Бесплатный фрагмент - Ведьма модной индустрии

Глава 1 Кира

Как-то сразу, ещё до рождения, моя Судьба намекнула мне, что будет не просто. — Деточка, тебе придётся нести это бремя одной, — сказала мне Судьба.

— Прорвёмся, — оптимистично ответила я, не осознавая, во что вляпалась.

— Я буду давать тебе подсказки, прислушивайся к ним, — попрощалась она.

***

— Бабушка, а ты тоже с самого детства видела будущее? — задала мне вопрос Василиса.

— Не с самого, первый раз я увидела его во сне, а потом стала как будто проваливаться в пространство, — делилась я важной информацией с внучкой.

— А расскажи, как это у тебя получалось? — спросила Василиса. — Мне было очень сложно принять себя. Долгие годы я пыталась отрицать свою сущность, но отречься от самой себя не получилось, и мне пришлось принять то, что дала мне Судьба, — начала я своё повествование через призму прожитых лет.

— Ну, слушай, дорогая, рассказ будет длинным, так что неси кружки с чаем в гостиную и поудобнее устраивайся в кресле, — начала я.

***
Я родилась очень беспокойной и капризной малышкой. Да разве могло быть иначе, после такого…

***
Майский вечер радовал глаз своей свежестью и молодой листвой нежного салатового оттенка. Тюльпаны украшали клумбы парка. Молодой капитан Андрей Акуш пригласил свою беременную жену прогуляться. Неспешно шагая по парку, расположенному вдоль берега реки, молодая пара увлеклась выбором имени для будущего первенца. Время было глубоко советское, когда о таком чуде, как УЗИ, наша бесплатная медицина ещё и не мечтала, поэтому по разным признакам беременности женская половина родни пыталась определить пол ребёнка: 
— Девочка будет, — утверждала бабушка Лида.

— Живот низко опущен. — Нет, мальчик, видишь, пупок вывернут, — спорила тётя.

— Да какая разница, главное, чтобы был здоровый ребёнок, — настаивала мама. Итак, прогулка, и мои родители увлечены выбором имени.

— Я бы дочку Ириной или Наташей назвала, а сына — Алёшенькой.

— Мне нравится Сергей или Виктор, как тебе? — спросил отец. — Сергей Андреевич, смотри, как солидно звучит.

— До Андреевича он может и не дорасти, не обязательно ведь в начальники выбьется, — рассуждала мать.

Тут их диалог прервал грубый голос: — Закурить не найдётся?
Два подвыпивших аборигена, ой, прости, лица низкой социальной ответственности, пытались выпросить у отца пару сигарет.

— Не курю, — ответил он и стал обходить грубых мужиков, прикрывая собой испуганную жену. Однако один из них сильно толкнул отца плечом — и началось. Папа был не робкого десятка, к тому же не терпел грубости, и решил разобраться с хулиганами на кулаках. — Отойди подальше, дорогая, — отодвинул он маму. Хук справа полетел в челюсть наглого мужика. Но второй бандит выхватил из кармана финку, и в результате этой схватки отец получил, как говорится, «перо под ребро» и оказался на больничной койке с ножевым ранением. Мама, перенервничавшая после нападения, рыдала и переживала на плече у бабушки — такая встряска впоследствии сказалась на моей тревожности. Пока суд да дело, а суд, естественно, был — самый гуманный суд в мире, — парни получили всего по паре лет «отдыха» в местах не столь отдалённых: ведь они никого не зарезали, пациент остался жив, а мне пришло время появиться на свет божий.

***

— Ну что, герой, оклемался? — зашёл в палату хирург, который оперировал отца. После наркоза того ещё мутило, как после литра спирта. Отец посмотрел на белый, обшарпанный потолок, потом на окно, где висели занавески с рисунком «васильковое поле». Васильков было много: они то двоились в глазах, то троились.

— Оклемаешься — начинай потихонечку вставать, не залёживайся, — продолжал хирург, глядя на расфокусированный взгляд пациента. На следующий день, найдя у кровати облезлые шлёпки, отец побрёл сначала в туалетную комнату, а потом начал упрашивать медсестру: — Пойми, Любушка, у меня там жена рожает, а я здесь, — просил он позвонить в родильное отделение. А тем временем в роддоме мама ходила и стонала, держась за стенки коридора. — Что ты тут шастаешь да ноешь, иди в палату, — шуганула её акушерка, болтающая по телефону с подружкой.

— Рожаю, — ревела мама.

— Больно прыткая! С первым по двенадцать часов со схватками мучаются, а ты только приехала, — поставила на место молодую роженицу опытная повитуха.
А мне, тем временем, не терпелось увидеть всё своими глазами. И мама завыла в голос. Акушерка недовольно положила трубку и пошла выполнять свой медицинский долг. Проводя маму в смотровую, она застонала: — Погоди, не тужься, у тебя уже ребёнок выходит, ты чего молчала?

— В смысле, я молчала? — не поняла наезда мама. Так, не мучая маму двенадцатичасовыми схватками, я быстренько появилась на свет. Выписавшись из больницы — отец после ранения, а мать из роддома вместе со мной, — родители снова начали перебирать имена. Но теперь задача стояла выбрать женское имя своему чаду. Отец нарёк меня Кирой, чему мама была не особо рада. Да уж, так себе имечко, думала я, взрослея. Но однажды, уже в школьные годы, наткнулась на статью «Женские современные имена» и поняла, что имя моё очень даже ничего, если выбирать из того, что могло бы мне достаться.

…Авиация, Алгебра, Варлена, Даздраперма, Индустрина, Лениниана, Олимпиада, Радиана, — читала я с придыханием в голосе. А моё, прямо какое-то антисоветское, что ли, даже в список не вошло. Отлично, Кира — очень красивое имя, необычное для советского времени. Короче, повезло.

***

— Кира, одевайся быстрее, я из-за тебя на работу опаздываю, — торопила мама.

— Я не хочу идти в садик в зелёном платье, — ныла я. — Я что, лягушка?

— Ага, царевна. Помнишь, книжку читала тебе такую? — уговаривала мама. — Розовое платье я ещё не погладила, пойдёшь в этом.

— Не-хе-хе-е-ет, — хныкала я. Я доставала маму по любому поводу: то цвет платья не устраивал, то цвет колготок. — Бабушка Лида подарила мне красное платье на день рождения. Почему я не могу носить его в садик? — спорила я.

— Оно нарядное, — злилась мама.

— А почему я не могу ходить в садик красивой? — снова задавала я вопрос. В общем, вы уже поняли: маме доставалось по полной программе. Её-то Судьба ни о чём таком не предупреждала.

— Вера Павловна, вам стоит больше времени уделять воспитанию дочери. Вы знаете, она с мальчиками дерётся, и ещё всех, кто садится на её стульчик, за шиворот скидывает на пол, — жаловалась на меня воспитательница.

— Хорошо, я поговорю с дочерью, — обещала мама и строго смотрела на меня. Дома меня, конечно, ругали, ставили в угол, не отпускали гулять. В общем, как могли, нарушали «Конвенцию о защите прав детей». Хотя, мои родители, наверное, о ней и не знали.

***

— Знаешь, Василиса, методы воспитания советского периода сильно отличались от лояльных, современных методов двадцать первого века. Сейчас — жёсткий правовой контроль: и голос не повысь, и по жопе не шлёпни, — вспоминала я. — Бабушка, тебя что, били? — возмутилась внучка. — Не то чтобы, но пару раз по жопе ремнём прилетало, — созналась я.
Родители воспитывали меня, я воспитывала родителей — а как иначе? Это обоюдный процесс: в семье всем приходится притираться к совместному быту и взаимному сосуществованию. Папе повезло больше — он часто был в рейсах.

***
Время бежало неумолимо, школьные годы принесли и радости, и тревоги. Мама заметила, что мне нравится шить одежду для кукол, поэтому часто собирала для этой цели красивые яркие лоскутки и не мешала мне творить. А вы как думали — с малого всё начинается. Позже, на уроках труда, я научилась шить настоящую одежду, освоила несложное конструирование. Самым желанным подарком на любой праздник для меня был кусочек красивой ткани. Сидя на диване в гостиной, я самозабвенно листала «Работницу» и «Крестьянку» в надежде наткнуться на новые интересные модели. Позже я выпросила у мамы выписать журнал «Мода», и мы на пару с ней высматривали модные новинки для себя. 
— Верочка, какой бог дал вашей дочери такие таланты? — вещала соседка-еврейка в уши моей маме, удивляясь моему новому творению. Мама здоровалась с тётей Розой, благодарила её и быстро проскакивала в квартиру: — Какие могут быть боги, двадцатый век на дворе, Гагарин в космос слетал, сказал, никакого бога там не видел. Но не будем забегать вперёд.

***

— Смотрю я на тебя, Василиса, на твои аккуратные серёжки-гвоздики, и свою школу вспоминаю, — я вздохнула, отпивая остывший чай.

— Нас бы за такое к директору отправили. Серьги, даже самые крошечные, считались вызовом. А уж если ресницы подкрасила… Всё, считай, враг народа.

— Правда? — внучка удивлённо вскинула брови. — А нам можно, бабуль. Только неброское, классику. Чтобы без вульгарности.

— Вот именно! «Без вульгарности»… У нас под это определение подпадало всё, что хоть немного отличалось от школьной формы, — я усмехнулась.

— Ой, что-то мы заболтались, чай совсем остыл. Беги, моя непоседа, поставь чайник. Когда она вернулась и снова уютно устроилась в кресле, я продолжила, поймав её внимательный взгляд. — И ведь не только в школе так было. Выйдешь на улицу — та же история. Ты даже не представляешь, какой однотонной была палитра города. Не цвета, а оттенки пыли: мышиный, асфальтовый, болотный… Все в одинаковых практичных пальто, в одинаковых платьях. Мы ведь носили не просто одежду, мы носили «скромность советской женщины» и «практичность труженицы». — А что, мода так сильно зависит от политики? — в голосе Василисы прозвучало искреннее удивление. Я улыбнулась её наивности. — Милая моя, а разве мода бывает вне политики? Мода — это зеркало времени. И в нашем советском зеркале должно было отражаться всеобщее равенство. А какое может быть равенство в ярких красках и смелых фасонах? Это ведь уже индивидуальность, а она не приветствовалась. Нам так хотелось цвета, воздуха…
И этот воздух ворвался в нашу жизнь вместе с восьмидесятыми. Олимпиада-80 — это был не просто спорт, это был прорыв. В Москву хлынул целый мир — другой, яркий, свободный. Иностранцы в невиданных джинсах, футболках с принтами, белоснежных кроссовках… Для нас это был культурный шок. «И не только культурный», — усмехнулась я про себя, вспомнив, какой переполох тогда начался. Наших девчонок с сомнительной репутацией предусмотрительно выслали «за сто первый километр», заявив на весь мир, что в СССР секса нет. Так что всё случилось по чистой и светлой любви! И вот эта олимпийская любовь через девять месяцев проявила себя всеми расами мира в наших роддомах. Но об этом своей шестнадцатилетней девочке я, конечно, рассказывать не стала. — В общем, после Олимпиады лёд тронулся, — продолжила я вслух. — Молодёжь увидела, что мир может быть другим, и потянулась к западной моде. Хотя старшее поколение ещё хранило верность нашим маэстро: Славе Зайцеву, Юдашкину… Этих-то титанов ты знаешь, надеюсь? — Ну конечно, бабуль, кто ж их не знает, — согласно кивнула она. — Но главным символом свободы для нас стали джинсы. О, это была не одежда! Это была мечта, пропуск в другой мир. В магазинах их, разумеется, не было. Их «доставали». По великому блату, через десятые руки. Или покупали у фарцовщиков — таких подпольных бизнесменов — за сумасшедшие деньги, отдавая всю стипендию. Настоящая фирмá была на вес золота. И вот ты идёшь в этих заветных синих штанах, и кажется, что весь мир у твоих ног.

***
Лето восемьдесят третьего года навсегда впечаталось в мою память запахом плавящегося асфальта. Мне было одиннадцать, и мир ещё представлялся простым и надёжным, как таблица умножения, которую я знала назубок. Отец, как водится, растворился в работе, оставив нас с мамой вдвоём, и мы летели на юг, в Ростов, в гости к её брату. Ростов встретил нас густым, тягучим зноем, который, казалось, можно было потрогать руками. Старенькое такси с шашечками на крыше везло нас по широким улицам, и за окном, словно в калейдоскопе, сменяли друг друга залитые солнцем площади. Когда мы проезжали мимо театра, украшенного прохладными струями фонтана, я увидела его — медленно вращающееся колесо обозрения. Мой детский, сиюминутный восторг выплеснулся наружу: «Мам, давай погуляем, покатаемся!» Но мама лишь устало прикрыла глаза, и по её лицу пробежала едва заметная тень. Дорожная усталость взяла верх. И я, не до конца понимая, но уже чувствуя это, замолчала. Дома нас ждал стол, уставленный советскими разносолами. Взрослые говорили, смеялись, звенели рюмками, и этот непонятный, убаюкивающий гул окутал меня, и я, сославшись на сонливость, ускользнула в тишину отведённой мне комнаты. Сон обрушился внезапно, без полутонов и предисловий. Я стою на ослепительно-белой палубе теплохода. Под ногами ни малейшей качки, вокруг — стеклянная гладь воды и звенящая, неестественная тишина. А на этой белой палубе, как сломанные куклы, разбросаны тела. Много тел. Рядом стоит мама. Она не смотрит на них. Её взгляд устремлён куда-то вдаль, за горизонт, в молочную пустоту, где небо сливается с водой. Крик вырвал меня из этого кошмара. Я проснулась от собственного голоса, сев на кровати. Комната была залита вечерним солнцем. Мама уже стояла рядом. 
— Кошмар приснился? Воды принести? — спросила она. Я смотрела по сторонам. Сон был таким ярким, как будто всё это происходило на самом деле. Мы гостили у родственников неделю. Я бодро вышагивала с мамой по городу среди величественных памятников. Мама любовалась архитектурными шедеврами города. Одним из ярких моментов стал волнительный подъём на колесо обозрения, с которого открывался захватывающий вид на городские пейзажи. Тёплым солнечным днём мы расслаблялись на песчаном пляже у живописного Дона. Каждое мгновение прогулки в Ростове-на-Дону оставило в душе незабываемые впечатления. Потом дядя предложил купить билеты на круизный теплоход: он идёт от Ростова-на-Дону до Москвы, а оттуда — поездом добраться домой. Маме эта идея очень понравилась. Мы поехали в речной порт, и я увидела его. Я увидела теплоход «Александр Суворов» и закричала: — Я никуда на нём не поплыву!
Мама меня еле успокоила и отказалась от этой поездки. Дядя был в шоке от моего поведения. Сказал маме, что у неё неуправляемая дочь — психичка. И нам ничего другого не оставалось, как лететь обратно домой самолётом. — Это тогда ты первый раз увидела будущее? — спросила Василиса. — Да, но тогда я сама не поняла, что это было, — созналась я.

***
Каникулы заканчивались, отец вернулся из рейса и рассказал, что произошло в июне с одним из кораблей на Волге. Оказалось, что теплоход, который шёл из Ростова-на-Дону в Москву, на полном ходу врезался в железнодорожный мост. Ошибка штурмана, направившего корабль в несудоходный пролёт, обернулась катастрофой. Погибло 176 пассажиров «Александра Суворова». К тому же, когда теплоход находился под мостом, по нему шёл железнодорожный состав, который рухнул сверху на корабль. Мама зажала рот ладонью, покосилась на меня, а потом рассказала папе, какой концерт я устроила в речном порту, когда они пытались купить билеты на этот теплоход. Родители долго молча смотрели на меня. Не понятно, что они хотели увидеть: рога с копытами или нимб. Василиса хихикала. Потом мама вдруг вспомнила про соседку-еврейку, которая часто поминала богов. — Надо будет у Розы спросить, какой иконе лучше свечку поставить, — сказала она. На что отец посоветовал ей не сходить с ума. Информации о данном происшествии в прессе, естественно, не было. Цензура в СССР работала жёстко, это в двадцать первом веке пишут о том, что было и чего не было, лишь бы рейтинг СМИ поднять.

***
Сентябрь принёс с собой не только запах мокрой листвы, но и новый, совершенно особенный школьный предмет. Урок труда. Для меня, одиннадцатилетней пятиклассницы, это был целый мир, пахнущий машинным маслом, горячим утюгом и, если повезёт, ванилью из духовки. Наш класс делили пополам. Девочки уходили в свой кабинет, где ровно в ряд стояли швейные машинки, похожие на чёрных лебедей со склоненными шеями. Мы постигали таинство ровных строчек, учились превращать бесформенный кусок ткани в ночную рубашку, а муку, яйца и сахар — в румяный пирог. А мальчики… Мальчики исчезали за дверью в конце коридора, откуда доносился визг пилы и ритмичный стук молотков. Их мир пах деревом, стружкой и клеем. Они учились тому, что считалось главным мужским умением, — созидать руками. Делать вещи, которые можно потрогать: табуретки, скворечники, полки… — В наше время всё было просто, — улыбнулась я, глядя на Василису. — Считалось, что руки мужчины должны уметь построить дом, а руки женщины — сделать этот дом уютным. А сейчас смотрю на современных мужчин… не то чтобы они разучились, просто приоритеты, кажется, совсем другие. — Ну почему же, бабуль, — тут же откликнулась моя представительница поколения Z. — У нас тоже есть урок «Технология». И мы тоже учимся и шить, и готовить. Я на прошлой неделе шарлотку пекла! — Знаю, милая, я помню, было очень вкусно, — кивнула я. — А мальчики? Тоже табуретки мастерят?
Василиса рассмеялась. — Ба, какие табуретки! Они у нас роботов собирают. Программируют, платы паяют… У них там 3D-принтер, электроника. Говорят, скворечники сейчас не очень актуальны. Я замолчала, пытаясь представить это. Мальчишки, склонившиеся не над верстаком, а над гудящим системным блоком. Их руки создают не скворечник, а программу. Что ж… Наверное, она права. Просто у каждой эпохи свои скворечники.

***
Особенно меня радовали уроки шитья. Швейная машинка с её мерным стрекотом была моим личным станком, на котором я печатала свой протест серой советской действительности. Я брала унылые выкройки из журнала «Работница» и начинала своё маленькое колдовство: меняла форму воротника, добавляла дерзкий разрез, укорачивала подол на запретные пять сантиметров. К восьмому классу мои юбки и блузки, признанные слишком смелыми для школьных будней, жили своей, выставочной жизнью, кочуя по стендам от школы к школе. Официальная мода тогда существовала под негласным девизом: «Будь как все, не высовывайся». Эта серая река людей, вытекающая каждый вечер из заводских проходных, рождала во мне отчаянное желание цвета, формы, индивидуальности. И в этом тихом бунте я была не одинока. Моя подруга Маринка притащила откуда-то отрез джинсовой ткани советского производства, больше похожей на брезент для палатки. И у нас родился план. Наше священнодействие происходило на кухне. Эмалированный таз, наш алхимический котёл, булькал на плите, источая едкий запах хлорки. Мы, как две заговорщицы, туго скрутили ткань жгутом, перевязали верёвками и бросили в кипящую «Белизну». Через час мы выловили не просто кусок материи, а знамя нашей маленькой революции. По синему полю расползлись фантастические белёсые разводы, похожие на молнии или далёкие галактики. Конечно, мы считали себя королевами района. Особенно когда в этих «варёнках» шла Маринка. Голубоглазая, светловолосая, с пухлыми кукольными губками, она была идеальной моделью для наших дерзких экспериментов. Её ангельская внешность в сочетании с бунтарской джинсой создавала такой контраст, что мальчишки-одноклассники спотыкались на ровном месте, а девчонки провожали нас долгими, изучающими взглядами, в которых смешивались зависть и немое восхищение. Мы не застали стиляг из прошлого. Мы были собой — двумя девчонками, которые просто хотели раскрасить свой мир в цвета. — В чём пойдёшь на дискач? — спрашивала я у подруги. — В новых варёнках, — удивилась Маринка. — Да понятно, верх — какой будет? — поинтересовалась я.
Идти в одинаково сваренных брюках, а ещё и в одинакового цвета блузках не хотелось, униформы в СССР и без нас хватало. Мне на днях как раз преподаватель по трудам вернула блузку, прошедшую годовой этап по школьным выставкам и оставшуюся при этом целой. Блузочка была с анималистичным принтом. Так что выбор был очевиден. — Хотела белую, — начала Маринка, — но подумала, как-то слишком официозно. Как считаешь? — Если она с рюшечками в романтическом стиле, то ничего, — утешила я её. Зайдя вечером в клуб на дискотеку, мы направились прямиком к Ольге, ещё одной нашей подружке, которая училась в параллельном классе. Маринку тут же пригласил на медляк Дима Беликов из параллельного, а хулиган и второгодник с нашего двора, Серёжа Мезенцев по кличке Рябой, пообещал тому вечером «вломить», когда Димка будет возвращаться домой с дискотеки. Парень пропустил угрозу мимо ушей и ещё теснее прижал к себе Марину, наряженную в белую блузочку, вызвав своими необдуманными действиями у Рябого зубной скрежет. Мы с Ольгой, подпирая стенку, болтали о насущном, когда Ваня Сергеев пригласил меня потанцевать. На что Ольга вслед мне бросила: — Новые штаны работают как надо. Похоже, вы сегодня самые-самые. Я только улыбнулась в ответ — конечно, мы всегда выделялись на общем фоне и выглядели эффектно. Блузка с принтом под леопарда к моим синим брюкам со спиралевидным рисунком не подошла, пришлось надеть бежевый шёлк. Шпильки на дискотеку было обувать чревато: после танцпола ноги сильно гудели. Поэтому выбор остановился на темно-коричневых лодочках и сумочке в тон — маленькой такой, на длинном ремешке. Моя соседка, на год меня старше, завистливо смотрела нам вслед и зло что-то бубнила, стреляя глазками, а точнее, метая из них молнии направо и налево. После танца мы зашли с девчонками в туалет — место, в которое поодиночке никто из нас ходить не решался. В наше время это было место для девичьих разборок. Когда девочки сделали свои туалетные дела, к нам подскочила моя соседка по подъезду и прошипела мне в лицо: — Сергеев мой, отстань от него. — Я и не приставала, — в тон ей ответила я и уже почти вышла из злачного места, как мне в начёс вцепились острые коготки злюки. — Чёрт, ещё туалетных разборок мне не хватало, — выругалась я.
Вывернувшись из цепких девичьих рук, двинула под дых ревнивой дуре и сбежала. Вечер перестал быть томным, настроение испортилось, и мы решили выйти погулять. Сергеев с Беликовым увязались за нами. После часовой прогулки по набережной — это было излюбленное место для парочек в нашем городе — парни проводили нас домой. — Дим, а как ты домой пойдёшь, тебя, наверное, там Рябой караулит? — переживала я. — Сергеев, проводи его. — Он что, девка, провожать его? — возмутился Ваня, но, поразмыслив, решил помочь из-за мужской солидарности. С чувством выполненного долга мы отправились по домам. Дверь открыла мама, сделав комплимент моему начесу: — Я упала с сеновала…
Пошла отдыхать. Хоть соседка и пыталась разобрать мою причёску по волоскам, но стойкий начёс с литром вылитого на него лака «Прелесть» спас положение: копну я подправила лёгким движением руки и так и гуляла с устойчивой башней на голове. Но сейчас была невыполнимая задача — расчесать это творение рук человеческих и при этом не остаться лысой. Кое-как справившись с причёской, решила заняться творчеством и засела за альбом с моими рисунками. Штаны сегодня заценили все. Я была рада такой реакции. Собственно, этого и ждала. Неделя пролетела незаметно, снова начались выходные. В гости забежала Маринка: — Куда сегодня пойдём? Может, в кино? — А что там сейчас идёт? — «Курьер», комедия, — просветила подруга. — Кир, Ольга пришла, — крикнула мама, открывая подруге дверь. В комнату зашла Ольга в розово-персиковом безумии. Хотя, розовый — её цвет. Она была сама как солнышко: неброские веснушки, золотой цвет волос. Вот реально, не рыжий, а именно золотой. Просто девушка-лето. — Какие планы? — поинтересовалась она. — Мы в кино собрались, — поставила перед фактом Марина. — Пошли, — согласилась Ольга. В общем, выбора мне никто не оставил. Вечером шли и обсуждали фильм. — Главная героиня его бросила, потому что он бедный, — смотрела Марина со своей позиции. Подруга жила с мамой и бабушкой и была, как говорится, из необеспеченной семьи. — Катя бросила Ивана, потому что они разные: разные интересы, разные мечты, — спорила я. — За твоими мечтами вообще сложно угнаться, бедный Сергеев, — перешли подруги на личности. — Вы серьёзно? — возмутилась я. В результате чуть не разругались. Я шла молча весь остаток пути до дома.

***
Школьное время заканчивалось, как последняя страница в тетради. В воздухе уже витал тот горьковато-сладкий запах скорого прощания и больших надежд, который бывает только перед выпускным. А я застряла. На столе передо мной лежали эскизы моего бального платья — пять версий моей будущей взрослой жизни, и ни одна не казалась настоящей. Для платья мечты нужна была ткань мечты. А в нашем городе достать что-то выходящее за рамки обыденности можно было только через чудо или через людей, связанных с другим, заграничным миром. Таким человеком был муж маминой подруги, дядя Витя, серб по национальности. Он водил белый теплоход по Дунаю — реке, которая для нас, советских подростков, была почти мифической. Он видел болгарский Русе, сербские горы и огни Белграда, привозил в подарок диковинный шоколад и духи с незнакомыми названиями. И в этом он был похож на моего отца. Только папин мир был другим — не заграничным, а родным и необъятным. Его рекой была Волга. Они с дядей Витей даже учились вместе в «Макаровке». Два будущих капитана, две судьбы, две великие реки. Именно на Волге, посреди её бесконечных просторов, и началась наша семья. Я люблю представлять, как это было. Он — молодой, бравый капитан в белоснежной форме. Она — зеленоглазая, русская красавица, с четкой и твёрдой линией губ, отправившаяся в круиз отдохнуть от городской суеты. Мама рассказывала эту историю с доброй усмешкой, словно перелистывая старый фотоальбом. Она сидела на верхней палубе, подставив лицо ветру, когда с неба вдруг начали падать редкие, тяжёлые капли летнего дождя. И тут появился он. — Девушка, вы рискуете промокнуть. Может, пройдёте внутрь?
Он, наверное, ожидал смущения, кокетства, чего угодно… Но не её спокойного, чуть насмешливого ответа: — Не сахарная, не растаю. Папа говорит, что в тот самый момент и понял: вот она. Та, которая не растает. Ни под дождём, ни в жизни. Крепость пала не сразу, но капитан был настойчив. Так он и обрёл свой самый надёжный тыл, свою тихую гавань. А я — возможность появиться на свет и сейчас, восемнадцать лет спустя, мечтать о своём выпускном платье. ***
Василиса слушала, открыв рот, — такие подробности о своей прабабушке она ещё не знала. А я продолжала: Благодаря дружбе двух капитанов мама умудрилась заказать у соседа красивую импортную ткань. Она уже поняла, что покупать мне платье в магазине — не вариант, и мы просто ждали, когда дядя Витя прибудет из рейса. Получив долгожданную тонкую, струящуюся сквозь пальцы ткань, сотканную из нитей шелкопряда, я приступила к волшебству. По-другому это действие назвать сложно. Продекатировав и отутюжив её, я нанесла линии по заранее приготовленным лекалам — мама не сводила с меня глаз. Через пару дней и пару примерок платье было готово. Маринка, заскочив ко мне накануне бала, не могла оторвать от него глаз. — Это божественно, — восхитилась подруга. — А то, — просияла довольная я. Платье кремового оттенка струилось по фигуре и вспархивало от малейшего дуновения ветерка. Вдвоём с подругой мы отправились на выпускной, у моего подъезда нас ждали парни. У Сергеева отвисла челюсть, я пальчиком зацепила его подбородок и притянула вверх. Всю дорогу он восхищённо молчал. Видимо, соображал, за что ему такое счастье досталось. У входа уже маячила Ольга, все вместе мы ринулись отмечать окончание школы. Отплясывали и вальсировали, каблучки цокали по паркету в актовом зале в такт музыке. Но силы, даже в юности, не безграничны. Устав, я попросила Ваню проводить меня домой. Попрощалась с подружками, и мы вышли из школы. — Кира, если я не поступлю в институт с военной кафедрой, мне придётся идти в армию, — начал он. — Ты будешь меня ждать? 
— Это будет зависеть от того, совпадут ли наши пути. Пойми, у меня грандиозные планы на будущее, я не останусь в родном городе, — уверенно проговорила я. Как будто точно знала, что перееду отсюда.

***

— Ну, ты даёшь, бабуля, — восхитилась внучка. — Никто в моей семье и не сомневался, что я выберу моду и посвящу ей всю жизнь. — Мама говорит, что я в тебя пошла, тоже очень люблю моделировать одежду. У меня даже Optitex на компе установлен, — похвасталась Василиса. — Да, у меня сейчас тоже есть программа для проектирования одежды, обуви и аксессуаров, которая позволяет создавать виртуальные коллекции и визуализировать их. Это очень упрощает работу, не то что раньше — мы всё рисовали вручную, — согласилась я. — Я видела твои альбомы, — созналась Василиса.

***
Когда я ступила на порог альма-матер модной индустрии, шёл конец восьмидесятых. Запах суверенитета уже прошёлся по республикам Прибалтики, а стране Советов грозили в обозримом будущем лихие девяностые. В Союзе уже дали о себе знать Ральф Лорен, Джорджио Армани и Кельвин Кляйн. Тенденции, которые создали эти дизайнеры, изменили не только мир российской моды — они взбудоражили наши с девочками сердца. Поэтому мои подружки, Ольга и Маринка, решили поступать вместе со мной в самый престижный техникум страны. Засмотревшись, мы наслаждались красотой учебного заведения. С нами случился настоящий когнитивный диссонанс: преподаватели были одеты, как модели из модных журналов — с красивыми и стильными стрижками, на шпильках, в платьях из лёгких струящихся тканей. Создавалось ощущение, будто мы попали в другой мир, доселе нам не ведомый. Конкурс в модный техникум был выше, чем в институты города. Ещё бы — у нас в то время учились иностранцы из дружественных стран и республик, попробуй-ка поступи! И вот, мы — студентки. А впереди маячило картофельное поле. А как же без этого: добровольно-принудительное привлечение студентов к народному хозяйству было в те времена повсеместным и обязательным. На картошку попасть мне не удалось, так как со мной случилось несчастье, перевернувшее мою жизнь с ног на голову. Судьба вспомнила обо мне снова, вот ей неймётся. Я получила травму глаз и на некоторое время потеряла зрение. Мир ярких красок померк для меня, чёрное время суток навсегда поселилось в моей душе. После операции врач пообещал, что зрение вернётся, но в это сложно было поверить, когда перед тобой круглые сутки стоит темнота. Но, как ни странно, это несчастье дало толчок другим органам чувств: я стала резко улавливать звуки, даже негромкие, на которые в обычном состоянии не обращаешь внимания. Моё обоняние обострилось до такой степени, что, сидя у себя в комнате, я чувствовала не только герань на моём окне, но и запахи, доносящиеся из подъезда. Вот сосед прошёл с сигаретой — на меня навеяло табаком. А вот баба Рая, спускаясь по лестнице, стучит об пол своей тросточкой. Даже как муха пролетела — слышала. Всё вокруг меня как будто ожило. Мама со шлейфом духов Жорж Пьер Санд зашла ко мне в комнату. Точнее, я уловила запах её духов ещё до того, как она успела зайти, и когда я с ней поздоровалась, она решила, что я снова вижу. А я сидела дома в кресле и раздумывала над своим будущим: что будет, если зрение ко мне не вернётся?
А потом я вдруг как будто провалилась сквозь пространство и оказалась на мосту. Мост каменный, старинный, с резными перилами, запах тины от реки ударил в нос. Я стояла на мосту и разглядывала окрестности. Я что, снова вижу? — пронеслась мысль в голове. Рядом стоит седовласый мужчина, навалившись локтями на парапет, и задумчиво смотрит на воду. И только потом я заметила, что стою не в домашнем халатике и тапочках на босу ногу, а в платье, туфельках, и сверху на плечи накинут плащ. По течению реки, как кораблики, плывут опавшие с деревьев листья. Прислушалась к своим ощущениям — мне не страшно. Я удивилась сама себе: как я сюда попала? А мужчина, как ни в чём не бывало, продолжает со мной разговаривать. — Так вот, я считаю, что тебе надо поступать к нам в университет в Ленинграде, — утверждает он. 
— Ты станешь перспективным модельером, тебе нужно развиваться. 
— И ещё, позже перед тобой встанет выбор: Москва или Италия, как раз придёт время идти дальше. И от этого выбора будет зависеть твоё будущее. Не стой на месте, Липецк в плане модной индустрии бесперспективен, но ты и сама об этом узнаешь. Голос стал глуше, по водной глади пробежала рябь, и я вынырнула в темноту. Я снова ничего не вижу. — Какой Липецк, какая Италия? — крутилось в голове, о чём он.

***
Василиса сидела притихшая и не сводила с меня глаз, и только урчание в животе вернуло её в реальность. — Пошли обедать, а то что-то я тебя баснями кормлю, — позвала я её на кухню. И мы стали собирать на стол. — Бабушка, а ты совсем не испугалась? — удивилась Василиса. — Нет, было необычно, удивительно, но не страшно, — сказала я. — А когда я первый раз провалилась в пространство, то думала, что перемещаюсь во времени и испугалась, что не вернусь обратно, — созналась внучка. — Это потому, что вы выросли на сказках о магии и волшебстве и уже приравниваете мир книг к миру реальному, — назидательно ответила я. — А что было дальше? — спросила внучка. — Вот пообедаем, и расскажу, — настояла я.

***
Домашним рассказывать про такой финт ушами я не стала — а то ещё в «дур-хаус» сошлют. Решила, что, возможно, это последствия операции или травмы, кто знает, что это за выкрутасы психики. В общем, надумала пока подождать, повторится подобное или нет. Через неделю после описанных выше событий я стала видеть свет, разливающийся от включённой электрической лампочки, а ещё через неделю я прозрела. Как же я радовалась своему выздоровлению и наслаждалась увиденным миром! Мир заиграл красками. А краски я любила. Читать мне пока не разрешали, но вы ведь понимаете, что запретный плод сладок, хотя я убеждала себя, что вовсе не читаю, а рисую. Но хрен редьки не слаще, поэтому мама старательно отбирала у меня альбом, карандаши, фломастеры, ручки, краски — в общем, всё, чем можно рисовать. Некоторое время мне пришлось ходить в затемнённых очках, и, хотя солнце спряталось за облаками, назначение врача я выполняла. Мои однокурсницы, полные энергии, уже вернулись с картофельных полей, а во двор, словно театральная декорация, ворвался ноябрь — дерзкий, пронизывающий, с лёгкой россыпью первых снежинок. Солнцезащитные очки, ставшие уже частью моего образа, я так и не сняла, позволяя им скрывать лёгкую меланхолию в глазах. Седьмого числа нас всех ждала демонстрация, и меня, конечно, эта участь тоже не обошла. После недавней операции о тяжёлых транспарантах и речи быть не могло, так что я, словно невесомая массовка, фланировала с воздушными шариками в руке, вдыхая каждый новый, светлый миг. Мне хватило мрака, поверьте.

***
После демонстрации решили шикануть и зашли с девочками в блинную, порадовали себя блинами со сгущёнкой и стаканом горячего чая. Настроение поднялось, идти домой не хотелось, но и гулять по городу тоже желания не было — нагулялись во время праздничного шествия. И тут мне пришла в голову блестящая идея: кино! Как раз вышел нашумевший фильм «Игла» с Виктором Цоем, и мы, полные энтузиазма, двинулись за билетами. У кассы уже выстроилась внушительная очередь — видимо, мы были не единственными, кто мечтал согреться в уютном зале после бодрящего променада перед трибунами городской администрации. Вокруг кипел настоящий улей: разговоры, смех, оживлённые обсуждения демонстрации. — Девочки, вы видели, в чём наша куратор была? Это, кажется, пуховик? — с придыханием спросила Марина. 
— О да! Стёганый, такой пышный, белоснежный… Я просто глаз отвести не могла! — вторя ей, воскликнула я. 
— Интересно, она сама его сшила или старшекурсникам в мастерской заказала? — Ольга повернулась к стильной брюнетке с ярким макияжем, стоявшей за нами в очереди. Эта девушка была из другой группы, но мои подруги уже успели познакомиться со многими во время той самой «картофельной эпопеи» и теперь непринуждённо обменивались приветствиями и последними новостями. — Старшекурсницы шили, — небрежно бросила модница, и мы ещё раз восхищённо переглянулись. После просмотра картины зрители притихли, каждый думал о своём. Фильм оказался тяжёлым для восприятия, и мы, молча, без настроения поплелись домой. Думать о том, что кто-то вот так с одного укола может стать наркоманом, не хотелось. Пришла домой и стала готовиться к учёбе. — Что печальная такая, праздник на дворе, — спросила мама. Я рассказала ей про фильм. — Хорошо, что предупредила, а то мы с отцом тоже хотели сходить, но сейчас вот тебя послушала и уже не хочется. Подождём какую-нибудь комедию. — Да, это тебе не «Танцор диско», — со знанием дела заявила я. Который крутили в кинотеатрах страны с 1982 года. — Там ещё идёт индийский фильм «Приговорённый», но он тоже вроде как печальный. — Но, может, он не такой печальный, как с Цоем? — уточнила мама. Пока обсуждали с мамой фильмы, на которые стоит сходить, ко мне забежала Ольга, и мы ушли в мою комнату. — Кира, ты в чём завтра пойдёшь? — спросила подруга. — Ещё не решила, но, скорее всего, в чёрном шерстяном платье, а что? — озадачилась я. Классическое платье с юбкой годе в стиле «Готика» очень хорошо смотрелось на моей точёной фигурке. Я была высокая, с иссиня-чёрной копной длинных волос. Внешность мне явно досталась от отца. — А дай мне на завтра своё зелёное платье в тонкую полоску, а то у меня розовое с зелёными туфельками не смотрится, а у розовых — набойка отпала. — Бери, можешь носить, пока туфли не отремонтируешь к своему розовому безумию, — не пожадничала я. Ольга, довольная, с моим платьем под мышкой, убежала домой.

***
Началась учебная страда. А как же — страдали, кто как мог. Требования к нашему внешнему виду были высокие: мы должны были всегда ходить по коридорам и кабинетам техникума только в туфельках на каблуке, с причёсками, с аккуратным макияжем и не вульгарно одетыми. Вкус нам прививали с первых дней учёбы. Это после того, как в школе на всё это был строгий запрет. Система противоречила сама себе. Мы с Маринкой, две начинающие художницы-модельеры, спешили на лекцию по конструированию — сакральному искусству создания лекал. В нашей преимущественно женской группе был один персонаж, который нарушал все каноны этого рафинированного мира, — Лев Березкин. Взрослый, очевидно послеармейский парень, он был единственным мужчиной на курсе и выглядел как герой альтернативного кино: тельняшка, джинсы, кроссовки и облако осветленных химической завивкой волос. Этот голубоглазый блондин притягивал взгляды, вызывая у одних девчонок игривый интерес, а у нас — добродушную улыбку. Наши сердца, впрочем, были уже заняты: Дима Беликов штурмовал машиностроение в Политехе, а Ваня осваивал механику в Сельхозакадемии. Видимо, решив не испытывать судьбу армейской разлукой, наши кавалеры выбрали путь высшего образования. Именно на конструировании Лев в очередной раз подтвердил свою неординарность. Он представил авангардный эскиз платья со сложнейшим архитектурным кроем и попросил преподавателя помочь с построением лекал. Мы замерли в предвкушении: как воплотить в ткани этот полет фантазии?
«Какое воображение, — шептала я Маринке, — это же гениально!»
Однако наш преподаватель, мэтр старой школы, быстро остудил наш пыл. Он объяснил, что истинная элегантность кроется в простоте, приведя в пример каноническое маленькое черное платье от Шанель. «Такой замысловатый выворот на лифе, — начал он, обводя эскиз карандашом, — может позволить себе лишь обладательница очень скромного бюста. Если же у модели пышные формы, подобный крой создаст ненужный, гротескный объем. Прежде чем фантазировать, помните: одежда должна украшать женщину, а не превращать ее в шифоньер с оборками. Ваша задача как модельеров — видеть анатомию, работать с ней. Мы скрываем недостатки и виртуозно подчеркиваем достоинства». В аудитории воцарилась тишина. Мы впитывали каждое слово, словно откровение. «Вот, к примеру, моя жена, — „толстопятой пензячкой“, мастерски научилась работать со своими формами с помощью А-силуэта. Искусство модельера — это не про фантазии, а про решение конкретных задач», — продолжил мэтр. Мы вышли с лекции другими людьми, немедленно начав анализировать фигуры друг друга уже с профессиональной точки зрения. Последующие дисциплины лишь углубляли наше понимание профессии. Моделирование
Здесь, на бумаге, я давала волю самым смелым идеям, зная, что лист стерпит любое буйство фантазии, которое позже придется усмирять законами кроя. Цветотипы
Мы погрузились в изучение колористики. «Цветотип — совокупность признаков внешности…» — сухо сообщал учебник. На практике это вылилось в бесконечные дебаты, кому подходит «мокрый асфальт», а кому — «мышиный серый». Пятьдесят оттенков серого, блин. «Это вы тогда вручную подбирали цвета, — вставила свои пять копеек продвинутая Василиса, — а у меня все цветовые сочетания давно компьютер определяет». Академический Рисунок
Этот предмет вернул нас с небес на землю. Мы начали с азов: геометрические фигуры, игра света и тени. Затем перешли к анатомии — частям тела, и, наконец, к изучению обнаженной натуры. Будучи скромницами, мы нашли компромисс с преподавателем: нашим нарисованным натурщицам мы стыдливо пририсовывали трусики, создавая серию работ в стиле «топлес». Конечно, в расписании были и более прозаичные, но не менее важные предметы: электротехника, теоретическая механика, материаловедение. Даже английский язык был с профессиональным уклоном — мы переводили статьи из иностранных модных журналов, чувствуя себя частью глобальной индустрии. Так, шаг за шагом, наша юношеская мечта о красоте обретала строгие черты настоящей профессии. Учиться нам нравилось. Ольга не смогла во время вступительных сдать на пять рисунок, но прошла конкурс на технолога. Поэтому мы учились в разных группах, и пары у нас не совпадали. Однако мы с любопытством бегали к ней в аудиторию, ведь у них в группе училась негритянка. Раифа была дочерью своего народа: статная, фигуристая, все сразу определили у неё «песочные часы». Я думаю, девочки поймут, о чём я. — У тебя сейчас тоже песочные часы, только пополневшие, — выдала вердикт моей фигуре внучка. — Спасибо, — улыбнулась я ей.

***
Первый курс пронесся, оставив шлейф из эскизов, конспектов и предвкушения свободы. На летние каникулы мы с родителями отправились в Украину, к родственникам. Это был последний год, когда эта республика ещё входила в состав Советов. Но настроения жителей жёлто-синей были уже сепаратистскими.
Пока наши парни, верные духу времени, отправились в стройотряд за «длинным рублем», мы, девчонки, разъехались по курортам. Маринка с семьей нежилась на пляжах Анапы, а Ольга, как дочь военного, отдыхала в ведомственном санатории Кисловодска. Моей же точкой притяжения стал небольшой украинский городок, где меня ждала кузина Ленка. Сестрица, которая была на год старше, казалась мне воплощением стиля. В условиях тотального дефицита портовый город был настоящим оазисом, окном в мир западной моды, и гардероб моей кузины был тому ярким подтверждением. Она слыла не просто местной модницей, а стихийным трендсеттером, виртуозно миксуя дефицитный импорт с лучшими образцами местной легкой промышленности. Ее пляжные ансамбли сменялись чередой продуманных образов: сегодня — яркое бикини и соломенная шляпа-канотье, завтра — слитный купальник с морским принтом и широкополая шляпа. Одну из них, кокетливую и изящную, она презентовала мне. Мы часами пропадали в теплых волнах, и моя бледная кожа, чуть тронутая солнцем, приводила маму в отчаяние. — Кира, выходи из воды! Ты же совершенно не загорела! — взывала она с берега. — Мам, мне скучно просто лежать и жариться, — жаловалась я, поглядывая в сторону отца, выходя из воды лишь для того, чтобы тут же убежать с Ленкой играть в пляжный волейбол. Именно там, на волейбольной площадке, я познакомилась с бывшими одноклассниками кузины. Южные, загорелые, расслабленные и словоохотливые, они разительно отличались от наших немногословных и суровых парней. Вечером мы договорились погулять по набережной, и Ленка, будущий синоптик из Гидрометеорологического техникума, выступила гарантом нашей безопасности перед моими родителями. 
— Кира, а ты что всё время с собой альбом с карандашами таскаешь? Художница, что ли? — спросил Стас, весёлый загорелый парень с вьющимися, выгоревшими на солнце волосами. — Я будущий модельер, — гордо ответила я. — Вот, вдохновляюсь, придумываю новые образы. — То есть ты шить умеешь? — снова уточнил Стас. — Вообще, умею, но я учусь не шить, а придумывать для людей идеальную одежду, — пыталась я объяснить парню суть своей профессии. — А чё её придумывать, она и так уже придумана, все рубахи одинаковые, — показал руками на себя и на друзей Стас. — Вообще, они все разные: разная длина рукава, разная форма воротника, разная форма карманов — у тебя с клапанами, у остальных без, разная ткань, разный рисунок, разный цвет ткани, — перечисляла я все разности. — Кира, ты смотрела фильм «Девчата»? — спросил меня Юрко. — Да, — не поняла я аналогии. — Там главная героиня, Тося, тоже перечисляла разные блюда из картошки, но, понимаешь, в чём суть — картошка, она и есть картошка, — сделал вывод Юрко. — Главное, ты такое не ляпни шеф-повару ресторана, — предупредила его я. — А мы по ресторанам не ходим, — заверил меня Юрко. Я промолчала. Парни ухаживали за нами, как умели, презентовали нам кулёчки с шелковицей. Иногда ходили в кино, а иногда на танцы. В городских парках того времени были организованы открытые площадки. Под навесом на подиуме играл духовой оркестр. В общем, отдохнувшие, загорелые, набившие полные карманы красивых морских ракушек и набравшиеся положительных эмоций, мы вернулись домой. Через неделю вернулась и Маринка из Анапы. — Маринка, ты похожа на негатив, — смеялась я. Светловолосая, загорелая, она смотрелась как на ленте негатива. Но это её нисколько не портило, а придавало некоторую загадочность облику, некую нереальность. В конце августа вернулась и Ольга. Отпуск у военных в два раза длиннее, и они всей семьёй на два месяца укатили в Кисловодск: отдыхали, поправляли здоровье, поднимались в горы, ходили к источникам. Ольга взахлёб делилась впечатлениями, оставленными завораживающими видами гор. — А Курортный парк какой красивый, девочки, какие там цветы, а ещё такие большие красные камни. Говорят, в горной части парка водится дикая кошка. Мы поднимались с папой в горы, но кошку так и не видели. Зато мы видели редкие растения, которые занесены в Красную книгу. — Это какие? — поинтересовалась любопытная Марина. — Точно помню колокольчик доломитовый, — смутившись, призналась Оля. — Такое хрупкое чудо лавандового оттенка на фоне суровых скал. Остальные названия, к сожалению, вылетели из головы. Фотки проявим в фотоателье, сами увидите, какая там красота. Она махнула рукой, словно отгоняя досаду от своей забывчивости.

***
Хлопнула входная дверь. — Дедушка приехал? — глянула Василиса и сникла. — Нет, папа. — Василиса, собирайся, — бросил Роман дочери, а мне кивнул. — Мне ещё бабушка не всё рассказала, — взбунтовалась внучка. — Кира Андреевна, мы с Марией поедем в Норвегию, на конференцию архитекторов. Можно, Василиса у вас ещё неделю поживёт? — спросил зять. — Можно, — улыбнулась я. — Ура! — взвизгнула Василиса. — Поехали, я тебя завтра с вещами к бабушке с дедушкой привезу.

***
Внучка уехала домой, а мои воспоминания так и всплывали волной прошлого в моей памяти. Да и не всё я смогу рассказать своей любимице. Наступил тёплый, радующий своими яркими красками сентябрь. В этом году мне не удалось откосить от картофельного поля, и, слава Богу, лучше уж картошку собирать, чем быть незрячей. На поле мы были не одни — с нами соревновались парни из Политехнического университета, того самого, в котором учился Дима Беликов. Мы шли, что называется, ноздря в ноздрю, а кто бы захотел проигрывать? Назвался груздем — полезай в кузов. Наше соцсоревнование подходило к концу, рабочий день заканчивался, сорок два студента были тому свидетелями. Погода не радовала, накрапывал мелкий дождик, но наше руководство решило, что выполнению плана сбора урожая он — мелкая помеха. А зря. Меня снова переклинило, и я провалилась в параллельное пространство: всё то же самое, и те же лица, дождь разошёлся сильнее. Мы уже набрали полную машину картофеля, даже с горкой. И тут парни из Политеха забрались на эту мокрую, измазанную в глине картошку верхом и поехали домой. И я вижу, как один из них соскальзывает с этой импровизированной горки прямо под колёса кузова. Действие происходит как при замедленной съёмке. Смотрю, как колесо медленно прокатывается по его лицу, и он утопает в вязкой глиняной дороге. Ужас. Я вздрагиваю от прикосновения. Маринка стоит и трясёт меня за плечо: — Кира, ты что замерла, как статуя? Тебе плохо? — Вот тот парень сегодня попадёт в аварию, — показываю я пальцем на только что увиденного в моих видениях студента. — У тебя что, опять начались видения? — не унималась любопытная подруга. Через час мы заканчиваем сбор урожая, а дождь уже льёт в полную силу. Я наблюдаю, как парни забираются на гору картошки, а мы, девочки, идём следом за ними по рыхлому, перепаханному глиняному полю по колено в грязи. Значительно отстав от едущей впереди машины, мы добрались до деревни, в которой квартировались, отскребли комья грязи от резиновых сапог, по очереди помылись в тазике за занавеской, отгораживающей зону ванной, развесили сушиться вдоль печки намокшую под дождём одежду и сели ужинать. Ужин готовила дежурная, она уже и прибралась в комнате, натопила печь и нагрела к нашему приходу пару вёдер воды. Вздрогнув от настойчиво тарабанившего в дверь кулака, мы переглянулись и спросили, кто бы это мог быть. — Девочки, откройте, — раздался голос куратора нашего курса. Оказалось, к нам стучался перепуганный преподаватель информатики, за что-то сосланный вместе с нами в это картофельное помешательство. Я оглядела девушек — все уже успели переодеться в домашние спортивные костюмы и халатики — и отдёрнула щеколду. — Все живы? — оглядывая нас, спросил обеспокоенный куратор. — А что с нами должно было случиться? — удивилась Марина. — Один студент упал с машины и попал под колесо кузова, в котором везли собранный сегодня урожай, — сознался преподаватель. — Так мы с ними не ездили, пешком шли, — заверила словоохотливая Марина. — Молодцы, — успокоился куратор. — Вадим Алексеевич, а кто пострадал? — спросила я. — Кира, я не знаю, как его зовут, но это студент Политеха, — ответил преподаватель, уже собираясь уходить. Куратор вышел, а мы с Маринкой собрались после ужина сходить навестить болящего, а заодно проверить, тот ли это пострадавший, которого я видела. — А что мы ему скажем, зачем пришли? — не нашлась я. — Кира, пошли, по дороге придумаем, спросим о его здоровье и узнаем, чем можем помочь, — заверила меня подруга. Парень действительно оказался тем, кого я видела в своём видении, студента звали Сергеем Михеевым, и он, как оказалось, не так уж и сильно пострадал. По крайней мере, конечности его были целы — спасло парня пресловутое русское бездорожье и затяжной дождь, который размягчил укатанную глиняную колею до состояния масла. Его просто вдавило в грязь, а ещё парень успел увернуться, и колесо прошло рядом, скользнув по боку и щеке. Возвращались домой мы молча: я обдумывала, чем мне эти видения могут в дальнейшем навредить, а Маринка, как впоследствии выяснилось, думала, что у неё есть подружка-ясновидящая, и теперь все сложные жизненные ситуации можно будет видеть наперёд. Но мне пришлось её разочаровать, так как проваливаться в подсознательное пространство по своей воле я не умела, а что именно запускает механизм моих видений, я ещё не выяснила. Месяц сбора урожая больше ничем выдающимся нас не порадовал, и мы бодрые и радостные вернулись домой. Ура, можно подальше закинуть ватники и резиновые сапоги и одеться в соответствии со своим статусом студенток модной индустрии. Учебный год начался с той пьянящей энергии, которая бывает только в юности. Первая неделя пролетела как один день, увенчавшись традиционным осенним балом — главным светским событием нашего техникума. Именно там, в вихре вальса и под ритмы первых дискотечных хитов, Ольга познакомилась с обаятельным курсантом. Юноши из расположенного неподалеку военного училища были частыми и желанными гостями на наших вечерах, добавляя им нотку романтизма. Нас же по-прежнему сопровождали наши верные рыцари — Сергеев и Беликов.

***
Я была безмерно рада вернуться к учебе. За лето в моей голове скопился целый архив идей, эскизов и образов, которые требовали немедленного воплощения на бумаге, а в перспективе — и в ткани. Мне не терпелось реализовать свои замыслы и получить оценку преподавателей-профессионалов. Приближался к концу 1990 год — время тектонических сдвигов не только в политике, но и в уличной моде. Деним перестал быть просто одеждой, он стал символом свободы. И в этот момент на модную арену вышел неожиданный игрок. Легендарный поезд Москва — Пекин превратился в главный торговый караван эпохи, и хлынувший оттуда поток китайских товаров составил сокрушительную конкуренцию агонизирующей советской легкой промышленности. В коридорах нашей альма-матер замелькали яркие футболки с восточными принтами и ажурные топы — дешевые, доступные и, что самое главное, отвечающие острому запросу на новизну. Это был наглядный урок экономики и маркетинга, который мы получали в реальном времени: наша будущая индустрия проигрывала битву за потребителя прямо у нас на глазах.

***
Мы пересеклись с Ольгой в коридоре у кабинета технологии швейного производства. Она выходила с пары, и ее поникший вид разительно контрастировал с деловитым гулом выходящей толпы. — Что случилось, подруга? — мы с Маринкой тут же бросились к ней. Выяснилось, что ее роман с курсантом из авиационного училища, продлившийся всего месяц, бесславно завершился. Инициатором разрыва стал он. — Оль, да брось его сама, первой! — выпалила я, руководствуясь юношеским максимализмом. — Не могу… он первый успел, — на ее глаза навернулись слезы. — Ну и забудь о нем! — я попыталась переключить ее внимание. — Хватит смотреть на военных, посмотри на гражданских. Давай мы тебе в Политехе кого-нибудь найдем! Маринка, — повернулась я к подруге, — попроси Беликова, чтобы он Ольгу со своими друзьями познакомил. Мы же все равно в выходные к ним на дискотеку едем. Маринка посмотрела на Ольгу с сочувствием и скепсисом. — У нее папа военный. Она привыкла к этой среде, к выправке, к форме. Ей с другими будет сложно. — Да, диагноз, — с досадой вздохнула я. Привычка к определенному типажу, впитанная с детства, оказалась сильнее логики и дружеских советов.
После технологии пошли на моделирование, и, поскольку настроение было не очень, то и коллекция у меня вышла грустная. Я отрисовала восемь траурно-черных платьев разной степени длины и силуэтов: от строгих прямых силуэтов с юбкой-карандаш, юбкой-годе, с юбкой-воланом до А-силуэта, и каждый раз представляла в этих платьях Ольгу, которая стоит на могиле неизвестного курсанта, застрелившегося от неразделённой любви. А в руках она держит кроваво-красные гвоздики. — Марина, поделитесь с соседкой по парте карандашами, а то, похоже, она сегодня на урок только чёрный карандаш взяла, — язвила преподаватель. — Кира, почему у тебя вся коллекция чёрная? — задала вопрос Маргарита Андреевна. — Ты считаешь это стильно? — Почему вся, цветочки красные, — не поняла я вопроса. — Какие цветочки? — удивилась преподаватель. — Ой, то есть, я хотела сказать, туфли красные будут, и клатч, — выкрутилась я, выходя из ступора. — Так и рисуй красные туфли и клатч, — не успокаивалась преподаватель. Маргарита Андреевна отошла. А Маринка уставилась на меня. Я поделилась идеей возникновения данной коллекции. Подруга кровожадно улыбнулась и одобрила посыл. Настроение поднялось. А вы как хотели? Дизайнеры — они такие. Второй курс пролетел почти так же быстро, как и первый, и нам осталось отучиться полгода на третьем, а это госы, диплом, производственная и преддипломная практики. Мы с Маринкой шли, что говорится, ноздря в ноздрю, распределение на предприятия проходило по баллам. Первыми выбор делали те студенты, у которых было больше баллов, и так, пока не останется то, что останется. В общем, троечникам мы не завидовали. В Липецке год назад открылся Дом моды, и две наши студентки, отработав там год, выскочили замуж за военных и умотали из города по распределению мужей. Поэтому там было сразу две вакансии художников-модельеров. Мы с Маринкой решили рискнуть, и, хотя по баллам мы могли выбрать и другие города и предприятия, возможность жить и работать вместе нас вполне устраивала. Парням нашим ещё оставалось учиться два с половиной года, и они в расстроенных чувствах провожали нас в чужой город. Ольгиного отца перевели в Ленинград, но пока, суть да дело, город переименовали в Санкт-Петербург, а случилось это в 1991 году. И подсуетившись, он помог дочери получить перераспределение в Питер. Взрослая жизнь наступала на пятки, пришлось становиться самостоятельными.

Глава 2 Липецк

Липецк, расскажу немного о своем новом пристанище. Город представлял собой промышленный центр, расположенный на берегах реки Воронеж. Липецк был известен своими металлургическими предприятиями и активно развивающейся инфраструктурой. Улицы Липецка гармонично сочетали в себе советскую архитектуру с новыми строительными проектами, что придавало городу уникальное очарование. Городские парки и аллеи становились популярными местами отдыха для горожан, предлагая свежий воздух и умиротворяющую атмосферу. В марте мы с Маринкой вышли на наши новые места работы, вдохновленные новыми идеями. На просторах родины веяло свободой слова. Мода девяностых в России была абсолютно уникальным явлением. Названия стилю того времени не придумано до сих пор. Что не мудрено. Это было время, когда «сама мода, как бы, вышла из моды». Я бы назвала этот модный период вульгарным. Кто постарше, помнит желтые лосины и колготки в сеточку, жуть. Ах, да, еще дольчики были. В стране наступил повальный дефицит продуктов, прилавки магазинов были пустые. Чем голоднее становились люди, тем короче дамы шили юбочки. Пресловутому советскому пуританству пришел конец. Улица Тверская в Москве приобрела новый смысл, как и голубой цвет.

***
Нашим домом в Липецке стала комната в общежитии квартирного типа — настоящая роскошь по меркам того времени, с отдельным санузлом и собственной кухней. Мы с Мариной поселились вдвоем в просторном и светлом помещении, которое тут же решили превратить из казенного жилья в стильное место. Это стало нашим первым самостоятельным дизайн-проектом. Мы начали с чистого листа, оклеив стены фактурными белыми обоями под покраску. Старая, выданная кастеляншей мебель прошла полный цикл реставрации: мы ошкурили потертые поверхности, загрунтовали и покрыли их несколькими слоями матовой белой эмали. Так родилась наша «белая-белая комната» — минималистичный, почти стерильный интерьер, который требовал ярких акцентов.
Следуя законам колористики, мы ввели в этот монохромный мир мощное цветовое пятно. Окна мы задрапировали плотными шторами сочного оранжевого цвета, которые мгновенно притягивали взгляд и заливали комнату теплым светом. На подоконнике алым пламенем расцвела герань — дань традиционному уюту в нашем авангардном пространстве. Как художники, мы не могли обойтись без авторского штриха. На стене появился стильный постер, нарисованный нами: гиперреалистичный срез апельсина, с которого стекает капля сока. Кровати мы застелили мягкими, дымчато-серыми меховыми пледами, добавив интерьеру тактильности и уюта. Жизнь в Липецке нам определенно нравилась. Развитая инфраструктура и мягкий, теплый климат создавали комфортную среду, в которой хотелось остаться надолго. Мы обустроили свой быт, создав маленький оазис гармонии и стиля. Но за стенами нашего белого убежища нас ждала суровая реальность. Самое болезненное разочарование ждало нас на работе. Нас, молодых художников-модельеров, полных свежих идей и желания творить, фактически лишили голоса. Ощущение было такое, словно птице подрезали крылья. Вся наша работа свелась к механическому копированию. Нам выдавали стопки западных журналов мод — Burda Moden, Vogue, Elle — и ставили задачу: адаптировать увиденные модели и построить для них лекала. Страна стремительно переходила на рельсы рыночной экономики, и главным критерием успеха стала не уникальность, а продаваемость. Шили то, что гарантированно найдет своего покупателя, — проверенные западные силуэты. Наш Дом моды, который в наших мечтах был храмом эксклюзивного дизайна и высокого искусства, на глазах превращался в безликую фабрику по производству ширпотреба. Мы, мечтавшие создавать будущее российской моды, стали простыми закройщиками. Это был жестокий, но очень важный урок о том, как идеалы сталкиваются с реальностью дикого рынка.

***

— Пойдем на телеграф, закажем переговоры с Питером, — предложила я Маринке. Мы сидели в гулкой, пахнущей сургучом и озоном кабинке, ожидая, когда телефонистка соединит нас.
Разговор с Ольгой не обрадовал. В августе 1991 года случился путч ГКЧП. И хотя Горбачев сохранил свой статус, ситуацию в России это никак не улучшило. В армии был разброд и шатание, денег у страны, содержать многочисленные войска, не хватало. Ольгиного папу сократили. Человек, отдавший родной дивизии всю сознательную жизнь, остался в сорок три года без пенсии в звании подполковника. На заводы было устраиваться бесполезно, предприятия в большинстве своем стояли без заказов, либо там не платили совсем, либо задерживали зарплату. Семью, по сути, кормила Ольга. Ее Дом моды, на удивление, держался на плаву, они заключили договор с американским партнером, и теперь отшивали «фирменную» одежду в своих цехах, по американским лекалам и с их фурнитурой. Позже Ольга пристроила и маму к себе на работу в цех упаковки. Не имея швейного образования, и ни дня не проработавшая жена военного, стала прикреплять к «якобы импортным» изделиям иностранные лейблы и упаковывать модные шмотки в иностранные пакетики. Понятие «франшиза» в обиход еще не войдет долго.

***
Воскресное солнце лениво цедилось сквозь тюль, оседая пылинками на полированной поверхности югославской «стенки». В гостиной Ситниковых собрался костяк старой гвардии.
Начал, как всегда, Шангин. Полковник, чьи плечи до сих пор помнили вес погон, с силой опустил стопку на стол. Водка плеснула на скатерть. — Державу… Великую державу превратили в банановую республику без бананов! — его голос, обычно звеневший металлом на плацу, теперь дребезжал от горечи и выпитого. — Страна третьего мира. Стыдно в глаза смотреть старикам. Майор Якимов, человек более язвительный, усмехнулся в свои аккуратные усы. — Чего ты кипятишься, Игорь? Все логично. Союзные республики… они как крысы с корабля, который сам капитан направил на рифы. Всем срочно понадобился свой флаг, свой гимн и свой таможенный столб. Суверенитет! — он произнес это слово так, словно пробовал на вкус что-то прокисшее. Ситников, хозяин дома, медленно нарезал колбасу на блюдце. Он был мыслителем их маленького кружка, человеком, который всегда искал причину, а не виноватого. — Самостоятельность — это прекрасно, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. — Только как эта машина будет работать по частям? Не понимаю. Ведь мы были одним организмом. Разорви это — и все захрипит, всё остановится. Их экономики хрякнут первыми. А следом и наша. — Вот! В самую точку! — Шангин оживился, найдя поддержку. — У меня знакомая в Риге, на молочном комбинате всю жизнь отпахала. Помнишь, какая в советской Латвии сгущенка была? Деликатес! Она мне раньше с гордостью писала: «Наша сгущенка на экспорт идет, в Союзе ее днем с огнем не сыщешь!» А как только получили свою независимость, пришло от нее письмо, все в слезах. Комбинат встал. И знаешь, почему?
Он сделал театральную паузу, обведя друзей тяжелым взглядом. — Потому что оказалось, что молочный порошок для их «экспортного чуда» везли из-под Рязани, жестяные банки штамповали в Череповце, а мазут для котельной гнали из Баку. И за все это теперь пришлось платить твердой валютой по мировым ценам. Сгущенка стала золотой в прямом смысле слова. И на Западе она за такую цену никому не сдалась. Всё. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Якимов налил всем по новой. — Зато, — он поднял свою стопку, и в глазах его блеснул ироничный огонек, — зато теперь мы с вами можем вот так сидеть, резать правду-матку про банановые республики, и никто за нами ночью не приедет. За свободу слова, господа офицеры!
Ситников тяжело вздохнул и кивнул, не поднимая глаз от нетронутого бутерброда. — Это точно. Итак, мужчины ругали правительство, а женщины упивались мексиканскими слезливыми сериалами. И если в 1989 году мы с подругами рыдали над несправедливостью, выпавшей на долю «Рабыни Изауры», то в эти выходные Ольга с мамой чувствовали сопричастность к судьбе «Просто Марии».

***
В те смутные годы, когда семейные лодки, одна за другой, шли на дно, разбиваясь о рифы бесхлебного быта, Ситниковы стали крепостью. Их маленький мир не просто уцелел — он закалился, спаянный общей бедой и тихой, не требующей слов преданностью. Это было редким исключением в эпоху тотального распада. Евгений Петрович, человек, выкованный из армейской стали и знающий точную цену и слову, и делу, не позволил себе роскоши раскисать. Уныние было непозволительной слабостью на поле боя, а новая жизнь и была полем боя. Увидев в глазах жены и дочери не жалость, а твердую веру в него, он понял, что его главный тыл надежен. Старые армейские связи, оказавшиеся прочнее новых государственных институтов, сработали безотказно. Вскоре Ситников уже смотрел не в потолок питерской квартиры, а в панорамное окно офиса со скандинавским дизайном. Его новая должность звучала по-западному солидно: начальник службы безопасности в российско-шведском совместном предприятии — островке европейского порядка посреди бушующего русского хаоса. Процветающий бизнес в те годы был похож на раненого зверя в джунглях: он истекал запахом денег, на который сбегались хищники. И они не заставили себя ждать. Тогда Ситников начал собирать свою стаю. Он бросил клич тем, кого Родина сначала отправила в афганское пекло, а потом, списав за ненадобностью, выбросила за борт тонущего военного корабля. Его бывшие сослуживцы, прошедшие горы и пустыни, откликнулись сразу. Опытный боевой офицер, он с холодной ясностью принял новую диспозицию. Раньше он защищал государственные рубежи, теперь — рубежи частной собственности. Суть миссии не изменилась: оберегать своих от чужих. Настали лихие времена, и они требовали людей его склада.

***
Нас швырнуло в капитализм без всякой подготовки, как котят в холодную воду. Два с половиной года, отмеренные нашими с Маринкой наивными надеждами, прошли под девизом, который тогда знала каждая семья: «Не до жиру, быть бы живу». Сергеев и Беликов, тем временем догрызали гранит науки в своих институтах, получая дипломы, которые уже почти ничего не гарантировали в новой, непонятной стране. Маринка, моя прагматичная Маринка, сыграла на опережение. Прямо перед защитой Димкиного диплома они по-тихому расписались в ЗАГСе. Ни фаты, ни ресторана. Просто штамп в паспорте как охранная грамота. Расчет был верный: его, как примерного семьянина, распределили в Липецк на завод, где еще теплилась жизнь. Мой же Сергеев, получив диплом, остался дома. Распределился в местную автоколонну — пахнущую соляркой и безнадегой. И оттуда, из деревянной будки междугороднего переговорного пункта, вещал о том, что любит меня, ждет, и что я должна все бросить и приехать. А куда ехать? В город, где нет ни одного Дома моды, а единственным трендом были вареные джинсы с рынка? Меня, художника-модельера, дипломированного специалиста по красоте и крою, там никто не ждал с распростертыми объятиями. Разве что третьесортное ателье — штопать старые дыры. На последнем разговоре мы окончательно разругались. — Ваня, подумай, а жить мы где будем, тебе от автоколонны квартиру дали? Или ты планируешь жить с моими родителями? Или с твоими? — злилась я. Сергеев заявил, что если бы я его любила, то могла бы и устроиться закройщиком в какое-нибудь городское ателье, без работы бы не осталась. А ещё я, тварь меркантильная, квартиру отдельную пожелала. А поскольку рядом со мной не было Маринки, вечно держащей в руках лопату наперевес, то корону мне поправить было некому. Итак, я гордая и амбициозная, осталась одна. Беликовым, как молодой семье, от завода, на котором теперь работал Димка, дали малосемейку, он подсуетился, как молодой специалист, имел право, ещё и женатый. Марина упорхнула из нашей комнаты устраивать семейный быт. Вечером, в субботу, мы как-то сидели у подруги дома и придумывали ей новое пальто на вырост, точнее на выросший живот. Подруга переживала, что осталась без свадьбы. Что повторила судьбу матери. — У мамы свадебного платья не было, и у меня тоже, — жаловалась подруга. Гормоны, наверное, играют, беременная, что с неё взять. — Что несёшь-то, — ругалась я. Маринкину маму бросил парень, воспользовавшись её любовью, а сам женился на другой. И подругу воспитывали мать и бабушка, очень любящие свою кровиночку. — Вы с Димой расписались, ты замужняя женщина, не говори ерунды. Давай, я тебе платье свадебное забабахаю, красивое, у меня фантазии хватит. Сходим в кафешечку, скромненько посидим, Ольгу позовём, она дама денежная, приедет, — предложила я. — Не хочу, платье свадебное с животом не будет красиво смотреться, — капризничала Марина. — Давай, после того, как родишь? — предложила я. — Потом уже поздно будет, — не соглашалась подруга. Домой я шла в расстроенных чувствах, с мыслью: «жизнь не удалась», Сергеев бросил, на работе, вместо того чтобы творить красоту, занимаюсь плагиатом. Денег, не так чтобы очень. Но беда не приходит одна. Заходя в подъезд общаги, встретила на лестнице коменданта, которая язвительно так заявила: — Не жирно ли, одной в комнате жить, раз подружка съехала, другую девицу подселим. На душе стало совсем противно, мысль о том, что мне обязательно подселят какую-нибудь грымзу, не отпускала меня всю ночь. Не выспавшаяся и злая, я явилась на работу. Секретарша Любочка, передав, что директор желает меня видеть, поцокала шпильками обратно в приёмную. Я собралась следом за ней. — Здравствуйте, Рудольф Яковлевич, — зашла я. — Доброе утро, Кира, присаживайся, — пригласил директор. — Наш завхоз рассказал мне об очень интересной статистике, говорят, ты в два раза больше тратишь расходного материала для создания эскизов. Тебе не удаётся с первого раза скопировать модели из журналов? — спросил директор, лукаво улыбаясь. Похоже, он уже знал ответ на этот вопрос. — Нет, я отрисовываю свои модели на бумаге, ищу свой бренд. Возможно, когда-нибудь вам надоест заниматься плагиатом, или кто-то из иностранных дизайнеров предъявит вам иск за нарушение авторских прав, и вы обратите внимание на своих модельеров, — начала я. — Считай, что твой час настал, — неси сюда свои рисунки, посмотрю. Я метнулась в нашу с Мариной мастерскую, которая гордо именовалась конструкторским бюро. — Ого, прилично, — выдал директор. — Знаешь, ещё в 1991 году в Москве проходил первый конкурс молодых дизайнеров и модельеров — «Международная Премия Дизайна Smirnoff». Он пришёл к нам из Великобритании, сейчас они решили провести его в Петербурге. У нас полгода на всё, работы будет море. И да, вся документация должна быть подготовлена на русском и английском языках. Выбери курсы английского, скорее всего, пригодится при общении с членами жюри. Курсы я сам оплачу. — А почему мы в нём раньше не участвовали, а ждали три года? — удивилась я. — Потому что выживали, и не до конкурсов было, сама же сказала, занимались плагиатом, — честно ответил директор. Я вышла из кабинета директора с такой улыбкой, как будто он мне зарплату в два раза увеличил. Депрессию как рукой сняло, я перестала себя жалеть, забыла о том, что меня бросил Сергеев, забыла, что мне хотят подселить соседку-грымзу. На обеде я выскочила к газетным киоскам, накупила газет, прочитала все объявления с курсами английского языка, нашла подходящую школу, и, отпросившись на часик пораньше, сбегала, записалась в неё, не забыв прихватить счёт на оплату. Маринка удивлялась моей расторопности, она уже вовсю готовилась стать мамой, и такой прыти не одобряла. Директор не обманул, курсы оплатил, и я стала учить английский на вечерних занятиях, три дня в неделю. Днём работа кипела, меня перевели дорабатывать собственную коллекцию. Из того, что я показала директору, он отобрал половину, но этого было мало. Маринка в гордом одиночестве всё ещё копировала модели из зарубежных журналов. Но ей оставалось каких-то полгода этим заниматься, впереди маячил декрет.

***
Новая соседка меня не впечатлила. Лена была на три года меня моложе, приехала к нам из моей родной альма-матер, но была технологом швейного производства. Какая-то она блеклая, — делилась я с Маринкой. Зашла к ней как-то в цех, девица сидит, уткнувшись в бумаги, пишет свои технологические последовательности, разрабатывает табель мер, составляет технологические карты, по сторонам не смотрит. Джинсы, футболка, кеды, на голове намотана шишка, которая закреплена карандашом. — Лена, привет, можешь сегодня после работы зайти хлеба купить, а то у меня вечером курсы? — попросила я. Она согласно кивнула, и снова уткнулась в свои бумаги. Вот и поговорили, — подумала я. Сходила на переговоры с Питером, похвасталась Ольге, что буду участвовать в конкурсе дизайнеров одежды, подруга ответила, что они тоже будут участвовать со своей коллекцией, но туда только сами дизайнеры поедут со своей командой, а технологов с собой не берут. Но она попросила директрису, и та достала ей билет на показ, так что она будет наслаждаться шоу из зрительского зала. — Тогда до встречи, — попрощалась я. — Как Маринка, муж не обижает? — поинтересовалась подруга. — Дима, молодец, заботливый. Марина скоро рожает, я как раз уеду в это время, — поделилась я. — Пока, — сказала Ольга, и в трубке раздались длинные гудки.

***
Судьбоносный день приближался со скоростью асфальтного катка со сломанными тормозами. За окном автобуса мелькал пейзаж, присущий средней полосе России. Наша команда, во главе с директором, расселась у окон зафрахтованного транспорта и мечтательно смотрела вдаль, предаваясь своим мыслям и витая в облаках. Приехали на стоянку гостиницы Васильевской. Наше временное пристанище было расположено в историческом центре, недалеко от знаменитой Васильевской стрелки и основных достопримечательностей города. Ресторан гостиницы славится отменной кухней, но, к сожалению, мне он был не по карману. — Рудольф Яковлевич, я к подруге поеду, она меня пригласила, у неё остановлюсь, — предложила я директору, рассчитывая, что тот захочет сэкономить на гостиничном номере. — Ну, уж нет, жить будем все вместе, мало ли что, где я тебя буду искать, — запротестовал руководитель. — Ну, нет, так нет, чего так нервничать, — решила я. Оказалось, что Любочка уже забронировала нам номер на двоих. Интересно, зачем она вообще с нами поехала, хотя в Доме моды ходили слухи об их интимной связи с директором. Вот и бронировала бы для них двоих номер, а меня бы оставили одну. — А что, одноместного номера не нашлось, почему я должна с кем-то вместе жить, — возмутилась я, — И вообще, я ценю своё личное пространство, и не люблю, когда в него вторгаются. — А с чего бы мне в твоё личное пространство вторгаться? — удивилась Любочка, — Или ты собралась в номер мужиков приглашать? — У кого чего болит, — пробурчала я. Комната мне понравилась, большая, комфортная, все блага в номере, наверное, дорогие апартаменты шеф снял, а я тут распсиховалась. Похоже, нервничаю из-за показа. Поехали регистрироваться, показ запланирован во Дворце Сюзора. Любочка увязалась с нами, и не зря. Она обежала все стойки регистрации, получила расписание показов, выяснила, куда подавать документы, где договариваться о предоставлении нам моделей, в общем, сделала половину работы. Перед показом меня лихорадило, как бобика после дождя. Рудольф попросил Любочку накапать мне пустырника полстакана, я проглотила его одним махом и вроде бы успокоилась. В конкурсе участвовало более ста дизайнеров. И откуда только понаехали. Хотя пригласили только тех, кто прошёл предварительный отбор по эскизам. После отборочного тура в полуфинал вышло всего тридцать шесть дизайнеров. Мы тоже прошли. Рудольф выдохнул облегчённо, оказывается, он даже и не надеялся, что мы выиграем. Для него проход в полуфинал уже удача. И чем он будет хвастаться, когда приедет в Липецк, тем, что мы не вылетели после первого тура, интересно. Нафига тогда и участвовать, если не веришь в победу. Меня снова начало колбасить. На этот раз я сама подошла к Любочке. Она понимающе отдала мне пузырёк с лекарством, я пошла к кулеру с водой, туда же подошёл симпатичный мужчина средних лет с сединой на висках. — Good afternoon, my name is Daniel Askill, and you. (Добрый день, меня зовут Даниэль Аскилл, а вас), — поздоровался мужчина. Слегка подзависнув, я тоже поздоровалась и представилась: — Kira Akush, contestant. (Кира Акуш, конкурсантка). — Your collection is impressive. (Ваша коллекция впечатляет), — заверил знакомец. — Are you a jury member? (Вы член жюри?), — поинтересовалась я. — I am a representative of St Martin’s College London. (Я представитель Колледжа Святого Мартина в Лондоне), — представился мужчина. 
— Have you heard about this educational institution? (Слышали ли вы об этом учебном заведении?) — Yes. (Да), — кивнула я. — Кира, наш выход, — позвала Любочка, — Это ты с кем разговаривала? — Это представитель колледжа Святого Мартина, — ответила я, — А возможно и член жюри. Слова английского профи, сказанные за кулисами, влили в меня эликсир дерзости. Когда затих последний трек, я вышла на подиум вместе с манекенщицами, и ослепительный свет рампы показался мне теплым и заслуженным. Низкий поклон под аплодисменты зала — мой первый настоящий триумф. Итог: утешительное третье место и чек на полторы тысячи долларов. По тем временам — сумма почти астрономическая, пахнущая свободой и импортными духами. Когда отгремели фанфары в честь победителей и начался обязательный фуршет с теплым шампанским и миниатюрными бутербродами, Даниэль материализовался вновь. На этот раз он был не один, а с худым юношей-переводчиком, следовавшим за ним словно тень. Мы с шефом как раз стояли у столика, неловко поздравляя друг друга с успехом, который оба не знали, как измерить. Мужчины обменялись рукопожатиями. А затем Даниэль заговорил, и его спокойный английский тут же превращался в чеканный русский в устах переводчика. — У вашей подопечной огромный, необработанный потенциал, — сказал он, глядя не на Рудольфа, а прямо на меня. — Но ей катастрофически не хватает «насмотренности». Это та самая визуальная библиотека в голове, которая отличает ремесленника от художника. Рудольф застыл. Его лицо, обычно выражавшее деловую хватку, превратилось в маску учтивого недоумения. Он напоминал компьютер из девяностых, который получил команду на неизвестном ему языке программирования и просто завис, растерянно моргая. — Обучение в нашем колледже могло бы стать квантовым скачком и для нее, и для вашей компании, — продолжил англичанин, не обращая внимания на эффект. — Но, разумеется, это станет возможным только в одном случае…
Он сделал паузу, давая словам вес. — …если ваш дизайнер освоит английский до уровня, на котором мы сможем свободно общаться. Сделав еще пару общих комплиментов моему «свежему взгляду», Даниэль протянул Рудольфу визитку и, кивнув мне, растворился в толпе. Я аккуратно высвободила плотный картон с тиснением из ослабевших пальцев шефа и, не глядя, опустила в свой клатч. Это была визитка не от человека, а от целой модной вселенной. На следующий день мир вернулся в свою привычную колею. Шеф с головой ушел в коммерцию: восемь моделей из моей коллекции прет-а-порте уезжали по контрактам на швейные фабрики куда-то на Балканы. У меня же образовался выходной. Нашу помощницу Любочку отпустили на шоппинг — осваивать призовые, а я, устав от этого выставочного сумасшествия, поехала к подруге. Оленька встретила меня визгом и объятиями. 
— Кира, ты гений! Я серьезно! — щебетала она, наливая чай. — Бросай свой Липецк, переезжай к нам в Питер! Тебя в наш Дом моды с руками и ногами оторвут! Моя директриса сидела рядом со мной, она всю твою коллекцию глазами съела. Говорит: «Вот это свежая кровь, вот это идеи!»
Когда эмоции схлынули, мы с Олей перешли на главный, вечный женский разговор — о жизни, которая происходит после того, как гаснут софиты. Я коротко и без жалости к себе обрисовала свою свободу, которая все больше походила на звенящую пустоту. Она, в свою очередь, поделилась новостью: у нее начался роман. Избранником оказался охранник из фирмы ее отца, бывший лейтенант Максим Лавров. Казалось бы, вот оно — счастье, но, как всегда, был нюанс. И этот нюанс имел имя, отчество и должность кастелянши в Малом драматическом театре — «Театре Европы».
Мама. — Мы с ней как будто говорим на разных языках, — вздохнула Оля. — Она вся из себя — богема. Ведет себя так, будто она не бельем заведует, а как минимум прима-балерина. В советское время ее власть была реальной: достать по блату билеты в МДТ было событием. А теперь что? Были бы деньги, билеты в кассе. Ее главный козырь обесценился. Я сразу представила эту женщину: вдову, пять лет живущую в просторной «трешке» с единственным сыном, который ее, по сути, и содержит. Женщину, чья социальная валюта — связи — превратилась в пыль. — Классика жанра, — кивнула я. — Ты для нее не будущая невестка, а конкурентка. Посягаешь на единственное, что у нее осталось, — на сына и его ресурсы. — Похоже на то, — Оля невесело усмехнулась. — Мы с Максом уже говорили о будущем. Он хочет, чтобы мы жили у них. Во-первых, ему не придется каждый день мотаться через весь город, чтобы проверить, «все ли у мамы хорошо». — А что, она нездорова? — удивилась я. — Абсолютно здорова. Но это, цитирую, «его сыновний долг, обещанный отцу на смертном одре». Во-вторых, — Оля закатила глаза, — его мама уверена, что я не умею готовить. Она будет ночами не спать, переживая, что ее мальчик останется голодным. В голове у меня пронеслось едкое: «Оля, тебе нужен мужчина или взрослый мальчик, прикованный к маминой юбке?» Но я промолчала. Кто я такая, чтобы давать советы с вершины собственного одиночества? Предложить взамен мне было некого. Мой мир был полон эскизов и манекенов, а не надежных мужских плеч. Вечер растаял. Мы распрощались, я пожелала ей удачи, в которую сама не верила, и вернулась в гостиничный номер. А рано утром автобус уже мчал нас обратно в Липецк, в нашу реальность. Напоследок жизнь подкинула мне утешительный приз. Права на мою коллекцию принадлежали Липецкому Дому моды, но шеф не забыл и про меня, и теперь мне полагалась небольшая, но стабильная сумма роялти с каждой отшитой модели. И пока мой директор пребывал в благодушном настроении от удачной сделки, я выпросила у него премию для себя. Деньги не заменили счастья, но они были отличным обезболивающим.

***
Перед отъездом мы прошлись с Ольгой по магазинам, купили подарки Беликовым. Съездили на Лиговский в Детский мир, потратились. — Как родители? Как папа пережил сокращение? — интересовалась я. — Да сложно сказать, с одной стороны сейчас так опасно, стрелки, бандитские разборки, криминал, а с другой, отец говорит, в Чечне неспокойно, не сегодня — завтра начнётся война, если бы не сократили, сейчас бы был там.

***

Творческий адреналин, кипевший во мне на конкурсе, иссяк, оставив после себя выжженную землю апатии. Источник идей, еще вчера бивший ключом, пересох. Я бесцельно слонялась по пустому кабинету, где тишина давила сильнее любого шума. Единственным событием в моей вселенной было ожидание: Маринка, моя верная подруга, вот-вот должна была родить, и ее уход в декрет оставил в моей жизни зияющую пустоту. Я была уверена, что она родит, пока я покоряю Петербург, но ребенок, видимо, решил повременить с выходом в этот странный новый мир. Ко мне в кабинет заглянул директор. Он окинул взглядом мою кислую физиономию, пустой стол, и, кажется, без слов прочел на моем лице диагноз — «профессиональное выгорание». — Так, Кира, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Две недели отпуска. Отоспаться, развеяться, премию потратить. Все работали в аврале, но ты — больше всех. Я не стала спорить. В тот же вечер билет в родной город лежал у меня в кармане. Это был эскапизм в чистом виде — бегство домой, в прошлое, чтобы разогнать тоску настоящего. Родители, конечно, моему явлению на пороге обрадовались до слез. Тут же, как в старые добрые времена, на столе возникла скатерть, хрусталь и нехитрое, но до боли родное застолье. — Ну, рассказывай, звезда, — мама смотрела на меня с обожанием. Я рассказала про Петербург, про конкурс, про третье место. — Третий сорт — не брак, — хмыкнул отец, наливая себе рюмку. Я метнула в него испепеляющий взгляд. Шутка была в его духе, но ударила по самому больному. Мама, гений семейной дипломатии, тут же перехватила инициативу, решив разрядить обстановку новостями из своей конторы — отдела кадров местного завода, хроники которого были злободневнее любых газет. — У нас на восьмое марта такое было! — начала она с энтузиазмом. — Руководитель устроил корпоратив. Мы все нарядились, накрасились… Я была в том белом платье-рубашке, помнишь, импортном, с металлическими пуговками? — она с гордостью посмотрела на отца. — Ты еще из рейса привез. Ну вот. Сходили в кафе, выпили, потанцевали. И тут заместитель директора приглашает нашего главного механика на медленный танец. А механик наш, парень простой, руки опустил… ну, сильно ниже талии. И тут директор, представляешь, пьяный в дым, подлетает, и бьет ее по лицу!
Мама сделала паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. — Она неделю с фингалом ходила. Прибежала ко мне заявление на увольнение писать. А я ей говорю: «Нина Петровна, голубушка, куда вы пойдете? Заводы стоят, денег нигде не платят». Подумала она, поплакала и осталась. Директор, конечно, извинился. Цветами. — А чего он ее приревновал? У них роман? — спросила я, уже понимая всю схему. — Ой, да кто их разберет. Знаю только, что он со своей старой женой развелся и теперь с молоденькой лаборанткой живет. Но об этом и так весь завод шепчется. Куда мир катится, Кира? — мама посмотрела на меня с неподдельным ужасом. — Скоро начальники нас, как крепостных, бить на конюшне будут. — И гаремы из лаборанток устраивать, — мрачно согласилась я. — А соседи! — не унималась мама, войдя в раж. — Это же готовый сериал. Помнишь Митюшевых с нашей площадки? Так вот, их Димка ушел к Катьке Дубровиной из третьего подъезда. А Катькин муж, Мишка, переехал к жене Митюшева. Прямо под нами! И «Санта-Барбару» включать не надо. Митюшев-то по северам мотается, вахтовик. Приехал в этот раз раньше срока, а у него дома Мишка Дубровин с его женой кровать на прочность проверяют. Вот и случилась у них рокировочка. — Вера, ты думаешь, Кире это интересно? — подал голос отец, который явно устал от этих бытовых драм. Мама посмотрела на него, потом на меня, и в ее взгляде была вся мудрость женщины, работающей в отделе кадров в девяностые. — Это жизнь, Андрей, — произнесла она с философским вздохом. — А она, знаешь ли, всякая бывает. — Кира, а ты с Сергеевым точно всё? Рассталась? А то он тут с Наташей Сибирцевой под ручку ходит, — делилась новостями словоохотливая мать.
Я кивнула. — Кира, а ты ещё будущее видела? Ну, помнишь, как с «Суворовым» вышло? — задала мама провокационный вопрос. — Нет, — соврала я. — Вера, хватит, — рассердился отец. — А что, Вера, Вера, она нам тогда жизнь спасла, между прочим. — Мам, ты Кашпировского пересмотрела или Чумака, водичку, наверно, перед телевизором заряжаешь животворящей энергией, — посмеялась я. — Не смешно, а так бы и подсказала родителям, что ещё видела, — снова попросила мама. — Папа, а тебе ещё сколько до пенсии? — перевела я тему разговора. — Пять лет, — ответил отец сходу, наверно, всё время эту цифру в голове держит. — Вот, отец выйдет на пенсию, переезжайте в Сочи. Папа там яхту купит и богатеев за деньги в море отдыхающих катать будет. Пап, а вы много в денежную реформу потеряли накоплений? — поинтересовалась повзрослевшая я. — Нет, мне как раз машину друзья пригнали из Японии, я много тогда снял со счёта, мать переживала, что без заначки останемся, а оно вот как вышло, а потом ещё старую ласточку хорошо продал. А вообще ты хорошую мысль подала. Да и мы с Витей уже о будущем думали, точно, яхту можно будет на двоих взять и по очереди работать два на два. И содержать её на двоих легче. Пожалуй, займусь этим вопросом, квартиры в Сочи посмотрю, пока переезжаем, и яхту ищем. Поговорив ещё немного о планах на будущее, я решила отдохнуть, легла в своей комнате и вспомнила, как когда-то давно разговаривала со странным мужчиной на мосту, он предлагал в Петербург переехать и сказал, что в Липецке делать больше нечего будет. Так за воспоминаниями я провалилась в сон. На следующий день я договорилась о встрече с прошлым, которое в нашем городе имело конкретные имена и фамилии моих одноклассниц. Мы сели в кафе, где пахло кофе и корицей, и начался ритуал. Каждая выкладывала на стол пасьянс своей судьбы: вот работа в сберкассе, вот муж-дальнобойщик, вот дочка пошла в первый класс. Стандартный набор козырей для маленького города, где я со своей карьерой модельера выглядела странной, непонятной картой из другой колоды. И лишь когда кофейная гуща осела на дне чашек, они, как по команде, подали десерт, который приберегали специально для меня. — А Сергеев-то твой… — начала одна, с плохо скрываемым триумфом в голосе. — …с Наташкой теперь живет, — закончила другая. — Помнишь, вы с ней на дискотеке в туалете дрались?
Я помнила. Что ж. Наташка дождалась. Взяла измором ту крепость, которую я когда-то оставила без боя, просто потому что переросла и войну, и саму крепость. В этой новости не было боли, лишь полное удовлетворение от того, что последняя страница перевернута. Пусть будут счастливы. Я вежливо улыбнулась, расплатилась за свой кофе и, оставив их перемывать косточки уже мне, пошла в парк. В руках у меня был альбом. Не просто альбом, а портал в мой собственный мир, где не было ни Сергеевых, ни Наташек, ни провинциальных драм. Острый грифель карандаша, вгрызающийся в шероховатую бумагу, создавая новые эскизы. Линия за линией, штрих за штрихом, я выстраивала на листе новую коллекцию. Хаос чужих жизней отступал, растворяясь в гармонии фактур и силуэтов. Это была моя личная форма медитации. Не заметила, как ко мне подошла девица и зло спросила: — Ты что тут делаешь? — Рисую, — не поняла я наезда, поднимая глаза от эскиза. Это была та самая соседка. — Имей в виду, Сергеев теперь мой! — напористо выдала она. — Не претендую, — склонилась я над альбомом, показывая, что разговор окончен. Да, в нашем городе ничего не меняется. Настроение рисовать резко пропало. Вернулась домой, ещё немного поиграла пультом от телика, нашла канал fashion tv и стала смотреть, как иностранные модельеры творят и радуют своим творением клиентов. Через день просто не знала, чем заняться, оставалось ещё двенадцать дней отпуска. Отец увидел мой грустный вид и предложил: — Через два дня дядя Витя улетает в рейс, может, с ним поедешь, по Дунаю прокатишься? Благо в девяностые выезд в страны соцлагеря сильно упростился, а имея деньги, ещё и мгновенно ускорился. Я быстро собралась, по блату мне купили билет на самолёт на тот же рейс, на котором летел капитан. — У нас всегда есть пара запасных свободных мест, на всякий случай на корабле, но, как правило, это люксовые, самые дорогие места, — предупредил меня сосед. — Я с деньгами, у меня недавно коллекцию купили, — похвасталась я. — Ага, отец рассказывал, — похвалил капитан.