Бесплатный фрагмент - Век агрессии

Аннотация книги

Монография Касумова Т. К. посвящена вопросам и проблемам нарастающей агрессии в значении века. А сам Век агрессии предполагается как возможное и допустимое особой реальности чувствований и переживаний под воздействием самодовлеющей агрессии.

В преддверии определяются три ключевых элемента в складывании Века агрессии. Это чувства как столпы возвышения агрессии; надличностные агрессивные сущности и агрессиум (внешнее и внутренне); метаморфозы и изменения самой агрессии. Здесь основные авторские суждения сводятся к тому, что когда чувства принимают верховенство агрессии, то они становятся её столпами для возвышения. Что после сбросов агрессий в жизненные пространства, агрессия как явление угасает, стирается также острота событийности, но сущность агрессии сохраняется, она оседает в людских сознаниях. Уже как надличностная сущность, агрессия может возвращаться в реальный мир опытно обогащённой, в том числе и благодаря СМИ. Когда же углубляются межгосударственные противостояния, возрастает политическая и социальная конфликтность, агрессия утверждается как оплот государственности внутри и вне страны и становится ядром притяжения в складывания Века агрессии. Показана возрастающая роль агрессии в жизни людей, её криминально-глобалистский характер. Особое внимание уделяется рассмотрению политической агрессии в противостоянии международному праву.

Книга будет полезна студентам, изучающим поведенческие науки, преподавателям высшей школы и научным сотрудникам.

Посвящается моему сыну, Руслану

ПРОЛЕГОМЕНЫ В ВОПРОСАХ        И ПРОБЛЕМАХ, СВЯЗАННЫЕ        С АГРЕССИЕЙ В ЗНАЧЕНИИ ВЕКА

А. Начинание

В начинании приводятся суждения о связи понятий, в которых предполагаются признаки предмета агрессии в значении века; даются ключевые элементы складывания Века агрессии. К ним мы приходим в результате размышлений и рассуждений о возможностях и допущениях предполагаемого века. Но, вопреки общепринятому в логике, они предваряют размышления и текст книги, в которой представлена их развернутая повествовательность. Суждения здесь даются вначале, чтобы можно было удержать разрозненные тексты в единстве с задаваемыми идеями и в общем смысловом поле. Ведь основу размышлений составляют идеи изменений и предполагаемые ими способы складывания составляющих в Век агрессии.

Но с чем связаны эти изменения? Ответим здесь, в начинании, лапидарно. Изменения будут связаны с чувствами, когда они с новой силой смогут отозваться в мире, приняв верховенство агрессии. И станут тогда возрастать в отношениях желаемое превосходство, которое всегда было и остаётся между людьми. Однако возможно ли с этим связывать движение агрессии к вековой значимости? Ответ предполагает родовой вопрос о сущности перерастания «агрессии дня», «агрессию года», в «агрессию века», что близко будет к онтологии, ибо связано с выявлением принципа бытия и смыслом жизни.

Наш подход к решению искомого связывается с изменением агрессии, её верховенством над чувствами и активизацией необходимых для этого внешних условий. Однако важна роль и внутренних динамических факторов в психике, задействованных по большей части на подражательной основе. Здесь необходимо понять как складывается вековая агрессия под действием социальных процессов, и как человеческая энергия в этих формах её проявления становится активной силой, формирующей эти процессы.

Как это будет происходить в преддверии Века агрессии, который рассматривается как этап выявления и утверждения основных составляющих? Какие интегральные силы станут возможны и изменят жизнь людей в соответствии с характером и способом агрессивного выражения? Мы исходим из того, что действия названных переменных изменяются по существу в преддверии Века агрессии. В этот период видятся возможности для образования трёх ключевых элементов и допущения устанавливаемых нами понятий Века агрессии. Именно с этим мы связываем новизну нашего подхода.

А где же предмет, вправе нас спросить требовательный читатель, коль скоро мы собираемся говорить возможностях и допущениях того, чего нет. В первом приближении предметом будут элементы, о возможностях и допущениях которых можно будет судить в плане складывания Века агрессии. Такая предметность по мере выявления исследовательских вопросов будет обогащаться.

Итак, начнём озадачиваться с устанавливаемым в принципе, поставив вопросы — «Быть или не быть Веку агрессии»? Если быть, то станет ли Век агрессии тем самым искомым, что подлежит установлению в своей будущности на основе складывания для этого составляющих и общих изменений в жизни? В чистом виде это будут скорее философские вопросы, возможно, и художественного толка, ибо за отсутствием достоверных реалий, они предполагают вымыслы и всякие допущения. При этом предусматривается учитывание и обстоятельное интерпретирование «дуновений» будущности, которые могут добавить красок и выразительности художественным постижениям и действиям. И много шире, когда художественность как образное видение предполагаемого Века агрессии будет задействована для усиления полноты искомого.

В то же время сама агрессия, которая всё больше и больше охватывает жизнь людей, есть реальность с её подвижной практикой. Здесь метаморфозы и изменения агрессии могли бы многое сказать о складывании Века агрессии. Однако представленная в таком виде в решениях искомого, она должна будет строго отвечать научности, которая потребует доказательности возрастания её значимости и видоизменений на основе фактов. Ибо одни априорные, доопытные знания не заменят фактичности, как бы они не были глубоки и основательны. Ведь мы не получим ни «конкретики» доказательности связей составляющих, ни целостной картины видения Века агрессии.

Другое дело художественность в агрессии, с её навороченными связями со злом, неизбежной жестокостью и немыслимыми разрушениями. К тому же в ней больше свободы выбора, которые позволяют разные сценарные допущения и вымыслы с составляющими при активным участием агрессии, которые расширяют возможности для предположений о видении Века агрессии. Если совместить и умело сочетать художественный метод с научным, то получим некую мнимую предметность. Это будет образ с вкраплениями фактичности, говорящими о возможностях бытия Века агрессии. Такой образ послужит нам для сущностного освоения Века агрессии вопрошанием и рассуждениями, когда предметностью наших размышлений станет преддверие как реальность перед входом в Век агрессии. Причём сам выбор составляющих, их различение в складывании Века агрессии станем рассматривать больше в научности, особо выделив чувства, а также переживания. С ними связывается структурирование и тональность века. Так мы будем продвигаться к искомому, сочетая научность с художественностью с переменным давлением той или иной стороны.

Предполагаемые допущения в решении проблемы Века агрессии необходимы по своей важности и требуют междисциплинарного подхода, они имеет перспективу расширения до проблематики, с вовлечением философов, психологов, политологов, социологов и литераторов. В то же время рассмотрение данной проблемы постановочно в ходе философских рассуждений должно послужить единению двух начал. Так, суждения о том, при каких условиях Век агрессии мог бы складываться. Какие составляющие и сущностные связи между ними образуются, указывающие на всёвозрастающую полноту Века агрессии, дополняются художественными образами. Заметьте, указывающие на качественную «полноту», а не развитие или становление. Постановка проблемы в таком ключе потребует определиться с новыми значениями агрессии, содержанием того, что даст возможность представить её роль во всей полноте Века агрессии, а для уяснения моментов грядущих перемен, показать «продвинутость» некоторых чувств к агрессии, предполагая такую их будущность лапидарно. То есть, как сценарные эскизы, пригодные, скорее, для художественной выразительности. При этом не отвергается аргументация такой будущности для Века агрессии, ведь зачатки для этого существуют, их надо только правильно обрисовать.

Но грядёт ли Век агрессии по существу? И будет ли его складывание означать, что жизнь людей как обмен чувств и мыслей действенных в поведении, окутывается агрессией? И что подобное окутывание станет задавать тон в становлении уже всей жизнедеятельности. Тот тон агрессии, что несёт зло и продуцирует общий настрой на агрессивные выпады при непременном возрастании тревожности и страха. Когда повысится чувствительность к опасностям и станет обычным делом некий шаблон реакций, по которому каждый человек может поступать агрессивно или опасаться, что будет ей подвергнут.

И тогда-то надолго воцарится нестабильность и напряжённость в мире, станут обычными раздоры и военные столкновения, а локальные войны могут замкнуться в единую цепь глобальной войны, непредсказуемой в своём исходе. Время в таких реалиях и очертаниях надо будет называть уже временем Века агрессии. А время века, эпохи, каждое под своим именем, может быть доведено до ранга философии. И возможно, что нынешнюю эпоху философы когда-нибудь назовут эпохой «Поведенческих перемен и реконструкций жизни», а состоявшийся Век агрессии станет её органической частью.

В приведённых текстах ключевые понятия «агрессия» «век», «грядёт» «станет», «чувство», «зло», «складывание», «война», «время» есть знания сами по себе. Но, выступая в преамбуле последовательно, они связываются с грядущим, а это незнание, то есть проблема Века агрессии, его возможного складывания и бытийствования. Здесь грядущее в искомом понимании будет определяться как процесс складывания компонентов века и различение среди них базового конгломерата, как того самого «каменного топора».

Так мы приходим к тому, чтобы рассматривать данную проблему постановочно в ходе философских рассуждений, высказывая свои суждения, главным образом, о том, как и при каких условиях Век агрессии мог бы складываться. Какие составляющие и сущностные связи образуются между ними, указывающие на Век агрессии? Постановка проблемы в таком ключе потребует определиться с новыми значениями агрессии, содержанием того, что даст возможность представить её роль в становлении Века агрессии, а для уяснения моментов грядущих перемен, показать «продвинутость» некоторых чувств к агрессии, предполагая такую их будущность лапидарно. То есть, как сценарные эскизы, пригодные, скорее, для художественной выразительности. При этом не отвергается аргументация такой будущности для Века агрессии, ведь зачатки для этого существуют, их надо правильно обрисовать.

Начав первоначально связывать наш подход с изменениями и метаморфозами агрессии, как действователя в складывании Века агрессии, и назвав ряд ключевых понятий, вернёмся к кардинальному вопросу, чтобы уточнить его уже по сути в контексте устанавливаемых понятий. А именно: как грядёт Век агрессии, оговорив его складывание с упреждающими стечениями обстоятельств жизненного плана. Иными словами, станет ли Век агрессии реальностью, если мы видим как растёт напряжённость в мире из-за раздоров и вражды, нахрапистости и насильственности, обмана, политической несостоятельности и спекуляций. Ведь всё это так или иначе может находить своё выражение в возрастании агрессии. И такой характер видения, сеющий отчаянье и безысходность, не может не создавать картины надвигающихся сумерек. Эти картины, отнесём их к преддверию Века агрессии, говорящие о его предпосылках, которые будут полными, если признать, что моральные нормы и присущие ей образцы поведения без «присмотра религии» заметно обветшали, агрессия же, напротив, стала полниться новыми значениями, и ведёт к тому, что жестокость и разрушения становятся бытием людей. И уже в порядке вещей можно находить то, что политические кризисы, вызванные борьбой за «приоритетности» и «пересмотра границ», обретая глобальность и «знаковость», позволяют вкладывать в словосочетание «Век агрессии» «фамильное» звучание.

Чем вызван такой подъём агрессии и почему в преддверии она может мыслиться уже в значениях Века агрессии как важная сторона экзистенции (существования) человека?

Согласимся, что так могут придаваться значения прежде всего тому, что видится и мыслится, и они могут определять отношение людей к происходящему в целом. Но эти значения бывают неустойчивы и преходящи, так как связаны каждый раз со складыванием вещного и предметного в мире людей. Поэтому о реакциях на них мы можем говорить не достоверно, а предположительно, ибо следование агрессии в значениях века есть неоднозначный путь, на который встаёт человек.

В таком случае примем за принцип определения новых значений агрессии два положения. Первое положение будет об особенном. Это то, что изменения и метаморфозы самой агрессии происходят на путях зла, когда переформатируется «вечно грядущая агрессия» и придаются ей качества всеохватности, всеобъёмности и вседозволенности. Второе положение есть то общее, что процессы складывания Века агрессии и переменчивость чувств связаны с общими путями перемен. На этих путях как участники процесса выделяются напряженность и чувства, события, социальность и Я.

Б. Напряженность и чувства, события, социальность и Я

Связан ли будет путь агрессии лишь с ростом напряжённости, с которого мы начали? Ведь напряжённость есть часть жизни, которая не может сама по себе «сдвинуть» устоявшиеся в веке. Она будет жить со своим веком, предупреждая в предельных значениях о грядущем. Да, и в понятийном смысле её разработка упёрлась в текучую традиционность. Развороты в сторону Века агрессии не приходится ожидать, ибо судя по определениям интерес есть к одному: почему существует социальная напряженность? Называют неполадки с удовлетворением потребностей, сбои между компонентами действий, несовместимость социальных ценностей, этнические конфликты и другое. Все эти переменные, имеющие место быть, исходят из корневого вопроса «почему напряжённость есть в обществе». Здесь общим моментом выступает то, что напряженность, как тревожное пребывание в жизни, требует от людей устойчивой собранности в ожидании опасности и отдачи сил. Предвещая возможные катаклизмы, напряженность в таком понимании будет составляющей в складывании Века агрессии, придавая ей накал ускорения. Именно в таком понимании — как составляющая складывания Века агрессии — напряженность будет нам интересна. Однако понимая в то же время, что сдвиги в сторону Века агрессии станут в целом происходить по результатам переформатирования жизни, обусловленных стечениями обстоятельств, складированием жизненных переменных под водительством агрессии и вставших под её начало чувств.

Исходя из таких вот намёток в значениях напряжённости, которые нам «говорят» о тревогах и страхах в жизни, предположим, что в отношениях и соотнесённости представленных в складывании элементов, вещей, поведенческих актов и действий закладываются сущности, которые говорят о значимости мира агрессии. О том, что в единении с этим миром пребывает человек, и что этот мир скорее всего и ляжет в основу Века агрессии. Таким образом, мир людей, имеющий три измерения: индивид, общество и государство, получит четвёртое измерение, мир агрессии, утвердив принцип всеохватности и всеобемливости агрессии.

Правда, такое нам предстоит ещё не раз прояснять, ведь «сваливать» всё на рост напряженности в складывании Века агрессии было бы проще простого, как мы отметили. Должны быть выявлены изменения в вещях нам знакомых, без которых немыслима жизнь человека. Речь идёт о чувствах, которые практически смогли вытеснить инстинкты из повседневности и стали брать вверх над непомерно возгордившимся рацио в мыслях и поведении. Их изменённые состояния, вызванные стечениями обстоятельств и собственными движениями, метаморфозами самой агрессии на пути возвеличения в значениях века, станут совмещённым предметом для наших размышлений. Это будет не просто сделать при укоренившейся власти рацио в мире людей. Поэтому нам лучше было бы идти по «скользкой» стези при известном участии читателя, исходя из переменчивой природы чувств и людских практик. Ведь по сути эта книга о возможностях, и быть может предпосылках Века агрессии без должных оснований. Рассматривая значимые понятия складывания, а это прежде всего «обустройство» мира чувств на основе агрессии, мы не станем каждый раз обговаривать сами процессы складывания, принимая за данности их переменчивые сущности, которые определяются переменами в стечении обстоятельств, где значима роль самой агрессии. Поясним такое.

Уже в самом «начинании», ставящим проблему различения действительного, рост напряжённости как результат изменений и возможного, что связывается в целом со складыванием Века агрессии, имеется центральный вопрос, генерализирующий наши рассуждения, который мыслится как то, что грядёт. Причём, ставя вопрос «грядёт ли Век агрессии», предполагается, что есть понимание грядущего века как жизни людей во времени, в котором властвуют чувства, попавшие под влияние более сильного и востребованного чувства агрессии, мысли же по существу вторят такому «союзу», претворяя, делая реальными агрессивные действия. Так чувство превосходства, амбиции, самомнения, могут превалировать над реальным положением вещей и выражать агрессивную суть в современной политике. В складывании Века агрессии, эти процессы надо будет принимать за действенные при стечении обстоятельств. Ибо в нём нет «последней» воли какой-то одной стороны, есть стечения обстоятельств, которые образуются в стихии жизни, доводясь до ключевой ситуации, событийности и перемен. Так, политические силы участвуют в них сообразуясь со многими вещами, и таким образом они могут сохранять значимость своей роли. Также поступает и обычный человек в свих житейских практиках.

Но как относятся философы к первенству чувств? Вот одно интересное замечание на этот счёт, которое принадлежит датскому религиозному философу Серен Кьеркегор (1813—1855). Он писал: «Жизнь — это не проблема, которую нужно решать, а реальность, которую нужно почувствовать». То есть, вначале предполагается чувствование жизни, сами чувства, а потом мысли и действия.

Действительно, чувства в большей мере отвечают естеству человека, нежели рацио, укрепившееся на желании «отточить» мастерство Я, чтобы превосходить и быть выше Другого. Но практики сменяются, поэтому вполне допустимо и в порядке вещей, что чувства начинают брать вверх в теоретических изысканиях философов. Сошлёмся здесь на известного испанского философа Хавьера Субири, который отстаивал первенство чувствующего постижения перед логосом в своей трилогии «Чувствующий интеллект», состоящей из следующих книг:

— Х. Субири Книга1. Интеллект и реальность / Х. Субири.. — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы Аквинского, 2006.

— Х. Субири Чувствующий интеллект. Книга 2. Интеллект и логос / Х. Субири. — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы Аквинского, 2008.

— Х. Субири. Чувствующий интеллект. Книга 3. Интеллект и разум / Х. Субири. — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы Аквинского, 2008.

Серьёзным вкладом в философию ныне признаётся то, что Субири радикально переосмысливает основные понятия феноменологии и всей традиционной европейской философии в контексте нового понимания того соответствия, которое устанавливается между интеллектом и вещной реальностью. Свою теорию понимания испанский философ разрабатывает исходя из чувств, критически размежёвываясь с традиционным. Субири полагал, что на чувственное понимание, исходящее, из первоначального восприятия реальности, опираются как логос, двигающийся от одной реальной вещи к другой и постигающей реальность как объект, так и разум, двигающийся от реальной вещи к «чистой и простой реальности», к основанию и источнику понимания. Разум — это «мыслительная актуальность реального, подытоживает Субири. Однако для  построения нашего предварительного концепта Века агрессии, в соответствии с  принятым положением о чувствах, важно следовать тому, что «мыслительная актуальность» вызывается переводом и возбуждением чувственного понимания.

Удостоверив себя и читателя в том, что мы не "одиноки" в понимании первенства чувств, вернёмся к процессам складывания Века агрессии, суть которого сводится к сменяемости места и роли составляющих. Здесь особо выделим и метаморфозы самой агрессии, где также значимы стечения обстоятельств, когда тон задают прорывы информационных технологий, приводящие к изменению отношений человек и агрессия. Всё это практически следовало бы приписать людям, так или иначе участвующим в складывании Века агрессии. Однако следует иметь ввиду также и события, о которых Клод Романо, современный французский философ — феноменолог, пишет как о том что «ещё не есть». Но событием становится какое-то явление в оценках значимости случившегося. Только в таком случае явление обретает статус события и в этом смысле может способствовать, а то и прямо служить «развязыванию каких-то широких действий и ускорять уже в нашем понимании складывание Века агрессии.

Теперь уже в свете сказанного ещё раз уточним наш вопрос: будет ли складывание такого века означать, что жизнь людей как обмен чувств и мыслей, действенных в поведении, окутывается агрессией? И что подобное окутывание станет задавать тон в становлении уже всей жизнедеятельности. Под стать этому чувства видятся как восприятие Другого и событий посредством Я и своих жизненных практик. В таком случае будет понятна и активизация таких чувств как обида и зависть в мире людей, ведь многое принадлежит немногим, в то время как растут и становятся изощренннее желания у многих Я. И не только. Утверждаясь в мире чувств, агрессия продуцирует общий настрой на агрессивные мысли и действия при непременном возрастании тревожности и страха. Всё это в общем-то видится и ощущается в повседневных событиях, но есть вещи скрытные, значимые в связях, их распознавание потребует от нас произвести ряд действий скорее художественного порядка.

Чтобы предметно говорить о складывании как процессе и рассматривать его уяснение как содержательную часть ответа на основной «вопрос книги», примем агрессию за персонаж века. Это метафора и образ, они призваны придать путеводное значение нашим представлениям о возвеличении агрессии и служить объяснительным процедурам. Как метафора, выражающая обогащённую форму «вечно пребывающей агрессии». она позволит персонифицировать агрессию в чувствах, мыслях, действиях и станет ориентиром, для выявления ряда первоочередных понятий. Но уже как образ чувств, мыслей и действий станет отражением развития отношений в мире людей на пути складывания составляющих Века агрессии. Здесь для авторского познания сущностным будет дать движущие эти процессы силы, как понятия, отображающие прежде свойства чувств, которые с течением обстоятельств и непреложных факторов, ведут к возвеличению агрессии в значениях века. Иными словами, чувства, переживания, мысли и действия, то как они связываются, пересекаются и долженствуют, определяются как значимые структуры и сам характер складывания Века агрессии.

В этом смысле можно, например, говорить о напряжённости, которая, имея схожие моменты с тревогой — волнения, ожидания опасности, бывает вызвана объектом и даёт ему объяснение. Во все времена напряжённость, усиливаемая неизвестностью тревоги, генерировала враждебность и была близка к тому, чтобы запустить агрессию. Однако ныне по стечению многих обстоятельств, делающих всеобъемлющими напряжённость и действенность метаморфоз агрессии, происходит устойчивое единение напряжённости с агрессией. И если напряжённость ускоренно питает и воздействует на тип агрессии, то сама агрессия расширяет поля и глубины напряжённости.

Да, напряжённости были и есть, но Я стало иным по стечении времени и перемен в жизненных обстоятельств. Это будет видно в сравнении с тем, куда относили и как определяли Я философы. В традиционной философии Я мы найдём на территории мысли или чувства. Так, у Декарта Я мыслящее есть основа существования, а у Гегеля — субъективный дух. Юм же связывал с Я скорее ощущение, чувственное восприятие. Но Кьеркегор перемещает Я уже в область отношений. В этой позиции Я выступает совместно как с мыслями, так и чувствам.

В предполагаемую триаду Я — мысль, Я — чувство и Я — отношение, не вписывается философия Я Фихте, который рассматривал Я и не-Я, различая теоретическое Я и практическое Я. Но у него не — Я напоминает Другого, так это или нет важно то, что Фихте умещает их вместе в самосознании и даёт их противостояние как Я и Другой. Однако четко и полно о неразрывности таких связей позже скажет Мартин Бубер. Но суть человеческого Я, его ценность для человека, мы находим у Хайдеггера, который полагал, что человек приходит к самому себе и становится Я. Личность совмещается с Я и понятие "личности" становится понятием "Я", и наоборот.

Далее философские подходы к изучению места и роли Я продолжают трактоваться по большей части с позиций культурно-исторического феномена и деятельности, сближаясь с психологией и политологией.

Ныне, в преддверии Века агрессии, Я человека как выразитель личности, не только берёт вверх над индивидом, который в массе своей больше связан с обществом, но и пытается освободиться от жёсткой привязки и быть самостоятельным в отношениях к другим и в целом к миру людей. Став, таким образом, «выше» над мыслящим — Я и даже над многими чувствами, Я выступает дерзко и надменно с указующих позиций, выдавая своё различимое как сущностное, а за всем этим с необходимостью «держит» агрессию. Можно было бы предположить, что заносчивому и агрессивному Я, будет противиться Я душа, которая активизируется на территории чувств, желая проявлять себя в реальной жизни человека, не дожидаясь жизни иной. В этой целостности, душа будет утверждать себя в чувствах и переживаниях, говоря и действуя как Я. Но человек исходит из своей сути возвеличенного Я и не примет преждевременно потакание души. Как и то, что Я не будет состоять в сообществе «Мы», с её общими организующими началами, оно станет противится «нежелательному» самолично, и это будет укрепляющим началом общества множественных индивидов.

С метаморфозами Я и агрессией будут связаны общие пути складывания Века агрессии и они же станут определяющими для многих составляющих в процессах складирования. Так, слившись в национализме в целостность, возвеличенные Я и агрессия с новой силой возобновят борьбу за передел мира, за земли и ресурсы, с вовлечением Больших государств, что надолго приведёт к нестабильности и напряжённости в мире. Станут обычными раздоры и военные столкновения, а локальные войны могут замкнутся в единую цепь глобальной войны, непредсказуемой в своём исходе. Время в таких реалиях и очертаниях надо будет называть уже временем Века агрессии. А время такого века, эпохи, каждое под своим именем может быть доведена до ранга философии. И возможно, что нынешнюю эпоху философы когда-нибудь назовут эпохой «Поведенческих перемен и реконструкций жизни», а состоявшийся в полноте Век агрессии станет её органической частью. Но мы можем предложить лишь сюжеты с тремя ключевыми элементами. И рассмотреть их кратко в начинании, а потом дадим развёрнутые варианты по ним в смежных контекстах.

В. Заданность ключевых элементов в преддверии

Заданность представленный как процесс формирования и изменений в данной плоскости, есть возможности и допущения в преддверии тех понятийных единиц, из развития которых будут состоять основные составляющие Века агрессии. Речь идёт в основном о движении и преобразовании понятий чувств в соотношении с агрессией и самой агрессии, в её метаморфозах.

Здесь преддверие представляется как «площадка для замеса понятий», на которой условно размещаются «понятийные единицы» как возможные составляющие складывания Века агрессии. Так мы сможем получить в чистом виде возможность для решения искомого на основе понятий. Это будет разбор понятий по их связям и движениям за время преддверия. В результате которых станет возможным различать ключевые элементы: чувства как столпы возвышения агрессии; надличностные агрессивные сущности и агрессиум (внешнее и внутренне); метаморфозы и изменения агрессии. Их наличное бытие в политической жизни, в экономике и повседневности станет свидетельством реальной фазы Века агрессии.

1. Чувства как столпы возвышения агрессии.

За обновлённой в целом агрессией при стечении ряда обстоятельств, неукоснительно последует сонма чувств. Это прежде обида, зависть, тревога, стыд, любовь и страх. Влекомые стечениями жизни и стремясь к крайностям в своих выражениях, они станут сближаться с действенной агрессией, что окончательно приведёт к утверждению агрессии как всеохватной и всеобъемлющей силы. Но и сами чувства обретут силу и решительность для своих выражений. Принимая во внимание то, что такие чувства как гнев, злость, раздражительность всегда были близки к агрессии, но теперь таковыми станут обида, зависть, стыд, тревога, страх и даже любовь. Словом, будет происходить могучее слияние чувств на основе чувства агрессии.

Тогда то мир разума и мыслимых решений уступит напористости чувств и чувствований агрессии, её переживаний. А сами мысли, едва поспевая за чувствами, станут их обосновано принимать, не меняя самой сути и направленности чувств к агрессии. Борьба мыслей с чувствами за лидерство завершится возрастанием роли чувств в решениях и действиях. Ведь под стать агрессии как чувства, будут рядиться многие чувства, что и станет выражаться в усилении нетерпимости чувств, при изменении устоявшегося в их реагировании. Такие чувства будут столпами возвышения агрессии в значениях века. Ибо изменится «поведение» самих чувств, органически связанных с социальностью и субъективным. А эти перемены сущностно скажутся на размывании социального и приведут к усилению субъективного, что найдёт своё отражение в агрессии самой политики, культурной жизни и в актах поведения. Так, сонма чувств, вставших на путь агрессии, в художественном плане могут быть персонализированы и представлены как персонажи жизненных перипетий. Это мы по большей части адресуем литераторам.

В философии же поприщем для чувств, привитых к агрессии в полной мере мог бы стать национализм. Но век национализма, как мы знаем, не состоялся, потому как не все народы ещё консолидировались как нации. А главное, не все нации вступили на путь агрессивного национализма как, скажем, армянская нация.

Чувства в своих связях с агрессией,  их политическое единение в национализме, пойдут уже на складывание Века агрессии. Основываясь на таком понимании чувств и отмечая ускорение их личностной выраженности в агрессии, отнесём их к составляющим Века агрессии, представив будущность их изменений в лапидарной форме:

— обида в своём поведении не станет «ждать» и вынашивать месть, следуя традициям среды и сообразуясь с возможностями, а будет реагировать фактически, то есть, перейдёт к моментально-действенной агрессии. В политике как обиде несогласия тому уже служат экономические санкции, агрессивная риторика;

— зависть не станет скрываться «как Я — желание» в благодушии и заявит в агрессивной форме о своей исконной природе. Такое ныне осуществляется криминальным способом, нацеленным на устранение успешного конкурента и это будет расширяться, охватывая новые сферы;

— тревога не сможет долго томить и будет посредством боязливости передавать свои тревожащие чувства страху, тогда как страх, вперемешку с ними станет всё больше превозмогаться агрессией.

— стыд, невзирая на былое, не станет сдерживать агрессию и препятствовать ей в других, смежных чувствах. Оказавшись в целом не удел, игнорируясь, стыд, видимо, будет практически утрачен в Век агрессии.

— любовь, небывало воспетая поэтами как высшее чувство, но бытующее скорее как ожидаемое в умах и ритуальное в признании, уйдёт из представлений жизни, оставив следы чего-то несбыточного. Отношения между полами в прелюдиях к браку будут определять сексуальные притяжения, доверительность и в окончательной форме меркантильный расчёт, где совьёт своё гнёздышко и насилие, готовое явиться при сгущении чувств. В таких отношениях излишни желания быть миром для другого, приемлемо лишь  «удобная жизнь» сама по себе, где целью будет обогащение спектра удобств, его значений. При том, что опасности грозящие уже супружеской жизни станут агрессивно отвергаться, невзирая на родственную близость. И это уже будет иной мир совместимости, расчерчиваемый каждой стороной, исходя из чувства предполагаемого удобства в приложениях и агрессии при вызовах. Здесь следует говорить, что изначальным будет само чувство ожидаемого удобства, а вслед за ним пойдёт расчёт и калькуляция. Однако в этих прелюдиях к совместной жизни незримо присутствует и готовность к проявлению агрессии.

Эти изменения в чувствах отнесём к усилению агрессии в значениях века, тогда как подчинив себе чувства, агрессия будет оказывать упреждающее воздействие на мысли и в целом определять поведение. С другой стороны сами практики агрессии, сохранённые как сущности в сознаниях и ставшие надличностными сущностями, будут тому способствовать. Так могут завершиться процессы складывания Века агрессии в ряде компонентов и оформлении базового конгломерата чувств и мыслей с агрессией. В своём продолжении такой конгломерат будет становиться и воспроизводиться как устойчивый агрессивный тип жизни и деятельности. Производить такую агрессию объёмно и масштабно в мире людей будут войны, терроризм и криминал.

Возможны ли такие пертурбации и отнесение их к складыванию составляющих, когда становится в целостности Век агрессии? Или всё это лишь досужие мысли из области приватных суждений, соответствующих вымышленному бытию. Но как быть тогда с тем, что мы живём уже в преддверии Века агрессии, ведь агрессия есть и бывает в мире разного формата и «калибра». К тому же, сказанное о чувствах не так уж различимо и отдалено от дней сегодняшних. Однако из-за поглощённости и «втянутости жизнью» не желаем, да и не можем замечать какие-то сдвиги в сторону агрессивного времени, а главное, не примечаем её реальные признаки в значениях Века агрессии, что имеет место на деле складывание его составляющих.

Действительно, происходят ли «тектонические» сдвиги в сторону агрессивного зримо или всё идёт и протекает по накатанному в мирно-говорящих стеснённых обстоятельствах на манер политиков и дипломатов? Когда не видны бывают зловещие признаки на фоне «привычного» сгущения сил зла и умаления в них личностных начал? И тогда, возможно, что мы упускаем ту агрессию, что с порога вступает в права хозяйки века, чрезмерно выражая настрой на негатив и людскую ненависть, обильную на жестокость. Ведь обычным делом становятся смертельные риски конфликтов, частые войны и томительные ожидания, где растут переживания вперемежку с тревогой и страхом.

В силу высказанных положений актуализируем для уяснения некоторые особенности в отношениях агрессии с социальным и покажем к чему они могут вести в своей совокупности и как близки мы к тому, чтобы войти в Век агрессии. В целом в нашей работе такие поиски станут аргументацией того, что имеет место «созревание на пороге» конкретных элементов, которые можно будет рассматривать как компоненты и составляющие Века агрессии.

Тот факт, что агрессия живёт в мире людей, и что она вся охвачена «социальным», будет важным для неё в том плане, что существует зависимость социального от «социальности». Когда же между ними создаются несоответствия и возникают напряжённости, то агрессия получает возможность широко произрастать на такой почве. Как такое может происходить?

Станем различать «социальное», являющееся как общим свойством взаимодействующих людей, так и прививаемой формой жизни и «социальность» в ней. Последнее будет означать совокупность свойств ментального характера, скрепляющих социальное «умом и чувствами» и выступающих условием его устойчивости и цельности. Как таковая социальность есть предрасположенность индивида к обществу, это чувство и понимание того как быть в обществе человек развивает всю жизнь. Но против социальности может выступать индивидуализированное как забота и выделение себя в новом укладе жизни. Да и сама социальность, которая закладывается в процессе социализации индивида и сообразно вяжется по его жизни теряет былые очертания и наглядность привития. При всём этом в противостояние с социальностью, как скрепляющему началу в социальном, с новой силой включается агрессия, она пытается ослабить её, чтобы стать определяющей силой в социальном мире людей. И похоже, что агрессия близка к своей победе по существенным признакам.

Мы наблюдаем закат социальности уже по тому как теплота человеческих связей повсеместно и устойчиво вытесняется системой холодных и бездушных коммуникаций со своим языком. На место социальности встают и укрепляются структуры рациональной множественности. Коллективность сменяется спорадической множественностью, в которой поиски единоличной нищи становятся определяющими. Наряду с этим изменяется общий ландшафт социальности, когда сводятся на нет соседские связи, отпадает и уходит в прошлое сила единения в родственных отношениях. Семья уже не является бесспорной опорой для человека. Люди всё больше разуверяются в справедливости где бы то ни было, а эмпатия по существу перестаёт иметь хождение. Она девальвируется и заметно начинает изымается из оборота человеческих отношений, когда биение миролюбивости осуществляется через силу и даже вопреки. Такое говорит о симптомах заболевания социальности, которые вместе с другими неблагоприятными факторами для неё приводят к её ослаблению и практическому обращению в равнодушие и утверждению безучастия. Человек черствеет даже к памяти о себе, он становится равнодушным к каких бы то ни было делам при жизни, которые могли бы ему быть засчитаны после смерти.

Английский социолог З. Бауман, размышляя в своей книге «Индивидуализированное общество» (М,, 2002.) о возможности жизни после бессмертия и самой смерти в различных её ипостасях, говорит о мостах перехода и сохранения памяти о себе в этой жизни. Рассматривая различные мосты, которые навела культура, Бауман подводит нас к тому, что «превосходство, этот прорыв в вечность, ведущий к постоянству, не только перестаёт быть желанным, но и не кажется необходимым для жизни условием» (там же, стр. 316.). Иными словами, добиваться превосходства в своей деятельности, в людских связях, не есть сохранение жизни в иной форме. Бауман предполагает приход новой территориальной целостности, на которой людям предстоит жить, подразумевая, видимо, изжитие привычной социальности. В то же время российский философ Н. М. Смирнова, ссылаясь на Баумана, прямо заявляет о «смерти социального» как вызове социальной эпистемологии, не вводя различия между «социальным» и «социальностью», и не объясняя сути самого «вызова». (Н. М. Социальная феноменология в изучении современного общества. М., 2009. С. 347.).

Однако умирает не социальное как способ и форма жизни, а возрастает реальная угроза отмирания социальности в нём, ядра его цельности, ибо основные скрепы человечности становятся нежизнеспособными. И когда Ж. Бодрийяр говорит о смерти «социального, его обращение в симулякр», то есть копии того, чего уже нет, то он имеет ввиду отмирание подлинного в социальном, то есть социальности.  Такое отмирание «социальности» в социальном, по нашему предположению может также означать утверждение власти нахрапистости и сдвигов эмоционального в социальном. Но социальность всё же сохранится, отдав значительную часть своей территории агрессии, она будет с нею сосуществовать. Так, агрессия утвердится на поверхности жизни, готовая к формализации и институционализации. Но всё это видится далеко в тумане, поэтому сложно предполагать здесь что-то вразумительное. Ибо это будет уже Век агрессии, со своими особенностями.

Если всё это, как мы описали имеет место, и мы также поняли названных авторов, или близко к тому, то оттеснив «социальность», по новому полнится агрессия. Собравшись в преддверии и став в полный рост, агрессия войдёт в свой век хозяйкой.

Какие же изменения в мире людей могут привести к Веку агрессии, и как это связано с усилением роли  чувств? При определяющей роли агрессии среди чувств как социальной заданности её возвышения. Когда такие чувства как обида, месть и зависть, всё чаще прибегают к агрессии, чтобы реализоваться сполна, а тревога и страх могут преодолеваться лишь путём агрессии.  Агрессия становится тем местом, где скапливаются многие чувства, чтобы начать действовать. Это ли не будет обобщающим фактором складывания Века агрессии в преддверии и предпосылкой его будущности? Или какие-то силы, идущие от разумного, могут изменить такой ход событийности. Вот обо всём этом, и не только, наши раздумья.

Теперь можно открыться и заявить на опережение, что Век агрессии исподволь «зреет на пороге», в своём преддверии. Мы исходим из реальности существования отдельных составляющих Века агрессии, от взрывоопасного пульсирования его элементов, неустойчивости и изменчивости субъективных связей. Усваивая значение двух ключевых слов, — «нападение» и «разрушение», — выражающих в своей связке объектные отношения, различаем агрессию, которая имеет индивидуальное значение, что определяется её ролью в сущностных характеристиках Века агрессии. Последнее, не в пример объективным связям века, привносится во множестве субъективными ситуациями. Именно по текущим изменениям политических, социальных и психологических явлений в преддверии, закладываются сущности, которые приводят к новым реалиям в жизни и порядке. И если о творящей мысли (техническом прогрессе, тэхнэ и пр.) мы можем говорить как о предтече Века агрессии, то чувства в преддверии являются действующей силой в складывании составляющих Века агрессии в целостность. Ибо агрессия на этапе замысла и действования, а также того, к чему это приводит не обходится без чувств и переживаний.

В преддверии Века агрессии важное место занимают события и событийность. События в общем понимании есть жизненные сюжеты, где главным является "неповседневность", в которой персонажи и случившееся имеют отношение к значимому во времени. Событийность же есть то характерное в происходящем, а в преддверии, это агрессия, что делает его сущностным событием. Для самого Века агрессии упреждающим будет чередование тревожных событий, в которых даже хаотичность разброса событийности может иметь свои смысловые зигзаги.

В контексте сказанного будут наши размышления и суждения о том, каким образом вековую значимость обретает сама агрессия и чем оборачиваются её метаморфозы и изменения для сущностных изменений людских отношений. И как понять роль и место агрессии в складывании и смысловой событийности Века агрессии? Сопричастны ли будут такие события с событиями «годичности», чтобы говорить о смене размеренности смыслов жизнеутверждения века? О том, что будничное сегодня «спешно» сменяется на то, что можно было бы назвать упреждающей агрессией в повседневности века. Здесь сразу оговоримся о том, что влекомые агрессией чувства и мысли, слова и действия, всё больше заволакивают человечество силой зла, погружая в преддверие Века агрессии. Когда в силу многих обстоятельств — политических, военных, конфликтных, участниками которых являются не только ядерные государства, агрессия становится фактором угроз планетарного масштаба, что само по себе имеет существенную власть над воображением и вызывает особого рода переживания, основанные на тревоге и страхе. Складывается ли всё так и будет ли мир продолжать страшить неопределённостями, стремясь к войне, вопреки себе как миру?

Ясно, что в наших размышлениях и суждениях по таким вопросам намечаемой проблематики Века агрессии, должны быть широко задействованы многие факторы. Однако при всём притом нашей задачей является выявление особенного, специфического, связанного с ролью агрессии и сонма чувств, непосредственно имеющих к этому отношение. Здесь также важно будет строго придерживаться намечаемого предметного значения возвеличения агрессии и определиться в размышлениях с искомыми суждениями. Естественно, что во всех этих исканиях само понятие «Век агрессии» не могло быть представлено как готовое, уже «работающее» понятие, отражающее действительность, и должно было видеться как образ грядущего, что целостно «вырисовывается» в единстве составляющих, складывающихся во времени в определённой последовательности.

Придерживаясь таких положений, надо было подобрать и обрисовать понятийное ядро (язык размышлений) из реально существующих переменных, связанных по естеству «как есть» и показать, какие их изменения и стечения обстоятельств будут способствовать складыванию на их основе Века агрессии. И, быть может, что в размышлениях целостность Века агрессии покажется более полной и логично оправданной в понятийных связях ингредиентов, чем та, что была бы в действительности. Ведь предметом наших размышлений и суждений будут зреющие черты Века агрессии, пути и особенности его складывания как возможного в действительности.

2. Надличностные агрессивные сущности и агрессиум (внешнее и внутреннее).

Чтобы уяснить себе сказанное и высказать в суждениях, «что есть что», мы рассматриваем век и агрессию в значениях конструкта, которые имеют реальное воплощение в мире людей и своё понятийное выражение. Содержание последних мы станем трактовать в контекстах складывающегося Века агрессии, но в отдельные моменты будем на опережение высказываться и о возможностях сложившегося Века агрессии.

Такой век складывается и постепенно выносится наружу внешнего мира как целостность. Но одновременно он также «обретается» во внутреннем мире человека как должное (подробно об этом будет сказано в разделе вводной части понятием «агрессиум»). Это общий посыл значений всеохватности и всеобемливости агрессии, выражающий переходы от складывающегося Века агрессии (настоящее) к тому, что будет (сложившемуся в целостности).

Таким образом пара понятий, которые мы вводим для сущностных характеристик Века агрессии, будет значима во вне, что даётся понятием «надличностные агрессивные сущности» и во внутреннем мире — понятием «агрессиум». Как образования личностного порядка они могут быть связаны между собой, обмениваясь опытом и энергией.

Надличностные сущности агрессии — это одиозные случаи агрессии, ставшие событием в мире людей и обретшие таким образом опытное, образцовое для повтора значение. Будучи изначально агрессивными явлениями как особый случай, они были абсорбированы (поглощены) сознанием, и как сущности стали служить образцами агрессивных действий. Вместе с ними привносятся чувства и решимость, которые обеспечивали активизацию агрессии. В особых случаях они уподобляются персональным сущностям и в этом проявляется их действенные начала как составляющих в складывании Века агрессии. Их роль всё явственнее станет выступать по мере расширения доступа к образцам агрессивных практик, которые станут откладываться в наших сознаниях.

Агрессиум же есть социобиологическая структура. Он стал возможен по мере укрепления социальных начал в агрессии. Развивается агрессиум во внутреннем мире человека, и будучи составляющей этого мира, несёт ответственность как за пробуждение агрессии, так и за меру её проявлений. исходя из  внутреннего согласия Но надличностная сущность агрессии как таковая может нарушить это согласие, если приобщит имярека к одиозным образцам из мира агрессивного.

Таким образом, агрессия извне и изнутри получает возможность для своих действенных проявлений в жизни.

3. Метаморфозы и изменения агрессии.

Метаморфозы — это превращения, переход свойств какого — либо начала, элемента из одного состояния в другое, что может придать ему другие функции и качества. В нашем случае мы станем говорить о метаморфозах вечно пребывающей агрессии, главным образом на пути её изменений и возвеличений в значении века. Здесь метаморфозы агрессии, а речь идёт об этапе преддверия, будут тесно сопрягаться с двумя ключевыми элемента предлагаемого сюжета. Обозначим их действия.

Чувства, избыточные в своём выражении, будут стремиться к агрессии, чтобы используя её возможности как силы выражаться и действовать, начать изливаться вместе с нею. Совокупность таких чувств, как было сказано, станет основой для придания агрессии значений столпов века. Но, одновременно, и агрессия не станет бездействовать и проявит активность, стремясь расширить своё владычество на основе чувств. Так, будет происходить складывание чувств, желающих излиться, с возможностями и активностью агрессии, что послужит в своём единении Веку агрессии.

В случае же обретения агрессией свойств надличностной сущности, она получает возможность быть рядом с человеком как образец и служить ему для подражания. Агрессии останется быть таковой для своего распространения и она сделает всё для этого. Более подробно скажем об этом в необходимых местах.

Итак, мы определились, что главным персонажем наших размышлений будет агрессия в своих проявлениях, метаморфозы в окружении чувств, последовавших за нею и образующих некое единение сил. Этот силовой тандем и станет по нашему разумению важной предпосылкой грядущего Века агрессии. Значимое место здесь отводится симбиозу чувств с агрессией, который способен повести за собой мысли, выражаясь всецело в поведенческих актах и действиях. Это то, что выступает «базовым конгломератом» и по существу является продуктом складывания составляющих на стадии «преддверия» и предпосылкой стадии «вхождения» и становления как утверждения компонентов целостности Века агрессии.

В контекстах работы совмещаются онтологические и метафизические вопросы бытия и метаморфоз агрессии, и с ними сопрягаются вопросы о масштабах и значимости изменённых состояний агрессии вкупе с другими элементами жизни людей. Ответы здесь не могут не предстать различимыми, чем те, которые изначально кроются в философской заданности вопроса. Ибо в целом данное изучение есть попытка в размышлениях, сместившись к логическому, обрисовать контуры «Века агрессии», где разумная (логическая) соразмерность между представлениями рассматривается как достижительная цель. Когда достоверность сказанному о Веке агрессии должным образом конвертируется в суждениях и сообразуется с идеями привлекаемых авторов. Таковы задачи по каждой составляющей искомого предмета. Как и то, что составляющие сущности не должны выпадать из очерчиваемой целостности Века агрессии, и рассматриваться в общих связях, и в одном контексте.

Работа условно разделена на две части: вводную часть как введение в проблематику Века агрессии и традиционную часть о составляющих — чувствах и переживаниях, ведущих к агрессии. Первую часть книги следует рассматривать как пролегомены (говорить наперед) к изучению Века агрессии и пропедевтику — как предварительный курс к аналогичным знаниям. Во второй части показано возвеличение агрессии в кругу чувств, стремление последних (обида, месть, зависть, страх и др.) реализовываться на основе агрессии.

В общем плане книга есть попытка подступиться к философии Века агрессии в размышлениях, когда истинность складывания такого века раскрывается в суждениях. Поэтому в вводной части рассматриваются сущностные изменения в мире людей, приведшие к складыванию Века агрессии. Взятые в первую очередь с изменёнными состояния самой агрессии, требующей новых подходов, а также единения их с традиционными объяснениями с тем, чтобы удержаться по существу в границах проблематики агрессии, использовать существующий научный потенциал, и не впадать в политический или иной дискурс, а то даже в оккультность.

Наш общий путь намечен от предполагаемого — целокупного образа Века агрессии к смыслам и от них уже пойдут «тропиночки» (вопросы), и вместе с ними колебания, сомнения и отступления, которые должны будут вывести на поля обоснованных представлений и знаний о Веке агрессии. В путь дорогу мы отправляемся, имея лишь общее представление о Веке агрессии, то, что он грядёт, и берём с собой два ключевых слова: «агрессия» и «век», которые нуждаются в первую очередь в разъяснении и наполнении их аналитическим содержанием. Вот с понимания этих ключевых слов и начнём широко и в логических связях излагать наши представления и размышления о Веке агрессии в вводной части. На всём пути мы будем делать два шага вперёд в наших суждениях о Веке агрессии и шаг назад — в сомнение.

Ибо связать себя в представлениях с миром, которого нет, и даже не самим миром, а путями-дорогами, ведущими к нему и множественным индивидом, принимающим агрессию по естеству в решениях — дело не простое. Тут допустимы сомнения, чтобы не проглядеть и другие картины. Поэтому сомнения также будут связаны как с выявлением основных характеристик Века агрессии, представленной в целостности (объект), так и путей, механизмов складывания составляющих в преддверии (предмет). Метафизические экскурсы и художественность здесь неизбежны, ибо Век агрессии как целостность относится к сфере невидимого и представления о нём домысливаются. Отсюда вопрошание, сочетание художественного метода с научным, философского подхода с психологическим, социологическим и правовым, станут необходимыми для обрисования в целостности Века агрессии, его составляющих, а также путей складывания самого объекта.

ВВОДНАЯ ЧАСТЬ: ПРОЛЕГОМЕНЫ

Агрессия как таковая и Век агрессии

«Пусть длится ночь, пусть опоздает утро.

В объятьях дум сижу я у костра.

Пусть то, что я скажу, не так уж мудро.

Но мудрость друга — выслушать меня!»

Самед Вургун

«Агрессия есть современное прочтение зла».

Неизвестный мыслитель

1. Образ вечно пребывающей агрессии и обоснование концептуальных представлений о Веке агрессии. Общий путь изысканий — рабочие и аналитические понятия

Каким образом и почему агрессия существует и может видоизменятся, охватывая всё больше мир людей?

Этот вопрос продолжает оставаться вопросом, несмотря на существование не одной теории об агрессии, обилия различных подходов в психологии и в других научных дисциплинах. Поэтому, для определения исходных понятий по такой насущной проблеме, отправным пунктом назовём онтологию (первую философию), где агрессия есть сущее, существование которой определяется бытием людей, их различиями в жизни, устремлениями и перипетиями. В такой задаваемости бытия жизни людьми, агрессия выступает силой, которая обеспечивает добывание, приращение, защиту своего и добытого. Это общие принципы, лежащие в основе вечно пребывающей агрессии как сущего. Механизмами же запуска агрессии ныне будут: «раздирающие интересы сторон», «чувства, возникающие в отношениях (обида, зависть и др.)». Но быть может и стремление к непререкаемой власти (в семье, организации, государстве вплоть до мира), которая утверждается наказанием (санкциями) и военной агрессией по примеру США.

В таком понимании агрессия существует как реальное бытие и имеет свою предметность, что должно быть положено в разные исследовательские проекты в философии. Рискнём даже предположить, что с онтологического вопроса агрессии может начинаться и философия агрессии, а философия сознания как и философия действия могли бы этому послужить как таковому.

Но по любому, в чистом виде или в «союзе» у нас такое не получится показать так, как мог бы это сделать Мартин Хайдеггер (1889—1976), немецкий философ, творец фундаментальной онтологии, учения о наличном сущем (Dasein). В наличии берётся человек, как то сущее, которое наделено отношением к собственному бытию и пониманием этого бытия. Исходя из этого, Хайдеггер создаёт принципиально новую человеческую «понятийность» бытия, ибо главным и неустранимым персонажем бытия делается человек. Время рассматривается как «горизонт бытия», именно со временем связано бывает всё бытие человека.

Итак, взяв за основу одно понятие (Бытие), которое считалось понятным и мало привлекательным для исследования, Хайдеггер смог в работе «Бытие и время» совершить дерзкую философскую перестройку — заново выявить и показать «всеобщность» бытия, в отличие от некой понятности бытия, что в прежней философии каждый раз входило в восприятие сущего. Так создаются новые структуры и экзистенциалы (категории по Хайдеггеру), которые вошли в философский обиход. Это «бытие-в-мире», «бытие-с-другими», «бытие-в-возможности», «бытие-к-смерти», «заброшенность», «страх» и т. д. В достижительных целях философ по-новому и оригинально определяет смыслы «бытия» (как Dasein, «тут-бытие», наличное бытие), интерпретирует время как горизонт его понятности. Сущность бытия для людей он рассматривает как непрерывный поток изменчивых эмоций. На такое хотелось бы обратить особое внимание, ибо в потоке эмоций и чувств мы найдём агрессию в значимой роли.

Хайдеггеру удалось построить дом бытия, выделить принципиальное начало — «бытие бытующего», человека, существующего способом экзистенции — возможности бытия личности как бытия-в-мире. Понятийность экзистенциальной онтологии должным образом способствовало созданию аналитических полей для экзистенциализма — философии существования, в которых и ныне продолжают философы активно разрабатывать насущные проблемы человека.

Но если принять данное учение Хайдеггера как «бытие бытующего», то можно видеть продолжение и чисто бытийной стороны уже в названии одной из философских работ. Так. современный французский философ Жан-Люк Нанси продолжает бытийную проблематику как бытие единичное и множественное и под стать этому тематизирует такие проблемы, как «сообщество» и «событие». Но он не соглашается с Хайдеггером в том, что человек есть главный персонаж бытия, и ставит вообще под сомнение единичное самого бытия. Бытие рассматривается как сущее всего и вся, и у этих сущих есть также права на философию. Данный подход автора, казалось бы, должен был приблизить к тому, чтобы начать разрабатывать философию агрессии. Мы рассматриваем человека во множестве его действий и говорим о множественном индивиде. Агрессия сама по себе как сущее также есть единичное множественное и имеет право на философию. Однако смущает безликий перечень всех объектов, самих по себе. Потом в таком контексте «всё» будет как «ничего». Ведь если Хайдеггер понимает сущее как сущее и говорит о человеческой понятности бытия чётко и недвусмысленно, то другое мы видим у Жак-Люк Нанси. Он предлагает, как сам выражается, несколько разрозненных тем, что «является следствием фундаментальной трудности». Жак-Люк Нанси. Бытие единичное множественное. Минск, 2004. С. 11. При этом не скрывает амбиции текста «переделать всю „первую философию“, обеспечивая её, в качестве основания, „единичным множественным“ бытия». (там же). Перво-наперво — это утверждение равенства всех вещей в мире (людей, ящериц, зерна, алмазов и т. д.) как отношение между языком и вещами. Все взаимодействие достигается в языке и посредством языка. Всё в равной мере имеет доступ к миру. Нет никакого привилегированного субъекта, возражает он Хайдеггеру. Это уже звучит и провозглашается как верх «демократии» объективированного бытия. У Нанси единичное становится множественным так, что стирается индивидуальность и тогда, надо думать, растёт и усиливается идентичность. Это и есть у Нанси бытие-вместе, сообщество как основа бытия. В то же время не смотря на такое единение, «в горизонте бытия» он указывает на хаос, с чем сталкивается человеческое бытие, и утверждает, что в бытии есть «Война несмотря ни на что». Теорию сообщества, он развивает как бытие-вместе, не забывая и о «событии». Но о событии он говорит не как о произошедшем, фактологическом, которое может разрывать равновесие, а как о со-бытии, что «связано с первоочередным онтологическим условием со-бытия или бытия-вместе». Мы не станем далее рассматривать философию Нанси, это не входит в наши задачи. Скажем одно, если Хайдеггер разработал сложную архитектонику бытия, где главным является человек, то у Нанси бытие есть «всё вместе», которое, однако, выдаётся как хаос. Возможно, в этой части он мог быть ближе к представлениям о Веке агрессии, но не стал.

Однако уже по Хайдеггеру вначале надо думать о том, что для философии агрессии следует построить свой дом бытия: создать язык бытия агрессии и обустроить в общих контекстах бытие составляющих агрессию. Основными направлениями развития здесь могли быть: «онтология языка агрессии»; «онтология событийности агрессии» и «онтология смысла агрессии». И прежде всего прояснение вопросов онтологии «вечно пребывающей агрессии», как того, что было дано далёкому пращуру как инстинкт-агрессия в «сродни с рык-голосом, языком и зубами» а впоследствии стало изменяющейся данностью в мире людей. Эти исследования, несомненно, потребуют кардинальных усилий философской мысли. Однако на сегодня мы не назовём философа с размахом и фундаментальностью Хайдеггера, который подошёл бы для этого. Кроме того, нет тематических материалов — концептуально, связанных понятий в текстах и языке. Нет и рабочих понятий, как скажем в психологии. Не вызывают сомнений лишь определяющие роли двух понятий — «нападать» и «разрушать», за которыми видятся субъективные миры, наполненные смыслами, и объективные составляющие — с текущими стечениями и возможностями (вот их то и следует содержательно наполнять в первую очередь).

В достижении поставленных целей философия агрессии должна предстать методологиями и концептами, а также вариантами философских картин агрессии в настоящем и будущем. Эти задачи предстоит решать поэтапно, с обсуждениями и дискурсами. Как и то, что наши цели, предполагающие дискурс, не могут не быть связанными с методологическими ожиданиями от разработок философии агрессии и, одновременно, испытывать общие с ним трудности, названные выше. Поэтому в целях достигаемой понятности реального складывания Века агрессии и предполагаемой целостности его развитии из возможного, мы будем посильно затрагивать общие онтологические вопросы философии агрессии, что же касается нехватки тематических ресурсов, то станем привлекать разные источники, держа за определяющее направление философский курс.

Общим для всех истоков будет персонаж субъекта как начало всех начал. Ибо как в психологии, и ещё больше в социальной психологии, так и в философии действователями агрессии являются субъекты разного уровня (индивид, общество и государство) и значимости, наделённые различимыми возможностями и масштабами по силе. В их субъективных представлениях, предопределяемых чувствами и разумом, желаниями и интересом, таятся смыслы агрессии, извлечение которых могло бы и что-то предотвратить из злого умысла, вот в чём вопрос.

Теперь о том, что постановка новой проблемы агрессии в контекстах жизни и войны, выявление сущностных моментов, связанных со становлением Века агрессии, потребует вначале кратко обрисовать возросшую роль субъективности, её объективации, и всё то, что с этим связано. А именно: является ли субъективность мерилом агрессии, исходя из-того, что в сфере субъективности в основном конструируются смыслы агрессии совместно с целями. Ведь указующие смыслы не бывают без целей, а сами цели должны быть осмысленными. Время должно показать, станет ли смена президента США также сменой субъективности (целей и смыслов) в международной политике, и приведёт в первую очередь к нарастанию новых импульсов агрессивной риторики и напряжённости в мире. И как будут цели совладать со смыслами, скрытыми за субъективным?

Субъективность, это «своё» представление субъекта о том, о том, что видит и как понимает происходящее, а объективное — то скрытное, что есть вне субъекта, оно должно быть выяснено и утверждено на практике для действующего субъекта. Традиционно они рассматриваются в связке субъект-объектных отношений, чтобы «очистить» в меру субъективность от «самой себя», соотнося с объективным. Так, субъективность «сближали» с объективным, но она никогда с ней не сливалась. И чем ближе удавалось подвести субъективность к объективному, тем выше признавалась её достоверность. Такой процедурой или «чисткой» занимаются социологи для придания надёжности собранной в ходе опроса субъективной информации. Однако полностью от субъективного избавиться никак нельзя, ведь оно выступает действенной частью нашего существования, и несёт собственные смыслы, также как невозможно полностью удостовериться и показать объективное. При этом следует признать, что за субъективным будут интерес и разные силы привлекаемых источников, а за объективным — лишь посильное утверждение того, что есть. К тому ж объективность сама по себе инертна, даже обнаруженная, она лениво даёт о себе знать, что недостаточно бывает для действий в согласии с нею. Поэтому в мире людей зачастую «проходит» и утверждается субъективное с названными атрибутами, то есть, где сущностным представляется привлечение разных сил.

Такие практики не могли не могли пройти мимо философов. Так, участники феноменологического движения (Э. Левинас и др.), показали, что субъективная сфера есть данность, с которой надо считаться не меньше, чем с объективностью. При том, что в истоках феноменологии сущностным признаётся феноменологическое эго и жизнь сознания. Это мир трансцендентальной субъективности, рассматриваемый феноменологически, то есть, мир, который непосредственно присутствует в моём сознании, когда я воздерживаюсь от всех убеждений относительно объективной реальности. Если мы правильно поняли Эдмунда Гуссерля (1859—1938), а именно он является основателем феноменологии, то на место объективности, которую надо было ещё определять, ставятся повседневные установки, здравый смысл и то, что наработано самим субъектом по жизни. Однако важным моментом всё же было признание статуса субъективности, вне зависимой привязки к объективности Да, и в практиках жизни стали не в малой мере исходить из субъективного, отдавая дань не только силе, но и здравым началам, присущим субъективному.

Новое принятие субъективности стала возможной в результате созревания и укрепления индивидуальных начал, таких как чувство, чувствования и переживания, значимость собственных представлений и личная воля. Их определённость в выражениях и действиях, активность, и даже пассивность, как ситуативные реакции на происходящее, расширяют поля субъектности и могут укреплять по обстоятельствам потенциал субъективного одного рода. Такая индивидуальность, взятая в своём множестве как многое и есть субъективность, с которой надо считаться как с объективностью Ибо индивид в своих действиях и сознании, представая множественным индивидом, по существу выступает вершителем различимой субъективности, в том числе и агрессивной, сообразуясь, как бы, с новыми значениям агрессии и стечениями обстоятельств. В этой части по-другому видятся роли субъективного и объективного в агрессии. Если субъективное измышляет агрессию нападения и продолжает её питать силой разума, то объективному будет уготована ответная роль агрессии в защите во имя справедливости и права.

На путях множественности субъективность обретает реальную силу. Так субъективность Я во множестве однородных значений обретёт силу «Мы», в то время как субъективность Другого сообразуется субъективностью Они. Приобретя силу во множестве, субъективность динамично объективируется. И в этом качестве выступает залогом событийности.

Однако единение субъекта и субъективности распадается, потому как упраздняется значение самого субъекта. Так, М. Фуко считает субъекта идеологическим конструктом и с завершением определённой культурной эпохи предрекает неизбежную «смерть субъекта». Об умалении роли субъекта раннее писал Хайдеггер, а позже постмодернисты Ж. Деррида и Ж. Делез.

В Век агрессии понятие субъект как таковой в традиционном понимании, думается, отойдёт в «теневую сторону» от обозначения функций реальных действий, однако, сохранится номинально, как общее имя, например, для действователя в агрессии. Реальным вершителем субъективности станет множественный индивид. Основываясь на этих положениях, представленных поначалу схематично, мы станем агрессию и агрессивность рассматривать в мире людей как выражение субъективности, которая осуществляется субъектами разного рода и уровня действований. В своих значениях они могут объективироваться как агрессивные начала.

Здесь субъект отдельной личности как множественный индивид в состоянии агрессии, характеризуется нанесением урона жертве, а консолидированная в агрессии группа — осуществлением антисоциальных действий. В отдельные периоды действований в агрессии других субъектов, агрессивным будет государство, которое, переступив все нормы права, начинает военные действия, войну, против другого государства, с жертвами и разрушениями.

Особо следует сказать об агрессии нации, когда агрессивность зашкаливает и выходит за границы государственной политики. Агрессия тогда утверждается как установка поведения всей нации. И это имеет место в силу наглядной конкретизации так называемой любви к своей нации, склонной видеть мир в отсвете особых представлений о своей нации, и убежденности в том, что мир должен будет понять и принять это как таковое.

Чрезмерное и некритическое возвеличение своей нации, причём в крайне тяжёлой форме, мы наблюдаем ныне у представителей армянской национальности. Известно, что на протяжении веков армянские умы создавали свой мир, окутанный мифами и историческими вымыслами. Это была продукция как для собственного пользования, которая стала внутренним национальным опытом самовозвеличения, так и на продажу в мире, «чтобы утвердиться в высокой значимости». Всё это должным образом служило воспроизведению особливости армян и пониманию тог, что мир обязан армянам… Но по мере усиления прозрачности мира, армянскую продукцию становилось сложно сбывать. В ответ на непризнание особой миссии армян, и предоставления им привилегированного положения в мире, росла и утверждалась ненависть. Так, армянский мир насыщался собственной злобой и агрессией, органически бытийствующий в разладе с другими. Это яркий пример утверждения агрессии на больших ареалах, где субъектами во единстве являются нация и государство.

Но в силу каких изменений в мире, в людских отношениях и в предпочтениях самого человека, можно говорить о Веке агрессии? И будут ли такие изменения связаны лишь с ростом агрессии в мире или Век агрессии — это особый накопившийся во времени потенциал действенных сил, от складывания и утверждения элементов, связанных с изменением и приращением новых качеств переменных, имеющих отношение к агрессии. При том, что обогащение её сущностных связей будет протекать на основе субъективности и действий множественных индивидов. Вот об этом и другом, что поможет прояснить вопрос о складывании Века агрессии, и будет наш разговор.

Исходя из этих целей, мы станем различать два вида бытия — бытие как складывание (преддверие) и бытие вероятного как Век агрессии. Здесь в преддверии как бытии прошлого и настоящего есть вечно пребывающая агрессия, а в бытии вероятного — агрессия как упреждающая сила в новых значениях века. И если преддверие как предтеча искомого есть механизм задействования, то в изменённых связях агрессии в реальном мире становятся всеобщими обезличенные смыслы агрессивного, усугубляются интерпретации возможной тотальной войны «всех и вся» (ядерной войны), что предполагает уже иные чувствования и переживания. Человек будет страшится за мир, для всех нас, который осознаёт и как свой мир, потому он станет отвечать на такое не только переживаниями и волнениями, но и агрессией. Так, исподволь будет завершаться период преддверия и миру предстанет Век агрессии во всей своей неприглядности.

А пока можно заметить, что жизнь людей в действительности подходит к какому-то своему поворотному пункту, и такое связано с непомерной активизацией субъективности и субъектов разного уровня. Ведь производство того, что есть в мире людей и создание «объективности» во многом сопрягаются с субъективностью, а сам субъект выражает направленность многих изменений в чувствах, является носителем и выразителем чувствований и переживаний в силу возможного или предстоящего.

Однако в своих действиях такой субъект может проявляться вопреки традиционным порядкам и личной обособленности, когда становится нестерпимым и нахрапистым, исходя из вселенского зла. Одновременность во множестве действий по злу вещь опасная, что, несомненно, должно определять поворотное, как нарастание тёмных смыслов и возможностей в мире людей.

Есть свои риски, когда начинаешь вот так с постановки мрачной картины, очень похожей на инволюции, и пытаешься потом «поместить» её в будущность концепции жизни как свёртывание эволюции, под воздействием сил зла. Но в таком случае пришлось бы отказаться от человека, который своей историей был помещён в эволюцию и мог развиваться. Мы не станем подвергать сомнению общий эволюционный путь человека при нынешнем раскладе вещей в мире и попытаемся уяснить «поворотное» в связи с субъективным, которое «объективнее самой объективности» (Э. Левинас, 1906—1995), в мире людей, но и не столь однозначно действующее по жизни. Нам важно прояснить: куда движется мир, помятуя о значении субъективности не только в происхождении представлений, но и в производстве агрессивного.

Чтобы определиться с этим, зададимся вопросом: может ли намеченный поворот говорить о преддверии Века агрессии? Что очертания агрессивного века, опережая будущность целостного выражения, выступают уже в наглядности своих первых тревожных признаков в мире? И что они могут осознаваться и домысливаться фрагментарно в разных областях знаний?

Поворотный пункт, это время, когда в складывании и развороте определяются потенциальные силы и возможности переменных Века агрессии. Во многом они задаются обострениями в политических реалиях и стечениями обстоятельств в мире людей. Они то в основном и выдвигают на значимые роли агрессию, изменяют сами связи агрессии с людьми, в которых у неё становится больше возможностей определять поведение. Но и сама агрессия изменяется в качественной определённости. На поверхности жизни всё это даёт о себе знать коммуникациями в общении, росте напористости и раздражительности, чреватые чрезвычайными событиями и случайностями. Но два фактора — больше, чем названные, являются ответственными за разворот в сторону Века агрессии. Первый фактор — это технически, как технэ, связанный с гонкой вооружения — созданием и наращиванием ядерного потенциала. Второй фактор — изменения умонастроения людей в сообществах, которые происходит в силу растущей напряжённости и чаще всего само по себе, неосознаваемо и незаметно.

Это ключевые моменты преддверия, выражающие происходящее и последствия по складыванию и взаимосвязи всех элементов, соотносимых хоть как-то с агрессией в круг целостности. Скрепляющая роль здесь выпадает чувствам людей, когда их взаимосвязи находят разрешение в агрессии, что во множестве объективирует всеобщность агрессии как данности. Именно с заострённостью чувств на агрессию, жизнь людей будет спешно перемещаться на тёмную сторону действований и такой перелом в чувствах и в образе жизни не может происходить возвратно без переживаний и изменений душевных качеств. Ибо соприсутствующее зло материализуется в действиях, чувствах и помыслах людей, что рассматривается сущностным моментом в многозначных процессах складывания основных элементов Века агрессии в целостность. А само преддверие Века агрессии должно будет завершиться апофеозом агрессии тогда, когда она окончательно завоюет чувственный мир и в такой действительности возьмёт в осаду мир духовный, ограничив его возможности. Так агрессия утвердится в мире людей, став постоянно воспроизводимой энергией в отношениях отъёма, соперничества и конфликта. Лишь случайность истории может отстрочить и внести изменения в преддверие Века агрессии.

Однако преддверие не есть только одно складывание в целостность составляющих, иначе не понять и апофеоз агрессии, который возвышался в своих значениях именно в этих условиях. Это по существу длительность как бытие преддверия в жизненном смысле со своими со-фактами, смыслами, событиями и случайностями. И если события в целом сообразуются с порядком и направленностью складывания, то случайности их нарушают, отдаляя или ускоряя момент разворота.

В полагаемой связности силовых действий по жизни, вызываемых ими чувств и опасений, агрессивный способ социализации и индивидуализации будет уже простой необходимостью и частью жизнедеятельности. Инстинкт же агрессии дополнится усвоенными образцами агрессивного поведения и станет автоматически воспроизводить в отношениях агрессивный опыт. Правда, такое скорее следует отнести к завтрашнему дню. Но можем ли мы сегодня говорить, что очертания агрессивного века, опережая будущность целостного выражения, выступают уже в наглядности своих первых тревожных признаков, и что они могут осознаваться понятийно и фрагментарно в разных областях знаний как предвестники Века агрессии? А быть может и философски домысливаться в полагаемом единстве как целостность.

Если признать справедливость высказанных мыслей и предположений, то может возникнуть повод размышлять о назревании и путях складывания Века агрессии. В этих целях примем преддверие, процессы складывания Века агрессии за предмет. мыслимое содержание которых будет связано с темой изменённых состояний. Но будет ли предметно то, чьё существование является ещё вопросом? Обратимся за разъяснениями к философии, где принято считать, что понятие реально существующего предмета ничем не отличается от понятия того же предмета, мыслимого в качестве возможного. Здесь у нас нет вопроса по логике выстраивания аргумента, когда мыслимая реальность охватывается логическим и понятийным мышлением, и такое опредмечевание будет вполне допустимым в размышлении. Тем более, что в нашем случае нет и реально существующего предмета Века агрессии как целостности. Однако оговоримся, что представления о предмете должны будут выверяться на основе понятийных связей между основными составляющими Века агрессии.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что речь может идти о неопределённом предмете и относительности суждений. Чтобы они могли быть сопряжены с будущностью века надо, по крайней мере, основываться на понимании двух вопросов: почему сейчас возникли предположения о Веке агрессии, и что лежит в основе этого? Отвечая на эти вопросы в книге мы будем делать два шага вперёд в наших суждениях о Веке агрессии и шаг назад — в сомнение. Они будут связаны как с выявлением основных характеристик Века агрессии как целостности (объект), так и путей, механизмов складывания составляющих в преддверии (предмет). Метафизические экскурсы здесь неизбежны, ибо объект (Век агрессии как целостность) относится к сфере невидимого. Но вначале следует определиться с тем общим, что характеризует объект и предмет как целое и часть Века агрессии.

Определиться с объектом размышлений значить выделить в нём то «определяющее» (в нашем случае ряд основных признаков), что может характеризовать его в целом, и в дальнейшем стать его «именем», по которому он будет узнаваем. Объект Века агрессии может лишь предвидеться как таковой в будущности своих основных признаков. Однако его предметность имеет как бы своё собственное существование, но не в смысле, конечно, платоновской идеи, а как образ или мыслимые взаимосвязи структурных элементов. Поэтому для «указующего» предмета важно, во-первых, привести доказательства в пользу различимого, и во-вторых, установить логические связи между ним как «определителем» и определяемым». А в наших целях следует указать круг связующих элементов предмета Века агрессии, чтобы начать предметно размышлять об их значимой роли и связях. Такой предмет будет связан с темой изменённых состояний, взаимодействием чувств и поведенческих действий, где ключевым будет возвеличение агрессии в глобальном плане как значимого фактора складывания целостности Века агрессии.

Итак, исходя из новых замечаний о субъективности и сделанных допущений, Век агрессии представляется как некая социальная целостность (картина), взятая во времени и пространстве. Ключевым моментом здесь являются люди и их отношения. В значительной мере эти отношения будут характеризовать новое качество человеческой агрессии. Это будет проявлением агрессии в «родном» веке, когда она станет по сути «обиходной» и вольной в людских отношениях, и востребуется не раз для многих сторон жизни. К такому мир людей может прийти в результате как изменённых состояний самой агрессии, так и различного рода стечений в жизненных обстоятельствах, определяющих прежде всего напряженность в связях между явлениями. Тогда агрессия на агрессию должна будет возобладать в жизненных пространствах и стать всеохватной и всеобщей, чтобы эффективно выражаться и противостоять в каждой борьбе. И сами мысли будут в унисон с нею течь и развиваться в событиях, курс которых станет определять смыслы агрессии.

* * *

Однако в силу наших полаганий о назревающем Веке агрессии, мы найдём лишь некие предсказания относительно глобального развития враждебности и напористости в мире людей, а также предсказуемые риски возможного. Такие предвидения выражаются посредством рыхлой цепи фатальных образов будущности мира. К ним, собственно, и прилагается само искомое понятие в границах времени века. Именно на таких началах входит в обиход и становится употребительным понятие «Век агрессии» как мыслимый объект, который осваивается понятийно, первоначально языком политики как процесс и выражение тревожно — годичного на смысловой стороне политической действительности, когда и само грядущее Века агрессии должно видится во всеобщности враждебной политизации и действий.

Поэтому не будет преувеличением, если сказать, что, выражая всеохватно противостояние как больших, так и малых государств, политика враждебной наступательности уже сама по себе свободно шествует по миру. Она исподволь проникает в сознание людей, определяя тревогу и глобальную напряжённость. В самих же обществах соразмерно усиливается социальный настрой на межнациональную конфликтогенность, расширяя и наполняя политической агрессией жизненные пространства.

В политике «противостояний» мы находим сущностные смыслы захвата и порабощений, связанные с агрессивными смыслами войны (смыслоагрессии войн). Эти смыслы будут «утопать» в «историчности» прав на захват чужих земель (пример тому Армения), в обосновании политических преимуществ и привлекательности строя жизни, имеющих право на установление своих демократических ценностей, их глобального вживления в тело человечества (США). Разумеется, такая политика не может не сообразовываться с реальными возможностям и установками на ведение войны.

Но если мы попытаемся извлечь и как-то «взвесить», смыслоагрессии войн, что с необходимостью должно выявить прежде разумное в принятии решения «напасть», то увидим, что политике войны ничто человеческое не бывает чуждо. И что порою надуманные исторические картины, обиды, вперемежку с завистью, а то и сами амбиции величия и национального превосходства, могут брать вверх. Брать вверх вопреки разумно-рациональному и авантюрно провоцировать военные действия.

Такая политика, исходя из силы и враждебных чувств, задаётся вместе с «риторической агрессией», с которой одномоментно могут уживаться как чувства нахрапистости и безответственности, так и тревоги со скрытым чувством страхом за свою безопасность. Совмещаясь в общем «политическом вареве» и изливаясь вовне, вершители такой политики будут «страшить» и «страшиться», продолжая своё посильное участие в политике нацеленности на то, чтобы стать действительностью реальной войны. И тогда политика как «агрессия в себе» может статься «агрессией для многих» в мире людей. Она становится таковой в событиях, характерных для таких отношений, когда враждебный настрой приводит к агрессивным вылазкам. Политика, выраженная таким образом в действиях и ожиданиях враждебного, что должно обрекать на особые чувства и переживания, может реально претендовать на то, чтобы подспудно быть одной из составляющих в складывании Века агрессии.

Однако само понимание и осмысление процессов складывания Века агрессии в философском или психологическом плане будет много шире политического, укладываемого по существу в русло войны. Ибо многое в нём будет предопределено жизненными мирами, особенностями человеческой коммуникаций и восприятий. Притом, что о Веке агрессии в настоящем можно говорить условно как о целостности, структурные элементы которого разбросаны по естеству своего образования. Они действенны сами по себе, но особой связки и связующей материи между ними нет, чтобы выразить их воедино. Нет развития тех сущностных элементов, которые могли бы обеспечить такую полноту. Поэтому Век агрессии при наличии основных элементов, не имеющих связности между собой, может находиться лишь в процессе складывания своей цельности, когда человек экономический и человек играющий могут уступать во множестве человеку агрессивному. Он и будет носителем сущностных черт Века агрессии во всех сферах жизнедеятельности и неопровержимо свидетельствовать о значимости агрессии, её всеохватности и всеобщности.

Мы попытаемся подступиться к этим проблемам, выявлять здесь значимость чувств, чувствований и переживаний, обговаривая сам предмет и родственные проблематики. Однако прежде вкратце сопоставим понятие «век» с подстрочным понятием «годичность», что позволит различать их как назревающее, так и сподобившуюся этому целостность века, а также инструментальных понятий сознания, выделяя прежде «сверхсознание» и «обыденное сознание» как мысли, выражающие саму агрессию и то, как она есть. Другие основные понятия ещё впереди, и по мере раскрытия вводной части они предстанут, где за главную будет рассматриваться понятие «агрессия», которая имеет богатые исследовательские традиции.

Это родовое понятие, совмещающее агрессивное чувство и агрессивное действие (нападение) в агрессивном поведении. Как жизненная практика, агрессия есть начало событийности со смыслами, чреватая своими последствиями. Вкупе все эти элементы, выраженные в значимости событийности, служат «строительным материалом» для Века агрессии. Здесь нельзя не сказать о доминирующих тенденциях в направленности агрессивных действий от микроуровня множества видов агрессии до макроуровня агрессивных норм, от складывающегося Века агрессии до его устойчивости и целостности. Эти тенденции таятся в событийности времени, выступающих в развитии исторических реалий века.

Если говорить уже обобщённо, то каждый век пронизывается темпоральностью (особенностями времени), что понимается сознанием и осмыслением прошлого, настоящего и будущего. Применительно к Веку агрессии, что связано с возрастанием роли агрессии, это будет выглядеть так: прошлое — предстаёт автономной агрессией и разрозненными факторами влияний. Настоящее есть собственно складывание Века агрессии на основе разрозненных элементов и укрепления силы связей между ними и агрессией. То, как Век агрессии складывается и предстаёт в действительности будет предметом наших размышлений.

Будущее агрессии в веках нам видится скорее в мире статических форм, в мире мозаично-изменяющихся энергий. Как это будет происходить и какова будет роль людей сложно сказать. Однако можно предположить, что в мире статических форм Век агрессии продолжится, или он распадётся на разрозненные элементы агрессивного, и тогда агрессия по существу вернётся к границам и месту прошлого пребывания. В мире динамических узоров энергия агрессии предстанет силой, утвердившей мир чувствований, который будет ближе к миру вибраций. Последнее станет означать переход от мира плотных форм, к вибрирующим импульсам. В этом смысле агрессия уподобится импульсу. Людям следует готовиться к такому пониманию агрессии, к пониманию его на уровне вибраций, и не упорствовать в изжитии или полагаться лишь на возможности управления агрессией. Но это скорее видится как отдалённая и фантастическая перспектива, о которой мы только сочли возможным упомянуть, никак её не развивая, ибо наша задача не фантазировать, а размышлять и по возможности предметно и зримо.

Теперь об изначальной понятийной стороне, о которой мы начали говорить, и о том, что может выражать новая сторона в нашем тематическом раскладе. Такую сторону образуют век, годичность и сознание. Понятия «век» и «годичность», имея разную пространственную «весомость» и объёмность, связаны между собой тем, что содержание и смыслы века задаются «веществом», материей годичности. Век же, помимо измерения времени, является выразителем характера вещной предметности и значимой событийности. Надо признать и то немаловажное обстоятельство, что век и годичность могут и должны постигаться определёнными видами сознаний. На уровне века, его протяжённости, характеристик и предельной наполняемости во времени и пространстве, мыслит, как правило, сверхсознание, которое желает охватить и понять целостность, связывая с этим поиски истины. Ясно, что ядром сверхсознания будет теоретическое сознание. Такое сознание может также сподобиться потустороннему, трансцендентному, когда попытается «заглянуть» за границы видимого (чувственного опыта). Абстрагируясь таким образом оно будет постигать то, что не видно и не могло быть таковым в практичном сознании.

В повседневности, на уровне годичности речь обычно идёт об обыденном сознании, которое в основе своей имеет опытное сознание и полагается чаще всего на здравый смысл. Как правило, обыденное сознание довольствуется «годичностью» и событиями в ней. Так, важные события, выражаемые общепринятой культурной идентичностью — рождение и смерть — измеряются и отмечаются «годичностью». Подобное сознание, будучи сознанием практическим, охватывает то, что «рядом», не переступая границ повседневного, и его заботит скорее ритуальность и прилежность исполнения, без того, чтобы задаваться теоретическими поисками истины.

Эти виды сознаний — и сверхсознание и обыденное сознание — придерживаются своих границ, однако возрастание смыслов чувственного бытия, смещение чувств и мыслей разного уровня сознаний, наряду с усилением, собственно, чувствований (чувств, созревающих помыслами), может всё изменить, встроив мысли и действия в чувственный ряд. Устойчивые нарушения границ сознаний, с переливами их содержимого, при возрастании чувствований и переживаний — это фактор реальной жизни, ибо он ведёт к снижению критики на выверенность знаний и действий, роста их гибридности. Это уже вплетается в процессы складывания Века агрессии. Нам предстоит по существу обосновать эти значения чувственного бытия. Однако вначале скажем о базовом — о том, «что такое сознание»?

Сознание как таковое есть то, что связано со знанием (пониманием) и практическим обусловливанием различных видов поведения. Гегель различает понятия наивного сознания с помощью чувств («чувственной договорённости») и полного знания («абсолютного знания»). Чувства здесь, как видим, даются несколько приниженно, а их роль в сознании даже умаляется, ибо они не дают полного знания. Однако их значимая роль будет в другом, ибо они и есть тот основной связующий материал, который будет обеспечивать целостность Века агрессии. В наших размышлениях чувства рассматриваются как первообраз видимого и невидимого, последнее будет больше связанно с чувствованием и переживанием. В разной мере все эти состояния чувств задают ход мыслям и поведению. Мы станем особо примечать чувства, чувствование и переживания в том, как они влияют на поведение, а в единстве, будучи некой ментальной структурой, даже определяют поведение.

Различимое же в видовых сознаниях можно будет рассматривать, основываясь на следующих моментах. Так. в обыденном сознании события годичности в своей повседневности понимаются сравнительно «свежо» и наглядно, и не только потом что они зиждутся на фактичности, и это даёт больше чувств, чувствований и экспрессии. Век же, как объект теоретического сознания, предстаёт в обобщениях, основанных на культурных единицах (артефактах), и тем самым способствует пониманию характера изменений во времени. По сути век наполняет и укрепляет смыслы годично — событийного во множестве, и не затем, чтобы личности со знанием «влиться» в череду поколений, ведь есть вещи высокого, обобщённого порядка и историчности. Поэтому в соотношении годичности и века примем то, что если первое станем рассматривать в количественном отношении, то второе — предстанет в качественной определённости, ибо количество переходит в качество. Но из каких элементов (действий) и как складывается новое качество — вот в чём вопрос. На этот вопрос мы станем отвечать всецело, пытаясь концептуализировать проблематику Века агрессии на этапе его складывания. Но мы, как уже отмечалось, полагаем априори (лат. a priori — буквально «от предшествующего»), что агрессия станет всеобъемлющей. Однако это совсем не значит, что люди начнут кидаться друг на друга. Нет, мы имеем ввиду то, что агрессия займёт главенствующую роль среди многих чувств, начиная с родственного ей чувства мести.

Выражая субъективность ситуаций мы станем прибегать также к обыденному сознанию, различая условно имярека и множественного индивида. Имярек выступит у нас больше как носитель традиционного поведения, а множественного индивида мы станем рассматривать в качестве персонажа Века агрессии в становлении.

Множественный индивид — это не количественная, а качественная характеристика индивида, вынужденного действовать напористо и вариативно, в условиях неопределённости, непредсказуемости и нестабильности. Он напоминает мифологического Протея, сына Посейдона, постоянно меняющего свой облик. С изменением социальной ситуации множественный индивид часто меняет и свои ценностные ориентации и установки, что обеспечивает ему соответствие требованиям необходимой ситуации, а значит и выживаемость. В своём социальном поведении множественный индивид, как правило, руководствуется принципами «всеохватности» и «всенацелённости» на максимальную полезность. Эта установка укоренилась в его жизни так, что он поступает почти всегда автоматически, подсознательно, когда надо делать много телодвижений, чтобы через множество поведенческих актов (опытов) выйти на максимальную полезность. Ибо сама социокультурная ситуация становится множественной и вариабельной, требует от него множественности как формы второго порядка, отличающейся от своей первоосновы (индивида как атома социальной структуры общества) множественностью действий. Да и сам индивид будет больше задаваться множеством смыслов. В таком единении множественного индивида и социокультурных ситуаций, вызванных стечениями обстоятельств, делаются неоднозначными и процессы складывания Века агрессии. Однако можно предположить, что в своих поведенческих вариациях множественный индивид будет склоняться к агрессивному поведению. И тогда произойдёт смена человека разумного и человека играющего на человека агрессивного. Эти процессы приходятся на период складывания Века агрессии, когда укоренение человека агрессивного будет означать утверждение целостности Века агрессии, всех значимых характеристик. Мы ещё будем говорить об этом, когда станем рассматривать множественного индивида как персонажа складывающегося Века агрессии, а пока вернёмся к сознанию, к вопросу понимания характеристик века и значениям его имени.

Индивиду, действующему со знанием, но «не заглядываещему в век», думается, всё же будет интересно знать, при каких обстоятельствах происходящее годами, обретает вековую значимость и становится сущностной характеристикой века. Возможно, что эти характеристики века смогут сами по себе способствовать пониманию не только смыслов существования. Будь это факторы материальной жизни, особой нацеленности культуры или же новой реальностью, связанной с изменениями в социально — психологической жизни По своей роли эти доминанты века скорее всего станут показательно определять имя собственное, например, железный век. Но что нам даёт имя, и как оно бывает связано с сущностью именуемого? Поясним это на примере слова тревога и вопросов по ней. Например, может ли слово (имя) «тревога» подсказать нам её сокровенную сущность? Нет, ибо «вначале» здесь было чувство, предвещающее страх, а не имя. Может ли чувство тревоги раскрыть нам своё рождение? Нет, ибо это чувство даётся лишь встревоженной тенью бренного существования, а всё остальное в тревожном ожидании «достраивается» воображением и печальными примерами из прошлого. Может ли обыденная мысль понять смысл тревоги во всеохватности и помыслить её как чистое событие? Нет, ибо она признаёт по существу лишь рациональное, а здесь без «напряжения понятия» (Гегель) не обойтись. А что говорит нам сама тревога и что уже стало обыденным пониманием? И на какие просветы и горизонты тогда указывает философия в понимании сущности тревоги? Подробнее об это будет сказано в разделе о тревоге. Здесь нам важно было указать на общую методологию того, что есть имя как конструкт. Для тревоги это чувство, а для века — доминанта как сущностная характеристик. Во что они выливаются и чем бывают значимы для жизни людей эти доминирующие характеристики? Смысл же самого века, его извлечение, в свою очередь, будет связан с тем, чтобы иметь представления об укладе и образе жизни, о событийном ряде во времени. Ибо смысл есть то, что извлекается субъектом из вещи, явления и видится в нарастающих событиях, совмещение которых должно служить пониманию происходящего в настоящем и будущем. Например, для текущего века одним из таких событий, безусловно, будет коронавирус, а смыслом борьба с ним, и то, что можно из него извлечь для понимания «режимного поведения» людей, в связи с длительным карантином. Мы будем ещё говорить об этом в контекстах возрастания агрессивного.

Целостность Века агрессии обеспечивает сама агрессия, которая «живо» присутствует во времени и пространстве, делает целокупным (максимальным) само существование и разрушение элементов жизнедеятельности. Что предстаёт тревогой, страхом и переживаниями, выраженными в агрессии, с одной стороны, против изначальной агрессии за отъём, лишения своего и собственного существования, с другой. Поэтому Век агрессии предваряется вопросами о том, как такое становится возможным в целом и каким образом агрессия смогла взраститься по силе и значимости среди многих чувств, подчинив их себе. И в единстве с ними воздействовать на мысли, действия и поведение человека, обеспечивая тем самым сущностное в реальности Века агрессии. Когда апофеозом изменений будет то, что агрессия смогла слиться с сознанием людей и обрести свойства надличностной сущности, снабжая человека образцами агрессивного.

Но что в таком понимании есть надличностная сущность, и какова её роль в складывании Века агрессии? В известной мере пояснением здесь могут послужить идеи Эдмунда Гуссерля (1859 — 1938) и Макса Шелера (1874 — 1928) о «созерцании сущностей». У Гуссерля это метод эйдетической интуиции (созерцание сущностей), а у Шелера — духовный (философский) акт постижения сущности человека. Мы ознакомились с этими идеями, после того как стали разрабатывать понятие «надличностные сущности агрессии». Методологические сомнения нас не оставляли, однако работы названных авторов придали нам уверенности в плодотворности избранного пути. Гуссерль расширяет содержание понятия созерцания, когда полагает, что подобно тому, как можно непосредственно слышать звук, можно созерцать «сущность», сущность «звука», сущность «вещного явления», сущность «видимой вещи», сущность «образного представления» и так далее и, созерцая, высказывать сущностные суждения. Прекрасно, то, что надо, имея ввиду также сущность агрессии, её значимость в расширении возможностей агрессивного поведения. Ибо сущность не только является и исчезает, она остаётся в сознании как воспроизводящая действие по образцу. При этом человек понимается как сознание вообще, в котором надличностная сущность может выступать данностью. Иными словами, усвоение такой сущности происходит не в свете метафизики, когда вопрошается, что «есть», а в мире чувств, воплощаясь в конкретное действие.

Надличностная сущность агрессии, как было сказано, это образцы агрессии, изначально усвоенные личностью извне и сохранившиеся в сознании. Они продолжают пополняться из жизненных практик и имеют прямое отношение к проявлению агрессивных действий (ведь наш имярек продолжает их «слышать»). По сравнению с такими близкими понятиями как заражение и подражание, понятие «надличностная сущность» будет устойчивее и объёмнее. Ибо его образцы агрессии включают причинно — следственные связи, потом в своей разновидности и множестве они предстают структурой агрессивного давления на личность. Уже как «банк» образцов агрессии, такие сущности связаны с внешним миром, посредством которого пополняется новыми образцами, и с внутренним миром, поставляя эти образцы для осуществления агрессивных действий. Так надличностная сущность агрессии связывает всеобщее (агрессивные практики в мире) с единичным (поведенческим актом личности в агрессии) в нужный момент и при определённых обстоятельствах. Это существенное условие в возрастании значимости и самостоятельности агрессии в складывании составляющих и обеспечении структурной целостности Века агрессии. Он допускает, что агрессия будет уходить от причинно-следственной отношений, механического ряда причинности, утверждаясь как множество отвлечённых от них сущностей. Ибо сущности агрессии в ситуациях перейдут в блуждающий способ существования. В жизненных мирах они станут прилагаться к поведению в готовых формах, без особой надобности в причинности и каких-то новых образцов агрессии.

Здесь к месту будет сказать, что против причинной связи между явлениями из известных философов выступал шотландец Дэвид Юм (1711—1777). Он полагал бездоказательным существование причинной связи, считал её иллюзией разума, а то и просто привычкой, не более того. Но причинно — следственные связи есть и продолжают быть устойчивыми в объяснительных схемах. Как с этим быть? Ведь позже созвучные мысли мы находим в квантовой теории, предполагающей индетерминизм (отрицание полное или частичное причинности). К этому следовало бы добавить и бытующее мнение о том, что Дух не знает никакой причинности. Последний разворот в отторжении причинности связан уже с постмодернистскими теориями, согласно которым в меняющемся мире (надо полагать и в калейдоскопе причинности) причинные связи как таковые утрачивают свою значимость.

Заметим, что по бытующей логике вещей причина содержит в себе следствие, которое закладывается намерениями и мотивацией. В житейском же плане, в котором нет дел до высокой материи, причинность имеет хождение, чтобы оправдывать неблаговидные поступки. Сохраняет она своё место в межгосударственных отношениях.

Однако в Век агрессии, в век всеобщности и всеохватности агрессии, когда она предстанет как необходимое действие вообще, думается, что не будет особой необходимости выискивать каждый раз отдельные причины событий. Ибо в процессе складывания Века агрессии вся причинность будет запечатлеваться в надличностных сущностях, которые станут срабатывать по принципу реле, реагируя на определённые ситуации. Здесь следует познавать скорее не причины, а границы и горизонты.

В личностном плане укоренившиеся надличностные сущности сподобятся социальным инстинктам, представляя ситуативно актуальные образцы агрессии в причинно — следственных связях. Тогда место причинной агрессии займёт агрессивное действие как «запечатлённое событие» (образец установки на то, как «надо быть и действовать»), которое следует рассматривать ситуационно. Однако причинность полностью не исчезнет, она ослабнет в традиционном понимании как рацио. По мере складывания Века агрессии, причинность будет смещаться в область чувств и там сможет укорениться как фермент — катализатор (закваска) образцов.

В этой связи следовало бы говорить о трёх типичных ситуациях: личностной, националистической и межгосударственной. Личностные признаки и элементы присутствуют во всех ситуациях. Хотя на поверхности вещей всё это продолжает рассматриваться в свете причинно — следственных связей. Но как бы то ни было, агрессия, став самодовлеющей в производстве событий, должна будет по существу сместить рациональную причинность, укоренив её в чувствах как в своей «союзнице». Обретая свою вековую весомость, агрессия станет действенным участником и катализатором во всех процессах, сколько-нибудь значимых для жизненного мира людей.

Предпошлём к данным положениям то необходимое, что метаморфозы агрессии, её возвеличение могли происходить в условиях изменения форм коллективного сознания в мире, и что взаимовлияние этих двух процессов осуществлялось во времени и пространстве складывания структурной целостности века. Такое вызвано неполадками в Доме всеобщего Бытия, когда превалирует хаос и непредсказуемость, альтернативность и многовариантность, случайность и бедствия. Дух агрессии стелется по миру, завораживая людей крутизной действий. И агрессия тогда исходит не столько из желаний захвата, а сколько подчиняясь злу. Обновлённая в метаморфозах агрессия, стремясь к единовластию в Век агрессии, будет противостоять и устранять всякие неполадки однонаправлено на основе силы. И это станет противоборством уже множества агрессий, что будет являться сущностью Века агрессии.

Итак, есть век сам по себе, а в предельном выражении самой сути — есть век как собирательное понятие, которое содержит в себе целостное единение неоднородных элементов жизни, быта и деятельности, взятых во времени и пространстве, и где событийность может выражать особенный смысл. Так выстраивается основной понятийный ряд века, исполненный содержанием и специфической терминологией. Остаётся делать умозаключения и извлекать смыслы существования. Это и есть общий путь познания исторических реалий прошлых веков.

Но текущий век не отвечает в полной мере такому облику и познаваемости, он не законченный ещё «для прошлого», и не оценённый также в своей исторической предметности объект для анализа. Такой век будет направлен на настоящее, и иметь в общей констелляции то, что есть «сейчас» и то, что «становится» (складывается) в развитии. Именно это обстоятельство делает интересным «текущий век» как конструкта для понимании процессов складывания Века агрессии. Что также должно усиливаться личностным присутствием автора, и смеем сказать, интуицией, ибо находясь в самом «текущем», автор обрисовывает процессы складывания и развития Века агрессии, полагаясь прежде на свои представления и опровергая доводами имеющиеся сомнения. Правда, данный подход может говорить кому-то о преувеличении авторских возможностей, а сам опус будет смотреться тогда как нечто «около того». Но «того», как текста, ещё нет по существу, а у нас впереди вся книга, чтобы размышлять и свободно высказывать свои суждения о складывании Века агрессии.

Сложность вопроса в том, что то явное, которое проще даётся собственной субъективности, будет иметь много общего с агрессией и жестокостью прежних веков, в то время как сущностное Века агрессии, созревая исподволь, может только в процесс складывания обнаруживать себя. Поэтому важно в активных элементах текущего века, а это прежде всего чувства, мысли и действия, попытаться увидеть и рассмотреть в частностях складывание структуры Века агрессии, действующих во имя зла. Понять когда метаморфозы агрессии при стечении разных обстоятельств задают тон, а носителем задействованных элементов становится множественный индивид как персонаж Века агрессии. Такую множественность также задают сами чувства и чувствование, и тогда следовало бы сказать — здесь чувства будут править бал. И понимать это как устойчивую обстоятельность, то, что есть некая чувствительная структура, которая актуально воспроизводит агрессивный настрой, а по сути предметность зла, не нуждаясь особо в причинности. В обосновании такой установки примем то, что чувства в части потока эмоций, зачастую опережают разумность поведения, в то время как мысли отстают или устраняются без дополнительных стимулов, а то и «оживляжа».

Всё это может восприниматься и отмечаться в текущем веке, которое пребывает в настоящем, Но само настоящее уходит, оно переходит в стадии «отдалённого настоящего» и «узнаваемого настоящего», чтобы стать окончательно «прошлым». Век агрессии складывается и «крепчает» на этих стадиях. В это же время изменяется традиционная связка: причина — агрессия — следствие (урон, разрушения). Развивается связка, где своё место занимает беспричинная, самоактуализированная агрессия, действенность которой обуславливается структурой агрессии внутреннего мира и разветвлённостью надличностной сущности. В текущем веке растёт опыт восприятия и следования самоактуализированной агрессии, что в конечном счёте следует отнести к последствиям метаморфоз самой агрессии.

Действительно, агрессия во все времена осуществлялась с целью захвата, отъёма или защиты. В такой заданности она подчинялась причинности, исходила из неё, чтобы «быть», как в том, так и в другом случае. Но в Век агрессии детерминированность агрессии ослабляется, она всё больше становится самодовлеющей по естеству сложившихся вещей, в частности, когда утверждается как элемент, атрибут коммуникативных отношений и связей. Её сила обуславливается множеством надличностных сущностей агрессии в мире людей. Таким образом, агрессия по сути становится самостоятельной сущностью уже в текущем веке, она во множестве витает в жизненных пространствах, укрепляясь как надличностная сущность.

Как можно было понять в таких установках имеет место субъективное обособление авторской позиции, как и то, не станем забывать, что начало всякого знания бывает субъективным. Для нас это прежде всего предметное дистанцирование от исторического измерения века. Ведь как уклад жизни и событийный ряд век традиционно исследуется историками в прошедшем. Они знают в этом толк, когда доводят до нас свои описания и интерпретации значимых фактов, то, что «было». Всё это относится к историческому содержанию века и выдаётся как повседневное, так и особенное в прошедшем. Мы будем иметь дело с содержанием текущего века в складывании Века агрессии, но это вовсе не означает, что не станем заглядывать в дальние века, чтобы уточнять направленность общего движения, свои ориентиры по изменённым состояниям агрессии.

Что касается самой агрессии, то здесь надо прежде всего обратиться к психологам. Это они давно и обстоятельно занимаются агрессией как разрушающими эмоциями и чувствами, выражаемыми в поведенческих действиях. Приоритетным для психологов является выявление причинности агрессивного поведения. В научном обиходе имеется ряд психологических теорий агрессии отвечающих этому вариативно, то есть с разных позиций. Однако не смотря на это и имеющиеся в них противоречия, можно говорить о выверенном банке психологической причинности агрессии. Ведь не зря же психологи по праву считаются зачинателями и сведущими в этих вопросах.

Такое познание своего предмета и наработки у историков и психологов происходили как следовало бы понять по отдельности. Вместе понятия «век» и «агрессия» предметно не рассматривались, разве что встречаются в публицистических статьях у отдельных журналистов-международников, которые делают публицистические заявления — прогнозы о грядущем Веке агрессии под водительством США. Но при этом Век агрессии не был вовлечён в научный обиход и такая проблема, как нам известно, даже не ставилась. Не ставился вопрос о том, что связывает век и агрессию в едином горизонте бытия, способным быть предметно обозначенным. Разумеется, что не выработан и «язык», комплекс понятий, чтобы можно было судить о Веке агрессии, исходя из связующих моментов.

В то же время мы знаем, что соединения двух слов, выражающих общий смысл, остаются чаще всего словосочетаниями, хотя и могут строиться по принципу подчинённой связи и иметь указующий характер. Но отдельные словосочетания поддаются категоризации, то есть формализируются как категории для отражения свойств и связей действительности. Например, словосочетание образ жизни было формализовано философами как категория для изучения основных черт жизнедеятельности людей, в зависимости от совокупности действующих факторов, и прежде экономического порядка. К числу таких словосочетаний отнесём и Век агрессии, который на основе приемлемой формализации может стать категорией понимания не только новых реалий жизни, но что также важно позволит увидеть смыслы, задаваемые агрессией. Пройти вместе с агрессией её путь возвеличения как силы знаковой для века, представляется нам вполне насущной и решаемой проблемой. Здесь надо бы прежде уповать на философию, которой дано «по праву первозданности» и основательности в познании всего сущего в первую очередь наполнить синтетическое понятие Век агрессии содержанием и разжечь к нему интерес в других дисциплинах.

Познание сущности, основ и смыслов, которые несёт текущий век, станут краеугольными камнями в философии Века агрессии. Но какие философские цели будут важны и приемлемы в таком случае? Мы находим их в определении философии американским философом Сьюзен Лангер. Это — «Постоянные поиски значений и смыслов, более широких, более ясных, более доступных, более отчётливых, …". Сьюзен Лангер. Философия в новом ключе. М.,2000. С. 261. Это философия поиска, а не достижения последних оснований. Руководствуясь этим и пониманием важности «снятия первой мерки», мы попытаемся в философских размышлениях соотносится с психологией и социологией, и речь также может идти о смежных дисциплинах, близких в своей предметности к истории и психологии.

В этой связи уместно будет сказать об имеющимся опыте в этой области. О попытке соединения истории с психологией, об исторической психологии, которой сподручнее было бы, если и не ставить, то включаться в разработку подобных тем, будь она такой как задумывалось, уже исходя из самого названия и при должной методологической оснастке. Действительно, если век отнести к истории, а агрессию — к психологии, то и получается, что кому как не исторической психологией следует заниматься разработкой проблем Века агрессии. Но с ней как с состоявшейся научной дисциплиной не получилось на тот момент. Ибо не был должным образом выработан концепт единой науки и общий метод, а сделаны лишь намётки и выданы пусть и любопытные, но фрагментарные наблюдения и вещи.

Однако уже первые шаги исторической психологии в предметной стыковке истории и психологии были представлены в качестве скорее состоявшейся научной дисциплины (Иньяс Мейерсон, Жан Пьер Вернан, Альфонс Дюпрон и др.) в середине 19 века во Франции. По сути же это был проект, который зиждился на исследованиях качественных особенности личности, ментальности наций и метаморфоз психического. Упор делался на психическое (психологию личности и пр.), историчность как таковая не была с этим органически связана и носила в целом абстрактный характер и в отрыве от него. В поисках же своей территории предъявлялись права на «земли» исторической антропологии (А. Дюпрон). В отсутствие чёткой методологии и разбросе предметности, без должного обоснования своей территории, а практически её отсутствия, проекту не суждено было осуществиться в таком виде. Более того, век, в котором бытийность вызревает как историческое, век как выразитель и предмет анализа исторического и психического во времени, практически не был представлен, в то время как именно век, в событийности отгораживая и противопоставляя друг другу части, служит скрепом ментальности для каждого из них, а со стечением обстоятельств определяет «нужность» той же роли личности, делает востребованными определённые её качества в историческом времени. Если такая личность находится и заявляет о себе, производя или инициируя историческое событие, то тем самым она вступает в «историю». Век продолжает свой путь с учётом происшедших изменений, а личность становится знаковой фигурой в истории конкретного века.

Такое понимание роли личности в «историчности», и вообще места и значений человека на просторах истории, высказывали авторы «проекта». Так, И. Мейерсон и его последователи обрисовывали в целом поведение человека, его изменчивость в контекстах истории. Но этого было недостаточно, ибо не было представлено само"тело“ новой науки, когда бы можно было говорить с одной „своей"территории, излагать предлагаемое в своих понятиях и выдерживать тексты в объяснительной логике. Такое «тело» научной социологии смогли создать Огюст Конт и Герберт Спенсер, а Э. Дюркгейм и М. Вебер это «тело» во многом укрепили и сделали приемлемой, отвечающей самостоятельностью — методологий и методами строгой научности к нуждам практики. Однако «историческая психология» не получилась обособленной и самостоятельной, как это было сделано с контовской социологией. Здесь, видимо, в расчёт следует принять и то, что у исторической психологии не было учёных, равных тому же Э. Дюркгейму, который с философской широтой и пониманием нюансов коллективных представлений, смог выделить сущность социологического на примере своих исследований общественной жизни и во многом обосновать вслед за О. Контом социологию как научную дисциплину. Социология была обоснована и представлена востребованной как научная дисциплина для нужд практики, решения различных задач, связанных с взаимодействием в коллективной жизни.

Что касается В. Дильтея и Э. Шпанглера, которых связывают с исторической психологией, то Дильтей скорее видел историческую психологию как обоснование для своей понимающей психологии, а у Шпанглера она утопала в его теории развития цивилизаций. Нельзя не сказать и о названии «историческая психологи», которая может ассоциироваться с историей психологии.

Всё названные и возможно ещё другие недочёты и привели к тому, что историческая психологи не пошла «дальше» сделанных шагов и растворилась в социальной психологии, став отдалённо предметной областью. Правда, попытки выдать историческую психология за самостоятельную науку продолжались эпизодически вестись специалистами, работающими на стыках двух наук.

В истории создания научной дисциплины нередко господствует судьба, предопределяя, а то и сдерживая («не судьба») раскрытие её скрытых возможностей. В этом смысле судьба исторической психологии есть пример «недостроя» в науке, когда субъективные начала не смогли предначертать пути по реализации потребностей в данной научной дисциплине. Но если судьба не выдала своего Конта, то надо было идти другим путём — размышлять, делать первые наброски, но без окончательных утверждений о том, что «получилось», пока не созреет сам «плод» уже по науке. А набросок и есть набросок, о нём можно критически высказаться и даже отвергать что -то по сути, но при всём этом нельзя исключать саму идею и продолжать расширять и развивать тематическое, пока не станет вырисовываться абрис «нового». И если начинать и объявлять своё творение как «новое», то делать это следует по примеру О. Конта, «сразу» — размашисто и даже вопреки существующим представлениям и текстам, предъявляя само «тело» науки. Видимо, за такую необузданность и воспринимали Конта поначалу как сумасшедшего, но разобравшись признали основоположником социологии. Конт сформулировал «Закон о трёх стадиях» умственного развития, различая их как «теологическую», «метафизическую» и «позитивную». Последняя стадия стала рассматриваться автором в качестве основания для развития социологии как позитивной науки.

Историческая психология не была преподнесена с размахом, не имела обоснований, сформулированных в виде Закона, потому и не смогла обрести статус самостоятельной науки. Однако окончательный вердикт не вынесен и она не сосем «ушла». Ибо историческая психология в некотором роде сохраняется и даёт о себе знать, возможно, что ей удастся укрепиться в своей полноте и Век агрессии прочно займёт своё место в ряду её проблематик. Вот мы об этом и важности самих начал как широты и накала в утверждении тематического. И первым делом необходимости тематизирования как сложной «выкройки» аналитических вопросов из поставленной проблемы и соблюдение чёткой нацеленности на предметность.

Теперь об исходных позициях. Уже само название"Век агрессии» говорит об извлечении агрессии «изнутри» века и ставит её рядом с веком в качестве определителя его видового признака, что, несомненно, свидетельствует о её возвеличении. Однако реально агрессия сохраняется внутри века и только так она может определять век. Такая двойственность усложняет структуру агрессии и делает её многозначной. Чтобы минимизировать разнобой и иметь общие ориентиры в масштабах Века агрессии, мы станем исходить из того, что родовым признаком агрессии является зло, а видовым — способы и масштабы разрушения (военная агрессия, террористическая агрессия и криминальная агрессия). И тогда о значении агрессии века можно будет судить как в отношении способа (меры) разрушений ко злу, а не только причинности, что представляется важным для понимания специфических особенностей Века агрессии. Отсюда обозримы и различения значений и смыслов, которые корреспондируются (соотносятся) во зле. Когда возвеличение вековых значений агрессии будет тесно связано с ужесточением и всеохватностью смыслов зла. При том, что " … человек носит в себе как инфекцию некое зло, чьё внутреннее присутствие временами, краткими вспышками обнаруживается для него в необъяснимом страхе». Сёрен Кьеркегор. Болезнь к смерти. М., 2012. С. 39.

Но человеку, думается, всё же удаётся перевести свой страх, идущий от зла в агрессию, а не пребывать из-за этого целиком в отчаянье, как пишет Кьеркегор. Конечно, такое будет характерным для Века агрессии, не в пример христианскому миру Кьеркегора. Ибо здесь сам дух Века агрессии восходит ко злу в его единении с агрессией.

В свою очередь Век агрессии, будучи выражением сущностного в жизнедеятельности, предстаёт двумя сущностями в ипостасях: как «определяющая» сущность, и как «определяемая» сущность. Как сущность определяющая Век агрессии выражается стечением обстоятельств и отклонений, порой и спорадических, которые содействуют агрессии. Ибо в своём множестве век не является лишь «пустым» вместилищем для размещения и удержания частей в своих границах, он есть фактор воздействий и влияний; век может говорить с нами подобно духу времени. Уже как определяемый Век агрессии раскрывается в приоритетности тематических вопросов. И прежде вопросов о том, как складывается Век агрессии, о бытии агрессии в её взаимосвязях со стечением тревожных обстоятельств. Здесь выступают два сущностных момента, связанных с состояниями агрессии, которые по нашему разумению также не лишены гипотетических начал.

Во — первых, это то, что агрессия как сущность по большей части пребывает в чувствах, а значит её понимание требует вчуствования, в проникновении в неё как предмет познания; преодолевая, скажем, «смотрение» со стороны лишь как на познаваемую вещь. И что совокупное чувство есть поток первичного в оценивании и воображаемом. И что сущность агрессии в её существовании, а существование агрессии есть разрушение. Агрессия не строит повседневность, но производит ту событийность, которая расстраивает её обычное течение. Одновременно, подчеркнём важность и необходимость персонализации самой агрессии, чтобы можно было её «услышать» как познаваемое «в себе».

Вторым важным моментом следует иметь в виду то, что бытие агрессии традиционно насыщается субъективностью, которое становится различимым и определяющим по силе субъекта. И если первый момент должен говорить нам о приоритете чувствования в агрессии, то, второй — о субъектах агрессии, различимых по силе и возможностям. Эти моменты в той или иной мере корреспондируются с изменёнными состояниями агрессии. И уже в новом качестве, конституируя себя как сущее, агрессия объективно ведёт к ослаблению единовластия человека как субъекта агрессии, став надличностной сущностью. По аналогии, скажем, с теми же бездушными машинами, которые сделали человека своим рабом.

Итак, есть два момента, которые связаны между собой в движении агрессии, и это должным образом находит себя в общей картине Века агрессии. Они закладываются в основу наших размышлений и суждений. Но вначале вкратце скажем о том, как сами понятия «агрессия и век» могут быть связаны между собой и какие отношения они выражают. Так, на уровне понятий Век агрессии предстаёт как часть и целое, при этом подчеркнём, что агрессия является частью только для века, ибо для других она служит скорее началом. Например, для войны или восстания масс.

Понятие «век» будет выражать сложное целое, включающий множество различимого, при постоянном изменении частей. А агрессия в отношении его может стать определяющей силой и смыслом. Они предстают в общей связности на основе жизни и деятельности. Агрессия, выступая как часть, отдельное, является в значениях события, которое схватывается чувствами и может ещё долго существовать в сознаниях как сущее. Век же сам по себе есть условность, будучи родовым понятием, он насчитывает в истории множество видов, существующих реально во времени. Например, бронзовый век, и метафорически — век милосердия и любви. В своей действительности век предстаёт как упорядоченное «историческое» время в делах и событиях, он выражается как целое, благодаря связности со своими частями. И от важности той или иной части, её приоритетности в мире людей, зависит то какими будут эти связи и что станет происходить. Во все времена связи агрессии с веком носили предельный характер, не смотря на усиление агрессии, её количественный рост, в результате длительных и ожесточённых войн.

Здесь есть смысл всё же остановиться, чтобы спросить себя: что происходит? Носит ли Век агрессии характер мгновения как событие глобального характера? Или имеет ползучий характер изменённых состояний, когда узлом завязываются элементы складирования Века агрессии? Принимая за основу последнее, зададимся вопросами: что стало меняться в соразмерности связей агрессии с веком, утверждённых веяниями времени? Каким образом и в силу чего агрессия стала выходить за существующие границы? Имеем ли мы тогда дело с «повреждением» инстинкта агрессии, который «включался» всё же по необходимости, или следует исходить из реалий нового качества агрессии, возникшим в множественности века, когда агрессия сама по себе может производить события и быть с властностью? И как в таком случае агрессия станет соотноситься с веком?

А происходит то, что агрессия оставляет «отведённое» ей место в балансе приемлемости своего существования в истории и начинает перемещаться в своих значениях к центру века. Продолжая одновременно активизироваться во вне и во внутреннем мире человека, как частый персонаж внутренних коммуникаций, агрессия непомерно возвеличивается, чтобы стать уже «рядом» с веком. И мы имеем тогда реалии Века агрессии.

Такие метаморфозы агрессии если и не вызывают прямого возражения и неприятия, учитывая глобальное усиление агрессии в мире, то должны по крайней мере полюбовно сопровождаться сомнениями. Они то и служат основанием для всяких размышлений и суждений. Не оставляя возникающие сомнения в стороне, попытаемся им противостоять в наших размышлениях и понять происходящее с агрессией в границах века. А главное прояснить: как агрессия достигает вековых значений, в какой мере это связано с изменёнными состояниями агрессии или решающая роль принадлежит веку как силе влияний? И каким будет предел возможной достижительности агрессии, — может ли она схватить «век за горло»? В своём единстве эти вопросы задают цели и служат постановке и развёртыванию проблематики Век агрессии.

Такая целевая заданность позволяет «скроить» ряд проблем анализа Века агрессии и тематизировать актуальные из них, выделив роль чувств, и в их «тени» действия и поведение, которые окаймляются мыслями. В развитие этих начал естественно будет озадачиться вспомогательными вопросами, которые должны послужить производству вводного текста. Но прежде определимся с тем, что выделение чувств, мыслей и действия в поведенческих репертуарах, подпадает под определение культуры. Эти ингредиенты для нас значимы в своих связях с агрессией, потому что можно будет говорить о своеобразной агрессивной субкультуре. Однако мы осознаём, что понятие «культура» в данных контекстах в любом варианте внесёт двусмысленность, породит путаницу и массу вопросов, а не будет способствовать пониманию одной независимой сущности. Поэтому мы не станем использовать понятие «культура» даже в качестве субкультуры агрессии.

Для объёмности, полноты и свободы размышлений, представим, что век в своей единой плоскости — это сменяемая «сцена планеты» во времени и пространстве, на которой происходят различные действия, разворачиваются события, осуществляются акты глобального и местного характера. Причём значимым на этой сцене будет то, что делается в передних рядах, за которыми идут массовидные ряды, воспроизводящие одномерную жизнь. Среди них есть действия, которые бывают сопряжены силой и особой психической энергий. К ним отнесём агрессию как часть действий на сцене века, в ряду других.

Агрессия как то, что производится во враждебных целях и расценивается как событийное, имеет много свойств, благодаря изобретательному уму человека, и все они так или иначе бывают связаны с разрушениями. Ибо агрессия существует только тогда, когда может явиться прямо или опосредованно как разрушительное действие, или быть на подступах к разрушениям в малом и большом. В то же время заметим, что как бы агрессия не соответствовала своей природе, ни ужесточалась во вражде и насилии, какой бы она не была разрушительной и длительной в войнах, она не могла характеризовать век как целостность и оставалась для него всегда сущностной чертой. Агрессии так и не удалось за всю историю выразить век посредством себя, она не стала всеобщностью, не стала «лицом» века.

Век агрессии — это другое, как таковой в своей бытийности он будет целостностью именно посредством агрессии. Как это понять, и что в таком случае есть Век агрессии?

Действительно, если Век агрессии предстаёт как целостность через агрессию, то в какой мере и как тесно его бытийность связана с количественным ростом агрессии? Или это, быть может, обусловлено новым качеством агрессии, стечением обстоятельств и различного рода изменений в мире людей? И тогда уже стечения обстоятельств будут обуславливать потребность в неусыпной агрессии, а она станет этому соответствовать в результате изменённых состояний. Может так и будет слагается тот самый век, в котором не только ранимые, но и вполне устойчивые и зрелые чувства отзываются агрессией, чтобы состояться, а сама агрессия вездесуща и бодра. Не с этим ли будет связано «собирание земель Века агрессии»?

Вот вопросы и некоторые понятиях, которые станут задавать направленность нашим рассуждениям. Мы их обрушили сразу, не дав им созреть и обрести свою устойчивость против сомнений. Но нужны были первые намётки, на которые можно было бы ориентироваться, чтобы начать обрисовывать интересующий нас объект. Другие понятия, в том числе рабочие и аналитические, не могут быть указаны вначале вот так сразу, они будут найдены и разъяснены в процессе размышлений. Будут также другие вопросы о бытийности Века агрессии? Вопросы о метаморфозах, о том, какими силами сочетается агрессия, и что считать действенным в складывании Века агрессии? Есть ли здесь место воле случая?

Поставленные тематические вопросы позволят начать разговор о Веке агрессии, а высказанные положения станут основой для последующих суждений. Суждений о том, как складывается Век агрессии и что лежит в основе его существования? Какова здесь принципиальная значимость агрессии, и в чём выражается роль стечений обстоятельств? То есть, условий и разыгравшихся во времени действий, которые сделали востребованными агрессивное поведение в мире людей на постоянной основе, и смогли таким образом повлиять на агрессию, ускорив её метаморфозы и изменённые состояния. И речь в таком случае пойдёт об агрессии как надличностной сущности.

Итак, примем за общее то, что в разной мере на существование Века агрессии имеет место и количественное и качественное понимание бытийности. И что Век агрессии есть взаимосвязь составляющих и стечения обстоятельств, посредством которых складывается его реальность. Как и то, что в целостной картине Века агрессии стороны, и количественная и качественная, будут «утопать» в одном, выражая совместно общие значения и смыслы агрессии. И что понятие «Век агрессии», будучи знаком, указывает на чрезмерность и устойчивость зла, как в количественном выражении, так и качественной стороной.

Правда, по природе вещей, по тому как всё есть, и количественность, и качественность имеют своё «лицо», и свой «голос». И если количество говорит нам о существовании предмета во множестве, то качество, тесно связанное с реальностью, выражает свойства и тональность предмета. Потом качество не всегда может находить себя в количестве, а рост количества не всегда ведёт ещё к новому качеству. Наконец, количественная характеристика будет ассоциироваться с внешней всеохватностью, а качество — с внутренней всеобъемлемостью. Это и есть, условно говоря, «неформат» пути единого в их связях, когда каждая из сторон может являть «своё». Сказанного будет достаточно, чтобы представлять их смысловые различия. Однако для нашей темы важно, что считать за особенное в самом качестве агрессии? И как это способствует в целом выдвижению агрессии на значимое место и роль в складывании Века агрессии? И это важно, потому что Век агрессии можно будет постигать через единство качеств агрессии.

Для начала уразумеем, что в Век агрессии количество агрессии будет расти в актах и событийности по нарастающей, хотя определяющим мы это не назовём. А что тогда качеством? Качество агрессии станет определяющим на путях интегрирования агрессии в мир чувств и со стечением обстоятельств. Когда чувства будут полагаться не на то, что даётся в предмете, и соответственно по нему реагировать. Чувства начнут тяготеть к агрессии, чтобы слиться с ней и реагировать агрессивно. Мысли и действия, надо думать, не смогут оставаться в стороне, с утверждением такой притягательной силы. Общий путь видится как слияние чувств с агрессией, их совместное движение к мысли, а оттуда к действию. При согласии, конечно же воли, если это не аффект. Всё это в своём единстве порождает агрессивно действующий кулак. Отсюда та функциональная заданность и один из резервуаров обновления агрессии на чувственной основе, с которым связана та мощь и сила агрессии, что будет определять её значимость в складывании Века агрессии.

Также можно сказать и про стечения обстоятельств, что они всегда выступали и выступают ситуационно в агрессивных явлениях, но в Век агрессии они носят обобщённый характер и устойчивы в длительности века. Ибо характеризуют отдалённо сам век, а не только ситуацию. Рассмотрение их в таком ключе должно стать существенным моментом в прояснении картины Века агрессии.

Однако если мы хотим подступится к природе складывания Века агрессии на основе качественно — количественных приращений и определиться со спецификой подхода, то нам надо вернуться к началу, чтобы расставить акценты и объяснить связанные с этим смыслы. Так, отдавая предпочтение количественным критериям, мы невольно выбрали бы проторённый путь в проблематике агрессии, где традиционно определяема роль психологии с её профильной исключительностью и своим языком. Но агрессия в значении века не есть чисто психологическое явление, где определяющей выступает психическое. В объектности века — это новое, синтетическое качество, где многое сущностно обусловлено сторонами жизни века и замешано на действиях различных институциональных образованиях и институтах. Поэтому правильнее было бы использовать понятия широких обобщений и изготовлять неоднородные тексты. Например, вместо понятия «фрустрация», как препятствия на пути к цели индивида, использовать понятие «социальная обида», как нечто «отлежавшее» в общественном сознании и запекшееся в гуще обделённых и затаённых сердец. Отсюда возможно и домысливание потаённых мотивов, заточенных на деструктивность, где сильны покорёженные эмоции и пр. Отсюда разговор об агрессии в значении века будет иметь в виду индивидуальную агрессию, коллективную и агрессию масс в снятом виде, но в собственном выражении уже Века агрессии она станет выражаться агрессией широких обобщений и устойчивости, взятых в длительности века.

Выбирая же качественные критерии агрессии в понимании Века агрессии, мы вступаем на широкий путь философских размышлений, что, конечно же, не должно исключать традиционные подходы, и прежде всего психологии с её наработками. Ибо в размышлениях важно выйти на круг понятий разного уровня и предметности. На пути выявления роли качественной определённости агрессии в складывании Века агрессии, понадобятся ряд неоднородных понятий, которые позволят описывать разные аспекты данной конструкции.

Однако поначалу мы выскажем вкратце одно суждение о Веке агрессии, как если бы он мог выглядеть во всём своём обличье. По нему он должен предстать как век тотального интегрирования агрессии в мир людей. И прежде в мир чувств и мышления, воли и действий, знаменуя век верховенства агрессии над чувствами, идущей наперёд к власти над людьми. А время станет осмысливаться как демонстративное шествие агрессии, которое будет вести ко многим негативным событиям, катаклизмам и изменениям в жизни людей. Всё происходящее по нарастающей так или иначе объемлет то, что станет смыслосодержанием Века агрессии.

Это и будет переломным моментом в качественных изменениях, когда агрессия как действенный атрибут феноменальной материи, данный чувствованию в явлениях, окутает сам век и станет обрастать множеством смыслов, доводов и разночтений. Важность момента не только в том, что возрастёт потребность в массовом воспроизведении всех видов и форм агрессивного поведения, но и в качественном возвеличении значимости агрессии, её роли во взаимодействии людей. Утверждаясь так с размахом и надолго в жизни людей, агрессия будет характеризовать век на своих началах, и это будет путь к тому, чтобы «расти» агрессии до вековой ментальности и стать действенным «языком» в мире людей.

Как мы можем всё это помыслить? Что можем сказать и предложить читателю, рассуждая по таким первоначальным представлениям о Веке агрессии, неприглядность которых столь очевидна?

Станем ли мы убеждать читателя в жизненности и будущности складывания Века агрессии по таким лекалам или будем пристально вглядываться в происходящее, привлекать предметные знания о природе чувств и многое другое, чтобы обстоятельно высказывать свои суждения по существу вещей и показать то, что чувства не всегда в одном порядке служат агрессии. Но в какую бы сторону не склонялся наш выбор, мы будем каждый раз обрисовывать складывание Века агрессии по естеству вещей, не противореча очевидностям в мире людей и не сбиваясь с логики своих суждений. И в наших размышлениях не будет особой необходимости в том, чтобы каждое суждение было «доказано». Не претендуем на особые знания по затрагиваемым проблемам, мы предоставляем себе в пределах разумного известную свободу в высказывании собственных суждений.

Так, очевидным будет то, что мир по существу находится в начале пути складывания Века агрессии. Это суждение будет приемлемым для понимания в том случае, если принять во внимание то, что спонтанные стечения обстоятельств на деле приводят к активизации чувств в сближении с агрессией и раскручиванию самой агрессии. Придании ей эмерджентных свойств и новых возможностей для неё быть во всём. Здесь эмерджентность (свойство, возникающее из простой формы) связана с изменёнными состояниями агрессии, которые происходят, главным образом, в обстоятельствах риска, что приводит к возникновению свойств, раннее не наблюдающихся у агрессии.

В начале пути такими во многом видятся предпосылки к возвышению вековой значимости агрессии, и всё бы так шло в длительности века по естеству издержек социальности и укоренялось изменёнными состояниям самой агрессии, если бы не вклинившееся «зло во плоти» — «коронавирусная беда». И в этой беде надо было уже не отворять, а закрывать ворота, с привнесением убыточных издержек по всей жизни. Ибо коронавирус есть достигаемый вызов всей структуре бытия человечества, когда оборону приходится держать от проникающего врага.

Здесь одним из поворотных моментов в этой истории будет то, что став нежданным и мощным «союзником» агрессии в мире людей, коронавирус добавит ей «эмерджентности» и начнёт таким образом ускоренно приближать агрессию к всевластию и к высшим состояниям в складывании и укреплении Века агрессии. И это будет происходит в сложных условиях преобразований системного и институционального характера, ухудшения качества жизни.

Так, исходя из масштабов бедствий и в то же время не достаточной эффективности принимаемых мер, практически, во всех странах, сведущие люди предрекают разные катаклизмы, даже цивилизационный слом и смену парадигм жизни. Соглашаясь с такими, не лишенными почвы мнениями, заметим, что по всей вероятности такое скорее будет происходить с обветшавшей европейской цивилизацией, о конце которой писал ещё О. Шпенглер (1880 — 1936). Созвучные этому мысли находим у Д. Радьяра (1895 — 1985) писателя, астролога, философа, который считал, что западная цивилизация находится на осенней стадии увядания.

Одновременно другие, по-новому становящиеся культуры, которые осваивали и перенимали элементы европейской цивилизации, замрут или озадачатся своим рвением. Коронавирус подвигнет эти становящиеся культуры на то, чтобы избавляться от чуждого и начать возвращаться к своим национальным истокам. Да, к тому же глобализация умерит своё шествие, сократятся многие обменные операции, в том числе и культурные, само общение будет затруднено, усилятся, по всей вероятности, и межгосударственные распри. «Открытые общества» сильно потеснятся, уступая место «закрытым». Предпочтительным станет «домашний мир», «своя национальная среда», но там активизируется агрессия, она взрастёт в условиях одномерности и одинаковости, тесноты и дефицита, став обыденной вещью во вне, например, по-соседству или в очередях за необходимым и пр.

Как понять и описать происходящее? И какие понятия понадобятся для этого в первую очередь, принимая во внимание то, что не всё из заявленного и возможного станет предметом наших размышлений.

Безусловно, это будет сама агрессия, как было отмечено — главный персонаж жизни и действований Века агрессии и сам век как вместилище вместе с сопутствующими элементами. Но эти понятия «повиснут» без оснований, таких основополагающих категорий как жизнь (стихия жизни), материя и сознание. Для описания «восхождения» агрессии понадобятся другие понятия, о которых будет сказано позже. Будут намечены два уровня рассуждений. Назовём эти уровни «прелюдией» и «складыванием». Первый уровень даст понимание вселенских условий, связанных с жизнью и сознанием, с пониманием того, что есть материя в таком взаимодействии, и что выпало самой агрессии в эволюционном развитии. Второй уровень — это уровень вековой значимости агрессии. Здесь будут намечены основные линии интегрирования агрессии как связующей с дифференцированными элементами в мире чувств и чувствований, мышления и действий.

Объясняя складывание Века агрессии, мы выделяем три силы, которые действуют связанно и одновременно, обуславливая в единстве возвышение агрессии. Источником первой силы является сама агрессия, которая стала таковой в результате изменённых состояний и приданием ей свойств эмерджентности. Вторую силу обеспечивают сами чувства — отдавшись вражде, они устремляются к агрессии. Здесь мы используем понятие ресентимент, несколько расширив его наполнение и смыслы. Наконец, третья сила — это коронавирус, из разряда форс мажорных обстоятельств жизни. Подробнее об этих силах будет сказано позже и к месту.

Общее стечение всех обстоятельств будет происходить при особом ощущении человеком своей индивидуальности, выраженной конечным «Я». И это же даст некий импульс для соединения всех чувств в одно чувство агрессии в выборах действий по жизни. Не любви, что полагает жертвенность и отдачу, а агрессии, когда следует брать с силой и продолжать жить по — своему разумению. И такое может нашёптывать лишь Дух времени, испытывая человека во зле.

Теперь определимся с материей века, его субстратом (телесной материей) как целостного образования, каковой мы считаем будет жизнь людей. Жизнь, как мыслимая материя, объективно существующая и постоянно воспроизводящаяся в разных границах, в том числе и в границах века. В таком понимании свойства материи жизнь будет существенностью века во всех связях и отношениях людей, связанных с разными начинаниями, перипетиями и разломами. Каждый век будет полниться жизнью людей, обогащаясь и сущностно меняясь в результате изменённых состояний составляющих жизнь. Так складывается целостность веков, и в их ряду видится Век агрессии.

Какие предпосылки к такому пониманию мы найдём в истории развития жизни? Как складывались отношения жизни и материи, начиная с эволюционного периода?

Проясняя сказанное обратимся к эволюционной теории французского философа А. Бергсона (1859 — 1941), в которой мир предстаёт в отношении жизни и материи. Жизнь, согласно эволюции, стремится вверх, в то время как инертная материя падает вниз. Как сила и огромный жизненный порыв, жизнь борется с материей, стремится прорваться через неё, но материя препятствует этому. Так они противостояли бы друг другу как стороны конфликта на Земле. Однако время не безучастно к такому, оно само есть жизненный поток с элементами новизны в каждом из мгновений. Поэтому в ходе эволюции, которую Бергсон считает творческой, а не приспособлением к окружающей среде, жизнь прорывается и преодолевает косность материи, она возвращает её в жизненный поток, что снимает дурную конфронтацию между ними. Этот пассаж, воспринимаемый скорее метафорично, предстаёт общим полотном, где в разной степени отчётливости можно видеть борение, движение и длительность жизни в противостоянии материи.

Но как складываются отношения жизни и материи с наступлением социальности? И что в социальной жизни становится материей? Социальное, выраженное как особый поток сознания индивида, совместно с потоками сознания других, рождает реальности жизненных миров, которые немыслимы без крепнущей связной основы. Отсюда жизнь как поток сознаний с необходимостью вбирает в себя материю на началах объективной связности людей. Материя становится объективной стороной связей людей, пока без того, чтобы быть скрепом в понимании и принятии такого всем человечеством. В этот раз жизнь как субъект сознания не поспевает за мыслимой материей, требующей объективации связей в потоках сознания человечества. Но это вопрос времени, возможностей протекания и расклада самой длительности. И здесь предвидится ещё много вражды и агрессии, пока в потоке сознания всего человечества, связи во благо жизни, а сама жизнь не станет материей в единстве объективного и субъективного.

Исходя из сказанного мы станем трактовать материю века в позитиве как регулярную связь субъектов сознания в жизненном потоке, что обеспечивает производство и воспроизводство элементов жизнеобеспечения во имя самой жизни. Ибо жизнь как таковая существует и развивается в разных средах, где культурную среду и вещи обихода создают сами люди. Эти свойства материи имеют в своей основе объективную взаимозависимость и взаимообусловленность жизни людей. И это следует отнести к общим принципам существования жизни людей в малых мирах во все времена.

Но сущностное каждого века, его характерные черты, определяет уже то, как протекает эта жизнь, что её отличает от жизни других веков, и в чём это выражается. В таком случае поспешим больше узнать о том как понимают саму жизнь и что принимают за её основу? Приведём несколько таких определений. Вот самое известное, которое принадлежит Ф. Энгельсу: «Жизнь — это способ существования белковых тел». «Жизнь — это упорядоченное и закономерное поведение материи» (Э. Шредингер). Или, жизнь — это совокупность явлений, сопротивляющихся смерти (Мари Франсуа Бише). Эти определения — в основу которых было взято существование и поведение белковых тел — будут верными по своим исходным позициям и характеристикам самой жизни, как и то, что они являются общими для её существования в активной форме материи. Однако размышления на такой белковой и телесной основе вряд ли будут полными и способствуют обрисовыванию Века агрессии. Ведь в первую очередь нам надо будет иметь ввиду жизнь века, которая выходит «из рук людей». И тогда следует уже исходить из социальной жизни, в её устремлённости и реагировании на вызовы разного порядка, и здесь уместно говорить о жизнедеятельности, и выражать её посредством трёх основных понятий — это чувства, действие и поведение.

Для наших целей важно было поставить во главу угла чувство, которое может служить самовыражению и быть субстанцией «живости» общения; выступать необходимой составляющей взаимодействий и обмена в мире людей, придавать им характер чувствования. При этом, как мы знаем, чувства не всегда выплёскиваются. Они выступают в скрытом виде и так распространяют свою власть на течение мыслей и решимость воли, воздействуя на них в качестве флогистона, то есть воспламенителя.

Действие же как непременный элемент деятельности, является в каждом случае содержанием, где поведение выступает его формой. Между ними мы находим и вскрываем смыслы, которые оправдывают и укрепляют Необходимое, как условие их однозначности в данном виде действия, расширяют его значения до представлений вида во множестве. Их обобщение на таких началах будет иметь продолжение, что позволяет данный вид деятельности выражать в образах, обозначать в знаках и символах.

Придерживаясь таких в общем-то незатейливых мыслей, приступим к нашим размышлениям о том, как при господстве субъективности многие чувства отозвались и встали на один путь с агрессией, которая абсорбировала чувства, вобрав в себя их силы и возможности, а поведение во всей своей полноте смогло в этом с ними сопрягаться. И возымела тогда агрессия стать над жизнью людской, и сделался тогда возможным Век агрессии. Так ли это должно было быть, чтобы агрессия стала властительницей века? И насколько мы можем быть доказательными в этом, что можем предложить в своих суждениях.

Подступимся ещё раз к тому, что Век агрессии — это объект, реальность «в себе», а для нас будет как непознанная «вещь». В то время как наши субъективные размышления есть представлениями о Веке агрессии, то есть, «реальность в уме». В размышлении элементы объекта и субъективные суждения переплетаются и уже в образах, смыслах и символах находят общие моменты, оставаясь однако субъективными знаниями. Но это не должно стать помехой, ведь «все человеческое знание субъективно», замечает итальянский социолог В. Парето. И всё же, нам не помешает щепотка скепсиса, чтобы выпрямлять время от времени изгибы своей субъективности.

Но есть две вещи, которые не должны вызывать сомнение. Это то, что жизнь, взятая во временных рамках столетия и не только, исходит из действия общих факторов, содержание которых вполне укладывается в основные категории разума по Аристотелю (время, пространство, род, числа, причины, субстанции, личность и др.). И то, что с общими факторами будут связаны силы основания века, которые люди своей жизнедеятельностью предъявляют миру. Но дело в том, что своей очевидностью и непреложностью общие факторы как бы утопают в потоке жизни, не выделяясь особо на обычный взгляд. В то время как факторы, ставшие различимыми по силе воздействия на жизнь, обрисовывают выпукло облик века и могут делать зримыми черты образа жизни людей.

Вопрос в том, как один фактор из общего «семейства» факторов жизни становится различимым, то есть особенным и специфическим, и обретает свою решающую роль в жизни века. Связано ли это с необходимостью существования, как в прошлые века, а позже и с эволюционным ростом, или такое быть может лишь по стечению обстоятельств, новому замесу каких-то элементов жизни? При этом, как было уже сказано, мы ведём разговор о времени господства субъективности, что также должно было влиять на активизацию аффективных сил.

Не исключая саму необходимость как таковую по жизни, отметим, что фактор, который станет различимым в данном веке, будет давать о себе знать по мере вызревания его значимой роли в жизни людей. Здесь различимое может по стечению обстоятельств образовываться как причудливое скопление сил вокруг одного какого-то явления, действования, бытующего по жизни. Следует отметить, что стечениям, дающим жизнь новым образованиям принадлежит важная роль во вселенной. Сама земля возникла в силу исключительного стечения обстоятельств. В нашем понимании стечение как скопление вокруг явления есть процесс формирования специфического фактора в значении века, существование которого связано с активным воздействуем на жизнь, готовностью устраивать ей новые приключения во всей своей полноте. Так различимое становится тем местом, где встречаются чувства и мысли, что объясняет не только сами действия, их характер, но и особые смыслы поведения.

Сегодня мы воочию видим, какое зловещее приключение по стечению непредвиденных обстоятельств навязал миру коронавирус, взбесившийся грипп, который в агрессивных масштабах сеет смерть, и уж точно ограничивает жизнь людей в карантине. Следует признать, что такое поистине средневековое испытание застало человечество врасплох, и оно, несомненно, будет отнесено к разряду катастрофического, если не трагического в глобальном мире и станет чёрной меткой различимого в характеристике века. Ведь коронавирус — это далеко не другой класс в ряду смежных вирусов, он выступает как персонифицированное зло, реальная угроза государственному благополучию и общественной жизни. И кто его знает, каким будет ЭХО коронавируса в последующем для социальной и психической жизни. И каким, вообще, будет мир в целом.

А пока надо думать о том, что в силу побочных неурядиц, и прежде социального порядка, происходит сближение коронавируса с человеческой агрессией в реалиях жизни. Их слияние станет реальным падением правил многих институтов жизни, возможно воцарение беспорядков, и тогда чувства, выплёскиваемые эмоции лягут по естеству в основу насильственных действий улицы. Чтобы не упустить построение государственного порядка на насильственной основе, и к этому всё идёт, важно знать обустройство жизни на агрессивной основе. И здесь понимание того как складывается Век агрессии в своём естестве будет актуальным. А мы тем временем возвратимся к нашим размышлениям о том как складывается в своей основе Век агрессии.

В развитие уже сказанного, следует уразуметь, что различимое как фактор жизни тесно связан со смысловыми пристрастиями, и вызывает не только беспокойства, но и рост раздражительности. И если первые зачастую могут изливаться в тревожных ожиданиях и постоянно переживаться, то раздражения вызывают отвержения, не исключая и каких-то действий агрессивного характера. Сплетаясь на таких началах с общими силами века, различимое как действующая сила по жизни станет устойчиво задавать характерное (знаковое) и воспроизводиться в устойчивой генерации жизнедеятельности. И как целое, это уже будет результатом устойчивого развития нового качества формы и нового чувства — образа комплекса сил в значении века. Такое различимое века может иметь место в сфере производства, характеризуя способ жизни, но если оно, различимое, выделяется в поведенческой сфере, то пристало говорить о коллективных установках и принципе жизни.

Заметим также, что век имеет свои внутренние реалии жизни, которые сводятся к обыденным и повседневным делам, и то внешнее, что вызвано войнами, революциями и теперь уже и глобальным терроризмом. И если во внутренней жизни век по существу осуществляется как созидательная и культурная сила, что является также корневым, то в своих внешних проявлениях век однонаправлено действует как сила разрушительная. Эти противоположные силы не исчерпывают всех возможностей силового поля века. Поэтому оставим место и действию каких-то сил, тому, что скрывает флёр. Они связаны будут скорее с корневым, и действием каких-то влечений, усиливающих роль созидательного или разрушительного начала. Это быть может чем-то мистическим, интеллигибельным и не поддаваться рациональному пониманию. В толковании их смыслов мы станем отчасти прибегать к художественным приёмам, а также к метафизическим схемам.

Однако центральными, определяющими замысел книги и наши размышления, будут следующие вопросы: какое сцепление обстоятельств привело к Веку агрессии? В какой мере этому способствовала возросшая напряжённость в поведенческих отношениях и в мире? А главное: какова здесь роль чувств и чувствований, действий и мышления, а вместе с ними обиды и зависти, тревоги и страха? И как Век агрессии сам по себе выражается во времени и пространстве, когда агрессия является значимой уже не только во внешних проявлениях, но и стала действенным началом в внутренней жизни? А это уже относится к вопросу о значении значения, венцом которых является значение агрессии в раскладе века.

* * *

Век агрессии не рождается, ведь все его составляющие по сути уже имеются, пусть и в малой форме, и не в тех связях. Он скорее складывается из них, как было отмечено выше, при стечении и усилении потворствующим его сложению обстоятельств. Такое может происходить в текущем веке, когда оформляется целостная структура составляющих, где структурообразующим является агрессия. Это и есть в сущности Век агрессии, который является единством в разнообразии, и разнообразием в единстве, что отвечает принципу философии, о котором говорил ещё Гераклит. Однако то, как происходит складывание Века агрессии лучше объяснить поэтапно в категориях сущего, иного-сущего и способа существования.

В бытии первого осуществления сущего как актуализированных элементов агрессивного в изменённых состояниях, а это есть момент отрицания в текущем веке, и, одновременно, стечения обстоятельств, скорее непредвиденных (например, коронавирус), когда складывается вторая уже ступень. Это осуществление иного-сущего, выражающееся в агрегированных связях между элементами, которые обретают своё устойчивое существование в Веке агрессии как едином. Если такое реально происходит, то это означает, что Век агрессии имеет собственное бытие и способ существования. Что можно привести в защиту этого положения?

Здесь следует прежде указать на то, что в бытийном опыте текущего века имеются отрицательные, напряжённые чувства и разнузданные мысли, стечения и обстоятельства во вражде, которые не достигли своих целей, они источают агрессию в ожидании. Такие чувства как обида и зависть, тревога и страх, скапливаясь в реальной жизни и в политике на территории агрессии должны нам говорить о потенциальных возможностях складывания Века агрессии. Но какие ещё силы гонят чувства в сторону агрессии — однозначного ответа нет, ибо на то они и есть силы стечений, возникающие по обстоятельствам. Со стороны же самой агрессии следует отметить её изменённые состояния, об этом как ключевом моменте наших размышлений будет позже сказано и в контекстах общественной жизни.

Как и другие века, принадлежащие одной эпохе, Век агрессии состоит из комбинации различных физических предметов и живых существ, однако значимая роль чувствующего человека здесь неоспорима. Ибо в значении такого века релевантными в связке будут такие человеческие качества, как чувство и чувствование, мышление и воля, себялюбие и жестокость, задействованные сами по себе и «питающие» друг друга.. А сами комбинации пообъектно образуются на основе трёх основных связей: человек и другой; человек и физический мир; человек и мир власти, притом, что человек волен не только созидать, но и всё разрушать. Во многом это и служит предпосылкой тому как Век агрессии складывается и может существовать.

Совмещение общего и особенного как доминант века в виде связного комплекса жизни в контекстах различимого, определяется как главный предмет рассмотрения и размышлений объявленной тематизации Века агрессии. Такой предмет берётся в сопряжении с различными образами агрессивного действия как в повседневности, так и в большой политике. Здесь раскрытие коммуникативных связей между субъектом (веком) и агрессией (предикатом), мы будем связывать с постижением смыслов, имеющих отношение к сущностному в складывании века. Поэтому если Век агрессии не метафора, а реальность и факт сознания, из чего мы исходим, то он должен предстать как фокус напряжённости между жизнью и агрессией. Когда в людских отношениях ощущается «живое» присутствие агрессии. А в собственных жизненных горизонтах присутствует агрессия. Ибо сама жизнь чревата всесилием агрессий. Такое перво-наперво видится в конфликтных отношениях людей, наций и государств, обусловленных тревогой и страхом, подтверждается во вражде языка и событийном ряде повседневной жизни. В них-то и создаются напряжённости достигаемых смыслов.

Однако нельзя сказать, что складывание Века агрессии этими персонажами ограничивается. Следует учитывать, как уже отмечалось, что происходят процессы, какие-то стечения, создающие сумбур «из предшествующего и представлений возможного», они надстраиваются над существующими отношениями и сносят обычную конфигурацию составляющих жизни в сторону агрессии. И тогда под порывами чувств и силой навеянных мыслей попутно смещаются чувствования существующего века, и предстаёт новая целостность. Так созревают и расширяются смысловые горизонты Века агрессии, ибо утверждаются смыслы агрессии по стечению обстоятельств во множестве. Это и стечения или скопления предшествующего векового опыта (войн, террора и криминала), и изменённых состояний агрессии под воздействием информационных напряжений, и чрезмерный настрой политиков на агрессивное решение спорных вопросов.

Судя по всему, в Век агрессии мир людей будет просматриваться в сумеречных тонах. И такое должно выражаться в переживаниях и широко проявляться в чувственном мире, а также быть на слуху. Всё сказанное имеет место, когда известное явление опривычивается в новом качестве и становится по изменённым состояниям довлеющим. И тому есть весьма ощутимые веяния, особые состояния чувствования и знаки, которые станут нами раскрываться. Но нельзя не сказать в этой связи и о непомерно возросшей «технической» силе агрессии за счёт ядерного оружия, имеющего разрушительную силу в значении апокалипсиса.

Как уже явствует из сказанного, мы будем делать не один заход, идти разными путями, размышлять, чтобы прояснить как Век агрессии складывался в реальности, и какие были к тому жизненные предпосылки, и что он представляет собой как целостность. При этом ведущим для нас будет гештальт (образ) Века агрессии как целое. Отсюда свойства составляющих будут определяться характером этого целого. Здесь мы воспользуемся основным положением гештальт теории. Поэтому суть подхода не в описании содержания Века агрессии, а в прослеживании метаморфоз персонифицированной агрессии, ставшей решающим персонажем века, когда агрессия несёт ответственность за характеристики века как целого. Но без сил — стечений, познаваемых и непознаваемых, которые в единстве актуализируют названные элементы, Век агрессии не мог бы реально состояться.

Остаются вопросы стечений, водворившие агрессию на такую значимую роль в глобальном масштабе. Какой смысл в них таится, и поддаются ли они проблематизации? Или, быть может, это нечто из прошлого, вопреки очевидному? Можно также предположить, что дух века сносит «отношения» в сторону агрессии. Но в любом варианте понимание должно быть связано с психической и социальной реальностью существования Века агрессии, обрисованного на основании принципа развития и принципа целостного подхода. Мы не станем исходить из одной какой-то философской системы, а в психологии делать выбор между описательной психологией и объяснительной. Нам важно в соответствии с названными принципами подобрать те ключевые понятия, и прежде чувственного ряда, которые позволят в размышлениях связно обрисовывать Век агрессии.

* * *

Итак, что может говорить нам о реальности процессов складывания Века агрессии? В первом приближении назовём здесь апофеоз самого понятия «агрессия», которое прочно вошло в обиходное сознание и заняло устойчивое место на «языке» чувств, мыслей и мышления. И всё потому, человек чаще сталкивается со словом «агрессия», чем с явлением (действием) агрессия. Он узнаёт о многих видах агрессии посредством понятия «агрессия», а не опытным путём. Агрессивные события, которые образуют поверхность глобальной агрессии, также становятся достижимыми на основе родового понятия и ключевого слова «агрессия».

Более того, как имя существительное агрессия способствует широкой практике глагола, прилагательному и наречию. А крепость этого понятия в своей основе была выверена в веках, что также должно свидетельствовать о его «живучести». Ведь понятие «агрессия» — это одно из немногих мыслимых имён, не обветшавших во времени, оно и сегодня не изнашивается от частоты словопрений и дискурсов, а только множится новыми значениями, ибо продолжает расти во мнении как необходимое и должное. Не отрываясь от своей сути, слово оставляет за собой возможность захвата новых территорий непосредственной практики и отношений. Например, агрессивная ложь, агрессивный менеджмент, агрессивная реклама, агрессивное лечение, агрессивное молчание, агрессивное вождение и пр., говорят об этом. И такая всеохватность, конечно же, не связана с благозвучием слова «Агрессия»; оно имеет свой резон в явлении, которое называет. Причём в таких проявлениях и нюансах, что впору говорить о судьбе агрессии быть с человеком в его крайностях его выражения. Некогда выработанное насильственной практикой, агрессия стала воплощением всего деструктивного в образе жизни людей. Не отрываясь от своих истоков, агрессия принимает новые виды, называть разные формы разрушительности, сохраняя первоначальное имя. Но что лежит в её истоках, каков её изначальный вид?

Как данность, безотносительно своего имени, она предстаёт неким ресурсом энергии, предназначенным использоваться инстинктивно и большей частью по злому умыслу. Мы об этом судим, исходя обычно из поведенческих проявлений, выделяя здесь как правило отражение и нападение. Нам также известно, что эти особенности были присущи агрессии во все времена и они своеобразно видоизменяли её по мере происходящих изменений в жизни людей. И что именно Нападение смогло «достроить» этот ресурс до агрессии, придавая ей новые виды и смыслы по назначению. Факторами этих изменений агрессии должным образом служили сами отношения людей, обусловленные чаще всего потребностями и взаимоисключающими интересами. В период дикости и много позже безымянная агрессия могла выражаться реактивно, в основном как инстинкт, добавляя силы и ярости естеству. В такой агрессии первоначально не было особого смысла, во всяком случае человек не осознавал её как цель и не мог предвидеть и рассчитать последствия своей агрессии. Таковой и поныне остаётся инстинктивная агрессия и в частностях, усиливая реакции и остроту проявления защиты и гневливости человека.

Но также очевидно, что путь становления агрессии, то, как она задавалась в своих реалиях, был органически связан с преднамеренностью и имел смыслы. И что именно преднамеренность была во многом мотиватором и побуждающей силой агрессии, выражая волю, интерес и желание вкупе. Так, аккумулируя их ситуативно вместе с чувствами, агрессия могла закрепляться в социальности, представая в многообразии своих действенных форм.

По мере усложнения общественной и коллективной жизни, широкого развития не только государственного властвования, но и помимо него группового и межличностного, а также оценочного положения вещей, которые выражают преднамеренность и служат желанию иметь, агрессия утверждается уже как постоянно действующий социальный фактор. Социальность способствует росту полей агрессии, развивает её всеохватность, участвуя, таким образом, в обновлении и возвышении агрессии. Ведь по стечению многих социальных обстоятельств и обусловленных ими метаморфоз самой агрессии, а также личностных переживаний назревающих глобальных проблем, происходит то, что агрессия выдвигается уже на передние планы жизни, чтобы играть роль вековой значимости. И здесь важное место отводится развивающимся надличностным сущностям агрессии, привносимых в сознание. Разработке этого положения будет уделяться особое внимание, согласно нашему пониманию существа вопроса о Веке агрессии.

Заметим также, что в новом статусе агрессия не стала признавать поступательного шага в своём развитии и какой-либо «очерёдности». Такая агрессия, востребованная и нацеленная на масштабность исполнения, могла только ворваться со своим «уставом» в текущий век, который ещё шёл, и фактически начать складываться в целостность Века агрессии. Выдавая в отдельных странах и государствах, свой облик усилением агрессивных значений и смыслов в политике, технологий войны, возвышением субъективности мировосприятия и сродни с ними актуальных агрессивных чувств и переживаний. Подобное осмысливание и чувствование действительности находит выражение в культурных образцах, в ментальности этноса, в культивировании помыслов и чувств, в агрессивных действиях государства.

Агрессия утверждается в медийном пространстве как объективно существующее, и продолжает обогащаться за счёт привлечения новых субъективно выраженных аспектов. Так Век агрессии начинает активно «шагать» по планете, целостно выражаясь в действенном существовании и своём обрамлении. Здесь наполнение агрессией многих жизненных квот (частей), изменённые состоянии самой агрессии и личности, поступающего агрессивно по должному, будут местами скапливания ингредиентов, которые интегрируются в целостность Века агрессии. Но как агрессия в жизни людей и обществ смогла обрести смыслы века? И что это за век «по делам своим», в чём его отличие?

Выделим три глобальных смысла агрессии, дающие понимание способа существования Века агрессии. Во — первых, агрессия, опираясь на политику, выражением которой являются войны, а также на терроризм, обретает смыслы глобальной значимости. Во — вторых, уже будучи составляющей множественных индивидов, агрессия приобретает смыслы всеохватности и всеобщности. Наконец, в — третьих, это смыслы, связанные с изменёнными состояниями агрессии, когда агрессия становится надличностной сущностью.

Эти смыслы говорят, что Век агрессии в сущностных чертах есть век глобальности агрессии, отражаемый в сознании, которая подпитывается надличностными сущностями агрессии, и в состоянии ситуативно воспроизводиться каждый раз в реальности. Это век который утверждает культовые признаки агрессии, и живёт по ним; когда индикатором «зрелости» является повышение квоты межличностной и межгосударственной агрессии. Это век, когда смысловые определённости находят себя в разрушительности, в нагнетании страха и особых переживаний. Век, когда растёт политическая разбалансированность, конфликтность и непризнание незыблемости межгосударственных границ. Сюда же отнесём феномен глобализации агрессии, её рост в медийной среде и в интернете. Все эти и другие характеристики жизни и деятельности вековой значимости в едином обрамлении и предстают как Век агрессии во времени и пространстве. Такое композиционное видение позволит говорить о Веке агрессии как многогранном объекте и рассматривать его актуальные аспекты в виде единицы анализа действительности.

Век агрессии актуален сам по себе в силу обуславливаемой напряжённости и действенной вражды, как и то, что эта актуальность будет усиливаться и обрастать смыслами при выделении ключевых аспектов рассмотрения. Приоритетными здесь представляются аспекты, связанные с изменёнными состояниями агрессии, глобализацией медийности и смысловыми напряженностями в мире множественных индивидов. Именно они во многом задают тон и оправдывают собственное название «Век агрессии».

С этой точки зрения в целевой заданности подчеркнём общую предметность Века агрессии как субъективно-объективного явления. Станем выделять сущностные характеристики Века агрессии с акцентом на агрессию, наметим основные пути и способы познания. Прибегнем и к образному, художественному постижению Века агрессии в действительности. Всё это для начала будет представлено в виде своеобразного абриса, наброска, как лаконичное описание исследовательских особенностей Века агрессии. Без подробностей и логического обоснования, последние будут приведены позже и по разделам.

Исследовательский абрис Века агрессии, композиционно станет задаваться и обрисовываться в виде рисунка, с тем, чтобы можно было на этой основе создать картину Века агрессии, развернув схваченнос в абрисе.

В таком целеполагании данная работа предстанет первой попыткой понять до некоторой степени основы становления и существования Века агрессии. Назвать его характерные черты и отличительные особенности, помеченные практикой людских отношений и усилением взаимосвязей агрессии, чувств и чувствований. Выявить тревоги и опасения, которые привносит Век агрессии в жизнь людей, и как это бывает схвачено в мыслях и чувствовании. Сказать и про то, будет ли нынешняя востребованность агрессии, несущая повальное зло, иметь такое же всеобъемлющее продолжение.

Обосновывая актуальность складывающейся целостности в его зрелом виде и смысловой определённости, мы полагаем, что можно постичь предельности смыслов, значимые для становления и существования Века агрессии. Как то, что обретало смыслы в изменённых состояниях. При этом рассматриваем, что предельность смыслов есть его объяснительный принцип. Ибо в такой предметности связываем общие проблемы изучения складывающегося Века агрессии как он есть, и что будет с ним наперёд, в контекстах составляющих и их смысловых отношений.

Всеохватность и множественность, масштабность и глубина проникновения агрессии в повседневность — эти признаки и характеристики Века агрессии определяем в конечном счёте как факт принятия жизненной максимы, которая гласит — «Когда агрессия становится определяющей силой индивидуального значения, когда растёт её всеохватность, то этому должно отвечать подобным образом, чтобы соответствовать миру людей во множестве». Именно так усиливается и расширяется общая культура и практика агрессивного. Ибо с объективно — субъективной за данностью происходит воспроизводство и развитие множества напористых людей, как реальных носителей агрессивного. Таким образом утверждается универсальность агрессии в жизненных средах; возрастает её значимость в сфере политических и межгосударственных отношений. Всё это не может не вести к утверждению человека агрессии в глобальном плане.

В целях осмысления сущностного в становлении всеобъемлющей и универсальной агрессии, с необходимостью обрисовываются содержательные моменты агрессии, взятые также в контекстах прошлого и настоящего. Они даются в русле вопросов: как метаморфозы агрессии усиливали её роль в жизни людей? Почему чувствование агрессии, и связанные с этим переживания, становятся довлеющими в Век агрессии? Будет ли продлеваться смысловая заданность агрессии как аргумента силы в межличностном общении, в противостоянии групп и государств. Сохраниться ли агрессия как необходимый оплот суверенитета государства и внутреннего порядка. Иными словами, будут ли люди исходить из существующих смыслов миропорядка, основанных всецело на силе и напористости.

Но как в таком случае следует понимать смысловую целостность Века агрессии? Какой смысловой образ здесь можно предложить? Как представить всё это образно, скажем в виде предметного описания картины? Какие элементы, фрагменты станут выражать его суть в реальности и как они предстанут в метафизических связях между собой?

Такие вопросы к Веку агрессии как объекту изучения имеют разные уровни познания и связаны с целедостижениями не одного порядка. Они ставятся по пути к цели, сменяя также и методы познания, о которых ещё будет сказано. Однако не подлежит сомнению, что глобальные прогностические модели у нас не предвидятся, не будет и хитроумных выкладок, объемлющих целое. Мы нацелены на то, чтобы полнее уразуметь вначале смыслы Века агрессии как они есть и могут быть представлены в образах, а главное, что они проясняют в реальности самого века. И таким образом, сделать скрытые, нетематизируемые смыслы «для меня», отчасти тематизируемыми «для нас» в значениях.

Постигая уже смыслы самой агрессии, мы таким образом станем осмысливать её сущность и существование во взаимосвязях с другими чувствами в значении Века агрессии. И это будет один круг проблем, назовём его «Век агрессии в смыслах и значениях». Другой круг включает проблемы, связанные с изменяющимся «телом агрессии», которое питается агрессией войны, агрессией терроризма, агрессией криминала и коммуникативной агрессией Именно это тело находится в основании, являясь образующей Век агрессии, его содержание и существование. Назовём этот круг «Метаморфозы агрессии и составляющие Века агрессии». Эти два круги совмещаются и мы полагаем, что в таком виде они могут выступить уже в качестве единого проблемного поля, которое будет расширяться и застраиваться отдельными «Домами проблематик». Мы будем расширять эти совмещённые круги каждый раз новыми проблемными вопросами, доведя их до конфигурации полей проблем и знаний.

В развитии поставленных проблем, рассматриваемых нами как начало развёртывания проблемных полей «Века агрессии», следовало разработать концептуальную схему «Век агрессии». Это позволило бы органично подбирать понятия для описания Века агрессии в целостности и посредством составляющих. Выявлять смыслы агрессии в значениях века, хотя понятно, что избежать повторов здесь не удастся полностью. Ведь смыслы агрессии таятся в чувствах, непроясненных мыслях, они бывают утоплены в поведении и действиях. Именно посредством этих составляющих смыслы агрессии в своём единении и достигают значений века. Поэтому важно наперёд прояснение того, какой предстаёт каждый раз агрессия в контекстах чувств и мыслей, в поведении и действиях, и как агрессия бывает связана с переживаниями века.

Но где мы находим признаки смысловой определённости агрессии вековой значимости? И что это за признаки? Связано ли это будет с «низами» общественной жизни, задаются ли они в высших эшелонах власти, в политических кругах? Или, быть может, они сопряжены с изменёнными состояниями самой агрессии, её метаморфозами, вызванными переменами в мире людей? Сказать на это, что всё воедино, поначалу может и не удовлетворить пытливого читателя. Ведь должно же быть что-то одно, какой-то признак, знак, что говорит о Веке агрессии. Наконец, какой-то свой «каменный топор», символизирующий искомый век. Однако как бы то ни было, но речь должна идти о переломных отношениях между человеком и агрессией, об изменённых состояниях, связанных с возрастанием значимости агрессии как таковой. Достижение этих целей определят содержание и методы книги о Веке агрессии.

Наш общий путь намечен от целокупного образа Века агрессии к смыслам и от них уже пойдут «тропиночки» (вопросы), которые должны вывести на поля обоснованных знаний о Веке агрессии. В путь дорогу мы отправляемся, имея общее представление о Веке агрессии, то, что он есть, и берём с собой два ключевых слова: «век» и «агрессия», которые нуждаются в первую очередь в разъяснении и наполнении их аналитическим содержанием. Вот с понимания этих ключевых слов и начнём широко и в логических связях излагать наши представления и размышления о Веке агрессии.

Век агрессии может быть представлен как целокупный образ — реальность «в себе», которая высвечивается смысловыми оттенками образов разной выраженности и чувствительности, изменяющихся во времени. Ведь смыслы бывают приспособлены к разности перспектив восприятия, замечают философы. И здесь речь может также идти о смысле Века агрессии, зарождение которого метафизически скрыто в изменённых состояниях агрессии. К этому предпошлём ещё одно общее замечание Ролана Барта (1915 — 1980) о том, что «… вокруг окончательного смысла всегда потенциально клубится некая туманность, где зыбко колеблются другие возможные смыслы; то есть смысл почти всегда может быть интерпретирован». (Ролан Барт. Мифологии. М., 2008. С. 293.).

Одновременно это может также рассматриваться как установка о множественности смыслов, их соотношении и значимости в отношении становления Века агрессии. Сошлёмся здесь и на Поля Рикёра (1913 — 205), который ставит проблему множественности смыслов в герменевтике — науке о правилах толкования. (Поль Рикёр. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002. С. 102.). Когда же смыслы начинают толковать в массах, то они предстают различимыми, множественными и противоречивыми, исходя из опыта, общих и личных представлений. Но как это бывает связано с пониманием смысла вообще, с тем, как он есть? Попытаемся ответить.

Смысл сам по себе без обиняков и смысл в конкретном виде постигаются на основе вопросов к сущности вещей, действованиям по жизни, а также происходящему вокруг нас и в мире. Но уже в ответах сам смысл предстаёт как нечто мыслимое, то, что приписывается вопрошаемому, имея ввиду также полезность, целесообразность и функциональность. Здесь, смысл как произведённый продукт сознания, находится, как бы в стороне, но в то же время в должной мере отвечает за их присутствие и выражение. Смысл мыслится свободно, как идея, образ и цель, чтобы приблизиться и слиться с сущностью вещей.

Однако на деле людей интересуют приземлённые обстоятельства, то что происходит «здесь» и «сейчас» в самих явлениях, не доходя «до сущностного». То есть, по существу смысл задаётся в субъективном плане. И такое представление смысла раскрывается уже в вопросах: «зачем всё это», почему», «какой в этом интерес», «что это даёт» «какие цели преследуются» и пр. Всё это ведёт к пониманию смысла в интересах личной целесообразности вещей, действий, и по большому счёту может определяться широко как вопрос о смысле жизни. В таком понимании смысл века сам по себе не может интересовать обычного человека, разве, что философа. Тогда мы должны говорить о философском смысле века и начинать спускаться вниз от идей к реальным вещам, к действиям людей, чтобы понимать смыслы происходящего в своей целесообразности, оставаясь в границах века.

В то же время и сам век, будучи формально выделенным отрезком времени в своём временном потоке может многое сказать о жизни людей, об их нравах, чаяниях и думах. Поэтом в границах века сама сущность вещей, действий во времени, не может не выражаться в событийности реального, связанного с изменчивостью и фактичностью. Для нас это также вопрос о том, как чувства, и в первую очередь чувство агрессии, отзываются во времени? Но это и вопрос о том, как агрессия во многом становится и стала выразительницей времени рассматриваемого Века агрессии?

В таком раскладе вопросов смыслы агрессии могут уже интерпретироваться в массах, а возможности, связанные с глобальной агрессией, станут скорее предметом особых тревог и переживаний немногих. Исходя из всего этого можно сказать, что смыслы агрессии предстают множественными в сознаниях, они изменчивы, противоречивы и тесно связаны с чувствованиями.

Тогда о чём устойчивом и противоречивом нам могут сказать различимые по значимости смыслы Века агрессии как новой реальности? Когда бы его становление жёстко связывалось с переменами в самой реальности и выдвижением агрессивной реальности на передние планы жизни. А смыслы бытия в своём движении могли бы быть доведены до определения перемен реальности в становлении Века агрессии как самостоятельные сущности — смыслоагрессии. Здесь правомерными будут последующие вопросы о реальности (о смыслоагрессии будет сказано в шестом разделе Вводной части). Что такое реальность? Как понимать реальность, в которой мы живём, и что разуметь уже под агрессивной реальностью? Из каких признаков такой реальности надо будет исходить в контекстах Века агрессии? Наконец, в каких связках можно представить реальность и агрессию, а также различимые смыслы перемен, которые представлены в целостности Века агрессии?

Обратимся поначалу к Бергсону, который различал две реальности — «разнородную» и «однородную». «… одна — разнородная реальность чувственных качеств, а другая — однородная, т. е. пространство. Именно вторая реальность, ясно воспринимаемая человеческим рассудком, даёт нам возможность отчётливо различать что-либо, считать, абстрагировать и, быть может, также говорить». (Анри Бергсон. Собрание сочинений. Том первый. М., 1992. С. 92.). Выделение двух таких реальностей, и рассмотрение «однородной» как пространства для абстракций, без отрезка времени, т. е. вне границ Века агрессии, служит иным целям и может говорить нам о многовариантности рассмотрения реальностей.

Мы также станем различать две реальности действительности, взаимосвязанные в пространстве и времени, но на началах, отвечающих логике наших суждений о Веке агрессии. Так, одна реальность как таковая есть среда обитания, в которую человек помещён. Она даётся человеку как необходимая и чувственная по естеству самой жизни. И без неё никак. Другая — социальная реальность, она соткана и попеременно воссоздается обществом взаимодействующих людей для совместного существования и развития. Ей присущи рассудочное и чувственное, образное и смысловое. Это мир людей и мир идей, матрица желаний и общая направленность движений, ныне задаваемых глобальной модой на показное жизнеутверждение силой. Описывая Век агрессии мы, конечно же, будем прежде всего исходить из наличности объективно-субъективной реальности мира людей. Признавать, что человек принадлежит двум реальностям: первой, по естеству вещей и жизни, второй — как к «рукотворному» в действительности. И разуметь, что реальность Века агрессии создаётся людьми и опривычивается согласно их образу жизни, образу мыслей и образу чувствования. И если в предшествующие века агрессия была укоренена в укладе жизни, то в Век агрессии она перемещается в сферу стиля жизни, становится действенной в чувствовании и поведенческих просторах. Такие перемещения агрессии происходят и в сфере уровня жизни, усиливая напряжённости и остроту борьбы конфликтов, что в целом ведёт к ухудшению качества жизни.

Таким образом, характерными признаками уже агрессивной реальности, которая развивается и оформляется на основе социальной реальности и повсеместно актуализируется в Век агрессии, будет интенсификация и напористость самой жизни, напряжённости и возросшая плотность чувств, чувствований и эмоций. Агрессивная реальность свидетельствует о разноплановости и постоянстве агрессивных проявлений. Она сродни существу, которое живёт, развивается и может изменяться вместе с социальной реальностью, сохраняя и наращивая свою агрессивность. Что будет также означать фактическое уплотнение агрессивной реальности за счёт развития внутренних связей и структурных образований. В этом смысле индивидуальная агрессия станет сопереживаться с коллективной агрессией и выражаться по нарастающей как в в этнической, так и политической форме.

Отсюда следовало бы обратиться уже к эмпирическому опыту, характеризующему агрессивную реальность и вместе в нею Век агрессии. И здесь мы можем видеть, что на индивидуальном уровне агрессия выступает как самостоятельное и вполне спланированное событие, но она может быть и спонтанным «событием в событии», и омрачить первоначальный смысл события. Что говорит о противоречивых смыслах реальности, где спонтанность агрессии рассматривается уже как событие, в значении отрицательного смысла. Так, свадьба есть, безусловно, позитивное и радостное событие, но гости в пьяном угаре могут проявлять агрессию, вплоть до драки со смертельным исходом. Это может произойти и на вечеринке друзей. Такая фактичность говорит о непредвиденных для таких случаев актах. А также свидетельствует о вероятностной многоликости агрессивной реальности, сотканной из элементов и частей социальной реальности. И тогда агрессивную реальность можно будет представить как множество вероятностных социальных площадок, на которых разыгрываются агрессивные действия. Словом, как было отмечено выше, фактология реальности агрессивного ширится и предстаёт разноликой и разноплановой в своей действительности. Но мы не станем в череде фактической агрессии искать сущности явлений, приведших к Веку агрессии.

Ведь надо понимать, что фактичность, неоспоримо свидетельствующая о существовании агрессивных явлений, нам не скажет о сущности агрессии. Она показывает видимое, единичное, но не целокупное как единое целое. Последнее нам не дано видеть. Но абстрактное образов и символов объединяет видимое и невидимое, выражая действенность реального в смысловых образах. В них мы находим то, что скрывает от нас реальность агрессии «в себе», или полагаем, что находим, и делаем это реальностью «для себя», как то, что стало определяющим в реалиях и дало название «Век агрессии».

Чтобы отдать должное абстракции и создать необходимую теоретическую основу становления Века агрессии, примем изменения, перемены и изменённые состояния за исходные принципы анализа. И в качестве реально действующего фактора перемен, связанного с пониманием развития основных характеристик Века агрессии, назовём в первом приближении кризисные изменения в мире и переживания, влекущие за собой утрату и необратимость чего-то устойчивого в жизни. Подчеркнём, что кризисные изменения, обуславливающие перемены, не могут не сопровождаться глобальными переживаниями как знаковыми Века агрессии. При том, что если изменения — это процессы по большей части количественного роста, будь то положительного или отрицательного свойства; то перемены выступают скорее результатами этих изменений, уже качественного характера, обуславливающие восприятия и представления, образы и смыслы. Поэтому количественные изменения не всегда могут однозначно говорить о качестве перемен. И значимые изменения, «освящённые» и спущенные сверху, могут вести к кардинальным переменам. Но что есть изменение, и как мы станем его трактовать в контекстах перемен, связанных с Веком агрессии.

Обратимся в этой связи к одной примечательной мысли Джона Дьюи (1859 — 1952) об изменениях вообще. «Повсюду, где есть изменение, есть неустойчивость, — пишет он, — а неустойчивость служит доказательством чего — то материального, доказательством несуществования, недостаточности, неполноты. Такова логика связи между изменением, становлением и умиранием, с одной стороны, и не- бытием, конечностью и несовершенством — с другой». (Джон Дьюи. Реконструкция в философии. Проблемы человека. М., 2003. С. 77.).

Конечно же, нельзя отрицать и многих положительных сторон в изменениях и отвергать традиционный взгляд на изменения в философии. Но в условия кризисных изменений такое понимание будет вполне уместным для становления Века агрессии. Где значимым в изменениях выступает «глобальный» человеческий опыт агрессивного, различимый как чувства и мысли, действия и поведение. И в таком контексте станем различать перемены, связанные с сумрачными переживаниями. Более того в век с кризисными изменениями, катаклизмами и сопереживающими их смыслами по поводу агрессивного, на периферии сознания людей могут возникать и смутно осознаваться предчувствия чего-то надвигающегося, влекомое быть может даже чувством заката жизненных миров. В то же время у нас пока нет оснований полагать, что существует особое переживание агрессии, которое выделяется в ряду других. Скорее эти переживания будут связаны с беспокойным сознанием, чувством тревоги и страха, на который накладывается информация об общей агрессивной угрозе, реальных возможностях ядерной войны. Однако эти переживания не являются центром переживаний человека, но Век агрессии это время когда такие переживания усиливаются и развиваются.

Продолжая рассматривать изменённые состояния, дополняя их необходимыми понятиями, попытаемся постигать единство Века агрессии в образах целого, где век и агрессия, будут выступать функциями конкретных образов. Укажем здесь на три момента, которые в своей связке будут свидетельствовать о Веке агрессии.

Во — первых, то, что агрессия, осуждаемая всегда как способ действий и выразитель поведения во зле, тем не менее, становится востребованной на всех «площадках жизни», и «доростает» до значений века. Она обретает статус долженствования, и вписывается тем самым в существующий социальный порядок.

Во — вторых, это нарастающая сила повторяемости и устойчивости агрессивного, восходящая к институциональному, начинает особо тревожить и пугать. Вызывает массу отрицательных эмоций, переживаний, сравнимых по накалу страстей, разве, что с болезнетворными проявлениями. И сюда же следует отнести «больную совесть» у власти имущих и политиков, доводящих такие чувства и настроения до угнетающих состояний. Известное выражение Сартра о «метафизическом позоре бытия» было бы здесь вполне уместным относительно целостности и выраженности Века агрессии как предмета наших размышлений и суждений.

В — третьих, агрессия, притягивая и подчиняя себе весь негатив людских отношений, начиная с вероломства и лжи, становится центром зла.

Исходя из этого можно начать задаваться вопросами и отвечать. Как свести все выдвинутые положения к одному основанию, когда реальность Века агрессии сопряжёна различными элементами; и при этом не утратить значений и смыслов самого века как единой реальности. Как не утопить проблему века в фактичности — эмпирии нарастающих злодеяний, в шквале жестоких убийств, войн, и терактов? И не показать как данный век стал возможным, какие силы оживились, и нарастив свою мощь, стали определяющими в его становлении? Не следует также забывать, что есть ещё вопрос бытийности: какими смыслами полнится Век агрессии и в какой мере мы можем его причислить к реальности, которую успели уже себе представить?

Что из намеченного сразу можно обговорить в достижительных целях, и на какие пути можно будет выйти, вопрошая на основе самого названия «Век агрессии». Но тогда каковы будут познавательные возможности названий, зная о том, что в философии значение именования есть вопрос дискурса. Ведь философы Фреге, Рассел, Витгенштейн утверждают, что наименование вещей должны соответствовать их фактологическим описаниям, в то время как американский философ и логик Сол Крипке (1940 г.) им возражает в своей книге «Именование и необходимость». Он утверждает, что названия сами по себе ничего не объясняют, они являются лишь средством передачи факта существования во времени.

Как видим, одни авторы исходят из тождества наименования и фактологического описания, но Крипке утверждает о самостоятельности существования, о его независимости от именования. Тогда возникает вопрос: о передаче какого факта существования во времени может идти речь, когда наименование ничего не объясняет? Разве факт именования не должен указывать на то, что есть и что это «есть» надо объяснять. И не будет ли это тогда тем, что наименование задаёт и указывает путь к объяснению, служит, если хотите, подсказкой, а не только «средством передачи факта». В нашем же случае Век агрессии не только название, но и целокупный образ реальности, состоящий из двух взаимосвязанных составляющих, которые на многое указывают сами по себе и в связях.

Вот на этом нам лучше закрыть скобки дискурса, и исходя из наших целей и задач начать задаваться вопросами, чтобы потом уже объяснять то, что существует. Тем более, что наши вопросы, собственно, будут о двух понятиях, вошедших в название «Век агрессии». Это вопросы о том, как сопрягаются в названии образ и смыслы и есть ли в образе то, что можно отнести как к агрессии, так и к веку? Как агрессия (действие — смысл) формирует образ века? И если уж по Крипке, то какое из двух понятия является средством передачи факта существования во времени. Каким образом на такой основе можно будет приступить к созданию контекстов, выражающих суть и содержание Века агрессии и начать обрисовывать его смыслы? Ведь именование делает проблему века предметом описания и объяснения, указывает на то, как в «одной связке» представлены эти два ключевых понятия?

Агрессия, как подлежащее суждения в контексте Века агрессии, есть субъект, то, что характеризует век. Субъектом здесь является и сам век, охватывающий и выражающий своё содержание как определяемый Век агрессии в совокупности своих составляющих. А образ и смыслы сопрягаются целокупно, имея то общее, что связано с сущностью агрессии. В таком понимании агрессия выступает как нечто действующее и формирующее, а век своим содержанием и общим духом жизни будет скорее условием, выражающим такое в целостности. Если мы находим агрессию и век в таких взаимосвязях и на это направляем свой познавательный интерес, то это уже будет единый объект и предмет нашего рассмотрения. Однако описание и анализ такого объекта непременно потребует своего «языка». Поэтому начинать надо с подбора понятий, позволяющих описывать Век агрессии, выделять его признаки, значения и смыслы. Здесь важно прежде определить смысловой горизонт и далее продолжать поиски значений и смыслов уже в широком плане, углубляющих понимание сути предмета.

Горизонт в общем понимании есть нечто ограничивающее что — то одно от другого и видимое на расстояние. В познании это пределы восприятий и знаний в какой — то области в отношении к целям. Познание отодвигает, расширяет и открывает новые горизонты. Когда мы говорим о смысловом горизонте Века агрессии, то имеем ввиду ограничение тех смыслов, которые указывают на вековую значимость агрессии, и служат импульсами для агрессии в её дальнейшем воздействии на характер века.

Смыслы указывают на невидимое в реальности, что позволяет понять и осмыслить в целостности происходящее в действительности. По Делезу, — … «он также является границей, чертой, сочленением различия» … «Смысл всегда предполагается» … (Жиль Делез. Логика смысла. М., 2011. С. 44.). В Век агрессии смыслы выступают как сущности агрессивных действий и переживаний агрессивного.

Развитие этих исходных и других положений в контекстах Века агрессии потребует от нас рассмотрения вначале родового понятие «век», и то как, по — разному могут изучаться века.

Век сам по себе есть исчисляемый годами «отрезок времени» с присущими ему атрибутами и веяниями во времени и пространстве. Время, отмечает Дюркгейм, «есть отвлечённая и безличная рамка, которая обрамляет не только наше индивидуальное существование, но и бытие всего человечества». Э. Дюркгейм. Социология и теория познания. В кн. «Хрестоматия по истории психологии». М. 1980. С. 213. И если время выступает как нечто собирающее и упорядывающее от «числа к числу», то пространство предстаёт как нечто вмещающее и указующее место. Каждый век сам по себе существует во времени, в силу начертанного человеком, но отведённое время завершается и наступает новый век. Однако завершение века совсем не означает решение всех проблем, они могут быть и преходящими.

Время, как длительность и последовательность событий в пределах века, имеет самостоятельное значение для понимания их связей и смыслов. «Я — то, что есть время. А то, что есть время, выступает как определённое место в развитии». (Карл Ясперс. Духовная ситуация времени. В кн. «Призрак толпы». М., 2008. С. 31.) Здесь общим моментом определения заданности и направленности событий, и моего вчувствования самого века будет «Дух времени».

Полагают, что над веком витает Дух времени, определяя общие грани и силу ответных действий человечества на вызовы. Это идеи, мыслительный настрой и поверья, укладывающиеся в ментальность века. Но это и господствующие взгляды и мнения, дошедшие до единичного в поступках, действиях и поведении. «Время такое» и надо этому соответствовать, скажут по этому поводу, оценивая и возможно оправдывая, поведение. Перефразировав гегелевский конструкт о «ступенях развития», скажем по нему, что век есть формирование духа в образе происходящего, непосредственной природной действительности. Такой Дух связывает и ведёт к единению времени в мире, а болезнь Духа, к его увяданию — распаду связей времён. Состояние Духа времени во многом связано с «качеством» человеческого духа, в котором важная роль принадлежит силе воли.

Дух времени имеет широкие связи с дыханием человечества, которое в «возвратном порядке» может действовать на него, привнеся собою как оздоровляющие, так и угнетающие начала. Дыхание человечества слагается из дыхания людей, которое есть «актуальный» обмен между внешним и внутренним. В этом обмене участвуют факторы внешней среды, чувства и разум.

О пространстве века скажем так. Это вместилище, общая «сцена века», где мы находим всё происходящее во времени и пространстве как месте. «Пространство», — отмечает Шпенглер, — как и «мир», есть только непрерывное переживание бодрствующего человека». (Освальд Шпенглер. Закат Европы. Новосибирск, 1993. С. 240.). Без пространства нет времени, ему не будет места, чтобы разместить всё то, что есть в потоке времени. Но без времени нет и пространства, ибо в таком случае она будет безжизненной и мёртвой. Во времени мы находим характер и нравы века — «О времена, о нравы», — говорил Цицерон, — а в пространстве — суть происходящих действий. Единство времени и пространства обеспечивает совмещение характера и сути, их соответствие друг другу в границах века. События протекают во времени, осуществляются в пространстве (месте) и бывают уже произошедшими в прошлом конкретного века. События же, прояснённые значимыми смыслами, запечатлеваются в континууме века.

Как понятие периодизации исторического времени, век призван свидетельствовать о сопричастности людей во времени и пространстве, рассматриваемых в пределах культур и истории. Исходя из этого различают не только рубежи веков, но также начало, середину и конец того или иного века. В историографической выраженности век предстаёт уже как время, схваченное в образе жизни, облике вещей и летописном ряде событий: исторических фактов и достижений.

В границах веков осуществляется поколенческий переход, и этот факт частично объясняет вместе с «опривыченным"сохранность и обыденность повторяющегося облика повседневности. «Простому глазу», который видит такое в мелькании дней и годов, границы веков могут быть стёртыми и неприметными, а содержание веков не различимыми. Ведь наступление нового века не отмечается как таковое, не выделяют обычно люди и прожитое в этот век. Но на деле есть сущностные черты и особенности, отличающие века, и они получают своё историческое толкование и собственное имя в ряду других. По этим сущностным началам века группируются в триаду, которая охватывает Древний мир, Средние века и Новое время. Но это может быть и эпоха по примеру, скажем, той же эпохи Возрождения, которая объемлет века, то время, когда возрождалась античная культура.

И всё же как изучаются века минувшие, будут ли различимы подходы при изучении века в прошлом в сравнении с настоящим? В чём суть основных подходов и целей? Можно ли на основе одной интегральной составляющей, характеризовать объёмность нынешнего века, его «лицо»? Или это будет лишь срез, указывающий на социальные и психологические свойства? Но что тогда есть Век агрессии, исходящий от интегральной составляющей агрессия как таковой? И какие черты и особенности в таком случае станут определяющими?

Века, отдалённые в прошлом, изучают на основе «вещного мира», и это во многом традиционно для исторических наук. Но можно говорить и о способе постижения века, основываясь на институциональных изменениях в жизни обществ. Так, если этнографы относительно века описывают обиход, предметы быта и хозяйства народов. И здесь интересы лежат в «старине» артефактов прошлых веков, что позволяет предметно исходить из форм и особенностей поведения этносов, «застывших» в вещах. То социологи по большей части «в настоящем», и исходя из действенных форм поведения, прослеживают изменения институционального характера в жизни обществ. В таких контекстах будут иметь место и философские обобщения, и плавные переходы к социально — психологическим зарисовкам поведения и настроения больших масс. Так, прослеживая в анализе изменения институционального порядка, обрисовывая мир событий, выражается целостная картина понимания века.

В создании такой картины века, «схватывания» в нём сущностного, с необходимостью, а то широко и полно, используются образы и художественные ассоциации. Как правило, они результат представлений, в которых мы находим попытки образного постижения каких — то устойчивых явлений, черт и признаков в жизнедеятельности века. Придав таковым поимённо метафорическую выразительность и заострённость называют век. Такого рода социологические и психологические зарисовки, отвечающие сущностно — смысловому в своей полноте «социальному портрету века», ассоциативно закрепляются в названии века. Например, век тьмы и мрака, мятущийся век или век озарений, а то и век потрясений.

И ещё об изучении века, но уже сугубо как предмете воображаемого. Так, века пытаются мыслить как возможные миры прошлого в «чистом виде», полагая, что такое останется и может послужить описанию необходимого. Того, что было в данном веке скрытно — потаённого, потому, что так было помыслено. Такая воссоздаваемая археология мысли могла бы способствовать расширению возможностей для новых суждений. И это, скорее, так, ибо мысль, лишённая опор, будет всё же лучше, чем когда она, вообще, отсутствует и нет движения.

Вот те ключевые моменты в изучении веков, на которые мы сочли возможным указать, и они как задаваемые ориентиры, будут нам полезными в достижительных целях.

Теперь на опережение о Веке агрессии, который мы станем представлять не на основе вещей, застывших во времени, и свидетельствующих о том, что «было», а различать и разуметь как мир смысловых соотношений, мир определённого времени, мир данностей и метаморфоз. Мир, в котором происходит смена и формирование нового «Смыслового образа» и «Смыслового горизонта», когда чувства и мысли сами уподобляются «артефактам» как предметы изучения в своих связях и определённости. Это и есть становление Века агрессии.

Смысловой образ создаётся языком. «Только этот Язык, — пишет Хайдеггер, — не просто язык, который мы себе представляем… Мы видим в звуковом и письменном образе тело слова, в мелодии и ритме — душу, в семантике — дух языка». (Мартин Хайдеггер. Время и бытие. М., 1993. С. 203.). А в образе Века агрессии мы отмечаем, с одной стороны, тело зла, которое несёт разрушения и переживания агрессивными действиями, а с другой — чувства и предчувствия, вызванные тревожными ожиданиями уже глобальной агрессии.

О действенности и реальности смыслового образа во времени говорит смысловой горизонт, значимость которого в Век агрессии возрастает, что было обусловлено изменениями личности, в условиях кризиса доверия, переменами смыслов жизни в людских отношениях, когда на поверхности бытования всеобщим становится безразличие и равнодушие. Наряду с этим происходят перемены и межгосударственных отношениях, изменяется природа самой агрессия и реальной становится ядерная агрессия, что приводит к возрастанию беспокойства людей по поводу их существования в целом.

В результате таких перемен создаются смысловые ситуации, возникают беспокойные состояния, которые ведут к усилению значимости чувств и чувствований как переживаний и сопряжений в отношении агрессии. Однако, говоря словами Сьюзен Лангер …«сила, управляющая этим веком, всё ещё остаётся силой ума, импульсом, направленным к символическому формулированию, выражению и пониманию опыта». (Сьюзен Лангер, Философия в новом мире. М., 2000. С. 261.).

Дальнейшее рассмотрение становления и содержания Века агрессии потребует от нас обобщения интеллектуального опыта в пределах нового горизонта и привлечения концептов, выражающих их смыслы. Так, исходя из общего настроя в изучении веков и нашего видения проблемы (как особенного) определяются рабочие понятия и смысловые эпизоды Века агрессии. При этом переход от одного эпизода к другому, рассматривается как возрастание значимости отношений «человек и мир агрессии», ставших основанием Века агрессии и условием формирования нового смыслового горизонта.

Смысловой горизонт Века агрессии — это умственное видение просвета, зазора между традиционным (то, что было и есть) и новым (то, что вело и ведёт к становлению Века агрессии). Он вбирает реальности между повседневным и изменёнными состояниями и предстаёт в единстве расширяющегося опыта тоски и унылости, тревоги и страха, а значит чувствований и мыслей, выраженных в сумеречных тонах, которые навеяны усиливающейся агрессией. Такой горизонт не может играть цветами радуги, его цвета багряный и чёрный. И это характерно времени, когда агрессия нависает над людьми, и по существу неволит их поведение.

Здесь бытийствует идея жизни, которая выражается по — разному в чувствах, помыслах и действиях. В своей действительности такое образование различимо при довлеющей роли одного из названных элементов, или как некое, хаотично — сплошное движение, что выносится на видимою поверхность поведения. Но это может быть и некий актуальный синтез, определяющий цели и ядро поведении, и тогда их направленность и устойчивость во времени станут характеристикой образа жизни. Именно такой образ жизни и становится упреждающим в Век агрессии.

Описывая реальности Века агрессии следует помнить, что: «Из знаков и символов мы ткем нашу ткань «реальности», — как справедливо мыслит американский философ Сьюзен Лангер, в своей работе «Философия в новом ключе». Это важно для понимания целостности и общей картины Века агрессии, ведь воочию мы не видим «сам Век», а приводим лишь «беспокойные факты» и умозрительные вещи, упреждающие их развитие. И это лишь примеры фактичности существования значимой реальности, характеризующей Век агрессии, но они ещё не дают гештальт (целостную структуру). Чтобы эта «фактичность работала» на восприятие целостности Века агрессии, и таким образом «закрыть гештальт», необходимы в первую очередь всеобъемлющие образы и символы. Такие смыслы на поверхности жизни производят как сами события массового порядка, так они выносятся посредством переживаний ожидаемых событий, а не причинность, которая может глубоко утопать в реалиях.

В таких смыслах и значениях будут обрисованы картины, когда более полно и выпукло станут выступать чувственные элементы, черты и признаки иерархического ранга, определяющие в фокусе «лицо» данного века. При том, что чувствования как переживания каждый раз будут по — разному сопрягаться с разумом, силой и влечениями.

Век агрессии — это время, когда внешняя жизнь человека, состоящая из отношений с миром вещей, и внутренняя жизнь как особое отношение человека с самим собой, резко сближаются. Они сближаются «… ибо внешность и внутренность есть лишь отношение между образами». (Анри Бергсон. Собрание сочинений. Том первый. М., 1992. С. 172.). Однако они становятся актуальными для человека, посредством чувств и переживаний, обусловленных страхом агрессии. Такие переживания будут не из эмпирического опыта — они предполагаемые по ситуации. Но, не смотря на то, что такие переживания рождаются из полагаемого, они существуют как мысли и остаются во времени. И уже как коллективно — предполагаемые откладываются на чувствительной поверхности социального, выражая сущностное в судьбе Века агрессии как совокупности событий агрессивного порядка. В жизни общества это закладывается и развивается как социальная чувственность и тяга к агрессии.

Индивидуальному чувствованию, испытываемому от реальных отношений и вещей на практике и в большей мере коллективной чувственности, испытываемых посредством представлений и предположений, принадлежит особое место в миропонимании и мироощущении происходящего. Ницше отмечал базисную роль чувственности в крайних состояниях. «Понимание трагического ослабевает и усиливается, — полагал он, — вместе с чувственностью». Таким, охваченным чувственностью недоброго от предполагаемых агрессивных действий и предстаёт образ Века агрессии, ибо чувство агрессии является не чем иным как желанием действовать агрессивно, а чувствование агрессивного в страхе, бывает замешано опять же на необходимости быть агрессивным по ситуации. В каждом из предполагаемых действий, выбор в принципе остаётся за агрессией. И тогда не будет уже опрометчивым с нашей стороны считать, что Век агрессии есть мир чувственности и действий агрессии, в отличие от шопенгауровского мира воли и представлений, хотя пессимизм этого философа, был бы здесь вполне уместным.

Усиление связей между выделенными переменными внутри их совокупности и во вне, позволяют рассматривать новые ключевые аспекты понимания роли и предназначений агрессии в мире людей, и в этой связи следует уже говорить о выстраивании матрицы агрессивного поведения.

Человек есть существо матричное, он всегда в своих действиях и поступках незримо бывает, как бы, втянут в «матрицу» представлений и смыслов, и это происходит инстинктивно и бессознательно. В Век агрессии такое становится зримым и во многом осознаваемым явлением, что сопрягается со становлением беспокойной матрицы агрессивного поведения. Её суть связана с противостоянием, с одной стороны, индивидов (активное меньшинство), как носителей устойчивых агрессивных чувств и агрессивных мыслей, что должным образом выливается в агрессивное поведение. С другой — растущими ожиданиями большинства людей агрессии, которые сопровождаются переживаниями, страхом, тревогой, что также оборачиваются в разной форме агрессивными действиями, вплоть до аутоагрессии. Противостояние сторон устойчиво ведёт к возрастанию эмпирической и рациональной агрессии, и в то же время происходит иррациональное сращивание элементов «противостояний». Возникает объект, воспроизводящийся как своеобразная социальная матрица агрессивного напряжения и поведения в обществе.

Данная матрица есть сопряжение силовых связей агрессии, объективированных противостоянием выделенных сторон агрессивного. В ней есть две части: «Разрушение» и «Переживание». Уже в таком виде социальная матрица агрессии стала данностью в обществе, в неё практически погружён каждый человек по жизни и обстоятельствам. В силу этого такую матрицу агрессии будем считать основным выразителем понимания и принятия сущности агрессии и важной составляющей Века агрессии.

Приняв такие характеристики и соображения за основу, можем сказать, что Век агрессии начинается с усиления ауры агрессии в обществе, с порывами агрессивных деяний, с рисками и возможностями новых агрессий, которые глубоко чувствуются и переживаются в потоке сознаний. И что толковать Век агрессии надо исходя не из историко — этнографических описаний артефактов, а философско — психологически, на базе рефлексии нарастающих переживаний. Ибо для такого века не мир вещей, и в меньшей мере мир технологий, а скорее мир чувствований (мирочувствие) будет актуальным. Здесь также не помешает нам изначальной веры и твёрдости в высказываемые положения, чтобы расширить пространство свободных размышлений и суждений о Веке агрессии. Ибо такие положения не будут подкреплены ни фактически, ни до конца выверенной аргументацией, но они нам необходимы для целостной картины, помимо образа и художественных ассоциаций.

Исходя из таких предположений и не прибегая в полной мере здесь к рефлектированию, мы станем различать Век агрессии не столько в плане количественного роста войн и преступности в мире, нисколько не снижая при этом их роль во зле, а сколько в плане приращений чувствований в сознании, говорящих о неотвратимости агрессии «рядом», «везде», а также «глобально», в масштабе всей планеты. И это в действительности так, пусть и в разной мере. В жизни каждого такие переживания могут находить свой путь к сознанию, ибо человек больше опасается того, что ещё не произошло, когда осознаёт его неотвратимость в своих чувствах и переживаниях. Эти чувствования в массе своей есть не что иное как болезненные вибрации духа, свидетельствующие о его надломленности и угнетённости. Будучи реально эмоциональными реакциями на неопределённости, они всё теснее вплетаются в социальную жизнь.

Эмоциональные состояния, вызванные к жизни расширяющейся агрессией, будут неуклонно подтачивать жизнестойкость, делать неустойчивым корневое в жизни людей. А неосознаваемые страхи в жизни станут осознаваться как страхи агрессии. Поэтому связи между агрессией и веком, выраженные в чувствовании зла и тревоги, мы станем относить к основанию и сути Века агрессии. Они отражают существующий настрой и указывают на общие смыслы социального самочувствия и поведения. В единстве таких чувствований и мыслей Век агрессии предстаёт как «сгустков» особых переживаний, связанных со страхом. Такие чувствования действующей агрессии становятся воспроизводимыми центрами напряжённости и тяжести Века агрессии.

В данном раскладе переменных было бы заманчиво предположить, что в Век агрессии активному агрессивному меньшинству удалось навязать большинству вид переживаний, связанных с агрессией. И что эти чувствования агрессии, вызванные обволакивающей аурой агрессивности, дали свои «всходы» — агрессию большинства, и что эти перемены легли в основу складывания Века агрессии. Однако не станем спешить, чтобы не впасть в дурную «одномерность» или однобокость. Ведь мир людей многомерен — многомерен и Век агрессии. Тем более, что ожидать, одномоментно, рождение каких — то кипящих страстей уже массового порядка, а также изощрённых форм и логической продуманности агрессии, нам не приходится.

Если агрессия меньшинства есть рациональная агрессия в достижении желаемого, то агрессия большинства, выражаемая спонтанно, будет сродни агрессии языческого мира (сила и защита). Но это и индивидуальные состояния сознания, предшествующие агрессии. Как разные потоки агрессивного во времени и пространстве, они отличаются по смыслу, своими объёмами и разрушительной силой. Сталкиваясь и смешиваясь, они образуют половодье агрессии, которое разливается в мире людей, выходя за берега традиционного понимания возможностей агрессии. И это уже воочию сам Век агрессии, где агрессия меньшинства является вбросом «образцов», смешиваясь с массовым сознанием, они, образцы агрессивного, принимают свойства матрицы века.

В то же время нельзя не видеть, что агрессия как таковая сохраняется в обычной жизни, она только перемещается в поле «подражания» и механизм её воспроизведения значительно упрощается для большинства. Ведь воля и желание могут уходить на задние планы, когда в мире есть подавляющее следование агрессивному по образцу и подобию. Притом, что воля активного меньшинства не будет соответствовать представлениям большинства, что также будет усиливать их различие.

Агрессия меньшинства даёт образцы достижения желаемого, посредством агрессивной силы, а агрессия большинства — это образцы агрессивного, которые произрастают по большей части через протестное, замешанное на обидах, тревогах и страхах. Эти образцы агрессии есть сущности сознания, которым ситуативно следуют на практике. Последнее есть выбор, и скорее это уже не будет выбор большинства, учитывая сказанное об угнетённости духа, способного выразиться и в ярости.

Отсюда мы станем придерживаться той мысли, что важным признаком Века агрессии будет «панургово» следование агрессивному по образцам, актуализированным уже в коллективных сознаниях, в сознании большинства людей. Такие образцы агрессии будут сопереживаться изнутри. К этому подталкивает и внутреннее отношение к миру, когда растёт общая гнетущая напряжённость при явном спаде уверенности в безопасности жизни. «Человек начинает ждать агрессию как реакцию на проблемы». (Гордон Олпорт. Становление личности. М., 2002. С. 155.).

Здесь следует подчеркнуть особую роль меньшинства в возросшем потенциале и «зрелости» уже реального осуществления ядерной агрессии, когда даже технический сбой, неполадки в системе отслеживания, могут привести к ядерной войне. Её начало, возможно, что и отдалённо, будет связано с конкретными политиками, но продолжать такую войну в ответ будут и другие, которые также готовили её по сути. Данный ход событий не кажется сюрреалистичным в Век агрессии, ибо возможности ядерного удара и всякие просчёты от его последствий уже в реальном режиме времени обсуждаются в нарративах политиков мира. Удастся ли человечеству избежать самоуничтожения — это вопрос Века агрессии. Здесь физический смысл агрессии в её высшей точке — ядерной войне, отсылает к экзистенциальным смыслам переживаний её возможности.

Такому в Век агрессии способствует и наращивание всеохватной информационной агрессии и агрессивных практик. Агрессивная информация имеет разные источники и калейдоскоп обновляющихся материалов, сюжетов, фактов, где действующим лицом является «Человек агрессии». Она разделяется на фактическую (СМИ о практиках агрессии) и риторическую агрессию (угрозы в адрес противника). Эти элементы во многом задают и усиливают извне эффект «панургово следования» агрессии. когда происходит тотальное вбрасывание агрессивных сущностей образцов поведенческих актов — в сознание людей. Тотальность включает в себя и примеры индивидуальных вбрасываний агрессивных сущностей.

Продолжая характеризовать Век агрессии в целом, нельзя не отметить и тот факт, что на сторону всего «мертвящего» перемещается так называемая литература и искусство, когда авторы пытаются, как бы, в противовес унылости и однообразии существования, придавать поведению агонизирующие некрофильные смыслы, отрицающие живое и провозглашающие страсти по неживому. Когда, к примеру, должное «обладание» мёртвым, единение с трупом, достигается насилием и жестокостью в извращённых формах. Здесь, судя по всему, речь должна идти о явной патологии, но авторы исходят из манифестации человека, страстного до всего неживого и смердящего. Видимо, в пике Века агрессии такие манифестации будут абсорбироваться как творения продвинутых…

Вместе с тем признаем, что на поверхности вещей жизнь продолжается, и она сохраняет свою «обычность» и практику «старых» форм агрессивного. Такая обыденность даже может высвечивается радужными красками, вопреки усилению агрессии в мире. Но надо понимать, что это видимость, как остатки былого, не захваченные в полной мере действительностью происходящего. Ибо в своей целостности Век агрессии предстаёт как мир людей, в котором довлеют агрессивные чувства и переживания, помыслы и деяния. И если агрессивное во времени века крепчает и сливается в соответствующее настроение, которое тяготеет к зову зла, то в мире людей развивается многоголосица агрессий, имеющих личностное начало зла, опять же в зловещей связке со временем. Это не может не говорить о «круговороте» и воцарении сил зла в агрессии как таковой при умалении сил добра в мире, и о том, что агрессия во многих своих видовых отличиях становится непосредственной действительностью зла. А значит и Век агрессии уже вступил в свои права, оставив позади века оптимизма и разума. И это означает, что расширяясь неумолимо в свой век, агрессия всё шире углубляется в сознание людей, захватывая и укрепляясь на новых «высотках» зла в человеческих отношениях.

Если подытожим сказанное, то получим в первом приближении, что Век агрессии есть:

— атмосфера напряжённости и чувствований агрессии, которая «подпитывается» как ожиданиями агрессии разного вида и уровня, так и готовностью быть агрессивным;

— утверждение Человека агрессивного, с соответствующими чувствами, мыслями и набором образцов агрессивного поведения, индивидуалистические начала которого не мешают ему в оценке агрессивных ситуаций признавать и действовать в купе с социальным и коллективными представлениями о них. Социальная жизнь вбирает в себя такие сущности как Быть, Желать и Иметь, с нею связан выбор человеком пути — дороги. Иметь отбирая, отнимая — это путь Человека агрессивного, который не может не завораживать, беспокоить и напрягать обычных людей;

— глобальные возможности межгосударственной агрессии, связанные с использованием ядерного оружия, и в данном контексте разнузданность агрессивной риторики политиков;

Однако такой «набросок» фрагментарных «картинок» Века агрессии, не может считаться целостной картиной, без своих сущностных оснований. При этом мы исходим из того, что Век агрессии нельзя объяснить лишь причинностью, его также нельзя «втиснуть» и связать одной какой — то логикой. Ибо Век агрессии шёл и складывался своим внутренним чередом, испытывая происходящие в истории людей изменения вместе с агрессией. Это реальность сама по себе, данность, которая может переживаться в глубине сознания по — разному. Поэтому мы можем вначале подступиться к нему через образ агрессии, и близких к нему по смыслу составляющих как Века агрессии. Они будут извне свидетельствовать о его реальности во времени.

В целом же предстоит как можно полнее определиться с путями поэтапного и ступенчатого раскрытия самой агрессии на основе сущностных переменных и реалий жизни. Показать, что могло привести к расширяющейся агрессии, её всеохватности? В какой мере и как это изначально было связано с природой человека, и в какой повинна уже сама социальная жизнь, с её катаклизмами и пертрубациями Какова здесь роль межгосударственных отношений и политики вседозволенности? И многое другое, о чём будет ещё сказано.

Чтобы уяснить поставленные вопросы в соответствии с историей и логикой возрастания значимости агрессии и подступиться к выявления сущностных начал складывания Века агрессии в преемственности, нам следует исходить из того, что агрессия вплетена в существование всего бытия, в вещное бытие человека. Считать агрессию онтологической действительностью, силой, вечно пребывающей и подвергающейся изменениям вместе с человеком. Признать выделение этой силы из общего инстинкта выживания и сохраняющей с ним связи как протоагрессию (преддифференцировнную агрессию), а также последующие её метаморфозы в агрессию разделяющуюся (до социальную), в агрессию дифференцированную, социальную. И далее, на подъёме уже, в агрессию вековой значимости, агрессию множественности и «публичности»

Определяя вечно пребывающую агрессию в жизни людей, необходимо принять и то, что изначально, в те далёкие от истории времена, могла быть только общая жизненная данность в форме бессознательной силы и энергии инстинкта выживания, который актуализировался, главным образом, голодом и страхом. В потенции такой инстинкт неосознаваемо, стихийно, таил в себе будущую агрессию, не имеющую ещё своего наименования. Так вот эта безымянная сила, будучи частью инстинкта выживания, служила скорее не злу, а жизни, тому, чтобы человек мог выживать в опасных для него условиях. И что с вступлением человека в отношения, где достижительные цели могли превалировать над необходимыми для выживания, могла выделиться сила из общей данности уже для других целей и получить собственное имя по первому действию — нападению, вступив, таким образом, на путь зла. Видимо, отсюда можно было бы начинать писать историографию агрессии. Но мы вернёмся в наши дни и зададимся вопросом: как агрессия и другие переменные представлены в раскладе Века агрессии? И продолжим рассматривать сам Век агрессии целостно, обрисовав его вначале как сущее. Уделим больше внимания бытийности агрессии, как образующей данный Век, и, соответственно, выясним устойчивые выраженности агрессии в контекстах разных чувств, мыслей и в её «родной» стихии (криминал и война).

Агрессия как инстинкт выживания роднит человека с животным миром, но человек выходит за пределы биологических потребностей, и мало — помалу обретает свои социальные черты и характеристики, что не могло не сказаться на разветвлении и развитии самой агрессии. Выживание же сохраняется как принцип жизни, как то, что лежит в основании, и остаётся объективной функцией в отношении к которой незримо протягиваются связи не только потребностей, желаний и интересов, но и чувств с мыслями. Именно в таком раскладе утверждается имя «агрессия», в котором было схвачено всеобщее содержание смысла «иметь» и «быть». И именно так агрессия, являясь под собственным именем, и в большей мере тем, что есть по существу, развивается по жизни агрессией разрушений, всеяволий и захвата, чтобы господствовать, иметь и владеть.

Надо полагать, что так по существу складывалась линейная история агрессии, и также ныне вырисовывается её социальная историография, которая могла бы писаться историками под диктовку захватнических войн. И похоже, что эта история приблизилась к чему — то очень важному и масштабному. Ибо по прошествии веков, насыщенных агрессивными деяниями, мы наблюдаем апофеоз агрессии в мире, когда над повседневной агрессией, которая может начаться с дискурса субъективности, агрессией частых военных вторжений и разрушений, нависает вызревающая агрессия планетарного масштаба, в которой разрушительность всего живого и среды обитания является определяющей. В Век агрессии мир становится заложником ядерных держав в их борьбе за лидерство.

Планетарная агрессия как возможность и сценарный ход апокалипсиса ядерной войны, а также другие виды агрессий, получающие в разной мере энергию зла, и в ней же сохраняющие свою целостность, составляют мыслимую сущность Века агрессии. Это позволит по принципу всё воедино и всё целостно высказать обобщающее суждение о Веке агрессии и принципах его существования. Век агрессии есть новое качество во взаимосвязи закономерного по естеству агрессивного и многих человеческих усилий, выделенное как особое звено в летосчислении машинно — индустриальной и информационной эры. Такой век складывается в свою актуальную целостность на фоне качественного ухудшения человечества, когда агрессия становится неотъемлемой частью событийности в мире, его выражением в жизненных ситуациях и повседневности. Существование Века агрессии принципиально связано с мерой вовлечённости большинства людей в тенёты агрессии активным меньшинством. Об этом говорит и укрепление связей между внутренним (агрессиум) и навязываемым извне (надличностные сущности агрессии). Агрессиум и надличностные сущности как кодовые признаки Века агрессии будут рассмотрены позже.

Исходя из сказанного можно будет полагать, что агрессия достигает мыслимых пределов, и что теперь человечество является носителем агрессивного. Как верно и то, что ныне человечество само по себе является субъектом агрессии, потому как оно агрессивно в отношении природы и в отношении духовности. И если время от времени на теле человечества возникали злокачественные опухоли, которые в горниле войн устранялись, то в Век агрессии они разрастаются во множестве, неся в себе потенции к самоликвидации человечества как целостности.

Так это и есть, скажут нам, понимание основ становления и существования Века агрессии?

Если да, означает ли это то, что агрессия в новой качественной определённости живёт в каждом, во всех и во всём, что она находит наглядное и устойчивое выражение в действиях личности, коллективности, народности и государственности, объемля тем самым множественных индивидов в агрессивных проявлениях. И что с видовой множественностью связан один из важнейших критериев существования Века агрессии. И что такой «всемирный охват» даёт нам понимание Века агрессии как такового из самого себя, и это же позволяет структурировать век, выстраивать и говорить о неотъемлемости его составляющих, в их связях с агрессией. Так ли это?

Наш ответ по существу не будет исходить только из научного способа познания, ибо Век агрессии надо брать во всех формах, а не только теоретически. И тому есть разные объяснения, но главное то, что сама предметность носит общий характер, явно не формализованного свойства, а понятие «Век агрессии» по сути родилось и закрепилось в свой публицистичности скорее как политическая метафора. Не ставилась и сама проблема научной разработки Века агрессии как предмета, который был бы логически выделен и обоснован. Поэтому вопрос сущности Века агрессии не может быть выражен одной логической формулой, он остаётся до некоторой степени открытым, вопросом для размышлений, а то и вопрошаний, опираясь изначально на метафизику. В такой ситуации поначалу можно ходить вокруг да около, и выбирать значимый предмет возможных размышлений, исходя из образа и общих представлений. И уже обоснование предметности должным образом, могло бы вести к установлению и обобщению логически связанных понятий и описывать Век агрессии в целостности.

Общим же моментом здесь надо полагать будет и то, как менялась эпоха, историческая и социально — культурная обстановка и какие метаморфозы претерпела сама агрессия, чтобы попытаться, как сказал бы философ, увидеть Век агрессии в горизонте бытия. И тогда первым делом может встать вопрос о выборе достоверных критериев, о том как они отражают изменения основных переменных, чтобы в соответствии их друг другу можно было довериться не только образу агрессии, но и узреть контуры Века агрессии. Об образе агрессии скажем особо, но позже, а пока продолжим разговор об общих критериях, оценивающих те силы, которые изменились, что повлекло за собой усиление агрессии. Так, рационализм и индивидуализм как изначальные основы данной эпохи сохраняются, но это уже не те движущие силы, что были вначале и создавали новые формы жизни, связанные с верой в человека, способного противостоять злу, в своих устремлениях к добру и мирным делам. Именно с такой верой человечество и смогло пережить две мировые войны. Человек мира смог победить человека агрессии и вырвать мир у войны.

Сегодня характерным будет безверие в человека, когда рационализм съёживается до личностных интересов, а творческое в индивидуализме диктуется по большей части необходимостью и умением обустроиться вопреки и даже за счёт других. И чтобы утвердиться и застраховаться в своём единении с рационализмом, и быть успешным всегда и во всём, индивидуализм выражается множественностью, изменчивостью и враждебностью своих позиций. Отсюда можно было бы понять почему усиливается чувство жизни, и в творчестве, замешанное на агрессии.

Действительно, находясь в общем потоке жизни, испытывая вместе с нею все жизненные пертурбации и изменения, агрессия смогла по необходимости выделиться и придать жизни свой окрас и громкое звучание уже в ином своём состоянии. При этом агрессия оказалась функционально значимой и актуальной не только как яростное начало, разрушающее изначально естество миролюбия и должный порядок, ведущее к разрыву человеческих связей и отношений; и далеко не только в быту и повседневных людских делах. Агрессия становится всеохватной и всеобъемлющей силой, её власть начинает простираться и утверждаться в значениях века. Такая агрессия грохочет в мире как позывная труба «одной ноты», которая может противостоять всей полифонии оркестра, заглушая и нарушая симфоническое целое.

В таком случае мы вправе уже с уточнённых позиций задаваться нашими вопросами в широком плане. Что происходит, как объяснить такую агрессию уже в масштабах века? Каким образом смогла так усилиться агрессия? В какой мере это связано с переменами в общественной жизни? Как при этом меняются жизненные устремления людей, их чувства и помыслы? И можно ли обо всём этих изменениях говорить как основаниях для складывания по жизни Века агрессии? В этой связи возникают и такие вопросы. Имеет ли Век агрессии единую структуру или он есть фактичность различных видов агрессий, не связанных между собой и с каким — либо единым общим условием. Выражает ли Век агрессии более высокую ступень агрессии, оставаясь сама неопределённой в своей целостности и мыслимое посредством отвлечения от видовых свойств агрессии.

К поставленным вопросам предпошлём также одно предположение и связанное с этим изменения агрессии. Так, если бы и существовал закон об агрессии «не быть выше людей и действовать по горизонтали, а не вертикали», то в Век агрессии этот закон явно нарушался бы, ибо агрессия действует по вертикали, она становится надличностной сущностью и завладевает помыслами и поведением человеком. Подобное происходит в результате «перегрева» общественных отношений и связей, интересов и конфликтов в глобальном масштабе, что и вызывает «парниковый эффект агрессии», повсеместную устойчивость и уместность в активизации агрессии. Такой «взгляд» мы можем условно принять и держать его в голове пока не приблизимся к разговору о сущности агрессии. Ведь об агрессии можно говорить как о явлении, о том, что мы видим. Но истинное бытие агрессии в её сущности, о которой можно лишь вопрошать. Вот об этом, и не только, будут наши полевые зарисовки, суждения и размышления.

Начнём с того, что есть и действует, с того, что став действенным составляющим в сфере современной политики, овладев чувствами и помыслами людей в массах, агрессия обрела широко востребованный характер в мире. Ныне агрессия есть достижительное средство приращений и возвеличений, в основе которых лежат интересы, амбиции и вседозволенность. Она также является атрибутом вторичной (мягкой) силы, возможной для разрешения, а лучше имитации участия в национальных спорах и межгосударственных конфликтах, неприкрыто отстаивая интересы на одной стороне. В таких пределах агрессивная действительность как необходимость всегда и во всём, может устойчиво удерживать вверх над разумным, лишь призванным быть как должное в действительности. Поэтому агрессия как сила не слушает возражений разума, она сама по себе есть вседозволенность.