Бесплатный фрагмент - Век императрицы — 6

НАТАЛИ ЯКОБСОН
ВЕК ИМПЕРАТРИЦЫ

Книга Шестая

ОХОТА НА ОБОРОТНЯ

Синопсис

Следователь Габриэль получил жесткое указание. Он должен разыскать преступника со сверхъестественными способностями и обезвредить его. На карте его собственная жизнь. Глава инквизиции с недавних пор стал недолюбливать его, потому что заподозрил, что юноша сам имеет что-то общее с колдовскими созданиями. Габриэль действительно подружился с тем, кто способен обращаться в дракона и завел знакомство со странным Обществом Теней, но сейчас угроза не в них. Другой опасный зверь поселился в зимних лесах. Подобно его другу Эдвину он, возможно, способен превращаться из чудовища в аристократичного господина. Ему, наверняка, ничего не стоит заманивать девушек в ловушку. У Габриэля есть только список жертв и решимость. Вооружившись, он в одиночку отправляется в леса. По пути ему встречается странная девушка по имени Флер. Она хочет его сопровождать. Габриэль боится, что Флер легко может стать следующей жертвой зверя, но она ведет собственную игру, и еще неизвестно, кто опаснее: оборотень или она?

Флер заводит Габриэля прямо в когти оборотня, но Габриэль побеждает. Тело монстра должно быть выставлено в здании инквизиции, но сам Августин уже забыл о всех требованиях, ведь к нему пришла его красавица-демон Роза. Она намерена захватить власть в стране людей и продумала для этого план. Августин должен провозгласить ее божеством, которому все станут поклоняться. При виде такого жестокого божества, как она, все бывшие священнослужители готовы переметнуться даже на службу к Эдвину, про которого уже все знают, что он может обращаться в дракона и в случае чего спалить все государство.

Сам Эдвин освобождает Симона и побеждает бывшего наставника. Симон организует свое общество молодых талантов в области магии.

Век власти Розы кончается. Грядет либо война с ее супругом, либо примирение. Эдвин убеждает ее освободить Августина от клятвы служить демонам. Роза соглашается, но для Августина ее уход оказывается трагедией. Эдвину приходится забрать его к себе в волшебную империю, чтобы юноша не сошел с ума.

Также Эдвин оживляет оборотня-Батиста, к которому успел проникнуться симпатией. Его восставшую из могилы сестру удается выдать замуж за существо, правящее под землей, которое начало предъявлять Эдвину счеты и в качестве компенсации получило подходящую невесту.

Битва за власть продлилась недолго. Роза предпочла помириться с Эдвином. Батист взял под свое руководство все стаи оборотней, блуждающие по миру смертных.

Львы Августина

В инквизицию из ночи пришел Лоран. О нем уже ходило здесь множество слухов. Стеффано сжался в своих тисках. Он уже прошел через огонь, железный сапог и раскаленные клещи, а теперь настала очередь дыбы. Но он ничего не сказал, не назвал ни чьи имена. Он знал, что смерть еще далеко, а перед ним пока только боль, много боли, но он плотно сжал челюсти и приготовился и дальше молчать.

Но с приходом Лорана все изменилось. Говорили, он приходит лишь тогда, когда допрос с пристрастием не дает результата. Он словно вырастает из тьмы, появляясь на пороге пыточной, и он может узнать все. Его не нужны ни инструменты пыток, ни ножи, чтобы вынуть из разума подозреваемого всю правду. Говорили, что когда он прикасается к голове допрашиваемого, он касается и его сознания, чтобы читать мысли. Говорили… но это были только разговоры и всего.

Стеффано зажмурился, чтобы не видеть ангельского лица удивительно хладнокровного и спокойного в адских отсветах жаровни и факела. Лица падших ангелов обступили его. На их фоне красный капюшон палача с прорезями для глаз казался куда более привычным и естественным в данной обстановке, чем изящная красота тех, кто на самом деле бесчеловечен.

Палач уже готовил раскаленный прут, который однако не смог бы заставить пытаемого говорить, но тут вперед выступил Лоран и снова в голове Стеффано всплыли все те слухи, которые распространялись о нем. Неужели он и вправду может читать мысли. Нет, конечно же, нет, мало ли что говорят. Про Августина тоже говорили, что он святой, но ведь это не так.

Августин как раз был здесь и следит за пытками ничего не выражающим взглядом. Лишь иногда он отдавал указания, а юноша в черном, которой тоже был бы необычайно красив если бы не шрамы на его лице, приготовил бумагу и чернильницу, чтобы тут же записывать любые показания. А теперь перед ним еще стоял Лоран, безмолвный, обособленный от всего, что его окружает и неподвижный. Ни один мускул ни дрогнул на его лице, когда он увидел раны от пыток, раздробленные кости и ожоги. Он не испытывал ни отвращения, ни страха, и это его полное бесчувствие казалось представляло угрозу для всего. Он был будто существом пришедшим сюда из другого мира.

Даже почти теряя сознание от боли Стеффано видел его скрещенные на груди изящные руки, шапку золотистых волос и идеальные черты на которые ложились отсветы дьявольского огня. Лоран смотрел перед собой и как будто видел то, чего не видят все остальные, а потом Августин дал ему знак.

Стеффано хотел отдернуть голову, но ладонь Лорана уже коснулась его лба. Это был всего миг, глаза неопределенного цвета, как будто заключившие в себе все тона буравили его долгим взглядом. Фрагменты всей его жизни пронеслись в памяти в один миг, хотя он не хотел ничего выдавать, но Лоран, будто получив, что хотел, покорно отошел в сторону, освобождая снова путь палачу или еще кому — то.

И это все, теперь я умру, если он уже знает, подумал Стеффано. Но палач не подходил. И вдруг совсем рядом прошелестело чье — то совсем мягкое движение, зашуршал шелк, и он увидел ее, точнее сначала он увидел лишь ее корону, сверкавшую так, что это было невыносимо, а потом та что носила эту корону приблизилась к нему. В первый миг он решил, что она не живая, что она сделана из мрамора или фарфора. Фарфоровое лицо с кроваво — красными губами склонилось над ним, и он понял почему ее губы такого цвета.

Августин почтительно уступил ей дорогу, чуть склонил голову и не отходя встал в стороне, казалось, что он полностью в ее власти, несмотря на все свое могущество. Стеффано вздрогнул, когда ее губы впились в его, чтобы сосать кровь, и он бы закричал, если бы ее сознание не сдавило его волю мраморной тяжестью. Она пила его кровь, а Августин равнодушно наблюдал за всем этим, ни выказывая ни страха, ни дрожи в руках, он уже привык к тому, что творилось вокруг него, и он не боялся, он приучил себя не бояться ничего, даже страх имеет границы прочности, а потом наступает предел, когда ты больше уже ничего не боишься.

Лучше это, чем вообще ничего.

Он ехал по поручению своего государя, чтобы проверить, что твориться в Рошене. Пока что он был один, без войск и уже сожалел об этом. Дорога в предместьях города стала совсем другой, чем все те, по которым он до сих пор проезжал. И он ощутил страх, жгучий страх от того, что все на деле могло оказаться хуже, чем его предупреждали.

Его сюзерен мог и сам проверить действительно ли легко будет захватить область, в которой сейчас царит смута, но он предпочел отправить своего вассала и не как посла, а как простого путника. Все делалось во избежание подозрений, все было хорошо спланировано и обдумано, но всадник почему стал сомневаться, правильно ли он поступает, что едет один туда.

Конечно на приличном отдалении от него едет по тому же маршруту и еще одна почтовая карета, а в ней те, кого он пошлет с новостями обратно из Рошена. Конечно, его так называемые родственники, которые сидят в ней всего лишь скороходы и писцы, но там в городе он назовет их своими сыновьями и во избежание подозрений пошлет их снова в путь, лишь сказав, что им следует спешить к заболевшей матери. Так много предосторожностей, но говорили, что в Рошене сейчас слишком опасно и всюду полно соглядатаев. Доносчики стучаться в дома под благовидными предлогами, подслушивают под окнами и будто бы просачиваются в каждую щель. А еще они неуловимы, как призраки. Ты и подумать не можешь, а они уже заприметили тебя и поставили определяющий знак для стражников на твоем доме. Говорили, они и есть призраки и весь Рошен наводнен такими. Верить этому или нет он не знал, но поручение его господина было определенным. Герцог Антонио, великий Антонио, как его теперь называли, после того, как к своему герцогству он успел путем военных действий и обмана присоединить уже множество земель, загорелся планами обуздать и Рошен. Который сейчас разрывала смута. Костры инквизиции уже успели ослабить его, повторял он, когда посылал Этьена туда с поручением, а теперь еще и новые потрясения, при всем при этом сопротивляться у них сил уже нет, а еще наше оружие внезапность. Разведай все и мы выберем час, чтобы внезапно обрушиться на них.

Этьен коснулся своих волос, уже тронутых легкой сединой, хотя он не был еще для этого достаточно стар, но волосы уже начали седеть, а руки в латных рукавицах иногда старчески подрагивали. Такие вот поручения, как сегодня, сделают и юношу стариком. Этьен задумался о том, не станет ли он жертвой внезапной облавы, которую подготавливает его сюзерен, если слишком задержится в городе. Учитывая приказ оставаться там, от этого исхода он тоже не был застрахован. Он нарисовал в своем мозгу картину того, как вторгшиеся по его же наводки воины перерезав часть города случайно примут и его самого за одного из жителей, и после этого вид одинокой дороги покрытой сгустками синеватого тумана уже так сильно не пугал его.

Конечно, что — то здесь было не так. Его чутье как у стрелка в засаде посылало ему какие — то болезненные импульсы. Пора насторожиться, но все инстинкты будто спали. Этот синеватый туман вокруг как будто сковывал его волю и действия, при чем еще крепче чем сон. Он почти спал в седле, когда в сумраке по краям дороги стали заметны какие — то движения. До сих пор местность вокруг казалась пугающе одинокой, как если бы в ней не обитало ничто, ни человек, ни зверь, ни единое насекомое, а сейчас вдруг меж голых негустых зарослей по бокам дороги начали мелькать поджарые серые тела.

Чьи — то желтые глаза, напоминая огоньки лучины, загорелись между деревьев. Конь Этьена протяжно заржал и попятился. Сам всадник ощутил, как неприятно екнуло у него внутри. Конечно же, волки, как он раньше об этом не подумал. Его рука потянулась к карабину, спрятанному в седельной сумке, но их было слишком много, этих волков. И не весть откуда они взялись. До этого пустынная местность и впереди и позади и по бокам от него теперь просто кишела ими. Но впереди их все же было меньше чем сзади, может просто рвануться вперед и постараться оставить их всех позади. Его мысли работали лихорадочно, он уже сжимал приклад оружия, как вдруг конь его встал на дыбы, чуть не сбросив седока. Этьен натянул поводья и понял, это его смерть, сейчас он просто свалится на землю и почувствует на себе клыки волков, потому что взбесившуюся лошадь не остановить. И вдруг чья — то ослепительно белая рука перехватила поводья. Тихий женский голос прошептал всего несколько непонятных слов и конь тотчас успокоился. Этьен смотрел и не верил своим глазам. Фигура стоявшая перед ним явно была женской, но конь чуть не сбросивший его подчинился ей. Кажется, сам он видел где — то уже эту стройную фигуру в плаще и капюшоне, она мелькнула в самой гуще стаи волков, а теперь эта женщина стояла здесь возле стремени его лошади и держала поводья. Ее изящная рука казалась слишком хрупкой и слабой, и смотря на нее сейчас нельзя было поверить в то, что она усмирила взбесившегося коня. А потом прозвучало еще несколько слов, кажется, произнесенных на каком — то древнем языке или наречии, и волки вокруг притихли. Серые тела неохотно поплелись к краям дороги, уступая всаднику путь.

— Как… — он хотел задать вопрос и не смог, потому что все та же белая рука скинула с головы капюшон, и перед ним престало лицо не женщины, божества, лицо с удивительно прозрачной кожей и сверкающими в темноте глазами.

— Вы спасли мне жизнь, — только и смог проговорить Этьен.

— Я решила лично передать вам приглашение, — ее губы улыбнулись, но как будто с трудом и они показались в этот миг сделанными из мрамора. — Вас будут ждать в Рошене, в поместье «Королевские розы», завтра вечером. Приходите с первыми сумерками, шевалье Этьен, посол вашего господина заслуживает чести быть у нас на приеме завтра вечером.

Она знала. Но как она могла разоблачить его. Неожиданно для самого себя он почему — то ее испугался. Не смотря на всю свою божественную красоту эту девушка внушала ему страх. Волки тоже куда — то исчезли. Неужели они могли испугаться этой изящной красотки или того, что она произнесла, ее слов, похожих на заклинание.

— Вы эльф, — неожиданно сам для себя с придыханием вымолвил Этьен.

Она только рассмеялась. От этого ее смеха звенящего в ночи как колокольчик он почувствовал себя неловко.

— Разве я сказал что — то смешное.

Она ответила не сразу и лишь проницательно смотрела на него, а потом все же улыбнулась.

— Как же ограничено ваше представление о нашем мире, — покачала головой она, а через миг ее уже не было.

Этьен опять ехал по дороге в полном одиночестве. Значит Рошен, поместье «Королевские розы» попытался запомнить он, нужно было бы несколько раз это повторить, но слова как будто уже врезались в память. Конечно же, он не задумался о том, что надо бы повернуть назад, чтобы предупредить тех, кто ехал за ним о волках и передать им, что конспирация уже не требуется. Он вообще забыл о своих провожатых на какое — то время и вспомнил только тогда, когда в пустых зарослях какие — то голоса зашептали:

— Ладно, одного мы отпустим, еды еще будет достаточно, потому что другие едут за ним.

Очередная крепость, выстроенная на еще раз передвинутой вширь границы его владений, последней не была. Будут еще. Его маленькое герцогство в итоге превратиться в великую страну. Его ум и собранные им силы ему это позволят. Следующая цель Рошен. Герцог Антонио передвинул лазуритовые фишки на уже расчерченной доске. Еще одну фишку скоро можно будет убрать, потому что на квадратном поле под ней нацарапано мелкими буквами название Рошен. Рошен скоро будет его, при том, какие неразберихи творятся там уже на протяжении нескольких лет, взять его будет детской игрой. Бесконечная борьба за власть между церковью и дворянством, а так же внутри каждой из этих сторон не оставляла им шанса сплотиться и обороняться. А теперь там произошло еще что — то знаменательное, что поглотило внимание всех и родило новые стычки. Сам Антонио мало верил в невероятность всех этих слухов. Какая — то небесная царица ниспослана, чтобы исцелять немощных и больных и наказывать согрешивших. Он отказывался верить в сверхъестественное с тех самых пор, как это самое сверхъестественное безнадежно искалечило его, а бесчувственные святыне не помогли. Сколько сам он молился в храме лежа на холодных мраморных плитах перед статуей этой самой мадонны, которая теперь как будто явилась всем воплоти. Но перед ним она вечно оставалась лишь статуей, он молил ее слишком сильно и слишком долго, он принес ей в дар почти всю свою жизнь, но она так и не сделала того единственного, что спасло бы его. Он мог молить ее хоть до того момента, когда охрипнет и умрет от голода и жажды после бесконечных постов. Один раз его даже случайно заперли ночью в храме и он думал, что там умрет, но когда наутро двери открылись чуда не произошло. А неземные голоса тех кто его искалечил шушукались ночью даже в храме перед святынями, им было смешно наблюдать за одним из сыновей герцога, который решил их изловить и ставил на них силки, чтобы доказать всему миру существование сверхъестественных существ, и земной мальчишка поплатился им за это. Он хотел поймать гномов или эльфов, но они поймали его, и с тех пор, как он вернулся после своей охоты, точнее с тех пор, как его раненного нашли в лесу, ему лишь осталось сокрушаться о том, что он не умер. Его силки и ловушки сыграли свою роль, но не для эльфов, которых он так ни разу и не увидел, а для него самого. Его ноги теперь отказывались служить ему, а смех тех, кто его наказал, теперь вечно звучал над ним. Голоса незримых издевались, называя его неудачливым охотником. Когда — то он ставил на них капканы везде, в погребе с винами, в самых темных и нехоженых уголках отцовского дворца, в оврагах в лесу, и все только ради того, чтобы однажды изловить того, показав которого при дворе отца он сможет доказать всем, что волшебство существует.

Конечно же, он их не поймал. Он даже их не увидел. Разве только в тот миг, когда зубцы капкана сомкнули на нем самом он чувствовал прикосновение когтистых пухлых рук и видел приземистую фигурку гнома, но было так темно, что с уверенность заявить было нельзя. Да и кто бы ему поверил, если сам он верил во все это с трудом. Особенно в то, что они так жестоки. Те существа, которых он считал волшебными, оказались еще более вредными, чем он сам, объявивши охоту на них. А еще они чуть не свели его с ума, без конца напоминая ему о том миге, когда калечили его. Он зажимал уши руками, но все равно слышал их голоса. Также они старались напомнить ему, что искалеченный сын герцога уже не сможет стать его наследником или опорой, он будет отдан служить в церковь, потому что он теперь калека. А там в церкви святыни лишь обожгут те места, к которым прикасались нечистые.

Но его отчаяние на какой — то срок заставило его поверить в то, что только бог способен его спасти. Он молил об избавлении, но тщетно. Удивительно прекрасная, однотонно белая статуя мадонны в алтаре храма оставалась удивительно холодна, безмолвна и бесчувственна. Она была глуха и нема к его страданиям, к его мольбам, к его подношениям ей. Говорили, что она видит любую человеческую скорбь со своих небес и помогает, но ему она не захотела помочь. Его ноги так и остались искалеченными, зато его ум начал работать в стократ острее чем прежде. Хитрость, коварство, подлость и обман, Антонио понял, что все эти способности развеваются в полной мере только тогда, когда человек в чем — то обделен. Не так много времени прошло, а его братья погибли, кто от неизлечимой болезни, кто от несчастного случая на охоте, кто от ножа неизвестно кем подосланных убийц, немного позже умер и отец, конечно же, не своей смертью. Антонио было приятней думать, что все эти события шли своим чередом независимо от него. Просто ряд бед обрушился на их маленькое государство, поэтому один наследник был искалечен, а остальные и вовсе мертвы, но его единственного, кто уже считался никчемным, смерть пощадила именно для того, чтобы он принял на себя все. И он привел свое государство к процветанию, именно он, искалеченный правитель, чье хитроумие брало города и устраняло противников. Он не хотел думать о том, что это же самое хитроумие уничтожило и всю его семью, да и разве могли они считаться его семьей после того, как отказались от своего покалеченного брата. А еще он не хотел допустить даже мысли о том, что тогда на охоте в случае с его средним и самым одаренным братом, который чуть было не спасся от кинжала брави, ему пособили те же самые, нечистые, которые в том же самом месте когда — то затолкнули его в им же расставленные силки. А потом они сломали шею Квентину, его брату, и обставили все так, будто тот сам свалился в овраг, а утром они попытались нашептать ему, что это они вернули покалеченному мальчику свой долг, видите ли, он стал довольно близок им, когда они удостоверились, что он перенял у них их хитрость. Может быть так оно и было, в миг когда они наказывали его он заразился от лукавых всем, чем они обладали, но он больше не верил в них, ни в их голоса, ни в их помощь. Точно так же, как он не верил больше в то, что безмолвная статуя мадонны способна однажды ожить или ниспослать кому — то свою божественную милость. У него было не причин верить в это, ведь ему же она не помогла, так откуда в ней вдруг взялось столько доброты, что она слышит молитвы других. Поэтому он только рассмеялся над гонцом, который только что примчался из его дворца только за тем, чтобы принести чудесную весть — в руках мраморной мадонны, перед которой он в детстве и отрочестве молился, распустился вдруг мраморный цветок и теперь это уже живая мраморная лилия.

Сама новость по себе казалась ему абсурдной. Это просто слухи, чтобы смутить его и не дать ему действовать сейчас в полную силу своего обострившегося разума. Подумать только сказать ему такое, ему, который не верит ни во что, кроме силы собственного ума и прибавить к этому еще слухи о том, что эта самая лилия в руках статуи в определенные часы для ночи покрывается вместо росы капельками крови, а удивительно красивый женский голос из ниоткуда звучит в храме и предупреждает людей о том, что их герцог не должен идти на Рошен.

— Иначе случится несчастья, — говорил посол. — Все мы погибнем. С теми, кто слышал этот голос самое страшное уже случилось, можно было бы подумать, что с ними разговаривает кто — то спрятавшийся в храме, но они выносят этот голос оттуда с собой и он говорит с ними уже повсюду. А еще она сообщила нашему прелату говорит, что скоро она сама явится к вам.

— Ну хватит, — Антонио перевернул свою доску с шашками и они рассыпались у камина, обнажая нацарапанные под ними надписи чуть ли не всех областей, в том числе и тех, которые он уже присоединил к себе. Пламя жадно тянулось к ним.

— Убирайся отсюда, — велел он юноше, — и вели больше никого сюда не впускать, кроме тех, что приедут из Рошена. Никого кроме них.

Когда дверь за перепуганным послом закрылась он съежился от боли вдруг ударившей по ногам. Ему было даже страшно взглянуть на них, чтобы проверить как те струпья на разорванном мяске, стали ли они хоть немного менее воспалены, и отпечатки зубьев капкана вместе с их зубами, эти пораженные места всегда будут кровоточить и гноиться. Даже вспоминая о них он уже бормотал проклятия. Где тот лекарь, пришедший из далеких земель, который хоть немного облегчал его боль. Где тот самый мальчишка в черном Лоран? И куда теперь послать за ним, чтобы его найти? Бесполезно обещать казнить его, чтобы он оставался на месте, он исчезает как демон. Антонио сейчас послал бы за ним хоть в самую преисподнюю, потому что боль в его разодранных лодыжках стала невыносимой. Люди не сгибаются так от подагры, как сгибался на своем тронном кресле он, а в очаге уже звучали все те же самые смеющиеся голоса. Только вот на волков завывших где — то совсем вблизи от крепости Антонио даже не обратил внимание. Зато стук в дверь внизу заставил его содрогнуться. Он почти видел, как изящный женский кулачок сжимается и ударяет по окованной двери так, что сама она на петлях содрогается, как будто рука стучащая по ней сделана из твердого мрамора. Потом привратники отперли дверь и фигура в накидке свободно прошла мимо них. Они ее не задержали, они даже склонились перед ней. А за ней шли волки.

Я же велел никого не пускать, подумал герцог, заслышав шаги на лестнице, но боль в его ступнях стала такой сильной, что он не мог никого позвать, ничего возразить. Между тем дверь в его покои открылась сама, и он увидел на пороге ее, только ее мраморная стола, ослепительно — белая как снег, сменилась теперь на просторный темный плащ. Волосы которые он всегда представлял себе цвета зари были темными и уложенными кольцами под сияющей короной. Но лицо осталось тем же самым, чистым и невинным, как у ребенка, но при этом невыразимо прекрасным. Живая статуя! Он содрогнулся на своем троне, перенесенном сюда из отцовского дворца. Он велел перенести все атрибуты своей власти сюда, потому что этот опорный пункт воздвигнутый прямо в лесу стал его новой границей и он намеревался еще раз ее передвинуть, а она пришла сюда, чтобы ему помешать. Но разве не ее ждал всю свою жизнь, с тех пор, как искалеченным ребенком рыдал на полу огромного храма, а не слышала его тогда, не прощала и не помогала. И все это лишь для того, чтобы явиться к нему сейчас с тридцатилетним опозданием, но зато во плоти.

Он знал, что нечистые шепчущие ему из огня тут же подчинятся ей и утихомирятся. Она прошла вперед бесшумно ступая по львиным шкурам на полу, а за ней брели волки.

Мадонна! Настоящая, живая и бесчувственная. Он хотел уже зажмуриться, чтобы не видеть этого лица, которое ничего не выражает, но вдруг она опустилась перед его троном и слегка коснулась изувеченным ног.

— Вы ведь уже оставили надежду исцелиться, да? — ее голос тоже был мраморным, казалось, что он давит как твердь, опускается грузом на тебя, и абсолютно ничего при этом не выражает, но с его ног как будто спали невидимые гири. Боль была и исчезла. Неописуемое создание подняло на него свое мраморное лицо и на нем сверкнули, лукаво и зловеще, ее изумрудные глаза.

— Принеси розы к ногам моей статуи. К тому месту, где она стояла. Много роз с шипами. Все кто пройдутся по этим шипам босыми ступнями или встанут на них коленями будут мной исцелены. Я обещаю свою милость каждому, кто принесет мне розу, на шипах которой будет алеть его кровь.

Эдвин

Я дал себе зарок не покидать стены инквизиции до тех пор, пока не найду способ вызволить оттуда Марселя. Однако время проходило и я осознавал, что вряд ли найду этот способ прямо здесь. Кажется даже стены этого места были против меня. роза все и всех настроила на войну со мной. Ее люди завидев меня поспешно крестились и убегали, ее духи, жившие в каждом уголке старались не давать мне спуска ни на миг и непрестанно следили за всеми моими передвижениями. А еще на меня давило осознание того, что недостаточно просто отыскать Марселя в этом темном лабиринте казематов и каменных мешком, нужно еще иметь достаточно сил, чтобы разорвать на нем магические цепи и вызволить его отсюда.

— Я никому не позволю обидеть тебя, — пообещал я ему и мой мысленный призыв нащупал каждый камень в кладке этих стен, каждое живое существо в них, но ответа не получил. Марсель как будто даже оставаясь где — то рядом находился для меня в недосягаемости. Это и есть настоящее темное колдовство, когда все находится совсем рядом, а тебя просто не пускают ни к чему. Раньше я проделывал подобные трюки с другими, но ощутив это на себе практически обезумел.

Я должен найти способ все это преодолеть. Но ведь у них моя кровь в той книге, те строчки, которые имеют надо мной власть хотя бы пока. но времени, чтобы ждать у меня не было. Решение нужно было найти сейчас и немедленно. Я вспомнил о ряде книг в библиотеках Орело, и о нескольких именных томах. А что если… Нет, я не мог оставить стены инквизиции ни на секунду. Здесь ведь Марсель и я уже виноват перед ним. Это из — за меня они стараются уничтожить его. Еще возьму и его здесь оставлю совсем одного.

Потом я поразмыслил и решил, что исчезнув на одно мгновение я ничего не потеряю сам, но зато внесу неразбериху в ряды тех духов розы, которые хоть на какое — то время утратят меня из своего поля зрения. Итак, было решено. Я по привычке перевернул у себя на руке перстень с печаткой и уже стоял в той самой библиотеке необыкновенного города, куда меня однажды завел Гейбл. Мне здесь тут же стало уютнее. Среди уходящих в высоту со всем сторон необычной формы книжным полок стоять было так приятно. Казалось, что ты очутился в многогранной раковине с лесенками и галереями, а все крытые переходы, башенки и наклонности Орело существуют за эти окном в совсем другом мире от тебя.

Я прошелся по винтовой лесенке, почти сразу отыскал нужный стеллаж и потянулся уже к золотому переплету, на котором было выдавлено буквами «Мадеэль», как вдруг еще выше моей головы зашелестели, сухо, как бумажные страницы, чьи — то крылья.

— Это книгочеи, — сообщил мне уже знакомый голос, — они отвечают за все книги в Орело, за их перепись на наши листы, за их прочтение, за сведения, полученные из них. Ты можешь ничего не читать, а поговорить с ними лишь раз, и вся эта череда книг будет тебе растолкована так, как будто ты уже прочел ее и осмыслил. А также открыл ее тайну.

— Жаль, что их нет рядом со всеми теми, кто впервые осваивает книги волшебства, — сначала я поднял взгляд на ряд существ, сидевших на верху шкафа как на жердочке под самым потолком. Их там был целый сонм и они засели уютным полукругом за своими книгами. Эти хрупкие тощие создание с продолговатыми лицами и конечностями, а также с прозрачными лишь чуть замутненными крылышками казались мне чем — то знакомыми. Наверное, я тоже неосознанно встречался с их сознаниями каждый раз, когда что — то читал. Годы моего обучения остались в далеком прошлом и вроде бы принесли плоды, но мне было все еще интересно наблюдать за теми, кто будет листать свои книги и дописывать в них что — то вечно. Грифели и перья в коричневатых сухих руках быстро шевелились. Сами эти создания тоже были все хрупкие и сухие, как ветхая бумага и их крылышки шелестели тоже совсем по — бумажному. Они мне сразу понравились, хотя симпатичного в них не было ничего, даже больше человека такое удивительное создание необычных пропорций могло бы испугать, но только не меня. Я даже не обиделся, что они не попытались меня поприветствовать, только один, тот кто сидел в середине поднял на меня умные сосредоточенные глаза и едва кивнул, не откладывая одного перо. Остальные же и вовсе не открывались от своих книг.

Только как следует рассмотрев их я обернулся к Фабиану. На этот раз он был одет скромно, в такой же сюртук неброской бутылочной расцветки, как и его книгочеев. На таком неприметном фоне даже крупные золотые пуговицы казались всего лишь скорлупками орехов. Его яркие волосы были уложены под треуголку, не черную как у меня, а такую же как и его сюртук — цвета болотной трясины. Тонкие, как веточки и довольно безобразные из — за землистого цвета кожи пальцы потянулись ко мне, но будто уже на расстоянии обжегшись, проворно нырнули в карманы. Тощий и продолговатый он как будто осунулся и выглядел как сказочный великан среди лилипутов, хотя ростом был не выше меня. его книгочеи если встанут тоже наверное такие же долговязые и непрочно стоящие на своих худых ногах как он, дунь на них ветер и они разлетятся, как листы бумаги.

Я не испытывал ни малейшего укола совести от того, что когда — то отказал ему в помощи, а сейчас сам явился за таковой.

— Он ведь мой отец, — строго заметил я, как будто оправдывая свои права на то, чтобы слазить в эту книгу, надежно оберегаемую здесь.

— Я знаю, — кивнул Фабиан.

— Все вы знаете, — конечно же, как я мог не думать об этом, но смотря на них всех, долговязых и уродливых, с их обтрепанными крыльями и пепельной кожей, я едва смел спросить себя о том, неужели это все они, его бывшие ангелы. Такие разные, точнее по — разному обезображенные, иногда все еще красивее, но имеющие какой — то изъян, как мои феи, и все они — потерпевшая часть его восставшей армии. Раньше небесные, теперь проклятые. Но смотря на них я ни как не мог теперь связать их с небесами, с его восстанием и с его поражением. Я представлял себе все совсем по — другому, но все оказалось именно так, одна когорта огромной адской армии осталась здесь на земле и частично сохранила свое великолепие, потому что они были беспечны и невинны, когда загорелись идеей идти за ним. А теперь они были под моим началом, и все они знали кто я, хотя сам я долгое время не знал правды о них. Как и любой смертный я хотел верить в волшебство, такое, каким оно представляется в сказках и не задумывался о сути того, откуда оно все берется. Но в этих книгах было расписано все, а началом всего был он, Мадеэль. Я бросил тоскливый взгляд на золотистый корешок.

— Они пишут и твою историю тоже.

— Я думал только девушки и юноши из семьи Розье наделены способностью сесть и записать историю ангелов.

— И их взаимодействий с людьми.

— И это тоже, — согласно кивнул я, само слово ангел значило теперь для меня и светлое и темное одновременно, и также его.

Внезапно у меня мелькнула мысль.

— А где та книга, которую пишут про меня? Можно ли посмотреть?

Книг оказалось несколько. Похоже, я прожил долгую и богатую событиями жизнь. Должно быть, все те детали, которые уже упустил из памяти я сам значились здесь. Начиная с первого тома «младший принц» и кончая поэтапным раскрытием всех моих тайн. Еще один чистый пока том лежал наготове и переплет на нем окрашивался в золотой цвет.

— Здесь все это будет в сохранности.

Я кивнул на осторожное заявление Фабиана, зная, что прочесть это смогут лишь избранные или в свое время.

— Ты хотел бы, чтобы Орело хранило часть моей милости и вечно находилось бы в безопасности от моего огня? — в свою очередь спросил я, и хотя понимал, что рискую, но видел в этом лишь единственный выход. Нейтрализовать силу других я мог только оставив перевес у кого — то еще. И когда Фабиан кивнул, к его удивлению, я взял железное перо и не чернила, а собственную кровь из пальца, чтобы сделать первую надпись на пока еще чистом листе. Плотные веленевые страницы с витиеватым бордюром не воспламенялись от этой крови, я написал: «Эта история не кончится никогда, потому что вечен я сам, и вечны те, кто отдан под мое начало. Лишь я один знаю все о падших ангелах, потому что здесь на земле они могут существовать лишь взаимосвязано со мной. Моя кровь на этой странице для того, кто однажды осмелиться вызвать меня. Император Эдвин». последний росчерк пера превратился в красивый завиток. Вся надпись мгновенно высохла. Несколько крошечных прожженных пятнышек остались только на полях. Раньше моя кровь так быстро не воспламенялась, очевидно от возраста и от гнева, испытанного мною от предательства Розы, я стал неосознанно расширять все свои возможности. Чем дольше я жил, тем сильнее становился.

— Думаю, что теперь ты выиграешь свою войну, — закрыв книгу заметил я. — И город столь оригинальной архитектуры как здесь не должен ведь никогда пострадать от моего пламени. Даже если однажды я забудусь и налечу на вас, то клянусь он не воспламениться. Пока эта книга у вас.

Я нахмурился. Конечно, я рисковал, но все же не думал, что кто — то здесь захочет использовать ее во вред мне. А унести ее отсюда не позволят книгочеи, они ведь все здесь тщательно оберегают. Ни одна книга отсюда не уйдет. А ни один пришедший в этот город не сможет мною руководить. К тому же все они заинтересованы в том, чтобы я стал благоволил к ним, а не мстил. При их нестабильном положении им возможно еще не раз понадобится моя защита.

— А если он придет сюда еще раз? — настороженно спросил Фабиан.

— Кто?

— Тот, кто водит за собой юношу похожего на тебя.

— Он был здесь? — я тут же встрепенулся, так вот, кто тот незваный гость, которого никак не мог выдворить Фабиан.

— У него есть своя библиотека в одной из центральных башен, она одна из самых высоких, а низ ее уходит уже глубже под землю чем основы всего города, к кузницам цвергов. Бывает он лазает по этой башне целые сутки, бывает не является месяцами, он обучает там чему — то своего мальчишку, своего узника. Но зайти туда нельзя, вся башня окована замками. Их не снять никому, кроме него самого.

— Его узник уже многое умеет? — я вспомнил это забитое прозрачное создание и сам удивился глупости своего вопроса.

— Их бывает видно только через узкое окно, да и то не всегда, но могу сказать, мальчик даже с трудом читает. Он почти не знает магические письмена, а плеть отбивает у него всю охоту самостоятельно учиться.

Значит Ротберт его еще и бьет. Ко мне он что — то не осмеливался применить палку. Видно, мое происхождение все — таки со всех сторон меня защищало, даже от его цепей. Я имел в виду, конечно, не свою королевскую кровь, Симон ведь тоже был аристократом, но это не спало его от розги или кнута, а может и пыток. То, что я был сыном Мадеэля значило даже больше, чем я сам представлял, меня действительно опасались все, начиная от моих подданных и кончая даже тем, у кого я сидел в плену.

— Где та башня?

— Они покажут тебе, — Фабиан махнул рукой своим книгочеям.

Что они могут показать, подумал я, ведь они даже не отрываются от работы, но сухие крылья тут же зашелестели. Тощие создания в обносках бутылочного цвета спорхнули с высоты как с насеста, а через секунду уже я едва успел выпрыгнуть за ними в окно и оказался прямо на изогнутом как дуга радуге мосту без перил, по обе стороны от которого приютились разнообразные окна бастионов и вздутых цветных башенок. Когда я шел за шелестящей крыльями свитой, я чувствовал себя как на радуге, весь этот город под близким сводом ясно — голубых небес был, как одна многоярусная цветная радуга, но только очутившись на ней можно было осознать, что со всех сторон она окружена красочными строениями. Радужные пути изгибались, как горки, то опускались, то поднимались, а я шел за ними, ощущая себя как в сказке. Подобных этому городу нет и в нем возможно все. Казалось можно только протянуть руку и коснуться небес, но чудесные улицы были пустынными. Только стайка книгочеев быстрой стрелой летела вперед и за сухо шелестевшими крыльями их продолговатые тела были едва заметны. Казалось, что это кто — то пустил по ветру пачку сухих страниц и теперь ветер относит их прочь. Я понял, что мы дошли до места, лишь когда их полет остановился и они сели полукругом на башню — единственную темную башню в ярко раскрашенном радужном городе. Она действительно была здесь практически выше всех, с вершиной, как у шахматной ладьи и уходила далеко вниз, миную сразу несколько дорог — переходов, простиравшихся на разных высотах на протяжении нее. Я знал, что она уходит намного дальше, не только под сам город, но и под почву, на которой он основан, а там под землей стучат чьи — то молоточки по наковальням. Ротберт вторгся даже во владения гномов и ему было все равно. Он ничего не стеснялся или же он запугивал всех вокруг себя так сильно, что они не смели жаловаться на него.

И вот сюда он приводил Симона. Узкие окошечки почти не пропускали внутрь свет, но я все же заглянул в одно из них и увидел бесконечные ряды все тех же книжных полок, но на этот раз грязных, грубо сколоченных из досок, в которых уже жрали дерево древоеды. Там внутри были видны паутина и все находилось в запустении. Сама же башня действительно сверху до низу была окована цепями с тяжелыми замками. Я попытался сорвать их, уцепился за один и понял, что он не поддается. И это при том, что я мог гнуть железные прутья голыми руками. Естественно Симон не может сбежать от него, ведь у него же нет моих сил, да и вся армия нечисти кинулась бы за ним в погоню. Интересно, как бы я сам себя повел, если обнаружил в своем замке такого вот беглеца, который пришел ко мне, чтобы сдаться или чтобы молить о помощи, у него при этом мое лицо. Пожалел бы я его или тут же бы убил.

— А в поместье «Королевские розы» сейчас прием, — заговорщечески шепнул мне на ухо тоненький голос и я узнал по тону сообщения одного из своих духов — разведчиков. Конечно же, другие его не видели, хотя кто знает, единственными другими здесь были эти книгочеи, а что могут видеть они для меня пока загадка. Я сам лишь удивился тому, как один из моих разведчиков сумел проникнуть на территорию Рошена и свободно вылететь оттуда, чтобы отыскать меня.

Значит в поместье «Королевские розы», в котором обосновалась моя Роза как земная госпожа, теперь дают еще один прием. Там ожидается нечто особенное, раз дух мне об этом сообщил. Я бросил взгляд на книгочеев, который теперь как будто обособившись от всего мира продолжали заниматься своими книгами там наверху, и подумал, что они не то, что не обидятся, а даже не заметят, если я вдруг уйду. Прощаться с Фабианом было бы излишним, он сам появлялся и исчезал без предупреждения когда и где хотел. Итак, я перевернул перстень с печаткой, чтобы снова тотчас стоять в Рошене, перед высокой кованой оградой ее нового поместья, за которым простирался в сумерках спящий сад и били струи фонтана, а где — то в глубине за всей этой роскошью горели ярко освещенные окна и эркеры.

— Она созвала к себе весь высший свет Рошена, точнее все что от него осталось, — деловито сообщил Перси, который уже стоял перед оградой рядом со мной и явно чувствовал себя на территории этого города крайне неуютно. Он весь осунулся от давления, которое вынужден был выдерживать здесь и оделся как земной господин. Он бы мог ввести любого в заблуждение этим своим новым нарядом, если бы не слишком яркий цвет его волос.

— Там будут в основном те люди, которые пытались в заговорах или в открытую оспорить ее власть. Выходцы из местной знати и некоторые из духовенства, а также те, кто решил поиграть в захватчиков из близлежащих стран. Вы с вашей Виньеной, конечно же, в их число не входите, но мы могли бы подлететь к окну и глянуть на всех одним глазком, если вы не против.

Он вопросительно посмотрел на меня.

Я огляделся. Улица позади нас была пуста, лишь несколько экипажей и дрожек неспешно отъезжали на каретный двор.

— У того фонтана должна была стоят статуя — она, — невольно заметил я и почувствовал как губы нехотя растягиваются в улыбке. Я только представил, как это должно быть красиво, мраморная королева на пьедестале в саду, где с началом мая уже расцветали георгины и бугенвилии. А еще там благоухала сирень. Розовый вьюнок и бегония обвивали ажурные скамейки. Дорожки были вымощены плитняком, а в цветах жили эльфы, под землей гномы и иногда казалось, что среди гравия у клумб сверкают то там то здесь только что выброшенные туда из подземных кузниц золотые монеты или самоцветные камни. Поистине волшебный сад. И посереди всего этого великолепия Роза устраивает свои оргии.

— Но сейчас то она живая, и поэтому статуи пока нет, — в ответ на мое замечание робко пробормотал Перси и прижавшись к ограде внимательно осмотрел сад. — Нам придется быть осторожнее, в тех цветниках и на ампельных растениях у карнизов обитают ее стражи. Ох уж эти пикси, крошечные и красивые подлецы, но чуть заденешь и они могут поднять такой гомон.

— Значит ты уже побывал в этом саду, — заключил я, почти подтрунивая над ним. Неужели ему пришлось переодеться не для маскировки, а потому что его прежний зеленый кафтан остался в чьих — то коготках. Но ему это пошло на пользу, зеленый — цвет эльфа, способно слиться с листвой, а в обычном сером сюртуке и бриджах перси выглядел как вполне земной франт.

— Ну… — он замялся. — Смотрите, вот те окна, они хоть и от пола до потолка, но рядом с ними только танцуют внутри залы, а не летают снаружи.

В отличии от меня перси явно чувствовал себя в Рошене заметно более сдавленным. Ему стоило трудов проникнуть через изгородь и идти по газону вслед за мной, сминая по пути листья аканта. Я же почувствовал себя заметно свободнее. С тех пор, как оставил свою кровавую роспись в Орело, я начал чувствовать, как убываю способности старой подписи сдерживать мои силы. Если бы Роза находилась сейчас вблизи той книги, то уже бы ила тревогу, ощущая, как я вырываюсь из под ее контроля, но она сейчас была слишком занята своим приемом. Меня странным образом начало тянуть назад в Орело, но я понимал, что дело вовсе не в том, что кто — то пытается использовать мою кровь мне же во вред. Просто там, меня заметили те, кто мне сродни и теперь как в Склепе Семи Ангелов меня преследовали тени семьи Розье, а также их ощущения, шелест страниц книг, цветок анемона расцветающий прямо на страницах и золотые монеты вечно сыплющиеся из не оскудевающего бархатного кошелька. Стоило прикрыть хоть чуть глаза и я видел как во сне таинственную библиотекаршу Джиллиану — девушку из семьи Розье, уже мертвую, но там среди книг все еще живую и всезнающую, вечно хранящую свои рассыпающиеся рукописи. Ее пальцы скользят по страницам, оставляя на них кровь и столетнюю паутину. Она поднимала от рукописей кровоточащие глаза и смотрела на меня в моих видениях, но я гнал эти картины прочь.

Когда мы с Перси наконец подлетели к высокому окну второго этажа, я уже ни о чем не думал, кроме розы, естественно, но осматривать мы пока что могли только собравшихся гостей. Розы среди них еще не было.

— Вот это Донатьен, маркиз, — Перси указал на высокого мужчину лет пятидесяти, дороговизна одежд которого хоть немного отвлекала внимание от его неприятной наружности, можно было по крайней мере смотреть как роскошны перстни с рубинами на его пальцах, а не о том, как они узловаты.

— Я подслушал недавно, как он и еще несколько вельмож стоящих с ним, они все кичатся своей родовитостью, сговаривались против Августина, ну и против ее величества конечно. Им не по нутру то, что она здесь госпожа. Донатьен считает, что по знатности в Рошене он как раз превосходит всех, благодаря казням, которые Августин же и провел, все более знатные уже не присутствуют. Поэтому маркиз считает, что ему пора стать главным здесь.

Я наверное видел уже все этих господ на маскараде, где встретил Флер, но не успел их толком рассмотреть, к тому же там они все были под масками и в затейливых костюмах, а сейчас, когда феерия карнавала прошла, эти люди казались мне довольно неприятными.

— Его младший брат рядом, — продолжал Перси. — Заметьте его рыжий цвет волос, эльфийское происхождение, этим он кичиться еще больше, чем Донатьен, хотя если подумать, он ведь незаконнорожденный, но бастардом он себя не считает, напротив думает, что вдвое более знатен, если его род идет еще и от никсов. Камиль иногда его навещает и подогревает как может эти амбиции.

— Камиль любил маркизу, — я задорно усмехнулся, ни как от него не ожидал, при его занятости на вечной службе тирану.

— Не он, один его приятель, тоже изгнанник, но тот сейчас в бегах, и Камиль взял на себя заглаживать грех друга, поэтому иногда он навещал семейство маркизов и внушил им бог весть что. Итог таков, что теперь они считают себя в праве изгнать из Рошена даже волшебного правителя, не то что святого.

— Забавно, — я не чувствовал в них силы, а у брата Донатьена от никса кроме волос и водянистого цвета глаз не было ничего, даже заостренных ушей, не то что каких — либо способностей.

— Баронесса де Блисс, та что сзади них, не имеет лично никаких претензий на власть, но в заговоре тоже принимала участие, потому что, как бы вам это сказать… — он замялся. — Дело в том, что она приходила в театр теней и…

— Роза ее отвергла, — закончил за него я.

— Ну, — перси залился легкой краской. — В общем да. И теперь она с ними в сговоре.

Я почувствовал, как от сжатых кулаков ногти впились в ладони.

— И все они сговорились против моей Розы, — сам я считал себя в праве думать о ее свержении, но то, что этого хотят другие возбудило во мне безудержный гнев. Я хотел их испепелить и уже чуть было не рванулся, чтобы проникнуть в зал сквозь стекло, но тут пара низеньких герольдов в черном, в которых легко было признать сверхсуществ, протрубили о приходе своей госпожи. В зал поспешно вошла она в сопровождении того же верного эльфа — живописца, которого я уже с ней видел, Лорана и конечно же Августина. Несколько карликов одетых под мажордомов и пажей бежали за ее шлейфом и злобно скалились на гостей. Не хватало здесь еще и пары гарпий, с сарказмом подумал я, а потом кинул быстрый взгляд на Розу и желания смеяться у меня уже не осталось. Ее трудно было не восхититься. Такая статная и такая неземная, она все же выглядела, как скульптура в бальном наряде. Но даже ослепительно белые оборки у корсажа казались тусклыми на фоне мраморного свечения ее кожи. Будто в качестве вызова всем на голове ее золотым светом сияла корона. Августин вечно следующий за ней в его темной сутане был как мрачный слуга, если бы золотые кудри не заменяли ему венец. Наверное, для них всех он был тем же, чем Одиль когда — то мечтала сделать меня, всего лишь принцем — консортом. Однако мне этого было бы мало. Августину нет. Он привык к своей роли и считал себя обязанным исполнять все то, что от него требовали. Наверное, собравшиеся считали его не святым, а демоном.

— Мой темный святой, — позвал я его через окно, и хоть мой мысленный шепот был едва различим даже вблизи, там далеко в освещенной зале Августин весь вздрогнул.

А Роза уже успела всех оскорбить. Высшее общество Рошена, не желавшее ее признавать, оказалось в зале, как взаперти. Донотьен и его брат, перед которыми все вошедшие дамы до нее приседали в почтительных реверансах, теперь вынуждены были разочароваться. Реверанса Роза, конечно же, не сделала.

— Это вы в моей власти, — вдруг заявила она. — И вам придется склониться передо мной.

Ее мраморная рука потянулась, срывая почетную голубую ленту с орденом с плеча маркиза и я заметил, как он содрогнулся ощутив холод этой руки.

Заранее подготовленная речь так и не слетела с его языка.

— Вы считаете, что я воплощаю совсем не то, о чем говорю, — без предисловий осведомилась она, ошеломляя такой прямолинейностью всех. — Так вот вы правы.

Где — то за ее спиной двери с грохотом захлопнулись сами по себе, отгораживая их всех от внешнего мира. На люстре вспыхнувшей цветными огоньками уже сидели ее крылатые и когтистые слуги. Видно у Розы действительно было много дел и мало времени, раз она так сразу перешла к главному и скинула личину скромности, чтобы предстать перед ними уже как демон. Я заметил, как бронзовый ангел сойдя с постамента в глубокой нише в стене, тяжело шаркая по мраморному полу, прошел вперед мимо остолбеневшей публике и встал за плечом Розы. Его дьявольская улыбка на идеальных бронзовых устах привела в ужас всех.

— Ты дьяволица, а не пречистая дева, — прошипел вдруг какой — то капеллан.

— Один из заговорщиков, — пояснил Перси.

В своей рясе он выглядел здесь среди разодетых вельмож неуместно и уж тем более для его сана были неуместны столь не кроткие слова, но Роза только улыбнулась.

— Вы даже не представляете в какой степени, — заявила она, и тут все они, ее слуги, начали выныривать их стенных ниш, из альковов, вылезать из расщелин в плитах пола и скидывать с себя камзолы простых гостей, под которыми обнаруживались вдруг иссиня — черные крылья.

Маленькая жалкая горстка людей, потесненная со всех сторон и была на самом деле единственным гостями на приеме, все остальные здесь жили, в ее поместье, как в своем аду и Роза только смеялась, когда их пир начался.

— Налей госпоже вина, — Лоран швырнул гарпии золотой кубок и та ловко подхватив его охотно понеслась, чтобы подставить кубок под струйку крови, текущую из разрезанного горла Донатьена. Когда кубок наполнился, тварь подбежала и поднесла его Розе.

Я смотрел, как та прихлебывая свое «вино», наблюдает за происходящим.

В голове возникали картинки того, как гарпии Розы и Лоран незаметно подслушивают разговор в маленькой потайной комнатке. Заговорщики решившие. Что пора кончать с волшебным произволом и захватить власть в свои руки не подозревали, что с люстры на низком потолке за ними наблюдают темнокрылые слуги той, против кого они сговариваются, даже в огоньке единственной свечи перед ними затаился дух Розы, подслушивавший прямо из пламени их разговор. Они ушли, свеча расплавилась и оттуда вылетел крошечный доносчик, которого никто не заметил, а с люстры слетели летучие твари, но вот теперь наступила развязка всего. На костях заговорщиков пировало все общество той, которую они собирались свергнуть.

— Проследи за тем, чтобы они здесь все убрали, — приказала Роза Лорану.

Единственным чего здесь еще не хватало были гарпии, прытко бегающие по залу, чтобы собрать обглоданные кости жертв в мешки и слизывающие кровь с паркета, чтобы та не впиталась в него и не испортила всей обстановки. Удивительно, как быстро кровь окрашивает все предметы, на которые пролилась и потом ее уже ни чем не отчистить, но здесь в поместье «Королевские розы» бурые пятна с пола и шелковой обивки кресел исчезали сами по себе.

Я заметил того самого капеллана, который выкрикивал обвинения госпоже Рошена, теперь гарпии насильно усадили его в одно из подползших в их сторону кресел, привязали руки к подлокотникам и пытались напоить его кровью, выцеженной из запястий его же сотоварищей. Он отплевывался и старался отодвинуть голову, но гарпии проявляли ни с чем не сравнимую настойчивость.

— Не расходуй зря наш нектар, — Лоран выхватил у них бокал с кровью и отпил из него сам. О, да, для них действительно кровь это амброзия и даже в большей степени, чем для меня или для теней. Я заметил, как плавно и бесшумно Роза подошла к нему, будто парило в темноте привидение. Огоньки на люстре под потолком погасли, насытившиеся летучие мыши и лепрехуны уже прикорнули там.

— Проклятая, — пробормотал связанный капеллан. Он сам уже почти терял сознание от потери крови, хлеставший из многочисленных порезов на теле, но он все еще даже умирая ненавидел ее. И это несмотря на то, что его сан обязывал всепрощать, но многие ли следовали такой заповеди до него? Они все ненавидели ее за то, что она красива, как грех, за то, что у нее есть сила и власть, которой бог никогда не дал им.

— Да, — только и кивнула Роза на его замечание, явно довольная тем, что ее так назвали.

А потом она приказала его убить, что Лоран выполнил с удовольствием.

— Что делать, когда прибудут остальные гости? — осведомился Лоран.

— Примите их без меня, — Роза выудила откуда — то из пространства и расправила алую накидку. Огненный кусок ткани накинутый поверх белой пены кружев выглядел необычно и восхитительно. — И еще, проследите за тем, чтобы не осталось в живых их лакеев и кучеров. Хотя, нет, — она задумалась, — одного — двух отпустите, надо же будет кому — то разнести слухи обо мне. Я люблю, когда люди передо мной трепещут, а их страх подогревают болтливые языки. Вам все ясно?

Лоран почтительно кивнул.

— И смотрите, чтобы ничего из моих вещей не было испорчено, — Роза помедлила секунду над обезображенным трупом баронессы, который уже раздирали алконосты. Они прервали свою пиршество, только заметив ее, кто — то вытер окровавленный рот черным крылом. Роза медленно наклонилась и сорвала с мертвой шеи колье из топазов. А потом быстро сунув добычу себе за корсаж она понеслась, почти полетела к выходу.

Когда я последовал за ней по темным улицам города, Перси сделал вид, что отстает, а потом и вовсе пропал. Я шел вслед за сиянием красной накидки и казалось, что меня влечет вперед живой лоскут огня. Длинные алые полы буйно развевались на ветру и казалось, что воздух рядом с ними горит. А еще я видел ее корону даже издалека, рубины, жемчуг и изумруды переливавшиеся в зубчатой золотой оправе выглядели одновременно и царственными и мертвенными. Конечно, дело было не только в том, что роза сняла эту корону с трупов, точнее со скелетов. Прах тех кто лежал в занятом ею склепе был для нее ничем, их драгоценности всем. Я догадался, что все украшения, которые она теперь с таким величием носит на самом деле вынуты из разломанных могильных плит, сняты с мертвых пальцев, с шей и конечно же с головы какого — то усопшего правителя. Думаю остатки этого праха не перекочевали ни в какие урны, а были доедены ее армией, а вот все, что еще представляло хоть какую — либо ценность оказалось в руках госпожи.

Теперь оставалось задуматься над тем, куда Роза может так спешить одна по безлюдным ночным улицам. Она ведь уже пировала сегодня, так зачем же ей снова мчаться в ночь. Ее склеп уже заброшен и из города уходить пока что она явно не собирается.

Местом, куда она направлялась, оказалась какая — то ассамблея. Роза просто встала перед дверями ярко освещенного здания и те сами настежь распахнулись перед ней, впуская внутрь ветер и пыль. Гости внутри не веселились, а под предлогом ассамблеи собрались для того, чтобы обсудить, как им выжить в этом городе при новом и зловещем правлении. Все они были знатны и все боялись за свои имения и жизни.

— Когда Августин еще только приобретал свое влияние, никто не мог подумать, что он станет представлять для нас когда — либо такую угрозу, как сейчас, — говорили там.

— До него инквизиция хватало только бедных, богатых никогда, — подхватывали другие голоса. — Кто мог знать, что с появлением там Августина, сенат правивший страной будет разогнан, а власть достанется «святому». Раньше правили мы, входящие в сенат, а теперь здесь царит произвол.

— И кто мог думать, что он приведет еще и ее. С этим надо что — то делать.

Все кто говорил до сих пор сохранили уверенность в себе, они еще помнили о тех временах, когда сами имели влияние и могли выбирать, кого продвинуть вверх, кого погубить. Те из них, кто неосторожно помог Августину уже были им же умерщвлены, остальные боялись разделить их участь.

— Как можно было подумать, что этот тщедушный парень пойдет так далеко, — кто — то с досадой ударил кулаком по столу. — Удел святых кротость и нищета, а он стал правителем и захватил наши земли, наше золото, наши привилегии. Подвалы инквизиции ломятся от богатств отобранных у нашей родни. Разве не пора восстать против этого, у нас еще есть силы которые мы можем выдвинуть, я просил помощи у правителя ближайшего герцогства. Он собирается привести войска.

— А что войска могут сделать против колдовства? — спросил вдруг кто — то, кто очевидно был умнее. Мне импонировала это проницательность и я издалека прислушался. Неодобрительный ропот пробежавший по залу заставил его смутиться, никто не догадывался о том, что Роза уже поднимается к ним по лестнице, а я слежу из окна.

— Святость, колдовство — не все ли равно, это две одинаково сокрушительные силы, и то другое равняет с землей города и совершает необратимое, — продолжил тот же человек. — Бороться физическими силами нельзя ни против одного, ни против другого, и нет такой военной стратегии, которая способна одолеть чары. Все дело здесь не в силе, если б не было Августина и той, что появилась рядом с ним, то нам не нужно было бы созывать полка и сговариваться. Каким бы бессильным не казался святой мальчик, но если не станет его и ее, то нам уже не останется с чем сражаться. Народ верит ему, и надо будет обставить все так, будто виновны в его гибели не мы. Когда зачинщик Августин умрет, то все само собой встанет на прежние места.

— Его уже пытались убить, — веско заметил кто — то. — Они мертвы сами.

Зловещая тишина наступила лишь на секунду.

— Они плохо все спланировали, — тут же перебил другой. — Мы спланируем лучше.

— Правда? — голос музыкальных эхом раскатившийся по залу, действительно был божественным. Онемевшая толпа все еще безликих для меня гостей, ни имен, ни чувств которой я еще не знал, уставилась на распахнувшиеся двери. Роза прошла вперед медленно, волоча за собой невероятно длинный скользящий шлейф. Она пугала всех уже одним только своим видом, такая красивая, что это было неестественно. И конечно же она снова не сделала ни кивка, ни реверанса, хотя предстала перед самыми знатными людьми из всех, какие здесь только оставались. Они не привыкли, что к ним проявляют такое высокомерие, но при виде ее они молчали.

— Это вы в моей власти, — в который уже раз повторила она, эта фраза неслась по городу из дома в дом как клише, а люди, чувствовавшие при приближении царицы свинцовую тяжесть невольно покорялись ей. Теперь они чувствовали себя так, будто их душит мраморная статуя, а они придавленные ее тяжестью не могут ни шевелиться, ни говорить.

— Кто — то из вас когда — то сказал, что безродный мальчишка не может считаться правителем, разве только святым, потому что все святые безродны и имеют отцом лишь бога, кто это был, кажется ты, баронет де Норте, — она указала рукой на мужчину, который тут же съежился и стал задыхаться, как если бы его душили, он отрицательно замотал головой, но Роза даже не обратила на это внимание.

— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжила она, будто человек на которого она указала вовсе не бился в конвульсиях, а мог все еще вести дебаты. — Даже если святой родился принцем, он должен оставить все и стать никем во имя своей избранности. Пусть юный святой Августин и никто, обсуждению это в любом случае не подлежит, потому что после всех положенных божьему избраннику испытаний, он высшей силой возвышен над всеми вами. Я же, кем бы я не была, царское происхождение имею и по праву стою не только над всеми вами, но и по своей знатности над всеми народами земли. Вижу, чтобы поверить мне до конца, вы должны знать, кому поклониться.

Она даже не щелкнула пальцами, хватило изумрудной искры в ее взгляде и колени присутствующих против их воли начали сгибаться. Свинцовая тяжесть накатившая волной на их тела и сдавившая головы не позволяла ни на секунду сопротивляться.

— Вам положено было стать моими, — обратилась она к коленопреклоненной толпе разодетых дам и вельмож. — Самый неверующий народ провоцирует создателя на то, чтобы послать ему доказательство своей силы, и благодарите господа за то, что он послал вам не потоп, ни землетрясение и не пожар, — при последней угрозе ее глаза лукаво сверкнули, она явно вспомнила меня и, конечно же, знала о том, что достаточно одной лишь просьбы или провокации и мою силу она всегда сможет обратить во вред им. — Стихии возбудить я еще успею всегда, но они по вашему разумению способны восстать и сами, в конце концов по понятиям людей, чтобы огонь разгорелся и за ночь пожрал целый город вовсе не нужен драконий налет, поэтому крайнее подтверждение для вас это то, что пришла я, во плоти и со всей своей силой. Теперь вам нельзя обмануться и принять все за случайность, появление Августина еще можно было счесть таковой, но не мое. И я уже знаю, как в дальнейшем вразумить всех вас.

А потом Роза выдвинула им целый ряд условий, на который никто не мог позволить себе не согласиться. Какой — то странный вынутый из пустоты договор был испещрен кровавыми подписями. Теперь я понял, зачем Роза носила с собой ту странную черную книгу, чтобы собирать кровавые расписки в ней. Она благочинно объяснила это тем, что все они заслуживают справедливого наказания, чтобы через боль отказаться от своих пагубных наклонностей, но когда она уходила запястье каждого из гостей, рассеченное железным пером истекало кровью.

Как же все просто и как искажены все истины. Сокрушенно качая головой я бросил последний взгляд на обескураженную толпу, так и не поднявшуюся еще с колен, и только после кинулся вслед за уходящей Розой. Она прижимала черную книгу к себе и кажется смеялась.

Следующим местом назначения, куда она направлялась был какой — то подвал, возле которого отвратительные на вид существа скатывали театральную палатку и укладывали в мешки реквизит. Значит марионеточный театр все — таки принадлежал ей, но теперь тряпичный навес от него уже скатывали в баул когтистые лапки, чтобы отнести все это на поджидающий в гавани корабль, который будто в насмешку надо мной был назван «Победитель дракона». Я узнал потому, что буквы для надписи в спешке вырезались из досок отодранных от того же театрального фургона. Поскольку в странном обществе, с которым я столкнулся было принято не бросать зря даже обломки, то за брусья упряжи, где должна была стоять лошадь теперь взялась гарпия и потащила фургон с силой, с какой бы не смогла и сама лошадь. Это напомнило мне об Одиль и о том, как безжалостно она обкрадывала замок своего отца перед побегом. Думаю, знай она на тот момент, что у меня есть хоть что — то за душой, кроме моих амбиций и меня бы тоже тогда утащили из замка князя хоть силком, как часть ее поклажи. Но Одиль хотя бы была более разборчива и забирала только ценности, а слуги Розы абсолютно все без разбора. Думаю, при их то меркантильности они уносили обломки фургона только потому, что опасались, как бы кто не подобрал все это добро после них. Если они все так оставят. Им и в голову должно быть не приходило, что люди просто сочтут все это мусором. То ж, даже дворникам они не давали поживиться. Кажется, таковым в Рошене уже не осталось работы, раз они подмели начистую все улицы. Конечно, найдись в Рошене хоть один вольный волшебник вроде меня и такая мера предосторожности не оказалась бы лишней, лично мне хватило бы и пары осколков от любого предмета, чтобы установить, кто был его хозяином и где этот человек сейчас, и что он замышляет. Думаю, другие помимо меня могли проделать тоже самое, но их здесь не было. Роза выжила всех. Поэтому тщательная работа проделываемая ее слугами лично мне казалась бесполезной.

Я ждал Розу, пока она собирала подписи в подвале с двух вельмож, которые закатав рукава камзолов помогали ее тварям собирать поклажу, как простые работяги. Похоже, что эти двое давно уже были в ее власти, и теперь они заключили какой — то договор.

Когда она уходила, я перемахнул через угловое здания и оказался у нее на пути, когда она сворачивала в переулок.

— Здравствуй, дорогая!

На миг она остолбенела, но очевидно сочла выше своего достоинства хоть что — то мне ответить.

— Ты не можешь убить их всех, — приближаясь продолжил я. — Всех, кто есть здесь…

— Я сделаю так, как захочу, — она плотнее прижала к себе свою книгу, будто опасаясь, что я ее отберу, но зачем, моей — то подписи там не было.

— Ты сделаешь так, как захочет демон, который сидит в тебе, — поправил я.

— Тот же самый демон сидит и в тебе, — тут же поддела она.

— Ты ничего не боишься, — обычно этой фразы от меня не слышал никто, люди содрогались, заглянув мне в глаза и поняв, кто я такой, но только Роза меня не боялась. А следовательно у нее не было никаких страхов вообще.

Она только покачала головой.

— Иногда все чего — то бояться, — поправила она.

— Но не ты.

— Я боюсь тебя.

Ответ меня поразил и невозможно было понять, шутит она или все — таки признается всерьез. Во всяком случае на этот раз я не слышал, как над крышами домом разливается издевательский смех ее духов. Их просто не было рядом с нами. Впервые мы оказались наедине, и она это мне сказала, а потом лишь черный лебедь пронесся мимо меня. Розы рядом уже не было. Недолго я озирался по сторонам, в поисках того дома, в который всецарица заглянет в следующую очередь. Кого отметят ее визитом? Я искал этого несчастного во всем Рошене и понимал, что таких бесчисленно.

В кармане у себя я обнаружил записку. Когда я в последний раз был в здании инквизиции, кто — то вложил мне ее в карман и тут же убежал. На аккуратном прогербованном листе было торопливым почерком набросано несколько вежливых строчек. Заговорщики, которых я уже знал, собирались ждать меня сегодня всю ночь в самом глухом районе города, где уже почти не осталось постоянных жильцов, разве только крысы и трупы. Я отлично помнил этот квартам, он граничил с изгородями, возведенными там, где некогда зверствовала чума. За столько лет инфекция может и выветрилась, но те районы так и остались необитаемыми. Более того, считалось дурным предзнаменованием даже заглядывать туда. Что ж, лучшего места для того, чтобы со мной встретиться нельзя было даже найти.

Я скомкал записку и сунул ее назад в карман. Клочок бумаги был совсем небольшим, очевидно, совсем не потому, что в церковных архивах не хватало бумаги, а намеренно, чтобы заговорщикам хватило место подписать свои имена внизу не полностью, а поставить лишь заглавные буквы от них. Думаю, им еще предстоит узнать о том, что существам вроде меня и Розы хватает одного росчерка чьего — то пера, чтобы узнать все об этом человеке и отыскать его потом где угодно. Таковы проницательность и способность данные нам волшебством. Но другие не подозревают о наших силах, поэтому до сих пор чувствуют себя в относительной безопасности.

Однако, те, кого я нашел в подвале давно закрытой часовни и так уже подрагивали от страха. Их статусы в церковной иерархии, их достижения, их сан — все это уже не могло защитить их, и они это осознавали. Единственным выходом оказалось обратиться за помощью к дьяволу. Выходит их отречение от плоти осталось лишь показухой, жить и благоденствовать им хотелось намного больше чем тем людям, которые не принимали на себя обязанности пастыря душ. Любой безграмотный крестьянин постеснялся бы обратиться за помощью к дьяволу, а эти уважаемые церковники нет. Они еще и оправдать пытались свое обращение ко мне какой — то наспех выдуманной философией, точнее софистикой.

В полутемном тесном помещении я застал всех, кого уже встречал в инквизиции. Обожженная рука одного из них явно сообщала о том, что это он подложил записку в мой карман. Он даже не пытался прикрыть ожог рукой. Может теперь еще стоит провозгласить, что эта отметина нечто вроде стигматов, которыми наградил его бог. И уж не собираются ли они заодно и объявить меня богом. Я усмехнулся, оглядывая перепуганное собрание.

— Солнце в окружении звезд — герб честолюбивого Рошена, — на записке которую они мне подсунули был проштампован именно он. — Я бы заменил его на кучку кроликов, которые разбегаются при виде лисы.

И бегут за помощью прямо к матерому волку, добавил я про себя и внутренне усмехнулся. Конечно же, никто из них не попытался ничего возразить на мою дерзость. Сейчас они зависели от меня. По крайней мере им так казалось.

— В чем дело? — я прошелся вперед, чувствуя, как они напряглись от страха и опасения. — Я уже отказал вам в помощи или каком — либо содействие. Я считаю, что люди, которые и без моего покровительства большую часть своей жизни ели, пили, приговаривали других к казням и всячески благоденствовали за счет страданий других могут и в дальнейшем продолжать свою священную службу без меня. Вам не нужен дьявол, чтобы стать хуже, чем вы есть. И я уже говорил вам это на суде, куда вы имели наглость меня пригласить.

— Хм, — старший из них, довольно пухлый и хитроватый на вид епископ неуверенно переступал с ноги на ногу, — мы поспешили…

— Так вот, — я с притворным удивлением повел бровями и быстро сдернул рукав с его запястья, прежде чем он успел отшатнуться и оправить одеяние, я заметил полосу саднящих гнойников, которые если присмотреться складывались в одному мне ведомые знаки. — Это я поспешил прийти сюда, она уже отметила вас. Всех вас, — я обвел глазами собравшихся, — точнее почти всех.

Я притворился, что собираюсь уйти, но их реакция все же было мне любопытна. Любое слово таких лицедеев заслуживало целой овации, и актер не сыграет как они. Что ж дьявол тоже может быть актером, не смотря на то, что он принц.

— Оскверненными вы мне не нужны, пусть ее костры вас очистят, — через плечо бросил я.

— Это все не наша вина, а святого Августина. Если только не было бы его, — буркнул кто — то из более молодых, но опытные собратья тут же одернули его. Он осекся и замолчал, но гнев во мне уже был возбужден. Я обернулся.

— Если б здесь нашелся хоть один человек, который достоин целовать землю, по которой ступает этот мальчишка, то я бы вам сказал. Поэтому вы здесь, далеко от него, в темноте, в сговоре, за пределами той земли, которые осквернил ваш труд, а он освятил ее своим присутствием. Каким бы он не был, внутри него теплится то, что делает его святым. Я ненавижу его, как дьяволу положено ненавидеть святого, но даже я признаю то, как он велик.

Этого заявления должно было быть достаточно, чтобы заставить их остолбенеть и наконец отстать от меня, но тот самый кардинал, которого я уже встречал в проходе, явно стесняясь и пряча глаза сунул мне что — то в руку. Первым импульсом было швырнуть это прямо в его неприятное лицо, но я все же разжал пальцы и посмотрел на смятый клочок бумаги, аккуратно исчерченный грифелем. Мне даже не нужно было разглаживать его и присматриваться внимательнее, чтобы понять, чья это работа. Такие очертания и штрихи были характерны лишь для одного мастера, он один мог передать на бумаге или холсте непередаваемую красоту всех тех, кто относился к моему миру. Но я понял, что сжимая в руке вещь Марселя еще до того, как заметил на рисунке ангела стоящего у окна и смотрящего вниз в толпу в вечных поисках ее. Еще до того, как на рисунке я узнал себя по слабой теплоте, исходящей от клочка бумаги я узнал флюиды Марселя.

Сначала я изумленно взглянул на лицо кардинала и заметил понимающую искру в его масляных поросячьих глазках. Он явно радовался тому, что сумел заинтриговать меня, и явно уже мысленно потирал руки, предчувствуя, что сильнейший у него на удочке. Мне хотелось встряхнуть его и все вызнать, но тут я увидел вдруг вторую фигуру — набросок на рисунке. Позади меня стоял кто — то второй, но не Марсель, он ни в коем случае не мог нарисовать рядом со мной самого себя, хотя это было окно его каморки и я таким, каким его посещал, но тот второй тоже был с крыльями и длинными локонами, и у него на челе был неземной венец. Красота одновременно носившая в себе и женские и мужские черты рождала совершенного ангела, царя царей, прекрасного и в аду. И только он имел достаточно сил, чтобы стать моим покровителем.

В голове зашумело от сосущей пустоты. Я следовал за Марселем в его водоворот, который затягивает уже неизбежно. Он знал о всех нас, он обладал даром предвидения или был всего лишь пешкой в руках сил, которым не знал названия даже я. Он неосознанно открыл уже давно все то, о чем я сам только узнавал. Такой человек должно быть обречен, потому что он знает слишком многое.

— Мы могли бы отдать вам вашего художника, — заискивающе предложил мне кардинал, такого медоточивого тона я наверное никогда еще не слышал. Он не сомневался в том, что предлагает горячо желаемое, но я только отрицательно покачал головой.

— Он уже погиб, — прошептал я больше обращаясь к пустоте, чем к кому — либо из них. Наверное, неосознанно я ожидал, что из этой пустоты Мадеэль ответит и попытается разуверить меня, что Марсель обречен, как и любой, кто узнает тайны дьявола. Но Мадеэля здесь не было, однако может он был в его темнице или кто — то из подобных ему, кого мой художник видел, но не как осязаемых существ, а лишь в своем сознании и старался в точности зарисовать все это.

— Но как же…

Я успел уйти от них еще до того, как они стали осыпать меня очередными посулами. Их недоуменные призывы еще доносились до меня в ночи, они не поняли даже что произошло, для них я просто исчез и все. Помедли я еще чуть — чуть и они бы наверняка стали вцепляться в полы моего плаща, не пуская дьявола уйти, потому что он их последняя надежда.

Наверное следовало отыскать Розу и спросить ее напрямую, действительно ли Марсель уже собственность моего отца, часть его грандиозного замысла, затрагивавшего меня самого. Она ведь все знает, если у кого — то и стоит навести справки, то у нее. Однако подойти к ней близко в ту ночь я так и не решился, я просто ходил вслед за ней, когда она спешила куда — то по городу. Стоило ненадолго потерять ее из вида, а потом где-нибудь непременно снова возникал алый лоскут светящейся накидки. Роза смело шагала по самым опасным районам и честно говоря она сама представляла опасность для всех. Кто встречался у нее на пути. Она заставляла встречных бандитов бросать нож, с которым они выходили по ночам на промысел, опускаться перед не на колени и молиться, поверив в то, что она мадонна. Она заходила в бедные дома, находила в кроватях больных или детей, которым требовалась помощь и для вида исцеляла их только для того, чтобы спустя некоторое время после ее ухода, их хворь разгорелась с новой силой.

Она обманывала людей и смеялась над ними, а я за ней наблюдал и не смел приблизиться к ней, как когда — то давно, когда она была смертной принцессой, а я драконом, прячущемся в тени, чтобы оградить ее от своего зла. Теперь же я оставался в тени, потому что ее одержимость меня пугала.

Предначертание

Перси звал меня назад в империю с такой настойчивостью, что его было сложно проигнорировать.

— Там твориться что — то непонятное, — клялся он, театрально заламывая продолговатые кисти рук. — В ваших погребах… ну, тех, что поближе к сокровищницы.

— Точнее именно там где она расположена, — уже догадавшись поправил я. Неужели Роза решила добраться до всего того, что я ей пообещал. Это можно было понять и простить, но мой подручный божился, что в замке действительно что — то не так и не из — за госпожи. Все сводилось к тому, что мое присутствие там требуется немедленно.

Я сдался, но не для того, чтобы оказавшись в своем замке обходить с дозором все владения, а для того, чтобы рухнуть в постель и хоть на секунду попытаться отдохнуть от всего того, что мне показали в Рошене. Забыться удалось почти сразу, но только не сном, какими — то обрывочными грезами. Покрывало на постели все еще хранило аромат его лилий, и я невольно задумался о том, как здесь на этом самом ложе он обнимал меня. Это было так приятно и так… противозаконно. Ни бог, ни дьявол, ни какие — либо колдовские расы не могли казалось позволить тех чувств, которые я испытывал к нему, своему божественному отцу.

Точно нельзя было припомнить было ли раньше это покрывало бардовым или пурпурным, но теперь оно стало цвета засохшей крови и при этом хранило запах свежих озерных лилий. Мадеэль. Я вспомнил его и тут же постарался закрыть глаза, и все позабыть. Надо было бороться с этим притяжением к нему, надо было иметь гордость. Он бросил меня слишком давно и слишком надолго, чтобы я мог это ему простить.

— Люди прощали, стоило им увидеть его один раз и потом они испытывали такую боль, что не увидев его еще раз они вынуждены были умереть, — проговорил в пустоте какой — то голос.

— Ну, это происходит и с теми кто видит моих фей, — усмехнулся я про себя и попытался заснуть, чтобы избавиться от надоедливого голоса.

— Твой отец действительно уникален, Эдвин, — Амадео склонившийся над камином пытался разбудить меня, но тщетно, он с его нотациями так уже надоел мне, все они надоели, отщепенцы из армии моего отца, которыми я теперь командовал, все те, кто творил свое зло в Рошене, я просто хотел отгородиться от них всех и уснуть. Но что — то меня разбудило. Настойчивый звук вторгся в уже спящее сознание, но не пожелал остаться просто частью сна. Мои ресницы дрогнули, веки затрепетали, будто кто — то из моих крошечных друзей пытался приподнять их. А звук доносившийся откуда — то из подвала стал уже более четким. Дзинь — дзинь, но так звонко и в то же время с какой — то монотонностью, с какой не звучит даже колокольчик. Я понял, что так звенит мое золото. Одна тяжесть с легким дзинь опускается на другую. Кто — то пересчитывает монеты? Я проснулся окончательно и сел на постели.

Кто мог забраться в мою сокровищницу, когда кроме стража подле нее в колодце и окованных дверей она еще дополнительно защищена моими чарами. Я прислушался, не повториться ли пересчет монет и попытался заглянуть туда тайным зрением, чтобы проверить, кто его ведет, но ничего не увидел, кроме дублоном весело катящихся по полу и задевающих друг друга. Казалось, что это не монеты, а живые существа водят хоровод и при этом звон бесконечно повторялся. Они стукались друг о друга и отлетали, но звук получался не от толчка, а как будто звенела песня.

Я не знал, что это за очередное чудо, но почему — то сразу подумал о Мадеэле, а стоило только о нем подумать, как он сам уже стоял передо мной, шокируя своим поистине неземным видом.

Смотря на него я опять чувствовал себя немного оторопевшим. Я никогда не видел ничего более красивого. Просто смотреть на него становилось для меня утешением. И все — таки я не мог простить его за то, что он бросил меня, за то, что позволил случиться тому, что случилось.

Минуту он просто стоял рядом, а потом вдруг заговорил.

— Слышишь, твое золото поет… хочешь, я сделаю так, чтобы оно никогда не убывало.

— Дьявол всегда предлагает это, — сонно пробормотал я, не вкладывая в это замечание особого значения, но он отвернулся так резко, будто его хлестнули по лицу. Теперь мне было видно лишь бледное свечение его локонов. И вновь возникло это ощущение, будто от меня отвернулась заря.

Нет, он не сочетался бы с ярким днем, он приходил и сиял только ночью, но каждый раз, когда он исчезал казалось, что солнечный свет навсегда померк.

Мадеэль. Мне захотелось вдруг произнести его имя, просто для того чтобы услышать, как оно прозвучит, но мне показалось, что после всего о чем я узнал, я нанесу ему оскорбление, если буду обращаться к нему так.

— Ты ведь все — таки мой отец, — слова сорвавшиеся с моих губ были практически обвинением, но его ангельские черты чуть смягчились.

— И ты ничего не сделал, ничего не объяснил, ни чем не помог, ты просто смотрел как закаляется сталь, а не признал хотя бы раз, что я твое дите, но не этого мира. Если тебе хотелось, чтобы я страдал как и ты после твоего падения, то ты добился определенных результатов и совсем не потому, что мне было больно считать себя простым смертных, хуже всего оказались те беды, которые принес мне мой дар. Хуже всего были годы заточения…

Он плавно двинулся ко мне, и слова сами замерли на губах. Я мог только смотреть на него, мог только желать, чтобы повторилось то, что произошло между нами не так давно в этой же самой спальне, когда он появился в первый раз.

Его идеальные губы почти не двигались, но он все же со мной говорил, и голос его казался музыкой слитой из небесной гармонии.

— Мой бедный ребенок, совсем один в этом мире зла, — и опять нежность этих прикосновений, как аромат лепестков лилии. И его лицо — это чудо передо мной, бледное золото кудрей, более драгоценное, чем все сокровища собранные мной и теперь бережно сохраняемые в казне дракона, и глаза, глубже самой вечности, и божественные поцелуи. Какой ласковый голос, звучание нечленораздельное, как поток воды, лишь мой слух мог различать слова, и эта речь становилась таинством, а для других была просто музыкой, даже для сверхсуществ. Если они и улавливали отдаленный шепот в этой музыке, то не понимали его. Но как нежно это звучало, совсем, как его ласки, он действительно жалел меня, он видел во мне дитя, свое дитя. Впервые меня считали не ослепительной красоты златокудрым мальчиком, пригодным разве только для украшения чьего-то дворца или удовольствия, а ребенком, жизнь которого безнадежно испорчена и который заслуживает сожаления. И меня это сокрушило. Никто никогда меня не жалел. Я был для них чужим, а для него нет. Он любил меня. И для него не имело значения, что я зло под невинной оболочкой, для него и не существовало таких понятий, как добро или зло, как светлое или темное, он сам не принадлежал ни к чему из этого, он просто любил меня.

Мне хотелось ответить ему тем же, просто отдаться во власть этих объятий, раствориться в них и обо всем забыть, но я уже решил, что не позволю его подкупающей нежности разрушить стену льда, которую я с таким трудом возвел между собой и любыми чувствами. Чувствовать нельзя, иначе любой, кого я полюблю, предаст меня, как Роза. Когда ты любишь кого-то и доверяешь, тебя так легко подвести, даже если ты могущественней всех во вселенной. Я хотел ударить кулаком о кровать, о стену или о любого, кто подвернется, чтобы выплеснуть на какое-либо существо из плоти и крови свою досаду, но передо мной был только он, бесплотный и еще более могущественный чем я, и даже если б я мог, то не стал бы наносить удар по такому совершенству. Это было бы единственное святотатство, которое возможно. Единственное, что даже проклятый мог бы счесть непростительным грехом. И не важно, что он бросил меня совсем одного в этом злом непредсказуемом мире, жизнь в котором борьба, я любил его, хотя никогда бы не признался ему в этом.

— Что — то не так? — красивый голос казалось дрогнул.

Я отрицательно покачал головой.

— Тебе не нравятся все те чудеса, которые я могу еще открыть в твоей стране?

— Темные чудеса, — поправил я, стараясь вырваться из забытья, в которое меня всегда приводило его присутствие.

— Нет, светлые… светлые, как твои локоны. Твое золото всегда останется золотым, сколько бы бед людям она не приносило. И я могу дать тебе намного больше, чем просто золото.

Что это? Обещание? Он наконец — то начал обещать, как и положено ему перед тем, как кто — то поддастся наконец — то его соблазну. Единственное обещание, которое не лживо он мог бы дать только мне, если б я действительно что — то значил для него. Конечно же, учитывая то, что он уже бросил меня однажды, это могла быть и ложь, но по крайней мере приятная. Мне понравилась, как он это пообещал, понравилась сама его интонация, и все же я удивленно раскрыл глаза и переспросил:

— Теперь?

— Теперь, — тоже с легким удивлением повторил он, будто слово само по себе ничего не значило.

— Да, почему именно теперь, так поздно, именно в тот момент, когда мне не нужно больше уже ничего.

— Потому что ты слишком разочарован. Иногда людям, как в общем и нам, кажется, что возможность желать в них полностью прошла. Со мной было уже такое, после падения, но поверь мне это проходит. Достаточно только увидеть что — то прекрасное и желания снова просыпаются. Мы это хотим. Нужно только чтобы это было достаточно драгоценным, чтобы его пожелать.

Он говорил о Рианон, наверное, но я думал только о себе.

— Иногда это случается со мной, когда я вижу тебя, — признался я. — В первую секунду ты неотразим и я могу при виде тебя забыть обо всем, но чем дольше я смотрю на тебя, тем сильнее осознаю, что восторг был бы полным только тогда, если б ты появился раньше.

Он задумчиво провел рукой по моему лицу.

— Раньше?

— И намного. Тогда, когда мне действительно был нужен кто — то, чтобы утешить и понять меня, когда я был действительно ребенком, а не мужчиной, когда я вынужден был считать себя узником, а не императором. Нет ничего достойного в том, чтобы опекать того, кто уже вырос и в заботе больше не нуждается. Вся помощь нужна своевременно, вся любовь тоже. Еще недавно я бы смог все понять и простить, но сейчас наступил момент, когда я больше не могу никому довериться.

— И не хватит ничего, чтобы изменить твое мнение?

Я отрицательно покачал головой.

— Ничего, кроме времени. Роза может остановить часы, а я не стал бы этого делать. То, что нужно было мне раньше, теряет всю свою актуальность сейчас. Раньше когда я чувствовал себя потерянным мне действительно был нужен только ты. Раньше ты стал бы для меня всем.

Я подумал секунду и добавил.

— Но это ведь было и неправильно, потому что тогда бы я оставил всю свою империю и ушел за тобой, или впадал бы в тяжелейшую депрессию после твоего ухода, как любой из простых смертных, а я ведь создан для этой проклятой империи, не для тебя. Это твой треклятый легион нуждался в руководители и на меня взвалили подобную ношу, а сам ты смог прийти лишь тогда, когда я уже не могу все это оставить. У твоего жестокого бога, видимо все расписано, он дает нам это только тогда, когда нам это уже не нужно. Чтобы поддержать равновесие в мире, он готов искалечить судьбы, и твою, и мою, я могу понять его, но не могу понять тебя. Если только он до сих пор не имеет власти над тобой. Клянусь, если бы ты пришел ко мне раньше я стал бы твоим великим помощником против всей этой несправедливости и я полюбил бы тебя. Только тебя.

— Но я то тебя люблю, — холодно возразил он.

— Потому что теперь увидел во мне достойного сына. Что — то не слишком сильно ты любил меня, когда я был всего лишь узником, всего лишь смертным, всего лишь начинающим чародеем. И младший принц тоже существовал один, не считая тени дьявола над собой. А мне хотелось увидеть того ангела, которого я вижу сейчас.

Я прижал пальцы к вискам, будто голова сейчас вот — вот взорвется от сдерживаемых рыданий. Но слез не было.

— Если б раньше! Если б только это случилось раньше! — продолжал шептать я в каком — то оцепенении отстраняясь от него. На самом деле я понимал, что все это значит, я отвергал его теперь точно так же, как он раньше отверг и бросил меня, совсем одного в этом враждебном мире смертных, где по отношению ко мне испытывались только страх или зависть. И какое — то мимолетное отчаяние промелькнувшее на его божественном лице уже ничего для меня не значило, как и обольстительное прикосновение руки, как и шорох крыла. Я стал непреступен, хотя внутри меня раздирала боль. Но гордость тоже надо было иметь. Я не мог простить того, кто однажды отвернулся от меня, и я крайне сомневался в том, что ему вообще нужно было мое прощение. Ему нужна была лишь она одна та ради удобства которой он меня так жестоко оставил, а я был лишь ее слабым отражением. Он мог любить меня разве только потому, что видел во мне уже знакомые черты.

Когда он обнял меня за талию это стало шоком, мы, такие похожие и в то же время различные могли показаться половинками одного целого, хотя само это уже было противоестественно. Однако на миг мы слились, мое тело напоминающее человеческое и его абсолютно бесплотное. Удивительно, как не ощущая плоть, можно было чувствовать его сокрушительную силу. Он мог бы уничтожить меня, если б захотел, но я знал, что он никогда этого не сделает, как бы я ему не дерзил. Но я не верил, что причиной тому его любовь ко мне, а не какая — то непостижимая цель.

— Художник твой?

Он отрицательно покачал головой. Ему хотелось сказать, что все, что принадлежит ему может также стать и моим.

— Я разочаровал тебя? — что еще мне оставалось предположить.

В ответ мне раздался только вздох, а потом, будто отвечая на мое предположение о жестоком распределении наших ролей в этом мире, он произнес:

— Все осталось так, как и было задумано.

Герцог Антонио умирал. Всего пару дней назад весть о его чудесном исцелении потрясла всех. Его покалеченные ноги снова могли ходить, рубцы на них затянулись гладкой кожей. Он выглядел моложе с тех пор как стал здоровым и не переставал говорить о том, что исцелила она, самая настоящая ожившая статуя мадонны. Еще он рассказывал что — то о том, что она не совсем такая, какой ее ожидают увидеть верующие, более могущественная и более проницательная, светлая и темная одновременно. Но это слышали лишь его доверенные люди, а массы простонародья потянулись с подношениями к той нише, где прежде стояла статуя. Кровь верующих и розы теперь устилали там все. Многие часами стояли коленями на их шипах, кто — то часами испытывал боль от того, что нанес себе ранку. Но ведь так велела она. Люди верили, что она поможет им, но проходили часы, а она не помогала. Она приказала им принести жертву и ждать исцеления, но не исцелился никто. Лишь Антонио на зависть всем был здоровым и энергичным, но всего два дня, на третий он слег. Теперь уже не только ноги были поражены, струпья усыпали все его тело, и из них шла кровь, как будто розовые шипы иголками пронзили всю его кожу. Такие кровотечения не были единичным случаем, другие приносившие в храм розы, тоже замечали спустя какое — то время, что их ранка начинает кровоточить и кровь остановить иже ничем нельзя. Прихожан сражали самые неимоверные недуги с тех пор, как они день или два простояли в храме. Тех, кто не уходил, а продолжал молить об исцелении донимал звучащий где — то в вышине смех, и стены сотрясались от него.

Этьен предвидел все это. Когда он понял, что твориться в поместье «Королевские розы» он успел бежать. Они гнались за ним, эти демоны из мрака бальной залы, но стоило ему оказаться за пределами Рошена, как они отстали. Он нашел где — то коня, всадник с которого был ими же убил и доехал назад до границ владений своего сюзерена только для того, чтобы застать того на смертном одре.

— Я видел, я видел, как она губит людей, — продолжал бормотать Этьен и почему — то окружающие герцога относились к нему не с насмешкой, как к безумцу, а с уважением. Наверное, только потому, что они собственными глазами убедились в том, на что способна она. Их господин умирал. Его взлет и падение уложились в три дня. Два из них он чуть не летал от счастья впервые за сорок с лишним лет своей жизни ощутив себя здоровым, а третий день он промучился так, что даже наблюдать за ним было страшно. Он захлебывался кровью и из — за этого не мог говорить, поэтому завещание было некому оставить и не для кого. Он не успел выбрать приемника и большую часть своей жизни наверное думал, что не нуждается в таковом. Достойных ему не было. Никто не сможет с такой же мудростью удерживать все завоеванные им земли, не то, что присоединять новые. Но Этьен посмотрел на нефритовую доску, заметил надписи под шашками и неосознанно решил, это его долг. Пусть в нем всего лишь сыграло честолюбие, но он собирался закончить то, что начал его правитель. Сейчас после того, как он заглянул в окно поместья «Королевские розы» и увидел, какой прием нечисти устроен там, он считал, что ничто уже не сможет испугать его, а после побега из того ада для него уже не осталось невыполнимой задачи. Он начнет поступать также, как его господин, хитрить, применять ловкость, устраивать заговоры, искать поддержку у тех, кто ее может дать и уничтожать всех, кто представляет угрозу. Сейчас, когда он смог вернуться из Рошена и описать в деталях все, что там наблюдал, он прослыл чуть ли не героем, ему верили, его уважали за храбрость и стойкость. Сейчас он мог бы, если бы постарался захватить власть, хотя бы в качестве полководца, чтобы повести уже приготовленные войска на Рошен. Настал момент, чтобы кинуться в бой за победой, а потом он сумеет очистить и свои родные земли от происков этой дьяволицы.

Эдвин

— Не иди за мной! Не смей за мной идти, — иногда оборачиваясь кричал я Амадео, но он все равно продолжал белеть на темной улице позади меня, и мне было даже противно думать о том, что он может следовать за мной по приказанию моего отца. Отдает ли Мадеэль свои распоряжения этим семерым в склепе, или же они существуют сами по себе отдельно от него, еще оставалось для меня загадкой. Но во всяком случае мне не хотелось больше принимать того, кто помогает мне из каких — то личных побуждений или по чьему — то приказу, поэтому я часто злобно оборачивался на него и шипел какие — то ругательства на одним нам понятном языке, а он слабо оборонялся. Странную картину мы должно быть представляли, если бы кто — то заметил нас, чародей и ангел, ссорящиеся друг с другом, один в богато расшитом камзоле и плаще, другой в белом одеянии и с крыльями. О стороны могло показаться, что я кричу свои проклятия просто в пустоту, ведь не всем было можно видеть белое создание прячущееся в тени за моей спиной.

— Какого черта тебе вообще взбрело в голову мне помогать, когда и помощи от тебя ни на грош, ты просто сбиваешь меня с толка, чтобы выслужиться перед моим отцом.

На этот раз он не ответил, и вид у него был такой, будто его хлестнули по лицу.

— Ты хочешь сказать, что я действительно больше тебе не нужен? — его голос зазвучал как — то непривычно.

— Хочу сказать, что ты только мешаешь мне и без тебя было бы легче.

— Легче? — он усмехнулся. — С твоей деликатностью ты скоро потеряешь все, потому что пока ты манерничаешь, изображая из себя благовоспитанного принца, другие действуют, не выбирая методов. Они могут оставить тебя без всего.

— Мой отец такого не позволит, — совсем недавно я поссорился и с ним, но верил в то, что он все равно меня не оставит, как наверное каждый холеный ребенок знает то, что после любого скандала с родителями они все равно примут тебя назад и простят. К сожалению, с возлюбленной так нельзя. Если испортил с ней отношения однажды, то она уже тебя не простит. И Роза мне это без конца доказывала. С ней я ясно как ни с кем понял, что в отличии от кровных уз романтическая любовь требует бесконечного подтверждения и любая ошибка может вылиться в разлуку навсегда.

Я сам не заметил, как уходя от Амадео оказался вблизи театра теней.

— Встретимся в зрительном зале, — шептались какие — то парящие существа, пролетевшие мимо меня. — Сегодня там будет сама госпожа. Камиль написал для нее особую пьесу. А после будет пир.

Я заинтересовался. Значит, Роза, несмотря на то, какую роль она разыгрывает перед народом, еще посетит и театр.

Духи спешили занять свои места, а у заднего входа в театр разыгрывалась настоящая сценка. Я остался стоять вдалеке, пытаясь присмотреться и понять в чем же дело. Почти все тени незаметно присутствовали в темноте у бокового выхода, пятно света от высокого уличного фонаря освещало лишь статную фигуру Кловиса на пороге и роняли блики на кого — то, очень мощного и высокого, кто угрожающе сжимал кулаки, явно требуя, чтобы ему освободили проход. Честно говоря, рост его для человека был чудовищным, голова в рваной шляпе высилась над толпой, как у великана, рваная же накидка прикрывала непомерно широкие плечи.

— Вы были моей армией, — кричал он, слишком яростно для актера, которому устраивают пробы. — Это я вас собрал и обучил. Без меня сейчас вы были бы прахом.

От его баса мог бы сотрястись портал входа, но Кловис даже не дрогнул. Кажется, ему уже не впервые приходилось выслушивать подобное, и он привык относиться к этому спокойно.

— Уходите, месье, — только и проговорил он, холодно, но с такой издевкой, будто обращался к нищему.

Мощная фигура за островком света, кажется, взвилась до небес, упираясь плечами в самый верх чадящего фонаря. Потом он опять сделался ниже, всего лишь иллюзионист. Но сколько в нем было злобы.

— Вы забыли кто я? — все тем же грозным голосом вопросил он.

— Парвеню? — Кловис надменно изогнул брови. Таким высокомерным и сдержанным я его еще не видел никогда.

— Убирайтесь отсюда, — подхватил Шарло, наблюдавший за всем из — за спины Кловиса. На него оказалось достаточно только пришикнуть, чтобы он согнулся и нырнул назад в темноту.

— Подыщите собственный театр, чтобы выставлять своих фигляров, — посоветовал Алистер, прислонившийся к цоколю у входа. Лицо его оставалось в темноте так, что можно было различить только голос, другие тени, практически неотличимые от тьмы дамы и кавалеры, хохотали по разным уголкам вокруг громоздкой фигуры пришельца. Он не собирался уходить, хотя они смеялись ему в лицо, а лишь сжимал кулаки, заранее понимая наверное, что несмотря на свой исполинский рост со всеми ними ему не справиться.

— Как вы смеете, — его плечи тряслись от гнева. — Вы все мои, вы должны были быть моими.

— Мы больше не ваши, — непререкаемым тоном возразил Кловис, и кажется только сейчас у меня не осталось сомнений в том, с кем он имеет дело.

Я уже собирался рвануться вперед, но непомерно высокая фигура уже обернулась вокруг своей оси, как если бы выполняла какой — то причудливый танец или ритуал.

— Вы еще пожалеете. Вы сами все только выскочки. И я с вами еще рассчитаюсь за все, — звучал его голос, хотя самого его уже не было видно.

— Пусть убирается, — пробурчал Алистер. — Мы и так уже ему заплатили, всем, что с нами случилось.

Лицо Кловиса, стоявшего в центре теневого собрания оставалось непроницаемым и совершенно неподвижным. Только спустя мгновение он устремил взгляд в темноту, как будто почувствовал меня.

— Гоните его и впредь, если он придет, — отдал он приказ своему обществу.

— Мы доложим монсеньеру? Через кого — то из его слуг например? Некоторые из них сегодня на представлении, — деловым тоном осведомился кто — то.

— Он и так знает, — Кловис безошибочно угадал то направление, в котором находился я, чтобы посмотреть туда сквозь тьму.

Когда я вошел на представление, то понял, что ложа, которую обычно оставляют для меня, занята. То есть с виду она казалась пустой, но я знал, что там за занавесом в аванложе кто — то уже затаился и наблюдает за действиями на сцене.

Давали другую пьесу. Все произведения Камиля были вычеркнуты из репертуара. Гортензия, встретившая меня в коридоре, с восторгом пояснила мне, что Роза нашла где — то потрясающе одаренного мальчишку, который тоже теперь относится к теням и пишет для них ни с чем не сравнимые пьесы. Конечно же, он теперь жил с их обществом, и его посвятили не спросив моего согласие. Розе я еще мог простить это, но не другим. Однако, казалось, что с появлением Ротберта и Симона теперь повсюду царила анархия. Этого мой бывший наставник и добивался. Он нарочно делал ситуацию такой, чтобы я не мог уследить за всеми разом, даже имея целую рать шпионов и порученцев.

— Его сначала хотели убить, но после того, как госпожа поняла, что кроме отнятых первых пьес он может написать еще и другие, она велела его оставить, — лепетала Гортензия, почти повиснув у меня на локте, пока я шел к ложам. — Ну вот мы и оставили. Сперва он сидел взаперти и писал для нее своей кровью, а когда видно стало, что он вот — вот умрет, она приказа сделать его одним из нас. И теперь нас на одного больше, если не считать ту, испорченную…

— Бланку? — встрепенулся я. — Она еще не вернулась?

— Нет, ее не видел никто уже давно. Так — то чересчур увлекаться…

Я вспомнил обреченное существо, ползающее по пагоде и мне стало противно при виде Гонории, которая висла у меня на руке как какой-нибудь экзотический черный цветок и явно не собиралась отставать. Ее волосы были давно окрашены в черный цвет, как это положено у теней и в чертах лица не осталось ни капельки детской наивности, но стоило подумать о том, что однажды в ее роскошном теле могут проснуться те же желания, что и в тщедушной Бланке, и мне стало неприятно находиться рядом с ней.

— Прости, дорогуша, — я вырвал у нее свой рукав, так быстро, что ее холеные коготки минуту еще продолжали тщетно сжимать пустоту, а сама гонория удивлялась тому, что никого больше нет рядом.

Наступил антракт. На узкой полосе авансцены перед закрытым занавесом танцевали те же самые дьявол и дьяволица, которых я уже видел на ее маскараде, только здесь все, разумеется, принимали их за переодетых актера и актрису, а не за самых настоящих демонов. И изъяны на их лицах под масками конечно же сходили за грим. Только я знал, что их кожа сама по себе похожа местами на грибок и чтобы придать ей столь необычный цвет не нужно никаких артистических красок. Духи умчались играть на золото с простыми посетителями, странные сгорбленные кавалеры, в которых несложно было угадать фейри, увязывались за самыми обычными дамами. Я прошел на верхний ярус освобожденный во время паузы и стал наблюдать за театром. Вскоре я нашел Розу. В ложе, где в первом ряду сидели вельможи, с которыми она недавно заключила договор. Вид у них был уже довольно запуганный, а Роза, положив ладони на спинку стула одного из них что — то игриво им шептала, приказывала, жадно ловила их кивки, при этом еще успевая наблюдать за танцующей парой на сцене. Ее гарпия уже ползла по бортику ложи перед ними, здесь в театре вполне сходя за игрушку, но вот новым знакомым Розы она причиняла определенный дискомфорт.

Идиллия продлилась недолго. Прозвучал звонок перед следующим актом, и я краем уха уловил, что кто — то ломиться в закрывающиеся двери театра.

— Впустите именем бога, — кричал голос, который я узнал и над которым здесь привратники лишь смеялись. В любом другом месте подобный призыв инквизиции перепугал бы до смерти любого, но здесь в ответ слышался только гомерический хохот тень. Упоминание о боге и законе не производили на них никакого впечатления. Они схватили пару из вломившихся священнослужителей, но кто — то все же прорвался сквозь их ряды и устремился наверх по лестнице. Сам бы он не смог. Мне не понравилось осознание того, что после того, как я сам покинул собрание заговорщиков, к ним с советами присоседился Ротберт. Что ж, он послал этих попов на верную смерть, а успей они вернуться к Августину и там бы их ожидало нечто даже более страшное, чем у теней.

Однако, я испугался, что Роза здесь совсем одна, без Лорана, и без Винсента, и даже без своего лицемерного святого. Но предупреждать ее уже было поздно, я просто приготовился расправить крылья и броситься сверху в ложу внизу. Здесь нечто подобное примут скорее всего за театральный трюк, зато я успею вовремя. Но я просчитался не в своих силах, в умении Розы. Как только уже знакомые мне священнослужители ворвались в ее ложу, криком обвиняя ее в том, что она дьяволица, Роза лишь обернулась к ним и оглушительно рассмеялась. На миг она заставила их остолбенеть, выронить кресты и оружие, и зажать себе уши руками от этого раздирающего смеха, а в следующий миг только черный лебедь парил над ложей, но его было уже не достать.

Я в свою очередь не собирался препятствовать теням, разобраться по всем правилам с теми, кто проник на их территорию. Пусть убивают этих святош, как хотят, по мне так они этого заслужили.

Когда я последовал за Розой в инквизицию, то совсем не знал, чего мне ожидать от нее в следующий раз. Уже издалека я ощутил, как когти львов в железных клетках в подвале скребутся о прутья и услышал их рык. Звери были голодны. А сверхсущества собравшиеся вокруг клеток и дразнящие львов, еще больше злили их. Думаю, запах крови пытаемых узников и так доводил их до исступления. Впервые я задумался, а для чего готовят этих львов. Вряд ли просто для пополнения арсенала пыточных приспособлений или пущего развлечения. Роза опять что -–то задумала.

В инквизиции ко мне уже привыкли, как к золотому призраку, который болтается то здесь, то там, и все — таки один из инквизиторов при виде меня поспешно опустил свою голову и стал поправлять клобук. Однако, как бы он не старался, сразу было заметно, что головной убор стал ему маловат. Что — то торчало из — под него, что — то твердое, высокое и заостренное на концах. С удивлением я обнаружил, что это рога, самые настоящие, витые, коричневые рога, при чем довольно необычной формы, каких не встретишь ни у быка, ни у оленя.

— Разве только у черта, — закончил мою мысль Винсент, неслышно шествовавший за мной на почтительном расстоянии. Он сцепил руки за спиной и вертелся, пытаясь изобразить нечто похожее на мою тень.

Рогатый инквизитор, заметив, как пристально я смотрю на него, счел за благо поспешно унести ноги.

— Такие теперь прячутся по углам, этот еще смелее многих, — прокомментировал Винсент.

— То есть еще другие? — я даже не обернулся к нему, когда задавал вопрос.

— Конечно же, — он глухо хохотнул. — И много их, ты скоро сам увидишь. Что можно было поделать, когда столько дураков лезут к ней за благословением. Я же не мог их всех от нее отпугнуть, но она сама изобрела верный способ. Смотри!

Он указывал рукой то туда, то сюда, где по пути нам попадался очередной изувеченный. При чем я видел не только тех, кто скрывал рога, отросшие когти или хвосты, от некоторых даже на расстоянии исходил довольно неприятный трупный запах. Можно было понять, что они живьем разлагаются или гниют от неизлечимых язв. Я отворачивался от них, а еще мне хотелось бы зажать нос и рот.

— Не бойся, чумная зараз распространяется только на тех, кого она отметила, — Винсент неправильно истолковал мое отвращение. — Она всецарица, — будто извиняясь пояснил он. — Но каждый к кому она прикасается из великой милости будь то приспешник Августина или простой человек, начинает разлагаться еще при жизни, покрывается язвами или другими жуткими уродствами прямо на глазах. У тех, чьей головы она коснулась, например, отрастают рога, кто сам поцеловал ее руку, тот немеет, у того, кто сказал о ней что — то плохое отнимается язык, у тех, кто повернулся спиной к тронному залу вылезает хвост, у некоторых вырастают когти и самое главное отрезать подобный изъян нельзя, сколько не отпиливай рога, они вырастут снова в тот же день. Зато на самых избранных после ее прикосновений прямо на коже проступают колдовские знаки, те кого она исцеляет от чего — либо потом тоже подвергаются тому же самому, люди обращаются в демонов по ее повелению, но не чтобы пополнить ее армию. Ей просто нравится, когда они прячутся замечая свое уродство и неимоверно страдают. Я тоже считаю, что она поступает справедливо, заставляя этих мерзавцев ощутить то ж, что чувствуем мы. Раньше нам приходилось прятаться, а теперь пусть они испытают это на своей собственной шкуре.

Винсент не притворялся, он действительно был в восторге от того, что она сотворила и кажется даже еще больше начал уважать ее, хотя его поклонение и до этого было безмерным и мне не верилось, что оно когда — либо может перейти свои же границы. Мне же в отличии от него хоть эти люди и были моими врагами было отвратительно смотреть на то, как мир превращается в ад.

— Ты просто никогда не страдал по настоящему, поэтому не знаешь, что такое жажда мести, — упрекнул Винсент.

Но я знал. Я только не знал, кому мне мстить, до нельзя опустившемуся Ротберту, который держал меня в заточении, или отцу, которого я обожал, но который спровоцировал все то, что со мной произошло. Поэтому я оставил в покое их обоих, предоставив их судьбе, но Ротберт не хотел оставить в покои ни меня самого, ни все что я имею.

— Вот значит что она объявлена святой, но ее существование несет ужас и мрачное колдовство, — заключил я.

— Только тише, им об этом не сообщай, — тут же шикнул Винсент, сам он специально говорил так, чтобы слышал только я.

— Ты считаешь от них нужно что — то скрывать до сих пор? — лично мне это казалось смешным. — После того, как они испробовали все на собственной шкуре. \

— Да, но пусть считают себя проклятыми, а не пострадавшими. Человек от такого вывода испытывает больше моральных мучений.

— Но не священник, — я вспомнил лицемерное собрание тех, кто пытался подкупить меня обещанием спасти Марселя, чтобы я их за это выручил. — Поверь мне, им все равно, какие они, треклятые или благословенные, главные мучения для них — страх за собственную шкуру, а не мораль. Порежь их слегка и они поверят в любого дьявола, лишь бы только хоть ненадолго уцелеть. Таков мир, к сожалению.

— Ни хуже чем все в мире и поэтому они будут страдать. Не вздумай вмешиваться.

— Я и не собираюсь.

Меня интересовало совсем другое. Я бы с радостью забрал Марселя и улетел из Рошена навсегда, предоставляя всех этих лживых прелатов их судьбе, которая может быть вполне и справедлива. Не вмешиваться в дела Розы я уже научился. Мне хватало всего лишь видеть ее. То, как она сидела в главном зале на месте главного инквизитора и пыталась смастерить что — то из кучки винтиков, болтов и шестеренок разбросанных перед ней на столе. Я так понял, что это разобранные по частым часы, точнее разломанные механизмы многих часов и как бы случайно затесавшийся между них коготь тигра в золотой оправе на тонкой цепочке.

— Думай же, думай, Лоран, — строгим тоном подгоняла Роза и при этом сама старалась соединить все что можно из предметов лежащих перед ней. Было странно заставать роскошно одетую даму за занятием часовщика, но здесь я привык видеть самое необычное.

— Госпожа! — Винсент с порога бросился к ней, но она лишь пренебрежительно бросила.

— Отстань!

Кажется после этого пол у Винсента под ногами дрогнул так, что сам он чуть не упал, однако обретя равновесие снова кинулся к ней и начал что — то нашептывать.

— Не забивай мне голову такими бреднями, — тон Розы был капризным и пренебрежительным.

— Но… — возразил Винсент.

— Ну, укради у них фураж, — пренебрежительно выдавила она. — Перетрави их припасы, или пусть наши загрызут их лошадей.

— Но тогда они придут пешком.

— Так заведи их в трясину.

— Их так много, госпожа.

— Ну как же ты мне надоел, — Роза с неохотой оторвалась от своего занятие и кинула враждебный взгляд на клянчащего что — то Винсента. — Я тебе еще припомню.

Пригрозила она, а потом плавно поднялась со своего места, подошла к арочному окну, точнее не подошла, подлетела так, что подол ее платья находился на уровне подоконника, и все, через миг можно было различить лишь алую бурю развевающегося шелка за окном. Роза просто взяла и улетела.

— В чем дело? — осведомился я, выступая из тени и видимо шокировав своим появлением одновременно и Винсента и Лорана. У одного винтики посыпались из рук и раскатились по мраморному полу, второй лишь недоуменно воззрился на меня, а потом как ни в чем не бывало, сложил руки на груди и своим обычным беспечным тоном пояснил:

— Да так, неприятности…

Вблизи Рошена

Этьен довел уже свои войска до предместий города. Каждый дюйм дороги давался ему с трудом, но он научил своих воинов, как сопротивляться сверхъестественным силам. Он сам раздавал им амулеты и обеги, он объяснял, как лучше прикрываться от их чар щитом, как разрубать черные тела тех, кто постоянно напал на них вырываясь будто из самой пустоты. Части обезображенных разрубленных тел тут же начинали соединяться, но Этьен придумал сжигать их огнем. Они запаливали сухие ветки и швыряли в нечисть, они разрубали всех попадавшихся по пути волков, независимо от того простые ли это хищники или ее слуги. Чтобы продвинуться вперед им приходилось расчищать себе путь, а сверхсущества все больше безумели, они рвали, кусали, царапали, кричали и шептали угрозы, но движущуюся вперед армию ничем не могли остановить. Этьен этого не позволял, он умел воодушевить свои войска, он изобретал все новые и новые способы сражаться с напастью. И он чувствовал себя победителем, когда вдали уже показались ворота города. Он старался не вспоминать о том, что видел по дороге. Картина оврага, в котором гнили обломки кареты и валялись останки его посыльных должна была возбуждать в нем только жажду мщения, а не страх. Он должен наказать тех, кто чуть не убил его самого, он должен не дать оборваться блестящей идее герцога о том, чтобы создать самую могущественную империю в мире, и он должен возглавить эту империю, а еще он должен искоренить все предрассудки распространившиеся в Рошене. Их дикая рушащая жизни вера умрет вместе с приходом его войск.

Он уже чувствовал, что победа в его руках, когда вдруг из ночной мглы появилась она. Алое облако летящее над землей так высоко, что его не достала бы ни одна стрела почему — то в миг заставило его людей дрогнуть и остановиться. Они смотрели на нее и не верили своим глазам. Теперь они не могли уже сдерживать напор сверхъестественных тварей, но и те почему — то уже не спеши нападать. Они признают в ней свою владычицу, подумал Этьен, королеву всех темных сил, но лишь он один мог так думать, его люди поверили, что видят перед собой повелительницу всего. Кто — то из них чувствовал, что его тело немеет, а рука не может подняться, чтобы пустить в ход оружие, кто — то терял слух от тихого свиста ее полета или начинал утрачивать зрение от одного взгляда на нее. Она источала сияние. Ее фигура в алом повисла в темных небесах высоко над войском, и, чудо, их колени начали сгибаться. Перед царицей небес положено стоять только преклонив колени подумал Этьен и ощутил, как ноги его подгибаются, а меч выскальзывает из руки.

Она заговорила и голос ее полился как небесная музыка. Она говорила что — то о том, кто она такая и каким образом они все нарушили ее закон. Она говорила о том, что прощает их, а ее слуги не простят, а Этьен лишь смотрел на трепетавшие на ветру струйке шелка, на ее белое, будто мраморное тело и наконец нашел в себе смелость, чтобы бросить взгляд на прекрасное лицо. Ее глаза блеснули, соперничая с ярким сиянием короны на голове, и он ощутил болезненное покалывание в собственных глаза. Этьен понял, что теряет зрение, он старался еще слепо сопротивляться чудовищным существам тут же бросившимся на него и его армию из разных углов. Они накинулись на его войско как только царица замолчала. и самое главное после ее речи у них всех не было уже не сил ни возможности сопротивляться нападающим.

Эдвин

Стоило только закрыть глаза, как мне представлялась та башня, обвитая цепями и узкое окошечко в ней. В полудреме я будто заглядывал в него и видел непомерно высокое помещение без этажей лишь с винтовыми лесенками и галереями, много книг и площадок перед полками, много огарков свечей. Я видел там как Ротберт кряхтит склонившись над каким — то томом, видел как он приказывает ифриту прижать к стене ослепительно красивого юношу с моим лицом и разорвать на нем ворот рубашки, а потом водит своими узловатыми пальцами по идеально чистой коже, будто ища на той колдовские знаки.

— Еще чуть — чуть и ты станешь совсем, как он. Мы хорошо поработали над тобой, очень хорошо. Ты почти точная копия, — шепчет его скрипучий голос почти с наслаждением, а в прекрасных глазах юноши подле него не видно ни трепета, ни страха. Он холоден и пуст. Все что случилось с ним здесь в колдовском тайнике моего бывшего наставника будто полностью уничтожило все те желания, которые могли бы быть его собственными. Он был полностью игрушкой. Он не был самостоятельным существом, а всего лишь чужим созданием, но чудовищным казалось то, что это создание не сделано из пустоты, а сформировано и паразитирует на уже готовой плоти и крови. Более гуманно было бы создать иллюзию или призрак, чем так вот калечить живое человеческое существо.

Я открывал глаза, но видение еще миг стояло перед ними, и мне становилось жаль Симона. Н ведь не был виноват ни в чем. Разве только в том, что когда еще был смертным аристократом, слишком активно ходил по кабакам и играл в карты, а еще позволил сверхъестевенным проходимцем подсесть однажды к себе за стол, чтобы научить его лучше играть. Они и научили. Сперва он пришел в восторг от того, что ему дали освоить пару колдовских трюков в игре, а потом появился Ротберт и хрупкий мир юного аристократа в миг рухнул. Он стал тем, что он есть, хотя он не хотел этим быть. И в период своей человеческой жизни он даже в кошмарном сне не мог увидеть того, что с ним однажды сделают.

Я жалел его немного, но старался не поддаваться слишком этой жалости. В конце концов он сам виноват. Кто просил его из алчности и жажды развлечений спутываться с нечистью. Винсент сказал бы, что он получил по заслугам. Жаль, что я не мог стать таким же безжалостным как Винсент. Чистые голубые и холодные как осколки льда глаза Симона будто преследовали меня. казалось, что его бледные губы стараются шелохнуться, чтобы прошептать мне что — то, но у них не хватает сил. А потом иллюзия рассыпалась как сон и я оказывался вновь один посреди своих забот в здании инквизиции. Я старался забыть о Симоне и следить только за тем, что происходит вокруг меня. А происходило многое.

С приходом Розы все это здание стало живым, и даже я не успевал доследить за всем. И мне было неприятно наблюдать за всем, что здесь происходило.

Неотвязчивый Амадео иногда пытался заговорить со мной, когда я проходил мимо коридоров переполненных изувеченными ею служителями.

— Ты хочешь оставить здесь все, как есть, — он старался вцепиться мне в рукав своей невесомой, но чрезвычайно сильной рукой. — Неужели ты не считаешь, что тебе пора вмешаться, ведь черед за твоей империей.

— Не строй из себя благочестивого. Разве все грешники здесь уже наказаны, раз ты так протестуешь? И разве вы там у себя с вами избранным семейством не устраивали нечто более худшее чем то, что творится здесь? — я пожалел о своем взрыве, когда заметил. как изменилось его лицо. Он замкнулся в себе и что — то прошептал, но не для меня.

— Ты не понимаешь, — уже более мягко возразил я. — Я отдал свою власть ей, это ее век. Я просто не имею права вмешаться. Я не могу брать свое слово назад и поступать так же подло, как вы семеро из склепа поступали на протяжении веков со своими подопечными. Ее век останется ее веком, раз я дал ей свое слово.

— Но со следующим боем часов этот век кончится, — Амадео поднял глаза ввысь, прислушался к чему — то далекому и нахмурился. — Но сломанные часы никогда не пробьют.

— Верно, — согласился я. — Так что это ее победа.

Он только сокрушенно покачал головой, а где — то высоко над нами где находилась часовая башня глухо звучали голоса Розы и Винсента.

— Давайте ушлем ему куда-нибудь отсюда, госпожа, — настаивал один.

— Да зачем, пусть распугивает этих олухов, раз ему нравится брать на себя часть наших забот, пожалуйста, — беспечно отзывалась Роза и сразу было ясно, что она как всегда занята чем — то своим.

Вот так наверное Флер каждый раз подслушивала мои слова, когда я признавался духам в пустоте, чего бы я только не отдал за то, чтобы увидеть мою царицу еще раз хотя бы на миг. Если бы Флер действительно была самостоятельным существом она могла бы обидеться, услышав подобное, но учитывая то, кем она оказалась, то моя жалоба достигала каждый раз нужных ушей. Розе было не на что обижаться, разве только ликовать от осознания того, как мне тяжело. Тогда когда обеспечивал всем необходимым Флер я даже не знал, как я близок к тому, о чем мечтал. А сейчас присматриваться к лицам чужих девушек на улицах было уже бесполезно, Роза не обитала в теле ни одной из них, она снова была самой собой. Интересно, а что сталось с Флер, то есть с тем телом, которому было присвоено это имя. Я почему — то был уверен, что саму девушку, которая некогда жила в этом теле звали иначе, а имя Флер само по себе аллегория. Оно было дано мне как подсказка, но я все равно ее не разгадал.

Когда я вошел в главный зал, то понял, что скорее теперь это место напоминает личный тронный зал Розы. Распятия делись неизвестно куда, часы не шли, а по мраморному полу что — то ползало, царапалось, извивалось и в этих диких существах больше похожих теперь на пресмыкающихся хоть и с трудом а можно было еще узнать те самые лица суровых священнослужителей, которые обступали меня на суде. Теперь мне приходилось продвигаться вперед к центру залы, давя их ногами, потому что на мраморном полу почти не было места, куда бы они не ползли и где бы не метались в агонии. Видел искаженные мукой лица, тела, ноги которых срослись под рясой в чешуйчатые хвосты, рогатые головы и струпья на разлагающихся телах, в которых еще теплилось живое сознание.

Роза вальяжно развалилась в резном кресле главного инквизитора и прихлебывала кровь из хрустального бокала. Венец на ее голове источал еще более насыщенный золотой цвет чем раньше. Пышный алый шлейф складками лежал вокруг ее импровизированного трона и своим цветом соперничал с пролитой на полу кровью. Винсент грубо отгонял всех, кто пытался подползти ближе к этому шлейфу, чтобы уцепиться за него в надежде на исцеление. Она правда заставила их верить, что способна спасти их от всего, но как и положено божеству всего медлит со своей помощью, но в итоге поможет непременно. Меня всегда донимала эта мораль, почему же бог медлит, если он действительно хочет помочь, или роза очень правильно ухватила суть его замысла, раз не хочешь помочь, так просто наобещай того, что помощь придет не скоро и таким образом человек будет мучаться и надеяться до последнего издыхания, так и не поняв, что надежда эта изначально была тщетной.

Винсент не стеснялся отпихивать носком сапога тех, кто лез к ее трону. Потом он с брезгливостью оглядывал свои начищенные мыски, на которых вполне могли остаться гной или чешуйки. Бывшие гордые сановники только скулили и завывали под его ногами, кажется они уже почти окончательно утратили дар человеческой речи. так им и надо, читалось в глазах Винсента, нечего было забивать головы людей своей священной ересью. Сам он был не прочь оправдать собственные жестокие методы тем, что наказывает всех, кто не имеет такой добродетели, как терпение и лезет за срочной помощью. Чтобы предотвратить народные волнения святые отцы всегда заговаривают прихожанам головы тем, что за роптание бог отнимет у них свою помощь. Что поделаешь, Винсент научился у них. Он ведь сам когда — то работал в инквизиции еще в стране моего приемного отца. Видно он так близко спознался с религиозными фанатиками еще тогда, что это окончательно и испортило его характер.

— Ты позволишь приветствовать тебя, моя распрекрасная святая, — с легкой долей иронии осведомился я, но Роза даже не подняла глаз, я видел лишь краешки ее ресниц и пальцы разбирающие все те же оси и шестеренки из разломанных часов. Она неохотно согнала краешком пальца черную фею, пристроившуюся на одно из колесиков.

— Я решил принять новый закон, — Августин так же грубо отгонявшийся ползающих созданий от края своей рясы, следовал за мной. — Закон о разводе.

— Поздновато же ты, — с виду я старался казаться беспечным, но сразу понял, что сам загнал себя в ловушку. Та записка и кольцо, которое я вернул Розе могло сослужить мне плохую службу.

— Здесь все? — я с отвращением осмотрел кишащий живыми существами пол и когда чья — то прогнившая рука попыталась вцепиться в полу моего плаща также с гадливостью отпихнул ее.

— Не все, — Роза на миг вышла из прострации, винтики и колесики от часов посыпались на пол из ее раскрытой ладони. — Кое — кто еще вольно дышит, но не беспокойся я скоро это исправлю.

Я смотрел на нее и перед моим внутренним взором мелькали миллионы сценок и картин, Роза разыгрывала свое триумфальное шествие по миру, как представление в театре Кловиса. Не нужно было обладать отвратительной внешностью, чтобы сеять ужас и страх, Роза доказала, что перед ее красотой мир может затрепетать сильнее чем перед дьяволом с копытцами. Она появлялась везде и всегда неожиданно, ее жуткая армия служила для нее всего лишь антуражем, а в ней самой сил было куда больше, чем в любом оружии, чем в любом войске. Она прилетала в дома, в крепости, в страны и всюду подчиняла всех себе. После ее ухода оставалась выжженная пустота, еще худшая чем после моего налета. Я видел государство одного несовершеннолетнего короля регентов которого она убила, и когда он зазнался настолько, что перестал платить дань ее подданным, явилась туда сама. Корона всего лишь игрушка, которая тешит людское тщеславие, сказала тогда она, крошечный царек, кукольное царство. Она сжала руку в кулак и стражи обратились в пепел, те кто пытались возразить бились в агонии, а потом появились волки.

Я видел, как ее статуя стоит специально на дороге, ожидая, когда какой-нибудь алчный прохожий не выдержит и решит сорвать золотую корону с изваяния. И когда он протчгивал руки, оно оживало. При чем Роза не щадила даже тех суеверных людей, которые из предосторожности становились перед чудесной статуей на колени, чтобы запечатлеть ей свое почтение, некоторые люди еще верили в древние божества и чтили волшебный народ, который по преданиям помогал таким верующим, но розе это было все равно.

Я видел, как она бродила по темным улицам выискивая жертв и как только встречался кто — то заинтересовавшийся хрупкой фигурой, как мраморная ладонь смыкалась у него на горле. Она нарочно рассыпала золото перед грабителями и показывала игрокам кошельки, в которых никогда не убывает золото, она провоцировала людей, чтобы они напали первыми и тогда же оказались целиком в ее власти. Предупрежденные смехом ее духов они должны были что — то понять, но понимали всегда слишком поздно. Не нашлось еще такого, кого бы Розе не удалось заманить в свои силки. Разве только единственным исключением был я отказавшийся подчиниться обаянию Флер, и за это меня теперь старались всячески поддеть.

Честно говоря, я ожидал войдя в инквизицию увидеть ее статую сидящую на троне под охраной волков, но Роза и в живом виде было не более расположена ко мне, чем неподвижный камень.

— Ты пришел о чем-нибудь меня попросить? — неохотно поинтересовалась она.

— Нет, спасибо, даже если б я и мог подхватить какую — то заразу, то смотря на них отказался бы от твоего милосердного лечения, — я пнул кого — то носком сапога, чтобы он уступил мне проход.

Роза посмотрела на меня и скривила губки, ей явно не понравилось то, что я так близко подобрался к ее трону.

— А если я смогла бы избавить тебя от дракона внутри тебя?

— Если б это можно было сделать, то лучше было сделать это до того, как я испепелил часть мира.

— Но я ведь явилась только сейчас, и могу только теперь продемонстрировать свое милосердие.

— Учитывая то, какое оно, я предпочел бы воздержаться, — результат ведь такого широкого жеста мог оказаться непредсказуемым и совсем противоположным тому, какой ожидаешь. Роза всегда давала просящим обратное их просьбе и ее это очень забавило.

Она недолго уделяла мне внимание. Спустя секунду какой — то из духов, пролетевших в зал, склонился к ее уху и зашептал что — то. Роза встрепенулась и поднялась так быстро, что казалось это вихрь алые оборок взметнулся ввысь. Она сунула свой бокал Лорану, но тот не успел протянуть руку, поэтому хрусталь так и остался висеть в пустоте, переливаясь всеми гранями. Либо вещи Розы уже не подчинялись земному притяжению, как и она сама, либо у нее было здесь слишком много невидимых слуг.

Роза понеслась вперед, летя над полом, над деформированными руками тянущимися к ней. Я понятия не имел, что вообще могло ее так переполошить, но счел своим долгом проследить, куда она устремилась. Я пошел за ней. Длинные арочные коридоры и галерее оставались за нами одна за другой. Мне было неприятно заметить, что один из заговорщиков, которых я знал, все еще живой, но уже с клешнями вместо рук наблюдает за нами, прячась за колонной.

— Роза! Госпожа! — я не знал, как ее окликнуть, чтобы она обернулась. — А как же те, кто был в сговоре.

— О, после твоего ухода от них, они подверглись нападению моих слуг, прямо там, в закрытой часовне, ну а потом там все сгорело. Люди думают, что это ты постарался. Тебе нужно было видеть, как их раздирали в темноте, кидаясь с пола, из углов, с потолка, отовсюду. Отличное было зрелище, — она как обычно была в курсе всего и уже со все разобралась или только так считала.

— А кто — то мог убежать? — осторожно спросил я.

— Только двое или трое, — она уже неслась вниз по винтовой лестнице, присборенный шлейф алым облаком вздымался за ней. Кажется день ото дня он становился все длиннее и его пришлось собрать в складки, или же он просто увеличивался с каждой ее жертвой.

— Они проживут еще чуть — чуть, но не долго, — обронила она на ходу, пересекая уже следующий пролет, лестницы становились все уже, я старался следовать за ней на расстоянии, чтобы не задеть ее непомерно длинный шлейф.

— Подумать только они решились просить о помощи тебя, — впервые выразила она возмущение.

— Просто больше было некого, — скромно возразил я.

— Еще не хватало, чтобы тебе действительно провозгласили святым, — буркнула она. — тебя демона и…

— А где твое совершенное мертвое тело? — вдруг пришло в голову поинтересоваться мне.

— Гниет в каменном мешке, — неохотно объяснила она. — и теперь оно действительно мертво.

— Но тебе бы хотелось вернуть его назад.

Она даже не кивнула и так все было ясно.

— С ней так удобно и можно завершить разом столько дел… — на ходу объясняла она.

Мы спускались в подвалы, откуда уже доносились крики и стоны узников.

— Ради бога, зачем нам сюда, — я зажал нос от отвратительного запаха тления, крови и паленой плоти.

— Не нам, мне, и к тому же всего на секунду. Я заберу оттуда свое, а Марселя ты не имеешь права трогать.

Она хотела сделать что — то, чтоб я отстал, но наконец полностью осознала, что ее уловка с книгой больше не имеет значения и с досадой ударила сжатым кулаком по воздуху. В пустоте тут же кто — то запищал, кого она очевидно задела.

Но что она имела в виду.

— Так Марсель там? — я догадывался, что его держат в темницах, но даже не предполагал, насколько плохи условия в них. Да, Ройсу и ее хвостатым еще повезло, должно быть, в моей тюрьме им было намного удобнее, чем на службе у их госпожи, поэтому они и не спешили выламывать решетки. Да и я кажется вместо роты заключенных, получил роту нахлебников.

— Он мой, а не твой, — роза тут же захотела, чтобы я спустился с небес на землю. — Здесь все мое.

Она посмотрела на дюжего охранника с ключами так, что он сразу подскочил. Кто — то из хвостатых попытался вытащить у него из карманов карты, которые сам же ему и подкинул, но тот уже даже этого не заметил, он был в оцепенении от страха при виде ее.

— Покажи, где новая обвиняемая? — потребовала Роза.

Стражник стал поспешно копошиться с ключами и кланяться. Вид демона, меня, за спиной госпожи сделал его еще более услужливым.

— Там, — указал он, проведя нас по коридору, — но она уже…

— Помолчи! — шикнула Роза и стражник чуть не упал, так злобно пихнул его кто — то из незримых слуг, присутствовавших здесь.

Я слышал рычание львов совсем неподалеку, видел израненные тела в подвешенных узких клетках, где нельзя было даже разогнуться от тесноты, каменные мешки, карцеры и казематы мелькали мимо черной чередой и отовсюду слышались душераздирающие звуки, но более всего настораживал рык львов.

Роза проскользнула сквозь решетки, я разогнул прутья и последовал за ней в более широкое помещение без маленьких камер. Там было и темнее чем в других, лишь благодаря тому, что я мог видеть в темноте я заметил безвольно повисшее в кандалах тело. Узкие запястья крепились к цепи, подвешенной за железный крюк к потолку, и над одной из ладоней можно было различить уже потухший алый крест — признак смерти. Флер! Я узнал ее еще раньше, чем Роза кинулась к своему второму телу и начала что — то причитать.

Ее приводили в отчаяние следы от каленого железа оставшиеся на оголенных руках ее идеальной избранницы. Очевидно, схваченную пытались всеми силами оживить, чтобы призвать к ответу, но мертвое тело естественно не поддалось. Чудовищная жестокость, пытать мертвую и бесчувственную красотку, но наверное кто — то успел уже доложить в инквизицию о том, что эта странная девушка может то впадать в транс или летаргический сон, то снова выступать на сцене, и палачи всеми силами пытались разобраться в ее дьявольском пороке, но тело так и осталось недвижимым. Даже прикованное цепями оно держалось только за счет их веса и выглядело абсолютно неживым.

— Все этот Анри, все этот проклятый никчемный Анри, — причитала Розы, собственными холеными руками пытавшаяся раскрепить кандалы на запястьях прикованной. — Кто его просил доносить на тех на кого не надо? А ведь перепутал он из — за того, что к ней без конца ходил ты. Убить бы его за эту оплошность, я и убью, — она была настроена крайне решительно, особенно когда чуть не ранила палец до крови об острые шипы на железной скобе. А я наконец начал кое — что понимать, и это меня неприятно поразило.

— Анри? Доносчик? — после этой полученной новости сложно было прийти в себя, но ведь разве он не сам обещал мне мстить. Нужно было на это рассчитывать. — Это все после гибели Ориссы, он тогда стал выслеживать меня и моих питомцев… как ты их называешь.

— Хм, — Роза только многозначно скривила губы, и я опять тут же понял. Конечно же, надо было заранее подумать о том, что истреблять тех, кто мне дорог в Рошене начали задолго до того, как Анри пережил свою трагедию, потерю изменившей возлюбленной. Похоже он старался насолить мне еще задолго до этого, приводя ищеек Августина к домам моих подопечных, к каморке Марселя, например. Зачем я пощадил его еще тогда, когда он был забитым и скулящем потерянным созданием, которое не знает больше, кто оно, человек или сверхсущество. Почему после того, как он, мною же спасенный восстал против меня, я просто сослал его, а не уничтожил. Почему я вечно жалею тех, кто потом хочет меня извести.

А почему собственно говоря не ему, а тебе досталась Виньена, услужливо напомнил голос совести, хотя думаю в этом никогда не было моей вины. Это не я, а тот кто покалечил его присваивая ему сверхчеловеческую сущность был виновен в том, что Анри не может больше принять на себя правление государством. Он ведь прятался от солнца не из прихоти, а из нужды, он жил как крот под землей, а я здесь на земле принимал на себя его ответственность за целое королевство лишь потому, что его усопшему уже отцу пришло голову выбрать меня в свои преемники, не зависимо от того, кем я был. Я старался не думать об этом, но Анри все помнил и за все меня люто ненавидел. За все, что отнял у него не я, а тот кто сделал его таким. Но Анри мстил только мне.

— Потому что он всегда тебе завидовал, и не важно, чтобы ты для него сделал, он, как и многие завистники, ненавидит тебя за то, что ты есть ты, и тобой он стать не может, — шепнул мне голос моего незримого отца, и я насторожился, в тщетных поисках оглядывая стены узилища. Неужели Мадеэль мог невидимо присутствовать здесь, только, чтобы шепнуть мне слова успокоения и не дать в очередной раз укорять себя или его.

Вспомнив о злосчастном Анри, я невольно подумал о Симоне. Неужели Ротберт и его точно также покалечит. А может он уже успел это сделать с тем земным вельможей, которому принадлежало некогда заброшенное поместье. Я ведь не знал, каким образом он придал ему почти в точности моему внешность и самое главное была ли она такой изначально. Я уже начал сомневаться в этом. Разве мой отец бы допустил, чтобы в этом мире появилась копия меня. Дьявол в нем сам бы убил такого ребенка, ангел предоставил бы мне шанс для конкуренции, но целостный Мадеэль, такой каким я его знал, не допустил, чтобы на место императора, которому я предназначен, претендовал бы кто — то еще.

Роза растерянно поглядывала на меня. Она явно хотела, чтобы я ей помог и как обычно взял на себя всю тяжелую работу. Тело Флер безвольно повисло в кандалах уже не в первый раз напомнив мне тряпичную куклу с золотистыми волосами. Я легко разогнул железяки и одним своим прикосновением излечил все ссадины на ее запястьях. Осталось лишь клеймо на ее плече, для меня было не сложно убрать и его, но я почему — то не захотел, как до этого не тронул и отметину смерти на ее ладони.

— Ну вот, можешь примерить свое тело назад, если оно все еще будет тебе удобно.

Труп Флер так и остался лежать на соломе. Я и не потрудился его поднять, но Роза задумчиво рассматривала его, и вдруг ее собственное тело стало приобретать все более прозрачные очертания. Ее фигура передо мной бледнела и исчезала, а пальцы мертвой девушки на соломенной подстилке вдруг начали неуверенно шевелиться. Когда роза исчезла совсем, золотистая голова приподнялась. Яркие изумрудные глаза блеснули на меня с чужого лица. На лице Флер я всегда привык видеть их фиалковыми или нежно — голубыми, но сейчас они были по — кошачьему яркими и зелеными. Все еще мертвое тело каким — то чудом начало кровоточить с тех пор, как она вошла в него, ранки от пыток открылись. Флер с трудом привстала и начала оглядывать нанесенный ей урон.

— Как ужасно, — только и простонала она голосом Розы. — Столько трудов потрачены в пустую. Теперь придется восстанавливать все по новой.

Рык львов уже где — то совсем рядом насторожил меня. Я чувствовал, что кто — то уже выпустил их из клеток, но для чего не знал. Осторожные движение деформированных рук разогнули замки, а потом львы набросились на своего освободителя.

Флер вздрогнула услышал вблизи страшный крик. Очевидно, в человеческом теле она была более уязвима.

— Где госпожа? — ворвавшийся к нам в темницу Августин бросил на Флер полный пренебрежения взгляд. — и какое право ты имеешь отпускать приговоренных?

— Разве вы судили ее уже? — я выступил вперед, загораживая своим телом ослабевшую Флер. Волосы падали ей на лицо и поэтому Августин не видел на нем знакомых изумрудных глаз. Более того, он ничего даже не знал о втором еле своей госпожи. Это было вполне ясно из его поведения.

— В чем она виновата в том, что хочет играть на сцене, а не прикрывать голову монашеским платком для молений? И почему ты решил, что порок, который в ней есть не защищает ее больше чем дракон внутри меня.

— Ах, вот оно что, — Августин кажется тут же смекнул в чем дело, но немного по своему. Его мальчишеское лицо просияло. — Забирай ее, забирай и уходи. Ты хотел уйти, я знаю, я приму новый закон, чтобы избавить госпожу от всяческих уз. Даже лучше, я просто объявлю, что вы не подходили друг другу и народ мне поверит.

— Какому народу ты сможешь это объяснить? — я смотрел на него, как на умалишенного.

— Всем, кто является ее народом теперь, не живыми людьми.

Я вцепился в руку Флер, притягивая ее поближе к себе.

— Я не смогу ее увести в любом случае. Только выпустить ее из цепей, чтобы она осталась здесь же.

— О, ты сможешь, — Августин легко свистнул, будто призывая кого — то и свист его разнесся по тишине. Тут же где — то по полу заскребли когти, но не львиные.

— Я знаю, кто может отдать ее тебе, — с торжествующей миной проговорил он. — Его звали Бруно, когда он был священником. Ты заберешь его с собой и он повенчает вас, а потом делай с ним, что хочешь. Разве среди твоих нелюдей не найдется место мертвому прелату.

Я помнил Бруно. Он был верным псом Августина еще давно, но потом он был мертв, убит нечистью Розы, и я видел его мертвым, я видел надпись на его трупе — предупреждение Августину, хранить верность лишь одной госпоже и не общаться с такими вредоносными подстрекателями как я. Но я не думал, что Бруно может существовать до сих пор, в каком бы то не было обличии. Лишь когда я услышал скрежетание по полу и хлюпанье грузного существа переваливавшегося вперед, то поверил Августину.

— Он питался кровью тех, кто умирал здесь и таким образом избавлял их от костра и правосудия. Забери его себе, — посоветовал Августин. — а он обвенчает вас, тебя и актрису, и ты сможешь забрать ее куда захочешь.

Его тон стал подкупающим. Я смотрел на него и не верил себе. То, что этот мальчишка даже для церковника не в меру лицемерен это я и так знал, но то, что он еще и так изворотлив предположить было сложно. Надо было догадаться, что ребенок, в одночасье захвативший власть над целым государством довольно — таки сообразителен, но я всегда полагал, что за ним стоят демоны, которые нашептывают ему, как поступить. Однако, теперь его демон не узнанный им стоял за моей спиной, а Августин самостоятельно нашел удобный выход из сложившейся ситуации. Я бы и не додумался до такого, спешно женить соперника на другой, чтобы увести его первую жену. Жаль только, Августин не знал, кто сейчас стоит позади меня, иначе он бы поднял всех кого можно, чтобы не допустить того, что теперь по неведению сам предлагал.

Хрупкое тело обвившее рукой мою талию почти повисло на мне. Флер искала опоры, потому что сама она после пыток слишком ослабла. Роза явно неуютно чувствовала себя в ее теле, оно ведь и раньше было мертвым, и его приходилось заставлять двигаться невероятными колдовскими усилиями, а сейчас прижженное каленым железом и повисевшее несколько дней в кандалах, оно явно могло оказаться негодным для дальнейшего ношения и махинаций связанных с ним.

Между тем Бруно с диким скрежетанием полз к нам. Его едва можно было узнать теперь. Ранее грузное почти что богатырское тело монаха теперь превратилось в скелет, рваная кожа висела на нем ошметками, а его внутренностями, пока он был мертв явно успели попользоваться здешние крысы. Я ощутил прилив тошноты и отвращения, когда увидел его. Мне даже захотелось просто взять и улететь отсюда, чтобы не преодолевать гадливость, когда его источающие какую — то мерзкую жижу руки коснуться моих сапог. Но со мной была Флер, и я не мог ее оставить. Хоть теперь я и знал, кто она такая и понимал, что моя защита ей совсем не нужна, но все же я привык вести себя с ней как джентльмен, но совсем не потому, что я любил. Я никогда бы не смог влюбиться в дешевую актрису, вынужденную торговать собой и не знающую чувства собственного достоинства. Я просто подобрал ее, как бездомного котенка, наверное, все это время я чувствовал тоже самое, что бездетный родитель удочеривший сироту. Флер капризничала так, как не позволено даже любовнице, а я не любил ее, но тем не менее все это терпел, как раскаяние за то, что упустил Розу. У меня просто появилась дочь, сестра, племянница, о которой надо заботиться, потому что она осиротела, кто угодно из родственниц, которых нельзя просто вышвырнуть на улицу, несмотря на то, что ты их совсем не любишь и не даже не уважаешь. Я не мог испытывать ни малейшего уважения к Флер, я мог только купить ей дом и оставить достаточно денег, чтобы она не умерла с голоду, но если бы тогда кто — то предложил мне жениться на ней, то я бы рассмеялся этому человеку в лицо. Теперь же я думал, что это не такая плохая идея, особенно учитывая то, что Роза всерьез восприняла мысль о разводе, а несведущий Августин сам предлагал мне шанс восстановить свои права. Я только опасался, что после венчания Роза может улетучиться, оставив меня с разлагающимся телом Флер и с беспризорным Бруно.

Я уже приготовился отпихнуть от нас монаха носком сапога, когда он подполз совсем близко. Однако Флер отлично видевшая все даже сквозь волосы нависшие ей на лицо среагировала первой. Она пронзительно вскрикнула, заметив, что разлагающаяся рука потянулась к ее подолу. Еще миг и зеленый свет ее глаз потух, а безвольное тело упало бы, если б я не успел его поддержать. Роза уже стояла далеко от нас в другом конце камеры, и ее алое платье резко контрастировало с окружающей темнотой. Казалось, что оно светится само по себе.

— Убери его отсюда! — я посмотрел на пустые белки глаз Бруно, на его скелетоподобное волочащееся по земле туловище и раздробленные конечности. — Ты же видишь, он даже не понимает, что мы от него хотим, не то, что может провести обряд венчания.

Августин только резко усмехнулся, будто имел дело с отъявленным глупцом.

— Бруно, у нас нет колец, найди что-нибудь. — скомандовал он. Его ни чуть не смущало то, что Флер по его мнению упала в обморок, он кажется готов был обвенчать меня даже с трупом, лишь бы только избавиться от моих посяганий на то, что хотел он сам.

Бруно действительно начал копошиться, ища что — то на полу и не обнаружив этого полез в обрывки свои рясы, ужасающая рука покопалась меж костей грудной клетке и вдруг вытащила оттуда отрубленный женский палец, на котором посверкивало кольцо.

— Надо будет посмотреть еще на руках других приговоренных? Кажется, я вдел у кого — то из них мужское кольцо с пентаклем. Если только ту руку еще не отрубили. Хотя вроде бы у тебя у самого все руки в кольцах, — он уставился на мой перстень с печаткой.

— Вы жадные грабители, а не церковники, — с презрением вырвалось у меня, когда я подумал о том, как они и их стража занимаются мародерством на умерших или умирающих телах своих приговоренных.

— Все церковники нищие и жадные, — парировал он. — Они ничем не погнушаются. Жаль, но так уж устроен мир, что деньги необходимы, какому бы божеству ты не служил, а сама жизнь поклоняется золотому тельцу. И ты отлично сознаешь, что только звон твоего золота делает тебя благородным господином, перед которым все кланяются. Бог внушивший нам свои морали запретил делать все, что помогает раздобыть денег на хлеб, и сам не спешит сделать ничего, чтобы как — то помочь. Зато дьявол роскошный господин и ты уже понял, что все святоши здесь готовы поклониться ему лишь бы только не прозябать в бедах и нищете, — он окинул меня завистливым взглядом. — Теперь ты знаешь откуда вся эта ложь, мы тоже живые существа и тоже хотим быть такими как ты, одеваться в золото и парчу, пить вино и кровь, предлагать драгоценности своей прекрасной даме, но монашеская ряса пригвождает нас к черноте. Поэтому мы учимся быть хитрыми.

— Но это и неправильно. На вашем месте я бы кинул дурить головы народу и пошел зарабатывать на жизнь, — именно так я и собирался поступить, когда мечтал сбежать из темниц Ротберта, но он только покачал головой.

— Зачем? — с притворным изумлением спросил он. — Ведь притворяться святыми и обращать верующих в своих рабов намного легче. Они сами принесут нам все, что имеют, потому что мы слуги их божества. И не важно какие мы на самом деле. Догмы религии прикрывают нас еще лучше чем твое золото защищает тебя.

И все — таки ты променял бы все это на мой камзол и кошелек, мстительно подумал я, а вслух только выразил сомнение.

— Лучше ли? — я порылся в кармане, где протяжно звякнули золотые монеты. Их должно быть незаметно подложил мне Мадеэль, потому что это было новое зачарованное им золото из сокровищницы. Или же все золото, которое соприкасалось со мной начинало теперь становиться таким. Это ведь его подарок мне. Поющее золото, и я услышал только что протяжный звон — его песню. Августин неприязненно поежился от этого звука. Уже обгрызенные крысами уже Бруно тоже навострились, его незрячие глаза уставились на меня.

— Держи, — я кинул несколько монет на пол и они почти что затанцевали на выщербленной каменной поверхности. Золото пело, теперь все мы это слышали. Августин попятился, подобрав полу свой рясы, чтобы не задеть кружащиеся волчком золотые, которые то соединялись, то разъединялись друг с другом. Перекреститься ему мешало лишь то, что относительно не спешащего на помощь бога он давно уже погрузился в неверие, к тому же он служил другим и не хотел оскорбить их неосторожным жестом. Хотя вряд ли Розу, которая сама притворялась мадонной, можно было хоть как — это этим задеть.

Бруно тут же пополз на звук монет, пытаясь ухватить их, и они находились совсем рядом, но как только его искусанные пальцы уже тянулись к ним, они проворно ускользали от него. Я догадывался, что он загипнотизирован их песней.

— Что ты делаешь? — Августин зажал уши руками, опасаясь что и его этот звук сведет с ума.

— Это не я.

— Рассказывай сказки!

Конечно же, он не знал о Мадеэле и поэтому не верил в то, что кто — то способен на подобное при чем независимо от меня.

— Прекрати! — крикнул он, когда звон монет заставил Бруно отползти уже совсем далеко к глубокому как колодец каменному мешку.

— Я же говорю тебе, что это не я, — мне пришлось повторить, но он так и не поверил. А между тем монеты звякнув отскочили от края обрыва, а Бруно не удержавшись перевалился через этот самый край вниз. По тому что грузного звука падения не последовало, можно было определить, что каменный мешок практически бездонен. Мои же монеты звеня и смущая стражников покатились дальше. Я отпустил их и они были вольны, только вот к какому итогу приведет то, что я выпустил свое поющее золото в и без того всполошенное здание инквизиции.

— Я сам по себе гуманен, но другие не щадят никого, — попытался объяснить я Августину.

— Это верно! — Роза заметила, как львы, выпущенные из клетке уже бредут к нам, и проворно юркнула в узкую нишу, снаружи остался только ее алый шлейф, такой сияюще красный, как будто его пропитала кровь. Она прижалась к стене в своем укрытии, оставив меня и Августина разбираться со зверями. Прятаться в укромном местечке в миг опасности это метод любой феи, даже если она и сильна, поэтому сложно было обижаться на Розу за то, что она оставила нас разбираться со всем одних. Еще я понимал, что она хочет, чтобы я не дал хищникам сожрать ее второе тело. Я конечно же не думал, что у кого — то из них возникнет потребность питаться околдованной мертвечиной, хотя вид у них был голодный. Только один из львов казалось немного успел насытиться, очевидно, именно тем, кто выпустил его из клетки.

Августин оцепенел от страха, но бежать не собирался.

— Она сказала тебе, что ты можешь укрощать диких зверей одним мановением ладони? — усмехнулся я.

— Я уже делал это, тогда, когда мне поверили, что я святой, возле предместий Рошена, но то были волки, напавшие на стадо и пастухов. Я их укротил…

— А она пряталась за деревьями в лесу и смеялась, — закончил за него я.

Он нехотя кивнул.

— Но этих львов из клетки выпускать было нельзя, — возразил он. — Она сказала, что они еще не приручены. Я лично разделаюсь с теми, кто такое допустил.

— Уже не нужно, — я чувствовал, что они мертвы и так же ощущал, как львы все дичают. Здесь не обошлось без колдовства, подумал я, смотря на слишком уж отросшие клыки в пасти первого льва, который приближался ко мне.

За решетками нашей камеры уже ахали что — то какие — то инквизиторы очевидно спустившиеся сюда вслед за Августином. Они могли только сбить нас с толку, а не помочь. Сам Августн тоже был практически парализован от страха, но пальцы его лихорадочно искали нож припрятанный в складках рясы. Он считал, что должен защитить свою спрятавшуюся в нише госпожу, как будто львы могли разорвать и ее. Роза вообще бы улетучилась отсюда, если бы не оберегаемое ею тело Флер, которое я сначала держал в руках, а потом осторожно прислонил к стене и загородил его собой, чтобы никто из львов не добрался до него раньше чем до меня.

— Я могу вызвать волков, — предложила Роза, на миг высунувшись из своей ниши.

— Не надо, — коротко бросил я. Фигура под капюшоном мелькнувшая рядом с озадаченными приспешниками Августина чем — то мне не понравилась, быть может, своим исполинским ростом.

— Что ты собираешься делать? — Августин изумленно посмотрел на то, как я снимаю кольца и сую в карман. — Ты же не собираешься драться голыми руками?

— Я только хочу доказать свою силу, — я слегка потер ладони, вспоминая острое ощущение того, как мои руки раздвигают звериные челюсти и разрывают пасти диких животных пополам. Мне хотелось сделать это еще раз, так чтоб он увидел, чтобы они все увидели. Только вот первый приблизившийся лев кинулся на меня еще раньше, чем я успел разжать ладони, поэтому мой мысленный дар среагировал быстрее меня. Светлая львиная шкура воспламенилась, хотя я даже не коснулся я. Неестественный огонь пожирал тушу быстро, еще секунда и от льва остались только обгорелые останки.