Бесплатный фрагмент - ВАЛьЯжная аппликация: коллаж, манящий в мир утонченной элегантности

ВАЛьЯжная аппликация: коллаж, манящий в мир утонченной элегантности

Сквозь лабиринт замочной скважины — видение, истома негой взгляд томит,

Просматривая томный ролик, исполненный изысканной тайны, дразнящей  там сокрыт.

Взметнулся бархатный полог тишины, вкрадчиво, маняще чуть дыша,

 Кидает взгляд незваный туда, где грезы нежно шепчут имена.

Парчовый лоскут, глянцевый обрез, осколок снов, что канули в былое,

Историю забвенья шепчет лес узоров, сплетенных в хитрое и злое.

Зритель заворожен интригой вечной, в драму тайную навеки вовлечен,

И взглядом робким, словно нищий подаяние, в святилище чужое посвящен.

Материалы искусны до безумия, рождая глубину одним лишь взглядом,

Металла лед, ткани скользящий призрак, ускользающий с укором рядом.

Свет и тень в змеином танце вечном кружат, запретный плод дразняще манит,

Взгляд по деталям трепетно скользит, в сумраке уловленный, как дивный лазурит.

Небрежность в композиции лишь маска, случайности обманчивый фантом,

Но в хаосе царит баланс незримый, кропотливо выверенный, будто аксиома каждой нотой, как закон.

Каждый элемент — то нота долгожданная из симфонии, что диктует рок,

Где тишина так сладостно созвучна, как голос ангела, слетевший с облаков.

Не просто аттракцион для праздного зеваки, а игра коварная с подсознанием живым,

Будит любопытство, дремлющее в лабиринтах сознания, прежде столь немым.

Зритель — участник равноправный, алчный, лакуны страстно заполняет сам,

Свой нарратив он строит торопливо, тайны приоткрывая небесам.

Метафора глубокая — не простой декор, а вечная искомая суть,

Любопытство жгучее, где горней истине однажды суждено блеснуть.

Предупреждение о дерзком вторжении: не тронь чужой, священный мир,

Иначе злобный гений, пробудившись, поднимет свой безумный бунт, как пир.

Искусство в коллаже порою непонятном — лоскутков наивный, трепетный и дерзкий плен,

Стыдливость за вуалью эстетики скрывает тайный, сокровенный секрет взамен.

Замок — дверь не только, а портал в мир грез, потайная брешь, что в вечность манит,

Где истина — акварель мимолетная, фантазии причудливый курьёз, изысканный магнит.

Искушение украдкой, что терзает грешную, мятущуюся суть души,

Аппликация пленительно, виртуозно давит, тишины спасительной напрасно не ищи.

Вкус декадентский, наслаждение берет в полон навек, без права на побег,

Совесть убаюкивая сладко, заглушая жалобный, чуть слышный стон чаек, что вышли на свой брег.

Восприятие обманчивых фрагментов — зыбкой реальности густой туман,

По деталям судим опрометчиво и часто, и так безжалостно обманутый наш стан.

За каждой дверью — мир особый, дивный, неповторимое свое бытие,

В скважину подсматривать украдкой — лишь крохи смысла уловишь, не более того, её.

Предложение к диалогу, провокация до дрожи в пальцах остра,

О границах личных, где черта порою непристойно тонка, как и вчера.

Любопытство двойственно — навязчивое вторжение способно все разрушить вмиг,

Истина сокрыта в глубине души твоей, от неминуемых бед одна лишь только защитит.

Вальяжная аппликация замочной скважины — дерзкий оммаж подглядыванию, виртуозно сорвавшийся с ленты соцсетей в объятия фактурного коллажа. Словно бархатный занавес приподнят над сокровенным кулуаром, она манит, искушая украдкой коснуться взглядом тайн, завуалированных в призрачном мареве коллажного полотна. Каждый фрагмент, словно осколок ускользнувшей мечты или эхо подслушанного признания, шепчет свою одиссею, втягивая зрителя в невольный водоворот интриги — подсмотренную драму, застывшую на холсте.

Искусно подобранные материалы — от выцветшей парчи до глянцевых вырезок — рождают почти осязаемое ощущение глубины, словно манят коснуться шершавой поверхности, ощутить прохладу металла и тепло ускользающей ткани. Игра света и тени танцует на коллаже, усиливая эффект запретного плода, заставляя взгляд блуждать по деталям, выхватывая из сумрака волнующие обрывки.

В вальяжности композиции сквозит утонченная небрежность, иллюзия случайности, будто секрет приоткрылся не благодаря усердию, а по милости фортуны. Но в этой кажущейся непринужденности таится тщательно выверенный баланс, где каждый фрагмент — нота в общей симфонии, где тишина так же важна, как и звук.

Аппликация замочной скважины — не просто визуальный аттракцион, это игра с подсознанием. Она будит дремлющее любопытство, подстегивает воображение и предлагает зрителю стать соавтором увиденного. Из пассивного наблюдателя он превращается в активного участника, заполняя лакуны, создавая собственный нарратив, свою правду.

И вот, аппликация замочной скважины перестает быть лишь декоративным мотивом, становясь сложной, многогранной метафорой. Символом неутолимого любопытства, жажды познания сокрытых истин, и одновременно — предостережением о последствиях вторжения в личное пространство. Напоминанием о том, что порой блаженно незнание, чем столкновение с реальностью, которая может оказаться не только болезненной, но и соблазнительно интересной.

Этот оммаж вуайеризму — или, быть может, лишь глянцевая лента социальных сетей блогера, начисто лишенная каких-либо потаенных смыслов, — возводит подсматривание в ранг если не изящного, то точно претенциозного искусства. Стыдливость, подобно пугливой лани, робко прячется за безупречной маской эстетики, создавая причудливое полотно, где каждый лоскуток коллажа вопиет о своей художественной ценности, пытаясь пленить равнодушный взор подписчика. Замочная скважина здесь — не просто отверстие в двери, а портал в зыбкий мир догадок, где истина расплывается акварелью, а фантазия, словно искусный художник, выписывает собственные причудливые узоры на холсте неведомого. Зритель, плененный завораживающей аурой запретного, невольно становится соучастником этой таинственной игры теней, увлеченно разгадывая ребусы, что притаились в лабиринтах коллажных текстур.

Искушение украдкой заглянуть, проникнуть в чужое, испокон веков терзало лабиринты человеческой души. Аппликация замочной скважины виртуозно эксплуатирует эту извечную слабость, предлагая зрителю не просто мимолетно утолить свое любопытство, но и совершить это с изысканным, почти декадентским вкусом. Это не просто просмотр роликов, а погружение в шелка высокого искусства, где эстетика, словно сладкий яд, приглушает робкий шепот совести, убаюкивая даже самые острые моральные терзания.

Метафора замочной скважины, однако, не исчерпывается лишь темой вторжения в сокровенные уголки личного пространства. Она с горечью напоминает о фрагментарности нашего восприятия окружающего мира. Мы видим лишь тусклый отблеск целого, пытаемся судить о сложном и многогранном по обрывочным деталям, крохам информации, создавая в итоге собственную, зачастую искаженную картину реальности, что может быть бесконечно далека от подлинной истины. Аппликация ненавязчиво напоминает нам о том, что за каждой дверью сокрыта своя уникальная история, свой самобытный мир, и что попытка оценить его, лишь подсматривая украдкой в замочную скважину, неминуемо обрекает нас на поверхностное и, как следствие, глубоко ошибочное понимание.

В конечном итоге, аппликация замочной скважины — это не просто искусно скомпонованный объект, радующий глаз своей эстетической привлекательностью; это дерзкая провокация, завуалированное приглашение к откровенному диалогу. Она заставляет нас остро задуматься о зыбких границах личного и публичного, об амбивалентной природе человеческого любопытства и о потенциально разрушительных последствиях нашего несанкционированного вторжения в чужие, хрупкие миры. Это произведение искусства, которое не предлагает готовых, однозначных ответов, но ставит перед нами жизненно важные вопросы, побуждая нас искать истину в темных закоулках собственной души.

Лето неумолимо клонилось к своему закату, но южный зной по-прежнему держал город в душных объятиях. Пыль, казалось, впиталась в каждый уголок, и земля жаждала дождя, того самого, что приносит обновление. Дождя, который смог бы смыть не только эту надоедливую пыль, но и очистить души. Не помню, что творилось за окном — глубокая ночь или полдень, будни или воскресенье… Мне просто необходим был отдых. Просто полежать, отрешившись от всего, и полистать не книгу или журнал, а бесконечную ленту социальных сетей. Последние лет пять я только и делаю, что наблюдаю. Смотрю ролики, которые подсовывает алгоритм, изредка прочитываю комментарии. Сама же ничего не пишу, не оставляю следа. Нет желания являть миру или автору свое мнение. Народ у нас, конечно, креативный, с завидным рвением повторяют друг за другом, ловко используя животных и детей для продвижения каналов. Вообще, в сети можно выделить несколько обособленных каст: любители животных, садов, ремонта, кулинарии, поедания еды тазиками; колдуны и маги; люди, живущие на других планетах и «вибрациях»; психологи, врачи, гипнотизеры, псевдоученые… Вся изнанка личной жизни, быта, работы, даже операций — все напоказ. Все чем-то или кем-то заняты. Среди этого пестрого коллажа мне попалась на глаза интересная дама… девушка… да кто разберет — в современном мире возраст не всегда очевиден. Хотя, пожалуй, различить можно по тому, какие книги, поэзия, фильмы и музыка проскальзывают в этих роликах. Вот что действительно выдает возраст человека.

Пьеса первая… Мудрое слово

Спесь, оплетенная красотой, — опасное зелье, в котором таится дремлющая стихия. Взлет — триумфальный марш, оглашаемый ликующими фанфарами славы, падение же — жестокий, но мудрый наставник, хриплым шепотом вкладывающий горькие истины в самое сердце кромешной тьмы.

Итак, Валентина. Валя. Черная водолазка обнимала ее хрупкие плечи, а мальчишеская стрижка лишь подчеркивала озорной блеск в глазах. В ее тонких пальцах книга с претенциозным названием — «Мудрое слово», с закосом под слог самого Даля — казалась нелепым диссонансом. «Спесивый высоко мостится, да низко ложится…» — всплыла в памяти пословица из «Пословиц русского народа». Что же это за зверь такой — «спесивый»? Пес ли, чудище неведомое?.. В этих полушутливых размышлениях проскальзывала ирония, тонкая насмешка над сонными зеваками, вяло перелистывающими ленту новостей.

Позади нее — комната, окутанная густой, благородной синевой индиго. Стена — как пестрый гобелен, сотканный из фотографий и рисунков, а над ней — длинная полка, словно усыпанная самоцветами цветных карандашей. «Чужбина… какая надменность,» — прошептала она, скорее себе, чем в объектив камеры. И тут же с нарочитой гордостью продемонстрировала кружку цвета состаренного золота, на которой застыл в вечности климтовский «Поцелуй». Двое, сплетенные в объятии над пропастью, укрытые золотым саваном любви, навсегда отделились от мирской суеты.

Валя пила чай из этой кружки, нарочито громко позвякивая ложечкой, словно пыталась пробиться сквозь равнодушный цифровой эфир к своим немногочисленным подписчикам. За витиеватостью слов, понятных лишь посвященным, безошибочно угадывался коренной москвич. Интересно. Первое знакомство состоялось. Затаившись в тени ничего не выражающего профиля, я не спешила подписываться, решив пока остаться в роли наблюдателя.

За Валей вился шлейф недосказанности, сотканный из полутонов, намеков и причудливых аллюзий. Это был не разговор, а виртуозная игра в ассоциации, где каждый жест, каждый оброненный звук служил кодом к тайне, сокрытой в глубине души. Она — словно иллюзионист, жонглирующий словами, искусно являла лишь краешек занавеси, за которым скрывался целый мир.

Меня пленила ее способность говорить о сложном — играючи, а о простом — с вызовом. Эта демонстративная интеллектуальность, балансирующая на грани эпатажа, будила не отторжение, но острое любопытство. Хотелось проникнуть за фасад иронии, разглядеть, что кроется за сдержанным величием. Каким был ее тайный сад? Что видела она в калейдоскопе жизни, о чем грезила под покровом ночи?

Однажды вечером, когда дождь отбивал чечетку за окном, и бар утопал в полумгле, Валя тихо прочла Маяковского. Не наизусть, сбивчиво, словно впервые касаясь чужих строк. В голосе звучала хрупкость, тоска и нежность одновременно. В тот миг маска безвозвратно упала, обнажив истинное лицо — ранимое и неподдельное.

Я не умом, сердцем поняла ее. Почувствовала едва уловимую связь, возникшую между двумя чужими душами, живущими на разных планетах, но объединенными жаждой понимания и сочувствия. И я предчувствовала, что этот виртуальный диалог станет началом чего-то важного, неслучайного.

Ведь, как гласит мудрость, спесив не тот, кто высоко восседает, а тот, кто, унижаясь, мнит себя выше других. И Валя, вопреки внешней надменности, была далека от этого. Она лишь искала свой путь, свой голос, свою правду.

Спесь-красота — комета в небесах, что ослепляет взор,

Взлетает ввысь, в надменных грезах видит свой простор.

Но блеск ее — лишь миг, как пенный след морской волны,

Оставит пепел, боль и скорбь людской толпы.

Нас гордость манит ввысь, туда, где воздух редок и жесток,

Где взор пьянит мечта, где каждый вздох — предлог.

 Паденье — не конец, не горестный итог,

А шанс взлететь, как феникс, из клубящихся тревог.

И в хороводе звездных траекторий,

Где Эго упивается хвалебной риторикой,

За каменной оградой сердца, в сумрачных покоях,

Растет росток смирения, отринутый тревогой.

Он хрупок, словно первый луч зари, боится вьюги,

Скрывается от гордых недругов, самоуверенных и тугих.

Но в нем — целительный бальзам, сияние и тепло,

Забвение гордыни, что душу ледяным огнем обожгло.

Пусть спесь кипит, как лава в жерле дремлющего вулкана,

Пусть красота пленит, как чары колдовского талисмана,

Но помни: истинная ценность — не в мимолетном блеске,

А в тихой глубине души, в ее смиренном отблеске.

Ведь гордость, как ледник, способна заморозить сердца,

Построить неприступные дворцы, где правит скука до конца.

Смирение же, словно солнце, растопит ледяные глыбы,

Откроет двери для любви, для сострадания, для свободы.

И в каждом падении — урок, в каждой ошибке — мудрость,

В каждом покаянии — искупление, в каждой слабости — сила.

Не бойся быть уязвимым, не стыдись своих несовершенств,

Ибо в них кроется тайна преображения, путь к духовным совершенствам.

Взрасти в себе смирение, как редкий, драгоценный цветок,

Укрой его от ветра гордыни, от корыстных дум поток.

И тогда увидишь мир глазами любящими, понимающими,

И ощутишь благодать, в сердце тихо пребывающую.

Пьеса вторая..Добрый вечер, добрый день

Молодость — это дерзкий росчерк, юношеский максимализм, бунт красок на холсте жизни. Зрелость же — выверенный стиль, элегантная простота, мудрая мелодия в каждом движении. И брови… Брови — не просто дуги над глазами, а безмолвное зеркало души, отражающее прожитые мгновения, выстраданные истины, выгравированные на сердце узоры.

Новостная лента пестрела диковинными обрывками фраз, словно письменами из позабытых манускриптов. Валя, облаченная в красную толстовку с капюшоном, жонглировала словами, как виртуозный циркач, и перед её взором вновь возникала эта обезличенная книга — «Мудрое слово», без роду, без племени, но за то спасибо. Подписчики — редкие интеллектуалы-одиночки, родственные ей души — подхватывали лингвистический мяч, затевая причудливый пинг-понг смыслов.

Ах да, еще один нюанс: сегодня кружка идеально гармонировала с фасадом кухни, словно нарочно подобранная декорация. И ложечка больше не издавала назойливого дребезжания. Тишина… Она говорила лишь об одном: зритель наконец-то здесь, и нет нужды созывать его на моноспектакль настойчивым звоном колокольчика или другим зазывающим шумом. Монолог души начинается…

Возможно, книга намекала на пословицу: «Чем старее, тем правее, чем моложе, тем дороже». Но тут же разум подбрасывал иную информацию: с возрастом брови теряют густоту, форму, цвет. Хотя… исключения тоже бывают. У мужчин, например, брови с годами, напротив, становятся гуще из-за чувствительности волосяных фолликул к тестостерону.

То ли брови, то ли бравада… а книга в руках Вали словно искусно подыгрывала хозяйке этой причудливой игры. Направо, налево — и вот уже рассуждения о возрасте. Мечта о царстве-государстве… да и при чём тут возраст? Случайность! А нужно ли вообще это царство? Кто знает…

Ход мыслей её был причудлив, как петляющая тропка — от дома престарелых до… сами понимаете, куда, где легкое поведение сквозит в каждом жесте. Попробуй угадай, что человек… нет, книга пытается донести нам в этот добрый вечер, добрый день. Интерьер комнаты начал еле заметно смещаться вправо, намекая, что рассуждения о похождениях хозяйки квартиры движутся в верном направлении. Да, это определенно вечерние кухонные откровения. Замечательно.

За окном мерцали огни города, словно вторящие Валиным мыслям. Каждый отблеск — новая грань той самой книги, новая интерпретация ускользающего смысла. Она чувствовала себя проводником, медиумом между хаотичным потоком информации и жаждущими ответов подписчиками. Но что если эта игра в смыслы — лишь самообман, способ заполнить внутреннюю пустоту бессмысленным жонглированием слов?

Валя откинулась на спинку стула, прикрыв глаза. В голове назойливо звучал вопрос: ради чего все это? Ради минутной славы в виртуальном пространстве? Ради одобрения нескольких десятков незнакомцев? Или же в самой книге кроется нечто большее, некий код, способный открыть дверь в иное измерение? Ответ ускользал, как песок сквозь пальцы.

Она снова открыла глаза и взглянула на книгу. «Мудрое слово» — простое название, скрывающее в себе бездну возможностей. Валя ощущала, как эта обезличенная книга становится частью ее самой, продолжением ее мыслей и чувств. Она больше не жонглировала словами, она пыталась понять их истинное значение, проникнуть в самую суть вещей.

В этот момент в дверь постучали. Валя вздрогнула, оторвавшись от размышлений. На пороге стоял молодой человек с букетом полевых цветов. Его взгляд был полон нежности и теплоты. Валя улыбнулась. Возможно, истина кроется не в заумных книгах и витиеватых рассуждениях, а в простых человеческих чувствах.

Вечер продолжался. Валя отложила книгу в сторону и пригласила гостя войти. Кухонные откровения плавно перетекли в тихую беседу, искрящуюся смехом и согретую нежными объятиями. В этот вечер она поняла, что самое ценное — это настоящее, это живое общение, это любовь и дружба. А «Мудрое слово»? Возможно, оно еще дождется своего часа.

Добрый вечер, добрый день,

Молодость — как яркий крен.

В красках дерзких, неземных,

В вихре помыслов шальных.

Зрелость — линий благородство,

В мудрости познавшей суть.

В каждом жесте — превосходство,

И свершений светлый путь.

Брови — арки над душою,

Тайны шепчут в тишине.

Радость с грустью здесь игрою,

Сердце держит в полотне.

Время — лучший рисовальщик,

Мир узорный сотворя.

В каждой складке — жизни праздник,

Чтоб ценить ее не зря.

Пьеса третья… Городское настроение

Авоська и небоська — неразлучная парочка, словно отражение в кривом зеркале городского настроения. Это когда даже в самой простой авоське зреет целый мир, налитый дерзкими надеждами, словно сочными, спелыми яблоками.

Добрый вечер, добрый день… Зевота заполнила зал, а книга «Мудрое слово», этот многострадальный реквизит из второй части пьесы, казалось, утратила свой былой магнетизм. Зритель жаждал новизны, доселе невиданных зрелищ. И вот, она возникла — в скромном сером костюме, озаренная дневным светом, явив миру не себя, но окно. Шикарный подоконник, имитирующий дерево, лишенный штор, открывал завораживающую панораму Большого Города — не просто города, а самой столицы. Валя знала толк в эффектных приемах. Подписчики, без сомнения, потянутся… Кому, право, интересен сам человек, его сокровенный внутренний мир? Главное — обертка, антураж, эта роскошная квартира.

Но книга «Мудрое слово» не желала сдавать позиций, стремясь остаться примой в этом моноспектакле. И выдала очередной перл: «Тянули, тянули авоська с небоськой, да животы надорвали. Хочешь плавать на авось — лучше сразу море брось. Что будет, то будет». Валя то ли не понимала смысла этих слов, то ли кокетливо заигрывала с ними. Решив обратиться к «массам», она перевела взгляд на пешеходный переход, видневшийся за окном. Сколько судеб, сколько историй проносится здесь за день! Сегодня же все внимание было приковано к каждому, казалось бы, простому слову пословицы. Впрочем, при дневном свете она не звучала так уж и красноречиво. Да и виды из окна, сами по себе, не нуждались в дополнительных словах.

Камера плавно скользнула по лицу Вали, зафиксировав едва уловимую тень разочарования. Подписчики, словно сговорившись, хранили молчание в чате. Ни восторженных возгласов, ни банальных комплиментов. Лишь изредка проскакивали безликие смайлики, словно отголоски чужого пира. Валя судорожно пыталась понять, в чем просчет. Неужели эпоха роскошных квартир, дневного света и философских изречений изрядно потрепанной книги подошла к концу? Неужели зритель пресытился постановочными картинками, требуя чего-то более искреннего, настоящего?

В отчаянии Валя схватилась за старый, проверенный прием — сменила ракурс. Камера взмыла вверх, охватывая всю панораму Большого Города. Дома, словно спичечные коробки, утопали в дымке, автомобили казались крошечными муравьями, снующими по своим делам. Вдалеке, на горизонте, едва заметно мерцала река, словно серебряная нить, связующая разные части города воедино.

И вдруг, случилось чудо. В чате появились первые комментарии. Люди начали обсуждать увиденное, делиться своими впечатлениями о городе, вспоминать собственные истории, связанные с этими местами. Кто-то писал о первой любви, случившейся на набережной, кто-то — о детстве, проведенном в одном из этих старых домов. Впервые за долгое время Валя почувствовала, что между ней и зрителями возникла настоящая связь.

Книга «Мудрое слово» осталась лежать забытой на подоконнике. Дневной свет продолжал заливать комнату, но теперь он освещал не роскошную квартиру, а лица людей, объединенных общим воспоминанием о Большом Городе. Валя улыбнулась. Может быть, настоящая магия и заключается не в эффектных приемах, а в умении видеть красоту в простых вещах и делиться ею с другими. Может быть, настоящая ценность — это не антураж, а искренность. Возможно, пора уже выключить камеру и просто поговорить по душам.

Авоська держит неба серый плат,

Где думы призрачной вуалью сплетены.

И луч надежды, робкий и несмелый,

Пробьётся сквозь завесу тишины.

Распахнуто окно — и вот она,

В авоське жизнь, как трепет мотылька.

В плену у нитей, словно птица сонная,

Невесомой истомой полна строка.

Авоська, небо — сёстры-близнецы,

В руках твоих — души зеркальный лик.

Храни же связь, что так хрупка, остра,

Мечты и яви призрачный язык.

«Что суждено, то будет», — ветер лжёт,

В авоське тесно от тревог и чаяний.

Иди вперёд! Где радость в городе зовёт,

За поворотом — счастье и сияние.

В обычной сетке — космос и мечты,

Желания, как яблоки, налиты.

Вкус солнца в них, и сок живой, густой,

В авоське город, близкий и родной.

Пьеса четвертая… Облака

В сердце жены зажги свечу спокойствия, дабы рассеяла она мрак сомнений и тревог, перед детьми разверни горизонты возможностей, словно карту неизведанных земель: пусть в семейном очаге крепнет сила духа, подобно дубу, уходящему корнями в землю, и расцветает жажда познания, словно диковинный цветок, тянущийся к солнцу.

Вчерашний кадр, запечатлевший здания справа, сменился сегодняшним — камера смотрела влево. За окном плескался день, или быть может, лишь утро, но небо, ослепительно синее, было затянуто причудливой сеткой облаков. Завораживающее зрелище: небесная лазурь, пронизанная серебряной паутиной.

Валя возникла в кадре, словно видение, в безупречно белом халате, невольно демонстрируя красоту своих ног. На подоконнике, словно забытый аксессуар, примостилась изящная подушка в строгих черно-белых узорах, а рядом, ярким пятном, лежал красный шарф — или полотенце, так и осталось неясным.

В руке все та же книга, ветхая и мудрая — «Мудрое слово». Сегодня она выдала очередной перл: «Учи жену без детей, а детей без людей». «Зачем детям присутствовать при обучении жены и мужа?» — начала свои рассуждения Валя. Сегодня Валя была необычайно разговорчива. «Не надо пилить при всех», — наставления из ее уст получили все: и муж, и жена, и подрастающее поколение.

Книга соскользнула из рук, заставив прервать запись и сделать дубль. Валя снова сидела на подоконнике, и теперь стало ясно, что красное — это еще одна подушка. Она сидела, непринужденно закинув ногу на ногу, надув свои прелестные губки, и смотрела в окно. Больше никаких бесед ей не хотелось.

Наступила пауза, наполненная тихим шуршанием ветра за окном. Валя, казалось, растворилась в созерцании небесного полотна. Она всегда умела находить красоту в простых вещах, в игре света и тени, в причудливых формах облаков. Возможно, именно это помогало ей находить те самые «перлы» в старой книге, переосмысливать их и делиться мудростью с другими.

В воздухе витала атмосфера легкой непредсказуемости, будто вот-вот должно было произойти что-то важное, но совершенно неопределенное. Может, это предчувствие грядущих съемок, а может, просто настроение Вали, передающееся через экран. Она казалась то ли загадочной жрицей знаний, то ли просто уставшей женщиной, мечтающей о тишине и покое.

Пауза затягивалась. Режиссер за кадром, казалось, затаил дыхание, ожидая, когда Валя снова заговорит, выдаст новую порцию мудрости или просто оживит кадр своим присутствием. Но она молчала, погруженная в созерцание небесного пейзажа. Облака медленно меняли форму, превращаясь то в сказочных существ, то в причудливые замки.

Наконец, Валя медленно перевела взгляд на камеру. В ее глазах читалась усталость, но и искорка озорства. «На сегодня хватит», — прошептала она, словно обращаясь не к съемочной группе, а к самой себе. В голосе звучала легкая хрипотца, будто она долго молчала, копя слова для особенного момента.

Она аккуратно слезла с подоконника, поправляя белоснежный халат. Красная подушка осталась лежать на своем месте, словно яркая капля цвета на черно-белом полотне. Валя взяла со стола чашку кофе и медленно отпила глоток, наблюдая за тем, как съемочная группа начала собирать оборудование.

Съемочный день подошел к концу, оставив после себя ощущение недосказанности и легкой меланхолии. Завтра будет новый день, новые кадры, новые мудрые слова. Но сегодня Валя хотела лишь одного — тишины и покоя, чтобы переварить все, что произошло, и набраться сил для новых свершений.

Там небеса — лазурь, прошитая сеточкой облаков,

Как будто Бог чернил небесных плеснул небрежно, зыбко.

И тишина звенит, и шепчет ветер что-то кротко,

О чем мечтает мир на циановом, чуть брезжущем рассвете.

И мысли льются о семье, о детях милых,

О будущем, что ждет их на планете дивной.

Как вырастут большими, сильными, прекрасными,

В любви и счастье будут безгранично счастливы.

И женщина парит, легка, воздушна, неземная,

И губы шепчут на заре, как тихая река лесная.

В глазах её — вселенская любовь, забота нежная,

Ведь для семьи её любовь — святыня безбрежная.

И небо, и семья, и дети, и рассвет — подарок свыше,

Все в песне этой — вечный талисман на крыше.

Пусть мирным будет наше утро, день и каждый вечер,

И пусть любовь хранит, как ангел светлый, человечек.

И солнце, продираясь сквозь туман молочный,

Целует землю, словно отрок непорочный.

Лучи играют в волосах, как нити золотые,

И будят мир от грез ночных, святые.

И сердце наполняется теплом необъяснимым,

Как будто песня старая звучит мотивом дивным.

В ней отзвуки надежды, веры, ожиданий,

И благодарность за мгновенья и признаний.

И кажется, что время замирает в этот час,

И мир вокруг становится светлее во сто раз.

Уходит суета, тревоги и печали,

Лишь радость жизни в каждом вдохе и в детали.

Вдали поют далекие колокола церковные,

И души наполняют звуки эти благоговейные.

Как будто ангелы с небес спустились близко,

Чтоб освятить наш мир любовью безграничной.

И хочется творить, любить, мечтать и жить,

И каждый миг, как чудо, бережно хранить.

Ведь жизнь — это дар, который нам даётся свыше,

И наполнять его любовью — наша лучшая задача, слышите?

Пьеса пятая… Как свежи были розы

Аромат роз, вплетенный в шепот дождя, родство душ — вот она, ускользающая формула счастья.

В это дождливое утро Валя возникла в оконном проеме призрачным видением, окутанная, словно белым облаком, одеялом. Настроение — свернувшийся в колючий клубок ёжик, в руке — неизменная спутница, любимая, потрепанная книга «Мудрое слово». В зыбком кадре она возникла, тихо напевая: «Как свежи были розы…» — скорее не песня, а личный гимн грустной самоиронии. За стеной неистово дребезжало, словно сосед решил сравнять квартиру с землей — пойди разбери этих ремонтников. Ей отчаянно хотелось укромного уюта, звенящей тишины, ускользающего покоя. Книга же, словно нарочно, подбрасывала дровишки в этот костер раздражения, выдавая очередной «перл»: «Дело без конца — что кобыла без хвоста». Пословицы Даля сегодня категорически отказывались укладываться в ее мироощущение.

Валя, с досадой захлопнув книгу, решила бежать от реальности и нырнула в туманные воспоминания о лихих девяностых: бригада Саши Белого, будто сошедшие с экрана кожаные куртки, зловещие малиновые пиджаки… Перфоратор за стеной продолжал свою монотонную симфонию разрушения. Он, как и бандиты из прошлого, любил создавать мрак и хаос. Тут же в памяти всплыла едкая мысль: счастье любит тишину. Какая уж тут тишина с этим неутомимым рукастым соседом! «Не гляди на лицо, а гляди на обычай» — нет, сегодня в эфире была не сама Валя, а скорее, ее «Мудрое слово», въедливое альтер эго, вещающее затхлыми истинами. Пробежав глазами еще несколько назидательных строк, она с облегчением закрыла книгу: — На сегодня мудрости с меня хватит.