Бесплатный фрагмент - Вера, Надежда, Любовь

Писать просто и ясно так же трудно, как быть искренним и добрым

С. Моэм

ВЕРА

Июльская жара под вечер спадала, и Вера вышла в свой небольшой садик собрать созревшие ягоды чёрной смородины. Они свисали на кусте кисточками, блестели тёмной синевой и будто играли с ней в прятки: то просились в кузовок, то скрывались под листьями.

Собрав урожай вкусной, полезной ягоды и надышавшись ароматом пахучих листьев, Вера перешла к другому кусту чёрной смородины, который отличался сортом. Его тонкие ветки были облеплены крупными ягодами-бусинками и клонились от их тяжести до земли. Ягоды этого куста менее полезны, листья не такие ароматные и их редко сажают на участках, принимая за дичку, но для Веры они всегда слаще, роднее и памятнее…

Случилось так, что Вера вышла замуж не по любви. По молодости так бывает.

До замужества она год встречалась с парнем, в которого была влюблена и верила его чувствам. Были у них поцелуи и объятия, как говорят, до бабочек, но близких отношений, к счастью или на беду, не случилось. Он ушёл в армию без обещаний жениться после службы, да и Вера не успела сказать ему о своей любви. Ей было восемнадцать лет.

Он часто писал письма, она отвечала ему, хранила верность и надеялась дождаться своего любимого. Но через год случилось… Не хочется Вере вспоминать как это произошло. В результате — беременность, и как следствие — свадебный вечер. Всё происходило будто во сне, на автомате. На другой день поняла какую ошибку совершила. Написала любимому в армию два слова: «Вышла замуж». Коротко и ясно. Теперь плачь-не плачь — не вернешь… Сама во всем виновата.

Так и жила Вера с потаённой в сердце любовью к тому, кого не дождалась. Муж, видимо чувствуя это, иногда имел продолжение на стороне. Со временем он всё же остепенился, да и она старалась быть примерной женой. Притерлись друг к другу, растили детей, так живут многие семьи.

По прошествии многих лет Вера стала задумываться, а любил ли её тот, кого она не дождалась? Он не пытался разыскать, увидеть, хотя жил недалёко. Не припомнит она его горящих счастливых глаз и всего того, что чувствует любящее сердце. Получается, она предала ни его, а себя, свою любовь. И по большому счёту, её по-настоящему не любили ни тот, кого она любила, ни муж.

Что греха таить, были в её непростой жизни и внимание и признания в любви, но не верила им Вера.

Нет, она верила любви мальчика, когда училась в школе. Он ради неё совершал поступки, на какие и взрослый не решился бы. Только он ей был совсем не мил, и то была его детская, школьная любовь. И ещё в памяти осталась светлая грусть о горящих влюблённых глазах, и как ни странно, об этом навевал Вере куст дикой смородины, что рос у неё в саду. Таких глаз она не встретила больше никогда. А дело было так.

Выйдя замуж, смирившись с судьбой, девятнадцатилетней Вере, чтобы получить декретные, пришлось некоторое время работать на городском элеваторе — взвешивать машины с зерном. Автомобильные весы состояли из деревянной платформы, куда заезжала машина и помещения весовой с большим стеклянным окном, в котором имелось окошко поменьше для обмена накладными между водителем и весовщиком.

Жаркий июль. Машины идут потоком. Среди водителей были и солдаты, которые привлекались из армии на период заготовки зерна.

Работала Вера посменно, перерыв на обед десять-пятнадцать минут, если кто подменит. Чаще, и обед, и глоток воды — на ходу. Малейшая задержка — очередь на километр. Каждую машину надо скоренько взвесить с зерном, потом пустую, отметив брутто, тару и нетто в накладной. На лицо водителя смотреть некогда. Он подаёт документы в окошечко — берёт обратно. Следующий!

В один из дней напряженной работы вместе с накладной через окошко на стол Веры вдруг легла ветка смородины, унизанная словно чёрным жемчугом, крупными ягодами. Она взглянула на водителя. Рядом с машиной стоял солдатик! Он смотрел на нее и смущённо-радостно улыбался. Вера замешкалась с документами, но все же написала что надо и вернула их, сказав спасибо за ягоды. А он всё стоял и смотрел на неё виновато-счастливыми глазами, сжимая в руках пыльную пилотку. Очередные водители стали нервно сигналить ему, мол, поторопись освободить весы… Он уехал.

Как же кстати оказались эти ягоды в жаркий день для беременной Веры! Казалось, вкуснее этих ягод не было ничего на свете: и сладкие, и жажду утоляли. Она отрывала с ветки по ягодке, наслаждалась их вкусом, не отрываясь от работы.

Такие веточки с ягодами чёрной смородины стали ложиться на стол Веры каждый день. И каждый раз она видела горящие, и вместе с тем нежные, проникновенно-грустные глаза солдатика. Влюблённые глаза. И садился он в машину только после того, когда начинали сигналить и ругаться водители очередных машин.

Такой, наверное, и бывает любовь с первого взгляда, верилось Вере. Вот так тоскует по ней и её любимый, мечталось ей.

Водители воинской части возили зерно из отдалённых посёлков, километров за восемьдесят от городского элеватора. Они успевали днём сделать только по одному рейсу, возвращаясь в посёлок в свой палаточный городок к вечеру. Наутро снова в поле загружались зерном из комбайна — и в путь, друг за другом, колонной военных машин. Где и когда её солдатик успевал ломать ветки смородины, Вера не могла знать. Ей было приятно и всё.

Уборка зерновых заканчивалась, и воинская часть неожиданно уехала. Веточки смородины больше не лежали на столе у Веры. Осталась только грусть. Почему, ведь ровесник, он ни разу не заговорил с ней, почему не попрощался? — задавала Вера себе вопросы.

— Слушай, Вер! Всё забываю тебе сказать, — загадочно улыбалась сменщица. — Как-то в мою смену солдатик в весовую прорвался, про тебя спрашивал…

— И что спрашивал, — удивилась Вера.

— Зашёл такой весь смущенный, румянец на всё лицо. Спросил, свободна ли ты.

— В каком смысле свободна?

— В каком, в каком… Влюбился парень! Вот в каком! Везёт же некоторым, — продолжала улыбаться сменщица.

— И что ты ему ответила?

— Ответила правду. Замужем. Ждёшь ребёночка, — глядя прямо в глаза, отрезала сменщица. — Что, не надо было?

— Да нет… Правильно, что сказала. Давай, передавай что там по смене? — перевела Вера разговор в другое русло.

Вере стало понятно почему влюблённый солдатик угощал витаминами, почему только смотрел на неё и молча любовался. Он не мог позволить себе вмешиваться в её жизнь.

Сколько годочков пролетело… Но каждое лето, когда Вера собирает ягоды замечательной смородины, вспоминает его виновато-счастливые, горящие глаза…

НАДЯ

Эту историю любви я услышала давно, но решила рассказать её сейчас от первого лица героя.

Мои соседи, в связи с расширением семьи, переехали в новый большой дом на другом краю посёлка, а свой старенький дом-пятистенок выставили на продажу.

Мы соседствовали только огородами, а дома выходили на параллельные улицы. Наши участки легко просматривались, их разделяла невысокая легкая изгородь.

Всю осень и зиму соседский дом пустовал, да и земля смотрелась по-сиротски.

В начале апреля сорняки, почуяв свободу на плодородной земле, пустились в рост, и это вызывало грустные мысли.

Я уже перестал смотреть в соседскую сторону, как вдруг в их саду-огороде увидел женщину, которая энергично, с увлечением работала тяпкой. Лица я её не видел, а только фигуру и изгиб стана, когда она наклонялась к земле, выбирая рукой сорняки после прополки. «Ну и ладненько, ну и здорово», — порадовался я за землю.

Каково было моё удивление, когда через неделю соседний участок был приведён в идеальный порядок: земля под огород вскопана, разбита на ровненькие грядки, стволы фруктовых деревьев побелены, а от зарослей сорняков и следов не осталось. Участок сразу приобрёл ухоженный, праздничный вид, не чета моему.

Я, исподволь, наблюдал за работой незнакомки и удивлялся: она всё делала по-хозяйски, продуманно, видимо, знала в этом толк. Моя супруга редко появлялась на нашем участке: я её освобождал от этого, у неё были другие заботы.

Уже зацвели деревья в саду и зазеленели всходы на грядках, пора бы, по-соседски, познакомиться с женщиной, решил я. Когда она появлялась, я стоял как столб у изгороди, стараясь своей тенью привлечь её внимание, изредка покашливая.

И однажды ранним утром, она заметила меня.

— Здравствуйте! Вы купили дом? — задал я прямой вопрос.

Она с удивлением посмотрела, но ответила:

— Да, я купила, а что?

— Нет, ничего, просто хотел познакомиться… Будем соседствовать? Меня Петром зовут.

Она подошла поближе к изгороди и, смущаясь, ответила:

— А я Надя. Вот купила, — показав рукой в сторону дома, — продала свою «землянку», и на работе касса взаимопомощи помогла…

— Почему вы всё одна работаете на участке, можно полюбопытствовать?

— Да нет у меня никого, одинокая я. Привыкла сама, без помощников, — ответила соседка, улыбаясь.

— Вижу, хорошо справляетесь, наверное, не из городских.

— Да, правильно подумали, я деревенская, — она взглянула на часы, — ой, мне пора на работу…

Надя прервала разговор и зашагала к своему дому.

Моё первое впечатление о Наде как о женщине было так себе. Лет сорок-сорок пять. Совсем не красавица! Нос — с горбинкой, великоват, глаза — невыразительные… Правда, рот, полноватые губы были без изъяна, и фигура складная: среднего роста, стройная, лёгкая в движении.

После знакомства мы стали здороваться и разговаривать через изгородь. В основном обменивались опытом по садоводству, огородничеству и иногда говорили о жизни. Никаких других мыслей о соседке я в голове тогда не держал, да и разговоры были недолгими — минут пять-десять.

За пару лет такого общения я стал удивляться её мудрости, доброте, трудолюбию, а самое главное — юмору. Она умела все взгляды на житейские трудности переводить на юмор, причем, с серьёзным видом, без улыбки. А я хохотал.

Работая, вспоминал её необычный юмор, улыбался, и это поднимало мне настроение.

Иногда предлагал Наде свою помощь, от которой она категорически отказывалась. «Лучше жене помоги», — отвечала неизменно.

Не знаю как так случилось, но я уже не мог жить без этого общения. Надя стала казаться мне очень приятной женщиной, и, что греха таить, у меня возникало желание обнять её и пожалеть.

Однажды я не выдержал и спросил:

— Надя, а каково тебе одной без мужика?

— Мне мужчина теперь, что мебель в доме, — как всегда, отшутилась она.

Холодные дни поздней осени и зимы стали для меня тянуться долго, я с нетерпением ждал весну, чтобы видеть Надю каждый день.

С приходом весны я радовался теплу, яркому солнцу, пению соловья, который облюбовал дерево в соседском саду. По-другому стал смотреть на растения, радовался как ребёнок их росту. Даже сорняки меня не злили, как было раньше!

Я не понимал тогда, каких чувств к этой женщине у меня было больше: любви или жалости.

У меня к тому времени в семейной жизни был полный крах. Да она не заладилась, можно сказать, с самого начала. Уж очень скверным оказался характер у моей жены: вечно недовольная, злая. Как не пытался я подстраиваться: жалел её, угождая во всём, лишь бы не ссориться и сохранять мир в семье. Ради троих детей.

Кроме работы по дому я ещё работал в столярном цехе, а жена занималась детьми, женскими делами. Детей вырастили, выучили, свадьбы сыграли. Все подались жить в город. А нам бы зажить спокойной жизнью, ан нет! Говорят, все человеческие пороки к старости ещё больше обостряются. Этому поверишь, глядя на жену. Да и я не идеал, хотя непьющий, некурящий, не скандальный.

От ворчаний жены меня спасала работа столяром и работа дома — на участке и по хозяйству. Мне в то время уже пятьдесят четыре стукнуло.

И вот наступил момент, когда, кроме Нади, я и думать ни о ком не хотел. Мне очень хотелось узнать её отношение ко мне. Надя работала в больнице медсестрой, и я мог её видеть только в выходные дни или рано утром — до работы, или вечером — после работы. Иногда я прятался за деревьями и наблюдал за ней, когда она работала на участке. Я стал замечать, что и она смотрит в сторону моего дома, не появился ли я. Ей также хотелось общения со мной. И в один из дней я решился вызвать её на откровенный разговор.

— Надя! Можно мне прийти к тебе в гости? Что мы всё через изгородь общаемся?!

— Это ещё зачем? — строго спросила она.

— Мне хочется тебя поближе узнать, поговорить есть о чём…

— Поближе у тебя жена есть! Мне с женатыми чаёвничать — нет желания! И ты, Петр, больше таких разговоров не веди. Ни к чему это, — отрезала Надежда.

После этого разговора Надя старалась не смотреть в мою сторону, а когда я здоровался, отвечала сухо и кратко. Иногда я просил её подойти ближе ко мне, но она отказывалась. Я же исстрадался, и Надя, видя это, сменила гнев на милость. Мы стали общаться как и прежде, хотя в моём сердце уже горел огонь желания. Я хотел её!

Моя жена уехала в город навестить детей, и я решил вечером постучаться в дом к Наде. Калитка у её дома была без замка, и я легко вошёл во двор. Время было тёмное, но не позднее, в окне горел свет. Я стал стучать в дверь — ответа не было, решил постучать в окно — Надя не отвечала. Думаю, она догадалась, кто стучал: свет в окне погас… А я ещё долго стучал и ждал, что она сжалится, поймёт меня, но увы. Такие походы к Наде по ночам я устраивал каждый раз, когда жены не было дома. Надя была непреклонна.

Во дворе стояла поздняя осень, работы на участке были завершены, и я её почти не видел. Моё сердце разрывалось от тоски и любви! И однажды решил проявить мужской характер — добиться встречи с ней во что бы то ни стало. Кто любил — поймёт меня. Выпив немного для храбрости, я пошёл снова к Наде.

Половину ночи стучал в дверь, просил открыть мне, умолял, плакал… Сидел под дверью и скулил как собачонка. Ответа не было. От безысходности я стал громко бить в дверь кулаками, ногами и кричать: «Надя! Открой!!!». Она не открывала. Я был в ярости. Меня вдруг понесло… «Ты кто такая? Принцесса нашлась… Да кому ты нужна? Корчит из себя честную!» И ещё много чего наговорил, всего и не помню.

Обессиленный, на рассвете, я ушёл домой. Дома допил начатую бутылку водки и уснул. Жена была в отъезде, а я весь выходной день провёл в беспамятстве.

А что же в эту ночь было с Надей?

Она не открывала мне дверь, надеялась, что постучу, постучу и уйду как было и раньше. Не хотела она начинать отношения с женатым. Но когда я обозлился, не получив желаемого, стал по-звериному вести себя, она стала плакать. А, услышав от меня ужасные слова в свой адрес и вовсе металась по дому. Больше всего её обидело то, что я кричал незаслуженные оскорбления на всю улицу, тем самым опозорив на весь белый свет! Ей хотелось умереть. Но об этом я узнал позже, через пару лет.

А я, проспавшись, на следующий день почувствовал даже какое-то облегчение, будто вскрыл в себе больной нарыв. Утром направился на работу и занялся, как обычно, столярным делом. Для выполнения заказа мне надо было сходить на пилораму, распилить брус и принести деревянные заготовки.

Я почти довёл брус до свистевшего на больших оборотах диска,.. как вдруг он срывается и вонзается в мою левую руку чуть выше кисти! Кисти — как не бывало! Она лежала рядом у станка в опилках… Это случилось в один миг, я даже не успел испугаться. Кровь фонтаном! Ребята сразу же перетянули ремнём руку выше локтя — получился жгут. У меня появилась слабость и потемнело в глазах.

Меня отвезли в городскую больницу. Кисть пришить не получилось: была сильно повреждена кость. Да и таких специалистов в небольшом городке, видимо, тогда не было. После операции у меня вместо руки осталось предплечье — культя.

Меж тем слух об этой трагедии пронёсся по посёлку вихрем! Все были в курсе событий! К моему возвращению из больницы из всех сплетен и домыслов обрисовалась главная: медсестра Надя из-за оскорблений в её адрес и вытекающего из этого для неё позора, прокляла меня! Из-за неё и случилось со мной это несчастье, решила молва. Жена упрекала меня и твердила то же самое.

На пороге была зима… Меня мучили фантомные боли. Надю я видел пару раз только издалека.

С приходом, некогда такой долгожданной весны, прогуливаясь в своём саду-огороде с забинтованной рукой, я понимал, что теперь стал беспомощным инвалидом. Меня душили слёзы. Вдруг я увидел Надю! Она шла быстрым шагом к нашей любимой изгороди.

— Здравствуй, Петя,.. — и немного помедлив, она спросила: — как рука, заживает?

У меня пересохло в горле, сердце заколотилось как и прежде.

— Заживает,.. — с тоской в голосе, произнёс я.

— Я знаю, что люди про меня говорят,.. — она пристально смотрела мне в глаза, — Да, мне было очень больно услышать от тебя такое про себя, но я не проклинала и не желала тебе зла. Не верь тому, что говорят.

— Надя…

Она остановила меня.

— Не надо ничего говорить, Петя. Я ведь подошла, чтобы попрощаться. Дом свой продала месяц назад, купила квартиру в городе, завтра уезжаю. Прощай, Пётр! — быстро проговорила она и зашагала к себе.

Я стоял в полной растерянности, душа разрывалась на части, но изменить что-либо в происходящем уже не мог. И не успел сказать ей главные слова…

Через год рука зажила полностью, я научился ею работать по дому и даже копать землю лопатой. Правая рука взяла на себя бОльшую нагрузку, а левая половина руки всё придерживала, помогая руке близняшке. Жизнь вошла в своё русло, но от государственной работы пришлось отказаться.

Соседями оказалась молодая семья с двумя детьми. Огородом они почти не занимались, сорняки косили косой, и их детки радовались, бегая по зеленой траве.

Я не смог забыть Надю как не старался. Часто вспоминал её, очень хотел увидеть и узнать, где и как она устроилась в городе. Возраст у неё был предпенсионный, и скорее всего, она продолжала работать где-нибудь в больнице или поликлинике.

К этому времени моя жена стала прибаливать. Дети и внуки проведывали нас только по праздникам, так как работали или учились. Пришла моя очередь навещать детей и внуков.

Набрав деревенских гостинцев, я отправился в город, который находился в двухстах километров. Ещё у меня было тайное желание — разыскать Надю.

Проведав своих близких и раздав гостинцы, на другой день я отправился на поиски. Мне повезло сразу же: я обратился в городскую поликлинику, и оказалось, что Надя в ней и работает. В этот день у неё была первая смена, и я, волнуясь, стал ожидать её у входа.

Увидев меня, она нисколько не удивилась и, как мне показалось, обрадовалась встрече.

— Надя, я тут тебе домашних гостинцев привёз, давно тебя ожидаю и умираю от жажды. Как насчёт чая?

Она помедлила с ответом, а потом, что-то решив для себя, сказала:

— Коль приехал — пойдём!

По дороге мы купили свежего хлеба и направились к дому Нади. Шли молча.

Она жила недалёко от работы, на втором этаже двухэтажного дома из красного кирпича. Небольшие две смежные комнаты, кухонька, ванная. Все удобства. Я был рад за Надю.

Из гостинцев я привёз десяток яиц и небольшую тушку курочки, всё что поместилось в моей сумке с личными вещами.

Взглянув на гостинцы, Надя задумчиво улыбнулась и стала разогревать обед. Запахло борщом и котлетами. Молча, не спеша, она ставила на стол тарелки, ложки, вилки. Я также, молча, нарезал хлеб.

В нашем молчании было что-то необъяснимо трепетное, родное и близкое. Два немолодых человека очень хорошо понимали друг друга даже в молчании.

Мы, впервые, сидели вместе за столом, кушали и смотрели друг другу в глаза. Как же я мечтал о такой минуте! Только теперь моё желание обладать женщиной переросло во что-то большее. Я чувствовал счастье и радость от того, что любимый человек просто рядом. Эта связь была сильнее физической, она происходила на другом уровне.

Я попросил Надю рассказать о себе. И к удивлению, она стала рассказывать — спокойно, без надрыва.

Слушал её с большим интересом, ведь я о ней, по сути, ничего не знал.

Детство Нади проходило в большой зажиточной семье и было счастливым до семи лет — ровно до тех пор, когда их семью постигло несчастье. Было это в голодный неурожайный тридцать третий год в степной, сухой зоне Ставрополья. Семья имела мельницу, стадо коров, виноградник, и в один час она лишилась всего, что было нажито за долгие годы труда. Кроме того, чтобы спасти от голода других, у них забрали муку и все запасы продуктов, ничего не оставив для пропитания.

За короткий срок от горя и голода вымерла почти вся большая семья: дедушка, бабушка, маленькие дети, позже — папа, мама, которым было всего по сорок лет. Выжили только двое: старший брат девяти лет и она, Надя, семи лет. Она до сих пор помнила, как все опухали от голода, а младшие, обессилевшие дети, непрестанно просили: «Мама, я хочу кушать, хочу кушать…»

Так семилетняя Надя осиротела. Её и брата забрала старшая сестра, которая накануне несчастья вышла замуж и жила в другом далеком селе, что и спасло её.