Бесплатный фрагмент - В пути

Вступление

Путь или дорога — это древний образ-символ. Сами слова «путь», «дорога» многозначны, а потому образ пути многогранен и глубок: путь как личная судьба человека, путь как дорога души к Богу и гармонии и, путь как судьба всей страны. Мотив пути символизирует и такие процессы, как движение, поиск, испытание, обновление.

Путь — это всегда выбор. Вспомним наши русские народные сказки, где главному герою на перекрестке приходилось делать выбор: «Направо пойдешь, коня потеряешь». Герой принимает вызов и проходит испытания, которые определяют его дальнейшую судьбу. Эта дорога — жизненный путь. Путь как поиск себя, свой сущности: в «Волшебнике изумрудного города» А. Волкова дорога из желтых кирпичей ведет каждого из героев к его предназначению: Льва к смелости, Дровосека к любви, Страшилу к мудрости, а Элли к родительскому дому. Это может быть и путь к взрослению, как у Алисы в «Путешествие Алисы по Зазеркалью» Л. Кэрролла. У каждого из нас своя дорога. У одних это дорога, выложенная желтым кирпичом. У других это колея. У третьих это узкая тропинка. У четвертых… Какой бы ни была эта дорога, она связана с идеей судьбы человека, его самореализацией.

Автору этого сборника, Елене Андриановой, писательнице, маме троих детей, любителю Дороги, путешествий и ценителю прекрасных мест, идея пути особенно близка и понятна. Герои ее рассказов проходят испытания, испытывают сомнения, колебания и противоречия, преодолевают соблазны и провокации, проживают тысячи эмоций и через это обретают силы и опыт Души. На своем пути они встречают своих Помощников и обретают друзей. А еще получают подарки Судьбы. Но самое главное, они находят Себя. Как это случилось с самим Автором, для которой Путь — это Жизнь, это вечное движение без конца, это Путь к Себе Настоящей.

Анастасия Дягилева, филолог, литературный редактор

Эти рассказы важно читать последовательно, как главы романа моей жизни.

От автора

Бомж

Бомж

Мне — 21. У меня уже третий год бойфренд — Митя Суровый. Такой невысокий мускулистый черт с кучей татуировок на теле, особенно из которых впечатляла надпись на животе Rats will fat when good people die. Митя работает инженером в крупнейшей монтажной компании Москвы — просчитывает, сколько надо железа, чтобы построить огромную сцену или трамплин, и руководит монтажниками, которые это строят. В иные масштабные проекты Митя живет сутками, чуть ли не неделями, на работе. Не спит, курит, матюгается, строит.

Был август, жарко, скучно. Митя пропадал на работе, а я маялась от безделья. Мы прекратили снимать квартиру на Профсоюзной, и вернулись в квартиру моих родителей в Строгино, которую я просто ненавидела. У меня были связаны с ней воспоминания, когда я бросила свой любимый конный спорт и виндсерфинг ради экзаменов на журфак МГУ…

Думала, как Ленин, буду готовиться по 16 часов, но вместо этого обжиралась пирожными и читала по второму и третьему разу книжки из домашней библиотеки. На журфак я в итоге не поступила, зато весу во мне прибавилось килограмм на семь! После этого мне только и оставалось… уйти из дома.

Прошло 3 года, и я снова вернулась в родительский дом, предоставленный ими теперь в мое полное распоряжение. На этот раз с журфака я была отчислена за свои путешествия. Постоянной работы не было, денег тоже, в голове — сумятица, разброд и шатание. Как всякий раз, когда моей бурной энергии нет полного применения. В такое время я начинаю ненавидеть себя, толстеть и прочее-прочее.

И вот третий час дня, самая жара, маюсь, не находя себе места в только что отремонтированной на деньги моей сестры квартире. Невыносимо душно, пахнет обоями и краской. Не знаю, чем заняться, в голове обрывки мыслей: почему у меня нет денег, могла бы поехать сейчас куда-нибудь, как же хочется путешествовать… Так прошел весь этот жаркий, не находящий себе места, день. И уже под вечер мне пришло в голову: что такое путешествие? Путешествие — это просто смена угла зрения. Когда ты открыт новым впечатлениям и эмоциям, когда ты жадно смотришь по сторонам, впитывая в себя новое! А что если посмотреть по-новому на Москву? Вот я родилась в столице, мне кажется, что знаю ее хорошо, и нечего мне в ней ловить. А для иногородних студентов Москва — город мечты, куда они с детства стремятся попасть! Да, у меня нет денег на поездку на море или в горы, но я могу оправиться… бомжевать по Москве — без денег и определенного места ночлега! Срок — 3 дня. Смогу или не смогу?

Все — скуки как не бывало. Жара — к вечеру тоже начала спадать. Был десятый час вечера, когда в спальном районе Строгино из подъезда выскочила краснощекая молодая девушка, одетая в белую майку и джинсы, с блеском в глазах и спальником в рюкзаке.

---

Арбат. Дома-книги.

Ночь на строительных козлах и жизнь как книга

Без пяти минут 23.00 эта же девушка вышла на станции метро «Арбатская», быстро перешла на другую сторону и зашагала мимо проносящихся машин туда, не зная, куда. А стоило мне завернуть направо на узкую, неосвещенную улицу, и ко мне тут же пристала какая-то белая машина с темными людьми в ней. Они некоторое время следовали за мной, открыв окно, и кричали что-то наглыми голосами, потом уехали.

Я свернула еще раз направо в еще менее освещенные улицы и дворы. Мне пришла в голову мысль заночевать на скамейке. Но здесь внизу, в арбатских дворах, ночь была душная, отдающая запахом мочи. К тому же на скамейках уже ворочались и бормотали спящие бомжи, а туда, откуда доносились голоса бодрствующих и пьющих, я даже и не приближалась. Сделав круг, я снова вышла на Новый Арбат, к домам-книжкам. А что если? Я подняла голову.

Дома, мимо которых вы проходите каждый день, становятся для вас незаметными объектами вашей обыденности, но я знаю, как это изменить. Вы можете залезть на небоскреб и прыгнуть с него бейс, или спуститься по веревке и нарисовать граффити на 21 этаже. А можно — просто забраться на крышу по пожарной лестнице. Вот увидите, дом сразу станет для вас тотемным объектом, неким дольменом, заряжающим вас энергией, всякий раз, как вы оказываетесь возле него. Этот дом-книжка был для меня из разряда таких дольменов. Мы лазили на его крышу с моим приятелем, фотографом Крюгером и его тогдашней подружкой Мариной, сидели на бортике, преодолевая страх высоты, и смотрели вниз на огни…

Я обошла дом, но теперь пожарная лестница была спилена до уровня 3-его этажа.

Я снова обошла дом и в задумчивости остановилась у закрытого подъезда. Минут через 15 моего бдения объявился пьяненький субъект. Мужчина средних лет, сильно покачиваясь, направлялся к дому, я с бьющимся сердцем подхватила его под локоток и попросила пропустить и меня. И он, конечно же, согласился. Ура! Я поднялась на лифте до верхнего этажа. Проверила дверь на чердак и крышу — закрыта.

Тогда я медленно пошла вниз по лестнице, открывая двери на балконы. На лестнице было неуютно, стенки, изрисованные маркером, запах собачек.

На балконе 17 этажа нашлось то, что нужно — строительные деревянные козлы, смотревшие сверху вниз на огни Нового Арбата.

Было уже полпервого, когда я расстелила свой спальный мешок на козлах и легла спать вровень с бортиком балкона. Я устала и, понаблюдав некоторое время сощуренными глазами за изломанными светящимися линиями проносящихся машин, закрыла их. Еще сколько-то шум большого города стоял в ушах, а потом все исчезло.

Арбат, все реки шел дождь…

Разбудил меня дождь. Он моросил, и все расплывалось и плыло, тонуло и барахталось в этом сером дождике. Было влажно, холодновато, ныла спина, и ужасно хотелось по-маленькому. На часах было — 5.45 утра.

Я собрала спальник и поплелась на улицу. Чтобы найти туалет в центре города, мне потребовалась около получаса. Мой туалет был во дворах старого Арбата в кустах, неподалеку от песочницы и спящего на лавке бомжа. Выйдя оттуда, я испытала невыразимое блаженство и счастье.

Погуляв еще минут 30 по дворам, и сменив чувство просветления на дикое желание выпить чашку горячего чая и что-нибудь съесть, я вышла на Центральный Арбат. Он был еще почти пуст — ни прохожих, ни художников и торговцев с матрешками, ни бомжей. Я прошла его целиком в одну сторону до принцессы «Турандот», наблюдая, как утреннее солнце красит стенки домов в розовый цвет и читая сама себе:

Здесь тепло, розовато, влажно,

Город заспан как детские щеки,

На кирпично-красных площадках

Бьют пожарные струи фонтаны

А подстриженные газоны

размалеваны тенью и солнцем.

С этими стихами поэта Давида Самойлова нас познакомили в ШЮЖе — школе юного журналиста — Молчалин и Денисов. Это были удивительные люди и удивительное время.

Мне — 16. Я ехала в метро, раздумывая, куда поступать — на журфак или на психфак МГУ и тут случайно встретила Ольгу, с которой мы учились вместе в музыкальной школе и один раз даже подрались в раздевалке пакетами от сменки.

Она уже к этому времени вовсю готовилась к поступлению на журфак и голосом старшей сказала: «Конечно, на журфак. Иди в ШЮЖ!»

— Что это?

— Поехали со мной.

Я поехала с ней, впервые увидела памятник Ломоносову, у которого выпивали и курили журфаковцы, затем мы поднялись на третий этаж. Ольга открыла аудиторию и я замерла… На стульях, на полу, в проходах сидело человек 50 моего возраста. И все они, как по команде, повернули голову в мою сторону. «Проходи, проходи», — поманил меня рукой один из двух лекторов у доски, кто держал в напряжении всех этих подростков.

Он был высокий, стройный, с длинными черными волосами и тонкими пальцами пианиста, и так интересно рассказывал певучим глубоким голосом, что в тот же вечер я в него влюбилась. И еще влюбилась в эти занятия и в эту аудиторию, где сидело столько интересных молодых людей и девушек.

Второй, чуть полноватый, с белокурыми длинными волосами, набок спадающими на лоб, которые он беспрестанно поправлял рукой с фенечками, не обладал таким даром оратора. Зато он беспощадно проверял наши сочинения, по которым у меня никогда не было выше 6 из 10 баллов.

Сочинения задавались так: Сидоров и Молчалин называли одну строчку и дальше мы должны были придумать рассказ. Так они развивали в нас ассоциативное мышление. Помню, они задали написать «Все реки шел дождь». Я долго сидела, выжимая из себя строчки, а потом, как мне показалось, написала шедевр — несколько в стиле Набокова, которого я тогда как раз прочитала, но это был первый пример вдохновения для меня, когда ты вдруг ловишь волну и она долго-долго несет тебя, а ты записываешь-записываешь то, что через тебя проходит! И затем, чтобы снова поймать это ощущения, готов часами, днями выжимать из себя громоздкие, тяжелые слова.

Мне поставили 7 баллов, и я была обижена. Моей подружке Ярославе, бунинского склада, стройной девушке с толстой длиннющей белокурой косой, — все время ставили «9» и «10».

Зато это был хороший посыл к самосовершенствованию. Потом я обратила внимание, что те, кто получал самые высокие оценки, оказались далеки от журналистики. Так, к примеру, Ярослава, начавшая затем играть на саксофоне — уплыла от складывания слов далеко-далеко в другую сторону, и скоро наши пути с ней разошлись, но она, и эта аудитория, и Молчалин с Сидоровым, и пыльное стеклянное небо третьего этажа журфака остались глубоко в моем сердце. И сейчас, когда я шла по Арбату, а со мной вместе шел дождь, когда мысли были расширены в непривычные для них рамки, сознание сменилось подсознанием, и я снова оказалась в том самом месте и времени. Вот оно — то самое — «все реки шел дождь»…

Три в одном: парк, больница, музей

На Арбате начали открываться первые палатки, что торгуют шаурмой. И в одной из них я сфотографировала продавца и в обмен на будущую фотографию получила пластиковый стаканчик, наполненный кипятком и пакетик «три в одном»! Это был такой кайф — сидеть за влажным от дождя деревянным столом еще не открытого пустого ресторана, пить горячий сладкий кофе, и смотреть, как по Арбату проходят редкие прохожие. Мир принадлежал мне.

Затем я тоже решилась поплыть вместе с потоком людей, и он вынес меня на Калининский — к троллейбусным остановкам. Опыт прохождения бесплатно в общественный транспорт и разные заведения у меня — богатый. В метро я ходила по читательскому билету МГУ, а в ДАС, студенческое общежитие, где нелегально прожила 5 месяцев, по поддельному удостоверению.

И я зайцем уехала на первом же троллейбусе, смотря в окно сквозь прищуренные ресницы… Когда мимо поплыл тенистый парк за красивой черной оградой, выскочила. В этот момент я была Алисой в стране чудес, и мне хотелось погулять в волшебном парке.

Я по природе своей человек природы. Мне не нравятся клубы, я ненавижу шопинг, и даже в шумной Москве нахожу заповедные места. Пойму реки у нас в Строгино, где училась глиссировать на виндсерфинге, скакать на лошадях и целоваться. Битцевский лесопарк, где с крутых горок, одна среди парней, летела вниз на маунтинбайке, а потом пила с ними пиво у костра.

И это было такое заповедное место. Я ходила между деревьев и ни о чем не думала, просто ощущала, смотрела на тень и солнце в листве, слушала голоса птиц, обнимала узловатые, грубые, морщинистые стволы этих сто или двухсотлетних деревьев.

Однажды, в самом начале нашей с ни повести, Митя стоял на балконе, курил. «О чем ты думаешь?» — спросила я. «Да ты не знаешь, ни о чем, — медленно, будто всплывая, ответил он, — Иногда смотришь, как шумит ветер в деревьях, и понимаешь, может, и не надо ни о чем думать?».

Ангел из жести

Вдруг рядом прошла женщина в белом халате врача. Я выбралась из парка наружу, и, глядя на лавочки и людей в пижамах, прошествовала до ворот с табличкой «больница им. Сахарова». Кроме парка, у больницы еще оказался свой музей, возле которого возносилась вверх красивая, из серебристой жести, девушка-ангел. Наверное, ангелы не имеют пола. Но поскольку у нее было платье, я так решила.

Музей оказался посвящен веротерпимости и урегулированию конфликтов мирным путем. Вход — бесплатный. Сейчас шла выставка фотографий сторожевых башен Ингушетии и Чечни. И я пробыла в нем 2 часа. Бродила вместе с фотографами у подножья скал, слушала горных цикад, а, выйдя на улицу, обнаружила, что адски хочу есть. В рюкзаке у меня валялось два яблока. Съев одно из них, достала второе, и тут увидела человека, идущего мне навстречу, — он был, вполне возможно, ингуш или чечен. Молодой, изможденный, с совершенно безнадежным выражением глаз, — я дала ему яблоко и увидела удивление в глазах…

Около часа я провела на Тверской, следуя дурацкому плану. Решила там попробовать себя в роли уличного музыканта — буду играть на варгане, а люди подавать мне деньги. Но планы у меня всегда проваливаются. Гораздо лучше получается жить, следуя интуиции! На варгане я играла — но люди денег мне не подавали. Видимо, мои музыкальные способности их не впечатлили, а красные щечки не разжалобили! Я решила вернуться на Арбат.

Выйдя из «Смоленской», кинулась к палатке с шаурмой и, улыбаясь молодому кавказскому парню, предложила сделать его фотографию в обмен на шаурму. Он очень обрадовался, только все боялся, что я его обману и не принесу фотографию. Сделка была выгодной: шаурма истекала куриным соком, благоухала луком, морковкой, дешевым кетчупом и щедро налитым майонезом! Очень неспешно жуя, я пришла с ней к принцессе «Турандот». Я бы съела еще такую одну, но тем и был хорош этот день — что в нем не было ничего лишнего, ничего, чем можно было бы пресытиться, как происходит это во множестве других, обычных дней.

Панки Принцессы. Разговор с бомжем

Я сидела у фонтана с Принцессой и лениво наблюдала за панками. Это были смешные, грязные люди в черном косухах. Они пили водку и пиво из бутылок, целовались, брызгались водой из фонтана и дрались. Кто-то из них скоро вернется в строй — в офис или за прилавок продуктового магазина, а кто-то сопьется или сторчится на винте. Все нормально.

Затем я обратила внимание на бомжа, сидящего на крыльце перед закрытой пыльной дверью, и почесывающего ногу. Следующие минут 20 в моей голове раззадоривали друг друга следующие мысли: «Ну, давай же, ты же бомжевать пошла, что слабо? Боишься, что от него будет плохо пахнуть или он тебя укусит? Слабачка, давай иди к нему!»

И вот я иду и сажусь рядом с ним. Это пожилой, заросший седой бородой человек с грязными изъеденными ногтями. От него почти не воняет. Бомж хитро мне улыбается, и мы начинаем разговор.

Его квартира здесь неподалеку. Но он не хочет в нее идти. У него тут все есть: он своих вещей даже никогда не стирает — ему новые дарят.

Периодически бомжик стрелял у меня деньги на водку, но у меня ничего не было, и он продолжал рассказывать. О том, как зимой закрыты все подъезды. О том, как однажды лежал 2 часа под машиной, а менты кидали в него кирпичами, чтобы он оттуда выбирался, и тогда он обморозил себе руки и теперь они у него болят. Он рассказывал обо всех этих «о том, как», и я понимала, что то, что делаю я, — ерунда, игры.

Солнце шло на закат и красиво освещало мирно выпивающих на крылечке бомжей, а я спешила к новой цели — Коломенскому. Точно не знаю, почему, может, потому что глаза туда глядели? Ведь все в этой жизни нас как будто случайно, но ведет в нужном направлении. Надо только доверять этому ведущему и знать, куда ты хочешь идти…

Мед и лошади…

Я великолепно погуляла по Коломенскому — глаза привели меня правильно! В это время здесь проходила ярмарка меда.

Любовь к меду, как и к путешествиям, у меня из Сирии, где я жила в детстве с папой-геодезистом и мамой-учительницей. Среди советских инженеров один чудак провез на самолете улей. Мы — ребятишки — часто толпились перед его квартирой. Он никогда не пускал нас к себе, но быстро приоткрывал дверь, за которой стояло жужжание и рой, и давал нам несколько кусков вкусных, истекающих медом сот!

И вот я наперепробовалась самого разного меда, наговорилась с хорошими людьми со всей России и получила в подарок банку ароматного донника. Затем еще погуляла по саду, посидела на камне, который лечит болезни. Все было отлично, но солнце уже спустилось за серебристую Москва-реку, и снова встал вопрос: где ночевать?

В Коломенском на траве? Мне все равно не понять жизни бомжа, это всего лишь игра — как все, что я делаю… С такими мыслями шаг за шагом я отступала к метро, и уже совсем было малодушно решилась ехать в Строгино, но тут увидела девчонок на лошадях и остановилась…

Деревня в навозе в Царицыно

Как-то я стояла в вагоне метро — туда заехал на инвалидной коляске молодой парень, из тех, что получили увечья на всю жизнь в дурацкой войне, на которой кто-то заработал большие деньги. Мы встретились с ним глазами, я своих не отвела, и тогда он спросил: «Сестренка, ты во что-то веришь?» «В себя!» — тут же, не успев задуматься, ответила я.

Многие удивляются моей везучести. И действительно, меня как будто что-то везет. Может быть, это мое стремление к счастью? А счастье для меня — это потребность все время расти над собой, становиться лучше, быть свободной и не отнимать свободу у других людей. Счастье для меня — это умение преодолевать себя. И научилась я этому благодаря…

Мне — 13 лет. Покормить морковкой лошадку для меня целое событие и однажды я еду на конюшню — учиться верховой езде. После первого занятия у меня все болит, мне дали лошадь без седла, на меня наорала тренер, но я прихожу снова. И так первые полгода: каждый день по дороге мое сердце сжимается от страха, ведь я не знаю, какую лошадь мне дадут… А вдруг истеричную Десну, которая бьет копытами и ее не поседлаешь и еще несет в лесу, или Гипюра, который кусается? Еще я боюсь упасть, и того, что меня матом будут крыть тренера. И все-таки я езжу на конюшню каждый день, летом чищу денники, зимой не могу открыть дверь из-за обмерзших рук. Зато я теперь ношусь галопом и умею прыгать. Я выезжаю со старшей группой в лес и катать детей.

Именно тогда — в 13, не бросив конюшню, я научилась преодолевать страх и боль, потому что через них лежала дорога к полетам — вначале на лошади, потом на сноуборде и серфинге, потом — в книгах.

И сейчас, когда я увидела девушек на лошадях, меня осенило: вот оно! Конечно, они же ставят своих лошадей в конюшню, почему бы и мне там не переночевать. Я же ведь своя.

Их конюшня оказалось далеко.

— Это тебе в Царицыно надо ехать, и там еще на автобусе до конечной остановки. Выйдешь — увидишь деревню, вот в ней и конюшня, спросишь там Машу.

Дорога заняла полтора часа. Уже совсем стемнело, когда я вышла у означенной деревни! Вот уж не подумала бы, что в Москве — прямо напротив Царицыно — есть такие утопающие в навозе деревушки!

Ты в навозе стоишь…

Залаяли собаки, и еще через 10 неуверенных шагов я увидела парней с девками на завалинке. Они курили, матюгались и щелкали семечки.

«Ты в навозе стоишь,

юбка с разрезом

И корову доишь

за хвост облезлый

Ах ты чува, моя чува,

Как люблю тебя я,

Вытри губы об забор,

Вытри губы об забор,

Дай расцелую….»

Включился у меня в голове «Сектор газа».

Я хрипло спросила: «Вы не знаете, где здесь Маша живет?»

«Дальше Маша, и, аккуратно, собачка у нее злая» — отозвался, сплюнув, один парень. Я пошла вперед и тут же вся это банда заржала мне вслед. Я не обернулась. Вот ворота, правильные, это я сразу поняла, по низкому лаю. Я застучала, и минуты через три откликнулся хриплый девичий голос…

— Мне Маша нужна.

— Проходи.

В доме валялись матрасы, спальники, упряжь. Маша сидела на кухне, курила с двумя подружками, пила чай. Вся обстановка очень мне напомнила тренерскую моей конюшни. Выслушав сбивчивый рассказ, она сказала: «А что оставайся, конечно, есть хочешь?»

— Немножко.

— Ну, сейчас, скоро за продуктами в магаз девчонки пойдут.

За час я успела подружиться с девчонками, сходить с ними напоить лошадей, порадоваться запаху конюшни — смеси теплого лошадиного тела, опилок, навоза. У Маши было около десяти лошадей по всей деревне, и девчонки каждый день ездили на них зарабатывать. Это были настоящие конницы, они курили и ругались, как мужики, грубо шутили, но были честны и добры. С одной из них — 16-летней Настькой — мы и пошли за продуктами в магазин по темной тропинке. Купили салатов, хлеба, сосисок, сыра, бухла. Я помню, как ночью кружились головы, мы стояли во дворе, смотрели на звезды и горланили:

Ты в навозе стоишь, юбка с разрезом,

И корову доишь, гоп стоп дубай, за хвост облезлый!…

У Настюхи это оказалась любимая песня….

Пакет с грушами и счастье в руках…

Я проснулась рано. Девчонки еще спали. Тихо пробралась на веранду. Фред больше на меня не лаял. Сказала спасибо этому дому и осторожно притворила калитку.

Всего лишь через дорогу мир поменялся: исчезли навозные кучи, ярко сияло утреннее солнышко в ухоженном чистом саду дворцового комплекса «Царицыно».

В голове, как на мониторе, выплыла информация: «Но Баженов был масоном, и Екатерина, для которой строился весь дворцовый комплекс, жить здесь не пожелала. Все пришло в запустение, во время революции во дворцах поселились кухарки, проститутки и воры…»

На деревьях висели груши, но я не думала, что они съедобны, пока не встретила средних лет женщину, их околачивающую. То есть она кидала палку и собирала в пакет упавшие плоды. «Здесь прекрасные груши» — сказала она, поймав мой взгляд. Что ж, я присоединилась к ней и насобирала килограмма два, действительно, отличных груш!

Посмотрела дворцы, попросила меня сфотографировать на красивом мостике прохожего, чтобы вспомнить потом этот момент в этом рассказе. Затем проголодалась и съела полкило груш, но не насытилась. Хотелось чего-то более существенного, и я зашагала в сторону метро. Мою дорогу пересек большой рынок. Здесь я выменяла кило груш на стаканчик кофе и чебурек у жадного абрека, и, забравшись на грязный холм, села прямо на землю чуть выше дороги и чуть ниже помойки. Я ела чебурек, смотрела на проезжающие машины и улыбалась. Я снова добыла себе необходимое, выдержала двое суток, увидела столько и теперь была широко, бескрайне счастлива. Пресыщение и безразличие ушли, мир стал чистым, ярким, огромным и ужасно интересным, как в детстве! Тут мимо поехал здоровый джип, в нем сидели молодые парень и девушка. Открыв окно, они с улыбками начали мне махать руками.

«Я счастлива, — крикнула я им в ответ — будьте счастливы и вы!»

Елена Андрианова, 21 год

Три в одной

Часть 1. Доброе утро

Доброе утро

Воздух, как на море. Или как весной, когда голубь пьет из лужи рябь ветра (как на фотографии моей подружки Даши, вышедший замуж за кайтера в Анапе. Моя голова плывет и кружится от такого воздуха. Я стою возле турникета подъемника, прямо у деревянных касс, и, пошевеливая застывшими в кроссовках пальцами, смотрю, как сосульки тикают на солнце. Только что Макар и его сын, совсем еще ушастик, Сёма, широко загребая по снегу сноубордическими ботинками, прошли внутрь и резко вознеслись на креселке вверх. А я как всегда в своем стайле: умудрилась получить травму. Так сильно затягивала новые «Ванс», что защемила большой палец. И в последний день катания осталась внизу. Честно, я даже рада — снега наверху нет — жестко, лед, бугры, все раскатали, а доска у меня с тупыми кантами — так что могу заслуженно не напрягаться.

И вот я стою в этом снежно-солнечном кусочке Земли и ни о чем особенно не думаю. Поляна еще пуста, только гогочет пара лыжников, да маячит троица с двумя обезьянками и орлом, ждет доноров-туристов фотографироваться.

Неподалеку от меня сноубордист с кошачьей улыбкой. Я искоса поглядываю на него. Интересно, он тоже будет участвовать? Сегодня, в день нашего отъезда, начинается Чемпионат России по фрирайду, как же мне хочется остаться…

Я направляюсь к сноубордисту с целью узнать о соревнованиях, но меня обгоняет один из троицы, высокий мужик с брюхом и в тюбетейке и с обезьянкой на руках. С плутовской улыбкой на мясистых губах он предлагает:

— Сфотографируйтесь на фоне гор.

— А покрасивее чего-нибудь нет? — медленно спрашивает сноубордист, по-московски картавя на «р».

За Тюбетейкой тут же появляется коренастый субъект с помятым лицом. На руке у него, гордо глядя в сторону, сидит орел с белыми подрезанными крыльями.

— Орел красивый, когда в небе… — поднимает плечи юноша.

— Как же ты тогда его увидишь? — удивляется тюбетейка.

— По мне лучше пусть он в небе летает, и я его не вижу, чем он вот так на земле. — говорит сноубордист.

Тут из солнечного света сгущается, как гашишный дым, Диана. Светло-коричневая, гибкая, стройная, с кошачьим наклоном головы мулатка. Почему-то негритянки держатся с особенным достоинством и грацией. Я давно это заметила. Диана — пресс-секретарь соревнований по фрирайду. Она здоровается со мной, но, судя по направлению взгляда, интересуется только сноубордистом.

— О, негритянка, да с такими косичками, да в горах — обязательно надо сфотографироваться с обезьяной, — кричит Тюбетейка.

Диана стремительно оборачивается и говорит сердито хриплым, низким голосом:

— Тогда уже лучше с вами: Это не комплимент, это я вам совет по бизнесу даю.

В Красную поляну я мечтала попасть давно. Я слышала о ней от стольких людей. О лесе со свисающими прядями мха, об удивительном снеге и о «Мюнхаузене» — месте всех послекатальных подвигов, легендарном баре, где танцуют на балках под потолком.

И вот благодаря Макару я наконец-то попала в Поляну. Карру, как я его еще зову, — сорок, он разведен, у него два сына. В молодости Макар был художником, во время перестройки челноком возил шмотки из Турции, жил месяцами в Стамбуле. Затем купил квартиру, сделал в ней крутой ремонт, и поместил статью об этом в архитектурном журнале. Вот так он начал писать об интерьерах, а затем снимать их.

Мы познакомились с ним на соревнованиях по маунтинборду. Среди молодняка я выцепила взглядом красивого мужчину лет тридцати, немного азиатско-цыганской внешности, с черной короткой бородой, наклоненными вниз уголками глаз и одетого дорого, но аля скейт-стиль: джинсы, ремень с заклепками, пиджак. Я подошла к нему и сказала, что он стильно выглядит. Он хмыкнул и хриплым голосом назидательно ответил, что внешность не самое главное в человеке. Но дал мне свою визитную карточку.

Я начала с ним переписываться. Поначалу Карр отвечал редко. То из Италии слал пару строчек, то из Дейли — коротенький абзац, а то целых шесть предложений прилетели с Тайланда. А я, конечно, мечтала о мучительном и порочном романе с таким интересным человеком. Он введет меня в светское общество — я дорасту до его уровня. Он научит меня стилю, отточит, я — поражу его талантами. Тогда у меня еще было несамостоятельное восприятие жизни, в духе стереотипов, которые нам навязывают глянцевые журналы и поп-шоу, и я представляла себе Макара умным циником. Я еще не понимала тогда, что циники — это люди, не нашедшие себе места в жизни. Чем же человек талантливее и сильнее, чем большего он добился, тем меньше всего от него можно ждать цинизма.

Постепенно письма от Макара начали приходить чаще, с замечаниями и своими наблюдениями. А накануне 31 декабря он написал мне письмо: «Мне понравился ваш рассказ, Лена, вы молодец. Могу я с вами завтра позавтракать…»

— Доброе утро!