Бесплатный фрагмент - В ожидании чуда

В ожидании чуда
Новелла
Предисловие

Автобиографическое повествование, которое на первый взгляд не имеет смысловой связи. Но постепенно, картина за картиной, шаг за шагом пазл складывается в единое целое. Цель жизни, смысл жизни — что может быть важнее для думающего человека?

Подсознательно эти непростые вопросы встают перед автором с самых ранних лет жизни. Но эти слабые флажочки очень трудно распознать, как судьбоносные. Очень трудно отделить важное от неважного, вечное от временного. Только лишь вера в себя, доверие своим необычным восприятиям и памяти делает возможным осознать, что двигало и движет этим человеком в современном мире.

Это очень и очень непросто. И для читателя тоже покажется, что совершенно разрозненные небольшие фрагменты никак не строят основную мысль. Так продолжается до последних строк. Те же, кто добирается до последних слов, смогут понять, что все описанные прежде сцены связаны единой целью. И эта цель велика и не проста.

Текст требует от читателя широкой эрудиции, анализа и сравнения. Тем не менее, если пытливый ум читателя проделает работу, заложенную автором, он сможет также посмотреть и на свою собственную жизнь под совершенно другим углом зрения, с необычно высокой стороны.

Эта книга для читателя думающего. Она не для развлечения в моменты скуки в аэропорту или на вокзале. Это шанс понять, как глубоко мы все связаны. Это шанс подняться над бытовой обыденностью к высотам духовных свершений.

Глава 1

Впереди меня большая тёмная комната, можно сказать, зал. В самом дальнем конце этого зала видна приоткрытая дверь. В проёме темно, ничего не разобрать. Пол комнаты очень странный, весь в квадратах, как старый плиточный линолеум. Только в центре каждой плитки торчит острый шип, миновать который ступнёй невозможно — так или иначе, нога соскальзывает на этот острый шип. Он колется больно, приходится терпеть. Мне надо пройти сквозь этот зал и дойти до дальней двери. Это больно, но иначе невозможно. Какая-то мощная сила заставляет меня поднимать ноги и опускать их на квадраты, в центре которых торчит этот острый шип.

Но, когда я только чувствую укол в ступню, шип исчезает и превращается в мягкую подстилку, на которую можно опереть вес моего тела и перенести другую ногу вперёд, на следующий квадрат с острым шипом в центре. Так я медленно иду, усилием воли преодолевая острую, но кратковременную боль в ноге и гадая, что же там, в дальнем дверном проёме?

Этот загадочный детский сон стал символом всей моей жизни. Нельзя обойтись в ней без боли физической и душевной, но идти надо. А боль не так страшна, как она выглядит вначале, когда видишь эти острые шипы. Так я и шёл, наступая на эти колючки, которые становились опорой для моего движения вперёд. Но тогда, в детстве, самым заманчивым было не это чудо превращения острого шипа, причиняющего острую боль, а та загадка, что же было там, за дальней дверью, ради чего надо было вытерпеть пусть не сильный, но все-таки укол острого, как игла шипа?

Что же там, в темноте дальнего дверного проёма? Что же там? Со временем этот вопрос только обостряется и встаёт ещё круче, потому что понимаешь, что там, за самой дальней дверью, которую не миновать точно также, как и острые шипы, что-то есть. Там не пустота и не чернота, которая видится таковой, пока ты на свету, там опредлённо что-то есть. Весь смысл движения сквозь жизнь в конце концов сводится к тому, чтобы узнать, а что же там, в черноте проёма самой дальней двери вашей жизни. Что же всё-таки там?

Глава 2

Привокзальная площадь небольшого уездного уральского городка занята необычно плотно. Это центральный вокзал, он же конечная станция местной узкоколейки, построенной Армандом Хаммером еще в 20-е годы двадцатого века. Жители городка гордятся своей уникальностью — у них есть собственная железная дорога, независимая от широкой колеи. На привокзальной площади сегодня людно. Начало лета. На асфальте остались небольшие лужицы вчерашнего дождя, в которых отражается сегодняшнее голубое небо. Детей отправляют в пионерский лагерь.

Дети, родители, воспитатели, пионервожатые, — все галдят, переступают с ноги на ногу. Все слегка взвинчены предстоящим. Вот начало посадки. Маленькие узкоколейные вагончики тёмно-зелёного цвета вмещают примерно по 40 человек. Мне, восьмилетнему, не очень-то страшен предстоящий путь и всё остальное. Я уже привык постоянно быть в детских дошкольных учреждениях, куда мама отдавала меня с 3 месяцев от роду, по её словам.

Мама сегодня красивая: светлые волосы завиты в мелкие кудряшки, на ней летнее платье в светло-синий, с розовым, цветочек. Она слегка нервничает, обеспокоенная тем, что обычно в пионерском лагере детей ждёт куча опасностей — начиная от укуса клеща и кончая мелкими порезами или травмами на воде. Мама стоит и смотрит на главного распорядителя отъезда, который ей, кажется, знаком. Вот, увидев его решительные движения, она идёт со мной к тёмно-зёленой двери вагончика.

Я протискиваюсь через двигающиеся детские тела, удерживая на плече объёмный зелёный рюкзак из брезента. Почему-то, тогда надо было ездить в пионерский лагерь с таким настоящим туристическим рюкзаком, будто бы мы шли в какой-то трудный поход продолжительностью в месяц. Дети ёрзают на своих местах, мягких небольших креслах, переговариваются и передают что-то друг другу.

Наконец, я вижу свободное кресло и сажусь напротив знакомой мне девочки Тани. Знакомой — мягко сказано. Мы почти целый год сидели с ней за одной партой в первом классе, прежде, чем нас рассадили. Её семья живет этажом ниже в нашем подъезде, так что мы общались не только в школе. Наши родители работают вместе, получили квартиры в одном доме. Её папа, крупный рыжий мужчина, почему-то стоит здесь же, в проходе. Увидев меня, он широко улыбается и приветствует меня. Моя же мама стоит на перроне, возле вагона и смотрит через окно, куда я уселся.

Папа Тани наводит на дочку фотоаппарат — вот для чего он здесь. Таня натужно улыбается ему своим круглым личиком. Затем он направляет объектив и на меня — снимем уж заодно и соседа! Я спокойно смотрю на него, не пытаясь ничего изображать. Сегодня мне, вообще, как-то особенно спокойно. Я уверен в том, что лагерь пройдёт хорошо, и через месяц, когда всё ещё будет тепло, я успею накупаться в нашем большом городском пруду.

Когда ты чувствуешь, что жизнь уже перевалила далеко за середину, когда понимаешь, что окружающие считают тебя старше, волей-неволей возвращаешься к тому моменту: а что же там, в сумраке, за самой дальней дверью твоей жизни. К этому моменту ты знаешь о жизни уже всё, или почти всё, — недаром же ты научился читать ещё в 5 лет и прочитал всё, что только тебя интересовало относительно жизни. Кроме того, к этому времени ты имеешь богатый личный опыт, позволяющий в значительной мере отсеять знания, полученные из книг: что правда, а что вымысел чистой воды.

Небольшой детский сад в уездном уральском городке. Лето в разгаре. Я шушукаюсь с мальчиком из нашей группы по имени Серёга. Он слывёт хулиганом, любит показать свою физическую силу и раздавать подзатыльники детсадовцам. Он задирает и меня. Поэтому я не очень-то охотно начинаю с ним общение, помню ещё его предыдущую затрещину на своем затылке. Но на этот раз он предлагает нечто необычное. Он предлагает что-то типа поединка боли.

Суть в том, чтобы выдержать боль, не показав ни единым мускулом на лице, что тебе больно. Его вызов кажется мне стоящим настоящего мужчины соперничеством, и я соглашаюсь. Источником боли мы выбираем пчёл. Во дворе детского сада есть небольшой цветник, где пчёлы водятся в изобилии. Там же, на участке разбиты грядки с овощами, которые воспитатели выращивают сами, стараясь обогатить свежей зеленью скудный детсадовский рацион. Плотный деревянный забор, густо убелённый извёсткой, хорошо скрывает детсадовский двор от постороннего вмешательства.

Мы с Серёгой, заговорщически переглядываясь, идём во двор, будто бы посмотреть на цветы. Он испытующе смотрит на меня — выдержу я спор или нет, ведь наказанием за поражение будет очередной подзатыльник. Однако я уверен в себе на 200 процентов. Этот спор кажется мне детской забавой. Вот и клумба с высокими цветами, похожими на ромашки, только лепестки у них розовые и голубые, как у мамы на платье. Головки цветов покачиваются на уровне наших плеч, ведь нам всего по 4,5 года.

Я первый нахожу пчелу, ползающую по центру цветка. Солнце сегодня ярко светит, дождя нет, и пчёлы заняты своей обычной работой. Я уже знаю, как обращаться с пчёлами — надо аккуратно брать их сверху, зажимая пальцами крылышки, тогда можно делать с пчелой всё, что захочешь. Я так и делаю. Пчела начинает недовольно вращать своим брюшком, пытаясь высвободиться и отомстить обидчику. Я вижу, как её жало выскакивает из острого конца её волосато-полосатого брюшка и быстро заскакивает обратно. Она готова к последнему в своей жизни поединку.

Почему-то в детстве мы считали, что пчела умирает сразу, как только ужалит кого-нибудь. Сейчас у наших соседей по участку 12 ульев, стоящих прямо возле забора, разделяющего наши участки. Летом не раз приходится получать их укусы в голову, но что-то я не замечал, чтобы после укуса пчела бессильно падала в моих волосах — напротив, она тут же улетала обратно в рой или улей. Но тогда, под тем летним зноем, я считал пчелиный укус последним движением её жизни.

Я медленно подношу упирающуюся изо всех сил пчелу к своему запястью на левой руке. Когда её брюшко касается моей загорелой кожи, оттуда с быстротой молнии выскакивает коричневое жало и вонзается в мою руку. Я чувствую острую боль в этом месте. Серёга пристально наблюдает за мной сбоку. Это кульминация нашего поединка. Я чувствую, как боль усиливается и немного растекается по руке, но это и есть всё, что я чувствую — никаких обид, несправедливости или чего-либо ещё, что гарантированно выжимает слезу из уголка глаза. А физическую боль я переношу довольно спокойно.