслаждаемся, цветем,

Но память ищет оживляться,

Но сердце… тихим сном

В минувшем любит забываться.

Примечания

1. НЕТ, НЕТ, НАПРАСНЫ ВАШИ ПЕНИ. Черновой набросок, писанный в конце июля 1819 г. в Михайловском.

…Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змией,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склоняяся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом всё боле, боле —

И делишь наконец мой пламень поневоле!

Примечания

1. НЕТ, Я НЕ ДОРОЖУ МЯТЕЖНЫМ НАСЛАЖДЕНЬЕМ. При жизни Пушкина не было напечатано. Автограф не сохранился. Опубликовано в 1858 г. с датой «1830»; однако эта дата сомнительна: судя по копиям, на автографе была помета: «19 генваря, СПб.» — без указания года. В копии, принадлежавшей вдове Пушкина, стояла дата «1831». В некоторых списках имеет заголовок «К жене» и датируется не ранее 1832 г.

…Но вы во мне почтили годы

Но вы во мне почтили годы

…Но ты забудь меня, мой друг

Но ты забудь меня, мой друг,

Забудь меня, как забывают

Томительный печальный сон,

Когда поутру отлетают

И тень и…

…Ночной зефир

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

Вот взошла луна златая,

Тише… чу… гитары звон…

Вот испанка молодая

Оперлася на балкон.

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

Скинь мантилью, ангел милый,

И явись как яркий день!

Сквозь чугунные перилы

Ножку дивную продень!

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

Примечания

1. НОЧНОЙ ЗЕФИР. Напечатано в альманахе «Литературный музеум» на 1827 год. Написано 13 ноября 1824.

…Ночь тиха, в небесном поле

Ночь тиха, в небесном поле

Светит Веспер золотой.

Старый дож плывет в гондоле

С догарессой молодой.

Воздух полн дыханьем лавра.

Дремлют флаги бучентавра.

Море темное молчит.

…

Примечания

1. Бучентавр — большое украшенное судно, на котором совершались торжества в Венеции, в частности обряд венчания дожа с морем. Пятый отрывок — воспроизведение надписи на крымском фонтане (вероятно, на Гурзуфском). Шестой отрывок считали связанным с образом Вольтера, что, впрочем, нельзя считать достаточно очевидным.

…Ну, послушайте, дети

Ну, послушайте, дети: жил-был в старые годы

Живописец, католик усердный.

Примечания

1. «Ну, послушайте, дети…» — отрывок неосуществленного замысла. Пушкин сперва начал

Жил-был в прежни времена Живописец беспримерный

…О бедность! затвердил я наконец

О бедность! затвердил я наконец

Урок твой горький! Чем я заслужил

Твое гоненье, властелин враждебный,

Довольства враг, суровый сна мутитель?..

Что делал я, когда я был богат,

О том упоминать я не намерен:

В молчании добро должно твориться.

Но нечего об этом толковать.

Здесь пищу я найду для дум моих,

Я чувствую, что не совсем погиб

Я с участью моей.

Примечания

1. О БЕДНОСТЬ! ЗАТВЕРДИЛ Я НАКОНЕЦ. Черновое начало перевода из драмы Барри Корнуола «Сокол» (монолог Федериго).

…О боги мирные полей, дубров и гор

О боги мирные полей, дубров и гор,

Мой Аполлон ваш любит разговор,

Меж вами я нашел и Музу молодую,

Подругу дней моих невинную, простую,

Но чем-то милую — не правда ли, друзья?

И своенравная волшебница моя,

Как тихой ветерок иль пчелка золотая,

Иль беглый поцелуй, туда, сюда летая

Примечания

1. О БОГИ МИРНЫЕ ПОЛЕЙ, ДУБРОВ И ГОР. Необработанный отрывок.

…О дева-роза, я в оковах

О дева-роза, я в оковах;

Но не стыжусь твоих оков:

Так соловей в кустах лавровых,

Пернатый царь лесных певцов,

Близ розы гордой и прекрасной

В неволе сладостной живет

И нежно песни ей поет

Во мраке ночи сладострастной.

Примечания

1. О ДЕВА-РОЗА, Я В ОКОВАХ. Напечатано в сборнике 1826 г. под названием «Подражание турецкой песне» и с датой «1820». Однако эта дата опровергается положением черновика среди стихотворений, писанных осенью 1824 г. в Михайловском. Точно так же не подтверждается и указание на подражание. Мотив соловья, влюбленного в розу, является общим местом восточной поэзии.

Поставленную Пушкиным дату «1820» следует понимать как указание на то, что стихи связаны с крымскими впечатлениями. Так же Пушкин поступил со стихотворениями, писанными в 1824 г., — «Фонтану Бахчисарайского дворца», «Виноград» и «Чаадаеву». Указание на подражание имело задачей скрыть автобиографическое значение стихотворения.

…О муза пламенной сатиры

О муза пламенной сатиры!

Приди на мой призывный клич!

Не нужно мне гремящей лиры,

Вручи мне Ювеналов бич!

Не подражателям холодным,

Не переводчикам голодным,

Не безответным рифмачам

Готовлю язвы эпиграмм!

Мир вам, несчастные поэты,

Мир вам, журнальные клевреты,

Мир вам, смиренные глупцы!

А вы, ребята подлецы, —

Вперед! Всю вашу сволочь буду

Я мучить казнию стыда!

Но если же кого забуду,

Прошу напомнить, господа!

О, сколько лиц бесстыдно-бледных,

О, сколько лбов широко-медных

Готовы от меня принять

Неизгладимую печать!

Примечания

1. О МУЗА ПЛАМЕННОЙ САТИРЫ!. Стихотворение сохранилось в списках, из которых самый ранний датирован 1 августа 1825 г. С. Соболевский писал, сообщая эти стихи; «Пушкин хотел издать особую книжку эпиграмм и приготовил для оной сообщаемое ныне предисловие».

…О нет, мне жизнь не надоела

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу,

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

Еще хранятся наслажденья

Для любопытства моего,

Для милых снов воображенья,

Для чувств… всего.

Примечания

1. О НЕТ, МНЕ ЖИЗНЬ НЕ НАДОЕЛА. Незаконченный набросок.

…О, сколько нам открытий чудных

О, сколько нам открытий чудных

Готовят просвещенья дух,

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

…О ты, который сочетал

О ты, который сочетал

С глубоким чувством вкус толь верный,

И точный ум, и слог примерный,

О ты, который избежал

Сентиментальности манерной

И в самый легкий мадригал

Умел…

Примечания

1. О ТЫ, КОТОРЫЙ СОЧЕТАЛ. Необработанный набросок. Предполагали, что стихи относятся к П. А. Вяземскому; более вероятно предположение, что Пушкин имел в виду Е. А. Баратынского.

…Одна черта руки моей

Одна черта руки моей,

Тебе довольно, друг мой нежный —

Примечания

1. Вариант чернового наброска.

…Одни стихи ему читала

Одни стихи ему читала,

И щеки рделися у ней,

И тихо грудь ее дышала:

«Приди, жених души моей,

Тебя зову на томной лире.

Но где найду мой идеал?

И кто поймет меня в сем мире?»

Но Анатоль не понимал.

Примечания

1. ОДНИ СТИХИ ЕМУ ЧИТАЛА. При жизни Пушкина не печаталось. Стихи представляют собой вольное переложение эпизода из романа Ж. Жанена «Исповедь» (1830), из главы IV, где говорится о том, как герой романа Анатоль безуспешно ищет себе невесту: «Находились матери, говорившие своим дочерям: «Прочти-ка, дочка, элегию, которую ты сочинила вчера вечером при лупном свете; мы одни, и наш гость будет снисходителен». И вот, не заставляя себя упрашивать, юная муза читала стихи. Голова ее склонялась; грудь тихо вздымалась; из уст изливалась гармония; самая истинная страсть дышала в ее стихах:..Когда же придет тот, кому суждена любовь моего сердца? Каков он будет, мать моя? Где он? Я бы опустила взоры» и прочее про любовь. Но Анатоль не понимал».

…Он вежлив был в иных прихожих

Он вежлив был в иных прихожих,

Но дома скучен, сух и горд.

Примечания

1. Черновой автограф.

…Он между нами жил

Он между нами жил

Средь племени ему чужого, злобы

В душе своей к нам не питал, и мы

Его любили. Мирный, благосклонный,

Он посещал беседы наши. С ним

Делились мы и чистыми мечтами

И песнями (он вдохновен был свыше

И с высока взирал на жизнь). Нередко

Он говорил о временах грядущих,

Когда народы, распри позабыв,

В великую семью соединятся.

Мы жадно слушали поэта. Он

Ушел на запад — и благословеньем

Его мы проводили. Но теперь

Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом

Стихи свои, в угоду черни буйной,

Он напояет. Издали до нас

Доходит голос злобного поэта,

Знакомый голос!… боже! освяти

В нем сердце правдою твоей и миром

И возврати ему

Примечания

1. ОН МЕЖДУ НАМИ ЖИЛ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 10 августа 1834 г.

Стихотворение вызвано выходом в свет сборника стихов Мицкевича, в котором помещены его политические сатиры, направленные против России, и в частности его стихотворение «Приятелям москалям».

Мицкевич жил в России с 1824 до 1829 г. В Петербурге сблизился с декабристскими кругами. С Пушкиным познакомился в 1826 г. Уехал за границу в 1829 г. и после польской революции стал политическим эмигрантом; активно выступал против русского правительства.

…Он улыбался равнодушно

Он улыбался равнодушно,

Когда советы матерей…

Примечания

1. Отрывок.

…Она… подарила

Она… подарила

…первый сон,

И мысль об ней одушевила

Безвестной лиры первый звон —

Примечания

1. Она… подарила. Начало неосуществленного замысла Пушкина. В измененном виде стихи вошли в строфу XII второй главы «Евгения Онегина».

…Опять увенчаны мы славой

Опять увенчаны мы славой,

Опять кичливый враг сражен,

Решен в Арзруме спор кровавый,

В Эдырне мир провозглашен.

И дале двинулась Россия,

И юг державно облегла,

И пол-Эвксина вовлекла

В свои объятия тугие.

Восстань, о Греция, восстань.

Недаром напрягала силы,

Недаром потрясала брань

Олимп и Пинд и Фермопилы.

При пенье пламенных стихов

Тиртея, Байрона и Риги

Страна героев и богов

Расторгла рабские вериги.

Под сенью ветхой их вершин

Свобода юная возникла,

На гробах… Перикла,

На… мраморных Афин.

Примечания

1. ОПЯТЬ УВЕНЧАНЫ МЫ СЛАВОЙ. Необработанный набросок стихотворения, посвященного Адрианопольскому миру, заключенному 2 сентября 1829 г. По этому мирному договору Россия приобретала острова в устье Дуная и ряд городов на Черноморском побережье Кавказа. Греция получала независимость. Стихотворение это долгое время печаталось ошибочно как два самостоятельных наброска. По ошибочной догадке редакторы переставляли отдельные строфы, придавая им не тот смысл, какой они имеют.

2. Эдырне — турецкое название Адрианополя.

«Восстань, о Греция…» — Слово «восстань» здесь означает «подымись», «воспрянь». Весь стих — цитата из революционного гимна Ригаса.

3. «Олимп и Пинд и Фермопилы». — Пушкин перечисляет те места, где велась освободительная война греков с турками, но не имеет в виду территории, отошедшие к Греции. По договору 1829 г. Олимп и Пинд оставались на территории Турции.

4. Тиртей — греческий поэт VII века до нашей эры, автор патриотических военных элегий.

5. Рига — Ригас Константин (1757—1798), греческий патриот, автор гимнов, воспевавших свободу Греции. Один из наиболее популярных его гимнов переведен Байроном, а на русский язык Н. Гнедичем («Воспряньте, Греции народы»).

6. «Под сенью ветхой их вершин». — Афинский Акрополь, расположенный на крутой скале, подымающейся высоко над городом.

…Орлов с Истоминой в постеле

Орлов с Истоминой в постеле

В убогой наготе лежал.

Не отличился в жарком деле

Непостоянный генерал.

Не думав милого обидеть,

Взяла Лаиса микроскоп

И говорит: «Позволь увидеть,

…

Примечания

1. ОРЛОВ С ИСТОМИНОЙ В ПОСТЕЛЕ. Эта эпиграмма сохранилась в списках. Орлов Михаил Федорович (1788—1842) — генерал, член «Арзамаса», позднее член Союза благоденствия. Истомина — балерина.

…Оставь, о Лезбия, лампаду

Оставь, о Лезбия, лампаду

Близ ложа тихого любви.

Примечания

1. ТЫ МНЕ ВЕЛИШЬ ОТКРЫТЬСЯ ПРЕД ТОБОЮ… — ОСТАВЬ, О ЛЕЗБИЯ, ЛАМПАДУ. Черновые наброски среди стихов пятой песни «Руслана и Людмилы».

…От всенощной вечор идя домой

От всенощной вечор идя домой,

Антипьевна с Марфушкою бранилась;

Антипьевна отменно горячилась.

«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;

Ты думаешь, что я уж и забыла

Ту ночь, когда, забравшись в уголок,

Ты с крестником Ванюшкою шалила?

Постой, о всем узнает муженек!»

— «Тебе ль грозить! — Марфушка отвечает: —

Ванюша — что? Ведь он еще дитя;

А сват Трофим, который у тебя

И день, и ночь? Весь город это знает.

Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,

А всякого словами разобидишь;

…соломинку ты видишь,

А у себя не видишь и бревна».

Примечания

1. ОТ ВСЕНОЩНОЙ ВЕЧОР ИДЯ ДОМОЙ. Сообщено в воспоминаниях Пущина как стихотворение Пушкина.

…От западных морей до самых врат восточных

От западных морей до самых врат восточных

Не многие умы от благ прямых и прочных

Зло могут отличить… рассудок редко нам

Внушает…

— — —

«Пошли мне долгу жизнь и многие года!»

Зевеса вот о чем и всюду и всегда

Привыкли вы молить — но сколькими бедами

Исполнен долгий век! Во-первых, как рубцами,

Лицо морщинами покроется — оно

…превращено.

Примечания

1. ОТ ЗАПАДНЫХ МОРЕЙ ДО САМЫХ ВРАТ ВОСТОЧНЫХ. Черновое начало перевода из Ювенала (сатира X).

…От меня вечор Леила

От меня вечор Леила

Равнодушно уходила.

Я сказал: «Постой, куда?»

А она мне возразила:

«Голова твоя седа».

Я насмешнице нескромной

Отвечал: «Всему пора!

То, что было мускус темный,

Стало нынче камфора».

Но Леила неудачным

Посмеялася речам

И сказала: «Знаешь сам:

Сладок мускус новобрачным,

Камфора годна гробам».

Примечания

1. ОТ МЕНЯ ВЕЧОР ЛЕЙЛА. При жизни Пушкииа не было напечатано.

Подражание арабской песне, помещенной во французском переводе в книге Агуба «Из восточной и французской поэзии».

…От многоречия отрекшись добровольно

От многоречия отрекшись добровольно,

В собранье полном слов не вижу пользы я;

Для счастия души, поверьте мне, друзья,

Иль слишком мало всех, иль одного довольно.

Примечания

1. ОТ МНОГОРЕЧИЯ ОТРЕКШИСЬ ДОБРОВОЛЬНО. Стихи написаны Пушкиным на полях так называемой Тетради Всеволожского (рукописи собрания стихотворений Пушкина, изготовленной в 1819 году и оставленной Всеволожскому), полученной Пушкиным в Михайловском в 1825 г. и обрабатывавшейся для сборника 1826 г.

…Отцы пустынники и жены непорочны

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв.

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Примечания

1. ОТЦЫ ПУСТЫННИКИ И ЖЕНЫ НЕПОРОЧНЫ. Подготовлено к печати вместе с предыдущим; см. примеч. к стихотворению «Мирская власть». Написано 22 июля 1836 г.

Стихотворение перелагает великопостную молитву Ефрема Сирина.

…Охотник до журнальной драки

Охотник до журнальной драки,

Сей усыпительный зоил

Разводит опиум чернил

Слюнею бешеной собаки.

Примечания

1. ОХОТНИК ДО ЖУРНАЛЬНОЙ ДРАКИ. Напечатано в сборнике 1826 г. Эпиграмма направлена против Каченовского.

…Певец Давид был ростом мал

Певец Давид был ростом мал,

Но повалил же Голиафа,

Который был и генерал,

И, положусь, не проще графа.

Примечания

1. ПЕВЕЦ-ДАВИД БЫЛ РОСТОМ МАЛ. Черновой неразборчивый набросок. Последние строки читаются предположительно. Пушкин говорит о своих столкновениях с Воронцовым. О «малом росте» говорится в двух смыслах: Пушкин действительно был небольшого роста; кроме того, он занимал, сравнительно с Воронцовым, слишком незначительное место по службе.

…Перед гробницею святой

Перед гробницею святой

Стою с поникшею главой…

Всё спит кругом; одни лампады

Во мраке храма золотят

Столпов гранитные громады

И их знамен нависший ряд.

Под ними спит сей властелин,

Сей идол северных дружин,

Маститый страж страны державной,

Смиритель всех ее врагов,

Сей остальной из стаи славной

Екатерининских орлов.

В твоем гробу восторг живет!

Он русский глас нам издает;

Он нам твердит о той године,

Когда народной веры глас

Воззвал к святой твоей седине:

«Иди, спасай!» Ты встал — и спас.

Внемли ж и днесь наш верный глас,

Встань и спасай царя и нас,

О старец грозный! На мгновенье

Явись у двери гробовой,

Явись: вдохни восторг и рвенье

Полкам, оставленным тобой!

Явись и дланию своей

Нам укажи в толпе вождей,

Кто твой наследник, твой избранный!

Но храм — в молчанье погружен,

И тих твоей могилы бранной

Невозмутимый, вечный сон…

Примечания

1. ПЕРЕД ГРОБНИЦЕЮ СВЯТОЙ. Первые 18 стихов напечатаны Пушкиным в «Современнике», 1836 г., т. 4, в «Объяснении» по поводу стихотворения «Полководец». Написано в июне 1831 г., когда неясен был исход Польского восстания. См. письмо Пушкина Елизавете Хитрово (сентябрь 1831 г.).

…Погасло дневное светило

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньем упоенный…

И чувствую: в очах родились слезы вновь;

Душа кипит и замирает;

Мечта знакомая вокруг меня летает;

Я вспомнил прежних лет безумную любовь,

И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило,

Желаний и надежд томительный обман…

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Лети, корабль, неси меня к пределам дальным

По грозной прихоти обманчивых морей,

Но только не к брегам печальным

Туманной родины моей,

Страны, где пламенем страстей

Впервые чувства разгорались,

Где музы нежные мне тайно улыбались,

Где рано в бурях отцвела

Моя потерянная младость,

Где легкокрылая мне изменила радость

И сердце хладное страданью предала.

Искатель новых впечатлений,

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений,

Минутной младости минутные друзья;

И вы, наперсницы порочных заблуждений,

Которым без любви я жертвовал собой,

Покоем, славою, свободой и душой,

И вы забыты мной, изменницы младые,

Подруги тайные моей весны златыя,

И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,

Глубоких ран любви, ничто не излечило…

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

Примечания

1. ПОГАСЛО ДНЕВНОЕ СВЕТИЛО. Напечатано в «Сыне отечества», 1820 г., №46, без подписи, с пометой: «Черное море. 1820 сентябрь». Посылая элегию брату для напечатания при письме от 24 сентября 1820 г., Пушкин сообщал, что написал ее «ночью на корабле» при переезде из Феодосии в Гурзуф. Этот переезд состоялся в ночь с 18 на 19 августа 1820 г.; следовательно, помета «сентябрь» — ошибочна. Подготовляя стихотворениие для своего сборника в 1825 г., Пушкин предполагал дать ему эпиграф: «Good night my native land. Byron». {Прощай, родная земля, Байрон. (Англ.)}

…Под каким созвездием

Под каким созвездием,

Под какой планетою

Ты родился, юноша?

Ближнего Меркурия,

Аль Сатурна дального,

Марсовой, Кипридиной?

— — —

Уродился юноша

Под звездой безвестною,

Под звездой падучею,

Миг один блеснувшею

В тишине небес.

Примечания

1. ПОД КАКИМ СОЗВЕЗДИЕМ. Отрывок неоконченного стихотворения.

…Под небом голубым страны своей родной

Под небом голубым страны своей родной

Она томилась, увядала…

Увяла наконец, и верно надо мной

Младая тень уже летала;

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть

И равнодушно ей внимал я.

Так вот кого любил я пламенной душой

С таким тяжелым напряженьем,

С такою нежною, томительной тоской,

С таким безумством и мученьем!

Где муки, где любовь? Увы, в душе моей

Для бедной, легковерной тени,

Для сладкой памяти невозвратимых дней

Не нахожу ни слез, ни пени.

Примечания

1. ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ СТРАНЫ СВОЕЙ РОДНОЙ. Напечатано в «Северных цветах» на 1828 год. В издании «Стихотворений» 1829 г. датировано 1825 годом. В рукописи имеет дату «29 июля 1826). Под стихотворением в рукописи — сокращенные записи о смерти Ризнич, а также о смерти декабристов (см. т. VIII. «Дневники»).

Стихи вызваны известием о смерти Амалии Ризнич (см. о ней на стр. 369). Она умерла в 1825 году во Флоренции, куда уехала из Одессы в мае 1824 г.

…Под шляпой с розами

Под шляпой с розами…

И грудь открытая, и эти кружева,

И на одно плечо накинутая шаль.

Примечания

1. ТАК ТОЧНО! ЭТО ОН! — ПОД ШЛЯПОЙ С РОЗАМИ. Наброски среди стихов «Руслана и Людмилы»,

…Подъезжая под Ижоры

Подъезжая под Ижоры,

Я взглянул на небеса

И воспомнил ваши взоры,

Ваши синие глаза.

Хоть я грустно очарован

Вашей девственной красой,

Хоть вампиром именован

Я в губернии Тверской,

Но колен моих пред вами

Преклонить я не посмел

И влюбленными мольбами

Вас тревожить не хотел.

Упиваясь неприятно

Хмелем светской суеты,

Позабуду, вероятно,

Ваши милые черты,

Легкий стан, движений стройность,

Осторожный разговор,

Эту скромную спокойность,

Хитрый смех и хитрый взор.

Если ж нет… по прежню следу

В ваши мирные края

Через год опять заеду

И влюблюсь до ноября.

Примечания

1. ПОДЪЕЗЖАЯ ПОД ИЖОРЫ. Напечатано в «Северных цветах» на 1830 год, с датой 1828. Однако в списке стихотворений, составленном Пушкиным, эти стихи отнесены к 1829 г. Судя по письму Пушкина А. Н. Вульфу от 16 октября 1829 г., стихотворение могло быть написано или переработано 18 января 1829 г., когда он вместе с Вульфом подъезжал к Ижорам (ближайшая к Петербургу почтовая станция по Московской дороге).

Стихотворение обращено к Ек. Вас. Вельяшевой, двоюродной сестре А. Н, Вульфа. Пушкин виделся с ней в Малинниках осенью 1828 г.

…Поедем, я готов; куда бы вы, друзья

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,

Куда б ни вздумали, готов за вами я

Повсюду следовать, надменной убегая:

К подножию ль стены далекого Китая,

В кипящий ли Париж, туда ли наконец,

Где Тасса не поет уже ночной гребец,

Где древних городов под пеплом дремлют мощи,

Где кипарисные благоухают рощи,

Повсюду я готов. Поедем… но, друзья,

Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?

Забуду ль гордую, мучительную деву,

Или к ее ногам, ее младому гневу,

Как дань привычную, любовь я принесу?

…

Примечания

1. ПОЕДЕМ, Я ГОТОВ; КУДА БЫ ВЫ, ДРУЗЬЯ. Напечатано в «Московском вестнике», 1830 г., №11, с датой 23 декабря 1829.

Стихотворение связано с предполагавшейся поездкой за границу (см. письмо Бенкендорфу от 7 января 1830 г.). В конце говорится о Н. Н. Гончаровой; на сватовство Пушкина в 1829 г. был дан уклончивый ответ.

…Пожалуй, Федоров, ко мне не приходи

Пожалуй, Федоров, ко мне не приходи;

Не усыпляй меня — иль после не буди.

Примечания

1. ПОЖАЛУЙ, ФЕДОРОВ, КО МНЕ НЕ ПРИХОДИ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Пожарский, Минин, Гермоген

Пожарский, Минин, Гермоген,

или Спасенная Россия.

Слог дурен, темен, напыщен —

И тяжки словеса пустые.

Примечания

1. ПОЖАРСКИЙ, МИНИН, ГЕРМОГЕН. Эпиграмма направлена против поэмы Ширинского-Шихматова «Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия» (1807).

…Позволь душе моей открыться пред тобою

Позволь душе моей открыться пред тобою

И в дружбе сладостной отраду почерпнуть.

Скучая жизнию, томимый суетою,

Я жажду близ тебя, друг нежный, отдохнуть…

Ты помнишь, милая, — зарею наших лет,

Младенцы, мы любить умели…

Как быстро, быстро улетели

…

В кругу чужих, в немилой стороне,

Я мало жил и наслаждался мало!

И дней моих печальное начало

Наскучило, давно постыло мне!

К чему мне жизнь? Я не рожден для счастья

Я не рожден для дружбы, для забав.

…избежав,

Я хладно пил из чаши сладострастья.

Примечания

1. ПОЗВОЛЬ ДУШЕ МОЕЙ ОТКРЫТЬСЯ ПРЕД ТОБОЮ. Черновой набросок.

…Пока в нас сердце замирает

Пока в нас сердце замирает

Примечания

1. Набросок.

…Пока супруг тебя, красавицу младую

Пока супруг тебя, красавицу младую,

Между шести других еще не заключил, —

Ходи к источнику могил

И черпай воду ключевую,

И думай, милая моя:

Как невозвратная струя

Блестит, бежит и исчезает —

Так жизни время убегает,

В гареме так исчезну я.

Примечания

1. ПОКА СУПРУГ ТЕБЯ, КРАСАВИЦУ МЛАДУЮ. Необработанный отрывок неизвестного замысла Пушкина.

…Покойник, автор сухощавый

Покойник, автор сухощавый,

Писал для денег, пил для славы.

Примечания

1. ПОКОЙНИК, АВТОР СУХОЩАВЫЙ. Набросок эпиграммы.

…Полу-милорд, полу-купец

<НА ВОРОНЦОВА.>

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Примечания

1. ПОЛУ-МИЛОРД, ПОЛУ-КУПЕЦ. В таком виде эта эпиграмма на М. С. Воронцова (1782—1856) распространялась в списках. В письме Вяземскому (октябрь 1824) Пушкин сообщил ее в другой редакции:

2. Полугерой, полуневежда,

3. К тому ж еще полуподлец!..

4. Но тут, однако ж, есть надежда,

5. Что полный будет наконец.

6. Полу-милорд: Воронцов воспитывался в Англии.

7. Полу-купец: на юге Воронцов, как генерал-губернатор, покровительствовал торговле и сам занимался коммерческими сделками.

…Полюбуйтесь же вы, дети

Полюбуйтесь же вы, дети,

Как в сердечной простоте

Длинный Фирс играет в эти,

Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети

В самовластной красоте

Все сердца пленила эти,

Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети

Рок нам стелет в темноте:

Рифмы, деньги, дамы эти,

Те, те, те и те, те, те.

Примечания

1. ПОЛЮБУЙТЕСЬ ЖЕ ВЫ, ДЕТИ. Стихотворная шутка Пушкина, при его жизни в печати не появлявшаяся.

2. Длинный Фирс — С. Г. Голицын. По рассказу М. Н. Лонгинова, С. Голицын, играя с человеком, уже задолжавшим ему, на его вопрос: «На какие деньги играешь, на эти или на те?» (разумея под «теми» долг,) отвечал; «Это все равно: и на эти и на те и на те, те, те».

3. Россети — А. О. Россет, впоследствии Смирнова.

…Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить… И глядь — как раз — умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег.

Примечания

1. ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА! ПОКОЯ СЕРДЦЕ ПРОСИТ. Необработанный отрывок. В рукописи имеется план продолжения:

«Юность не имеет нужды в at home {В своем доме. (Англ.)} зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу — тогда удались он домой.

О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические — семья, любовь etc. — религия, смерть».

Написано, вероятно, в июне 1834 г., когда Пушкин пытался выйти в отставку и поселиться в деревне.

…Послушай, дедушка, мне каждый раз

Послушай, дедушка, мне каждый раз,

Когда взгляну на этот замок Ретлер,

Приходит в мысль: что, если это проза,

Да и дурная?..

Примечания

1. ПОСЛУШАЙ, ДЕДУШКА, МНЕ КАЖДЫЙ РАЗ… Отрывок, сообщенный по памяти Львом Сергеевичем Пушкиным. Начальные стихи взяты из стихотворения Жуковского «Тленность» (1816 г.). Последними стихами Пушкин выразил отрицательное отношение к белым (не рифмованным) стихам Жуковского.

…Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций

Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций,

Проигрывал ты кучки ассигнаций,

И серебро, наследие отцов,

И лошадей, и даже кучеров —

И с радостью на карту б, на злодейку,

Поставил бы тетрадь своих стихов,

Когда б твой стих ходил хотя в копейку.

Примечания

1. ПОЭТ-ИГРОК, О БЕВЕРЛЕЙ-ГОРАЦИЙ. При жизни Пушкина не печаталось.

Эпиграмма вызвана ответом Великопольского на послание к нему Пушкина (см. примечание к этому стихотворению, стр. 438).

2. Беверлей — игрок, главное действующее лицо драмы Сорена «Беверлей».

…Пред испанкой благородной

Пред испанкой благородной

Двое рыцарей стоят.

Оба смело и свободно

В очи прямо ей глядят.

Блещут оба красотою,

Оба сердцем горячи,

Оба мощною рукою

Оперлися на мечи.

Жизни им она дороже

И, как слава, им мила;

Но один ей мил — кого же

Дева сердцем избрала?

«Кто, реши, любим тобою?» —

Оба деве говорят

И с надеждой молодою

В очи прямо ей глядят.

Примечания

1. ПРЕД ИСПАНКОЙ БЛАГОРОДНОЙ. При жизни Пушкина не печаталось.

В рукописи необработанное и незаконченное продолжение:

Одного люблю, конечно, Отвечает им она,… но тайну вечно Я хранить от вас должна.

…Презрев и голос укоризны

Презрев и голос укоризны,

И зовы сладостных надежд,

Иду в чужбине прах отчизны

С дорожных отряхнуть одежд.

Умолкни, сердца шепот сонный,

Привычки давной слабый глас,

Прости, предел неблагосклонный,

Где свет узрел я в первый раз!

Простите, сумрачные сени,

Где дни мои текли в тиши,

Исполнены страстей и лени

И снов задумчивых души.

Мой брат, в опасный день разлуки

Все думы сердца — о тебе.

В последний раз сожмем же руки

И покоримся мы судьбе.

Благослови побег поэта

…

…где-нибудь в волненье света

Мой глас воспомни иногда…

— — —

Умолкнет он под небом дальным

…сне,

Один… печальным

Угаснет в чуждой стороне.

К моей могиле безымянной

…

Настанет… час желанный,

И …славянин

Примечания

1. ПРЕЗРЕВ И ГОЛОС УКОРИЗНЫ. Черновой набросок. Стихотворение посвящено планам бегства из Михайловского, обсуждавшимся с братом.

…Придет ужасный час

Придет ужасный час… твои небесны очи

Покроются, мой друг, туманом вечной ночи,

Молчанье вечное твои сомкнет уста,

Ты навсегда сойдешь в те мрачные места,

Где прадедов твоих почиют мощи хладны.

Но я, дотоле твой поклонник безотрадный,

В обитель скорбную сойду я за тобой

И сяду близ тебя, печальный и немой,

У милых ног твоих — себе их на колена

Сложу — и буду ждать печально… но чего?

Что силою… мечтанья моего

…

Примечания

1. ПРИДЕТ УЖАСНЫЙ ЧАС… Незаконченный и необработанный отрывок.

Из ранних редакций

После стиха «И сяду близ тебя печальный и немой» в черновике зачеркнуты недоработанные стихи:

Лампада бледная твой хладный труп осветит.

Мой взор… движенья не заметит

— —

Не поразит судьбы коварная измена.

Коснусь я хладных ног — себе их на колена

и т. д.

…Примите новую тетрадь

Примите новую тетрадь,

Вы, юноши, и вы, девицы, —

Не веселее ль вам читать

Игривой музы небылицы,

Чем пиндарических похвал

Высокопарные страницы

Иль усыпительный журнал,

Который, ввек не зная цели,

Усердно так тяжел и груб

И ровно кажды две недели

Быть хочет зол, и только глуп.

— — ——

О вы, которые любили

Парнаса тайные цветы

И своевольные мечты

Вниманьем слабым наградили,

Спасите труд небрежный мой —

Под сенью своего покрова

От рук невежества слепого,

От взоров зависти косой.

Картины, думы и рассказы

Для вас я вновь перемешал,

Смешное с важным сочетал

И бешеной любви проказы

В архивах ада отыскал…

Примечания

1. ПРИМИТЕ НОВУЮ ТЕТРАДЬ. — О ВЫ, КОТОРЫЕ ЛЮБИЛИ (стр, 88). Необработанные наброски предполагавшегося «Посвящения» к «Гавриилиаде».

…Приют любви, он вечно полн

Приют любви, он вечно полн

Прохлады сумрачной и влажной,

Там никогда стесненных волн

Не умолкает гул протяжный.

Примечания

1. ПРИЮТ ЛЮБВИ, ОН ВЕЧНО ПОЛН. Черновой набросок.

…Проснулся я — последний сон

Проснулся я — последний сон

Исчез — … улетает,

Но… небосклон

Еще… почивает

…Простите, верные дубравы!

Простите, верные дубравы!

Прости, беспечный мир полей,

И легкокрылые забавы

Столь быстро улетевших дней!

Прости, Тригорское, где радость

Меня встречала столько раз!

На то ль узнал я вашу сладость,

Чтоб навсегда покинуть вас?

От вас беру воспоминанье,

А сердце оставляю вам.

Быть может (сладкое мечтанье!),

Я к вашим возвращусь полям,

Приду под липовые своды,

На скат тригорского холма,

Поклонник дружеской свободы,

Веселья, граций и ума.

Примечания

1. ПРОСТИТЕ, ВЕРНЫЕ ДУБРАВЫ!. При жизни Пушкина не печаталось. Стихотворение вписано в альбом Осиповой, владелицы села Тригорского около Михайловского. В альбоме стихотворение датировано 17 августа.

…Простишь ли мне ревнивые мечты

Простишь ли мне ревнивые мечты,

Моей любви безумное волненье?

Ты мне верна: зачем же любишь ты

Всегда пугать мое воображенье?

Окружена поклонников толпой,

Зачем для всех казаться хочешь милой,

И всех дарит надеждою пустой

Твой чудный взор, то нежный, то унылый?

Мной овладев, мне разум омрачив,

Уверена в любви моей несчастной,

Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,

Беседы чужд, один и молчалив,

Терзаюсь я досадой одинокой;

Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой!

Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой

Твои глаза не следуют за мной.

Заводит ли красавица другая

Двусмысленный со мною разговор:

Спокойна ты; веселый твой укор

Меня мертвит, любви не выражая.

Скажи еще: соперник вечный мой,

На едине застав меня с тобой,

Зачем тебя приветствует лукаво?…

Что ж он тебе? Скажи, какое право

Имеет он бледнеть и ревновать?…

В нескромный час меж вечера и света,

Без матери, одна, полу-одета,

Зачем его должна ты принимать?…

Но я любим… На едине со мною

Ты так нежна! Лобзания твои

Так пламенны! Слова твоей любви

Так искренно полны твоей душою!

Тебе смешны мучения мои;

Но я любим, тебя я понимаю.

Мой милый друг, не мучь меня, молю:

Не знаешь ты, как сильно я люблю,

Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Примечания

1. ПРОСТИШЬ ЛИ МНЕ РЕВНИВЫЕ МЕЧТЫ. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год, а затем перепечатано Пушкиным в «Литературных листках», так как в альманахе были допущены опечатки. Написано 11 ноября 1823 г.

Стихотворение обращено к Амалии Ризнич (1803—1825), итальянке, жене триестского коммерсанта, приехавшего весной 1823 г. в Одессу.

…Пупок чернеет сквозь рубашку

Пупок чернеет сквозь рубашку,

Наружу … — милый вид!

Татьяна мнет в руке бумажку,

Зане живот у ней болит:

Она затем поутру встала

При бледных месяца лучах

И на… изорвала

Конечно «Невский Альманах»

…Пускай увенчанный любовью красоты

Пускай увенчанный любовью красоты

В заветном золоте хранит ее черты

И письма тайные, награды долгой муки,

Но в тихие часы томительной разлуки

Ничто, ничто моих не радует очей,

И ни единый дар возлюбленной моей,

Святой залог любви, утеха грусти нежной —

Не лечит ран любви безумной, безнадежной.

Примечания

1. ПУСКАЙ УВЕНЧАННЫЙ ЛЮБОВЬЮ КРАСОТЫ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Развратник радуясь клевещет

Развратник радуясь клевещет,

Соблазн по городу гремит,

А он, хохоча, рукоплещет

…Раззевавшись от обедни

Раззевавшись от обедни,

К Катакази еду в дом.

Что за греческие бредни,

Что за греческий содом!

Подогнув под …ноги,

За вареньем, средь прохлад,

Как египетские боги,

Дамы преют и молчат.

«Признаюсь пред всей Европой,

Хромоногая кричит: —

Маврогений…

Душу, сердце мне томит.

Муж! вотще карманы грузно

Ты набил в семье моей.

И вотще ты пятишь гузно,

Маврогений мне милей».

Здравствуй, круглая соседка!

Ты бранчива, ты скупа,

Ты неловкая кокетка,

Ты плешива, ты глупа.

Говорить с тобой нет мочи —

Всё прощаю! бог с тобой;

Ты с утра до темной ночи

Рада в банк играть со мной.

Вот еврейка с Тадарашкой.

Пламя пышет в подлеце,

Лапу держит под рубашкой,

Рыло на ее лице.

Весь от ужаса хладею:

Ах, еврейка, бог убьет!

Если верить Моисею,

Скотоложница умрет!

Ты наказана сегодня,

И тебя пронзил Амур,

О чувствительная сводня,

О краса молдавских дур.

Смотришь: каждая девица

Пред тобою с молодцом,

Ты ж одна, моя вдовица,

С указательным перстом.

Ты умна, велеречива,

Кишиневская Жанлис,

Ты бела, жирна, шутлива,

Пучеокая Тарсис.

Не хочу судить я строго,

Но к тебе не льнет душа —

Так послушай, ради бога,

Будь глупа, да хороша.

Примечания

1. РАЗЗЕВАВШИСЬ ОТ ОБЕДНИ. Сатирические куплеты на кишиневских дам.

2. Катакази — кишиневский губернатор.

3. Хромоногая — лицо неустановленное.

4. Маврогений — Петараки, местный помещик.

5. Круглая соседка — вероятно, Богдан, вдова молдавского «боярина».

6. Тадарашка — Федор Крупенский, брат вице-губернатора.

7. Тарсис — Т. Катакази, сестра губернатора. Это была старая дева, образованная и некрасивая.

…Редеет облаков летучая гряда

Редеет облаков летучая гряда.

Звезда печальная, вечерняя звезда!

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив, и черных скал вершины.

Люблю твой слабый свет в небесной вышине;

Он думы разбудил, уснувшие во мне:

Я помню твой восход, знакомое светило,

Над мирною страной, где всё для сердца мило,

Где стройны тополы в долинах вознеслись,

Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,

И сладостно шумят полуденные волны.

Там некогда в горах, сердечной думы полный,

Над морем я влачил задумчивую лень,

Когда на хижины сходила ночи тень —

И дева юная во мгле тебя искала

И именем своим подругам называла.

Примечания

1. РЕДЕЕТ ОБЛАКОВ ЛЕТУЧАЯ ГРЯДА. Напечатано в «Полярной звезде» на 1824 год и включено в раздел «Подражания древним» сборника 1826 г. с пропуском последних трех стихов. Писано в Каменке; в начальных стихах описывается гористый берег реки Тясмина. В последних стихах говорится о Екатерине Николаевне Раевской. См. письмо Бестужеву от 29 июня 1824.

…Рифма, звучная подруга

Рифма, звучная подруга

Вдохновенного досуга,

Вдохновенного труда,

Ты умолкла, онемела;

Ах, ужель ты улетела,

Изменила навсегда?

В прежни дни твой милый лепет

Усмирял сердечный трепет —

Усыплял мою печаль,

Ты ласкалась, ты манила

И от мира уводила

В очарованную даль.

Ты, бывало, мне внимала,

За мечтой моей бежала,

Как послушная дитя;

То, свободна и ревнива,

Своенравна и ленива,

С нею спорила шутя.

Я с тобой не расставался,

Сколько раз повиновался

Резвым прихотям твоим;

Как любовник добродушный,

Снисходительно послушный,

Был я мучим и любим.

О, когда бы ты явилась

В дни, как на небе толпилась

Олимпийская семья,

Ты бы с нею обитала,

И божественно б сияла

Родословная твоя.

Взяв божественную лиру,

Так поведали бы миру

Гезиод или Омир:

Феб однажды у Адмета

Близ тенистого Тайгета

Стадо пас, угрюм и сир.

Он бродил во мраке леса,

И никто, страшась Зевеса,

Из богинь иль из богов

Навещать его не смели —

Бога лиры и свирели,

Бога света и стихов.

Помня первые свиданья,

Усладить его страданья

Мнемозина притекла.

И подруга Аполлона

В темной роще Геликона

Плод восторгов родила.

Примечания

1. РИФМА, ЗВУЧНАЯ ПОДРУГА. При жизни Пушкина не печаталось. На подобную же тему Пушкин в 1830 г. написал стихотворение «Рифма». По-видимому, мысль переделать стихотворение в гекзаметры возникла у Пушкина еще в 1828 г. К этому году относится запись среди черновиков: «Грустен бродил Аполлон с Олимпа…» (стих недописан).

…Румяный критик мой, насмешник толстопузый

Румяный критик мой, насмешник толстопузый,

Готовый век трунить над нашей томной музой,

Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,

Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,

За ними чернозем, равнины скат отлогий,

Над ними серых туч густая полоса.

Где нивы светлые? где темные леса?

Где речка? На дворе у низкого забора

Два бедных деревца стоят в отраду взора,

Два только деревца, и то из них одно

Дождливой осенью совсем обнажено,

И листья на другом, размокнув и желтея,

Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.

И только. На дворе живой собаки нет.

Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.

Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка

И кличет издали ленивого попенка,

Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.

Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.

Что ж ты нахмурился? — Нельзя ли блажь оставить!

И песенкою нас веселой позабавить? —

— — —

Куда же ты? — В Москву, чтоб графских именин

Мне здесь не прогулять.

— Постой, а карантин!

Ведь в нашей стороне индийская зараза.

Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,

Бывало, сиживал покорный твой слуга;

Что, брат? уж не трунишь, тоска берет — ага!

Примечания

1. РУМЯНЫЙ КРИТИК МОЙ, НАСМЕШНИК ТОЛСТОПУЗЫЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано 10 октября 1830 г.

…С перегородкою коморки

С перегородкою коморки,

Довольно чистенькие норки,

В углу на полке образа,

Под ними вербная лоза

С иссохшей просвирой и свечкой

…

Горшок с… на окне,

Две канареечки над печкой —

Примечания

1. С ПЕРЕГОРОДКОЮ КОМОРКИ. Необработанный набросок.

…Сват Иван, как пить мы станем

Сват Иван, как пить мы станем,

Непременно уж помянем

Трех Матрен, Луку с Петром,

Да Пахомовну потом.

Мы живали с ними дружно,

Уж как хочешь — будь что будь —

Этих надо помянуть,

Помянуть нам этих нужно.

Поминать, так поминать,

Начинать, так начинать,

Лить, так лить, разлив разливом.

Начинай-ка, сват, пора.

Трех Матрен, Луку, Петра

В первый <?> раз <?> помянем пивом,

А Пахомовну потом

Пирогами да вином,

Да еще ее помянем:

Сказки сказывать мы станем —

Мастерица ведь была

И откуда что брала.

А куды разумны шутки,

Приговорки, прибаутки,

Небылицы, былины

Православной старины!…

Слушать, так душе отрадно.

И не пил бы и не ел,

Всё бы слушал да сидел.

Кто придумал их так ладно?

Стариков когда-нибудь

(Жаль, теперь нам <не> досужно)

Надо будет помянуть —

Помянуть и этих нужно…

Слушай, сват, начну первой,

Сказка будет за тобой.

Примечания

1. СВАТ ИВАН, КАК ПИТЬ МЫ СТАНЕМ. При жизни Пушкина не печаталось.

…Свободы сеятель пустынный

Изыде сеятель сеяти семена своя

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя —

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Примечания

1. СВОБОДЫ СЕЯТЕЛЬ ПУСТЫННЫЙ. При жизни Пушкина не печаталось. Написано в ноябре 1823 г. См. «Мое беспечное незнанье» (стр. 143). См. письмо А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 г. Стихотворение вызвано поражением революции в Испании, подавленной французскими войсками. Эпиграф — из Евангелия от Матфея, гл. 13, ст. 3.

…Сводня грустно за столом

Сводня грустно за столом

Карты разлагает.

Смотрят барышни кругом,

Сводня им гадает:

«Три девятки, туз червей

И король бубновый —

Спор, досада от речей

И притом обновы…

А по картам — ждать гостей

Надобно сегодня».

Вдруг стучатся у дверей;

Барышни и сводня

Встали, отодвинув стол,

Все толкнули…

Шепчут: «Катя, кто пришел?

Посмотри хоть в щелку».

Что? Хороший человек…

Сводня с ним знакома,

Он с… целый век,

Он у них, как дома.

В кухню барышни бегом

Кинулись прыжками,

Над лоханками кругом

Прыскаться духами.

Гостя сводня между тем

Ласково встречает,

Просит лечь его совсем.

Он же вопрошает:

«Что, как торг идет у вас?

Барышей довольно?»

Сводня за щеку взялась

И вздохнула больно:

«Хоть бывало худо мне,

Но такого горя

Не видала и во сне,

Хоть бежать за море.

Верите ль, с Петрова дня

Ровно до субботы

Все девицы у меня

Были без работы.

Четверых гостей, гляжу,

Бог мне посылает.

Я… им вывожу,

Каждый выбирает.

Занимаются всю ночь,

Кончили, и что же?

Не платя, пошли все прочь,

Господи мой боже!»

Гость ей: «Право, мне вас жаль.

Здравствуй, друг Анета,

Что за шляпка! что за шаль,

Подойди, Жанета.

А, Луиза, — поцелуй,

Выбрать, так обидишь;

Так на всех …,

Только вас увидишь».

«Что же, — сводня говорит, —

Хочете ль Жанету?

В деле так у ней горит.

Иль возьмете эту?»

Сводне бедной гость в ответ:

«Нет, не беспокойтесь,

Мне охоты что-то нет,

Девушки, не бойтесь».

Он ушел — всё стихло вдруг,

Сводня приуныла,

Дремлют девушки вокруг,

Свечка задымила

Сводня карты вновь берет,

Молча вновь гадает,

Но никто, никто нейдет —

Сводня засыпает.

Примечания

1. СВОДНЯ ГРУСТНО ЗА СТОЛОМ. Черновое стихотворение, не предназначавшееся к печати.

…Сегодня я поутру дома

Сегодня я поутру дома

И жду тебя, любезный мой.

Приди ко мне на рюмку рома,

Приди — тряхнем мы стариной.

Наш друг Тардиф, любимец Кома,

Поварни полный генерал,

Достойный дружбы и похвал

Ханжи, поэта, балагура, —

Тардиф, который Коленкура

И откормил, и обокрал, —

Тардиф, полицией гонимый

За неуплатные долги, —

Тардиф, умом неистощимый

На entre-mets, <См. перевод> на пироги.

Переводы иноязычных текстов

1. Легкое горячее блюдо. (Франц.)

Примечания

1. СЕГОДНЯ Я ПОУТРУ ДОМА. При жизни Пушкина не печаталось.

2. Тардиф — француз-ресторатор; до 1812 г. содержал рестораны в Петербурге, затем разорился и уехал в Одессу, а затем в Кишинев, где служил поваром.

…Сей белокаменный фонтан

Сей белокаменный фонтан,

Стихов узором испещренный,

Сооружен и изваян

…

Железный ковшик…

…

…цепью прицепленный

Кто б ни был ты: пастух,…

Рыбак иль странник утомленный,

Приди и пей.

…Семейственной любви и нежной дружбы ради

«Семейственной любви и нежной дружбы ради

Хвалю тебя, сестра! не спереди, а сзади.

VARIANTES EN L’HONNEUR DE M-LLE NN

<См. перевод>

Почтения, любви и нежной дружбы ради

Хвалю тебя, мой друг, и спереди и сзади.

Переводы иноязычных текстов

1. Вариант в честь м-ль НН. (Франц.)

Примечания

1. СЕМЕЙСТВЕННОЙ ЛЮБВИ И НЕЖНОЙ ДРУЖБЫ РАДИ. Из приписки в письме брату от 7 апреля 1825 г., адресованной О. С. Пушкиной.

…Символы верности любя

Символы верности любя,

Она супруга почитает

…

Примечания

1. СИМВОЛЫ ВЕРНОСТИ ЛЮБЯ. Отрывочные строки неизвестного стихотворения.

…Скажи — не я ль тебя заметил

Скажи — не я ль тебя заметил

В толпе застенчивых подруг,

Твой первый взор не я ли встретил,

Не я ли был твой первый друг?

Примечания

1. Первоначальные наброски чернового автографа..

…Скажи мне, ночь, зачем твой тихий мрак

Скажи мне, ночь, зачем твой тихий мрак

Мне радостней…

Примечания

1. Набросок

…Сказали раз царю, что наконец

Сказали раз царю, что наконец

Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.

«Я очень рад, — сказал усердный льстец, —

От одного мерзавца мир избавлен».

Все смолкнули, все потупили взор,

Всех рассмешил проворный приговор.

Риэго был пред Фердинандом грешен,

Согласен я. Но он за то повешен.

Пристойно ли, скажите, сгоряча

Ругаться нам над жертвой палача?

Сам государь такого доброхотства

Не захотел улыбкой наградить:

Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить

И в подлости осанку благородства.

Примечания

1. СКАЗАЛИ РАЗ ЦАРЮ, ЧТО НАКОНЕЦ. Эпиграмма распространялась в списках. Пушкин имеет в виду эпизод на обеде, данном в Тульчине 1 октября 1823 г, после смотра войск Александром I. Перед выходом к столу Александр получил письмо Шатобриана (в то время министра иностранных дел Франции) об аресте Риего. Об этом Александр сообщил присутствовавшим на обеде. Воронцов при этом сказал: «Какое счастливое известие, ваше величество». Присутствовавший на обеде Басаргин (декабрист) прибавляет: «Эта выходка так была неуместна, что ответом этим он много потерял тогда в общем мнении. И в самом деле, зная, какая участь ожидала бедного Риего, жестоко было радоваться этому известию». Риего был казнен 26 октября (7 ноября) в Мадриде.

…Слаб и робок человек

Слаб и робок человек,

Слеп умом — и всё тревожит

Примечания

1. Слаб и робок человек. — Может быть, связано с «Подражаниями Корану».

…Славная флейта, Феон, здесь лежит

Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров

Старец, ослепший от лет, некогда Ски´рпал родил

И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей

Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон.

Славил и Ва´тала он, молодого красавца: прохожий!

Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй, Феон!

(Из Афенея)

Примечания

1. ПОДРАЖАНИЯ ДРЕВНИМ. Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1834 г., т. V.

Стихотворение взято из книги Лефевра, в которой находится французский перевод греческого сборника «Пир мудрецов», составленного Афенеем в III веке. Стихотворение написано поэтом Гедилом (III век до нашей эры).

…Словесность русская больна

[Словесность русская больна]

Лежит в истерике она

И бредит языком мечтаний,

[И хладный между тем зоил

Ей Каченовский застудил]

Теченье месячных изданий.

Примечания

1. СЛОВЕСНОСТЬ РУССКАЯ БОЛЬНА. Черновой набросок.

…Смеетесь вы, что девой бойкой

…Смеетесь вы, что девой бойкой

Пленен я, милой поломойкой

Примечания

1. Черновой автограф в тетради ЛБ №2370, л. 51. Опубликовано Морозовым в акад. изд. собр. соч. Пушкина, т. IV, 1916, прим. стр. 281, где стихи напечатаны в примечании к стих. «Твое соседство нам опасно», в единой транскрипции с его черновиком.

…Стамбул гяуры нынче славят

Стамбул гяуры нынче славят,

А завтра кованой пятой,

Как змия спящего, раздавят

И прочь пойдут и так оставят.

Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрекся от пророка;

В нем правду древнего Востока

Лукавый Запад омрачил —

Стамбул для сладостей порока

Мольбе и сабле изменил.

Стамбул отвык от поту битвы

И пьет вино в часы молитвы.

Там веры чистый луч потух:

Там жены по базару ходят,

На перекрестки шлют старух,

А те мужчин в харемы вводят,

И спит подкупленный евнух.

Но не таков Арзрум нагорный,

Многодорожный наш Арзрум:

Не спим мы в роскоши позорной,

Не черплем чашей непокорной

В вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струею трезвой

Одни фонтаны нас поят;

Толпой неистовой и резвой

Джигиты наши в бой летят.

Мы к женам, как орлы, ревнивы,

Харемы наши молчаливы,

Непроницаемы стоят.

Алла велик!

К нам из Стамбула

Пришел гонимый янычар —

Тогда нас буря долу гнула,

И пал неслыханный удар.

От Рущука до старой Смирны,

От Трапезунда до Тульчи,

Скликая псов на праздник жирный,

Толпой ходили палачи;

Треща в объятиях пожаров,

Валились домы янычаров;

Окровавленные зубцы

Везде торчали; угли тлели;

На кольях скорчась, мертвецы

Оцепенелые чернели.

Алла велик. — Тогда султан

Был духом гнева обуян.

Примечания

1. СТАМБУЛ ГЯУРЫ НЫНЧЕ СЛАВЯТ. В другой, переработанной редакции вошло в «Путешествие в Арзрум». Написано 17 октября 1830 г.

Из ранних редакций

В рукописи после стиха «Непроницаемы стоят» зачеркнуто:

В нас ум владеет плотью дикой,

И покорен Корану ум,

И потому пророк великой

Хранит как око свой Арзрум.

Кроме того, в черновике имеются зачеркнутые стихи:

Меж нами скрылся янычар,

Как между братиев любимых,

Что рек Алла: спасай гонимых,

Приход их — дому божий дар.

…Сто лет минуло, как тевтон

Сто лет минуло, как тевтон

В крови неверных окупался;

Страной полночной правил он.

Уже прусак в оковы вдался,

Или сокрылся, и в Литву

Понес изгнанную главу.

Между враждебными брегами

Струился Немен; на одном

Еще над древними стенами

Сияли башни и кругом

Шумели рощи вековые,

Духов пристанища святые,

Символ германца, на другом

Крест веры, в небо возносящий

Свои объятия грозящи,

Казалось, свыше захватить

Хотел всю область Палемона

И племя чуждого закона

К своей подошве привлачить.

С медвежьей кожей на плечах,