Бесплатный фрагмент - В прошлой жизни я была мужчиной

Вы ещё не знаете, что такое бред!

«Что мне, ни в чём не знавшей меры, Чужие и свои?!» (М. Цветаева)

Дорогие мои листатели!

Этой книги без вас бы не было. Вы как раз те, кто знает, из какого сора! Из каких ссор, баталий, стёба, хохота, маленьких личных драм и больших личных трагедий, из бессонниц и непонимания, из бессонниц вследствие понимания, из понимания, пришедшего в результате бессонниц, родилась это книга. Точнее, пока не догадываетесь, что знаете.

Вы — источник моего вдохновения, коллективная муза и тот самый Случайный Попутчик, которому расскажешь даже то, в чём не признаешься и себе.

Люблю вас — жёлчных и насмешливых, серьёзных и дурашливых, суровых и отзывчивых, сдержанных и безбашенных. Будьте счастливы — растите счастье в себе! Оно, как кристалл в насыщенном растворе, вырастает из полноты жизни.

Нет у меня судьи более строгого, чем я сама. Это кто-то другой под влиянием дурного настроения может мимоходом навалять инсталляцию под дверью автора и удалиться с чувством глубокого удовлетворения — автору такой modus operandi облегчения не принесёт. Автор прежде измучает свой творческий орган (ударение на ваше усмотрение), исчёркает пропасть бумаги и выпьет галлон любимого… топлива. А после, перечитав написанное на относительно свежую голову, перечеркнёт всё жирным Андреевским крестом, произнесёт сакраментальное «бред» — и начнёт всё сначала: у автора «бредом» дело не заканчивается, а только начинается, и это ещё наиболее пристойная из оценок собственного творчества.

Если какой-нибудь Писатель Чистовиков скажет вам, что пишет боговдохновенные строки и потому не считает себя в праве зачеркнуть в них ни единого слова, посоветуйте ему не клеветать на Господа: тот, кто создал действующую модель такой сложности, каковой является этот мир, всяко должен быть способен выразить им же созданное в не менее стройных и гармоничных фразах, хоть стихами, хоть прозой, а не в корявых каракулях влюблённого пятиклассника.

Гений — это вагон собственноручно наколотых дров и, если повезёт, божья искра на растопку. Не повезёт — ищи кресало, высекать искру придётся самостоятельно.

Видимость лёгкости — признак мастерства, когда читатель, сидя у очага вашего творчества, наслаждается теплом, не думая о затраченных на него человеко-часах.

Профессионализм — не про деньги, потому что деньги делаются на том, что нравится большинству. Профессиональная работа большинству вообще не понятна, так как находится за гранью обывательского восприятия, а не понятое с первой попытки вообще редко кому нравится. Ведь здесь требуется нечто большее, чем из буковок складывать слова — надо ещё из этих слов складывать смыслы, а такое с неба не падает, так что у тех, кто шарит в смыслах, редко бывает много денег — ум окупается крайне медленно, в большинстве случаев даже не при жизни своего владельца.

Почему же, в таком случае, я это делаю? Потому что профессионализм — это когда могу равно должен.

Ваш Автор, Тори Грасс

Когда тебя любят

Если женщину спросить, как зовут длинного друга Маугли, три буквы, она задумается и не факт, что с первого раза ответит правильно.

Соседка громко поёт в ванной в половине шестого утра. Её парень подпевает ей из кухни — и то, и другое довольно фальшиво. Им вторит птичий хор, хотя за окном ещё темно: это всё весна! Их оглушительный благовест слышно даже сквозь фрамугу в соседней комнате, дверь в которую закрыта. Кажется, что это звенит, раскрываясь, каждая почка на деревьях. Потом начнётся бесконечная возня машин на дороге под окном, и музыка любви сольётся с прочими звуками города, растворится в них, как тиканье часов: утренник — мероприятие, полдник — еда, дневник — книжка, вечерник — студент, полуночник — «сова», ночник — лампа. Спасибо, голова, что ты — дурдом, в котором я живу и мне не скучно…

Ты никогда не будешь достаточно хороша для того, кто тебя не любит. Безупречная фигура и развитый интеллект, личное обаяние и коммуникабельность, тщательно подобранный гардероб и чёрный пояс всемирной федерации Камасутры — это всё мимо кассы. В его глазах тебе всё равно будет недоставать пары баллов ай-кью и пары размеров бюстгальтера, зато пара сантиметров на твоих бёдрах всегда останется лишней.

Когда тебя любят, тебе необязательно быть красивой. Ты можешь быть полноватой или слишком худой, ходить по дому с небрежно забранными в резинку волосами и без лифчика — в футболке, надетой на голое тело и совершенно нивелирующей всё, что под ней. Да что там без лифчика — без макияжа! Он видит твоё беспомощное лицо с веснушками и припухшими глазами, отросшую на палец седину — но он их не видит: ему всё равно, главное, что ты здесь.

Ты можешь даже быть не очень умной. Эх, да чего там! Можешь быть полной дурой. Во всех смыслах. Не помнить и забывать, терять вещи и ключи, путать право-лево и отвечать невпопад. Говорить бессмыслицы. Совершать глупости. «Ну пипец!», — будет ворчать он, но ты, глядя в этот угрюмый затылок, увидишь, как поехали вверх и назад его уши — улыбается! Станешь слушать, как музыку, эту воркотню, которая составляет неотъемлемую часть твоего уюта.

У тебя даже может сколь угодно часто болеть голова — нет так нет, и тут совсем не важно, пойдёт ли он за «утешением» на сторону или просто подождёт. Может быть, ты стόишь того, чтобы подождать. И того, чтобы дать тебе время на всякую личную смуту, которую требуется пережить внутри себя. И ты схлопываешь створки своей раковины, медленно и болезненно обволакивая перламутром угодившую внутрь острую песчинку — он будет терпеливо сторожить снаружи. Так надо!

А потом, когда ты снова начнёшь замечать окружающее, просто спросит: «Пожаришь мне яичницу?» И ты вздохнёшь, и пошаркаешь на кухню, и сначала будешь долго и бессмысленно пялиться в холодильник. Потом наморщишь лоб, выгребешь какие-то пакеты и контейнеры, повыбрасываешь всё второй свежести и неожиданно приготовишь что-нибудь вкусненькое. И вы будете молча есть это на диване, уставясь в какой-нибудь сериал…

«Ну и где тут любовь?» — спросите вы.

Да вот же она!

Это как вещь, которую никак не получается найти именно потому, что она лежит на видном месте.

Прямой уголь

…Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом,

Как только о себе самом.

А. С. Пушкин

Вы думали подзагловок «филологический стендап» был вынесен на обложку для пущей привлекательности издания для интеллигентного читателя? Вот уж нет! И предвосхищая сентенции профессиональных спорщиков, скажу сразу: сейчас я буду говорить банальности.

Да-да-да! — прямой угол составляет девяносто градусов, Волга впадает в Каспийское море, а все авторы пишут исключительно о себе. Что бы ни утверждал Пушкин, при всём уважении к последнему, литературного героя придумали себе сами литераторы, чтобы его существованием оправдывать перед читателями собственные несовершенства.

Даже если автор — брутальный мачо, но в тот момент, когда он пишет о деве юной, воздушной и сладкой, как свежий зефир — он пишет о себе. О том, как он переживает этот зефир. Даже, я бы сказала, пережёвывает — жадно, давясь и истекая слюной, или же, напротив, томно, со стоном закатывая глаза и максимально растягивая удовольствие.

Потому что в реале нет никакого зефира — есть… эмммм… предположим, Света Лапочкина, фея из супермаркета двадцати четырёх лет от роду (фее, не супермаркету). Которая, может быть, и не прочь где-нибудь в подсобке взять и зажечь с автором, мужчина хоть в себя, хоть в Красную армию, но женатый, а ей бы уже бы замуж, в конце-то концов! Да и сколько удовольствие не растягивай, заканчивать когда-нибудь да придётся.

Однако не ограничусь констатацией очевидного и пойду ещё дальше: Читатель, что бы он ни читал, тоже читает исключительно о себе! Та-таааам!

Как-то раз я имела глупость опубликовать немного сыроватое, с точки зрения читавшей меня публики, стихотворение, и тут же понеслось! Ох, не зря Зинаида Гиппиус оставила в веках своё бессмертное: «Если надо объяснять, то — не надо объяснять», ох не зря! Меня тут же атаковали сакраментальным вопросом, что означает строка «Степь обманчиво невинна».

Гиппиус тысячу раз права. Поэзия ассоциативна, и если чьё-то сознание делает на этой фразе холостой оборот, то у этого «кавота» просто нет необходимого опыта. Это не хорошо и не плохо, просто его нет! Только дурак, старательно делая умное лицо, станет уверять, что ему всё и всегда ясно — опыт любого из нас ограничен, и его недостаток может быть замещён разве что воображением, которое тоже не распределено между всеми поровну.

Но даже попытавшись вообразить то, что никогда не было пережито, мы «увидим» совсем другую «картинку», чем та, которую видел автор стихотворения. Пресловутая тучка золотая Лермонтова в сознании каждого из нас будет выглядеть по-разному, сколько читателей — столько и тучек. И это лишает всякого смысла споры о поэзии: она универсальна. Если это, конечно, поэзия, а не графомания. Каждый читатель вкладывает в её образы собственный уникальный опыт.

Но если такого опыта нет, то слова просто останутся словами. Я тоже не всегда могу понять то, что пишут собратья по перу, и не берусь выносить суждений о чужих стихах вовсе не из чувства корпоративной солидарности. Больше скажу: я и свои-то стихи не все могу объяснить, и это тоже нормально. Многое пишется из подсознания, которое смахивает на кипящий супчик: то ломтик морковочки всплывёт, то кусочек мяса — всплывают и облекаются в слова, а объяснять приходится рационально. И тут возникают трудности перевода: интуитивное перевести на язык рационального можно только с изрядными издержками и весьма приблизительно. То есть некоторые вещи можно только прочувствовать — или не прочувствовать, если на шестерёнках вашего чувственного опыта зубцы не совпадают с авторскими…

И последнее, что можно сделать в такой ситуации, это из своего непонимания вывести неудовлетворительное качество произведения: такой «вывод» изобличает человека вздорного и не в ладах с логикой, хрестоматийная ситуация Лисицы и Винограда.

В свете вышеизложенного уже просто нагло лезет в глаза следующий вывод — прям подпрыгивает, гримасничает и машет руками: вот он я, да вот же, ну чего ж вы такие тупые! Слышите? — Тайн не существует! То есть, тайны могут оставаться тайнами, пока не произнесены или не написаны где угодно, а хоть бы и на заборе, за которым складированы дрова. Как только вы открыли рот или занесли руку над листом бумаги — всё ваше досье до копейки сразу стало национальным достоянием. Потому что речь каждого так же неповторима, как папиллярные линии, но, в отличие от них, содержит ещё и полный «хромосомный набор» личности, составленный из нашего образа мыслей и поступков. Мы есть то, что мы говорим, и что на уме, то и на языке, как ни пытайся это спрятать за словами. Изображать из себя то, чем мы не являемся, можно только безмолвствуя, и если бы большую часть времени мы не были заняты собственными проблемами, то все бы про всех давно знали всё.

Но, кажется, за всем нагромождением этих смыслов, я чуть не выплеснула с водой и ребёнка, которого это всё и началось. Степь. Обманчивость. Невинность…

Однажды я проснулась и собралась было сварить себе, по обыкновению, кофе. Но едва спустила одну ногу из постели, как, что называется, «попёрло»: схватила блокнот и карандаш и, сидя в такой нелепой позе, записала почти без исправлений целое стихотворение, которое объяснить не могу до сих пор… Но чувствую именно так!

То же самое с этой обманчиво невинной степью. В силу профессиональной деформации (да-да-да, моя «адекватность» стремительно убывает в обратной пропорции к педагогическому стажу), физиологически не выношу заданных, но не отвеченных вопросов, и поэтому попытаюсь объяснить, что я имела в виду. Есть такое выражение — «пасторальный пейзаж». Или «буколический», эпитет на ваш вкус. Когда на него смотришь, то испытываешь умиротворение, какое, должно быть, знали только Адам с Евой в райских кущах до инцидента с запретным плодом.

«За Минводами светает,

Степь обманчиво невинна.

И пейзажу не хватает

Лишь попа или раввина.

Позади остались груди

Одиноких лакколитов.

Электричка землю крутит

Мимо хуторских калиток.

Камыши вихрами машут

Над колючею щетиной

Перепревших зимних пашен,

И луна висит полтиной

Над пригорком, за которым

Тихо солнце поспевает

Аппетитным, рыжекорым

Раскалённым караваем».

Так это и выглядело из окна моего поезда.

Словом, то, что мы с вами имеем, — прачечная мистерия масштабов от мелкой постирушки до большой стирки: каждый суёт в этот барабан всё, чем богат. И эта музыка будет вечной! Ибо есть, как минимум, четыре феномена, наблюдать над которыми глаз не устаёт никогда: бегущая вода, пламя свечи или костра, работающий человек и окошко включённой стиральной машины. Про прямой уголь я уже даже и не заикаюсь.

Фанера над Парижем

Я — классическая Фанера Над Парижем, моё основное занятие — пролетать!

Планомерно и последовательно я пролетаю над всем, чего страстно хочу: над Питером, в котором я хотела учиться после школы, и позднее — с упорством обречённой, устраивая себе туда командировки и стажировки (надо ли говорить, что ни одна не состоялась?); над Одессой, от которой даже раз была на расстоянии трёхчасовой поездки морем; над Пушкиногорьем, которое постепенно превращается теперь для меня в мифическое Средиземье с хоббитами, эльфами и гномами, пропорционально шансам туда попасть; над Шотландией и островами Северного моря, над белыми утёсами Дувра, над Чинкве-Терре и Кикладами, ну и, в конце концов, над Парижем, в котором стоило бы хоть умереть…

Как справедливо заметил Воланд, «нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять <собой> человек, если он …не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?» Как говорит мне в такие минуты внутренним с хрипотцой голосом Иванушка Факов, селяви никто не отменял…

В силу какого-то упрямого оптимизма я всё-таки оформила загранпаспорт — где он теперь? Да какая, нафиг, разница, если он всё равно уже давно просрочен! Ведь в судьбоносные моменты моей биографии близкие взяли за правило ломать конечности, и количество родных, помноженное на четыре (без учёта дублей), делает мою жизнь предсказуемо непредсказуемой. А ведь переломами ассортимент развлечений не исчерпывается, и так как денег у меня всё равно нет, то к ликвидации всех этих катастроф тела неизменно привлекают меня. В результате уже я и сама без конца ломаю голову, как с этими катаклизмами соотнести мои собственные проблемы. Адаптивность моего мозга сравнялась с кубиком Рубика, то есть конструкция вращается во все стороны и собирается из любой комбинации. Но она по-прежнему ограничена шестью исходными цветами, и максимум, что удаётся, это с горем пополам восстановить статус-кво.

Поэтому я стала настоящим гуру по части лимонада — ввиду количества халявных лимонов, поставляемых жизнью. Собственно, единственное, чем я располагаю в изобилии! Ну, и то, как, халявных: платить в итоге всё же приходится, но вещами не состоявшимися и потому неисчислимыми.

Так что нет тела — нет дела, а история, как известно, сослагательного наклонения не имеет. Не возбуждает оно её, видите ли! Это бизнесмен может взыскать с клеветника за неполученные доходы вследствие подрыва деловой репутации, а я что предъявлю суду? Кому сегодня интересна безупречная репутация! Так-то. И, знаете, не утешает даже то, что на этот раз вместе со мной попали все — крепнет подозрение, что пандемию устроили исключительно для меня… Кто-нибудь в курсе: преследование потусторонними силами — это паранойя или всё же харассмент?

В общем, приходится с грустью констатировать: не состояла, не привлекалась, не участвовала. Жизнь прошла мимо!

Опять весна, опять в Париж хочется…

Но чёртова Аннушка, поди, уже опять разлила чёртово масло.

Ситуёвина

В патриархальном угаре человечество как-то подзабыло: плодом с Древа Познания Змей искушал отнюдь не Адама. Змей, по всему, дураком не был и, поглядев на праотца человеков, мысленно воскликнул что-нибудь мордюковское: «Хороший ты мужик, Андреич, но… не орёл!» Подумал, значит, так и решил функцию продления рода человеческого поручить Еве. Та, вероятно, тоже звёзд с неба не хватала, зато внушала некоторые надежды, что при известном развитии событий всяко сориентируется.

Так оно и вышло: когда Господь спросил с нерадивых созданий своих, чего это они натворили, Адам сразу принялся валить на Еву, да так с тех пор и пошло: что бы ни приключилось с сильной половиной человечества — всё из-за проклятых баб! Любой психолог констатирует: комплекс неудачника, и будет прав. Ну, да ладно, мы уже привыкли.

Создатель, кстати, тоже предстаёт не в лучшем виде. Ведь, если разобраться, сотворил-то он род людской по своему образу и подобию, стало быть, нефиг на зеркало пенять! Работай над собой, брат! Ан нет — взял и выгнал из эдемского сада. Чего не вижу, того нет! — и голову в песок.

Да ещё и проклял, что вообще уже неприлично. Ну да ладно, приспособились рожать в муках и зарабатывать в поте лица своего, куда деваться-то. Жить захочешь — ещё не так раскорячишься! Однако вся эта ситуёвина породила и другие последствия.

Поставив на Еву, Змей не прогадал. Пока мужчины пьют водку и проклинают баб, последним приходится соображать, как эту всю фигню теперь разруливать. Причём соображать приходится в процессе выполнения прочих естественных функций, как то: воспитание потомства, содержание хозяйства и утирание пьяных мужниных слёз, переходящих в жестокое похмелье. Итог этих раздумий закрепился в виде обидной для мужчин женской склонности выбирать спутника жизни из наиболее приспособленных экземпляров. Даже самая тупенькая по наитию для брака ищет обеспеченного, по возможности, неглупого и здорового — в самом крайнем случае (так как принцев катастрофически не хватает) хотя бы здорового, чтобы зачал здоровых детей, дальше уж я сама.

Те же из дочерей Евы, что поумнее, в естественном отборе руководствуются более сложным расчётом. Разумно полагая, что невозможно иметь всё, мы берём, что дают, и смотрим, что из этого можно сделать, а главное — как…

Так Священная история с беспощадной честностью запечатлела историю рода человеческого, им же и написанную. Как говорится, устами младенца!

Как там оно было взаправду, дело тёмное, но что Человек наваял себе Бога по собственному образу и подобию, так это просто бросается в глаза.

Иначе с чего бы Он такой?

В прошлой жизни я была мужчиной

В своей прошлой жизни я была мужчиной. Не потому, что это сказал какой-то там гороскоп — таких гороскопов я тоже накропать могу при некотором воображении. Но по целому ряду других признаков — да.

Например, я не люблю шопинг. Посещение магазинов для меня не форма досуга, а неизбежное зло. Приходя в торговый центр, я не совершаю планомерный обход экспозиции с целью изучения ассортимента. Не делаю перерывов в кондитерской или в суши-баре, во время которых иные наслаждаются покупками и осуществляют планирование новых — я сразу же направляюсь туда, где, по моему разумению, может продаваться интересующий меня предмет, нахожу его и несу на кассу. На всё про всё даю себе полчаса: ведь если не уложиться в это время, гарантированно навалятся усталость, раздражение и скука. Да так, что уже ничего не куплю. Словом, Цезарь-стайл: вени, види, вичи!

Не люблю всякие там сюси-пуси. Сделайте одолжение, без вот этих вот слюнявых нежностей! Я старый солдат и не знаю слов любви — характер нордический, с товарищами по работе поддерживаю ровные отношения, порочащих связей не имею, и так далее. Если приключится такая проруха, предпочитаю в стоическом одиночестве дерябнуть стопарик-другой, без орошения слезами чьих-либо жилеток, а о силе моих переживаний можно будет догадаться только по кратному росту производительности труда.

Судя по тому, как бесят меня альфа-самцы — я альфа-самка! Это при том, что взбесить меня — это ещё надо постараться. Но когда такой гривастый жеребец пытается затолкать меня в свой прайд, построить в ряд с остальными самками и заставить на первый-второй рассчитайсь, я ощущаю острую потребность учинить большой бада-бум — и таки учиняю. Строго во избежание печёночных колик.

Альтернативщики говорят, печень болит при избыточной ответственности. А у меня синдром Прометея: чёртов Зевс приковал меня к чёртову же Кавказу и теперь скармливает здешним воронам мой ливер. А вины моей всего-то — костерок запалила, запальчивая…

Хвала женскому конформизму, доминировать надо мной легко, но бесполезно: сколько бы ни кивала, результат предсказуемо непредсказуем. Могу даже подчиниться — но потом сами об этом пожалеете! Как это получается, сама не понимаю.

И к чёрту избирательное право — я вас об этом не просила! Кто бы ни пришёл к власти, у него есть жена — ну, или другая женщина, которая вправляет ему мозги (или, как он это называет, «выносит мозг», и он по-своему прав — кто ж ещё такое вынесет, кроме любимой женщины!). Чем бы дитя ни тешилось, а голод не тётка. И как бы ты ни был крут, без этой самой тётки тебе придётся туго и при демократии, и без оной.

О чём это я?.. А, ну да. Так вот, за наше избирательное право мужчины получили своё неизбирательное лево, потому что реальное право голоса — у той, к которой он пойдёт вечером. И будьте уверены, что он-таки найдёт куда пойти, если у вас не все дома.

А вот за образование спасибо! Образование — идеальный спутник жизни, с ним могут конкурировать только коты. Если вкладывать в это понятие смысл, который сформулировал герой «Гордости и предубеждения» мистер Дарси — «развитый обширным чтением ум», то такой наполненности и необременительности досугов не обеспечит ни один мужчина, будь он хоть семидесяти семи пядей во лбу. Вечером, после напряжённого рабочего дня, мужчина мало чем отличается от кота: его надо накормить, приласкать и оставить в покое. Если это, конечно, мужчина, а не облако в штанах с неопределившимся гендерным статусом. Так что пусть уж лучше думает, что он царь зверей. Пока он занят — вы свободны!

Когда мне бросают вызов, я его принимаю. Победой не хвастаюсь, поражение принимаю без истерики: перешагнула, вытерла подошвы об асфальт и пошла дальше. Свои проблемы предпочитаю решать самостоятельно, как и расхлёбывать последствия ошибок, своих и не только. Вот ты злишься, что я ставлю тебя перед фактом — ну да, но заметь: я ставлю тебя перед ним только в том случае, если сама реально не справляюсь. Во всех остальных случаях ты даже не узнаёшь, что у меня вообще имелись какие-то проблемы.

Кстати, избегаю выяснения отношений: отношения либо есть, и тогда их следует принять такими, как есть, разгребая проблемы по мере поступления. Либо отношений нет, и тогда выяснять что-либо уже поздно: уходя — уходи.

Так что, знаешь, всё-таки не стоит рассказывать мне о твоих любовных похождениях: мужчина в моей голове тебя, конечно, поймёт и даже, вероятно, за тебя порадуется — но встанет и уйдёт вместе со мной.

Фсё! (звучит ария Каварадосси).

Любовь с нечистой совестью

Вы ещё краснеете? Я — нет! Мне нечего стесняться. Я застала ещё те времена, когда женщина в брюках — это было смело. Можно сказать, даже дерзко. Шёпоток за спиной: «Она носит брюки!» — было равносильно чёрной метке: да от этой женщины можно ожидать всего что угодно!

Правда, я тогда была ещё совсем маленькая, но отчётливо помню, что юбки всех знакомых тётенек (в том числе весьма корпулентных) начинались примерно на уровне моей макушки. Лет двадцать спустя свекровь моей подружки попеняла ей за длину юбки, которая была на ширину ладони выше колена — дескать, не пристало замужней женщине такое непотребство. Класть палец в рот той подружке не стоило, ибо вместо ответа она предъявила свекрови семейный альбом, в котором сия последняя фигурировала в ультра-мини с будущим мужем первой на руках.

Поди теперь отыщи женщину в юбке или платье! Ну, разве где-нибудь в махровой провинции или, наоборот, на официальном приёме в верхах. Походка в большинстве случаев сваезаколачивающая. То есть соответствующая. Пока ещё в брюках, это терпимо. Но если на эту походку надеть юбку, то ситуацию не спасёт даже паспорт с указанием пола: трансвеститы в роли женщин и то здесь более убедительны.

Зато никто никому не пеняет и никто ни к кому не пристаёт. А если и пристаёт, то к тем, кто сам этого хочет — все, надо полагать, счастливы.

Люди ничем так не дорожат, как своими стереотипами. Они, стереотипы, наш диапазон восприятия: всё, что за их пределами, для нас как бы не существует. Это как гипер-, ультра- и инфразвук: не слышим, хоть расшибись! Правда, эти запредельные вибрации у отдельных особей могут вызывать дискомфорт в диапазоне от лёгкого беспокойства до приступов неконтролируемой паники. Но позитиввайбс у каждого свои. Природу неизвестного может понять только тот, чьё любопытство окажется сильнее страха.

Это не хорошо и не плохо, просто данность — вот тут мне, спасибо, Фёдор Михайлович, подсказывают: люди делятся на два разряда… Первый — господин настоящего, второй — господин будущего. Первый сохраняет и приумножает — второй двигает и ведёт к цели. Оба имеют совершенно одинаковое право существовать. Так что никто не собирается мочить старушек топором: мы нужны друг другу! Но, как справедливо замечено в одном рекламном ролике, нормальные не изменят в этом мире ничего.

Не дождётесь: как и любая госпожа будущего, я не чайлд-фри. Как у любого любящей папашки, окромя хлыстов, кляпов, наручников и плёток, у меня есть дочь. А у дочери в свою очередь имеется муж. И вот зятем у нас всё в точности как у родины с ближайшим сопредельным государством: сколь ни велика моя к нему симпатия, для него я страна-агрессор, и поделать с этим фактом ничего нельзя. Я человек мирный и к тому же нежно его люблю — но его бронепоезд стоит на запáсном пути, причём даже под паром.

Приезжаю — и сразу попадаю в состояние холодной войны: на всё, что бы я ни сказала, немедленно следует железобетонное «нет» зятя. «Миша, будешь ужинать?» — «Нет». Ну, ладно, нет так нет. Но ведь он непременно должен объяснить мне, почему именно «нет»: «Это не полезно», — и далее следует научно обоснованная критика неполезных привычек. О’кей, неполезно! Съем сама.

Я втягиваю воздух — ну, дышу я так! — и снова слышу «нет». «Что нет?!» — «А что вы хотели сказать? Я знаю, что вы сейчас скажете!» Ой, правда? Как удобно, наверное, иметь под рукой такого человека: я и сама не всегда знаю, что я хочу сказать и хочу ли говорить вообще. Прячу улыбку…

Вставая по привычке в четыре утра, я наивно полагаю, что, заняв в это время ванную, никому не создам неудобств: все будут спать ещё самое меньшее часов пять — каникулы! Однако моя вылазка не остаётся незамеченной. Хотя мытьё головы заняло не больше десяти минут, а всё остальное время я провела в своей комнате за ноутбуком, но уже в десять, отправившись за чем-то в ванную, я столкнулась в её дверях с зятем, который с вежливым укором произнёс: «Но вы же здесь с четырёх утра!»

Страна-агрессор. И кому интересен тот факт, что моя злокозненность существует исключительно в его воображении! Однако в день отъезда я таки зажгла — честное слово, не нарочно, но это — увы! — ничего не меняет.

Зять повёз меня на вокзал. Припарковались, прошли через рамки металлодетекторов, взяли вещи, идём. Кто бывал на ростовском вокзале, знает, что досмотровый блок вынесен за его территорию, и чтобы попасть на перрон, надо пройти в здание, подняться на второй этаж, миновать несколько сфинктеров и снова спуститься по очень неудобной лестнице. И вот мы идём со всем барахлом, а громкоговоритель вещает про забытое на досмотре. Зять реагирует: вы ничего не забыли? Я, пересчитав «места», уверенно отвечаю: нет, всё здесь! Сажусь в поезд, расталкиваю по полкам поклажу и тут обнаруживаю отсутствие в кармане телефона и очков. Остались на досмотре среди вынутых из карманов вещей! А «до отправленья поезда осталось пять минут». Дальнейшее знаю со слов Машки.

Зять было метнулся обратно, но с перрона попасть назад в здание вокзала уже нельзя! Только в город и только через специальный выход. Охрана его тормознула: куда?! чего?! Мишка орёт: «Мужики!! Мужики!! Пустите за вещами!! А то… тёща не уедет!!!» «Мужики» вошли в положение, пропустили, и он как стартанёт! Три года не бегал — не то что быстро, а вообще, из-за больной спины, а тут через весь вокзал, сначала вверх, потом вниз. Охрана на всех этажах через каждые десять метров стоит — никто не останавливал, по рации передали: мужик за вещами возвращается, тёщу провожает! Еле успел. Уже всех загнали в вагон. Отдал проводнице очки с телефоном. Проводница говорит: да, телефон — самое главное!

— Самое главное, — отвечает зять, — чтобы тёща уехала!

Тёщи — они такие… Зато теперь он может не любить меня с чистой совестью!

Ибо, как любил говаривать один мой коллега по писательскому цеху, чистая совесть, хоть о ней нет ни одного упоминания в Евангелиях, посильнее фаллоса Гёте штука будет.

Моя древнейшая профессия

Палач не знает роздыха

Но, все же, чёрт возьми

Работа-то на воздухе

Работа-то с людьми…

(Владимир Вишневский)

Кризис — это когда профессионализм перестаёт окупаться.

День начинается с малой войны: рассылаю свои резюме, смотрю вакансии. Вроде бы их не так уж и мало, да и зарплаты предлагаются довольно неплохие — во всяком случае, по сравнению с моей теперешней. Ну, допустим, рядом с ней даже коробочка попрошайки тянет на банковскую ячейку, но тем не менее.

«Ваше резюме нас заинтересовало. Просим ответить на вопросы небольшой анкеты, по результатам которой вы будете приглашены на собеседование». Да легко, наивно думаю я и открываю ссылку…

В анкете, как нетрудно догадаться, перечислены навыки — но не в виде внятных фраз, а на каком-то птичьем жаргоне.

«Каким из хренолизаторов вы владеете: ЁПРСТ? УФХЦЧ? ЪЫЬЭ?»

«Что вы готовы выполнять: общаться с офигайзерами, мониторить стрёминг, сепарировать груминг?»

И всё остальное (двадцать вопросов) в том же духе.

Это на каком, Алиса в Зазеркалье, языке?! Мистер Кэрролл, признавайтесь: ваша работа?!

Ладно, стрёминг так стрёминг: как было сказано выше, жить захочешь, не так ещё раскорячишься. «Никакой язык не труден для человека, если он ему нужен. Я как-то ухитрился понять даже приказ улетучиться, произнесенный на классическом китайском и подтвержденный дулом мушкета», — пробормотал мне на ухо любезный Сидни Портер, и я принялась яндить (ну не гуглить же, импортозамещение и патриотизм, мать его растак!).

В результате выяснилось, что все эти «ЕЁЮЯ» — как раз и есть то, чем я большую часть жизни и занимаюсь. То, чего я об этих процессах ещё не знаю — либо несущественные нюансы, либо алгоритмы не сложнее стандартных приложений смартфона, которые сегодняшние дети осваивают раньше, чем начнут говорить (что говорит само за себя, хи-хи). Одно из них даже оказалось элементарным текстовым редактором, не слишком удачным, с замысловатым и претенциозным интерфейсом — мне приходилось как-то пользоваться им, выкладывая материалы на сайт. Память не сохранила пышного имени, но физиономия оказалась знакомой…

Я сидела перед компьютером с зависшей над «энтером» рукой и решала дилемму. С одной стороны, в совершенстве владею тем, что требуется для данной работы. С другой — ведь не пройду собеседования, так как первый же вопрос выявит мою сугубую неосведомлённость в наименованиях каких-то протоколов, глубоко и безнадёжно для моей деятельности вторичных…

Есть такое слово — симулякр. Оно означает название несуществующего предмета, копию без оригинала, обёртку без содержимого. В эпоху победившего пиара, видимо, оно является критерием карьерного роста: чем больше у тебя таких фантиков, тем ты успешнее. Зачем производить сущности, если система довольствуется видимостями? Я, мы — симулякр!

А мы удивляемся кризису образования! Я не разеваю рот, я перманентно ищу новую работу, и пока она не находится, молюсь. — Кому? — Любому, кто услышит.

Вчера очередной раз легла на амбразуру, выгораживая коллег, которые не сдали документацию в срок. Ну не то, чтобы совсем легла: «стоически промолчала» будет правильней. Объективности ради, кололи всё-таки без особого пристрастия: к батарее наручниками не пристёгивали, в воду головой на выдох не макали — моё начальство просто до неприличия гуманно в сравнении с чиновничьей инквизицией.

Документация — личный кошмар педагога, да и любого служащего вообще, он является неотъемлемой частью глобального ужаса нашей системы. Мунку и не снилось. Его «Крик» — наша дежурная гримаса перед монитором. Когда смотришь на образовательные стандарты и прочие циркуляры, становится понятно, куда трудоустроились палачи после введения моратория на смертную казнь — рассосались по министерствам.

Какова эпоха, таковы и казни. То, что раньше проделывали с плотью, дабы воздействовать на волевые центры мозга, теперь применяют непосредственно к мозговым нейронам: так гораздо эстетичнее и гигиеничнее, даже костюмчик не мнётся, не говоря уже о том, на что он надет.

То, к чему раньше приговаривали преступников — теперь распространили на всё трудоспособное население, занятое в бюджетной сфере: а нехер зря проедать бюджет! Лечите вы там или учите — извольте это доказать. Никто не требует предъявлять результаты — просто напишите об этом! Всего и делов-то: заполнить пару томов таблиц и форм!

Пожалуй, ни в какой другой отрасли прогресс человечества так не очевиден, как по заплечных дел мастерам. Представители этого цеха, как правило, скромны, в глаза не бросаются, да и приговоры приводят в исполнение в рамках социально одобряемых действий. В нерабочее время их не отличишь от прочих обывателей, и только фанатичный блеск в глазах в момент изобретения очередной бюрократической удавки выдаёт их призвание.

Исключительная мера стала мерой административного воздействия, и в результате никто не лишается жизни. Во всяком случае, не сразу и не в биологическом её понимании. На фоне снижения смертности и увеличения продолжительности продуктивного возраста никто не обращает внимания на то, куда это добавленное нам время расходуется — на оформление планов и отчётов. Планов, которые имеют весьма отдалённое отношение к реальной работе, и отчётов, которые не отражают ничего действительно важного: бумага терпит всё: «Танцуй, словно никто не видит. Пой, словно никто не слышит. Пиши отчёты, словно никто не будет читать».

Беднягам сейчас непросто. Смертников уже давно на всех не хватает, а теперь и вовсе постные времена: гуманизм там, толерантность, мультикультурализм, политкорректность и прочие либеральные ценности. Перечень допустимых казней сжался до клочка шагреневой кожи не более банковской карты, и единственная ниша для почтенного цеха палачей — надзорные органы, достойные преемники Святейшей Инквизиции: как и в древности, им обеспечено покровительство закона.

И плюньте в бесстыжие глаза тому, кто вам скажет, что это только у нас такой специфический полигон бюрократических экспериментов. Как бы не так! Недавно слушала интервью всемирно известного американского профессора, популяризатора науки и автора бестселлеров: администрация Принстона и Гарварда обставляет обучение кучей условностей, непростительно вмешивается в науку и наступает на горло всякой свободной мысли.

Дело Прокруста живёт и побеждает!

Восемь минус три

У меня сбрендил тонометр.

Застилаю утром постель, а на прикроватном столике вдруг пикнуло, загудело и прибор начал с натугой, но самозабвенно закачивать воздух в манжетку. Я вздрогнула, но решила: может быть, случайно задела у него какую-то там кнопку? Тонометр ведь тоже мужского пола. Как и чем женщина может ненароком задеть мужчину — испокон веков остается тайной за семью печатями.

Каким образом такое могло случиться с моим тонометром — непонятно, но мало ли: меня изначально выпустили с заводским браком, и потому мои главные природные враги — всевозможные углы, дверные ручки, ограничители и прочие выступающие части конструкций, к которым я гарантированно прикладываюсь разными частями тела, приобретая актуальный принт леопарда-индиго. И хотя кнопка тонометра не только не выступает, но и даже слегка утоплена в корпус, с меня станется, привычно подумала я и переложила прибор на безопасное расстояние, отключив от сети и спустив из него воздух.

Но когда я покидала спальню, он заработал вновь и показал давление сто сорок на семьдесят пять, пульс — восемьдесят. Чьё оно, так до сих пор и не знаю: обычно сразу после случайного запуска дисплей выдаёт ошибку и прибор отключается автоматически. Но не на этот раз…

Один мой знакомый физик говорит, что далеко не все явления можно описать с помощью известных нам законов, и я склонна ему верить. А Людвиг Витгенштейн так и вовсе утверждает, что всё мыслимое возможно, то есть наш мозг нарочно заточен под этот мир, и все создаваемые им конструкты либо уже где-то существуют, либо могут быть воспроизведены. А раз так, то общеизвестная версия Священной истории не обязана быть единственной. Почему бы, например, не предположить, что у людей изначально были крылья? Сплошь и рядом литературные персонажи тоскуют по поводу их отсутствия, и это жжжж, мне думается, неспроста. Ну, посудите сами: практически во всех верованиях имеются крылатые гуманоиды — человекоподобные существа высшего порядка. «Так они же ведь живут на небе, вот и крылья!» — скажут мне, и опять мимо: а кто их, спрошу я, туда поместил? То-то же! «Если бы Бога не было, его следовало бы придумать». Так же, как и более-менее внятное объяснение, откуда на мне берутся синяки, о которых я никогда не помню, возбуждая самые мрачные подозрения у своей половины.

Но у меня есть и более надёжный свидетель — язык. Во многих языках, начиная с русского, дух — некая высшая сущность, бесплотная материя (да простится мне такой парадокс), обитающая в нашем теле и придающая некоторый смысл его существованию. Тело сервильно, оно только обслуживает дух, который есть то, что мы выдыхаем после его, тела, смерти. Дух — дыхание — душа. Процесс дыхания накрепко слит в нашем сознании с духом уже в самом корне, именно его мы исторгаем при последнем выдохе, и он воссоединяется с абсолютом…

Ну, или как-то так. «Воз-дух» — дух, возносимый вверх. Вверх, заметьте, а не вбок и не вниз! То есть, туда, куда пресловутый Макар телят не гонял: тело слишком тяжёлое, чтобы вознестись. Дух ему даётся во временное пользование, для «прокачки» некоторых качеств, и по завершении процесса его необходимо вернуть на место. Если тело не справилось, душу бракуют и отправляют в ад — своего рода хранилище вирусов или корзину, которую потом, очевидно, опорожняют, а содержимое утилизируют.

Когда тело спит, душа выходит погулять и возвращается с новыми впечатлениями, которые мы называем сновидениями. Разумеется, они причудливы: телу такое слабό!

Цель земной жизни религиозного человека — попасть по её окончании на небо, вернуться домой, и это его единственный стимул жить достойно. Цель жизни атеиста — светлое будущее, которое, по сути, мало чем отличается от библейского рая, и чтобы оно состоялось, жить надо так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое…» (далее по тексту). Словом, сколько ни упражняйся в цинизме и скепсисе, а «она всё-таки вертится». Она есть. Она болит! — это фантомная боль отнятых у нас крыльев, заставляющая нас совершать поступки, не обусловленные биологическими потребностями и с рациональной точки зрения необъяснимые…

Что ж, день настал. Пора размять крылья! Плюнула на мистический тонометр, прочла сообщение от дочери:

— Миша грустно констатировал отсутствие у Вероники способностей к математике: он ей несколько минут объяснял, как отнять три от восьми.

— И что?

— «Я ей так и не объяснил, — говорит. — В конце концов она просто выудила ответ у меня». Я говорю: ну, значит, с главной женской способностью у неё всё в порядке. Не пропадёт! Может, я чего не понимаю, но способность побудить мужика к решению проблемы — это важнее, чем отнять три от восьми.

— А я всю жизнь отнимаю три от восьми…

А Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощание помахал фрекен Бок тюлевыми накидками: — Гордая юная девица улетает далеко-далеко! — крикнул он. — Привет!.. Почини, наконец-то, тонометр!

Гравитация лаконизма

Терпеть не могу выражение «простые люди». Не приемлю до такой степени, что, едва заслышав эту, прости господи, идиому, тут же ставлю вопрос: кто такие? Прежде это хоть что-то означало, было мемом и едва ли не почётным званием: Простой Советский Человек! Этакий сын лейтенанта Шмидта или гордый своим рубищем строитель узкоколеек: «Человек — это звучит гордо!», если пренебречь тем, в чьи уста вложил Максим Горький эту горькую мáксиму.

Потом правила изменились, и «простые люди» в устах обывателя постепенно утратили величие, а вместе с ним и классовые привилегии: стремительно поднявшиеся Изгрязивкнязи вообразили себя волшебниками и, восседая в своём Министерстве магии, принялись измышлять способы стирания памяти у маглов (они же «нищеброды»), которым не следует помнить обо всех их чудесах и превращениях по пути к богатству и известности: маглы должны работу работать и помалкивать. Им, так и быть, милостиво позволено иметь собственные мысли, но держать их следует исключительно при себе, как блох, дабы этими мыслями не нарушать умственную гигиену и комфорт небожителей. Им — то есть нам. Ну, да Бог им судья!

Люблю классификации, это как уборка в мозгах — всё по полочкам и не надо мучительно долго искать каждый предмет. Тут главное правильно выбрать основание деления. Если по степени влияния мы делимся на… гм… магов и маглов, то по отсутствию-наличию комплексов в отношении мужских комплексов есть женщины-оборочки и женщины-воротнички — сейчас поясню!

Наша природа вообще утилитарна по определению — к примеру, из меня в течение десяти лет первого брака пытались сделать женщину-тапочку, но, несмотря на все усилия Папы Карло, отрезанный каблук вырастал снова и снова…

Вот, например, по какому критерию мы определяем людей в «простые»? — По отсутствию манер или диплома о высшем образовании? По роду занятий? Размеру доходов? И что такое вообще простота? Незамысловатость, недалёкость и непритязательность — или, напротив, такой уровень самодостаточности, при котором в любой компании ты абсолютно органичен, не причиняешь ни малейшего дискомфорта окружающим и не испытываешь его сам? У англичан такой человек называется «джентльмен» (или «леди»), и это высшая оценка качества личности. А вот снобизм и чванство выдают простолюдина, который стремительно поднялся и теперь что есть силы спешит отмежеваться от папы-слесаря и родной хрущёвки, даже не догадываясь, как нелепо выглядят его потуги на аристократизм. То ещё амбре! Как выразилась в 80-е моя однокурсница: «Поверх нашего советского пота — дорогой французский парфюм!»

А Женщины-оборочки и Женщины-воротнички (из всего разнообразия возможных вариантов я остановлюсь на этих двух), как следует из названия, определяются по одёжке: когда мужские взгляды, в силу неумолимой гравитации, начинают соскальзывать с твоего лица к экватору, ты понимаешь, что стала взрослой. И раз за разом наблюдаешь более или менее плотное облако разочарования, когда они обнаруживают на карте отсутствие вершин, достойных того, чтобы водрузить на них флаг своей родины.

Вот тут-то и начинается твоя эволюция к оборкам или воротникам, в зависимости от того, способна ты или нет смотреть правде в глаза. Во всяком случае, существует стойкий предрассудок, что отсутствие округлостей в некоторых местах следует компенсировать обилием мануфактуры. Типа, это выглядит достаточно сексуально. Ну, не знаю, правда, что ли? Я никогда не была мужчиной и уже вряд ли им буду в текущем воплощении, но, на мой непросвещённый взгляд, если накрутить на фонарный столб несколько метров оборок и кружев, он едва ли станет более желанным.

Нет так нет, сказала я себе. Пресловутая женственность — это не пропорции фигуры, а взгляд и походка, мимика и голос. Справедливость этого вывода многократно доказана опытом. Дизайн не более чем дань престижу и потакание тщеславию, но он не в силах ничего добавить к плотским радостям, если они происходят вдали от посторонних глаз.

Есть и ещё один признак подлинности (джентльмена, леди): он (она) не бросается в глаза — вообще не раздражает органы чувств. Говорит не много и сообразно ситуации, зато умеет слушать. Одет (а) неброско, но тщательно и опрятно. Не шибает в нос никаким монталем. Независимо от пропорций фигуры, занимает мало места и не мельтешит — двигается без суеты…

Так или иначе, но мне всё равно, кто мои друзья с точки зрения их места в социальной иерархии, так как все они без исключения весьма достойные люди.

Поэтому — да, я таки люблю воротники и простые формы! Тяготение к лаконизму в одежде — удел женщин, которые сами решают, кого им любить.

…

Предмет оживлённой, на повышенных тонах, дискуссии был чисто женским: какое платье сшить из куска купленной ткани.

Разгорячённые, мы стояли по разные стороны стола, на котором был развёрнут отрез, и буравили друг друга испепеляющими взглядами непримиримых противников.

Она отдышалась первой:

— Для того, чтобы носить воротнички, нужен минимум третий номер, а не твоё подростковое непонятно что!

— Зато попа у меня что надо! — отбила я, и мяч ушёл куда-то влево и вверх: парировать этот удар было бессмысленно…

Внезапно оторвавшийся от телевизора Он некоторое время наблюдал за этим словесным пинг-понгом, следя глазами за невидимым мячиком, и наконец положил конец матчу, рубанув ладонью и басом:

— Да сколько можно! Достали: оборочки-воротнички, оборочки-воротнички, оборочки-воротнички! Всё!!!

Простые люди, говорите? Нет! Не слышала!

Он меня сукой назвал!

«Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы…»

«Слово о полку Игореве»

— Подари мне своё фото!

— Зачем?

— Время покажет. Или молиться буду, или дротики метать…

— Неужели и ты дротишь?!

— В смысле?

— Ну, игрой в «Дартс» увлекаешься…

На днях мне приснился сон, что моя правая рука решила от меня отделиться и жить самостоятельной жизнью.

Хуже этого кошмара только тот, в котором я стою посреди площади Свободы — глубокой ночью, в холодном тумане — и не могу вспомнить, где я живу! Правда, когда мне снится этот сон (а он время от времени повторяется), я рано или поздно нахожу выход. Например, однажды я сообразила — во сне! — позвонить мужу: уж он-то точно знает, где я живу! Самое в этом забавное, что одиннадцатизначный номер телефона мужа я во сне помнила, в отличие от номера дома и квартиры, не говоря уже об улице.

Известное дело — мозг не спит, даже когда он спит. Ну, завалился у него куда-то мой адрес — нашёл другую нейронную тропиночку. Но куда пойдут без него, например, ноги? Или что будут делать руки? Отчётливо помню это ощущение — видимо, руку как раз и отлежала во сне: я совсем её не чувствовала, но зато видела! Наблюдать, как эта часть меня пытается что-то делать, совершая хаотичные хватательные и махательные движения, было даже забавно, но отчего-то жутковато. Я пыталась было вернуть её на место другой рукой, но она ни в какую — даже в глаз мне засветила и уже собралась было схватить за горло, да промахнулась: ясное дело, спинной мозг-то у меня остался! Как, впрочем, и головной, ответственный за постановку целей. И вот она трепыхается, как курица с отрезанной головой, не соображая, что без головы ей дорога только одна — в суп!

Но и мне не айс. Много мне проку от центральной нервной системы без конечностей? А тут и вторая рука, поглядев на это дело, возжаждала свободы — того и гляди, ногам тоже приспичит побегать самостоятельно. А потом наступит черёд сердца, почек, селезёнки, органов малого таза…

— Алё, гараж! — ору я, значит, во сне. — Вы чего, дебилы? Поодиночке мы ж никто — так, комплект донорских органов!

— Заткнись! — отвечает рука. — Достала ты уже! Видеть тебя не могу…

— Конечно, не можешь! Глаза-то у меня… пока. Тебе и говорить-то нечем, если уж на то пошло, да и думать… Ни одной собственной мысли, одни рефлексы!

— Ой-ой-ой! На себя посмотри, обрубок! Тебе теперь и ложку ко рту поднести нечем! А вот скоро отделится желудок — будет и незачем, ха-ха-ха…

…На этом месте я, слава Богу, проснулась. Ощупала руки, ноги. Всё на месте! «Хорошая моя, как же я тебя люблю!» — обратилась я мысленно к своей правой руке, но произнести это вслух не отважилась — вспомнила бородатый советский анекдот:

— Рыбка моя, ты была не права…

— …Мама, он меня сукой назвал!

Чёткая чёрная чёлка

— Сделай мне стервозную чёлку… Ну как, как! — на палец выше бровей и ровную. Потому что всё равно никто не верит, что я стерва, а чёткая чёрная чёлка вкупе с вишнёвой помадой действуют на уровне инстинктов: никто не станет будить зверя, пока не разглядит, что зверь-то хомячок, но этого времени мне как раз должно хватить…

Мы можем изображать из себя всё что угодно ровно до тех пор, пока молчим. Как только вы открыли рот — сразу становится ясно, ху из ху. И тут уже ваша модная стрижка, очочки от Жана Хрено, дорогой парфюм и прочий мастхэв — что пиво без водки: деньги на ветер!

Как-то раз я спросила свою знакомую, красивую и эффектную старую деву, а к тому ж ещё и отлично «упакованную», почему она до сих пор одна. «За кого попало замуж не хочу, а с приличными мужчинами облом: как только рот открою — ну, дура дурой!»

И вот правда: как образованному человеку разговаривать с особой, которая не отличает пародию от оригинала и стёб от серьёзной литературы? Проводить ликбез? Но моя знакомая — и это делает ей честь! — хотя бы осознавала проблему.

Не бывает бессмысленных вещей — есть вещи, смысл которых неочевиден. Вы не можете вывести его из тех предпосылок, которые вам известны, а других вы не знаете. Но смысл есть всегда. Лично вам или вашему окружению может быть глубоко непонятно, для чего обойдённые вашей благосклонностью люди занимаются тем или этим, и вы осыпаете их градом насмешек или черепками вашего язвительного остракизма.

Вспоминаю фильм конца восьмедисятых годов прошлого века «Мудромер»: изобретатель Николай Мурашко сконструировал прибор, измеряющий степень человеческого интеллекта, и назвал его «дуромер». На талантливого человека прибор реагирует арией князя Игоря, на гения — музыкой Глинки «Славься», на дурака — полонезом Огинского, и так далее.

— У меня для тебя плохая новость: поколение 90-х выросло. Они уже здесь! Как их узнать? А ты почитай их комментарии в соцсетях!

Вот она «мудромеровская» полифония на грани какофонии. Анчар нынче востребован как никогда — к нему не зарастёт народная тропа! К нему и зверь нейдёт, и птица не летит, но человека человек послать горазд отборным матом. Когда открылись цензурные шлюзы, первым, что хлынуло на просторы доступных на тот момент печатных каналов, были непечатные выражения — за несколько десятков лет таки накипело! Зато спустя время у большинства граждан выработалась к мату устойчивая резистентность: это в восьмидесятые века двадцатого мой младший брат прибегал со двора в слезах, если мальчишки ругались матом; теперь сквернословить уже даже неинтересно, ибо кого нынче удивишь голой задницей?

— Красота-то какая! — воскликнул мужик, выйдя наутро из бытовки и глядя на рассвет.

— Мать… мать… мать… — привычно отозвалось эхо.

Но самая лакомая косточка — это обсуждение облико морале того или иного классика. Тут уже сходятся стенка на стенку Яжежматери и Къядренефени. Особенно достаётся декадентам начала прошлого века, и поделом: а чего они?! Какой пример подрастающему поколению?! Эта, простигосподи, Цветаева?! Этот, не к ночи будь помянут, Маяковский?! А на Есенине вообще печати ставить негде! Настоящие «пятиминутки ненависти» по Оруэллу, да и Брэдбери, как выясняется, ничего не выдумал, просто немного забежал вперёд. Ещё год-другой, и запылают костры из книг на площадях и в скверах, и на этих кострах кровожадные праведники и праведницы станут жарить своим детишкам барбекю из чудом уцелевших литераторов…

Зато народ вспомнил про Анчар и потянулся к нему со своими склянками и пластиком из-под кока-колы. Но и этот яд уже вызывает привыкание — жёлчный бубнёж и злословие на каждом выдохе закрепились в качестве безусловного рефлекса и даже из ушей уже не лезут: между ними, родимыми, под завязку всякого компромата на мироустройство. И ведь удобно как: вроде всё это марсиане злокозненные творят! А я рыцарь без страха и упрёка, жертва (режима, системы, исторической несправедливости, социума — нужное подчеркнуть). Бытие определяет сознание, так что отвалите — как бытийствую, так и сознаю! В более популярной версии: «Не мы такие, жизнь такая!»

Вы думаете, я преувеличиваю? Хи-хи-хи, а жизнь — это, простите, кто? Кто эти все белковые тела вокруг, изобретающие всё новые и новые способы своего существования? Обменяй парочку принципов на горсть цинизма — и ты уже не презренный нищеброд, а уважаемый член!

Не хотите сейчас меня слушать? Анчар? Давайте поговорим об этом лет через двадцать! Если ещё останется с кем…

Как вы неловки!

Когда раздавали хитрость, мне не хватило. Вот прямо на мне она и закончилась!

— Что ж вы раньше-то не пришли? Теперь только в следующем воплощении! — сказал сотрудник Небесной канцелярии, разводя крыльями.

— Я была занята другим.

— Что-нибудь досталось?

— А как же, целый мешок…

— Ну, вот видите! А взяли бы одну штуку — успели бы и сюда. Небось, за жадностью стояли?

Я не сочла нужным реагировать на этот сарказм — знал бы он, как я люблю очереди! — подхватила свой мешок и удалилась. В конце концов, невозможно иметь всё.

Но люди в другой очереди настойчиво советовали: непременно возьми хитрости! Хоть немножко. Хитрость ещё никому не помешала!

Ну, я и пошла.

Тащилась Бог знает куда за очередным подтверждением того, что мой взгляд на мир заслуживает, как минимум, не меньшего доверия, чем любой другой. Знания вообще ограниченны, но границу своих я хотя бы вижу и отдаю себе отчёт, в какой мере могу им доверять.

А во-вторых, мне лучше известно, что именно я хочу. Главное отличать то, что необходимо мне, и то, что требуется от меня, и тут самым трудным оказался навык говорить нет. Полжизни училась, но до сих пор даю осечку: чужие планы «на меня» остаются основным препятствием для моих собственных. Вот здесь бы и пригодилась хитрость! Однако…

Влипая в очередную неприятность, мысленно адресую себе ключевую фразу королевы из «Стакана воды»:

— Как вы неловки!

Фразу, ставшую символом падения всесильной статс-дамы, ловкой интриганки, чьё влияние при дворе казалось непоколебимым. Хочется спросить: ну и? Стоило оно того? Не хитришь — падаешь, хитришь — всё равно падаешь…

Размышляя таким образом, я удалилась на приличное расстояние, когда меня нагнал мой запыхавшийся херувим.

— Стойте! Погодите!

Он остановился и, немного отдышавшись, извлёк из-под хитона бутылку с янтарного цвета содержимым.

— Вот, держите!

— Это что? — я взболтала жидкость и посмотрела сквозь неё на свет. Если бы не податель сего, я готова была поклясться Мерлиновой бородой, что это коньяк…

— Коньяк, — развеял он мои сомнения. — Видите ли, мне так досадно, что вам не досталось хитрости… захотелось что-то для вас сделать. Хотя бы такую малость…

И, видя мой недоумённый взгляд, повторил настойчивей:

— Берите, берите! Он вам пригодится больше, чем мне.

— Спасибо, — я пожала плечами и убрала бутылку в мешок, но херувим всё ещё переминался с ноги на ногу, наблюдая за моими манипуляциями. Наконец он решился.

— Не сочтите за праздное любопытство… Что у вас там?

— А, — махнула я рукой. — Терпение…

— Но зачем вам… — начал было херувим и осёкся: пренебрежение к одной из главных добродетелей для его сана непростительно! — Зачем столько?!

— Понятия не имею. Но пока я раздавала любовь, ничего другого не осталось.

Мой друг Сидор

— Мнительный ты стал, Сидор! — говоришь ты в ответ на каждую мою попытку стушеваться и не отсвечивать. Не знаю, как у вас, а там, где я живу, друзья — это поважнее, чем родня, а ведь родня — вообще святое!

Тебя когда-нибудь лягали копытом в грудь? Если да, то ты согласишься, что при виде конского крупа самое разумное — удалиться от него на безопасное расстояние. Кони — существа нервные и капризные, поэтому, протягивая ему яблоко, следует помнить: яблоко-то он схрумкает, но на этом его любезность, скорее всего, иссякнет, потому что его интересовало яблоко, а не ты.

Едва дописав эти строки, я погрузилась в купель и принялась брить ноги. Не то чтобы в этом была особая необходимость — крайне сомнительно, что кто-то, кроме меня, заметит разницу — но сама процедура как-то дисциплинирует…

Зрелище аппетитных женских прелестей, наверное, таит неизъяснимую усладу мужскому… если не сердцу, то организму точно. Даже ушедшему из Большого секса и в уединении смакующему воспоминания бурной молодости.

А нам-то что? Вот, к примеру, мне? Я и так знаю, как там всё устроено. Причём даже по мужской части. Но отчего-то никогда не приходило в голову запостить упругий и смуглый мужской зад. Или перед в состоянии боевой готовности…

Всё-таки мы разные. Женщина может целый день смотреть на аппетитное блюдо и не притронуться — мужчина слопает не глядя. Первая утешается тем, что влезает в любимое платье, второй материт себя за то, что не посмотрел заранее, во что влезает.

И так во всём: все наши жертвы во имя сохранения фигуры разбиваются о мужскую неразборчивость. Нам же хочется, чтобы всё было красиво: не мимолётный гигиенический секс, а музыка сфер! Чтобы как Париж — увидеть и умереть! И ты готовишься к этому всю жизнь, отказываешь себе в сладком, копишь на туфли, изнуряешься фитнесом, читаешь книги и пишешь стихи.

А он, запирая дверь, бросает через плечо:

— Сама разденешься?

Или почётный отказ: «Напрасны ваши совершенства — их вовсе недостоин я…». Ох, Женя! После такого отвергнутая дама, надо полагать, должна чувствовать себя польщённой — вроде стандартной уловки азиатов, которые обставляют своё «нет» фразами типа «к сожалению, ваше щедрое предложение превышает скромные возможностей нашей фирмы…» Бровки домиком, полупоклон, глаза совершают то, что один гениальный американец сравнил с собачьим вилянием хвостом. И оно — всё такое смиренное, трогательное… В отличие от тебя, которую не отвергли, нет — возвели на трон и короновали в точном соответствии с дворцовым протоколом!

Вот и сиди теперь на своём троне, ха-ха: кому корона — кому любовь. А он найдет себе что-нибудь не столь роскошное, шапку по Сеньке, удобную и сговорчивую — или неудобную, несговорчивую, но склочную и мелочную, ревнивую и требовательную — лишь бы не страдало его чувствительное эго. Лишь бы всегда можно было небрежно сказать приятелям: моя-то дура вона чего отмочила!..

Конечно, у коня тоже есть свои резоны. Даже если он вырос под седлом, в нём любой момент может проснуться генетическая память свободных предков, и он с радостным ржанием сбросит тебя на землю. Собственно, единственное, что держит нас рядом, это неизбывная потребность рассекать своим телом толщу пространства, слушая свист ветра в ушах, потребность в этом отдающемся в груди гулком топоте двух пар копыт и распирающем ноздри горячем дыхании. Но когда эта жажда утолена — хотя бы у одного из нас — мы опять становимся чужими.

Проблема только в том, что заставляет меня раз за разом протягивать яблоко, и тут я бессильна что-либо изменить. Как однажды высказался один мой соратник по фронту крафтовой литературы, «…любят мужчина и женщина друг друга лишь потому, что не понимают друг друга», и в этом он парадоксально прав.

Памятуя об этом, мы с моим другом Сидором предпочитаем быстро и тихо удалиться, едва завидя породистый круп очередного скакуна. Мы тихо прикрываем за собой дверь его денника и сбегаем по лестнице — заметь, именно по лестнице, ни в коем случае не в лифте! Потому что в лифте тебя увозят, а в этом, согласись, есть что-то механически принудительное. Достаточно вспомнить лицо героини Веры Алентовой, покидающей своего любовника. «Вам плохо?» — спрашивает её встревоженный попутчик. «Да. Мне плохо!»

Поэтому покидать место своего фиаско лучше всего пешком: по лестнице ты уходишь сама. Ну, и преодолевая эти несколько маршей, приходится смотреть под ноги, а это всё-таки отвлекает. Было бы неплохо владеть даром стирания памяти — у себя, коню это без надобности: едва ты покидаешь поле его зрения, как он сразу же забывает о самом факте твоего существования, поскольку — ещё раз — его интересуют яблоки, а не рука, которая их протягивает. А вот тебе с этим жить! И так как память всё-таки вещь достаточно фатальная, то лучший мой друг — Сидор, который трогательно заботится о снижении моего травматизма. Может, в данном случае мне ничего и не грозит, но бережёного Бог бережёт, и Сидор пророк его.

Со сладким чувством собственного превосходства.

Культур-мультур

— С таким лицом надо дома сидеть! — сказала Танька вместо приветствия. — Ну, чтό опять?

Если бы я знала — что! В сущности, проблема как раз в том, что — ничего. Точнее, ничего нового…

Но ценность женской красоты сильно преувеличена. Во всяком случае, её носительнице от этого больше проблем, чем прибытку. Женщина средней наружности имеет на порядок больше шансов устроиться в жизни, чем какая-нибудь там роковая красавица.

Не верите? Смотрите сами! Ведь как рассуждает среднестатистический мужчина: «У неё и без меня хахалей хватает!», «Да она на таких, как я, и не смотрит, а если смотрит, то в штабеля складывает!», «Женишься на ней — только успевай кобелей отгонять. А выбор-то богатый: найдёт получше меня!» Ну, и прочая ерунда в том же духе: штабеля-кобеля!

При этом чувства самой красавицы во внимание не принимаются, их как бы и нет. Союз с ней — чистая инвестиция в предмет роскоши: и пусть все завидуют! Простой и очевидный, на первый взгляд, факт — что кроме лица и фигуры у неё всё прочее, как и у всех прочих — как-то не приходит соискателям в голову.

Интересно, кого-нибудь из психологов посещала мысль исследовать связь между высокими запросами и внешними данными? Хочу проверить свою гипотезу: первое со вторым либо никак не связано, либо пропорция и вовсе обратная. Память услужливо подсовывает дурнушек, поднявшихся до топ-менеджмента или политической элиты, но что-то не припоминаю ни одной общепризнанной красотки (кинематограф и шоубиз не в счёт), которая бы сделала успешную карьеру. Тем или иным способом, хотя бы даже и через постель. А успехи косметологии и вовсе делают исходные данные малосущественными — при определённом уровне достатка, конечно.

Софа зашла в приёмную ректора поздороваться. Посетительница, ожидавшая своей очереди, сказала:

— Как элегантны ваши преподаватели!

Мы с секретарём переглянулись.

— Что-то не так? — посетительница смешалась.

— Это наша техничка…

Когда наши «девушки» приходят на работу, они выглядят на все пять баллов из пяти. Потом они, конечно, переодеваются в рабочую одежду, чтобы надраивать помещения института, отдирать жвачки от нижней поверхности парт, выносить мусор, складывать под кафедру забытые конспекты и учебники — словом, наводить порядок. Они приветливы и расторопны, вежливы и незаметны.

Зарема невысокого роста, и чтобы вымыть доску после занятий, ей приходится подпрыгивать. Она очень вкусно готовит, и когда я выхожу с пары бледная и выжатая досуха, берёт меня под руку и ведёт в чуланчик, где техперсонал переодевается и перекусывает.

— Вам надо покушать.

Сняв высокие резиновые перчатки, она моет руки, накладывает мне полную тарелку ароматного лобио и отрезает ломоть лаваша, а сама отправляется домывать этаж. У Заремы прекрасные дети, которые часто приходят ей помогать, воспитанные и умненькие. Она их «тянет» сама — их и безработного мужа.

У Иры три дочери и высшее техническое. Софа потеряла в аварии мужа и дочь, Таня — единственного сына, который пытался разнять поножовщину в Москве. Жанна, уже очень немолодая и далеко не здоровая, поднимает трёх внуков, практически сирот, добившись над ними опеки… Мне продолжать?

Все эти женщины достойно переживают свои трудности и даже не разучились улыбаться. Они дежурят на вахте, зная по имени и в лицо каждого из нескольких сотен студентов, вместе с их шалостями и секретами; моют аудитории, коридоры, душевые в спортзале и институтские туалеты до зеркального блеска.

Потом они переодеваются в изящные, со вкусом подобранные вещи, поправляют причёску и макияж и отправляются дальше — кто домой, кто на другую работу.

Никто из них не позволит себе тех слов, которые пишут под постами в социальных сетях люди, позиционирующие себя как образованных и культурных.

Диплом не тождествен образованию.

Количество прочитанных книг не тождественно культуре.

Ни в одной из социально значимых профессий за красоту не приплачивают, зато пакостей приходится огребать немеряно — от изощрённой женской зависти до изощрённых мужских притязаний на твои прелести. Зато обе половины рода человеческого едины в оценке твоих моральных качеств: печати на тебе ставить негде! Причём по причинам взаимоисключающим — одни уверены, что ты присвоила всех мужчин и тем лишила их причитающейся им доли мужского внимания, другие — что ты всем дала, кроме него, великолепного, да и то лишь потому, что он брезгует идти по протоптанной уже многими дорожке…

Минеко Ивасаки в «Настоящих мемуарах гейши» когда-то писала: «Мы пошли в алтарную комнату, чтобы произнести утренние молитвы. Затем она подвязала мне рукава тонким шнурком, чтобы я могла работать, и воткнула перо для протирания пыли мне в оби. Она повела меня в уборную и показала, как нужно правильно мыть туалет. Это было первой обязанностью, которой обучали наследницу. Научить меня мыть туалеты всё равно что передать мне корону и скипетр…»

— Хочу на Итуруп! — закусывая очередную порцию лобио куском лаваша, внезапно произнесла я.

— Это который Японцы назад требуют? — Татьяна наморщила лоб. — Чего вдруг на Итуруп? Ближе ничего не нашла?

— Зато там народу мало. Айда со мной!

— Дура ты, — покачала головой Танька, — Но я всё равно тебя люблю…

Сбитый прицел

Приёмчик из арсенала Карнеги: говори каждому то, что он хочет услышать — и можешь брать его голыми руками — к женщинам следует применять с сугубой осторожностью. Каждая жаждет восхищения, но различного и в разной степени.

Небрежно откалиброванный комплимент или сбитый прицел — и выстрел ушёл «в молоко». А от частой перенастройки прицел неизбежно сбивается, приходится устанавливать его в среднем положении, и восторги делаются дежурными. «Великолепно! Гениально!», произнесённое пόходя, звучит ничуть не лучше, чем «Да пошла ты!» — тот самый случай, когда невербальное сообщение перечёркивает сказанное.

Или ещё хуже: расстреливая свой мужской боекомплект — прицельно или бегло — ты перепутал мишени. В результате ироничной зрелой даме достаётся букет из сладостей и плюшевый заяц, а фее в бантиках и рюшечках — томик Шопенгауэра. И если последняя может быть даже польщена столь неожиданным подарком как признанием её ума, то первая отдаст твоё подношение соседским детям и выкинет тебя из головы. «Эх, сейчас бы петтинговый период, а не это вот всё…»

Ну, выкинула и выкинула, чего не бывает, хотя, конечно, немножечко досадно. Гораздо хуже, если Фея в Бантиках внезапно вообразит себя рыцарем Круглого Стола и станет донимать тебя своими инсайтами. А всё из-за чего? — А всё из-за того, что ты по небрежности вручил ей гранату вместо зайца, и теперь она носится за тобой повсюду с выдернутой чекой.

Не следует недооценивать тот факт, что женщины на комплиментах собаку съели. Особенно женщины, уверенные в своей неотразимости. Что здесь причина, а что следствие — уверенность или востребованность — это вечный вопрос о курице и яйце. Как бы там ни было, если женщина уверена в собственной красоте, то она без труда убедит в этом любого мужчину, будь он хоть семи пядей во лбу, а сама она так себе.

Как в свое время сказала незабвенная Тэффи, «Каждому хочется быть оригинальным и существовать непременно только в одном экземпляре». Только я заметила парадокс или вы тоже? — Каждому, в одном экземпляре. Несколько миллиардов единственных экземпляров! И тем не менее мы изо дня в день тиражируем свой образ в тщетных попытках понравиться как можно большему числу незнакомых и, в общем-то, безразличных нам людей. Те, с кем мы непосредственно знакомы, получают возможность сравнить своё впечатление с вѝдением камеры мобильного телефона, и это сравнение обычно не в пользу последнего.

— Больше никогда этого не делай! — говорит мне Галина Георгиевна в свойственной ей ироничной манере. — После тридцати лет селфи вообще противопоказаны. Кто тебя не знает, решит, что ты и в самом деле так выглядишь, а это бросает тень на весь наш коллектив!

Дочка, поглядев на одну из моих «себяшек», высказалась более определённо:

— Женщина с трудной судьбой, задержанная в супермаркете за кражу коньяка и колбасной нарезки.

Хорошо, еще что не водки и чистых носков для единственного.

От этих отзывов я напрягаюсь, но попыток отчего-то не прекращаю, хотя на большинстве фото действительно выгляжу как персонаж криминальной хроники…

Что, в сущности, заставляет нас увековечивать свой образ, даже если результат заранее известен? В сети гуляют терабайты этих бессмысленных изображений — делано весёлых, искусственно романтических, утончённо загадочных, надменно роковых и далее по всему списку ролей, востребованных пользователями и их подписчиками. На любой запрос поисковики вываливают тысячи изображений полуголых красоток и мачо в позах сексуальной готовности.

Но ничто так не бесит, как требование непременно улыбаться, несмотря даже на то, что улыбка является естественным состоянием моего духа и, следовательно, лица. Естественным! Улыбка по требованию сродни супружескому долгу, когда то, что некогда было страстью, свелось к гигиенической процедуре.

Лицом к лицу лица не разглядеть. Бывают лица, весьма далёкие от навязанного нам канона, но безмерно притягательные в силу той неуловимой комбинации признаков, которую я для себя зову породой.

Порода, в моём понимании, это выработанные в нескольких поколениях свойства личности, которые закрепились в самом образе жизни. И закрепились настолько прочно, что никакие превратности судьбы не в силах этого изменить. Такой человек, сколь бы жестоко не била его судьба, сохраняет красоту движений и дел, поступков и поступи, мыслей и их выражения. Он не бросается в глаза именно потому, что ведёт себя естественно и не нуждается в чьём-либо одобрении и восторгах. Все критерии должного зашиты в него породой, и он сам себе судья.

Красивость чрезмерна, натужна и надуманна, как костюм и ухватки поп-звезды, и столь же изменчива. Красота — гармония духа и тела, соразмерность и самодостаточность. Красив старинный клинок в зазубринах и царапинах; амфора в трещинах и сколах; полотно великого мастера, потемневшее и подёрнутое патиной; хранящая следы и запах множества рук старинная книга; морщины дорогого человека… Саби, ваби, сибуи, югэн. Во всём этом есть очарование подлинности.

Кто это мне тут недавно говорил про умение возмущённо вильнуть бёдрами? — Язык тела, правильно подвешенный к женской голове, способен сделать красавицей любую из нас — хотя бы для приглянувшегося мужчины. Ну, и ваше собственное оружие, только в умелых руках: «Настоящий полковник!» (или кем ты там хочешь себя видеть в её глазах), произнесённое с придыханием и взмахом ресниц — и тебя останется только упаковать, принести домой и быстренько употребить, пока не остыл: природу не перешибёшь, инстинкт спариваться с отборными самцами для получения качественного потомства никто не отменял, даже если потомство перестало служить не только целью, но и оправданием.

Игра по правилам, в которой побеждает тот, кто лучше знает правила и пути их безнаказанного обхода.

Игра по правилам. Игра…

Бойтесь данайцев!

А вы — улыбайся!..

От Баха до Оффенбаха

Трудно ей с тобой. Это для других ты Человек-Праздник, и те, кто юзает тебя в этом качестве, даже отдалённо не представляют, каково это — поддерживать в рабочем состоянии столь многогранный и головокружительный аттракцион. Ну, что тут сделаешь, раз она уж подписалась на все эти пуды совместной соли… Это ж как же надо любить соль!

Мужчины сначала просчитывают риски, и только потом — может быть! — съезжаются с подругами, откладывая на ум аварийные варианты. Женщины, видимо, от природы склонны к авантюрам, раз заранее готовы нести все сопряжённые с совместным бытом издержки в виде совместно нажитых детей, болезней и кредитов. Женский излюбленный мотив — знаменитое Баховское «та-та-тааааам!..», которое аранжирует домашнюю жизнь весьма прихотливо: только покажется, что тема исчерпана досуха, как в эту воронку опять прилетает. А вы говорите: два раза не бывает! Ха… Любовь — это поза, которую во время секса принимает душа.

Зато на стороне у мужчин — вечный оффенбаховский канкан с задиранием юбок, демонстрацией кружевного белья, подвязок и ажурных чулочков. Звёздам этого кордебалета, лелеющим тайные мечты низложить супругу и взобраться на её место, следует быть готовыми к радикальной смене репертуара: в пышных оборках и перьях на этом троне крайне неудобно, не говоря уже о том, что жить придётся не с тем человеком, который совал купюры под их кружевные подвязки.

Этого, другого, надо не просто любить, а любить любым, чаще всего — измотанным, раздражительным и ворчливым, временами — нетрезвым и пахнущим чужими духами, и почти всегда — забывающим о просьбах и поручениях сразу же за порогом дома или, в лучшем случае, родного офиса. Слабό?

А ещё страдающим от гастрита, зубной боли, депрессии и кризиса очередного среднего возраста. Запирающимся в непробиваемом молчании без объяснения причин. По нескольку часов или даже дней не замечающим никого в упор. Несмотря на целый день, проведённый супругой в салоне красоты — засыпающим ещё по дороге к кровати. Разбрасывающим где попало грязные носки, «а также всякие иные предметы». Игнорирующим её вопросы под предлогом усталости — и в следующий момент повисающим на телефоне, если внезапно позвонили «по работе»…

«Русское поле экспериментов»? Сцилла и Харибда! В сущности, между ними и живём. Сцилла рычит, лает и воет своими шестью головами и размахивает двенадцатью лапами. Харибда подкрадывается незаметно и проглатывает тебя молча, и когда она тебя переварит, то вы… плюнет уже собакой. Сцилла — зло откровенное и хорошо знакомое, но на фоне Харибды выглядит почти заинькой.

В эту немую мясорубку попадаешь человеком, а выходишь… ну, я ничего не имею против собак, и даже наоборот, но мифология их не особо жалует. То ли собаки в древности ещё не окончательно приручились и очеловечились, то ли сами человеки ещё не научились тогда с ними обращаться. В общем, из горнила этого водоворота выходишь сукой. В плохом смысле этого слова. По итогам схватки со Сциллой ты героиня — после Харибды ровно наоборот. Такая вот диалектика! Жену и врага тоже надо уметь правильно выбрать.

Так что пускай твои танцовщицы спросят себя: готовы ли они любить тебя такого? Причём за весьма скромное вознаграждение, если таковым можно считать счастье регулярно видеть тебя рядом. По Баху брутальный эпитет: «Доза мужества». По Оффенбаху лиричное времяположение: «До замужества». Разницы — в один пробел. «Этого не может быть, промежуток должен быть», а споров-то, а споров! Что говоришь? Уже целуют в задницу? Ну всё, приплыли, поздняк метаться, расслабься, смазка уже пошла.

Дай поцелую!

Уважаемая супруга этого поцелуемого!

Ваше беспокойство лишено каких-либо оснований. Мы уже слишком взрослые, чтобы приносить в жертву своим внезапным порывам с таким трудом налаженную и любовно собранную собственными руками жизнь: чем больше мы в неё вложили, тем жальче нам бросать то, что получилось, даже если получилось не очень. Но, если хотите, торжественно обещаю: обцеловав его так, как он того заслуживает в меру своего таланта, я потом обязательно поставлю на место! В исправном состоянии… Ну как, исправном — в том, в котором приняла. То есть, если на момент моего порыва какой-никакой функционал имелся, то оный при нём и останется. А если что и сломается, то я здесь совершенно не при чём: даже металлу свойственна усталость, а что уж говорить о живых людях!

Но у меня для вас хорошая новость: усталость металла — это швах, утилизация. А человеку в большинстве случаев достаточно просто отдохнуть, собраться с мыслями, и структура его «кристаллической решётки» вернётся в прежнее состояние. Ну, если он не собрался к праотцам, но это не ваш случай. Потому что ваш случай всё ещё бодр, предприимчив и полон сюрпризов.

А если он вернётся усталым, то точно не от меня. Лопе де Вега считал, что меня можно сравнить …с кровопусканьем — оно целит, но может и убить.

То есть, или он вернётся осиянный заревом моих поцелуев или, если не повезёт, то на щите. Но усталый — это сильно вряд ли. Всё или ничего! А так как это «всё» — ваше, то мне ничего и не надо.

Засим позвольте заверить вас в чистоте моих намерений и вящем восторге перед вашей преданностью этому несносному созданию, ибо сама такая и моему супругу памятник полагается ещё при жизни.

P.S. Коробку лишних запятых и кавычек отправила по почте. Советую выставить на «Авито»! Может, хоть малая толика трудозатрат отобьётся…

Торт

«Чёртово полнолуние!» — подумал он сквозь сон, слушая, как они долбятся в его мессенджер. Следовало, наверное, отключить уведомления, но теперь, утром, эта мера явно запоздала, и он с тоской подумал о тех временах, когда единственным средством связи был стационарный телефон, каковой на его хуторе отсутствовал.

Минуту-другую он тешил себя мечтой, как, в удобное для себя время, читал бы их длинные, чувствительные письма с пятнами расплывшихся чернил в тех местах, куда капали их слёзы, и день-два спустя отвечал бы им байронически-томно, оставляя на бумаге пятна кофе или алычовки: хорошие девочки любят плохих парней. Их тянет друг к другу по закону компенсации: первым недостаёт непредсказуемости и острых ощущений, вторым — мягкого и тёплого кисейного плечика, чтобы дать иногда отдых своей буйной голове.

Но что-то надо было делать: эта музыка действовала ему на нервы. Зверь протянул было руку к девайсу и сдавил его, переведя в немой режим, однако понял, что уже не заснёт. Отвечать на сообщения он не стал, отложив до часа, когда будет в состоянии сделать это хотя бы вежливо, и перевернулся на спину.

В его утреннем неповоротливом сознании ничего не происходило.

Теперь стали слышны и другие звуки: брёх деревенских собак и грустный шум ветра в облетевших кронах, утренняя перекличка петухов, вороний грай над пашней и чириканье других невыездных пернатых. «Вот тоже, мля, расчирикались…» — лениво подумал он. Воробьи как бабы, и мысли такие же пустяковые… Хотя кто их знает, этих воробьёв. Может быть, пока мы тут воображаем себя царями природы, они вершат судьбы нашего мира!

Он усмехнулся в бороду этой нелепой мысли, но вдруг посерьёзнел: судя по тому, что происходит вокруг, даже эту дурацкую гипотезу отбрасывать не стоило…

Она сидела в наушниках, слушала сеанс гипноза на снижение массы тела и с отвращением ела торт.

Отвращение относилось не к торту, а к её собственной персоне — торт как раз был великолепен: влажные бисквитные коржи, щедро пропитанные вишнёвым ликёром, с изрядным слоем нежного, как девичьи мечты, крема, в котором долгожданными поцелуями поджидали вишенки, и всё это обильно залито шоколадной глазурью… Всё-таки следовало остановиться, и она стала отщипывать вилочкой кусочки столь крохотные, что их вкус был не более чем намёком на блаженство, но в том, что касалось разного рода вкусностей, воображение Алёну никогда не подводило.

Торт принёс Вадик, потому что это был первый раз, когда она пригласила его к себе. На пустой, стерильно вымытой кухне без малейших признаков кулинарной активности она усадила его так, чтобы он видел пустой холодильник с одиноким графином грейпфрутового сока и зеленью в контейнере, что должно было означать: я работаю над собой! Когда, поставив на плиту кофе, она открыла дверцу холодильника, чтобы достать сок, Вадик погрустнел и зевнул. Ничего, кофе его взбодрит, подумала она и, не переставая щебетать, отрезала ему приличный кусок принесённого им торта, себе же положила тонюсенький ломтик — настолько тонкий, что он тут же распался на слои. Шампанское Вадик открыл сам. Она отпила из бокала и бросила мечтательный взгляд на торт. Нельзя! Он решит, что она только и думает о еде, и начнёт представлять её лет так через пять совместной жизни. Они и познакомились-то при самых компрометирующих обстоятельствах — в супермаркете, у холодильника с мясными полуфабрикатами, когда в него врезалась её полная тележка (всем известно коварство их колёс)!

Вадик залип перед этим чёртовым холодильником, пытаясь сообразить, что бы купить такое, что можно приготовить быстро и просто, но как-то ничего не шло в голову. Он безнадёжно пялился на упаковки с мясом и птицей и с тоской думал о том, что так и останется здесь навсегда, пустит корни и прорастёт.

И тут что-то чувствительно пнуло его под зад. Вадик резко обернулся и сначала увидел тележку с провизией, а потом, подняв глаза, и её саму, с пунцовыми от стыда щеками, бормочущую извинения. От неожиданности он озвучил последнюю перед наездом мысль: что проще всего приготовить? Она выбрала пару стейков и объяснила, что с ними делать. Уже на кассе он спросил: как вас зовут?

Стейки, как ни странно, получились вполне приемлемые. Дожёвывая последний кусочек, он смотрел в окно своей холостяцкой кухни и представлял себе Алёну в передничке у плиты. Алёна ему понравилась: в ней не было ничего модельного, вполне себе девушка и, кажется, милая (он вспомнил трогательные ямочки на её щеках).

Теперь, сидя в её стерильной кухне, он слушал её вдохновенное щебетание о фитнесе и вдруг ощутил зверский голод. Он не мог уже думать ни о чём, кроме тарелки горячего борща со сметаной и куском говядины на косточке. Выручил загудевший в кармане телефон. Это звонил Севка, просил подменить его на час-другой на маршруте. Вадик извинился и ушёл, с трудом скрывая облегчение. Сбегая по лестнице, подумал: ну чего ж я такой невезучий!..

…Сеанс закончился одновременно с тортом. Алёна вздохнула, отложила вилку и, взяв двумя руками десертную тарелочку из праздничного сервиза, тщательно вылизала крошки и остатки глазури. Всё равно он больше не придёт! Вот и вся любовь.

Откуда растут ноги?

Правильно: оттуда, откуда вы подумали! Не станем называть табуированное слово во избежание… Но об этом чуть позже.

Наше отношение к фактам чаще бывает эмоциональным, чем рациональным: мы выражаем свой восторг или негодование, но редко идём дальше этого, задумываясь о причинах. Если кто-то фокусируется на том, что у Вас руки из задницы, постарайтесь перефокусировать его на своих плечах. Зачем? Клапан приоткрылся, пар вышел, давление в системе стабилизировалось.

Эта реакция прямо пропорциональна темпераменту и обратно пропорциональна компетентности: чем глубже погружаешься в тему, тем меньше штормит. Погружение в материал сравнимо с погружением в батискафе на дно океана, то есть может сопровождаться паникой и клаустрофобией. Поэтому мы чаще всего довольствуемся волнением на поверхности: здесь хоть и болтает, но, по крайней мере, среда знакомая…

Взять хотя бы филиппики о падении качества речи, о деградации языка и пр. Можно сколько угодно потрясать кулаками, но мы никуда не денемся от того факта, что наша речь отражает действительность и, соответственно, приспосабливается к ней. Речь, не язык — он-то как раз система устойчивая: сколько было копий сломано в XIX веке о засилии галлицизмов, а где они теперь? — закрепились в словарях считанные единицы! Иными словами, речь предполагает, а язык располагает.

Раньше мне казалось, что феномен сетевого жаргона (так называемого «олбанского языка») произрастает из общего снижения грамотности в девяностые годы прошлого века, помноженного на доступность сетевого общения. Все эти корявые словечки, думала я, не что иное как способ скрыть банальную двойку (ну, тройку!) по русскому. Но всё оказалось не так просто…

Как-то раз в нашем сетевом сообществе, под одной из пародий мы с модератором оставили схожие комментарии, только я, подражая стилю самой пародии, написала с ошибками — «фсе мужики казлы», а она почти то же самое, но грамотно. В результате моя ирония осталась безнаказанной, а её комментарий система удалила со строгим предупреждением.

Так может, олбанский — это своего рода камуфляж против примитивных сетевых протоколов? Машина не знает иронии и понимает всё буквально, то есть вышеуказанный комментарий она расценила как троллинг в отношении сильной половины интернет-сообщества. Эмоциональное преступление!

Эквилибриум начинает сбываться. Не так важно знать ответы, как уметь правильно ставить вопросы. Почему я не люблю телефонные звонки? Ну, да, я в принципе не слишком общительна, и это, конечно, тоже. Друзья это знают и «просто поболтать» не звонят. А звонят только те, кому что-то надо. То есть, никто из них не спросит: ты там, вообще, как? Может, надо чего? — Неееет! За дежурным приветствием сразу следует просьба, или поручение, или распоряжение. А у меня ещё и ранее поступившим конца не видно! Ну и как после этого относиться к звонкам? Если бы я была собакой, я бы лаяла на телефон.

Вы думаете, я не в настроении? «Настроение» — опция офисных пташек, у меня на такую роскошь времени просто нет. Да и сил, честно говоря, тоже. Ведь если настроение, то это надо какое-то время оставаться в образе, то есть следить за репликами и выражением лица. Хотя бы. Я уже не говорю о более трудоёмких моментах перформанса под названием «настроение»!

Сидишь ты вся такая, в кружевах и облаке сигаретного дыма, с бокалом на отлёте, глядишь в окно на серую муть и медленно — только меееедлен-но! — наполняешь глаза слезами. (Тут был бы хорош крупняк — ну, знаете: камера наезжает). И вот неосторожный взмах ресниц, и потекла трагическая чёрная слеза из туши. Ты нервно стряхиваешь длинный столбик пепла на обтягивающую юбку и, бросив в пространство троекратное «чёрт! чёрт! чёрт» (ну, или другое приличествующее случаю крепкое слово) опрокидываешь бокал на клавиатуру и принимаешься энергично приводить себя в порядок…

Или. Врываешься в родное учреждение подобно шквалистому ветру, на ходу скидывая куртку, кидаешь охраннику «здрассссь» и, приложившись к турникету задним карманом джинсов, где лежит пропуск, грациозно взламываешь этот портал, отделяющий тебя от великих свершений. Пируэт, достойный Лиепы. Настроение!

Я не курю. Ой, да чего там: я не совершаю ни одного из этих сложных и эффектных действий! Это в кино красиво, когда Шерлок в исполнении Камбербетча визуализирует свою дедукцию. Я проецирую свой ежедневник на что придётся — крашеные стены, раковину в дамской комнате, лица студентов и коллег, экспозицию абстрактной живописи в переходе второго этажа — и бестрепетно вычёркиваю то, чего уж точно не успеть. Какой-нибудь встречный бедняжка даже не подозревает, что своим «здравствуйте» только что провёл жирную черту поперёк визита к врачу: пересдача же, ёооо!

Выкладываю на стол проектор с ноутбуком и, разматывая несколько метров проводов, начинаю лекцию, но… Память услужливо подсовывает куплет: «Однажды ночью женщина в годах / Запуталась ногами в проводах…», и начало лекции выходит нетривиальным. Отсмеявшись со студентами вместе, пытаюсь тем не менее зачать в них разум.

Вначале эта миссия представляется совершенно невыполнимой. Тому Крузу и не снилось, на что приходится идти, чтобы высечь первые искры понимания из этих глаз. Я это сделала! Но тут за спиной отворяется дверь.

— Простите за опоздание, можно войти?

Тыдыщ! Божественный свет погас, надо начинать сначала. Заходи, милый! Спасибо, что всё-таки пришёл.

Ной не ныл, и ты не Ной. Настроение? — Всегда!

Герой недамского романа

Даже самая умная женщина сначала женщина, а потом уже умная. Как бы ни казалось это нелогичным, но независимо от гендерной принадлежности люди делятся на две части: дамы и недамы. Одной из них всегда будет непонятно, как что-то может нравиться другой. Это нормально.

Я, к примеру, дама, но мне, категорически не нравятся дамские романы. Как я с этим живу? Да никак: я их не читаю! Но как филолог отношусь к любым фактам словесности как к феноменам языка, не исключая и маргинальные, попросту именуемые матом, и дамские романы здесь не исключение: ну, есть они! И здесь, как и в любом объекте научного интереса, самое главное — это зачем и почему. Никто не любит комаров и мух, но и они наверняка необходимы для природного равновесия.

Поэтому мне никогда не пришло бы в голову заявиться в клуб любителей сентиментальщины и учинить там погром, потому что любительницы «покетбуков» с равным успехом могут предать сожжению и мои любимые книги — и начнётся война всех против всех!

Предпочитаю романы недамские, с реальными мужиками, даже если они ведут себя как козлы. Как по мне, мужчинам ни разу не стоит беспокоиться, если их половины обзываются козлом. Ты мужик, и твоё право возмутиться, даже пригрозить, что за козла она ответит. Но ведь лично тебе это ничем не грозит: как сантехник знает несколько десятков деталей под названием «херня», так и женщина знает несколько сотен синонимов к слову «милый». На этот раз — козёл, ну и что ж. Рога-то от этого не вырастут!

Если кому-то нравятся дамские романы — на здоровье! Каждый из нас движется к светлому будущему одному ему неизвестным маршрутом, и слава Богу, что не стройными рядами, чеканя шаг и скандируя одну и ту же речовку. Только представьте себе на миг эту тоску! Если не можете — перечитайте Замятина.

Но вот если вдруг твоя избранница уподобилась украинской ночи — стала тихой, тёплой и блещет звёздами — значит, сало пора перепрятывать. И определённо плохи твои дела, если тебе вдруг заявляют без видимых причин: ты лучший! Или что-то другое в этом же роде. Потому что любой из этих комплиментов, произнесённый без достаточно веского повода, легко упрощается всего до двух знаков: НО. От «ты лучший, но хуже, чем муж Людки из бухгалтерии…», через «ты лучший, но мало зарабатываешь…» с конечной остановкой на станции «ты лучший, но я тебя больше не люблю». Тебя, возможно, даже не бросят, но уже явно ищут вескую причину, чтобы продолжать оставаться рядом. Как говорится, о покойниках — только хорошее! Вы, поди, тоже не перпетуум мобиле!

И если кто-то думает, что с мужчинами всё как-то принципиально по-другому — пускай себе думает. Некоторые гендерные нюансы не меняют главного: степень мужской преданности никак не связана со степенью твоих достоинств. Моя любимая песня в их исполнении — «Ты слишком хороша для меня, или Я тебя не стою». Вроде как тебе комплимент даже сделали. Вот и сиди такая в своей короне, пока он оттягивается с той, которая ему по плечу!

Зри в корень. Слушай сердцем.

Если ты не допускаешь для себя ни одной из этих возможностей, настаивая на своём способе освоения пространства как единственно возможном, то, прости, все прочтённые тобой книги — не в коня корм.

Кто-то представился тебе как эмпат? Будь готов к самому изощрённому истязанию. И наоборот, наиболее чуткими оказываются те, в чьём словаре даже нет этого слова.

Моя драгоценная подруга без малейшего кокетства говорит о себе: ну да, я сука! Но это она первая звонит, когда у меня душа не на месте. И просто будет рядом. Сколько потребуется. Отложив все свои дела. Без эффектных сцен и пролития совместных слёз. Помоет посуду, разберёт в кухонных шкафчиках — я потом долго буду искать пачку соли и, плюнув на это безнадёжное дело, куплю новую, а какое-то время спустя моя соль обнаружится в банке из-под чая; но даже этот квест, так или иначе, отвлечёт меня от разрушительных переживаний.

Любимый друг, который никогда не вываливает на меня свои нехилые, кстати, проблемы, предпочитая переживать и улаживать их самостоятельно: он резонно полагает, что моей вины в них нет, а значит, незачем меня и казнить — но угадывает моё настроение даже по тому, как я молчу — не знаете, как называются такие люди?

Те же, кто позиционируют себя, как эмпаты, оказываются порой поразительно чёрствыми, раз за разом проворачивая нож в нанесённой ими же ране — не-эмпатам ведь не больно! «Зачем здесь это?!» — любимая реплика тех, кто вошёл без стука туда, куда его не звали. Как говорится, все равны, но некоторые равнее: мы вам слова не давали!

Ну, не умеем мы эффектно переживать! По нам вообще не скажешь, переживаем ли мы когда-нибудь. А судя по манере объяснять нам что-то по второму и даже по третьему кругу, хотя всё было понятно уже с первого — признаков умственной деятельности наши лица тоже не отражают.

Эй, эмпаты и прочие лица с многообещающими названиями! Если кто-то, на ваш взгляд, топчется на месте, присмотритесь: не меняется ли он в размерах? Потому что предмет, который кажется вам неподвижным, может отдаляться или, наоборот, приближаться по прямой, проведённой от вас к некоторой точке на горизонте. Он даже может вас опережать, направляясь к той же цели, что и вы, на одной с вами скорости. А вы будете думать, что он стоит на вашем пути! Но хотя бы и топчется на месте: может, ему надо сориентироваться или устроить себе привал?

Самого главного ушами не услышишь. О самом главном в дамских романах не прочтёшь. Воображение — вот главный наркотик. Чем ярче представляешь ситуацию, тем острее становится желание воплотить её в жизнь: «У неё настолько отсутствовали комплексы, что у него через пятнадцать минут уже закончилась фантазия». А если, войдя в спальню, вам случилось стать свидетелем интимной сцены, разумней всего спокойно удалиться, не задавая дурацких вопросов и уж тем более не давая советов. Лучше спроси у себя: «Зачем здесь я?!»

«А как быть с теми, кто нас не любит?» — «А с ними лучше и не быть».

Пол бобового зерна

Если ты привыкла всё делать сама, не жди помощи. Даже в случае острой необходимости. Какой бы форс-мажор с тобой ни приключился, все твои обязанности всё равно останутся за тобой по умолчанию.