Бесплатный фрагмент - Век императрицы — 4

НАТАЛИ ЯКОБСОН
ВЕК ИМПЕРАТРИЦЫ

Книга Четвертая

ДВОЙНИК ЧАРОДЕЯ

Синопсис

Кто-то настойчиво преследует Эдвина. Хотя у кого может хватить дерзости начать охоту на самого императора всей нечисти? Этот таинственный преследователь сам напрашивается, чтобы его уничтожили. Но как его поймать? Ведь он так ловок и хитер, что даже самому опытному чародею не удается его обнаружить. Порой кажется, что преследование это всего лишь иллюзия, насланная с помощью чар. Однако слишком многие клянутся, что повстречали загадочного двойника самого императора проклятых, и он неоднократно пытался отдать им приказы, идущие вразрез с повелениями самого Эдвина.

Выходит, кто-то задался целью отнять у него власть. Или все намного сложнее? Откуда вдруг появился сам двойник? Какая тайна с ним связана? Не стоит ли за ним кто-то еще, давно мечтавший свести с Эдвином счеты.

У Эдвина много почитателей, но также много врагов. Причем некоторые из них очень ловко притворялись его друзьями. Как, например, его сбежавшая супруга Роза, которая поселились в склепе, оградила себя от него чарами и начала собирать под свои знамена всех, кого Эдвин изгнал из своей империи. А еще общество теней, всегда замышляющее взбунтоваться против власти дракона. А также кто-то, оставшийся в далеком прошлом, но снова и снова воскресающий, как призрак.

Эдвин пытается разобраться, кто же строит козни против него, а в это время его новая любимица — коломбина, которую он приютил, тоже открывает ему одну сокрушительную тайну. Она и есть — его сбежавшая жена. Точнее Флер это всего лишь тело, которое она использовала, как наряд. В обличие Флер она попыталась проверить мужа на верность, и Эдвин поддался загадочности и очарованию коломбину. Он захотел изменить жене. Вот тут-то Роза его и подловила. Теперь она считает, что с Эдвином ее больше ничего не связывает. А раз так, то им пора сразиться за власть.

Двойник Эдвина начинает появляться все чаще. Он ходит в сопровождение чудовища, которое играет при нем роль телохранителя. Только так его и можно отличить от настоящего императора. Самому Эдвину телохранители были никогда не нужны.

Следы двойника приводят к старому врагу и наставнику Эдвина, которого Эдвин давно считал мертвым.

Августин, которого в народе считают уже святым, во всем помогает Розе. А Батист становится игрушкой в руках демонов, навязавших ему кошелек, в котором никогда не переводиться золото, но за достаток приходится платить собственными нервами. Художника Марселя, ставшего любимцем Эдвина, похитили. Предположительно это сделали слуги Розы, склонные к шалостям. А за двойником прячутся грандиозные планы врагов по захвату империи. Первым делом Эдвин решает разобраться с двойником.

Шипы розы

Эдвин

— Вы сами это приказали, — выражение лица Перси было озадаченным. Масляная лампа, подвешенная у входа в театр теней, вдруг вспыхнула, чтобы едва озарить его взъерошенные золотистые кудри под зеленым беретом, заостренные уши, изящное бледное лицо и расширившиеся глаза, в которых застыло недоумение. Эльф не притворялся. В этот раз он, действительно, был изумлен.

— Я же помню, — твердил он. — Вы появились как раз, когда я выходил из кабака, так сказать застали меня в не лучший момент, но даже не сделали выговор.

— Разве я когда-нибудь тебя отчитывал?

— Не совсем, но то, как вы… — он встрепенулся, испуганно покосился на мою руку, на которой от нервозности уже заострялись золотые когти. Я поспешно спрятал ее под манжетой, чтобы не смущать его. Я знал, что мои глаза угрожающе сверкнули из-под полей шляпы, но не потому, что я хотел растерзать Перси. Я злился не на него, а на того шутника, который обманул его и спутал мне все карты.

— Вы сами приказали отвести всех наших от обители Августина, а еще потребовали отвести охрану с северных границ и освободить дворец, тот самый, «роскошный форт» у окраин, мы сделали его своим наблюдательным пунктом, пока вас не было, тогда вы были не против, все равно он раньше был не наш, и жить вам там не хотелось, а сейчас вы велели очистить его от всех посетителей и от замков.

— И ты считаешь, что это нормально даже для меня, отнимать то, что я уже отдал вам? — мне с трудом удавалась сдерживать гнев. Перси чувствовал это даже на расстоянии нескольких шагов и заметно нервничал.

— Я не знаю, вдруг вы решили привести туда кого-то…, — пролепетал он и умолк, решив, что закончить такую мысль было бы слишком дерзко. Однажды я ведь уступил один дворец Ориссе, с жертвами же куда удобнее было разделываться прямо на улицах. У меня уже был замок, куда я приглашал иногда лишь избранных и несколько поместий, где вообще никто не жил. Зачем мне еще один дворец.

— А вы не испытываете меня, хозяин? — Перси подозрительно сощурился, но я отрицательно покачал головой.

— Каким я выглядел, когда приказывал тебе это?

— Было темно… — Перси, явно, смутился.

— Не увертывайся, ты отлично видишь в темноте, а света из окон кабака тебе бы хватило, чтобы разглядеть малейшие детали.

— Свет даже меня слепил, а вот вы держались в темноте, — честно признался он. — А ваши волосы и кожа мерцали бледнее, чем сейчас. Мне показалось, что вы чем-то немного… напуганы.

— Напуган? Я!? Да ты хоть помнишь, с кем говоришь?

— Извините, — Перси тут же попятился, чуть подскочил в воздух и задел плечом фонарь. Когда приземлился, он уже болезненно морщился и всхлипывал. — Мне просто так показалось, вы вели себя неуверенно, не так, как сейчас, и одежда на вас поизносилась, я думал, может быть, вы вызвали что-то неконтролируемое… не те силы… они были с вами тогда, я чувствовал.

— А ты, как все, ждешь, что однажды я вызову нечто, чем не смогу управлять. Верный же ты слуга, — я упрекал его несправедливо, но мне нужно было на ком-то выместить гнев.

— Я никогда так не думал, просто мало ли что может произойти. Стоило предложить вам помощь, как вы исчезли, я беспокоился.

— Не за того, за кого следует, — сухо добавил я. Либо он льстец, либо совсем бестолков, кому может прийти в голову беспокоиться за меня. Боятся обычно те, к кому я приближаюсь, а не наоборот. До сих пор страх перед драконом был слишком велик, я не думал, что кто-то посмеет шутки ради принять мой облик. Да и как меня скопировать, до сих пор и в своих кругах, и в смертном мире я считался неповторимым, кто посмел и какими силами, хоть ненадолго изобразить меня?

Я представил, как некто, пока мне неизвестный, но весьма ловкий и одаренный, в какой-нибудь затерянной в лесах избушке видоизменяет свое лицо перед потрескавшимся зеркалом и становится похож на меня. Когти должны были раскалиться от ярости, но вместо этого я чуть не присвистнул. Ситуация как ни странно показалась мне донельзя забавной. Кто бы ни был этот шутник, я найду его и искалечу так, что красавчиком он уже не станет никогда, ни при каком волшебстве. Просто достичь совершенства было позволено каждому, но замахнуться на мою внешность, такого я не мог простить никому.

— Будь бдителен, Перси, за проступки я прощаю только один раз, не больше, — обронил я равнодушным тоном, но он встрепенулся, длинные тонкие пальцы повыше подтянули воротник, чтобы закрыть обнаженное хрупкое горло.

— Прикажите, и я установлю слежку, стану расспрашивать.

— Не стоит, я сам могу все узнать, пока верни все на свои места и удвой охрану возле резиденции Августина, да так, чтобы никто из его окружения ничего не заметил, — больше всего меня злило то, что некому было шпионить за ним. Я-то надеялся, что он приведет меня к ней, что будет случайно оброненное слово или неожиданный визит. Возможно, нечто подобное и было, но тогда, когда мои духи этого слышать уже не могли. Естественно, я злился. Я ждал Розу или кого-то из ее слуг. И он ее тоже ждал. Он был последним связующим звеном между мной и моими надеждами. Конечно, я не мог по доброй воле ослабить контроль над ним. Я мог только ломать голову над тем, как изловить и наказать шутника. Он не из моих слуг. Те все давно знают, что шутки с повелителем не кончаются добром. Тогда из чьих же?

Перси неуверенно мялся на месте, как обычно не зная, чего ожидать от господина. Он не был предателем, и я бы никогда не причинил ему боль, но он боялся меня, к тому же, он оказался слишком доверчив. Кто знает, на какой безумный приказ, отданный кем-то от моего имени, он кинется выполнять в следующий раз.

Совсем никому нельзя довериться. Со всей сокрушительной силой я понял это тогда, когда от меня ушла Роза. Я остался совсем один, император бесчисленно легиона нечистых сил, окруженный миллиардами духов, и все равно одинокий. В шумной компании мне становилось совсем тошно. Я знал, что восхищенных мною много, но ровней из них мне не может быть никто. Со мной сравнялась только Роза и в красоте, и в мастерстве волшебника, а потом бросила меня. Я сам стал жертвой предательства, только более подлого, чем то, которое когда-то совершил я сам по отношению к моему учителю. Его я никогда не вводил в заблуждение лживыми признаниями в любви или какой — либо привязанности, я ненавидел его и не скрывал этого, а Роза заставила меня поверить в то, что я дорог ей.

А этот глупый мальчишка Августин, чем он лучше меня, как долго она его будет обманывать, и когда, наконец, погубит. Надо установить твердую слежку за ним до того, как Роза и его предаст. Иначе, разыскать ее уже будет невозможно.

Я отпустил Перси, и он поспешно исчез, а его искренние извинения несколько минут все еще разливались по пустой темноте вокруг театра. Если б они прибавили мне уверенности в его честности. Как бы он в следующий раз не поверил на слово первому встречному, у которого такая же осанка или такого же покроя плащ, как у меня. И без того проблем хватало. Например, стоило мне заявиться к теням, как Флер устроила мне настоящий скандал. Она была недовольна тем, что я уделяю ей мало внимания и из-за этого начала обвинять меня абсолютно во всем. Я, конечно же, разозлился, но вместо того, чтобы урезонить ее, выместил гнев на случайно подвернувшимся под руку Шарло. Он всегда умел неожиданно вынырнуть из темного угла и очень некстати отпустить какое-нибудь ядовитое замечание. Будь он не таким подлым, и мне бы стало совестно за то, как я его искалечил. Но лечить его не было надобности. Все раны, кроме ожогов от драконьего огня, на тенях заживали почти так же быстро, как на мне. Моя совесть дремала. Я не сделал ничего плохого, но собирался сделать. Образ красивого деревенского мальчишки, провозглашенного святым, на секунду живо возник у меня в мозгу. Поклонник демонов, пустоголовый ребенок, которого каким-то образом наделили красотой, похожей на мою. Что с ним будет, когда злые гении оставят его? Он умрет? Он станет жертвой одного из собственных костров, погибнет от рук своих же палачей? Или же он убьет себя сам? Он одержим, я понял это, как только его увидел, но на суде все раскрылось. Августин увяз в темных начинаниях еще сильнее, чем можно было предположить.

— Тяжело же пришлось бедняге, — неосторожно пискнул за моим плечом один из сопровождающих духов.

— А что я должен его жалеть? — зло огрызнулся я, с силой одернув полу плаща, чтобы стряхнуть с него нежелательного попутчика. Голосок, который, несмотря на некоторую писклявость, старался быть проникновенным и вкрадчивым, обиженно фыркнул уже в нескольких шагах от меня, а потом и вовсе отстал. И правильно, есть визиты, которые хочется нанести в одиночестве, только очень бесцеремонные демоны могут этого не понять. В наших отношениях со златокудрым «святым» уже давно появилась некоторая интимность, я предпочитал пытать его собственноручно, без помощи посторонних палачей. Если мне придется тащить его в темницу, схватив прямо за локоны, или нанести ему увечье, то я сделаю это сам. Но пока я собирался просто взглянуть на него, даже не вступая в разговор. Мне хотелось самому за ним понаблюдать. Ослабевший контроль над зданием инквизиции был всего лишь предлогом, чтобы вернуться туда самому, на самом деле, меня уже давно тянуло туда.

Назад к окну, за которым в тесноте кельи, как в клетке, билось сердце того, кто похож на эльфа. Зачем ему было притворяться монахом? Из любви к ней? Я же видел, что в сундуке он прячет шпагу и камзол, несмотря на страх перед разоблачением. И дурак, обнаружив это, смог бы понять, что он хочет стать кавалером, дуэлянтом, может, принцем, но не святым. И клянусь, ему бы пошла роль дворянина. Ему была бы больше к лицу та одежда, которую привык носить я. Удивительно, почему в отрепьях от чужих сутан он продолжал выглядеть неземным созданием. Потому что его озаряет изнутри любовь к неземным?

Любовь? Он любит тех, кого не достать с высоты их полета. Едва подумав об этом, я почти прыгнул наземь, каблуки цокнули о мостовую. Не стану я лететь к его окну, раз он этого ждет, лучше пройдусь пешком, все равно я уже нахожусь в ближайшем квартале от пугающего всех, мрачного здания. Жители города стараются обходить его стороной, а я, наоборот, направляюсь туда по доброй воле. Кажется, Августин уже понял, что судить меня бесполезно, но, возможно, однажды, когда придет срок, я заставлю его предстать перед судом в моей империи, за то, что он осмелился принять на себя такую же власть, как у меня в мире смертных.

Вот и тот кабак, где привык проводить время Перси. Из окон льется свет, несмотря на неурочный час. Я почти поравнялся с ним, но ничего сверхъестественного не уловил. В воздухе витали только уже привычные флюиды вполне людской подлости и злости. Там, за закрытыми дверями, происходила сцена, знакомая мне из века в век. Все одно и то же, драка, коварная уловка, какой-то коричневый порошок, подсыпанный в бокал, сообщники по ночным грабежам предали друг друга. Вдаваться в подробности я не стал, но и исчезнуть не поспешил. Оставшийся в живых негодяй выскочил из кабака, даже не прикрыв дверь, и торжествующе ухмыляясь, с карманами, набитыми монетами, и спрятанным за пазухой ножом. Он налетел прямо на меня, толкнул и крайне изумился оттого, что прохожий ни на дюйм не сдвинулся с места, от такого сильного удара. Он, наверное, мог подумать, что налетел на гранитную статую, на голову выше его и одетую в настоящую одежду, но все равно твердокаменную. Тем не менее, он выругался, потянулся за ножом. В качестве небольшого попущения я предоставил ему с полминуты, чтобы понять, кто перед ним, а потом клешня с золотыми когтями сомкнулась на его горле. Я едва дохнул, и от пламени, которым занялась его рябоватая кожа и накидка, стало жарко мне самому. Даже в такую холодную ночь ты можешь ощутить дыхание из ада, раз уж стал драконом. Вот оно преимущество волшебника, которым никогда не сможет воспользоваться неопытный Батист. От запаха горелой плоти стало бы тошно мне самому, если б я был человеком. Я бросил останки на мостовой, обернулся на окно таверны, потом на труп. Ну что оставить на нем послание для моего прекрасного святого, как раньше я оставлял его для других. Надо же хоть раз его скомпрометировать или же, напротив, дать подтверждение его выдуманной святости. В конце концов, злодей я или нет? На этот раз в ход не стоит пускать ни когти, ни перо, я только взмахнул кончиками пальцев, и несколько огненных букв остались там, где раньше была грудная клетка убитого. Они там и останутся до тех пор, пока их не прочтет Августин.

Теперь к нему. В считанные секунды я оказался на месте и перемахнул через кованую ограду здания инквизиции. А она была довольно высокой, с заостренными кверху, копьевидными прутьями. Уж не боятся ли местные напора бунтующей толпы на ворота. Во всяком случае, для отпора все приспособлено, и вышки для стрелков и амбразуры. Двери окованы железом, даже сгорбленная горгулья недалеко от входа, в пасть которой всегда можно незаметно сунуть донос, выглядит несокрушимой. Для земных сюда хода нет, жаль только один Августин знает, что незваные гости могут быть еще и крылатыми, иначе, высокие шпили и окна тоже не остались бы без присмотра.

Думают ли те, кто сидят внутри, что я могу вернуться. Гость с золотыми крыльями, осанкой принца и пламенным дыханием, не должен был исчезнуть навсегда, если только судьи не решили, что на повторное святотатство я просто не отважусь.

В конце концов, первый раз я появился не по собственной воле, а только потому, что Августин призвал меня. И все, наверняка, до сих пор помнят о том, что приглашение было выдано в форме ультиматума. Вызов в суд. Я глухо хохотнул. Желая порисоваться перед госпожой, глупый мальчик слишком высоко замахнулся.

Мало тогда дракон обжег его на пепелищах уже не существующей деревни. Можно было только задаваться вопросом, как и почему он остался в живых. Или благодаря кому? Если мои сбежавшие друзья сохранили ему жизнь то, для каких целей. Конечно то, чего он уже успел добиться ради них совсем не плохо, но мне почему-то казалось, что это еще не предел.

За которым окном сейчас может происходить тайное собрание или другое впечатляющее мероприятие? Мириады пустых несветящихся точек черными арочными провалами испещрили стены и башенки. Только в некоторых из них далеко, как в глубине печи, тлел слабым угольным мерцанием свет. Гадать я не собирался, применять тайное зрение тоже, мне было интересно заглянуть в каждое окно самому, от самых верхних бойниц башен и до зарешеченных нижних оконцев темниц. Так я и сделал, легко взмыл в воздух, перелетая от одного карниза к другому и лишь ненадолго повисая на уровне звездного пространства. Вот это мой мир, воздушная пустота и скорость, от которой начинается приятное головокружение, и мечты, от которых замирает сердце, но которые я властен осуществить, в том куске мира, который я забираю под свою власть, тут же становится возможно все.

Совсем немного попыток, и вот роковое попадание. Я едва успел заглянуть в десяток- другой окон, чтобы мельком понаблюдать за тайными сговорами и стенаниями осужденных и вот уже наткнулся на того, кто мне нужен. Маленькое слуховое оконце над камерой пыток было настолько неприметным, что я мог хоть прильнуть к нему лицом и все равно не обнаружить себя, разве только, если решусь дохнуть огнем и подпалить очередное сумасшедшее собрание. Августин так и не мог угомониться. Ему непременно надо было на ком-то выместить гнев. Хорошо, если он не примет на себя обязанности палача, чтобы доказать, что он до сих пор герой, а не школьник, пристыженный демоном.

Окружающие предпочли не заметить миг его слабости, но он сам помнил, что не может тягаться со мной, и поэтому до сих пор неистовствовал. Сеть интриг вокруг самых знатных и влиятельных семейств Рошена была сплетена уже давно, а ярость Августин выпускал только сейчас. Ему стоило трудов сдерживать себя, но даже с расстояния я чувствовал, что он почти безумен. Наверное, тяжело знать так многое, любить, переживать и держать все это в себе. Вокруг были те, с кем он не мог поделиться своими знаниями, те, кто ему не ровня, они все боялись его, потому что ощущали, что он особенный, к тому же он… не один. Я уловил присутствие духов рядом с ним и стал настороженно оглядывать пыточную от пола до потолка, все от огня в жаровне и до решеток вентиляционных отверстий, но они уже спрятались, и следов от них не осталось. С досады я прочертил когтями несколько глубоких борозд на каменной стене.

Мне хотелось сначала поймать их, а потом уже припереть к стенке предмет их бдительной заботы, чтобы не было больше ни смешков в тишине, ни пощипываний, ни лишних советов, но они чуяли, когда я зол, и ускользали слишком быстро.

Разборка в пыточной меня мало интересовала, но я все же присмотрелся. Августин сохранял хладнокровие. Это ведь его роль. Интересно, как долго на нем удержится это маска. Он мог с отстраненным видом наблюдать, как с людей сдирают кожу, растягивают их на дыбе или режут по кускам. Пламя, подобное адскому, кидало блики на его безупречную кожу, кругом прижилась мгла, раздираемая криками жертв, а он все равно оставался похож на создание, пронизанное каким-то колдовским светом. Казалось, что он находится здесь не рядом с этими людьми, а просто наблюдает за ними из какого-то параллельного мира. Слишком разительным был контраст между ним и остальными. Можно было даже подумать, что он вышел из моего царства и являет собой идеал, подобный мне, но я знал, что это не так.

Помощники палача подкладывали уголья под железное кресло, уже успевшее накалиться, работали меха, отлетали искры пламени. Стражи крепко держали Сандро. Его едва можно было узнать. Дорогой камзол исчез, наверное, отправился вслед за первым в тайный сундук инквизитора. Плечи прикрывала только изорванная пропитанная кровью рубашка. Я заметил порезы на его груди и мог с уверенностью сказать, что они от того кинжала, который носит с собой Августин. Уж не решил ли он уподобиться своим хозяевам и попробовать на вкус аристократическую кровь.

Мои мысли забили тревогу, да и нагнавший меня дух- советчик настойчиво шепнул, что пора вспомнить о Ноэле. Вот подлиза, даже бесплотный уже успел понять, что этот наивный послушник стал мне очень дорог. Действительно, пора подумать о нем. Франциск похоже уже мертв, по крайней мере, биения его сердца я уже не ощущаю, если труп остался, то его сожгут вместе с другими полуживыми осужденными на ближайшем аутодафе. Остался только Сандро, но, судя по всему, он долго не протянет. Сейчас вполне возможно вернуть Ноэлю то, что у него отняли. Я сумею растолковать Августину, что к тому, кого я опекаю, придираться не имеет смысла.

— Не хочешь, чтоб тебя поджарили, сударь? — Эжен участливо забрал уже не нужную пару сапог и покосился, достаточно ли раскалены уголья под железяками грубого кресла. — Скоро тебе станет теплее, чем многим грешникам в аду. Может, ты к ним и не попадешь, если раскаешься и чистосердечно поведаешь нам о том, как свернул с пути истинного.

Да этот малый стал развязным, неужели получил повышение? Я тихонечко присвистнул, и звук тут же эхом отразился от стен, так, будто в закрытое со всех сторон помещение, где есть только жар огня, и где трудно дышать, вдруг ворвался порыв ветра. Заключенный вздрогнул всем телом, другие просто удивились, но, очевидно, решили, что их главе вернее знать, в чем дело. Августин же не подал виду, что вообще чего-то слышит. Он уже привык к проказам своих духов и вполне мог решить, что на этот раз наводят смуту тоже они.

— А ты не хочешь им ни о чем рассказать? — Сандро вдруг рванулся с такой силой, что чуть не выскользнул из рук стражей.

— Лицемер, — прошипел он, снова обращаясь к безмолвному недосягаемому Августину. — Как ты мог лгать нам всем на протяжении такого долгого срока.

— Его рассудок совсем помутился, — с показным прискорбием сообщил Эжен. — Все, кто общаются с нечистой силой, рано или поздно теряют разум, но огонь изгонит из него демонов. Мы его спасем…

— Я видел, — Сандро даже не обратил внимания на замечание нагловатого юнца, ему все еще удалось сохранить надменность аристократа и какой-то сверхчеловеческий запах сил. — Не притворяйся, что не слышишь, ты знаешь их в лицо, тех, в сделках с которыми обвиняешь других людей, я видел тебя с той девушкой, за которой следуют эти твари.

Августин нарочито медленно двинулся вперед, так, будто собирался пройти мимо. Я думал, он даже не снизойдет до ответа, но он равнодушно сказал:

— Они способны вставить кривые зеркала даже в твои зрачки, разве ты не знал об этом, когда спутывался с ними.

— Как можно так лгать! — даже сквозь толщу стен чувствовалось отчаяние Сандро. — Кем бы ты был, если б мой брат не помог тебе прижиться в Рошене. И как ты бы попал сюда без них. Ты пришел сюда ни с чем, только с демоном за плечами, а теперь губишь всех, кто тебя приютил.

— Они говорят твоими устами, — тон Августина был холодным, чуть снисходительным. — Они смотрят через твои глаза, и ты видишь мир перевернутым вверх дном. Я должен пожалеть тебя, но не могу, ведь ты отдался им по своей воле.

Он приложил кинжал кончиком лезвия к щеке Сандро так, будто собирался выколоть ему глаза, способные видеть незримых. Никто не обратил внимания на то, как мерцают кисти его рук, как они быстры и неуловимы. Он не двигается, а будто парит во мгле, его удлинившиеся пальцы способны налету схватить промчавшегося мимо мотылька.

Августин отстранился от узника, будто ощутил отвращение.

— Поспешите, — Эжен решил выслужиться и подогнать палачей, но Августин жестом велел ему убраться подальше.

— Твое время пришло… — его бескровные губы все еще сохранили красивые очертания, он казался особенно привлекательным, когда говорил, пусть даже это были жестокие и лживые слова. Я презирал его за лицемерие и все же не мог отвести от него глаз. Его лицо казалось мне таким знакомым, будто я уже знал его вечность тому назад.

— Ты даже не сгоришь в аду, — прошипел Сандро ему в лицо. — Ад с тобой, в тебе…

— Что ты можешь знать, — такое равнодушие уже само по себе оскорбляло, но то, как лезвие кинжала легло к горлу Сандро, в то время как сам Августин казался удивительно спокойным, я еще не наблюдал такого ни с кем, никто не убивает с отсутствующим видом, так, будто перерезать чье-то горло, это всего лишь жест милосердия.

— Я думал, она посещает только нас, — Сандро даже не попытался отстраниться от лезвия, плотно прижавшегося к его горлу. — А выходит, она появилась лишь для того, чтобы привести тебя в подходящий момент…

Августин всего лишь надавил на рукоять, и лезвие под его пальцами окрасилось алым. Я много раз разрывал глотки прямо когтями, но не ради религиозного фанатизма. Возможно, и я со стороны выглядел не лучше, но то, как это делал Августин, казалось наиболее вызывающим. Он просто убил человека у всех на глазах и не проронил ни простого «извини», ни пары слов из молитв, ни даже заклинания, сбивающего с толка наблюдателей. Он просто сделал то, что сделал, и никакого оправдания ему было не нужно.

Я знал, что, уходя из пыточной, он либо слизнет кровь с этого кинжала, либо вытрет его о засохшую лозу роз в нише, чтобы от чудодейственного эликсира, еще недавно дарившего кому-то жизнь, на миг ожили и они. Он никогда не отирал перепачканный клинок о края рясы, он нес остатки крови засохшим цветам. Безумец или романтик? По- моему, он был обычным одержимым. Я никогда не доводил людей до такого состояния, я всегда старался исчезнуть раньше, чем они станут одержимы мною, и я никогда не передавал власть в руки умалишенных. Он же готов на что угодно, этот юный, фанатично преданный возлюбленным глупец. Мне захотелось схватить его и сделать с ним то же, что он только что сотворил с обвиняемым, только более медленно и мучительно. Я бы мог перехватить его на одном из крутых поворотов винтовой лестницы или в коридорах, его нужно было наказать, но я сдержал порыв. Слишком рано. Я еще не добился от него того, что мне необходимо. Если он погибнет, то тем, кого я ищу, не будет больше нужды приходить сюда. Выходит, я должен следить, чтобы с ним ничего не случилось, иначе, не смогу обнаружить их.

Вот влип! Я скорчился от бессильной ярости, как, наверное, может сделать только злой дух при виде святыни, но здесь ничего святого не было, разве только, кроме чьего-то чувства, способного перевернуть весь мир и вызвать ревность даже у меня. Посмеялся бы надо мной мой низложенный наставник. А Камиль, наверняка бы, пожалел, что его хозяин не дожил до такого момента. Они оба так надеялись дотянуть до того мига, когда я, предмет их общей зависти, запутаюсь в сетях интриг. Это случилось лишь спустя столетия, но не совсем так, как они хотели.

Кроме одного светлого пятна, за которым следил, я не мог найти в суровом, мрачном здании ничего положительного. Сеть лабиринтов, лестниц, переходов, галерей, разрозненных камер и множество живых, снующих туда- сюда, подобно теням по этому черному муравейнику, а над всем этим повисла плотно сплетенная мембрана далеко не добрых флюидов, отвратительных намерений, подлости и тайных замыслов. Все это образовало осадок в затхлом воздухе за окнами, и мне стало тошно. Я хотел еще раз вонзить когти в толщу непробиваемых стен, с которыми не раз соприкасались цепи и кровь, я должен был разнести эти бастионы, сжечь их дотла, если во мне осталось хоть немного доброго, то я обязан это сделать, но я не мог. Я вынужден был отложить свое собственное грандиозное аутодафе на потом.

Приземление было совсем бесшумным. Я не собирался уходить, я только прислушивался и думал, как быть дальше. В цокольном помещении, возле подвального окна, горячо спорили о чем-то Бруно и Лоренцо. Они даже отложили на потом свои обычные тяжбы и общие замыслы. Работа могла подождать, а потрясающие предположения относительно господина возбуждали, куда сильнее, чем чужая агония или вино. Августин стоял для них на пьедестале. Что может быть интереснее, чем поговорить о нем?

— Клянусь, он сделает это, вскоре произойдет нечто необычное, и он предоставит всем подтверждение того, что он более, чем просто избранный, — Лоренцо предусмотрительно затушил лампу, его шепот был еще тише, чем возня крыс подвалом ниже. — Он умеет общаться с возвышенными созданиями. Одно из них непременно придет в этот мир, чтобы доказать его правоту, и это случится скоро.

Бруно даже не кряхтел, не то что смеяться, значит, он тоже верит в это. Да они здесь все фанатичные безумцы. Как можно верить в то, что сочиняет мальчишка.

Со злости я пнул ногой промерзлую землю. Сапог неожиданно легко разрыхлил ее. Странно, снега уже совсем не осталось, а куст под зарешеченными окнами на вытоптанной клумбе неожиданно зазеленел. Ведь теперь только март, слишком рано для распустившихся цветов, но они зацвели, несмотря на холод. Розы. Алые розы на веточках, унизанных, как иголками, бесчисленным количеством шипов. Они великолепны, подумал я, но руку вперед вытянул совсем не для того, чтобы выразить восхищение. Обычно я даже не жег города, где на клумбах росли розы, но на этот раз захотел вырвать с корнем весь куст. Я протянул к кусту уже не руку, а золотую кисть, чтобы располосовать ветки, вдохнуть запах сока срезанных листьев. Такая решительность и фанатичность была в новинку и для меня. Я бы убил любого, кто посмеет встать на моем пути, это и со стороны было хорошо заметно, так зачем же какой-то юный глупец вдруг вырвался вперед и загородил собой куст с розами. Он встал прямо между ним и клешней дракона, почти что отнял у меня жертву. Августин! Как он только умудряется везде успеть и так меня разозлить.

— Ты знаешь, как дракон поступает с тем, кто претендует на его добычу? — мы с ним опять были одни, только я и он, но флюид страха я не улавливал.

— Ты не хочешь, чтобы я с корнем вырвал из твоего сада скверну?

— Роза — божественный цветок, — возразил он. — Можешь лучше убить меня, но розы не трогай.

— Ты готов перерезать весь мир, но хочешь умереть из-за роз? — с сарказмом усмехнулся я.

— Да, из-за розы, — он нагнулся и поднял с земли цветок на веточке, которую я успел задеть и обрубить, быть может, он имел в виду что-то другое.

— У нее шипы, — сам не зная, зачем, предупредил я, но поздно, он раскрыл ладонь, и его пальцы уже оказались в крови, крошечные иголочки разом впились в кожу, но Августин ничем не выказал, что ощущает боль. Какое самообладание. Я готов был бы его уважать, если бы не знал, что он слишком подвержен влиянию других. Он в их власти, как я был во власти грез и цепей, когда учился на волшебника.

— Тебе когда-нибудь было обидно из-за чьего пренебрежения, — вдруг спросил он, так будто я был его подчиненным, а не непримиримым врагом.

— Да, — я припомнил Одиль, княжну, которой не до чего не было дела, кроме ее отражения в зеркале и корыстных замыслов, хотя это была не совсем обида. Одиль была бесчувственна, к ней можно было относиться не более сердечно, чем к красивому предмету интерьера, а Роза… Когда она ушла от меня, как будто отвернулся единственный существующий в мире ангел, но я старался не думать об этом, я очерствел, как статуя.

— Да и мне бывает больно, — выразительно шепнул я, так, чтобы он смог понять. Но я бы не смог до него даже докричаться.

— Не как другим, — резко бросил Августин, развернулся и пошел к теплому свету приоткрытых дверей, наверное, решил, что его драгоценные розы я уже не трону. Но я так легко его не оставил, когда он поднялся в свою келью, я уже был там.

— Думаешь, что можешь просто развернуться и уйти от того, кто пришел по твою душу?

— Не зли меня, — буркнул он, стараясь сохранять достоинство, не взирая на то, что я по-хозяйски и с наглым видом расположился на подоконнике возле его жесткой узкой кровати. Здесь было не так много места, а мои крылья даже в высоте, под звездами, приобретали заметный размах, если я влечу в башню, то ему придется прижаться к стене или же соприкоснуться с моей обжигающей кожей. Интересно, что он предпочтет.

— Я зарекся больше никогда не прилетать к тебе, разве только с заранее подписанным приговором и уже разгорающимся внизу пожаром.

— Так зачем же явился?

— Не знаю, — я, сощурившись, присмотрелся к нему, и он отвернулся, потому что свет, исходящий из моих зрачков, слепил ему глаза.

— Ты меня бесишь, мальчишка. Я не хочу мириться с тем, что вдруг, откуда ни возьмись, появился такой необычный объект, как ты. Ты становишься все более дерзок, но я почему-то предоставляю тебе возможность жить, может, надеюсь, что, действительно, придет срок, колдовские часы пробьют, ты придешь в себя и начнешь каяться и молиться. Я дождусь когда-нибудь момента твоего исправления?

— Ты не Бог, — злобно прошипел он. — Не смей разговаривать со мной свысока.

— О, значит, все-таки я тебя задел. Это уже успех. Мне-то казалось, что все чувства в тебе остыли и злость в том числе.

— Думал, на суде затмить меня?

— По крайней мере, надеялся. А ты не привык к тому, что, кроме тебя, публика. даже самая досточтимая, может обратить внимание на нового кумира. Поостынь, я был любимцем и простого народа, и более знатных собраний за столетия до твоего появления на свет.

— Я должен позавидовать? — Авустин надменно изогнул бровь.

— Не вслух, я и так вижу насквозь все твои чувства.

Он мог и на этот раз не выдать себя, но все равно предпочел потупиться. Я все знаю, это заставляло его ощущать дискомфорт и волноваться.

А я, и вправду, кое-что начал узнавать. Да, он мне завидует, хоть и старается тщательно скрывать это. Он научился маскировать свои чувства и без помощи демонов, и это удавалось ему, куда лучше, чем многим из моих слуг. Я бы и не узнал никогда о его терзаниях, если бы контроль временно не спал, а духи, сторожи, не попрятались. Он был в отчаянии, те, кому он полностью доверился, слишком долго не являлись к нему, и он не знал, явятся ли они вообще. Если нет, то за жизнь больше цепляться не имеет смысла, если да, то он все равно не знает, как их удержать, что он простой смертный может предложить им в обмен на их минутную привязанность. Он мог бы отдать весь мир, но достаточно ли им этого. А ему самому целый мир не нужен без них, и он ощущает себя в ловушке. И в довершение ко всему появился я, златокудрый, златокрылый, ослепительно прекрасный, да еще и одетый по последней моде, как положено принцу. А припрятанный у него камзол давно устарел. Только сейчас, взглянув на себя его глазами, я изумился. Вот, почему он так ненавидит меня. Посмотрев однажды на прохожего франта, он понял, что хочет быть таким же, чтобы прельстить своих избранников. Он так давно не смотрелся в зеркало, что даже не подозревает, насколько сам пригож, и это без дорогих кафтанов, без эльфийских портных, без украшений, даже без простого гребня, которым можно было бы расчесать сверкающие, спутанные, подобно золотой пряже, кудри. Даже в своем рубище, этих обносках с чужого плеча, он был настолько хорош, что у меня имелись веские причины позавидовать ему. Ведь все-таки это его мои возлюбленные посетили последним, но сам он думал иначе. Возможно, они предпочтут меня, вот какая мысль не давала ему покоя. Остынь, хотелось вымолвить мне, они бросили меня раньше, чем нашли тебя, но я промолчал. Зачем посвящать его в подробности. Он до сих пор не понял, что для них он всего лишь моя копия, юная, наивная и по-собачьи преданная.

— Как интересно иногда залезать в твою голову, — с чувством собственно превосходства вызывающе выдохнул я.

— И что нового ты там можешь увидеть?

— Если я скажу, то нам обоим станет неудобно…

Он отпрянул, как от удара хлыста. Я выпалил первое, что пришло в голову наобум, а вышло, что попал в цель. Если раньше он настороженно поглядывал на запертую дверь, не просочится ли за нее какой-то звук, то сейчас ему было все равно. Он сам хотел кричать, чтобы облегчить душу и, наверняка, жалел, что вместе со словами не вырвется и огонь, подобные моему. Другие, по его приказу, горели на кострах, а сам он сгорал изнутри.

— Ну, давай, расскажи мне о том, как ты восхищен красотой одной великосветской ведьмы, которая любит носить чужую корону и подталкивать на верную гибель глупых мальчишек вроде тебя, — вместо сочувствия я решил его подразнить. — А еще ты беседуешь с дьяволом, который к тебе прилетел, и не крестишься в испуге. А те твари, которые всюду следуют за госпожой, давно уже спят, как ручные котята у тебя в кельи, и ты их не выгоняешь, потому что они принадлежат ей. Не можешь выпросить локон с головы своей дамы, так готов подбирать этих крыс, которые крутятся у ее шлейфа. А если б я был ее личным цепным драконом, ты бы и меня приветил. Откуда ты можешь знать, вдруг и я демон из ее личной свиты. Вот тогда бы ты был со мной повежливей. Красотка, ведь хоть и проклята, но так хороша собой.

Я знал, что хвостатая тварь, шустро спрятавшаяся в ящик стола раньше, лениво растянулась перед свечой на приговорах. Ей, наверняка, поручили перепроверить их и указать, где нужны подписи, но лентяй не справился. Когда я прилетел, он не успел ретироваться, а сейчас воровато посматривал из щели. Я резко кивнул, и ящик задвинулся с такой силой, что прищемил гаду хвост. Обиженный писк заглох за поворотом ключа.

— Если ты так трогательно заботишься об этих уродцах, то после моего исчезновения пройдешься по своим лабиринтам и проверишь, не посадил ли я по клеткам еще несколько таких, — сострил я и заметил, что щеки Августина пылают, хоть румянца и не видно, но кожа покраснела бы от стыда, если б он не был больше, чем человеком. — Не хочешь обнаружить себя перед местным благочестивым собраньем. А вдруг кто-то, скажем Эжен, застанет тебя рядом с такими вот редкими экземплярами сверхсуществ и донесет это до жителей Рошена, а, может, кто-то и твою гостью однажды увидит, что тогда…

— Тогда тебе больше будет некого искушать.

— А сейчас я способен на это?

— Тебе и не нужно стараться, — он наткнулся спиной на дверь, с ярости пнул ее и сделал шаг вперед, отступать больше не имела смысла. — Я влюблен в ведьму, я поклоняюсь демону, ты хочешь, чтобы я забрался на крышу ближайшего палаццо и крикнул об этом во всеуслышание, пусть сбежится весь город, пусть меня сожгут так же, как тех, кого я обрекал на смерть.

— И ты даже не надеешься на то, что кто-то из них прилетит, чтобы вырвать тебя из костра.

— А ты сделал бы так ради художника Марселя?

— Да, сделал бы даже ради тебя, если б ты был моим, но ты их, ты погибнешь, — я очень сомневался, что Роза его пожалеет, она не жалела никого, бесчувственность передалась ей по наследству от притязательных и жестоких предков. Она даже не поняла, что перед ней живое, глубоко чувствующее существо, а не игрушка, когда искала кого-то, похожего на меня. А вот мне стало его жалко, он не заслужил такой судьбы, чтобы хоронить себя в юности заживо в мрачных стенах инквизиции, среди пыток, козней и стареющих монахов. Разве Роза и Винсент испытывали к нему хоть малейшую симпатию, раз замуровали его здесь, совсем одного, среди людей, которые не могли его понять, но всегда были готовы подставить. — Ты ведь был когда-то школьником, а не прелатом, не послушником.

— Опять школа, — он терпеть не мог даже это слово. — Знал бы ты, как там плохо. Заставь тебя кто-то шутки ради отучиться там на неделю, и ты бы, не выдержав, сжег это злачное место уже в первый день. Парта не для талантов. Я хотел отыскать то место, где, действительно, собираются одаренные, и у меня появился шанс. Я нашел магические письмена, свиток, завалявшейся в тайнике, в пыльной библиотеке, там были четкие указания, и я пришел к мосту в назначенный день, но он преградил мне путь, и я решил, что недостоин.

— Он?

— Юноша в черном, ее спутник по имени Винсент… величайший колдун!

— Почти…

— Он запретил мне даже ступить на мост, сказал, что я не смогу, у меня нет дара.

— И ты ему поверил? — а он еще более наивен, чем я ожидал, хотя многие поддавались на ту же обманку и до него. — Надо было стоять на своем. Раз Винсент так сказал, значит, видел в тебе конкурента, иначе, не будь у тебя дара, он не стал бы мешать тебе биться о жизнь.

— Но особых ведь дарований, и вправду, нет, иначе я бы не поддался на твое волшебство, я бы не думал о тебе сейчас то, что ты мне внушаешь, — он был, явно, смущен.

— И что же это?

— Не издевайся, — возмутился он. — Ты ведь все знаешь. Я хочу кланяться тебе, я хочу поклоняться тебе, — он вдруг дерзко рассмеялся. — Меня так и тянет встать на колени перед окном, за которым, возможно, прячешься ты. Я хочу отдавать тебе знаки почтения, хотя знаю, что ты не мой господин и никогда им не станешь.

— Я мог бы им стать.

Он пренебрежительно фыркнул, но надменным стать уже не смог.

— Слишком поздно, я уже погиб, — с отчаянием прошептал он.

— А если я сам препровожу тебя в школу чернокнижников, — сам не зная, для чего, принялся уговаривать я. — Там у всех погибших есть шанс, дело только в том, что принимают туда не всех, но перед моей рекомендацией вряд ли кто сможет устоять. Ты станешь подопечным дракона. Не плохо для новичка.

— Значит, ты правда принял столь обольстительный вид и прилетел сюда, чтобы свести меня с пути истинного, иначе, зачем тебе что-то мне предлагать, — полушутя протянул он и слабо улыбнулся. Какая знакомая улыбка, таким приятным теплом может ласкать только солнечный луч, но вокруг тьма.

— Нет истинного пути, Августин, — искренне предположил я. — Мы давно уже сделали крутой заворот к бездне, ты по собственной воле, я по принуждению, но мы одинаково виновны.

— Тебе легче, — возразил он. — Ты не знаешь, как это тягостно кого-то любить, не ожидая взаимности, и понимать, что та, кого любишь, никогда не заинтересуется тобой. Тебе это неведомо, стоит тебе только поманить, и любой кинется к твоим ногам.

— А если мне нужны только те, кому нет дела до меня.

— Разве такое может быть?

Я напустил на себя безразличный вид и передернул плечами. Мне не хотелось признаваться ему в том, как у меня все сложно на самом деле.

— Ты просто разыгрываешь передо мной спектакль, мистерию, в конце которой твои когти сомкнутся на моем горле под аплодисменты твоей незримой нечисти.

— Тебе ведь все равно, жить или умирать, — я не преувеличивал, он, правда, был фанатиком.

— Я предпочел бы жить… но не в этом мире, — серьезно заявил он.

— Да, точно в мире вельмож и блеска, а не в серых монастырских стенах.

— Может быть и там, но я предпочел бы место, которое еще дальше, ты ведь знаешь.

— То, которое недосягаемо, — предположил я вслух, а про себя решил, что это там, где правлю я, мальчишка, и вправду, замахнулся высоко. — Знаешь, я хочу убить тебя, но рука не поднимается. Ты слишком похож на кого-то… — я не мог произнести при нем имя Флориана, иначе совесть замучила бы меня за то, что я равняю собственного невинного брата с этим порочным созданием. — К тому же, ты слишком неразумен, чтобы до конца осознать какое зло творишь.

— Зато вся мудрость, скопленная другими созданиями за века, перед тобой ничто, ты ведь появился раньше, чем этот мир, чем даже время. Сколько тебе тысячелетий, демон, или ты не можешь этого сказать, поскольку еще не было придумано круговорота лет в тот момент, когда ты уже был, — Августин все еще пытался говорить с сарказмом. — Не пользуйся тем, что я тобой околдован. Ты решил, что, благодаря этому, можешь без конца говорить мне гадости. Я, как деревенский простачок, буду пялиться на твою стать и крылья, а ты можешь беспрепятственно злословить.

— Я совсем не пытаюсь тебя принизить, наоборот, считаю, что на стезе зла ты добился, куда больших успехов, чем все мои знакомые, хотя, в отличие от них, у тебя не было шансов. И не льсти мне лишний раз, ты восхищен совсем не мной, а ими.

— Ею, если быть честным, те, кто появляются вслед за ней, сильны, конечно, но…

— Выглядят не слишком привлекательно.

Он только смущенно кивнул, сам бы он никогда не посмел неуважительно отозваться об отвратительных слугах своей госпожи. Мало ли чем можно прогневать повелительницу.

А я не ожидал, что он проговорится о ней, своей возлюбленной госпоже, и ее спутниках. Выходит, он тоже иногда может быть чистосердечным.

Момент близости был слишком ощутим. Я чувствовал, что у него внутри, и мысленно содрогался от этого. Я не хотел так страдать, как он, и прятать все это под маской. Кажется, впервые за вечность я понял, что столетия, проведенные мною в темнице, ничего не значили по сравнению с тем, что ему пришлось пережить за какой-то год. Да, я был узником, но всегда мог перессориться с тюремщиками, заставлявшими меня изучать магию, своих чувств скрывать мне было не нужно, а вот ему… Интересно, что из моего прошлого удалось увидеть ему. Во всяком случае, он содрогнулся от этого. Тело под сутаной необычно напряглось.

— Только не думай, что стал мне другом, — с поспешностью принял он свою обычную позу. — У меня уже есть госпожа, а ты…

— Браво, Августин, — с удивившим меня самого хладнокровием отозвался я. — На сцене тебя ждал бы большой успех.

— Да как ты смеешь? — возмутился он.

— Не будь дураком, ты сам дал повод, будь ты благочестивым монахом, я никогда бы тебе такого не сказал. Я бы и приблизиться к тебе тогда не посмел, тебя бы от моих визитов спасли молитвы, а сейчас ты не можешь вспомнить ни одной. Все, что отпечаталось у тебя в мозгу, это оды к госпоже. Прочтешь что-то, чтобы развлечь меня перед прощанием?

— Ты уйдешь? — он заметно и нервно встрепенулся, облизнул пересохшие губы, с трудом сглотнул, будто, и вправду, встревожился. — То есть, улетишь? Навсегда?

— Я могу еще вернуться, — снисходительно утешил его я. — Точнее, обязательно вернусь, захочешь ты того или нет. Так просто тебе от меня не избавиться. Если уж дьявол пристал к кому-то, то быстро его не изгнать. Я выберу еще ночь, а могу прилететь и днем, да так, что меня никто не заметит. Не такой уж я плохой, чтобы тебе скомпрометировать, по крайней мере, до того, как пробьет твой час.

— Ты хочешь, чтобы это произошло, как можно скорее?

— Только после того, как залечу к тебе в гости еще пару раз, мне же надо хоть как-то развлечься в перерывах между тем, как я порчу другие жизни, — я предпочитал в таких случаях черный юмор, люди легко принимали его за правду, но Августин недоверчиво поморщился.

— А доносчики говорят, что в Виньене король, хоть и дьявол, но сердоболен и щедр. Дьяволу ведь и подобает для того, чтобы окрутить людей, сыпать пригоршнями золото налево и направо.

В его взгляде, устремленном на меня, ощущался вопрос. Неужели ему хочется поверить в то, что я могу быть щедрым бескорыстно?

— Думаешь, я предложил бы золото и тебе, если б не знал, что погреба здесь и так им забиты. Боюсь, что пару червонцев от демона ты сочтешь слишком жалкой подачкой, при том, что конфискованные у вельмож богатства тоже могли быть пополнены дарами от мне подобных. А теперь на них проклятие. Хорошее объяснение для того, что ты держишь под замком столько бесценного.

— Ты решил вмешаться в мои дела.

— Все дела в этом мире, так или иначе, касаются и меня.

— Потому что ты милостиво позволяешь нам всем существовать под небом, которое создано для тебя и твоего огня.

— Потому что весь легион нечисти двинется хоть сейчас завоевывать ваш мир, если я не прикажу им сдерживать свои амбиции, — доверительно шепнул я, давая ему намек, хотя вряд ли он поймет, он не считает меня верховной властью, как другие.

— Ее нечисти ты приказать не можешь, — тут же ощетинился он.

— Ну вот, ты назвал ее свиту нечистью. Она разозлится на тебя, — я решил поймать его на слове, но никак не ожидал, что вгоню беднягу в краску. Его щеки бы вспыхнули, если б не это призрачная белизна кожи, которая до сих пор была лишь моей отличительной чертой, а не какого-то там смертного, который чудом оказался подобен мне и по необычайному золотистому цвету кудрей, и по такому же выдающемуся упрямству. Я нашел характер, достойный себя. Мы могли бы вот так спорить и парировать взаимные колкости не только ночи, а всю вечность напролет. Кажется, наконец-то Августину удалось очаровать и меня. Стоило мне в очередной раз вступить с ним в дискуссию, и я понял, что мне было скучно без его острого языка. Мы соперники, созданные друг для друга. Рано или поздно мы передеремся из-за той, кого любим, и не важно, кто победит, главное, что война в самом разгаре. Мне было приятно воевать с ним, и я совсем не хотел улетать, но визит затянулся. Если я задержусь еще дольше, то перестану быть всего лишь прекрасной иллюзией и стану реальной помехой. Августину ведь надо делать вид, что он святой, и всюду успевать. Конечно, хорошо иметь кучку бесплотных следопытов, но самому тоже надо следить за происходящим вокруг. А то мало ли что. Вдруг его госпожа еще более склонна к предательству, чем те люди, которых я видел, заглядывая в окна этого здания. Но сообщать ему об этом лишний раз не стоит, если он не совсем поглупел от любви, то может предположить и сам.

— Не улетай! — он испуганно вздохнул, наверное, заметил, что, чуть сменив позу, я рискую острыми ногтями расцарапать каменный подоконник. Я уже развернулся, готовясь вылететь из окна, и тут вдруг эта просьба. Неужели он способен не приказывать, а просить.

— Мне хочется о многом расспросить тебя, — тут же признался он.

— А если точнее, то о ней? — я по — дьявольски усмехнулся, потому что, начиная с того момента на суде, знал, что у него на сердце.

Августин потупился. Мне хотелось остаться и поговорить с ним еще, точнее, выиграть очередной спор, но я опасался, что если буду действовать с таким азартом, то сболтну что-то лишнее. Хотя рано или поздно, он и так обо всем узнает или же погибнет еще до этого. Я погрустнел, когда подумал о том, что он, быть может, уже приговорен ими.

— Ты не хочешь мне ничего о ней рассказать? — насторожился он. — Как и положено волшебной скульптуре, молчишь именно тогда, когда тебя о чем-то спрашивают.

— А если и заговорю, то вряд ли ты обрадуешься, — на лету бросил я, отрываясь от подоконника и ощущая привычную невесомость перед тем, как частицей полностью отделившейся от земли взмыть в звездное пространство.

Великолепный полет на глазах у одного восторженного зрителя. Августин остался там, внизу, в высокой башне неприступного здания, которое теперь было подо мной. Проследил ли он размах моих крыл, посчитал ли меня подобным метеору. Если да, то ему пришлось поднять взгляд вверх, сделать хоть одну уступку, а он обычно никому не уступал и ни на кого не смотрел, кроме своих несуществующих кумиров.

Дохнуть огнем на крышу его мрачного дворца именно в тот миг, когда он сделал глупость и доверился мне? Крыша, утыканная башнями и шпилями, казалась мне особенно уязвимой, обособленной ото всех, кто мог бы затушить пожар. Что было бы для Августина больнее сгореть заживо или узнать о Розе, о том, почему она так недоступна.

Но ведь и для меня сейчас она недоступна тоже. Вот от этой мысли я готов был ударить кулаком по первой подвернувшейся башне так, что она бы рассыпалась на мелкие камни или опалить прикосновением крыла подвернувшуюся крышу так, чтобы остался огненный отпечаток, но я летел слишком высоко, а здание инквизиции осталось уже далеко позади.

Внизу, вдалеке, мелькали только дворцы, скверы и сады за коваными решетками и бледные полоски дорог. Я опустился на крышу с покатыми карнизами и причудливо изогнувшимися фронтонами, а потом спрыгнул в сад. В нем никого не было, сторожа и хозяева спали, а блеклый свет от далеких уличных фонарей едва проникал сквозь занавесь переплетенных веток и чахлой жимолости, обвивавшей ограду. Зима придала всему здесь вид запустения. Но скоро все зацветет. На кустах боярышника уже проклевывались ягоды, как крошечные кровавые капельки. Говорят, что боярышник ограждает от зла, то есть. от созданий, подобных мне, но я могу смело прикоснуться к нему, даже пройти сквозь заросли и не оцарапаться. Что за суть в этом поверье, если оно бессильно против меня.

Я погладил рукой колкие веточки. Никакого эффекта, никакой боли, вот, значит, как они ограждают хозяев сада от зла. Я заметил на другом углу, за оградой, одинокую женскую фигуру в меховой накидке и тут же раскаялся за свою критику. Орисса стояла там, так что свет фонаря полностью выхватывал из тьмы ее силуэт, волосы, струящиеся по меховому капюшону, и светящееся лицо, которое не могло быть лицом живого существа. Вот оно мое создание, творение мглы, и оно могло бы ловко проскользнуть сквозь прутья ограды, чтобы через аллеи пройти ко мне, но оно не смело сделать и шагу. Ориссе не удалось бы миновать заросли боярышника. Ее ожоги от прошлой веточки едва затянулись, а здесь опасность возрастала с каждым миллиметром земли, в которой пустила корни благодатная растительность, деревья, к которым мои слуги не посмеют притронуться.

И Орисса не смела, но она видела, что я в саду, и ждала меня. Мне стало жаль ее. Эту одинокую хрупкую фигуру, неподвижно застывшую на улице перед огражденным садом. Конечно, она сама представляла опасность для смертных, если б захотела кому-то причинить вред, но со стороны казалась настолько уязвимой. И куда только подевался Анри? Почему не сопровождает ее? Я перемахнул через высокую решетку одним прыжком и очутился на земле прямо возле чуть отпрянувшей от неожиданности Ориссой.

— Добрый вечер, дорогая или, вернее, доброе утро, ведь скоро рассветет.

— Еще не скоро, — она посмотрела на меня, как-то пассивно, без прежней ярости, будто, правда, стала всего лишь куклой, марионеткой, которую направляют всюду лишь мои движения. Я пролетаю над крышами Рошена, ослепительно сверкнув крыльями, и она просыпается, срочно набрасывает накидку и бежит в ночь вслед за мной. Но для чего? Что я могу сделать, чтобы освободить ее от подобной зависимости? Я не звал, но она пришла, и, несмотря на мертвенную бледность кожи, она была невыразимо хороша, как одна из тех статуй, которые когда-то были живыми и пленительными, но навсегда застыли украшениям в моей галерее.

— Что-то случилось? — я хотел быть участливым и помочь, хотя еще не знал, будет ли прок от моей помощи. Но если нужно, я готов был растормошить Анри, хоть весь город и земной, и подземный, лишь бы только дать Ориссе то, что ей нужно, и чтобы наконец-то она оставила меня.

— Я вспомнила тот дом, твою лабораторию, — прошептала она, губы едва ее слушались, может, от холода, но зато ресницы и белокурые пряди, в которых появились новые жемчужные гребешки, казались такими прекрасными. На Ориссу приятно просто посмотреть, так почему же я гоню ее прочь.

— Ты не ходила туда, к той двери? — насторожился я.

— Только один раз, но тебя там не было, — ее брови чуть сдвинулись, черты приняли умоляющее выражение. — Я все время вспоминаю тот дом, и предметы вокруг, и тебя. Ты заменял там свет среди всего этого мрака.

— Не надо, Орисса, — я отвернулся, чтобы не смотреть на нее. Она была соблазнительной и казалась беззащитной, но меня она не интересовала, я знал, что она за существо, я сам сделал ее одной из проклятых только ради Анри и теперь жалел об этом.

— Почему ты меня не замечаешь? — в ее слабом голосе послышалось обвинение. — Я здесь, в этом холодном темном мире, только по твоей вине.

— По моей вине? Я дал тебе жизнь.

— И зачем мне эта жизнь без тебя? — она говорила с отчаянием. Мое собственное прекрасное создание двигалось и говорило, даже было согласно с тем, что это именно я вдохнул жизнь в него, а я почему-то совсем не ощущал ни радости, ни гордости. От чего тут ощущать превосходство, я создал для другого ту, которая теперь не давала покоя мне.

— Не говори так, Орисса, — попытался образумить ее я. — Ты нужна Анри.

— И всего лишь?

— Он надежнее меня, он не улетит, чтобы спалить соседний город, если у него вдруг испортится настроение. И дневать, и ночевать рядом с не затушенным огнем вот что действительно опасно.

— Мне так холодно, что меня это не пугает, — она, действительно, ощущала холод гораздо сильнее, чем я. Было видно, как сжаты ее руки под накидкой, как вздрагивает иногда тело.

— Меня нужно бояться, — возразил я, честно почти доверительно, — Я тот, от кого убегают в страхе, а не наоборот. Тебе нужно это наконец-то понять.

— Не хочу я ничего понимать, — Орисса начала злиться. — Ты считаешь, что имеешь право создавать демонов, а потом бросать их.

— Ты не демон, — я серьезно посмотрел на нее, да, в ней есть зло, но не такое сокрушительное, как во мне.

— Я — твое творение.

— Это так, — нехотя признал я.

— Тогда ты не имеешь право оставлять меня одну, — она прикоснулась рукой к кованой решетке, за которой я стоял минуту назад, провела пальцами по холодным завиткам и неприязненно сощурилась, чуть ли не зашипела на кусты боярышника за ней.

А она похожа на дикую кошку, подумал я и прикрыл ладони манжетами, жест был для меня таким же непривычным, как надеть меховые перчатки, ведь я же не мерз, просто в этот миг решил, что моя кожа слишком уж чиста и неуязвима, а это так неестественно, ведь руки алхимика, вернувшего к жизни эту красивую хищную девушку, давно уже должны были бы быть зверски исцарапаны. Орисса не дала бы мне покоя. Мое собственное творение хотело и нанести мне раны, и причинить боль, я же не завершил процесс, не отвел ее в общество моих подданных, а оставил здесь.

Хватит сожалеть. Она не была покинутой, я доверил ее Анри. Не моя вина в том, что она предпочла бы меня. В меня и раньше влюблялись те, кого я не замечал, но на этот раз все было слишком жестоко. Ну почему самые отвратительные поступки я совершаю, не потому что хочу, а совершенно не предусмотрено.

— Он ждет тебя, — я чувствовал злобу и отчаяние Анри даже сквозь каменную мостовую и метры рыхлой земли, отделявшие наш мир от его. Рошен и не ведал, что он верхний город, а под слоями глины и камней есть нижний. Пласты земли и булыжников хорошо скрывали катакомбы Анри, изолировали от всех звуков, надо было обладать острыми эльфийскими ушами, чтобы, находясь там, слышать наш разговор на поверхности. У Анри все чувства были обострены, и слух, и обоняние, он бы учуял запах костра еще до того, как тот разгорится для очередного осужденного, и все это не выходя из своей норы, своего государства глубоко под землей. Сейчас он был очень зол на меня. Это не сюрприз, Анри с самого начала меня ненавидел, но сейчас ненависть сочилась буквально из каждого камня, из каждой щели, через которую открывался крошечный доступ под землю.

— На всех этих стенах вокруг, как будто лежит его отпечаток, но настоящий хозяин этого города ты, — задумчиво проговорила Орисса, оглядывая ближайшие строения.

— Кто-то стремится все захватить, а кто-то сразу является господином. Все распределено, — безразлично обронил я.

— И я? Ты распределил меня в мир тьмы, еще до того, как создал? — вызывающе осведомилась она.

— А что там плохого под землей? Говорят, что дворцы, которые создали неустанно работающие изгнанные эльфы ничуть не хуже, чем здешние. Там, внизу, чадящие факелы, длинные переходы, высеченные из камня, узорчатые формы зданий и замков, озера и стук молотков возле еще незаконченных построек. Все, как здесь, только более живо и мрачно.

— И еще толпы этих проклятых.

— Я тоже живу среди проклятых, что с того.

— Но выглядишь ты, куда лучше их.

— Я обманываю и других, и себя. Поверь, мир, в котором я живу, еще мрачнее твоего.

— Ну и что? Возьми меня с собой.

— Там ты погибнешь, — я вспомнил, насколько хищны и ревнивы мои феи. Они не примут соперницу, простолюдинку, которая родилась красивой, как они, а после воскрешения стала почти несравненной.

— Я, в любом случае, погибну, — шепнула Орисса. — Со мной что-то не так.

Я присмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Она, как все творения ночи, так же бледна, так же призрачна, только есть одно но, в отличие от них, она первая созданная мною. Другие были сверхъестественными существами еще задолго до моего появления, а ее испортил именно я. Если что-то непредусмотренное произойдет теперь, то что? Почему мне вдруг стало страшно подумать об этом?

— Все будет хорошо, — через силу прошептал я, только для того, чтобы ее успокоить, я мало верил в это.

— У таких существ, как мы? — с сарказмом усмехнулась она.

— Тебя ждут, — я слышал дробный стук молоточков и голоса, доносящиеся сквозь толщу земли, а еще в поместье, которое я предоставил ей слуга, Анри уже зажигал канделябры на столе для странного ужина, где на стол подано лишь сырое мясо на изящной посуде и кровь животных вместо вина. И сам белокурый хозяин уже сидел во главе стола, красивый, как серафим, но несчастный и усталый. Анри всегда будет выглядеть усталым, хоть и подпитывается энергией от земли в своих мрачных лабиринтах. Его лицо, как чистый лист бумаги с резко выделяющийся позолотой бровей и ресниц, он мертвенно бледен, но бесспорно привлекателен. Так почему же она не идет к нему? Разве я чем-то лучше? Впервые я задал себе подобный вопрос, раньше гордость не позволяла равнять себя, императора, с падшими эльфами, но сейчас ситуация вынуждала. Я бы даже признал любого прохожего подобным себе, лишь бы только избавиться от нежелательной спутницы. Ну почему сейчас, когда он так нужен, мой двойник не выступит из-за каких-нибудь садовых оград?

Губы Ориссы слегка округлились, будто она пытается произнести мое имя, но у нее ничего не выходит.

Снежинки садились и запутывались в ее кудрях. Наверное, это последний снегопад перед наступлением весны. Мне пора уходить туда, где метель никогда не прекращается, в страну, куда другим хода нет.

— Даже демон не должен оставаться один, — Орисса, как будто угадала мои мысли, хотя вряд ли она способна была их прочесть, она просто почувствовала, насколько я одинок, она ведь была созданием моей крови, и, очевидно, это нас все-таки связывало.

— Ты знаешь о моей императрице? — со значением спросил я. — О той, ради которой я вскрыл вены, чтобы подписать собственной кровью брачный договор. Видишь, ты не первая, для блага которой я нанес себе раны. Та девушка, на которой я женился, ни о чем не просила, но ради нее я готов был умереть.

— Ты не можешь умереть ни ради кого, — с яростью возразила Орисса, казалось, что она готова была отшатнуться от меня, как от прокаженного. Но я не прокажен, я всего лишь женат, хоть это и должно производить на женщин тот же эффект. Да, я выгляжу, как мальчишка, но это еще не значит, что я не мог уже безумно влюбиться в какую-то красавицу и предложить ей все, что у меня было.

Я вспомнил, как подарил Розе свою корону, символ моей власти.

— Ради нее я сделал много непоправимого, но ни о чем не жалею, — бросил я в качестве прощания и резко развернулся, нужно поскорее улетать, пока я снова не сглупил. Мне не хотелось причинить вред себе или ей.

— Подожди! — Орисса вцепилась в лацкан моего рукава. — Останься со мной, Эдвин.

С виду слабые пальчики сцепили ткань так крепко, что клочок от рукава остался бы в них, если б я вырвался силой.

— Пожалуйста! — попросила Орисса тонким приятным голосом, который мог очаровать, но в мою душу он не проник.

— Я же сказал, я женат, — только и проговорил я, совсем по-человечески, как многие мне подобные не стали бы говорить даже шутки ради.

Другую эти слова должны были бы охладить, но Орисса приблизилась вплотную, привстала на цыпочки и почти на ухо вызывающе шепнула:

— Мне все равно.

Меня будто обдало запахом из могилы. От Ориссы несло свежестью земли и ароматом фиалок, но не садовых, а высаженных за кладбищенской оградой. Я стряхнул девушку со своей руки, и она упала. Меховой отворот накидки распахнулся, и я заметил, что ранок на ее шее уже стало значительно больше, и они извиваются по коже в форме крыла бабочки. Язвы чумы, теперь я точно видел их, но не хотел верить глазам. Такого быть не может, моя кровь должна была победить и уничтожить заразу. Но крошечные язвочки распускались, как частицы одного алого цветка, тянулись по плечу, убегали за корсаж. Может, это просто зрительный обман. Или я брежу. Под совершенно чистым лицом и шеей виднелись зараженные участки кожи. Если увидит кто-то из приспешников Августина, то ее, не раздумывая, бросят в огонь. Надо позвать Анри, пусть уведет ее отсюда, но один из его темных эльфов уже появился из-под земли, невозможно было определить, откуда именно. Он помог даме встать и, осторожно поддерживая ее, повел куда-то. Орисса бросила на меня долгий прощальный взгляд через плечо, сияющая и беззащитная, как ребенок. Под мехом накидки было даже не видно, что она больна.

Мне оставалось только брести наугад и повторять, что такого не могло случиться. Я слишком верил в свою силу, чтобы подумать о мелких просчетах. Оставалось только по привычке ускорить шаг. Я пытался убежать оттого, что мне неприятно.

А неприятно было с избытком. Я заметил, что улицы Рошена пусты, не только зрительно, а в буквальном смысле пусты от присутствия моих духов. Вызвать кого-то из подданных мне удалось лишь в соседнем квартале.

— Господин! — он вынырнул из темных провалов подвальных окон и крайне удивился, когда я схватил его за шиворот. Ну вот, даже духи и те испытывают передо мной страх.

— Где все? Как они посмели оставить свои посты? — начал допрашивать я.

— Но вы сами им приказали, точнее мне, а я всех распустил, — залепетал он так бойко и встревожено, что я едва различал слова.

— Что? — и снова недоумение.

— Клянусь, вы сами так приказали, — голос духа был едва отличим от дуновения ветра.

Все ясно, опять кому-то померещилось. Такая отговорка уже начинала мне надоедать, но я чувствовал, что мои слуги не виноваты.

— Пусть все вернутся на свои места, немедленно, — приказал я, выпустил пленника, и он, как искра вырвавшаяся из трубы, понесся звать всех обратно.

Что за чушь? Как они могли поддаться на такую уловку? Неужели перестали хоть что-то соображать. Сам бы я никогда не оказался настолько глуп, чтобы спутать людей или сверхсуществ. И все же есть в этом что-то провоцирующее. Выходит, я должен летать над городом или ходить по нему и искать объяснение.

Мне нужно было поразмыслить. Я вернулся к теням, хоть и зарекся от частых визитов сюда, забился в угол какой-то залы, обхватил голову руками и стал напряженно думать, но ничего путного в голову не приходило. Я просидел там долго, касаясь пальцами разгоряченного лба и ощущая, как длинные локоны жидким золотом покалывают кожу, скользят по запястьям, будто живые, но где-то вблизи зазвучала музыка и вывела меня из оцепенения. Повторяющаяся, механическая мелодия, один и тот же ритм и никакого вдохновения.

Я поднял голову и заметил источник звука. Флер сидела возле музыкальной шкатулки и смотрела на медленно вращающуюся фигурку балерины — механическое подобие фуэте. Я тоже засмотрелся, это было красиво. Шкатулка из розового дерева с нежной расцветки узорами и бежевой обивкой явно не подходила под местную мрачную обстановку.

— Когда-то у меня была другая, с танцующей парой, — Флер неожиданно захлопнула крышку, но музыка не прекратилась, просто теперь она раздавалась не из шкатулки, а будто повисла в воздухе над нами. — Я хранила в ней медальон, позаимствованный у моей матери, и бархотку с аграфом.

Ее слова были сказаны с особым значением, но я что-то недопонял. Неужели она решила, что я успел украсть все ценное из самых приметных особняков и только по упоминанию о содержимом какой-то шкатулки определить, к какому аристократическому семейству относится ее хозяйка. Может, сама бы она и смогла все подсчитать, но для меня намек был бесполезен. Я. вопреки сплетням, не знал, какие драгоценности хранятся на туалетных столиках тех или иных аристократок, и не смог бы угадать фамилию Флер, даже если б она описала мне все, что хранится в ее тайниках.

— Мне здесь нравится, куда больше, чем дома. Здесь так много всего и так интересно, — она жеманно передернула плечами, утонувшими в облаке черного газа с крапинками бусин. — А если я что-нибудь захочу, то Кловис или его подданные всегда мне это принесут.

— Ясно, — я знал, что тени ни за что не расплачиваются, а просто берут что захотят, теперь они решили потакать капризам новенькой. Забавно. Хотя Флер была настолько мила, что всем, наверное, хотелось побаловать ее.

— Ты не злишься, что я назвала их подданными Кловиса, а не твоими.

— С чего бы?

— Говорят, ты сам сделал его здесь главным.

— Значит, так оно и есть.

— Тогда ты мог бы сделать королевой теней и меня, — игриво предложила Флер.

— Зачем тебе это, ты хочешь остаться с ними насовсем, считаешь в этом твое призвание, пугать и губить людей, — я и мысли не хотел допускать о том, что однажды она уподобится им, мне не хотелось видеть ее в черном платье и вообще оставлять среди них. Если она останется здесь еще дольше, то загубит свою жизнь навсегда.

— Неужели тебе здесь так нравится?

— Здесь? — она оглядела стены с фресками и своды арок, как будто в первый раз, презрительно хмыкнула. — Ну, пожалуй, сегодня ты мог бы меня куда-то сводить, мне хочется веселиться в компании с тобой.

Она быстро встала, собрала волосы рукой, и кто-то, невидимый, накинул пелерину ей на плечи.

— Мы идем?

— В компании со мной. Я слишком опасен.

— Я тоже, куда бы мы не пошли, вслед за нами будет шагать смерть.

— Ты играешь или говоришь правду.

Она промолчала, а потом вдруг засмеялась.

— В компании с драконом быть не так уж плохо, он отпугнет любых злоумышленников. Это же так увлекательно, идти об руку с тем, перед кем все трепещут.

— То же самое, что зайти в клетку ко льву. Я могу отвечать за свои поступки не больше, чем те звери, которых Августин держит в подвалах, чтобы спускать на приговоренных, — я подумал о приказах, которые не отдавал, но кто-то же отдал их вместо меня. — По- твоему, я мог бы раздвоиться.

Флер нахмурилась.

— Такому бы никто не обрадовался, ты и один заставляешь всех трепетать, двое таких, как ты, это было бы уже слишком.

— А по- моему, я один не достаточно агрессивен, чтобы навести порядок среди всего этого восхитительного сброда, который принято называть нечистью, хоть он, как и смертный мир, делится на высшее общество и на плебеев, с единственной только разницей, что все они равно бессмертны.

— Ты устал и от тех, и от других, правильно?

— Я устал оттого, что никто из них не может меня понять.

— Кроме меня, — она грациозно выступила вперед, тихо шурша тюлем и тафтой. Этот бумажный шорох платья был так приятен, он, словно, возвращал ощущение бала. Флер понимала, какие движение и звуки меня притягивают, или это выходило случайно.

— Я тебя понимаю, ангел, — она склонилась надо мной, я не хотел вставать и сидел, все так же забившись в угол, как уставший, удрученный эльф, который может разнести своим колдовством все окружающее, а потом забиться в норку и с ужасом смотреть на то, что натворил.

— Тебя я не обожгу… никогда, — я словно пытался убедить себя, что это красивое создания даже рядом со мной в безопасности, грандиозный дворец вокруг нас со всеми его лабиринтами и переходами может быть сожжен, а на ее тонких запястьях не останется следов ожогов. даже если они коснутся меня.

— Я знаю, ты пытается казаться злым, но ты, куда лучше, чем многие.

Я усмехнулся, пытаясь выразить этим, насколько же она доверчива, но на самом деле мне было приятно.

— Если б было так…

— Так оно и есть, — Флер хотела поцеловать меня, но я отвернулся, ее губы лишь скользнули по моей щеке. Я ощутил, как они холодны, но сама она излучала тепло и сияние. Было бы спасанием полюбить ее.

— Ну почему она не может стать, как ты? — вместо объяснений пожалел я.

— Как она? — Флер тут же отстранилась, но физически она все еще была здесь, в этой зале, хотя ее разум был полностью закрыт от меня, а взгляд стал пустым и невидящим. — Тебе, наверное, плохо?

— Да, голова горит, — на самом деле мне никогда не становилось плохо, я просто не ощущал никаких недомоганий, но отчаяние сегодня было настолько сильным, что я готов был почувствовать, как плавится мозг под черепной коробкой. Если бы Роза могла стать, как эта девушка. Что за безумная мысль? Роза ведь капризный королевский ребенок, ей к лицу повелевать всеми, даже мной, но если бы вдруг произошло чудо, и она смогла бы полюбить меня так же преданно и сильно, как Флер, вот тогда я бы был счастлив. И не имели бы больше значения ни боль, ни страх, оставленные в прошлом, ни проклятие, тяготеющее надо мной и моими подданными, все это отошло бы на второй план перед сокрушительным счастьем разделенной любви. Но Роза осталась в моих мечтах, а рядом была только эта прекрасная коломбина. Только один раз после того, как я стал драконом, шипы розы поранили меня, рана на коже тут же затянулась, но боль так и осталась непрекращающейся.

— Да, лоб, правда, горячий, — Флер уже суетилась и прикладывала влажный платок мне к вискам. — Но ты ведь не можешь сгореть изнутри точно так же, как те тени, которых ты наказываешь.

— Откуда ты про них знаешь?

— Кловис сказал.

— Он совсем рехнулся, если решил выдать тебе все наши тайны, ведь я с ним могу поступить так же, как с другими, кого здесь же казнил.

— Я умею выспрашивать у людей то, что меня интересуют. Они и сами не заметят, как проболтаются, — она улыбнулась с легкой гордостью, словно давая мне понять, что она способна идеально сыграть не только на сцене.

— И все равно я жалею, что она не такая, как ты. Если бы она могла быть хоть немного верной и полюбить кого-то точно так же, как ты, Флер, — я произнес ее имя, чуть растягивая звуки, как песню и впервые оно понравилось мне. Какое приятное звучание. Я хотел пропеть его, поразить единственную слушательницу своим ангельским голосом и неземной музыкальной модуляцией речи. И не только это, мне захотелось что-нибудь подарить ей, сделать что-то приятное для нее, и все только потому, что она вдруг понравилась мне. Но, когда она наклонилась и поцеловала меня в лоб, я не почувствовал ничего. Как только Флер отвернулась, я поспешно отер кожу на висках. Тотчас кто-то хихикнул в темноте, кто-то бесплотный. Как забавно им, наверное, следить за неудавшимся романом. Флер насторожилась, вглядываясь в темноту.

— Здесь все так неопределенно…

Она наклонила голову, давая понять, что согласна.

— И все равно мне здесь нравится, — спустя мгновение заявила она.

— Потому что у тебя самой за плечами… — я осекся, потому что зашел слишком далеко, я не хотел ее обидеть, не хотел произносить это слово.

— Смерть, — закончила Флер за меня.

— Именно.

— Разве это имеет значение, — она театрально скосила глаза за плечо, так, словно, кого-то там видела, незримого для меня. Но в этот миг я тоже что-то увидел, только не в действительности, а где-то в глубине ее чудом приоткрывшегося разума. Колеса экипажа, раны, рассекающие кожу, как багровые цветы, ржание взбешенных коней и толкотня вокруг экипажа, такая кутерьма, я так и не смог рассмотреть больше.

— Тебя смущает, что я мертва? — Флер продемонстрировала мне ладонь, перевязанную кружевной полоской ткани, как раз в том месте, где осталось клеймо смерти.

— Не знаю, — я подтянул колени к подбородку, ощутил кожей мягкость бархата и легкую шероховатость золотой каймы. На всей моей одежде было что-то золотое, оборка, рисунок, инициалы, а недавно портные-эльфы, даже не спросив, вдруг стали вышивать на всем, что приносили в мой гардероб, крошечный золотой силуэт дракона. Моя привилегия, мой герб, моя метка, я отчасти гордился этим и все равно немного ненавидел сам знак, не потому что он воплощает зло, а только из-за того, что после заточения наставник будто заклеймил меня, подарив камзол с вышитыми на нем драконами. Это для того, чтобы все безошибочно определили, кто я, все те, перед кем ему лестно гордиться знакомством со мной. Он умел все использовать к своей выгоде и все-таки в случае с непокорным учеником очень сильно просчитался, возможно, сейчас в чем-то просчитываюсь и я.

— Флер мне не важно, кто ты. Какая разница, к кому ты относишься, к живым, к мертвым или к тем, за кем по пятам следует смерть. Может, я живое воплощение твоего вечного спутника, кто знает, — я пытался как-то извиниться перед ней за свою грубость и за то, что не уделяю ей должного внимания. — В конце концов, здесь все мертвы или заколдованы, но мне все равно кажется, что ты не должна оставаться с ними. В отличие от них, ты не способна на зло.

— Ты так думаешь?

Я все еще думал, что кто бы она ни была, здесь ей угрожает опасность, но уже устал это повторять. Может, попробовать снова подкупить ее.

— Только пожелай, и я подарю тебе поместье, куда ты сможешь уйти от теней. У тебя будет достаточно средств, чтобы прожить безбедно хоть целую вечность. Может, пока ты подруга императора, тени и будут исполнять твои капризы, приносить дары, но тебе же нужно иметь что-то свое собственное на случай, если со мной что-то случится.

— Но я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — взволнованно возразила она.

— Я тоже не хочу, но это может быть неизбежным, — я вскочил на ноги, вспомнив о том, как некто отдает приказы от моего имени, нет, это не может зайти слишком далеко, но доля риска все же есть.

— Разве ты не можешь изменить судьбу? — с легким недоумением спросила Флер.

— Только не такой жертвой, — разве мог я объяснить ей, что не хочу ничего менять. Я вспомнил свою любовь, настолько сильное, настолько прекрасное чувство, что оно, наверное, будет продолжать жить, даже если погибну я сам. Я коснулся пальцами раскаленной крышечки медальона. Любовь — вот что удерживает мой огонь от полного освобождения.

— Красивая вещица, — я вдруг увидел алчно сверкнувшие глаза Шарло в темноте, прямо возле себя, он подкрался бесшумно, подполз, как ящерица, и неожиданно распрямился во весь рост, чтобы изумить всех. Что еще ожидать от этого шута.

— Пошел прочь! — я оттолкнул его так, что он упал на расстоянии пары метров от меня.

— Ну что вы, монсеньер, я же не просил милостыню, а просто отметил, что медальон красив, такая изящная чеканка, и золото не низшей пробы, но дело не в стоимости, в искусстве, вы же не станете убивать каждого, кто восхитится вашими сокровищами, или я ошибаюсь, — он ехидно оскалился, и если бы не существовало правила не бить лежачего, то получил бы затрещину.

Кловис, выступивший из тьмы колоннады, вел себя более галантно. Он всегда приветствовал меня легким поклоном, который, однако, со стороны можно было принять за знак вежливости, а не покорность императору.

— В подвалах остались люди, которых вы не убили уже давно, — обратился я к нему, я все чувствовал, запахи, движения, жизнь, даже едва теплящеюся.

— Да, друзья господина волка, — подтвердил он.

Вот значит, как они прозвали Батиста. Флер тихо хмыкнула.

— Избавься от них, они здесь лишние.

— Но они никому не мешают, — вступилась Флер.

Я хотел ответить, но тут Шарло буркнул что-то насчет того, что если бы дракон не был злым и жадным, то давно бы уже отдал медальон даме.

— Или монсеньер считает, что ему больше пристало носить женские украшения, при его-то лице…

— Замолчи, — оборвал его я, спокойно, но с ощущением собственной силы.

Шарло тут же стушевался.

— Давай сыграем в карты на право оставить пленников у нас и на твой медальон, — вдруг предложила Флер. — Согласись, и мы будем считать тебя самым справедливым. Или ты думаешь, тебе не повезет.

— Посмотрим, — я двинулся к маленькому ломберному столику, который выполз из тени, шустро перебирая гнутыми ножками. В чем, в чем, а в своем умении потрясающе владеть любым видом азартных игр я был уверен. Удача мне не изменяла. Я всегда играл с применением колдовства. Я даже жалел, что она не предоставила Кловису возможность сыграть со мной, ведь он уже освоил некоторые трюки, а она при ее-то наивности была слишком слабым соперником. Я так думал, пока не сел за стол. Точнее, резное кресло стукнулось сзади прямо об меня, мне не оставалось ничего другого, как сесть. Колода карт рассыпалась по зеленому сукну прямо перед моим носом. Духи тут же перетасовали и сдали карты, но не по моему приказу. Все это велела Флер. Я нахмурился, вспомнив эту глупую игру. Она мне никогда не нравилась.

— И кого ты рассчитываешь оставить в дураках?

Флер не ответила, но улыбнулась.

— Кстати, а ты рискнешь поставить что-нибудь на кон.

— Да, хоть мой лучший наряд.

— Для тебя, правда, так важны эти люди?

— Они пригодятся в нашем театре.

— Театре Кловиса?

— Теперь и моем тоже, «Покровитель искусств» принадлежит всем нам.

— Ясно, — я едва успел рассмотреть свои карты, ни одного козыря, но ничего, может, в колоде еще что-то осталось, или же я сам их переделаю, Винсент всегда так жульничал, изменял карты, но только при удобном моменте, если никто не замечает, а в этот раз не заметить было невозможно, все козыри уже побывали у Флер, но ничего, игра еще не завершена. Я посмотрел на Флер, на ее сосредоточенные движения и глаза, в которых живет некто, коварный, наполовину спрятавшийся за ободком ресниц, и мне почудилось, что ее саму используют, как наряд, маску, сквозь прорези которой просвечивает шаловливость злого духа. Я проиграю, и он рассмеется, я выиграю и получу, как приз мертвое тело, из которого только что вылетел демон.

И все равно я должен выиграть, я всегда выигрываю, иначе и быть не может. Вот в чем мой апломб, я просто уверен в том, что колдую лучше всех, и это действительно так, иначе я не стал бы их императором, но в этот раз возможности колдовать у меня не оставалось. Флер действовала слишком быстро. Едва я решил сосредоточиться на игре, как уже проиграл. До меня даже не сразу дошло, насколько велик мой проигрыш. Флер ждала, пока я сниму медальон. Но ведь я не мог этого сделать, там локон Розы, то, что удерживает меня от взрыва. Я потянулся пальцами к цепочке, но не с целью снять ее, а покрепче прижать к себе. Она крепкой цепью удерживает монстра внутри меня, и я не смогу без этого жить.

И все-таки я снял медальон и отдал ей. Нужно хоть иногда быть честным.

— У тебя будет шанс отыграть его завтра, — предложила она.

— А почему не сегодня?

— Потому что сегодня удача на моей стороне, к тому же, если ты прямо сейчас получишь свою безделушку назад, то не вернешься завтра.

— Значит, завтра, — один день я все же протяну, может, даже месяц, но потом произойдет катастрофа. Что я сожгу в первую очередь, если он вырвется? Надеюсь, что не Рошен и не Виньену, которую я давно привык считать своей собственностью.

— До завтра, Флер, — я встал из-за стола. Я заподозрил ее в чем-то, но так и не мог разобраться в чем. Надо расспросить Кловиса, однако тот даже не заметил приглашения следовать за мной. Он смотрел в упор на победительницу, и его глаза восхищенно сверкали из мглы арочных сводов. Да он, и вправду, влюблен, раньше я не замечал этого так четко. Мне пришлось заставить одного духа дернуть его за плечо, чтобы он обратил на меня внимание.

Он покорно пошел за мной, но догнал меня только в глубине колоннады. Я выбрал именно этот путь, как самый долгий, высокие колонны с затерявшимися во мгле капителями и узорчатыми основаниями тянулись через несколько зал, а потом начинались такие же нескончаемые арочные проходы. Пока идешь по ним, было время поговорить.

Жаль только, что фрески, мелькающие на стенах в промежутках колонн, казались все более живыми и мрачными. Ощущение того, что свидетели из нарисованного мира нас подслушивают, было совсем ни к чему.

Я знал, о чем хочет попросить меня Кловис, поэтому жестом велел ему молчать, в конце концов, это моя привилегия начинать разговор первым. Ведь император пока все-таки я, пока… я не знал, сколько еще это продлится. Мне уже казалось, что я лишаюсь разума. В груди, в области сердца, уже полыхал огонь, и я начинал беситься.

— Радуешься, что есть кому служить? — едва сдерживаясь, прошипел я. — Ты всегда предпочитал повелительницу повелителю, так что обижаться не на что. Служить приятнее тому, в ком заинтересован. Даже себя я бы не исключил из этого правила.

Боковым зрением я заметил, как между пилястрами на стене что-то шевельнулось, там, будто на миг, возник небольшой люнет и изображение внутри, словно резцы эльфов с чрезвычайной поспешностью высекли из стены скульптурную головку Флер со змеевидными кудрями на каменном челе. Только ее портрета здесь не хватало. Я бросил быстрый взгляд через плечо, но стена уже была гладкой.

— Знаю, у таких благовоспитанных аристократов, как ты, возникает потребность кого-то боготворить, но ее капризы уже выходят за рамки допустимого.

— Будьте снисходительны, — темные глаза Кловиса просительно сверкнули на меня из-под ресниц, которые удлинились и почернели настолько, что делали его почти демоном. — Вы же сами не так давно…

— Замолчи, — велел я ему. — От вас не дождешься элементарного почтения, а лицемерные оправдания бесчисленны, как золотые монеты в моей казне.

— Но миледи ни в чем не виновата.

Она уже и миледи, я усмехнулся.

— Вот она долговечность твоей великой любви, теперь ты готов целовать землю под ногами у этой уличной девицы, — я решил его поддеть, но Кловис искренне возразил.

— Она не уличная девушка.

— А где ты ее подобрал, если не на улице, — я уже знал повадки Флер и должен был рассчитать все верно.

Вездесущий Шарло уже прятался впереди за колонной и настороженно прислушивался к нашему разговору, будто не мог понять значения самых простых слов, а потом вдруг, как будто догадался о чем-то и сдержано хихикнул.

— Что нужно этому шуту? — я разъярился быстрее обычного, с чего так злиться, ведь это его обычные повседневные пакости, он привык шпионить за всеми важными персонами.

— Он просто проходил мимо, — Кловис жестом велел встрепенувшемуся Шарло удалиться.

— Проклятый фигляр, — я готов был спалить его на месте, чтобы он разом занялся, как свеча, чтобы сгорело вместе с ним все его мелочное зло. Если бы Шарло быстрее крысы не юркнул в соседнее помещение и не вскарабкался по потолочной балке на чердак, то ему было бы несдобровать. А резво он научился карабкаться по стенам и исчезать во мгле. Как только таких мелких пакостников носит земля, на всех на них проклятие моего наставника, даже на как никогда, привлекательном Кловисе. Он вел себя с достоинством, как принц, и стал красив так, как никогда не был при жизни, но что-то в его взгляде, повадках и гибких, неуловимых движениях говорило о том, что в нем уже зарождается дьявол. Он сам теперь казался всего лишь одним из сгустков темноты, который каким-то образом приобрел очертания человеческой фигуры. Его волосы, дуги бровей, даже бледно фосфоресцирующая кожа — все как будто было неотделимо от тьмы.

— Считаешь, я стал слишком мелочным?

— Нет. Что вы, монсеньер? — Кловис удивился и встревожился.

— Зато я так считаю, — подала голос Флер. Она все время шла за нами, но заметил я ее только сейчас. И мне стало неудобно, она ведь все слышала. Или почти все. Надо притвориться невозмутимым. Она уже догнала меня, грациозно выскользнула из мрака, как все тени. Ее чело снова украшал венок из благоухающих кроваво-красных роз. Цветы красивы, но шипы больно давят на чистый лоб. Любовь, как они, и приятна, и болезненна одновременно. Любовь — это роза. Я чуть не вздохнул, но удержался, мне вовсе не хотелось опалить ей лицо, а я теперь справедливо опасался, что вместе с любым неосторожным вздохом может вырваться огонь. Теперь ничто меня не сдерживало.

Где-то вдалеке засмеялись другие тени, грациозные женские фигуры, едва отличимые от мрака темных колонн. Их далекий ехидный смех напоминал похоронный перезвон. Как феи смерти на кладбище.

— Тихо, — шикнула на них Флер, они были далеко, но все слышали, а она ощущала торжество от собственной власти над ними. — Если будете вести так, то я вернусь к Эдвину, он называет себя злом, но он великодушнее всех.

Не знаю, для кого конкретно предназначались эти слова, для Кловиса или нескольких других, которые тут же притихли вдалеке, но лично я испытал недоумение. Разве я приглашал ее вернуться ко мне?

Кловис отвесил легкий поклон и исчез, прежде чем я успел его остановить. Со мной осталась только Флер, и от стойкого пьянящего аромата роз из ее венка у меня мутилось в голове.

— Знаешь, мне так нравится идти в твоей компании, — она двигалась быстро и бесшумно и совсем не отставала от меня, хоть я ускорил шаг, она почти парила в темноте рядом со мной. — Когда ты рядом, можно ощутить такое превосходство, демоны прячутся, как пугливые собаки, заслышав твои шаги. Нам уступают путь еще уважительнее, чем особам королевского происхождения. Это же так замечательно быть в компании с драконом, особенно если он выглядит, как ты.

— Мне, правда, нужно побыстрее уйти.

— Из-за этой безделушки, — она показала мне медальон и поиграла цепочкой так, что он начал раскачиваться в темноте подобно маятнику. — Я бы вернула его тебе без всяких условий, если бы ты не выказывал окружающим такое пренебрежение. Ты хоть задумываешься, что многим неприятно находиться возле того, кто ставит себя превыше всех.

— Флер, пожалуйста, разве я был горд, когда предлагал тебе вначале только жилье и благоденствие в Рошене, а потом все, чего бы ты не пожелала? — или когда стоял на коленях перед ней, своей бывшей ученицей и теперешней мраморной статуей в короне, добавил я про себя. Вот об этом моменте надо было вспоминать со стыдом, но, оглядываясь назад, я не ощущал ничего, кроме горечи. Гордость здесь не имела значения. Еще давно я мог убить Розу, заточить в темницу, но вместо этого привык прислуживать ей, как пристало пажу. Я нашел предмет поклонения. Я бы простоял пару столетий в виде коленопреклоненной статуи перед ее склепом, если б это могло дать хоть какой-то результат. Она бы все равно не вернулась.

— Ты хоть когда-нибудь предложишь мне то, что я действительно хочу? — Флер злилась, хоть и не подавала виду, но напряжение ощущалось в ее голосе и в вынужденном молчании духов за ее спиной. Венок из роз был, как нимб, а за ним в высоте, на уровне неприметных ниш, копошились демоны.

— И чего же ты хочешь?

— Скажи, что ты влюблен в меня, — затишье среди незримых рядом с нами стало еще более напряженным, они ловили каждый звук, даже каждый мой вдох и хорошо еще, что я пока не дышал огнем.

— Я не влюблен, — ответил я на удивление решительно.

— А я и не заставляю тебя это почувствовать, ты просто скажи, — предложила она с тихим отчаянием.

— Не могу, — даже просто сказать это было бы святотатством, я не мог любить, феномен получился лишь однажды, второй раз такого произойти не могло.

— Но ведь другим ты лгал, — возмутилась Флер.

— Не в такой степени.

— Значит, пора изменить привычки, хотя бы в случае со мной.

— Прости, но это слишком даже для меня.

— Ну и становись честным, я первая засмеюсь, когда твои подданные откажутся от тебя, — с досады она чуть ли не ударила кулачком по каменной стене. Ну почему она вечно всем недовольна?

Флер развернулась и убежала прочь. Вроде бы я должен был ощутить облегчение, но легче не стало, медальон ведь так и остался у нее. Что же мне забыть о честности и подослать кого-то украсть его, точнее, незаметно заменить на похожий. Нет, лучше уж попробовать отыграться. Хотя то, как меня, самого умелого из волшебников, только что обыграли в карты наводило на некоторые подозрения. С Флер одни проблемы.

Кто-то неуверенно шел за мной, буквально дышал в спину, хоть между нами и соблюдалось большое расстояние, но я знал, что это дыхание прожгло бы мне кожу, если б только было на такое способно. Разве может в одном существе скопиться столько ненависти? Я думал, что за мной снова крадется Флер, но это оказалась не она. Я обернулся через плечо и заметил тень с белокурыми волосами, вышедшую из темноты колонн. Всего лишь Бланка, нерешительная и бесцветная. Я удивился, как она вообще осмелилась приблизиться ко мне, после того, как я казнил ту, которая привела ее к теням. Я и ее саму не хотел здесь оставлять, но решил, что число теней не должно ни увеличиваться, ни уменьшаться. Тот, кто, вопреки моему приказу, привел в общество новичка, за непослушание погибает сам, уступая свое место новоприбывшему. По-моему, это было справедливо. Я и ограничивал рост зла и старался искоренить неповиновение. Бланка была слишком неопытной и безвольной, поэтому она осталась здесь. Бунтаркой ей не стать, так я думал до сего момента, когда ощутил даже на расстояние ее решимость. В чем дело? Я нахмурился. Бланка нашла себе новую госпожу взамен сожженной?

— Отпусти ее! — вдруг попросила она или даже потребовала. Я сразу понял, что она говорит о Флер.

— Я ее не держу, — это было почти правдой, но Бланка насторожилась, словно угадывала ложь.

— Я люблю ее сильнее, чем ты, — проговорила она.

— Не сомневаюсь, — искренне кивнул я, развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Бланка превратилась в тень, но в ней чувствовались остатки безумия. Кто бы сказал такое про Флер? Я ее не любил или, по крайней мере, делал вид, что не люблю.

Я сам запутался. Когда на площади я склонился над мертвой коломбиной, то понятия еще не имел, в какую кутерьму все это обернется. Нельзя было связываться с Флер, навещать ее, заводить разговоры и таскать всевозможные подарки. Надо было учесть, что когда окружаешь какую-то девушку своим вниманием, то уже невозможно ее забыть. Хотя другие женщины, в любом случае, для меня мало что значили, но Флер оказалась какой-то особенной.

Мне нужно было подумать, вдали от духов, которые витают поблизости и напряженно ловят каждую мою мысль. Улицы, по которым некогда витали призраки чумы, а теперь, возможно, разгуливает некто, похожий на меня, не внушали доверия. Я воспользовался своим преимуществом перед другими волшебными созданиями и вошел в распахнутые двери первой встретившейся по пути церкви. Подобные мне сюда следовать не могли, им было слишком больно, а я давно уже никакой боли не ощущал. Кожа не горела огнем от соприкосновения со святынями, в глазах не щипало от многоцветья витражей и мерцания свеч. Я прошел вперед, по нефу, мимо немногочисленных прихожан, старательно опуская лицо, пряча глаза, чтобы никто не заметил демона в моем взгляде или, еще хуже, не счел бы меня ангелом. Но мои локоны и кожа светились в полумраке. Краем уха я улавливал, как начали перешептываться люди за моей спиной. Я хотел скользнуть во тьму, но остановился у горящих свечей. Одна из них вдруг вспыхнула более ярко, чем другие, взметнулся ввысь крошечный столбик искр. Они могли отлететь в стороны и обжечь мне лицо, хотя вряд ли, я сам из огня. Свеча вдруг начала таять вокруг фитиля, будто кто-то примял воск пальцами и старался ее затушить. Я почти видел эти пальцы, тонкие, хрупкие, неестественно длинные и не способные ощутить жар огня. Они не могли обжечься, потому что были бесплотными. Я поднял взгляд и увидел рядом, в бликах свечных огоньков, ангела, настоящего, в отличие от меня. Нас разделял только большой напольный подсвечник и тихое мерцание пламени. Он понял, что я тоже его вижу, я один из всех, находящихся здесь. Крылья и плечи тихо вздрогнули. Рука, затушившая свечу, вдруг взметнулась к лицу. Он приложил длинный тонкий палец к губам, делая мне знак молчать. А то я мог кому-то проговориться. Я присмотрелся к нему. Лицо знакомое, очень похоже на мое собственное, но черты более простоватые. Я так и не мог понять, что же придает им такую красоту. Самих черт и видно то почти не было, просто контуры на фоне сгустка белого тумана и резко выделяющиеся дуги золотых бровей и ресниц. Где-то я уже видел это раньше, но более четко. Только где?

Пока я думал, он уже исчез. Я обернулся, ангел стоял у выхода. Он манил меня за собой. Откуда-то четко всплыло его имя. Амадео. А еще то, что он последний из семи. Что за чушь? Одно я знал точно, да, это златокудрый прекрасный ангел, но в церкви он не имеет права находиться, точно так же, как и я. Знакомый лик. Число семь. Склеп и статуи. Меня вдруг осенило. Склеп семи ангелов. Мое первое прибежище в Рошене. Я кинулся к выходу с поспешностью, изумившей окружающих, а ангел уже оборачивался ко мне на мглистой пустынной улице и, как будто, звал за собой. Его лицо — белый пар от тумана и золотистые, едва различимые черты, будто Марсель или эльф нарисовал их на воздухе сверкающей кисточкой.

Скоро я уже был возле склепа. Я заметил, что одно окно раскрыто и мерцает в полосе тумана витраж. Никто, кроме меня, не мог пройти сквозь туман и найти склеп. Никто, кроме меня, не мог распахнуть дверь и окно, а я этого не делал. Я спустился по мраморной лестнице в склеп, внимательно разглядывая лица статуй-ангелов, их здесь было семь. Мраморные стражи с крыльями, расставленные симметрично на ступенях лестницы. Последний почти в самом низу. Я тут же узнал его, те же самые черты, которые я видел в церкви, только здесь на мраморе они выглядели более осязаемыми, чем на его живом лице. Оно все равно было неподвижным, я мог рассмотреть теперь уже бесцветные надбровные дуги, разрез глаз, нос, скулы, чуть заостренные, словно повторяющие форму крыла уши, кудри из мрамора, спускающиеся до плеч, а еще красиво очерченные губы. У меня вдруг возникло желание их поцеловать, как сделала когда-то Роза, повторить ее жест и понять, чего она хотела от них. Только она поцеловала не этого ангела, какого точно я уже не помнил, и тот ответил ей. Определенно к прекрасной даме они были расположены больше, чем ко мне, но я был сродни им, я чувствовал это сейчас, когда стоял рядом. Я почти, как они, но одно отличие между нами все-таки есть. И дело не в том, что они из мрамора. Все это началось еще раньше, чем они стали мрамором, задолго до того, как на земле вообще появились те материалы, из которых делают изваяния и строят гробницы. И моя, и их история началась еще до того, как земля начала обретать свой лик.

Я коснулся рукой щеки последнего ангела, перед которым стоял, и мне вдруг почудилось, что под пальцами скользит не мрамор, а теплая живая кожа, и по ней медленно, будто высвобождаясь из рубиновой оболочки, катится кровавая слеза. Отстранившись, я, словно, очнулся, слеза действительно катилась, алая и горячая. Она была жидкой всего лишь миг, а потом застыла твердым сверкающим рубином. Мелкий камушек со звоном упал на ступень к моим ногам, но он мне был не нужен, таких крупиц несметного богатства полно и в моей сокровищнице, их россыпь, как отпечаток неземного благосостояния, усеивает бархат моей одежды. Этот рубин ничем не отличается от тех, которыми вышиты мои рукава и воротник, разве только он сияет ярче и загадочнее. Сам факт того, что чья-то слеза может обратиться в драгоценный камень, уже зачаровывал.

— Кто же ты? — я хотел снова коснуться неизменного, но такого одухотворенного лица, а вместо этого прижался лбом к его лбу. Он был теплым, но меня это уже не удивляло. Я обнял ангела, и на миг мне показалось, что время остановилось, а мы с ним одно целое, хоть он из мрамора, а я из плоти, но в нас двоих бьется одно сердце.

На миг я ощутил тяжелые мраморные объятия, и кто-то, словно, шепнул мне на ухо:

— Найти ту, которую люблю я, и я найду ту, которую любишь ты, — шепот был похож на шелест от взмаха крыла, но слова я все равно слышал, а потом где-то в отдалении забили часы, но не в этом мире, а где-то совсем далеко. Я вспомнил, как Роза изобрела схему необычных магических часов и заставила гномов изготовить их для себя по такому сложному чертежу, что даже у моих лучших мастеров голова пошла кругом. Она долго копалась в колдовских книгах и обсуждала что-то с цвергами, но то, что хотела, она получила. Она говорила, что эти часы будут работать безостановочно целый век, а потом произойдет нечто невероятное. Роза спросила, готов ли я предоставить ей столько времени для ее эксперимента, и я, как дурак, по привычке кивнул: « все, что пожелаешь, моя дорогая». А теперь я понял, что что-то не так. Сначала те, кто трепетали лишь передо мной, начали подчиняться ей, а теперь век был почти на исходе, и я снова слышал бой тех часов, которые Роза спрятала от меня и от всего мира. Эти удары ни с чем было не спутать, они даже не звук, а эхо из пустоты. Сразу было ясно, что они долетают оттуда, куда не дойти никому. А потом забили другие часы, городские куранты на самой высокой башне Рошена, и призрачный звук, который тщетно пытались ловить даже мои нечеловеческие уши исчез совсем.

Рубин закатился в щель между ступенями. Мне было лень наклоняться за ним. Я просто подставил руку и один дух поднял его и вложил мне в ладонь, со стороны могло казаться, что камень сам летит по воздуху и прилипает к моей коже. Ничего удивительного, кожа вечного хранителя сокровищ должна притягивать магнитом все ценное. Я вложил камень себе в рукав, он быстро исчез в волнах кружев манжеты, но перед глазами все еще стоял его мертвенный красный блеск. Алая звездочка. Слеза ангела.

Того ангела, которого видел в церкви, то есть живого и неуловимого, я так и не нашел, а его мраморная копия в склепе хоть и потеплела, но не ожила. Я вышел из гробницы, оставляя в ней всего лишь статуи. Никто не шуршал крыльями и не прятался в тени моей дороги, и не сидел на крышах тех зданий, мимо которых я проходил. Рубин так и остался со мной, сам не знаю почему, но мне не хотелось оставлять его среди моих личных сбережений в гробнице. Там хранились сундуки с сокровищами, спрятанные на всякий случай и принадлежащие только мне, а этот камень мне не принадлежал. Он, как маленькая язвочка, терся о кожу, мерцал в темноте и часто нагревался. Тому, из чьих глаз скатилась такая слеза, должно было быть очень больно.

Вышагивая вперед быстрой беспечной походкой, я сам не замечал, как насвистываю себе под нос какой-то мотивчик, куплет из спектакля, который я не помню, но не из пьесы Камиля. За века я пересмотрел множество театральных постановок, но обычно ничего не забывал, а сейчас я был растерян. Мне будто удалось уловить какое-то воспоминание, которое было не моим. Всего лишь обрывок. Я остановился и произнес его вслух, почти нараспев:

— Как убийца в ночи лунной,

Затаив в своей душе

Вздох печальный и безумный

Ангел плачет о тебе.

И мне показалось, что на высокой крыше одного из угловых зданий среди статуй шевельнулось чье-то крыло. Затем опять воцарилось спокойствие ночи, никаких движений, кроме моих шагов, но фрагменты чьей-то памяти остались со мной. Когти на безупречно красивых удлиненных руках оставляют глубокие царапины на кладке камина или на железных пластинах крыши, раздирают чье-то горло. Я поежился от отвращения, поднял глаза, ожидая заметить на одной из крыш уже знакомую величественную статую из склепа, но ее не было. Ангел оставил меня, но я все еще ощущал его присутствие рядом. Их присутствие, если быть точным, ведь в склепе херувимов семь, а не только один. Почему же тогда я все время думаю только об одном из них? Почему я считаю его особенным, последнего из семи ангелов?

Он как-то отличался от них всех и его слеза… я зажал камень в кулаке, хотел размахнуться и забросить его, как можно дальше, чтобы он затерялся среди домов и канализационных решеток, угодил через узкое отверстие в чей-то подвал и исчез навсегда. Нужно было выбросить его, но я удержался. Кто-то сдержал меня, мягко, но решительно вцепился в рукав, и я тут же забыл о том, что собирался сделать.

Рядом никого не было, но я ощущал чье-то присутствие, а определить, чье оно, не мог. Это должно было меня взбесить, ведь только я один знаю в лицо всех невидимых, но вместо ярости осталась только легкая настороженность и заинтересованность. Кто-то прижимался ко мне почти вплотную, но он был не опасен.

А потом ощущение его присутствия исчезло. Я был один, а вокруг тесно сплелся клубок самых злачных городских мест, притонов, таверн, игорных домов, микрокосм из светящихся окон в оранжевых искрах и копошащиеся скопление людей с дурными наклонностями. Это не Рошен. Не тот Рошен, который давно расчищен Августином. Эти улицы, полнившиеся злом, были здесь намного раньше, чем власть досталась ему еще до эпидемии чумы. Таким его запомнил не я, ангелы из склепа и те немногие, красивые, с благородными лицами, которых я узнавал в толпе. Многообещающие, но уже чуть испорченные члены семьи Розье. Я тряхнул головой, и видение шумного города исчезло. Улицы снова были тихими и темными. Как пережить такую ночь в одиночестве. Роза повернулась ко мне спиной, а ангелы из склепа еще недавно скользили где-то рядом, а теперь их не было. Если б в Рошене осталось хоть одно их тех жутких бунтарских заведений, где всю ночь идет игра, а наутро никто не удивится появлению трупов, то я бы немедленно кинулся туда. Мне необходимо было отвлечься, выпустить на кого-то свой гнев или сесть с каким-то негодяем за карточный стол и снова сыграть в тонкую игру охотника и бесшабашной жертвы. Азарта хватило на несколько ночей подряд. Я нашел более- менее разгульные кабаки, которые устояли даже перед облавами Августина, меня забавляло то, что темные личности, собравшиеся там, уже от входа настороженно наблюдают за вельможей, но внешне я оставался невозмутимым. Пусть думают, что я тот глупый юный дворянин, у которого сначала можно отыграть все его состояние, а чуть он, что заподозрит, так незамедлительно перерезать горло. Те, кто ошибаются во мне, понимают это в самый последний миг, когда уже поздно приносить извинения и молить о пощаде. Красивый золотоволосый мальчишка, которого так легко поймать в силки, безвозвратно исчезает, а дракон неумолим. За пару ночей я успел это доказать с десяток раз. Я садился играть в карты с самыми отъявленными мошенниками, а когда шулер, удивленный тем, что я все время выигрываю, хватался за нож, ожидая помощи и от приятелей, двери кабака закрывались, прохожих на улицах не было, ночных патрулей тоже. Я ощущал себя в ловушке всего мгновение, наслаждаясь непривычностью, а потом позволял гневу вырваться наружу со всесокрущающей силой. Трупы я не трудился убирать, один из притонов я даже сжег, другие опустели. Я был уверен, что до Августина рано или поздно дойдут новости об этом, только хватит ли у него ума связать эти происшествия со мной. Обычно набедокурив подобным образом, я усаживался на крыше ближайшего высокого здания и наблюдал за тем, как возле моих жертв суетятся стражи порядка, а часто и инквизиторы. Они и понятия не имели, что виновник расположился прямо над их головами, поближе к милосердным, распростершимся для полета небесам. Там, в высоте, может, и летали те семеро из склепа, но такого зла, как на земле лично сам я не встречал никогда. Стоило ли причислить к злу не только убитых мною людей, но еще и Августина? Зло поневоле все равно остается злом, мои пожары тому доказательством, и все равно к келье Августина меня тянуло сильнее, чем раньше.

Он ждал меня. Я понял это, едва успев подлететь к его окну. Самого хозяина в келье не было, но я знал, что он сейчас вернется. Его шаги на ступенях нижнего этажа, его голос, затевающий с собеседниками очередную интригу, все было отлично слышно, хоть нас разделяли метры высоты и толща каменных стен. Я видел его только мысленно, но знал, что там, в темных каменных нишах неухоженного здания, он сияет, как заря. Он светел, но его мысли исполнены тьмы. Мне вдруг стало грустно. Он ведь мне не соперник и не друг, но что-то между нами есть.

В этой узкой комнате, с витыми колоннами и готическим оконным сводом, все застыло в ожидание меня. На столе меж разбросанных приговоров стояла бутылка с вином и два бокала: для меня и для него. Лучший сорт, определил я по тонкому запаху, еще не взглянув на этикетку, и по моим губам пробежала озорная усмешка, интересно, конфискованное оно или же из монастырских погребов? Графина Августин не нашел, но навести порядок на столе попытался, и теперь один из его духов недовольно ворчал, разыскивая недостающий бумажный мусор. Такие духи привыкают к бардаку, а тут вдруг неряшливый владелец стал опрятным, естественно, они недовольны.

Я любил брать все без спросу, как и любой дух. Я ведь жил среди них, и их дурной пример стал для меня заразительным. Мне безумно захотелось снова порыться в вещах хозяина, заглянуть в бумаги и перечитать те стихи, которые я уже нашел когда-то. Он смутился бы, если б понял, что я ищу их, поэтому я перекладывал все аккуратно, стараясь не нарушить порядок и очередность. Столько документов и большинство из них приговоры, которые и для формальности-то ему не нужны. Он может казнить и миловать любого, в зависимости от своего желания, без всяких подтверждений своих полномочий. Перед кем ему отчитываться? Разве только перед госпожой, о которой никто, кроме него самого, не знает. Зачем иначе составлять эти бумаги, если не для нее. Записывать о собственных принужденных грехах, так и с ума сойти можно. Мне вдруг стало искренне жаль его. Но, похоже, он привык жертвовать всем: своими желаниями, своим временем, своим разумом. Сверхъестественные силы играли им, а он считал, что у них есть на это право.

Меж пальцев проскальзывали приговоры, столько жизней, мне никогда не приходило в голову делать перепись всего, что я сгубил. Выступая в роли дьявола на суде, я был прав, люди оказались изобретательнее меня. Лично мне стало бы неудобно составлять перечень собственных злодеяний. Августин делал это четко и продуманно, будто пытаясь произвести впечатление на некое незримое лицо, присутствующее рядом. И не только в своей келье, каждый раз, когда безупречно разыгрывал святого перед толпой, он пытался произвести впечатление на кого-то, и я знал на кого.

Его шаги были настолько бесшумны, что тонули в тихом шорохе подола сутаны на нижних ступенях лестницы. Еще несколько лестничных пролетов, и он окажется в опасной близости от меня. Голоса его провожатых затихали где-то рядом, но звуки их движений я улавливал четко. С обостренным слухом дракона было мудрено что-либо не расслышать, но юный святой даже для меня оставался почти неуловим. Других я слышал хорошо, как бы далеко они не находились, они были просто людьми, а Августин чуть больше, чем человеком.

Резкий шорох засохших роз где-то в нише, шипы начали кровоточить. Я отвлекся и выронил листы, попытался поймать их, но задел рукой чернильницу. Она упала, но повисла в воздухе, чуть ниже моего колена, несколько капель разбрызгалось на пачку бумаг застывших рядом же. Я мог бы нагнуться и собрать все, но предпочел, чтобы вещи вернулись назад сами собой и плевать на ворчание чужих недовольных духов, которые были не в восторге оттого, что я командую на их территории. Времени было в обрез, я не могу тратить его на лишние движения, если мое волшебство способно работать вместо меня. Вряд ли кто-то из местных незримых кинется рассказывать хозяину о том, что в его вещах копается пришелец. А я немного перестарался, перерыл все, что было на столе, оставляя свои чарам возможность положить все это назад и привести в порядок. Мне даже удалось наткнуться на спрятанную меж кожаными папками листовку с собственным изображением, «демон на улицах», кто осмелится его поймать. Я провел пальцем по своему же четко вырисованному профилю, так красиво и правильно может рисовать только тот, кто до безумия влюблен. Кто смог заставить Марселя сделать это? Неважно, мне даже льстило то, каким меня здесь изобразили. Я даже был немного восхищен. А что испытывал Августин, который тайно хранил свидетельство о нашей самой шумной встрече, так сказать небольшую, но впечатляющую памятку. Я перевернул листовку, на обратной стороне шел текст, написанный более густыми чернилами, чем те, которые я чуть не пролил. Что же, выходит Августин подмешивает в них собственную кровь, когда пишет стихи, и от этого они должны выйти более красивыми. И здесь колдовство. Все ясно, он хочет быть лучшим, но зачем ему писать обо мне. Неужели я значу для него так много, как он написал здесь под моим же изображением:

Ты — воплощение мечты,

В тебе негаснущий свет дня,

Такой великой красоты

Еще не видела земля.

О, если б только ты простил

Всю эту злую клевету,

Нет, я прощенья не просил,

Но ты ведь знаешь… я люблю…

И разве важно даже то,

Что ты весь темен изнутри,

Нам измениться не дано

За наши бывшие грехи.

Он уже бесшумно открыл дверь и оказался в келье, замок сам защелкнулся за ним. Августин застал меня с поличным, и мне это было все равно. Я даже не попытался спрятать листовку назад и затмить ему разум своими чарами. Зачем? Еще неизвестно, кто из нас двоих больше виноват, святой, который пишет оды демону, или демон, который их читает.

Я обернулся, мне интересно было заметить недоумение, почти робость на его лице. Он не хотел делать мне никаких комплиментов, а вышло, что сделал.

— За наши бывшие грехи? — вопросительно повторил я.

Августин нахмурился. Он, действительно, чего-то недопонимал. Его следующий вопрос чуть не заставил меня рассмеяться.

— Разве ты не глава восставших ангелов? Разве не ты восстал против бога? — и это было сказано с такой детской искренностью, что усмешка тут же сошла с моих губ.

— Ты путаешь меня с Люцифером, — сухо обронил я.

— Но ты ведь сам не единожды называл себя дьяволом.

— Не я, так назвали меня люди, а я не говорил так ни о себе, ни о нем… — нет, я не мог рассказать Августину о том, что внутри меня сидит еще кто-то другой. Я не настолько ему доверял. Пусть считает, что я стал драконом в результате небесного восстания. Мне это льстит. Возможно, в душе я тоже актер, как Батист. В моем случае лучше притворяться кем-то другим, чем рассказывать мрачные тайны о себе, о юном красивом принце, которого насильно сделали драконом.

— И себя ты тоже причисляешь к падшим ангелам? — задал я провокационный вопрос. Спросить бы его об этом на публике и разбить вдребезги всю его безупречную репутацию. Он не мог об этом солгать, ему хотелось считать себя выше, чем он есть, даже если эта высота во мгле, как мои ночные полеты. Я метнулся к нему, намотал на пальцы его короткие вьющиеся волосы и дернул так, чтобы он поднял голову и заглянул мне в глаза.

— Так да, или нет?

— Возможно… — едва прошептал он. — Мне бы так хотелось, я хочу быть кем-то равным тебе, а не никем. И, возможно, я был с тобой тогда…

— Не обольщайся, — близость к нему на миг поколебала мою решимость. Сейчас я был с Августином лицом к лицу, и он оказался почти точной копией меня, только более юным и более хрупким. Я мог дернуть чуть сильнее и сломать его шею, как стебелек, но что-то меня останавливало, возможно, его глаза. Я, будто, в первый раз заметил, что они ясно-голубые и удивительно напоминают глаза Флориана. Только, в отличие от моего смертного брата, у Августина был прямой открытый взгляд. Флориану приходилось скрывать то, что он боится темной силы, дремлющей в его младшем брате, а Августину прятаться было не от чего. Он с самого начала понял, кто перед ним, и даже поведал об этом всему Рошену. Из нашей встрече в суде вышла громкая сенсация.

Интересно, это Винсент внушил в эту глупенькую златокудрую головку такие понятия, как «никто», «деревенский мальчишка», «недостойный королевы» и так далее, и тому подобное. Им нужно было, чтобы он стремился к власти, и Августин делал все, что мог, и даже больше того. А зачем им власть через человека. Разве я не мог подарить Розе любой город, любую страну, над которой она захотела бы властвовать, но она предпочла завоевать кусочек мира силами своего поклонника. Мне льстило только то, что Роза и Винсент выбрали себе игрушку, так сильно похожую на меня. Значит ли это, что я все еще привлекаю их. Благодаря своей неземной красоте, я нравлюсь всем в этом мире, но могу ли я понравиться ей.

— Считаешь, что если демоны тебя пощадили, то это верный признак того, что ты родственен им? -–я медленно выпустил его пряди, они, как шелк, скользнули между пальцами, такая роскошь на фоне нищего серого холста его одеяния. Ему бы больше пошли бархат и парча, камзолы, которые делают блестящими любого вельможу, а он достоин им быть, причем, куда больше других. Я недолюбливал его, но, оглядев весь мир и лишь мельком посмотрев на него, я мог сказать, что он неповторим. — Мои друзья спасли из огня такое великолепное создание, а я чуть было не уничтожил тебя. Расскажи, как все было.

— Я отправился в лес за хворостом, наш дом всегда был таким холодным, топлива вечно не хватало, а когда вернулся, то нашел одни пепелища, остов сгоревшего дома и затухающий огонь, — его голос дрогнул, он утратил мастерство безупречно лгать, понял это и замолчал.

— Только не рассказывай мне историю о деревенском мальчике, который ушел собирать хворост именно в тот момент, когда дракон решил совершить налет на его деревню. Откуда же тогда ожоги на твоей коже?

— Я часто ходил на торфяные болота, они тоже занялись…

— Не лги. Огонь тебя пощадил, значит, ты, правда, либо святой, либо еще более проклятый, чем я, раз не горишь в моем пламени. Или просто ты был нужен им.

— Да, я им нужен, — вдруг обратился он ко мне с прежним фанатизмом, его глаза загорелись надеждой. — Они меня не оставят, иначе, зачем не дали мне умереть.

— Тогда почему же они оставили ожоги на твоем теле. Твоя совершенная внешность раздражает их. У каждого демона должно быть свое уродство. Скажу тебе честно, у каждой феи оно есть, например, заостренное в форме крыла ухо, шестой пальчик, кровоточащая бородавка, жуткая отметина на коже или крошечная лысина в затылке, и это у красавиц схожих с богинями. Мы проклятые, и мы отмечены. У всех есть маленький, но шокирующий изъян.

— А у тебя?

— Я особенный, мой изъян внутри, а не снаружи, — понял ли он, что я имею в виду дракона, во всяком случае, ему снова стало неприятно оттого, что тело покрывают ожоги. Он даже чуть сжал запястье под рукавом, чтобы унять боль. Раз он отмеченный, значит, не ровня мне.

— И все равно, я нужен им, — уже без прежней решительности пробормотал он.

— Они нужны тебе, — жестоко поправил я.

— Да.

— Это естественно, человек, плененный волшебными созданиями, впоследствии уже не может обходиться без них. Ты мог встретить в лесу фею, провести с ней всего час и навсегда потерять покой из-за этой встречи. Все просто, смертные тянутся к нам, но мы не всегда принимаем их.

— Но иногда все-таки принимаете?

— Ты все еще надеешься на них?

— Больше не на кого, — он с презрением оглядел убогую обстановку вокруг, будто пытаясь показать, что все, кто был рядом, и в этом здании, и на площади за окном, доверия не заслуживают.

— На демонов тоже уповать не стоит.

— Зато на них приятно смотреть, — его взгляд вдруг остановился на мне. — О них соблазнительно мечтать, и их появление всего на миг это уже намного лучше, чем прожить жизнь без них.

— Я пробыл здесь гораздо больше, чем миг.

— Я знаю, — он едва улыбнулся.

— Хочешь предложить мне вина?

Августин кивнул и кинулся к бокалам, совсем, как услужливый виночерпий, но прежде, чем он подошел к столу, я уже поставил туда свой золотой кубок. Августин, естественно, не понял, откуда он появился, и застыл в изумлении.

— Я всегда пью только из него, — мои пальцы заскользили по надписям и рубинам по его краям. — Это мера предосторожности, конечно, меня, в любом случае, нельзя отравить, но яд, попавший в этот бокал, утрачивает свои свойства. Мне подарили его цверги, когда-то очень давно, с тех пор я пью только из него.

— Ради того, чтобы осторожничать, как смертный.

— Нет, в память о тех, кто больше не со мной, — я был уверен, что цверги погибли из-за того, что наставник застал их в моем обществе. Он не хотел, чтобы я имел друзей.

— Выходит даже подарок нечисти, иногда может быть полезным.

— Я не стану рассказывать тебе о том, как дракон, умевший превращаться в старика, отдал мальчику золотое распятие из своей сокровищницы, не потому, что был щедр, а потому, что самому ему оно обжигало кожу. К тому же, он заранее знал о будущем и хотел купить милости этого мальчишки, когда он станет повелителем.

— Ты дракон, но крест тебя не обжигает, — с подозрением возразил Августин.

— Я золотой дракон, у меня множество преимуществ. Золото — цвет короля.

— Ты о Виньене?

Я отрицательно покачал головой. При чем тут Виньена, я говорил о целом мире.

— Есть корона, которую не завоевать ни интригами, ни физической силой, ее может унаследовать только избранный.

Она мне досталось, я ее подарил. Зачем мне корона, если я и без нее чувствую себя властелином. Я был выше того, чтобы подкреплять символом ощущение собственного могущества. Но Августин, не заметив короны, не мог догадаться, скольким я владею. Стоит ли ему об этом, вообще, говорить, поверит ли он мне. И не только в короне дело. Что он почувствует, если узнает, что мне принадлежит все, о чем он мечтал.

— Расскажи мне о себе, — я не приказывал, просто предлагал. — Не о том, как ты опустился до того, чтобы прислуживать демонам, а о том, чего ты сам хочешь. Есть у тебя хоть какие-нибудь мечты, кроме, как о ее поцелуе?

— А должны быть? — он на миг окаменел, я затронул слишком болезненную для него тему.

Августин нахмурился. Его мечты были крайне ограниченны. Теперь, когда я знал, кого он все время ждет, то мог, даже не заглядывая в его мысли, понять, о чем он мечтает.

— Может партию в шахматы, — я щелкнул пальцами, и на столе появилась шахматная доска с фигурками, выточенными из слоновой кости. Раздался недовольный писк вездесущего духа, которому доска придавила хвост. Он так предсказуемо поступил, вернувшись лежать на приговорах, а тут вдруг на него обрушилась такая тяжесть. Надо было сделать эту доску нефритовой или стальной, чтобы точно задавить пройдоху, но он уже смылся.

— Ты умеешь играть, — обратился я к Августину. — Конечно, в деревне некому было тебя научить, но ведь теперь ты можешь все, чего раньше не мог, стоит только захотеть. Мне всегда был по душе такой способ осваивать игры и науки, и достигать победы во всем, разумеется. С волшебством побеждать легче, чем без него. Жизнь может стать сказкой, надо только найти покровителя — волшебника, который согласится передать тебе часть своего мастерства.

— Не издевайся, Эдвин. Ты просто притворяешься, что все так просто, а на самом деле…

— О, ты назвал меня по имени, это уже гораздо приятнее слышать из твоих уст свое собственное имя, а не клички падшего ангела. А как ты называешь ее, королеву, которая иногда подлетает к окну на свет твоей зажженной свечи, ее холодная красота тянется к огоньку твоей хрупкой жизни. Ее советы заставляют тебя совершать отвратительные поступки. Ты хоть знаешь, как ее зовут?

— А ты знаешь? — дерзко спросил он в ответ. Я только молча взял его ладонь, развернул тыльной стороной и провел по ранкам, оставшимся от шипов розы.

— Как тот цветок, шипы которого причиняют боль. Она ранила тебя еще больнее.

Он высвободил руку и опустился на низкую тумбу возле стола. Я тут же оказался сидящим по другую сторону от него, он не мог проследить моих перемещений, да он и не пытался. У него был довольно удрученный вид.

— Мне велели называть ее госпожой, — после молчания признался он.

— Велели? Кто?

— Те, кто повсюду следуют за ней…

Я подметил, что Августин забоялся употребить слово «люди», и он вдруг горько рассмеялся, уловив мои сомнения.

— Эдвин, у меня язык не поворачивается назвать их людьми.

— Они были в масках?

— Да и были еще волки, точнее, хищники, которые чуть не задрали меня насмерть, когда я убегал из сожженной деревни с узелком на плече и библией в кармане. Она пожалела меня, сказала, что я напомнил ей кого-то, кого она очень любила, но ей наплевать на то, что я влюбился в нее, она велела мне добиться успехов в жизни, большего я от нее просить не вправе.

— Успехов? Ты называешь свои адские костры успехом? Помощь, исходящая от нечисти, злом же и оборачивается. Они правильно выбирают подопечных, — я замолчал, когда заметил, какой несчастный у него вид. — Значит, госпожа?

— Только, когда она появилась со своими демонами в одной придорожной таверне, чтобы выручить меня из переделки, там случилась драка, кто-то из бандитов заметил у меня в карманах пару поющих монет, а на запястьях шрамы от огня, но это неважно, главное, тогда я узнал, что ее зовут Розой. Я вырезал ее имя на стволе дерева и жду, что она вот-вот придет, что в толпе под чьим-то капюшоном вдруг промелькнет ее лицо. Я не знаю, кто она, но для меня она все.

— И после этого, ты хотел, чтобы я пришел в суд и, наверное, подписал добровольное признание в своих согрешениях? А будь я просто вельможей, и ты заставил бы меня написать целый дневник о том, как я общаюсь с нечистыми силами? Может, и тебе не терпится сделать письменные признания о твоих беседах с демоном?

— Да, Эдвин, разговаривая с тобой, я уже совершаю грех. Роза никого не убила, но ты погубил столь многих.

— Да, — я засмеялся, — что твои костры, твои судилища, твои казни по сравнению с моими вековыми массовыми аутодафе?

— Значит, кроме той деревни, были еще и другие, и кроме тех женщин.

— Моим жертвам нет числа, Августин, были и другие города, названий история не помнит, я стер их с лица земли, все сгорели от моего дыхания, ты уцелел только чудом.

— Я не хотел ненавидеть тебя, Эдвин, — он признался в этом неожиданно и с таким виноватым видом, будто, и вправду, каялся. — Я не могу ненавидеть того, кого любит она.

— Почему ты считаешь, что она меня любит?

Августин ляпнул самое банальное, что мог.

— Потому что ты красивее меня.

Да смотрелся ли он хоть когда-нибудь в зеркало, или мне оттащить его в свой замок и подвести к трюмо, чтобы он себя увидел со стороны. В том осколке зеркала, которое он хранил на дне сундука, вряд ли можно было что-то разглядеть.

— Ты не это хотел сказать, — все-таки возразил я.

— Я не могу выразить свою мысль, не нахожу слов… но ты, Эдвин, разве я могу сравниться с тобой?

— А ты не такой бесчувственный, как я думал.

— А ты… ты чувствуешь хоть что-нибудь.

— Падение снега, запах еды в ближайшей таверне, плач какой-то цветочницы у леса, ее отчаяние, чувствую, как вертятся над землей равнодушные колеса небесных светил, как хвойные иголки падают на лед, как умирает чья-то надежда… сколько уже было таких случаев, таких ощущений, вокруг целый мир, и я чувствую все, что происходит в нем.

— Я не это имел в виду, что чувствуешь ты сам, ты можешь желать кому-то добра.

— Только двум людям, тем, которые меня бросили. Я сам, я чувствую только отчаяние и боль. А теперь я люблю еще и Марселя. Даже, если он вернется в этот город, я не дам причинить ему вред. Запомни, я никогда и ни за что не брошу своего подопечного.

— Я не оставлю тебе выбора, если он вернется сюда.

— И тогда вспыхнет, как спичка, весь Рошен.

— Ты сожжешь весь город?

— Если это будет необходимо, но мне бы этого не хотелось. Я не хочу превращать город, в котором пережил многое еще до твоего рождения, в один большой погребальный костер. Будь осторожен, иначе во время следующего аутодафе дракон может пронестись над головами и приговоренных, и весь город вспыхнет, я вырву из пламени лишь своего друга.

— Ты знаешь цену дружбе, а вот будет ли моей госпоже дело до меня.

— В ее власти вырвать тебя хоть из пекла, ты погибнешь лишь тогда, когда она решит, что ты ей надоел.

— Я стараюсь, как могу, чтобы быть нужным, — слова замерли у него на губах. Августин понял, что сболтнул лишнее и почти с испугом уставился на меня. Несчастный ребенок, как же он опешил, когда осознал, что откровенничает с соперником.

Я вытянул вперед руку, чтобы коснуться его, как-то успокоить, но движение вышло слишком порывистым, ногти задели стол и сильно оцарапали его. Порезы от когтей на столешнице — это ведь уже улика против Августина. Как я мог быть так неосторожен. А если кто-то заметит.

— Ничего, я скажу, что меня осаждали демоны, требующие отсрочки казней, но я не поддался, — тут же нашелся он, с нежной, почти дружеской улыбкой.

— Какой же ты лицемер! — почти с восхищением выдохнул я.

— Это все госпожа, — он с гордостью улыбнулся. — Она научила меня, как выжить.

Он что, все время о ней думает? Я вдруг ощутил ревность. А не сказать ли ему…

— Она постоянно в твоей голове, как наваждение.

— Разве это плохо?

— Для святого, которого ты так старательно разыгрываешь, да.

— Ну, так успокойся, ты знаешь, какой я на самом деле, но, если хочешь провозгласить меня лучшим, пожалуйста. Ты последний в мире, кто не признал моей святости.

— Зато мой голос стоит дороже, чем все, которые добровольно или принудительно отданы тебе.

— Только в том случае, если ты принесешь огонь, до этого никто не знает о твоей силе.

— Твоя госпожа знает, она видела, как я это делаю. Когда-то давно я провел ее через горящий город точно так же, как она потом провела тебя.

— Откуда ты знаешь? — его, будто ужалили.

— Я вижу в твоих глазах. Ты считаешь, что научился хорошо скрывать свои чувства, но не от меня. От такого, как я, ничего не скроешь. Я слышу, как тревожно бьется твое сердце, когда ты улавливаешь малейший шорох за окном, даже чувствую боль в твоих шрамах на расстоянии этого стола.

— И все равно, ты не можешь быть ко мне так близок, как они.

— Как она, — резко поправил я. — Выражайся точнее, ее спутников ты терпеть не можешь, для тебя важна лишь она. Она хотела тебе помочь и погубила, ты думаешь о ней и не можешь смотреть на смертных, стремишься к тому, что не предназначено для человека, точно так же поступает с поэтами темная муза, она открывает им миг божественной красоты, а потом исчезает, даже не задумываясь о том, что слава среди мирской рутины для них уже ничего не значит, что они будут снова и снова пытаться докричаться до нее сквозь глухую стенку между мирами. Твои потусторонние друзья точно так же тебя испортили.

— Мое дело — читать проповеди, а не твое, — ощетинился Августин, но знакомая тема все-таки вызвала болезненный отклик, он сдался. — Расскажи мне об этих людях, они погибают или сходят с ума?

— Этот мир пустует для них, потому что в нем не найти того совершенства, которое они однажды увидели. Тоска по темной музе вот то, что заставляет поэтов браться за перо и пробовать воссоздать миг блаженства, пережитый в объятиях ангела, миг тайных знаний и дарящего их поцелуя, — я говорил об этом так уверенно, будто знал все сам, но, на самом деле, я лишь заглядывал иногда в чужие судьбы и видел таким образом Ланон Ши — через прикосновения к предметам или прочтение книг ее избранников. Меж их строк я мог прочесть обо всем. — Твоя королева ведь еще ни разу не поцеловала тебя, поэтому ты и сохранил рассудок. Хотя, по-моему, в разуме ты только частично.

Он взглянул на меня так, будто собирался убить.

— Ты еще более безрассуден, чем я, поэтому они и не взяли тебя в свое общество, хоть они и любят тебя за красоту, но с таким характером ты с ними не уживешься.

— И я не собираюсь менять свои привычки ни ради кого, — разве только ради Розы, но об этом я промолчал, как и о том, что уживался и с ней, и с ее компанией довольно долгое время.

— Поэтому они и предпочли тебе деревенского мальчишку, — тут же парировал он.

— И все равно, их госпоже ты не нужен.

— Почему же?

— Она замужем, — я думал это больно ранит его, но Августин с непреклонным видом заявил:

— Мне все равно.

— Если бы ты был святым, ты бы так не говорил, — в очередной раз поддел его я.

— А что, святой может смириться с тем, что какой-нибудь черный крылатый монстр претендует на руку самой прекрасной девушки.

— Нет, он предпочтет поверить в миф о драконоборце, о каком-нибудь святом Георгии, который, вооружившись мечом и молитвой, пойдет спасать царевну от змея.

Августин чуть опешил, приоткрыл губы, пытаясь что-то сказать, но не смог и потупился, наверное, вспомнил о том, что дракон может не только существовать в мифах, но и сидеть по другую сторону стола от него, причем в довольно привлекательном обличье.

— Запомни, дракон тоже может носить венец и быть королем, — намекнул я.

— Значит, ты? — он произнес это так тихо, что я скорее угадал вопрос по его губам.

— Да, я.

Он прикусил губу до крови, пока лихорадочно обдумывал эту новость.

— Она разведется, — нашелся он.

— Не думаю.

— Ты так уверен в своем обаянии? — фыркнул он с презрением, за которым угадывалась ревность.

— О нет, не волнуйся, она меня не пожалеет, но вот расстаться с короной ей будет жалко.

— Не все же такие жадные, — возразил он.

— Скупость!? Да, я бы роздал все, что имел, и при этом остался счастливым.

— И холодным. Вот именно, золото, золото, золото, ты раздаешь только монеты, но скупишься даже на каплю душевной доброты. Знаешь, в мире есть вещи, которые ценятся выше мешков с драгоценностями.

— Как же не знать, — мой ответ смутил его, потому что я произнес это искренне, я уже смирился с мыслью о том, что, сколько бы сокровищ не скопилось у меня за столетия, на них все равно не приобрести того, что мне необходимо.

— Знаешь, у тебя есть одна привилегия, даже если я поставлю зажженную свечу у окна, то мне будет не на что надеяться, — должно быть, я сам, сидя в полутемной келье, напоминал золотистую свечу.

Огонек возле окна взвился столбиком крошечных искр. Сколько ночей он горел бессмысленно, а сегодня его будто придавила чья-то рука.

Где-то вдали гулко зазвенели колокола, и Августин встрепенулся. Чистый напевный звук эхом пронесся вниз по лестнице и коридору, он исходил из колокольной башни, находившейся чуть выше нас. Так, похоже, на пение на одной ноте. А потом остался только гул от потревоженного колокола. Августин, как ошпаренный, вскочил с места и выбежал за дверь. Только метнулся серый подол его рясы и дрогнул капюшон, он уже бежал на звук, ничуть не заботясь о том, что такая порывистость может привлечь излишнее внимание. Ну, куда девались его степенность и холодность, благо возле винтовой лестницы, ведущей наверх, никого не было. Никого живого. Я выскользнул в ближайшее окно, чуть поднялся вверх и пролетел в готический свод, расположившегося чуть левее окна. Мое крыло чуть не задело один из колоколов, они висели совсем низко над дощатым полом, а на полу, возле чьего-то трупа, копошились крысы. Целая серая масса мерзких мохнатых грызунов. При приближении Августина они кинулись врассыпную, оставив тяжелое неподвижное тело на полу. Я с трудом узнал Бруно. Его облачение было расстегнуто на груди, и в кожу въелись ровные, с удивительной четкостью нанесенные порезы. Я тут же понял, кто это сделал. Я сам так часто делал. Раны соединялись в буквы. Всего одно слово «предатель». Заклеймен был труп, но Августин понял, что послание адресовано ему и едва удержался на ногах. Я обхватил его сзади за плечи и не дал упасть. Его тело, уже начавшее приобретать сверхъестественную холодность и твердость, на этот раз совсем по- человечески дрожало. Неужели он готов заплакать.

— Все из-за тебя, — шепнул он. Только дело было не в убитом прислужнике. Бруно ничего не значил. Госпожа Августина решила, что он совершил проступок, раз вступил в общение со мной. Или так решил Винсент?

— Ты не предавал их, это они предали тебя с самого начала, — мой вывод был наиболее логичным, но разве убедишь одержимого.

— Если только ты нарушил их связь со мной, то я убью тебя, клянусь.

— Сначала прислушайся, — я еще крепче прижал его к себе, если бы он вырвался сейчас, то, скорее всего, сам бы сломал себе шею на крутой лестнице или прямо здесь, если только какой-нибудь дух не бережет его до сих пор. Вряд ли Роза выпустила свою добычу, она только хотела его напугать, сомкнуть его уста навсегда, чтобы он и слова не смел обронить в присутствии таких чужаков, как я. Но сейчас дело было не в этом, кто-то полз сюда по лестнице. Некое существо, пыхтя и хрипя, выползло из потайного люка и судорожно цеплялось когтями за ступени. Оно вползло и почти кинулось к трупу. Запах крови из порезов его притягивал. Кто-то из теней? Не похоже. Кто-то из пыточной с раздробленными костями? Нет, тоже не то. Зачем простому узнику с жадностью накидываться на кровь. Так отвратительно чавкал, выпивая ее, обычно только Шарло, он и питался падалью, поступок в его духе, но на этот раз это был не он. Глаза Августина округлились от ужаса, когда он заметил, как тварь надкусывает вены то на шее, то на запястье и слизывает с пола накапавшую кровь. Я держал его крепко, так, чтобы он стоял и смотрел, а заодно наблюдал сам. Да, это тени. От крови рыхлая кожа существа начала приобретать гладкость и аристократическую бледность, глаза уже осмысленно сверкнули из-под длинных спутанных волос. Вампир понял, что от меня исходит опасность, и метнулся прочь, кинув жертву, причем уже не ползком, а почти вприпрыжку. А им нужно совсем немного, чтобы ожить.

Это был один из актеров Батиста. Я узнал его и пришел в ярость. Как тени посмели, как Кловис мог им такое разрешить. Ведь я же оставил его за старшего, а он, выходит, ни с чем не может справиться. Скорее лететь к ним и наказать виновных. Я бросил Августина только тогда, когда на лестнице уже зазвучали шаги живых. Они примчались на тревожный гул колокола, а я был таков. Замять ночное происшествие или истолковать его себе на пользу Августин сможет сам. Что с ним будет теперь, без них, я не знал. Знал только, что он все еще ищет знакомую фигуру, и здесь, у колоколов, и будет искать там, у себя в келье, будет просить прощение, будет обещать сделать для них все, будет надеяться, и когда-нибудь они явятся к нему, вот тогда мои духи доложат мне, что пора вернуться.

Через миг я уже ворвался к теням. Так быстро меня никто не ждал. Обычно бесстрастные, неподвижные, как маски, лица взирали на меня с таким изумлением, будто я только что ушел и тут же вернулся.

— Кто тебе позволил? — я бесцеремонно оттащил Кловиса в сторону, жестом подозвав еще Гонорию и Присциллу. Они были самыми агрессивными, нарушения закона можно было ждать и от них.

Кловис был в легком недоумении. Пришлось бы объяснять ему, в чем дело, если бы я не заметил полоумного новичка, по имени Жервез, который присматривался к каждой темноволосой даме, словно искал кого-то. Алистер придерживал его под руку и что-то объяснял. Я кивнул на несчастного актера, недавно превращенного ими в одного из членов мрачного общества.

— Теперь я должен казнить тех, кто привел их сюда, и самих избранных тоже. Я же сказал, что не потерплю новеньких. Ты знал о том, что их сделают одними из вас, и допустил это?

— Да, — едва слышно шепнул он.

— Кто тебе разрешил?

— Вы сами, — ответ Кловиса смутил меня, я выпустил его из железной хватки и окинул изучающим взглядом. Он не лгал, хоть и был сильно встревожен. За его обычным равнодушием угадывалась дрожь.

— Я сам? Когда это было? Как? — мне хотелось заглянуть в глубину его сознания и выудить ответ, прочесть все, что там запечатлелось. Я должен был увидеть недавнее прошлое его глазами, но не смог. Невозможно было уловить даже кратких фрагментов.

— А вы разве не помните?

— Я хочу, чтобы ты мне напомнил.

— Вы пришли не один, с вами было то странное, высокое существо с черной, прожженной кожей. Одни кости и жирный обугленный покров на них, а поверх неприметный плащ, и на вас такой же. Сначала я подумал, что вы обожгли вашего спутника, как когда-то Шарло, но он совсем не испытывал боли. Это вам было плохо, а он вас поддерживал, когда вы уходили.

— Мне никогда не бывает плохо, ты разве не знал.

— Да, но и в рваной одежде я вас никогда раньше не видел. Я узнал вас по золотому свечению волос и по лицу, только темный легкий плащ, в который вы закутались, был слишком неудобным в такой холод и слишком бедным. Вы все время держались в тени. Но я видел вас точно так же, как вижу сейчас. Вы были вполне осязаемы, вполне материальны, одним словом, не призрак, а вы.

— Ты думаешь, где-то может существовать призрак, похожий на меня?

— У меня в голове не уложились бы все ваши планы, монсеньер, — извиняющимся тоном произнес Кловис. — Я могу только выполнять ваши приказы, но мне не постичь их суть. Вам знать вернее.

— А то существо, оно все время молчало.

— Оно все время стояло рядом с вами, как телохранитель… как страж…

— Забавно, — зачем дракону нужен телохранитель. Это от меня обычно нужно кого-то охранять, а не наоборот.

— А разве что-то сделано не так? — голос Кловиса утратил прежнюю твердость.

— Что это за звуки? — я уловил игру арфы и лютни, но не здесь, а далеко за стенами, в находящемся по соседству здании.

— Это из театра. Там Бланка…

— И Флер, — закончил я за него. — Они хотят играть, пусть даже для пустого зрительного зала.

— Они хотят восстановить театр в будущем. Вы не против?

— Я подумаю, — через силу пообещал я. Мне не хотелось бы восстанавливать «Покровителя искусств», но, если это необходимо, чтобы заманивать сюда приглянувшиеся жертвы, то почему бы и нет. В конце концов, если люди заподозрят, что в театре происходит неладное, то они сожгут не мой дворец, а Кловиса, вместе со всем этим скопищем грациозной образованной нечисти, способной играть по нотам, петь и обсуждать искусство, а заодно заминать слухи об исчезновении некоторых зрителей из театра. Тени мне особо не нравились. Они достались мне от потерпевшего поражение наставника, не как наследство, а как обуза. Я должен был присматривать за ними, а это, как только что выяснилось, составляло еще какой труд. Разве уследишь за тем, кого они в следующий раз решат втянуть в свое общество, вопреки моим правилам, но с абсурдным оправданием, что приказал им это я сам. Если бы такое же заблуждение не произошло и с Перси, то я бы им не поверил. А с кем оно произойдет в следующий раз? В какие мои законы потом влезет незримый, в существование которого верится все легче. Похоже, он есть, неназванный, нежданный, неуловимый, но действительно ли он похож на меня, или все это блеф, еще один маскарад. Только трюк затянулся. Я поверю в существование кого-то, подобного мне, только, когда сам его увижу. Только сначала его надо разыскать. А с чего начать поиски? С тех мест, где я обычно появляюсь. Он придет туда, чтобы отдать очередной лживый указ. Он всегда приказывает то, чего я сам бы никогда не приказал. Он стремится изучить меня и скопировать, тогда поиски начать нужно с моей же лаборатории. Едва оказавшись там, я понял, что в ней кто-то есть. Дверь была незапертой, а на филенках и засове остались следы чьих-то ногтей. Я приложил к ним свои пальцы, но следы были тоньше. Женские ногти. Внутри девушка. Я учуял Орису по запаху еще до того, как увидел, что ее хрупкое худое тело скорчилось в углу возле стола. Она плакала, а сова в клетке бешено билась о прутья, словно хотела вырваться и поскорее улететь прочь от той, которая так ее настораживала. Почему птица боится Ориссу? Я уже знал ответ, но не хотел верить в него. Я склонился над девушкой, осторожно приподнял ее голову за подбородок и тут же увидел алую россыпь язв на ее груди. Они тянулись, как ожерелье, и убегали вниз под пышные оборки вокруг декольте, просвечивали под митенками на руках, тянулись на спину.

Я не мог заразиться, но мне стало неприятно. Совесть тоже чуть уколола. Я не смог оживить невесту для Анри. Попытка провалилась. Не хватило опыта или старания. Видимо, никого нельзя оживить без любви.

— Я найду для тебя лекарство, — прошептал я. — В замке или на этих же полках обязательно найдется что-то, что поможет тебе.

Я хотел встать, но ее пальцы вцепились мне в запястье, они целиком были покрыты красной сыпью, вскрывающимися кровью язвочками. Я ощутил что-то похожее на страх, наблюдая, как зараженная кожа касается моей, всегда гладкой и юной. Конечно, перекинуться ко мне болезнь не могла, но неприязнь она все равно внушала.

Кто передо мной? Живая девушка, или кукла, разлагающаяся плоть которой это просто материя, в которую преступный чародей решил вдохнуть черную душу? Я терялся. Кто ты Орисса, та самая девочка из зачумленного района или не упокоенный злой дух в ее теле. Часы пробили, он вырвался из бездны и заставил двигаться ее труп, как марионетку. А поспособствовал ему в этом я. Могу ли теперь я называть тебя Ориссой, или в тебе сидит некто другой, кто должен погибнуть? Я не решался спросить об этом вслух, но ведь я же, в конце концов, был чародеем. Что я не могу исцелить ее своим прикосновением, как бы безнадежно больна она не была? Мне разве не под силу найти заклинание или чудодейственный бальзам, способный ее спасти? Я, что ли не могу пустить в ход свои чары, как и раньше или просто не хочу?

С испуганного бледного лица на меня смотрели многоцветные чудесные глаза существа, которое я оживил. Моя дама? Моя спутница, подобная чуме, неотступно следующая за избранным ею человеком. Кем бы она ни стала виноват в этом я. Зачем я внял мольбам Анри? Зачем сделал то, что сделал? Я сжал ее изуродованную руку, прижался своим чистым лбом ко лбу, на котором уже проступали чумные язвы. Еще надо было сказать «прости меня», но я никогда ни у кого не просил прощения. Слишком поздно каяться, я сделал много такого, чего простить уже нельзя.

Вторая обезображенная рука коснулась моей щеки, я хотел отпрянуть, но не посмел. Я не имею права пугаться.

— Архангел, — тихий голос Ориссы зашелестел у меня над ухом, я едва понимал ее. — Там, на фреске, в соборе, твое лицо. Мне нельзя было туда входить, но я должна была посмотреть, пришлось продираться сквозь заросли боярышника. Там так много этих кустов и хищных черных птиц…

— Я спасу тебя, — я лгал, наверное, но мне нужно было чем-то ее утешить. — У меня есть дом, там больше никто не живет, и я остановлю там часы, время прекратит свой ход, и твое тело перестанет разлагаться, но ты не должна будешь оттуда уходить.

Я поднял Ориссу на руки. Ее тело было совсем легким, не трудно пересечь квартал — другой с такой ношей. Я уже делал это когда-то. Только тогда я прикрывал девушку полой плаща, чтобы никто не заметил, что она мертва, а сейчас я старательно закрывал живое тело, покрытое нарывами. Просторный плащ хорошо скрывал нас обоих. Если бы еще ее обнаженная рука не обвилась вокруг моей шеи, язвы на коже были хорошо видны, и от них исходил сладковатый раздражающий запах гноя. Лично мне было все равно. Разве запах жженной плоти лучше, но вот прохожие… Хотя сейчас они редко где могли встретиться.

— Спи, — шептал я, но мой шепот не мог заставить ее заснуть. Ей было больно. Я мог идти или лететь и все равно ощущал за собой вину.

Я отнес Ориссу в дом, где недавно жила семья, которую смог бы полюбить даже я, но Августин отправил их всех на костер. Теперь приятный на вид двухэтажный дом с порталом и выступающими фронтонами был свободен, а на дверях лежала печать. Я преобразил его еще до того, как войти. Замок, по-прежнему, остался запертым, но сам стиль постройки изменился, теперь это был крошечный павильон из белого мрамора, с несколькими колоннами, разной формы башенками и витиеватыми изгибами карнизов. Чудесная работа, стоило похвалить себя за нее, не дом, а картинка из сказки, и внутри все так же причудливо, как снаружи. Вот только никто из прохожих не сможет больше его увидеть. Теперь дом существует только для меня и для других созданий, подобных мне, а для смертных он напрочь стерт с лица земли. Можно считать его снесенным или вовсе не существующим. Кто-то будет вспоминать о том, что когда-то здесь был дом, но уже никогда не сможет отыскать к нему дорогу. Вокруг него запретная черта, которую никто не сможет переступить, я отобрал себе еще один крошечный кусочек мира.

Я влетел через окно, в комнату, которая должна была быть спальней, и посадил Ориссу на кровать, застеленную ажурным покрывалом.

Здесь все есть: мебель, украшения на туалетном столике, мраморная ванна на гнутых ножках, кирпичная печь внизу и ведра воды, которую можно согреть, нетронутый женский гардероб. Не хватает только слуги или служанки. Крохотная мертвая малиновка ожила и вырвалась из клетки, разогнув клювом прутья. Она стала довольно сильной для птицы, и жить среди птиц ей больше уже не придется. Часы остановились, глубокий долгий гул прокатился по дому, и стрелки на всех циферблатах задержались на одной и той же цифре. Больше нет времени, нет жизни, есть только волшебство. Я выглянул в окно и заметил на дороге одинокую фигуру Габриэля. Он поднял голову, его глаза необычайно ярко блеснули под загнутыми полами шляпы и встретились с моими. Он видел меня и дом. Что ж, добро пожаловать, проклятый, ты такой же, как и я, и имеешь право посещать все мои владения.

— Ищешь в башне грифа, принявшего мой облик, Габриэль? — мысленно спросил я, и он так же в мыслях глухо рассмеялся. Его губы чуть раздвинулись в улыбке, а гулкий раскатистый смех четко отдался в моем сознании. Было бы, над чем смеяться, я не шутил, на этот раз кто-то в моем обличии, действительно, бродил по знакомым городам и улицам, не узнанный, скрытный, неуловимый. Если только это не бред, я бы хотел поймать его, заглянуть в свои собственные глаза, оттащить злоумышленника в камеру пыток для допроса с пристрастием, если он не признается во всем сразу. Но боюсь, даже для меня такая ситуация представлялась слишком невероятной.

Я вышел к Габриэлю сам. Невидимые для прохожих двери захлопнулись за моей спиной, отгораживая от мира нетронутую внутренность дома, оранжевый свет ламп и башню, где на постели сжалось в комок тронутое язвами тело Ориссы, а распущенные волосы полностью прикрыли его.

Габриэль обернулся на дом, так, будто видел все это даже сквозь стены, но я поманил его прочь.

— Предлагаю тебе отправиться в небольшое путешествие, мой друг, — я повел его в ту сторону, где еще минуту назад смыкались лишь серые гладкие стены, а теперь образовался небольшой переулок. Там, за углом, остановились сани, полозья оставили следы на тонком снегу. Всюду снег давно уже растаял, но здесь он еще был. Там, где жил я, чаще всего мела метель, причем в любое время года, и мне это очень нравилось.

Я почти видел, что в оставленном мною доме вне времени начала течь жизнь, загорелась растопка, положенная в печь, по комнатам распространилось тепло. Чириканье оживленной птицы отдавалось в пустоте непривычными, слишком резкими нотами. Ни одна птица так не поет и не может выполнять работу, которая требует столько сил. Я знал, что крошечная малиновка легко таскает в клюве котелки с водой, греет их на разожженном огне, наполняет медную ванну для своей госпожи. Если поднапрячься, то можно было увидеть, что Орисса сидит на постели, а малиновка расчесывает ей волосы и шнурует корсет.

Необычный дом, необычная прислуга, поэтому никто из посторонних не должен туда заглядывать, чтобы не смущаться тем, на что способны мы, существа, не похожие на людей, но из каприза решившие жить среди них. Орисса была человеком, я испортил ее. Какое еще страшное существо я мог бы создать и впустить в этот мир с помощью одного из моих магических экспериментов. Своего двойника, услужливо подсказала память. Кто-то, злобный и мстительный, будто шепнул мне это на ухо, но я тут же мотнул головой, пытаясь прогнать и его, и саму эту мысль. Это был не мой эксперимент, я не делал ничего подобного. Я просто не додумался до такого, а если бы и придумал, то не стал такой эксперимент проводить. Нужно было быть безумным, чтобы пожелать такого. Встретить свое собственное живое воплощение на одной из темных улиц, это вовсе не то, чего стоит пожелать.

Габриэль даже не спросил меня, куда мы едем. Тем лучше, я готовил для него сюрприз. Сани мчались на полной скорости по неезженой, окруженной заснеженным лесом дороге. Было слышно, как звенят удила, как яростно, совсем не по лошадиному храпят кони в упряжке. Из-под полозьев вылетали искры и брызги снега. А сколько искр было в лесу, в сугробах и на обочине. Там, где есть такой блеск, смешаны со снегом пригоршни драгоценных камней. Их здесь столько, что они потеряли всякую ценность. Я богат. Это все мои владения, но мне этого мало. Я хочу то, чего не могу получить. Когда-то я проделал тот же самый путь до замка с Розой, дрожащей принцессой в одежде пажа. Я думал, что получил то, что хотел, а теперь я хотел вернуть это.

Я бы мог подхватить Габриэля и долететь вместе с ним до замка. Мои крылья выдержали бы нас обоих, но я предпочел путешествовать таким образом с Розой. Так, что на этот раз можно было удовлетвориться и чинной поездкой в санях. Они, конечно же, летели со скорость ветра, но для меня это было слишком медленно. Я привык рассекать крыльями всего за миг непреодолимое пространство.

— Ты хотел показать мне это? — Габриэль боялся говорить вслух и спрашивал только взглядом. Он иногда замечал, как мелькают за стволами деревьев странные крылатые существа и дамы, странно одетые, с повадками диких животных, с острыми ногтями, с пронзительными взглядами. Они встречались редко и могли показаться всего лишь иллюзией. Я привык видеть существ, которые будто сошли с картинки в книге сказок, а Габриэль наблюдал такое чуть ли не впервые. Конечно, он замечал нечто подобное и на улицах в больших городах. Он ведь мог видеть то, что другие не видят, только там это был краденый миг волшебства среди повседневной рутины, а здесь волшебство существовало само по себе.

Я видел, в его мозгу отпечаталось давно мелькнувшее за углом и светящееся в ночи лицо эльфа, безупречно гладкое и чистое, если не считать шести крошечных рожек, которые вырастали из кожи возле заостренных ушей. А до этого он видел существ, мало похожих на людей. Его поразило то, что у кого-то из нас может быть сильное сходство с человеком или ангелом. А больше всего он был поражен, когда увидел меня.

— Смотри! — я указал ему вперед на замок, мелькнувший за елями вдали. Скоро деревья поредеют, и нам откроется великолепная панорама долины и крепости, венцом украшающей ее. То же самое я говорил и Розе, точно так же я довез ее до замка и пригласил вовнутрь. Это я представлял опасность для нее, особенно здесь, в моем жилище, но кони, торжествующе и мстительно сообщили мне, что это она представляет опасность для меня. Тогда я не поверил им. Дело в том, что мои кони, это провинившиеся эльфы, тех, кто восстает против моих законов, я наказываю так, что им все равно приходится мне служить. Когда-то я накинул уздечку на Камиля и, наверняка, тоже услышал бы от него много неприятного, если бы прислушался к ржанию из отдаленного стойла. Зачем верить в то, что сказано из злости. Узники могли заметить, что девушка нравится мне, и нарочно дать лживое пророчество. Я никогда не внимал им, но в тот раз стоило. И все равно, я впустил бы Розу в свой дом и в свою жизнь, как сейчас впускал Габриэля. Он был достоин того, чтобы увидеть то, к чему стремятся все, кто исследует магию. Я редко приглашал к себе смертных, это было против моих же законов. И ни один человек, раз уж он приглашен на прием к императору — дракону, не должен покинуть мое царство живым, но к Габриэлю это не относилось. Он был больше, чем человеком, почти, как те существа, которые живут здесь и подчиняются мне.

Уже давно принц-дракон не приглашал к себе на званый ужин никакое живое существо из внешнего мира. Стол при свечах, пустота, незримые слуги, блеск зеркал, в которых иногда мелькают тени, посуда из золота, аромат цветов и яства, к которым примешивается тонкий запах крови. У одного-единственного приглашенного мурашки бегут по коже от страха, а сердце замирает от очарования. Слышится музыка, но музыкантов не видно. Незабываемый вечер для смертного, и тонкая авантюра для меня. Как давно все это было, но зеркала сохранили воспоминания, отражения, которые время от времени будут мелькать в них на протяжении всей вечности. Постороннего они могли бы напугать и насторожить, но посторонних здесь почти никогда не было. Воспоминание о Франческе, юной графине, которую я однажды пригласил к себе, и тем разрушил всю ее жизнь, было слишком кратким и грустным, а остальных я уже не хотел вспоминать по именам. Пусть Батист ведет перечень моих преступлений, роется в архивах, составляет списки моих жертв и ведет всеобщую статистику, а для меня все это останется лишь неотделимыми фрагментами вечности. И для Габриэля тоже. Мне не хотелось думать, что когда-либо он может умереть. Может, оставить его у себя навсегда, чтобы старость и смерть уж, точно, его никогда не коснулись, хотя захочет ли он этого. Стоит ли даже приглашать его на ужин, как многих других до него. Слишком плачевная примета. Те, кто проводил вечер со мной, обычно потом не выживали. Я развлекал их беседой, музыкой, несколькими магическими фокусами, иногда даже делал тонкий намек, приказав незримому слуге поставить на стол среди прочих блюд кусок сырого мяса в крови на изысканной гравированной посуде. Манеры и роскошь являются лишь элегантным прикрытием для просвещенного искусством хищника, но, увы, немногие понимают это. До роковой развязки мало кто начинает меня подозревать. Одних намеков мало, люди большинством скептики, они не смеют предполагать, что галантный кавалер вдруг может скинуть перчатки и обнажить на ухоженных пальцах драконьи когти. Многие из проклятых считают, что наше главное оружие это то, что с ходом времени люди перестают в нас верить. Они не захотят ощутить дыхания из потустороннего мира до тех пор, пока оно не опалит им кожу, а, следовательно, мы можем вольнее играть в прятки, делать, что хотим, а потом, смешавшись с толпой, в такт всем недоуменно пожимать плечами и смеяться лишь в тайне. Забавно, но не по мне. Сам я предпочитал действовать в открытую и сдерживал, как мог, безобразие других. Габриэлю не приходилось даже лгать. В отличие от прочих, он многое знал, а то, что не знал, наверняка, мог домыслить сам, опираясь на собственный колдовской опыт. Но площадка перед входом в замок смутила даже его. Как только был поднят подъемный мост, и со скрежетом опустились решетки, факелы, вспыхнув, осветили жуткий частокол, полукругом расставленный у стен. Он смущал всех: и искушенных, и неопытных, и людей, и сверхъестественных существ. При виде того, как я поступаю с врагами, у каждого холодела кровь при мысли, что следующим, кого я прикончу, так же могут быть они. В последнее время я даже запретил стирать мазки крови с каменных стен у частокола, и они бурели там неровными пятнами. Какой-то озорник-живописец, один из эльфов, даже сложил еще не до конца запекшуюся кровь в узоры, простые, но многозначные, и не ясно было, возникли они сами по себе, или кто-то потрудился над ними. Марселю бы, наверняка, стало плохо при виде того, как мы здесь способны исковеркать любое искусство. То, что я устроил у себя во внутренним дворе, тоже было своего рода выставкой, как галерея, увешанная щитами поверженных врагов, так поступали рыцари, а я сделал проще, увенчал каждый кол головой того, кого победил. Трофеи были сняты и с людских шей, и с крылатых плеч сверхъестественных созданий. Головы в разной степени разложения и черепа уставлялись на любого вошедшего пустыми глазницами. Гниющая плоть разлагалась так долго, что казалось процесс не завершится никогда. Атмосфера замка замедляла этапы старения даже у мертвых, а у живых прекращала вообще. Мечта любого смертного попасть в такой замок, где ты не будешь знать ни болезней, ни каких-либо нужд. Даже в обществе дракона такая жизнь многим показалась бы чудесной, но я предлагал свои подарки только избранным. И еще я никогда не оставлял на кольях головы гостей. С приглашенными всегда нужно обходиться более солидарно. Все-таки, воспитание королевского сына на мне сказалось, я всегда обходился учтиво с теми, кого пригласил сам. Только те, кто пришел ко мне с дурными намерениями и планами мести, становились пополнением к жуткой коллекции. Я побеждал их, отрубал головы, находил новый кол и выставлял на обозрение всем, чтобы каждый, кто придет сюда со злым умыслом, знал, какая его ожидает участь. В последнее время кольев стало больше. С уходом Розы мне уже стало все равно, нужно было выпустить наружу боль и гнев, я сам ловил незадачливых охотников, осмелившихся положить глаз на мою личную дичь, убивал браконьеров, настигал, как небесная кара, случайного замеченных во время полета преступников. Я будто доказывал сам себе, что только я хозяин всех окрестных владений. А гнев все не утихал, зато стойкий запах гниющей плоти становился таким сильным, что был ощутил даже сквозь дымку курившихся где-то поблизости благовоний.

Я видел смерть, и ярость снова становилась сильнее. Сколько бы раз я не расправлялся с противниками, она не стихнет до тех пор, пока я не сделаю то, чего просто не могу сделать, проведу кровавую линию по шее своей сбежавшей возлюбленной. Она меня ранила, а я мстил другим. Я бы и сейчас понесся по лесам в поисках новой жертвы, но присутствие Габриэля заставляло меня сдержаться. Хоть раз разум должен взять верх над эмоциями. Этот новичок в магии не должен на первых порах пугаться проявления нашей дикости, иначе он так никогда и не освоится в моем мире.

— Пойдем! — я поманил Габриэля в замок, и он подчинился, послушно пошел за мной по уже проложенному пути. Здесь проходили многие, но никто из них не озирался по сторонам с таким восхищением и заинтересованностью. В отличие от Габриэля, они видели чудеса, но не понимали их, а он видел саму суть и отдавал мне должное, как более опытному мастеру.

Канделябры, которые загораются сами, таинственные зеркала, живые статуи и разноцветные летучие мыши. Для меня все это уже не было в новинку. Я принимал, как должное то, что статуя ангела улыбается мне, кивает головой, а губы складываются в знак привета, и то, что из подвалов настороженно выглядывают отвратительные, невообразимые существа: гарпии и другие, которым нет названий. Пестрые бабочки летают зигзагами вокруг горящей люстры, чуть заметно шевелятся и поскрипывают пустые рыцарские латы, а многоцветные светляки бегают по остриям алебард, скрещенных в скобах на стене. Это же все так привычно и просто. Только впервые приглашенному гостю несложные, само собой разумеющиеся вещи могут показаться вершиной магии. Остальные знают, что волшебство это неотъемлемая часть моего замка.

Реверанс статуи, взмах крыла гарпии, порывы медных амурчиков, прилепленных к подсвечнику, вырваться из своего металлического плена — все это вызывало у Габриэля легкую недоуменную улыбку. Разве он не понимал, что все это возможно? Или просто не видел этого на практике? Во всяком случае, он был приятно удивлен, почти восторжен.

— Хочешь увидеть ту, про которую даже я не знаю, живая она или нет? — я чуть привлек его к себе, кивая головой вперед. — Я иногда тоже поэт, а она, говорят, дарит вдохновение всем поэтам.

На первом же пролете лестнице, в нише, находилось сокровище, которое я сам сюда не приносил. Оно было здесь с тех пор, как отстроен неведомыми зодчими сам замок, будто неотъемлемая часть, сердце всего строения. Величественная, стройная статуя Ланон Ши будто парила в темноте над алым ковром и нишей. Бледные контуры мертвенно, но притягательно светились в полумраке, а на мраморных локонах лежал настоящий, сделанный из чистого золота лавровый венец. В чуть вытянутых вперед руках покоились такие же мраморные листы бумаги и перо с чернильницей. Ей больше пошла бы лира, но то было слишком обыденным, а так приложение можно было расценить равно, как ноты музыканта, план архитектора, стихи поэта, она покровительствовала равно всем или, еще точнее, как заманчивый и многообещающий, но составленный силами зла договор, на котором рано или поздно придется расписаться собственной кровью.

Легче всего было расценить дар темной музы так, она одаривает своих избранников тем, что смертные оценить не могут, и в итоге губит их. Сюда бы привести Марселя, поклонился бы ли он ей, как своей покровительнице, или он уже слишком сильно обжегся, ощутив любовь ко мне, покровителю, который был и исчез, лишь едва приоткрыв ему врата ошеломляющего волшебного мира.

Какая-то тонкая сжавшаяся фигура стояла на коленях возле статуи. Призрак одного из погубленных избранников? Нет, это было вполне осязаемое существо. Может, поэт, проникший сюда на поклонение к ней, при этом не устрашившись гнева владельца замка. Мой ли долг допускать до поклонения к святыне всех, кто ее, чтит даже его… Я узнал незваного гостя и ощутил внезапный приступ гнева. Хотя почему, он сейчас был так легко уязвим. Весь в моей власти, никакого проворства, никаких средств к самозащите, он вторгся на чужую территорию и вполне осознавал это. Я мог настичь его одним прыжком, но стало как-то неловко, именно оттого, что непрошеный гость не измышляет зла. Узкие плечи едва дрожали, тонкие ладони, какие бывают только у живописца, были молитвенно скрещены на уровне опущенного вниз лба, губы что-то шептали, а яркие рыжие локоны струились вниз и почти целиком прикрывали лицо. Этот шелковистый огненный каскад не спутаешь ни с чем. Непричесанные пряди выглядели великолепно и дерзко, а их обладатель почему-то проявлял такое смирение, и не перед жестоким хозяином, способные его убить, а перед мраморным изваянием. До меня не сразу дошло, Камиль молился, подумать только, дерзкий, необузданный, взбалмошный Камиль, и он сейчас находится здесь, рискуя собственной шкурой. Он ведь отлично понимает, что я могу с ним сделать, если застану его у себя.

Он не слышал моих шагов, не чувствовал приближения. Либо был слишком поглощен своим занятием, либо моим способностям оставаться незамеченным стоило отдать должное. Его уши могли уловить только человеческое, а потому ощутимое дыхание Габриэля. Во всяком случае, Камиль вздрогнул, резко поднял голову и в изумлении уставился на нас. Это длилось всего секунду, в следующий миг он уже стоял на ногах, хотя невозможно было заметить, когда он успел вскочить. Все его движения были такими резкими и порывистыми. Еще бы, чаще всего его спасала только ловкость, естественно, что он всех превзошел в ней. Как же он рисковал. А вдруг я снова накину на него уздечку? Что если второй раз его жизнь в кабале, в конской шкуре, не закончится никогда? Я метнулся и успел поймать его за локоть, раньше, чем он сообразил бежать. Он, конечно же, был проворен, но за мной всегда оставались способности величайшего из магов.

— Сбежавший батрак вернулся к хозяину? — с сарказмом шепнул я. — Без твоих стараний в конюшнях стало уж слишком спокойно, никаких протестов, никакого ржания по ночам, никаких угроз мести. Или ты пришел просто навестить былых друзей? У тебя когда-нибудь были друзья, Камиль, или ты понимаешь под дружбой только бесконечные пререкания?

— И визит к тому, кто меня не звал, например? — злобно сощурился он.

— И это тоже, — в тон ему кивнул я.

— Я пришел не к тебе, а к ней, — последние слова он едва прошептал и чуть кивнул назад, в сторону ниши со статуей Ланон Ши.

— Она пригласила тебя? — шутка, или недоверие, что он уловил в моих словах. — Я и не знал, что она это умеет.

— Изволишь шутить надо всеми, кроме собственной персоны? Ты слишком смел, Эдвин.

— И это мне к лицу. Повелитель всегда должен быть смел, — мне не понравилось осуждение в его голосе. Это он его заслуживал, он вломился ко мне без приглашения и даже не попытался извиниться, но от Камиля хорошего поведения нечего было и ожидать. Он привык юлить, выкручиваться и ссориться. Раз уж ему не удалось в былые времена завоевать моего расположения, то теперь из мелкой мести он предпочитал при каждой встречи ссориться со мной. Взгляд, который он искоса метнул на Габриэля, был исполнен ревности и ненависти. Еще бы, у дракона новый фаворит. Место, на которое претендовал сам Камиль, вечно было занято не им. Я заметил, что зеленые глаза никса сузились до тоненьких щелочек, из которых льется яркий, исполненный злобы, желтый свет. Если можно испепелить взглядом, то это тот самый случай. Лично я предпочитал обжигать дыханием, но Камиль показался мне таким худым и уязвимым, что на этот раз я не причинил ему боль, просто держал его, как можно крепче, во избежание неприятностей. Кто знает, что придет ему в голову, если вдруг выпустить его на свободу. Ощутив, что ему не вырваться никс затих.

— Что ты делал здесь? — строго спросил я.

Он минуту колебался, даже потупил взгляд, а потом вдруг быстро выпалил.

— Я молился ей.

— Повтори, — это было уж слишком.

— Не прикидывайся, что не понимаешь, Эдвин. К ней приходят за вдохновением такие, как я, иногда и люди.

— Только не сюда, — возразил я, свои владения я всегда охранял.

— Но она ведь не всегда была здесь.

— А часто здесь возле нее был ты?

— Возможно, раньше, чем замок был достроен, мой принц, — издевательски хохотнул он, подчеркнув давно забытое обращение. Я сильно встряхнул его, чтобы привести в чувство.

— Забудь про наивного принца, никто больше не поддастся на сладкие звуки твоей арфы или мандолины.

— Сам знаю, — буркнул Камиль в ответ. — С наивными всегда опасно иметь дело, им всегда может взбрести в голову взять и положить крест на колдовскую мандолину так, чтобы от нее и стружек не осталось.

— Ты все еще злишься на меня за это?

— И за многое другое.

— Как можно быть таким мелочным?

— У меня нет ваших золотых копей, монсеньер, — игриво возразил он.

— Зато у тебя есть твоя ловкость, она снимет замки с любых земных сокровищниц, а твоя арфа усыпит стражей, так зачем же жить в нищете?

— Ради воспоминания о тех временах, когда мы были так близки, мой господин, — нагло усмехнулся он, игнорируя недоуменный взгляд стоящего поодаль Габриэля. Камиль, кажется, наслаждался его растерянностью и непониманием, как обычно играл на публику.

— Странная близость, раз уж ты так это называешь, — я вспомнил наше общение сквозь решетки темницы, его поддразнивания, его музыку, его бесконечную трескотню ни о чем. Те времена были уже далеко позади, а я все еще злился на него за них.

— Ох, — разочарованный вздох пришедшего на шум Ройса, заставил Камиля злобно зашипеть. Наши дискуссии так часто прерывали. Мой туповатый слуга не удосужился вооружиться ни секирой, ни даже поварешкой, хотя гарпии давно должны были приучить его к тому, что, живя в моем замке на положении челяди, всегда надо иметь под рукой что-то для самообороны. Ума Ройсу не хватало, что поделаешь, он всегда устремлялся туда, где можно было нарваться на неприятности.

— Может, нужны мои услуги? — Ройс настороженно смерил взглядом пойманного мною Камиля. Хотел помочь проводить его до темницы, что ли? Он сам когда-то чуть там не оказался и теперь, естественно, мечтал испытать свои способности на почетной должности тюремщика.

— Возвращайся на кухню, мальчик, чисть свои котлы, — высокомерно одернул его Камиль.

— Зачем ты, вообще, пришел? — как ни странно я беспокоился за него же, нарвись он на никса без меня, и все обошлось бы намного хуже. Я не хотел, чтобы Ройса заманили на дно какого-нибудь высохшего колодца, осыпающейся шахты или дальнего каньона. Как ни как, я уже привык к нему.

— Здесь так спорили. Я думал госпожа и ее секретарь вернулись, — Ройс всегда называл Винсента секретарем, то ли из желания унизить конкурента, то ли потому, что Винсент, действительно, выполнял за Розу всю бумажную работу, составлял документы, заклятья, запечатывал письма, убирался в кабинетах и даже смахивал пыль. Ей он всегда готов был служить верой и правдой, возможно, потому что она сама была еще коварнее его.

— Твоя госпожа больше не здесь? — насторожился Камиль.

— Она сбежала, — простосердечно выпалил Ройс, прежде чем я успел наложить немоту на его уста, а лучше было бы поспешить это сделать.

Камиль заволновался и обрадовался. Ох уж, это его привычное злорадство.

— Сбежала?

Ройс нерешительно кивнул.

— Как и эта тоже? Ну, поздравляю, Эдвин, ты побил все рекорды.

— Не Эдвин, а монсеньер, — строго поправил я, любая фамильярность с его стороны более была для меня неприемлема.

— Как ты смеешь оскорблять императора, — в тон мне подал голос Ройс.

— Молчи, выскочка! — шикнул на него Камиль.

— Не смей непочтительно отзываться о моем слуге, — тут же вступился я, пусть Ройс и глуп, но он служит мне, и с этим каждый должен считаться.

— Принижая слугу, ты оскорбляешь хозяина, — тут же напыжился он.

— Помолчи, Ройс.

— Как скажите, монсеньер.

— Выходит, любая женщина, пробывшая день в твоем обществе, если не лишится головы, то потеряет всякое к тебе уважение, — Камиль чуть не рассмеялся. — Поэтому ты и убиваешь их прежде, чем пройдет симпатия к тебе. Упустить сразу двух принцесс! Ну и простак же ты!

— Он ненормальный? — Габриэль неуверенно стал рассматривать Камиля, как какой-то чудной экспонат.

— Он просто очень хитрый.

— А ты не живописец, — Камиль прямо и нагло встретил взгляд моего компаньона, так что тот не выдержал и отвел глаза. — Это плохо, сыщик. Монсеньор любит только живописцев, кто-то из них быстро сместит тебя с места императорского любимчика.

— Я хочу, чтобы ты убрался отсюда немедленно.

— Тогда отпустите меня.

Я не решался выпустить его локоть из своих пальцев. Нужно было прогнать его, но, когда Камиль свободен, пусть, даже за шаг до дверей, то от него еще можно ожидать, какой угодно пакости.

Габриэль смутился, хоть и не подал виду. Первое волшебное существо, которое вступило в разговор с нами, оказалось настолько дерзким и хищным, что к нему можно было ощутить неприязнь. Если все обитатели моего мира таковы, то, зачем же, вообще, сюда стремиться? Я хотел доказать своему другу обратное, хотел ввести его в общество других бесподобных, хоть и опасных существ, тех, кто способен внушить восхищение, но для этого мне нужно было поскорее избавиться от надоедливого никса и при этом проследить, чтобы он не набедокурил.

— Как же ты мне надоел, Камиль, — чистосердечно признался я.

— Поверю только, когда вы перестанете на меня охотиться, — вызывающе отозвался он.

— У меня такое ощущение, что это ты охотишься на меня, — нужно же было как-то парировать, но я попал в цель, так преследуют только желанный объект, добычу.

— Как можно, — Камиль криво усмехнулся. — Охотиться на охотника.

— Ты ничего не стесняешься.

— Актер не должен быть стеснительным.

— До сих пор ты был драматургом.

— Ждал, что вы снизойдете до настойчивых просьб и вернете мне самую достойную партнершу, но теперь вижу, что у меня не осталось других шансов, кроме, как разыскивать ее самому. Вы ведь ее упустили, не так ли?

— Еще чуть-чуть, и я лишу тебя возможности говорить, — прошипел я прямо в его заостренное ухо.

— Но разве я говорю неправду? Справедливый правитель не станет наказывать того, кто честен.

— Зло никогда не бывает справедливым. Ты и твой хозяин потратили ни один век, вбивая мне в голову, что злым быть проще, чем добрым. Дракону больше подобает быть жестоким, ты сам неоднократно делал такой вывод.

— Сейчас не та ситуация, в которой этот вывод может быть полезен.

— Точно, ты всегда подстраиваешься под момент, — чтобы как-то развеять замешательство Габриэля, я решил представить ему этого хитрого проныру, который извивался в моих руках, не желая делать ни шагу, но я протащил его чуть вперед, как пойманного любопытного зверька.

— Только не подумай, что все мои подданные такие, — пояснил я Габриэлю. — Камиль давно изгнан из империи. Это случилось еще до того, как он был причислен к населению моей страны. Как понимаешь, всем цивилизованным существам не по нутру его диковатость. Перед тобой редкий пример одного из бродячих волшебных существ. Камилю некуда податься, поэтому он без конца кочует из смертного мира в наш, сменяет множество профессий, притворяется то художником, то лавочником, то ремесленником и обманывает всех, кого может. Если встретишь его где-то в мире смертных случайно, то не верь ни единому его слову.

Строгая характеристика, но правдивая. Камиль скорчил гримасу, выслушивая все это.

— Не в бровь, а в глаз, — прошипел он. — Но к трудной жизни приходится приспосабливаться.

— Она может стать еще труднее, — я крепче сжал его и притянул к себе, так, чтобы только он слышал. — Если когда-нибудь я узнаю, что на сцене «Марионетты» появилась та, о ком мы так часто говорим, и ты не поставил меня об этом в известность, то ни от тебя, ни от всех твоих весьма прибыльных заведений не останется даже пепла, запомни это.

Он поежился, не от холода моего прикосновения, а от зазвучавших в голосе стальных ноток. Когда я не шутил, то был опасен.

— А теперь я позову кого-то, кто проводит тебя до границы, — услышав это, Камиль рванулся с такой силой, что хрустнул материал его рукава. Я бы схватил его за воротник и удержал, но кто-то отвлек меня. Кто-то в напряженном ожидании прожигал мне взглядом спину, и от этого я нервничал. Запах страха Перси был мне так непривычен, что я вначале принял его за обман. Камиля ловить было уже поздно, своим внутренним зрением я видел, что беглец уже продирается сквозь заросли дрока и елей возле самых границ. Он был далеко, в мозгу мелькали лишь краткие вспышки, он опрометью несся через лес, я видел его лишь потому, что привык обозревать каждый крошечный уголок собственных владений.

— Покажи гостю замок, — приказал я Ройсу, а сам направился к ожидающему помощнику. Перси сам напросился взять на себя груз быть моей правой рукой, и до сих пор он успешно справлялся с поручениями. Не вполне бескорыстный, но на службе всегда добросовестный, он ничего не упускал из внимания, докладывал обо всем, что происходило вокруг, следил за тем, чтобы не возникало смуты и недовольств. Он не мог ошибиться в чем-то так сильно, чтобы теперь трепетать.

— Ну, что еще случилось? — я не был рад тому, что меня прерывают и не скрывал этого.

— Скажите, что вы этого не приказывали, — Перси заламывал тонкие пальцы, на манер того, как люди заламывают руки от волнения, это выглядело неестественно и дико, тонкие, как палочки, они светились в темноте, изгибались и казались не частью ладони, а продолговатыми существами, живущими сами по себе.

— Чего не приказывал, Перси?

Он только недоуменно смотрел на меня, но не решался ничего сказать.

— Ну же, смелее.

— Не приказывали открыть доступ через границу для всех изгнанных и принять их глав к себе в совет.

— Что? — если это сон, то он должен закончиться сейчас, потому что большей несуразности уже не придумаешь. — Нарушить все законы, которые я же установил? Ты же не считаешь, что я безумен?

— Не знаю, — Перси пролепетал это так тихо, что едва можно было разобрать. — Все начальники вашей охраны клянутся, что приказ отдали именно вы. Они видели вас, вы говорили с ними…