Бесплатный фрагмент - В преисподней смерти нет

Предисловие

Прости меня, читатель, что по-иному слово в слог влагал я. Но ӣначе не мог, ведь исток, терзающий меня из долин веков забытых, нес так сию историю моей рукою стелью предложений по листу. Но важен разве так мой слог, когда урок вложила мудрая судьба в сии строки, читающий, тебе? Прочти, поспешно не суди, но и долго не томи, не мучай ум, ежели не проницаешь, а обожди, ведь, быть может, настрой не тот сегодня, али притупИлся ум жизнью в бытии.

Пролог. В аду нет часов

Жалкие обрывки великого сна процветали в, открывающем очи, сознании. Жуть прохладой растекалась, словно покалывающим онемением по членам, по раскаленному ощущению тела. Как от малого до великого, происходило сознание от внутреннего внимания до внешнего созерцания, дотягиваясь слухом до, уже поблекших, воспоминаний сна. Но очи, силившиеся раскрыться, тщетно старались напрячься, слух, который ничего не воспринимал, пытался нащупать отголоски чудной песни звуков, неустанно игравшей свои мелодии во сне, тело в оцепенении и раскаленном пылу мучалась пошелохнуться, но решительно НИЧЕГО не сходило во внешний мир. Все орудия сознания, чувства, были лишены восприятия чего-либо. Лишь мнимые формы образов мелькали, словно перед очами, только отдаленные иллюзорные звуки слышались мельком и тут же исчезали, как ощущали на себе давлиение внимания. Словно в кипятке, было дутое тело после мертвецкого оледенения. Пустота на месте страха тревожила и восхищала, словно бездонная пропасть, в кою происходит падение. Безмолвие на месте, неумолимо длящихся, внутренних споров во сне отдавало благоговением.

Великое пробуждение нашло на него, доселе смертного, спящего, закованного в материю, в земное обличие. Наконец ангел, поцеловав его своими смертотворящими устами в самое чело, даровал духу освобождение, но вместе с тем обрек на еще больше мучения, что пока были не познаны грешником в их полной мере. Сжег душу искушением обитатель его темницы, что выпущен был из решет порядка, рассудка, милосердия и добродетеля, тогда дух его пал и стал пленным своих творений, что больше походили на злодеяния в облике невинного самопорицания и собсворазрушения.

И, пытаясь развеять неясное ощущение неясного, вспоминал он свой великий сон.

I. А черти вокруг надрывали животики

Ввечеру в садах, средь сиреней, яблонь, роз, печалилась небоокая. А печаль ее от тоски неземной по Палону, что был для ней — сама жизнь, весь мир. А он тем временем происходил от гордыни своей и вел пышный, роскошный вечер в собственной неизмеримо просторной усадьбе на краю города — границе цивилизации и свободной природы. Лстили гости хозяину, да не за его добродетель, а за могущество его, обретаемое им в течении стольких трудных лет, но мнимо то было, пал он. И небонеокая, сребровласая страдала за него, за его падения, пытаясь спасти, словно воробей, что пытается поднять носорога.

Оставил пиршество Палон, дабы пройтись по саду своему. И набрел на рыдающую. Она, поднявши очи, с последней надеждой в них на то, что в нем пробудился рассудок, взглянула в его потускневшие черные зенки и ничего… ничего в них не было, кроме пьяного блеска, взявшего над ним верх, колдовства. Тогда губы ее задрожали, а лицо потускнело, ведь всякая влага ручьем слез излилась. Палон присел к ней и тяжело вздохнул, ведь не понимал отчего та рыдает и не рада подаркам его дорогим, отчего к влечению плотскому не питает искушений, отчего сидит в саду или у окна и в небо взгляд, молящий, устремляет.

А черти ржали за кустами. Катился безумный хохот по глухому лесу за усадьбой — нечисть там царила. Ведьмин дом давно уж полон духа тьмы, а котел уже горяч, вот скоро закипит и грешник, в лес забредший, будет в нем ингредиент. А черти просят жрать! А бесы утварью звенят, а черви в стенах дома шебуршат, все предвкушая…

— Ну что ты, дивушка моя! Разве не богаты мы? Разве не в раю? — начал он, проводя рукой по струе серебряных волос.

— Ты не в раю, рабушка мой! Ты там, где мне тебя не достать! Не внемлешь слов моих ты, словно рыба человечьих.

— Это я то — рыба?! Ах-ах-ах! -смеялся он безумно. -а это ты молчишь все! Не я. — затмился он- Ну а летать не хочешь, рыба? — протянул он сребровласой колдовство с усмешкой.

— Не нужно мне дьявольских крылов! -воскликнула она, выбив с колдовством бутыль из рук его. И упала та, разбилась…

Тогда безумный гнев охватил пламенем зенки его, вскочил он на лавку, под ним рухнула та и руки повел к красавице хрупкой, та к древу метнулась, очи сжав и зубы стиснув. Он душил ее и тряс, вбивая в древо головой, и ветка показалась из груди ее, вторая, третья… рот налился кровию густой… вдруг тело онемело. Истерзанное, оно висело на ветвях сухого древа…

— Виси ты, тварь! За Господа своего страдай! — с отдышкою глумился он.

Тогда из членов ее кровь просочилась и окропила собою старые ветви, и стали на тех бухнуть почки и раскрываться в листья.

А черти лопались от смеха и, выворачиваясь наизнанку, собирались вновь в безобразную тварь вместе с пылью, червями и грязью. Ведьма все лелеяла шепотом зеленое пламя, над которым парил котел. И зенки Палона появились на глади зеркальной той смеси. И таким диким хохотом залилась старая, что сам Палон, собиравший порошок с земли, услышал ее.

А сон все вспоминался, пока душа брела в потемках под безлунным небом пекла.

И смех чертей, утварью звенящих, привел Палона к месту, где начиналась его память.

II. Гадкий утенок