Бесплатный фрагмент - Век императрицы — 3

НАТАЛИ ЯКОБСОН
ВЕК ИМПЕРАТРИЦЫ

Книга Третья

ОХОТА НА ДРАКОНА

Синопсис

Золотого дракона, растерзавшего многих девушек, мечтали бы изловить все. Кто-то из чувства мести. Кто-то из-за жажды обогащения. Но некоторые из-за болезненного восхищения, которое вызвали у них его чары.

Однако начать охоту на дракона всегда равносильно гибели. Сыщик Габриэль ощутил это острее всех, когда перед ним поставили условие либо изловить волшебное создание, либо самому взойти на эшафот. Выбор у него не велик и волей-неволей приходится заниматься поисками, но что ему останется делать, когда он поймет, что его лучший друг, без которого он уже почти не может жить, имеет уж слишком много общего с искомым драконом.

Батист тоже мечтал бы изловить и уничтожить золотого дракона, потому что его восставшая из гроба сестра преследует его, показывая кровоточащие раны от когтей на горле, и требует уничтожить своего убийцу. И он охотно угодил бы призраку, но как же сложно ему думать об убийстве того, кто из дракона способен превращаться в чарующее создание.

Как найти выход из положения? Разве только отправиться на поиски затерянного в лесах склепа, где обитает неземная повелительница всех жутких волшебных созданий. Она прекрасна, хитра и обладает грандиозной властью. Только у нее могут найтись ответы на все вопросы. Но что если и у нее имеются свои коварные планы поймать и приручить дракона, за которым охотятся все? Батист попадает в ловушку. С одной стороны он чувствует себя пленником юноши-дракона Эдвина, который уже начал давать ему советы, как жить. С другой он в плену у мертвой сестры, которая приходит к нему каждую ночь даже сквозь закрытые двери и настаивает на своих правах. Занявшись опасной магией, Батист наживает себе еще и друзей-демонов, которые втравляют его в неприятности. Так уж вышло, что начав охотиться за драконом, он запутался в сети интриг.

Отношения Эдвина и Флер развиваются. Эдвин начинает чувствовать притяжение к ней. Инстинкт подсказывает ему, что этой девушки нужно опасаться, ведь по всем показателям над ней довлеет власть смерти. Однако Флер весела, остроумна, шаловлива. Она склоняет Эдвина изменить его сбежавшей жене Розе. Эдвин удерживается от измены из последних сил. А Роза в склепе, затерянном в лесах, тем временем строит против него козни. Она полностью подчинила себе набожного Августина, заставив его поверить в то, что единственная богиня, какая есть, это она. Также в ее сети начал попадаться и Габриэль, отправившийся в лес на поимку убийцы-оборотня. Все следы маньяка, растерзавшего звериными когтями череду девушек, ведут к красивому аристократу Эдвину, которому Габриэль привык доверять. Он даже не представляет, что Эдвин на самом деле не скучающий дворянин, а император всех волшебных существ, а Роза его сбежавшая императрица.

Насмешка

Эдвин

Мне пришлось вернуться к Габриэлю с такой поспешностью, с какой не принято повторять визит вежливости. Мой храбрый сыщик, кажется, был ничуть не раздосадован тем, что новый друг зачастил к нему в гости. Он даже не выказан никаких признаков недоброжелательности, когда заметил, что я роюсь в его вещах, разыскивая что-то, и это, несмотря на то, что сейчас неурочный час, что сам хозяин в длинной ночной сорочке и с наспех зажженной лампадой в руке, зевает от желания спать, а гость, переворошивший весь дом, вломился непрошеным. Воздержанности Габриэля стоило только позавидовать. Он ни словом не обмолвился о том, что сейчас неподходящее время для визитов и, благослови бог его честность, не заподозрил, что я хочу что-нибудь украсть. А ведь именно так все и выглядело. Что бы вы сами почувствовали, если бы проснувшись под утро из-за возни, обнаружили бы у себя в доме бледное, светящееся и крылатое существо, которое лихорадочно роется в ящиках вашего стола? Габриэль обо всех своих догадках предпочел умолчать, очевидно, из вежливости, хотя, несомненно, его изумило то, что тот, кого еще днем можно было принять за благовоспитанного аристократа, теперь превратился в какое-то дикое, сверхъестественное создание, с кровью на искусанных губах и с растрепанными золотистыми кудрями, да еще и с крыльями. Последнее устранить было легче всего. Один взмах, и крылья тут же исчезли, быстро, словно солнечный луч растворился в темноте.

— Доброе утро, Габриэль, — небрежным взмахом руки я откинул со лба жидкие, мерцающие локоны. Сейчас был тот час, который можно назвать, как слишком поздним, так и слишком ранним, уже и не ночь, но еще и не заря. Вокруг все еще было темно, но я решил приветствовать Габриэля с пробуждением. Он, конечно, привык отправляться в постель поближе к утру, но вставать так рано не привык. Веки его слипались. В глазах еще осталось сонливость, но к ней примешалось еще какое-то легкое изумление. Хозяин дома, словно хотел спросить у меня, не спит ли он до сих пор. А вдруг я всего лишь нематериальный актер из очередного сумбурного спектакля его сновидений?

— Я забыл здесь одну вещь, — рука наконец-то нащупала цепочку, и я с торжеством вытащил ее из-под груды тряпья и бумаг, уже заранее ощущая приятную тяжесть кулона на ее конце. Дракон внутри меня уже почуял близость цепей и хотел взбунтоваться, но я ему не позволил. Я поспешно отвернулся от Габриэля, чтобы он не заметил, как тот, другой злобно посмотрел на него сквозь мои зрачки и зашипел. Но Габриэль уже заметил, вскрикнул и выронил светильник. Кто-то, очевидно, мой вездесущий слуга успел сбить с ковра огонь до начала пожара. Комната погрузилась в темноту. Пользуясь минутным замешательством, я поспешно надел на шею медальон.

Бедный Габриэль. Вид монстра с крыльями и вытянутыми вперед когтями, отразившийся, как в зеркале, в чьих-то глазах мог даже его довести до безумия.

— Не бойтесь! — прошептал я, выдыхая огонь на лампаду, которая тут же вспыхнула снова.

— Скорее, за моей спиной. Вы видели его? — Габриэль отскочил от стены, как ошпаренный, но, к его удивлению, никакого чудовища там не оказалось. Стенка в отблесках пламени оказалась пуста. На ней были различимы только следы от давно отодвинутой мебели, но никаких царапин от когтей там не осталось.

— Вы ведь тоже видели? — упорно повторил Габриэль, вспоминая об отражении в моих глазах.

— Что именно? — в который раз мне уже приходилось прикидываться неосведомленным. Застежка быстро защелкнулась под моими пальцами, медальон плавно лег на грудь, обдав кожу холодком. Мир вокруг меня отныне был в безопасности.

— Наверное, показалось, — Габриэль не был в этом уверен, просто не хотел выставить себя безумцем в присутствии гостя. Все эмоции и предположения он оставит на потом, а сейчас, если я не признаюсь в том, что видел дьявола, то и он в этом не признается, не из сомнений, а чтобы не выделяться.

— Вы не злитесь, что я разбудил вас в такой ранний час? Думаю, вы не привыкли вставать ни свет, ни заря.

— Я ко всему привык, — он дружелюбно усмехнулся, давая понять, что совсем не возмущен. Длинная, из белого батиста ночная рубашка на нем напоминала рясу или одеяние святого, отчего он сильно был похож на Августина. Почти копия, только немного старше, всего на каких-то несколько лет. Но Габриэль в своей жизни повидал большее, чем этот задиристый мальчишка- инквизитор, он был опытнее Августина, образованнее, храбрее, и ему неведом был никакой долг перед тайным господином — нечистью. Габриэль во всем привык полагаться только на себя. Он даже не задумывался о том, что может достичь многого, найдя применения не своим земным навыкам, а колдовскому дару.

— Помню Патрик, так звали моего брата, будил меня и посреди ночи, и в беспросветную рань, чтобы ознакомить со своим новым открытием, часто в полночь… — Габриэль осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Любое слово в его практике при инквизиции могло стать роковым. Он привык держать язык за зубами, а теперь вдруг проболтался. Мысленно он уже обругивал себя.

— Мой брат был ученым, — поспешно пояснил он, и не то, чтобы солгал, и всей правды тоже не выложил. А он умен. Ученый, алхимик, маг, разве это не почти одно и то же. Все мы пытаемся достичь того, что от остальных пока сокрыто. Все мы почти что братья, борющиеся за первенство в недоступном.

— Патрик умер, и с тех пор я остался в одиночестве, так, что любая компания мне приятна. Особенно ваше общество, — Габриэль то ли постарался перевести все на обмен учтивостями, то ли, действительно, был рад моему неожиданному приходу. Настолько рад, что даже не спросил, каким способом я вломился в дом. Он предпочел просто не обратить внимания на то, что замок на входной двери не сломан, а ключа у меня, естественно, нет, будто само собой разумеющимся было то, что я, как особо желанный гость, могу материализоваться прямо из воздуха.

— А как умер ваш брат?

— Несчастный случай, — поспешно произнес Габриэль, и это тоже было правдой, чистой, но едва ограниченной. Он всего лишь не стал распространяться о том, что именно это был за несчастный случай. Да и зачем кому-то выспрашивать о подробностях. Итак, всем ясно, преждевременная смерть, душевная травма, разве можно пускаться в дотошные расспросы, когда человек так страдает из-за потери близкого родственника. Естественно, ему больно об этом вспоминать. Каждый, кто хоть немного вежлив, промолчит, дав Габриэлю возможность скрыть все, о чем страшно думать. А те ночи страха, которые наступили уже после смерти Патрика. О них он вообще рассказывать не обязан. Ведь они к смерти брата никакого отношения не имеют. То было уже за гранью всех смертей, то могло быть всего лишь ночным кошмаром.

— Я, правда, рад, что вы пришли, — Габриэль нашарил в ящике комода карабин и поспешно зарядил его. — Это на случай, если увидите в доме кого-то чужого и подозрительного. Стреляйте не раздумывая. Даже если убьете не того, кого я недавно заметил, Августин все равно найдет нам оправдание.

Что мне только не довелось поведать за века, но сейчас я был искренне ошеломлен. Габриэль любезно протянул мне оружие рукоятью вперед, и я непроизвольно принял его. Пальцы машинально сомкнулись на прикладе, холодные и скользкие, почти стальные, они без труда могли распороть горло кому угодно. И вдруг кто-то считает меня настолько слабым и неосторожным, не способным ни почуять опасность за версту от себя, ни справиться с врагом без помощи пуль. Заметил ли Габриэль, что я до глубины души потрясен его жестом?

— А вы, чем будете защищаться, если нос к носу столкнетесь с грабителем, — я хотел вернуть карабин, но Габриэль простодушно продемонстрировал мне мушкет, припрятанный в запасе.

— Я всегда хорошо вооружен, — бесхитростно, чуть ли не с хвастовством признался он.

— На случай, если тот человек, который напугал вас, вернется? — я как не силился, а все же не мог рассмотреть в мыслях Габриэля образ нарушителя порядка.

— То был не человек.

— Тогда кто же?

— Какое-то существо, возможно, из леса, возможно, из ада, я, как сторонник инквизиции, должен суметь победить и того, и другого, иначе стану настолько бесполезным, что за ненадобностью окажусь в костре.

Я понял, что он имеет в виду отражение в моих глазах. Точнее, он уверен в том, что это было всего лишь отражение. Он знает, что я тоже видел то существо, хоть и не признаюсь, но даже не догадывается о том, что искать его надо не в необозримых чащобах леса, а внутри собственного гостя.

— Как ловко ты замаскировался, — шепнул я своему вечному спутнику, легко крутанул в руке карабин и прицелился в свое отражение в мутном оконном стекле. А надо было бы целиться в собственное сердце, если я хочу избавить Габриэля от такого гостя, как то существо. Лицемер, как всегда. Я скорчил рожу своему отражению в окне, но, вопреки моим усилиям, гримаса не вышла отвратительной, черты лица остались, по-прежнему, правильными и красивыми. Так корчится эльф, который хочет стать похожим на напроказившего школьника.

— Хотел бы я быть уверен, что следующий костер в Рошене не вспыхнет ни в мою, ни в вашу честь, — пробормотал Габриэль.

— Но ведь на нас нет никакой вины, — осторожно намекнул я.

— Вина понятие многозначное. Наказать могут и не за грех, а, например, за то, что ты стал лишним в механизме допросов и пыток, за то, что родился знатным или разбогател. Все это в одночасье может быть приравнено к вине. Надеюсь, что мое признание не выйдет за стены этого дома.

— Если только нас не подслушали призраки.

Габриэль боялся не только за себя. Он предупреждал меня не приезжать в Рошен, ведь Августин ненавидит аристократов. Запоздалое предупреждение. И все же я был ему признателен.

Мало кто способен пренебречь собственной безопасностью, чтобы предупредить другого. Ведь в нынешние времена даже у стен есть уши, причем не только у стен королевского дворца, но и у каждого оконца беднейших домиков. Нельзя забывать, что в число соглядатаев Августина входят не только люди, но и чьи-то бродячие духи. Однако сейчас я не ощущал рядом ни их присутствия, ни даже приглушенного дыхания ловкого подрастающего доносчика Эжена под окном. Ни он, ни кто-либо другой не наблюдал за нами. Да и час не подходящий, за чем-то преступным можно застать в полночь, а не перед рассветом. В мое время шпионили преимущественно в замке отца. При королевских дворах тогда был сосредоточен весь мир, и интересные сплетни или интриги затевались прежде всего там, а сейчас после безумного замысла теней создать свою республику и захвата власти деревенским мальчишкой Августином, мир начал меняться в корне. Изменялись и формы, и ценности. Я смотрел на прежние государства и не узнавал их. Дробились королевства, власть переходила из рук в руки, вспыхивали аутодафе. Возможно, чтобы навести в мире полный сумбур, людям не нужен ни дьявол, ни дракон. Достаточно только одного вчерашнего погорельца, такого, как Августин, который возвысился хитростью и с помощью темных сил, и на потеху своим покровителям превратил процветающие земли в царство страха.

Я задумался и не расслышал вопрос Габриэля.

— Что? — я обернулся к нему с тревогой и непониманием на лице. Вдруг он сказал что-то важное.

— Я только предложил, если вы останетесь здесь, занять другую спальню. Их в доме несколько, — повторил он.

— Извините за то, что устроил беспорядок, — поспешно пробормотал я, вспомнив о том, во что обратилось прошлое место моего пристанища. — Я пришлю слугу, который приберется там. Он мастер на все руки: гравер, реставратор, плотник, все что угодно.

— Это его не затруднит.

— Ни в коей мере. Он напросился ко мне на службу именно потому, что не хотел сидеть без дела, — я усмехнулся, вспомнив Перси и тот первый день, когда он, как послушная собачонка, плелся за мной, безмолвно умоляя о том, чтобы я не прогонял его от себя. Тогда у меня еще не было ни денег, ни империи, но Перси готов был работать и за так на обладателя такой репутации. Стоило ли добавить, что он еще и нечисть, и ловкий вор, и непревзойденный шулер, и помощник во всех моих кознях, и мастер изъять любую вещь прямо из пустоты, когда она необходима. Правда, в последнее время он обленился и не слишком претендовал на обязанность тяжело трудиться ради господина, но теперь ему придется поработать. Я бы и сам мог незаметно привести комнату в порядок, но решил, что Перси нужно хоть на день спасти о безделья.

Метко брошенный камешек ударился в стекло. Я насторожился. Кто-то ходит под окнами? Нет, не похоже. Не слышно ничьих шагов, не хрустит снег под подошвами чьих-то ног, нельзя почуять ни запах крови, ни услышать чье-то тихое дыхание. Окно даже не приоткрылось, но на стол рядом со мной бухнулся какой-то сверток. Бумага, туго закрученная в свиток, скорее всего письмо. Перси мог даже не подписываться на обороте, я и так понял, что он нашел это в комнатке Флер, счел подозрительным и решил отослать мне.

Интересно, кто шлет к Флер письма.

— Это для меня, — пояснил я Габриэлю. — Что-то вроде голубиной почты.

Он отворачивался в миг доставки письма, поэтому был не удивлен такой странностью.

Я развернул послание и разочаровался. Всего-то стихи, написанные быстрым, летящим почерком. Скорее всего, какой-то поклонник, ведь не я же один, в конце концов, видел ее игру на сцене. Так чего же обижаться? Я думал так до тех пор, пока не пробежал глазами первый куплет и не вспомнил ночь карнавала. Она встала перед глазами, как картинка, как сценка из декораций, и все ожило, но уже в других красках. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Я так сильно вцепился в лист, что чуть не порвал его. Как же я сразу не понял. Флер не могла сама обо всем догадаться. Такая хорошенькая белокурая головка, как у моей коломбины, была слишком пустой, чтобы самостоятельно додуматься до страшной истины. Кто-то рассказал ей о том, кто я есть. Кто-то сделал это в шутливой, театральной манере. Кто-то взял на себя дерзость писать от моего имени, и ведь так и есть, я сам когда-то говорил ей подобные слова, правда, не в такой развязной манере:

Повстречалась ты со мной,

Тайн не разгадала.

За твоей вились спиной

Тени карнавала

Ряженых теснее круг,

Сказочны наряды.

Все, от герцогов до слуг

Лишь на ночь они, мой друг,

И тебя обманут тут

Лики маскарада

Я один пришел, как есть,

Смерть моя лишь маска,

Моих жертв давно не счесть,

Многие сулят мне месть,

Но тщетна подсказка

Те, в чьих бедах повинен я,

Здесь не могут узнать меня.

Феи, эльфы пред тобой,

Дамы, привиденья

Завтра станут лишь собой,

Скучной смертною толпой,

А пока, друг милый мой

Радуйся мгновенью.

Кем хотим, мы можем стать

В ночь веселья эту.

К чему душу продавать,

Можно маску заказать,

Просто, за монету.

А в былые времена

За преображенье

Была страшная цена,

И назначена она

Тем, кто жаждет мщенья

Ты смеешься в лицо злу,

Но ведь я-то не шучу,

То не шутка и не ложь,

Не веселье бала,

Придет время — ты поймешь,

Все судьба сказала

Мы свой выбрали костюм,

Ты — принцесса, я — колдун.

Руку ты свою дала

Смерти на гаданье,

Разве ты не поняла,

Ни инкогнито, сам я,

Маг, дам предсказанье.

А ведь я это могу,

Предсказать твою судьбу.

Только помни, если вдруг

Миг благословенья

Обернется злом, мой друг,

Не ищи меня вокруг,

Я — всего виденье.

Читать дальше я даже не стал, хотя был уверен, что на оборотной стороне письмо продолжено множеством витиеватых изъяснений.

— Подлец, — прошипел я, гневно скомкав и отбросив письмо. Ох, уж этот Камиль! Ну, зачем ему надо вечно спутывать свои литературные пробы с моей персоной. Ну, разве больше не о ком писать? Сочинял бы эти дурацкие памфлеты о своем бывшем хозяине, о выжитом из театра директоре, хоть о самом дьяволе, лишь бы только не обо мне. И взбрело же ему в голову отослать все это Флер. Вот, кто меня, по-настоящему, ненавидит, так это Камиль. Он не успокоится, пока я не пошлю кого-нибудь оттаскать его за рыжие, непокорные кудри. Даже их цвет был вызывающим и дразнящим, как и все в Камиле. Наверное, все же он перестанет пакостить только тогда, когда лишится головы.

— Написать такое, — я прижал пальцы к вискам. Кровь стучала в них с бешеной силой.

— А, по-моему, красиво, — Габриэль развернул скомканную бумагу и прочел первые строки, прежде чем он успел посмотреть дальше, я успел выхватить у него стихи. Точнее, порыв ветра вырвал бумагу из его руки, а я уже вовремя ее подхватил. И Габриэль, естественно, даже не догадался о том, что этот ветер в помещении с закрытыми окнами вызван ни кем иным, как мной. Я надеялся, что он не догадается о том, что написано дальше, не сопоставит облик смерти на карнавале со мной.

— Проклятый писака, — выругался я в адрес Камиля. — Я убью его.

— Нет, — Габриэль быстро кинулся ко мне, схватил за плечи и развернул лицом к себе.

— Только не убивай никого, Эдвин, — настойчиво попросил он. — Я не хочу, чтобы ты оказался в костре.

— Я там и не окажусь, — почти гневно откликнулся я, раздосадованный тем, что еще один новый друг начинается относиться ко мне, как собственник, будто у меня на плечах нет своей головы, или я не умею правильно ею пользоваться.

— Ты меня совсем не знаешь, — уже мягче добавил я. — Не знаешь моих привычек и возможностей.

— А ты не знаешь Августина, — тут же парировал он. — Сделай ты что-то не так, и он сразу об этом узнает. Не спрашивай меня, как он обо всем узнает, это никому не ведомо, может, ангелы ему говорят, но он будет только рад, что ты сам дал ему повод разделаться с тобой.

— Темные ангелы, — прошептал я, имея в виду его тайных покровителей. — Не в их власти за мной уследить.

Габриэль, по-прежнему, держался за меня, поэтому я осторожно скинул с себя его руки и заметил, что ладони у него в ожогах. Яркие полосы тянулись, как литеры, пронизывали всю кожу страшным узором. И один я знал о причине этого изъяна.

— Прости, — прошептал я, завороженно рассматривая ожоги на его руках.

— Ничего, раньше было больнее, — естественно, он меня не понял, решил, что я извиняюсь за только что причиненную прикосновением боль, а не за то, что произошло до этого.

— Где ты так сильно обжегся?

— Не помню, — такого ответа и следовало ожидать

— И ожоги какие-то странные. Они, как печать…

— Эдвин, я, правда, не помню, где их получил, но, клянусь, что не на допросе.

— У тебя есть бинты и мазь, — я уже лазал по выдвижным ящикам, разыскивая все это. Меня удивляло то, что он даже не обработал ожоги, будто вовсе забыл о них, или же, наоборот, хотел оставить их, как напоминание.

— Они уже не болят, — повторил он, но я уже откупоривал баночки с лекарствами, выбирая одно нужное, конечно, я при желании мог обойтись и без него, но не хотел вызывать подозрений у Габриэля. Лучше сделать вид, что я нуждаюсь в тех же примитивных способах лечения, что и простой человек. Это моя обычная игра со смертными. Я разыгрываю из себя им подобного, и до поры до времени они меня таким и считают.

— Не надо, — Габриэль ощущал от такой заботы неудобство, но я уже накладывал мазь на кривой ожог на его запястье. Я ведь даже не хотел его обжечь, но не мог ему об этом сказать. Не мог выразить своего сожаления. Так уж вышло, что я причиняю боль своим друзьям, а они даже не понимают, что причина их бед я. Габриэль тоже ни о чем не догадывался. А я не собирался давать ему повод для догадок, и все же, перебинтовывая изувеченные ладони, я не мог молчать. Уже зная, что он меня не поймет и даже не оценит моей искренности, я снова повторил:

— Прости.

Змей и крест

Габриэль

Поговорив с Ноэлем, я убедился в той незатейливой истине, до которой мог уже додуматься и сам. Для Эдвина не проблема завести друзей, каждый из которых проникается к нему симпатией и доверием. Он быстро сходится с людьми, становится для них близким, как никто, а потом легко бросает их на неограниченный срок. Ноэль, похоже, также постоянно ждал его возвращения. Я пришел в церковь, чтобы задать несколько вопросов о Бланке, но вместо этого мы все утро проговорили об Эдвине. Этот прекрасный маркиз! И почему только каждый, кто проговорит с ним больше двух минут, потом непрестанно думает о нем. Эдвин стал моим навязчивым видением. Из-за него я утратил нить расследования и даже перестал думать об ответе перед Августином.

Мое расследование стало только предлогом, чтобы побольше узнать об Эдвине. С расспросов о поместье Розье я умело переводил тему на этого таинственного маркиза, и люди не говорили о нем ничего, кроме того, что признательные ему за щедрость и выражали восхищение. Да, он очень добр ко всем без разбора, да, они очень благодарны ему, да, он многим здесь помог и собирается помочь всем нуждающимся, но, несмотря на все эти благодеяния, есть в нем что-то настораживающее, уж слишком резко он отличается от прочих скупых и чванливых аристократом, вы только посмотрите на него, и статью и лицом он больше напоминает бога, чем человека. Таких, как он, больше нет, а для безграмотных сельчан это уже достаточная причина, чтобы его опасаться. В деревнях и селах, как нигде, еще бытуют предания о эльфах, вышедших из леса, или о демонах, проникающих в усадьбы под обольстительной личиной, чтобы соблазнять скучающих дворян.

Ноэль знал об Эдвине что-то особенное. Что-то, о чем он не хотел говорить. Это сразу становилось понятно от того, как он отмалчивается или переводит разговор на другую тему, когда я спрашиваю о маркизе, как опускает глаза при упоминании имени Эдвина, будто их связал какой-то секрет. И даже мысли Ноэля были мне недоступны.

О Бланке он мог сказать совсем немного. Он ни разу не заставал ее ни на службе, ни на исповеди, ни разу не говорил с ней, и даже не знает, переступала ли она хоть однажды порог церкви. Да, он видел ее, светловолосую, белолицую девушку в рваной накидке, которая бродила у церковной изгороди, но во двор войти не решалась. Кажется, за ней тогда кто-то шел, но Ноэль точно сказать ничего не может, ведь было темно, и девушка так быстро убежала, что рассмотреть он толком ничего не успел. Если бы только у церковной изгороди не перемешалось следов множества ног, я бы мог отыскать отпечатки ступней Бланки и все увидеть, но разве могу я найти ее след среди тысячи других.

А как быть с сестрой и братом де Вильер? Что я могу записать о них? По моим личным предположениям, Даниэлла уже мертва, а Батиста, вроде бы, видели бывшие однокурсники в Рошене. Так донес Эжен. Говорили, что он сильно изменился, никого не признавал за друзей, смотрел по сторонам безумным взглядом, ища кого-то в толпе, и казался чужим, будто это вовсе и не он, а его двойник. Так, скорее всего, и было. Если этот человек так сильно отличается от прежнего Батиста, то это может быть уже и не он, хотя мне ли не знать, как может изменить человека горе. Зачем Батист бесцельно бродит по Рошену и до сих пор не донес об убийстве сестры и отца. Возможно, это он их убил. Мало ли что могло взбрести в голову обезумевшему от учебы студенту. Ведь сосед по комнате рассказывал, что его мучили ночные кошмары.

Я запутывался все больше. Батист, Батист, встретить бы тебя в Рошене. Может, ты сам бы мог все рассказать, но боишься. Может, кто-то вынуждает тебя молчать.

Перо протяжно скрипело о бумагу. Голова болела от бесчисленных предположений, каждое из которых могло оказаться правдой.

Несмотря на то, что Бланка так и не заходила в церковь, я все же попросил у Ноэля разрешения просмотреть церковные записи, не потому, что надеялся найти там зацепку, которая поможет в расследовании, а потому что хотел обнаружить там хоть малейшее упоминании об Эдвине, например, запись о крещении. Вполне могло быть, что его крестины происходили именно в этой церкви, а не вдали отсюда. Это должно было быть лет двадцать — двадцать пять назад, я так и не смог догадаться, сколько же ему лет, на вид, не так уж много, но на всякий случай я прихватил основные записи за последние лет тридцать и все документы, которые меня заинтересовали кроме этого. Некоторые из них выглядели совсем ветхими. Кажется, даже трудолюбивому Ноэлю не хватило терпения, чтобы разложить все эти разрозненные записи в порядке дат. Говорили, эта церквушка много лет простояла в запустении. Ноэлю было уже не в новинку откопать среди прочих бумаг в архиве какой-нибудь документ столетний давности. Я не собирался разыскивать раритет, мне хотелось всего лишь заметить на тонкой истрепанной бумаге имя Эдвина, прикоснуться к нему пальцами, провести по завиткам букв. Даже написанное на бумаге это имя вызывало у меня непонятное волнение и притягивало. А, может, удастся отыскать запись о венчании или обручении, не Эдвина, а его родителей. У самого Эдвина, скорее всего, нет ни невесты, ни тем более жены. Он еще слишком молод и независим. Похоже на то, что он предпочитает одиночество и такие приключения, как безумная охота на волков.

Записей оказалось слишком много. Одному человеку пересмотреть это за день не под силу. Кажется, здесь за годы собрались коллекцией все образцы почерков, от мелкого, убористого или каллиграфического до размашистых каракулей, некоторые из которых было трудно понять. Среди плотной, веленевой бумаги часто находились ветхие пожелтевшие, изорванные по краям листы. Я надеялся на удачу, на то, что из целой стопки вытащу один нужный документ. В этом мне поможет мой талант. Я ведь обладаю даром находить то, что мне нужно в один момент. Уже прикоснувшись к куче бумаг, я был уверен, что одна из них содержит упоминание о моем друге. Его имя, как будто, светилось передо мной под грудой чужих записей и ненужных строчек.

Пальцы сами вытащили то, что я искал. Несколько обветшавших страничек внезапно спланировали на пол, и я аккуратно собрал их. Таким ровным почерком с витиевато оформленными красными строками и сложными закорючками писали, наверное, столетия назад, но я был уверен, что это именно то, что мне нужно. Здесь я прочту о нем. Часть первой страницы отсутствовала, оставшаяся была опалена по краям, но прочесть кое-что было можно, однако сразу становилось понятно, что это совсем не церковная запись. Один бог знает, каким чудом все это очутилось в церкви. Я присмотрелся к чьим-то заметкам. Кто-то писал плавно и неторопливо, скорее всего, хорошо заточенным гусиным пером. Каждая буква казалась произведением искусства, и только последние строки были торопливы и смазаны.

Я поднес листы к свету, чтобы лучше разобрать и прочел шепотом, будто для невидимого слушателя:

— Все соответствовало плану… Я приехал в замок в свите посла, чтобы изучить окружающее пространство, узнать про слабые места строения и города — крепости внизу. Войны не миновать, точнее, тайного нападения. Я собирался настроить моего сюзерена именно на это, в обход мнения других советников. Разве можно и в дальнейшем позволять набирать силы такой могущественной державе. Это угроза нам всем. Действовать надо быстрее, смерть короля и приход к власти его старшего сына, еще почти мальчишки — вот подходящий и весьма удобный момент для нападения. Так я решил вначале, но одно событие изменило все мои планы, спутало карты и не оставило ни единой мысли о войне… Я увидел младшего принца. Любой, взглянувший на него, был бы сражен его красотой. Волосы золотые, как солнечный свет, голубые, как небо, глаза, совершенная красота, и некая таинственность неизменно присутствовала в каждом его жесте и слове. Казалось, что он не принадлежит этому миру. Мне почудилось, что какой-то демон держит в плену все его чувства и не дает вздохнуть спокойно. Он смотрел поверх голов присутствующих и, как будто, ждал, что в окно влетит злой ангел и назначит час его смерти. И я, и другие послы были, конечно же, поклонниками женской красоты, но в Эдвина было невозможно не влюбиться. Он выглядел, как некое бесплотное, сотканное из солнечного света существо, как призрачный пленник в замке своего отца. И когда он смотрел на тебя, казалось, что ему ведомо обо всем, что творится в твоей голове, а кто-то, темный, стоял за его спиной и беззвучно усмехался.

Нечеловеческий смех звучал в замке по ночам, я готов поклясться в этом. Перед отъездом мне удалось поговорить с Эдвином с глазу на глаз. Его можно было застать на балконе замка, куда слетались на его призыв любые, даже самые дикие птицы. Я с тревогой наблюдал, как по первому же зову непослушный, вырвавшийся от сокольничих сокол устремился к Эдвину и сел ему на руку.

Я изумился, это был один из соколов, предназначенных в подарок моему королю, настолько непослушный, что ни поймать его, ни приманить не представлялось возможности, а к принцу он прилетел сам.

— Будьте осторожнее с птицей, у нее норов, — предупредил Эдвин и передал сокола мне, и тот послушался. Он больше не улетал.

— Вы чародей! — воскликнул я, хотя его светлый лик и не допускал подобной мысли, но какой-то демон притаился и тихо стоял у него за спиной. Эдвин лишь пожал плечами, жест выражал то ли непонимание, то ли сожаление. Он скрылся в нише, прежде чем я успел возобновить разговор, но память о нем осталась. Именно память о его грустной улыбке, о его взгляде заставила меня отослать домой письмо с настойчивым советом не затевать ни войн, ни споров. Обоснованные доводы были придуманы на ходу, а истинный миротворец даже не подозревал о том, что это он спас свое королевство от пожаров и сражений…

Запись обрывалась, но на других страницах я нашел продолжение. Я был уверен, что оно написано той же рукой, но уже торопливо, размашисто, будто у писавшего из–под рук пытались вырвать бумагу. Можно было прочесть только следующее:

…Уже третий день штормит. Компасы сломаны. Курс установить невозможно. Мы видели, как несколько встречных кораблей кануло в пучину. Если бы я только знал с самого начала о том, что творится вокруг этой страны. Что за невидимые барьеры здесь воздвигнуты и кем? И почему только мы должны погибнуть на благо его грандиозному плану? Я не хочу утонуть, как те моряки, за смертью которых мы наблюдали, но ничем не могли помочь. Я должен отдать приказ капитану разворачивать судно назад, должен предупредить Эдвина. Избранный в проклятой стране. Если бы я мог вернуться назад и обо всем ему рассказать. Я не знал о том, что он такой, не знал о его покровителе, пока тот не вырвал у меня из рук перо. Алый след его ладони теперь горит на моей щеке. Он сказал, что нам не выбраться из круговерти моря, но, может, все-таки это не так. Надо только подняться наверх, на палубу, и приказать разворачивать судно назад, к берегу, мы не успели отплыть слишком далеко. Маски у меня с собой нет, но я обмотаю лицо шарфом, чтобы скрыть след чужих пальцев на коже. Эдвин, если бы ты действительно обладал даром увидеть эти строки на страницах любой книги, которую откроешь, строки, которые я пишу в отчаянии, надеясь, что ты способен прочесть их даже на расстоянии. Может, они появятся на писчей бумаге на твоем столе. Если так, ты предупрежден, не соглашайся с ним, кто бы он ни был, ты сильнее его…

Строки обрывались. Какой-то бред. Я коснулся их, но ничего не увидел. Вряд ли все это может быть написано о моем Эдвине. Последний лист датирован годом, который и много веков назад можно было бы отнести к далекой древности. А Эдвин еще юн. Это не о нем, хоть кто-то, умерший давно, и описал до точности его внешность. Я не удержался от соблазна представить себе Эдвина принцем, в роскошной, даже вычурной одежде прошлых веков, с кружевным жабо, и пальцами, унизанными перстнями, как броней. Эдвину это подходила. Роль принца была как раз для него.

Конечно, обрывки повествования меня тоже заинтриговали. Я решил, еще раз просмотреть часть бумаг, оставленных в церкви, если надо перерыть все архивы, но найти недостающие части. Если они есть. Бумага могла и не сохраниться на столь долгий срок. Удивительно, как уцелели эти клочки.

Кто-то нагло и протяжно постучался в дверь. Конечно же, Эжен. Никто, кроме него, не полезет к нелюдимого приезжему.

— Входи! — далеко не любезно бросил я.

Дверь приоткрылась, и парнишка прошмыгнул внутрь, ловкий и юркий, как какой-нибудь зверек. Он воровато огляделся по сторонам, принюхался, не идет ли с кухни приятный аромат пищи, но мой очаг давно уже потух, плиты были не разогреты. Я мог предложить пришедшему только вина, но не снизошел до такой учтивости.

— На тебе нет рабочего фартука, — с сарказмом заметил я. — Надеюсь, что грязь от кузнечного горна ты тоже успел сбросить по дороге, до того, как явился ко мне.

— Уж не сомневайтесь, — нахально фыркнул он. — А вот вам ходить в деревню я больше не советую, запачкаетесь.

— Нужно мне там встречаться с тобой? — я был так же вежлив, как и он. С самого начала вынужденного общения наши отношения не клеились. По одному только наглому взгляду Эжена становилось ясно, что он донесет на меня, как только найдет подходящий повод.

— С чем пожаловал? — я сложил руки на груди и уставился на него таким взглядом, каким, наверное, можно было пригвоздить человека к месту.

— Вот! — он с торжествующим видом достал из-за пазухи и продемонстрировал мне кусочек порванной шелковой ленты. — Это ведь могла потерять мадемуазель… ну, та самая…

— Откуда ты знаешь?

— У деревенских девушек вещи попроще, а эта даже вышита жемчугом.

— Давай сюда.

— За так?

Я всучил ему пару медяков и забрал ленту. Если это, действительно. вещь Бланки то теперь я смогу многое увидеть.

— Хочешь что-то еще? — я загородил Эжену проход дальше, так как знал, что, пустив такого субъекта дальше прихожей, могу лишиться некоторых вещей.

Он помялся на месте, встал на цыпочки, чтобы поверх моего плеча посмотреть, что делается в комнатах.

— А у вас эля не найдется? Или винца?

— В кабаке купишь, — грубо отозвался я, подталкивая его к двери.

— А с каким-то другом вы недавно были повежливее, — заскулил он, упираясь в косяк.

— То был честный человек, в отличие от тебя.

— Я так не думаю. У него в карманах позвякивало от тяжести золота. В таком количестве у честных монет не водится.

— Иди отсюда, — еще строже приказал я. — И не вздумай моего друга обокрасть, иначе останешься не только без работы, но и…

Я выразительно провел рукой у него по шее.

— Думаешь, ты один на это способен, — обиженно взвизгнул Эжен, которого мне наконец-то удалось выставить за дверь. Как он мне надоел. Он околачивался у меня под окнами едва ли неделю, а казалось, что этот наглый требовательный голос не дает мне покоя уже несколько лет.

Я крепко запер дверь, вернулся к рабочему столу и положил на него обрывок ленты. Кусочек бирюзового шелка, вышитого речным жемчугом. Я коснулся его пальцами, на нем не было крови, но мне привиделось, что я трогаю алую лужицу, растекшуюся по снегу, слышу чьи-то увещевания. «Там лучше, чем здесь». И видение, как вспышкой, нарисовало мне просторные залы, стены, расписанные фресками, движущиеся силуэты, спиральные лестницы и длинные переходы. Что это за место? Целый лабиринт, куда не проникает дневного света, но там много присутствующих, целая толпа.

Подушечки пальцев отстранились от ленты, и я снова увидел лишь свой кабинет и прежнюю привычную обстановку.

Что-то не так. Никакого упоминания о Бланке или об убийстве. Я, как будто, из одной истории перенесся в совершенно другую.

Я заморгал и пристально осмотрел кабинет. Все предметы я пока еще видел четко, только иногда отдаленное пространство застилалось дымчатой завесой. Но. вопреки своим опасениям, ни слепым, ни слишком близоруким я пока не стал. Однако меня, по-прежнему, не оставлял страх перед вечной темнотой. Темнотой, в которой лишь иногда будут мелькать фрагменты будущего или прошлого, но реальный миг будет сокрыт от меня. Какие жуткие мысли! Неужели они бывают спутниками каждого ясновидца. Может, другие в отличие от меня не подозревают о расплате до последнего момента. Я был уверен, что другие тоже есть, такие же одаренные и скрытные, как я, или обезумевшие искатели успеха за счет магии, как Патрик.

Но ведь, кроме этих двух видов, может быть еще и третий. Могут ведь где-то найтись и те, в ком тайные возможности пробудились не с возрастом, а от рождения или, точнее, от сотворения, ибо эти существа не рождались, они появились с самого сотворения мира и не исчезли до сего дня. Они осаждали в полночь наше поместье. Они приходили и манили за собой. Но куда? Мог ли где-то рядом, параллельно нашему, существовать иной мир? Этим вопросом задавались многие: и философы, и ученые, и обладатели власти, и простые крестьяне, и воины, и мыслители, но ответа ни нашел никто. Возможно, кроме тех немногих, кому истина открылась за миг до смерти. Я тоже задумывался о высших силах и местах обитания таковых, ведь возвышенные создания могут жить не только на небесах, но где-то на земле, недалеко от нас, и в то же время оставаться недостижимыми.

Счастливый человек Эжен, его это мало волновало. Он, должно быть, уже спивался где-нибудь в деревенском трактире или наслаждался сытным ужином, а не витал в облаках. Он не был ни фантазером, ни мечтателем и ни во что не верил. Работа в инквизиции была для него лишь способом проложить себе путь в жизни, на ступеньку выше своих праотцов. Вместо того, чтобы стать шорником, водовозом или кожевенником, кто там знает, кем были его предки, он предпочел протиснуться на неплохо оплачиваемое и весьма перспективное местечко доносчика. Если не просчитается однажды, то может подняться и выше. Сегодня он мальчик на побегушках, а завтра, глядишь, станет затачивать ножи и налаживать инструменты пыток для палачей инквизиции. Теперешнее его положение тоже в какой-то степени можно было назвать почетным. На улицах Рошена опасались тех, кто снует под окнами и что-то выглядывает, поэтому с Эженом, несмотря на его развязность, были предельно вежливы. От ощущения полной безнаказанности его и без того дурные манеры становились только хуже, но, как шпион, он был незаменим. В этом можно было отдать ему должное. Никто, кроме Эжена, не мог так быстро пронюхать о последних событиях, собрать все сплетни, все подробности и даже те слухи, которые обычно не достигали ушей посторонних.

Я привык содержать все бумаги в порядке, поэтому пронумеровал и скрепил странички. «Приезд посла» будет под номером один, а « запись на корабле», стоит ли обозначить ее второй, или же между этими страницами что-то есть. Я был уверен, что должно быть. Искать даже не пришлось, еще один такой же ветхий лист удалось извлечь из стопки не ища, будто он сам прилип к моим пальцам. Он должен располагаться между уже найденными, решил я, пробежав глазами следующее:

Тайное совещание в лагере врага — рискованное мероприятие, но мы его устроили. Мы спорили в моих апартаментах, когда напасть и стоит ли нападать вообще. Только ночь нас оберегала и надежные замки на двери. Спор был в разгаре, когда мы вдруг обернулись и поняли, что уже не одни. Точно ли я запер дверь? Минуту назад я в этом не сомневался, но сейчас у приоткрытого проема стоял Эдвин и холодно наблюдал за нами. «Убить его», я ожидал, что эту фразу вот-вот прошепчет кто-нибудь из нас, что многие уже достают ножи, думают, где спрятать тело, как заглушить крик, и самое ужасное, что я не смогу отговорить их от этого, не смогу ему помочь, но никто не полез за кинжалом. Значит, мы будем обличены. Но принц не спешил ни обвинять, ни поднимать тревогу. Он неподвижно стоял, не переступая порога, и просто смотрел на нас, без упрека, без насмешки, без какого-либо выражения в глазах. Казалось, что он все уже знает, и ничем нельзя его удивить. Знает о нас даже то, чего не знаем мы сами. От его лица исходило слабое мерцание, а черты сохраняли абсолютное спокойствие. Тело не напряжено, как у барса перед прыжком, рука не тянется к эфесу шпаги. Подойди к нему кто-то с ножом, и он даже не окажет сопротивления. Но ни у кого рука не поднялась. Никто бы не решился в этот миг не то, что подойти к нему, а даже шевельнуться или заговорить. На нас нашло какое-то оцепенение. А Эдвин не собирался уходить, пока что-то не заставило его развернуться и покорно отойти от двери. Я успел заметить чьи-то черные гибкие руки, властно обхватившие его за плечи, и такие же черные крылья. А может, то были всего лишь сгустки мглы? Что ж, нигде еще мгла не сумела принять такие пугающие и осязаемые формы, как в замке отца Эдвина.

Мы дали ему уйти. Утром можно ждать только разоблачения. Он же был достаточно умен, чтобы понять, послы приехали далеко не с благими намерениями. Он понял даже больше и, тем не менее, днем вел себя непринужденно, будто уже забыл о ночном происшествие. Я проходил мимо него, я заглянул ему в глаза и понял, что они пусты, ни капли узнавания и никакого упрека предателю, словно кто-то успел начисто стереть из его памяти и прошлую бессонную ночь, и подслушанный разговор. И все же, я был уверен, что кто-то идет за ним. Кто-то другой, а не Эдвин шепнул мне в коридоре дворца. « Не смей прикоснуться к нему». Разве кто-то бы смог?

И опять у записи не было окончания. Я поставил номер на листе и разложил все по порядку. Потом изучу их подробнее. А сейчас надо хоть немного пройтись, размять затекшие ноги, оглядеть еще раз окрестности. Надо бы осмотреть поместье, но мой маршрут опять загнулся в другую сторону. Не думал, что снова придется бродить зигзагами по лесным чащобам, но так уж вышло. Мне захотелось еще раз осмотреть снаружи то здание, в котором я играл в карты. Внутрь я заходить, конечно, не стану. Не хочу снова проиграться подчистую, но просто посмотреть на особняк ведь можно. Я не был уверен, что это именно особняк. Дома обычно не строят в непроходимых чащах, но, может, этому есть какое-то разумное объяснение. Возможно, это охотничий домик, но тогда, почему изнутри он больше похож на храм.

Я не хотел выставлять себя сорвиголовой, которого магнитом тянет к поиску неприятностей, но все же не удержался от того, чтобы еще раз испробовать потайной ход. Когда я его искал, на плечи мне давила непомерная тяжесть, будто кто-то хочет помешать пройти дальше. Ноги болели, вязли в снегу, голова слегка кружилась, но стоило мне только нырнуть в полумрак тайного хода, как недомогание прошло. Я озирался по сторонам, припоминая светильники, золоченые бра и иероглифы, высеченные на ровном мраморе стен. А где же волки? Никто из них до сих пор не учуял меня? А хозяева? Я хотел позвать по имени Винсента, но тут услышал вдалеке его голос, уже утративший былую беззаботность.

— Но вы ведь предупредите меня в следующий раз, — хныкал он и чуть ли не всхлипывал после каждого слова.

— Ты разве не рад был увидеть его? — в ответ на скорбные стенания из пустоты зазвучал игривый, почти радостный голосок Розы. Казалось, она вот-вот рассмеется.

— Я … — Винсент тяжело вздохнул. — Я на это уже не надеялся. Уф… — его голос зазвучал мечтательно. — Он уже не такой, как раньше. Он стал ну… лучше… недоступнее. А какие у него крылья! Раньше он никогда не позволял себе роскошь оставаться крылатым даже в человеческом облике.

— Здесь чужой, — встрепенулся кто-то, но не Винсент.

— Так пойди, поприветствуй его, — посоветовала Роза.

Я решил выступить из тени, прежде чем меня обнаружат, и увидел, как в темноте мелькает чья-то светлокудрая голова. Не только голова, тело, конечно же, тоже было, худое и проворное, будто невесомое, но из-за черных тонов одежды оно казалось незаметным во мраке. Привлекало внимание лишь лицо, бледное, светящееся, с большими усталыми глазами, в обрамлении пшенично-светлых коротких кудрей.

— Это Лоран, — представила появившаяся за его спиной Роза, и юноша нехотя поклонился мне.

— А я…

— Я уже знаю, — произнес Лоран, прежде чем я успел назвать свое имя.

— Но каким образом?

— Здесь все мы быстро обо всем узнаем, — он пожал плечами. Мои глаза привыкли к темноте, и я мог различать очертания его фигуры, даже кружки пуговиц на кафтане, и какого-то крупного зверька, снующего возле ног Лорана. Когтистое существо было таким же худым и юрким, так что Лорана вполне можно было принять за его хозяина. Только вот был ли он хозяином самому себе. Я заметил, что он часто и виновато косится назад, туда, где собрались оставшиеся члены небольшой компании.

— Наш друг немногословен, — усмехнулся вынырнувший откуда-то Винсент. — Это у него не с рождения, а с тех пор, как однажды его сильно напугали. Так, что не обижайтесь на его молчаливость, мой дражайший Габриэль. К тому же, говорить за него можем мы, если вам интересно о чем-то от нас узнать.

— Мы кажемся тебе необычными, правда? — Роза приблизилась ко мне свободной, летящей поступью. Она будто и не шла, не дышала. Ее светящийся образ, словно был нарисован прямо на воздухе кистью неизвестного чародея. По лицу, мерцающему и одухотворенному, блуждала шаловливая улыбка. Сразу было ясно, в ее голове зреет какой-то рискованный план. — Мы нелюдимы, живем не где-нибудь в центре большого города, а здесь, в чащобах, и выбираем дом с такой странной архитектурой. Для тебя все это непривычно, но для нас — это приключение. Мы хотим доказать свою независимость тому, кто считает, что мы не в состоянии существовать обособленно.

— Вы не обязаны мне ничего объяснять…

— Обязаны, — решительно возразила она, и еще одна игривая улыбка придала вдруг ее красивому лицу нечто зловещее. — Иначе, ты сочтешь нас местными демонами. Тебя интригует возможность пообщаться с бессмертными?

— Я никогда о таком не задумывался.

— И это говорит тот, кто… — Роза не закончила, но я сразу понял. Она знает. Оправдываться настал мой черед.

— Я — не инквизитор.

— Но ты занял свою нишу среди них. Надеюсь, тебе удастся продержаться там дольше, чем до первого промаха, потому что промах ты уже совершил.

— Простите… вы знаете что-то о…

— Присмотрись к своим друзьям, — холодно посоветовала она и отвернулась, резко и внезапно. Без ее светлого лика все, словно погрузилось во тьму. Мне почудилось, что от меня отвернулась святая, и бесполезно уже молить о прощении греха. Нет, я, по-прежнему, видел ее локоны, струящиеся по спине, а на затылке, собранные спиралями, и белые магнолии на корсаже, но она больше не смотрела на меня, и оттого казалось, что она мной пренебрегает.

— У меня нет друзей, — с запозданием прошептал я.

— Есть, целых двое, — Роза повернулась назад, медленно, как белый призрак. Магнолии обрамляли ее плечи. Цветы были и в волосах. Может, от этого она выглядела такой неземной.

— А с недавних пор у тебя есть больше, чем друг, но кто он на самом деле?

В голову снова ударило, как если бы я выпил что-то крепкое. Я не хотел говорить с ними об Эдвине. Не знаю почему, но не хотел.

— Какое милое животное, — преодолевая легкое головокружение, я сфокусировал взгляд на шустром зверьке, который в этот миг цеплялся за рукав Лорана, чего-то выпрашивая или требуя.

— Это не животное, — почти оскорбленно возразила Роза. — Почему всех, кто составляет нам компанию, ты называешь зверьми?

— Ну… может, я просто не знаю, как они называются, — я ощутил себя неловко.

— Вот она — образованность, — с сарказмом фыркнул Винсент.

Роза усмехнулась.

— Это — гарпия, — пояснила она. — Лоран любезно взял на себя заботу о ней, так как с сородичами она не ужилась.

— Полагаю, из-за чрезмерной агрессивности? — я заметил, что «милый зверек» запустил свои коготки уже не в рукав Лорана, а в руку. Юноша чуть было не вскрикнул, но поспешно прикусил губу, перехватив угрожающий взгляд Винсента. Кажется, кричать ему было запрещено. Вместо этого он прижал к губам кровоточащую ранку.

— Она слишком слабая и неопытная, — Роза с сочувствием поманила гарпию к себе. — И ловкости ей не хватает. На то, чтобы отстоять достойное место среди собратьев, она не способна.

Отвратительное существо перехватило вытянутую вперед руку Розы и почтительно поцеловало. Жуткая пародия на ухаживание.

Я поспешно сцепил за спиной собственные дрожащие от холода ладони, а то чего доброго эта тварь решит расцарапать и меня.

За спиной раздались уже привычные, но, по-прежнему, пугающие звуки: звон, шорох крыльев, скрежет когтей по металлу и шепот в вышине, под куполом. Честно говоря, от всего от этого на душе у меня скребли кошки. Нужно было отвлечься, подумать о чем-то приятном, чтобы не сойти с ума и не рассмешить собравшихся своей дрожью или стучащими от холода зубами. Нечто приятное было прямо у меня перед глазами. Даже просто смотреть на Розу было удовольствием, и в то же время от долгого взгляда на нее сердце содрогалось. А почему? Ведь у нее такие правильные, точеные черты лица, соблазнительная улыбка на устах и выразительные, зеленые глаза такой глубины, что от них кружилась голова. Если бы только я умел рисовать, то я бы непременно нарисовал Розу. И мерзкую тварь, целующую ей руку, услужливо подсказало сознание. Нет, только не ее. Про гарпию мне не хотелось даже думать, не то, что держать у себя напоминание о ней. Как только Лоран выдерживает такого питомца. Ведь в следующий раз когти, расцарапавшие ему запястье, могут пройтись и по лицу.

Кстати, запястье у него было уже в порядке. Кровь больше не текла.

— Не волнуйтесь так за Лорана, — насмешливо посоветовал Винсент. — Он так часто получал телесные увечья, что они уже не причиняют ему неудобств. Жизнь выучила его легко переносить травмы. А рассказать вам, как однажды нашего друга на лопатки уложил медведь?

— Не смей! — тихо, но решительно вымолвил Лоран.

— Он стесняется. На его месте я бы тоже покраснел от стыда, если бы столько раз оказывался побежденной стороной.

— Тихо! — многозначительно прошипела Роза. — Не доводите дело до ссоры. Не на глазах у гостя.

Все голоса в помещение тут же смолкли. Не раздавалось больше даже шептания под куполом.

— В отличие от вашего нового друга, мы отвыкли от светских манер, — Роза снова мило улыбнулась мне. Теперь потупился я, потому что чувствовал, что когда она так смотрит на меня, то я готов сделать ради нее абсолютно все.

Опять она заговорила о моем «новом друге». Что им до него? Я даже не задавался вопросом, откуда они о нем знают, потому что уже привык к тому, что знают они обо всем.

— Вы тоже знаете Эдвина? — все же пробормотал я.

— Он вам нравится? — напрямую спросила Роза. Она сцепила тонкие кисти за спиной и обошла вокруг меня, бесшумно и легко, будто накладывала заклятье. Круг, затем другой и еще. Я едва успевал наблюдать, как мелькает ее стройный силуэт, скользит по мраморным плитам шлейф, едва не задевая мои ноги, а белое платье то там, то здесь выныривает из мглы.

— Да, — честно признался я. — Он всем нравится.

— Не всем, — быстро возразила Роза. — Те, кому он причинил вред, проклинали его множество раз за те минуты, пока бились в огне.

— Он никому не причинил вреда.

— А вам? Как долго вам пришлось трястись в неудобном экипаже и дрожках, чтобы приехать сюда из-за него.

— Я вас не понимаю.

Роза остановилась и застывала напротив меня неподвижно, как скульптура. Не было больше слышно едва уловимого скольжения шлейфа, но голова все еще кружилась, словно кто-то продолжает описывать круги возле меня.

— Если я скажу вам, что это он — убийца, вы мне поверите? — спросила она.

— Это безумие.

— Он тот, кого вы ищите, — повторила она.

— Это ваше личное мнение?

— Это здравый смысл. Если поблизости нет никого, на кого можно свалить вину, то виноват он. Все так говорят.

— Кроме меня, я полагаюсь на улики, а не на догадки.

— Нет, вы тоже однажды валили всю вину на него и слышали, как это делают другие. Просто сейчас вы знаете его под другим именем. А его настоящее имя вы упоминали всуе не раз. Точнее, каждый раз, когда вам что-то не удавалось.

Что за бред? Голова все еще кружилась. Слова Розы эхом отдавались в сознании. Может, я слышу что-то не так? Может, сейчас лишусь чувств? Я оперся о выступ ниши.

— Бедняга, вам, как обычно, не удалось, как следует выспаться, — изобразившее гримаску сочувствия личико Розы мелькнуло где-то возле меня. — Винсент, проводи нашего гостя и напомни ему, что убийца бродит совсем рядом.

Кто-то, скорее всего Винсент, не совсем вежливо выволок меня из помещения. Гарпия визжала и прыгала у нас под ногами.

— Она говорит, хочет сыграть с тобой в карты, — проговорил над самым ухом голос Винсента. — Отказываться нельзя, иначе она обидится.

— Не надо, — я тяжело оперся о взявшийся не пойми откуда ломберный столик. Коготки гарпии уже раскидывали карты, и те плавно ложились на зеленое сукно.

— А где ее хозяин? — мне вовсе не хотелось играть с этим жутким существом, но Винсент стоял за спиной и не давал уйти. — Он не хочет ее забрать?

— Лоран рад, что хоть на долю минуту его собственные скудные сбережения будут в безопасности. Эти питомцы — большая трата.

Я помнил, чем закончилась прошлая игра, и повторения подобной ситуации не хотел, но пришлось смириться.

— А ты не присоединишься к нам? — спросил я Винсента.

— Я сегодня не в настроении. К тому же, в лесу сегодня прохладно, если буду сидеть на одном месте, то могу простудиться. Лучше пойду пройдусь.

О том, что я тоже могу заболеть, сидя на холоде, он не подумал. Гарпию ни мороз, ни возможный вскоре снегопад вроде бы вообще не беспокоили. Питомец Лорана оказался таким разумным, что умел даже играть в карты и, конечно, выигрывать. Иначе, меня бы не оставили с ним наедине. Как это уже повелось, я ушел без гроша в кармане и снова даже без шляпы. Это уже не первая вещь, которую я здесь оставил.

Винсент вынырнул откуда-то из зарослей, чтобы пожелать счастливого пути. Прежде, чем я успел попрощаться, он схватил меня за плечи, нагнулся к уху и шепнул:

— Напади первым, чтобы самому не стать жертвой.

Я отшатнулся от него:

— Что ты имеешь в виду?

Пальцы Винсента были сильными, почти стальными и норовили снова вцепиться в меня. На этот раз я увернулся, но он успел выхватить кинжал у меня из-за пояса и обнажить лезвие.

— Острый! — Винсент провел по нему ногтем. — И крестообразный, — его черты скривились, а кинжал повис в руке так, что был больше похож на перевернутый крест.

— Отдай! — потребовал я.

— И тогда ты сделаешь то, что я советую?

— Что именно?

— Нанеси удар первым, и, как только кровь твоего друга капнет из раны, ты все поймешь. Ты узнаешь, кто он есть на самом деле, и после получишь награду от самого Августина, как победитель демона.

Винсент вложил рукоять мне в ладонь.

— А сейчас нам обоим пора, — произнес он.

— Почему я должен верить тебе? — крикнул я ему вслед.

Винсент даже не обернулся, только бросил на ходу.

— Покажи ему крест, и змей проснется…

И все. Я снова был предоставлен самому себе, и я боялся, потому что слова Винсента и даже Розы посеяли в душе сомнения. А вдруг я, действительно, не замечаю чего-то важного? Вдруг убийца стоит возле меня? Это, конечно же, были не мои собственные мысли. Я подчинялся кому-то другому и не мог ничего с этим поделать. Почему я должен убить его? Так велел Августин, но он не назвал имени виновника, его должен был обнаружить сам я.

Я бесцельно брел по лесу, надеясь, что никого не повстречаю по пути, иначе этому человеку не выжить. Кто-то приказывал мне убить, без разницы кого, главное пролить кровь. Такое уже бывало со мной раньше, когда я выполнял то или иное тайное задание. Надо зайти поглубже в чащу и не возвращаться в деревню, пока это не пройдет. Я так молился, чтобы рядом со мной в этот миг не оказалось ни одного человека. И все-таки один человек оказался поблизости, хотя, может быть, мои молитвы были услышаны. Возможно, это не человек, а всего лишь …эльф.

У векового раскидистого дуба я вынужден был остановиться, потому что понял, что уже не один. Я обошел вокруг мощного, в несколько обхватов ствола и изумился. Такого увидеть я не ожидал.

Эдвин спал в дупле дерева, свернувшись клубком, как это может сделать только ловкий, бело-золотистый кот. И он, правда, был похож на спящего эльфа. Захотелось убрать золотистую прядь, упавшую ему на лоб, погладить по удивительно гладкой щеке, но так осторожно, чтобы не разбудить его. Откуда такие ощущения? Почему у каждого, кто смотрит на него, в душе зарождается тайная любовь. Какое-то противоестественное чувство, словно ты всего лишь человек, полюбивший демона. Что-то со мной не так? Я знал, что должен убить Эдвина, достать из кармана нож и перерезать это гладкое, изящное горло. Я знал это так же твердо, как если бы был наемным убийцей. Или если бы мне повелел Августин. Нужно нанести удар по шее, и, если жертва не захлебнется собственной кровью даже после этого, то тесак, припрятанный за поясом, довершит дело. Лучше зарубить его тесаком, как и многих других до него. Мне приходилось убивать и раньше по приказу, но на этот раз рука не поднималась, чтобы изувечить такое совершенство.

Кем он был, этот прекрасный эльф, да и как он вообще мог уместиться в дупле дерева. Каким образом можно забраться туда, так ловко запрыгнуть и поместиться в пусть и широком, но все равно тесном дупле. Эдвин спал в почти неестественной позе, кости человека хрустнули и переломились бы, но так изогнуться не смогли.

— Нет, это не ты! — шепнул я, касаясь щеки Эдвина. Он не мог быть тем душегубом, которого я разыскиваю. И мне вовсе не нужно его убивать. Все это только минутный бред, навеянный страшными разговорами во мраке.

— Габриэль! — Эдвин проснулся прежде, чем я успел ощутить его кожу под пальцами. Он откинул волосы со лба, сонно осмотрелся по сторонам, будто испрашивал у стенок дупла ответа на то, почему посторонний нарушил его покой.

— Простите, я заснул, — он обезоруживающе улыбнулся. — Прогулка выдалась утомительной. А как вам удалось найти меня?

— Но как же вы…

Он легко выпрыгнул из дупла, причем сделал прыжок так проворно, что невозможно было проследить последовательность того, как распрямилось, наверняка, затекшее после такой спячки тело, как ноги коснулись земли. Он просто уже был здесь передо мной, а не там, в дупле. Он отряхнул одежду, затем сцепил руки за спиной и даже не попытался придумать оправдание такому своеобразному ночлегу.

— Я вас удивил?

— И уже не впервые.

— Вы тоже не первый, — как-то многозначно вздохнул он. — Многие жалуются на то, что я веду себя несколько своеобразно, к сожалению, меня к этому приучили.

— К чему?

— Быть неординарным, непосредственным. В общем, незаурядным до степени странности, а потом я сам к этому привык. Дурных привычек уже не изменить, так, что я таков, каков есть, хотя многим это не нраву. Очень многим, даже тем, кто не подозревает о моем существовании, — он вгляделся вдаль и усмехнулся, будто пытаясь объять весь мир, уравнять его перед одним чувством — страхом.

Страх перед Эдвином. Это было ново, но я тоже ощутил его. Страх перед этим ангелоподобным незнакомцем, а не перед каким-нибудь чудовищем, как это ни странно.

Он не незнакомец, он — Эдвин, одернул я себя и все же не смог прогнать сомнения. Эдвин всегда оставался тайной, знакомым и в то же время незнакомцем, будто у него два лица. Будто есть двойник, полная противоположность ему, который во многом виноват, который хотел только что подставить Эдвина под мой нож.

Вряд ли. Эдвин все же один. Разве может быть кто еще? Просто барьер между ним и всеми остальными было не убрать никакими силами. Он оставался неким возвышенным существом на фоне гениев, именитых особ и простой толпы. Перед ним все были просто толпой, а он как будто стоял на пьедестале.

— Вы мне нравитесь, — вдруг произнес я, пряча нож как можно глубже в кармане.

— Правда? — показалось мне, или Эдвин, действительно, покосился на меня, как на умалишенного. Разве он считал, что ни один человек не может счесть его достойным симпатии.

Я что-то пробормотал, до сих пор испытывая смущения от минутного порыва и краснея при воспоминании о ноже, о его горле, об едва не свершившемся злодеянии.

— У вас бы ничего не получилось, — шепнул его голос надо мной.

— Что?

— Кто вам на меня наговорил?

Вокруг нас стояли зимние морозы, но мне почему-то на миг привиделось, что у раскидистого дуба кружится палая осенняя листва, темно-красного, как кровь, цвета.

— Я, должно быть, стал жертвой галлюцинаций.

— Не стали, я, и вправду, очень устал и заснул прямо в дупле, на морозе. Там уютно, и холода почти не ощущается.

— И волки так высоко не допрыгнут, — подхватил я. — Вы снова охотились на них.

— Будьте внимательнее, у меня с собой нет оружия, — усмехнулся он. — Я просто искал кого-то…

— И кого же? — заинтересовался я.

— Увы, — Эдвин прикусил губу чуть ли не до крови, так делают, когда хотят сдержать рыдания, но его глаза оставались сухими и настороженными. — Я уже сам не знаю, которую из них я ищу… в городе, или в лесу. И там, и тут лабиринт, и найти ни одну из них уже не в моей власти.

— Можно ваш нож, — Эдвин протянул руку, и, даже не задумываясь о том, что он может использовать его против меня же, я безропотно отдал ему кинжал.

— Благодарю, — он развернулся к дубу и стал царапать что-то лезвием на стволе. Какую-то надпись.

— Здесь был тот, о ком ты помнишь, — прокомментировал он вслух то, что собирался написать. Лезвие будто само чертило на коре эти слова, букву за буквой.

— Зачем это? — изумился я.

— Иначе меня забудут, — надпись была закончена, и Эдвин шаловливо усмехнулся, возвращая мне нож.

— Так вы назначили здесь свидание? — теперь все становилось понятным. Какая-нибудь девушка согласилась увидеться с ним здесь, а потом не пришла, и ему пришлось ждать, пока сон не слепил веки. Я сам знал, что от той, за кем ухаживаешь, можно ожидать любых капризов и неприятностей.

— Все не так просто, — Эдвин говорил, а глаза его смотрели куда-то вдаль, будто он все еще надеялся, что кто-то придет. — Ожидание может быть невыносимым, когда понимаешь, что ждешь напрасно.

Я покосился на ствол. Буквы, вырезанные на коре, отсвечивали, как гравировка и приобретали какой-то особый смысл. Можно было прикоснуться к ним и ощутить их линии под пальцами. Даже слепой на ощупь их прочтет и нацарапает что-то в ответ, но тот, у кого нет сердца, отвечать не станет. И на миг мне показалось, что буквы сочатся кровью. Не соком из разрезанного ствола, как у березы, а именно кровью. Но дерево здесь ни при чем, ему бы и зарубки топора не повредили. Страдал кто-то другой. Возможно, если бы сейчас я пристальнее присмотрелся к Эдвину, то заметил бы на его щеке кровавую слезу, которую он быстро смахнул кончиками пальцев.

— Вы не пройдетесь со мной до деревни? — я боялся, что один не смогу найти дорогу назад, к тому же, было бы приятно пробыть час — другой в обществе Эдвина.

Он только пожал плечами в ответ, жест выражал не только легкое недоумение, но и безусловное согласие, будто бы Эдвин насмешливо спрашивал « неужели ты сомневаешься, что ради дружбы я откажусь проделать такой короткий путь?».

Лично мне этот путь коротким совсем не казался. Нельзя больше так долго и бездумно бродить по чащобам. Ноги уже болели и подкашивались от усталости. Даже удобная разношенная обувь начала тереть ступни до крови. Видно, в отличие от Эдвина, я не ходок. Он готов хоть целые сутки шагать вперед легкой, пружинистой поступью и не подавать признаков усталости, а у меня от пары часов ходьбы по неровным дорогам уже появляются отеки и мозоли. Если б я был таким атлетично сложенным и сильным, как Эдвин. Хотя телосложение у нас, похоже, было почти одинаковым, но вот он почему-то обладал гораздо большей выносливостью, чем я. И сейчас казалось, что он не идет, а летит над трудно проходимой тропой, заваленной хворостом и припорошенной снегом. Его следов на снегу почти не было видно, в то время как от моих подошв оставались глубокие неровные провалы.

— Надеюсь, мы не заблудимся? — я понял, что Эдвин направляется в противоположную сторону от ближайших населенных пунктов, но спросить о том, куда мы идем, решился не сразу. Уж слишком уверенно он шествовал вперед, будто каждая тропа здесь была ему отлично знакома.

— Я поведу вас кратчайшим путем, — бросил он через плечо. — Вам ведь надо добраться до людных мест прежде, чем стемнеет. Ночь — это дурное время, Габриэль. Никогда не заходите в эти леса ночью.

Очевидно, предвидев то, что сейчас я начну возражать, ссылаясь на то, что, отступив от требований Августина, окажусь в костре, он резко развернулся, положил мне руку на плечо и доверительно произнес:

— Лучше костер, чем та участь, которая поджидает запоздалых путников здесь.

Надо было бы рассказать ему о моих случайных знакомых, которые поселились здесь, но язык не шелохнулся. Слишком рано портить наши отношения подобными признаниями. Да и стыдно признаться в том, как надо мной дважды посмеялись. И еще мне было страшно говорить об этом Эдвину. Он ведь так проницателен. А вдруг он все поймет и также грустно шепнет мне, что я стал пленником нечистого. И общество трех восхитительных друзей всего лишь иллюзия. Все это — игры дьявола. На самом деле, нет ни дворца, ни Розы, просто чей-то коготь ловко смазал мне глаза волшебной мазью, и с тех пор я вижу то, чего не видят другие.

Замерзшие губы молчали, словно на них лежала печать. С удивлениям я понял, что мне не хочется вообще ни о чем говорить, хочется только посмотреть подольше на Эдвина, чтобы осознать, пока со мной он, никакая злая сила ко мне не подступит, и призывные голоса моих обольстительных друзей заглохнут в чаще, прежде чем им удастся докричаться до меня.

Эдвин, как обычно, был одет очень легко, но я уже перестал удивляться тому, что на морозе ему совсем не холодно. В его кудрях, как будто запутался солнечный свет, так, может быть, и в теле, под бледной мерцающей кожей, тоже затерялась искра все согревающего солнца или огня. Огонь! Это слово болезненно отдалось в мозгу и тут же напомнило о зудящих ладонях. Ожоги на них уже не причиняли столько мучений, как раньше, но все еще были ощутимы. Если изнутри Эдвина согревает такой же огонь, какой опалил мне кожу, то ему не только тепло, но и больно.

Отороченный мехом воротник его камзола чуть распахнулся, обнажая горло. Заболеть Эдвин тоже не боялся. Я снова заметил золотую цепочку, змейкой сбегавшую на гладкую, очень белую грудь и ускользавшую вниз под одежду, так что кулона было не видно, но он, точно, был. Тонкие звенья напряглись и тянулись вниз под какой-то тяжестью. Я всегда почему-то был уверен, что Эдвин носит крест на этой цепочке.

Откуда такая уверенность я и сам сказать не мог. Возможно, я как–то раз видел этот крест на его груди. Я. Точно, не мог припомнить. Во всяком случае, на таких тонких блестящих цепочках обычно носят только нательные кресты, чтобы оградить себя от всех напастей. Конечно же, маркиз не был исключением из общего правила.

«Крест разбудит змея», слова Винсента все еще звенели в ушах, но уже не имели никакого значения. Скорее всего, он имел в виду кого-то другого из моих друзей. Эдвин не тот. Крест для него самого символ защиты, или просто украшение, но, во всяком случае, не угроза.

Эдвин уже развернулся и шагал вперед, а у меня перед глазами все еще стояло его лицо и выражающий сочувствие взгляд.

— Еще раз простите меня за ту ночь, когда я запер дверь и прогнал вас, когда переломал мебель, — не оборачиваясь, вдруг сказал он. — Вас, должно быть, сильно удивило то, как вообще устоял весь дом, если пол и стены были изодраны, а вся обстановка разбита.

— Будем считать, что я об этом уже забыл, — как можно вежливее отозвался я. — Все равно, я не собирался жить в этом доме. Просто он намного комфортнее постоялого двора, а его сохранность на будущее совсем не имеет для меня значения. Все равно, я уеду, как только справлюсь с делами. И все же…

— И все-таки, что же со мной там происходило, — докончил Эдвин то, о чем смущался спросить я сам. Он легко всплеснул руками, выражая полную безнадежность. Он сам не мог этого всего объяснить.

— У меня иногда бывают припадки, я вам уже об этом говорил, — наконец, пояснил он. — Точнее сказать не могу. Если бы это поддавалось хоть какому-то объяснению. Болезнь — неотъемлемая часть меня, она в моей крови, и если вы не верите…

Он остановился, вынул из манжеты булавку с маленьким сапфиром и всадил ее твердый острый конец в вену у себя на запястье. Кровь показалась мгновенно, более яркая и густая, чем у любого другого человека. Всего одна капелька упала на одежду и …прожгла парчовый рукав, а потом Эдвин поспешно спрятал руку в карман. Если и последовало что-то еще необычное, то этого он мне увидеть не дал.

— Болезнь наследственная? — только и смог выговорить я. Я знал, что в древних аристократических семьях очень часто от поколения к поколению передается какой-нибудь недуг, который со временем становится только хуже.

— Нет, я случайно этим заразился, — печально покачал он головой. — Точнее, для меня это было случайностью, а для кого-то ловкой интригой. Меня намеренно направили туда, откуда я уже не мог вернуться прежним. Хотя предрасположенность к болезни могла быть и с рождения, кто знает. Многие из людей, окружавших отца, надеялись, что я долго не проживу, и готовы были любым способом поспособствовать этим надеждам.

— Из-за наследства? — Эдвин, конечно, излагал все это довольно дипломатично, но сложно было не догадаться о сути всего.

— По другой причине, — внезапно он усмехнулся так, будто разочаровался во мне и понял, что и я не умнее остальных.

— А та девушка, которую вы ждали? Она не пришла потому, что знала о вашей болезни? — я не хотел обидеть его подобными вопросами, но любопытства было не унять.

— Да, — просто ответил он. Вот это честность! Другой бы на его месте предпочел солгать, а Эдвин даже горько рассмеялся.

— Она боится, что однажды я могу расцарапать ее горло точно так же, как дубовую обшивку ваших стен. И золото для нее не имеет значения, главное, быть подальше от меня и от возможной смерти в моем лице. Хотя, клянусь, она последняя из тех, кому бы я даже в беспамятстве попытался причинить вред. Она единственная, кто был способен исцелить меня на короткие мгновения, но она больше никогда не придет. Ее отпугнули и мое наследство, и мои манеры, и все то, что она называет моим проклятием.

Впереди уже дымились трубы деревенских жилищ, слышались голоса, беготня детей на опушке, удары молота по наковальне в ближайшей кузне, где, наверное, и расположился на время Эжен. Мороз быстро охлаждал жар кузнечного огня. Только вот даже летом в отсутствии ветра этот жар не смог бы на расстоянии опалить мне ладони.

Тепло и уют неброских домиков манили, но только в том случае, если и Эдвин пойдет со мной, если он не останется еще на несколько дней в лесу, ожидая ту, которая не придет.

Просить его не пришлось. Эдвин пошел в деревню вместе со мной. И в одиночестве я часто ловил на себе косые взгляды, но вдвоем мы приковывали к себе всеобщее внимание. И взрослые, и дети, и даже подростки, помогавшие родителям по хозяйству, оборачивались и смотрели на нас изумленно и недоверчиво, будто мы, действительно, пришли к ним из другого мира. И дело было совсем не в дорогой одежде, или нашей принадлежности к высшим слоям общества. На нас смотрели не как на дворян, а так, словно мы были существами, которых раньше люди никогда не видели. В этот миг, идя бок о бок с Эдвином, я и ощущал себя таким, не принадлежащим к человечеству. И впервые меня это не пугало. Я был горд своим неземным спутником и тем, что я почти такой же, как он. Конечно, в большей степени остерегались Эдвина, чем меня. Я при всех своих странностях никогда не смог бы вызвать такой почтительной тишины и благоговейного страха. А Эдвин всего этого просто не замечал, будто уже привык к такой реакции на свое появление.

Я запоздало вспомнил, что было бы неплохо нанять слесаря, чтобы он взломал все еще запертую изнутри спальню Эдвина. Мне и в голову не приходило спросить, как Эдвин оттуда выбрался. В конце концов, любой гость, который из-за припадка бешенства боится причинить вред хозяину, имеет право воспользоваться окном или дымоходом, или бог его знает, какой еще выход можно найти в комнате, где дверь всего одна. Но не в этом суть дела. Факт, что дверь все еще оставалась наглухо запертой, а ключ куда-то запропастился. Может, он также остался в запертой комнате. Не помню, отдавал я его Эдвину или нет, а спросить об этом мне было как-то неудобно. К чему лишний раз выставлять себя таким мелочным? Мой друг и так, наверное, обо мне уже не лучшего мнения.

Значит, лучше помолчать и найти того, кто поможет мне выйти из затруднения. Я заметил, что возле одного домика вовсю идут ремонтные работы, суетится кровельщик, опасно скрипит лесенка, приставленная к чердачному окну, отлетают стружки от пил плотников. Запах гари был едва уловим, но я сразу понял, что в доме недавно произошел пожар. Кажется, сгорела маленькая пристройка, сарай или амбар. Точно я не мог сказать, но мое тайное зрения четко показывало мне картину пожара. Огонь затронул крышу, и она чуть обвалились, но из жильцов никто не пострадал.

— Как вы думаете, что там сгорело? — тихо спросил я у Эдвина, как будто он мог это знать.

— Сарай и запасы в погребе, — невозмутимо ответил он. — Кто-то оставил свечу в опасной близости от сена. Теперь вся семья на остаток зимы осталась без пропитания. Думаете, и на этот раз они во всем обвинят дракона?

— Чем же им еще утешиться? — с сарказмом фыркнул я. Мне все эти суеверия тоже были не по душе. Зачем винить в напастях кого-то выдуманного, если виноват во всем только сам. Но пострадавшим, видимо, становилось легче оттого, что они трясли кулаками в сторону кого-то несуществующего или в сторону леса, где, по их представлениям, должна была обитать нечисть, но пока что там встречались одни волки.

Эдвин посмотрел на меня с недоверием.

— Только не говорите мне, что вы не верите в драконов, как в причину всех человеческих бед.

— Я пока что не видел ни одного, — не покривив душой, отозвался я, и мне почудилось, что от этих слов выражение лица Эдвина стало еще более недоверчивым и удивленным.

— А Августин? — тихо спросил он, будто это имя, произнесенное чуть громче, могло возбудить против нас всю деревню. Как же это, двое выходцев из леса вдруг поминают всуе имя святого. — Он не рассказывал всем, кто близок к нему, о том видел ли он настоящего дракона?

— Августин вечно видит то, чего другим узреть не дано, — так же приглушенно проговорил я. — Я не могу знать, что он видел, а что нет, но он явно знает больше, чем я. Он ведь святой, а я простой человек.

— Вы не простой человек, — Эдвин внимательно посмотрел на меня, и мне показалось, что его взгляд проникает мне под кожу, вылавливает из глубины души то, в чем я не признавался еще никому. Эти глаза заглянули внутрь и, как будто, уловили то, чего я сам понять не мог, всю суть моего ясновидения, и Эдвин слегка улыбнулся, словно пытался сказать « мы почти одинаковые».

— Говорят, что недавно ближайшая от этой деревня пострадала от налета дракона. Его видели совсем низко, над крышами домов, и могут даже описать, как он выглядел, — вместо этого произнес Эдвин.

— Я не слишком в это верю, — не подумав, ляпнул я и только тут вспомнил, что я все еще приближенный Августина, а, следовательно, должен свято верить в то, что злые силы существует и что крест изгонит их. Но не могут же они существовать рядом с нами в такой материальной оболочке и сжигать целые селения. — То есть, я верю в колдовство, конечно, — поправил я. — Верю во многое необычное, потому что был этому свидетелем, но не могу заставить себя поверить в то, что нечто сверхъестественное находится прямо возле меня, как вы сейчас, что оно может быть осязаемым, что до него можно дотронуться и обжечься.

— Но ваш брат верил.

Вопрос «откуда вы знаете» застыл у меня на губах.

Я не хочу кончить, как мой брат. Конечно же, я не произносил этого вслух, но Эдвин сказал:

— Так и не будет.

Среди плотников я приметил одного не особого нагруженного работой. Вот его я и найму, чтобы он выломал злополучную дверь. Я уже было сделал шаг в его направлении, но Эдвин удержал меня. Я ощутил, как его рука легко пожала мою, хотя он стоял позади и не мог до меня дотянуться.

— Только не этого, — предупредил он.

— Почему? — я обернулся, чтобы посмотреть на него и понять.

— Он умрет завтра.

Ответ Эдвина ошарашил меня.

— Откуда вы знаете? — на этот раз вопрос слетел легко и повис в воздухе. — Откуда вы можете знать?

— Это сразу заметно, — произнес он, так сдержанно и спокойно, будто речь зашла всего лишь о предсказании погоды.

— Не сразу, — возразил я и, возможно, с особым значением добавил. — Мне же не видно.

А я ведь, в конце концов, был ясновидящим, в отличие от своего провожатого. « Кто ты Эдвин? Ты такой же, как я?» Об этом я, конечно же, спросить не решился.

— Будем считать, что смерть мой хороший друг, — выговорил он то ли в шутку, то ли желая раздразнить мое любопытство. — Точнее, нет, она мое — проклятие, очень часто я вижу ее в толпе, и ее костлявая рука грозит мне, обвиняя в том, что я слишком много раз вызывал ее зря. Уже давно она готова была взвалить на меня свою ответственность. И теперь я вижу ее печать на каждом, кто скоро сойдет в могилу.

— Не шути так, — оборвал его я. — Это страшная шутка.

— Порой жизнь шутит с нами гораздо более жестоко, чем смерть, — Эдвин, явно, что-то вспомнил, и в его красивых глазах вдруг мелькнула злость, мстительность, в один миг исказив все лицо. Он стал похож на проказника, который только и грезит о том, как бы отплатить строгому учителю.

— А теперь серьезно, что ты имел в виду? — настаивал я.

— Только то, что сказал. Этот человек умрет завтра. Ты мне не веришь?

Как хорошо, что эти люди, работающие у дома, нас не слышали.

— Я умею предсказывать такие вещи. Я все вижу. Лучше, чем любой доктор.

— Ты изучал медицину? — это бы все прояснило.

— Почти что, но медицина не может быть такой же точной, как я.

— И скольким еще в этой деревне ты предсказываешь скорую кончину?

Эдвин огляделся по сторонам. Я думал, что он укажет на самых старых и немощных, на тех, чьи годы сочтены, но он вдруг кивнул в сторону детей, играющих в чьем-то дворике.

— Вон та девочка скоро заболеет и умрет, — наклонившись ко мне, шепнул он.

Я чуть не отшатнулся от него, настолько уверенно и пугающе звучали его пророчества.

— Вон тому старику осталось еще года два, — Эдвин перехватил мой взгляд. — Не считай, что если человек стар, то он и пары дней прожить не сможет. А вот тот молодой мужчина не проживет и недели, — рука Эдвина махнула в сторону лесоруба, легко тащившего за собой тяжелые, груженные поленьями сани. Он пышет здоровьем, вряд ли мой друг прав, подумал я, но Эдвин лишь укоризненно покачал головой.

— Верь мне, — он указал на еще одного ребенка.

— И этот тоже заболеет? — скептически осведомился я.

— Нет, я не вижу на нем печати смерти, но на него положили глаз другие. Скоро он потеряется в лесу и, скорее всего, погибнет. Потом его либо найдут замерзшим насмерть, либо вообще не найдут.

Затем еще несколько человек, пожилых или болезненного вида. Эдвин указывал на них так быстро, словно, действительно, видел на каждом некую печать.

— Пойдем отсюда, — мне почему-то стало тошно находиться среди этих людей, которые исподтишка разглядывали нас.

Эдвин легко и быстро зашагал вперед, а я еще раз посмотрел во дворик, где играли дети, и перехватил взгляд той девочки, на которую указал Эдвин. Она с таким восторгом разглядывала блестящие пуговицы на его камзоле и его волосы, в которых, как будто, запутались солнечные лучики. Сейчас она побежит домой и скажет матери, что видела эльфа. Я прочел это в ее голове. Я сам недавно думал, как и она. Мать, конечно же, ей не поверит, но девочка будет уверена в этом до конца жизни, а жить ей осталось недолго, по словам Эдвина.

В горле застрял комок. Я уже двинулся вслед за своим другом, но Эдвин внезапно обернулся через плечо и улыбнулся ребенку, смотрящему на него. Можно было подумать, что весь солнечный свет собран в этой улыбке, хотя на самом деле она означала всего одно слово «прощай», но это был самый дорогой прощальный подарок, какой только можно дать. Его улыбка. Улыбка эльфа. В этот миг и я верил, что настоящий эльф стоит прямо рядом со мной.

И весь скептицизм остался в прошлом. Я мог услышать голос сверхсущества, мог протянуть руку и дотронуться до него, мог обжечься. Я развернул тыльной стороной вверх свои обожженные ладони. Ведь чем-то же они были обожжены. На них, под слоями бинтов, как будто, горело напоминание о соприкосновении с необъяснимым.

Впервые я мог похвастать тем, что ко мне зачастил постоянный гость. Правда, Эдвин ни разу не задерживался надолго. Я даже не успевал заметить, как он появляется и исчезает из моей жизни. Сейчас он здесь, а в следующий миг его уже нет. Пока он рядом, я могу протянуть руку, чтобы коснуться его, а нащупать уже пустоту. Можно было сказать, что мой друг обладает талантом находиться в двух местах одновременно. Я бы так и сказал, если бы не вспомнил, что похожий талант был и у Патрика, и ни до чего хорошего моего брата он не довел.

Без Эдвина домик, где я остановился, казался таким неприветливым и пустым, а с его приходом все намного преображалось. Только вот мне почему-то стало неудобно за беспорядок возле моего рабочего стола. Неаккуратные стопки и разбросанные по полу бумаги были заметны уже с порога.

Эдвин бросил взгляд на записи, лежавшие сверху, и нахмурился. Это были те самые страницы, где я прочел о ком-то, кто носил его имя десятки столетий назад, но не мог же Эдвин тоже узнать о своем тезке, да и откуда. Вряд ли Ноэль подпустил его к архивам, иначе они бы уже все были приведены в порядок и разложены в порядке дат, ведь Эдвин во всем любит последовательность. Он не знает… и все же мои щеки залила краска стыда. Я ощутил себя так, будто подглядывал за ним в щель, а не читал какие-то древние записки человека, упомянувшего такое же имя.

Гость посмотрел на меня, как показалось, вопросительно, но не мог же он прочесть страницы, которые лежали так далеко от него. Ни один человек не способен видеть так хорошо, чтобы разобрать крошечные буквы на расстоянии дюжины шагов. Но ведь Эдвин не человек, он эльф. Конечно, это всего лишь комплимент его внешности, но мне почему-то очень нравилось называть его эльфом. Интересно у эльфов зрение более зоркое, чем у людей. Наверное, чтобы читать им, как мне, не нужна лампада, достаточно одного лишь лунного света, проникающего в трещины на закрытом ставне окна.

— С этим всем мне еще предстоит долгая работа, — как бы извиняясь, я кивнул на кучу уже не нужных бумаг. На самом деле, мне просто нужно было что-то сказать. Молчание в присутствии Эдвина становилось невыносимым. Я утрачивал ощущение реальности. Казалось, что возле меня стоит и иногда грациозно двигается ожившая статуя, и всю вечность я обречен провести в ее обществе и в полном молчании.

— А я считал вас более сообразительным сыщиком, — каким-то отчужденным, формальным тоном вдруг произнес Эдвин. Порыв ветра, ворвавшийся в незапертую дверь, сдул со стола несколько бумаг, и они упали к ногам Эдвина. Странно, ведь различных разрозненных страниц вокруг было множество, а ветер тронул только эти три.

— Разве могу я что-то узнать о преступнике, пока он как-то не проявит себя. Так просто его не найти, — я не оправдывался, просто приводил первый подвернувшийся довод. Так говорит каждый, чье расследование стоит, и на многих это обычно действует, но Эдвин вдруг нагнулся к моему уху и шепнул.

— Вы знаете, что он рядом.

Я чуть не вздрогнул. Да, я знаю, я чувствую, но откуда знает он? Возможно, он заметил мою нервозность и истолковал это по-своему.

— Я не вижу его, — тихо пробормотал я, и это было правдой.

— Так присмотритесь! — Эдвин быстро отстранился от меня, и уже стало не ясно, был ли он здесь вообще. Дверь все еще хлопала на ветру, но листы со стола больше не сдувало. Я снова остался один. Слишком быстро.

Я зря вертел в руках ленточку Бланки. Никаких видений не было. Раньше они приходили внезапно и озаряли, как вспышка. Стоило только прикоснуться к земле, по которой ступал убийца много лет назад, и передо мной мгновенно могла промелькнуть вся картина преступления так, как если бы оно произошло на моих глазах. Прежде, касаясь каких-то предметов, я видел нужные и не нужные мне детали повседневной жизни людей, а теперь не было ничего вообще, ни единого видения. Я не мог даже точно сказать, как выглядела Бланка. Мне представлялись только русые волосы и размытое, как в мутном зеркале, белое пятно лица. Оно не было залито кровью, как в кошмарных снах. Лица-то, как такового вообще не было, потому что я не видел ни одной его черты, лишь неровный овал. Не видно было даже очертаний губ, но иногда мне слышался тихий смех.

Похоже, лента ей и не принадлежала. Возможно, Эжен соврал мне. Ему просто срочно было нужно на выпивку, поэтому он притащил мне первый найденный предмет или даже стащил его у подружки из деревни. Хотя нет, кусочек ленты был атласным. Крестьянкам не по средствам шить себе вещи из настоящего атласа, даже для головных уборов они используют более дешевый материал.

Чтобы не потерять «улику» я аккуратно вложил ее меж страниц своего дневника. Пока она так и не принесла мне пользы, но, может быть, пригодится потом. А может, я утрачиваю свой дар, как Патрик утратил жизнь? Может, в самый нужный момент проклятая способность решила подшутить надо мной и покинуть меня. При самом лучшем уме, сам, без предвидения, я бы не сумел все распутать.

Свечи в канделябре на столе догорели и погасли. Я уже собирался зажечь новые, как вдруг что-то блеснуло на полу, будто звездочка запуталась в мягком ворсе ковра. Я нагнулся и поднял золоченую пуговицу с камзола Эдвина. Наверное, она оторвалась и упала. Вряд ли Эдвин следил за тем, чтобы его портные покрепче пришивали украшения к одежде. А эта пуговица сама по себе уже была украшением. Овальная и крупнае, испещренная прожилками каких-то сложных узоров, она походила по форме на грецкий орех. Она бы и казалась всего лишь золотым ядрышком, если бы не несколько мелких рубинов, искусно вкрапленных по краям. Наверное, ее создавал ювелир, и она очень дорога. Я не считал самодурством носить с собой такие ценные вещи. На другом они выглядели бы странно, но только не на Эдвине. Ему все было к лицу. К тому же, он был так уверен, что не подвергнется нападению грабителей, что заставил и меня увериться в том же. Вряд ли он так смело щеголял бы в камзолах, усыпанных драгоценными камнями, если бы опасался разбойников.

Надо будет вернуть ему потерю. При первой же встрече сообщу, что у меня осталась его вещь, тогда он снова зайдет ко мне. Я провел по пуговице пальцем, надеясь увидеть хоть мельком лицо Эдвина, но не увидел. Когда я призывал видения, их не было как назло. А вот раньше, когда они были совсем не нужны, то мне становилось от них дурно. Я уже хотел отложить находку, но вдруг что-то мелькнуло перед глазами. Я поспешно прикрыл веки. « Ну, давай же, скорее». Я так хотел увидеть фрагмент из жизни Эдвина. Что угодно. Его детство, ссоры с отцом, первых друзей, учебу, развлечения, знакомства или что-то особенное, о чем он сам не вспоминает. Я уже ждал этого, а увидел что-то совсем другое. Что-то ослепительно блеснувшее в темноте. « Не зови это вновь», посоветовал внутренний голос, но я не послушался, я попытался заглянуть еще дальше. «Быстрее», подгонял я сам себя. Мое тайное зрение что-то искало, и вдруг меня заставило передернуться от отвратительной картины. Подземелье, ступени, застоявшаяся вода внизу, как болото, где-то в этом болоте стоят скульптуры, шевелится белое крылатое существо, само похожее на мрамор, а вокруг запертых решеток обвивается склизкое, продолговатое тело золотой змеи, и само оно свилось мелкими кольцами так, что похоже на сеть. И клыки во рту этой змеи… Она шипела. Я поспешно напряг мозг, пытаясь увидеть что-то другое, а видел лишь это.

Разомкнуть веки стоило сил. Может, все-таки я увижу нечто иное. Второй фрагмент оказался не лучше первого. Я увидел того же змея, только на этот раз он сильно разросся в очертаниях и принял форму дракона. « Тот самый дракон, что спалил деревню?», чуть ли не с иронией подумал я. Вряд ли, его громадное, отливающее золотом тело парило совсем не над деревней. То было древняя каменная крепость… какой-то пограничный город. Столько охраны на крепостных стенах мне еще не доводилось видеть, но стражники сами были в ужасе. Их стрелы и катапульты не могли отразить неожиданного нападения. Дракон летал высоко над городом. Снаряды не достигали его, а даже если бы и достигли, то не смогли бы пробить жесткую чешую. Длинное туловище, с гребнем и хвостом, свивалось то в форме зигзага, то вопросительного знака, а то, вообще, напоминало узор сложного орнамента, а крылья непрерывно взмахивали над ним. А город горел под взором одного-единственного равнодушного наблюдателя. Ну, прямо как в легенде… А потом я увидел Эдвина, элегантного даже в рваной одежде и светящегося каким-то внутренним светом даже в густой темноте. Он нервно убирал локоны со лба, с недоверием осматривал свои израненные плечи и окровавленные лоскуты рубашки. Правда, царапины быстро заживали, но Эдвин, казалось, готов был заплакать, не от боли, от отчаяния. «Я не такой!», твердил он какой-то рыжеволосой женщине, которая прижималась к решеткам по другую сторону от него. Ее губы шевельнулись так, словно она хотела о чем-то спросить. « Не такой или еще хуже?». Кажется, я различил ее вопрос, но для меня он не имел смысла.

Все, что я увидел, было бессмысленным и не связанным между собой. Дракон и Эдвин. Первый меня, вообще, не интересовал, а второй вряд ли мог оказаться в подобном положении даже случись ему попасть в уличную драку или на неравную по силам дуэль. Он всегда следил за своим внешним обликом и речью, умел сдерживать эмоции. Даже если он и страдал каким-то недугом, это еще не значит, что родственники держали его в подземелье, под замком, вдалеке от солнечного света.

Я не верил в драконов, но, может, золото, из которого отлита пуговица Эдвина, давным-давно принадлежало одному из этих чудовищ. Только так можно было объяснить то, что я увидел. Память старого и недавнего. Фрагменты всего лишь сместились, и я увидел искаженным и то, и другое.

В приоткрытый ставень со свистом влетел метко брошенный камешек и приземлился на стол в дюйме от моей руки. Я быстро выглянул в окно, ожидая увидеть спину удиравшего Эжена, он всегда предпочитал доставлять сообщение таким вот образом, а не тратиться на покупку и обучение почтовых голубей, но за окном никого не было. А вот белый клочок бумаги был обмотан вокруг камешка. Развернув его, я прочел всего три слова, нацарапанных неровным, петляющим почерком. « Остерегайтесь, он рядом». А то я сам этого не знал. Жаль, что я не успел разглядеть за окном никого. Преступник и сам мог послать такое, чтобы запутать следствие. Рядом, в этом случае, понятие относительное. Мне нужно было знать точно. Знать имя. Все время рядом… Если это и намек на Эдвина, то ему не стоит верить.

С наступлением следующего утра я понял, что откладывать дольше нельзя. Меня ждет путь до поместья, а там обязательно должна найтись зацепка. Я слишком долго ждал. Теперь пора действовать. Надо же снова выслужиться перед Августином. Он мог уже и забыть о своем поручении, но если мое возвращение напомнит ему об этом, и о том, что результатов нет, то последствия могут оказаться самыми плохими.

По дороге я завернул в деревню только для того, что купить съестных припасов и фляжку вина. Чтобы пройти к харчевне, можно было пройти и другим путем, но я как назло выбрал тот, где недавно суетись кровельщики и плотники у пострадавшего дома. Ремонтные работы так и остались незаконченными. Вместо уже знакомых рабочих я увидел двух других, в которых без ошибки признал гробовщиков. И как это ни ужасно, я уже знал, кого они хоронят. Эдвин мне сказал. Мельком бросив взгляд на не заколоченный гроб, я узнал того, кого еще недавно собирался нанять, и понял, что друг надо мной не подшучивал.

— Несчастный случай… обрушились балки потолка, — пояснил мне один из встречных, будто извиняясь за состояние обезображенного тела в гробу. Он заметил, что мое лицо в ужасе, что губы приоткрылись так, словно я хочу закричать.

Я скорее отвернулся и зашагал прочь. Надо быстрее купить запас провизии и уходить отсюда. Потом, конечно, я расспрошу Эдвина. Может, он здесь и ни при чем. Может, он только сказал наугад и… угадал.

Купив без разбора первую предложенную еду, я выбежал из харчевни, так будто за мной гнались. Не хотелось снова попасть на похороны. Я завернул за другие дома, чтобы не возвращаться по тому же пути, случайно глянул в низкое оконце одной из избушек и увидел больного ребенка в постели, обеспокоенную мать, сельского доктора. Это было не мое дело, но я присмотрелся к белокурой детской головке, метавшейся по подушкам. Та самая девочка. Это на нее вчера указал мне Эдвин, а сегодня она уже была больна. И она должна умереть, несмотря на приход врача. Но зачем только Эдвин сказал мне все это? Точнее, почему его предсказания сбылись? Лучше было поговорить с ним в тот день о чем-то более радостном, а о не смерти. Но он ведь сам затеял этот разговор и, видимо, неспроста. Кажется, чья-либо гибель притягивала его, возбуждала в нем интерес.

Только не думай об этом, строго велел я себе. Еще не хватало подозревать в худших преступлениях своего друга. Следователь должен мыслить здраво, а не поддаваться слухам и каким-то суеверным страхам.

Поместье де Вильеров серело где-то вдали, огромное и мрачное, а я уже испытывал трепет. Найду ли я там то, что ищу, или снова вернусь с пустыми руками? За моей спиной не раздавалось ничьих шагов. Даже, если Эжен и заметил меня в деревне, то вряд ли решился бы сунуться за мной в такое опасное место. Обычно он предпочитал искать более легкую наживу в безопасных местах и никогда зря не рисковал. А вот я, похоже, привык лезть на рожон.

Стая воронов сорвалась с витой ограды. Казалось, что рассыпалась на множество кричащих осколков целая черная туча. Птицы с карканьем пронеслись совсем низко над моей головой. Когти одного ворона задели меня по лицу, и щеку пронзила боль. Я поднес пальцы к оцарапанной коже, и они окрасились кровью.

Хлопанье крыльев уже стихало вдали, но один ворон не улетал. Тот, что меня оцарапал. Я различал, как алеет моя кровь на его когтях. Он снова ринулся на меня сзади и сорвал с головы отороченную мехом шапку. Она упала на землю, соболиный мех вывалялся в снегу, но птице и этого показалось мало. Ворон бросился на меня опять с настойчивостью безумного. Я ведь мог его пристрелить, но решил, что не стоит зря тратить пулю на птицу, которая и так улетит. Однако он улетать не собирался. Неужели ему показалось, что он мало оцарапал чужака. Возможно, за время отсутствия хозяев он возомнил себя владыкой этих мест, и мое вторжение расценил как нападения, от которого надо отбиваться. Острые коготки снова метили мне в лицо или в голову.

Первый раз мне не стоило труда увернуться, второй тоже, но птица не отставала. Казалось, она готова нападать вновь и вновь, сотни раз, пока не добьется своего. Я был немного ошеломлен этим, потому что никогда еще не встречал такой одержимости у птиц, не считая только того единственного случая, но ведь в тот раз это была не птица… Неужели Патрик вернулся? Нет, не может быть, ведь я же тогда откупился от него. Я положил под подушку монету, а наутро ее уже не было. Значит, моя оплата принята, и я свободен. Брат не может вернуться ко мне. К тому же, у этого ворона не скорбный взгляд Патрика, это просто сверкающие глаза злой хищной птицы. Она собиралась кинуться на меня опять, но я отступил в третий раз и чуть не упал, споткнувшись о выпирающий из земли камень.

«Улетай», мысленно приказал я ей, но, конечно же, это не возымело действия. Что ж придется воспользоваться револьвером. Однако до него надо было еще дотянуться, выхватить из кобуры и прицелиться, а птица не давала мне ни секунды. Сейчас она носилась недалеко от моего лица, в следующий миг уже норовила напасть со спины. Ну и дьявол. Иначе никак это воронье отродье назвать было невозможно. И с жертвой ему повезло. Подозревал ли он, что после того случая с Патриком я панически боюсь черных птиц, которые начинают неотрывно наблюдать за мной.

Вместо револьвера я нащупал лишь стилет. Сгодится и он. Надо только прицелиться и бросить метко, но сориентироваться я не успел, когти ворона уже вцепились мне в затылок, изо всех сил дернули волосы. Удивительная наглость для птицы. Я поднял руку, чтобы согнать налетчика, но его уже не было. Голова все еще болела, но не чувствовалось рядом ни присутствия ворона, не слышно было и его карканья, вместо этого знакомый голос спросил:

— Ты не ранен?

— Эдвин? — я поднял голову, ожидая увидеть его перед собой, ведь голос прозвучал совсем рядом, но Эдвин стоял далеко от меня. У самой кромки темневших вдали зарослей. Уверенной походкой он двинулся вперед и через полминуты уже был рядом. Как же быстро он идет, словно летит, и звука шагов почти не слышно, не скрипит снег под его ногами, из ноздрей не вырывается пар от напряженного дыхания. Все, не как у других.

— Что ты здесь делаешь? — вопрос вырвался сам собой. На самом деле, я был очень рад его приходу.

— Просто гуляю. Мне вечно не сидится дома и часто это к лучшему. Когда нет особо важных занятий, я имею возможность кому-то помочь.

— Птица! — я оглядывался, пытаясь разглядеть темное пятно на фоне неба, но улетающего ворона уже не было видно.

Эдвин молча развернул меня к себе и осмотрел голову, так внимательно, будто пытался сосчитать на месте ли каждый волосок.

— Нет, все в порядке, — он, словно, возражал самому себе.

— Что?

— Раны нет, — просто ответил он, хотя, по-моему, он думал совсем не об этом.

— Ты совсем не рану искал, — хотелось сказать мне. — Ты смотрел так, как если бы ворон оставил какое-то клеймо у меня на затылке.

Эдвин не мог этого слышать. Я ведь не произнес слов вслух, но тут же услышал в ответ:

— Не успел! — хотя губы Эдвина даже не шевельнулись.

— Ты был сегодня в деревне?

Он отрицательно качнул головой.

— А ты знаешь, что там произошло?

Эдвин легко передернул плечами, давая понять, что это и так ясно. Этот жест можно было расценить, как «я ведь тебе уже говорил». От обиды я закусил губу, то ли меня просто провели, то ли я оказался всего лишь недоверчивым невежей.

— Ты абсолютно точно предсказываешь даты смерти. Ты врач? — я пробовал с честью выйти из ситуации.

— Нет, — возразил Эдвин с некоторой холодностью. — Просто, я давно уже воспринимаю смерть так, будто мы с ней одно целое. Я уже об этом говорил. Если честно, то я вижу ее отпечаток на лбу тех, с кем произойдет несчастный случай или что-то в этом роде.

— Так ты провидец?

— Нет, я — демон, — произнес он так, что невозможно было понять, шутит он или говорит серьезно.

Ну что можно было сказать на это? Я должен был поверить и испугаться, тогда он бы посмеялся надо мной, а, если я засмеюсь первым, поддержит ли он мой смех или рассердится.

— Эдвин, прекрати шутить!

— Я не шучу, — он легко и грациозно шагнул ко мне, но тело было напряжено, как у тигра перед прыжком, нет, не тигра, кого-то более опасного. — Просто, я хотел сказать тебе об этом прежде, чем скажет кто-нибудь другой.

И как мне было расценивать такие слова? Шутка? Ложь? Или бред? Может, болезнь Эдвина выражается не только в припадках? Может, иногда у него бывают галлюцинации? Например, такие, какие видел я, коснувшись его пуговицы. Вот, чем все это может объясняться. Соприкоснувшись с его вещью, я увидел не только реальность, но и то, что являлось больному в его безумных видениях. Возможно, когда-то он болел так тяжело, что видел всю действительность искаженной и воображал себе различных монстров. Конечно же, я не считал своего друга сумасшедшим. Он же не был виновен в том, что ему передались симптомы наследственного заболевания.

И все-таки те фрагменты до сих пор мучили меня. Обрывочные и страшные, они мелькали передо мной, как отрывки из какой-нибудь легенды. Я должен узнать все сейчас или никогда.

— Мне неудобно спрашивать, — чуть ли не заикаясь, начал я, — но… Эдвин, скажи честно, твои родные никогда не держали тебя взаперти?

Эдвин посмотрел на меня удивленно. Он, кажется, был немного шокирован то ли моей наглостью, то ли самим предположением.

— Конечно, они знали обо всем и боялись возможности таких приступов, — попытался объяснить он. — Но им было меня слишком жалко.

Я понимающе кивнул. Разумеется, был бы у меня такой замечательный сын или брат я бы тоже ни за что не отдал его в сумасшедший дом и не посадил бы на цепь в подземелье. Я нашел бы способ ему помочь. Нашел бы кого-то, кто, как Патрик, может своим колдовством творить чудеса и исцелять недуги, и не важно, что после этого в нашем доме поселился бы страх.

У меня были с собой дубликаты ключей от ворот и дома, поэтому я смело отпер замок. Я не приглашал Эдвина за собой, но и сказать, что он увязался за мной, тоже было бы неправильно, ведь мне казалось, что не будь у меня ключей, он бы сам либо перемахнул через высокую ограду одним прыжком, либо нашел бы более легкий и быстрый способ отворить ворота. Кто знает, может, они бы сами распахнулись перед ним.

Еще не так много времени прошло с исчезновения хозяев, а у парка уже был неухоженный вид. Колючие ветви разрослись, деревья, раньше подстриженные в форме шахматных фигур, начали утрачивать плавные очертания. Ели и пихты тоже никто не подстригал, и их кроны стали неровными. Зимой запустение было еще не так заметно, а вот, что будет летом, когда вместо привычных цветов сад зарастет бурьяном и репейником.

Цветы! Как только я вспомнил о них, то заметил, что в парке что-то не так. Цветы ведь распускаются только с приходом весны. Так почему же среди голых веток, вдруг мелькнул куст, усыпанный мелкими розочками. Я двинулся туда так быстро, словно желал оторваться от своего спутника. Я даже опустился на колени, чтобы получше рассмотреть куст. Так и есть. Розы. Крошечные, пышные, алые, как кровь. Уже к концу лета лепестки на таких вот кустовых цветочках обычно опадают, обнажая ягоды шиповника. Но на этом кусте даже зимой ягод не появилось, только цветы, и не засохшие, а живые, даже на таком морозе.

Я не сразу заметил разрытую яму возле куста. Рыхлая земля была лишь слегка припорошена снегом. Сердце неприятно екнуло. Яма больше напоминала раскопанную могилу. Место захоронения. Я вытянул руки вперед и коснулся холодной земли у ее краев, пропустил меж пальцев холодные липкие комочки. Ничего, видений не было, пока я не запустил руку дальше и не снял с края ямы алый лоскуток, а затем… вспышка, ночь, распахнутое окно, изящная блондинка в элегантном вечернем платье, она что-то кричит, обвиняет кого-то, плачет, и ее шея… нет на шее у нее не ожерелье, а длинный кровавый шрам… совсем свежая рана. Я видел только, как белокурая голова скатывается с плеч, а потом пальцы непроизвольно выпустили лоскут, и видение исчезло.

Судя по описаниям, я видел Даниэллу де Вильер. Значит, она мертва, точнее убита. Ну вот, будет что написать Августину. Конечно, трупа я не нашел, но, по крайней мере, знаю, что среди живых ее искать больше уже не имеет смысла. Кто ее убил? Точно не ее брат и не отец. Отец тоже, скорее, всего мертв. Я видел кого-то рядом с ней, чью-то взметнувшуюся руку, но рассмотреть, как следует, не смог.

Эдвин уже стоял рядом со мной и молчал. Я не знал, что бы сейчас могло угнетать меня больше, ненужные расспросы или такое вот могильное молчание. Возможно, мы стояли на краю могилы. Я мог бы это выяснить, а вот Эдвин, догадался ли он о том, каким методом я провожу свои расследования? Мог ли он понять, что в моих следствиях важны не смекалка и не профессиональный опыт, а всего лишь дар ясновидения. Признайся я ему во всем, сказал ли бы он мне тогда, что я не сыщик, а обычный шарлатан. Я не хотел столкнуться с высокомерием аристократа, поэтому тоже промолчал.

— Приходится искать улики, — лаконично пояснил я.

— Скажи, если понадобится моя помощь, — учтивое предложение было сделано на редкость безразличным тоном. Эдвину, как будто, претило находиться здесь. Что он мог знать об этом месте? Только деревенские басни и сплетни. Поместье, действительно, было окружено неприятными слухами, особенно теперь, когда под его воротами нашли труп, а хозяева, словно растворились в пустоте. Говорили, кто-то случайно видел, как Батист де Вильер ночью галопом умчался из поместья, и вид у него был такой, будто он лишился рассудка. Мне бы найти на земле хоть следы от копыт его коня, не то, что случайно оброненную пряжку, тогда я бы хоть через месяц, но смог сказать, куда он уезжал, и о чем думал. Может, в поместье найдутся какие-нибудь вещи, к которым он недавно прикасался. Я нашел в связке нужный ключ и чуть не побежал к парадному входу. Эдвин тоже пошел за мной. Даже при неспешной поступи он не отставал от меня, и шагов его, по-прежнему, не было слышно.

Только бесплотный дух может не издавать шума, но Эдвин призраком не был. Я ведь прикасался к нему и мог утверждать, что он вполне материален, однако поступь его оставалась беззвучной не только на занесенной снегом тропе, но и в залах с лакированным паркетом. Каблуки моих сапог громко топали по полу, а за мной, словно, плавно двигалась тень. Надо усвоить этот урок, и никогда не пытаться вычислить приближение Эдвина по звуку шагов, это ведь невозможно. Я только останусь в дураках, если еще раз удивлюсь его внезапному появлению, или такому же неожиданному исчезновению. Хорошо, что преступник, которого я ищу, не он. Ловить Эдвина было бы так же безнадежно, как пытаться поймать дым. Он растворится, прежде, чем успеешь приблизиться к нему.

В поместье царил настоящий хаос. Я бы решил, что здесь произошло целое побоище, или нагрянула ночью шайка разбойников, но те, кто жили рядом, не слышали никаких подозрительных звуков, ни шума драки, ни выстрелов, ни грома опрокинутой мебели. А ведь вся роскошная обстановка дворца была перевернута вверх дном. Хрустальные люстры разбиты, столы и буфеты из красного дерева разломаны в щепки, картины сорваны со стен. Осталось небрежно разбросанным столовое серебро. Осколки от разбитых ваз и безделушек звенели под ногами. Я с сожалением взглянул на расколотый бюст и несколько пострадавших портретов. Многие из поврежденных вещей были изящными и довольно дорогими.

Рваные портьеры едва прикрывали окна. Я касался их, подбирал с пола оборванные кисти и тесемки от штор, проводил пальцами по стеклам в мелких переплетах. До меня их касалось множество и множество людей, но рука Бланки до них ни разу не дотрагивалась. Я был абсолютно уверен, что Бланка не заходила в поместье. Здесь не осталось никаких следов ее присутствия. Я ступал по паркету, по которому прошлись многие предки де Вильеров, их слуги и редкие гости, но Бланка по нему никогда не ступала.

Я остановился возле одного окна и выглянул наружу. Во дворе темнело. Начался снегопад. Редкие белые хлопья кружились в высоте и оседали на скульптуры в парке. Отсюда были отлично видны ворота, их витые прутья и копьевидные заострения наверху. Кажется, я оставил створки ворот открытыми, но сейчас они снова были захлопнуты и вроде бы даже заперты. Конечно, запереть их никто не мог. Ключи могли быть только у хозяев, и у меня, и все-таки я нервно полез в карман, чтобы проверить на месте ли связка. Мне не хотелось перелезать в потемках через заостренную изгородь.

Кто-то стоял по другую сторону ворот. Я не сразу различил в гуще метели хрупкую, женскую фигуру. Тонкие, без перчаток руки обхватили прутья. Все тело женщины прижалось к кованой ограде так, словно она хотела пройти сквозь нее. Капюшон черной накидки был откинут, и я заметил русые волосы, стянутые узлом на затылке. Лица на таком расстоянии было не разглядеть, но я прижался лбом к стеклу так, словно, мог увидеть каждую черту.

— Бланка! — тихо позвал я. Конечно же, женщина услышать меня не могла, особенно, если она существовала только в моем видении.

Сильный порыв ветра закружил поземку возле самых ворот. Белое облако поднятого ветром снега скрыло фигуру, а когда оно рассеялось, то у ворот уже никого не было.

Бланку ведь часто замечали у этих ворот. Может, я увидел только то, что уже было. Но для видения картинка была слишком четкой.

Я отвернулся от окна и пошел дальше по анфиладе залов. Битые зеркала на стенах отражали меня и моего бледного, прекрасного спутника. Мое отражение дробилось и множилось в осколках, как нечто чужеродное, а отражение Эдвина освещало темную поверхность зеркал, как огонек свечи.

Он ступал уверенно и ничуть не смущался окружающим беспорядком, будто ему доводилось видеть и худшее. Он был здесь своим, а я ощущал себя посторонним. И дело совсем не в том, что Эдвин вырос в богатстве и привык к нему. Он не только во дворце, но и в разбойничьем логове, наверное, ощущал бы себя хозяином. За ним постоянно оставалось право сильнейшего, и он был бы бесстрашен даже на пиру у нечисти.

Эдвин ничем не выявлял своего превосходства, ни дрался, ни угрожал, ни пытался рисоваться перед другими, но сила в нем и так чувствовалась. Я помнил пожатие его ладони, и при этом воспоминании пальцы, будто, снова оказывались в тисках.

Один я бы ушел из поместья задолго до наступления сумерек, но, поскольку со мной был Эдвин, я ничего не боялся. Уже почти стемнело, неприбранные залы наполнились мглой и страхом, а я все еще бродил по ним, ища чего-то. Я сам не знал, что именно ищу, но был уверен, что найду это сегодня.

Прикасаясь к некоторым вещам или к золоченым ручкам дверей я иногда видел, перепуганное лицо Батиста де Вильера, видел еще кого-то рядом с ним, какого-то бродягу, который что-то требовал или объяснял. Что за мысли были в голове у Батиста, когда ночью он опрометью умчался отсюда? Я видел только его страх, отчаяние, ярость, но ни одной цельной выраженной мысли уловить не мог.

— Ночь! — Эдвин выглянул в окно, за которым уже стояла сплошная мгла. — Тебе ведь не хочется остаться здесь на ночь, Габриэль?

— А тебе?

— Я не боюсь, — видел ли он сквозь мглу так же хорошо, как и днем. — Мне нечего бояться.

— Интересно, который час… — все часы в доме были сломаны, и большие напольные с маятником и те, что на каминных полках, а свои я забыл в кармане другого полушубка.

Вместо ответа Эдвин быстро прошел в следующий зал. Там настенные часы в красивой золоченой оправе, хоть и были повреждены, но все еще продолжали работать. Разбитое стекло от них и обломки орехового корпуса валялись на полу, а привычное тик-так было таким приглушенным, что сам бы я ни за что не догадался о том, что часы идут, но стрелки неуклонно очерчивали круг по циферблату. Они приближались к одиннадцати.

— Ну, до двенадцати мы еще успеем уйти отсюда, — приободрился я. — Знаешь, некоторые любят повторять, что самое опасное время начинается с полуночи…

— Так было раньше, — отмахнулся Эдвин. — Все эти предания, условности, истории, походящие друг на друга, как если бы их сделали по шаблону… Клише мне надоело. Я решил немного изменить наши правила. Теперь развлечения начинаются раньше двенадцати.

— Что ты имеешь в виду? — я, правда, его не понял. О каких развлечениях он говорил, ведь мы же в заброшенном поместье, кругом ни души, если только не сосчитать еще не появившихся призраков.

— Идем! — Эдвин хотел увлечь меня дальше в последний зал анфилады, там, где, по-моему, располагалась столовая для торжественных обедов. Длинный стол остался целым, скатерть, украшенная пышными бантами, была лишь немного порвана, да и из резных стульев осталось несколько не сломанных. Большего я разглядеть через порог не успел, потому что чья-то рука вдруг преградила нам путь.

— Добрый вечер! — приятный женский голос прозвучал в пустом доме, как музыка. В такт ему звякнул браслет с рубинами на тонкой кисти руки. Всего миг назад эта рука была свободна, а теперь вдруг в ней, откуда ни возьмись, появился хрустальный фужер, наполовину полный вином. Красноватая жидкость переливалась и искрилась, отражая свет от внезапно вспыхнувшей люстры.

— Не хотите выпить, монсеньер? — хрупкая белокурая девушка виновато улыбнулась, будто что-то забыла и. присев в низком реверансе, снова протянула Эдвину бокал.

— Потом, Анжелет, — Эдвин отмахнулся от красавицы так, словно, она была всего лишь служанкой. А ведь служанка никогда не оденет такое роскошное, достойное королевы платье и не сможет носить его с такой грацией. Ее наряд, словно, был соткан из лунных и звездных лучиков, а не только из тюля и кружев. Светлые локоны струились по обнаженной спине, на шее, в золотой оправе, сверкал огромный опал. Интересно, ее полупрозрачные веки всего лишь подведены блестящими тенями, или ее кожа, действительно, сверкает.

Я, как завороженный, смотрел на это явление. А крылья за спиной этой девушки? Это всего лишь атрибут карнавала? Но почему же тогда они шевелятся, вздрагивают и постоянно изменяют цвет. Сейчас они прозрачные, стрекозиные, а через миг уже зеленые или голубые, или ярко-фиолетовые. Они ведь достаточно большие и сильные для того, чтобы она взлетела и пронеслась в полете над залой.

Девушка, лукаво прищурившись, посмотрела на меня, и мне почудилось, что я тону в ее глазах. Они тоже непрестанно изменяли цвет, от темного, карего до совсем светлого, серого. Казалось, что в их радужных дужках заключен весь спектр всевозможных оттенков.

— Пошли! — Эдвин требовательно, почти грубо потянул меня за рукав, но я не мог сдвинуться с места.

Он ведь знал эту девушку. Он назвал ее по имени. Так почему же он так спешит увести меня от нее. Даже если она пробралась сюда тайком, это еще не значит, что она опасна.

Анжелет чуть отодвинулась, и за краем ее крыла я различил порог столовой. Там все уже было готово к праздничному ужину. Откуда-то вдруг появились яства и свежие букеты на столе. А за столом собрались гости, еще несколько таких же крылатых женщин и белокурых юношей, почти еще мальчишек, в зеленых бархатных костюмах. Из-за своей юности они бы выглядели в дамском обществе, как пажи, но для пажей одежда на них была слишком дорогой. Даже ярко-изумрудный берет каждого из них был вышит настоящими, драгоценными камнями.

Кто-то принес с собой виолу. Я слышал, как дернулись ее струны. Анжелет хлопнула в ладоши, словно ожидала концерта. Если честно, то чудесные переливы ее голоса были, куда красивее любой музыки. Мне еще никогда не приходилось слышать такого богатого оттенками контральто… или сопрано? Боже, я не знал, как назвать ее голос. Такому созвучию разных тонов и нот просто не было названия. Ее голос был музыкой сам по себе, без всяких нот, струн и других условностей.

— Не уходите, монсеньер! — воскликнула она. Ее крылья взволнованно дернулись, и на их краях вспыхнула серебристая кайма. Анжелет молитвенно заломила руки.

— Вы так давно нас не посещали.

— Я приду позже, но не сюда, — Эдвин окинул зал и собравшихся таким пренебрежительным взглядом, будто считал кощунством устраивать в этих стенах такое увеселение. Пир на костях. Разве можно устраивать праздник там, где еще недавно гуляла смерть.

Подумав об этом, я немного пришел в себя и взглянул на все по-другому. Чары спали, да и были ли они. Ведь это дом смерти и запустения. Как можно пить и веселиться здесь, даже если общество тебе составляет самая прекрасная дама на свете.

— Так мы идем? — Эдвин спросил об этом не вслух, а мысленно, но я кивнул и послушно поплелся за ним. Он не выпускал из пальцев мой рукав.

Я только последний раз обернулся на Анжелет. Она обиженно поджала губы и сделала какой-то странный жест рукой. А ведь пальцы у нее такие же необычно длинные, как и у Эдвина, если еще не длиннее. Страшно, если такие вот ноготки вдруг вцепятся тебе в горло, а крылья гибко сомкнуться вокруг тебя, не давая возможности сопротивляться.

— О, господин! — путь нам преградил такой же юный, наряженный во все зеленое мальчишка. Пшеничного цвета кудри спадали ему на лоб из-под изумрудного берета, в глазах плясали лукавые искорки. А улыбка была такой озорной и далеко не беззлобной, почти дьявольской.

— А я-то думал, что вы не почтите нас сегодня своим приходом… Я полагал, что вы сейчас там… Но я все равно рад, что вы пришли. Вы даже забрали трофей Анжелет, но это, естественно, ваше право. Я бы сам поймал для вас кого-нибудь, если бы знал заранее, что вы придете, но я могу выйти на охоту и сейчас, там, на дороге, я видел проезжих… я мог бы заманить их сюда…

Сделав еще один намек, он улыбнулся шире, почти заискивающе.

— Не сейчас, Перси, — Эдвину даже не пришлось обходить его стороной. Перси сам все понял и отскочил с дороги, так легко и проворно, будто к ступням у него были приделаны крылья. Я только успел разглядеть его острые уши, необычный, дерзкий изгиб бровей и глаза, словно полные ярких звездных искорок.

Никогда мне еще не доводилось видеть такое существо. Перси, конечно же, был обычным наглым мальчишкой, но я почему-то не смел назвать его человеком. Как можно причислить к роду людскому того, кто так рьяно изображает из себя нечисть. Или является ею? Я хотел еще раз обернуться, чтобы убедиться, либо на гостях карнавальные костюмы, либо они, действительно, не люди, но Эдвин не позволил мне даже головы повернуть назад. Он быстро тащил меня прочь, и даже если бы я захотел сопротивляться то не смог. Несмотря на стройное телосложение, Эдвин был необычайно сильным, и мне еще раз довелось убедиться в этом. Рукопожатие было почти ничем перед теми тисками, которые сдавили меня сейчас. Только у самого выхода он отпустил меня и отстранился.

В пустом зеве камина полыхал огонь. Среди всеобщего запустения и пустоты он казался лишним.

— Разве не надо его погасить перед тем, как мы уйдем? — я боялся, что иначе может возникнуть пожар, а всю вину за это свалят на того, у кого есть ключи от дома, то есть на меня, но Эдвин небрежно взмахнул рукой, словно предупреждал меня не волноваться.

— Оставь все, как есть, — он глянул в сторону только что покинутых залов, наверное, ожидая, что только что встреченные нами существа обо всем позаботятся. — Никто ни о чем не узнает.

Что он хотел этим сказать? То, что огонь в камине погаснет сам собой, или то, что ближайшие соседи не услышат музыкальный смех и не заметят всполохов света в окнах заброшенного поместья?

Мою шапку едва удалось отчистить от снега, даже надевать на голову ее уже было нельзя, поскольку мех сильно намок, однако по возвращению домой меня ожидал приятный сюрприз. Я, конечно, был приятно удивлен, когда понял, что шапка пролежала у ворот, и никто не утащил ее, пока мы ходили по поместью, но еще больше я удивился, обнаружив, что кто-то засунул в нее пригоршню драгоценных камней, сопроводив все это короткой, но сердечной запиской «друзья господина не должны жить в бедности». Интересно, каким образом неизвестный благодетель узнал о том, что мои средства подходят к концу. Я захватил с собой достаточно денег для безбедной жизни, но учитывая то, сколько я проиграл… Но из любого, даже самого сложного положения можно найти выход, две проигранные шляпы я заменил новым головным убором, пусть и не таким удобным, но теплым, а за деньгами на рабочие издержки я всегда мог послать к Августину. Вот уж, кто обладал такими неограниченными финансами, каких не было, наверное, и у самого богатого сказочного дракона — обладателя несметных сокровищ. Запасы золота в погребах у Августина были. Действительно, нескончаемы, в основном. за счет того, что им все время находилось пополнее. Самых изобретательных способов озолотить его подвалы было предостаточно. Сколько аристократических семей, ранее удерживавших власть, этот светлокудрый святой отправил на костер. Естественно, все их состояние после смерти хозяев отходило к инквизиции. А всеми финансами инквизиции безраздельно владел Августин. Поэтому, ни он сам, ни те, кто преданно работал на него, никогда не испытывали нужды ни в чем, что можно приобрести за деньги. Конечно, счастья на них не купишь и такой дружбы, как та, что завязалась между мной и Эдвином, тоже не купить за все сокровища мира. То взаимопонимание, которое иногда возникало между нами, как вспышка, уже само по себе было редчайшей ценностью.

А теперь передо мной на столе рассыпалась горсть мелких, но чистейших алмазов, рубинов и изумрудов. Камни, которые можно добыть либо в лучших шахтах, либо в сокровищнице дракона. Но для меня важнее всего было не их стоимость, а такая трогательная забота. Тот, кто писал записку, пытался придать всему вид шутки, чтобы я не чувствовал себя обязанным. Я был благодарен тайному покровителю не за сам подарок, а за то, что он заботится обо мне.

Горстка отшлифованных камешков сверкала на столешнице. Свет свечи дробился в их гранях. А я думал, что Августин назвал бы такой подарок подкупом со стороны демонов и конфисковал бы все для своих закромов. Он считал, что с подозрительных вещей и имущества ведьм надо снять проклятие и освятить их, то есть прибрать к рукам. Выгодная мораль для его приближенных. Но я ведь никогда не расскажу ни ему, ни кому-либо другому о том, что произошло со мной сегодня ночью, и о беседах с Эдвином, и о том случае, когда на него напал волк. Все эти воспоминания принадлежат только мне, и я ни с кем не собираюсь ими делиться. Рассказ при скептически настроенных и недалеких слушателях лишь осквернит их красоту и таинственность. А сохраненные в глубине души и никем не тронутые, они куда дороже даже этих драгоценностей, нежданно полученных от кого-то в подарок.

Даже два-три таких мелких камня стоили значительно дороже, чем все мною проигранное. Я не спешил ссыпать сверкающую горстку со стола в пустой замшевый кошелек. Стоило минуту — другую полюбоваться их блеском. Создавалось ощущение, что меня уже после нового года нежданно посетил эльф и оставил после ухода приятные сюрпризы.

Пачки не просмотренных бумаг были менее приятной поклажей, а записи о неком загадочном принце и вовсе наводили на сомнения. Знал ли маркиз о своем тезке? Мог ли сказать ему об этом Ноэль? Такие вопросы часто меня мучили, но ответов на них я не находил, а спросить прямо стеснялся.

Записи посла об Эдвине. Я поднес первый лист поближе к свече. Строки, черневшие на бумаге, уже вызывали в душе странный трепет. Я сильно прикусил себе губу и ощутил, как из нее пошла кровь, заструилась по подбородку. Кровь капнула на лист в том самом месте, где впервые был упомянут «прекрасный принц». Слово «прекрасный» наполовину смазалось, и мне показалось, что на его месте проступило совсем другое определение, «проклятый». Будто соглашаясь со мной, перо, которым я недавно писал, выскочило из-под моей ладони и плавно прошлось по бумаге, исправляя кровь под нужные буквы. Что за дьявольщина! Теперь прилагательное стало тем самым, о котором я подумал. Ну и пусть! Мне-то что, каким был этот принц. Я его не знал и не мог знать. Тогда бы я должен был родиться человеком совсем другой эпохи, далекой и мрачной. Все равно речь в этом странном откровении идет не о том Эдвине, которого знаю и люблю я, а о ком-то другом. Прошло ведь уже столько лет.

— Он не тот самый, о ком сказано здесь, — я отодвинул от себя страничку, будто опровергал обвинения, написанные в адрес моего друга.

— Нет, тот самый, — шепнул голос, будто из пламени свечи. — У нас один господин, он не менялся.

Я резко обернулся, ожидая застать непрошеного гостя врасплох, но не увидел никого. А пламя свечки все еще шипело и трепетало, но неожиданный голос больше не шипел в такт ему.

Вдруг послышался топот шагов по гравию под самой стеной дома, хотя калитка не открывалась. Во всяком случае, я не слышал привычного скрипа, который всегда издавали несмазанные петли. Белая худая рука постучала в окно. Я был ошарашен такой внезапностью. К тому же, рука, явно, принадлежала не Эжену. Даже он не голодал до такой степени, чтобы на его пальцах проступали косточки, а высохшая кожа обтягивала их, как пергамент. Длинные, грязные ногти тоже производили неприятное впечатление. Я медлил, не желая спрашивать «кто там», пока не найду хоть какого-нибудь оружия. Рука машинально потянулась к револьверу, оставленному в ящике, но тут задвижка на окне вдруг сама со щелчком растворилась, и незваный гость легко перепрыгнул через подоконник.

Неудивительно, что тощий и бледный, одетый во все черное субъект больше напоминал персонажа из детской страшилки, чем человека.

— Я вас знаю? — подозрительно осведомился я.

— Достаточно того, что я знаю вас, — последовал наглый ответ.

Я уже почти нащупал оружие, но тут незнакомец вдруг легко запрыгнул прямо на стол и расселся на нем в непринужденной позе. Его лицо с горящими черными глазами склонилось ко мне. Само оно казалось застывшей гипсовой маской, жили на нем только эти глаза, огромные, быстрые, затаившие злобу.

— У нас есть общий друг, — усмехнувшись, произнес он. Вьющиеся пряди его угольно-черных волос скатились вниз и коснулись стоячего воротника. Пламя свечи высветило неровности на коже щек, лба и носа. Шрамы или ожоги, то ли присыпанные густым слоем пудры, то ли уже немного зарубцевавшиеся.

— Я — Шарло, — заметив мое замешательство, признался гость. Пламя свечи снова зашипело, и он нервно огляделся по сторонам, будто пытался обнаружить в пустом доме присутствие посторонних.

— А он часто посылает к вам гостей… — пробормотал Шарло и поежился так, как если ему стало неуютно.

— Кто? — не понял я.

— Некто, кого мы оба хорошо знаем, но так ли хорошо, как нам кажется?

Я поспешно собрал бумаги, пока гость не сшиб их со стола, и порадовался тому, что предусмотрительно успел убрать драгоценные камни в кошелек. Кто знает, чего ожидать от подобного визитера?

Но Шарло проявил себя на редкость честным. Так или иначе, а руку от маленького рубина, затерявшегося среди бумаг, он отдернул так быстро, словно тот мог его обжечь.

— Спрячьте! — Шарло поморщился с таким отвращением и страхом, будто перед ним на столе лежал ни рубин, а гадюка, способная на ядовитый укус.

Я поспешно убрал камень, и только после этого гость заметно успокоился. Он выдохнул с таким облегчением, будто его головы только что миновало проклятие.

— Что ж, к делу! — решительно заявил он. — Как вам нравится маркиз?

Опять Эдвин. Не знаю, почему, но мне совсем не хотелось обсуждать его с этой сомнительной личностью. Уж слишком злобно и завистливо зазвучал причудливый хрипловатый говор Шарло, когда он спросил о маркизе.

— Я считаю его слишком добродетельным, — ледяным тоном ответил я. — И, кажется, очень часто он помогает тем, кто не способен даже на малейшую благодарность.

Шарло презрительно фыркнул, но промолчал. Его глаза с беспокойством оглядывали мой кабинет, все пустые углы.

— Еще двое-трое таких доброхотов, и весь мир превратился бы в ад, — наконец, процедил он сквозь сжатые зубы.

— Напротив, если бы таких, как маркиз, было побольше, то этот мир стал бы намного лучше, — спокойно возразил я.

— Знали бы вы правду… — с насмешкой протянул Шарло.

— Я ее и так знаю, — мне не нравился его наглый тон, не нравился он сам. Редко, к каким людям, у меня возникала такая сильная антипатия, как к нему. Дело было даже не в том, что во внешности Шарло присутствует что-то цыганское или воровское, он сам по себе источал некое зло, целую ауру отрицательной энергии. Кроме того, он с самого начала вел себя с нагловатостью и хваткой мошенника.

За окном послышались какие-то шушукающиеся голоса, а, может, и не за окном, может, они были где-то в доме. Мой гость тоже слышал их и обеспокоено озирался по сторонам, а меня почему-то не покидало ощущение, что голос шепчет мне прямо из пламени свечи.

— Хм, — Шарло постучал острыми заточенными ногтями по столешнице, на которой сидел. Он казался немного напуганным. Даже сидел он в такой позе, будто готов, чуть что, сорваться с места и бежать. Интересно, как ему только удавалось сидеть так долго в три погибели и не ощущать неудобства от затекших конечностей. Его костлявое тело оказалось на удивление гибким и выносливым. Естественно, даже для таких акробатических номеров мой рабочий стол был не самым пригодным местом, но гость не страдал стеснительностью, а я был слишком учтивым хозяином, чтобы напомнить ему, что грех путать мое бюро с софой. Вместо того чтобы возмутиться его поведением, я сам почему-то ощутил легкое неудобство, будто на столешнице передо мной расположился не кто иной, как только что выпущенный из клетки демон, и прогнать его уже невозможно.

— А вы никогда не замечали странностей в поведении маркиза? — после паузы задал очередной вопрос Шарло. Неужели ему всегда требовалась уйма времени, чтобы обдумать следующую реплику.

— Ну… маркиз крайне расточителен, однако, судя по одним слухам на его неистощимые ресурсы, он может это себе позволить, — я специально говорил строгим официальным тоном, не допускающим какой-либо задушевности и, не покривив душой, мог заявить, что с нетерпением жду, когда же, наконец, собеседник начнет прощаться.

— А откуда его богатства? — Шарло склонился так низко ко мне, что я ощущал на щеке его дыхание, холодное, как сквозняк, видел, как под бескровными губами мелькает ровный ряд зубов с заостренными резцами.

— Разумеется, он получил его в наследство, — невозмутимо ответил я. — Возможно, и сам он умеет выгодно вложить капиталы, ведь он далеко не глуп.

— Даже умнейший предприниматель не может разбрасывать пригоршни золота на каждом шагу, — возразил Шарло, его тон стал более настойчивым.

— А кто же может?

Шарло придвинулся еще ближе ко мне и доверительно шепнул:

— Сам дьявол.

Я хотел отпрянуть от него, крикнуть, что он сошел с ума, в конце концов, выдворить его из своего дома, но тело оцепенело. А вот Шарло был проворен, как никогда. Мне почудилось, что сейчас он вцепится мне в горло, но он только быстро-быстро схватил мою руку, ту, которой я отер раненную губу и жадно слизнул остатки крови.

— Просто амброзия… — пробормотал он, облизывая собственные пересохшие губы.

— Что?

Вместо ответа его шершавый, длинный, как у змеи язык лизнул мою прикушенную губу, и я ощутил, как снова заныла открывшаяся ранка.

Теперь я был уверен, что Шарло не в себе, но как сказать ему об этом, чтобы не вызвать новый всплеск бурных эмоций.

Однако спустя минуту он уже вел себя спокойно и даже чинно, будто голодный волк, которого только что сытно накормили, и ему уже нет нужды снова охотиться.

— Вы не верите в то, что монсеньер Эдвин не тот, за кого себя выдает? — вопрос прозвучал без осуждения, но опять же с некоторой хитрецой.

— А у вас есть доказательство того, что он преступил закон? — вызывающе спросил я.

— У вас есть!

— Разве?

— Вы можете подтвердить, что вчера ночью он устроил пир в поместье, где недавно обезглавил очередную свою подругу…

— Какое искаженное представление действительности! — я задумался, как бы его спугнуть. — Принесите мне доказательства того, что маркиз в чем-то виновен, и только тогда я вам поверю.

— Я их принесу, да и вы сами скоро все поймете, — уверенно заявил он.

— Что именно?

— То, что рядом с вами присутствует некто, кому в этом мире быть запрещено.

Я хотел наигранно засмеяться, но Шарло вдруг серьезно спросил:

— А вы верите в оборотней?

— Я слышал про них, — мне вдруг вспомнился Эдвин, стоящий на пороге комнаты с расцарапанным полом, его лицо бело, как лист бумаги, глаза затуманены, и он велит мне бежать от него, спасаться.

Шарло понял, что я в замешательстве.

— Я слышал про оборотней, — повторил я, а в памяти всплыл тот случай с волком, и раны, мгновенно затянувшиеся на теле Эдвина.

— Но маркиз… — я не хотел в это верить.

— Да уж, конечно, он образец, — недовольно фыркнул Шарло. — Вы бы присмотрелись к его глазам, ощутили бы, что его дыхание жжется, как огонь.

О… мои ладони до сих пор болели от ожогов. Но не дыхание Эдвина тому причиной, однако, ведь тогда, когда перебинтовывал мне руки, он сказал «прости».

Опять голоса. Шарло нервно заерзал на месте, несколько раз обернулся через плечо, будто чувствовал присутствие лишних.

Я тоже насторожился, и тут вдруг Шарло резко выкинул руку вперед и вцепился мне в воротник. Острые ногти царапнули мне кожу. Я быстро выдвинул ящик, но оружие достать не успел. Нападающий крепко вцепился в меня, и самое худшее даже не то, что он, несмотря на худощавое телосложение, оказался необычайно силен, а то, что его взгляд гипнотизировал, отнимал возможность сопротивляться.

— Нет, не ты… ты еще нам пригодишься, — его шершавый язык лизнул мою расцарапанную шею. — Мне надо быть более сдержанным, нельзя кидаться именно на того, от кого многое зависит. Кловис прав, на ночных дорогах полно других, тех, кто никакого отношения к Эдвину не имеет.

Хватка ослабла, и я оттолкнул его от себя. Шарло даже не пытался схватить меня снова. Он только нервно облизнул губы и выглянул в окно так, как если бы искал там, в темноте, кого-то, кого он сможет убить вместо меня.

— Жар огня! — тихо, будто для одного себя прошипел Шарло и согнул колено так, чтобы отодвинуть его подальше от свечи. — Если бы вы только ощутили прикосновение огня к своему лицу, вы бы поняли, почему ваш «друг» так опасен.

— Он может быть опасен ничуть не больше, чем любой другой человек, способный на самозащиту, — я снова припомнил волка. Эдвин не нападал первым и не пытался затравить хищника ради забавы, как часто делают на охоте другие аристократы, он только защищался.

— Клянусь вам, Габриэль, что казематы Августина тоскуют по нему, куда больше, чем по сотне других грешников.

Я с отвращением поморщился. Мне неприятно было даже слышать, как Шарло произносит мое имя. От того, как этот шипящий, хриплый голос называет меня, создавалось ощущение, что ко мне прикоснулось что-то нечистое.

А когда Эдвин вдруг окликал меня по имени, это было так приятно. Льстило то, что от этого мы становились как бы ближе. Говорят, что оборотни могут быть необычайно привлекательны, когда принимают человеческое обличье. И произнося чье-то имя, они приобретают власть над этим человеком. Вот почему, наверное, нельзя обращаться по имени к королям, чтобы никто не мог тайно влиять на них.

— Что? — я. словно очнулся от опьянения, и уже совсем по-другому взглянул на гостя. — Вы хотите, чтобы я воспользовался своим положением и упек в темницу маркиза?

— Это ваша работа, — Шарло снова совсем низко склонялся ко мне, настаивал, требовал, завораживал, и от его ледяного дыхания у меня по коже бежали мурашки. — Это ваш долг. Ваша обязанность поймать преступника.

— Вот именно преступника, а не того, чья вина не доказана, да и сами обвинения абсурдны, — мне, наконец, удалось отодвинуть ящик и вынуть револьвер, хотя он был уже и не нужен, но от знакомой тяжести в руке я ощущал уверенность. Однако я ждал, что гость уберется сам, без новых требований и без угроз.

Шарло сам уже с тоской поглядывал на окно, и в глазах у него вспыхивали неприятные красные искорки, а ноздри время от времени расширялись, вдыхая какие-то для него одного ощутимые запахи. Казалось, ему не терпится выбраться на волю и гнаться за кем-то там, в ночи. Но зачем? Кто станет охотиться ночью?

Он, должно быть, и вправду, слегка безумен. И все-таки самообладания этого безумца хватило на то, чтобы вдумчиво и настоятельно прошептать мне на ухо.

— Ваши воспоминания… Разве вы мыслили абсурдно, когда замечали, что с Эдвином происходят такие странные вещи, какие никогда не происходят с людьми? Подумайте!

Я машинально дернулся назад от его лица и длинных резцов, как иглы, мелькающих при разговоре. Мне показалось, что он снова вцепится мне в горло и на этот раз прокусит кожу, но Шарло, угадав мои мысли, лишь отрицательно покачал головой, соскочил со стола, и спустя миг его уже, как ни бывало. Лишь неприкрытый ставень хлопал на ветру, но даже шагов под окном уже не слышалось.

— Болван! — шепнул ему в след тот же голосок, тонкий и шипящий, как пламя. — Болтать на такие темы…

— Когда-нибудь терпение господина кончится, и этот дурень не отделается всего лишь обожженным лицом, — согласился кто-то еще.

Я даже не стал оборачиваться, потому что знал, мой дом пуст, а голоса, бесплотные и несущие полную бессмыслицу, звучали, наверное, у меня в голове. Однако Шарло их, кажется, тоже услышал. И после его ухода они снова заговорили. Я рискнул и спросил вслух у пустоты:

— А что плохого сделал этот болтун?

Мне, наверное, никто не ответит. Так я подумал, когда наступила тишина, но уже через миг по комнате рассыпался веселый, дребезжащий смех. Если здесь кто-то, кроме меня и был, то я подал им повод для злорадства.

Ночью я обычно не выходил из дома, но сегодня мне пришлось собраться и поспешно уйти. Чужаки, поселившиеся где-то рядом, сумели выдворить меня. Я не хотел, чтобы они снова начали шушукаться за моей спиной, шутить или смеяться. С меня уже хватало собственных видений, зачем же еще и это колдовство. Я называл голоса, звучащие в пустоте, именно колдовством, потому что никак иначе назвать подобное явление было нельзя.

Ноги сами понесли меня к церкви. Вряд ли, Ноэль дежурит там ночью, но я хотя бы смогу пройтись возле освященного места. Может, тогда духи меня оставят. Благодать в церкви я ощущал лишь тогда, когда рядом был мой друг, пусть еще и не священник, но, по моему мнению, уже почти святой. Ноэль был абсолютно беззлобным, и это удивляло. Он даже на своих сводных братьев не злился, которые фактически превратили его из лорда в нищего. Я бы никогда не смог быть таким бескорыстным и чистосердечным, как он. Возможно, поэтому я его так уважал, потому что он обладал качествами, недостижимыми для меня самого. Соборы в Рошене я старательно обходил, ведь я же считал себя причастным к колдовству, и иногда верил, что если переступлю их порог, то сгорю заживо или лишусь своего тайного зрения. В обществе Августина я мог находиться лишь потому, что считал и небезосновательно, что за мной оставлено лишь последнее место в аду, после всех его приближенных. От того, что я видел в инквизиции, часто кровь застывала в жилах, но там я, по крайней мере, понимал, что сам я не так зол, как мое новое окружение.

Что может натворить один оборотень по сравнению с тем, что уже сделал Августин? Он искалечил множество судеб, отнял сотни жизней и считался святым, хотя рядом с местом его обитания ежедневно пытали и убивали, как виновных, так и невинных. Оборотень мог загрызть в лесу двух-трех людей, но только ради необходимости выжить самому, а не для забавы. Я слышал, что оборотни несчастны, потому что не хотят такими быть, но вынуждены убивать ради того, чтобы продлить собственное существование.

Раньше я не очень- то верил во все эти россказни, но сейчас облегченно вздохнул, когда вспомнил, что еще не полнолуние. В темном небе сгущались тучи, но серп месяца не было видно, и я был этому рад. Правдоподобнее всего выглядело бы, если б сейчас тот же самый Шарло преградил мне дорогу и на моих глазах стал превращаться в волка. Вот тогда я бы смог с удовольствием всадить в этого клеветника пулю, пусть и не серебряную, но все равно смертоносную. Вот только Эдвина на его месте я представить себе не мог. Это было бы слишком невероятно и трагично. Маркиз, красивый, образованный, смелый и вдруг наказанный таким страшным проклятием. И девушка, которая покинула его после того, как узнала о том, что временами он изменяется. Шарло мог бы написать роман, хотя вряд ли он был достаточно грамотным для того, чтобы изложить в приемлемых, лишенных грубости фразах свое повествование.

Впереди показался купол церкви и крест, золотеющий на фоне черного неба. «Крест изгонит змея». Но ведь Эдвин стоял не так давно перед этой же церковью, смотрел на тот же самый крест, и это ему ничуть не повредило. Я попытался представить себе, как красивое лицо Эдвина при виде креста начинает изменяться до неузнаваемости, принимая нечеловеческие очертания и не смог. Эдвин был Эдвином. Никем другим сделать его было нельзя. Разве только ангелом на одной из фресок, если только найдется художник, способный точно передать кистью все красоту его лица.

Дверь церкви оказалась не заперта, и это меня удивило. В такой-то час. Есть только несколько дней в году, когда и ночью храмы открыты, но сегодня не такой день. Дверь приоткрылась, будто маня войти, и я переступил порог.

Свечи горели, но воск не капал. Я хотел коснуться пламени, как и советовал мне Шарло, и неважно, что ладонь уже обожжена, огоньки были такими слабыми и бледными, что казались призрачными, а не горячими. Я бы коснулся их и не обжегся, если бы быстрое движение внутри церкви не привлекло меня.

Я заметил стройную девушку в белом платье и в короне. Она зажигала свечи, но не с помощью огня, стоило ей только провести пальцами по фитилям, и те загорались. Я завороженно следил, как из-под ее слишком длинных, тонких пальцев высекается пламя.

Роза снова показалась мне царицей, но не земной. Удивительно было видеть ее здесь одну, без привычного сопровождения. Я так и ждал, что вот-вот из темноты вынырнут Винсент и Лоран, и целые полчища невообразимых созданий, вечно снующих за ней, но они не появлялись. Не раздавалось также и шорохов в тишине, свидетельствующих о чьем-то присутствии.

Роза провела рукой по последнему напольному подсвечнику, а потом вдруг обернулась и улыбнулась мне. Такой прекрасной, как сейчас, она еще никогда не была, а за ее спиной ярко вспыхивали только что разожженные свечи.

Мне захотелось встать перед ней на колени и сказать, что я сделаю ради нее абсолютно все, ведь она же моя царица, и корона так ослепительно сияет на ее голове. Я с трудом сдержал это побуждение. От платья Розы тоже исходило сияние и от ее кожи. Она была такой статной и изящной, что напоминала изваяние.

— Хотите о чем-то спросить у меня? — она слегка склонила голову набок, ее зеленые кошачьи глаза сейчас казались особенно красивыми, а губы были подведены чем-то красным. Вином или кровью?

— Ни о чем, — поспешно ответил я, хотя меня и терзали сомнения, но ее взгляд проникал мне в душу и сковывал волю так, что я боялся ей довериться. Мне почему-то казалось, что как бы она не была прекрасна и величественна, но ее ответ честным не будет. Так зачем же рассказывать ей о том, что меня гнетет?

Но она уже, похоже, все узнала, прочла по моим глазам.

— Я иногда прихожу сюда, — Роза намеренно заговорила на другую тему. — Мой лучший друг любил ночью посещать церкви, пока никто его не замечает, и я решила подражать ему. Я часто беру с него пример. Первый друг обычно становится идеалом, и мы всю жизнь хотим поступать так, как поступил бы он. А ваш первый друг влиял на вас хорошо или плохо?

Ну, вот опять опасная тема.

— У меня было много друзей, — попробовал выкрутиться я.

— Но настоящий только один.

— Ноэль?

— Нет, Ноэля вы бы только взяли под свое покровительство, если б могли себе такое позволить. Вы хотите ему помочь, а я имею в виду не объект жалости и не протеже. Я спрашиваю вас о том, кем вы восхищены.

— Маркиз, — сдался я.

— Оборотень, — легко передразнила она. — Вы стали бы волком, если бы он им оказался?

— Не шутите так, — взмолился я. Все это меня угнетало. Зачем все эти разговоры о том, кем на самом деле может оказаться мой друг.

— Лучше пусть он будет волком в шутке, чем в реальности. Значит, вы не так уж сильно его любите, раз не хотите разделять его тяжелую судьбу.

— Я этого не говорил. Естественно, я помог бы другу, если бы…

— Если бы не боялись, что однажды он может исцарапать вас так, что и вы заболеете тем же наследственным недугом? — закончила она за меня и улыбнулась, довольная собственным остроумием. Ей было легко шутить. Самой ей даже не нужно было изменять облик. Ее прекрасный лик и так казался мне нечеловеческим. Она грациозно двинулась ко мне своей обычной плавной и беззвучной поступью, и в один миг ее белоснежный наряд окрасился алым цветом. Я приоткрыл рот от изумления, хорошо еще, что не ляпнул ничего глупого, потому что Роза и так уже улыбалась с вызывающим лукавством. Дураку понятно, что все это не игра света. Хоть фасон платья остался тем же самым, а тон изменился. Красный цвет еще больше подчеркнул мраморную белизну ее кожи. Тонкие бретельки с оборками, как будто, казались не плеч, а мрамора. А под бардовым корсетом не вздымалась и не дышала грудь. Я не чувствовал дыхания Розы, я считал ее статуей.

Где-то с шорохом прошмыгнула мышь, и я взволнованно оглянулся назад, ожидая увидеть нагло ухмыляющееся лицо Винсента. Какое же облегчение я испытал, поняв, что церковь пуста.

— Мои компаньоны не придут, — пообещала Роза. — Никто из них.

— Вы их прогнали, — я припомнил, что Винсент давно уже вызывал общее неудовольствие, возможно, и другие…

— Они неуютно себя чувствуют в освященных местах, — прервала Роза мои мысли. — Мне же лучше, пусть бродят рядом и следят, не гонится ли за нами оборотень. Жаль только, что Винсент не может долго находиться возле церкви. Он мастер незаметно объявить тревогу, но ему всегда становится плохо даже в часовне.

— Он чем-то болен?

— Он слишком хитер, у него находится сотня причин не пойти в то место, где он не хочет быть. Но от вида церкви ему, действительно, может стать дурно, — Роза извлекла откуда-то, будто из темноты, лучину, дохнула на нее, и та тут же занялась огоньком.

— Не он один так умеет, — сказала она.

Я не понял ее, но кивнул. Я-то думал, что в мире есть равноправие. Не может же Эдвин страдать один, вдруг и Винсент тоже болен, но этот пройдоха, как назло, оказался здоровым для новых проказ. Конечно, ему не хочется стоять на службах, когда он может в это же время обыгрывать в карты таких бестолковых, заблудившихся путников, как я.

— Огонь настоящий? — я понимал, что спрашиваю глупость, но удержаться не смог.

— Ну… — нахмурилась Роза. — Обжечь он может… не так сильно, как огонь вашего друга, но весьма ощутимо.

Мои ладони! Я внезапно ощутил в них боль и повернул их тыльной стороной на свет. Бинты я уже содрал, но ожоги на коже все еще оставались заметны, и сейчас они показались мне особенно уродливыми и яркими.

— Вы ведь не хотите, чтобы он обжег вас так же и во второй раз? — сочувствие на ее лице было таким искренним, а голос звучал так вкрадчиво.

— Это сделал не он, — мы оба понимали, о ком говорим, хотя имени его вслух не произносили. Маркиз, как будто, присутствовал между нами, невидимый и неслышный, как золотистая тень.

Роза отрицательно покачала головой, и каменья в ее короне засверкали.

— Кто же, если не он?

— Никто. Это была просто случайность. Несчастный случай.

— Огонь не вспыхивает сам по себе, — довод звучал так веско, хотя я сам только что видел, как без трутницы и без кресала огонь сам возникает из-под ее руки.

И я сдался.

— Вы ведь знаете что-то о нем? — я не спрашивал, а почти умолял. — Что-то такое, что я должен утаить от властей. Что-то, что доказывает его вину без суда и следствия. Но он виновен совсем не в том, в чем его подозревают.

— И в этом тоже, — она задумалась и стала напоминать удрученную фею. — Мне неприятно об этом говорить, ведь он сделал и много добра, но только из чувства раскаянья. Ноэль не выдаст вам тайну его исповеди, как бы вы не просили. Будущий священник верен долгу. Он даже демона попытается понять и простить. Фактически он это и делает, пытается спасти того, кто людям враг. Можете хоть пытать неудавшегося лорда, он вам ничего не скажет, а я могла бы сказать, но зачем? Вы ведь все равно не хотите мне верить. А почему? Разве я не так же красива, как и Эдвин?

— Так же, — это была правда.

— Просто я чуточку честнее, а голосу истины не верит никто. Так повелось издавна.

— Я верю, но…

— Нужны доказательства? Вам надо все увидеть самому, и даже, если ваш друг оборотень, вы не поверите этому до тех пор, пока не застанете его в миг превращения, пока его когти не раздерут вам горло. Вот тогда на смертном одре у вас останется секунда — другая, чтобы припомнить — те, кто предупреждали меня, оказались правы?

— А если они были не правы? Если я выстрелю в друга и тотчас пойму, что меня ввели в заблуждение? Тогда с каким ужасом мне придется всю жизнь вспоминать этот разговор…

— Да, разговор в старой часовне, при свечах…

— Это не часовня, а церковь.

— Лет сто назад здесь была только часовня.

— Даже если и была, то я не могу об этом знать по той простой причине, что меня еще не было на свете сто лет назад.

— А ваш друг был, и столетие назад, и раньше. Он был всегда. Вы сами прочли о его долговечности.

— Это было не про него, — я не хотел воспринимать, как доказательство то, что было не очевидно.

— А вам хоть раз удалось заглянуть ему в глаза? — вдруг спросила Роза.

— Нет, — я понял это только что и с удивлением. — Он каждый раз отворачивался, причем слишком поспешно. Я никогда не мог поймать его взгляд больше, чем на секунду.

— Потому что если бы вы всмотрелись в его глаза, возможно, вы бы лишились рассудка от того, что увидели там. Все, кто встречали его, либо влюблялись в него, либо становились жертвой, даже при мимолетном общении с ним вы, в любом случае, станете жертвой, либо жертвой его обаяния, либо его когтей. Загляните глубже, и черная тень та, что живет в его глазах, поработит вашу душу.

Шепот Розы мог испугать. Я уже ощущал страх не потому, что она говорила об ужасных вещах, а потому что ее слова были так близки к правде. Я слушал ее и припоминал наши встречи, беседы, лучистый, внимательный взгляд Эдвина, который задерживался на мне не дольше, чем на миг и поспешно скользил дальше.

— Он давно уже не человек, — ее настойчивое шептание лишь подлило масла в огонь. Я ей поверил.

— А вы, Роза? Вы человек? — я почти не сомневался в ее ответе.

Она молча, отрицательно покачала головой. Лицо ее, как мне показалось, было печальным.

— Но я была человеком, — и снова в ее глазах промелькнули лукавые искорки.

— Тогда почему… Каким образом? — то, о чем я подумал, не укладывалось ни в какие слова.

— Мне, как и вам, встретился совсем не тот друг, которому можно было бы довериться. Когда на нашем пути встречается господин Смерть, мы можем сами выбрать свою дальнейшую участь, жить дальше, а только потом умереть, или жить вечно в компании со смертью.

Она на секунду замолчала и пристально посмотрела на меня.

— У вас хватило бы смелости выбрать второе?

Я не знал. Я только попятился от нее, руками ища опору сзади, чтобы не упасть, а над ее коронованной головой раскрылись и зашуршали темные крылья, то ли ее собственные, то ли чужие. Могло ли одно из ее странных существ проникнуть вслед за ней в церковь? Раз она сама могла, то, наверное, и другим это иногда удавалось.

— Он предложит это вам, подумайте, — несся за мной подобно эху звонкий голос Розы. — Если только вы не нападете первым на него, то вам придется выбирать.

Я не смог бы выбрать, даже если б она сама предложила мне нечто подобное. Реалист во мне был ошеломлен, а ясновидящий начал паниковать. Уже двое говорят мне об одном и том же, а Эдвин не пытается им возразить. И если сейчас, вернувшись домой, я обнаружу там бело-золотистого волка из леса, то я не рискну его застрелить.

Однако дома меня ждало вовсе не чудовище. Хоть и дверь, и окно были надежно заперты, а все тот же непрошеный гость, невесть каким образом проникший во внутрь, беззастенчиво рылся в моих вещах. На этот раз мое терпение лопнуло.

— Шарло! — с гневом окликнул я, заранее сжимая кулаки. И если этот презренный шут посмеет соврать мне, что вернулся за забытой шляпой, которой, кстати, у него не было, то я выстрелил бы в него без промедления. А там если б он еще остался жив, то оттащил бы его в зарешеченной повозке в Рошен, на суд к Августину. Должны же один раз на его аутодафе сжечь, кроме ведьм, также вора и лжеца. Заодно можно свалить вину всех местных преступлений на него и обелить настоящего преступника. Проверять никто не станет, ведь мне же в инквизиции доверяют. Мой авторитет вкупе со свидетельствами запуганного мною же Эжена могли бы решить все далеко не в пользу Шарло. Ну, вот, до чего я дошел, готов сам солгать, чтобы выгородить того, кто мне дорог. Дорог, как никто другой, кем бы он ни был.

— Что вам здесь нужно? Как вы посмели? — я начал с угроз, но Шарло повернулся ко мне неторопливо, без всяких признаков испуга. На этот раз выражение его лица казалось более довольным, он не нервничал и не дергался, как голодный волк, а губы его слегка покраснели.

— Я должен кое-что найти, — по- наглому пояснил он и как ни в чем не бывало снова принялся рыться в ящиках моего стола.

— Найти? — я был поражен. — Вы не могли здесь ничего потерять. У вас попросту не было с собой ни часов, ни запонок, ни денег, никаких мелких вещиц, которые можно обронить. Вы не могли для возвращения придумать более правдоподобный предлог?

— Думаете, я решил ограбить столь скудный домишко в отсутствие хозяина? — с издевкой осведомился он, не прекращая быстро перекапывать руками мои вещи.

— Да, именно так я и думаю, — честно и без малейшего стеснения подтвердил я. С такими, как Шарло, нечего церемониться.

— И зря, — фыркнул он. — Для ночного грабежа я бы выбрал более состоятельного хозяина. Если уж рисковать, то за большой куш, а не за мелочевку. Честно говоря, я был бы не прочь добраться таким вот методом хоть до сокровищниц императора — дракона, если бы не боялся местных сторожевых псов. А так хватило бы ловкости.

— Какая искренность! — восхитился я. — Надеюсь, на суде вы будете столь же честны.

— Вы думаете, что я решусь дать показания против того, кто так меня обжег, — негодяй, как обычно, сделал собственный вывод. — Нет, уж помилуйте, я опасаюсь, что даже скованный цепями он все еще сможет дохнуть огнем так, что спалит меня дотла.

— Да вы, просто сумасшедший, — я наконец-то высказал то, что хотел и ощутил от этого некоторое облегчение. Теперь он, по крайней мере, знает, как я отношусь к его бредням.

— Посмотрим, — Шарло нахально ухмыльнулся. — Кем вы себя- то будете считать, после того, как все увидите, умалишенным или грешником, за которым гоняются демоны.

— Убирайся отсюда? — я хотел стряхнуть его руку со своего стола, но вместо этого вышиб выдвинутый ящик, бумаги и письменный принадлежности с шумом высыпались из него на пол, и что-то яркое, круглое блеснуло среди них. Шарло издал восторженное «уф», быстро наклонился и поднял с пола сверкающую золотую пуговицу от камзола Эдвина.

— Это улика, — с торжеством пояснил он, прежде чем я успел потребовать «отдай».

— Нужно же иметь доказательство того, что он реально существует. А что если когда Августин прикоснется к ней, то из нее засочится кровь всех его жертв.

Шарло лукаво сощурился, затем в мгновение ока перемахнул через стол, чтобы быть подальше от разгневанного хозяина и насмешливо раскланялся на прощанье.

— Вам повезло, Габриэль, что по дороге мне встретился некто другой… Так что вы можете жить, избранник монсеньера. Ваша жизнь за отсутствие скандала в нашем обществе. По-моему, это справедливая сделка.

И его, как ни бывало. Снова он ускользнул от меня быстрее привидения. А я так и не понял значения его последних слов. Мало ли, о чем толкует умалишенный. Понимает ли он сам, о чем говорит.

Кажется, единственную вещь, оставшуюся от друга, у меня унесли. Теперь можно лишь надеяться, что Эдвин сам придет ко мне, волком или человеком. Я уже и не знал, кого мне ждать. Проснусь ли я от грудного рычания или от его приятного голоса. Лучше бы от второго. Ну и первое тоже возможно, если верить словам Розы, а ей было сложно не поверить. Она умела быть убедительной. Что ж, я загляну своему другу в глаза и надеюсь, что не лишусь от этого разума, и не увижу в них тени демона. Надеюсь, что преступником, которого я ищу, окажется Шарло или кто-то, подобный этому презренному шуту, а не маркиз. Но Эдвин… Как же тогда расценивать его собственные слова о том, что он может быть опасным? Может ли он причинить мне вред? Захочет ли он делать это, даже если Роза права?

Оборотни. Колья. Серебряные пули. Я вспомнил, что у меня есть одна. Она упакована в отдельном саквояже вместе с распятьем, бутылью святой воды и охранными грамотами, подписанными самим Августином, которые мне вручили перед отъездом. Сам не понимая до конца, что и зачем делаю, я вместо того, чтобы лечь спать, отправился заряжать револьвер той самой пулей, отлитой из серебра и освященной в инквизиции. Мне дали ее на всякий случай, как талисман. Ведь другие служители инквизиции, в отличие от меня, верили или, по крайней мере, делали вид, что верят, как в ведьм, так и во всю прочую нечисть. Их подачка оказалась, как нельзя кстати. Если мне придется обороняться, я сделаю это. Я выстрелю не в сердце и не в лоб, а, скажем, просто нанесу рану, чтобы он не убил меня в полнолуние, а потом мы вместе придумаем, как быть дальше. И все-таки я надеялся, что оборотнем окажется не Эдвин, а кто-нибудь другой.

Прождал я до утра, но никто так и не вломился в дом, не послышалось царапанья волчьих когтей о дверь. Не появился больше и Шарло. Он уже получил то, что хотел, и сумел посеять смуту в моих планах. Если бы не его визит и не увещевания Розы, я бы так до сих пор и был сдержан и хладнокровен. А сейчас я будто поддался безумию, заряжал револьвер, чтобы обороняться от лучшего друга.

В свою спальню этой ночью я так и не поднялся, но под утро все же не выдержал и заснул прямо на софе. Мне снился Эдвин, бродящий по каким-то необъятным темным залам и галереям, и мрачному, ничуть не стесненному фресками, колоннадами и высокими потолками пространству, которому не было конца. То был замок или целая звездная вселенная, принявшая очертания замка. И Эдвин выглядел в нем, как никогда лучистым и таинственным, и юным, слишком юным для того, чтобы блуждать по такому древнему и злому месту. Его красиво очерченные губы едва шевелились, что-то шепча, или то была песнь, подобная свисту крыльев. У него ведь ангельский голос. Он мог и петь, и я слышал слова, призыв, перед которым не смог бы устоять, наверное, никто. « Только вернись ко мне, и я все тебе прощу!». Слова обрывались, теряясь в необъятном пространстве, но божественный голос все еще звучал, и сердце трепетало при его звуках. Я бы не смог удержаться, и если бы этот голос звал меня, то я шагнул бы вперед, навстречу ему, даже если между нами простиралась бы бездна. Я бы, не задумываясь, рванулся туда и разбился бы о камни его, похожей на замок вселенной, но он звал не меня. Кого-то другого. А переходы и лестницы его замка громоздились во тьме, удерживались над бездной, созданные стараниями какого-то непревзойденного и мистического зодчего. И в этом лабиринте со странной неземной архитектурой Эдвин был, как никогда, одинок.

Я бы так и проспал до вечера, ели бы кто-то не прикоснулся вдруг к моему лбу. Быстрое, осторожное пощипывание чьих-то коготочков окончательно прогнало остатки сна. Я вскочил и гарпия Лорана, виновато пискнув, убрала свои лапки от моих карманов.

— Я что, не доплатил за последний проигрыш?

Очередной взволнованный писк можно было принять, как за согласие, так и за протест. Я понятия не имел, каким языком Лоран общается со своим питомцем. Факт, что я этого языка не понимал, но то, что гарпия выхватила карманные часы из моего пальто, я истолковал, как собственную недостачу. Наверное, я сам поставил их на кон, а отдать забыл. Жаль, что Винсент о таких мелочах не забывает. Должно быть, это он подослал ко мне зверька. Лоран казался слишком вежливым для того, чтобы провоцировать такие вот неожиданные визиты.

Но часами гарпия не удовлетворилась. Пока я сонно протирал глаза, она шныряла по комнате, разыскивая что-то еще.

— А ну-ка, отдай! — только, когда когтистые лапки бесцеремонно схватили в охапку все бумаги с моего стола, я заволновался. Дневник, к счастью, я успел положить в глубокий карман своей одежды, а вот все остальное лежало в беспорядке. Там ведь были еще и записи об Эдвине.

— Отдай немедленно! — потребовал я, вскакивая с софы, но гарпия только проверещала чего-то, по- наглому показала мне раздвоенный язык и засеменила к окну. Предметы обихода мне бы жалко не было, я ведь не законченный материалист, но записи в чужих руках, точнее, когтях оставлять было нельзя. Что только может произойти, если они попадут к Винсенту. Тот своей возможности насолить ближнему не упустит. Казалось, он из всего умеет извлечь выгоду.

Раздеться на ночь я не успел, так что теперь мне не пришлось тратить на это время. Даже полушубок я снимать не стал, так как в нетопленом доме стало слишком холодно. И теперь это обернулось удачей, иначе я замерз бы, гоняясь за наглым зверьком по заснеженным полям. Гарпия удирала от меня так быстро, что казалось ее лапки вовсе и не касаются земли, иногда на снегу даже крошечных следов от них не оставалось.

Отчаяние сделало меня отличным бегуном. По крайней мере, я не отставал, и дистанция между нами начала сокращаться. Зверек пытался петлять и ловчить, но по нужде и мне пришлось стать ловким. Я почти догнал его, но гарпия нырнула за решетку поместья де Вильеров прежде, чем я успел схватить ее. Как же далеко ей удалось меня завести. Я быстро нашел в карманах ключи, с которыми не расставался, отпер ворота и снова кинулся вдогонку уже через парк, а потом и через приоткрытую дверь дома. Я даже не задумался о том, почему не заперта она, если ворота на замке. Хвост гарпии мелькнул на крутой лестнице, ведущей в подвал, и я устремился туда.

— Стой, наглец! — до чего же я дошел, гоняюсь по чужим домам за ловкими зверьми и не могу даже их поймать.

В просторном подвале оказалось темно, но скудный свет просачивался сквозь зарешеченное окошко вверху стены, и я различил гарпию, прижавшуюся к углу. Она срочно перебрала лапками мои бумаги, снова проверещала что-то, и то ли в знак того, что сдается, то ли посчитав украденное не стоящим жертв, бросила всю пачку на пол, а сама нырнула под какую-то решетку в полу.

— Ну и ну! — я наклонился, чтобы собрать бумаги и заметил, что пол в подвале странно исцарапан. Мои пальцы сами легли на холодную облицовку пола, чтобы ощупать царапины. Они были точно такими же, как те, что остались в комнате наверху моего дома после припадка Эдвина. Только вот, что это был за «припадок»? Здесь, в этом подвале, самое подходящее место для того, чтобы заточить оборотня. Это место так напоминает мои видения, с одной только разницей, сюда проникает дневной свет, но окно расположено так высоко вверху, что человеку до него не дотянуться.

А еще цепи на стене, настоящие кандалы. Я прикоснулся к ним и удивился их прочности. Никто, даже безумный, не смог бы их порвать. Говорят, ведь, что в безумцах сидит легион бесов, но даже демону такие оковы разорвать не под силу.

— Правда ли? — пораженно спросил я, открыл свой дневник на месте, заложенным пером, и остатками засохших чернил нацарапал всего одно слова. Он! Я не стал вписывать сюда имя Эдвина. Я просто знал теперь, что все подозреваемые отметены. Он, тот, кого я ищу. Я понял это и без видения, одним лишь предчувствием.

И вдруг изящная, но сильная, фосфоресцирующая во мгле рука легка поверх моей на дневник. Я уже догадался, кто передо мной, и виновато потупился, прежде чем Эдвин заговорил.

— Думаете, я и раньше здесь сидел… в заточении?

Вопрос показался мне риторическим. Разве это не очевидно? Ведь здесь же цепи на стенах в железных скобах, и он тоже здесь.

— Цепи? — Эдвин нахмурился, будто без труда прочел мои мысли. — Так вот, что тебя смущает?

Он подошел к стене, схватил первый попавшийся наручник и замкнул на своем запястье. Как ему, вообще, удавалось удерживать эти кандалы так легко, будто они весили не больше пуха.

— Смотри! — потребовал Эдвин, натянул на запястье цепь и рванул всего один раз, но железная скоба в стене задрожала и не выдержала. Всего один рывок, и она вылетела из привычного места вместе с гвоздями и кусками камней из стены. Штукатурка крошилась, сыпалась известка, и я боялся, что сейчас стены могут обрушиться на нас, если он даст выход своей силе.

— Видишь, Габриэль, чтобы удержать меня, одних цепей не достаточно, — без всякого торжества, мрачно прокомментировал он. — И никакие оковы мне не помеха. Даже, когда я был пленником, я умел настоять на своем.

— Так, значит, ты все-таки был в заточении?

— Был, — кивнул он. — Но не так, как ты думаешь.

Я прижался к стене и положил руку на оружие, спрятанное в кармане. Я был напуган и, как утопающий. цеплялся за соломинку. У меня есть всего одна пуля, и я должен пустить ее в ход с пользой, но никого не убив. Куда можно ранить оборотня, чтобы он ослаб, но не лишился жизни? А еще у меня серебряная цепочка с крестом на шее. Я одел ее только вчера, подчинившись порыву. Может ли серебро защитить в таком случае?

Эдвин двинулся ко мне, и я испугался. Мне становилось страшно от его привычной неторопливости и уверенности, от этой грации выжидающего хищника.

Я вытащил револьвер, но в Эдвина целиться не стал, всего лишь продемонстрировал, что у меня есть оружие.

— В нем серебряная пуля, — предупредил я, не тем хладнокровным тоном, которого обычно пугаются преступники, а непривычно вялым, обреченным тоном.

Всего одно быстрое движение, похожее на мелькание белого пятна перед глазами, один выброс руки вперед и Эдвин выхватил у меня револьвер. Он забрал оружие, но вместо того, чтобы нацелить его на меня, отошел в сторону, положил палец на курок, и… мне было трудно поверить в то, что он совершил на моих глазах. Нет, в меня целиться он не стал, но он сделал нечто еще более ужасное. Он прострелил себе ладонь, ничуть не жалея ни себя, ни случайно оказавшегося рядом и ошеломленного свидетеля. И казалось, он не почувствовал боли, когда изувечил себя. Я готов был закричать, видя его кровь и пулю, застрявшую в его ладони, и отрешенное выражение его лица. Можно было подумать, что он всего лишь совершает какой-то жуткий обряд, и ничего непривычного в этом нет.

Мои ногти царапали каменную стену. Зачем он так с собой поступил? Зачем себя изуродовал? Я смотрел, как пуля почти тут же выскочила из его руки, обнажив рану, но та перестала кровоточить. Сейчас ли начнется превращение? Но оно не началось. А ранение? Мясо в свежей дыре зарастало, восстанавливалась кость, как заново нарисованные соединялись оборванные вены и затягивались кожицей. А кожа становилась такой же белой, чистой и сияющей, как раньше. Будто и не было никакой огнестрельной раны? Чудеса происходили прямо у меня на глазах, а Эдвин будто бы воспринимал все это, как само собой разумеющиеся.

— Вы думаете, что этой хлопушкой можете причинить мне вред? — снова обратился он ко мне.

— Но пуля серебряная… — пролепетал я.

— И что с того? — Эдвин покрутил опустевший барабан, и в том каким-то чудом появились пули. Ну и фокусник! Хотя не слишком ли реалистично для фокуса?

— Я владею самым большим запасом серебра в мире. Мне ли бояться серебряного блеска и прикосновения к драгоценным металлам?

Кто-то сорвал цепочку из серебра с моей шеи, быстро и ловко, так что я даже не ощутил соприкосновения, только понял, что цепочка уже снята, а крестик упал и затерялся меж плит. Рукой я уже не нащупал на шее ни того, ни другого.

Кто-то засмеялся, но Эдвин свирепо шепнул что-то в пустоту, и смех тут же стих.

— Хочешь увидеть настоящий фокус, Габриэль, — он схватил меня за плечо и заставил развернуться вперед к лестнице. — Посмотри!

Эдвин указал дулом револьвера на какое-то мерзкое, похожее на гарпию существо, копошащиеся вокруг лужицы его крови. Я узнал эту тварь. Раньше у Розы я видел таких же мерзких созданий. Кровь уже начинала дымиться, хоть это и странно, а существо собиралось слизнуть ее. Но бумаги, оброненные мною на пол, очевидно, оказались более соблазнительными. Тварь осторожно протянула лапку к ним, ощупала и уже собиралась схватить, но тут Эдвин выстрелил. Один свист пули следовал за другим, а рука, державшая револьвер, совсем не вздрагивала от отдачи, будто сама была сделана из крепчайшего камня.

Эдвин всадил все пули в облезлого зверька. Я даже побоялся сказать ему о том, что он убил одного из слуг Розы. Вряд ли конечно, Роза будет жалеть, ведь у нее таких слуг слишком много, но отвратительное существо в луже крови вызывало у меня тошноту, гадкое и мертвое, оно вдруг шевельнулось. Сначала дернулась когтистая лапка, потом ранки от пулевых ранений начали заживать, затем поднялась голова и восстановилась так, словно и не было на ней травм. Существо присело, недовольно заворчало и начало чуть не кокетливо отряхивать грязь с шерсти и хвоста.

— Кто ты? — впервые я шарахнулся от Эдвина, как ошпаренный. — Кто все эти существа, которые трутся вокруг тебя.

— А ты сам, как думаешь?

— Он… тот. кто пришел ко мне ночью, сказал, что ты оборотень, — честно, как на исповеди признался я.

Эдвин только презрительно усмехнулся.

— А что он еще тебе сказал? Что по ночам я собираю таких вот демонов, как я сам, на оргии и пью с ними кровь из золотого бокала, что я сплю на горе сокровищ, что соблазняю юных девушек, чтобы потом перерезать им горло? А в полнолуние я изменяю свой облик?

Он больше не усмехался и не смотрел на меня с угрозой. Его внезапное спокойствие и отчужденность были страшнее любой угрозы.

— На самом деле, все ложь, — внезапно заключил он. — Зачем мне ждать полной луны, если я могу изменить свой облик прямо сейчас перед вами.

Он немного отдалился, медленно расстегнул пуговицы своего камзола. Небрежные, но, как обычно, грациозные движения на этот раз вызывали страх. Эдвин скинул камзол, расстегнул ворот рубашки.

— Принято, что оборотни видоизменяются без одежды, но мне она ничем не мешает, — его пальцы соскользнули с распахнутого воротника. — Этот маскарад — часть меня… и дракон тоже.

— Дракон? — я еще плотнее прижался к стене, хоть услышанное и показалось мне всего лишь шуткой.

— Разве вы сразу не поняли? Не догадались, что он здесь, рядом?

— Я не верил в него. И не верю сейчас, — я, словно, пытался оправдаться перед ним.

— Так придется поверить, — Эдвин отошел еще дальше, но я успел заметить, как вспыхнули его глаза и кожа, как ногти на руках стали отливать золотым сиянием. И руки… они уже не были руками, а за спиной раскрывался и трепыхал ни плащ. На Эдвине больше не было плаща. То были крылья. Настоящие, золотые крылья.

— Достаточно! — прошептал я. Мне не хотелось видеть все, но Эдвин отрицательно покачал головой. Лицо его все еще было прежним, только чуть более суровым.

— Ты ведь сам сказал, что тебе нужны доказательства, так я покажу тебе все, чтобы ты поверил. наконец. в меня.

— В тебя? — вернее было бы спросить « в дракона», но язык отказывался выговорить это, однако Эдвин понял и кивнул. Он всегда все понимал. Он ведь был не таким, как все. И только теперь, здесь, вдали от людей, в подвале проклятого поместья, я, наконец, понял, насколько же сильно и разительно он отличается ото всех остальных.

«Вы бы лишились разума, если б долго смотрели в его глаза», всплыли в моей памяти предупреждения Розы. О, да, теперь я понимал ее. Я бы сошел с ума, если б глаза Эдвина неотрывно наблюдали за мной. Зрачки заполнились отражением дракона. То были пустые глазницы статуи, в которых из века в век присутствует одно неизменное отражение.

Дракон! Настоящий, живой и разъяренный. Хватит ли ему места, чтобы здесь стать собой. Огромные крылья уже заполнили собой весь подвал. Эта темница слишком тесна для него. Она бы не смогла стать ему ни клеткой, ни узилищем. Значит, цепи, правда, не его. Жесткие и горячие, золотистые чешуйки почти щекотали мою кожу. И не надо огня. Дракон просто раздавит меня, как мошку, если успеет до конца перевоплотиться. Я умолял Эдвина, не вслух, а мысленно, остановиться, но превращение продолжалось. Оно и закончилось бы, если б вдруг та самая цепочка, которую я давно приметил, не вспыхнула на его груди. И на ней был вовсе не крест, как я думал. Какой-то странный, изрезанный надписями круглый медальон заискрился, и буквы на нем стали переливаться множеством оттенков. И крик дракона разорвал тишину над поместьем, оглушил меня так, что лопнули барабанные перепонки, и из ушей хлынула кровь. Я ощущал, как она стекает из ушных раковин мне на шею и за воротник, чувствовал нестерпимую боль. А дракон между тем, кажется, тоже страдал или бился в очередной метаморфозе.

Я присел на корточках на полу и зажал уши руками, надеясь так остановить кровотечение, но кровь сочилась меж пальцев. А рядом с собой я чувствовал разгоряченное быстрое дыхание, взмах крыл и понимал, что смерть близка.

Я поднял глаза. Передо мной уже был не дракон, а прежний разгневанный ангел. Ангел, явившийся за моей душой. И я едва удерживался, чтобы не спросить, не настал ли для меня судный день.

Эдвин стал таким, как был, но крылья за его спиной остались, оперенные и золотистые, будто собравшие в себе все сияние зари. Они искрились и трепетали, и я уже больше не воспринимал их, как чудо. Они были частью его. Однажды я уже заметил их, но принял за иллюзию.

— Ну что? — Эдвин смотрел на меня выжидающе и недоверчиво. — Начнешь обвинять меня за сожженную деревню, за адский огонь, в котором сгорели многие еще до твоего появления на свет, за отсеченную голову Даниэллы де Вильер?

— Это сделал ты?

Он кивнул.

— Ты ведь знал об этом, но не хотел поверить сам себе.

— У меня и в мыслях не было тебя обвинять, — мне казалось, что сейчас это он выступает в роли обвинителя.

— А чего ты ждал? — он прочел мои мысли и еще сильнее разозлился. — Думаешь. это легко — быть драконом? Думаешь, я ни разу не рыдал о тех жизнях, которые гибли в моем огне и о жизнях тех девушек, которые меня любили, не зная, кто я? В темнице, среди таких же цепей и сырых стен, наставник учил меня быть хладнокровным, и с каждым его уроком во мне умирала частица души. Поверь мне, душевная боль гораздо сильнее физической, по крайней мере, для такого создания, как я.

— И что потом? Как ты мог показаться мне таким прекрасным, если ты бездушное создание?

— Потом я встретил девушку, не похожую на других, — злость прошла, его черты исказились от боли. — Она вернула мне веру во все, что я потерял, но…

— Ты и ей отрубил голову?

— Хуже. Я испортил ее. Превратил святую в демона. Я этого не хотел. Я надеялся, что она превзойдет меня в волшебной славе, а она превзошла меня во зле и обернула все мои наставления против меня же. И это мне справедливая кара, потому что когда-то сам я точно так же поступил со своим наставником.

Эдвин прошелся по подвалу, прижал руку ко лбу, его крылья взволнованно трепыхнулись. Он метался здесь, как зверь в клетке, хотя дверь была отворена.

— Если хочешь обвинять, обвиняй, я все выслушаю, — он присел возле цепей, обхватил рукой одно колено и снова нервно взмахнул крыльями. — Мне уже не впервые выслушивать упреки.

— Но мне, правда, не в чем тебя упрекнуть.

— Разве? — он насторожился. — А как же твои поиски? Твоя должность? Ты обязан поймать меня или убить?

— Как другие приспешники Августина обязаны составить ложные обвинения в адрес его былых обидчиков. Честности здесь не было и нет. Часто и мой долг бывал неприятен.

— А в моем случае? Кто честен сейчас?

— Ты, — не задумываясь, ответил я. — И, возможно, твой огонь был всего лишь наказанием тем, кто давно заслужил худшего.

— Худшего быть не может.

— В пыточных Августина может.

Он вдруг рассмеялся, грустно, но легко, совсем по-мальчишечьи.

— А ты, похоже, повидал все.

— И то, о чем даже знать не хотелось, — согласился я. — Августин где-то вычитал, что огонь это кара небесная. Так вершил ли ты злодеяния? Знал ли ты, что за люди и инородные существа находятся в тех селениях, над которыми молнией проносился ты?

— Я был несправедлив.

— Может, не всегда.

— С Даниэллой…

— И с Бланкой?

— Бланку я не убивал, — возразил он.

— Тогда кто? — это меняло дело. Значит, мое расследование еще не закончено.

— Не ищи ее, — вдруг посоветовал Эдвин. — Она там, откуда ты живым не вернешься.

— Значит, она жива?

— Нет, но и полностью мертвой ее назвать было бы ошибочным.

— А Батист де Вильер?

— Он ищет меня, чтобы отомстить.

— И ты не убьешь его.

— Я бы этого не хотел.

— Значит, он более честен, чем его сестра.

— Пока да, но он уже встал на опасный путь. Я знал, что голова Даниэллы однажды скатится с плеч, но не думал, что это сделаю с ней я. Посмотри на этот подвал, на царапины на стенах, на цепи. Здесь все ее потомки свершали свои ритуалы, держали в оковах и демонов, и оборотней, наверху устраивали пиры, царствовали над графством и погибали, преступив дозволенную черту в колдовстве. Все они были в чем-то повинны, и сестра Батиста оказалась не лучше их. Хотя, по- моему, такой смерти она не заслужила.

И мне осталось только гадать, что он имел в виду под «такой смертью». Он особенно это выделил, и, кажется, речь шла о чем-то белее страшном, чем об отсечении головы.

— Были и другие, похожие на нее, в основном, не люди. Я до сих пор помню их, красивых и обезглавленных, хотя уже много столетий миновало с тех пор, как они погибли из-за меня.

— Ты жил так долго?

Он опять молча кивнул.

— И каждое столетия отпечаталось в твоем мозгу, сделало тебя умнее и сильнее в колдовстве. Каким же глупым и недальновидным ты, должно быть, считал меня. Я ведь неопытный новичок, и мне всего двадцать, а за твоими плечами вечность.

— Я не считал тебя глупым, — серьезно возразил он. — Это меня можно причислить к устаревшим эпохам, но не тебя. Я живу прошлым.

Но он жил и сейчас, и сама возможность такой бесконечной жизни казалась мне волшебством. Жизнь такого прекрасного, нечеловеческого создания.

— И тысяча лет пред очами твоими все равно, что вчерашний день, — процитировал я строку из псалмов. Она точно передавала мои мысли. Я будто видел в его глазах многоликие отражения тысячелетий.

Эдвин невесело усмехнулся.

— Ты хотел бы жить тысячи лет?

— Не знаю, — я пожал плечами. — С тобой… чтобы ты научил меня всему, что нужно для вечности, чтобы в бесконечной жизни я не был так же одинок, как в этой.

— Там много тех, кто сможет понять тебя.

— Разве не ты один?

— Их целая империя. Скрытый мир существ, похожих на меня. Многие из них за красочной праздной жизнью лишь скрывают пустоту своего существования, другие знают столько, что даже мне стоит их опасаться. Если я проведу тебя в их страну, то ты сможешь найти кого-нибудь себе по душе.

— А те, кого я уже видел?

— Анжелет? — он немного изумился такому быстрому выбору.

— Я имел в виду не ее, — мог ли я рассказать ему о тех, кого встретил в лесу. Имел ли я право о них рассказывать. О Розе, такой же идеально красивой и умной, как Эдвин. Вдруг он привык быть первым среди этих существ. Вдруг он приревнует и убьет ее, лишь бы только остаться самым прекрасным созданием на свете. Или еще хуже, он может влюбиться в нее, и тогда я останусь один, вне их неземной компании. Мне тогда придется вернуться к прежней рутинной жизни и забыть о волшебстве. Я смогу лишь вспоминать о двух ангелах, златокудром, словно сотканном из зари, и темноволосом, живущем в склепе, но они сами уже никогда не вернутся ко мне. И даже дворец Розы, так сильно напоминающий гробницу, будет навеки закрыт для меня.

Я этого не хотел. Я желал, чтобы все осталось, как сейчас, чтобы Эдвин был лишь моим другом, который больше не отвернется от меня и не станет обвинять, что я считаю его необычность порочной. Ведь он же ни в чем не виноват. Да, он дракон, но я люблю его и буду хранить его секрет.

— Я не могу никого больше выбирать. Я уже выбрал.

И Эдвин снова кивнул. Как обычно, он все понял без разъяснений. О таком собеседнике можно только мечтать. Я мог не теряться в долгих объяснениях, он и так все знал и не считал предосудительной ни одну из моих мыслей.

А когда меня преследовала птица, под маской мне явился ты, хотел спросить я, но не решался. Однако губы Эдвина сложились в едва уловимое «да».

— Иногда я пытаюсь искупить совершенное зло добрыми делами, — пояснил он вслух.

И медальон на его груди снова слегка вспыхнул разноцветными искрами, словно подтверждая его слова и отдавая беззвучную похвалу им. Буковки на золотой круглой крышке полыхали многоцветьем красок ярче, чем любой фейерверк. И я невольно залюбовался его медальоном, непрерывной сменой оттенков и мирным золотистым сиянием. Оно успокаивало меня.

— И не только тебя, оно смиряет нрав зверя, — прошептал Эдвин. — За свое спасение, скажи спасибо той, чей локон в этом медальоне. Жаль, что ты ее не знаешь. Ты бы тоже ее полюбил или, по крайней мере, восхитился бы ею. Не было еще богини, прекрасней, чем она.

Возможно, но я уже восхитился другой. Той, о которой молчал. Той, которая требовала от меня, чтобы я первым напал на дракона лишь бы только обезопасить себя, и ее голос все еще звучал в моем мозгу, подобный эху и благозвучный, но подбивающий слушателя на недобрые дела.

Роза! Если я расскажу о ней, интересно, что скажет мне Эдвин, но рассказывать я не собирался. Да, я подпал под чьи-то чары, но не собирался говорить об этом никому. Даже своему другу. Даже тому, перед кем моя жизнь всего лишь хрупкий огонек свечи, который он может в любой миг задуть.

Кстати, об огне. Я уже ощущал кожей его жар. Лужица крови на полу сильно воспламенилась. Оранжевые язычки подбирались к бумаге, и ее края уже обуглились. Эдвин что-то прошептал, едва взмахнул рукой, и огонь стал угасать, как будто лишенный пищи.

Вся сила мира в его руках, не только физическая, но и способная укрощать огонь, стихии, воспламенять, карать и… исцелять. Я был уверен, что Эдвин может и это. И если он что-то задумал, то нет такой силы, которая равна ему и может ему противостоять.

— Ты убьешь меня? — ответ казался мне очевидным, но Эдвин удивился.

— Зачем? — даже черная тень, промелькнувшая в его глазах, взволнованно передернула крыльями. Смотря в его глаза, я уже ощущал, что слепну, вижу только их и ничего больше из окружающего, а мой друг с крыльями всего лишь свет в темноте, далекая свеча, которая перед подслеповатыми очами приобрела очертания ангела.

— Чтобы я никому не выдал твою тайну.

— Ее знают многие, — пренебрежительно бросил он.

— Но не те, кто могут проговориться под пытками у Августина. Если ты хочешь, чтобы я ничего не выболтал, ты должен меня убить. Так, наверное, поступают все, кому есть, что скрывать — убирают свидетеля.

— Только не я, — возразил он. — Я же не такой, как все. И что мне Августин? Он сам очутится в огне, если я захочу.

— Но…

— Он так же свят, как и я, — опередил Эдвин мое возражение. — Просто ему повезло с покровителями гораздо больше, чем мне. Они ему хоть что-то дали, в отличие от моего наставника.

— Наставника? — меня удивляло само это слово, чему можно учить того, кто и так обо всем знает.

— На самом деле, князь им никогда не был, — как-то загадочно возразил Эдвин. — Просто он так себя называл, и я тоже привык к этому прозвищу. А на самом деле, мы с ним всего лишь пародия на настоящего наставника и ученика. Одного из нас уже нет, а я все еще чувствую себя принужденным называть кого-то своим учителем, хотя он так ничему меня и не научил. Я узнал все сам.

— А меня, вообще, было некому учить. Никто мне ничего не объяснил и сейчас я боюсь… — мог ли я поведать о своих страхах, хоть одному живому существу, будь то человек, или эльф, или ангел. Не все ли равно. Даже произнести вслух мои опасения было страшно. Я заранее твердо решил, что, когда лишусь дара ясновидения, а вместе с ним и зрения, то пущу пулю себе в лоб, но говорить об этом было неприятно. Сейчас я уже ощущал себя близоруким, как никогда, но тайное зрение работало беспрерывно, рисуя перед полуприкрытыми веками все новые и новые обрывочные фрагменты. Если б я коснулся Эдвина, вспышка ясновидения озарила бы меня, но я не смел. Не хотел обжечься во второй раз, к тому же, мне стало плохо, и стены, и цепи и зарешеченное оконце, все окружающее стало расплываться перед глазами, даже крылатая фигура Эдвина потеряла четкие очертания, остался один лишь свет, исходящий от него. Свет во тьме. Я так не хотел, чтобы этот свет исчез навсегда. Не хотел остаться во тьме. Но стоит только Эдвину дернуться или отойти от меня, и сияние пропадет.

Слава богу, он не ушел один. По трепыханию его крыльев, я понял, что он встал, но вместо того, чтобы оставить меня, осторожно обхватил за талию, помог подняться с пола и повел вверх по лестнице.