Бесплатный фрагмент - Ведьмы танцуют в огне

Том II

Глава 19. ДУЭЛЬ

Когда он очнулся, в доме было темно и тихо. В его доме. Неужели всё это приснилось?

Охотник на ведьм лежал на постели для гостей, широкой и мягкой, на которой всегда спала Эрика. Издалека, с улицы, доносились мерные шаги ночной стражи. В камине трещал огонь, наполняя комнату запахом дыма. Было невыносимо жарко, и Готфрид сбросил с себя тёплое меховое одеяло. Готфрид был раздет, а перевязанная рана жутко болела, но, кажется, не кровоточила. Он потрогал её и застонал от боли. С кухни прибежала Эрика, присела возле кровати и положила ладонь ему на лоб.

— Дай попить, — слабым голосом попросил Готфрид, убирая её руку.

Она молча принесла с кухни чашку с чем-то тёплым и странно пахнущим и поднесла к его рту.

— Что это? — брезгливо прохрипел он отворачиваясь. — Дай воды!

— Это травы, чтобы жар сбить, — неуверенно сказала девушка. — Так быстрее поправишься, они тебе сил придадут…

— Один Господь силу мне даёт! — ответил Готфрид, отодвинув и расплескав отвар. — И уж если Господу будет угодно, чтобы я выздоровел, то Он меня и исцелит! А колдовства в своём доме не потерплю!

Эрика помолчала какое-то время, глядя на него в темноте, а потом вернулась на кухню и принесла оттуда простой, слегка тёплой воды.

Готфрид выпил всё в несколько глотков, вернул чашку Эрике и взял её руки в свои. Оба они молчали какое-то время, глядя друг на друга в темноте. И он думал, насколько приятно возвращаться домой, где тебя кто-то ждёт. Где ты нужен, где чувствуешь себя чем-то большим, чем эхом в четырёх стенах. Для этого люди заводят собак и любимых — чтобы только не быть простым эхом.

— Я очень по тебе соскучился, — сказал, наконец, Готфрид, отводя глаза. — Долго я проспал?

— Уже несколько дней лежишь, — тихо сказала она. — Говоришь во сне, зовёшь кого-то… У тебя рана загноилась, я её перевязываю.

— Тебе, наверное, тяжело? Прости… — сказал он, чувствуя свою вину за слабость и бессилие.

— Да нет, — призналась Эрика. — Дитрих приносит еду и повязки, ходит за водой. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Жарко очень. Как я здесь оказался?

— Тебя привезли на телеге крестьяне. Сказали, что какая-то девушка остановила кровь и заплатила им, чтобы тебя довезли до Бамберга.

— Хэлена, — прошептал он.

— Хэлена? — насторожилась Эрика. — Кто это?

— Колдунья, которая помогала мне… Я ей жизнью обязан. Меня схватили разбойники, а она дала мне какой-то отвар, от которого всё замедлилось. Я как будто под водой оказался…

— Ведьмы называют его «Бычий глаз», — сказала Эрика, погладив его по голове. — Я слышала, что он даёт человеку невероятную скорость и реакцию.

— Я ей жизнью обязан, — повторил Готфрид и прикрыл веки.

Ему вспомнилось, что «бычьим глазом» некоторые крестьяне называли «глаз бури» — затишье в центре шторма.

— Спи, — Эрика снова погладила его, и постепенно он провалился в тяжёлый, тревожный сон.

Иногда он просыпался. А может быть, так лишь казалось. Открывал глаза, оглядывал, пустую комнату, а потом снова тонул в забытье. Один раз ему привиделось, будто Эрика бросает в огонь пригоршню трав, и по комнате расплывается пятно неестественно-белесого дыма.

Следующий день — если это был следующий день — оказался солнечным и жарким. С Ланге штрассе доносился грохот карет, гомон множества людей, спешивших по своим делам.

Эрика сидела перед камином и что-то читала в рассеянном свете из окна.

— Доброе утро, — сказал Готфрид, и собственный голос не понравился ему. Он был такой слабый и скрипящий, словно у умирающего. Пришлось прокашляться.

— Доброе утро, — Эрика уже отложила чтение и присела возле его постели. — Как спалось?

Готфрид неопределённо покачал головой. Потом собрался с силами, посмотрел ей в глаза и произнёс:

— Я видел… или мне показалось, что ты бросала в огонь какие-то травы или что-то такое…

— Тебе приснилось, — ласково сказала она. — Я надеюсь, твои сны не возвращаются?

Готфрид закрыл глаза, помотал головой и пробормотал:

— Не помню.

Послышался громкий стук.

Готфрид насторожился, приподнялся на постели, морщась от боли… Но Эрика уже беззаботно подошла к двери и открыла. На пороге стоял Дитрих с двумя корзинами, накрытыми белыми платками.

— О, Гога! — воскликнул он, пронося корзины на кухню. — Проснулся? Как себя чувствуешь?

— Нормально, — соврал Готфрид. — Лежу вот.

— То-то по голосу слышно, — усмехнулся друг. — Я вам тут еды прикупил. Эрике-то опасно на рынок ходить, да и тебя же стеречь надо, вот я и… Красавица, сделай-ка нам покушать.

— Хорошо, — ответила Эрика и улыбнулась ему. Готфрида обожгла ревность.

Этот Дитрих не был похож на себя обычного. Какой-то слишком он стал заботливый и добрый, будто подменили.

Они с Эрикой завозились на кухне, разбирая покупки, а потом Дитрих вернулся к постели.

— Как на службе? — спросил Готфрид.

— На службе-то всё по-старому. Путцер сидит себе в камере, на Доротею Флок ищут улики, остальные либо давно сознались, либо сознаются на днях. А сегодня…

— А про меня герр Фёрнер что-нибудь спрашивал? Я так его подвёл…

— Нет, он понимает. Сказал, что ему всё поведала твоя спутница-колдунья. Ты правильно всё сделал, Гога! Я бы также поступил. В общем, он говорит, что послал за Флоком других. Вошёл в положение, передаёт, чтобы ты лежал пока. Дел, мол, серьёзных нет, а если и будут, то без тебя обойдёмся…

Почему-то это задело Готфрида. Он как будто начал ревновать Фёрнера к другим подчинённым. «Без тебя обойдёмся»? Это было глупо, и он мысленно обругал себя. Нужно работать на благо церкви, а не думать о повышениях!

— Я скоро поправлюсь и вернусь на службу, — сказал он. — Надоело лежать, как полено.

— Ты бы полежал, Гога, — покачал головой Дитрих. — Успеешь ещё поработать.

— Не хочу, — буркнул Готфрид.

Друг не ответил. Обоим было ясно, что в ближайшее время он не поднимется с постели.

Повисла пауза, которую прервал Дитрих.

— Так я о чём! — оживлённо начал он. — Сегодня, представляешь, Шварц бежала! Ну, то есть, вчера ночью.

— Сбежала? — удивился Готфрид. — Как?

— А кто это? — спросила Эрика.

— Гога, ты ей не рассказал, что ли?

— Нет, — немного смутился Готфрид. — не думал даже… Так что там с ней?

Дитрих снял шляпу и положил на стол, а потом начал рассказывать:

— Тут неподалёку, на рыночной площади, есть такой трактир «У гуся». Там часто народ после торговли отдыхает. Барбара Шварц была женой хозяина. Такая стерва, что боже упаси. Ругалась похлеще пьяных ландскнехтов! Так вот, три года назад её обвинили в колдовстве. Одни говорят, что поссорилась с конкурентами-трактирщиками, а другие — что и вправду колдовала. Ну, понятно, посадили мы её под замок. Пытали четыре дня подряд, по нескольку часов — всё выдержала! «Нет, — говорит, — я невиновна». Наши уже сами сомневаться стали.

Бросили её в тюрьму, а год назад, где-то в конце лета, снова вызвали на дознание. А она не успела зайти в пыточную, как давай ругать судей на чём свет стоит. Навроде этой Фегер, — Дитрих кивнул Готфриду. — Потом оказалось, что кандалы перепилила. Никто до сих пор не знает, как, но, скорее всего, не без помощи дьявола. В общем, выпороли её как следует и снова в тюрьму.

А нынче ночью стражники, видимо, по случаю воскресенья, напились пива и уснули. Ведьма снова перепилила цепи и вылезла через каминную трубу!

— Кого-нибудь отправили в погоню? — Готфрид даже приподнялся с постели.

— Конечно! Сейчас ждём вестей… Говорят, она в Регенсбург отправилась. Они, крысы, все теперь туда сбегаются — пощады просят…

Эрика накрыла на стол. Дитрих замолчал и принялся есть.

— Я обедать ушёл. Доротею палачику одному оставил, чтобы руки на себя не наложила. А сам дай, думаю, к вам забегу, поем. Брюхо подвело, сил нет!

Они ещё немного поболтали, а потом Дитрих убежал. Сказал, что спешит, так как судьи должны были уже вернуться в Друденхаус.

Дверь за ним закрылась, а Эрика принялась убирать со стола.

— Расскажи, почему вы так дружны с Дитрихом? — спросила она. — Вы ведь совсем разные…

— Не знаю. В нём есть что-то… какой-то огонь, которого мне часто не хватает.

Она не ответила, только слышно было, как пляшет нож на доске, да хрустят свежие овощи.

— Эрика, — позвал Готфрид.

— Да? — она отложила нож и подбежала к нему, как хорошая служанка, на ходу вытирая руки о передник. — Что-нибудь нужно?

Готфрид помолчал, стараясь не смотреть ей в глаза. Было немного стыдно перед ней за вчерашнее, ведь она старалась… Но Дитрих не оставил его равнодушным. По сравнению с ним, он чувствовал себя дряхлым стариком, умирающей развалиной, покидающей жизнь со всеми её радостями. Поэтому он пересилил себя, перешагнул через принципы, через отвращение, через гордость, и попросил:

— У тебя остался ещё тот отвар, который ты мне давала ночью?

* * *

Был необычайно тёплый день. По небу плыли редкие белые облака, а на шпилях церквей блестело солнце. Множество горожан вывалили из домов и пивных на улицы, чтобы насладиться начинающимся летом. Они гуляли по уютным узким улочкам, каменным мостам, площадям.

И на одной из таких площадей, разрезая поток людей, стоял мужчина с цветами.

На его не обезображенном интеллектом лице были голубые глаза, под носом произрастали по-военному аккуратные усики, а венчала всё короткая, также невероятно аккуратная, причёска. В руках он держал букетик каких-то полевых сорняков, которые, верно, собирал с дотошностью знахаря-травника. Все цветочки одинаковой длины, с бутонами равного размера. Даже лепестков на каждом было поровну.

Мужчина стоял как на карауле: не двигаясь, лишь изредка провожая глазами прогуливающихся. Он ждал свою фройляйн, рядом с которой его жёсткое сердце начинало биться чуть быстрее, чем обычно приказано сердцу немецкого солдата. И вот появилась она…

— Фройляйн Каленберг! — воскликнул он, тщетно пытаясь сдержать восторг.

— Ну зачем же так официально, Зигфрид? — смутилась она, подавая ручку для поцелуя.

Её забавляло, как этот вояка корчил из себя галантного мужчину. Ага, небось сейчас цветочки и «фройляйн Каленберг», а потом, в казарме, рассказы, в которых фройляйн Каленберг во всей красе и под всевозможными углами. Знаем вас подобных, не раз сталкивались.

Отточенным движением Зигфрид протянул букет Хэлене. Наверное, после такого движения люди обычно сгибаются пополам, держась за живот и хватая ртами воздух.

— Большое спасибо, — и Хэлена вновь смущённо отвела глазки, вдыхая запах цветов. — Какие красивые!

— Я их очень долго собирал, — после паузы ответил солдат.

Хэлена оторвалась от цветов. Зигфрид взял её под руку и они медленно пошли по парку.

— Я так соскучился, — говорил он, взирая на девушку сверху вниз, ловя мимолётные её взгляды. — Мне без тебя было очень одиноко. Куда ты ездила?

— К тётушке, в Эрланген. Знаешь, там так скучно.

— Представляю.

Какое-то время они шли молча.

— Произошло что-нибудь новое?

Зигфрид как будто очнулся ото сна:

— Марк, один мой сослуживец, меч потерял, так мы его искали долго… Да, недавно в пивной подрался…

— Бедный мой, — сказала Хэлена, заглядывая в лицо мужчине. — Тебя не поранили?

— Нет, — ответил Зигфрид с воодушевлением. — Я увернулся, вот так, а потом ка-ак…

И он начал рассказывать о своём ратном подвиге, а Хэлена слушала его внимательно, изредка кивая.

Весь день они гуляли по городу, наслаждаясь тёплой и светлой погодой. Зигфрид рассказывал о тех немногих событиях, которые произошли в городе, о войне со Швецией, а Хэлена жаловалась ему на жизнь.

Когда они проходили мимо дома Зигфрида, он, как бы невзначай, заметил:

— Вот моё жилище.

— А давай зайдём! — неожиданно для солдата предложила Хэлена.

Конечно, скромная женщина всегда кажется чище, чем она есть на самом деле, но больше колдунья не могла ждать. Нужно было действовать.

Он посмотрел на девушку как-то странно, со смесью недоверия и радости, и открыл дверь.

Хэлена ожидала увидеть типичную холостяцкую берлогу, но внутри было как-то не по-мужски чисто. Очевидно, здесь прибиралась солдатская дисциплина — постоянная женщина Зигфрида. В гостиной было просторно, редкая старая мебель испуганно жалась к стенам, на полках, стройными рядами, вот-вот готовые к маршу, стояли деревянные и глиняные плошки. Между полок висело трофейное оружие, взятое Зигфридом в боях. Весь этот невероятный порядок почему-то вызывал у Хэлены жалость. Казалось, хозяин дома и сам не понимает, почему держит жилище в такой чистоте, но тем не менее старается, потому что так учили в армии. Может быть, он просто любитель Порядка, любитель Предсказуемости и противник всяческих Перемен.

Они вошли внутрь, и Зигфрид усадил свою возлюбленную в обветшавшее деревянное кресло, а сам спустился в погребок, откуда достал грязную бутылку красного вина.

Потом он вымыл её в бадейке, поставил на стол, откупорил. Сколько раз Хэлена видела этот ритуал… Не меньше десятка. И, наверное, он останется навсегда: угостить фройляйн, выпить, уняв предательскую дрожь, а затем внимательно наблюдать, когда она расслабится, начнёт болтать всякую чепуху и бросать на тебя всё более смелые и откровенные взгляды.

— Ещё вина?

А затем нужно только поймать момент, и все былые опасения окажутся слишком надуманными.

То же самое касалось и Хэлены.

Теперь Зигфрид наливал уже молча.

— Разожги камин, — потребовала она, недвусмысленно глядя ему в глаза.

И, пока он возился с дровами и кресалом, капнула немного любовного зелья в его бокал. Нет, она не сомневалась в его чувствах. Просто дело, которое она задумала даже втайне от Матери, требовало от Зигфрида полной отдачи и собачьей преданности. Любви не бывает много.

Хотя, все эти подарки с его стороны, все комплименты, цветы и угощения… Ей жалко было терять такого ухажёра. Конечно, какое-то время он ещё продержится, будет оказывать знаки внимания, но вскоре всё сойдёт на нет. Как всегда. В идеальных мужчин Хэлена не верила.

Однако дело требовало решимости, и, скрепив сердце, она поглядела прямо в глаза Зигфриду и медленно потянула за шнурок на корсете… Казалось, у него задрожали кончики усов, а взгляд опустился.

Он залпом осушил бокал и повёл фройляйн в спальню.

Зигфрид не был мастером по части ласк, и после нескольких по-солдатски жёстких минут, Хэлена, изобразив бурный пик удовольствия, получила положенный по уставу поцелуй и смогла, наконец, расслабиться.

Зигфрид повалился рядом с ней и положил руки под голову. От его подмышек пахнуло мощным солдатским потом.

— Ты сегодня грустная, — сказал он.

Она промолчала и только поудобнее устроилась на его волосатой груди.

— Всё в порядке?

— Вообще-то нет, — тихо ответила Хэлена.

— Что случилось?

— Ничего.

— Нет, что-то ведь случилось?

— Если я тебя попрошу, сделаешь для меня кое-что? — спросила она.

— Конечно, — Зигфрид поцеловал её ручку. — Всё что угодно.

— Есть такая девушка, Эрика Шмидт. Она ведьма. И живёт с колдуном по имени Готфрид Айзанханг. Помнишь, я спрашивала тебя о нём?

— Да, я помню. Это который в ратуше служит?

Хэлена кивнула и продолжила:

— Я хочу, чтобы ты сообщил об этом в ратушу. Я хочу, чтобы инквизиция ими занялась. Я хочу, чтобы их казнили.

— Но почему? — Зигфрид очень удивился и, кажется, немного испугался.

— Просто хочу, — надула губки Хэлена.

— Но… я не знаю, что они сделали. И меня они не трогали… Почему ты зла на них?

— Ну, понимаешь… — она прикусила губу. — В Эрланген меня сопровождал этот самый Готфрид. Он сержант. И вот, когда мы остановились в дороге, он…

Глаза Зигфрида аж расширились от удивления.

— Нет! — сказал он не веря.

— Да.

— Нет! Не может быть! — всё его тело напряглось, а пальцы сжались на плече Хэлены. — Он… изнасиловал тебя?

Хэлена отвернулась, ответив только тихими всхлипами. Простые женские слёзы порой сильнее зелья с тысячей компонентов.

Его лицо осунулось, и он проговорил тихим, скрипучим голосом:

— Что мне сделать для тебя?

Хэлена немного помолчала, а потом ответила:

— Сходи в ратушу, найди там кого-нибудь, и расскажи, что когда ты сидел в парке, эта самая Эрика подошла к тебе. Расскажи, что она позвала тебя на праздник в лес, обещала там много выпивки и женщин. А когда ты отказался, она обратилась в козла и начала на тебя наскакивать. Ты отбился, и тогда она превратилась в собаку, изорвала тебе одежду и покусала. А потом снова стала человеком и наложила на тебя проклятие.

Зигфрид внимательно всё выслушал.

— А Готфрид? — спросил он.

— Ему тоже достанется, — уклончиво ответила она.

Зигфрид ещё какое-то время размышлял. Он был бесхитростным и честным солдатом, и не мог просто пойти и соврать. Однако любовное зелье действовало, и Хэлена знала это. Бравый лейтенант поверил даже в такую немудрёную ложь. Хэлена сжала кулачки. Если он согласится, то удатся убрать Эрику чужими руками. И ни Готфрид, ни Матерь не заподозрят колдунью в смерти этой дурочки.

— Хорошо, — сказал он, наконец, когда взгляд его затуманился. — Я всё сделаю. Ты будешь довольна, моя восхитительная.

Она чмокнула его в губы.

— Спасибо. Только ни в коем случае не упоминай моего имени! Хорошо?

До вечера они провалялись в постели. Околдованный чарами Хэлены Зигфрид думал, как защитить её честь. А она уже праздновала победу. Эрику Шмидт закроют в Друденхаус, а может быть даже сожгут. И никто не знает, что она, Хэлена, всё это придумала. Просто какой-то сумасшедший придёт, расскажет дурацкую историю и ведьму арестуют. Как было тысячи раз до этого. Правда, придётся потом как-то избавляться от Зигфрида, потому что он совсем одуреет от любви, будет преследовать её. Такое уже бывало с бесчисленным множеством других мужчин. Слабых, податливых мужчин.

Но Зигфрид не мог оставить насильника безнаказанным. На следующий день он узнал у солдат, кто такой этот Готфрид Айзанханг и где тот живёт.

И пришёл прямо к его дому.

Стук в дверь был требовательный и жёсткий. Готфрид, превозмогая боль, поднялся с постели. Отвар, который приготовила Эрика, действовал как надо: рана начала заживать почти на глазах. Однако, её всё равно лучше было не тревожить.

— Я открою, — Эрика прошла мимо, но Готфрид остановил её.

— Я сам.

На пороге стоял смутно знакомый крепкий мужчина с аккуратными усами. Голубые глаза его пылали яростью, которую он сдерживал глубоко внутри. Зрачки были неестественно расширены.

Позади незнакомца стоял старик с пивным брюшком и серыми усами.

— Готфрид Айзанханг? — холодно осведомился молодой.

— Да.

— Я вызываю вас на дуэль.

— Что? — Готфрид удивился и растерялся.

— Я вызываю вас на дуэль, — повторил незнакомец. — Меня зовут Зигфрид Татцен. Вы имели наглость запятнать честь моей фройляйн…

— Подождите, — сказал Готфрид. — Вы, вероятно, ошиблись…

— Эрика Шмидт с вами? — холодно осведомился Татцен.

— Да, со мной, — также холодно ответил Готфрид.

— Значит, я не ошибся. Дуэль послезавтра. В полдень в лесу, за городскими воротами. Выбирайте оружие.

Готфрид разозлился.

— Послушайте, — сказал он. — Кто вы такой?

— Герр Татцен изволил бросить вам вызов, — ответил престарелый из-за плеча безумца. — Извольте принять его или отвергнуть.

— Хорошо, я принимаю, кивнул Готфрид, но я хотел бы знать…

— Ваше оружие? — процедил Татцен.

— Шпаги.

— Вот и хорошо, — сказал престарелый. — Желаем вам всего наилучшего.

И они удалились.

— Проклятие, — Готфрид хлопнул дверью.

— Что случилось? — спросила Эрика.

— Какой-то дурак только что вызвал меня на дуэль! Из-за чести какой-то девки, которую я в глаза не видел.

— Когда дуэль?

— Послезавтра. Но ты на неё не пойдёшь! — сразу отрезал Готфрид. — Я просто поговорю с ним, и мы всё выясним.

Тем же вечером Зигфрид Татцен встретился со своей возлюбленной Хэленой. На улицы уже опустился вечер, уютно горели окна домов по обе стороны улицы. За плотными занавесками иногда мелькали силуэты жильцов. Они накрывали на столы, задумчиво прохаживались туда-сюда или чинно ужинали всей семьёй.

— Дорогая, — сказал Зигфрид, беря её под руку, — я защитил твою честь. Я вызвал этого мерзавца на дуэль.

У Хэлены расширились глаза, она от ужаса прикрыла ладонью рот и остановилась.

— Ты вызвал его на дуэль? А Эрика?

— Когда я заколю его, то сразу же доложу о ней.

— Зигфрид, ты идиот! — воскликнула Хэлена. — Откажись от дуэли! Сейчас же иди к нему и откажись.

— Но на кону моя честь! И твоя тоже! — возмутился он.

— Всё равно!

— Нет, Хэлена! Мне не всё равно! Нельзя вот так бросать вызовы, а потом идти на попятные. Я обещал защитить тебя, и защищу! Этому ведьмаку повезло, что я не заколол его прямо там! Ох, у меня аж руки чесались!

— Ох, Зигфрид… — Хэлена покачала головой. Иногда любви бывает слишком много.

— Дуэль послезавтра. Ты должна пойти со мной и увидеть, как я задам этому…

— Нет! — Хэлена вырвала свою руку из его. — Болван. Ты даже не понимаешь, что наделал!

— Но я…

Однако она уже шагала прочь.

— Хэлена, вернись! Пожалуйста!

Молчание. Только цоканье каблучков по мостовой.

— Хэлена!

Горе и страх на лице Зигфрида вдруг сменились яростью. Наплевать! Насильник умрёт, и всё вернётся на круги своя. Послезавтра.

* * *

— Давай, Гога, — сказал Дитрих, поигрывая шпагой. — Ты хреновый фехтовальщик, поэтому я тебя кое-чему научу.

Дитрих, как всегда, считал себя лучшим во всём.

Они разминались на заднем дворе дома Байеров. Дом находился в пригороде. Одноэтажный, со своим наделом, на котором родители Дитриха растили репу, капусту, морковь и многие другие овощи. Задний двор их был завален разным хламом: тут были и тележные колёса, и обрезки досок, заботливо сложенные в штабеля, и несколько прохудившихся вёдер, и кое-какой крестьянский инвентарь.

— Итак, — сказал Дитрих, — я тебя сейчас научу одному финту. Надеюсь, в дуэли пригодится.

— Я не хочу сражаться с этим дураком, — ответил Готфрид. — Он либо сумасшедший, либо околдован. В любом случае тут дуэлью ничего не решить.

— Хватит сопли жевать, — оборвал его Дитрих. — Какая тебе разница, что там с этим сраным лейтенантом не в порядке? Он же не посмотрел, что ты раненый! Вызвал на дуэль. Значит, нужно его заколоть, и дело с концом. Следи за мной и попробуй отбить.

Он крутанул восьмёрку перед Готфридом, ударил по его шпаге так, что она отклонилась в сторону, потом плашмя хлопнул его по руке, вскинул клинок по дуге вверх и аккуратно уложил лезвие на шляпу Готфриду.

— Ну, как? — сказал он самодовольно. — Конечно, с первого удара башку ему может и не разрубишь, но он точно потеряется, а уж ты коли его в сердце.

— Ловко, — ответил Готфрид. — Мне бы, наверное, пригодилось.

— Ещё бы тебе не пригодилось. Теперь я тебе буду говорить, а ты делай. Сначала восьмёрка. Так. Потом, выходя из восьмёрки, шпага ударяет мою. Сильно, чтобы моя отклонилась, чтобы я потом не смог тебя атаковать. Теперь шпагу обратно и режь мне руку. Так! Теперь по дуге вверх. При этом левую ногу назад. Так! И руби меня по голове!

Готфрид наметил удар и опустил шпагу.

— Похоже на бой мечом, — сказал он.

— Так и есть, — кивнул Дитрих. — Я тут выпивал с одним ветераном, и он мне показал этот финт, а я уж его переделал под шпагу. Там ещё щитом нужно было как-то махать, но я позабыл. Ну, ладно, щитов у нас всё одно нет. Давай отрабатывать. Уверен, этот ваш Зигфрид не сможет отразить такой финт!

— А ты? — с усмешкой спросил Готфрид.

— Да я дурак, что ли? Конечно, смогу! Это же я его, можно сказать, придумал.

Они отрабатывали финт и просто фехтовали до самого вечера, пока мать Дитриха, Хильдегарда Байер, не позвала друзей ужинать. Надо сказать, что Дитрих фехтовал лучше. Просто потому, что Готфрид боялся ранить друга, а вот друг, очевидно, от таких опасений не страдал, и пару раз едва не порезал его.

Готфрид с Дитрихом подошли ровно в назначенный час. В условленном месте, на вытоптанной поляне уже скучали Зигфрид Татцен и его секундант — мужчина с пивным брюхом и седеющими усами.

— Я вижу, вы, Айзанханг, тоже пришли без своей женщины, — холодно сказал Татцен. Ярость душила его, потому что Хэлена отказалась присутствовать на этой дуэли.

— Она не моя женщина, — холодно ответил Готфрид. — Об этом я и хочу с вами поговорить.

Зигфрид встал в стойку, ясно давая понять, что говорить не намерен.

— Понимаете, я даже не знаю той, чью честь вы тут пытаетесь защитить!

— Это потому что я вам не сказал.

— Так скажите!

— Хватит болтовни, — процедил Зигфрид. — Мы пришли сюда не для этого дерьма. Давайте уже начнём. Вы согласны или отказываетесь сражаться?

— Подождите, я же говорю, что всё не так…

— То есть, вы отказываетесь? — спросил секундант Зигфрида.

Готфрид опустил голову.

— Нет. Хорошо, я согласен.

Зигфрид перекрестился, и Готфрид последовал его примеру.

Они сбросили камзолы, оставшись в рубашках. Готфрид отдал Дитриху шляпу. Скрестили клинки, затем разошлись, отсалютовали друг другу и вдруг хищно напряглись, изогнулись, стали похожи на двух скорпионов, выставивших вперёд свои ядовитые жала. Они медленно кружили, сцепившись взглядами, покачивали шпагами, искали слабину в противнике.

Наконец, Зигфрид Татцен решился — шаг вперёд, слабый удар снизу. Готфрид отразил эту проверку.

— Я в сотый раз говорю, что не понимаю, о чём вы!

— Ложь! — новый выпад, и снова Готфрид отбил его.

— Подожди, — прорычал он, укорачиваясь от удара и делая шаг назад. — Я никого не…

На этот раз Зигфрид нападал по-настоящему. Клинок свистнул слева от Готфрида и порезал ему руку. Готфрид отступил, на мгновение потеряв ориентацию, и тут Зигфрид атаковал опять. Ощутимый укол в живот. И выпустил бы Готфриду кишки, если бы тот снова не отступил. Осталась лишь царапина, из которой кровь хлынула на белую рубашку.

Град ударов. Зигфрид перестал шутить и решил взяться за него серьёзно. Готфрид отступал, парировал, снова отступал.

И тут по левому боку потекло что-то горячее. Сначала Готфрид подумал, что Зигфрид всё-таки задел его, но тут же понял, что это разошлась рана, нанесённая ещё в Эрлангене.

— Гога, давай! — крикнул Дитрих.

Контратака. Солдату пришлось отступить, защититься, и тут Готфрид сделал финт. Шаг вперёд, восьмёрка, удар по лезвию, шпага только чуть касается правой руки… и тут удар в лицо кулаком. От Татцена.

Готфрид покачнулся. У него ещё не вполне зажил синяк на левой скуле, как появился ещё один на правой. Но не это главное. Зигфрид смог отбить его финт! Ещё раз Готфрид попробовал: восьмёрка, удар по лезвию… Но нет, Татцен отступил и контратаковал. На его правом плече начало расплываться кровавое пятно. Готфрид увернулся.

На мгновение они застыли, тяжело дыша, мокрые от пота, в пятнах собственной крови. Готфриду стало плохо, кровь из него лилась толчками. Он понимал, что Татцен измотает его, а потом просто прикончит, заколет как свинью.

Тогда он сделал восьмёрку. Татцен понял, что противник снова решил испробовать свой финт. Он отвёл шпагу, отступил, и тут же получил укол в левый бок. А потом ещё один, под плечо, и ещё.

Зигфрид со стоном повалился на землю. Готфрид стоял над ним пошатываясь.

— Можешь сражаться? — с издёвкой спросил Дитрих.

Татцен не ответил. Из его ран текла кровь. Пугающе быстро она расползалась по рубахе, собиралась в лужу на земле. Солдат смертельно побледнел, попытался подняться, его начала бить крупная дрожь.

— Добейте его, — потребовал секундант Зигфрида.

Готфрид приставил шпагу к сердцу противника, и с горечью сказал:

— Я ведь говорил, что всё это было ошибкой!

На жалком, испуганном лице Зигфрида на мгновение сквозь слабость и боль проступила гордость и сила. Он кивнул, преодолевая крупную дрожь, и Готфрид пронзил его сердце.

— …Что мне больше всего понравилось, — говорил потом Дитрих, — так это то, как ты ему сказал: «Она не моя женщина». Вот уж чего не ожидал от тебя, Гога! Молодец!

И он похлопал друга по плечу.

Глава 20. ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС РУДОЛЬФА ПУТЦЕРА

Прошло несколько дней. Готфрид уже почти выздоровел, но изредка приходивший доктор, сказал, что тяжести ему лучше не поднимать ещё как минимум месяц.

Пришлось снова оставить Эрику дома, а самому приниматься за дела.

Фёрнер поздравил его с выздоровлением, и сразу назначил дело:

— Сейчас уже должны были начать дознание Путцера. Пока вы находились в Эрлангене, он валялся в Друденхаусе, отдыхал. Вероятно, теперь станет посговорчивее. Пойдёмте, нас уже ждут.

Их действительно ждали. Доктор Фазольт, доктор Шварцконц и Дитрих.

Готфрид уже успел отвыкнуть от работы, которая кипела в Друденхаусе: от снующих туда-сюда секретарей с чёрными от чернил пальцами, от криков допрашиваемых, от тяжёлой поступи бронированных стражников, от закованных в чугунные личины грешников, от коридорных разговоров о ведьмах, войне и пиве.

— Какой смысл снова беспокоить нас? — возмущался Фазольт, окидывая взглядом пыточную. — Всё равно он молчит как пень. Нужно его сначала хорошенько попытать, а потом уже собирать коллегию.

— Вы думаете? — спросил викарий.

— Конечно! — Фазольт махнул рукой.

— Хорошо, — Фёрнер улыбнулся. — Но нужно соблюдать формальности. Итак, Рудольф Путцер, вы признаётесь в том, что заключили контракт с дьяволом?

Путцер молчал.

— Вы вообще хоть в чём-нибудь признаётесь? — иронически спросил Фазольт.

Путцер молчал.

— Вот теперь позволительно начать пытку, — кивнул Фёрнер.

— Знаете что, — сказал Шварцконц, — я согласен с герром Фазольтом. Не вижу причины, почему бы благородным геррам не посидеть где-нибудь, пока двое солдат развязывают язык этой глыбе.

Фёрнер и Фазольт переглянулись.

— Я только рад, — ответил Фазольт устало. — Один вид этого Путцера вызывает у меня жесточайшую мигрень и злобу. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— В таком случае, — сказал Фёрнер, давайте закажем чего-нибудь в том трактире, «У гуся», и обсудим… хм… кое-какие проблемы. Айзанханг! Начинайте пытать скорняка, мы появимся ближе к обеду. Да уж постарайтесь не убить его, как эту… Фегер.

— Слушаюсь, — ответил Готфрид.

— Они там проблемы будут обсуждать и куропаток жрать под красное вино, а мы будем этого сраного колдуна мучить, — ворчал Дитрих, когда они остались наедине с Путцером в камере пыток.

— Фёрнер любит франконское белое, — поправил его Готфрид.

— Да плевать, — махнул рукой друг. — Что с ним будем делать? Может, верёвкой?

— Пока давай страппадо, потом тиски. Как судьи придут, попробуем верёвку.

Они вздёрнули скорняка под потолок. Суставы и сухожилия, которые ещё не успели срастись за последние недели, громко хрустнули. Путцер взревел, как раненый медведь.

— Ух ты! — удивился Дитрих. — Гога, он, того и гляди, говорить начнёт!

— Опустите! — прохрипел колдун. — Опустите!

— Говорить будешь? — поинтересовался Дитрих.

— Буду.

Его опустили на пол.

— Готфрид, — сказал скорняк, превозмогая боль. — Я ведь знал твоего отца. Я знаю, кто такая Эрика. Помоги мне бежать, и я всё тебе расскажу!

Готфрид замешкался на мгновение. Хотелось узнать у него всё, разгадать эту загадку… Но потом он оглянулся на Дитриха и процедил:

— Я с колдунами и дьявольскими прихвостнями договоров не заключаю.

— Готфрид!…

В этот момент дверь открылась и внутрь вошёл секретарь Шталь, державший под мышкой толстую книгу.

— Их преосвященство направил меня к вам, на случай, если скорняк начнёт говорить.

Готфрид с Дитрихом переглянулись. Монах уселся за парту, открыл книгу для протоколов и сразу начал что-то писать.

— Давай ему пальцы сломаем, Гога? — предложил Дитрих.

— Нет, — сказал Готфрид, глядя на культи скорняка, начавшие срастаться как попало. — Лучше пока выпорем его розгами, а судьи уж пусть сами решают, как дальше.

Они сняли рубаху со скорняка и по очереди начали пороть его по голой спине.

— Готфрид, — рычал он, — неужели ты стал таким же ублюдком, как и все они?

Готфрид не отвечал, снова занося и опуская розгу на изрезанную спину толстяка.

Потом они бросили пороть его, закинули розги в бочку с солёной водой и сели играть в кости, надев на скорняка колодки с шипами.

Путцер всё молчал, потел, скрипел зубами от боли, косился на секретаря и больше ничего не предлагал Готфриду.

После обеда пришли судьи. Они принесли с собой сытые отрыжки и освежающий запах франконского.

— Ну что? — спросил Фёрнер. — Колдун ещё жив?

Готфрид с Дитрихом вытянулись перед ним.

— Ещё как жив! — доложил Дитрих.

Викарий подошёл к секретарю и заглянул в его записи, а потом бросил подозрительный взгляд на Готфрида. Примеру Фёрнера последовали Фазольт и Шварцконц.

— Я всё скажу, — донеслось из угла, в котором сидел скорняк. И Готфриду послышалось в его голосе… злорадство?

Судьи повернулись к нему. Шварцконц уже занял своё место, затем и остальные последовали его примеру. И, наконец, Фёрнер кивнул Путцеру.

— Рассказывайте.

— Альбрехт Шмидт, покойный кузнец, был колдуном, — начал Путцер. — Когда он умер, на его похороны собралось множество нечисти. Я знал только Анну Фогельбаум, остальные обращались друг к другу по прозвищам. Когда колдуны похоронили Шмидта, они всем скопом отправились в лес, чтобы помянуть его.

Судьи даже замолчали. Никто не ожидал, что он когда-нибудь начнёт говорить.

— Альбрехт Шмидт? — переспросил Шварцконц. — Герр Шталь, вы всё записываете? Так. А как вы, Путцер, попали на памятный шабаш в ночь на первое мая?

— Снимите колодки, — натужно, сквозь боль попросил он.

— Вы будете говорить?

— Да.

— Я думаю, он заслужил. Снимите, — кивнул Шварцконц и Готфрид с Дитрихом раскрутили винты.

— Меня заставили туда идти, — ответил скорняк, когда колодки сняли. — Опоили зельем и заставили идти. Я был просто его другом, пришёл на похороны, чтобы проводить, почтить память…

— Что было на шабаше?

— Какие-то пляски, песни, голые девки… Я плохо помню.

— Чтобы он голых девок плохо запомнил? — гоготнул Дитрих.

— Байер! — прикрикнул на него Фёрнер и даже хлопнул ладонью по столу. — Молчать!

Дитрих сразу опустил взгляд.

— То есть, вы хотите сказать, что не заключали с дьяволами никаких договоров?

— Конечно, нет! — Путцер помотал головой.

— Только посмотрите на него! — сказал Фазольт. — Да чтобы опоить этакую тушу, нужна целая бочка зелья!

— Но это правда! — воскликнул скорняк.

«Не слишком ли похоже на историю Эрики, колдун?» — подумал Готфрид, но вслух ничего не сказал.

— Секретарь делал кое-какие записи, пока нас не было. Так вот, о какой Эрике вы говорили с сержантом Айзанхангом? — поинтересовался Фазольт.

У Готфрида всё аж похолодело внутри. Стоять и слушать, как этот колдун будет клеветать на неё?

— Отвечайте же, Путцер.

Скорняк помолчал, будто собираясь с мыслями, а потом начал говорить, тщательно подбирая слова:

— Эрика Шмидт — дочь того колдуна, Альбрехта Шмидта. Она была на шабаше…

— Это ложь, ваше преосвященство, — перебил его Готфрид. — Эрика Шмидт действительно дочь покойного Альбрехта Шмидта, но на шабаш её притащили силой и хотели принести в жертву. Мне удалось спасти её в последний момент, и теперь она живёт у меня. Она ничего не помнит о той ночи, так же как Путцер. Но она утверждает, что Путцер является главным в ковене, что это он опоил её и притащил туда.

На мгновение все затихли, Фазольт перевёл удивлённый взгляд с Путцера на Готфрида. Скорняк тем временем тихо выругался.

— Вот это да, Айзанханг! — сказал инквизитор. — А почему вы молчали раньше?

— На самом деле мне было известно об этом, — вступился за Готфрида Фёрнер. — Я поручил Айзанхангу охранять столь ценного свидетеля. И, хотя он не связан обетом безбрачия, как мы с вами, я всё же взял с него клятву не учинять никакой духовной пагубы…

— Её не было и не будет, — отчеканил Готфрид. — Я верно служу делу церкви, и охраняю Эрику Шмидт от любых посягательств.

— Даже своих собственных? — ухмыльнулся Фазольт.

— Так точно.

— Я думаю, герр Айзанханг заслужил повышение, — сказал инквизитор. — Вы не находите, герр Фёрнер?

— Я абсолютно с вами согласен, доктор Фазольт, — кивнул Фёрнер. — Я дам ему пару заданий и посмотрю, как он с ними справится. Возможно, Эрика Шмидт понадобится нам в качестве свидетеля.

Готфрид вытянулся по струнке и со стеклянным взглядом слушал похвалу.

— Что вы на это ответите, Путцер?

Однако скорняк словно переместился назад во времени: он вновь надул губы и опустил взгляд, всем своим видом давая понять, что говорить не намерен.

— О, Господи, — Фазольт уронил голову на руки. — Путцер, вы опять онемели?

Путцер молчал, только сверкнул озлобленными глазами на Готфрида.

— Ну, хорошо, — сказал Фёрнер, поднимаясь, — на сегодня хватит.

Готфрид с Дитрихом удивлённо переглянулись.

— Давайте отправим этого молчуна в камеру, пусть подумает до завтра, — продолжил викарий. — Что-то мне подсказывает, что сегодня он говорить уже не будет.

Инквизиторы сразу приободрились — начали скрипеть стульями, полезли из-за стола. Они явно обрадовались тому, что рабочий день закончился и теперь можно вернуться домой, как следует отдохнуть.

Готфрид с Дитрихом подняли тушу на ноги.

— Дитрих, отправьте Путцера в сопровождении солдат в Друденхаус, а вы, Готфрид, поднимитесь, пожалуйста, ко мне, — сказал Фёрнер и вышел из подвала.

— Я сам за ним завтра схожу, чтобы никто и ничто… — сказал Дитрих — Прямо из дома зайду туда, и буду ждать вас. Неужели он начал говорить?

В своём кабинете викарий усадил Готфрида перед собой и произнёс:

— Понимаете ли, Айзанханг. Сегодня сам Рудольф Путцер нарушил свой… хм… обет молчания. Пока он ещё сопротивляется нам, но первый шаг уже сделан и когда-нибудь он выложит всё. Ваша задача, Айзанханг, усилить охрану Эрики Шмидт. Чтобы ни одна живая душа не имела к ней доступа. Вы говорите, что она нужна ковену? Мне, конечно, не известно для чего, но мы должны любыми способами не позволить им ею завладеть.

Завтра мы все крепко возьмёмся за Путцера. Я пока разберу кое-какие дела, и выберу из них наиболее ответственные. Это чтобы посмотреть, как вы проявите себя. Герр Фазольт действительно заставил меня задуматься о вашем повышении. А теперь свободны, отдыхайте.

Готфрид поднялся и вышел.

Повышение! Всё внутри у него затрепетало от радости. Захотелось пойти в «Синий Лев» и отметить, но Дитрих уже ушёл в Друденхаус. Сходить, что ли, с ним? Однако Готфриду показалось это скучной затеей. Он вздохнул, поправил шляпу и направился домой, уже предвкушая, как обрадуется Эрика.

На следующее утро радостное солнце по своему обыкновению вскарабкалось на крыши. Просыпаться было приятно и легко — дело с судом замяли, Путцер начал говорить, пусть и далеко не правду. «Господи, помоги…»

Эрика ещё спала, и Готфрид попытался тихо спуститься по лестнице, чтобы не разбудить её. Но, едва он ступил на вторую ступень, раздался такой скрежет, что от него, казалось, проснулся весь город. Издалека донёсся звон соборного колокола, возвещая о начале нового дня.

Ратуша была пуста, все звуки гулко отдавались под сводами. Дознаний сегодня было совсем мало. Почти все арестованные сознались. Как сказали стражники, сплетничающие у ворот, оставался только Путцер да несколько мелких колдунишек, чья так называемая волшба вызывала лишь жалость: на одного донесла соседка, когда увидела, как он заговаривает вросший ноготь на большом пальце, другой был уверен, что, готовя овощную похлёбку на ужин, перепутал ингредиенты и сварил колдовское зелье, которым довёл несчастную тёщу до ругани и истошного поноса. Поэтому пришёл сдаваться сам.

Фёрнер оставил Готфрида дожидаться в коридоре, пока сам разбирается с бумагами.

— Путцер может и подождать, — сказал викарий улыбнувшись. — Не думаю, что он позабудет что-то из своих показаний. Но вот эти бумаги не терпят отлагательств.

Поэтому сержант Айзанханг стоял у стены и спокойно ждал. Утреннее настроение куда-то выветрилось, а вместо него пришли мрачные мысли — что, если Путцер попытается свалить всю вину на Эрику? Странный он. То говорит «береги Эрику», то начинает лгать про Альбрехта.

Внезапно от входа послышался грохот и брань. Готфрид повернул голову. По коридору бежал Дитрих, цокая подкованными каблуками сапог.

— Путцер умер! — кричал он.

— Как умер? — только и мог спросить Готфрид.

— Не знаю! Нужно к Фёрнеру, скорее!

— Подожди…

Грохнули деревянные двери.

— Герр Фёрнер! Рудольф Путцер умер ночью! — выпалил Дитрих, без стука ворвавшись внутрь.

— Что? — невозмутимый герр Фёрнер поднял бровь. — Как это случилось?

Они удалились в коридор и викарий плотно прикрыл за собой дверь.

— Я пришёл сегодня в Друденхаус, приказал отворить камеру, а Путцер лежит на полу! Я сначала подумал, что он спит, толкнул его, а он не шевелится… и бледный такой…

— Нужно спешить, — отрезал Фёрнер и все трое быстрым шагом пошли к выходу.

— Фаульхайм, — крикнул викарий одному из ландскнехтов. — Карету, быстрее!

Вскоре экипаж был подан. Они сели на мягкие кожаные сиденья и лошади помчались по булыжной мостовой.

— А теперь, Байер, расскажите подробнее.

— Вот я и говорю, что нашёл его уже мёртвого. Он калачом свернулся и лежит на полу. Потом подоспели стражники, которых мне Готфрид направил из ратуши.

Готфрид кивнул.

— То есть, никто не видел тела до вас?

— Ну что вы, — Дитрих выпучил глаза и замахал руками. — Я не убивал! Зачем это мне?

— Никто вас не обвиняет, — успокоил его викарий. — Но нам следует проверить все возможности. Вы ведь понимаете, какой информацией он обладал? Известно, что еретики не хотят раскрытия ковена, но убийца, если мы его поймаем, как раз и укажет нам на него. Здесь ошибок быть не должно — нельзя терять времени.

За считанные минуты, они домчались до Друденхауса, вошли внутрь.

Двое стражников в коридоре тревожно переговаривались вполголоса.

— Кто-нибудь приходил вчера вечером или сегодня утром? — спросил у них Фёрнер.

— Никак нет. Вчера последними ушли герры Герренбергер и Шварцконц.

Тюремщик также подтвердил, что, окончив пытки Каталины Фридман, инквизиторы покинули Друденхаус.

У камеры Путцера стояли стражники, которых утром отправил Готфрид.

— Когда мы пришли, Байер уже открыл камеру, — сказал один из них.

Дитрих побледнел, хотя казалось, что это невозможно для его и без того белой кожи, и перекрестился.

Викарий повернулся к тюремщику.

— Как это было?

— Ну, — сказал тот, — ночью никаких происшествий не случалось. Утром пришёл Байер, потребовал открыть камеру, зашёл туда, а потом выбежал и сказал, что Путцер мёртв.

— Я сначала думал, что он спит, а потом… — затараторил Дитрих, затравленно озираясь. Попробуй теперь докажи, что не ты виноват в смерти этого скорняка!

Викарий, не слушая его, вошёл в камеру и, склонившись над трупом, потрогал его.

— Давно умер, — констатировал он. — Успел остыть. Окоченел весь… значит, умер вчера ночью, а не утром. Будьте любезны, кто-нибудь, приведите доктора из ратуши. Можете воспользоваться экипажем.

Дитрих с шумом выпустил воздух и снова перекрестился в темноте.

— Денбар, — опять обратился викарий к тюремщику. — Никто не приходил к покойному, когда он сидел в камере? Может быть, какие-нибудь родственники или знакомые, друзья?

— Ну что вы, — ответил тот. — Как можно пускать кого-то постороннего? — он помолчал. — Вот разве что этот приходил два раза, и Путцер при нём кричал что-то про ведьм на всю тюрьму.

С этими словами Леопольд Денбар указал на Готфрида.

Готфрид опешил.

— Я… — начал он. Так глупо попасться! Скажи викарию, что Путцер назвал Эрику ведьмой, так он не посмотрит, что тот кричал это, задыхаясь от злорадства, а первым делом отправит её на страппадо.

— Ну, Готфрид? Извольте объясниться.

— Это было давно, недели две назад… Просто я не был уверен, что видел Каталину Фридман в ту ночь, — выдавил, наконец, он и, почувствовав почву под ногами, продолжил врать. — Я пришёл к нему и говорю, мол, Каталина Фридман выдала тебя, Путцер! Она, говорю, не ведьма, а видела тебя, когда ты колдовал. Тут он разозлился и начал кричать, что она ещё какая ведьма, что это она его сманила… ну и всё в таком духе. Я хотел было вам сообщить, что не уверен относительно её, но вот, таким образом, всё прояснилось. Первый-то раз он, конечно, молчал, а вот во второй признался.

Фёрнер задумался, глядя в глаза Готфрида.

— Умно, — сказал он наконец. — Получается, если бы не ваша смекалка, Айзанханг, нам бы пришлось отложить дознание Каталины, а там — кто ведает? — может быть, она и не рассказала бы про книгу… Жаль, что Путцер умер. Хотя на его долю досталось столько пыток… немудрено, что он покинул этот мир.

Дитрих снова перекрестился и вздохнул:

— А я уж думал, что это Готфрид его…

Готфриду показалось странным, что вчера Дитрих как будто чувствовал, что кто-нибудь попытается убить скорняка.

Через некоторое время прибыл доктор — низенький пожилой мужчина. Он зашёл в камеру и склонился над телом Рудольфа Путцера, пока Дитрих, Готфрид и Фридрих Фёрнер стояли в коридоре.

— Похоже на яд, — сказал он.

— Подсыпали в еду? — поинтересовался Фёрнер.

— Нет, еды у него нет, — доктор вышел из камеры, качая головой. — Мне нужно будет обследовать его намного тщательнее, а для этого понадобится забрать тело.

— Хорошо, — кивнул Фёрнер, — стражники помогут погрузить его. А нам пока нужно в ратушу. Нужно немедленно начать расследование. Допросить всех.

И викарий вышел прочь из Друденхауса.

Однако, немедленно начать расследование не получилось.

Глава 21. НОВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Когда они вернулись в ратушу, у её ворот стояла богато украшенная карета самого епископа.

Дитрих с Готфридом переглянулись, а Фёрнер устало вздохнул.

— Что там ещё стряслось? — вполголоса спросил он и велел кучеру остановиться.

Их преосвященство не был частым гостем в ратуше, во всех городских делах доверяя викарию.

Фридрих Фёрнер в сопровождении Готфрида и Дитриха поднялся к своему кабинету. Перед его дверью ожидал епископ, мечась из стороны в сторону, как раненый кабан.

Готфрид Иоганн Георг II Фукс вон Дорнхайм был полным, невысоким стариком. Слабые ноги еле несли грузное тело, и казалось, что епископ вот-вот упадёт. На его лысеющей голове ещё остались кудрявые волосы, жидкие и слипшиеся, готовые выпасть в любой момент. Они плавно переходили в широкую кудрявую бороду, в которую также впадали его густые усы. Над усами нависал мясистый нос. Кожа епископа была желтоватой, почти как у покойника, и жирно лоснилась. Маленькие глазки горели злобой.

— Фёрнер! — немедленно возопил он, увидев викария. — Какого чёрта? Где вы шляетесь?

— Позвольте, я… — спокойно начал тот, но епископ, казалось, слышал только себя.

— Дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательств! Открывайте вашу чёртову дверь, немедленно!

Викарий спешно впустил епископа внутрь. Тот громко кричал и ругал Фёрнера на чём свет стоит.

Едва кабинет закрылся и щёлкнул замок, как Дитрих метнулся к двери и прислушался.

— Ты что? — зашипел Готфрид. — Если он сейчас откроет дверь, нас обоих…

Но Дитрих только приложил палец к губам.

И совершенно зря, потому что крики епископа были громкими, как трубы Иерихона.

— Как вы умудрились упустить Флока, чёрт вас подери?! Этот ублюдок добрался до Нюрнберга, к родным своей жены, и требует прекратить суды инквизиции и вовсе расформировать её! Вы понимаете, что это значит? Нет, вы не понимаете! Это значит, что всё рухнет! Господи, помоги нам, Господи!..

Вы должны немедленно казнить всех подозреваемых! Немедленно! В особенности Доротею Флок! Делайте что хотите, но казните всех, чтобы Друденхаус опустел!..

Фёрнер что-то отвечал — как всегда тихо и спокойно, поэтому из-за двери его не было слышно. Буря продолжалась ещё какое-то время, в течение которого Иоганн Георг всё кричал и кричал, что нужно казнить всех и чем быстрее, тем лучше. Фёрнер что-то бубнил в ответ. Наконец наступило затишье. Скрипнула дверь, и из-за неё высунулось озабоченное лицо викария.

— Готфрид, изволь принести нам вина и какой-нибудь снеди. Байер, разыщите герра Шталя, он нам очень нужен, — сказал он и снова закрыл дверь.

— Беда у их преосвященства, — сказал Дитрих, почёсывая затылок.

Готфрид молча отправился на кухню откуда через некоторое время вынес два широких блюда, наполненных кусочками тушёного мяса. Кусочки эти плавали среди петушиных гребешков, бычьих хвостов, почек, бараньих ножек, телячьих желёз, были засыпаны горами лука, перца, гвоздики и муската, и залиты тремя стаканами белого вина. Кувшин же с франконским возвышался рядом на подносе.

У дверей стоял Ганс Шталь, нервно крутя гусиное перо в руках, а Дитрих сидел на стуле неподалёку.

— Герр Шталь, герр Фёрнер вызывал вас. Будьте добры, откройте дверь.

Секретарь не стал этого делать, а с достойной клерка рассудительностью сначала постучал, и только получив из-за двери разрешение войти, открыл её для Готфрида.

Фёрнер сидел на своём обычном месте, а перед ним, по ту сторону стола, громоздился епископ. Они делали какие-то пометки на широком листе бумаги.

— Шталь, входите. Айзанханг, поставьте поднос на стол. Большое спасибо. Можете пока быть свободны, позже я вызову вас. Готфрид затворил дверь.

— Сначала ведьмы Путцера отравили, а теперь это, — сказал Дитрих. Он нервно барабанил пальцами по коленям.

— Почему думаешь, что ведьмы?

— Ясно же — он чуть не начал говорить. Вот они его по-быстрому и отправили на тот свет, чтобы не раскрыл их замыслов.

— Похоже на то. Но что тогда получается — у них есть люди в ратуше, которые бы могли знать о том, что Путцер сознаётся и отравить его?

— Это колдовство какое-то, — отмахнулся Дитрих. — Не думаю, чтобы у нас тут были какие-то еретики, и мы бы их не нашли.

— Может, это тюремщик его?

— Может быть, — неохотно согласился Дитрих. — А ты-то, Гога, что там забыл?

Готфрид прижал палец к губам.

— Спрашивал про Фридман, — сказал он, памятуя про болтливый язык Дитриха.

Они сидели ещё долго. Перебрасывались фразами около пары часов, пока епископ не вышел. Он прошествовал мимо них, натужно пыхтя и краснея, держа толстыми пальцами с золотыми перстнями полы своих одежд.

Сквозь открытую дверь Готфрид увидел, как Фёрнер молча поманил его. Он зашёл в кабинет и притворил дверь.

— Садитесь, Айзанханг, — сказал викарий и, подождав, пока Готфрид сядет, продолжил. — Видели, как зол епископ?

— Так точно, — ответил Готфрид, едва не вскочив со стула.

— Всё из-за этих Флоков, — викарий поморщился. — Георг Флок бежал и направил прошение о помиловании самому Фердинанду, а так же понаписал ещё бог знает чего. И кайзер выступил в их защиту. Мы, безусловно, должны довести дело до конца, потому что, как вы понимаете, мы здесь спасаем людей от заразы ереси. Ведьмам место на костре, даже если их защищает сам Фердинанд.

— И что нам делать?

— То же что и с Георгом Хааном. То же, что и с Анной Марией Малер, — Фёрнер мягко улыбнулся.

Готфрид смутно помнил, о ком он говорит. Георг Хаан был городским канцлером, и одним из немногих, кто в открытую осуждал действия инквизиции. И, конечно, попал в пыточную два — три года назад. Берлинский апелляционный суд, опять же под действием родственников канцлера, выдавал три мандата в том, 1628 году, в пользу членов семьи Хаана. Однако, так как он повторял свои показания под пыткой, по закону он считался виновным, и его вскоре казнили. Ах да, с Анной Малер было то же самое — четыре мандата выходили в её пользу, но, так как она ранее признала свою вину и последующие пытки это подтвердили, то эти мандаты не спасли также и её. Но одно дело мандаты, которые «призывают к соблюдению действующего процессуального права», а другое — личное заступничество Фердинанда. Как обойти его, не нарушив закон?

Однако Фёрнер ничего больше не сказал, а Готфрид постеснялся допрашивать викария. Но тот вдруг посмотрел ему в глаза и произнёс:

— Готфрид, нам нужна Эрика Шмидт.

Голос его был мягкий, елейный, совсем без нажима, и это очень пугало Готфрида. Он сглотнул, отвёл глаза.

— По делу Доротеи нам нужны все свидетели, — продолжил он. — Я тут размышлял насчёт этих твоих снов… То есть, думаю, что Эрика могла бы опознать многих из пойманных, раз она была на шабаше.

У Готфрида всё аж похолодело внутри. Викарий почему-то упомянул сны… оговорился? Или же имел в виду нечто другое, не просто свидетельство? Может быть, он думает, что в снах виновата Эрика?

— Завтра утром я пошлю за вами. Соберём трибунал, расспросим фройляйн Шмидт, потом допросим фрау Флок, и всё. А теперь отправляйтесь…

Фёрнер заглянул в бумаги, удивлённо поднял брови.

— Поглядите-ка, Айзанханг, у нас сегодня больше нет дознаний. Со смертью Путцера всё перемешалось. Можете идти домой. Да и Байер, пожалуй, свободен. Денбара допросят без вас.

Готфрид повернулся, чтобы выйти, но снова услышал голос викария:

— А чтобы у вас не было желания сделать глупость, я дам приказ не выпускать вас из города. И к дому, пожалуй, поставлю пару стражников. Всё-таки Эрика — ценный свидетель…

— Мне передать…

— Нет, что вы, что вы, — замотал головой Фёрнер. — Не утруждайтесь, герр Шталь передаст.

Готфрид вышел. «Эрика — ценный свидетель», — думал он зло. Не доверяет нам герр Фёрнер. После смерти Фегер доверие его испарилось, как роса на жарком солнце.

Готфриду было немного не по себе оттого, что Фёрнер вызвал Эрику. Но он попытался успокоиться, сказав себе, что она будет просто свидетелем, скажет пару фраз, кивнёт где надо, и её отпустят. Но только в это почему-то не верилось.

Он позвал Дитриха с собой, и пока они спускались и выходили из ратуши, молча молился.

Однако и это не помогло.

— Фёрнер завтра требует Эрику к себе для дознания, — сказал он. — Пока в качестве свидетельницы, но ты же знаешь, как может повернуться.

— А я тебе говорил, что она ведьма, — с иронией проскрипел Дитрих и покосился на Готфрида — поймёт ли друг шутку?

Однако Готфрид остановился, будто наткнувшись на стену.

— Какое тебе дело?! — вдруг рявкнул он так, что Дитрих отшатнулся. — Почему тебя так волнует, кто она?! Ты не можешь забыть об этом и не вспоминать? Или это одна из немногих мыслей в твоей тупой башке?

На них оборачивались прохожие, прижимались к стенам и старались обойти десятой милей. Дитрих же быстро опомнился, набычился, словно выставив несуществующие рога перед собой, и подошёл к Готфриду почти вплотную.

— Какое мне дело? — процедил он сквозь зубы. — По-твоему друзья существуют только для того, чтобы пиво вместе хлестать? Я девок повидал и знаю, какие они. Это ты думаешь, что она, может, самая лучшая в мире, а я вижу, какова твоя девица на самом деле. Эти твари только кажутся хорошими, а внутри… — он сплюнул.

— Заткни рот, — Готфрид ухватил друга за грудки. — Мне всё равно, что ты думаешь, но Эрику не смей оскорблять.

Дитрих аж покраснел от злости, запыхтел, как обожравшийся боров, но всё же не исторг ни одного язвительного комментария, как бы ему ни хотелось. Почувствовал черту, за которой кончается дружба.

— Я о тебе думаю, — продолжил он уже спокойнее. — Ты ради неё уже готов с другом поссориться, вместо того, чтобы прислушаться. Друзья ведь не только для того, чтобы пиво вместе хлестать. Друзья нужны для того, чтобы держаться друг за друга и указывать на ошибки, которых ты не замечаешь. Друзья должны помогать друг другу избавиться от дерьма…

— Не надо мне указывать на мои ошибки, и в жизни моей копаться тоже не надо! Дерьма и у тебя полно, но я туда не лезу. Не навязываю тебе своё. Я лучше пойду домой и подготовлюсь к завтрашнему дню.

С этими словами Готфрид развернулся и пошёл в сторону дома, оставляя Дитриха позади.

— Да уж конечно! — кричал тот вслед. — Мы с тобой всегда будем копаться в дерьме! Мы — золотари, а не священнослужители, потому что мы очищаем город от дерьма. Ты знаешь, кого я имею в виду!

И он был прав, этот проклятый золотарь общества.

* * *

В доме, как и всегда, было темно и тихо. Наверное, тишина и темнота требовались ведьме, чтобы сосредоточиться, или она опасалась праздных зевак, заглядывающих в окна…

— Рогатый больше не может прийти на помощь нашим братьям и сёстрам, — проскрипела Матерь. Пламя злобы в глазах её то разгоралось, то гасло, сменяясь болью и тоской.

— Но почему? — спросила Хэлена не понимая. — Ведь он всемогущ!

— Нет, — Матерь покачала головой. — Он говорит, что они сами виноваты — признались. Предали его. Тем более он так и не заполучил Эрику. Это значит, что договор расторгнут.

Хэлена молчала. Но ведь под этими пытками в чём угодно признаешься!

— Теперь их казнят. Инквизиторы почему-то очень торопятся.

Хэлена пожала плечами.

— И что мы будем делать? — спросила она, опустив глаза. Может быть, она и не любила дурочку-Анну, не нравился ей и этот отвратительный скорняк Путцер, по прозвищу Тюлень. Но, поняв что люди, с которыми столь крепко связана была её жизнь, вдруг исчезнут, она почувствовала горечь и отчаяние.

Она хотела попросить Матерь свести её с Рогатым. С дьяволом. Упасть на колени перед ней. Уж она, Хэлена, смогла бы уговорить его, отдалась бы в полную его власть, в рабство. Она так жалела, что во время своего ритуала вступления была пьяна и ничего не помнила. Только боль.

Однако она так и не попросила. Она могла бы уговорить мужчину, но Матерь, конечно, не согласится — только она может общаться с Ним своими тайными способами. Это даёт ей власть и уж её она не уступит никому.

— О чём это ты задумалась? — спросила старая ведьма подозрительно и впилась ей в глаза своим взглядом, который пробивал любого насквозь и вытаскивал все тайные мысли, чувства и фантазии наружу.

Хэлена сбросила с себя оцепенение, попыталась сделать вид, что внимательно слушала.

— Знаю я, о чём ты думаешь, — старуха скривилась. — Но нам нужна Эрика. И только она. Готфрид так и не принял её за ведьму.

Как хотелось Хэлене надуть губки, топнуть ножкой и сказать «Хочу!», как часто поступала с преданными ухажёрами, вот только она была не в том положении, чтобы требовать. Требовать могли только от неё.

— И вот ещё что, — со вздохом сказала Матерь. — Больше нет у нас защиты от инквизиции, попомни мои слова. Что-то начинается. Пока ещё ничего не ясно, но что-то начинается.

Боюсь, что инквизиторы на днях готовят казнь. Мы можем использовать это в своих интересах. И даже если не спасём сестёр и братьев, то хотя бы отомстим. Завтра нужно собрать всех, так что займись этим.

И ещё: для ритуала нам потребуется кладбищенская земля. Возьми с собой кого покрепче — Барсука или Вепря, и отправляйтесь на старое кладбище этой же ночью. Только следите, чтобы вас не видели. Начинайте собирать землю с полуночи и только с тех могил, на которых ещё есть холмик. Всего нужен мешок. Переночуете в лесной хижине, а поутру возвращайтесь.

Хэлена кивнула.

— Как там, кстати, твоя ученица?

— Мы пока занимаемся с ней травами. Скоро хочу рассказать ей о нашей вере и научить делать снадобья, самые простые.

— Очень хорошо. Ина — способная девочка, всё схватывает на лету, но сейчас тебе нужно сосредоточиться на другом.

* * *

Домой Готфрид пришёл подавленным и злым. Хлопнул дверью, скинул сапоги и шляпу, сбросил на пол куртку. Эрика же, увидев, что он мечется как дикий зверь, поскорее накрыла на стол и поспешно исчезла на кухне, будто бы что-то там делая. Господи, такая понятливая. Её кротость граничит со святостью. Да разве может она быть ведьмой? Нет, только святой. Хорош же я буду, если начну топать ногами и кричать, как помешанный. Всё из-за Дитриха, а Эрика тут ни при чём, не стоит показывать ей свой гнев. Она не виновата, в том, что всё так сложилось. И всё-таки как злит то, что вместо работы, вместо ловли настоящих ведьм, может понадобиться воевать с судьями и Фёрнером, доказывать очевидное.

Он перебрал в мыслях все доводы. Эрику хотели убить. Путцер выдавал историю Эрики за свою, что очень и очень подозрительно. Если бы Эрика была ведьмой, тогда с Готфридом случилось бы что-нибудь плохое или в доме его начали твориться странные вещи: черти плясали в камине, метла летала сама по себе… Про сны он им ни за что не скажет Слухи будет отрицать.

Успокоившись немного, Готфрид как можно более радостным и дружелюбным голосом позвал Эрику. Потом замолчал. Не таким жизнерадостным голосом нужно сообщать, что завтра вас, возможно, обвинят в колдовстве и бросят в темницу. Тут нужно спокойно и серьёзно поговорить.

Она села напротив, сложила руки на коленях и вопросительно посмотрела ему в глаза.

— Эрика, — произнёс он. — Завтра нас с тобой вызывают в Друденхаус. Ты будешь свидетельницей. Расскажешь о шабаше…

— Но я ничего не помню.

— Всё равно, нужно будет рассказать. Может быть, ты вспомнишь, а, может быть, придумаешь — неважно. Нужно только свидетельство, вот и всё. Просто…

Хотелось сказать: «Просто, если свидетельствовать будешь не ты, то свидетельствовать будут против тебя», но Готфрид сдержался. Не нужно пугать её, тревожно всматривающуюся в его лицо.

— Что?

— Ничего.

Он вышел закрыть ставни, поздоровался с двумя стражниками, стоявшими у дверей.

— Это вы завтра будете нас сопровождать? — поинтересовался Готфрид.

— Никак нет. Мы ночь простоим, а утром смену пришлют. Заботится о вас герр Фёрнер, охраняет…

— Охраняет, — эхом откликнулся Готфрид и открыл дверь, чтобы вернуться в дом.

— Доброй ночи, — пожелал один из ландскнехтов, и Готфрид запер дверь на засов.

Весь вечер они молчали. Молча ужинали. Молча смотрели в огонь. Эрика о чём-то думала, опустив глаза в пол и закусывая губу. Изредка она бросала опасливые взгляды на Готфрида, словно боясь, что он прочтёт её мысли.

Солнце уже село, а они так и не зажгли свечи. Только жадная пасть очага освещала тёмную комнату.

Из-за двери слышалось сопение, скрежет доспехов и приглушённые голоса:

— Две шестёрки третий раз подряд?!

— Мне везёт.

— Да ты душу дьяволу за эти кости продал! Везёт ему, ишь ты…

— Наверное, пора спать, — тихо сказал Готфрид.

— Да, да, — поспешно заговорила Эрика.

На мгновение в отблесках огня сверкнул её выжидающий взгляд.

Готфрид молча поднялся и пошёл к себе. Уже на лестнице он повернулся и пожелал ей спокойной ночи.

Но когда он лёг в свою холодную постель, все мысли о сне исчезли из головы. Теперь её заполнили видения завтрашнего дознания. Гнетущие и пугающие. Хотелось вскочить с постели и что-то сделать. Что угодно. Лишь бы ускорить развязку, лишь бы не прокручивать в голове возможные варианты событий. Ожидание стало пыткой. Изощрённой и страшной, от которой не было избавления. Нужно помолиться. Со всей душой, со всем тщанием.

Он долго ворочался в постели, смяв простыни, пытаясь уснуть. И тут до его уха донёсся знакомый звук.

Скрипнула лестница.

Послышались тихие шаги. Лёгкие и осторожные. Готфрид открыл глаза и лежал так, уставившись в потолок, не зная, чего ожидать.

Он так и не понял, страх или же похоть погнали Эрику. Она внезапно оказалась в его постели, прижалась к нему всем телом, таким нежным и дрожащим… но отчего?

— Прости меня, Готфрид, прости! — горячо шептала она, обхватив его лицо ладонями, неумело целуя тонкие губы и покрытые жёсткой щетиной щёки. — Я очень боюсь. Я не хочу, чтобы они забрали меня, не хочу, чтобы это произошло. Я боюсь тебя потерять, я…

Теперь он понял, откуда этот трепет, поэтому сердце его забилось быстрее, а руки крепко обняли тонкое тело Эрики. И всё же разум и вера продолжали сопротивляться, тысячей голосов умоляя остановиться:

— Эрика… нельзя так… так нельзя… — он уже плохо понимал, что говорит. — Не надо…

Но руки всё сильнее прижимали её, а сердце билось подобно грому, и он начал лихорадочно дрожать.

— Я люблю тебя… люблю… — шептала в ответ она, не обращая внимания на его слова. — Хочу быть только с тобой…

Готфрид уже плохо понимал, что делает. Ночная рубашка Эрики полетела в угол, а сама она оказалась сверху, безумно желанная и столь же безумно греховная…

«Простите, герр Фёрнер…»

А потом они умерли. И родились заново, но уже совершенно другим существом.

Может быть, кто-то сказал бы, что они стали ближе к Богу, но у кого спросить, верно ли это? Одно точно: они стали намного ближе друг к другу.

И эта близость пугала вечно замкнутого и одинокого Готфрида. Страх что кто-то сможет влезть в его душу, а потом вырвать с корнем его чувства, предав его, был слишком велик. Он почувствовал себя незащищённым и ранимым. Словно открылся для выпада противника. Он отвернулся от Эрики, злясь на себя за эти дурацкие страхи, но ничего не мог с собой поделать. А она, перешагнув ту невидимую грань, которой разделены люди, крепко прижалась к нему, поклявшемуся её защищать. И казнить.

Всю ночь Готфриду снился сон. Сон был тёмным, с редкими отсветами огня в жаровне и стенах подземелья. В нём он пытал юную девушку, очень похожую на Эрику. Девушка кричала от боли, молила его о пощаде, говорила, что её оболгали. Ему было жалко, но он понимал, что если не добьётся от неё признания, то её отпустят. И тогда она продолжит вредить людям, или же другие, увидев слабость инквизиции, займут её место. Поэтому он тянул рычаг ворота. Поэтому он ломал её пальцы в тисках.

Трибунал удовлетворённо глядел на это. Герры судьи ждали признания, и вот она созналась во всём: в блуде, в колдовстве, в пожирании младенцев. Ей вынесли приговор, как всегда, справедливый. Смерть на костре. И тогда она начала плакать и молиться Пречистой Деве. Она готова была умереть, но не хотела стыда и позора.

Её подняли и вывели прочь. Казнь проходила на площади, и всё время, пока оглашался приговор, она стояла на коленях и молилась. Палач уже готов был начать своё нелёгкое дело, но тут с крыши собора упал камень и зашиб девушку насмерть.

Готфрид проснулся.

О, Господи. Как чудовищно коротки порой бывают ночи. Ему снилась бамбергская дева. Когда-то это действительно происходило. Девушку, дочь привратника, кажется, обвиняли в блуде. Но после её смерти горожане признали, что она была невиновна.

Почему иногда нужно умереть, чтобы люди поверили тебе и перестали обвинять?

За окном только начало подниматься солнце, отблесками играя на куполах соборов и церквей, разжигая на крышах оранжевый пожар, наполняя улицы предутренним сумраком. По ним уже шли первые, одинокие прохожие. Кричали петухи и хлопали ставни, город начинал просыпаться.

Готфрид открыл глаза. На груди его лежала Эрика, тихо дыша во сне.

Открылся для выпада противника…

Снизу послышался решительный стук. А вот и он, выпад.

Готфрид перекрестился. «Господи, помоги нам сегодня выстоять…».

Глава 22. САМОЕ ТЯЖЁЛОЕ ДОЗНАНИЕ ГОТФРИДА

Это были двое солдат. Опухшие со сна рожи, начищенные до зеркального блеска доспехи.

— Сержант Айзанханг?…

— Да. Сейчас мы будем.

И захлопнул дверь перед их харями.

Они вышли через несколько минут, даже не успев позавтракать. К чему такая спешка?

Девушка была бледна, всё время молчала и почти не поднимала глаз, пока они шли до Друденхауса. Готфрид пытался шутить, легко и непринуждённо болтать языком, как в совершенстве умел Дитрих, однако внутри у него было холодно и пусто, а редкие фразы вываливались изо рта, как выкидыши из утробы. Много ли нужно, чтобы отправить Эрику на костёр? Один двусмысленный вопрос, один неверный ответ, и вот — исполняйте клятву, герр Айзанханг. Вас за язык стальными клещами не тянули, не вырывали с мясом ваше слово. Проклятие.

Стражники, между тем, никаких проблем с языками не испытывали. Они всю дорогу обсуждали некую Хильдегарду Кёлер. Сначала Готфрид решил, что это какая-нибудь известная на всю округу шлюшка, но из разговора он понял, что это была ведьма, которая на днях созналась в колдовстве.

— Посмотреть бы, как её казнят, — говорил один.

— Если повезёт, — отвечал ему второй, невысокий, но плечистый. — А то опять поставят в оцепление где-нибудь в стороне, так и помрёшь от скуки. Меня как-то раз так поставили, что я только лысины преподобных всё время и видел.

Чем их так заинтересовала казнь именно Хильдегарды Кёлер, Готфрид так и не узнал. Да и не до того было. Дорога до Друденхауса казалась дорогой на эшафот, настолько она стала коротка. Вот уже каменная ограда, кусок крыши над ней, стражники у ворот, заметив сержанта, приосанились, загрохотав железом, вытянулись.

Камеру для дознаний также охраняли ландскнехты — двое плечистых вояк с решимостью и преданностью, высеченных на их каменных лицах.

Фёрнер уже ждал внутри. Тут же присутствовали герры судьи — доктор Фазольт и доктор Шварцконц. В углу, скрестив руки на груди, стоял Дитрих. Он приветственно кивнул Готфриду. На столе позади него было свалено палаческое оборудование — колодки с шипами, тиски для пальцев, плеть, розги.

Судьи расселись по местам, Ганс Шталь взял перо и обмакнул его в чернила.

И началось самое тяжёлое дознание в жизни Готфрида.

— Фройляйн Эрика Шмидт, — сказал Готфрид, когда Эрику усадили пред очами инквизиторов. Он мысленно перекрестился и решил выдать все свои доводы разом. — Я встретил её…

— Достаточно, Айзанханг, — прервал его Фёрнер. — Позвольте нам самим задавать вопросы. Герры судьи, сегодня у нас весьма сложное дело, поэтому следует внимательно выслушать фройляйн Шмидт и сделать выводы.

Начнём, пожалуй, со свидетельства сержанта Айзанханга. Вчера он утверждал, что сначала встретил фройляйн Шмидт в лавке, а затем, когда отлучился с поста по долгу службы, видел её, возвращающуюся с похорон отца. После этого, подчиняясь прямому приказу его преосвященства епископа, Айзанханг с двумя десятками воинов, которым положено было охранять ратушу, отправился в место предполагаемого шабаша. Им удалось разогнать сборище и даже захватить двух еретиков, а также присутствующую здесь фройляйн Шмидт. Он предположил, что она просто жертва дьяволопоклонников, поэтому не сообщил о ней, а оставил жить у себя дома.

Фазольт пробормотал что-то неодобрительное.

— Готфрид Айзанханг, вы подтверждаете, что всё было именно так? — спросил Фёрнер.

— Подтверждаю, — ответил Готфрид, и тут вспомнил, что забыл помолиться с утра. Ч-чёрт. Господа попросил помочь, а «Pater noster» не прочитал. — Понимаете, герры судьи, там, в лесу, её хотели убить. Старуха ведьма занесла над ней нож.

Я спас и приютил её, потому что боялся, что еретики из ковена будут её искать. У неё недавно умер отец, она осталась совсем одна. Кто же её защитит, если не я? Её отец, Альбрехт Шмидт, был другом моего отца, так что моим долгом было спасти её и охранять от зла, — он говорил быстро, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, пытаясь высказать всё разом.

Судьи промолчали, только Шварцконц медленно покивал, глядя в бумаги и явно скучая.

— Спасибо, сержант. Итак, Эрика Шмидт, мы собираемся допросить вас как свидетеля по делу присутствующей здесь Доротеи Флок. Герры судьи приготовили вопросы, а вам нужно всего лишь ответить на них. Герр Фазольт, начинайте.

Герр Фазольт взял бумагу со стола и, чуть отстранив её от лица, прочитал:

— Как вы попали на шабаш?

— Меня привели туда против воли, — спокойно сказала Эрика. — На похороны моего отца собрались одни ведьмы. Сначала я подумала, что они его друзья, какие-то знакомые, накрыла на стол…

— И когда же вы поняли, что на похороны вашего отца пришли именно ведьмы? — с еле заметной издёвкой спросил Фазольт, и Готфрид понял — он не верит ей.

— Ну, сначала они начали бросать на меня странные взгляды, — сказала Эрика, — а потом я ничего не помню. Я думаю, они подлили мне какого-то зелья в вино.

— Когда же вы очнулись?

— В лесу, шабаш уже начался.

— Сержант Айзанханг, как так получилось, что фройляйн Шмидт оказалась у вас в руках?

— Дело в том, что она лежала на алтаре без чувств. Я поднял её и понёс, — Готфрид пожал плечами.

— А что она делала на алтаре? Вы видели, как её туда принесли?

— Её привели туда несколько ведьм, она еле стояла на ногах. А потом появился человек в рогатой маске.

— Это был дьявол? — поинтересовался Фазольт.

— Я не знаю, — Готфрид снова пожал плечами.

— И что же он делал, как вёл себя?

— Он был одет в чёрную рясу, плясал вокруг алтаря… а потом я скомандовал нападать.

— Почему именно в этот момент?

— Я боялся, что они убьют её.

— Почему вы боялись? Разве вы были знакомы с ней прежде?

— Нет, — неуверенно протянул Готфрид, — но разве не должны мы защищать невинных от колдунов и ведьм?

Фазольт кивнул.

— Хорошо. Фройляйн Шмидт, вы видели на шабаше присутствующую здесь фрау Флок?

Эрика перевела взгляд на связанную женщину. В увлажнившихся глазах Доротеи были страх и отчаянье. А ещё мольба, безнадёжная и слепая.

И Эрика видела эту мольбу, поэтому молчала. Пауза затягивалась, инквизиторы начали нетерпеливо ёрзать.

— Ну же, фройляйн Шмидт, видели вы фрау Флок на шабаше или нет? — спросил Фазольт.

— Нет, ваша честь, я не видела её, — ответила Эрика.

— Мы вас правильно поняли? — вкрадчивым голосом поинтересовался Фёрнер. — То есть, вы не видели фрау Флок на шабаше.

Готфрид испугался. Он мгновенно вспотел. Вспотел так, словно двери ада разверзлись перед ним.

— Понимаете, Господа судьи… — начал мямлить он, но Фазольт перебил:

— Такое чувство, что она сама ведьма и выгораживает своих подруг!

Герр Шварцконц удивлённо покосился на него.

— Что вы такое говорите, герр Фазольт? Девушке просто стало жалко, можно же объяснить это элементарным благородством…

— Я думаю, в наши времена не осталось благородства. Оно пылится где-то в рыцарских романах прошлых веков, — отмахнулся Фазольт. — Ну, посудите сами: к ней в дом приходит множество незнакомых людей. Как она умудряется накрыть на всех стол? Они зачем-то, совершенно без причины, хватают её, тащат на шабаш и пытаются принести в жертву! Похоже на нелепое и неумелое враньё.

— Тогда, позвольте, что, по-вашему, там произошло? — спросил Фёрнер не без интереса.

— Я думаю, она сама одна из этих, — Фазольт кивнул на Доротею Флок. — Воспользовалась слабостью сержанта, затаилась, а теперь думает, что может позаламывать руки, притвориться несчастной жертвой, и никто ничего не заподозрит. Нет уж, мы тут таких навидались.

Готфрид стоял позади Эрики чуть живой. Руки его мёртвой хваткой вцепились в спинку её стула.

— Что-то я не очень улавливаю вашу мысль, — признался викарий. — Поясните, пожалуйста.

— Извольте. Была она на шабаше со своими подружками. На алтарь её положили для какого-нибудь их ритуала, не думаю, что смертельного. Потом сержант Айзанханг спас её, вот она и затаилась у него дома. Сюда попала случайно, потому что Бог нам помогает. Увидела одну из своих хозяек и боится слово сказать, чтобы та её не обратила, допустим, в жабу. Как думаете? И потом, помните ли вы какие-нибудь случаи, чтобы ведьмы и колдуны воровали взрослых людей? Детей да, но — взрослых? Ведь как попадают в ковен? Через посулы и обещания в него заманивают, и вот несчастная жертва уже подписывает контракт с дьяволом. По-моему, очень правдоподобно.

Доктор Шварцконц задумчиво закатил глаза, вытянул губы и покивал.

— А в этом действительно что-то есть. Но что вас натолкнуло на подобные мысли?

— Да это же очевидно! — проворчал Фазольт.

Фридрих Фёрнер тоже задумался. Он стоял, глядя то на фрау Флок, то на Эрику, поглаживая свою бороду, и молчал.

— Но почему вы отрицаете жертвоприношение? — поинтересовался он напоследок.

— Я не отрицаю, но считаю что это слишком очевидно. Да и где мотив? Тем более у нас есть показания, что её отец сам был колдуном…

— Он не был колдуном, он был честным католиком и хорошим оружейником, — перебила его Эрика срывающимся голосом.

— Пусть даже так, — согласился Фазольт. — И всё равно, мотив какой-то… натянутый. Вы не находите? Зачем кому-то убивать дочь кузнеца? Это же не бургомистр какой-нибудь…

— Я вас прекрасно понимаю, — кивнул Фёрнер. — Но давайте к делу. Что вы предлагаете?

Пока судьи были заняты спором, Готфрид слегка наклонился к уху Эрики и зашептал:

— Скажи, что Флок ведьма! Скажи, иначе они сожгут тебя! Ну же, пожалуйста…

Его голос надломился, а в горле застрял ком.

Эрика молчала. Она всегда молчала, когда боялась спорить с ним.

Фазольт пожал плечами.

— Предлагаю признать, что она не хочет отвечать по-хорошему.

— А следовательно, в пыточную её, — кивнул Шварцконц.

Фёрнер молчал. Даже Дитрих, чьё мнение по этому вопросу было давно известно, стоял в замешательстве.

Сам же Готфрид понимал, что нужно что-то делать. Но что? Он только тискал спинку стула Эрики так сильно, что ногти заскребли по дереву, как скребёт крышку гроба заживо похороненный.

С другой стороны, Фазольт был прав. Зачем кому-то убивать дочь кузнеца?

— Байер, будьте добры, покажите фройляйн Шмидт инструменты.

Дитрих растерянно посмотрел на Готфрида, собрал свой инвентарь в охапку и принялся раскладывать его на столе перед Эрикой.

Она мгновенно побледнела, глаза её забегали. Она смотрела то на Дитриха, то на Готфрида, то на инквизиторов, то на Доротею Флок. Та же, измученная пытками и допросами, сидела, поджав губы, и молчала.

В голове Готфрида забилась судорожная мысль: выхватить шпагу и заколоть Фазольта, заколоть Шварцконца… А Фёрнера? Оставить, чтобы потом самому остаться без головы? А солдаты за дверью? Даже если удастся убить судей, солдаты за дверью услышат шум, а снаружи их ещё десяток…

Как хотелось не думать, не чувствовать, не знать эту девушку. Как хотелось… проснуться.

Но он не проснулся. А всё так же стоял позади Эрики, вцепившись в спинку стула, и ждал.

— Герр викарий, вы не находите, что Айзанханг несколько… предвзято относится к свидетелю?

Фёрнер оценивающе поглядел на Готфрида, погладил бородку, а потом скомандовал:

— Айзанханг, отойдите к двери.

Ноги Готфрида подкосились и по телу прошла дрожь. Оно словно стало деревянным. Он медленно пошёл к двери, поймав по пути испуганный взгляд Эрики.

С указанного места ему был виден весь зал: судьи, сидящие справа; Доротея Флок, повёрнутая спиной к нему; Дитрих со своим инструментом и изредка бросающий на него взгляды через плечо; Фридрих Фёрнер, стоящий в центре зала и поглаживающий бороду;

И Эрика. Её лицо. Её зелёные глаза и страх в них.

— И позовите двоих стражников, пожалуйста, — обратился к нему Фазольт.

Готфрид приоткрыл дверь и пригласил двоих солдат внутрь.

— Вот и хорошо, — кивнул Фазольт, когда сержант оказался между двух металлических статуй, этих жерновов мельницы правосудия. — Если сержант Айзанханг попробует как-либо воспрепятствовать процессу, удержите его, пожалуйста.

— Так точно, — отозвались жернова правосудия.

И Готфрид вдруг понял, что чем выше забирался он по служебной лестнице, тем ниже опускался. Сначала он был таким же бездумным орудием, но по мере того, как одно звание сменяло другое, для совести оставалось всё меньше отговорок. И вот он уже золотарь, как сказал Дитрих. И только чудом избавляется от дерьма, которое его окружает, задрав кверху свою сержантскую морду и привстав на носочки. Но вот сейчас, кажется, даже это не поможет.

— Эрика Шмидт, — между тем сказал Фёрнер. — Видели ли вы присутствующую здесь фрау Флок или же её мужа на шабаше в ночь на первое мая?

— Нет, я же сказала вам, — ответила она, и её умоляющий взгляд обжёг сердце Готфриду.

— В таком случае вы, вероятно, видели их на поминках по вашему досточтимому отцу?

— Н-нет, — после паузы ответила Эрика. — Я вообще не видела её мужа.

Готфрид видел, что она очень боится, что она хочет как-то оправдаться, избежать мучений, но взгляд в глаза Доротее не даёт ей этого сделать. Что это, самоотверженная жалость или колдовство? Эта ведьма напротив управляет Эрикой?

— Ну же, может быть, вы помните хоть что-то, связанное с ней? Может быть, вам кто-то что-либо говорил о семействе Флоков, может быть, вы что-то слышали?

Снова зелёные глаза Эрики встретились с глазами Доротеи, потом опустились, поднялись на Дитриха, на судей и вернулись к Готфриду.

Мольба и страх — вот что читалось в её глазах.

— Скажи «да», скажи «да», — повторял он одними губами и чуть заметно кивал, чтобы она поняла. Глаза начало предательски щипать.

Но Эрика отвела взгляд. Готфрид не мог видеть лица Доротеи, но был уверен, что она злорадствует.

— Как видим, допрашиваемая не хочет сознаваться, — констатировал Фазольт. — Байер, давайте начнём с колодок для ног.

Дитрих взял жуткое приспособление, деревянные жвала с металлическими зубами-шипами внутри, и принялся раскручивать направляющий винт, чтобы между деревянных челюстей можно было вставить ногу Эрики.

Готфрид тискал эфес шпаги и кусал губы. Эрику била крупная дрожь.

Висело молчание, только скрипел винт в тисках, да скрипело перо секретаря.

Тут из соседней камеры донёсся крик. Душераздирающий, нечеловеческий. Кричала женщина, но из-за толстых стен можно было разобрать лишь «невиновна» и «Господи». Судьи вздрогнули и посмотрели на дверь, а Шталь оставил кляксу в протоколе.

— Я слышала, — срывающимся голосом заговорила Эрика. — На шабаше. Они выкрикивали что-то хором, и сначала мне показалось, что это слово «блок», как будто они славили алтарь. Но теперь я понимаю, что они кричали «Флок»…

Она опустила голову и заплакала.

— Неумелое враньё, — фыркнул Фазольт.

— Как же они восславляли его? — с интересом спросил Шварцконц.

— Они говорили: «Пусть будет славен дьявол и Флок, а инквизиция сгорит в огне», — промолвила она сквозь слёзы.

— Я не верю ни одному её слову, — гневно сказал Фазольт. — Эта ведьма имеет наглость лгать нам в глаза, а мы должны это выслушивать? Примените тиски для пальцев, тогда и посмотрим, как запоёт.

Он скрестил руки на груди и уставился на Дитриха, но тот не спешил двигаться с места, как-то чересчур медленно раскручивая свой инструмент.

— Ну что вы, — вмешался Фёрнер. — Герр Фазольт, у нас складывается такое впечатление, что вы имеете некую личную неприязнь к свидетелю. Вы забываете, что мы здесь не для того, чтобы пытать. Нам нужно добровольное свидетельство. Понимаете? Не стоит забывать, что свидетельницу опоили, и в том, что ей послышалось одно слово вместо другого, нет ничего удивительного.

Судьи одобрительно покивали, Фазольт надулся и отвернулся, а Дитрих перестал раскручивать тиски.

— А что ещё, связанное с Флоком, они говорили? — спросил Фёрнер.

— Давайте позволим свидетелю успокоиться, — неожиданно для самого себя сказал Готфрид.

— Айзанханг! — прикрикнул на него Фазольт.

— Подождите, — прервал инквизитора викарий, — я думаю, это хорошая идея. Мы можем пока удалиться на обед, как считаете?

— Ну, ладно, — нехотя согласился Фазольт. Давайте прервёмся.

— Вот и прекрасно. Герр Шталь, вы останетесь здесь. Пойдёмте, герры инквизиторы.

И они удалились, оставив секретаря скрипеть пером. Однако перед тем как выйти из кабинета, Фазольт сказал одному из стражников:

— Если сержант Айзанханг вздумает освободить или вывести из кабинета кого-либо из подозреваемых, не позволяйте ему.

— Так точно.

Фазольт бросил презрительный взгляд на стоящего между ними Айзанханга и вышел, задев его плечом.

Едва закрылась дверь, как Готфрид бросился к Эрике. Он обнял её, и она вцепилась руками в его рубашку и уткнулась лицом в грудь. Он гладил её по голове, и слышал всхлипы. Рубашка постепенно стала горячая и мокрая.

Дитрих заглянул ему в глаза.

— Гога, ну ты же понимаешь, что я бы никогда…

Однако Готфрид не ответил. Спасибо тебе, Господи, и вам, герр Фёрнер.

Когда же инквизиторы вернулись после обеда, то на Эрику они больше не обращали внимания.

Фёрнер теперь уселся между Фазольтом и Шварцконцем.

— Доротея Флок, — сказал он, разбирая бумаги на столе. — Вас привели сегодня сюда для очной ставки со свидетелем, но во время обеда мы с геррами судьями решили, что сэкономим ваше и наше время, если вынесем вам приговор в этот же день. Даже несмотря на то, что вы не признали свою вину, на неё ясно указывают факты…

Фёрнер наконец нашёл нужную бумагу и начал зачитывать с неё:

— На вину подсудимой указывает страх перед пыткой, так как невиновный не будет бояться мучений, потому что его защищает сам Бог.

Далее, на вину подсудимой указывают свидетели, утверждающие, что видели её на шабаше, а так же слышали, как ведьмы провозглашали имя их семьи.

Также, на вину указывает стыд того, что она стала позором семьи, ибо осуждённому по ошибке нечего стыдиться.

И последнее: при аресте Доротеи Флок у городского стражника Рихарда Абриеля так прихватило спину и правую ногу, что это невозможно списать ни на что, кроме колдовства.

Итак, считаю вину подсудимой доказанной и выношу приговор в виде смертной казни через отсечение головы. Возражений нет?

Судьи промолчали, и викарий продолжил:

— Казнь назначена назавтра. Уведите её.

На глазах Доротеи проступили слёзы. Двое стражников ухватили её под руки и повели прочь.

— Фройляйн Шмидт, вы свободны, — сказал он, не обращая внимания на фрау Флок. — Айзанханг, можете возвращаться с ней домой, но завтра с утра быть на службе. Нужно готовиться, как вы понимаете. Хотите, мы поставим стражу у вашего дома?

— Нет, спасибо, — Готфрид поспешно помотал головой.

— Что ж, в таком случае всего наилучшего.

С этими словами викарий встал, взял бумаги со стола и пошёл к выходу. Судьи тоже быстро собрались и, с торопливым цоканьем каблуков по шершавому полу, покинули зал. Выходя, Фазольт одарил Эрику взглядом полным неприязни.

Когда на улицы упала ночь, разогнав поздних прохожих, Готфрид разжёг очаг. Восковые свечи горели на каминной полке и на столе, слегка рассеивая мрак в углах. Эрика подсела к нему поближе, положила голову на плечо и вздохнула.

— Ты молодец, — прошептал Готфрид и открыл бутылку красного вина. — Ты всё сказала правильно.

Эрика промолчала. Они немного выпили, чтобы лучше почувствовать вкус жизни, чтобы лучше рассмотреть все краски колеблющегося пламени. Голоса забот и тревог стали тише, словно перед ними захлопнули дверь, и они остались на улице, скуля и подвывая по своему обыкновению.

Готфрид обнял Эрику за плечи. Она была чем-то опечалена. Она смотрела на пламя, но мысли её бродили где-то далеко.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Ты не жалеешь о том, что произошло… вчера ночью?

Она чуть улыбнулась, словно через силу, и покачала головой.

— Нет. Я просто не могу забыть эту женщину… Доротею Флок. Её казнят?

— Да. Завтра. Уже готов приказ.

— Я чувствую себя виноватой.

— Почему?

— Я… я не верю, что она ведьма. А вдруг она невиновна? То, что я якобы слышала про Флока на шабаше, я наврала, я боялась пыток…

— Всё хорошо. Эта женщина ведьма, а её отец один из главных в ковене. Иначе, зачем ему нужно было бежать?

Эрика промолчала.

— Поверь, она ведьма, — повторил Готфрид. — И ты сегодня сделала хорошее дело. Ну? — ласково спросил он, заглянув ей в глаза. — Что тебя ещё тревожит?

Она отвела взгляд, ещё помолчала, и, наконец, произнесла:

— Я боюсь, Готфрид.

— Чего ты боишься? — он улыбнулся. — Чего тебе бояться, ведь я с тобой. И вся инквизиция теперь за нас. Фёрнер спас тебя, ты помнишь? Он помогает нам с самого начала. Если бы не он, меня бы давно казнили… Ни один колдун теперь не посмеет даже приблизиться к тебе. А если вдруг что, то мы сможем так далеко уехать, что даже сам дьявол нас не найдёт.

Эрика только вздохнула, будто сказав «если бы всё было так легко», и ответила:

— От некоторых вещей не убежишь, как бы ни хотелось.

— Ты говоришь о колдовстве?

— Совсем нет.

— Тогда о чём? — Готфрид недоумевал. — Скажи, от чего это нельзя убежать?

— Ладно, — произнесла она и опять замолчала.

Было неловко, и потому он снова произнёс:

— Всё будет хорошо, ведь ты со мной. Вот разберёмся с делами, а потом уедем куда-нибудь в деревню. Где красивые луга и леса. И возьмём с собой Мартина. У нас будет своё хозяйство и много детей. Хочешь?

— Хочу.

— Мы поженимся и у нас всё с тобой будет хорошо, надо только немного потерпеть.

— Мне так хорошо с тобой.

Она поцеловала его и они продолжили смотреть в огонь до утра.

Глава 23. ACTUS FIDEI

И вот наступил день казни. Ранним утром Готфрид явился в ратушу, чтобы получить распоряжения их преосвященства. Солдаты у входа о чём-то оживлённо шептались, верно. обсуждая будущую казнь. Сами они её не увидят — им весь день стоять на посту.

Позади грохнула дверь — это Дитрих опоздал и вошёл вслед за Готфридом.

— Где герр Фёрнер? — осведомился он разом у всей ратуши.

— Изволят распоряжения отдавать, — ворчливо отозвался стражник у одной из дверей. — Проходите, пока ещё не началось.

В зале за дверью собрались сержанты и старшины городской стражи.

— Герры, — сказал Фёрнер. — Вчера верные люди донесли, что колдовской ковен готовится сорвать казнь и освободить своих собратьев. Мы должны воспрепятствовать этому. Я распорядился выделить удвоенную охрану из числа городской стражи. Она сопроводит приговорённых до рыночной площади, а на самой площади будет стоять усиленное оцепление. Вам же надлежит вооружиться и не спускать глаз с еретиков. Если вдруг по пути до рыночной площади кто-нибудь попытается прорваться к осуждённым, его следует убить на месте. Стража уже предупреждена, в толпе будут находиться надёжные люди.

Солдаты начали переговариваться, но тут в дверь учтиво постучали.

— Можете войти, — сказал викарий в наступившей тишине.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулось лицо стражника.

— Герр Фёрнер, — осторожно сказал он, — нижайше прощения просим! Велено доложить, что явился какой-то гонец… с мандатом!

Лицо викария вытянулось, и он поспешил к дверям. Стражник начал говорить ему что-то вполголоса. Все солдаты повернулись к ним, до Готфрида донеслись только обрывки фраз:

— …венского императорского суда… одиннадцатого мая сего года… в защиту… более не помню…

— Тщательнейшим образом проверьте у него все бумаги! — громко велел Фёрнер, и солдат кинулся исполнять.

— Лейтенант Кратц, — сказал викарий, — нужно немедленно казнить Доротею Флок. Приказ его преосвященства! С вами пойдёт сержант Айзанханг, — сказал Фёрнер, и Готфрид появился рядом с Кратцем.

Они торопливо вышли. У дверей стоял человек в дорожной одежде и сумкой через плечо, а неграмотный стражник делал вид, что читает его подорожную. Человек с видимым нетерпением пристукивал ногой по мостовой.

Кратц и Готфрид протиснулись мимо и помчались на карете в Друденхаус. К чему такая спешка? — думал Готфрид. — И зачем нужно казнить Флок именно сейчас, одну, а не вместе со всеми сегодня вечером?

Так они подъехали к Друденхаусу и вошли внутрь. Из камер раздавались всхлипы и крики заключённых. От двери к двери, в сопровождении двоих солдат, ходил брадобрей, неся в одной руке огромные ножницы, а в другой — мешок с волосами. В дальнем конце коридора показался священник и тут же исчез в другой камере. Ведьм готовили к казни.

— У меня приказ о немедленной казни Доротеи Флок, — отчеканил Кратц тюремщику Денбару.

Старик снял со стены связку ключей и неторопливо пошёл по тёмному коридору. Подозвав скучающего у входа стражника, он отворил нужную дверь и впустил палачей внутрь.

Доротею ещё не успели обрить. Она сидела на прелой соломе, и из-под её свалявшихся волос не было видно лица.

— Вот она, — со вздохом сказал Денбар и вышел.

— Давайте меч, — коротко бросил Кратц солдату. Тот потащил оружие из ножен и неуклюже протянул его лейтенанту.

— Может быть, она хочет исповедаться? — неуверенно спросил Готфрид.

— Не было приказа, — порычал лейтенант. — На том свете исповедается. Держите ведьму, Айзанханг.

Доротея подняла на своих палачей глаза, полные слёз. Что будет с её ребёнком? — невпопад подумал Готфрид, но всё же заломил ей руки.

Вместе со стражником они поставили её на колени и согнули так, что лицо Доротеи коснулось испачканного нечистотами пола. Мгновение было слышно, как она тихо всхлипывает, но потом Кратц с силой выдохнул, и меч глухо звякнул о камни пола.

Тело ведьмы начало дёргаться, словно дьявольские силы исходили из него.

— Неудобно тут, — посетовал Кратц и принялся перерезать кожу и мышцы, которые не удалось разрубить с первого раза.

Вдалеке грохнула входная дверь.

— Денбар, будьте любезны, откройте камеру Доротеи Флок, — произнёс голос Фёрнера.

Кратц и Готфрид насторожились.

— Так только что открывал, — ответил Денбар. — Пришли люди, эту самую Флок казнить.

— Надеюсь, ещё непоздно, — торопливо сказал Фёрнер, и в коридоре послышались спешные шаги нескольких пар ног.

Стражник, слышавший это, выскочил из камеры. Готфрид и Кратц переглянулись. Лейтенант натужно вздохнул и упёр лезвие меча в пол. Вид у него был такой, будто он готовится к драке. Он понимал, что герр Фёрнер может три шкуры спустить с них за эту казнь, пусть даже сам не успел её вовремя остановить.

Викарий появился в дверях и тут же отпрянул. За ним показалось лицо того самого человека, одетого по-дорожному, с сумкой через плечо.

— Как изволите видеть, — сказал Фёрнер с досадой, — мы не успели. Доротея Флок уже казнена. Герры Кратц и Айзанханг слишком хорошо выполняют свои обязанности…

У Готфрида пробежал холодок по спине.

— Не успели? — переспросил человек в дорожном. Он не был похож на благородного, но так дерзко с викарием не мог говорить никто. — Не успели? Вы это называете казнью?

Фёрнер был мрачен, но оставался спокоен.

— Да, — ответил он. — Что вас смущает?

— Да свиней режут с большим почтением, чем у вас людей казнят, — возмутился приезжий. — Где священник? Кто оглашал приговор? Почему, наконец, её казнили в камере, а не на площади? Я вынужден сообщить об этом кайзеру!

— Воля ваша, — Фёрнер развёл руками. — Но видите ли, Доротея — опасная ведьма, а до нас дошли слухи, что ковен, о котором я вам говорил, собирается во время сегодняшней казни освободить её. Пришлось принять меры, и то, что мы прибыли чуть позже, всего лишь роковое стечение обстоятельств… Ну, право же, вы видели, с какой поспешностью я проверял ваши бумаги.

— Конечно, — приезжий уже успокоился. — Я доложу обо всём кайзеру, и упомяну о вашей помощи.

— Если у вас есть мандаты в защиту других заключённых, то я буду рад освободить их.

Приезжий вздохнул и покачал головой.

— В таком случае нам здесь больше нечего делать.

Человек в дорожном молча кивнул и пошёл к выходу. Фёрнер же на секунду задержался, улыбнувшись Кратцу уголками рта и чуть заметно кивнув.

Смеркалось. На пути от Друденхауса до рыночной площади уже с полудня собирался народ — экзекуция должна была начаться в сумерках. Кто-то выходил на улицу, чтобы посмотреть, как осуждённых поведут на казнь, а затем вернуться к своим делам. Кто-то направлялся к месту экзекуции, чтобы увидеть всё действо от начала и до конца. Так или иначе, но о предстоящем событии знал весь Бамберг.

Весь городской гарнизон был сегодня здесь — ландскнехты, что сдерживали толпу; палачи из солдат, даже и не думавшие скрывать свои лица; шпионы и доносчики, шнырявшие между людей, подслушивающие и подглядывающие.

Готфриду выпало сопровождать осуждённых, и он уже понял, почему двое стражников накануне так хотели посмотреть на казнь Хильдегарды Кёлер.

Её везли на открытой повозке, в сопровождении священников. Она была обрита наголо и раздета по пояс, и все мужчины глазели на её грудь с розовыми сосками. Руки её, покоящиеся на животе, были скручены грубой верёвкой и держали крест, который дали ей священники. Она что-то тихо шептала — то ли молилась, то ли произносила заклинания и проклятия. Рядом с повозкой шёл Готфрид и думал, что Хильдегарда, наверное, одна из главных ведьм, раз её подвергнут такому изощрённому наказанию.

На всём пути на Хильдегарду глазели горожане, ругаясь, крича что-то злое и насмешливое, шепчась и веселясь. Позади повозки солдаты гнали сыромятными ремнями остальных, менее знатных девушек и мужчин. Все приговорённые были обриты наголо и одеты в длинные белые рубахи, руки их были скованы цепями или связаны верёвками.

Женщины плакали. Мужчины также являли собой жалкое зрелище. Они затравленно озирались по сторонам, и то и дело скрючивались, сжимались от ударов ремней. Палачи направляли осуждённых словно стадо, без остановки сбивая разбредающихся в кучу. Убежать отсюда было невозможно — ступи поближе к толпе, и на тебя посыплется град ударов и проклятий, тщательно приберегаемых для подобного случая. И поделом колдунам да ведьмам. Бывало, что осуждённых затаскивали в толпу и забивали насмерть, поэтому их всегда сопровождали несколько солдат с алебардами, оттеснявших особо ретивых зрителей и прокладывавших дорогу.

Вся площадь была запружена народом. Ремесленники, торговцы, духовенство и даже знать пришли поглазеть на смерть. Она словно тянула их, обещая зрелище, от которого леденеет кровь, которое на секунду приоткрывает завесу тайны, позволяя заглянуть туда…

Хэлена проталкивалась сквозь толпу зевак. Справа от неё, шагах в пяти, шёл Барс — один из самых верных членов общины, а вместе с тем высокий красивый мужчина с серьёзным лицом. Где-то там, в толчее, знала Хэлена, идут её сёстры и братья. Вся община. Даже те, кто только учится или не умеет колдовать совсем — все сегодня на рыночной площади. И у всех на поясе висит по такому же мешочку, как и у неё. Матерь что-то задумала, но никому своей идеи не объяснила. То ли боялась шпионов инквизиции, то ли подстраховалась на тот случай, если кого-то из общины поймают.

Готфрид дал извозчику знак остановиться и подозвал троих палачей в чёрных балахонах. Кучер, сидевший без седла прямо на запряжённой двойке, остановил повозку и оглянулся назад, чтобы ничего не пропустить. Толпа придвинулась так близко, что алебарды стражи, казалось, вот-вот затрещат.

Один из палачей завязал Хильдегарде Кёлер глаза, а другой тем временем вытащил из-под своего балахона железные клещи, вроде тех, какими кузнецы берут из горна раскалённые заготовки или выдирают гвозди из дерева. Две фигуры в балахонах заскочили на подножки повозки и крепко взяли фрау Кёлер за плечи. Затем палач ухватил клещами мягкий розовый сосок девушки, сжал и резко дёрнул на себя.

Грудь осуждённой на мгновение неестественно вытянулась, на платье брызнула кровь, расплылась тёмным пятном, а сама она забилась от боли, безумно крича и вырываясь. Но палачи знали своё дело: они только сильнее прижали её к сиденью, игнорируя крики. Наконец, она перестала дёргаться и лишь в голос завыла. Повязка на её глазах намокла, из-под неё покатились крупные слёзы. Толпа вокруг начала только громче голосить.

Второй сосок палач поймал не так быстро — стоило холодному железу прикоснуться к груди приговорённой, как она начинала дёргаться и кричать в отчаянии. Однако все понимали, что наказания не избежать, и повозка будет стоять до тех пор, пока оба соска не вырвут.

Наконец, устав от этой дурацкой игры, один из экзекуторов, держащий несчастную за плечо, навалился локтем ей на шею, вжимая в сиденье, и обоими руками схватил её за правую, ещё не повреждённую, грудь. Клещи тут же вцепились в плоть и дёрнули. Однако, на этот раз сосок не оторвался полностью, а продолжил болтаться на толстом клочке кожи. Хильдегарда кричала и плакала, кровь лилась ей на живот и ноги, а она зажимала окровавленные раны на груди связанными руками. Палач снова ухватил оторванную плоть и довершил дело. Толпа громко загомонила и кучер тронул коня. Ведьме развязали глаза, и, увидев своё изуродованное тело, она закричала от боли, отчаянья и бессильной ярости.

Крик подхватила толпа, но в её устах он окрасился злорадством и торжеством. Горожане навалились на стражников, и тем пришлось отчаянно работать локтями и древками алебард, защищая осуждённых от преждевременной расправы.

Вот оно, благо инквизиции, — думал Готфрид. Если бы не суды над ведьмами, кто знает, не было бы жертв, растоптанных толпой, в десятки раз больше?

Родственники, друзья, мужья и жёны, которые ломились в Друденхаус и ратушу, вымаливая прощение для своих близких, осуждённых, конечно же, по ошибке — где они теперь? Откуда вдруг взялась бушующая толпа, готовая разорвать проклятых еретиков? Где те люди, которые «высказывают сомнения относительно истинности обвинений в ведовстве»? Народу лучше знать своих врагов, потому что слухи расходятся быстро. И народу, в отличие от инквизиции, не нужно доказывать очевидных вещей. Ну так что, умники-учёные, «высказывающие сомнения», где же вы? Где этот юнец, Отто, которому Дитрих вломил тогда, во дворе пивной, по первое число?

Процессия двинулась дальше и протиснулась на рыночную площадь. Несколько десятков стражников охраняли её от вездесущих горожан, которые так и норовили пролезть поближе к кострам, ожидавшим своих жертв.

Чуть поодаль высилась епископская ложа: там уже заняли свои места высшие священники, судьи и Фридрих Фёрнер с Иоганном Георгом в центре.

Из стрельчатых окон церкви выглядывали десятки молодых монахов.

Солдаты принялись привязывать ведьм цепями к толстым брёвнам, вкопанным в землю. Руки приговорённых были связаны вместе, наподобие молитвенного жеста, поэтому нужно было обматывать сначала ноги, затем пояс, а потом горло. Готфрид старался не слишком натягивать цепи — так у осуждённого будет иллюзия свободы, и он будет больше дёргаться, потешая зрителей. А это и зрелищнее, и назидательнее, и самому смертнику, наверное, легче умирать, пытаясь высвободиться, чем зная, что это невозможно. Наверное, тугие цепи так угнетают перед смертью. Как похороненному заживо неважно, что воздуха ему осталось на пару десятков минут, его пугает именно теснота гроба. Так и здесь: пламя всё равно доберётся до тебя, но если цепи будут свободнее, у тебя хотя бы есть надежда высвободиться. А надежда, пусть даже пустая, — это великий дар перед смертью.

Готфриду выпало привязывать к столбу ослабшую и истекающую кровью Хильдегарду Кёлер. Когда он закончил, палач забил крючья на концах цепи в дерево — замки были слишком дороги и могли испортиться в жарком пламени веры.

В гомоне толпы иногда слышались обрывки фраз:

— Анна, мы будем молиться за тебя!

— …да я сам видел, как этих ведьм ловили!

— Отпустите им хоть грехи перед смертью!

— Ставлю гульден, что верёвка на руках перегорит раньше, чем она умрёт…

— Так их, еретиков проклятых! Пусть катятся в ад!

— Гляди, гляди какая рожа вон у той! Устала, бедненькая? Ну умора, ха-ха-ха!

— Вот, смотри, дура, как ведьм казнят! Будешь со своим вертопрахом якшаться, самолично тебя в Друденхаус отведу!

Готфрид оглянулся. Позади него, в первых рядах толпы, стоял полный пожилой горожанин и указывал совсем ещё юной девушке на приговорённых. Она смотрела распахнутыми голубыми глазами на ведьм, но едва встретив холодный взгляд Готфрида, в страхе отвернулась. А он только ухмыльнулся её отцу — правильно, пусть пугает девчонку, может. научит чему. Может быть, станет меньше этой заразы в городе.

Пока смертников приковывали к брёвнам, кто-то из них, сложив связанные руки, бормотал под нос молитвы, кто-то плакал, другие гордо молчали. В это время между ними ходил священник и отпускал грехи, читал заупокойные, крестя костры и приговорённых.

— Ну как дела, Гога? Ты сонный какой-то? Не выспался?

— Да, — кивнул Готфрид, ещё не подозревая, что имеет в виду друг.

— О-о, — многозначительно протянул тот. — Никак устроил Эрике ритуальную дефлорацию?

Готфрид только недовольно скривился и отвернулся. Но Дитриха это лишь больше заинтересовало.

— Давай рассказывай! — заговорщицким шёпотом сказал он, заглядывая другу в глаза.

Готфрид пытался показаться холодным и равнодушным, но желание похвастаться пересилило. Он улыбнулся и сказал:

— Всё было отлично.

— И как она в постели?

— Я не знаю, но, кажется, хорошо.

— Молодец, — Дитрих похлопал его по плечу и улыбнулся. — А сколько до неё было?

— Ни одной, — немного смущённо ответил Готфрид.

Дитрих даже отступил на шаг от него, будто от прокажённого.

— То есть как? А та шлюшка под рождество? А ведьмы, которые мылись в Регнице прошлым летом?

— Я их не трогал.

— То есть как? Почему? — удивлялся Дитрих.

— Хотел остаться чистым.

— Да ведь никто бы не узнал!

— Я хотел остаться чистым перед Богом, чтобы только после свадьбы… — Готфрид смущённо пожал плечами.

— Бог бы простил, — отмахнулся Дитрих, а потом глаза его загорелись. — Так вот почему ты так влюбился! Тут, наверное, и без колдовства обошлось…

Готфрид ничего не ответил.

— А вот про ведьм я думаю, что нельзя им давать возможность молиться или прощать грехи перед смертью, — сказал Дитрих, подойдя к Готфриду. Он уже закончил привязывать Анну Фогельбаум, с которой пару раз «веселился», но никаких эмоций на его лице не было — он не грустил, да и не радовался особо. Сожгут и сожгут. И Готфрид втайне позавидовал такому цинизму.

— Почему нельзя? — спросил он.

— Да потому что если они при жизни Бога всячески попирали, грешили направо и налево, то зачем им сейчас прощать грехи? Сейчас-то понятно, что они будут молиться и креститься, может, кто и в рай попадёт, хотя вряд ли. Но ведь кто-то всю жизнь исправно это делает, не грешит, посты соблюдает, а какому-то еретику — р-раз, пожалуйте, получите искупление, — Дитрих скривился.

— А по-моему это благое дело перед смертью дать исповедаться и грехи простить, — ответил Готфрид. — Они же мир покидают, значит и мирское можно им простить.

— Ублюдки они, — Дитрих, как всегда, предпочёл оставить последнее слово за собой.

Палачи ещё вбивали крючья в брёвна, приговорённые ещё молились, а на помост уже вышли викарий Фридрих Фёрнер и епископ Иоганн Георг. Толпа мгновенно затихла.

— Дети мои, — начал епископ. — Ужасна и недопустима зараза ереси в наших землях. Сегодня мы собрались здесь, чтобы совершить праведную казнь над еретиками и колдунами, дабы очистить наш мир от их зла, греха и порока. А сейчас пусть герр Фёрнер прочитает проповедь относительно колдовства и ереси.

Вперёд вышел викарий, коротко поклонился и начал. Проповедь была сухой и сжатой, без отступов и пауз. Фёрнер говорил быстро и громко. Казалось, что он очень торопится.

— Из сегодняшней проповеди мы узнаем, кто же такие ведьмы, что они собой представляют и как стоит относиться к ним.

Итак, лицо, вне зависимости от пола и возраста, следует считать ведьмой или колдуном, если он или она совершили одно из четырёх преступлений против Господа, также называемых crimen magiae.

Первое — участие в колдовских сборищах и шабашах. Участие в них неминуемо ведёт к остальным трём злодеяниям. Также известно, что на этих сходках ведьмы убивают невинных детей и варят их, чтобы создавать свои колдовские мази и творить прочую волшбу.

Второе — вредоносное колдовство. Если ведьма наносит вред какому-либо божьему созданию, как-либо изменяет физическую форму любого естества. К вредоносному колдовству также относится наведение бесплодия, лигатуры, разного рода заговоры против других людей, приворотные и отворотные снадобья, и прочее.

Тут следует оговориться, что женщины также могут воздействовать на чужие тела, например. мужские, и производить изменения их без участия дьявола. Мы пока не можем объяснить этого, но это установленный Богом порядок вещей, поэтому не стоит приписывать эти изменения дьяволу, действующему через женщин…

Когда викарий затянул свою нудную речь, Хэлена поняла, что пора начинать. Она огляделась, пробежала взором по лицам окружающих. Они, все как один, застыли, жадно ловя каждое слово викарного епископа, вытянули свои морды, точно крысы, почуявшие отбросы.

Хэлена посмотрела под ноги и почти сразу нашла то, что искала — место, где четыре камня мостовой сходились таким образом, что пространство между ними имело форму более-менее правильного креста. Она запустила руку в специальную прорезь в юбке, нащупала висящий под ней мешочек и развязала тесёмки. Снова огляделась. Кажется, никто не заметил её действий. Медленно и аккуратно она запустила руку в мешочек, зачерпнула горсть могильной земли с кое-какими травами и высыпала прямо на крест между камнями брусчатки. Затем принялась шептать под нос заклинание. Смысла она не понимала, потому что не знала латыни. А на вопрос, почему именно латынь, Матерь ответила так: «Их бог понимает только этот язык».

— …Третье — сношение с дьяволом, — говорил в это время Фёрнер. — Часто ведьмы совершают сей противоестественный и противный Господу греховный акт. При сношении дьявол, как правило, принимает облик козла, а значит ведьмы занимаются содомией. Все мы помним Содом и Гоморру. Господь наказал распутников огнём, извержением вулкана. Такова была Его воля. Мы же, следуя воле божьей, предаём содомитов костру.

Четвёртое — сделка с дьяволом. По условиям сделки ведьма получает в своё распоряжение силы, которые позволяют ей вредить божьим созданиям. Взамен ведьма обещает дьяволу свою бессмертную, богом данную душу.

Каждое из этих преступлений карается смертью…

Когда заклинание кончилось, Хэлена опять огляделась, надвинула поглубже чёрный капюшон и начала протискиваться дальше, искать следующий крест на мостовой.