Бесплатный фрагмент - В гостях у незнаемого

Спасибо!

Хочется выразить благодарность моим близким, участвующим самой своей жизнью во всём, что мне удаётся сделать.

А ещё — моим доброчитам — первым читателям, которые помогли мне многое понять и кое-что улучшить в написанном. Особенно Татьяне Соловьёвой, благодаря которой мне удалось подробно проследить читательский путь от главы к главе и исправить немало неточностей в тексте каждой из них.

Часть первая. Поручение

Глава 1. Из зимы в лето за ноль секунд

Надоевшая слякоть

Точно помню, как вышел из дома в магазин, за хлебом. Так не хотелось отрываться от своей сочинительской писанины!..

Но без хлеба тоже нельзя, да ещё творог закончился, и овсянка, и ещё что-то там есть в списке, который Машенька написала… Она у нас заведует готовкой (и ещё многим другим), а я доставкой (и тоже ещё немало чем).

И вообще, надо шевелиться время от времени. Не всё же пишущим сиднем сидеть. Поэтому и спускаюсь с нашего тринадцатого этажа пешком, а не на лифте. И поднимаюсь пешком, если сумка не слишком тяжёлая. Ведь по дворам от подъезда до магазина — всего-то метров сто с небольшим: маловато для борьбы с гиподинамией.

Маловато, кстати, и для освежения взгляда на мир. Для того, чтобы как-то взворошить чуткость к неброским чудесам окружения. Без такой чуткости всё вокруг может превратиться в надоедливую слякотную обыденность…

На улице, впрочем, оказалось и в самом деле пасмурно, слякотно и уныло, так что правильно мне не хотелось выходить. Ох, погода!.. Февральская зима к завершению движется, а весной и не пахнет.

Что-то моросило — и тут же замерзало. Даже борода была в какой-то снежно-ледяной крошке, будто мне своей седины не хватало. Под ногами хлюпало нечто невразумительно жидкое и скользкое. Пару раз поскользнулся изрядно. Но удержался на ногах.

Какая-то встречная тётя в бордовом пальто, глядя на мои пируэты, сочувственно вздохнула и посоветовала:

— Осторожно, не упадите! Мало ли что…

Будто у меня вот прямо на лице было написано намерение упасть. Нет, уважаемая, нет у меня такого намерения. И, словно в ответ на эту мысль, женщина с недоверчивой обеспокоенностью покачала головой.

А вот дальше…

Перетряхивание обычного

Внезапно, в какое-то неуловимое мгновенье я вдруг и впрямь грохнулся в это слякотное месиво… Но это если со стороны описывать: упал, грохнулся… А изнутри — всё в голове разом перетряхнулось!.. Словно мир вокруг меня мгновенно оказался совсем другим. Верх и низ не то чтобы поменялись местами, а схлопнулись друг с другом до неразличимости.

Жидко-снежная слякоть расстилалась возле самых глаз и выглядела совсем иначе, тем более что очки куда-то отлетели… Тело оказалось не только горизонтальным и распластанным, но ещё и словно разобранным на самостоятельные элементы…

Когда-то, в конном походе, мы выехали без сёдел на побережье озера купать лошадей, а мой своенравный Прыгун заупрямился и взвился так, что я оказался на земле. Время невероятно замедлилось, и я терпеливо наблюдал, как опускается его копыто: то ли на мою голову, то ли рядом. Оказалось, что всё-таки рядом, после чего время пошло обычно. Даже удалось сесть на коня снова и вместе с ним искупаться.

Но сейчас никакого времени не было — ни обычного, ни замедленного. Всё перетряхнулось и замерло.

На этом тамошняя моя память прерывается — и начинается тутошняя…

С этого света на тот

А тут (пока не знаю, как это назвать) — совершенно другая окружающая картина… Всё в голове перетряхнулось ещё раз!.. Что это? Как это?..

Неужели я прямо так, сразу, — и на том свете? Вернее, я уже должен называть его этим, поскольку я же здесь, а не там, где только что был.

Но если я на том свете, почему не было всяких сопутствующих событий: боли, умирания, тёмного тоннеля, по которому душа уносится к свету? Где вообще всё, о чём рассказывали редкие люди, возвращавшиеся из такого любопытного путешествия обратно?..

Ни зимы, ни слякотной дорожки, ни тёти в бордовом пальто, да и вообще всё привычное окружение исчезло. По-весеннему сочная зелень, трава-мурава, цветень всякая… Растения вокруг разные, есть и вовсе незнакомые…

Хоть я и не поднимался после своего падения, но сижу, оказывается, а не лежу. И странно себя ощущаю: молодой, безбородый, безусый, вполне летняя одежда на мне; чувствую себя на удивление легко и бодро — будто мне лет семнадцать… Что ж, если бы мне предложили любой возраст себе выбрать, я примерно такой бы и выбрал, наверное.

Сижу без очков. Ну да, они свалились при падении… Но вижу-то я всё очень-очень чётко, как и в очках не видел. А ведь со второго класса их носил, не снимая…

…Здесь было чудесно. Царила та тишина, которая ошеломляет и приветствует закоренелого горожанина, выбравшегося на природу. Тишина, полная жизни — лёгких шорохов, доносящихся отовсюду головокружительных запахов, птичьего пения и стрёкота кузнечиков. Луг, опушка леса, умиротворяющее журчание ручья где-то неподалёку…

Чудесно чувствовать себя молодым, здоровым, да ещё хорошо видящим, остро ощущающим, полным какой-то летучей энергии…

Всё это было неожиданно, замечательно, но очень уж непонятно… Хотя есть одно объяснение. Может, это такая виртуальная сказка, в которую я вдруг попал в результате загадочных игр собственного сознания? Сочинял, сочинял сказки, вот и досочинялся…

Встречательница

Потом появилась Ми. Вернее, сначала прозвучала приятной нотой у меня в голове. Хотя музыкального слуха у меня отродясь не было, я почему-то точно знал, что это нота «ми». И раздалась она как раз в то время, как из леса вышла девушка приятной наружности. По возрасту — примерно моя ровесница. Моя — в смысле меня-тутошнего, то есть лет по семнадцать нам было.

Лес казался довольно густым, но она вышла из чащи легко, словно он специально расступался, чтобы дать ей дорогу. Правда, меня больше занимал мой внезапно образовавшийся музыкальный слух. Я даже пропел:

— Ми-и-и…

Девушка улыбнулась и утвердительно кивнула головой:

— Да, я Ми, будем знакомы. А ты, наверное, Ви. Можно тебя так называть?

— А вы… ты… — кто?.. Кроме имени?.. — постарался я уточнить её амплуа, не обращая внимания на то, что моё имя оказалось урезанным до какой-то несуществующей ноты.

— Имя ты уже знаешь. Пришла к тебе, потому что я твоя встречательница и проводительница.

— И что? — настаивал я. — Откуда встречательница? Куда проводительница? Или это должность такая? И почему персонально моя? И где мы вообще?..

Ми гостеприимно повела рукой:

— Можем сесть, побеседовать. Постепенно всё непонятное объясню. — И грациозно присела на бугорок неподалёку, плотно поросший густой травой.

Я сидел на таком же бугорке и чувствовал себя вполне комфортно. Особенно после слякотной дорожки к магазину и ошеломляющей депортации с того света на этот. Или всё-таки наоборот: с этого на тот?..

— Конечно, на этот. Мы же здесь, а не там, — подтвердила Ми мою невысказанную мысль и продолжила бодрым экскурсоводческим тоном: — Посмотрите направо. Посмотрите налево. Перед вами — то есть перед тобой — прекрасное место, где можно отдохнуть от неприятной погоды и узнать много необычного. Чтобы узнавать было легче, к тебе прикомандирована самобытная представительница этого мира, знающая, куда и как попасть, чтобы познакомиться с теми или иными достопримечательностями… Фууух, не хочу больше быть экскурсоводом. Лучше проводительницей, как я с самого начала и придумала.

Она умолкла, но в голове у меня прозвучало: «Теперь можно спрашивать».

«Так… — подумал я. — Ещё и телепатия тут используется».

— Ну и что? — пожала плечами встречательница-проводительница. — Обычное общение: типа «то, что сердце сердцу говорит в немом привете». Ты тоже так можешь… Будешь спрашивать-то?

— Буду! — решительно заявил я. — Где мы находимся? Как это место называется?

Разговоры вслух и не вслух

— Отвечаю на второй вопрос, — объявила Ми. — Названий у этого места много. Если перечислять все, только путаница будет. Поэтому перейдём к первому вопросу. Как ты сам-то думаешь: где?

— На том свете! — выпалил я.

— Да, такое название тоже годится, но только если ты там, в земном мире. А если уже здесь, то «тот свет» оказывается этим — и начинается неразбериха. Лучше называть этот «тот свет» иномирьем. Так что приветствую тебя с прибытием в иномирье. Хотя иномирье очень просторное и очень разное. Мы находимся в одном из его миров. Уверена, что в главном, но на этот счёт есть разные мнения. С его названием сложнее. Что тебе самому на ум пришло, когда ты здесь себя обнаружил?

Я постарался припомнить:

— Так… Сначала — что на том свете… Потом — что в сказке…

— Ну да, ты ведь сказочник… — понимающе откликнулась Ми.

«Видно, она знает обо мне больше, чем могло показаться», — подумал я, и Ми откровенно и бессловесно подтвердила: «Должна же я была подготовиться к встрече», — а вслух продолжала:

— Наверное, для тебя это самое подходящее сравнение. А название для этой сказки можешь и сам придумать. Их уже столько напридумали… Может, твоё окажется особенно подходящим. Мы тут обычно говорим просто «Сад». Но прежде чем что-то придумывать, тебе надо же сначала сориентироваться здесь как следует, правда?

— А ты здесь, чтобы меня сориентировать?

Ми подумала и сказала:

— Чтобы помочь тебе ориентироваться. Ты ведь сам должен понять для себя: что, где и как.

Дальше наш разговор почему-то пошёл молча. Выглядело это примерно так:

«И ты мне — на мои вопросы — прямо вот все тайны откроешь?..»

«Ну, размечтался!.. Во-первых, многое ты пока и не сумеешь уловить…»

«Ты что — вот так заранее знаешь, что не сумею?»

«Прости. Это я по себе сужу. У меня сначала не очень-то получалось разобраться, да и сейчас мне больше неизвестно, чем известно… Так что насчёт того, чтобы все тайны открыть — это я не сумею. А что сама знаю — всё расскажу, если спросишь. Но всё равно это капля в море… Да и не в море, а в океане».

«Но спрашивать-то обо всём можно?»

«Ну да, почему бы и нет».

Любопытное дело телепатия… Но всё-таки вслух приятнее разговаривать: получается естественнее и выразительнее. Можно обдумать, нужное слово подобрать. А поскольку я писатель, мне письменная речь ещё больше нравится. Она к настоящей выразительности ведёт, только поискать её приходится.

Но всё это я как-то глубоко в себе подумал, так что Ми и не услышала. Значит, телепатия не всё во мне прощупывает…

От неё пришла мысль в продолжение нашего бессловесного разговора:

«Видишь, как у тебя здорово получается без слов общаться!».

«Но ты всё-таки не очень в мысли вторгайся, — подумал я в ответ. — Дай мне и самому сформулировать».

— Извини, пожалуйста, — кротко ответила Ми вслух. — Увлеклась демонстрацией телепатии.

«Да, такой устно-мысленный пинг-понг очень даже бодрит, — подумал я. — Только трудно отделить то, что думается, от того, что готов сказать…».

Я взглянул на собеседницу в ожидании комментария к моим мыслям, но ничего такого не произошло. Она сидела, нежно поглаживая кузнечика, заскочившего к ней на ладонь. Наверное, разговаривала с ним, почему бы и нет. Телепатия…

Вторгнуться в её мысли я не пытался. Наверное, я всё-таки гораздо старше этой девчонки, так что надо подавать ей пример деликатности.

Тут Ми залилась беспричинным смехом. Кузнечик соскочил с её руки и исчез в траве. Она энергично чесала ладонь об коленку и, не переставая смеяться, пожаловалась:

— Он мне всю ладонь исщекотал…

Пойдём прогуляемся

Вдруг Ми вскочила и позвала:

— Что это мы с тобой так чинно сидим? Пойдём, прогуляемся.

Я не возражал, и она пошла по лесу вперёд, показывая направление, поскольку ни дорожек, ни тропинок нигде не наблюдалось. Поначалу я застыл, завороженный удивительным зрелищем. Она уверенно шла туда, куда хотела, без напряжения огибая любое дерево или куст на своём пути, а деревья и кусты, даже если росли густо, помогали ей в этом, слегка отклоняя стволы или отодвигая ветви. Это было похоже на плавный пластический танец или пантомиму, полную неслышимой, но зримой музыки.

Шагнув вслед, и я оказался вовлечён в этот танцевальный путь по несуществующей тропинке. А деревья и кусты терпеливо поджидали, пока мы оба пройдём рядом с ними, чтобы затем занять прежнее своё положение…

Мы никуда не торопились, на ходу продолжая беседовать. Оказалось, что вполне можно совмещать разговор вслух с мысленным общением, не залезая глубже, чем хочет собеседник. Так что без особой надобности не буду дальше подчёркивать различие этих форм беседы. Общение и есть общение.

— Так, вот ещё вопрос: почему я здесь оказался подростком? Где мои шестьдесят с лишним лет?

— А я бы сказала — скорее юношей. Ответ проще некуда: потому что ты сам выбрал бы себе этот возраст. Разве нет?.. Захочешь — можно это дело изменить. Здесь всякое возможно.

Ми остановилась и удивлённо окинула меня взглядом:

— Тебе что, не хочется побыть молодым? Неужели это хуже, чем быть пожилым бородатым мужиком?

— Нет, — отреагировал я, не задумываясь. — Так мне намного лучше. Я прямо как новенький. А весь жизненный багаж в голове вроде бы сохранился. Прямо волшебство какое-то.

— Вот и радуйся… — И добавила, подумав: — Не волшебство, а чудо.

Технические вопросы

Постепенно я входил в азарт спрашивания, хотя наиболее серьёзных вопросов пока избегал. Хотелось сначала самому обдумать свои догадки.

— Скажи, Ми, а здесь человеку нужен сон?

— Вообще-то нет. Но если хочется подремать-поразмышлять-помедитировать, то вполне получается.

— А ночь здесь бывает?

— Бывает, хотя не так часто, как на Земле. Не регулярно и не подолгу. И такой тьмы, что хоть глаз выколи, не бывает… Кстати, ты видишь солнце?

— Ну да. Оно немного другое: на него спокойно смотреть можно, сколько угодно.

— Наблюдательный, это хорошо. Когда я попала сюда, поначалу многого не замечала. Здесь небо совсем другое, чем в земной жизни. Новое небо и новая земля… Ещё много нового увидишь.

— Интересно… — подыскивал я формулировку. — Ты девушка, потому что я парень? А если бы на моём месте была девушка?.. Наверное, ты была бы парнем, так ведь?

— Да уж парнем точно не была бы, — с изрядной долей иронии заявила Ми. — Странный подход: кто тут на чьём месте. Может быть, кому другому поручили бы встречу. А может, и мне. Ты уж тоже: будь, пожалуйста, на своём месте. Думаю, и ты вряд ли мечтал бы появиться здесь женщиной? Что тут, маскарад, что ли?..

Почему-то я вспомнил, как мы с двоюродным братом однажды на карнавале в пионерлагере переоделись девчатами. Так мы и остались запечатлёнными в этом нелепом виде на пожелтевшей фотографии… И с удовольствием сменил тему.

— А нужна ли здешним обитателям еда? Тебе вот, например?..

— Так чтобы обязательно — не нужна. Но если захочется, можно, например, яблочка отведать… Нет, яблоком угощать не буду, всякие мысли тебе на ум придут, а вот этим… не знаю даже, как называется…

Ми запустила руку в густую крону невысокого деревца и протянула мне один из двух извлечённых оттуда небольших плодов.

— Не бойся, это не древо познания добра и зла. Просто очень вкусно. — И сама с удовольствием откусила кусочек.

Продегустировал безымянный плод и я. Потрясающе вкусный! Может быть, ещё и потому, что во рту у меня не было ставших привычными протезов. Были нормальные зубы и нёбо, чуткое ко всем оттенкам вкусовых ощущений…

— Спасибо, Ми. Здорово!.. Ты тоже уже доела? Тогда ещё один технический вопрос. Если всё-таки порою питаться, то как… — я замялся.

— Никаких «кака» и «пипи», — засмеялась Ми. — Здесь совершенно другой метаболизм организма, если по-земному объяснять.

Да, это было убедительно… «Другим метаболизмом организма» я был сражён наповал.

Ми тоже была чем-то удивлена и спросила, в свою очередь:

— Слушай, откуда столько внимания к таким второстепенным вопросам? К техническим, как ты говоришь.

— Прости, это профессиональное любопытство. У писателей тоже свой метаболизм, не удивляйся. Им нужна убедительность, а она во многом складывается из мелочей.

И всё же я решил ещё поспрашивать. Технические вопросы, не технические, но надо же узнать разные подробности. Тем более что я и оглядываться не забывал.

— Вот ещё вопрос, Ми: где же люди? Где здешние обитатели? Их же должно быть очень немало, если я правильно понимаю, куда попал…

— Обитателей у нас здесь много. Только нет ни толп, ни компаний. Каждый самобытен, каждому есть чем заняться по своему призванию. Когда хочется пообщаться с кем-то, и он откликнется — встретиться нетрудно.

— Хорошо, что толп нет, я сам их не люблю. Но дружеские компании чем виноваты?..

— В толпе человек перестаёт быть самим собой. И в компании тоже. Даже в самой лучшей. Разве нет?

— Ну, не во всём же он изменяется…

— Не во всём. Но если что-то главное в нём тускнеет и вытесняется настроением толпы или компании, это же печально. Вот мы, здешние, и помним об этом.

Что здесь есть и чего нет

Не зря мы пошли прогуляться. Разговор не мешал мне озираться по сторонам, удивляться и радоваться замеченному. Поляна, опушка леса, луг, ручей, а то и речушка, озерцо или холм — всё было каким-то родным и вместе с тем необычным. Будто я не раз уже бывал в этих местах — и будто никогда не видал такого!.. Словно я шёл через луг и перелески к деревне, где живут родители.

Всё было… какое бы слово подобрать… первозданным… и вневременным… Среди берёз и елей встречались пальмы и кедры. В траве виднелись искры земляники, а на кустах висели сочные малинины. Цвела магнолия, а неподалёку красовались щедрые грозди сирени разных оттенков. Летали боярышницы и крапивницы, а среди них — и феерические бабочки тропиков, знакомые мне лишь по музеям и картинкам.

И никакого человеческого мусора: ни бумажки, ни окурка, ни брошенной бутылки…

На время забыв о вопросах, я то ли прошептал, то ли подумал:

— Природа здесь какая-то… такая… настоящая…

— Ещё какая настоящая!.. А ещё дружелюбная. Как здесь к ней относятся, так и она. Когда я здесь оказалась, была просто очарована этим… Впрочем, у растений и у всего остального здесь тоже другая, чем на Земле, природа существования.

— Ага, другой метаболизм! — подхватил я.

Но Ми только улыбнулась.

— Интересно, означает ли это, что птицы тут не питаются червяками и мошками?

— Никто никем не питается, — подтвердила Ми. — Нет необходимости, нет потребности, нет земных инстинктов, побуждающих к этому.

— А есть ли здесь какие-нибудь домашние животные? Домов-то, как я понимаю, нет?

— Дома встречаются, но не такие, к которым привыкли на Земле, ещё увидишь… Людям они здесь редко нужны, а животным тем более. Но ты, наверное, о любимых животных спрашиваешь, а не просто о домашних? Любимых здесь немало.

— Как же они сюда попадают?

— Любимцев своих, если они земной путь тоже закончили, человек в душе своей приносит. Сам постепенно убедишься…

Поколебавшись, Ми добавила:

— Я сама по жизни как-то не очень была привязчива к животным, поэтому никого из них с собой не принесла. Зато здесь любимцы становятся всеобщими, и радость от них достаётся каждому. Тем более что общаться с ними куда легче, чем на Земле.

«Ну да, конечно, — подумал я, — ведь возможна телепатия!..». Ми в ответ кивнула.

— Может, ты сама тогда признаешься, что здесь ещё есть и чего нету? — спросил я и тут же сообразил, что вопрос получился какой-то безразмерный.

Однако он не смутил мою спутницу.

— Всё, что здесь есть, я тебе не перечислю, да и вряд ли ты на это рассчитывал. А вот о том, чего здесь нет, кое-что важное скажу… Если не только о предметах и существах говорить, то здесь нет злобы и ненависти.

— Это запрещено?

— Никакие запреты не нужны. Просто злоба и ненависть здесь не помещаются. Не запрещены, а лишены смысла, которым здесь всё наполнено. Вот и не помещаются.

— А ещё?

— Машин нет, телевизоров и всяких гаджетов… Вообще никакой техники нет. Она здесь ни к чему, эта научно-механическая магия…

— Почему магия?

— Конечно, магия. Это когда стараются использовать в своих сомнительных целях таинственные силы мироустройства… Магию наш Сад тоже не вместит… Сообществ никаких нет, но это мы уже обсуждали.

— Неужели они здесь совсем не образуются? Людям свойственно кучковаться.

— Так я же говорю: не помещается здесь кучкование. Нет смысла. С любым человеком интереснее наедине пообщаться.

— Ты так уверена?

— Ещё на Земле успела в этом увериться. Когда научилась общаться по-настоящему.

— Интересно, как это по-настоящему?

— Когда твоя душа навстречу к этому человеку, а его — к тебе.

— Как у нас с тобой сейчас, что ли?

— Примерно так. Получше познакомимся — ещё интереснее будет. В компании всё это дробится и перемалывается… Если вообще случается.

Надо же, какая мудрая девчонка… Надо будет ещё подумать об этом. А пока — скорее ещё вопрос, пока помню:

— Вот ты говоришь «наш Сад»… Чей это ваш? Что ты имела в виду?

— Наш… общий… Сейчас и твой тоже. Мы здесь все вместе, хотя и не толпимся. Все, не только люди. Ну вот, например…

Ми посмотрела на небо, где плавали несколько облачков, и помахала рукой куда-то вверх. Вдруг одно облачко нырнуло вниз, в нашу сторону, и вскоре приземлилось рядом. И Ми… погладила его рукой, как погладила бы овечку или собачку:

— Привет, моё хорошее. Рада с тобой пообщаться. Ви, наверное, тоже будет рад, когда очухается.

Видно, я и впрямь выглядел несколько ошарашенно. Но быстро спохватился:

— Ага, уже очухался. Уже рад, — и тоже протянул руку погладить облако.

Оно был мягкое и нежное, но вполне осязаемое. Когда-то мне случилось находиться совсем рядом с облаком, замершим на вершине Ай-Петри, где я ночевал. Да и оно, казалось, прилегло отдохнуть. Но то облако было неосязаемым сгустком тумана, а это…

Потёршись около нас, облачко отправилось обратно на небо, а Ми, помахав ему вслед, спросила меня:

— Теперь видишь, какой у нас тут чудесный общий Сад?..

Я кивнул. Однако хотелось ещё уточнить про облачко.

— Как же ты его от остальных отличаешь?

— Люди тоже друг на друга похожи, а когда кто-то больше других тебе близок, его среди всех узнаешь. Хотя и другие облачка приходят пообщаться, если позвать. Это тоже приятно.

Полезное удовольствие

Тут я спохватился: не слишком ли увлёкся вопросами? И вежливо спросил:

— Ничего, что я столько вопросов задаю?

— Почему «ничего»? Замечательно! По-моему, вопрос — это когда что-то интересно и начинаешь думать об этом. Сначала думаешь вопросительно, а потом и отвечательно. Если кто-то помочь может — тоже здорово. Хотя и самому отвечать очень полезно, так же как и спрашивать…

Тут мне почудился какой-то подвох.

— Мне тоже кажется, что спрашивать — это удовольствие. К тому же полезное, как и отвечать. Но ведь ты не будешь, Ми, все остальные ответы на меня самого перекладывать?..

Ми улыбнулась и отрицательно качнула головой:

— Постараюсь не перекладывать. Но бывают вопросы, на которые приходится отвечать самому.

— Это я понимаю…

Оглядываясь вокруг и перебирая всё необычное, что здесь увидел, я понимал, что вопросов явно больше, чем ответов. Но, может, Ми намекает, что мне предстоит остаться здесь надолго или даже навсегда, чтобы отвечать на них? Кстати, это вопрос, Ми. Ответишь?..

На мой мысленный вопрос Ми принялась отвечать вслух:

— Надолго… навсегда… — она словно пробовала слова на вкус. — Вернёшься в земной мир, когда надо будет. А по земному времени ты здесь вообще ни насколько. Ты же сам писал об этом в своей книге про волшебный возок…

— Ну да… Мама Вагика оладьи не успела пожарить за время его долгого путешествия.

— И ветка вишни ещё не перестала качаться…

— Так то сказка…

— Ну и что же? Здесь тоже всё довольно сказочное.

— А мне почему-то кажется, что всё очень реальное — в смысле не придуманное.

— Конечно, ничего не придумано. Всё — создано. Ты же чувствуешь — Кем.

Ми умела говорить так, что было совершенно понятно, когда какое-то слово у неё с большой буквы…

Решился я и на следующий вопрос, но мне почему-то не хотелось произносить его словами. Ведь ты же его услышишь, Ми… Только ответь на него вслух, пожалуйста…

— Ты же сам просил не мешать тебе думать, — удивилась проводительница. — Но раз уж просишь, да ещё не забыл подумать о «пожалуйста», то отвечу. Вернее, ты сам уже ответил в уме… Да, когда-нибудь снова сюда попадёшь, уже навсегда. Хотя может статься, что не совсем вот прямо сюда. И это…

«…зависит от тебя». Сказала Ми это вслух, или мысленно, или я сам подумал, что она так скажет, — было неразличимо.

И мы оба рассмеялись от этой неразличимости.

Знаемое и незнаемое

И всё же надо было понять ещё что-то главное, хотя пока я не знал, как об этом спросить. Может, так?..

Остановившись и прислонясь для уверенности к толстому баобабу (который слегка развернулся, чтобы нам с ним было удобнее), я спросил:

— Здесь, в Саду, и вправду словно в сказке. И о названии для этой сказки можно подумать. Но ведь ты говорила, это лишь часть иномирья. А иномирье в целом? У него есть название?

— Тоже по-разному можно называть… — не спешила Ми с ответом. — Когда я сюда попала (не сразу в Сад, кстати), для меня всё, с чем я встречалась, было просто Тайной… Но сейчас мне кажется, что точнее подходит слово «незнаемое»…

— Почему незнаемое, Ми?

— Потому что не только к иномирью относится, но и к Земле, и к космосу. Мы ведь не всё считаем Тайной, хотя, может, и стоило бы. То, что знаем (или думаем, что знаем), — это для нас знание. А то, что для нас неизвестно, загадочно, таинственно, не торопимся объявлять незнанием, потому что кое о чём всё-таки догадываемся. Так что незнаемое лучше подойдёт.

— …И если догадки об этом незнаемом слышит тот, кто ценит только точное человеческое знание, он назовёт их сказками!..

— Вот именно. А незнаемое — это просто то, что относится не к знаемому, а к Тайне. Так что оба названия подходят, правда?

— Наверное, да. Мне это нравится. Получается, что сказка вовсе не обязательно должна быть выдумкой? Что в ней всё может происходить на самом деле?

— О, как сказочник обрадовался!.. Ну, всё-таки не совсем так, чтобы прямо на самом деле…

— А как тогда?

Ми задумалась. Наверное, слова искала. И вроде нашла:

— Сказка — это догадка о том, Как-на-самом-деле. Но догадываться ведь не значит знать. Вот и выходит, что сказка — это о незнаемом, о Тайне.

Не оглядываясь на дерево, к которому прислонился, я похлопал по его тёплой шершавой коре:

— Но ведь это дерево на самом деле. Вот оно, я его чувствую. Что же, если я про это расскажу, это будет сказка?

— А если вдруг сейчас проснёшься — и окажется, что это был только сон? И дерево приснилось, и я со своими ответами… Начнёшь об этом рассказывать, и получится сказка.

Мне почему-то представилось, что я просыпаюсь, лёжа в снежной слякоти после падения, и, сладко потягиваясь, вспоминаю странное сновидение. Я хмыкнул.

— В сказке о просыпании как-то меньше смысла, чем в том, что я вижу, слышу и ощущаю сейчас.

— Ну да! — обрадовалась Ми. — Всё дело в смысле. Он может быть и в том, что кажется сказкой, и в том, про что думаешь, что оно знаемое.

— А как на самом деле?

— Чем больше смысла, тем ближе к тому, Как-на-самом-деле.

Ми сделала такой жест, будто это «Как-на-самом-деле» невидимо лежит у неё на ладони и закончила:

— Но всё это Тайна.

— Ты хочешь меня совсем запутать? — удивился я. — Получается, что и незнаемое Тайна, и даже знаемое?..

— Ну да, — в свою очередь удивилась Ми. — Знаемое — это только на поверхности, а чем глубже, тем больше Тайны. А незнаемое целиком наполнено Тайной… Как здесь, — и она торжественно обвела рукой всё вокруг, захватив своим жестом и меня с моим дружелюбным баобабом.

Иномирье

Пока всё, что объясняла Ми, было удивительно — и вместе с тем убедительно. Но ведь было что-то и кроме этого… Нет, мои расспросы не кончились.

— Послушай, Ми, вот ты говоришь об иномирье. Мне это словечко очень даже нравится. Но ты ещё сказала, что мы находимся в одном из миров этого иномирья. Но пока никаких других я не вижу…

— Ещё увидишь, — произнесла моя провожатая с какой-то загадочной грустинкой. — Много чего увидишь. Хотя и не всё.

— Почему же не всё? — спросил я из спортивного азарта. — Есть секретные области?

Тут Ми развеселилась.

— Вовсе нет!.. Есть границы твоей вместимости. Не только твоей, — спохватилась она. — Моей тоже. Вообще — человеческой. Каждый из нас, кто живёт здесь, в Саду, может путешествовать по иномирью куда угодно, но никогда не сможет всюду побывать и всё понять. Весь смысл в человеке не поместится, только чувствуешь, что он глубже и глубже…

— А здесь, в Саду?..

— И здесь тоже столько разного, что целиком не охватить. Даже обойти весь Сад не надейся. Но он и сам по себе совершенно особый мир. Кто к этой его особости не готов, может даже не заметить его в просторах иномирья, так Сад и останется для него в заповедной глубине Тайны. Надо человеку дорасти до него, стать для него подходящим.

— Что значит подходящим?

— Не хочу пока говорить. Сам присмотришься, освоишься, в других мирах побываешь — вот и начнёшь постепенно понимать…

Но меня уже разбирало любопытство.

— Хоть пример какой-нибудь приведи.

— Привести пример можно, только без слов ты пока не поймёшь, а слова подбирать трудно.

— Ладно, ты же моя встречательница и проводительница, да и отвечательницей быть не возражала… — постарайся, пожалуйста… — умоляюще сказал я. — Интересно ведь.

— Ну, сам напросился, — решилась Ми, и некоторое время молчала. Потом заговорила немного нараспев: — Здесь каждый чувствует себя совершенно свободным, но без своеволия… Здесь каждый становится собой, но не зациклен на собственной персоне… Здесь каждый полон творческих сил, но без всякого тщеславия… Здесь каждый старается участвовать в Замысле… Всё, хватит с тебя! Думаешь легко словами выговаривать то, что внутри совершенно ясно?.. Ну, у тебя такие трудности ещё впереди.

Глава 2. Почему или зачем

Как бы это всё увязать…

Несмотря на увлекательный разговор с умной и острой на язычок встречательницей, несмотря на невероятный мир, открывающий всё новые удивительные свойства, меня не оставляла некоторая ошеломлённость. Слишком много впечатлений, слишком много размышлений, слишком много вопросов — даже для того, чтобы подобрать к ним слова…

Сейчас, когда я пишу об этом, легче передать свои тогдашние переживания. Но тогда был ошарашен…

Да, мне показалось, что я в раю. Однако не хватало каких-то подтверждений — скажем, райских врат, апостола Петра с ключами… Ну, хоть что-нибудь такое.

И почему Ми всё говорит о сказке? Неужели только потому, что определила меня исключительно как сказочника и приспосабливается к моему пониманию?

Пока всё-таки не очень понятно, умер я или всё-таки не умер, как намекает Ми. А если не умер — как, кто и когда будет меня возвращать обратно? Честно говоря, я был бы вовсе не против.

И почему я вообще здесь очутился? Вряд ли по ошибке, раз у меня персональная встречательница и проводительница. Но тогда почему?..

Не то чтобы меня это страшно беспокоило — всё-таки не напрасно всегда любил философствовать. Скорее, был как-то взбудоражен. И оставался настороже, потому что не мог пока увязать все впечатления друг с другом. Как перетряхнулось всё в голове при падении, так и здесь продолжалось перетряхивание.

В земной жизни, когда читаешь всякие умные книги и пробуешь размышлять на темы мироустройства, легче воображать иные миры и жизнь после смерти. Теперь, среди странной и загадочной очевидности, не всегда сходились концы с концами. А новые впечатления продолжали наслаиваться друг на друга…

Прогулка без устали

Нашу прогулку точнее было бы назвать путешествием… если бы она происходила на Земле. Но она происходила здесь, в удивительном Саду, полном Тайны.

Здесь не было непроходимых чащ. А всего остального было немерено.

Дружелюбные леса и гостеприимные рощи. Ручейки, ручьи и реки. Холмы и горы с водопадами. А когда я заметил ещё и парочку гейзеров, не смог удержаться:

— «Всюду звонкие вольные воды, реки, гейзеры, водопады…»

— «Распевают в полдень песнь свободы, ночью пламенеют, как лампады…» — охотно подхватила Ми.

— У вас тут тоже пламенеют? — осведомился я.

— Это же Гумилёв про звезду Венеру, а не про наш Сад, который в его стихотворение и не вместился бы.

Я сдержанно проворчал:

— Хорошо, что Венера вместилась…

— Да ладно, не обижайся за Гумилёва. Я тоже его стихи люблю. Но здесь ведь всё по-особому!.. Гляди, что покажу, — и Ми поманила меня в глубь леса.

Идя за ней, я вскоре почувствовал притягательный аромат. Мы вышли на полянку, где раскинулся громадный цветок, который мне был хорошо известен, хотя я никогда его не встречал. Красные пятнистые лепестки вокруг уходящей внутрь сердцевины… вот только запах должен быть совсем другим — ужасным, а не прекрасным.

— Это здешняя раффлезия, — гордо сказала Ми. — Правда, замечательный аромат? Это она сама старается.

— Надо же! — удивился я. — Читал, что к ней порою в противогазе подходят: такой невыносимый запах… у нас, на Земле…

Нередко видели мы птиц и самых разных животных. Но я уже сам мог сообразить, что любое существо могло быть чьим-то любимцем — и потому попасть в этот сказочный Сад. А может быть, жило здесь изначально… Даже спрашивать ни к чему.

Впрочем, когда на глаза мне попался небольшой табун лошадей, которые паслись вдалеке на лужайке, я не выдержал:

— Это мустанги, Ми?

— Не-е-ет, это любимцы конников.

— Ты же говорила, что здесь нет толп и компаний.

— Это о людях… А лошадям нужно иногда в табун собираться, сам знаешь. Ты же много лет с лошадьми общался.

— Верно, — подтвердил я, не заботясь уже о том, откуда Ми это знает. И смущённо добавил: — Помню, конечно, что лошадь существо табунное. Подумал: вдруг здесь по-другому…

Перед высоченной горой Ми остановилась и предложила:

— Хочешь на вершину? Оттуда вид отличный… Вижу, что ты не против. На, держись за мою руку, потом сам научишься. Хочу пофорсить, пока ты на новеньких.

Мы взялись за руки — и взвились вверх!..

Это был необычный полёт: без всякого воздушного сопротивления, у Ми даже волосы не развивались. И скорость была такая, что правильнее было бы назвать наше перемещение телепортацией. Только что были внизу — и уже стоим наверху.

…А вид сверху был и в самом деле отличный — отличный от всего, что я когда-нибудь видел. Но описать его я не возьмусь. Он оказался в буквальном смысле слова неописуемым… Уж поверьте, что было очень красиво.

Спустившись таким же образом, мы отправились дальше и вскоре оказались на берегу моря. Оно составляло часть неописуемого вида сверху и простиралось в необозримую даль.

Тут из воды высунулся улыбающийся дельфин, и в голове у меня раздалось его жизнерадостное телепатическое восклицание:

— Привет, гомо сапиенс!

— И тебе привет, дельфино сапиенс! — мысленно отозвался я.

А Ми сказала вслух:

— Это Дельта, одна из наших любимиц.

— Да уже понятно, что нелюбимцев тут нет, — кивнул я.

Проводительница одобрительно улыбнулась и протянула мне руку:

— Через море полетим?..

И мы полетели.

Кстати, меня всё больше поражало полное отсутствие усталости. Не говорю уж о той постоянной усталости, которая незаметно усиливалась в последние годы. Но ведь даже в неутомимой юности приходилось делать перерывы на отдых и на еду (или привалы, или короткие «пережоры», как их называли по-походному), приходилось заботиться о ночном отдыхе. Здесь свежесть и бодрость не убывали ни на йоту — сколько бы мы ни шли, сколько бы ни летели, сколько бы ни было впечатлений…

Чудо — это не волшебство

— Прямо волшебство какое-то! — восхитился я, когда мы невероятно быстро оказались на другом берегу. Нет, на другом побережье…

— Никакого волшебства, — строго отозвалась Ми. — Я тебе уже говорила. Это чудо. А всякое волшебство — просто подражание чуду. Всего лишь своеволие с магическими способностями.

— А что же тогда чудо? — удивился я.

— Чудо — это Тайна в гостях у реальности. Ну, точнее, у того, что в земной жизни называют реальностью.

Хорошие определения, мне нравятся. Но надо будет потом обдумать. Наедине. А пока есть вопрос:

— Это на Земле. А здесь ведь по-другому?

Ми с удовольствием отметила:

— Да ты уже у нас осваиваешься. Чувствуешь разницу… — Помолчала, слегка задумавшись, и добавила: — Наверное, здесь это можно назвать постоянным условием существования. Примерно так. Сам потом обдумаешь. Наедине.

Мы оба улыбнулись. Я уже понял, что можно думать так, что другой услышит, а можно совсем в глубине, без всякой телепатии, — и на чтение верхних мыслей уже не обижался…

На Земле и впрямь можно принять за чудо то, что выходит за пределы твоих знаний. А для тех, кто знает, это просто технология. Например, у фокусников. Но когда в гостях у реальности Тайна — совсем другое дело: за ней не стоит никакой земной технологии, только незнаемое… Здесь я сам в гостях у незнаемого. Вот и получается, как говорит Ми, постоянное условие существования…

Взглянув на Ми, я увидел, что она сидит поодаль на валуне и любуется морем, которое мы только что перелетели. Ждёт, пока я подумаю наедине.

Кто кого старше

Когда я подходил к валуну, то увидел, что к Ми подкатилась по прибрежному песку небольшая волна… и девушка нежно погладила её. Довольная волна заурчала, зажурчала в ответ и уплыла обратно в море.

— Ты с ней дружишь? — спросил я улыбаясь. — Как с облачком?

— Не совсем, — ответила Ми серьёзно. — С морем дружу. Волны у него каждый раз разные, но это вроде рукопожатия. Просто мы с ним поздоровались.

Она вскочила, и мы пошли вдоль берега. Здесь, как и всюду, было чем полюбоваться. Золотистый или белый песок местами сменялся живописной галькой, среди которой виднелись полупрозрачные кусочки янтаря, сердолики, агатики… Иногда к морю подступали разнообразные горы и скалы, но я уже овладел навыком полёта, и преодолевать их было нетрудно. Снова на меня нахлынуло ощущение неописуемости увиденного…

Мы продолжали беседу, и я, среди прочих вопросов, поинтересовался:

— А можно спросить: давно ты здесь оказалась?

— Давно?.. Недавно?.. Здесь это не имеет значения.

— Ты общаешься со мной как современница, словечки всякие теперешние знаешь… Вот я и подумал, что недавно.

— Да ладно, это совсем нетрудно — быть в курсе земных дел и тамошних сегодняшних обыкновений. Но я понимаю, о чём ты… Жила я в том же двадцатом веке, только родилась пораньше тебя и прожила подольше. Лет на тридцать постарше тебя буду. Но здесь-то мы ровесники, так что не будем меряться, правда?

— Не будем, — согласился я, хотя был несколько обескуражен. Может, это не только кузнечик её расщекотал, но и я посмешил своей снисходительностью к её меньшему возрасту?..

— Кузнечик тоже постарался, — успокаивающе улыбнулась Ми.

Всё это опять погрузило меня в размышления, но Ми не мешала им. Она выбирала всё новые развороты пути и наслаждалась моими впечатлениями от окружающего, которые отражались, по-видимому, на моём лице вне зависимости от размышлений. Это хорошо, потому что размышлял я как раз о ней.

Поначалу она казалась мне умной и слегка насмешливой девушкой, с довольно острым язычком. Но взгляд у неё был особым: приветливо-внимательным и умудрённым. Движения отличались пластичностью и сбалансированностью, а жесты неназойливо помогали выказать нечто дополнительное к словам и мыслям (если говорить о телепатии) — бессловесное, но тоже по-своему важное. Теперь, когда стало понятно, что её опыт земной жизни, не говоря уж про жизнь здешнюю, существенно больше моего, всё стало увязываться… Хотя сохранялась и ещё какая-то неизъяснимая таинственность.

— Здесь столько чудес, Ми, в Саду полном Тайны… — повторяя эту предложенную мне формулировку, я вдруг сообразил, что имя проводительницы тоже имеет к этому отношение. — Ты знаешь, что названия нот произошли от латинских слов?

Ми промолчала, и я торжественно объявил:

— Твою ноту «ми», между прочим, назвали по началу латинского «миракулум», что означает «чудо»!.. Это не комплимент тебе, а лингвистический факт. Хотя и комплимент, конечно.

— Зачем мне персональный комплимент? — пожала плечами проводительница. — Здесь всё — чудо. Это принимаешь как факт того, Как-оно-на-самом-деле. Хотя привыкнуть невозможно.

У каждого своя нота

— Послушай, а тебя не обидело, что я пару раз назвала тебя «Ви»? — неожиданно спросила Ми. — Это я так, для простоты общения. Другие могут тебя и нежнее называть, или уважительнее, по имени-отчеству. Но нам, раз мы здесь ровесниками оказались, можно и попроще?..

— Называй, как хочешь, — согласился я. — Только вот такой ноты нет. «Ми» есть, а «ви» нету.

— Но ты ведь наверняка знаешь, что слово «нота» не только музыкальную ноту обозначает. Что это ещё означает пометку, или даже призыв: «заметь!». Или интонацию, или записку, или письмо, или…

— Ух ты, сколько всего хорошего… Хватит, хватит, уговорила! Значит, «ви» — тоже нота, в каком-то из смыслов. Согласен.

— Можно даже сказать, что у каждого человека есть своя собственная нота… — продолжала Ми, которой почему-то было мало моего согласия, или она хотела заговорить ещё о чём-то. — И очень важно, как она будет звучать в общей музыке…

Сейчас, когда я пишу это, мне уже понятно, к какому разговору она хотела меня подвести. Но я невольно помешал ей, потому что неожиданно заметил поодаль человека. Нам уже встречались и лось, и лисичка, и даже жираф, а вот люди не попадались. К тому же человек этот что-то делал возле небольшого домика, а домов здесь я тоже пока не замечал.

Ми заметила мой заинтересованный взгляд.

— Познакомиться хочешь? — спросила она. — Это Савва, тебе будет интересно. Сейчас спрошу его, расположен ли он пообщаться.

Немного помолчав, она кивнула, но тут я и сам услышал в голове приятный мужской голос (хотя телепатический голос звучал не совсем так, как при разговоре вслух, но тоже обладал своим тембром и интонациями):

— Подходите, буду рад вам!

Видимо, Ми представила ему меня мысленно, потому что он уже знал моё имя. На вид коренастому Савве с рыжеватой бородкой было лет под тридцать, и он сразу стал показывать нам свой домик и объяснять мне всё, как туристу из далёкой страны (думаю, что моя спутница предупредила его и о том, что я здесь в гостях).

— Таких, как я, здесь называют друзьями деревьев, и это мне по душе. Вот мы с ними, с деревьями, и этот домик вырастили… Гляди!

Домик и в самом деле был необычный. Он уходил корнями в землю, потому что и фундаментом, и стенами его были необычайно гибкие деревья. Их ветви отклонялись в стороны так, что образовывали дверные и оконные проёмы (а нужды в рамах, стёклах и закрывающихся дверях здесь не было), а внутри становились полом и даже вырастающими из этого пола креслами. Кроны деревьев плотно соединялись в зеленеющую крышу.

Позже мне встречались самые разные творения, созданные деревьями и кустарниками с помощью их друзей, но этот домик был первым — и я стоял очарованный.

Никаких моих слов Савве не было нужно, впечатление и так было понятно. На прощание он пригласил меня пожить в этом домике, когда захочу.

— Сам я ни в одном доме усидеть не могу: меня в разных местах другие мои друзья-деревья поджидают, да и другие дела есть, — объяснял он, разводя руками. — Но кому-то иногда приятно побыть домоседом, обдумать что-то, помечтать, вот тут наши домики и пригождаются.

— Вот и у Саввы своя нота здесь, — заметила Ми, возвращаясь к прерванному разговору, когда мы отправились дальше. — А нам пора о твоей ноте поговорить. Но у тебя, кажется, ещё какой-то вопрос наготове, верно? Спрашивай, пока мы за новую тему не взялись.

— Да, я чувствую, что ты какой-то особый разговор хочешь начать. Спасибо, что моему вопросу очередь уступаешь. Хотел сначала сам попытаться ответить, но раз такое дело — тебя спрошу. Почему ты не показываешь мне остальное иномирье?

— Ты ещё не совсем готов, — не раздумывая, ответила Ми. — Но вопрос как раз кстати, скоро всё поймёшь. Может, ещё о чём-нибудь хочешь спросить?

Как же не согласиться

— Ещё никак не пойму, почему ты всё время говоришь «Сад»? Всё-таки не простой это сад. И сама говорила: у него много названий. Но ни одного не упомянула почему-то, посоветовала самому придумывать. Почему?

— И этот вопрос кстати. Коротко так отвечу: не хочу сбивать тебя с толку другими названиями. Они тоже не очень подходят. Не будем же мы называть это место Раем, Эдемом, или Царствием небесным. Это всё условные обозначения — для земной жизни, издали. Но ты в своей книге как угодно можешь называть… Это же всё равно для тех, кто на Земле, сказкой покажется…

Ми облегчённо вздохнула:

— Наконец-то мы до главного добрались…

— Какая книга? Ты о чём? — Я ещё произносил вопрос, а ответ уже пульсировал во мне.

— А ты ещё не понял, зачем сюда попал? Чтобы Поручение выполнить.

— Во как!.. Ну, давай, рассказывай.

— Да нечего рассказывать. Ты всё равно уже сам догадываешься. И всё равно, вернувшись, не сможешь не написать о том, что увидел и что ещё увидишь. Наверняка целая книга получится. Надеюсь, у тебя хватит писательского вкуса, чтобы не называть её «Дневник реального путешествия по загробному миру», или ещё как-нибудь завлекательно для любителей мистики… Всё равно, что ни напишешь об увиденном, все будут это сказкой считать. Тем более что ты и так сказочником себя зарекомендовал. Ну, вот. В этом Поручение и состоит. Ты ведь сам от него увильнуть не захочешь, правда?

Я порылся в своих взъерошенных мыслях и кивнул, с трудом сдерживая восторг:

— Правда…

…И тут же спохватился:

— Но мне бумага нужна для записей! И ручка! Не могу же я всё интересное запомнить, не записывая.

Мы уже никуда не шли. Я возбуждённо кружил по опушке с видом на небольшую речку и обдумывал услышанное.

Встречательница, довольная, что наконец-то мы заговорили о главном, сидела на густой сочно-зелёной траве, прислонясь к берёзке, и наблюдала за моим возбуждённым вышагиванием.

— Не капризничай, — ласково улыбнулась она. — Обойдёшься без записей. Всё вспомнишь, только не сразу. После возвращения у тебя всякие проблемы с памятью будут, инсульт всё-таки… А потом постепенно образуется. И в результате всё сложится, как надо.

— А как надо?

— Ну… Чтобы внутренняя готовность была… Чтобы вспоминалось не всё сразу, а постепенно, не спеша — вроде того, как мы с тобой сейчас гуляем… Чтобы всё внутри связалось друг с другом. Чтобы всё заново обдумать… Чтобы прислушиваться к тому, Как-оно-на-самом-деле… Ну, как ты обычно в своих книгах и стараешься.

Всё было понятно, хотя последнее замечание показалось мне странным:

— Ты что, все мои книги читала? — решил уточнить я с недоверчивой иронией.

— Конечно. Почему бы и нет? Ты же опубликовал их.

— Так то ж на Земле. Некоторые — крошечным тиражом, на ризографе. Некоторые вообще только в электронном виде.

— Ну и что? Закончил, сделал доступными для чтения. Значит, запустил в ноосферу. Вот они в нашей Библиотечной анфиладе и появились. Так что я осмелилась познакомиться с ними, уважаемый автор…

Да, неожиданности не прекращались.

— Но раз у меня Поручение, ты ведь мне побольше всего покажешь? — решил я уточнить. — Остальное иномирье тоже посмотрим?

— Не всё так просто, — загадочно произнесла проводительница. — Что-то ещё покажу, конечно, я ведь проводительница. Но тебе придётся в иномирье и самому постранствовать…

Самому? Так это ещё интереснее! То есть как бы визионером буду…

— Нет, визионер — это другая история, — ответила Ми на мою непроизнесённую мысль. Визионер редко может выбирать, где очутиться в иномирье. Разные силы помогают ему очутиться в нужном месте — чтобы он рассказал о том, на что его нацеливают.

— А какой-нибудь навигатор, ну или путеводный клубок у меня будет?

— Приборами не пользуемся, путеводный клубок тоже не предусмотрен, — объявила Ми. — Обязательного сопровождения не обеспечу. Появлюсь, когда нужна буду… Понимаешь, всё дело в том, чтобы ты побывал не куда направляют, а где самому интересно. Тогда по-настоящему захочется и увидеть, и почувствовать, и понять, и написать…

Она помолчала, потом встала и с некоторой торжественно-строгой ноткой произнесла:

— На всякий случай ещё раз спрошу: берёшься за эту работу? Принимаешь Поручение?

— Конечно, берусь, — уверенно подтвердил я, потому что даже не представлял, с чего бы мне отказываться.

— Ну, если берёшься, то будем считать, что авторский договор заключён. Так это у вас, писателей, называется? Погляди!

И она показала в сторону речушки, над которой стояла небольшая, но очень симпатичная радуга.

Не зритель, а свидетель

Я чувствовал, как меня всё больше наполняет писательский азарт, возникающий, когда предвкушаешь погружение в новую увлекательную тему. Когда самому любопытно: какими находками она обернётся. Тем более в таких исключительных обстоятельствах, в которых я оказался.

Увидеть, что такое послесмертье, не пройдя через смерть и обладая обратным билетом в земную жизнь! Такое и специально не нафантазируешь. А тут само получилось… Конечно, не совсем само, даже совсем не само, и от этого всё ещё фантастичнее.

К тому же были ведь у меня свои представления о том, что может ожидать нас после смерти и как это может выглядеть. И вдруг — шанс сравнить эти все умозрения с тем, Как-оно-на-самом-деле, не дожидаясь ухода насовсем.

Любопытно, любопытно!..

Наверное, как-то громко я обо всём этом думал, потому что Ми не выдержала и возразила:

— Между прочим, не любопытничать тебя сюда пригласили, а вглядываться. Не зрителем быть, а свидетелем.

Тут уж не выдержал я:

— Тогда хотя бы разницу объяснила! А то нечаянно стану зрителем вместо свидетеля, что делать будем?..

Надо отдать должное моей спутнице: она была удивительно необидчивой. И спокойно принялась пояснять разницу.

— Свидетель, по-моему, — это особый участник того, что он видит. Особый, потому что может рассказать об увиденном. И участник — ну, это понятно: потому что сам оказался частью происходящего.

— А зритель?

— Это никак не участвующий наблюдатель. Экскурсант, отстранённо взирающий на то, что показывают. Рядом со мной ты останешься зрителем, этого мало. Нужно, чтобы ты сам решал, как себя вести, куда отправиться, во что вглядываться. Тогда и расскажешь по-своему.

— Ладно, примерно понял, — согласился я. — Но здесь же, наверное, о-о-очень много такого, что надо увидеть, чтобы об этом рассказать. Думаешь, мне хватит времени на всё, если нет намеченного маршрута?..

— О времени не беспокойся. Здесь его нет, — успокоила Ми. — Это чтобы понимать земные и космические события, о времени думать приходится. А вот возможность вместить у всех нас ограничена — кроме Того, кто вмещает всё.

Потом у нас наступила молчаливая пауза, но я чувствовал, что моя собеседница просто вспоминала, о чём ещё должна мне сказать. И наконец добавила:

— Вот ты говорил, что писатель должен быть достоверным, поэтому важны мелочи. Но ты будешь свидетелем, которому верить не будут, сколько бы достоверных подробностей ни приводить. Так что постарайся уж рассказывать, прежде всего, о том, что сочтёшь главным. Может, это и будет самым достоверным.

Интересно, но рискованно

Всё это было только начало разговора о том, как мне вести себя дальше. Мы то шли, то останавливались, когда речь шла об особенно важных вещах. Это был настоящий инструктаж.

Ми так и сказала:

— Не думай, что тебе предстоит просто интересное и увлекательное путешествие. Рискованного тоже будет немало. Поэтому надо проинструктировать тебя о правилах безопасности.

— Правила безопасности в иномирье?.. Неужели и до вас террористы добрались? — не слишком удачно пошутил я.

Но Ми только пожала плечами.

— Мало ли с чем ты встретишься, когда по остальному иномирью будешь странствовать. И потом, знаешь, злодеи существовали задолго до террористов. Так что признаю твоё остроумие, но здесь оно пробуксовало. Лучше слушай.

— Прости, прости. Весь внимание.

— Очень кстати. Вот три главных правила. Первое: слушай свою интуицию. Она сигналит первой, хотя не всегда громко. Второе: если тебе что-то предлагают, не делай, пока не обдумаешь как следует. Третье: зови на помощь, если поймёшь, что не справляешься с ситуацией. Хотя бы меня зови. А если совсем сурово придётся — знаешь, к Кому обращаться.

Сейчас уже трудно перечислить всё, о чём старалась предупредить меня Ми, потому что потом на смену её предупреждениям пришёл мой собственный опыт взаимодействия с иномирьем, и он запомнился куда острее. Но её инструктаж мне очень даже пригодился, когда опыта ещё не хватало.

Кроме того, из её пояснений стало понятнее, что же такое Сад — особое благодатное место в иномирье. К нему сходится смысл и всех прочих миров (хотя я пока не очень понял, что это значит). Обитателем Сада может стать только тот, кто достаточно напитан этим смыслом, чтобы жить здесь, но у каждого есть возможность стремиться сюда.

Но я не обитатель, а гость. Здесь, в Саду, мне ничего не грозит, а вот в странствиях по иномирью могут случиться всякие рискованные ситуации. Поэтому надо быть внимательным и осторожным.

Впрочем, когда я пообещал Ми быть осторожным, она не возрадовалась.

— Будь начеку, но не осторожничай чересчур, иначе многого не заметишь. Да, ты всего лишь гость из земной жизни, а миры бывают разными, но главный риск не в них, а в тебе самом.

— Что со мной не так, Ми?

— Чувства у тебя земные. Ты не изменился ещё по-здешнему, внутренне. Когда придёшь к нам совсем, сам заметишь, как будешь меняться… Но пока не опьяняйся своей свободой, чтобы она не завела в какую-нибудь ловушку.

— Как так? А если мне что-то любопытно?..

— Опять ты про любопытство, — вздохнула Ми. — Зачем любопытничать? Лучше любознательствовать!.. любопонимательствовать!..

— Ух, какие слова замечательные нашла, — искренне восхитился я. — У тебя талант. Вполне могла бы свою книгу написать.

— Откуда знаешь: может, моя книга уже написана, — усмехнулась Ми и сочла инструктаж законченным.

С кого начнём?

Может, и надо было бы мне обеспокоиться после таких усердных предостережений о неизвестных мне опасностях. Но меня гораздо больше волновали открывающиеся впереди неизвестные возможности. А ещё — крепнущая ответственность за Поручение, за неписаный авторский договор, скреплённый моим согласием и неожиданной радугой над речкой.

Ведь если подумать: иномирье велико, направления мне выбирать самому. Разве может Ми предусмотреть все возможные рисковые ситуации?..

Эх, какой-то радостный кураж, чтобы не сказать отвага, наполнял меня решимостью и… да, озабоченностью, но без всякого беспокойства.

— Не торопись, — вмешалась в мои мысли спутница. — Ты пока ещё здесь, в Саду. По иномирью ещё настранствуешься… А здесь — с кем ты хотел бы встретиться прежде всего?

— С мамой, — не задумываясь, ответил я. И задумался…

Может ли она быть здесь? Или надо искать её по иномирью?..

— Здесь она, здесь, — ободрила Ми. — Так что встретишься.

Но ведь она атеисткой была, не верила во всякие «религиозные сказки». Слишком неверовательное время ей досталось. Как же она могла здесь оказаться?..

И я напрямую спросил о том, что не давало мне покоя:

— Разве этот Сад — не Рай?.. Разве здесь не только христиане?..

Тут мы оба перешли на мысленный разговор, потому что словами объясняться было трудновато. Но сейчас, занимаясь писательством в земной жизни, я постараюсь приблизительно передать наш диалог словами, даже если это будет немного тяжеловесно.

— Ты имеешь в виду христиан по названию или по сути? — уточнила Ми. — Если по названию, то не все они пока здесь. Если по сути, то не все осмеливались называть себя так, но жили христианской жизнью.

— Помню только, что мама, засеяв грядку, осеняла её крёстным знамением — и сама удивлялась: зачем она это делает.

— Да разве это важно, если по сути? А то, что она честно отвечала за всякое своё дело? Что была распахнута для других, переживала за них, всем приходила на помощь? Что была полна любви и к вам, её детям, и к родителям, и к мужу, и к другой родне, полна любви и прощения? Через общение с тобой, философствующим, а особенно с младшим сыном, который стал священником, она внутренне менялась в направлении веры, хотя в земной жизни не умела ещё признаться в этом даже себе. Она была к вере готова и быстро поняла, Как-оно-на-самом-деле, когда перешла в послесмертье…

Спорить было не о чем. Я лишь удивлялся тому, о каких верных подробностях она знала и свела их воедино, чего сам я не сумел сделать.

— Нечего удивляться, — одёрнула меня Ми. — Лучше попробуй сам сообразить, почему и отец твой здесь.

Поначалу это известие удивило меня ещё больше, но я попробовал увидеть всё здешним взглядом:

— Потому, наверное, что в главном, о чём ты напомнила, они были схожи. Особенно в нём было сильно стремление к справедливости, к творческой жизни на полную катушку, к помощи каждому человеку в его развитии. А грехи свои он и на Земле старался изжить, и в послесмертье, уверен, выжег их из себя полной мерой…

— Ну, вот мы с тобой и разобрались в этом, — моя спутница-наставница была довольна и снова перешла на устный разговор.

Мне вдруг тоже стало легко и радостно. От того, что всё происходит так, как надо по большому счёту. От предвкушения двух желанных встреч.

Глава 3. Узнать заново

Узнавательная способность

— Так показывай, о мой проводник… нет, моя проводница, куда идём! — несколько высокопарно произнёс я.

И получил заслуженную порцию иронии:

— Ты хочешь, чтобы я тебя за ручку отвела к мамочке? Размечтался… Сам добирайся. Пора потренироваться в этом.

— Но… как же? Ты ведь проводительница!..

Ми пожала плечами.

— Я уже провела тебя по неплохому маршруту. Теперь тебе нужно уметь передвигаться самостоятельно.

И, не дожидаясь вопросов, продолжила:

— Объясняю. Если тебе нужно до кого-то добраться, ты должен хорошо-хорошо представить его себе.

Я вздохнул:

— Надо признаться, у меня очень плохая узнавательная способность. Маму свою я представить смогу. А как с другими?

— Так ведь речь не о внешности, — вздохнула, в свою очередь, наставница. — Хотя и с такой узнаваемостью, уверена, у тебя здесь всё будет в порядке. Просто она здесь не так уж важна… Представь себе человека как личность, со всем твоим восприятием его, со всем твоим отношением к нему… Вот, всё сказала. Осталось попробовать… Нет, кое-что надо добавить.

Оказалось, что из уважения к человеку нужно сначала послать ему мысленный импульс о желании встретиться. Только если придёт ответный привет с готовностью к этому, можно стартовать. Так принято — чтобы не помешать тому, чем другой может быть занят.

«Стартовать» — это было её слово, и я улыбнулся, представив себе, как стартую, словно ракета с космодрома, опираясь на вырывающееся из ног пламя и вытянув руки по швам для лучшей обтекаемости.

Наверное, образ был довольно яркий, потому что Ми тоже заулыбалась и махнула рукой:

— Всё, всё, лекция закончена. Переходим к практике… Не сомневаюсь, что у тебя всё получится. Так что мы пока расстаёмся, а когда соберёшься отправиться по остальному иномирью, снова встретимся. Расскажу, как туда стартовать… Теперь давай сам.

Видимо, она снова представила меня в виде ракеты, потому что засмеялась и опять махнула рукой — теперь уже на прощание.

Здравствуй, мама!

Представить себе образ мамы для меня, наверное, было легче всего. Но всё равно понадобилось внутреннее усилие. И я послал ей свою надежду на встречу. В земной жизни последних лет эта надежда была чисто мечтательной, а ведь теперь — реальной! И тут же получил ответ, не объяснимый словами, но ощутимый всем моим существом.

Не знаю даже, делал я какое-то ещё усилие, чтобы «стартовать», или эта ответная волна сама перенесла меня в другую область Сада. Не было вроде бы никакого физического движения, но я уже находился совсем недалеко от мамы. Хотя никогда не видел её такой, но узнал сразу…

— Видел, видел, — улыбнулась она, когда я подошёл к ней. — На фотографиях ведь наверняка видел. Не зря твой дедушка любил фотографировать.

Конечно, видел — на старых, желтоватых от времени фотографиях, где она была совсем молодой, замечательно красивой и уже родной, хотя ей только ещё предстояло выйти замуж за моего будущего отца…

Невозможно рассказать о нашем общении, особенно поначалу, когда разговор словами перемешивался с мысленным разговором, когда мы одновременно вспоминали эпизоды нашей жизни и удивлялись тому, как по-разному они нам запомнились… Мы сидели в увитой плющом беседке, которую образовывали заботливые деревья… То и дело мама вела меня полюбоваться всевозможными феерическими цветами, растущими неподалёку…

— Это всё твой папа позаботился, — пояснила она. — И с нежностью добавила: — Мой Ганя…

Никогда раньше она не называла его так, когда общалась со мной. Но здесь мы были все на равных. Да и здешний возраст её выглядел ненамного больше моего.

О многом разном мы говорили. Она не расспрашивала меня о земных делах, потому что сама могла следить за судьбами тех, кого любила. Хотя о том, как это происходит, речь не заходила. Лишь когда я упомянул, что изредка вижу её во сне, мама сказала:

— Конечно, я рада этому. Но не думай, пожалуйста, что я специально в твои сны являюсь. Такое тоже возможно, но редко, только в особых случаях — и хорошо, что такой необходимости пока не возникало.

Больше всего мы говорили о творчестве. Она рассказала, что и здесь, в Саду, занимается своего рода педагогикой: помогает привыкнуть к новой жизни тем, кто появился здесь недавно.

— Немного похоже на то, как Ми тебе помогает знакомиться с нашим миром, но у неё другая задача. Ты же не совсем ещё наш обитатель, у тебя Поручение, путешествия по иномирью предстоят… И, пожалуйста, будь начеку, там много чего встретишь и заманивающего, и опасного. Зови, если очень надо будет, на помощь. Не со всем можно самому справиться. Впрочем, ты разберёшься…

От мамы я впервые услышал о Творческих мирах, но расскажу о них позже — о том, как сам там очутился. Сказала она, что и сама там нередко бывает, что благодарна нам с Машей за усердное побуждение написать о своей жизни.

— Каково было увидеть в Библиотечной анфиладе собственную книгу!.. Так интересно встретиться с тем, что записано!.. Знаешь, мне сейчас есть и о чём новом написать…

Во время нашей встречи я не очень понимал ещё, что за Творческие миры и Библиотечная анфилада. Но слова её запомнил и позже полностью оценил их.

Немало мы говорили и о родне. Как я жалел о том, что не мог уже задать маме вопросы о её жизни и о наших общих родных — ведь некоторых из них я никогда не видел!.. И здесь наконец-то узнал много интересного.

Правда, мама попросила меня не добавлять это в написанное мною. Потому что написано в земной жизни, о земной жизни, странно было бы вносить туда всякие дополнения, полученные мистическим путём.

— Почему мистическим? — воскликнул я, но тут же спохватился, сообразив, что наш разговор, с земной точки зрения, действительно это чистая мистика.

Меня эта реалистическая мистика вполне устраивала, но я пообещал её не использовать нигде, кроме своей сказки, которой всё равно не поверят, как напророчила Ми.

Генеалогические линии меня всегда очень интересовали, и я уже предвкушал, как задам свои вопросы и отцу — о его крыле нашей родни. И тем родственникам, которых обнаружу здесь, в Саду или в других местах иномирья… Как раз в этот момент в моё сознание хлынула тёплая волна чьего-то бурного ликования, и я увидел подбежавшего к нам хорошо знакомого пса.

— Бимка!.. — наши с мамой голоса слились в один возглас. Только в моём было намного больше удивления.

«Да, я! Как здорово, что ты здесь! Пошли к хозяину! Он тебя ждёт!». Это вольный пересказ того, чем бурлила волна Бимкиных эмоций, потому что слова для них пришлось придумать мне. Ему слова были не нужны.

— Подожди, подожди, Бимка. Дай маму обнять на прощанье…

И наше объятие было полно особой, уверенной надеждой на следующую встречу.

«Давай, догоняй меня!», — донёс Бим до меня свой очередной молчаливый посыл, два раза гавкнул для его подтверждения и помчался вперёд…

Встреча с отцом

Чтобы показать Бимке, что я тоже не лыком шит, а заодно потренироваться в перемещениях, я тут же послал отцу сигнал о том, что мы к нему стремимся наперегонки. «Добро!» — откликнулся он, и вот я уже почти рядом с ним. А возле меня — Бимка!..

Так я и не узнал, как наш любимец опередил мою телепортацию. То ли бежал быстрее мысли, то ли сумел принять участие в моём перемещении. Теперь ему нетрудно было первым подбежать к отцу, который одобрительно приласкал его.

— Спасибо, Бимка, иди пока, дай нам пообщаться…

«Да что ж, не понимаю, что ли», — молча проворчал пёс, убегая.

Отца я таким тоже не видел, только — как и маму — на довоенных фотографиях, но их было совсем немного (он любил фотографировать, но сам редко попадал в кадр). В моей земной жизни он был старше и… он был уже после войны. Здесь ему было лет тридцать, и весь облик был довоенный. Разница была велика.

Как и встреченный нами Савва, отец был другом деревьев. Ещё он был другом цветов, да и всего, что произрастало в Саду, всему помогая проявлять свою красоту.

— А ещё часто выбираюсь в иномирье, — рассказывал он про свою здешнюю жизнь. — Я ведь сюда, в Сад, не сразу попал, позже, чем Муся… то есть мама… Она мне очень помогла выбраться из всяких моих тупиков, понять, Как-оно-на-самом-деле. Теперь я другим помогаю — тем, кто в иномирье. Не пропадать же опыту попадания в тупики!..

— То есть получается, что вы оба продолжаете педагогикой заниматься, — задумчиво сказал я. — Вот что значит призвание… Мне бы тоже хотелось потом, когда вернусь сюда, книги писать. Вот только не знаю как — ни бумаги здесь не заметил, ни тем более компьютеров.

— Не волнуйся, — успокоил отец. — Сможешь, сможешь здесь книги писать. Только многое здесь по-другому, вот и это тоже. Обязательно побывай в Книжной анфиладе, я и сам люблю там бывать.

— Мама тоже про неё говорила, — кивнул я. — Что это?

— Самая главная библиотека в мироздании, — объяснил отец, если это можно было назвать объяснением. — Лучше самому увидеть. Для каждого она по-особому выглядит. С твоими книгами тоже там встречаюсь. И с дедушкой Ганей из «Волшебного возка», — засмеялся он, вспомнив списанного с него персонажа. — И с Огненьким человечком, кстати: нашей общей придумкой.

— А с ним-то как? — удивился я. — Вроде о нём книжек не было.

— Да ты нашёл, где о нём упомянуть. О том, как мы с тобой перед печкой вместе сказки о нём сочиняли. Для меня это тоже дорогое воспоминание. Вот мы с ним и общаемся.

— С кем? С воспоминанием или с Огненьким человечком?

— С ним, с человечком. Знаешь, как он зажигает!..

И мы оба рассмеялись, радуясь удачно пригодившемуся словечку.

Ещё мне вспомнились христианские гимны, которые отцовская память сохраняла с детства — с тех пор, как мать водила его к протестантам, когда глава семьи был на фронте и жить без него было особенно тяжко. Отец распевал эти гимны во весь голос — в лесу, куда мы с ним ходили за тычками для огорода и прочими сухостойными материалами.

— Тогда я ещё удивлялся, сколько прославлений Бога ты помнишь, будучи атеистом, — напомнил я. — И тому, как страстно ты их пел. А ты говорил, что адресуешь эти гимны природе…

— Да, всё помню, — вздохнул отец. — Это один из главных моих тупиков был: замыкание на природе без понимания её первопричины. Одна из тем моих бесед с иномирцами… А здесь, в Саду, гимны петь специально не надо. С каждым вдохом — словно поёшь…

О многом ещё мы говорили с отцом, но кое-что останется только нашей с ним беседой…

Воспоминания и память

И тут появилась Томка. Чёрная кошка, которую тщедушным котёнком отец нашёл на дереве возле нашего деревенского дома. Котёнок отчаянно мяукал, но спускаться не рисковал, и отцу пришлось полезть за ним. Да, за ним, поскольку сначала котёнок получил имя Том, в честь романа «История Тома Джонса, найдёныша». Когда позже выяснился подлинный пол котёнка, Том превратился в Томку.

Томка, вальяжная, как пантера Багира, улеглась на колени отцу, подчёркивая, что готова удостоить нас чести своего присутствия при нашей беседе.

Тут же, откуда ни возьмись, снова возник Бим. Щенком подарила его Муся Гане на день рождения. Из-за коричневого пятна вокруг левого глаза добродушный пёс выглядел разноглазым и по-клоунски весёлым. Он любил всех нас, особенно Мусю, но главным для него всегда оставался хозяин. Ведь ему же он был подарен. Вот и сейчас он улёгся у Ганиных ног, время от времени всплескивая косматым хвостом, похожим на плюмаж мушкетёра.

Мы сначала вели довольно общий разговор о всяких наших воспоминаниях, в котором Томка и Бимка участвовали мысленными замечаниями и дополнениями. Потом, когда мы заговорили о том, как устроена человеческая память, им стало скучновато. По-моему, они начали молча переговариваться друг с другом о чём-то своём.

Отец рассказывал о том, как преображается здесь земная память и постепенно дополняется здешней.

— И что, вся-вся земная память сохраняется? — допытывался я.

— Даже то, что на земле и не вспоминалось давно… Только здесь воспоминания становятся другими. Как только начинаешь что-то получше понимать, оно и начинает изменяться. Углубляется… Светом наполняется… Смыслом… Да, спасибо, что издал «Три поколения»!

Это была самая колоритная отцовская книга — про наших общих предков, про его детство-отрочество-юность и немного дальше. Она заканчивалась началом Отечественной войны, когда отцу было тридцать с небольшим.

Я признался, что довольно долго сомневался в реальности некоторых эпизодов книги, но с помощью интернета, поисковиков убедился, что всё совершенно реально. Тут я вопросительно взглянул на отца, который жил до интернета, но он только отмахнулся с улыбкой: «Знаю про ваш интернет, про поисковики, знаю…».

— В эмоциях я там перехлёстывал, это да, заметил отец. — Но писать о том, чего не было? зачем?.. Хорошо, что ты убедился. А здесь и без интернета можно убедиться. Вот, например, моя мама здесь, твоя бабушка. Да и другие, ещё более древние…

Бабушка, с которой я никогда не встречался, потому что мы жили далеко по разные стороны Уральских гор… Она ведь тоже здесь наверняка молодая, и мы будем с ней звать друг друга по имени… Удивительно. Возраст, оказывается, не самое главное в человеке. С молодым старшим ещё интереснее, чем если он убелён сединами и доживает земную жизнь: к его ожившим земным воспоминаниям добавляется здешняя живая память.

Корни родни

Попрощавшись с отцом, я был так переполнен размышлениями о поколениях и о родне вообще, что уединился в тени дерева, у которого было столько стволов, что оно образовало целую рощу с густой единой кроной. («Может, это баньян?» — подумал я, хотя мог судить об этом только по картинкам из интернета.) Стволы приветливо раздвинулись и пропустили к удобному изогнутому креслу, состоявшему из тех же стволов.

Отец говорил: «Конечно, хотелось бы написать не о трёх, а о тридцати трёх поколениях, по крайней мере. Особенно интересно не только о прошлых, но и о будущих. Но пока вот есть уже рассказ о трёх поколениях. Об остальных рассказ впереди».

Вот я и думал.

С юности я искал сведения о родне. Но даже сейчас, разговаривая с родителями, узнал от них много нового. И размышлял о том, сколько же в иномирье поколений тех, с кем мы в родстве. И с каждым можно встретиться, расспросить, узнать ещё много чего. Наверняка немало их и здесь, в Саду… Надо допытаться у Ми, как мне искать остальных. Тех, от кого получены в наследство всевозможные свойства. Тех, в ком отражается вся история человечества, если углубляться в генеалогию дальше и дальше…

Даже… ведь можно, наверное, встретиться и с самыми начальными родственниками… ну да… с Адамом и Евой… И родственный круг тогда, действительно, расширится до всего человечества…

Это даже не генеалогическое древо, а необозримый лабиринт генеалогических перепутий, где можно встретиться с любым человеком и узнать, что он твой родственник…

А как же Поручение? Так с ним всё будет нормально. Мне же было сказано, что странствие по иномирью должно быть интересно мне самому. Вот и начну с родни, с самого непосредственного интереса…

А потом — буду смотреть дальше… Всё успею, ведь времени здесь нету…

Крёстная

Как раз когда я, наконец, решил, каким будет начальный этап моих поисков, первая, так сказать, глава будущей сказки, ко мне пришла просьба о встрече. Просьба от моей крёстной — хотя мне самому должно было бы прийти в голову спешить к ней. Ведь она стояла рядом в момент выбора, с которого постепенно начался мой непростой и ещё не завершившийся путь сюда. А значит и путь к Поручению, к той сказке, которую предстояло ещё написать…

Моя крёстная, Людмила Окназова, была поэтом (впрочем, почему была, если сейчас мы с ней встретимся?). Поэтом необычным и поздним: настоящие стихи она стала писать на шестом десятке. И некоторые из стихов удивительно перекликались с моим теперешним настроением:

Когда я буду умирать,

не посылай за докторами,

но звёздными пройди дворами

в приют церковного двора.

Скажи священнику:

— Пора! —

И он придёт ко мне с Дарами.

Свечой оранжево-туманной

озолоти летящий час…

И я вздохну в последний раз

и — выдохну,

и стану — тайной.

Это всё я пишу сейчас, когда работаю над сказкой. А тогда я увидел крёстную сразу же, как только послал ей ответный привет: она пробиралась ко мне среди стволов. Я вскочил, чтобы устремиться навстречу, но она уже была рядом. Молодая, но со знакомым сияющим взглядом, который был мне так знаком по её позднему возрасту.

Неожиданно рядом обнаружилось и ещё одно кресло, тоже из стволов баньяна. Надо же, какое гостеприимное дерево!..

Мы сидели, вскакивали, бродили по баньяновой рощице и её окрестностям, никак не могли наговориться. Нам было что вспоминать. С ней и с её мужем, удивительным и загадочным художником Валерием Каптеревым, мы дружили много лет, несмотря на четыре с лишним десятилетия разницы в возрасте. Говорили и о её уходе, и о жизни здесь, и о полученном мной Поручении…

Узнав о том, что я собрался знакомиться с родственниками разных поколений, крёстная обеспокоилась:

— Разве это самое важное для тебя и твоего Поручения?

— Мне встречательница сказала: побывать не там, куда направляют, а где самому интересно. Вот, решил начать с родни. Ведь в ней отражается всё человечество… — и я пошёл изъяснять свои соображения.

— Но где побывать или о ком писать — вещи разные, — выслушав меня, возразила крёстная. — Может, не так уж увлекательно будет другому — читателю — среди твоих родственников? Для тебя человечество в них отражается, а для кого-то отчуждается… И твои генеалогические перепутья могут оказаться такими перепутанными, что из-за них не разглядеть сам смысл иномирного мироустройства. Подумай… Не увязай в родне… Не отсчитывай от себя…

Ещё я расспрашивал о Валерии. Ведь они оба были моими замечательными друзьями. В их доме я принимал великовозрастное своё крещение в те времена, когда в храме лучше было этого не делать, и перед священником стояли только мы трое: они с двух сторон поддерживали меня своей верой.

— Валерий уже совсем здешний, — сказала крёстная. — Но больше в своём творческом мире живёт. Сам увидишь. Да и я в Творческих мирах кое-что делаю. Может, и там увидимся… Или в Библиотечной анфиладе. Или в Художественной. Или в Музыкальной…

Вдруг я понял, что генеалогические устремления оставили меня, и я готов к знакомству с остальным иномирьем. Спасибо крёстной, что остерегла меня!

Но прежде мне нужно было увидеться ещё с одним человеком. В том, что он здесь, не могло быть сомнений. Наверное, я думал о нём довольно громко, потому что увидел, что крёстная одобрительно кивнула мне, а потом послышалось хлопанье крыльев, и рядом с нами опустилась большая белоснежная сова. «Идём, он ждёт тебя», — принесла она мне бессловесную весть, и мы простились с крёстной до новой встречи.

Мы здесь все на ты

В подряснике и с крестом на груди он выглядел почти так же, каким был в земной жизни, только моложе: борода у него была совсем чёрная.

— А почему бы мне здесь быть одетым иначе? — отреагировал он на моё невысказанное удивление от его одеяния. — Храм был символом того, на что мы надеялись, а теперь мы живём среди того, на что уповали. И стремиться осознать всё это чудо, быть благодарным за него и радоваться — то же самое дело, которым я занимался. И, конечно, молитва… Так что моё служение продолжается.

Он приветливо взмахнул в сторону растущих рядом двух древесных кресел:

— Садись, расслабься перед путешествием — чтобы сил для него набраться.

Удобно расположившись и совладав с волнением от очередной невероятной встречи, я спросил о том, что немного беспокоило:

— Как же мне здесь называть вас?

— Да мы здесь все на ты, — улыбнулся мой собеседник такой родной улыбкой, что я подумал: «Наверное, главное родство всё-таки не зависит от генеалогических перепутий…». — А если ты об именовании по сану, то это земная принадлежность. Здесь мы все уже точно знаем, что Отец у нас един, хотя и земных отцов помним, встретились здесь с ними. Так что никаких санов и именований, каждому можно быть просто собой.

Так сложилось, что я ещё не был крещён, когда мы познакомились. Так сложилось, что ни разу не подходил к нему под благословение. Он не был моим духовником, но был духовным учителем и другом до и после своей мученической гибели, и ни разу не оставлял неразрешёнными мои вопросы о христианской жизни. Поэтому и сейчас я попытался задать вопрос, но подобрать слова не получалось. Хорошо, что здесь в этом не было необходимости. Он понял меня лучше меня самого и стал отвечать на неспрошенное:

— Земная церковь всегда помогает нам догадываться о послесмертной действительности. В разные времена по-разному. И через многие свои разветвления — по-разному. Но догадаться, как построить свою земную жизнь, можешь только ты… ты сам. И огромное благословение — продолжить становление души здесь, в послесмертье… Земная церковь помогает овладевать молитвой как важнейшим делом жизни… Молитва и здесь поддерживает все остальные дела. Ведь это не старание что-то выпросить, а проявление готовности участвовать в продолжающемся творении мира. Без такой готовности — что здесь делать? Хорошей погодой наслаждаться?.. Так что земная церковь помогает нам в земной жизни, чтобы мы были готовы к здешней. А уж насколько эта помощь успешна, зависит от каждого из нас…

И ещё много-много важного было в нашем разговоре, но не всё получится пересказать в моём повествовании. Зато услышанное дало силы для дальнейшего путешествия, а они были необходимы куда больше, чем казалось.

Внепространственное пространство

Непонятно было, как выбираться из Сада во внешнее иномирье. Поэтому я просто подумал: «Готов отправиться», — и послал Ми эту мысль. Вскорости она вышла мне навстречу.

— Вот, — развёл я руками. — Готов-то готов, а что делать — пока не знаю.

— Всё правильно, — одобрила Ми. — Позвал меня, проводительницу.

— Идём к выходу? Куда? — бодро спросил я. — А то я и входа не видел, когда тут очутился.

— Идём, если хочешь, а можем и не идти, — ответила Ми. — Всё равно ты окажешься, где хочешь, — когда будешь знать, чего хочешь. В иномирье пространство такое… Внепространственное. Иномирье — не часть космоса, так что это вообще не пространство, а… ну, иномирье.

Так что мы снова отправились пока побродить по Саду, чтобы Ми сообщила мне необходимое.

По её словам, пространство иномирья состоит как бы из разных пространств, но тут геометрические представления ничего не дают. Важно, что все эти пространства, или миры, в большинстве своём служат обителями для тех, кто совершил смертный переход из земной жизни. И каждый оказывается там, где больше всего выражены его представления о жизни и смерти.

— Вот только никакие иллюзии здесь не поддерживаются, да и материалы для них отсутствуют, — продолжала Ми. — Всем приходится по-своему обживаться там, где они оказались. По-новому ориентироваться, выстраивать свою дальнейшую судьбу. Если надо, искать новую обитель… Ну, разных обителей ты ещё насмотришься.

Перебирая то, что я читал о философских подходах к пониманию пространства, я попытался, было, выбрать что-нибудь подходящее, но Ми отнеслась к моим попыткам иронично:

— Иногда лучше догадываться, чем теоретические модели конструировать. Будь проще, не забывай, что иномирье — это область Тайны. Философские подходы, в общем-то, с нею несоизмеримы. Самое главное, что всё здесь наполнено смыслом. Как и в земном мире, впрочем, но там заметить это труднее. Здесь течения смысла повсюду ощущаются — если ощущалка натренирована. По ним и ориентироваться можно. Давай о твоём передвижении по иномирью поговорим.

Она объяснила, что перемещение здесь основано на стремлении. Для этого надо представить или человека, с которым хочешь оказаться рядом (вне Сада телепатия не действует, предупредила она, скорее воображение приходится использовать), или место, куда стремишься, или смысл своей цели… Это уже придётся пробовать самому, практически. Тем более что перемещение может быть мгновенным, а можно, если хочешь, лететь туда, куда стремишься. Можно даже лететь среди пространств иномирья, не намечая конкретной цели, и вглядываться в них, пока не заметишь то, с чем хочешь познакомиться ближе…

Рассказала проводительница и о некоторых других вещах, но каждый раз приговаривала, что надо всё попробовать самому.

— В общем, возвращайся иногда в Сад: для разбора полётов или для дополнительных вопросов, — завершила Ми свои напутствия.

Но мне нужно было задать ей ещё один вопрос: о времени, которого здесь нет.

Берег вечности

— Что же ты хочешь узнать о том, чего нет? — улыбнулась Ми. — Шучу, шучу. Конечно, не так-то легко перейти от привычного к непривычному. Давай свой вопрос.

И я признался, что хотя очень приятно не смотреть на часы и знать, что возможно успеть всё, но в последние земные годы у меня обострилась привычка задумываться именно над тем, что я могу реально успеть сделать до неизвестного мне срока ухода из земной жизни. И я боюсь, что и здесь буду постоянно задумываться об этом. Ведь мой земной возраст ещё ждёт меня…

Видно было, что Ми хорошо поняла мою проблему. Она заверила меня, что ничего плохого в такой привычке нет: лучше обращаешь внимание на наиболее важное из того, что собираешься делать. И вместе с тем заговорила о главных отличиях земного взгляда на время от здешнего.

О том, что в земном времени для человека особую роль имеет понимание смысла возраста. Даже не возраста, а возрастов, через которые движешься к точке своего выхода из времени. И каждый из возрастов открывает тебе что-то новое.

О том, что течение времени — это довольно точный образ. А вечность можно сравнить с берегом, на который выходишь из течения, из последнего своего земного возраста. Когда оказываешься на этом берегу, для живущих в земном мире течение времени остаётся привычной реальностью. Но на берегу его уже нет.

Говорила она и о том, что наслаждение отсутствием времени ей самой поначалу было хорошо знакомо. Но ей помогли понять (вот как она мне сейчас помогает), что оно немногого стоит. Вечность не бесформенное безвременье, она пронизана смысловыми линиями продолжающегося Творения мира. Она просторна для открытий, постижений и поступков, которые гораздо существеннее, чем минуты, часы и годы.

Конечно, это не пересказ слов проводительницы, а лишь то, что я из них понял. То, что когда-нибудь мне предстоит понять глубже…

Внешнее иномирье: пора!

— Не буду брать тебя за руку, — объявила Ми. — Теперь действуй сам. Просто давай смотреть в одну сторону и одновременно захотим выйти из Сада к внешнему иномирью.

Для одновременности (и для того, наверное, чтобы не дать мне колебаться) она добавила: «Раз, два, три!».

И у нас всё получилось. Это было очевидно.

Светящиеся лёгким жемчужным светом границы Сада, из которого мы вышли, простирались, говоря по-земному, вверх и вниз, вправо и влево, и конца им не было видно. Это не были стены — скорее облачный покров, обладающий притягательной энергией. Почему-то было совершенно ясно, что можно войти обратно — и вместе с тем словно сам Сад ободрял меня и напутствовал: смелее, впереди много интересного и важного, что нужно увидеть…

Перед нами раскрывался необозримый вид иномирья. Это не было похоже на космическое пространство. Это вообще ни на что не было похоже.

Бесчисленные необъяснимые формы, выходящие за пределы любых топологических фантазий… Мягкие оттенки всевозможных цветов… И вместе с тем ощущалась некая музыкальная гармония. Не только ощущалась, она звучала: словно незримые музыканты тихо-тихо играли, переходя от одного шедевра к другому…

Некоторые миры соседствовали, но многие были в отдалении друг от друга. А между всеми ними, как мне показалось, тянулись почти невидимые, непонятно как ощутимые нити, приходящие издалека и уходящие в неизвестные дали. Может быть, те смысловые линии, о которых говорила Ми?..

Она обрадованно кивнула в ответ на мои размышления, которые я не скрывал от неё:

— Надо же, у тебя уже ощущалка начинает работать! Будет что тренировать в путешествии. — И тут же спохватилась: — Да, кстати, забыла предупредить: в иномирье души бестелесны, не то что в Саду. Взгляни на нас с тобой!

С трудом я оторвал взгляд от загадочной картины иномирья.

Действительно, общий облик наш сохранился, но выглядели мы здесь, за пределами Сада, довольно привиденчески: полупрозрачно и зыбко. Ну что ж, даже интересно побыть бестелесным для разнообразия.

— Всё, дальше совсем сам, — решительно, но с лёгкой озабоченностью сказала проводительница. — И даже не говори мне о своих намерениях, чтобы я случайно не настроила тебя как-нибудь по-своему. Жду тебя с новыми впечатлениями.

И она исчезла в Саду.

А я стал настраиваться: у меня уже была задумана первая цель.

Глава 4. Загадочный мир предрождений

Парящие души

Мне повезло в жизни познакомиться с необычным ребёнком, с девочкой, которой тогда было четыре года. Я увидел в интернете её блог и сначала сомневался, действительно ли немой ребёнок, прикованный жестоким церебральным параличом к инвалидной коляске, сам пишет стихи и сказки, размышляет о жизни и отвечает на комментарии. Но так оно и было. Мы познакомились, стали переписываться, и она рассказала мне о том мире, который хорошо знала, потому что не покинула его окончательно. Вот с ней я и хотел встретиться здесь, в иномирье, рассчитывая, что тем самым как раз смогу увидеть тот мир, который она не раз мне описывала.

Как и советовала Ми, я старался представить себе саму эту девочку, а вместе с тем и мир, знакомый мне по её рассказам, чтобы оказаться либо рядом с ней, либо хотя бы в мире, который можно было назвать миром предрождений. Сработал второй вариант, потому что с девочкой-другом мы встретились не сразу.