Бесплатный фрагмент - Вчеравтра

Жабры

Ну нормально же сидели!

Алиса, расстегнув одноразовый комбинезон, сдвинув маску на подбородок, рассказывала о вчерашнем совещании: начальник больше часа мурыжил их в зуме, потом наконец-то отпустил, а выключить камеру забыл. Поднялся, сладко потянулся, и перед всем отделом предстало его нижнее бельё с красно-жёлтыми буквами S — то ли Супермен, то ли Старый Склеротик.

Златкина контора тоже сидит дома. Как-то во время зума бухгалтерша уснула, к ноутбуку приковылял её попугай и стал повторять: «Привет! Что вы тут делаете?»

И Дашке обязательно надо вставить свои пять копеек! Хотя её всё равно почти не слышно: сидит далеко, респиратор натянула чуть ли не до бровей. И не работает она уже тысячу лет: зарплата мужа-программиста, настраивающего системы распознавания лиц, позволяет не думать о работе и не знать, что такое зум…

Но вот, оказывается, знает.

— А у Ярика занятия в зуме, — сообщила она, респиратор вздулся и опал, словно Дашка была говорящим слоном. — Подготовка к школе.

Наташа мимолётно (своих детей у неё пока не было) пожалела школьников, которые вместо того, чтобы носиться на переменах и признаваться в любви одноклассницам, были закупорены в квартирах. Логичный, лишенный эмоций компьютер, пожалуй, лучше, чем стервозная училка, — но в остальном потери были явные. А теперь, значит, ещё и малышей загнали в зум…

— У них была тема «Как я появился», или что-то вроде, — сквозь маску, как сквозь кляп, гудела Дашка. — Ярик потом пришёл и говорит: Артём сказал, что его принёс аист, Соня тоже, а я — что появился из маминого живота, и они мне не поверили! Так, говорят, не бывает! Дожили, девочки, да?

Алиса рассеянно улыбнулась — она делала карьеру, директор, даром что сверкнул трусами на всю фирму, в целом был адекватный, ценил её и регулярно повышал. Дети ей были интересны как котику термодинамика.

Златка рассмеялась своим приятным негромким смехом, как будто встряхнули коктейль с множеством льдинок. Взмахнула рукой, в которой была чашка с капучино, несколько капель упало на скатерть, тут же подъехал механический официант, оттёр.

А Наташа сидела с каменным лицом и была готова вцепиться Дашке в респиратор.

— И что? — процедила она и воткнула вилку в салат, словно там были не креветки, похожие на жареные цифры девять, а Дашкина, например, рука. — Детей приносит аист. В этом что, есть что-то плохое? Какая разница вообще, как дети появляются на свет?

Разговор сковало паузой, как речку — первым, неровным, неопрятным льдом. Алиса поднялась со своего кресла, подсела к Наташе, обняла. К их столику тут же покатил официант, повторяя громким женским голосом, что надо соблюдать дистанцию. Запись немного заедала, и казалось, что он заикается от возмущения.

— Ухожу, ухожу! — отмахнулась Алиса. — Не ссы, контакты окислятся!

— Внимание, проверка! — вдруг загрохотало откуда-то сверху, из динамиков, притаившихся за зеркальными панелями потолка.

Входные двери разъехались, впуская патруль здоровья. Отряд в чёрных комбинезонах двинулся по периметру зала — двое с левой стороны, двое с правой. Посетители суетливо искали смартфоны, в спешке роняли, ползали по полу, ушибаясь о ножки столов. Неловко тыкая сладкими, облепленными крошками пальцами, открывали коды…

Если ты не привит от кимоновируса, сегодня ты уже не сможешь доесть свой ужин.

Но в этот раз обошлось: всех проверили, никого не забрали. Патруль так же внезапно, как и ворвался, исчез.

— Как же они надоели, — сдавленно прорычала Алиса. — Я во время этих проверок чувствую себя, как учёный медведь у спятившего дрессировщика…

Дашка в своём углу зашевелила хоботом в том смысле, что эти меры вообще-то оправданы, но свирепый взгляд Алисы помешал ей развить мысль. И всё наконец-то было хорошо: конфликт уладился, не успев разгореться, патруль здоровья прошумел, как ураган, но никого не унёс… Но болтать и смеяться уже не хотелось. Пропало настроение. Все четверо засобирались домой — одновременно, смущённо. Обнялись на прощание, только Дашка не стала, стояла в отдалении, как памятник самоизоляции…

По дороге домой Наташа корила себя за несдержанность. Дашка ведь не со зла. У неё мозгов, как у канарейки. Эмпатии примерно столько же. Ей просто к слову пришлось…

Но всё равно хотелось плакать. В автобусе было душно, а одноразовый комбинезон делал эту духоту невыносимой. Вдобавок робот-уборщик, который каждые 15 минут принимался ездить по салону и протирать поручни, больно толкнул её в плечо.

Как вы все надоели. Нет в мире совершенства…

Хотя — Наташа это знала — совершенство ждало её дома.

И поэтому ей совсем не хотелось возвращаться домой.

В подъезде пахло чем-то жарено-чесночным, на подоконнике кротко умирал антуриум. Где-то на верхних этажах хлопнул пастью мусоропровод. Мимо Наташи, торопясь, прошёл сосед. Или соседка — она и раньше особо не интересовалась, кто живёт в её доме, а теперь маски и комбинезоны окончательно стёрли гендерные, да и все остальные различия.

Дома был выключен свет, но Серёжа не спал.

— Моя, ты уже вернулась? — позвал из комнаты глубокий, хриплый, невозможно родной голос…

За голос, можно сказать, она и вышла замуж. Такой мужественный, притягательный… Явно притягательнее, чем его хозяин. Когда Серёжа привозил Наташу после свидания домой, не проходило и пары часов, как она думала: нет. Пора заканчивать, правда. В Серёже нет ничего особенного. Да, он умный, надёжный, порядочный. Но нет никакой «химии». И вообще нет ничего, на что стоило бы тратить время молодой интересной девушке. Эта встреча была последней, точно последней…

А потом Серёжа звонил. Низкий, бархатный, как у блюзмена со старых пластинок, голос гипнотизировал её, как удав маленького кролика. И куда бы ни позвал удав — в кино, в кафе, или просто погулять по городу — кролик с нежностью соглашался.

От мысли, что этого голоса скоро не будет, хотелось завыть. Или просто тихо умереть, как тот неприкаянный антуриум.

— Да, вернулась, — устало откликнулась она.

В коридор вышла рыба.

— Ты ел? — спросила рыбу Наташа.

— Ага, ужинал, — кивнул муж. Моргнул круглыми сонными глазами. Хотя, Наташа знала, он не ложился, ждал её. Просто у рыб всегда такой взгляд. Неуклюже повернувшись своим большим телом (плавник задел полочку, стоявший там флакон духов испуганно задребезжал), он зажёг свет в прихожей. Крупная чешуя сдержанно сверкнула золотым. Когда Наташа была в хорошем настроении, это её даже веселило: муж был похож на праздничную, увешанную гирляндами ёлку.

Наверное, во всём можно найти что-то хорошее.

Даже в совершенстве.

***

Та порядочность, какая-то общая правильность, которая так нравилась Наташе (конечно, после голоса) и превратила симпатичного мужчину в рыбу. (Возможно, тоже симпатичную — в рыбах Наташа не разбиралась, максимум — могла пожарить или засолить).

Тогда пандемия только начиналась. Это сейчас, к десятой волне, придумали и эффективную вакцину, и лекарства почти без побочного действия, и сыворотку — пообщавшись с вирус-позитивным человеком, следовало вколоть её в первые три часа после контакта. Чем раньше, тем ниже риск заболеть… Несмотря на это, болезнь продолжала уносить жизни. Но новые медицинские разработки давали надежду, что кругосветное путешествие вируса скоро закончится.

А к самой первой вакцине, «ЭпиПульме», доверия было не больше, чем к бутылке водки без акцизной марки. Но надо было начинать вакцинацию… Власти стали настаивать, нажимать, сначала бархатной лапкой, потом всё сильнее. Но Серёжа даже не поэтому пошёл. Он говорил: как победить болезнь, если все будут ждать, что прививку сделает кто-то другой? Как говорится, кто, если не мы?

Кто-кто. Рыба в пальто.

— Потом он почувствовал себя как-то странно, — рассказывала Наташа Алисе, которая после долгого перерыва зашла к ним в гости и увидела рыбу Серёжу. — Подумал, что после прививки заболел в лёгкой форме, и сразу изолировался, на дачу уехал…

Стояло лето, душистое, спелое. Палисадник под Наташиными окнами обильно цвёл и разрастался, нахальный, беспечный, забывший о своём начале и конце, превратившийся в сад. Днём там порхали бабочки, пчёлы носили нектар — деловитые, как курьеры Яндекс-еды, а ночью цокал соловей. Но палисадник, даже такой пышный, густонаселённый, полный ароматов и жизнелюбия, не мог заменить дачу. Наташа скучала по ней — и конечно, по мужу. Серёжа не возвращался, и ей приезжать не велел, хотя времени прошло уже достаточно, и чувствовал он себя, как сам говорил, хорошо.

В конце концов Наташе надоело слушать про самоизоляцию, осторожность и «давай ещё немного подождём». Она нарушила запрет, почти как в сказке «Аленький цветочек». Ну, и встретила своё чудовище.

Дорога к даче шла мимо речки Талки. Тем тихим утром Талка была густо-синяя, блестящая, как узкая клеёнка. Ещё пара часов, и здесь будет не протолкнуться от купающихся. Но сейчас на берегу было безлюдно, только в расчерченной солнцем воде, возле застывшей в вечном поклоне ольхи, шумно плескался кто-то большой. Наташа остановилась, пригляделась: рыбина! Да какая гигантская!

Лобастая башка высунулась из воды, скосила на Наташу круглую бусину глаза.

— Всё-таки приехала, — растерянным Сережиным голосом сказала рыба…

— Он теперь купаться очень любит… — зачем-то сообщила Наташа. Алиса вздохнула сочувственно, погладила её по руке и спросила:

— А почему… так происходит? — пауза выдавала смущение, словно обсуждалось что-то неприличное, словно Серёжа не сделал прививку, а например, принёс в дом гонорею.

— Почему люди в рыб превращаются? Понимаешь, стояла задача защитить лёгкие от вируса. Но первая вакцина делала это своеобразно: запускала механизм создания дублирующей дыхательной системы…

— Жабры, — проронила Алиса. Слово было округлое, колючее, как рыба фугу. Казалось, оно так и осталось в комнате, лежало серым ощетиненным комком, угнетая, не давая о себе забыть.

— Привитые люди от вируса не умирали. В основном болели в лёгкой форме. Но даже если было поражение лёгких, человек мог просто ими не пользоваться. У него была альтернатива…

О том, что в этом случае Серёже пришлось бы жить в воде, Наташа предпочитала не думать.

За дыхательной системой «подтягивался» фенотип, и молодой привлекательный мужчина становился похож на помесь карася и лох-несского чудовища. Двигательная система менялась меньше. Правда, вырастали плавники, хвост, но руки и ноги выглядели и работали, как прежде. Казалось, человек надел на себя костюм рыбы, чтобы играть в ТЮЗе Премудрого Пискаря. А вот репродуктивная система…

Может ли женщина родить от рыбы? Конечно — если она тоже рыба. Такие пары — где оба супруга сделали «Пульму» — были, и в общем, как-то выходили из положения: метали, наверное, икру, потом растили маленьких рыбок. Быстро сообразили, как размножаться, спасибо школьным урокам биологии: икринка, личинка, малёк. Но если в паре один — человек, а второй, допустим, голубой марлин, миссия была невыполнима.

Таким семьям детей приносил аист.

АИСТ, автономный инновационный семейный транспортировщик, был, по сути, обычным дроном. В своих манипуляторах АИСТы приносили кувезы с младенцами (за подрощенными детьми, старше года, надо было самим ехать в детский дом). Недавно Наташа и Серёжа окончили школу приёмных родителей и тоже встали в очередь на АИСТа. Очередь, из-за рыбьей метаморфозы Серёжи, была льготная. В заключении они указали группу здоровья от 1 до 3, возраст от 0 до года, пол неважен.

Самые распространённые пожелания.

В очереди, даже льготной, они были 14806-е.

— А какую-нибудь… компенсацию дали? — Алиса говорила неуверенно, предполагала ответ.

— О компенсациях говорили сначала, — кивнула Наташа. — Но как-то замяли эту тему. Заговорили о том, что эти изменения… ну, когда рыбой становишься… вовсе не трагедия, не проблема, а наоборот, преимущество. Человек становится неуязвимым для кимоновируса. И для других вирусов, поражающих лёгкие, тоже. Он ничего не теряет, только приобретает. Становится, типа, почти совершенством…

— Слава Богу, не договорились до того, что это вы должны им приплатить, за такое счастье! — возмущенно произнесла Алиса и обняла Наташу за плечи…

Кстати, в утверждении, что рыболюди ничего не теряли, таилось лукавство. Ходили слухи, что у тех, кто был первопроходцем, стал пропадать голос. А может, в представлении власть имущих, это качество делало их ещё более совершенными. Народ без голоса. Не народ, а мечта.

— Девчонки, кофе будете? — в комнату вплыл Серёжа. Он вообще вёл себя очень естественно, словно был не мутантом, уродом, карикатурным ихтиандром, а собой прежним — темноволосым, голубоглазым парнем с худощавой спортивной фигурой и открытой, чуть грустной улыбкой. Он не жаловался, не унывал (Наташа, если бы превратилась в какую-нибудь пикшу, сразу бы впала в депрессию). Только жалел, что детей они не успели родить.

***

Вечеринки проводить было нельзя. Но если очень хочется, то можно.

Дразняще-открытые, и наоборот, длинные, в пол, платья. Рубашки, строгие костюмы. Всё тщательно, с удовольствием подобрано, радостно выставлено напоказ, не скрыто одноразовым комбинезоном, как товар — скверной упаковкой. Руки без перчаток — маникюр, кольца… И самое шокирующее — лица! Без масок они выглядели вызывающе, даже непристойно. Наверное, скоро главным сексуальным фетишем станут не гениталии, а открытые лица…

«Приятное место. Только свои. Тебе понравится» — писал Игорь, уговаривая пойти на вечеринку.

Хотя, если честно, он не уговаривал. Просто закинул удочку в дружелюбно шумящее море соцсети. Наташа вообще-то в интернете не знакомилась, брезгливо игнорировала все эти «Привет, красавица», «Вашей маме зять не нужен?»… и сразу ответила на письмо незнакомого парня. Он неплохо выглядел, грамотно и непошло писал, но истинная причина была, конечно, не в этом.

Она очень устала быть женой рыбы.

Щекочущее любопытство, желание рассматривать чужие фото, готовность ответить и даже увидеться — всё это рождала не ветреность натуры, а банальное отсутствие секса. Наташа знала, как запечь рыбу в духовке, как поймать, на отцовскую удочку, в Талке… но как заниматься с рыбой сексом, она не представляла. И честно говоря, представлять не хотела.

Не хватало не только секса, но и просто прикосновений, поцелуев… Целоваться с рыбой могла только другая рыба. Или дрожащий от восторга старик, которому посчастливилось поймать золотую рыбку. Но это в сказке — а на сказку Наташина жизнь была похожа всё меньше и меньше…

— Хочешь ещё что-нибудь? — Игорь тянется к ней, зарывается губами в её волосы.

Видел бы это патруль здоровья! Впаяли бы обоим штраф, а клуб получил бы предписание закрыться. Но Наташа понимала, что в это респектабельное место «люди в чёрном» не зайдут. А может, они сами здесь отдыхают.

— Спасибо, ничего не нужно! — она вдыхает горьковатый аромат его парфюма, касается щеки, как будто случайно спускается к уголку губ…

Наташа не скромничала, заказывать действительно больше не хотелось, стол и так полностью скрылся под тарелками, фужерами, здесь было и горячее, и закуски, и десерты, больше похожие на ювелирные украшения, чем на нормальную еду. Стыдно сказать, но Наташа давно так вкусно не ела. В свои прежние, человеческие времена Серёжа работал в нотариальной конторе, неплохо зарабатывал, деньги они не считали. Но юрист с хвостом и плавниками был явлением странным, даже непрофессиональным. Рыбу вежливо попросили уволиться. Серёжа обиделся, но не растерялся, и стал оказывать юридические услуги через интернет.

Денег стало ощутимо меньше. Наташа узнала, что в «Пятёрочке» бывают акции, в кафе — бизнес-ланчи, а в магазинах одежды — полка «Последний размер». Всё остальное вдруг оказалось вызывающе, невозможно дорого. Десерты, в пересчёте на грамм стоившие почти как золото, тоже. А теперь можно было наесться. Налакомиться, во всех смыслах. Наконец-то.

— Расскажешь о себе? — Игорь мягко обнимает её, его глаза совсем близко, заинтересованные, чуть насмешливые. Они серо-зелёного цвета, с короткими густыми ресницами. Не круглые глаза, тоже наконец-то.

— А что рассказывать? Работаю в компании сотовой связи. Сейчас, конечно, на удалёнке, как все. Недавно развелась, — и сама удивилась, как легко она это произнесла.

— Я тоже разведёнка, — шутливо вздохнул Игорь.

О себе он рассказывал скупо. «Работа связана с консалтингом» — это звучало так же информативно, как «работа связана с хождением на работу». Но Наташа не стала допытываться. Консалтинг — наверняка приятное занятие, если оно позволяет быть, как дома, в таких претенциозных местах, и заказывать, не глядя на цены.

Зазвучала медленная музыка, Игорь помог Наташе подняться, повёл танцевать. Даже не спросил, согласна ли она, но сделал это так ловко, уверенно, что Наташа последовала за ним, как тень. Счастливая танцующая тень.

Они плыли по волнам плавных аккордов, в море других пар, тоже обнявшихся, смеющихся. Это был какой-то другой мир, беззаботный, не знающий болезней, проблем, и Игорь был в этом мире своим. Певец начитывал текст, по-детски раскатывая «р», сбивался, когда не хватало дыхания, делал жадный вдох и продолжал свой настойчивый речитатив, пропитанный любовью. Голос у него был густой, с замшевой хрипотцой, как у Серёжи.

Вот только у Серёжи голоса уже не было.

В последнее время он говорил тихо, всё чаще переходя на свистящий шёпот, а иногда и вообще на жесты. Наташа успокаивала: ты просто простыл, надо полоскать горло, пропить, на худой конец, антибиотик, и пройдёт. Но в глубине души знала: не пройдёт. Скоро муж разучится говорить. И понять его сможет только другая рыба.

Безголосый Серёжа, которого она так легко предала, вынесла за скобки своей жизни, сейчас сидел дома. «Алиске и Злате привет» — просипел он нежно и страшно, поправляя на Наташе шарф, провожая, как он думал, к подружкам, а на самом деле — в беззаботную, искрящуюся, чужую жизнь. Рыбам туда можно только в виде карпаччо. Или смёрреброда. Но никак не в качестве гостя, и тем более хозяина.

Наташе почему-то вспомнилось, как ей, вскоре после свадьбы, вырезали аппендицит, и Серёжа приносил в больницу апельсины, рассказывал анекдоты и выгуливал её на прелестном, увитом девичьим виноградом балкончике отделения гнойной хирургии. Как в велопоходе она растянула ногу, пошла пешком, а Серёжа шагал за ней, нёс два рюкзака и вёз два велосипеда. Надёжный, спокойный… Он всегда был рядом. А она вот отказалась от него.

На мгновение ей стало противно — до тошноты, до спазмов в желудке. Противно и от нарочито роскошного интерьера клуба, и от породистых беспечных лиц, и даже Игорь начал раздражать, хотя Игоря обвинить было не в чем: он хорошо танцевал, не позволял себе ничего лишнего… Просто чужое. Выпустите. Рыба хочет уплыть.

— С тобой всё в порядке?

Она закивала, но Игорь всё равно увёл её за столик. Одним глотком, как воду, Наташа выпила шампанское. Морок стал рассеиваться. И чего она, в самом деле? Надо наслаждаться жизнью, благо есть такая возможность. Скоро этот вечер закончится, придётся возвращаться домой: в электронке — новые задания от шефа, в холодильнике — суп и колбаса, в спальне — рыба.

— Давай продолжим наш разговор? — сказала она, потому что Игорь смотрел встревоженно, и надо было что-нибудь сказать. — Расскажи, чем ты увлекаешься?

Он немного посмеялся над этим детским вопросом, но из деликатности смеялся беззвучно, только взглядом. Лениво потянул из трубочки коктейль тёмно-янтарного цвета и ответил:

— Я рыбак.

Наташе стало трудно дышать, словно у неё тоже жабры, чистый кислород ей не подходит, встаёт в горле тошнотворным удушающим комком.

— На самом деле, мы не имеем ничего против рыб. Они не виноваты, что стали такими. Но Наташ, зачем они нужны? Они не могут работать ни на какой нормальной работе. Они, если быть честным, всем противны. При этом рыбы — это серьёзная угроза. Угроза всему обществу. — Игорь скомкал и отшвырнул салфетку. — Вирус их не берёт. Размножаются они… несколько тысяч икринок за раз! Выживают, конечно, не все. Десять детей, ну максимум пятнадцать… Но это всё равно намного больше, чем в нормальной семье! Ты хочешь жить в мире, который принадлежит рыбам? Я нет! Поэтому мы, рыбаки, — заключил он уже спокойно, — сделаем так, чтобы их не было.

Мог бы так подробно не рассказывать. Наташа знала, кто такие рыбаки — к сожалению, на личном опыте. Однажды её рыба пришла домой потрёпанная, как будто кошка драла. Правый плавник, полуоторванный, безжизненно свисал, держался на какой-то тонкой, страшной жилочке. Чешуя местами отсутствовала, как будто рыбу Серёжу хотели почистить, но он сбежал. Левый глаз заплыл красной кляксой.

— Что с тобой? — ахнула Наташа.

— Пустяки! — отмахнулся муж. Он вёл себя так, будто ничего не случилось. Но всё равно было видно, что ему очень больно.

Он не делал ничего плохого. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. Шёл из магазина — и попался рыбакам. Его чудом не убили, это было всего пару месяцев назад, а сейчас Наташа с таким вот рыбаком чуть ли не целуется…

«Да я бы была с ним! Защищала бы его от рыбаков. Помогала бы искать работу. Не знакомилась по интернету. Не обращала внимание, что ночью он, вместо того, чтобы храпеть, булькает! Но дети… Я не могу, не могу смириться с тем, что у нас не будет детей. Ждать этого дурацкого АИСТа? И когда он прилетит, в следующей жизни?..» — Наташа думала про их с Серёжей будущее так, словно перед кем-то оправдывалась. Оправдания выходили весомые, убедительные. Но от этого было не легче.

Игорь смотрел выжидающе. Наташа сообразила: она же никак не отреагировала на его тираду о рыбах…

— Да, рыбам не повезло, — выдавила она.

Врать Наташа умела плохо. Поэтому сказала то, что думала — просто выбрала самый нейтральный фрагмент. Игорь допил свой янтарь со льдом и произнёс:

— У тебя, наверное, есть рыбы в ближайшем окружении. Я угадал? Родные? Друзья? Не хочешь рассказывать? Ладно, без проблем. Закроем тогда эту тему…

К их столику подкатил официант, Наташа по привычке отпрянула от Игоря, но дистанция здесь никого не волновала. На концевой эффектор робота был небрежно наколот счёт. Игорь, даже не удостоив его взглядом, оплатил. Хорошо зарабатывает. Привык не думать о деньгах. С таким Игорем, наверное, не нужно беспокоиться о будущем…

— Наташа… — его взгляд вдруг стал смущённым. — Я, конечно, не хочу торопить события. Но предлагаю продолжить вечер у меня. Если ты откажешься, это ничего не изменит. Но… мне бы очень хотелось, чтобы ты согласилась…

Было бы преувеличением сказать, что Наташа удивилась. Что не ожидала. Всё-таки большая девочка. Знает, для чего мужчины девушек ужинают и танцуют. Но всё равно вопрос повис, как рыболовный крючок в тяжёлой стоячей воде. Потому что речь шла о чём-то большем, чем банальная измена.

— Знаешь, что… — она изобразила непринуждённую улыбку. — Я отойду на минутку. А потом мы с тобой вернёмся к этой теме…

Наташа спустилась по широкой, глянцево-чёрной, подсвеченной красными огоньками лестнице — как будто не в туалет идёшь, а торжественно нисходишь в ад.

И в общем-то, было за что.

На первом этаже располагался бар, уютный, не такой помпезный и многолюдный, как клуб. Бармен, радушно мигая светодиодами, поехал было к ней, но Наташа махнула рукой: ничего не нужно, спасибо. Хотя было бы здорово посидеть в этом баре с Серёжей, ему нравятся такие атмосферные местечки…

Серёжа, по своему обыкновению, наверняка не ложится, ждёт её. Прижимается своим упрямым чешуйчатым лбом к оконному стеклу, пытаясь что-то разглядеть сквозь косо падающий снег. Но за окошком только месяц, словно тонкая блесна, да фонарный столб, похожий на огромный спиннинг. Ничего и никого ты не дождёшься, одинокая, влюблённая, уродливая рыба…

Наташа распахнула дверь туалета, рывком открыла кран, вода брызгалась, возмущенно шипела. Она прижала мокрые ледяные ладони к вискам. Какой смысл думать сейчас о Серёже, рвать себе душу? Ему не повезло. Она ему сочувствует. Но она не должна тонуть, идти на дно вместе с ним! Обрекать себя на вечную тишину. На бездетность. И просто на неотвязный, липкий, отравляющий жизнь стыд — вон, смотрите, жена рыбы…

Кстати, Игорь, кажется, настроен серьёзно. Ищет, может быть, не жену, но стабильные отношения. Такой предупредительный, галантный. Милый, когда вдруг начинает смущаться. Щедрый, обеспеченный — это тоже важно!

…А ещё он готов убить другого человека, безобидного случайного прохожего. Может, и Серёжу — тоже он…

Наташа завернула кран. Постояла, всматриваясь в своё отражение в зеркале. Стёртая помада, искусанные губы, горящие, как от температуры, щёки, несчастный потерянный взгляд, как будто она находится не в лучшем клубе города, а на похоронах. Эта пытка может длиться вечно. Можно бесконечно копаться в себе, в Игоре, в Серёже. Хотя значение имеет только одно: чего она на самом деле хочет. Жизнь с немой бесплодной рыбой — или нормальная, уже порядком забытая, восхитительно обычная жизнь…

Я не против) Сейчас поднимусь, и поедем)

Написала в мессенджер, в котором они познакомились. Отрезала путь к отступлению. Галочка под текстом налилась тёмно-синим, как венозной кровью: просмотрено. Не надо отступать, надо идти вперёд — к Игорю, к новой счастливой жизни…

…Игорь перечитал сообщение, улыбнулся, почесал пробивающийся под пиджаком плавник. Прекрасно! У него сегодня будет секс. Возможно, последний секс в его жизни… Но это не повод для грусти, а повод хорошенько отжарить эту девочку. Наташа выполнит все его желания. И неважно, захочет она этого или нет. Последние желания должны выполняться.

А он уж думал, что отпугнул её. Зачем-то понёс эту чушь про рыбаков, идиот! Ну какой он рыбак?! Ему к рыбе и прикоснуться противно, не то что бить. Просто захотелось снять с себя подозрения (вдруг Наташа обратила внимание на его желтоватую загрубевшую кожу, на плавники эти чёртовы?) Дать понять, что он не рыба, и рыбой быть не может…

Он скоро станет почти совершенным. Неуязвимым для многих болезней. У него будет десять детей. Или пятнадцать… Но как же хочется просто остаться собой! Поэтому каждый день, как последний. Раньше казалось, жизнь почти бесконечная. А теперь остался от неё рыбий хвостик. И надо всё успеть. Ходить в дорогие рестораны. Охмурять красивых девочек. Заниматься с ними любовью. А не метанием икры, тьфу, гадость…

Игорь поморщился, снова поскрёб спину. Эти, мать их, плавники просто выводят из себя. Чешутся, ноют… Маленькие бугорки, набухшие, пульсирующие, как больной зуб… Игорь нарочно носил тесную одежду, чтобы плавникам было труднее расти, но они всё равно скоро раскроются, как ядовитый цветок. Придётся во время секса не снимать рубашку… Кстати, как всё-таки легко разводить девчонок на секс! Побрился, прилично оделся, придумал красивую легенду, что ты не унылый продавец в магазине бытовой техники, а загадочный специалист по консалтингу. Взял кредитную карту на кругленькую сумму… И вот уже ты щедрый, успешный, сексуальный…

А как отдавать кредит, он подумает позже. Когда его начнут искать, требовать уплаты долга, он уже будет рыбой. И это пугало намного сильнее, чем какие-то коллекторы. Пугало до головокружения, до острого желания выместить на ком-то свою обиду и ужас… Игорь стиснул кулаки. Но тут же разжал, сунул руки в карманы, придал лицу радостное выражение. По лестнице поднималась Наташа. Он тоже поднялся ей навстречу, раскрывая руки для объятий.

Всё включено

— Бытовая техника, с помощью которой готовили пищу. Мам, что это?

Димка на кухне разгадывал кроссворд. Судя по количеству незаполненных клеток, кроссворд был для него слишком сложным. И в самом деле, откуда семилетнему ребёнку знать, на чём можно готовить?

— Дм! — откликнулась из ванной Вика. — Спроси ппу!

Зажав губами заколку, Вика расчёсывала длинные чёрные волосы. Она уже опаздывала, но из двух зол — быть неухоженной или непунктуальной — всегда выбирала второе.

— Пап! — позвал Димка.

Глеб вздохнул, откинул одеяло. Не одеваясь, в одних трусах подошёл к окну — всё равно его никто не увидит. Под серыми облаками, похожими на волосы старого бродяги, проносились капсулёты: люди спешили на работу. На такой скорости они вряд ли могли разглядеть, кто стоит у окна. А по тротуарам, как эритроциты по артериям, ползли разносчики Смартекс-еды в своей ярко-красной форме.

Оконное стекло нечётко, будто смущённо, отразило широкие плечи, подтянутый живот… Даже слишком, пожалуй, подтянутый. И дело тут не в тренировках. А в Смартекс-еде. Уже, наверное, месяц ему привозят всякую ерунду! И порции совсем маленькие…

— Папа, пять букв! — Димка, устав ждать, напомнил о себе.

— Иду, — пробурчал Глеб, натянул джинсы и пошёл на кухню.

На кухонном столе уже лежали три одинаковых красных коробочки. Пока он спал, Смартекс-еда привезла завтрак. Он взял коробку со светло-сиреневым, смазанным штампом «Глеб Мальцев», разорвал по перфорированному шву… и выругался сквозь зубы.

— Что ты сказал, пап? Опять? — переспросил Димка. — Опять невкусное привезли, да?

— Даа… — простонал Глеб, с ненавистью глядя на маленький контейнер с кашей и прилипший к нему пакетик зелёного чая. — Вик! — жалобно позвал он. — А тебе что пришло? Может, поделишься со мной? Ты же всё равно на диете…

Вика подошла сзади, положила руки ему на плечи. На изящных пальчиках был модный пушистый маникюр, на сей раз зелёный, притворявшийся свежей травой. Глеб развернул жену к себе, заглянул в глаза. На левом, на склере, подрагивала татуировка: крошечный лист клевера. Длинные ресницы из эковолокна плавно поднялись и опустились. Губы в форме облачка (ещё одно веяние моды) снисходительно улыбнулись:

— Глебась, ну что ты злишься? Им там виднее, что присылать. Может, хотят снизить риск какого-нибудь заболевания. Или просто считают, что тебе нужно сбросить вес…

— Я скорее сброшу джинсы, потому что они с меня уже падают, — проворчал Глеб и в качестве доказательства сунул руку под ремень. Рука прошла свободно.

— А можно мне тоже так сделать? — прищурилась Вика.

Глеб бросил взгляд на сына: тот с головой погрузился в свой кроссворд. Притянул жену к себе, стиснул упругие, прохладные даже сквозь бельё ягодицы. Нашёл её губы, ухватил нижнюю, сочную, как долька фрукта…

— Может, займёмся… чем-нибудь приятным?

Викино лицо отразило сложные подсчёты. Войти в систему. Отладить настройки. И собственно сам вирт… Это полчаса, не меньше. А она и так опаздывает…

— Глебась, а давай вечером, — Вика мягко, но решительно высвободилась из его объятий.

Глеб гордился, что у него такая красивая жена. Но иногда было ощущение — мимолётное, как набежавшее на солнце облако — что ему чего-то не хватает. Хотя чего тут может не хватать? Такая женщина — удача любого мужчины…

— Не сердись, — шепнула она. — Пошли завтракать, а то не успеем…

В Викиной коробке обнаружились бутерброды с творожным сыром и зеленью, пакетик растворимого кофе и маленькая, как бутылочная крышка, упаковка сливок. Это ещё куда ни шло! Глеб стащил бутерброд, глотнул кофе из розовой кружки жены, и вздохнул: всё равно не наелся. А ему, между прочим, работать! И не файлы с диска на диск перекладывать, а лечить людей… Чёрт бы побрал эту Смартекс-еду!

Жена запустила автоучителя, тот щёлкнул, пропел стартовую песенку и широкими шагами двинулся в детскую.

— Фальшивит, да? — прислушалась Вика. — Надо вечером поставить на зарядку…

Вика почти собралась, и теперь торопливо натягивала поверх блузки и брюк прозрачный комби, закрывающий всё тело. Глеб вспомнил, что его упаковка одноразовых комби закончилась ещё позавчера. Ну и ладно. И вообще комби Глебу не нравились, чувствуешь себя, как сосиска в целлофане…

Кстати о сосисках… скорее бы уже обед!

Глеб нажал на пульте кнопку, чтобы капсулёт вылетел с паркинга и ждал у подъезда. Надел куртку, отпер дверь, и стоя на пороге, обернулся:

— Плита!

— Что? — на него смотрели две пары непонимающих глаз (и пара бионических визуальных протезов).

— Бытовая техника, на которой готовили пищу — плита. Дим, подходит?

***

Капсула набрала высоту и легко скользила над городом. Здания за её прозрачными стенками слились в одну серую полосу. С панели управления улыбалась Вика — тонкие губы, русые волосы до плеч — и смешной, ещё беззубый Димка. Глеб пролистнул заставку и вызвал планировщика.

День оказался заполнен до самого вечера. Планировщик был набит адресами, как спелый арбуз семечками. Обычный день врача, ведущего частную практику…

Капсулёт стал снижаться, заложил вираж над голыми верхушками деревьев, и приземлился у ворот особняка из белого и бежевого камня. До обеда планировщик предлагал поработать в восточной, респектабельной части города.

По дорожке, выложенной мувипластом (он изображал красную ковровую ткань, которая сдержанно поблёскивала — видимо, в лучах воображаемых софитов), между укутанных на зиму кустарников к воротам шла женщина. Она была в возрасте, но выглядела не хуже, чем юные красотки: губы-облачко, вьющиеся волосы из эковолокна, а под комби — костюм из лифтинг-нитей, которые делают стройным даже немолодое тело…

— Глеб Александрович, здравствуйте! — одарила его царственной улыбкой. — Ждала вас! Проходите!

Ворота стали открываться — медленно, словно раздумывая, стоит ли пускать в приличный дом этого сомнительного типа в потёртой куртке, да ещё и без комби. Солнце заслонила серая бородатая туча. Ель, растущая перед домом, вздрогнула от ветра и зашевелила мохнатыми лапами, словно пытаясь согреться. Как-то слишком холодно для ноября…

Не слишком, возразил себе Глеб. Монитор в капсуле показывал чуть ниже нуля. Дело не в холоде… а в голоде. Не хватает калорий, которые помогали бы сохранять тепло. Ещё только 10 утра, а есть хочется ужасно — кажется, всё бы отдал за чашку кофе с бутербродом, или сырники, а лучше всего — большую яичницу…

— Глеб Александрович? — услышал он. Дама стояла, положив ладонь в перчатке на створку с кованым узором, смотрела выжидающе.

— Да-да! — он отогнал видение яичницы, дымящейся, с поджаристыми ломтиками бекона… — Пойдёмте.

Дама, Элина Павловна, страдала от гипертонии. Лекарства, назначенные предыдущим врачом, не помогали. Глеб увидел рецепт и покачал головой: такое ощущение, что его предшественник просто плюнул в медицинский справочник, и во что попал, то и назначил. Он поменял основной препарат, добавил мочегонные, написал, чем спасаться в крайних случаях, до прилёта «скорой»…

— А питаетесь как?

— Ах, да как все, — махнула холёной рукой Элина Павловна.

Забавно, вскользь подумал Глеб. Когда Смартекс-еда только появилась, все так радовались! Отмена кухонного крепостного права! Теперь не нужно стоять у плиты! Не нужно придумывать, что приготовить… Эти заботы взяло на себя государство. Каждый приём пищи — полноценный и сбалансированный, всё включено… Но «какое счастье!» быстро превратилось в «ах, не спрашивайте».

— Раньше я бы рекомендовал вам стол №10: овощные супы, запечённое и отварное мясо, молоко с пониженной жирностью, овощи, рыбу, морепродукты… Правильное питание — основа вашего лечения. Но теперь, сами понимаете… Напишите cмартексам, что по состоянию здоровья вам показан рацион с пониженным содержанием соли. Доставка у них три раза в день, но лучше распределять еду на 4—5 приёмов… Я всё сейчас напишу. А вы прикрепите это к своему сообщению…

Пациентка вздыхала и кивала. Брошь на лацкане её пиджака, пчела с ворсистым чёрно-желтым телом и глазами из сверкающих камней, отзываясь на движения хозяйки, стала ползать кругами и раскрывать крылья.

— Вряд ли они прислушаются, — безучастно, словно про себя, проговорила Элина Павловна. И тут же, словно спохватившись, добавила, — хотя, конечно, государство следит за тем, чтобы мы правильно питались и были здоровы…

— Конечно! Не переживайте! — в своём арсенале улыбок Глеб нашёл самую ободряющую.

Провожая его до ворот (мувипласт теперь изображал скатерть — хозяева дома определённо обладали чувством юмора), Элина Павловна прикоснулась к его руке:

— Глеб Александрович, я попрошу вас об одной услуге.

Глеб удивлённо обернулся. Мысленно он уже был на обеде. У Смартекс-еды тут рядом пункт выдачи, он видел на карте. Главное, успеть отменить доставку на дом… Может, хотя бы в обед повезёт, дадут что-нибудь вкусное, и желательно побольше…

— Съездите, пожалуйста, по этому адресу, — в кармане куртки прожужжал смартфон. — Там… нужна медицинская помощь, — между словами повисали паузы, как будто Элина Павловна сомневалась, стоит ли это говорить.

Глеб увидел адрес и отрицательно покачал головой. Нет! Даже не просите! Машиностроительный район — самая западная часть города, медвежий угол, очень далеко. Там в порядке вещей ограбления, угоны капсул и даже убийства. Когда его, Глеба, хотят вызвать к пациенту, он сразу предупреждает, что на Машстрой не поедет. Даже странно, что у такой обеспеченной женщины могут быть знакомые в этом гетто…

— Простите, не смогу, — сухо произнёс Глеб. Он, в конце концов, не доктор Айболит, который потащился в Африку несмотря на то, что она ужасна, да-да-да.

«Скатертью-дорожка» привела их к воротам, Глеб нажал на кнопку, давая понять, что разговор окончен. Но Элина Павловна снова поймала его руку и вложила в ладонь что-то пухлое, зашелестевшее. Деньги. Целая пачка денег.

Можно отогнать капсулёт в сервис, пронеслось в голове у Глеба, старичок давно просит ремонта.

Можно подарить Вике аромэджик, она давно намекала, что ей хочется эту модную девичью штучку: парфюм, запах которого можно «переключать», сегодня мускусный, завтра акватика, послезавтра фруктовый…

А Димка хочет игровой пакет «Сражения Государства Российского», про него Егор на своём канале рассказывал, Никитос после уроков тоже гоняет на танке по Курской дуге — и только он один, как рыжий.

— Хорошо, — вздохнул он и посмотрел на Элину Павловну, стараясь выглядеть как человек, принявший добровольное решение. — Я съезжу.

— Благодарю, — спокойно кивнула она, словно поездка Глеба в трущобы Машстроя была единственно возможным вариантом. И добавила, как приказала:

— Сегодня.

***

Капсулы висели в пробке. Медленно, раздражёнными рывками, подбирались к выезду из центра. Рядом замаячил дрон с голограммой «Нужны деньги на лечение!», Глеб высунулся в окно и шугнул попрошайку. Вообще к такому Глеб относился нейтрально, как к части дорожного пейзажа. Но сейчас он был зверски голоден, и его бесили эти умники.

И бесило вообще всё.

Пункт выдачи Смартекс-еды действительно был там, где показывала карта. Намаявшись в очереди, Глеб сунул паспорт парню в красной жилетке. Забирать заказ позвали быстро, он обрадовался, как в детстве, когда прибегаешь с улицы, замёрзший, а мама напекла пирожков, тающих во рту, ещё горячих…

Пирожков не было. Был овощной суп, без мяса, без навара, и тарелка тушёной капусты, хотя, может, не тушёной, а выловленной из этого супа, как уже несвежий утопленник. Глеб отвёл глаза, словно надеясь, что всё это галлюцинация, и она сейчас развеется. Посмотрел вокруг: кто-то кружил по тарелке спагетти, кто-то ловил вилкой пельмени, или обрывал сырные нити с пиццы…

Капустные утопленники не исчезли. Только суп потерял то единственное, что делало его хоть чуть-чуть аппетитным: тёплый пар над тарелкой. Остыл.

Желудок, обманутый капустной баландой, перестал сжиматься от голода, и лишь изредка недовольно бурчал. Глеб вернул поднос красной жилетке, полетел к следующему пациенту — но даже не успев добраться, понял, что хочет есть, как будто и не обедал.

К вечеру это желание стало совсем невыносимым.

Между тем, требовалось не просто продержаться до ужина, но и работать — а в конце дня, как отравленная вишенка на торте, его ждал Машстрой и таинственный протеже Элины Павловны.

Вырулив из пробки, Глеб повернул к жилому комплексу. Прибавил скорость — боже, как приятно лететь быстро! — и слишком поздно заметил дрон ГАИ, Госавиаинспекции. Теперь придёт штраф за превышение, только этого не хватало! Провалитесь вы с вашим Машстроем! И с вашим капустным супом! Хотя супа бы сейчас не помешало, например, рассольника, со сметаной, с перловкой, с разварившимся сочным мясом… Да можно и того физраствора с капустой, главное поесть!

Капсулёт озадаченно повис над обшарпанной панелькой. Она выглядела так, словно заглючившая машина времени выплюнула сюда это уродливое дитя прошлого века. Здесь даже нет флай-паркинга! Двор был забит автомобилями, а въезд перегораживал древний, но ещё рабочий шлагбаум. У жителей Машстроя не было денег на капсулы — а те, у кого были, предпочитали парковаться в более безопасных местах. Глеб, на свой страх и риск, приткнулся между грузовичком-тентом и седаном с поцарапанной мордой. Капсулёт смотрел жалобно: хозяин, это свалка, да? и ты меня бросаешь?

Панель распознавания лиц была вырвана с мясом. Дверь, вся голограммах «Елисей — чмо», «Ратибор + Николь = любовь», распахнута. Глеб вошёл в подъезд, и в нос ударил странный резкий запах. Вдоль стены что-то прошмыгнуло, выскочило из подъезда и шерстяным клубком покатилось к переполненным мусорным бакам. Кошка! Здесь есть кошки! Не фан-петы, которые не пахнут, не мусорят своей шерстью, не едят (только питаются от сети) … а живые, настоящие кошки!

Какая гадость.

Превозмогая брезгливость, он поднялся по заплёванной лестнице на второй этаж, позвонил в дверь, и ему почти сразу открыла молодая женщина.

Глеб понял, что вонючая драная кошка — это было ещё ничего.

Она была моложе Вики (Глеб и сам не знал, как это определил, наверное, по взгляду, живому и какому-то доверчивому), но на лице даже в полутьме были видны морщины. Они разбегались от глаз, спускались от носа к губам, шли усталыми параллельными от переносицы… На тонкой шее — нитка бус, но не живых, на которых цветы распускались, ракушки раскрывались, — а просто разноцветных камушков. Губы были естественной формы, никаких облачков, и даже (какая неухоженность!) чуть обветренные. А волосы… у неё что, настоящие волосы?! Разлохмаченные на кончиках, слегка сальные у корней… Бррр!

— Здравствуйте, вы Глеб? Я Ирма, — она протянула руку, но Глеб сделал вид, что не заметил.

Уж лучше погладить ту помоечную кошку.

— Глеб Александрович, — он вошёл в квартиру… и тут же забыл про её неприятную хозяйку.

Квартиру наполнял запах — невозможный, божественный. Он щекотал ноздри, проникал в желудок, подчинял себе мозг. Он был плотный, маслянистый, с поджаристой корочкой… Так пахнет большая сковорода жареной картошки. Масло ворчало и брызгалось, верхние ломтики становились мягкими, нижние — хрустящими, репчатый лук терял свою едкость, лежал распаренно-благодушный, сверху сыпалась соль, как рождественский снег, а потом всё это томилось под крышкой, превращаясь из земного в небесное, в чистый гастрономический восторг…

Смартекс-еда уже привезла драной кошке ужин? Нет, слишком рано. Картошка осталась с обеда? Но аромат, поддразнивая, сообщал, что огонь под сковородкой только что выключили. И вообще, Смартекс-еда так не пахнет. Так пахнет детство, в котором перед Глебом ставили тарелку жареной картошки, клали чёрный хлеб, наливали в запотевший стакан молоко…

— Глеб Александрович, пойдёмте! — позвала Ирма.

— Ведите! — спохватился он. — И рассказывайте, на что жалуетесь?

— Я? Я ни на что, — улыбнулась она.

Глеб опять остановился — и если первый раз истукан был посвящён богу жареной картошки, то сейчас — чуду женской логики. Девушка вообще-то должна сказать спасибо, что он приехал в заповедный край Машстрой. А вместо этого шутит — и довольно неудачно…

Ирма, ничуть не смутившись, обогнула его и открыла дверь в комнату. Там пахло уже по-другому: лекарствами, болезнью. На диване под пледом лежала худенькая девочка лет пяти-шести. Плед по сравнению с ней казался большим, как футбольное поле. Девочка не спала, но на их появление никак не отреагировала. Глеб посмотрел и закрыл дверь обратно.

— Я не лечу детей, — объяснил он, снимая с вешалки куртку. — Ваша знакомая, Элина Павловна, должна была вас предупредить…

— Это моя мама… — еле слышно произнесла Ирма. — А почему не лечите? Я слышала, что вы хороший врач, а хороший врач, мне кажется, может лечить всех…

— Ага, — ему стало смешно. — Терапевт — детей, педиатр — взрослых, фанпетолог — людей…

— Может, хотя бы посмотрите? — умоляюще проговорила Ирма и опять открыла дверь.

Девочка лежала в той же позе, смотрела в тот же угол. Как будто к ней каждый день приходили дяди, у которых не получалось войти в комнату с первого раза.

— Да она у вас что-то совсем никакая! — Глеб встревожился от этой безучастности. — Вам бы в больницу, прокапаться, обследоваться!

— Нет, — Ирма помотала головой, мерзкие волосы качнулись из стороны в сторону. — Она не смотрит на людей. Аутизм…

— Простите, — искренне попросил Глеб.

— Всё нормально, — она слабо улыбнулась своими ужасными губами. — Болезнь с этим не связана. Соня недели две назад подхватила простуду, и что-то никак не поправится…

Честно говоря, ему совершенно не хотелось оставаться. Тем более с такой неприятной женщиной. Глеб не думал о своих пациентах в сексуальном смысле, но сейчас почему-то пришла мысль, что он ни за что не стал бы заниматься с Ирмой виртом… И детей он лечить не умел. Точнее, не любил. Вообще не любил чужих детей, его чадолюбия хватало только на Димку…

Но кое-что его не отпускало. Как будто он проглотил наживку, и теперь безвольно болтался на крючке.

Запах.

Он был и приятен, и мучителен, Глеб им наслаждался, но желудок болел, а рот наполнялся слюной. Глеб то и дело её сглатывал, надеясь, что Ирма не заметит. Хотя — ну заметит, и что? Она не в курсе, что существуют косметологи, он пускает слюни — они стоят друг друга, два животных…

Уйти от запаха было выше его сил.

Девочка, хоть и отвернулась от Глеба, и вздрагивала от его прикосновений, дала себя осмотреть. Дышала она нехорошо, тяжело, в бронхах хрипы, с лёгкими непонятно, или обошлось без пневмонии, или только начинается. Глеб снял фонедоскоп, сдвинул на подбородок маску, поднял взгляд на Ирму. Она смотрела вопросительно, встревоженно. Пожалуй, глаза — это единственное, что в ней красиво… Большие, серо-зелёные, как море во время шторма… Но эти короткие, редкие естественные ресницы, похожие на облезлую щётку! Нет, до красоты тут далеко.

— Ну что вы так смотрите? — улыбнулся он. Драная кошка не вызывала симпатии, но чисто по-человечески захотелось её поддержать. — Ничего критичного, поправитесь!

Он выписал ингаляции, антибиотик, БАД для кишечника… Вот и всё, его совесть перед Элиной Павловной чиста! Глеб стал вставать… и на секунду потерял равновесие. Взмахнул рукой, пытаясь за что-нибудь удержаться… Пальцы схватили воздух. Сердце кольнуло, оно испуганно замолчало, а потом забилось быстро и бестолково, не принося облегчения. В глазах потемнело, как будто на голову накинули грязный мешок. Комната, Соня, собственные руки со смартфоном, по которому отправлял назначения — всё стало куда-то уплывать. Так, надо успокоиться, глубоко подышать… Но воздух был, как засохшая каша, с трудом проходил в горло. Глеб опустился на диван, закрыл глаза. Головокружение медленно стало отступать. Мир посветлел и прояснился. Тот, кто набросил мешок, почему-то отпустил свою добычу.

Прекрасно, скривился Глеб, вот что значит месяц по-нормальному не есть, так недалеко и до голодных обмороков. Надо по дороге заехать в аптеку, купить хотя бы витаминов…

— Глеб Александрович, я как раз собиралась обедать, — как будто издалека, из-за толстой стены, прошелестел голос Ирмы. — Давайте со мной?

Наверное, то, как он ел эту картошку, со стороны смотрелось ужасно.

Он старался не спешить, есть аккуратно — в общем, как нормальный цивилизованный человек. Но судя по смеющемуся взгляду Ирмы, получалось не очень. Картошка была восхитительная, а ещё Ирма поставила на стол чашку с солёными огурцами. Глеб уже и не помнил, когда в последний раз ел этот пупырчатый деликатес.

— Откуда у вас это всё? — спросил он, с сожалением отдавая пустую тарелку. И не узнал свой голос, он был низкий, хрипловатый, как после хорошего вирта…

— Картошка с дачи, — отозвалась Ирма. — Там небольшой огород. Вот, выращиваю овощи, консервирую…

— А это… не запрещено?

…Когда «Смартекс», самую крупную доставку еды, купило государство, она быстро, одного за другим, проглотила всех конкурентов. А потом закрылись кафе и продовольственные магазины, и стало окончательно понятно: правительство взяло сферу питания в свои руки. И делиться ни с кем не собирается.

Придворные СМИ (а за ними и все остальные, примыкать к оппозиции было опрометчиво уже тогда) уверяли, что это необходимо, чтобы люди питались правильно, болезни ушли в прошлое, нация стала здоровой.

Но, промучившись от голода несколько недель, Глеб уже не был в этом уверен.

Ирма посмотрела на него как человек, который хорошо воспитан, поэтому всегда отвечает на вопросы, даже на самые глупые.

— Не запрещено. Хотя, конечно, не приветствуется.

Она пыталась накормить Соню, девочка отворачивалась от ложки, но Ирма не сдавалась. Если бы его соблазняли этим картофельным золотом, подумал Глеб, он бы кушал хорошо. Но малышка, в который раз услышав «Поплыл кораблик-ложка с картошкой по волнам, плывет кораблик-ложка, а Соня его ам!», заплакала, точнее, загудела — низко, как-то безжизненно, и стала биться лбом об стол. Ирма выхватила тарелку буквально в сантиметре от Сониной головы. Крепко обняла брыкающуюся дочку, подняла и утащила в детскую. Оттуда ещё какое-то время гудело, словно там умирал огромный шмель, и постепенно затихло.

Глеб ещё немного посидел, наслаждаясь ощущением сытости, которая, казалось, подпитывала каждую клеточку его тела. Захотелось прилечь, а ещё лучше поспать… Но, конечно, надо ехать. Он легко поднялся (никаких головокружений!), бросил прощальный взгляд на недоеденную Сонину картошку — таким взглядом пылкий юноша провожает свою возлюбленную…

— А вас Смартекс кормит так себе, да? Вы, наверное, самозанятый? — Ирма возникла в дверном проёме, словно соткалась из воздуха. Стройная, с каскадом волос, струящимся до поясницы (издали не было заметно, что они естественные), девушка смотрела с лёгкой насмешкой, как тогда, когда Глеб поглощал картошку.

Он не понял, к чему вопрос, и отвечать не стал. Проходя мимо детской, приоткрыл дверь:

— Сонь, пока! Поправляйся!

Девочка, лёжа на кровати, держала в руках игрушечную машинку и крутила переднее колесо. Когда движение прекращалось, Соня вращала снова. И смотрела так внимательно, словно это было колесо для игры в рулетку, а на кону стоял чемодан, полный денег.

Так и не дождавшись ответа, Глеб стал одеваться. Нажал кнопку на пульте, чтобы капсула подлетела к подъезду (если её там ещё не угнали), и напоследок напомнил:

— Антибиотик надо колоть каждый день, не забудьте.

— Колоть? — Ирма посмотрела так, словно он предлагал не делать дочке уколы, а, например, её съесть.

— Да, колоть, внутримышечно…

— Я не умею! — в глазах цвета моря плескался неподдельный ужас.

— Ну посмотрите, я не знаю, в интернете… — Глеб пожал плечами и направился к выходу. Ему что, надо поучить её делать уколы? Может, ещё вытереть ей нос?

— Не смогу, я уже пыталась… — тихо пожаловалась Ирма за его спиной. В голосе была беспомощность… и гордость. Доктор, звучало в нём, всё равно уйдёт, и больше не появится, никакая картошка не поможет, ну да ладно, справимся сами, как всегда…

Картошка. Глеб остановился, с удовольствием вдохнул слабеющий запах из кухни… Обернулся к Ирме:

— Купите лекарство. Завтра я заеду, покажу. Но только завтра!

***

Пришлось признать, что «не умеет» Ирма не из-за лени или нежелания.

Когда ребёнок боится уколов, он обретает силу бульдозера и громкость оперной певицы, ограбленной в парке.

Когда у ребёнка РАС, всё это смело можно умножать на два.

Соня уколов боялась всей своей пятилетней душой. Как только шприц появился в её поле зрения, она опять загудела и бухнулась на пол. Ирма растерянно облизнула свои странные губы и посмотрела на Глеба полным отчаяния взглядом. В нём читалось: а может, не надо?

Но Глебу приходилось колоть и алкоголиков с «белочкой», и психов в обострении, после них с маленькой перепуганной девочкой было не сложно. Просто жалко.

Одной рукой он держал Соню, другой — шприц, и комментировал:

— Делим ягодицу на 4 части, колоть будем в верхний наружный участок, протираем спиртом… оп! — тут Соня выдала вопль, от которого, наверное, соседи перекрестились и помчались в аптеку за берушами. — Всё, вводим лекарство. Поняла?

Ирма закивала, и Глебу стало ясно, что укол она не сделает.

Она могла гасить Сонину истерику, безропотно снося удары маленьких кулачков, могла тащить дочку на руках несколько километров, если та вдруг отказывалась идти, могла поставить на место любого, кто скажет что-то плохое про её девочку… и не могла только одного — сделать ей больно.

Измучившись от своего же крика, Соня уснула, а Ирма опять повела его на кухню. Вчерашняя картошка теперь была вторым блюдом. А на первое — борщ. В нём не было мяса и сметаны (ну да, у неё же огород, а не фермерское хозяйство) — но он, в отличие от похлёбки Смартекс-еды, был густой, приправленный зеленью… Как Глеб ни старался растянуть удовольствие, тарелка опустела за пару минут. Ирма её забрала, посмотрела на Глеба и положила ещё.

«Работаю за еду», — подумал он, но эта мысль скорее смешила, чем раздражала. «Красные человечки» утром привезли ему два тонких, почти прозрачных зерновых хлебца, а на обед выдали слипшуюся гречневую кашу, она многообещающе пахла мясом, но мяса в контейнере так и не обнаружилось. В такой ситуации отказываться от еды мог только самоубийца.

Сытый самоубийца.

Вторую порцию он ел уже не спеша, рассматривая кухню Ирмы. Она была небольшая, уютная: бежевый верх, шоколадный низ, на диванчике раскиданы жёлтые и апельсиново-оранжевые подушки. А на полочке сверху — декоративный фонарь, пустая керамическая ваза и маленький кактус, который, кажется, намеревался цвести. Но всё это — и кухонный гарнитур, и диван, даже ваза — было старое. Потёртое, поблёкшее, немодное, сейчас кухни обставляют по-другому. Что же Элина Павловна, богатая современная мама, не подскажет своей дочке?

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — услышал он голос Ирмы. — Вы работаете в какой-нибудь клинике?

— Ни в какой, — получилось «ыфкакой», Глеб дожевал и пояснил, — раньше работал, да, но теперь только частная практика.

— Тогда понятно, почему они морят вас голодом…

— Что? — ложка повисла в воздухе на полпути к Глебу.

— Самозанятость — примерно как мой огород. Не запрещено, но лучше не афишировать, — Ирма, изогнувшись, закинула руки за спину, собрала волосы, перекинула через плечо, и теперь, волнуясь, накручивала на палец длинную прядь. Нормальные волосы, лениво подумал Глеб, а что естественные — это просто необычно, даже мило…

Она встала, поставила чайник — именно поставила, на плиту, этого кухонного динозавра нельзя было включить со смартфона. И продолжала:

— Самозанятые — неудобные люди. Ими трудно управлять. Их не уволишь. Не заставишь проголосовать. И когда государство прибрало сферу питания к своим рукам… появился прекрасный способ показать неудобным, что они неудобны. Можно заработать кучу денег, купить крутой капсулёт, — Ирма махнула рукой куда-то в сторону окна, под которым Глеб скрепя сердце оставлял свой транспорт. — Но если при этом будет нечего есть, что человек в итоге выберет?

От волнения её глаза блестели, щёки зарумянились, и она, несмотря на морщины, вдруг показалась Глебу красивой.

Ему, конечно, не следовало тратить время на эти байки про Большого брата. Но на сегодня это был последний вызов. Но борщ был вкусным, а чай — горячим и крепким. И Ирма была… забавная, что ли? Ещё вчера его от Ирмы тошнило. А теперь было приятно её слушать, даже этот бред, как фрилансеров морят голодом. Приятно смотреть на неё. Она была какой-то… настоящей.

— А ты сама где работаешь? — спросил просто потому, что молчать было, наверное, невежливо.

Ирма посмотрела на него долгим, каким-то странным взглядом. Глеб удивился: сказал что-то не то? А в общем, это не важно, сейчас он извинится, попрощается и уедет…

— Мой ребёнок стал аутистом, — сказала она, словно решившись. — А до этого да, я работала.

…Ирма не всегда жила на Машстрое и ездила на старой, рассыпающейся машине. В бело-бежевом особняке они жили все вместе: Ирма, её муж, мама и папа. Через год после свадьбы получили куаркод на размножение. Родилась Соня. Немного поспешила, появилась на свет недоношенной, но где-то к годику окрепла и ничем не отличалась от сверстников. Спустя месяц после родов Ирма уже работала, преподавала студентам историю и философию.

Трудно вспомнить, с чего всё это началось.

Может, с реформы общественного транспорта: на весь город оставили только 5 маршрутов, они выходили на линию дважды в день, отвозить горожан на работу и обратно, а куда ещё людям ездить?

А может, с повышения пенсионного возраста до 100 лет.

Ирму это возмущало — но она не хотела, как большинство, возмущаться только на собственной кухне. Она говорит студентам про историческую справедливость — и будет молча наблюдать, как эту справедливость используют вместо туалетной бумаги? Ирма писала хлёсткие посты в соцсетях (там же познакомилась с местной оппозицией), участвовала в одиночных пикетах. И студенты её тоже участвовали.

Её задерживали — ненадолго, но этого хватило, чтобы декан сказал Ирме: выбирайте, или работа, или эти ваши политические игры. Ирма пожала плечами, написала заявление «по собственному», но от своих взглядов не отказалась.

Тогда перед выбором её поставили родители. Хватит строить из себя искательницу справедливости, обидно заявила мама, справедливости нет, ты её всё равно не найдёшь, а всех нас поставишь под удар. Думаешь, наш коттедж построен на зарплату? Если твои враги (а они, дорогая, у тебя уже есть) раскопают, откуда у папы такие доходы, плохо будет нам всем. Заканчивай свои игры, велела мама словами декана. Или уходи. Лезешь в петлю — это твой выбор, но не тащи туда нас, добавил муж.

Ирма поплакала, собрала сумку, взяла Соньку, которая была тогда серьёзной годовалой плюшкой, и поехала в съёмную квартиру на Машстрое. Зарабатывала тем, что готовила школьников к экзаменам. На жизнь хватало.

Посты стали злее, пикеты — чаще.

Появление Смартекс-еды она как-то не отследила, было не до этого: Сонька росла, штаб оппозиции работал, ученики ленились и дерзили, зато потом с лёгкостью поступали в вузы своей мечты. Просто однажды вместо курьера Делишес-клаб в лягушачье-зелёной форме приехал паренёк в красной жилетке. И привез не гавайскую пиццу, как заказывала Ирма, а курицу с картофельным пюре. Зато и денег не взял: сказал, что это новая госпрограмма, направленная на оздоровление нации, приятного аппетита. Ко всему, что имело приставку «гос», Ирма относилась неприязненно, но этой новости обрадовалась. Хозяйка из неё была, как из червяка браслетик. Она и раньше часто заказывала еду, потому что не успевала (да и ленилась) готовить. А тут её стали привозить бесплатно!

На голодном пайке их не держали, ничего такого.

Соне особенно много привозили.

А потом Ирма стала замечать, что дочь становится какой-то странной.

— И причём здесь Смартекс? — перебил Глеб. Он терпеть не мог, когда пациенты грузили его своими, не связанными со здоровьем, проблемами. Но тут он вроде как обязан был дослушать. И это раздражало ещё больше.

— У аутизма разные причины: иногда генетика, иногда вирусные заболевания, которые сопровождаются интоксикацией… А иногда он возникает из-за отравления организма тяжёлыми металлами. Например, в некоторых вакцинах ртутные соединения используются как консерванты… Но Соня ничем серьёзнее насморка не болела, прививок я ей не делала…

— Погоди, — Глебу стало интересно, — ты хочешь сказать, что в Сонину еду что-то добавляли? Прости, ты детективы любишь, да?

— В полтора года она уже разговаривала, — тихо сказала Ирма. — И не только простыми словами, были сложные: «мультики», «капсулёт»… Интересовалась другими детьми. Обнимала меня… да просто в глаза смотрела! А потом начался «уход в себя». Истерики, самоагрессия, нарушился сон, стала бояться громких звуков, полюбила кружиться на месте, выключателями щёлкать… И пропала речь. Я, к сожалению, поздно поняла, с чем это связано. Своими руками травила ребёнка, — голос Ирмы задрожал, она отвернулась, быстро провела пальцами около глаз.

— Огород тогда же появился, да? — помолчав, спросил Глеб.

— Да… У нас была дача, но никто туда не ездил. Я такой отдых не люблю, маме с папой хватает коттеджа… А земли там много. Вот я и засадила всё картошкой, огурцами, луком, кабачками, морковкой… Всем, чем только можно, — Ирма улыбнулась, хотя на глазах ещё блестели слёзы. — Соседи уже косятся… Но что делать. Что выращу, тем и кормлю. Всю зиму, конечно, на этом не протянешь, ещё свою еду даю…

Глеб посмотрел в окно. Там было темно, как будто художник нарисовал городской пейзаж, но остался недоволен и залил его чернилами. Ветер припечатал к подоконнику старый кленовый лист, похожий на выброшенную на берег и давно высохшую морскую звезду.

— Слушай, — он обернулся к Ирме, — даже если это правда — то зачем? Зачем им было это делать?

— Чтобы меня сломать, — бесцветным голосом откликнулась она. — Испугать и сломать. Если я перестану протестовать — перестанут мои ученики, друзья. Большинству людей нужен тот, кто их поведёт, сами они не решатся…

Напротив окна завис маленький дрон. И у стен есть уши, и у неба есть глаза… Дроны — любимые игрушки мошенников: снимают через стекло, как ты занимаешься виртом, а потом хозяин дрона кидает фото в сеть и требует денег за то, чтобы его удалить. Говорят, что их запускают не только мошенники и любители панорамных фото, но и правительство. Но этих, наверное, вирт интересует в последнюю очередь… Глеб скомкал фантик от конфеты, чтобы швырнуть в шпиона, но поленился вставать.

— А муж куда делся? — он спросил, наверное, не слишком деликатно, но Ирма не обиделась.

— Он собирался переехать к нам. Но когда Соня заболела… Он ушёл.

Тут в коридоре зашлёпали шаги, и на кухню явилась Соня — розовая футболка надета наизнанку, под мышкой книга о динозаврах.

— Врачи говорили: смотрите, как она у вас одевается, ей всё равно, наизнанку одежда или нет, это признак умственной отсталости, — вполголоса сказала Ирма. — Я сначала верила. Девочка, а напялит футболку вот так и ходит, хоть бы что! А потом поняла: ей швы натирают. И место, где был ярлычок. Я его срезаю, но шов всё равно остаётся… Аутисты только кажутся «деревянными», на самом деле у них очень высокая чувствительность…

Соня уселась рядом с мамой, демонстрируя всем своим видом, что некоторым гостям пора и честь знать. Но заметила на столе вазочку с сушёными яблоками и сразу забыла про Глеба. Стала отправлять в рот дольку за долькой, разглядывая недружелюбного велоцираптора.

— А ты как-то подтвердила эту свою… догадку? — в последний момент Глеб всё-таки нашёл, чем заменить слово «фантазия». — Сдавала анализы?

— Сдавала, повышенное содержание ртути, меди… Сонькину еду я тоже пыталась отдать в лабораторию. Не взяли, да ещё посмотрели, как на сумасшедшую: как я вообще могу сомневаться в качестве Смартекс-еды?

— Смартекс-еда, мы ценим ваше время, да-да! — басовито запела Соня, старательно копируя интонации из рекламы. — Быстро, вкусно и удобно, привезём куда угодно!

— Кстати, спасибо за ужин, — поблагодарил Глеб, с сожалением отодвинул мягкую подушку и встал с дивана. Ирма смотрела снизу непонятным взглядом, в нём была печаль, но не такая, от которой люди плачут и мечутся в поисках места, где будет не так больно — а тихая, смирившаяся. Неужели из-за того, что он больше не приедет?

Эта мысль — больше не надо ехать на Машстрой! — ещё вчера сбросила бы с его души увесистый камень.

Собственно, он и сейчас был в отличном настроении. Но к этому примешивалась капелька какой-то странной тоски, как будто заразился ей от Ирмы, воздушно-капельным путём.

— Если я завтра не смогу приехать, — при слове «если» штормовое море в глазах посветлело, — поменяй антибиотик на вот этот, в таблетках, — он отправил название и дозировку. — Всё, лечитесь. И…

Глеб и сам не знал, что «и». Просто захотелось стереть грустное выражение с её лица, успокоить шторм на море…

— И… всё будет хорошо, — закончил он и дотронулся до её плеча.

На секунду испугался, что почувствует, как раньше, отвращение, отдёрнет руку — а людей не особенно успокаивает, когда от них шарахаются, как от облезлой крысы.

Плечо было тёплое, хрупкое, и совсем не противное.

***

На следующий день Глеб отогнал капсулёт в сервис, отменил все вызовы, взял такси и полетел к Ирме с Соней.

После нескольких пасмурных дней на небо выкатилось солнце, похожее на большого ежа с рыжими иголками. Ёж решил погулять по васильковому полю — такого цвета сегодня было небо. Ветер дул почти зимний, резкий, он собирал остатки листьев в маленькие смерчики и уносил, освобождая место близкому снегу.

Смартекс-такси осторожно, будто брезгливо, приземлилось на детской площадке. Жираф, когда-то работавший горкой, весь в рыжих пятнах ржавчины, меланхолично наблюдал, как Глеб выбирается из капсулы. Малышей на площадке, конечно, не было, все дома с автонянями.

Такси поднялось, устроив в песочнице небольшую песчаную бурю. Глеб придержал на голове капюшон. Посмотрел вверх, нашёл «бабушкины» шторы и увидел, что у окна стоит Ирма. Помахал, она махнула в ответ. Стало приятно, хоть и непонятно, почему.

Она уже не была бродячей кошкой, стала домашней, породистой. Волосы, обычно торчавшие, как им вздумается, сегодня лежали красивыми волнами. Бежевое платье, хоть и было не из лифтинг-нитей, подчёркивало стройную фигуру.

Едва он шагнул в прихожую, как откуда-то из-под локтя Ирмы материализовалась Соня, снова с динозавром, на сей раз с плюшевым. Аккуратно, но решительно оттеснила маму и встала перед Глебом — напоминала, если тут кто-то забыл, к кому он на самом деле приехал.

— Температуры сегодня не было! — радостно отчиталась Ирма.

— Отлично, — кивнул он.

Соня, правда, не считала, что уколы — это отлично, и опять кричала во всю силу своих выздоравливающих лёгких.

— Слушай, может ты станешь оперной певицей? — поинтересовался Глеб, закрывая сумку. — Ах да, — спохватился он. — Динозавры. Ты, наверное, будешь палеонтологом. Ну что же, можно совмещать. Петь во время раскопок. Поставить оперу, как вымирали тирексы. Главное, чтобы в зале никто не вымер, от жалости…

Идиот, обругал он себя. Аутисты же не понимают юмор.

Зато Ирма понимала — смотрела тёплым взглядом, улыбалась. Хотя обычно, когда её девочке было больно, она сжималась, словно готовясь к броску.

Закончив с Соней, Глеб, уже не смущаясь, набросился на еду. Он опять был зверски голоден — смартексы так и не сменили гнев на милость.

— Соня пошла на поправку, и я предлагаю это отметить! — раздался весёлый голос Ирмы. Глеб неохотно оторвался от борща, такой борщ — сам по себе праздник, зачем придумывать что-то ещё?

Ирма прижимала к себе бутылку с прозрачной жидкостью и тёмной взвесью на дне.

— Да ладно? Алкоголь?!

— Настойка, спирт на смородине, — созналась она и заговорщицки улыбнулась.

Последний раз Глеб пил спиртное, как и все, на день рождения.

Следующий раз, тоже как у всех, будет на Новый год.

Ещё в заказ кладут шампанское на 23 февраля и 8 марта. И можно получить алкоголь на свадьбу, рождение ребёнка и похороны, только надо заранее заполнить заявку, приложить соответствующий документ и две нотариально заверенные копии…

Глеб, конечно, с удовольствием вернулся бы в тех времена, когда спиртное можно было просто купить (фантастика!)

Но… пить сейчас, когда это запрещено?

— Боитесь, — понимающе кивнула Ирма.

Глаза цвета моря смотрели с сочувствием. Бедный, бедный доктор, читалось в них. Такой законопослушный, безропотный. Морили его голодом — терпел. Так бы, наверное, и помер, если бы случайно не попал туда, где доходяг откармливают картошкой. Идеальный гражданин своей страны, где никому особенно не интересно твоё образование, умения, дела — главное, чтобы ты был тихим и послушным…

Она пожала плечами, открыла холодильник и потянулась наверх, чтобы убрать бутылку. Подол платья приподнялся, открывая длинные худые ноги, а воротник, наоборот, съехал вниз, обнажив несколько округлых, как леденцы, позвонков. Она стояла на цыпочках, была как струна, которая ждёт свой аккорд. Нетерпеливо отбросила волосы с плеча на спину, и Глеб вдруг представил, как забирает их в кулак, тянет назад, а она стонет от боли и желания…

Но, конечно, эти длинные ноги, эти сладкие леденцы — всё это не для него, и не будет его.

Он подошёл, перехватил её руку, а другой рукой придержал за талию, чтобы не потеряла равновесие:

— Оставь. Немного можно. Тем более, есть повод…

С равновесием у неё всё обстояло прекрасно, она плавно, спокойно развернулась, и они — и Ирма, и настойка — оказались у него в объятьях. Её губы удивлённо приоткрылись, прядь волос мазнула его по щеке, повеяло слабым цветочным ароматом. Где-то у сердца, заставляя его стучать чаще, ощущалось тёплое прикосновение её груди.

Ирма, хоть и казалась угловатой, мягко вывернулась из его рук. Вернула настойку на стол:

— Да, повод есть!

Глеб в глубине души был рад, что эта странная ситуация завершилась так же неожиданно, как и возникла. Он подошёл к окну, там летел крупный снег, ложился и не таял: зима всё-таки вступила в свои права. Двор, переодевшись в белое, выглядел просторным и каким-то праздничным. Над ним, как большие грязные снежинки, мотались дроны. Глеб задёрнул шторы, взял рюмку с настойкой — ледяной, невозможной в это время, в этом месте, и тем не менее вот она, приятно холодит руку…

— Чтобы все были здоровы! — объявила Ирма, но он шутливо запротестовал:

— Хочешь лишить меня работы, да?

Она рассмеялась:

— Ой, я как-то не подумала! Тогда — пусть все быстро выздоравливают?

Это пожалуйста.

Ирма выпила легко, словно это был не алкоголь, а, например, вода с лимоном, которую любят класть в заказ смартексы, помешанные на здоровом образе жизни. А Глеб чуть не поперхнулся этим обманчиво сладеньким, но обжигающим, как будто по пищеводу прокатился файерболл.

День рождения у него был летом, за полгода он успел отвыкнуть от спиртного.

Она снова наполнила рюмки, второй файерболл полетел прямиком в голову и принялся выщёлкивать из неё мысли, как биток сбрасывает со стола бильярдные шары. Все проблемы съёжились и отдалились, будто стали принадлежать кому-то другому, не Глебу.

Ирма, как школьница, забралась на диван с ногами, обхватила оранжевую подушку, и гипнотизируя его своими насмешливыми серо-зелёными глазами, заявила:

— Нет, просто так пить неинтересно. Давайте поиграем.

— Давайте что?!

— Вам понравится, серьёзно! — Ирма смущённо смеялась, прикрыв рот ладошкой. — Игра называется «Ёрш». Или пьяные фанты. Никогда не играли?

«Ты с ума сошла» благодаря исключительной воспитанности Глеба в последний момент всё-таки превратилось в:

— Не играл.

— Правила очень простые, — заторопилась Ирма, словно боясь, что он перебьёт и откажется. — Когда играет большая компания, все пишут на листках свои желания и кладут их в коробку, ну или в шапку… Игрок вынимает один листок. Он должен либо выполнить желание, либо, если не хочет выполнять, то выпить…

— И где ты тут видишь большую компанию?

— Нигде, — не смутилась она, — поэтому лучше так: один называет желание, а другой либо исполняет, либо выпивает…

Глеб посмотрел на неё долгим, и наверное, тяжёлым взглядом, но она не отвела свои морские глаза. Желание… У него есть одно желание. Она что, хочет его выполнить?

Ну а если что-то пойдёт не так, всегда можно просто выпить и вызвать Смартекс-такси.

— Уговорила, — кивнул он. — Желание: сделай мне кофе. Без молока, две ложки сахара.

Ирма наполнила свою рюмку, выпила в два глотка и объяснила:

— Не то чтобы я жадина, или алкоголичка. Просто смартексы в последнее время привозят то чай, то сок. Сама уже страшно хочу капучино… Так, теперь я. Расскажи о себе.

— Зря потратила желание. Ничего интересного ты не услышишь…

— Отговорки? — Ирма насмешливо подняла бровь. — Или пей, или рассказывай!

— Если ты начнёшь умирать со скуки, учти, дефибриллятора у меня с собой нет… Ну ладно: родился, вырос, учился в нашем меде…

— В этом городе родился, да? Получается, ты всю жизнь здесь живёшь? — Ирма смотрела удивлённо. — А уехать никогда не хотел?

— Имеешь в виду, за границу? Ты думаешь, я там кому-то нужен? — Глеб попытался перевести всё в шутку, но она не улыбнулась.

— Моя мама не разговаривает со мной с того дня, когда прошла моя первая акция протеста. То есть она, конечно, общается, но минимально, только по необходимости. Иногда я, по приколу, считаю, сколько слов она сказала мне за месяц. В ноябре был рекорд. Угадай, из-за кого? Из-за тебя. Она говорила, какой ты хороший врач, и если Соня никак не выздоравливает, то ты точно сможешь помочь. Хорошие врачи стараются уехать за границу. А с тобой что не так?

Сначала Глеб решил, что ослышался, потом стало обидно, но настойка примирительно зашептала: расслабься, какая разница, что думает какая-то тёлочка с Машстроя, и вообще, это просто игра…

— Меня всё устраивает, — нехотя выдавил он.

— Что тебя устраивает? — прищурилась Ирма. — Что ты голодал? Смартекс-еда стала монополистом. И ведь кормят… мягко говоря, так себе, а налог берут ощутимый… Государство отращивает монополии, как щупальца. Смартекс-такси, Смартекс-банк, Смартстрой… Дома у Смартстроя отвратные, все об этом знают! Слышимость — как будто соседи сидят у тебя под кроватью. А ещё, говорят, материалы самые дешёвые, поэтому люди, которые там живут, часто болеют… Но других застройщиков уже нет. А политическая жизнь?

— Стоп! — Глеб поднял руки. — Я тебя понял. Я даже в чём-то согласен. Но мне проще привыкнуть к каким-то неудобствам… или найти пути обхода… чем вот так взять и всё поменять. Я же не только за себя отвечаю — ещё за жену, за ребёнка. Приходится взвешивать, не делать резких движений… Я ответил? Теперь моё желание.

Сейчас он ей покажет. Отобьёт охоту умничать.

— Танцуй.

А она даже не смутилась, глянула своими зелёными глазищами так, что он в них тонуть начал, подвинула к себе телефон, провела требовательно пальчиком сверху вниз, потом ещё раз, ещё — и заиграла медленная музыка. Она была тяжёлая, грубоватая даже, а голос певицы — глубокий, женственный, приглушённо рассказывающий что-то такое, о чём не принято говорить вслух. Песня была на английском, переводить Глеб не успевал, хотя и так понятно, что про мужчину и женщину, которые хотят друг друга, страсть горит, оставляя ожоги, сжигая всё, что у них было, — но без этого огня так холодно жить… Ирма, неслышно ступая босыми ногами, дошла до двери, развернулась под гитарный аккорд, взмывающий куда-то ввысь, и пошла навстречу Глебу. Бёдра свободно двигались под тонким платьем, руки то касались их, то взлетали, как крылья, грудь тяжело поднималась, словно Ирма была той женщиной из песни, с трудом дышавшей от боли и желания. Это, конечно, был не совсем танец, настоящий танец не посадишь в клетку маленькой квартиры и тем более тесной кухни. Но Ирма была такой чувственной, искренней — близко к той грани, которая отделяет откровенность от бесстыдства… Музыка стала ускоряться, певица задыхалась, распаляла себя, и Ирма тоже стала двигаться быстрее, резче. Глеб забыл и про морщины, и про запекшиеся губы, и про естественные волосы. В голове шумела настойка, сердце спешило, хотелось только одного: чтобы она подошла ближе, и можно было дотянуться, прижать к себе…

Песня доиграла, точнее, оборвалась на женском полустоне-полукрике, Ирма проплыла мимо него, села за стол, зажала белыми зубами яблочную дольку, и спокойно, как ни в чём не бывало, произнесла:

— Теперь моя очередь. Расскажи мне…

— Нееет, — простонал Глеб. — Опять «расскажи»? Это же скучно!

— Расскажи, — повторила она. — Если запретят работу на себя. Скажут, что врачам можно работать только в клиниках. Пойдёшь? Мне кажется, это может быть скоро. Что будешь делать?