Бесплатный фрагмент - В плену ослиной шкуры

В плену ослиной шкуры

ГЛАВА 1

«Нашумевшее дело о краже старинных настольных часов из дома состоятельного врача и владельца операционного центра в Цюрихе закончилось неожиданным примирением сторон. Доктор Андреас Кайзер после непродолжительного расследования снял все обвинения с ассистента врача Таисии Воронковой. Причина такого негаданного исхода событий так и осталась неизвестной. Стоит напомнить, что Тая Воронкова, молодой врач из Украины, прибыла в Швейцарию больше года назад и почти сразу же устроилась на работу в частную клинику к доктору Кайзеру, где она почти полгода проходила практику, а после оформления ряда документов начала работать как ассистент врача. Она была закреплена за старшим врачом Фридхофом Майером. Именно он взялся за обучение Таи и покровительствовал ей на протяжении всего времени пребывания ее в данной клинике. Впоследствии доктора Майера и его ассистентку из Украины стала связывать не только работа. Между ними завязались тёплые отношения, и, несмотря на большую разницу в возрасте, Фридхоф Майер сделал Тае Воронковой официальное предложение руки и сердца сразу же после ее освобождения из-под стражи. Через три недели состоится венчание, куда приглашен весь коллектив клиники, что так непривычно для практичных европейцев. После официальной церемонии всех будет ждать фуршет в иранском ресторане. После бракосочетания молодожены отправятся на медовый месяц в Париж. Как неоригинально. А потом, когда они вернутся, то будут, конечно же, жить долго и счастливо, как полагается во всех образцовых концовках. И никто, естественно, не вспомнит о той громкой скандальной краже антикварных часов. Вот и сказке конец».

На экране ноутбука высветилось напоминание: «Ваше занятие с Райаном начнется через полчаса». Оливия сохранила только что напечатанный текст и свернула документ. Она посмотрела на часы. Время близилось к полуночи. Оливия всегда ощущала себя бодро в ночные часы, и если бы по будням ей не нужно было вставать в такую рань, она с легкостью перешла бы на ночной режим и спокойно отсыпалась бы днем. Оливия уже не в первый раз замечает, что если она засыпает утром, то ей нужно всего пять или шесть часов для того, чтобы выспаться. К тому же просыпаться в двенадцать дня не так сложно, как в шесть утра. Но за эту первую рабочую неделю ее организм уже успел перестроиться на утренний режим. Потому сейчас ее страшно клонило в сон, хотя завтра ее ждали заслуженные выходные. Оливия поднялась с дивана и прошла на кухню. «Кажется, я переоценила свои возможности, назначив занятия по английскому на двенадцать часов ночи», — мысленно сказала она себе, закинув капсулу в кофемашину. Пока аппарат громко кашлял, процеживая в чашку крепкий кофе, Оливия чуть приподняла жалюзи. Дождь, кажется, зарядил на всю ночь. Просто удивительный город: вместо теплых июньских ночей тут постоянно льет как из ведра. Оливии пришла на память забавная английская идиома, которая, если ее перевести дословно на родной русский, будет звучать как «Дождит кошками и собаками». Но все переводят эту фразу на русский просто: «Льет как из ведра». Скучно. В ее воображении тут же представилась картина, как с неба сыплются котята, стекая по зонтам и лупя по черепице. А на асфальте собираются лужи из разношерстных щенков. И тут же всё это безумие в ее голове прервалось уставшим голосом матери. «Тебе уже тридцать один. Ты когда успокоишься? Когда начнешь жить нормально и перестанешь заниматься ерундой?» — говорила мама всякий раз, когда Оливия звонила домой. Под словом «ерунда» мама обычно имела в виду страсть Оливии к писательству. Писать Оливия начала еще в двенадцать лет. Тогда это были плотно исписанные толстые тетради. Оливия никогда не увлекалась короткими рассказами. Свой первый роман на три девяностошестилистовые тетради она дала почитать всему классу и даже учителю по русскому языку. Большинство ребят одобрили ее творчество, а учительница даже сказала, что расплакалась в конце книги. Так что Оливия еще тогда знала, что однажды она начнет заниматься этим всерьез. Теперь, когда позади остался оконченный университет и у Оливии появился довольно пестрый жизненный опыт, она снова взялась за эту, как мама говорит, ерунду. Эту серию романов она пишет уже третий год, с тех пор как иммигрировала в Германию на постоянное место жительства. За плечами уже семь пухлых книг, и вот теперь она взялась за восьмую. Ради этой истории она месяц назад приехала в этот мокрый город с космическими ценами и специально устроилась на работу в клинику доктора Кайзера. Пришлось согласиться на минимальную оплату, лишь бы ее взяли. Теперь с утра до вечера она стоит на ресепшен, отвечает на звонки, обслуживает пациентов, заполняет бланки без числа, сопровождает больных на беседу с анестезиологом и, конечно же, раздает улыбки направо и налево, а то как же без этого? Ей назначили испытательный срок на три месяца. На большее Оливия и не метила. Обычно она выпускает книгу раз в четыре месяца, да и то, это если она будет писать без спешки и напряга. Четырех месяцев больше чем достаточно, если уделять процессу по два часа пять раз в неделю, что Оливия и делала.

Пока кофеин разнёсся по организму и рассеял сонливость, прошло как раз полчаса. Так что, когда на заставке скайпа замигал вызов, Оливия уже пребывала в бодром расположении духа.

— Привет, Оливия, — поздоровался с ней учитель английского.

— Привет, Райан, — ответила она.

«Никакой оригинальности», — сказала она себе, глядя на своего учителя из Чикаго, который был, может быть, всего на пару годков старше ее. Вот уже больше недели она берет у него уроки, и он всегда начинает занятие с одних и тех же дежурных фраз. Даже здороваться ему всегда удается с одной и той же интонацией и с одинаковой улыбкой. Но Оливии нравились его звучный американский акцент и методы преподавания. К тому же у нее есть свое негласное правило: с каждым преподавателем она проводит ровно сорок уроков, а потом ищет другого. За свой долгий опыт в изучении иностранных языков она пришла к выводу, что сорока занятий вполне достаточно для того, чтобы взять у преподавателя всё самое лучшее, но не успеть опуститься в рутину. Да к тому же этот поставленный ею срок дает держаться, когда временами наплывает желание сменять преподавателя за преподавателем, придираясь к мелочам. Это особенно легко, ведь на языковой платформе несколько тысяч компетентных специалистов. Но постоянная смена учителей, безусловно, не ведет к эффективному и систематическому обучению.

— Как прошел твой день? — спросил Райан, всё так же натянуто улыбаясь.

— Отлично. Закончилась моя первая рабочая неделя. Сегодня я наконец приступила к написанию восьмой книги.

— Здорово. Рад за тебя.

Оливия посмотрела на него, и снова ее посетили мысли, что на той стороне экрана сидит робот. Или есть другой вариант: может быть, все американцы такие радостные за всех?

— О чём будет твоя новая книга? — спросил он, изображая любопытство.

Оливия усмехнулась. Наверное, половина из заданных им вопросов — не что иное, как дежурные фразы. И хотя Оливия это уже успела понять, она всё равно отвечала ему правдиво и искренно, а не как полагается по стандартам этикета. Обычно своим учителям она не врала, потому что чаще всего это были люди с разных точек Земли, с которыми она после сорока занятий прощалась навсегда. Вот и Райан живет где-то за океаном, и на самом деле ему нет к ней никакого интереса. Он выслушает и через минуту забудет. А ей уже давно не хватает общения.

— Что ж, — ответила она, — у меня еще нет полного сюжета. Потому что я еще не узнала, что же именно произошло в этой клинике. Но уже есть счастливый конец, я как раз на него попала. У главной героини скоро свадьба, и потом они будут жить долго и счастливо. Скорее всего, эта книга будет писаться от конца к началу. Меня, кстати, пригласили на свадьбу, как и всех сотрудников.

— Это здорово.

«Ну конечно, что же еще ты можешь ответить?» — подумала Оливия и покосилась на часы. Итак, у них еще есть восемь минут для свободного общения, а потом они приступят к разбору грамматики. Это время Оливия сама себе установила. Так что она без зазрения совести начала тараторить на английском:

— Вот что удалось узнать за эту неделю: главная героиня Тая и ее жених, который старше ее на пятнадцать лет, познакомились в этой клинике. И теперь все сотрудники делают вид, что безумно рады за предстоящую свадьбу. Хотя по их лицам видно, что все, от малого до большего в этой клинике, что-то скрывают. Но при мне не говорят, так как я еще новенькая и нахожусь на испытательном сроке.

— Я думаю, что у тебя всё получится. Немного терпения и чуткости. Кстати, это здорово, что ты стараешься больше выражаться на английском. Сейчас у тебя это получается куда лучше. К тому же мне нравится то, как ты сама себя исправляешь, когда совершаешь ошибки.

— Спасибо. Признаться, знание английского мне очень помогает на новом рабочем месте. А то, пока учила другие языки, я совсем забыла даже базовый английский. Думала, что я его знаю, ведь учила когда-то давно. Но потом, как оказалось, даже двух слов связать не смогла. Всё забылось.

— Но сейчас ты уже говоришь не так тяжело, как в первый раз.

— Вспоминаю понемногу.

— Не удивительно, что ты владеешь двенадцатью языками. Я заметил, что ты очень легко всё схватываешь.

— О чём ты говоришь? — Оливия рассмеялась. — Ты ведь знаешь, что некоторые группы языков так похожи между собой по грамматике и структуре, что тут много ума не надо.

— И всё же у тебя явный талант к языкам.

Оливия уже привыкла к тому, что учителя ее часто нахваливают. Так, наверное, положено делать всем преподавателям: подбадривать своих студентов, чтобы они не теряли интерес к учебе. Но с Оливией можно было бы не особо стараться: она и так с удовольствием учила иностранные языки. Одна из многочисленных странностей, которую ее мама не могла понять. Все женщины любят шопинг, спа-салоны, веселые компании. А Оливия развлекалась изучением иностранных языков: тратила туда всё свое свободное время и деньги. Ей никогда не удастся передать маме словами то блаженство, которое она испытывает во время процесса изучения языков. Это на самом деле удивительно, когда незнакомые звуки вдруг превращаются в отчётливые слова, которые, в свою очередь, постепенно приобретают форму, цвет, смысл, одеваются в эмоции. Но больше всего ей нравилось то ощущение, когда она весь день говорила на одном языке, а потом резко переходила на другой. Тогда в мозгах на мгновение начинается какое-то напряженное жужжание. Как будто миллионы прищепок насаживают на определенные извилины и одновременно высвобождают другие. После этой паузы мозг перестраивается, и тут начинается самое интересное: меняется тембр голоса, начинают работать другие лицевые и горловые мышцы, преображается даже выражение лица. Ведь во время говорения на каждом языке работают свои группы мышц. Даже улыбка при каждом языке своя. И плюс ко всему частично передаются ментальность, манеры, жестикуляция и поведение носителей языка. Так что Оливия искренне наслаждалась процессом, хотя со стороны могло показаться, что она загоняет себя учебой.

— Думаю, твой шеф обязательно оставит тебя работать у себя после испытательного срока, — встрял Райан в ее недолгие размышления.

— Буду я там работать или нет, не от шефа зависит. Это я буду решать. Потому что, если я не найду поблизости истории для моей девятой книги, я сама оттуда уволюсь через четыре месяца.

— Ты серьезно? — Райан улыбнулся, и на этот раз на его лице было настоящее удивление.

— Да, — сказала Оливия. — Обычно, идея для следующей книги меня навещает в середине процесса написания нынешней. Вот так, например, я написала три своих первых романа, находясь в одном и том же месте. А потом пришлось сменить место жительства.

— То есть ты просто переезжаешь с места на место и переходишь с работы на работу, чтобы найти интересные сюжеты?

— Не совсем. Я не всегда переезжаю. И сейчас я бы не сказала, что переехала. Я просто остановилась тут на три или четыре месяца. Уверена, что тут произошло крайне интересное и важное событие. Об истории Таи Воронковой, моей соотечественницы, писали в Интернете. Ее обвинили в краже часов, и уже должен был состояться суд, но потом всё резко переменилось. Никто толком не объяснил, что на самом деле произошло и почему с Таи сняли все обвинения. Но думаю, меня тут ждет что-то занимательное. Короче, я здесь, чтобы своровать эту историю для своей восьмой книги.

— А разве это не опасно?

— Что? Воровать истории? Не думаю. Все писатели воры, так или иначе. К тому же я всё равно что-то добавлю от себя и изменю имена. Так что никто ни о чём не догадается. Мало ли в жизни похожих историй.

Оливия обратила внимание, как Райан чуть опустил взор. Видимо, взглянул на циферблат в углу экрана. Она уже и сама ощущала, что пора бы начать урок. А то так можно весь час проболтать.

— Кстати, об историях, — сказала Оливия. — Я сделала домашнее задание и написала небольшое эссе с использованием новых фразовых глаголов и идиом, которые ты мне дал в прошлый раз.

— Здорово. Прочитай, я послушаю.

Оливия зашуршала страницами и погрузилась в чтение.

«Первое собеседование Тая с треском провалила. Доктор Кайзер не захотел брать ее на работу из-за плохого знания немецкого языка. Но через три дня Тая снова сидела в комнате ожидания. Увидев доктора Кайзера в приемной, Тая рванулась к нему как вихрь, но тот сказал, что сейчас жутко занят, и попросил своего заместителя Фридхофа Майера уделить время настырной девушке.

— Через два месяца у меня будет языковой экзамен, — с ходу заверила Фридхофа Тая. — Я усиленно изучала язык, так что у меня всё получится. Потом я смогу подать заявление, чтобы мне выдали разрешение на работу. Но чтобы мне его выдали, мне нужно место работы. Вы ведь могли бы мне помочь?

— Дело в том, что в данный момент у нас нет свободных мест, — деликатно сказал Фридхоф.

Девушка мчалась за ним по пятам, щебеча, как утренняя пташка:

— Вы можете меня оформить на четверть ставки, но я буду работать на все сто. Буду приходить каждый день. Просто дайте мне согласие на то, что вы меня берете. Это поможет мне продвинуться дальше в этой безумной бюрократии. Без согласия работодателя я не смогу подать заявление на получение даже временного разрешения на работу. Думаю, ведь вам всегда нужны свободные руки, а я многое умею. У себя на родине я работала в операционном зале, будучи еще студенткой. Мне просто очень нужна эта работа.

— Юная леди, если вы хотите набраться опыта, то вам следует идти в большие клиники. Они вас с удовольствием возьмут и даже будут вам за это прилично платить.

— В большие клиники меня не возьмут. Там ужасная бюрократия. К тому же вы сами видите, что я еще не совсем уверенно говорю по-немецки. Я там затеряюсь. А ваш шеф, насколько мне известно, тоже выходец из Советского Союза, так что в случае чего я смогу легко с ним объясниться. Мне сказали, что он помог многим иностранным врачам.

Фридхоф почесал затылок и озадаченно сжал губы.

— Да, это так. Но нельзя ведь этим злоупотреблять.

— Я и не собираюсь, — замотала головой Тая. — Я буду работать. Вы сами увидите. Вы ни на минуту не пожалеете.

Фридхоф в изумлении приподнял брови. Давно он не встречал таких провинциально смешных и наивных девушек. Но что-то было в этой маленькой барышне такое, что притягивает внимание мужчин.

— Давайте сделаем так, — сказал наконец Фридхоф. — Я еще раз поговорю с доктором Кайзером. Оставьте ваш номер, вам позвонят.

Тая захлопала в ладоши, быстро нацарапала на клочке бумаги своей номер и с сияющей надеждой в глазах покинула клинику. Но через три дня она снова сидела в приемной, хотя ей никто не звонил и не приглашал.

Ей пришлось просидеть там до позднего вечера. Так как ей официально не была назначена встреча, никто не соизволил к ней подойти. Но девушка, видимо, отличалась неимоверным упрямством. Даже когда ей сообщили, что доктор Кайзер на конференции и сегодня не придет, она не сдвинулась с места. А когда закрывали двери клиники, она выследила Фридхофа и помчалась за ним, как горная козочка, настойчиво сопровождая его до самой парковки. Весь младший персонал с ухмылкой наблюдал за этой картиной. Что именно Тая сказала Фридхофу и какие нашла аргументы, никто не знал, но только на следующий день всем стало известно, что Тае всё же предоставят место в этой клинике.

— Пришло резюме с ее прошлой работы на Украине, — сказал доктор Кайзер, лениво вытянувшись в мягком кресле. — Ее бывший начальник ею по уши доволен. Так что попробуем. Но заниматься с ней и учить ее всему будешь ты лично, — заключил он, как приговор. — Сам видишь, какие у нас тут поток и темп. Некогда здесь прохлаждаться. И без того полно практикантов. Так что бери ее под свою ответственность.

— Не переживайте, — заверил Фридхоф. — У девочки есть способности. Судя по ее инициативности, она быстро всему научится.

— Мне это уже не интересно. Если она будет полезна, то я ее оставлю. Но если возникнут трудности, то вылетит отсюда со свистом, и даже ты меня не уговоришь.

Фридхоф натянул ответственную мину и утвердительно кивнул. Эту беседу подслушала медсестра Рита, которая часто работала на пару с Фридхофом. И благодаря ее общительности слухи быстро разнеслись во все операционные. Все знали, что придет совсем неопытная практикантка из Украины, которая бессовестно навязалась на голову Фридхофа. Так что, когда Тая заступила на работу, на нее все уже смотрели косо и с презрением. Всем пришлось не по нраву такое настойчивое и наглое поведение новенькой практикантки…»

Брякнули дверные колокольчики. Оливия тут же свернула свой роман на рабочем компьютере.

— Доброе утро, доктор Франкос, — поздоровалась Оливия.

Шестидесятилетняя женщина по имени Агнесс Франкос проработала с доктором Кайзером больше пятнадцати лет. Ее девичья фамилия звучит не так пафосно, как ее манеры и обращение с людьми чуть ниже ее по статусу. От рождения и до своего третьего замужества она всегда была Агния Синицына. Но после того как вышла замуж за иностранца, вдруг неожиданно превратилась в Агнесс Франкос. Переехала в Швейцарию и теперь даже слова не желала говорить на русском. Словно она ни капельки не относится к тем же славянам, которых теперь она презирала. А родственников, живущих по всей России и на Украине, ни в грош не ставила. Просто удивительно, как же, несмотря на свой миниатюрный рост, ей всё же удавалось на всех смотреть свысока. Наверное, Агнесс Франкос искренно полагала, что ей есть чем гордиться. Агнесс, хоть уже и была трижды бабушкой, выглядела довольно моложаво и солидно. Стройная, подтянутая, бодрая, с вызывающим взором и командирским голосом. Вся такая умная и опытная врач, что весь мир для нее казался мал и ничтожен. После работы она шла в танцевальную школу и там отбивала каблуками горячую сальсу. На работе она держалась как начальница начальника. Часто она при всех позволяла нескромную критику в адрес самого Андреаса Кайзера. Оливия еще не успела с ней как следует познакомиться. Да и как тут познакомишься, когда доктор Франкос даже не смотрит в ее сторону, будто на ресепшен совсем никого нет. Она даже не утруждает себя отвечать на приветствие, но Оливия, как ни в чём не бывало, продолжала с ней здороваться и прощаться. Это ведь ее работа, в конце концов.

В этот день Агнесс снова прошла мимо, не ответив ни слова на приветствие Оливии, которая к этому уже успела привыкнуть. Посмотрев на настенные часы, Оливия открыла расписание на компьютере. Через сорок минут начнется рабочий день.

— Будь добра, сделай мне копию вот этих бланков, — сказала медсестра Гардулла, неожиданно выросшая у стойки.

Оливия обернулась. Гардулла — низенькая, плотная женщина, тоже лет шестидесяти. Но, в отличие от Агнесс, она выглядела на свой возраст. Оливия уже успела изучить повадки этой медсестры и даже составила ее образ в одной из первых глав своей книги. Гардулла работала на пару с Агнесс и потому вела себя так же высокомерно. Часто ее настроение зависело от настроения доктора Франкос. Если Агнесс в веселом разложении духа, то и Гардулла ходит и лыбится на север и на юг. А если Агнесс орет и машет руками, как будто на всех сейчас обрушится вулкан, то и Гардулла выносит всем мозг своим визжанием.

Оливия взяла бланки и неспешно принялась распаковывать новую пачку бумаги.

— Нужно еще картридж обновить, — сказала Оливия. — Как бы не забыть, а то столько дел.

— Не то слово, — деловито выдохнула Гардулла. — У нас сегодня двадцать шесть операций только до обеда.

— Я уже привыкаю к вашему темпу.

— А выглядишь уставшей, — сказала Гардулла.

Оливия похлопала себя по щекам. Не станет же она говорить, что по ночам пишет книгу.

— Это всё потому, что я на выходных не могла уснуть, — сказала Оливия.

— Почему? Это потому что полнолуние?

— Нет. Я думала, какой сделать подарок на свадьбу Таи и Фридхофа. Я ведь их даже в глаза не видела.

— Зачем заморачиваться? Просто сложись со всеми. Не великое дело эта свадьба.

— Как сказать… Венчание же всё-таки. Это ведь раз и на всю жизнь.

— О чём ты говоришь? — поперхнулась Гардулла. — Все знают, что у Фридхофа это не первый брак. Если он так легко бросил свою прежнюю жену, то уже понятно, как он относится к браку. А если учитывать, что его женой станет госпожа Воронкова… — Гардулла беспомощно развела руками. — Тут и говорить нечего. Тая его уже через год сама бросит. Вот увидишь.

— Что вы имеете в виду? — Оливия наклонилась к ней.

— То и имею. Это уже давно не секрет. Фридхоф совсем недавно развелся. На молодых его потянуло. Так что тут еще спорный вопрос, принесёт ли им этот брак счастье. Тая всё-таки разрушила чужую семью. Хорошо еще, что после свадьбы они тут больше работать не будут. А то из-за этой госпожи Воронковой столько проблем! Но это тебе лучше не знать, милочка. Ты сделала ксерокопии?

Оливия протянула ей отксерокопированные бланки.

— Вот спасибо тебе! — сказала Гардулла.

— Всегда рада помочь, — любезно ответила Оливия.

Как только Оливия снова осталась одна, она уселась за компьютер и снова принялась строчить свой роман. Время у нее еще есть. Первые пациенты придут только через полчаса.

«Клиника доктора Кайзера совсем недавно отметила свое пятнадцатилетие. Поначалу все в округе шептались, что Андреас Кайзер — нахлебник своей богатой супруги Сабрины Кайзер. Ведь та, будучи из очень состоятельной семьи, готова была отдать последние средства для продвижения своего любимого мужа. Именно Сабрина настояла на том, чтобы Андреас открыл свою собственную клинику, потому как знала, что ее муж болеет медициной. Самолюбие скребло по дну души Андреаса, но он всё же взял деньги у жены для развития собственного дела. Несколько раз он замечал, как после этого смотрели на него родственники Сабрины. Ущемленная гордость не давала Андреасу покоя до тех пор, пока он честным трудом не вернул супруге все вложенные ею деньги. На протяжении трех лет он работал не покладая рук. Андреас даже ночевал на работе ради того, чтобы поскорее вернуть долг жене. Все эти три года он мечтал о том дне, когда сможет вздохнуть спокойно и насладиться налаженным делом вместе с семьей. Через годы мучительного труда Андреас наконец вернул все вложенные средства Сабрине, а еще через полгода она скоропостижно скончалась от острого лейкоза, оставив Андреасу трёхлетнего сына Томаса. Оставшись без жены, но зато с вечными упреками со стороны тестя и тещи, Андреас замкнулся в своей клинике, как рак в панцире. Единственной его заботой стал сын Томас. Андреас был уверен, что сделал всё, чтобы вырастить из мальчика настоящего мужчину. Но слишком поздно он вдруг обнаружил, что Томас вырос как накрененное деревце, и ничто не могло исправить его беспечный и дурной нрав. Но о нем чуть позже. Вернемся к клинике.

Итак, в этой частной клинике Кайзера проводились в основном амбулаторные операции. Клиника представляла собой пять операционных помещений, всё необходимое оснащение, шестьдесят коек. Всего в клинике работали восемь врачей-анестезиологов, десять медсестёр, четыре санитарки и свыше тридцати приглашенных хирургов, которые приходили в назначенный день и час со своими пациентами. Рабочий день начинался в семь утра, и, как правило, до трех дня закачивалась последняя операция. Поток пациентов был огромный, и работы было невпроворот. Каждый хирург приходил в эту клинику со своими пациентами, и на этом непрекращающемся потоке больных держался весь бюджет клиники. Андреас работал наравне со всеми врачами, а то и больше. Он довольно редко устраивал себе отпуск и, бывало, даже ночевал у себя в кабинете. Его сын Томас окончил стоматологический факультет, но работал в этой же клинике менеджером по подбору персонала. Так, по крайней мере, он себя именовал. В сущности же избалованному Томасу было абсолютно всё равно, где протирать штаны. Работать он не любил, учиться тоже. За свои двадцать пять лет он успел многое повидать, и потому его нечем было удивить. С самого детства для Томаса всё было легко и доступно. А когда всё дается просто и в сию же минуту, то нет причины растягивать терпение, развивать трудолюбие, аккуратность и другие хорошие качества, которые даются человеку именно благодаря тернистому жизненному пути. Потому, став взрослым. Томас остался в душе капризным мальчишкой, но уже со стариковскими замашками. Нередко апатия и лень Томаса вводили его отца в ступор. Между отцом и сыном вечно присутствовали недопонимания на этой почве. Андреас с ужасом думал о близившейся старости.

— Это клинику я собирал по кирпичикам, — делился он со своим лучшим другом и коллегой Фридхофом. — Я люблю ее, как собственное дитя. И мне даже страшно подумать, что с ней сделает Томас, когда она перейдет в его руки. Он ведь ее распустит, как старый свитер. Что мне с ним делать, понятия не имею. Как он может так жить? Ему совсем ничего не нужно. Он даже элементарно ничем не интересуется. Только девушки, казино да гулянки — вот что ему нужно.

— Парень еще не вырос, — отвечал Фридхоф. — Дай ему время.

— Как не вырос? В его возрасте я пахал как проклятый, чтобы иметь свою клинику. Я так горел этой идеей, что не мог ни спать, ни есть. А этот болван только спит и ест, и ничего ему от жизни не нужно. Только и делает, что таскается со своими подружками по барам и казино. Хорошо еще в дом никого не водит.

Фридхоф понимающе кивнул и ободряюще похлопал Андреаса по плечу. Только ему было позволено такое панибратство по отношению к начальству. Почти сразу же, как Фридхоф устроился к нему в клинику всего пять лет назад, Андреас стал считать его не только своим партнером, но и настоящим единственным другом. Фридхоф Майер добрым и порядочным поведением смог расположить к себе Андреаса настолько, что тот через полгода сделал его своим заместителем, на что Агнесс Франкос дуется и по сей день».

— Оливия, иди попей кофе, я тебя заменю, — раздался женский голос.

Оливия быстро сохранила текст и свернула окно. Позади нее стояла медсестра Рита.

— Что ты тут делаешь? — спросила Рита.

— Да так, составляла один документ, — поспешно ответила Оливия.

Она старалась никому не говорить о своей деятельности на литературном поприще. Да к тому же совершенно не нужно кому-то еще знать, что она использует рабочий компьютер для личных целей. Но, с другой стороны, начатая книга не оставляла Оливию в покое ни днем, ни ночью. Впрочем, такое с ней происходит давно. С тех пор как она стала писать книги, герои ее романов постоянно ее преследуют. Говорят с ней, вступают в спор, ревут и смеются, орут на весь мозг. И если она позволяла себе устроить передышку больше двух дней, то герои ее же книг устраивали глубокой ночью истерику, не давая ей даже глаз сомкнуть. Иногда Оливии казалось, что у нее в мозгу уже есть встроенная клавиатура. Главу за главой она беспрерывно печатала текст, а на фоне этих несмолкающих диалогов и описаний параллельно занималась другими делами. Поэтому при каждой свободной минутке Оливия снова садилась за компьютер и с головой погружалась в свой мир, где она дергает своих героев за ниточки. Хотя нередко казалось, что герои в течение истории настолько оживают, что это она начинает плясать под их дудку. Как будто это они диктовали ей свои условия. Однажды Оливия поделилась такими мыслями с мамой, за что и получила строжайший выговор. Мама всерьез заявила, что если она не прекратит страдать ерундой, то в конец свихнется. Оливия часто вспоминала эти слова. Они ее не ранили. Но иногда, когда она уставала до такой степени, что у нее немели все пальцы, Оливия говорила себе: «Нужно сделать перерыв, а то мама окажется права». Этим она часто успокаивала свою совесть и оправдывалась перед книжными героями.

«Могу ведь я хотя бы пару минут попить со всеми кофе?» — мысленно сказала она себе в этот раз и сохранила текст на флеш-карту.

За две недели работы в новом коллективе Оливия в первый раз позволила себе устроить перерыв вместе со всеми. Обычно она оставалась сидеть на ресепшен за компьютером, набивая щеки сладкой паприкой и помидорами черри. Даже не контактируя тесно с коллегами, ей всё равно удавалось так или иначе собрать интересующую ее информацию. Странное течение жизни само направляло в ее сети всё самое важное и нужное для следующей главы.

Так получилось и в этот раз. Не успела Оливия заварить себе кофе на кухне, как вдруг тема между коллегами перетекла в нужное ей русло.

— Я буду скидываться на подарок только ради Фридхофа, — деловитым тоном заявила Агнесс. — Всё-таки мы с ним долго проработали вместе. Он меня часто выручал. Эта Воронкова, по моему мнению, его совсем не достойна.

— Я бы на твоем месте вообще не пошла на это венчание, — подхватила Гардулла. — После того, как она с тобой поступила.

Все тут же заохали и заахали. Видимо, каждому хотелось высказать свое мнение по поводу какого-то громкого события.

— А что же она такого сделала, что вы ее так невзлюбили? — поинтересовалась Оливия в ответ на всеобщее возмущение.

Агнесс Франкос покосилась на нее и недовольно отвела взор.

— Тебе лучше не знать, — ответила она. — На своем веку я повидала много хамов, но на такую, как Воронкова, наткнулась впервые. Гардулла не даст соврать.

Агнесс покосилась на Гардуллу, словно прося ее продолжить, так как ее величеству заслуженному анестезиологу Цюриха по статусу не положено говорить о таких низких вещах. Гардулла тут же подхватила настроение Агнесс. Всплескивая руками, медсестра с жаром принялась рассказывать о случае, произошедшем в один из рабочих дней.

— У нас такой бестактности прежде никогда не случалось, — говорила Гардулла. — После рабочего дня мы сидели на кухне, как вдруг на пороге выросла госпожа Воронкова. И что вы думаете? Она прямо с порога начала орать на нас. Глазища вылупила. Еще немного — и скормила бы нас волкам. Агнесс хотела ей что-то ответить, так та даже не дала ей слова вставить. Набросилась на Агнесс и орала как бешеная на своем ужасном немецком. Тогда Агнесс не выдержала и швырнула в лицо этой даме кухонную салфетку. И что, вы думаете, Тая Воронкова сделала? Она пульнула в стену стакан. А потом вообще набросилась на Агнесс с кулаками. У Агнесс даже синяки на руках остались. Все это видели. Такой поднялся шум! Это нужно было слышать. Глаза у этой помешанной чуть было не лопнули от напряжения. Хорошо, что еще вовремя примчался Фридхоф и увел ее, а то бы она нам тут всё перевернула. Никаких манер. Она даже не подумала о том, что Агнесс и я ей в бабушки годимся. Она просто испорченная и невоспитанная девушка. Отучилась на врача где-то в своей глубинке и пришла тут вся такая деловая. «Любите меня, я врач…»

— О чём ты говоришь? — презрительно усмехнулась Агнесс. — Какой она врач? Насколько мне известно, у нее за плечами всего год интернатуры по неврологии, а потом приехала сюда. С анестезиологией она ни разу до этого не соприкасалась. Пришла сюда абсолютно стерильная. Она даже не знала, с какой стороны подойти к наркозному аппарату. Только наш Фридхоф и способен был с ней общаться. Она ведь совершенно ничего не знает. Оно и видно: в постсоветском пространстве медицина на подорожниках держится.

— Неужели всё настолько плохо? — подыгрывая им, Оливия продолжала расспросы. — Честно сказать, я еще ни разу не видела Таю, но уже столько о ней наслушалась… Если верить слухам, это девица очень сложного нрава.

— Не то слово! — снова всплеснула руками Гардулла. — Это тебе очень повезло, что не пришлось с ней столкнуться. Она ни с кем не могла поладить. Только хвостом тут махала перед врачами. Сначала за шефом нашим гонялась, глазки перед ним опускала. Видимо, так пыталась завлечь. А потом и вовсе на его сына переключилась.

— Томас тот еще раздолбай, — с ухмылкой прыснула Агнесс. — Он тут за всеми медсёстрами ухлёстывал. А Тая сама перед ним чуть ли не стелиться начала. Вот он и клюнул. Как тут устоишь, когда девушка сама липнет?

— Одного не могу понять: как наш Фридхоф из-за нее свою жену бросил? — сказала Гардулла. — Видно ведь, что Тае только и нужно, чтобы устроиться поудобнее: выйти замуж за состоятельного мужчину и остаться в Цюрихе.

— Неужели вы думаете, что она ради этого сюда приехала? — натянув недоуменную мину, спросила Оливия. — Разве у человека не может быть другой цели?

— У человека может быть, — ответила Агнесс. — Но у Таи только деньги на уме. Она хитрая и коварная. Думаешь, этот скандал в нашей клинике просто так произошел?

— А что же на самом деле случилось? — спросила Оливия, как бы недоумевая.

Агнесс и Гардулла переглянулись. Гардулла выглянула за занавеску, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.

— Тая своровала у нашего шефа дорогущие антикварные настольные часы, — полушёпотом заговорила Гардулла. — Судя по всему, эти часы были очень ему дороги, потому что, когда они пропали, шеф места себе не находил. Потом выяснилось, что соседи видели, как Тая выходила из его дома, прижимая к груди эти самые настольные часы. А когда началось следствие, Тая даже ничего не стала отрицать. Ее сразу же закрыли под стражу до суда. Долго допытывали, но она так и не призналась, куда дела эти часы. Она их так и не вернула шефу.

— Но тогда почему ее отпустили? — тоже полушепотом спросила Оливия.

Гардулла поморщилась и посмотрела на Агнесс.

— Никто не знает, что там на самом деле случилось, — сказала медсестра.

— Что тут непонятного? — встрепенулась Агнесс. — Фридхоф вступился за Таю. Он тогда уже был влюблен в нее по уши. Он уговорил Андреаса отпустить ее. Андреас по доброте душевной пошел на уступку, но только при условии, чтобы после всего случившегося ноги Таи в его клинике не было. Фридхоф согласился. Поэтому он решил уйти вместе с ней.

— Мы все так думаем, — поддакнула Гардулла и с грустью добавила: — Хотя Андреасу было очень непросто с ним прощаться. Да и нам будет без Фридхофа сложно. На нем всё держалось тут.

— Я бы на месте Андреаса даже ради дружбы не стала покрывать такое преступление, — сказала Агнесс и встала с места. — Но Андреас всегда был очень добрым человеком. Этим многие пользовались. Я уж точно знаю, я ведь с ним с самого основания этой клиники.

Агнесс положила стакан в посудомоечную машину. Разминая спину, она сделала несколько наклонов в стороны, потом вперед. Наконец, шумно выдохнув, она посмотрела на часы.

— Ну и денек выдался… — сказала она. — Работать некому. Я запарилась бегать из одной операционной в другую. Работать на два зала совсем не вдохновляет. Но что делать, если больше некому меня подменить.

Оливия тоже встала, вылила остатки кофе в раковину и сполоснула кружку под краном.

— Пойду тоже, — сказала она. — Мне там еще нужно еще кое-какие письма отправить.

Оливия вышла из кухни, пересекла светлый коридор и вышла в просторное фойе, освещённое бирюзовыми лампочками. Медсестра Рита сидела за компьютером, резво клацая по клавиатуре.

— Звонили пациенты, — сказала Рита. — Уточняли время премедикации. Еще звонил доктор Вермельт из урологии. Как всегда, наговорил кучу слов, а потом меня же спросил, зачем он вообще звонил. Я связала его с шефом. Пусть сам с ним разбирается, а то доктор Вермельт в своем репертуаре: ничего не разберешь из его слов.

Рита, как серна, легко вышла из-за стола. Ее еще совсем молодая и гибкая фигура двигалась с особой грацией. Рите можно было дать не больше тридцати трех лет. Все знали, что раньше она танцевала в кордебалете. А после двадцати семи лет переучилась на медсестру и с тех пор в театр даже как зритель не желает соваться. На первый взгляд она казалась такой же болтливой интриганкой, которая так же, как и все, любила почесать языком на перерывах. Но чем больше Оливия с ней общалась, тем больше замечала, что Рита многим отличалась от остальных медсестер. Самое главное ее отличие было в том, что она при Оливии совсем не поддерживала слухи о Тае. Каждый раз, когда снова поднимался разговор о краденых часах, Рита молча удалялась. Даже в этот раз Оливия догадалась, почему Рита вышла заменить ее. Потому что ее перерыв совпал с перерывом Агнесс и Гардуллы. А те, как ни странно, всё еще продолжали говорить об угасающем скандале, обвиняя Таю в воровстве и подлости.

— Я тут всё записала. А этих пациентов даже внесла в компьютер, — сказала Рита, щелкая шариковой ручкой.

— Спасибо большое, — любезно ответила Оливия. — Иди попей кофе. Сейчас на кухне никого нет. Агнесс в шестой палате проверяет пациентку, а Гардулла в третьей операционной.

— Понятно. Тогда можно спокойно попить кофе, — Рита многозначительно улыбнулась.

— Эти разговоры о часах и о Тае прямо не прекращаются, — сказала Оливия.

Закатив глаза, Рита вздохнула.

— Как они надоели, если честно. Уже пора бы всё забыть, — сказала она.

— Но, видимо, госпожа Воронкова их сильно обидела.

— Даже если и обидела, поделом им. Эти двое возомнили о себе невесть что. Думают, что если они работают тут давно, то всё им позволено. Мне, признаться, тоже сначала не понравилась Тая, но потом я поняла, что она не такая она уж и плохая. Просто немного дерзкая. Но дерзит она всегда по делу. Она, в отличие от вежливых лицемеров, не станет улыбаться в лицо, а за спиной вести козни. Как есть, так и говорит. А мы ведь привыкли, что быть вежливым куда важнее, чем искренним, вот и судим людей, которые поступают иначе. Таково мышление большинства немцев и швейцарцев.

— Ты говоришь так, как будто ты к ним не относишься, — улыбнулась Оливия.

— Может быть, и не отношусь. Я ведь тоже переехала сюда из России. Мои родители дома всегда говорят на русском. И хотя я уже тут пошла в школу, но всё равно русский язык более или менее понимаю. Так что я знаю, почему в тот день Тая так орала на Агнесс. Она сначала пыталась объясниться на немецком, но сама понимаешь, как это сложно, особенно когда эмоции захлестывают. Я всё слышала и поэтому знаю, в чём дело. А эта Гардулла ни слова не поняла из того, что Тая сказала на русском в адрес Агнесс, и поэтому теперь треплет невесть что, — тут Рита спохватилась и замахала рукой. — Но меня, если честно, это не касается. Я иногда тоже говорю много лишнего. Ладно, пойду.

Оливия не стала ее задерживать, хотя теперь ей было невыносимо любопытно, из-за чего же разгорелся весь этот сыр-бор между Агнесс и Таей. Так что под вечер Оливия ненавязчиво снова обратилась к Рите.

Оливия посмотрела на часы и как бы невзначай спросила:

— А ты на машине или на метро?

— На метро, — ответила Рита.

— Здорово. Давай вместе пройдемся до станции? Я в этом городе еще плохо ориентируюсь, а здешнее метро для меня вообще целый лабиринт. Ты могла бы мне объяснить, как это всё функционирует?

— Без проблем. Пойдем вместе, я тебе всё расскажу.

Путь оказался достаточно длинным. Рита без всяких подозрений рассказала Оливии всё, чтобы та могла вечером продолжить свою книгу.

«Тая стояла в предоперационной, робко прижимаясь к наркозному аппарату. За дверью сновал во все стороны персонал в светло-зелёных костюмах. На мгновение Тае померещилось, что она попала в сумасшедший муравейник. Было только половина восьмого, а все носились как угорелые. Никто на нее не обращал внимания. Пациент уже лежал на операционном столе, и медсестра Рита ловко подключала к нему кабель за кабелем, громко поясняя пациенту каждое свое действие.

— Это ЭКГ-монитор, — внятно сказала она, прикрепляя последний зеленый электрод под его левой грудью. — Давайте сюда ваш палец. Это для того, чтобы мы могли проследить, как активно вы дышите. Вот посмотрите сюда, — она указала на монитор, где замигали голубые зигзаги. — Ничего не бойтесь. Дышите глубоко. Доктор уже скоро придет. Сейчас вашей руке будет немного холодно и мокро. Это дезинфицирующее средство. Не пугайтесь. Мне нужно поставить вам венозный катетер и подключить к вам систему, по которой вам будут подаваться анестетики и другие медикаменты. Зажмите кулачок. Сейчас будет неприятно. Готовы? Вдох. Всё-всё. Я закончила, больно больше не будет. Можете расслабить кулачок. А вот и наш доктор.

Тая обернулась. На пороге выросла высокая крепкая мужская фигура. Фридхоф подмигнул Тае глазами. За короткое время пребывания в клинике Тая заметила, что весь персонал так приветствует друг друга в операционной, так как глаза — единственное, что остается неприкрытым на всём лице. Сначала Тае было непривычно, когда каждый проходящий мимо рослый медбрат или темноглазый хирург мигал ей глазами. На ее родине обычно это знак флирта или неоднозначных намеков, а здесь это просто приветствие и ничего больше.

— Ты уже здесь? — сказал Фридхоф, переступая за порог и задвигая за собой дверь.

Он подошел к столику. Пошуршав протоколом, Фридхоф что-то пробубнил себе под нос и жестом позвал к себе Таю.

— Иди сюда. Сначала нужно ознакомиться с протоколом, — сказал Фридхоф, снова склонившись над бумагами. — Господин Лимерк. Двадцать восемь лет, вес семьдесят пять килограммов, рост сто восемьдесят сантиметров. Аллергии ни на что нет. Операций прежде тоже не было. Никаких особых проблем со здоровьем нет. Шея у господина Лимерка длинная, значит, с интубацией, скорее всего, проблем не предвидится. То есть ты поняла: прежде всего врач должен тщательно ознакомиться с протоколом.

Тая тоже склонилась над бумагами и всеми силами пыталась понять, что говорит ее наставник в таком быстром и деловом темпе, да еще и на местном диалекте. И всё же слушать немецкую речь было для Таи куда легче, чем говорить на немецком. Она чуть отвлеклась на выглядывающие из-под зеленой шапочки посеребренные виски. Странно, что большинство мужчин-анестезиологов седеют раньше положенного времени. Эти виски внешне прибавляли Фридхофу пару годков, хотя Тая уже знала, что ему всего лишь чуть больше сорока. Он продолжал что-то говорить, и Тая хоть и вылупила на него свои огромные серо-голубые глаза, но уже ничего из сказанного не могла понять. Слишком было странно и еще совсем непривычно для нее то, что тут все при разговоре так пристально смотрят друг другу в глаза. У Фридхофа были настолько светлые серые радужки глаз, что казалось, будто они у него прозрачные.

Поправив на носу маску, Фридхоф вручил Тае протокол, а сам подошел к пациенту.

— Доброе утро, — громко поздоровался он. — Меня зовут доктор Майер. Я анестезиолог. Сегодня буду заботиться о вас, ни о чём не переживайте, всё будет хорошо. Сейчас есть какие-нибудь жалобы?

— Нет, — замотал головой господин Лимерк.

— Когда вы ели в последний раз?

— Вчера в обед.

— Замечательно. Откройте, пожалуйста, рот и высуньте язык. Так, хорошо. Голову назад можете отвести? Замечательно. У вас часто бывает изжога? Нет? Хорошо. Я рад.

Фридхоф подошел к наркозному аппарату и снова жестом подозвал к себе Таю.

— Значит, так, — начал он обучение. — Это аппарат «Примус». У нас во всех операционных стоит именно он. Ты быстро к нему привыкнешь. Он очень легкий для понимания. Вот смотри сюда, — Фридхоф принялся жать на кнопки и крутить вентиль. Аппарат зашумел, послышались короткие сигналы. — Здесь мы устанавливаем возраст и вес. Сначала будем работать на спонтанном режиме. Открываем клапан и проверяем исправность аппарата. Это делается так: прижимаешь маску к ладони, видишь, что резервный мешок начал разуваться, значит, всё хорошо. Преоксигенация очень важна.

После этих слов он взял из рук Таи протокол, а вместо него вручил ей маску и указал на пациента.

— Подойди к нему, представься и скажи, что это только кислород, — чуть слышно сказал он. — Прикажи ему дышать глубоко и ровно. Только не прижимай пока маску сильно к его лицу, чтобы не испугать его. Но сначала надень перчатки.

Тая рассеянно начала осматриваться. Фридхоф указал ей на стойку, где в ряд лежали три открытые упаковки с синими перчатками разных размеров. Тая выдернула перчатку, и все коробки повалились на пол.

— Я подниму, — сказала Рита.

Тая принялась собирать с пола разбросанные перчатки, похожие теперь на синие лоскутки.

— Оставь. Я соберу. Делай то, что тебе говорит доктор, — строго сказала Рита.

Тая послушно встала, натянула перчатки и взяла в руки маску.

— Не переживай. Время у нас еще есть. Главное — не спешить и не паниковать, — успокоил ее Фридхоф.

Тая встала над головой пациента и дрожащим голосом представилась:

— Меня зовут Тая Воронкова. Я помощник врача-анестезиолога. Через эту маску вам сейчас подается кислород. Дышите глубоко и ничего не бойтесь.

Маска повисла надо ртом господина Лимерка, и послышались его шумные вдохи и выдохи. Тая покосилась на Фридхофа. Тот поднял вверх большой палец и чуть приподнял брови в знак одобрения.

— Дышите глубоко и не волнуйтесь, — ласково произнесла Рита. — Мы хорошо о вас позаботимся, и скоро вы снова будете с нами.

Рита встала справа от пациента, приложив к открытому портику венозного катетера наполненный прозрачной жидкостью шприц. После чего она посмотрела на Фридхофа. Тот чуть заметно кивнул.

— Двадцать микрограммов, — приказал он.

— Сейчас мы подаем вам обезболивающее, — сказала Рита господину Лимерку. — Вы можете почувствовать головокружение. Так и должно быть, не переживайте.

Фридхоф аккуратно перехватил у Таи маску и сам встал над головой пациента.

— Как давно вы были в отпуске? — спросил у него Фридхоф.

— Полгода назад, — ответил пациент.

— А где вы были, если не секрет?

— В Таиланде.

— Правда? И как вам? Понравилось?

— Очень.

— А какое там море? — спросил Фридхоф, снова поднял глаза на Риту и внятно, но более тихо произнес: — Сто пятьдесят миллиграммов пропофола.

— Сейчас будет немного покалывать руку, — снова заговорила Рита с пациентом. — Не пугайтесь, так и должно быть. Я ввожу вам еще один медикамент.

— Хорошо, — послышался слабый голос Лимерка.

— И какое там море? — спросил Фридхоф, обхватив руки Таи и, чуть приподнимая маску над лицом засыпающего.

— Очень красивое… — заплетающимся языком ответил пациент. — Волны синие, а небо над водой как будто прозрачное…

— А какой там песок?

— А песок мягкий и белый…

— Вот представьте, что вы лежите на этом песке, и солнце светит на вас, и чуть припекает правую руку.

— Хорошо, — промямлил Лимерк и чуть более оживленно произнес: — Так здорово. А вы знали, что в Таиланде есть…

И тут раздался характерный храп: Лимерк отключился, не успев закрыть глаза.

— Да что это такое? — шутливо выругался Фридхоф на Риту. — Ты, как всегда, не вовремя. На самом интересном месте. Так мы и не узнаем, что там в Таиланде.

— Сказали же, что там песок белый… — буркнула Рита.

— Он сказал, что там есть еще что-то.

— Спросите, когда проснется.

Перехватив маску и, плотно прижав ее к лицу Лимерка, Фридхоф протянул Тае резервный мешок, показывая, с какой силой нужно давить, чтобы раздышать пациента, но не перерастянуть его легкие.

— Тридцать миллиграммов релаксанта ввела, — сказала Рита, отложив в сторону пустые шприцы.

— Хорошо. Не так быстро, госпожа Воронкова. Мы ведь в жизни не дышим с такой скоростью. Вот, посмотри сюда, — Фридхоф стал водить пальцем по экрану наркозного аппарата. — Это объем, который ты подаешь. Не переусердствуй. А теперь взгляни сюда. Это один из главных показателей: концентрация углекислого газа. Как ты думаешь, госпожа Воронкова, что хуже для пациента: гипокапния или гиперкапния?

Тая рассеянно замигала.

— Я думаю, что гипокапния хуже, — пробормотала она.

— Я тоже так думаю. А почему, не скажешь?

— Потому что… — Тая покраснела.

Заметив смущение девушки, Фридхоф улыбнулся. Даже плотная защитная маска не смогла скрыть его добродушную улыбку.

— Если выбирать из двух зол, то не критическая гиперкапния всё же лучше, — пояснил он. — Так как при гипокапнии у нас сужаются сосуды и могут даже слипнуться. Нам это нужно? Правильно, не нужно. К тому же, если концентрация углекислого газа будет низкой, то больной, попросту говоря, не захочет дышать после наркоза. Ты ведь знаешь, что именно при незначительной гиперкапнии у нас раздражается дыхательный центр, заставляя нас кашлять и активно дышать. Так что запомни, что эта цифра на мониторе не должна падать ниже тридцати пяти или тридцати процентов. Хорошо? Молодец. Всё ты понимаешь. Не волнуйся. Со временем всему научишься. А сейчас приступим к интубации. Пациент уже расслаблен.

Фридхоф умело реклинировал голову спящего, плотно прижался животом к его лбу, зафиксировав таким образом голову пациента в запрокинутом положении.

— В нашем деле иметь выпирающий живот очень важно. Видишь, какое практическое значение у живота в анестезиологии, — сказал Фридхоф. — Вот ты у нас тощая. Как будешь интубировать?

Рита хихикнула и подала Фридхофу ларингоскоп.

— Ларингоскоп в левую руку. Правой рукой открываешь рот. При введении ларингоскопа придерживаем верхние зубы, чтобы не повредить их. Очень аккуратно вводим вглубь. Подойди поближе. Видишь? Это голосовая щель. У него всё отлично видно. Потом осторожно вводим интубационную трубу. Вот по этой дуге ларингоскопа. Видишь, как я это делаю? Всё мягко, нежно. До отметки двадцать два при такой длинной шее. Теперь возьми фонендоскоп и послушай легкие.

Тая всё делала как во сне. Раньше она настолько была далека от анестезиологии, что даже не знала, как правильно пишется это слово на латыни. И сейчас каждый термин казался ей каким-то небесным бормотанием. Рита подала ей фонендоскоп, и Тая, неуверенно обмотав шею тугими дужками, начала вслушиваться. Фридхоф потянулся к молодой практикантке и накрыл ее сжатую кисть своей большой рукой. Тая чуть было не выронила блестящую головку фонендоскопа, но Фридхоф плотно сжал ее пальцы и принялся руководить ее сжатой на фонендоскопе кистью.

— Сначала слушаем в эпигастрии. Слышно что-нибудь?

— Нет, — покачала головой Тая.

— Всё правильно. И не должно быть слышно. Потом к правой груди. Слышно, как дышит?

— Да.

— Теперь к левой груди. Слышно?

— Да.

— Одинаково слышно? Или справа отчетливее?

— Одинаково.

— И это правильный ответ. Фиксируем трубу, Рита.

— Слушаюсь, доктор Майер.

Фридхоф стянул перчатки и повернул на аппарате банку с желтой крышкой, затем продезинфицировал руки. Тая повторила за ним.

— А это что? — спросила Тая, указывая на банку с синей крышкой.

— Это два газа. Желтый — это севофлюран. А синий — десфлюран.

— А в чём разница?

— О, всё очень просто. Севофлюран — это как «Ауди». А десфлюран — как «Порше».

— То есть?

— То есть, машину ты не водишь?

— Нет.

— Тогда твоё домашнее задание на сегодня: почитать про эти два газа и сказать мне, почему севофлюран сравним с «Ауди», а десфлюран — с «Порше».

— То есть мне еще и про автомобили прочитать? — спросила Тая, вытаращив на него свои огромные глаза.

— А кто сказал, что учеба должна быть скучной? Раз ты вызвалась быть моей ученицей, то знай, что я люблю всесторонне развитых людей.

— Это точно, — подтвердила Рита. — Доктор Майер во всём разбирается.

— И даже носки умею вязать, — подхватил Фридхоф.

— И даже балет танцует, — сказала Рита.

Фридхоф тут же форсированно выпрямился, поднял над головой руки и замельтешил на цыпочках — ну прямо как настоящая балерина. Да при этом делая такое важное лицо, словно он и в самом деле на сцене Большого театра. Рита и Тая хором прыснули. Знали бы пациенты, чем занимаются анестезиологи над их похрапывающими головами. Тая еще не была знакома с этой профессией, но ей уже думалось, что все анестезиологи немного свихнутые, но при этом имеют по восемь рук и шесть пар глаз.

Рядом с Фридхофом Тая ощущала себя первоклашкой во всём. Фридхоф же казался ей умудренным профессором с чуть съехавшей на бок крышей. Но, может быть, поэтому она его совсем не боялась. Хотя некое смятение всё же присутствовало, потому как ей всё время было стыдно от того, что она не могла дать доктору Майеру правильный ответ, когда он ее по ходу дела коротко экзаменовал. Но Фридхоф казался ей любезным и дружелюбным, чтобы уж слишком стыдиться перед ним своих пробелов в обучении. К тому же Тая с самого начала предупредила его, что совсем не имеет опыта в анестезиологии. Вот почему первого рабочего дня Тая боялась как огня. Она даже не знала, что ее ожидает, пока не пришел Фридхоф. Теперь же она с удивлением обнаружила, что это куда интереснее и занятнее, чем она себе рисовала. Даже держать маску над головой пациента было куда приятнее, чем простукивать больного неврологическим молотком. И, судя по шутливой и непринужденной атмосфере, которая царила вокруг ее наставника, дальнейшее обучение обещает быть занятным.

— Мы готовы! Мы готовы! — прокричал Фридхоф, заглядывая в операционную.

— Доктор Майер, доброе утро! — захихикала операционная медсестра. — Вы, как всегда, у нас на подъеме.

— Еще бы! — сказала Рита. — К тому же сегодня при нем молоденькая ассистентка.

— Вот проказник! — сказал выросший на пороге хирург с поднятыми вверх влажными кистями рук. — Приятно, наверное, когда тебе чуть ли не в рот заглядывают.

— Завидуем молча, — ответил Фридхоф. — Тая, иди сюда. Познакомьтесь, это наша новая ассистентка Тая Воронкова из Украины.

Тая, как послушная девочка, поздоровалась. Еще немного — и она бы сделала реверанс, так ей хотелось выказать свое почтение присутствующим.

— Тая, это доктор Уайс. А это его медсестра Джессика.

Они любезно улыбнулись, и снова это, теперь уже привычное, подмигивание глазами. Тая подумала, что ей не мешало бы дома потренироваться перед зеркалом, чтобы уметь так здороваться со всеми».

ГЛАВА 2

— Привет, Оливия! — бодро поприветствовал Райан.

— Привет, Райан, — ответила Оливия и уже приготовилась отвечать на его дежурные вопросы.

— Как прошел твой день? Что делала сегодня? — не замедлил спросить Райан.

— Всё у меня хорошо. Сегодня ушла с работы пораньше, чтобы уделить больше времени книге.

— Как движется процесс написания книги?

— Тоже неплохо. Постепенно знакомлюсь со своей главной героиней. К счастью, вокруг ее имени постоянно вьются какие-то разговоры, так что недостатка в информации нет. Сложно пока разобрать, где правда, а где вымысел. Но за эту неделю я сблизилась с одной медсестрой, которая постоянно ассистировала Тае. Так мне удалось узнать довольно забавные подробности ее обучения.

— Это здорово. Я рад, что у тебя всё получается.

— Но пока что всё равно мне сложно. Так как всё же большая часть персонала недолюбливает Таю. Порой рассказывают такие неприглядные подробности, что невольно зарождаются мысли, что в этот раз моя героиня будет отрицательным персонажем.

— Если это окажется так, что будешь делать? Будешь искать другого героя или начнешь писать другую книгу?

— Нет. Я не имею привычки бросать начатое и питать неприязнь к тому, что я делаю. Я всегда люблю своих персонажей и всегда найду кучу аргументов, чтобы объяснить их поступки.

— Это очень интересно. Я думаю, это по-христиански.

«Ого, это что-то новое…» — подумала Оливия. Она настолько привыкла к его дежурным репликам, что уже даже не обращала на них внимание. И тут такое неожиданное замечание.

— Могу я спросить, ты веруешь в Бога? — последовал не менее странный вопрос.

Оливия насторожилась. Вопрос веры она считала более чем интимным и поэтому обычно старалась избегать подобных тем. Но ей на секунду показалось, что Райан как будто нарочно искал возможность выудить у нее эту информацию. И сделал это так неуклюже… Немного поразмыслив, она ответила:

— Да, я верю в Иисуса Христа. Я приняла эту веру и крестилась, когда мне исполнилось восемнадцать. Ты, я так понимаю, тоже?

— Да, — ответил он, не скрывая своей радости.

Лицо Райана просияло такой улыбкой, что Оливия впервые всерьез задумалась над тем, что по другую сторону экрана сидит всё же живой человек, а не робот. В этой секундной улыбке мелькнуло какое-то особое тепло. Как будто он узнал в ней очень дальнего друга.

— Это здорово, — ответила Оливия и сама удивилась тому, как наигранно она это произнесла.

Между экранами повисла пауза. Оливия не могла понять, чего это они так друг на друга уставились. Да еще с такими маслеными улыбками, что она сама захотела двинуть себе и ему по носу, чтобы прийти в себя.

— Мы сегодня будем заниматься английским? — еле выдавила Оливия.

— О, конечно! — возбужденно ответил Райан, словно пробудившись от сна. — В прошлый раз мы остановились на шестнадцатой странице. Давай закончим с этой темой, а потом перейдем к новому модулю, или, если хочешь, можем просто пообщаться… То есть попрактиковать пройденную грамматику в разговоре. А новую тему начнем на следующем занятии. Если, конечно, ты не против.

— То есть мы сегодня не будем проходить новую тему?

— Это зависит от тебя. Сделаем так, как скажешь.

Оливия заметила, как на его чуть впалых щеках мелькнуло смятение, а по длинной шее, как на ниточке, подернулся кадык. Видимо, он смутился. «Что-то странно он сегодня себя ведет», — с подозрением подумала Оливия.

— Дай подумать… — ответила она и через несколько секунд ответила: — Хорошо, давай начнем новую тему со следующего занятия.

Райан так широко улыбнулся, что Оливии стало немного жарко от этого. «Надо же, как обрадовался… — хмыкнула она про себя. — Даже не подумал замаскировать свое довольное лицо. Посмотрим, куда он клонит».

« — Доктор Майер, а где ваша очаровательная ассистентка?

— Вы что, сегодня один?

— Как провели выходные? Были в театре? А с кем?

С тех пор как появилась Тая, на голову Фридхофа сыпались со всех сторон шутки и подколы. Прямо удивительно, как легко и быстро весь коллектив единогласно начал подтрунивать над этой парочкой. А всё началось с того, что Тая убедительно попросила доктора Кайзера оставить ее под крылом Фридхофа, когда ее вдруг неожиданно отправили в другую операционную ассистировать другому анестезиологу. Другой анестезиолог был вообще странный. Во время операции он беспардонно растекался по мягкому стулу и закидывал ноги на наркозный аппарат. Несколько раз Тая пыталась протиснуться к пациенту, стараясь не задеть это наглое развалившееся на стуле тело анестезиолога. Всякий раз, когда Тая пыталась пройти между его стулом и стеной то ли к пациенту, то ли к процедурному столику, этот другой анестезиолог вздыхал и кисло кидал ей в лицо какую-нибудь недовольную фразу типа «Ты еще скажи, что мне нужно подвинуться». Может быть, еще и поэтому в тот день при каждом удобном случае Тая сбегала к доктору Майеру, брала стул и снова садилась рядом с ним. Она делала это с такой искренней наивностью, и ей даже в голову не могло прийти, что со стороны это может натолкнуть людей на какие-то неправильные мысли. Тая свято верила, что всем должно быть ясно без пояснений, что она бегает за Фридхофом исключительно как за своим учителем. Он ведь гораздо старше ее, да к тому же женат, так что всё всем должно быть понятно: их связывает именно обучение. Тая совсем не стыдилась того, что постоянно околачивалась рядом с Фридхофом.

— В этом нет ничего странного, — сказала она однажды Рите. — Доктор Майер — умный и опытный врач. Даже если бы он стал меня избегать, я бы всё равно гонялась за ним, пока не научилась бы всему, что он знает. Все молодые и неопытные врачи когда-то проходят этот путь.

— Не бери в голову, — успокоила ее Рита. — Всем просто скучно, вот они и пошучивают над тобой. До твоего прихода всё было слишком предсказуемо и обыденно. Все практиканты учились у разных анестезиологов. И только ты осмелилась заявить, что хотела бы всё время быть рядом с доктором Майером. Смешно просто смотреть, как ты и он идете вместе по коридорам или сидите вместе в операционном зале. Всё время вместе. Прямо не разлей вода.

Тая и не думала этого отрицать. Она действительно ходила хвостом за Фридхофом и в точности старалась повторить все его действия. Он надевает перчатки, и она надевает. Он дезинфицирует руки, и она дезинфицирует. Он жует мармеладки на перерывах, и она жует. В операционном зале Тая сидела рядом с Фридхофом и записывала за ним чуть ли не каждое слово. Говорить они могли бесконечно. Конечно, если есть столько важных тем, которые им нужно было обсудить. Фридхоф рассказывал ей о видах миорелаксантов, об опиоидных обезболивающих, о том, как пользоваться перфузорами, и многое другое. В этой профессии слишком много важных тонкостей, которые просто необходимо знать. Тая внимательно слушала и запоминала. В ответ она рассказывала ему всё, что успела прочитать дома по его наставлению. В чём разница «Порше» от «Ауди», и каким пациентам лучше подавать газ с синей крышкой, а каким с желтой. На все шутки со стороны хирургов ни Тая, ни Фридхоф не реагировали всерьез.

— О чём вы там всё время бубните? — ворчали хирурги. — Работать мешаете.

— Доктор Майер, я с вами говорю.

— Бесполезно. Он нас не слышит.

— Нужно что-то делать: мы его теряем.

— Им надо рты зашить.

— Доктор Майер, я уже третий раз вас прошу опустить операционный стол чуть ниже. Вы нас совсем не слушаете с тех пор, как появилась госпожа Воронкова.

Фридхоф жал на кнопку пульта управления, и после того как операционный стол опускался до нужного уровня, снова поворачивался к Тае и продолжал листать с ней анестезиологический справочник.

— …то есть ты просишь пациента открыть рот и по высоте нёбных дужек приблизительно определяешь, насколько сложной будет интубация, — как можно тише пояснял Фридхоф.

— А это что? — так же шепотом спрашивала любознательная Тая, тыча пальцем в красочный справочник.

— Это классификация объективного статуса больного. Она была разработана американским обществом анестезиологов. Здесь как раз всё расписано. Можешь почитать. А вот тебе еще три медикамента для самостоятельного изучения.

После этой фразы Фридхоф лепил цветные наклейки с названиями препаратов в блокнот Таи. В обучении доктор Майер был как самый типичный немец — структурированным и последовательным. Он каждый день давал Тае по три препарата для изучения, ни в коем случае не больше и не меньше. Так же началось и знакомство с наркозным аппаратом: с первых трех показателей на мониторе. Через две недели Фридхоф уже как на экзамене уточнял у Таи, что значит каждая цифра на мониторе, как ее поднять или снизить.

— Всё должно быть постепенно: от простого к сложному, — говорил он. — Сегодня ты держишь маску над лицом больного, а завтра учишься плотно прижимать ее к щекам. Ни в коем случае не торопись. И если не поняла, то перечитай и переспроси. Не бойся задать вопрос, даже если тебе кажется стыдным такое спрашивать. Анестезиология — это не просто наука, это целое творчество. Наркоз — это как самолет. Очень важно правильно взлететь, а потом совершить мягкую посадку. Если ты сделаешь с самого начала всё как положено, то во время полета будет меньше неприятных сюрпризов. Хотя и их никто не отменял. Так что всегда нужно быть начеку. Не переживай. Ты всему научишься, я вижу, как ты стараешься.

Он дружески хлопал ее по плечу, ободряя при каждом ее действии. Тая действительно прилагала максимум усилий, чтобы постигнуть эту непростую науку. Каждый вечер и каждую свободную минуту она сидела за учебниками и справочниками. Огромным преимуществом Таи над другими практикантами было ее безоговорочное послушание. Она безукоризненно выполняла все задания и запоминала всё с первого раза. Любо-дорого было порой смотреть на то, как Фридхоф со своей ассистенткой стояли посреди операционного зала и в четыре руки ловко распутывали кабели, шнуры, системы и бинты. Как будто играли на фортепиано в четыре руки. Такие между ними установились гармония и понимание, что прямо песня, а не работа. Через пару месяцев Тая настолько изучила повадки Майера, что по одному только взгляду понимала, что ему нужно. Не успевал он повернуться, как она уже стояла с наполненным шприцем акринора. Она с точностью знала, на каком модуле какие параметры устанавливать, чтобы Майеру было привычнее и удобнее. Знала, как заполнить протокол так, чтобы Фридхоф не смог отличить ее писанину от своего почерка. А потом между ними и вовсе установился свой язык, который другие сотрудники не могли понять.

— Сегодня мы поедем на «Порше», — говорил Фридхоф, включая на всю мощь десфлюран. — Только будем ехать аккуратно. Нельзя гнать, и лучше включить глушитель.

Когда после операции пациент открывал глаза и легко давал себя экстубировать, Тая улыбалась и говорила:

— Табло «Пристегните ремни» погасло. С мягкой посадкой вас, коллега.

А бывало, что аппарат искусственной вентиляции начинал громко пищать, и больной начинал беззвучно кашлять.

— Вот она, грубая посадка, — говорил Фридхоф Майер и издавал шум тормозящих колес. — Ну, что ж, и такое бывает. Главное — что все живы.

Наблюдая за тем, как работает Фридхоф, Тая даже не пыталась скрыть своего восхищения. И ее восторженные слова всегда звучали так искренне, что в них не пролеживалось ни капли лести.

— Как вы так просто находите вены? — обычно говорила она. — Как будто раскаленной иглой в мягкое масло. Доктор, как это у вас так легко получается проводить блокады? Как здорово! А меня научите? А вы долго этому учились?..

Ко всем этим словам Фридхоф относился без особого смущения. Не зазнавался, но и не делал вид, что ему это мешает. Он смотрел в ее огромные глаза без дна и видел в них только детскую радость и безграничный энтузиазм. И именно это, как ни странно, забавляло его. Он по-отцовски трепал ее по шапочке и ободрял:

— Придет время — и ты всему научишься.

— Не могу поверить, что я смогу помнить столько деталей одновременно, — отвечала Тая.

— Сможешь. Все мы так начинали. И тоже не верилось, что можно успевать одной парой рук расправлять провода, управлять аппаратом, держать маску, громко звать пациента, чтобы он дышал, и в эту же секунду слушать, как тикает аппарат, подключённый к другому пациенту, находящемуся за дверью в ожидании своей очереди. Вот почему наша профессия никогда не бывает скучной. Ну или почти никогда не бывает.

Тая понимающе улыбалась. Она поняла, что под словом «почти» Фридхоф подразумевал долгие и унылые операции на щитовидной железе. Обычно при таких операциях ничего особенного не происходит. Лицо пациента накрывают простынями, так что ничего нельзя увидеть даже при всём желании, и время тянется как резина. Так, по крайней мере, кажется, если сидеть на наркозе одному. Но теперь Фридхоф имел верную ученицу, и именно на эти скучные «щитовидные» операции приходилась львиная доля лекций. Вот почему именно эндокринные хирурги больше всех подшучивали над Фридхофом и Таей.

— Тая, а ты умеешь печь пироги? — спросил как-то один ассистент хирурга во время операции.

— Доктор Майер любит сладкое, — поддержал его главный хирург.

— Да. Я умею, — с наивной простотой отвечала Тая, а потом поворачивалась к Майеру и говорила: — Я могу вам испечь что-нибудь, если хотите.

И в эту секунду раздавались смешки, а Фридхоф оборачивался к Тае и как ни в чём не бывало говорил:

— Вот смотри, у нас упало давление. Что нужно делать в таком случае?

Тая как будто и в самом деле не понимала, над чем все так забавляются. А Фридхоф, в свою очередь, делал вид, что ничего не слышит. Только однажды им всё же пришлось ответить на постоянные передёргивания. Как-то раз, когда те же эндокринологи накладывали швы, главный хирург на пару с ассистентом с пристрастием подняли тему взаимоотношений Майера и Таи.

— Будь осторожнее, — шаловливо сказал ей главный хирург. — У доктора Майера есть жена, и она очень ревнивая.

— Это не причина останавливаться, — улыбнулся молодой ассистент. — Да, Тая?

— О чём вы говорите? — недоуменно ответила Тая. — Доктор Майер уже совсем старый.

И прежде чем зал взорвался всеобщими возгласами и смешками, Тая, переполненная испугом от собственных брякнувшихся слов, резко повернулась к стоящему рядом Фридхофу.

— То есть… — растерянно начала она. — Я совсем не это имела в виду. Боже мой, что я сказала? Это всё мой ужасный немецкий. Я хотела сказать, что вы меня намного старше. Не старый, а старше. То есть я имела в виду…

И тут все присутствующие разразились хохотом в один голос.

— Ой, всё понятно! — хохотал операционный медбрат.

— Поздно оправдываться. Доктор Майер столько сил на тебя потратил, а ты вот как…

— Мы всё поняли. Можешь уже ничего не говорить.

— Вот вам и спасибо, доктор Майер.

— Нет, ну вы это слышали?

Пока все забавлялись и бросали во все стороны шутки, огромные глаза Таи стали невероятно синими и покрылись блестящей пеленой. Сложив руки в замок у груди, она умоляюще смотрела на Фридхофа и пыталась объясниться. Но эти проказники-хирурги так хохотали, что больше не дали возможности Тае и слова произнести. Заметив ее смятение, Фридхоф улыбнулся и по-отцовски потрепал ее по плечу.

— Всё в порядке, — сказал он. — Я понял, что ты имеешь в виду. Всё правильно. Не обращай на них внимание. Им просто скучно.

Фридхоф сам был не прочь побаловаться, но при этом всегда знал, где и когда нужно быть серьезным. Поэтому он никогда не переступал черту дозволенного. И в этот раз, когда Тая готова была расплакаться от чувства вины, он нежно коснулся ее плеча и принялся успокаивать. Он уже давно заметил, что зачастую Тая всё понимает буквально. Может быть, так сказывается другая ментальность или же недостаток знания немецкого языка.

— Не переживай, — сказал он ей, когда они вывозили пациента. — Ты привыкнешь к их шуткам. Им просто делать нечего.

— Но дело в том, что я не считаю вас старым, — сказала Тая, опустив глаза.

— Я знаю. Это уже не важно. Посмотри лучше на пациента. У него губы чуть посинели.

Тая принялась тормошить больного.

— Господин Мюллер! — громко позвала Тая. — Господин Мюллер, дышите глубоко!

— Господин Мюллер! — с выражением подхватил Фридхоф. — Господин Мюллер!

— Э-э-э… — ответил Мюллер и открыл глаза.

Фридхоф подмигнул Тае:

— С мягкой посадкой, коллега».

Оливия уже хотела было выключить ноутбук, как вдруг в уголке всплыло окошко. Райан прислал сообщение в чате. Прежде чем открыть диалог, она посмотрела на время. Два часа ночи в Цюрихе, значит, в Чикаго только восемь вечера. По субботам у Оливии обычно не было занятий по английскому, и Райан никогда не давал о себе знать вне учебного времени. Оливия покрутила курсором над окошком. «Открыть? — спросила она себя. — С чего бы ему писать в такое время? Дай угадаю. Наверное, прислал мне что-то для самостоятельного изучения. Он это сделал, потому что такой заботливый учитель? Нет. Прошло уже тринадцать занятий, и он прежде ни разу этого не делал. Значит, он ищет повод начать со мной общаться вне учебного времени. То есть что бы это значило? Так, я сейчас открою. И если там какая-нибудь полезная ерунда для изучения английского, то всё с ним понятно. А если всё станет с ним понятно, что тогда делать? Что я обычно делаю, когда мне становится всё понятно? Обычно я незаметно прерываю общение с теми парнями, с которыми всё понятно. Потому что рано или поздно встанет вопрос об отношениях. Ах, жаль будет терять такого учителя. А вдруг с ним ничего подобного не возникнет? А вдруг возникнет, и что тогда? Тогда надо ответить себе: нужны мне какие бы то ни было отношения сейчас, даже с самым хорошим парнем? Правильно, не нужны… И что я опять творю? Человек просто прислал мне сообщение. Я еще даже не знаю, что там. А что тут знать? Как обычно начинают все парни? Правильно. Присылают что-то нейтральное, чтобы в случае, если девушка повернется спиной, не было так больно самолюбию. Или как обычно еще поступают мужчины, когда девушка отказывается? Начинают говорить своим знакомым и друзьям, что она дура дурой. Странная и сложная, и вообще хорошо, что не связался с ней. Так сказать, Бог уберег его от меня. И при этом не важно, живет парень в Америке, в Европе или под ледниками в Антарктике; в этом вопросе они все одинаковы».

Вот чего на самом деле Оливия никогда не могла понять: как мужчина, который совсем недавно закидывал ее комплиментами и пылко признавался в любви, вдруг меньше чем за неделю так кардинально менял свой взгляд? А может быть, всё дело в том, что ей не везло: притягивало к самовлюбленным идиотам, которые не могли с лёгкостью признать свое поражение. Или, может быть, в этом мире на самом деле перевелись хорошие мужчины?

Подведя курсор к мигающему окошку, Оливия наконец кликнула по нему. Открылся диалог, а там:

«Привет, Оливия. Это темы следующих двух занятий», — две короткие строчки, два прикрепленных документа и махающий ладошками желтый колобок.

— И что прикажете с этим делать? — сказала Оливия себе, загрузив документ.

«Спасибо», — написала она в ответ.

Через секунду под ее коротким сообщением мигнула его фотография. «Прочитал, — усмехнулась она. — Ну? Давай теперь напиши: «Пожалуйста. Как дела?»

Только она так подумала, как в диалоге замигали точки и фраза «Райан набирает сообщение».

«Пожалуйста», — пришел ответ. И за ним следующее сообщение: «Как дела? Как прошел день?»

Оливия рассмеялась.

«Спасибо. Всё хорошо», — быстро настрочила она, а потом вышла из диалога и захлопнула ноутбук.

Встав с нагретого рабочего места, Оливия побрела на кухню. Еще чашка кофе, еще одна глава, и спать. Она снова заверила себя, что ни в коем случае не должна кого-то впускать в свою жизнь. Достаточно было неприятных отношений в прошлом. Нельзя же быть такой дурой, чтобы надеяться, будто какой-то парень из Чикаго окажется лучше тех, кого она уже успела повстречать на жизненном пути. В любви ей повезло только однажды. А точнее, это была горячая и преданная дружба. Может быть, и была между Оливией и ее первым парнем любовь, только она была совсем другая. Стоило Оливии упомянуть себе о своем первом парне, как снова все ее внутренности сковало чугунными тисками. Столько лет прошло, но до сих пор от мыслей о нем ее грудь начинала гореть, словно ей внутрь заливали раскаленный свинец. Перед глазами снова предстало его юное и красивое лицо. Он всегда будет всплывать в ее памяти как шестнадцатилетний подросток. Слёзы сами собой накатились на ресницы, и Оливия поторопилась отвлечься. Ей нельзя ни на секунду оставлять свои мысли в свободном плавании.

Оливия поспешила вернуться в комнату и снова уселась на диван, накрыла ноги пледом. Одну подушку подложила под спину, другую подушку на колени. Потом на эту подушку огромный атлас по анатомии, а на него ноутбук. В ее квартире было целых три стола, но Оливия никогда не работала за столом. Даже будучи школьницей и студенткой, она никогда не делала домашнее задание, как все нормальные люди, за письменным столом. Более того, она искренне не понимала тех, кто может сосредоточиться в таком неудобном положении: ноги свисают, спина горбится, попа костенеет на стуле, хоть десять подушек подложи под себя. И совсем другое дело — на раздвинутом диване. Ноги вытянуты, укрыты пледом. Потом, часа через полтора, можно поджать ноги под себя, и сразу экран ноутбука поднимется на уровень глаз, что обычно очень даже кстати после долгих рабочих часов. Спине мягко, и она не горбится. Шея не затекает, как при работе за столом. Короче, прелесть. Вот это называется устроить свое рабочее место. С этими мыслями она с удовольствием проделала всю процедуру по новой. И вот она уже в своем теплом гнёздышке. Подушки, плед, атлас по анатомии, открытый ноутбук, подключенный к сети питания. Значит, ничто не будет ее отвлекать во время литературного процесса. И только она так подумала, как поняла, что забыла захватить заваренный кофе с кухни. Оливия досадливо вздохнула. Ну почему в жизни столько боли? Только она собралась лениво выбираться из своего гнездышка, как в эту минуту на экране снова высветились непрочитанные сообщения.

«Что делаешь? Как идет процесс написания книги?» — писал Райан.

Оливия поджала губы. Теперь эти сообщения оказались как нельзя кстати: нужно кому-то рассказать о ее нелепой ситуации. А там, глядишь, полегчает, и она сможет работать без кофе или всё же пересилит себя и попрется на кухню.

«Привет, — начала она стучать по клавишам. — Ты можешь себе представить: я как раз села на диван, укутала ноги пледом, положила подушку под спину, а потом другую на колени. На эту подушку атлас, а на атлас ноутбук. Всё так хорошо началось. Я даже не забыла подключить ноутбук к розетке. И тут такой облом: я забыла взять кофе из кухни. Вот что теперь делать? Сижу и думаю: пойти за ним или продолжать работать без кофе? Если идти за кофе, то придется заново выстраивать свое рабочее гнездышко. А если просто начать работать, то без кофе я выдохнусь уже на пятой странице. Короче, жизнь — такая непростая штука…»

В ответ на ее такое длинное сообщение растянулась длинная пауза.

«Так тебе и надо! — хихикнула Оливия. — Сам напросился. Не люблю короткие мимолётные беседы. Теперь сиди и думай, что со мной не так, а я все-таки схожу за кофе».

Раскидав подушки и плед, Оливия снова нехотя выбралась с дивана и побрела на кухню. Кофе уже остыл, и пришлось заварить новую чашку. «Когда я работаю, всё вокруг должно быть по максимуму хорошо. Даже если это просто кофе», — сказала она себе. Когда она вернулась, на экране уже мелькало новое сообщение от Райана:

«Ты забавная. Не приходилось еще встречать таких». Следом пришел смеющийся колобок.

«Приятно, — ответила Оливия. — Мне сейчас нужно работать. Спасибо, что прислал темы следующих занятий. Только вот я не пойму, зачем мне это сейчас нужно. Но всё равно спасибо».

«Я подумал: раз ты такая старательная ученица, то, может быть, ты захочешь ознакомиться с учебным материалом заранее?»

«Очень мило. Может быть, тогда я сама всё это выучу и отменю все занятия с тобой?» — написала Оливия, закончив предложение подмигивающей рожицей.

«Не думаю, что ты это сможешь сделать», — подмигнул ей в ответ Райан.

«Почему такая уверенность?»

«Я просмотрел твой профиль. Просмотрел всех твоих учителей и заметил, что у каждого учителя ты берешь ровно сорок уроков. Не важно, какой язык ты учишь, ты берешь ровно сорок занятий у каждого преподавателя. А со мной ты провела всего тринадцать. Так что рано нам еще прощаться».

«Почему у меня вдруг появилось такое чувство, что за мной шпионят?» — и в конце задумчивая желтая рожица.

«Я тут подумал, может быть, мы могли бы стать с тобой друзьями. Почему бы и нет? Мне с тобой очень интересно».

«Вот как, значит. Давай лучше останемся на своих местах».

«Что ты имеешь в виду?»

«Давай ты останешься моим учителем, а я твоей старательной ученицей. Так всё более-менее понятно и легко. А в дружеских отношениях слишком много тонкостей и подводных камней».

«Что ты такое говоришь?» — написал он после недолгой паузы.

«Я говорю то, что думаю о дружбе между парнем и девушкой; ее не бывает. Так что зачем нам становиться друзьями? Ты ведь всё равно потом рано или поздно признаешься мне в симпатии. А если вдруг во время общения поймешь, что я не та, кто тебе нужен, то прервешь общение. Но ведь у настоящих друзей так не бывает. А если такое произойдет, то это не дружба вовсе, или, по крайней мере, не настоящая дружба. Тогда зачем мне тратить время на то, что не настоящее?»

«Ты довольно странная».

«Я знаю, но зато как ученица я очень прилежная. Ты ведь сам это заметил. Так что давай ты просто будешь моим учителем. Ты ведь не против обучать странных?»

«Я лучше пойду спать».

«Не ври. У тебя еще рано для сна. Ты ведь ложишься в половине двенадцатого».

«Теперь ты за мной следишь?»

«Нет. Ты сам мне это сказал на одном из занятий. Правда, до сих пор не пойму, зачем».

«Спокойно ночи».

Оливия прямо услышала, с каким испугом он это написал. Она внутренне торжествующе рассмеялась и закрыла диалог.

— Подружили — и хватит, — сказала она себе и снова открыла свою книгу. Ей еще предстояла долгая ночь, так как за прошедшую неделю она успела многое разузнать о Тае. Оливия включила диктофон, на который она незаметно записала разговор с Ритой, когда они в очередной раз мило беседовали на кухне.

« — …медсестры — они и в Африке медсестры, — зазвучал голос Риты. — Они повсюду одинаковые. Поработают чуток, наберутся опыта и потом ходят и на новеньких практикантов фыркают, глаза закатывают. Почти все с легкостью позволяют себе обсуждать врачей. И скажу тебе по совести, что нередко старые медсёстры считают себя намного умнее любого врача. Они не упустят возможности продемонстрировать свое превосходство. Часто самоутверждаются за счет новеньких. Обсуждают и сплетничают между собой, делая при этом такие важные лица, какие могут позволить себе только светила науки. Короче, есть за нами такие грешки. Я себя из этого списка не исключаю. Признаться, мне порой самой нелегко с этим бороться. А по поводу Гардуллы я тебе вот что скажу: она женщина уже в летах, прошла многое, видела многое. Как медсестра имеет большой опыт, поэтому частенько позволяет себе много лишнего. Именно с нее чаще всего начинается моббинг новеньких практикантов. Если кто-то попадет к ней в немилость, то она быстро настроит весь коллектив против этого человека. Гардулла уже знает, как это сделать. У нас была одна практикантка из Кореи. Звали ее Ли. Она проходила у нас практику с последующим трудоустройством в нашу клинику. Но ей не дали здесь житья. Девочка была совсем тихая и несмелая. Она не могла за себя постоять. Доктор Франкос и Гардулла просто затравили ее. Что там случилось на самом деле, я не знаю. Но у Агнесс Франкос есть плохая привычка бить по рукам. Гардулла этому научилась от нее. Но с Таей всё было иначе. Через полтора месяца обучения доктор Майер решил, что Тая уже в состоянии работать одна. И вот представь себе ситуацию: в первый рабочий день Таю поставили работать с Гардуллой. Пациент уже лежит на операционном столе. Гардулла уже обмотала его проводами, подклеила кучу электродов и к приходу Таи как раз пыталась поставить венозный катетер. Тая просмотрела историю болезни, потом завела обычный диалог с пациентом. Гардулла уже трижды пыталась поставить катетер, и всё безуспешно. Бывают такие пациенты, у которых вены чёрт знает какие. Тогда Тая взяла другой катетер и принялась искать вены на другой руке. Гардулла прямо взбесилась и даже не думала это скрывать. «Там нет вен. Я уже смотрела. Я уже почти всё сделала. Не трогай там ничего», — сказала она Тае в приказном тоне. Тая никак не отреагировала. Через несколько секунд на запястье больного Тая таки вошла в вену. Закрепив пластырем катетер, она сказала Гардулле, чтобы та подсоединила к катетеру систему. Гардулла прямо позеленела от злости, но говорить ничего больше не стала. Но это еще не всё. Во время введения наркоза Тая приказала Гардулле ввести сто миллиграммов пропофола, на что Гардулла ответила, что такому пациенту стоит вводить сто пятьдесят. Тая твердо повторила: «Сто миллиграммов». Гардулла опустила лицо и с такой яростью надавила на поршень, что бедный пациент вскричал от боли. От пропофола вены жжет, поэтому с ним нужно быть аккуратнее. После этого Тая достала из кармана телефон и набрала нашу старшую медсестру. Без скандала и возмущений Тая вежливо попросила прислать ей другую медсестру. «Я сейчас не могу объяснить, потому что я уже с пациентом. Потом всё скажу. А сейчас пришлите мне кого-нибудь кто смог бы мне помочь транспортировать пациента в операционную. Если можно, пришлите Риту». Когда я туда пришла, то увидела, как Гардулла, проходя мимо Таи, нарочно толкнула ее плечом. Тая уже стояла над головой спящего больного и готовилась ввести ларингиальную маску, поэтому никак не отреагировала на этот дерзкий жест. Гардулла с легкостью такое выкидывает, многие уже на это жаловались. Но когда операция закончилась, Тая прямиком пошла к начальству и в красках расписала, как некомпетентно ведет себя Гардулла. В конце она добавила, что подобное поведение может очень навредить пациентам. И хотя Гардулла успела нажаловаться на Таю первой, всё равно свою порцию выговора она получила. Но и это еще не всё. После рабочего дня Тая подождала Гардуллу у выхода. Отозвав медсестру в сторону, Тая строго сказала: «Если вы еще раз позволите себе меня толкнуть или говорить со мной в грубом тоне, да еще при пациентах, я поступлю с вами подобным же образом. Вы у меня свое еще как получите. Я делаю вам первое и последнее словесное предупреждение, а потом начну действовать вашими же методами. Я тоже умею бить по рукам, толкаться и всё такое прочее. Если нам придется работать вместе, то лучше сотрудничайте со мной. В конце концов, я хоть и молодой, но всё-таки врач, и ответственности на мне лежит больше. Вам всё понятно? Моббингом я вам заниматься не дам».

После этого короткого разговора Гардулла присмирела. По крайней мере, внешне она уже вела себя сдержаннее. Мы все были в шоке, что кто-то посмел дать отпор этой мадам. Мы от кого угодно это могли ожидать, но не от госпожи Воронковой. Тая только с виду выглядит кроткой и тихой, но в ней что-то есть такое… Я даже не знаю, как объяснить. В ней есть стержень и какая-то неведомая сила духа. Я иногда думаю, что ей наверняка пришлось многое пройти в жизни.

— Странно всё это, — прозвучал голос Оливии. — Ты одна из немногих, кто отзывается о Тае хорошо. В основном ее обвиняют невесть в чём. Говорят, что она хамка, драчунья, легкомысленная девка, воровка и даже разлучница. Она ведь разрушила семью Фридхофа, хоть это ты не станешь отрицать?

— Я во всё это не вникаю, — ответила Рита. — Говорю только то, что знаю. Гардулла просто та еще стерва, вот и плетет интриги. Личная жизнь Фридхофа и его отношения с Таей меня тоже особо не интересуют. К тому же тяжело верится, что именно Тая разрушила семью Фридхофа. Она вообще очень долго воспринимала Фридхофа исключительно как своего наставника. Сначала у Таи намечались отношения с Томасом Кайзером. Какое-то время они были вместе. Все даже думали, что Тая угомонит этого бабника. Так сказать, наденет на него поводок. Но потом всплыла эта история с украденными часами, после чего Томас сразу сбежал невесть куда, а Таю закрыли до суда за решетку. Вот тогда Фридхоф сам проявил максимум заботы о ней. Уже тогда стало ясно, что он неравнодушен к ней.

Оливия задумчиво хмыкнула и перевела разговор:

— А что случилось между Таей и Агнесс?

— Ох! — вздохнула Рита. — Вообще-то это не моё дело…

— И всё-таки, что там случилось? Неужели Тая правда накинулась на Агнесс чуть ли не с кулаками?

— Ой, нет. Всё было совсем не так…»

Оливия выключила диктофон. Что там было дальше, она запомнила до мельчайших деталей. Чуть поразмяв пальцы, Оливия приступила к работе.

Через четыре с половиной часа она снова глянула на табло с часами. Уже пять утра. В окно легко просачивались нежно-розовые нити рассвета. Кисти рук онемели, а пальцы уже охватывала судорога. Такое с ней бывает часто. Это значит, что пора уже на сегодня заканчивать. Оливия еще раз пролистала наверх документ и перечитала окончание только что дописанной главы.

«Тая ворвалась в комнату для переодевания. Она чувствовала, что еще немного — и у нее лопнет мочевой пузырь. Справив нужду, она уже хотела было мчаться обратно в операционную, как вдруг до ее слуха донеслись чьи-то жалобные всхлипывания. Тая вышла из кабинки, обошла шкафчики и увидела сидящую у окна девушку. Из-за того, что девушка сжалась в тугой узел, она выглядела совсем крохотной. Тая узнала в плачущей их новую практикантку Ли, которая работала у них уже около трёх недель. Ли, как и большинство азиаток, была маленькой и щуплой. При разговоре избегала смотреть в глаза и стыдилась своего немецкого, хотя говорила она уже весьма бегло. Тая подошла к Ли и, взяв ее за руку, принялась успокаивать.

— Что с тобой такое? — спросила она. — Тебя кто-то обидел? Дома что-то случилось? Ты в порядке? Почему ты плачешь?

Ли замотала головой и заверила, что у нее всё хорошо, а слёзы, мол, у нее из-за аллергии на пыльцу. Глупое было оправдание, и Ли сама это понимала, но, видимо, она посчитала, что лучше уж выглядеть глупой, чем кому-то довериться в этой клинике. Тая обняла ее, как старшая сестра, и та разревелась еще сильнее.

— Ой, какая страшная у тебя аллергия… — поглаживая ее по плечу, тихо сказала Тая.

Ли продолжала реветь до тех пор, пока слёзы совсем не иссякли. Отогревшись на груди у Таи, молодая практикантка оттаяла. Откинув все страхи, Ли рассказала Тае причину своих слёз.

— Я еще никогда не работала в окружении европейцев. И это мой первый опыт, — хлюпая носом, сказала Ли. — Сейчас у меня складывается такое впечатление, что все швейцарцы и немцы — очень грубый и невоспитанный народ. Хотя я всё же пытаюсь найти объяснение их такому странному поведению.

— Кто тебя обидел? — спросила Тая.

Ли утерла слёзы бумажной салфеткой и посмотрела на Таю, словно желая убедиться, можно ли доверять этой девушке.

— Всю эту неделю я работаю с доктором Франкос и медсестрой Гардуллой, — наконец заговорила Ли. — Доктор Франкос не давала мне даже к аппарату подойти. Машет на меня руками, нервничает и кричит, чтобы я ничего не трогала руками. Даже если я просто хочу надеть перчатки, она встает передо мной и кричит, чтобы я ничего не делала, ни к чему не прикасалась, и не мешала. Сегодня я хотела вытащить провод, который застрял между колесами лафета. Я ведь ничего дурного не хотела. Доктор Франкос подлетела ко мне и ударила меня по рукам. Нет, это было совсем не больно физически, но было так неприятно и унизительно. Она это сделала при медсестрах. А медсестры, ты ведь уже знаешь, идут на поводу у врачей. Агнесс накричала на меня и ударила. После этого медсестра Гардулла решила, что и ей так можно. Когда мы въезжали в операционную, Гардулла так сильно толкнула меня, что я вылетела за порог. Я старалась держаться из последних сил. Всю операцию я простояла у наркозного аппарата, не смея двинуться. Я не знаю, как это объяснить, но у меня так горела рука, по которой доктор Франкос ударила. После того как она так сделала, я почувствовала, что меня будто парализовало. Мне теперь кажется, что я совсем ничего не смогу делать. Я даже не знаю, получится ли у меня теперь хотя бы заинтубировать больного. После операции пришла Гардулла с другим медперсоналом. Видимо, она успела на меня нажаловаться. Видела бы ты, с какой насмешкой они на меня смотрели. А потом началось: со всех сторон меня стали пихать медсестры. Гардулла стала орать, что я не там стою, не туда иду. Если держу руки в карманах, ее это раздражает. Если хочу помочь, она отталкивает меня и говорит, чтобы я держала свои руки при себе. Я просто не знаю, что мне делать. Моя еще не измененная ментальность не позволяет мне дать отпор, так как я выросла и училась в Азии, там нас с детства приучали к почтению к старшим. И у нас не принято бить по рукам. То есть не принято бить по рукам и по лицу. Потому что это убивает личность человека. Всё это, конечно, бред. Я ведь в другой стране, и тут другие порядки. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть. Со временем я стану сильнее. Но сейчас мне так тяжело, что я не могу удержаться от слёз…

Боль с новой силой хлынула из глаз Ли.

— Ты не должна к этому привыкать! — не выдержала Тая. — Как ты могла такое позволить? Какая бы ни была ментальность, это грубо и дерзко — бить и толкать. Ты что такое творишь?! Ты ведь врач. Почему ты позволяешь с собой так обращаться?!

— Я ведь здесь совсем новенькая. Я думала, что если я буду стараться и помогать, то они увидят моё желание и оформят меня официально на работу. Я слышала, что доктор Кайзер старается помогать иностранным врачам в начале их пути, — вытирая щеки от слёз, сказала Ли.

— Никакая работа не стоит того, чтобы вот так унижаться и мучиться, — возмутилась Тая. — Посмотри на себя. Ты ведь умная девушка. Одно то, что ты так быстро освоила немецкий, на котором я еле мямлю, говорит о том, что ты очень способная. Это не они тебе нужны, а ты им. Через год или два ты станешь опытным врачом, а Гардулла на всю свою жизнь так и останется медсестрой, пусть у нее хоть пятьдесят лет опыта за спиной. У каждого есть свое место. Ты врач, и не забывай об этом, где бы ты ни была.

Ли слабо улыбнулась и подняла на Таю раскрасневшиеся глаза.

— Ты правда так думаешь? — спросила она.

— Что тут думать? Ты ведь окончила медицинский университет, проработала на родине целых два года. У тебя всё получится. Ты сможешь.

— Спасибо, — горячо выдохнула Ли. — Прости меня, что я сначала думала о тебе плохо.

— О чём ты? — приподняла брови Тая.

Ли снова тяжело вздохнула и сказала:

— Ты не помнишь нашу первую встречу? Я тогда сидела в фойе и ждала собеседования. И случайно увидела, как ты без спроса вошла в кабинет шефа. Вид у тебя был такой, будто ты пряталась от кого-то, и я сразу же тебя заподозрила в неладном.

Тая опустила глаза и покраснела.

— И ты никому об этом не рассказала? — понизив голос, спросила Тая.

— Нет, — покачала головой Ли. — Я потом услышала, как доктор Майер говорил по телефону с шефом и сказал, что ты не нашла нужную папку.

— Да? — преодолевая икоту, протянула Тая. — Он так и сказал?

— Да. И я поняла, что тебя просто послали найти какие-то документы. А я такая глупая, сразу же придумала себе невесть что. Думала, что ты решила обворовать шефа. Так стыдно. Особенно сейчас, когда я вижу, какой ты хороший человек. Так что прости меня.

— Нет, не стоит, — остановила ее Тая. — На самом деле…

Над их головами запищал динамик внутренней связи, и тонкий голос юной медсестрички перебил Таю:

— Второй зал к послеоперационной уборке, пожалуйста. Второй зал.

Где-то в другом помещении встрепенулись санитарки. А Агнесс и Гардулла вывозили из второго зала проснувшегося пациента. Значит, у них обеих минут через пять будет небольшой перерывчик. Тая посмотрела на динамик, и слова, которые она хотела сказать, тут же растаяли на губах. Вместо этого Тая взяла Ли за руку и спросила:

— По какой руке она тебя ударила?

Ли, как маленькая девочка, чуть надула губки и приподняла правую руку.

Тая принялась легко поглаживать ее по ладони.

— Я благословляю твою руку, — заботливо произнесла Тая. — Пусть сила с небес сойдет на твою руку. Пусть Бог исцелит твои раны и сотрет след от удара. Пусть твоя рука будет открыта, чтобы дарить добро этому миру. Пусть в твоих руках будет способность качественно выполнять твою работу. Пусть твоя рука спасет жизни многих людей. Аминь.

Ли с изумлением уставилась на Таю.

— Так делала моя мама, каждый раз, когда со мной происходило что-то плохое, — улыбнулась Тая. — Сейчас, когда я вспоминаю молитвы мамы, я уверена в том, что именно благодаря им я не сломалась.

Ли вложила в ладони Таи свою левую руку.

— За эту руку тоже так помолись, — хлопая глазами, прохлюпала Ли.

Тая расхохоталась.

— Нет, не смейся, — сказала Ли. — Мои родители всегда учили меня тому, что слова, сказанные от всего сердца, имеют огромную силу и власть. Я знаю, что ты не такая, как все здесь. Я чувствую, что ты искренняя. Помолись за мою другую руку.

Тая улыбнулась и повторила всю ту же процедуру с левой рукой.

— Теперь пойдем работать, — сказала Тая.

— Нет. Я сегодня отпросилась уйти пораньше.

— Хорошо. Тогда до завтра.

Ли чуть склонила голову в знак благодарности.

— Я тебя всегда буду помнить, — сказала она Тае.

Тая еще раз похлопала ее по плечу, а затем, переобувшись в чистую пару жёстких тапок, вышла за дверь. Только она оказалась за порогом, как добрая улыбка сошла с ее лица. Она решительно направилась на кухню, зная, что эти две уже дуют кофе из своих бокалов. И она не ошиблась. Переступив за порог, она с ходу же предъявила им свои возмущения.

— Что вы себе позволяете? — дрожа от гнева, сказала Тая. — Кто вам дал право распускать руки? Это называется моббинг. Это противозаконно.

— Что ты кричишь? — дерзко отреагировала Гардулла. — Вообще не понимаю, о чём ты говоришь.

— Всё вы понимаете, — чуть повысив тон, сказала Тая. — Кто вам сказал, что вы имеете право так обращаться с новенькими практикантами. А вы, Гардулла, вообще забываетесь. Вы медсестра, а госпожа Ли — врач. Вы не имеете права ее толкать!

— Я не понимаю твой ужасный немецкий. И не ори тут, — парировала Гардулла. — Работаешь тут чуть больше месяца, а уже устанавливаешь свои правила.

— Гардулла права, — встряла Агнесс. — Я работаю тут врачом с самого основания и знаю, какие бывают последствия вмешательства новеньких практикантов. Если что-то случится, я буду потом отвечать.

— И какая же из причин позволяет вам распускать руки? Вы могли бы сказать словами. Мы тут не в зверинце.

— Не указывай мне, что делать, — брякнула Агнесс. — Я не собираюсь перед тобой отчитываться. А если что-то не нравится, то поезжай на свою Украину и там качай свои права.

Глаза Таи налились кровью. Голос ее дрогнул, и она заговорила по-русски.

— На мою Украину? Что вы имеете в виду? А вы сами откуда?

— Я не понимаю, что ты там несешь, — ответила Агнесс на немецком.

— Всё вы понимаете! — вскричала Тая снова на русском. — Думаете, если прилетели сюда двадцать лет назад и сменили имя и фамилию, то превратились в швейцарку голубых кровей? Ни звучная фамилия, ни цивилизованное место не смогли искоренить из вас провинциальные замашки. То, что вы бьете слабых по рукам, уже говорит о том, что вы так и остались невоспитанной деревенщиной. И сколько вы из себя ни стройте мадам, вам это не поможет.

— Закрой свою пасть! — полоснула вдруг Агнесс на русском. — Я никому не позволю так с собой разговаривать.

— А я не позволю вам устраивать тут моббинг.

— Кто ты такая, чтобы что-то позволять или нет.

— Я прежде всего такой же человек, как и вы. Вы с собой не даете плохо обращаться, тогда и вам нельзя так обращаться с другими. И на правах обычного человека я заявляю, что не дам вам заниматься притеснением других молодых сотрудников. Не думайте, что если вы тут долго работаете, то можете делать всё, что вам вздумается.

— Одно моё слово — и ты вылетишь отсюда как пробка, — перебила ее Агнесс.

— Не переоценивайте свои возможности. Я вас не боюсь. И вы для меня не представляете никакой угрозы. Хотя бы потому, что я молодой и развивающийся специалист. У меня много сил и гибкий ум. Если я захочу, я буду бороться до конца. И если я сейчас начну действовать вашими методами, то у меня будет больше преимуществ, чем у вас. Так что хватит мне угрожать.

Агнесс выскочила из-за стола и нервно швырнула чашку с кофе в раковину. Проходя мимо Таи, она нарочно ткнула ее плечом, на что Тая моментально отреагировала. Она уцепилась за плечо Агнесс.

— Еще раз меня толкнете — и я толкну так, что вам мало не покажется. Знайте, что я не с Азии, и не такая, как госпожа Ли. Меня воспитывали иначе, и я не посмотрю на то, что вы старше, и на все ваши заслуги в медицине. Я буду защищать себя на простом основании, что я такой же человек, как и вы.

Гардулла подскочила и прижала руки к груди.

— Ой! — возопила она. — Что тут творится! На помощь!

— Закрой рот, Гардулла, — приказным тоном бросила Тая, выпустив локоть Агнесс.

Агнесс злобно фыркнула и вышла за дверь. Тая прошла за стол и налила себе кофе. Подняв глаза, она посмотрела на напуганную Гардуллу, которая всё так же стояла, прижав руки к груди.

— Что стоишь? У тебя перерыв окончился, а у меня начался. Так что можешь идти.

Гардулла рванулась к двери.

— Гардулла! — окликнула ее Тая.

Медсестра машинально обернулась.

— Я больше не хочу слышать, как ты посмеиваешься над моим акцентом, — сказала Тая. — Это просто невежливо.

Гардулла, не говоря ни слова, торопливо вышмыгнула из кухни.

Оставшись одна, Тая уронила лицо на руки. Становиться жёсткой и грубой было для нее хуже любого яда. Тая знала, что сегодня ночью она не сможет уснуть, потому что ей будет очень стыдно за такое поведение. И еще стыднее будет завтра, когда Гардулла начнет вести себя уважительно и смирно. Тая уже знала наперед, что всё именно так и произойдет. И не ошиблась. После всего случившегося Агнесс и Гардулла при встрече приветливо улыбались ей и здоровались, как будто они стали друзьями навек. Словно ничего не произошло на днях. Вот именно это Тае было сложнее всего понять в людях. И хотя Тая знала, что за ее спиной всё равно плетутся интриги и собираются сплетни, ее это уже так сильно не задевало. Главное — чтобы они не мешали ей работать и не вели себя по отношению к ней агрессивно и пренебрежительно. А всё остальное уже не так важно. Тая продолжила работать и тоже притворяться, что она не замечает косые взгляды и не слышит клевету за своей спиной.

Через неделю после этих событий всем стало известно, что госпожа Ли пришла к шефу и написала заявление об уходе по собственному желанию. После этого никто эту девушку больше не видел».

Помассировав свои пальцы, Оливия отложила в сторону компьютер.

— На сегодня хватит, — сказала она себе.

За окном уже пробивался рассвет. Оливии еще предстояло как следует выспаться, так как после обеда ей нужно быть непременно бодрой. Ведь в три часа дня она должна быть в церкви, где она впервые встретится с Таей Воронковой и ее женихом. Там состоится торжественный обряд венчания.

Когда экран ноутбука погас, Оливия выключила основное освещение и упала на расправленную кровать. Ночь — это самая ужасная пора в сутках. Всё, о чём мечтала Оливия, — это каждую ночь закрывать глаза и в ту же секунду проваливаться в сон. Но так обычно не происходит, особенно если Оливия не изматывала себя до изнеможения в течение дня. Даже сейчас, когда она была переполнена думами о своей очередной книге, у нее в сознании всё еще оставалось нетронутое место, где она снова встречалась со своим прошлым. «Отпусти прошлое. Отпусти прошлое. Не вспоминай и не думай», — так твердил ей батюшка, когда она в первый и последний раз решила исповедаться. Из его уст это звучало так, словно в этом нет ничего трудного. Он даже рассердился, когда Оливия сказала, что при всех стараниях у нее не получается от этого избавиться. В конце концов священник назвал ее гордячкой и грешницей, так как она якобы считает, что ее грех слишком сильный, чтобы кровь Спасителя могла ее омыть. Оливия ранее слышала, что после исповеди в церкви должно стать легче. Но в тот день она ушла из церкви с еще более тяжелым душевным грузом, чем вошла в нее. Если бы тот батюшка только мог знать, как она мечтает оставить прошлое и начать жить по-новому. Кому, в сущности, хочется жить с вечным бременем? Может быть, он подумал, что ей нравятся ее страдания? Не важно, что он подумал. Правда заключается в том, что уже прошло более пятнадцати лет, а она всё еще не могла найти место на этой земле, где прекратился бы ее вечный бег. Как легко, в сущности, сказать: «Отпусти прошлое. Отдай Богу свою ношу. Перестань чувствовать боль». Вот если бы эти слова можно было бы так же легко воплотить в жизнь… За всеми этими красивыми словами нет точной инструкции. Оливия часто задавала себе вопросы: «Как же можно отпустить прошлое? Как перестать мучиться и болеть пережитым?» Ах, как было бы здорово, если бы она могла сказать себе: «На счет „три“ я перестану думать о прошлом. Раз, два, три, всё. Я больше не думаю». К огромному сожалению, для души нет обезболивающих пролонгированного действия. Хотя, может быть, она всё же смогла найти свой анальгетик и научилась время от времени вводить свою душу в поверхностный наркоз. Хорошо, что у нее есть старый ноутбук, немного воображения и истории других людей, за которыми можно было бы спрятать свою собственную. Ведь, когда думаешь о других людях, совсем не остаётся времени подумать о себе. И хотя это может казаться странным, но некоторым людям всё же куда проще писать об историях других людей, незаметно вплетая туда свои переживания, боль, исступление и ужасный опыт. Только так Оливия могла незаметно высказать свое отчаяние миру, где ее будто бы не существовало. Много лет назад она сама выдернула себя из этого вечного круговорота событий, превратившись в слова и фразы. И теперь в этом мире у нее нет родины, друзей, близких, родных, и даже ее настоящего имени уже никто не помнит. Много лет назад она умерла и пережила весь ужас смерти на своей шкуре, если у души вообще есть шкура. Но потом каким-то образом она снова оказалась в теле. С тех пор прошло много лет, и Оливия до сих пор не могла понять, что же на самом деле случилось той ужасной ночью, когда она ощущала гнилостный вкус смерти во рту. Когда смерть на том заброшенном пруду вместе с разлагающейся водой вошла в ее легкие и стала затягивать вниз, ко дну. Что-то точно случилось тогда, но что именно, Оливия не могла вспомнить. Она могла лишь с точностью сказать: всё, что она видела после своей смерти, не было сном. Всё было настолько реально, что когда Оливия вдруг вернулась в свое тело, то этот реальный мир показался ей выдуманным и призрачным.

Оливия закрыла глаза, и тонкие дорожки слёз проступили на ее висках. «Спи, Оливия, — мысленно сказала она себе. — Всё это было не с тобой. Это было с той девочкой с каким-то смешным и звучным именем. Ее больше нет. Ее утопили на том пруду. Спи, Оливия. Спи». Вот так, гипнотизируя свое сознание каждую ночь, она мучительно проваливалась в вязкую дрему.

ГЛАВА 3

Весь обряд венчания Оливия просидела как на иголках. До того как статная невеста появилась в дверях церкви, Оливия успела разглядеть всех немногочленных гостей. Почти все из присутствующих были ей, как ни странно, знакомы. Большинство из них были сотрудниками клиники. Судя по разговорам, к которым Оливия уже привыкла, Фридхоф был всеобщим любимцем, в то время как Тая у многих вызвала оскомину. Среди приглашенных незнакомыми оказались только парочка родственников со стороны Фридхофа и одна молодая девушка с выраженным славянским личиком со стороны невесты.

Наконец заиграла музыка, и в дверях показалась Тая. Обычно невесту к алтарю ведет отец, но Тая шла под руку с Фридхофом. Видимо, у Таи отца не было. Тая Воронкова оказалась небольшого роста девушкой с узкой костью. Даже удивительно, что такая маленькая девушка вызвала столько шума. Даже если не брать в расчет ликование и радость на лице невесты, она всё равно была необычайно красива. Из-за своих огромных глаз Тая напоминала фарфоровую куклу. Кроме больших выразительных глаз всё остальное на ее лице было совсем маленьким. Маленький нос, аккуратный ротик, и даже узкое лицо казалось слишком тесным для ее глаз. Оливия от души порадовалась тому, что ее героиня обдает такой яркой внешностью. Запоминающиеся лица тоже могут быть источником вдохновения.

Глядя на Таю, Оливия никак не могла взять в толк, зачем ей понадобилось воровать часы у доктора Кайзера. С трудом верилось, что эта юная девушка была всего лишь меркантильной воровкой. К тому же, если это окажется правдой, то Оливия не знала, какими словами удержать симпатию читателя к главной героине романа. Не хотелось бы таких заморочек. Всё время венчания Оливию не оставляла мысль о краденых часах. Что-то здесь явно не так. После того как Оливия воочию увидела Таю, она нутром почувствовала, что у этой истории есть своя тайна. Кто-то должен ей разъяснить, почему Тая пошла на такое преступление. Иначе Оливии придется менять сюжет книги, а это можно считать полным провалом. Переделывать и переписывать уже написанное — до того неблагодарное занятие, что проще начать писать новый роман. А так как Оливия уже успела напечатать изрядное число глав, будет крайне обидно, если она, так и не доберется до сути истории. Пока Оливии удалось только заочно познакомиться с Таей. По слухам, та очень противоречивая личность. С одной стороны, кроткая и стеснительная, с другой — ярый борец за справедливость. Больше молчаливая, чем общительная, но если нужно, могла закатить нешуточный скандал. В обиду Тая не даст ни себя, ни тех, кто слаб и не может за себя постоять сам. Большинство сотрудников всё же отзывались о Тае положительно, хоть и были не прочь перемыть ей все кости. Складывалось такое впечатление, что эта девушка задала тон всему коллективу своим неординарным поведением. Даже хирурги перед началом торжественной церемонии венчания успели поведать Оливии интересный фрагмент из их рабочих будней.

— Фридхоф воспитал себе не просто ученицу, — рассказывал главный хирург-эндокринолог. — Это настоящая росомаха. Не смотри, что она маленькая, щуплая и с такими большими жалобными глазами. Она кого хочешь на место поставит. На нее где залезут, так там же слезут.

— Неужели такая кусачая? — усмехнулась Оливия.

— Как сказать. Если нужно, то и укусит. Но обычно она кусает только по делу. Вот послушай, что расскажу: в этой клинике я пять лет оперирую и уже привык к откровенному буллингу со стороны и врачей, и младшего персонала. Так что не стоит удивляться, что у доктора Кайзера так мало новых сотрудников: никто не задерживается здесь больше месяца. Но Тая у нас тот еще фрукт. Она никому не даст себя оговорить и обидеть. Всем укажет их место.

— Даже хирургам? — подмигнула Оливия.

— Еще как, — хмыкнул хирург. — В первую неделю, когда ей доверили самостоятельно проводить наркоз, у нас случилось одно забавное недоразумение. Когда Тая ввела пациента в наркоз, я со своей командой, по обыкновению, уже ждал в операционной. Мой молодой ассистент сразу увидел, что она еще новенькая и немного неуверенная в себе. Это всегда бросается в глаза. Он подошел к спящему пациенту и начал его подготавливать к операции. А так как у нас почти все операции проводятся на щитовидной железе, нам следует перед операцией подложить под затылок пациента валик и так развернуть ему голову, чтобы операционное поле на шее было полностью открытым и доступным. Так вот, подошел, значит, мой ассистент к пациенту и начал его укладывать. Мы все наблюдаем, что будет делать новенький анестезиолог. Тут Тая, конечно же, подскочила и ухватилась за интубационную трубу. Мой ассистент чуть-чуть ее оттолкнул. «Я сам со всем справлюсь. Не переживайте, ничего с вашей трубой не случится», — грубо сказал он. Тая в растерянности отодвинулась. Все заметили, что она чуть оробела. Позади нее за дверями стоял Фридхоф и наблюдал за тем, что будет дальше. Вступаться за Таю он не стал. И тут началось. Через пару минут запищал наркозный аппарат, потом запищал монитор. Что-то явно было не в порядке. Тая сначала попыталась самостоятельно поднять жизненные показатели, но наркозный аппарат указывал на какую-то неисправность. Тут мешкать нельзя. Тая вызвала по телефону главного анестезиолога. Началась такая беготня… Пациент начал синеть. Аппарат пищит, монитор орет. Медсестры гоняются по операционной, на Таю зыркают. Тут Фридхоф, конечно же, вмешался. Пока не пришел главный анестезиолог, Фридхоф вытащил трубу и попытался по-новому заинтубировать пациента. Но ничего не получилось. Пришлось нести видеоларингоскоп. В итоге всё закончилось хорошо: больного стабилизовали. И когда всё стало более-менее спокойно, все как один повернулись к Тае. «Труба не была в трахее!» — с упреком гаркнул главный анестезиолог. Медсестры сжали губы и закатили глаза. Многим из них доставляет удовольствие, когда ругают новых врачей. Это, знаете ли, немного повышает их самооценку. Всё-таки каждой медсестричке хочется верить, что она куда умнее и проворнее любого врача. Вот почему все с таким нескрываемым злорадством стали скоблить Таю глазами. Все мои коллеги, и в том числе и я, думали, что Тая не выдержит. У нас уже такое часто бывало, когда практикантов доводили до слёз. Но не тут-то было. Тая высоко задрала голову и так смело взглянула на главного анестезиолога, что тот сразу же приостыл. «Я заинтубировала его десять минут назад, — с вызовом сказала она. — Пока мы ждали хирургов, он дышал спокойно. Сатурация, давление, пульс, концентрация углекислого газа — всё было в норме. Всё зафиксировано на мониторах. Можете проверить. А теперь главное: вот этот хирург, — она указала на моего ассистента, — во время укладки больного не дал мне поддержать трубу. Он оттолкнул меня, сказав, что у него всё под контролем. А потом силой реклинировал пациенту голову. Во время реклинации головы труба, естественно, соскользнула со своего места. Вот почему всё так случилось. Тут еще большой вопрос, кто на самом деле виноват. Но если хотите, чтобы таких случаев было меньше, то вам придется сказать хирургам, чтобы они меня слушали и не игнорировали. Если бы они дали мне сделать свою работу нормально и подержать трубу во время укладки больного, то ничего бы не случилось. Свой скверный характер и презрение ко мне можете выказывать в другое время, не рискуя жизнью пациента. Можете не уважать меня за дверью операционной, но когда я стою над головой больного, я не позволю вам так со мной обращаться только из соображений безопасности пациента. И раз главный анестезиолог здесь, то я сразу же хочу задать вопрос: это что, у вас принято толкаться и бить по рукам? Вы что, тут все так работаете? Если у вас так принято, то имейте в виду: я быстро учусь. Если толкнет меня кто-нибудь еще раз, я толкну в ответ. Вот это я как раз хорошо умею делать. И к трубе моей больше чтобы никто не прикасался. Всем всё понятно?» После такой речи наш ассистент приосанился и не сказал больше ни слова. Все теперь косились на него. В нашем деле ведь как? Нужно вовремя найти виноватого. А раз Тая быть виновной категорически отказалась, все шишки полетели на молодого хирурга. В данном случае он действительно не имел права так поступать. Короче, эта малышка нам задала жару. Фридхоф стоял у порога и был безумно горд за свою ученицу. И там же, рядом с Фридхофом, стоял Томас Кайзер. Думаю, он в тот день и положил глаз на нашу Таю. После этого дня он начал открыто проявлять по отношению к ней знаки внимания.

— А что было потом? Она стала встречаться с Томасом Кайзером? — захваченная историей, спросила Оливия.

— А что потом? — хирург покосился по сторонам. — Потом я не знаю. Я в личные дела сотрудников не вмешиваюсь. Главное — что сейчас мы видим итог: Тая выбрала не этого разгильдяя и бабника Томаса, а Фридхофа. И сказать по правде, я с первого дня, как Тая стала ученицей Майера, понял, что тут всё серьезно. Что тут скажешь? Они красивая пара, даже несмотря на большую разницу в возрасте. С ней наш Майер прямо зацвел, а Тая с ним стала увереннее и сильнее. Хорошо всё-таки, что Кайзер не стал требовать суда для этой девочки.

— А что же там за история с часами?

Хирург пожал плечами.

— Чёрт его знает, что там случилось. Говорят, что Тая давно втиралась в доверие к начальнику. Может быть, так срочно нужны были деньги. Но главное, что Кайзер всё простил, и Тая на свободе. Да что там эти часы? Всё равно никакая вещь не стоит того, чтобы из-за них портить жизнь молодой девушке. Только до сих пор мы все ломаем головы, зачем Тая это сделала. На воровку она совсем не похожа. Зачем она взяла эти часы? Неужели денег было недостаточно?

— Каких денег? — съёжилась Оливия.

— Разве вы не знаете? Вместе с часами из сейфа была украдена большая сумма денег. И хотя Тая за время работы в нашей клинике успела проявить себя как очень способный врач и честный человек, всё равно теперь сложно смотреть на нее без подозрений и предвзятости. Не хочется, конечно, в это верить, но факты — вещь упрямая. Ее видели в тот день соседи. Она вышла из дома Кайзера с этими огромными старинными часами в руках. А в сумке, наверное, были припрятаны деньги. К тому же всем уже известно, что Тая даже отрицать это не стала. Скорее всего, из-за ее чистосердечного признания Кайзер простил ее, и дело свернули.

— Да-а… — протянула Оливия. — Неприятнейшая история.

— Да, — поддержал хирург. — Неподходящая тема перед венчанием.

Оливия беспечно улыбнулась, словно ее совсем не волнует эта тема, и сама перевела разговор в другое русло. Что ж, видимо, хирург-эндокринолог на этом этапе больше ничем не может быть полезен. Так что Оливия с удовольствием оставила его в покое. Тем более что ее внимание уже давно привлекла гостья со славянской внешностью. Чутье подсказывало Оливии, что эта молодая девушка может во многом прояснить ситуацию.

Во время фуршета Оливия как бы невзначай села за один стол с этой незнакомкой.

— Извините, вы говорите по-русски? — спросила Оливия, приветливо кивнув ей.

В ответ девушка расплылась в улыбке.

— Я смотрю, тут многие говорят по-русски, — ответила она. — Это очень приятно. А я переживала, что буду молчать весь вечер.

— Ну что вы! Мы вам этого не позволим. Меня зовут Оливия. Я работаю вместе с Таей. У нас много русскоговорящих сотрудников. Так что не удивляйтесь, — сказала Оливия и протянула девушке руку.

— Очень приятно. Меня зовут Лена. Я из Украины. Подруга невесты. Мы с Таей Мельцер знакомы с детства. В школу вместе ходили в Николаеве, а потом вместе поехали в Запорожье поступать в медицинский университет. Поступили на один факультет, жили вместе в общежитии. Короче, мы с ней как родные сестры. Жаль только, что теперь она живёт так далеко. Мне ее очень не хватает.

— Вы сказали Тая Мельцер? — переспросила Оливия.

Лена беспечно махнула рукой.

— Ах, всё по привычке зову ее так. Мы с Таей с первого класса вместе. До одиннадцати лет она носила фамилию Мельцер. А потом ее мама вышла замуж, и Тае присвоили фамилию отчима. Но весь класс, в том числе и я, так и называем ее до сих пор просто Мельцер. Так куда проще и короче, чем длинная, засасывающая фамилия Воронкова. К тому же ее отчим Воронков был жутким негодяем.

— Правда? — заинтересовалась Оливия. — Что же такого он сделал?

— Ой, лучше вам этого не знать.

Лена покачала головой и отвела взгляд, зааплодировав молодым, когда они вышли на середину зала для первого танца.

«Это-то как раз мне и нужно знать, — подумала Оливия и тоже зааплодировала. — Но еще не вечер, Леночка. Пропустишь шампанское, чуть развеселишься, растрогаешься… Потом мы с тобой разок выйдем в туалет. Я расскажу тебе, какой ценный сотрудник твоя лучшая подруга. Как ты там ее назвала? Мельцер? Пусть будет Мельцер. Услышишь о подруге лестное словцо — и всё мне сама расскажешь. Ведь вижу, что и самой тебе хочется об этом поговорить».

Оливия любезно наполнила бокал Лены шипучим напитком и, чуть наклонившись к ней, сказала:

— Как они божественно смотрятся вместе. Прямо пробивает на слёзы.

— Вас тоже? — обернулась к ней Лена с трогательной улыбкой.

— Тая просто удивительный человек. Она без сомнений заслуживает, чтобы ее вот так сильно любили.

На глазах Лены, как в желобках, собрались слёзы.

«Видимо, они на самом деле лучшие подруги, что большая редкость в наши дни. Так держать!» — возликовала в мыслях Оливия, а вслух сказала:

— Вам повезло, что вы имеете такую подругу.

— Давай будем на «ты», — сказала Лена, поднимая фужер повыше.

— За молодых! — сказала Оливия, задрав над головой бокал с яблочным соком.

Вечером Оливия сидела за своим блокнотом и поспешно делала наброски, время от времени поглядывая на часы. У нее на сегодня еще было запланировано занятие по английскому. День выдался непростым, но очень плодотворным. Оливия успела побывать на венчании, узнать много нового об отношениях Таи и Фридхофа, а также познакомиться с Леной, у которой ей всё же удалось выудить много интересных фактов из жизни Таи. И теперь Оливии не терпелось начать писать новую главу. Но приходилось себя сдерживать, так как занятие по английскому было уже оплачено и ровно в полночь Райан наберет ее по скайпу. Оливия вспомнила его последнее сообщение, где он предложил стать друзьями. Она горько усмехнулась: «Прямо как ребенок. И почему всегда всё нужно начинать так примитивно? Сказал бы как есть: что хотел бы узнать меня получше. Так, по крайней мере, было бы честнее». Только она так подумала, как на экране замигал входящий звонок. Райан позвонил на целых пять минут раньше назначенного времени урока.

— Привет, Оливия, — поприветствовал он.

— Добрый вечер, — ответила она.

— Как прошел твой день? Что ты сегодня делала?

— Много чего, — с удовольствием ответила Оливия.

Как хорошо, когда оплачиваешь занятие и без зазрения совести можешь говорить о чём угодно, совершенно не заботясь о том, что собеседник устанет слушать. Так ведь и должно быть. Да к тому же и сам Райан настаивал на том, чтобы Оливия как можно больше говорила на английском обо всём, что ей приходит в голову. Поэтому она без зазрения совести приступила к своему рассказу. Сначала поведала о том, как прошлое венчание, какие вкусности были на фуршете, какая была погода. Потом перешла к сжатому описанию внешности Таи, а затем приступила к самому главному:

— Сегодня я узнала очень много о детстве и юности Таи. Мне рассказала об этом ее близкая подруга. Я сегодня сама убедилась в том, что все негативные слухи о Тае Воронковой — всего лишь пустые разговоры. Она не может быть такой, как о ней говорят некоторые из нашего окружения.

— А может быть, тебе просто очень хочется верить в это? — задумчиво произнес Райан. — Помню, ты мне сказала, что очень любишь своих персонажей и всегда готова подобрать правильные слова и фразы, чтобы оправдать даже самые низкие их поступки.

От этих слов Оливию охватили противоречивые чувства. С одной стороны, ей было досадно, что Райан не верит в то, что Тая не виновна. Но, с другой стороны, ей было приятно, что он готов подискутировать о начатой книге. Это всегда приятно, когда есть кто-то, с кем можно поговорить о том, что тебя так волнует. Наверное, у писателей это желание развито во сто крат сильнее, чем у людей других профессий.

— Да, но в этот раз всё иначе, — возразила она. — В этот раз мне попался на самом деле необычный персонаж. Я даже знаю, героиню какой сказки Тая мне напоминает. Ты читал старую сказку о принцессе, которая скрывалась под уродливой ослиной шкурой?

— Шарль Перро?

Оливия округлила глаза. Хотя она и задала вопрос, но совершенно не ожидала услышать от Райана положительный ответ.

— Ты знаешь эту сказку?

— А что тебя так удивляет? Я ведь тоже был ребенком.

— И ты читал сказки о принцессах? — подозрительно улыбнулась Оливия.

— А что тут такого? Я учитель литературы, и к тому же у меня есть младшая сестренка, которая любила эти сказки.

— У тебя есть младшая сестренка? Ты не говорил.

— Ты не спрашивала.

— Да, действительно. Но я всегда считала, что это не этично — задавать учителям вопросы, которые не касаются урока.

— Может быть. Но со мной ты можешь общаться свободно и спрашивать обо всём, что тебе интересно.

— Прямо обо всём?

— Да, но после того, как ты закончишь свой рассказ о принцессе в ослиной шкуре.

— Ах да, — опомнилась Оливия. — Так вот, в этой сказке принцесса сбежала из дома от своего сумасбродного отца. И чтобы ее никто не смог разыскать, она пряталась под ослиной шкурой. Она выглядела до того безобразной и жалкой, что никто никогда не признал бы в ней хотя бы просто девушку, не то что принцессу. Вот так она всю сказку и проходила в замарашках. В детстве эта принцесса восхищала меня больше всех остальных тем, что она храбрая, сильная и благородная девушка, которая выполняла всю грязную работу на ферме, прошла через столько трудностей и при этом смогла сохранить в себе доброту и достоинство. Очень трогательная детская сказка. Многому учит.

— И ты думаешь, что Тая, как та принцесса, прячет свое истинное лицо под ослиной шкурой?

— Да, я уверена. Мне еще предстоит узнать, зачем ей это нужно.

Райан задумчиво покачал головой и после непродолжительной паузы сказал:

— Что ж, всё может быть. В мире много разных людей и историй. В своей жизни мне тоже удалось однажды повстречать такую девушку.

— Правда? И что там было?

Оливия по привычке взялась за ручку, чтобы записать что-то интересное. Как ни крути, а она всё же воровка чужих историй.

— Что было? Я и сам не знаю. Я до сих пор думаю о том, зачем она прячется под ослиной шкурой. И что это за шкура, что она под ней всё время прячется?

— А ты попробуй заглянуть под шкуру, может быть, там и не принцесса вовсе, а лягушка, — хихикнула Оливия.

— Я был бы рад заглянуть, да вот она не подпускает так близко, чтобы я мог хоть немного разглядеть ее сущность.

Только теперь, чуть остудив свой пыл, Оливия стала догадываться, кого он имеет в виду. Поэтому она решила быстро закруглить тему.

— Тогда оставь всё как есть. Если ты не писатель, то тебе и незачем заглядывать под уродливые шкуры. Не имеет смысла.

— Почему? А вдруг под большими ослиными ушами прячется прекрасная женщина?

Говоря эти слова, Райан не сводил с нее глаз. И это уже начинало ее волновать. «Так, нужно что-то делать, — подумала Оливия. — Только без паники. Это просто трюк. Так многие парни делают».

— А слабо тебе полюбить сначала большие ослиные уши? — спросила Оливия, стараясь отшутиться.

— То есть полюбить осла? — улыбнулся Райан.

— Да! — рассмеялась в ответ Оливия. — Или перед друзьями будет стыдно?

— У меня особо нет друзей. И я бы смог заинтересоваться девушкой даже несмотря на ослиные уши. Я бы смог принять любую девушку, даже со шкурой в придачу, если бы она меня зацепила чем-то необычным. Например, такими необычными беседами. Необычными… Такими, как у нас с тобой.

«Пахнет горелым! — обрушилась на себя Оливия. — Нельзя, Оливия. Этот прокисший учитель просто не может смириться с отказом. Самолюбие и всё такое. Не поддавайся: это пройденный номер. Ты ведь уже знаешь!» — фыркнула она, ощутив, как от слов Райана у нее начало разливаться приятное тепло в животе. Чтобы прекратить эти признаки влюбленности, нужно как можно скорее сказать что-нибудь нейтральное.

— Кстати, по поводу всего необычного, — встрепенулась Оливия. — Я как раз совсем недавно наткнулась на несколько неординарных идиом и выражений. Хорошо бы ты мне их объяснил.

Взгляд Райана заметно погас.

— Хорошо, — сказал он, не скрывая досады в голосе.

Такой тон даже немного удивил Оливию. Обычно что бы она ни сказала, он всегда держал на лице маску воодушевления и сохранял дружелюбную интонацию. Оливия и не думала менять избранную позицию. Ей просто незачем дружеские или какие бы то ни было отношения. И будто читая ее мысли, Райан неожиданно прервал занятие и спросил:

— Почему ты так бежишь от каких бы то ни было отношений?

Именно сейчас Оливия никак не ожидала услышать такой вопрос. Она растерянно заморгала, но тут же взяла себя в руки.

— Кто сказал, что я бегу? — спросила она.

— Мы можем говорить как взрослые люди, без лукавства?

Как ни странно, но именно эти слова зацепили Оливию. Впоследствии она поняла, что именно эта фраза выделила Райана из всех остальных парней, которым Оливия не дала ни малейшего шанса.

— Хорошо, — ответила она. — Что ты хочешь знать?

Райан смотрел на нее прямо, уверенно, но без вызова и упрека во взгляде.

— Почему мы не можем стать друзьями? Почему не можем просто общаться?

— Потому что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной. Все эти намеки на дружбу — это ведь зачатки симпатии.

— Не спорю.

— То есть ты хочешь сказать… — Оливия запнулась, и от этого ей самой стало стыдно.

— Да, — Райан ответил прямо, но чуть понизив голос. — Я сам не знаю, как так получилось. Ты начала мне нравиться, и я это заметил не так давно. Всё, может быть, началось с того, что ты прилежно готовилась ко всем занятиям. Редко встретишь ученика, который бы так старательно выполнял все домашние задания и так усердно учил язык. Потом мне было просто любопытно узнать, что ты за человек. Ты без адреса, без родины, без нации. Ты ведь так и не объяснила, как так получилось, что ты одной национальности, но родилась в мусульманской стране, а потом всё время училась с русскоязычными людьми, переезжала из страны в страну. Зачем сменила свою религию и стала христианкой? Перемешала в голове все ментальности и культуры. Непонятно вообще, кто ты и как с тобой общаться. Неужели и вправду ты ради чужих историй пересекаешь города? Признаться, мне даже сложно было поверить, что есть люди, которые на такое способны даже ради творчества. Я от занятия к занятию по кусочкам собирал твою историю. И чем больше я о тебе узнавал, тем сильнее запутывался. Приходилось задавать тебе вопросы в час по чайной ложке, ты ведь совсем не любишь долго говорить о себе. За долгое время работы учителем я уже привык, что люди с удовольствием рассказывают о себе. О своей жизни, о своей истории. А ты говоришь о некой Тае Воронковой. Ее история волнует тебя больше, чем собственная. Если я задаю стандартный вопрос, ты обязательно вводишь меня в ступор своим ответом. Я не говорю, что ты особенная. Все девушки по-своему особенны. Но ты просто другая.

«Ну, всё, — выругалась про себя Оливия. — Он уже начинает задумываться о том, кто я такая? Дело пахнет керосином. Нужно делать ноги».

— Только не надо сразу сбегать, — будто снова считывая ее мысли, сказал Райан. — Я не буду тебе надоедать. Мы можем, как и прежде, просто проводить занятия по английскому. Сделаем так, как ты скажешь.

— Это будет уже не так просто, — с грустью в голосе сказала Оливия.

— Я буду твоим учителем, и мы не поднимем больше эту тему, если ты не хочешь.

— Спасибо. Если сказать честно, я даже не знаю теперь, как поступить.

— Но ты не можешь прекратить наши занятия сейчас, — Райан улыбнулся. — Ты не можешь нарушить такую твердую традицию: брать ровно сорок занятий у каждого учителя. Я знаю, это не в твоих правилах — нарушать правила. Ты для этого слишком принципиальная девушка. А у нас только восемнадцатое занятие.

Оливия рассмеялась. «На редкость интересный парень», — подумала она, но вслух ответила:

— Да, ты прав. Мы не можем остановиться сейчас.

— Очень хорошо. Тогда давай перейдем к нашей теме. У нас еще есть полчаса.

— Давай сегодня просто пообщаемся, — сказала Оливия.

Райан просиял в улыбке, как подросток.

— Хорошо, — сказал он. — Сделаем так, как ты скажешь. О чём бы ты хотела поговорить?

— Я тут подумала, ты уже очень многое знаешь обо мне. А я о тебе совсем ничего. Может быть, расскажешь немного свою историю.

« — Вот что ты сейчас делаешь? — разразился голос в голове Оливии. — Ты ведь сейчас им интересуешься. Он что, тебе так интересен? Что ты хочешь о нем узнать? А главное — для чего?

— Ой, да закрой уже свой рот, — отмахнулась она от надоедливого собственного голоса. — Я ведь писатель. Может быть, его история привлечёт меня, и я вплету ее в следующую книгу. Вот и всё. Я ведь у многих беру интервью. Почему у него не могу?

— Это всё отговорки. Ты сама чувствуешь, что он тебе начинает нравиться.

— Ничего подобного. Всё, замолчи.

— Я тебя предупредила. Потом ты уже не сможешь вернуть всё на свои места…»

— Ты меня слышишь? — врезался в ее внутренний диалог Райан. — Или у тебя там в голове свои беседы?

Оливия громко рассмеялась. Просто удивительно, как это ему так сегодня удается считывать ее мысли. Это даже немного пугает.

— Нет. Всё в порядке. Ты можешь начинать свой рассказ, — Оливия взялась за ручку.

— Ты будешь записывать?

— Да. А что такого? Это ведь тоже часть занятий. Назовем это аудированием. Ты говоришь, я слушаю. Буду записывать слова, которые мне непонятны, а в конце я спрошу.

— Ты зануда, — рассмеялся Райан. — Нельзя ли просто расслабиться и общаться?

— У нас занятия по английскому, не забывай.

— Конечно! — Райан беспомощно поднял руки, как бы показывая, что он сдается. — Это часть урока, а никак не дружеская беседа.

— Ни в коем случае.

— Вот именно. Ну что, приступим к аудированию? Готова?

Оливия кивнула.

Полчаса пролетели, как одна минута. Оливия всегда очень точно следила за временем и никогда никому не давала затягивать или укорачивать оплаченный час занятия. После того как лицо Райана погасло на экране, Оливия открыла свои наброски для книги. Она планировала сразу же после занятия сесть за компьютер и писать целую ночь, не отрываясь. У нее было столько идей и вдохновения, а сейчас всё куда-то пропало. Но менять свои планы она не собиралась. Она встала, заварила себе кофе, открыла окно. Сейчас она соберется с мыслями, и всё будет как прежде.

Ночью Цюрих выглядит совсем иначе. Днем это деловой и занятой город, где все люди как-то странно выглядят: на одно лицо. Ночью же этот город становится тихой умиротворенной гаванью. Из своего окна Оливия любила смотреть на ровную мерцающую поверхность озера. В такие минуты ей казалось, что время замирает. В Цюрихе Оливию так же, как и в других красивых городах, посещали мысли прекратить свой бег и кинуть якорь. Но, как правило, эти мысли рассевались с ночной синевой. Нет, она не может сейчас остановиться. По крайней мере, не здесь. Мысли о Райане лениво накатывали на нее временами, и она этому сейчас совсем не хотела противиться. Сегодня он успел рассказать о себе совсем немного, но во время его рассказа Оливия каким-то внутренним чутьем ощутила некую его схожесть с ней. Будто бы он перенес нечто подобное, что и она. Или ей так хотелось в это верить. Одно она знала теперь точно: ей хотелось бы узнать чуть больше о нем, и она заверяла свой внутренний голос, что это нужно только для творчества и не больше.

Простояв у окна еще минут пять, она наконец снова уселась за компьютер.

«Тая родилась в городе Николаеве. Фамилию Мельцер она унаследовала от своей мамы Амалии Мельцер, а та, в свою очередь, от своего родного отца Грегора Мельцера. Тая всегда знала, что в ней течет немецкая кровь, и это понимание ей давалось очень нелегко. Ведь все дети в ее окружении считали немцев фашистами и убийцами. Но Тая смело выдерживала травлю со стороны и даже не думала стыдиться своего происхождения. Возможно, именно это сделало ее немного отстраненной. Она с детства не любила находиться с другими детьми. Ей куда больше по душе было играть одной.

Еще когда Тая была малышкой, она услышала, как мама разговаривала со своей сестрой по телефону. Тая не разобрала всех слов, но внутренним чутьем она всё же поняла, что мама говорит об ее отце. Тая знала о своем отце очень мало. Знала лишь, что мама сбежала из родной Одессы, чтобы забыть его. В Одессе остались все родственники и перспективная работа. Но по непонятно каким причинам Амалия переехала в Николаев, когда Тая была еще на стадии зародыша. Сама Тая всегда считала Николаев родным городом и никогда не тосковала по Одессе, по маминым родственникам и уж тем более по папе. Тая знала одно: папа причинил маме настолько сильную боль, что маме пришлось распрощаться с любимым городом и родными людьми. А кроме того Тая часто становилась свидетельницей маминых бессонных ночей. Иногда до Таи доносились мамины всхлипывания и молитвы. В такие минуты Тая ложилась рядом с мамой и вытирала ее слёзы. Тая знала, что маме больно, но при этом никогда не смела задавать ей вопросы.

Вместе с мамой Тая впервые начала посещать небольшую православную церковь. Там ее окрестили и научили читать Священное Писание. Она с детства росла прилежным ребенком. Во всём старалась помогать маме, не шалила, не оговаривалась. Когда пошла в школу, то блестяще училась. О папе никогда не спрашивала. Короче говоря, делала всё, чтобы маме рядом с ней было спокойно и хорошо. Ведь она и так страдает. Тая давно поняла, что мама ее будто бы сохнет на глазах. Даже во время молитвы ее слёзы были совсем не такими, как у других женщин; они не приносили ей облегчения, но напротив, будто бы иссушали ее кости. Тая не могла понять причину маминой печали. Знала только, что той всегда нездоровится.

Когда Тае было пять лет, она обрела свою первую закадычную подругу. Темнобровая девочка с ярко-каштановыми волосами и звучным именем Лена Королькова — именно эта девочка стала первой и единственной подругой Таи. Сначала они ходили вместе в церковь, а потом пошли в один класс.

В общем можно сказать, что детство Таи ничем особенным не отличалось. Росла она как большинство девочек: старательно училась, любила читать, увлекалась рисованием, имела только одну близкую подругу. Ее мама Амалия Мельцер работала на металлургическом заводе. Денег им двоим хватало, так что жили они пусть и не роскошно, но без особой нужды.

Перемены наступили за месяц до того, когда Тае должно было исполниться одиннадцать лет. Амалия решила выйти замуж за своего старого знакомого — травматолога Сергея Воронкова из Одессы. Всё произошло очень быстро. После женитьбы Сергей Воронков переехал в Николаев, и они зажили дружной семьей. Почти год Тая называла его дядей Сережей, но после официального удочерения она в первый раз назвала его папой. Всё поначалу складывалось хорошо. Тая стала лучше одеваться и даже могла себе позволить записаться на платную секцию по плаванию. Новый папа забирал Таю после школы на машине, этим самым вызывая зависть у ее одноклассников.

Сергей Воронков был отличным врачом и мог бы всегда быть хорошим мужем и отцом, если бы регулярно не прикладывался к стакану.

— Кем бы ты хотела стать, когда вырастешь? — спрашивал он Таю, когда был трезв. — Может быть, ты хочешь быть врачом, как твой папа? Знаешь, это очень благородная профессия.

Тая пожимала плечами, но не оставляла эти слова без глубоких раздумий.

— А каким врачом быть лучше? — спрашивала она у отчима.

— Это ты должна понять сама. Но никогда не выбирай ту сферу, где обещают хорошо платить, а у тебя к этому не лежит душа.

Тая смотрела в глаза отчиму и обещала быть благоразумной и выбрать только то, к чему она призвана. В такие минуты можно было даже позавидовать такой гармонии и взаимопониманию между Таей и ее отчимом. Но уже на следующий день Воронков вваливался в дом пьяный и разъяренный. Тая смотрела на то, как он валится с ног и устраивает слюнявые концерты. Сложно было узнать в этом пьяном существе того самого доброго и заботливого отчима. Однажды Сергей перевернул стол только потому, что Амалия подала ему не ту вилку. В такие минуты он был просто неузнаваем. Тая всерьёз задумывалась над тем, что же происходит с человеком, когда он выпивает. Как будто вместе с содержимым стакана в человека входит злой бес, и может быть, даже не один. А на следующий день Сергей просыпался и слёзно просил у Амалии и у Таи прощения, обещая никогда больше не прикладываться к спиртному. Сначала Воронков сильно переживал из-за своего дурного поведения. Но чем чаще он нарушал свое обещание, тем меньше было слёз после его отрезвления. Впоследствии он и вовсе перестал просить прощения. И может быть, чтобы напрочь заглушить муки совести, он стал во всём винить Амалию и ее дочь Таю. Однажды в порыве гнева он крикнул Амалии, что та никогда его не любила.

— Ты тогда и сейчас остаёшься всего лишь его подстилкой! — исступленно орал он. — Я тебе никогда не был нужен! Так ведь?! Отвечай! И смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю! Ты ведь всё еще любишь его?! Любишь ведь?!

Амалия в такие минуты брала Таю в охапку и запиралась с ней в ванной. Глядя на то, как мама обливается слезами, Тая понимала, что, возможно, Воронков говорит о ее отце. Всё сходилось: отчим ее из Одессы, Амалия тоже. Значит, именно там живет ее родной отец, от которого мама так поспешно сбежала. Видимо, Воронков хорошо знал ее отца, раз всё еще не мог успокоиться и перестать ревновать. Но даже тогда терзаемая любопытством Тая не смела спросить маму о том, что же случилось там, в Одессе.

Тае уже было пятнадцать лет, когда она, однажды придя из школы, обнаружила свою мать в синяках. Амалия лежала на диване, приложив к лицу замороженную курицу. Лицо ее в эту минуту выглядело настолько ужасно, что Тая даже не сразу узнала свою мать. Вне всякого сомнения, такой зверский поступок мог совершить только пьяный Воронков. Тая уже знала, на что способен ее отчим в таком состоянии.

— Что он с тобой сделал? — причитала Тая. — Как он мог? Я заявлю в милицию…

Амалия махнула на нее рукой.

— Всё в порядке, — сказала она Тае. — Я сама во всём виновата. Он пришел пьяный, как всегда. Мне нужно было оставить его в покое, но я сама стала к нему придираться по мелочам.

— Всё равно это не повод…

Тая не могла найти подходящих слов. Она обливалась слезами, глядя на избитую мать.

История повторилась уже через неделю, только теперь уже на глазах Таи. В тот вечер Тая и Амалия преспокойно сидели в зале и смотрели вечерний сериал. После первого рукоприкладства Воронков уходил рано и приходил поздно. Он вел себя тихо и делал всё, чтобы его было как можно меньше заметно. Но в тот вечер он пришел с работы пораньше. Ключи Воронков часто забывал дома и поэтому звонил в дверь, как гость.

— Я открою, — сказала Амалия, находясь ближе к выходу.

Тая сидела боком к входной двери и всё же мимолетным взором уловила тот момент, когда отчим с порога заехал со всего маху Амалии по лицу. Просто так, не говоря ни слова, не дав себя разглядеть, он с такой силой ударил бедную женщину, что та отлетела на целый метр, ударилась спиной об шкаф и залетела под стол. Тая бросилась в прихожую. Воронков был в неистовом бешенстве, и, как всегда, не понятно, по каким причинам. Он озверело набросился на Амалию и принялся избивать ее ногами. Глухие стуки смешивались треском рвавшегося халата. Амалия, сжавшись в комок, не издала ни единого звука. Тая набросилась на Воронкова сзади. Вооруженная длинной фарфоровой вазой, она принялась колотить отчима по спине. Взбесившийся, как дикий зверь, Воронков рванул к Тае и, схватив ее за горло, нанес ей несколько глухих ударов по носу. Тая обронила вазу и начала отбиваться от него, насколько ей позволяли силы. За всю свою жизнь на нее никто и никогда прежде не поднимал руки. И сейчас она сама пребывала в бешенстве от осознания, что ее бьют. Воронков впился своими пальцами ей в горло. Тая издала сухой кашель и истошно захрипела. За спиной отчима мелькнула мамина рука с той же самой вазой. Послышался глухой звук, и после этого перед глазами Таи замельтешили синие и желтые точки. Тая не помнила, как она потеряла сознание и как потом пришла в себя. Преодолевая боль в голове, она открыла глаза. Тая так и осталась лежать в прихожей рядом с Амалией, которая вытирала окровавленный нос, продолжая валяться под столом. Тая подползла к матери и улеглась ей под бок.

— Ты в порядке? — спросила Амалия таким голосом, словно ничего особенного не произошло.

— Как ты можешь такое спрашивать? — преодолевая удушающую боль в груди, спросила Тая.

— Будешь винить меня? Валяй, — сказала Амалия.

Тая подняла голову и посмотрела на мать. Та лежала опухшая и окровавленная, но в глазах ее не читалось ни малейшего намека на отчаяние или хотя бы сожаление. Тая впервые почувствовала необъяснимую злость на мать.

— Что с тобой такое?! — выпалила она, сдерживая слёзы. — Почему ты такая? Почему ведешь себя так, словно наслаждаешься своими мучениями? Тебе что, нравится быть жертвой? Нравится, когда с тобой обращаются как с собакой?

— Перестань, Тая, — холодно перебила ее мать. — Ты ведь ничего не знаешь.

— Я ничего не знаю, потому что ты мне ничего не рассказываешь.

Амалия поднялась и еще раз ощупала свое вспухшее лицо.

— Тебе и не надо это знать, — сказала Амалия, словно отмахнувшись от дочери. — Твоя мать сделала в прошлом очень большой грех. Бог наказывает меня за это. Я заслужила.

— Тогда какой грех совершала я? За что Богу наказывать меня?

— Тебе не нужно было за меня заступаться. Ты получила за то, что заступилась за грешницу.

Тая вылезла из-под стола и, схватив первое, что попалось ей под руку, швырнула об стенку. Это была та самая длинная ваза, которой она лупила Воронкова. Издав пронзительный треск, ваза разлетелась на мелкие черепки.

— То есть я должна была смотреть на то, как он тебя избивает?! — крикнула разгневанная Тая. — Что ты такое говоришь? Ты ведь ходишь в церковь, ты ведь молишься Богу. Сама говоришь о том, что Он милосердный и всепрощающий. И что теперь? Теперь твой Бог решил именно тебе ничего не простить и наказывать такими суровыми методами? Ты что, бредишь?

— Замолчи, — твердо ответила Амалия. — Тебе лучше ничего не знать.

— Что не знать? Что ты скрываешь? Говори сейчас! Говори, не то я уйду и никогда не вернусь!

В эту минуту Амалия вдруг подняла на нее свой до исступления затравленный взор. На мгновение Тае показалось, что ее мама на грани сумасшествия. Амалия схватила дочь за руку и взмолилась так, будто возносила к небесам свою последнюю молитву.

— Доченька, прости меня, — сказала она. — Это я во всём виновата. Я подвела тебя. Я подставила тебя. Ты страдаешь теперь из-за меня. Я причина всех бед.

Тая обняла мать и разревелась. Что же творится с ее мамой? Таю в первый раз охватил необъяснимый страх за мать. Ей вдруг показалось, что она навсегда может потерять единственного родного человека. Тая испугалась, что ее мать недалека от безумия. И без лишних слов было понятно, что Амалию мучают какие-то ужасные воспоминания о прошлом. Зачем ее добивать расспросами? Тае стало стыдно за свое поведение и больно за мать.

— Всё хорошо, — стала приговаривать Тая. — Всё хорошо. Не переживай. Мы всё это вынесем. Я больше ни о чём не буду тебя спрашивать. Мы будем жить дальше, как будто ничего не случилось. Я тебе обещаю.

В тот день Тая дала себе слово, что ни за что не даст маму в обиду. Она даже готова была терпеть побои отчима, если это еще раз повторится. Именно это она и сказала своей лучшей подруге Лене Корольковой, когда та на следующий день в школе осыпала ее вопросами. Только Лене Тая и смогла признаться во всём, что случилось, взяв с нее предварительно слово никому об этом не распространяться.

Тая не собиралась пропускать занятия и поэтому всех повергла в шок своим распухшим и посиневшим лицом. На все вопросы ребят и учителей она отвечала просто: она упала с велосипеда. Никто, конечно же, ей не поверил. Весь класс в тот день будто бы притаился. Все ходили на цыпочках и не знали, чем помочь избитой до неузнаваемости Тае.

На все надоедливые вопросы классного руководителя Тая отказалась отвечать.

— Я ведь сказала, что упала с велосипеда, — раздраженно говорила Тая. — Разве такое не происходит сплошь и рядом со всеми ребятами? Почему вы атакуете допросами только меня?

Растерянная классная руководительница не знала, какие меры предпринять, чтобы вывести упрямую девочку на чистую воду.

— Может быть, мне твою маму пригласить в школу? — пригрозила учительница.

— Мама болеет. Если у вас хоть немного есть сердце, вы не станете ее изводить этими вопросами.

На этом беседа была окончена. Тая вышла из класса и отправилась на последний урок. Последним уроком в тот день была физкультура. Невысокий и даже чуть тощий физрук Михаил Николаевич сразу же обратил внимание на синяки Таи.

— Воронкова! — громко окликнул он ее, когда все строем шли на стадион. — Подойти сюда.

Тая вышла из строя и приблизилась к Михаилу Николаевичу.

— Ты сегодня освобождена от занятий, — командным тоном сказал он.

— Я себя отлично чувствую, Михаил Николаевич, — попыталась возразить Тая.

— Так, разговорчики отставить. Домой, шагом марш.

— Но ведь…

— Я что сказал? — железным тоном скомандовал Михаил Николаевич.

Как бы Тая ни была упряма, но спорить с еще более упрямым физруком — дело неблагодарное. Она покорно собрала вещи и ушла домой. Но этом Михаил Николаевич не остановился. Он, конечно же, в первую очередь вызвал в свой кабинет Лену Королькову, и та под его строгим натиском во всём призналась.

— Это отчим избивает Таю и ее мать, — разревелась Лена. — Он пришел домой пьяный и накинулся на них. Это так ужасно. Он избил их. У Таи повсюду синяки. Что же теперь будет? Мне так страшно. Как можно было так накинуться на беззащитных женщин? Но я обещала Тае никому ничего не рассказывать. Пожалуйста, но говорите никому, — задыхалась от слёз Лена.

— Спокойно, — протягивая ей салфетку, сказал Михаил Николаевич. — Ты никому и не рассказывала. Иди домой и смотри никому ничего не говори.

— То есть…

— То есть никому не говори, что мы с тобой ни о чём не говорили.

Лена растерянно утёрла лицо и побрела восвояси. Она была больше чем уверена, что Михаил Николаевич ее не выдаст. И он не выдал. Но странное совпадение произошло на следующий день: Тая шепотом поведала Лене о том, что ее отчим Воронков накануне пришел домой весь в синяках и ссадинах.

— Кто-то с ним очень жёстоко обошелся, — сказала Тая, задумчиво глядя в пол.

— М-да… — скрывая волнение, протянула Лена. — Даже не знаю, кто бы это мог быть.