Бесплатный фрагмент - В феврале 42-го или в апреле 61-го

В феврале 42-го или в апреле 61-го

[идея сценария ]

Светлой памяти моего деда

Ивана

и с благодарностью его правнучке Наталье,

нашедшей его воинскую могилу

[Охотное, 27.02.1942, 10:55]

«Хенде хох!» — раздалось внизу откоса у дороги. «Чёрт! Васька попался?» — только и успел чертыхнуться Иван. Ни пригнуться, ни затаиться дано ему не было. Автоматная очередь слева, мгновенье позже такой же ответ справа, и он только поднял автомат, как увидел перед собой пулю. Пулю медленно отворачивало вправо вверх от Ивана, как неторопливого жука. Ветки за ней стали растягиваться, струиться, а полосы снега размываться и тускнеть. А потом голубая мгла закрыла мир и отпрянула. Превратилась в небо.

[Охотное, 12.04.1961, 10:55]

Солдат Иван Жу́ган, гвардии рядовой, красноармеец, стрелок 37 гвардейского стрелкового полка, 12 гвардейской стрелковой дивизии, 16 армии под командованием генерал-лейтенанта Рокоссовского уже в другом времени, в будущем. Что отвернуло пулю, неизвестно. Известно лишь, что утром 12 апреля 1961 года синее небо над деревней Охотное пригревало невесть откуда взявшегося солдата, а солдат пялился на молодую травку под носом и на божью коровку. Подняв голову, Иван уставился за откос — и открыл рот: на вражеской стороне над самым большим домом, магазином, теперь развевался красный флаг. «Ёханый бабай! Мы ж с Васькой вышли зимой, а попал к своим весной… Снег — за миг куда-то делся?.. и уже зазеленело вокруг… И красный флаг над немецкой стороной — в непонятной весне… Что за сон? И я один здесь? Фрицы всё же свалили Ваську? Или, может, Васька тоже здесь, в весне? Он ведь стрелял в ответ? А в ватнике, в ушанке уже жарко. Что за ерунда с мозгами? Я чокнутый или сон?..» — гудели и буксовали мысли Ивана.

Притаившись за берёзой у откоса, Иван внимательно осматривается вокруг. И видит у магазина, где стоял танк фрицев, теперь стоит необычная белая легковая машина. А люди у магазина — все в гражданском, и все радостно переговариваются. Смеются и обнимаются даже. Расслышал он только русское «Ура!» и уловил отголоски, типа, как «арин!» «Барин? Немцев не видать — это понятно, раз такой театр затеяли для какой-то операции. Но весну фрицы сделать не могли же?! А Борисова всё нет…» — всё сильнее закручивались мозги у огорошенного временем солдата. Какими только птичками Иван ни подавал условные звуки Василию — в ответ тишина. Обшарил откос, откуда стрелял товарищ — пусто. Пришло на ум спасительное: «Может, отползает к нашим? Если ещё зимой ни вернулся?»

Иван тоже решает отползти назад леском к вершине холма, и добраться до позиции своих. Но лесок теперь мирный, войной совсем не пахнет. И за опушкой слева — всё вспахано-перепахано, ни одной траншеи. У куста рябины — и тут вообще пошли скакать мысли по прорехам! — он наткнулся на потерянный кем-то детский журнал «Весёлые картинки» за январь 1961 года. «ЦК ВЛКСМ?! Советский журнал! С ума сойти! А нам говорили, что рая нет. Хоть в рай попал к своим! Попы правы оказались, черти? Но раз уже 61-й год, значит, красный флаг — не фрицевские штучки? Да и если бы бредил в медсанбате — уж журнал за 61-й год с чего бы и как бы мог мне присниться?» — он совсем переворачивается мозгами от находки, но прячет журнал за голенище сапога и осторожно пробирается дальше вверх по холму. «А в раю тепло, мухи летают, и собаки в раю, вон, даже лают от праздничной суматохи в деревне. Это хорошо, что советская власть жива хотя бы в раю, если верить журналу и дому с флагом», — Иван петляет ещё шагов двадцать — и тут видит вдалеке за деревьями памятник со скульптурой, с постаментом, венки с цветами, и ленточки георгиевские.

Иван подобрался поближе к опушке на верху холма, стал внимательно оглядывать скорбный памятник с георгиевскими лентами. Скульптура скорбящей женщины, она опирается на тумбу, к которой прислонён венок, автомат ППШ, у приклада красноармейская каска. На постаменте мемориальные доски с фамилиями на русском и с георгиевской лентой на каждой. «Получается, памятник нашим?» — Иван, уже не таясь, подошёл к памятнику. Читает фамилии — и видит свою фамилию со своими инициалами на первой же доске. Ёкнуло взрывом сердце, мысли потекли, как кровь из раны: «Ёклмн!!! Значит, я всё же погибну на войне? Но, главное, что меня не посчитают дезертиром. Вот! Вот! Вот! Ведь для оставшихся на фронте я пропал внезапно на задании. Значит, не подумают, что попал в плен. А то ещё и хуже чего напридумывали бы — а это аукнулось бы на положении семьи, если родные ещё тогда были живы». Иван сел на траву, ноги не слушались. На ветке каркнула дура ворона. Ветерок зашелестел и в венках. Не отрываясь от своей фамилии на доске, грустный солдат начал выпутываться из навалившейся тяжести: «Но где я? В раю? А памятники в раю зачем ставить? В раю же вечные души? Или всё сплю на столе у хирурга? Ещё и загадочный журнал! Как же можно в 61-м очутиться? Это ж через девятнадцать лет! А у меня ещё и щетина не отросла. И я в том же во всём, как ушли с Борисовым на задание… Что? Я не помню, что я девятнадцать лет делал? Если больной, и плохо с памятью — то я бы тогда в халатике в больнице проснулся. Значит, всё же в раю, раз за столько лет не изменился и в той же одежде. А на земле, наверно, тоже сейчас 1961-й? А, может, и другой год? Кто-то умер на земле не раньше, чем вышел журнал, — вот и журнальчик, потерянный им, оказался в раю. Похоже, брат, в раю очухиваются не сразу?» Дочитал фамилии до середины последней доски — и провалилось сердце совсем: «Борисов!.. Эх, Василий Петрович, и ты домой не вернёшься? Не дали мрази тебе пожить!..» Злой, вскидывает автомат — да в кого тут стрелять?

У братской могилы Иван дал очередь из своего ППШ как салют погибшим товарищам-однополчанам, и чтобы хоть кто-то и хоть как-то бы отозвался на выстрелы, хоть ду́ши: «Да и Борисов вдруг объявится, выйдет на мою очередь? Мож, тоже со мной тут где-то, в этом мирном раю? Не для меня же одного рай устроен?» Но в деревне началась дикая пальба. Иван удивился такому салюту в ответ. Но автоматных очередей не слышно. Только одиночные, охотничьи выстрелы. «Не фрицы палят, точно. Но и не Вася...», — горько вздохнул он. И тут удивился, что в раю тоже хочется есть. «Рай или… в коме в военном госпитале? Чё ещё приснится мне? Но пока ничего не остаётся, как идти поближе к хлебушку, к домам! Или в магазине одной амброзией и бесплатно отоваривают?! И ягод в лесу весной — одни кукиши растут!» — уже топал проголодавшийся солдат к деревне.

Иван спустился к речке, чтобы не дорогой светиться, на всякий случай, и бережком добрался до первого дома. А на дворе у дома два пацанёнка резвятся и на русском ссорятся — в какого-то космонавта играют. Чуть ни дерутся, кто будет первым каким-то Гагариным. Иван сдвинул автомат за спину, кликнул ребятишек от изгороди. Пацаны не услышали. Он свистнул. Мальцы обернулись и застыли — ошалело изучали военного. Иван снял шапку и помахал: «Здрасть, ребяты! Мамка дома? Или папка? Мы тут кино про войну репетируем, а попить хочется. Позовите кого-нибудь. И водички бы мне вынесли».

[Охотное, 12.04.1961 11:55]

Пришёл мужик, молодой, русский, весёлый, открытый, и Иван не выдержал, сразу прямо спросил его, мол, кончилась ли война? Мужик не понял: «Какая война? У вас учения? Или это кино снимаете, раз в зимней форме?» Иван в ответ замотал головой и начал выдавливать из себя слова, которым и сам не верил: «Уж… ты не пугайся… я вижу: ты наш, русский… Но я… только что с фронта, с задания, я с товарищем был. Но на фронте была зима 42-го, а тут весна 61-го… вроде как? — и достаёт найденный журнал из сапога. — Вы тоже в раю? Давно, видать, а я ещё не обвыкся, выходит?» Вытер солдат пот шапкой и уже бойчее продолжил: «И своего товарища я не нашёл. Ваську Борисова, с которым на задание пошли. Паренёк совсем молодой, девятнадцать лет только. Не объявлялся? Фрицы огонь открыли, Вася ответил. И вот я тут, не пойму где, хотя это место нашей обороны от Тешелово до Брыни», — и показал красноармейскую книжку.

Мужик аж присел. Но встал, предложил «Казбек» странному солдату и жадно затянулся. Но тут же представился: «Фёдор. Фёдор Лесонков», — хозяин дома твёрдо протянул руку, но глаза его тонули в море изумления. «Иван. Иван Сергеевич Жу́ган. Гвардии рядовой, 37-й гвардейский стрелковый, 12-я гвардейская 16-й армии», — обрадовался Иван Фёдору и так сжал его руку, будто проверял Фёдора: человек он или ангел небесный?

Фёдор понял, что какой-то необычно помешанный в армейском зимнем обмундировании перед ним. «А из ближайшей больницы в таком виде никак бы до Охотного не добрался, кто ж выпустит? Да ещё с автоматом путешествует! И где он одежду ещё военную достал? У Ивана красноармейская книжка, вооружённый, и ничего о настоящем не знает. На вид, так, добрый, но потерянный какой-то весь, — запрыгали мысли Фёдора, но про рай отшутился, что чем ни рай — не война же! А про войну уже серьёзно ответил: «Иван Сергеич, Иван, солдат дорогой, война пятнадцать лет назад 9 мая 1945-го закончилась, добили мы фашистов в Берлине! И тебе, Иван Сергеевич, мой поклон». И тут получил бомбу по мозгам от солдата: «У вас на памятнике воинам я и свою фамилию с инициалами нашёл. Можешь проверить. И Васькину… Я ни про свой, ни про ваш рай не шучу, но и понять ничего не могу. Но победой ты меня обрадовал, Федя, как никто в жизни».

Опомнился Фёдор, засуетился как хозяин дома, что, мол, давай, усталый солдат, проходи в дом, дорогим гостем будешь. Ведёт Ивана через огород в дом, а мысли белкой по веткам скачут: «Девятнадцать лет где-то быть? Только сейчас узнать про конец войны? Да и слишком запоздалый театр с однофамильцем на памятнике — из лагерей всех ещё осенью в 55-м освободили. Значит, врать солдатику причин нет? Какой-то странный случай, но ничего опасного, разве кроме ППШ. Втираться в доверие под фамилией убитого и с документами убитого да ещё в таком виде — слишком мудрёная уж шпионская операция. И я ж не сумасшедший. А в такой космический день порадовать хоть столом и чаркой странного воина — ничего ни с кем не случится. Да и как на Ивана в доме посмотрят — тоже интересно. Но про рай — если это его подвинутость — разуверять слишком не надо рваться. Это только врачи справятся. А помочь вернуться к врачам или сообщить в милицию — это, наверно, придётся? Пушка у Ивана не игрушечная».

Идёт Иван, а всё кругом на дворе, как в мирное время. И в доме ни следочка войны и немцев. В доме за праздничным столом, накрытым на скорую руку, сидит жена хозяина, Марья, и шебутной сосед Игорь, пришедший в гости с самогоном побазарить по случаю полёта в космос советского человека. Все поздоровались, представились, но коротко, только по имени. Пригласили Ивана за стол. Конечно, на столе невиданные ему консервы, вокруг невиданная домашняя утварь. Репродуктор на стене невиданный, и портрета Сталина нет на стене. И невиданный прибор в углу — домашний холодильник «Саратов». Один самовар — довоенный знакомец. Понятно, пропустили по рюмочке за знакомство. Ивану объяснили стрельбу в деревне и тоже поздравили с полётом Гагарина. Мол, сегодня новый великий день в стране — только день Победы ему равен и День Революции! Человек в космосе!

И начали хрустеть мозги у всех. Иван не врубается в слова хозяев и их соседа, а они не верят его больной голове. Но все ждут новое сообщение ТАСС.

Иван снова рассказал, уже всем, о боевом задании зимой, о памятнике с его фамилией и что ничего не понимает, где он: во сне, в госпитале, в коме, в раю? Марья с Игорем в полной прострации — она за сердце держится, он за рюмку. Мозги об стенку бьются. Слова к языку присохли. А Иван показал ещё свою солдатскую книжку. Потом диск от автомата отсоединил, чтоб никто не волновался, и продолжил: «Верю и понимаю, что для немцев нет причины такой масштаб обманухи перед нашим наступлением устраивать, с людьми, детьми и памятником. И весну пока только солнце умеет делать. И откуда бы они взяли настоящие фамилии для памятника? И машина у магазина чу́дная. Но чему я удивился больше всего — одному только: в раю — и есть захотелось». «Это Гришкина, мужа продавщицы нашей Клавки машина, „Волга“, наша, советская модель, — пытается отвлечь всех от „райских“ тем Фёдор. — И „Победа“ ещё легковушка есть, её до „Волги“ делали». «За Победу! За тебя, Иван! За новую победу! В космосе! За Юрия Гагарина!» — и понеслась душа по тостам в рай советского человека: выжили! победили! а теперь и в космос полетели! Все с радостью подливают и угощают растерянного солдата. Тарелки и чарки летают над столом, сталкиваются, звенят вилки! Кто плачет, кто смеётся от радости! А Иван грибочком закусывает, в ус дует и репу чешет: «Кто ж издевается над мозгами человеческими? Вон, как в раю людям хорошо. А мои глаза и уши верить отказываются, что я не на земле. Но в раю — и памятник погибшим? Я же не помешался. Вон, все едят, пьют за праздничным столом, за Гагарина и за Победу. А все сразу — тоже ж не смогли бы сойти с ума? Хотя с ума сошли все от радости и неслыханного события. И всё же я в раю, как ни верится. Сна про полёт в космос мозги не придумают. И в раю тоже едят?! И горькую пьют?! И в раю, значит, тоже командуют чувства — голода, радости и страха?! Как ни крути, а я ж всё выискиваю за каждым углом фашистскую морду…»

[Охотное, 12.04.1961 12:25]

Тут, в 12 часов 25 минут радио снова сообщает о Юрие Гагарине. Знакомый Ивану голос Левитана читает сообщение, что космонавт Юрий Гагарин в 10 часов 55 минут «благополучно вернулся на священную землю нашей Родины — Страны Советов». «А вернусь ли я в свою Страну Советов, в 42-й? — у радио Иван и утвердился почти на все сто, что он в раю. — Но это ещё вопрос открытый, с райским режимом. А надо ж ещё как-то попытаться вернуться на своё место, на фронт? Там ребята воюют, а я в подозрительном раю рюмки считаю. Да и свойства такого рая неизвестны. А то прочту завтра имена на памятнике, а моей фамилии не окажется. Что тогда думать? Всё это снится в медсанбате? Контуженный — и снится про космос?» И опять вся деревня, как и вся страна, опять сошла с ума, как и от первой новости о полёте Гагарина. Первое всенародное ликование после Победы! Крики, беготня, пальба! Иван тоже отсалютовал очередью ещё разок на дворе на радость бушующим сердцам деревни.

Все снова за столом, Иван снова недоумённо утверждается после рюмки, что тоже не верил в рай: «Знаю только, что буду убит на войне — это на памятнике за леском не мной написано. Значит, уже убит на земле, и, значит, это я в раю, где и души моей страны, в которой уже летают в космос. И которая 9 мая добила фашистов!..» Тут, конечно, снова салют из рюмочек за Победу. Игорь только начал: «Царство небесное…», но Фёдор незаметно подмигнул Марье и вставил: «Никто не знает, да и как узнать, в раю или на земле мы тут? Родных не теряли. Всегда мы все вместе. Но Ивану, Марьюшка, лучше бы переодеться в гражданское, жарковато уже в его военном», — и Игорю пригрозил ногой под столом, чтоб рот по делу открывал и не пытался «лечить» материализмом больного солдата.

Переодели Ивана в гражданское, хоть он и отказывался сначала: «А в чём на фронт вернусь?», но переоделся. И потому ещё согласился, чтобы лишне детям или, если кто зайдёт, не очень светиться. А спросят — то хозяева скажут что-то в том роде, что это гость приехал издалека, как договорился с ним Фёдор. И раз такой странный сумасшедший человек, и чтоб потом не попасть в лотерею у КГБ и у врачей, все разговаривают с солдатом успокаивающими словами. Ему виновато и печально напомнили, что он видел сам свою фамилию на памятнике воинам, а к раю, ничего, потихоньку привыкнет. Мол, все привыкают. «Да мы и сами… — притворяется сосед. — Откуда нам знать: в раю это мы или на земле? Но одно точно — время райское! Мы в космос полетели! К мечте! И всё получается у нашей страны! И Победа, и полёт к звёздам!» Застолье снова забурлило, все сияют, про чарки и грибочки не забывают, и солдат уже весело усы потирает.

По рассказам Ивана, по мелким деталям, по красноармейской книжке и боевому оружию все понимали, что всего сказанного солдатом насочинить невозможно. Иван подробно рассказал, где осталась семья: Сумщина, деревня Вороновка, когда он сдавал дела в колхозе перед призывом. И рассказал, что был призван на фронт Недригайловским военкоматом. И Иван сам задался при всех вопросом: «Искать ли ему родных? Вам приходилось искать телеграммой ли, или через органы в раю?»

Лишь бы в психушке не оказаться! — это первое! — все потому и поддакивали Ивану про рай, чтобы и самим в дурдомский ад не угодить. Типа, да, мы тебе верим, что ты — Иван, что, мол, да и мы, наверно, в раю. Но с сообщением о солдате, объявившемся в деревне с боевым оружием и в зимнем обмундировании, со странными рассказами о перемещении из войны, начинать активные действия пока всё же побаивались — ни телеграммой, ни телефонной связью. Ни с властями, ни с медициной. Фёдор так и кумекал про себя: «А начнут соответствующие органы проверять странности с фамилией на памятнике, амнезию с попаданием из зимы 42-го в весну 61-го невредимого, бритого, при оружии и в зимней военной одежде человека с документами Жугана Ивана Сергеевича, начнут всё сверять, то кого потом в психушку упрячут, если концы не сойдутся в логике?» Ивану так и сказали, что и в нашем раю любые органы и академии работают, как и магазины, и спецорганы тоже имеются. Мол, да тута всё — копия земной жизни. А Иван согласился: «Но раз в раю, хоть и странном, с полётом в космос, и с чувствующими, как на земле, душами, с милицией и КГБ, то кто ж тогда в здравом уме, хоть и в раю, будет звонить на родину? Кто ж ищет в раю родственников? Из рая ещё никто не дозванивался на грешную землю и не приходил. Но, главное, нельзя даже спугнуть надежду, что родные ещё на земле и живы. Ведь в рай люди сами попадают, хоть и не по своей воле. И только сами приходят на вечную встречу с родными, как я объявился у вас, добрых людей. Или… среди таких же душ, как я…»

Тут прибежал с улицы сын Фёдора, девятилетний Вовка — полакомиться с праздничного стола и позырить на автомат гостя. Иван, конечно, дал подержать ППШ и спросил: «А кто придумал игру в космонавтов, в которую ты играл с другом?» Вовка не удержался и похвастался удачей: «Петька в Чкалова начал играть, а я ему — раз! — «А Гагариным буду я!» Все рассмеялись. «Раньше в Чапаева играли, а вы теперь — в Гагарина. Так быстро придумал! Молодец!» — похвалил юного космонавта дядя, у которого есть настоящий автомат. Иван спросил и про учёбу, и попросил показать ему школьные учебники Вовки. Необычный гость с Вовкой ушли в спальню довольного мальчишки, а Марья начала ставить еду на стол и сыну. Конечно, тут началось, да ещё с бутылочки, да с подачи соседа Игоря, когда Иван с пацаном болтали в его спальне и не слышали застольного разговора, что это из-за полёта в космос что-то на земле произошло. Что-то ещё неизвестное науке. Что, мол, как-то нарушилось время. Ведь напридумывать такие живые подробности — это не под силу ни шпиону, ни артисту. «Хоть ты со всех сторон Кадочников!» — поддакнул Фёдор и грустно хлопнул рюмашку с весёлой водичкой.

А при Иване за столом Фёдор продолжил: «Даже если ты, Иван Сергеич, допустим, часть секретной операции по проверке, скажем, психологической устойчивости наших душ по деревням при нашей райской жизни, то мы тебя не выдадим секретным органам. Ты не диверсант и не иностранный шпион — за каким лешим тогда одевать тебя в зимнее для такой работы? Не знаем, не видели — с Дона выдачи нет — лучший вариант и здесь. А сообщим — вдруг повернут выдачу таким боком, что сами все пожалеем: кто их, эти секретные органы, знает? Тебя, наверняка, по головке не погладят, что тебя разоблачили простые деревенские, правильно? Нас тоже, может, пожурят несладко, что что ж вы не приветили, как подобает, бойца с фронта, а к телефонам кинулись?» Все согласно и молча кивали. «Спешить некуда. Солдат — не шпион. Если и помешался странно — не страшно: на людей ведь не бросается. А оружие пока припрятать основательней надо будет, от греха подальше», — это Фёдор успокаивал уже себя самого.

[Охотное, 12.04.1961 16:25]

Но соседушка Игорёк, любитель розыгрышей и сплетен, не заморачиваясь долго чувствами, ни своими, ни других, под шумок сбежал. Вроде как за добавкой к самогону пошёл в магазин, народ поздравить. А сам позвонил по телефону из магазина в милицию. Пошутил пьяненький незадачливый мужичок в радости от полёта Гагарина, что в Охотном объявился космонавт, и у него не всё в порядке с головой: «Бредит, что он из 1942 года, с фронта, наверно повредился в полёте? А, можа, он шпион, чтобы сеять смуту в праздник народа? Даже переодет в военное зимнее! Не опасен такой человек людям?» Но волновался дядя больше за себя, любимого, хотя кумекал про себя дюже даже разумно: «Если время начало трескаться и пошло по швам, надо ж срочно разбираться, а то, точно, это чокнутое время ещё и в рай забросит не дай бог». Ну, не хочется нормальному человеку весной и с рюмочкой — и прямиком в рай, когда и на земле хорошо, как в раю, а теперь и в космосе неплохо! А продавщице Клавке Игорёк похвастался: «Не боись, мне за сообщение ещё награду дадут, вот увидишь, ты ж ничего не знаешь ещё». «Ну, что взять с дуремара?» — Клавдия только повертела пальцем у виска, не забывая повертеть и юбкой: клиент-то с любопытной информацией и пригодится ещё ни раз такой плешивый коллекционер слухов.

Пока нет подвыпившего соседа, радушным, молодым хозяевам и Ивану всё так же нелегко поймать логику за хвост. Фёдор с Марьей переживают за Ивана, мысли ходят по кругу. Фёдор пытается представить и себе последствия, когда погибший и одновременно живой солдат откроется властям: «Я вот что думаю, Иван: в раю ли мы небесном или в нашем, земном, как мы считаем, — но точно никто ничего не скажет, потому что никто не знает этого. А вот как будут думать о твоём случае в КГБ? Наверно ж наше КГБ тоже оберегает нас в нашем райском существовании? Порядок везде необходим. Даже в аду, наверно ж? Кто-то ж должен следить за огнём под сковородками грешников?! А? Вот ты объявился — а почему фамилия твоя на памятнике? „Непорядок“, — скажут. Но у кого? У всех — или у тебя одного? „С этим бойцом что-то неладное, — начнут кумекать. — Давно нет войны, и у нас тоже. А как мог так долго незамеченным прятаться солдат? А мотива прятаться нет…“ Документики, конечно, сверят и проверят у считающего себя погибшим на войне — и неизвестно ещё, чем эта проверка обернётся для всех. И здесь, и для родственников на родине там, если мы все здесь — ещё там, на земле».

Марья тоже рассуждала в печали: «Ну, да, что-то необыкновенное произошло, может, если мы на земле? Но тогда запросят армейские и больничные инстанции, а по их данным ты, Иван Сергеевич, считаешься убитым. А фото, допросы и семья подтвердят, что ты — Иван Жуган, боец, который ничего не помнит больше после 27 февраля 1942 года, но всё же как-то явился с фронта. И что же тогда делать властям и ответственным за безопасность? Как пить дать тебя упрячут в секретные институты. Начнут опыты ставить на тебе. Да и нас самих затаскают по кабинетам. И родню твою тоже. Наводить порядок будут. А если в головах навести порядок не получится? А в дурдомах выходных нет. И тута тоже…» — и всё подкладывала райские во всех смыслах соленья каждому. Фёдор только боялся, что Иван спросит, мол, а в деревне при вас не хоронили кого-нибудь? Но Иван пока не поставил такой вопрос ребром перед своими мыслями. А на такой нонсенс с бессмертными душами Фёдор пока и сам не знал, как ответить, чтобы выкрутиться согласно религиозным инструкциям и согласно науки одновременно. Он только вздохнул над солёным грибочком: «Лишь бы Игорёк, клоун доморощенный, не вспомнил невзначай какие-нибудь похороны здешние, чёрт леший!»

«Люди не хотят мне неприятностей, и я не хочу им нагребать хлопот с дурками, учёными, с военными и властями. Родни мне всё равно не видать из-за нелюбви КГБ и всех разведок мира к любым секретам, опасным для их власти», — подытожил свои грустные думы Иван. Он поблагодарил прекрасных хозяев за приём, за участие, за стол и праздник. И попросив прощения, что опечалил их в радостный день, сказал, что твёрдо решил вернуться сегодня опять на место, где что-то непонятное произошло с ним утром. «Так будет для всех лучше и спокойней. И, может, мой Васька Борисов ещё там?» — Иван всё надеялся, что вдруг повезёт вернуться на фронт, но вернётся на свободу от научных экспериментов над ним, как над помешанным или зверьком. «Решай сам. Скажи только, Сергеич, чем помочь можем? Все свойства рая тоже неизвестны же учёным в раю, как и все свойства земного мира неизвестны земным учёным. Не так ли, раз тут всё — типа, копия земного?» — заключает топтание на месте над неразрешимыми вопросами Фёдор.

«Просить или не просить Фёдора, чтоб он пошёл со мной к памятнику и на место, где я объявился в весне? — задумался Иван. — А вдруг и Фёдор с ним попадёт на фронт? Или я из-за Фёдора не вернусь? Но, вроде, с неба обратно на землю ещё никто не возвращался? А мне — хоть я на небесах, хоть я на земле — надо всё равно попытаться вернуться на своё место, на фронт». Но на всякий случай Иван предлагает идти с ним, держась от него подальше. Но просит переодеться, а то опять же в зиму вернётся. И сказал, что там он ещё и гранаты спрятал. Что надо забрать, чтоб детишки не нашли. И задорно добавил: «А там — была не была! После соображать будем, если не повезёт вернуться назад на фронт».

Тут пришёл пропавший сосед Игорь и признался, пьяный чудик, что здорово пошутил над милицией: позвонил, что по деревне ходит космический диверсант в зимнем обмундировании красноармейца. «Кто ж моему звонку поверит?! — радовался своим дырявым мозгам Игорь. — А если поверят, то на свою голову огребут хлопот и насмешек! Иван-то уже в гражданском и без скафандра! А про автомат я ни-ни! Ну, как? Здорово я их поздравил? Им такие тревоги только на пользу, да и народу тоже!»

[Охотное, 12.04.1961 17:25]

Фёдор и Марья только рукой махнули: мол, мели Емеля, только отвяжись. Все, кроме соседушки с новой бутылкой, поняли, что время теперь не ждёт: надо как можно скорее идти на место объявления в лесу Ивана, пока милиция не приехала. И пока Игорь мочил нос в рюмке, в армейскую одежду завернули автомат, а сумку припрятали в сенях. Потом хозяйка села отвлекать соседа рюмочками, расспрашивая подробности его шутейного звонка и про Клавку. А Иван с хозяином, перебрасываясь фразами о колхозных проблемах, вышли, будто бы подались покурить и обсудить новости о деревне с Иваном. Ведь до войны Иван работал агрономом и даже одно время был председателем колхоза. В сарае Иван быстро переоделся в военное, пока Марья месила соседу мозги вопросами про космос. Сосед не успевал удивляться её любопытству и отдуваться за космические дали. С ответа на вопрос «А не шлёпнуться на нас из космоса ракетные двигатели космического корабля?» до вопроса «А что делает сейчас после приземления Юрий Гагарин?» ему пришлось проглотить рюмочек восемь. Но сладко погрузиться на дно нирваны было некогда — когда он ещё выгрузит свой латаный-перелатаный мешок знаний перед красавицей соседкой?

А Иван с Фёдором пошли тем же путём, как пришёл Иван, вдоль речки. И его же дорогой поднялись к братской могиле. Фёдора схватил трясун, когда прочитал на памятнике фамилию Ивана. Всё тело ходило ходуном и колотило. И глаза тёр, и буквы пальцами трогал. Не помогало. Видать, мозги наши не рождены для принятия таких вывихов времени? Солдат Иван снова прочитал имена на памятнике и ещё раз отсалютовал в память о полёгших родных солдатушках. Помолчали потом с Фёдором, и направились к откосу у дороги. А по автоматной очереди Ивана оперативники, примчавшиеся к магазину на звонок Игоря, и утвердились, что это факт, что кто-то с армейским оружием в деревне объявился, что не шутки это были по телефону.

Иван ещё издали узнал место, где он сегодня утром в 10.55 засекал у берёзы время, уставившись на красный флаг. За шагов двадцать попросил Фёдора дальше с ним не идти: «Вот тут, у осинки, постой. И, Федь, ни шагу, чтобы ни случилось. Пока я сам тебя не позову. На всякий случай прощай! Не поминай лихом! Поцелуй Марью и живите долго». Фёдор только покивал в ответ. Что говорить в таком разе, этого мир ещё не придумал. Они обнялись на прощанье. Иван привёл в боевое положение автомат, а Фёдор незаметно его перекрестил.

Вот и берёза. Иван всеми клеточками впитывал весенний пейзаж, прислонясь к дереву. На крыше магазина вспорхнула стая ворон. Какой-то малец запулил в них камнем. Докаркались! А над магазином, над деревней, над лесом, над весной — над всей страной поласкался на ветру красный флаг!

[Охотное, 12.04.1961 18:25]

И тут внизу откоса из-за поворота вылетает воронок и тормозит точно на том же месте, где стояли фрицы. Из него ловко вываливают вооруженные оперативники и молча штурмуют откос. А вверху навстречу Ивану из кустов… свистит Борисов! Живой! Но растерянный в ноль. Ничего парень не понимает, а Ивану некогда объяснять: он уже слышал шум мотора на дороге, потом остановку машины, потом осторожный разбег ног. Иван только скомандовал ему: «Засада! За мной! Уходим!» Василий уже рядом с Иваном — и КГБ тут как тут. Серьёзные ребята кричат Ивану и Василию: «Стоять! Руки вверх!» Предупредительный выстрел из «Тульского Токарева» в воздух… а никого нет! На месте солдат лежит идеальный круг снега. Иван с товарищем на фронте уже, а КГБ с носом, то есть с сугробом снега со следами ушедших из их ловушки.

Допрашивали всю деревню, а никто ничего не видел-не знает. Даже Клавка. Сопровождавший Ивана Фёдор тоже ничего не знает. Мол, случайно встретился в леску с солдатом, а сосед — так он ещё тот великий забулдыга и юморист, вечно, что-то придумывает, дурачок. Короче, к врачам народ всякий потом попал — и гражданский, и военный. Что делать, помешались люди от радости за Гагарина. Но с подпиской о неразглашении всех отпустили с миром, как и врачей, объяснив, что это дела секретных служб. А само дело «солдата с фронта» закрыли и засекретили. Лишь соседа Игоря совсем никакого забрали приехавшие ребята из КГБ, показательно, как смутьяна. Но к подписке о неразглашении ему всё же впаяли довесок на пятнадцать суток работ на благо Сухиничей.

Но наперекор своим мозгам, хоть их дурили все и вместе с ним, Иван всё-таки успел написать тайное письмо на родину. Доверился он Вовке, когда рассматривал его учебники. Тогда и написал быстро строчек пять и адрес жены. Иван отдал ему письмо, и ещё свои часы подарил на память о космическом дне. Но взял с Вовки честное слово Мальчиша-Кибальчиша, что он про письмо никому не скажет, и что обязательно отправит письмо. Конверт у родителей пусть попросит, будто бы в «Весёлые картинки» написать надумал. И найденный детский журнал ему отдал, типа для адреса редакции. «А я ещё вернусь сюда, — пообещал Иван, — и мы ещё вместе полетим на космическом корабле. Ведь я, Вов, современный волшебник: я секретный учёный по изучению времени. И это письмо написано для космического эксперимента тоже. Взрослым, к сожалению, доверять государственные секреты бывает бесполезно, и у учёных иногда только на таких Мальчишей-Кибальчишей, как ты, вся надежда. Обещаешь отослать? И про меня не болтай никому. Про это я уже предупредил взрослых». В письме, Иван пацану его прочёл, коротко примерно так написано было: «Дорогая Мария, обязательно после войны приезжай в село Охотное под городом Сухиничи, это у города Калуга. Это сейчас секрет, рассказывать нельзя, почему надо тебе приехать. Только вот это написать разрешено. Целую всех. Иван».

А письмо не дошло, потому что пацан радостно надписал на конверте печатными, прописными буквами «ОТ ВОЛШЕБНИКА». А его вскрыл сынок почтальонши, Мальчиш-Плохиш с носом Буратино. И выбросил письмо от обиды, потому что ничего волшебного в конверте не нашёл. А мамке признаться о вскрытом без спроса письме побоялся — это было бы очень больно и накладно для невоспитанной его задницы. Про письмо так и не узнал никто. И зря пугались секретные службы: сами жители Охотного потом сами себе не верили, что давали какую-то подписку. И даже Фёдор с Марьей и их соседом не могли понять, о чём разговор, когда приезжала интересоваться контрольная комиссия. Да и контрольную комиссию создали совсем случайно, обнаружив при переархивизации секретных документов папку про странный случай, как оперативники в день Гагарина взяли в плен сугроб снега. Перерадовались, видать, как и все. День-то какой был!

А вот дошло бы письмо тогда, то, может быть, и бабушка, и прадед, и вся наша семья, и другие родные давно бы узнали о месте захоронения деда. Бабушка бы успокоилась до своей смерти, что её муж погребён с почестями. А слух про какое-то пропавшее на почте странное письмо для Вороновки был-то! Да я и сам был на Вороновке в девять лет в 64-ом, ещё мальцом, как Вовка в Охотном. А в 78-м меня на нашем самолёте с нашей штурманской практики в Сумах высадили почти в самой Вороновке. Знал из живых знакомых родственников я тогда только одну семью, но про письмо разговоров у нас не было. Да ещё бабушка прямо-таки запрещала мне прилетать Вороновку. С чего бы это вдруг? Сдаётся, что, может, от какого-то секрета бабушка нас берегла. А если про письмо? Может, что-то чувствовала или был сон вещий про письмо деда? Кто ж разбирается в работе наших ангелов-хранителей? Или боялась, что мне на Вороновке что-то наплетут родственники, что мне знать не положено, и про письмо тоже? Или переврут? А я просто хотел последний раз посетить могилу моего прадеда, Жугана Сергея Максимовича, отца деда Ивана. Хорошо, батя меня прикрыл, и бабушке только позже рассказали о моём вояже. Но она очень даже спокойно уже отреагировала на мой рассказ о посещении могилы её свёкра. А этот рассказ — один из возможных вариантов в подлунном мире о пропавшем письме. Чтобы и деда порадовать на небе — и самому порадоваться за деда. Я уверен, что такая встреча с советским мирным раем вполне была возможна по неизвестным нам ещё мистическим законам. А ведь это и был рай на душе народа — первый шаг советского человека в космос! после великой Победы нашей страны — СССР!

Спасибо дочке Наталье, что она, имея на руках все данные, что и я, нашла всё же могилу своего прадеда. Никто из нашей семьи не смог найти. Я и в полтинник был в деревянной дружбе с интернетом и компом. Но я рад, что хоть под семьдесят успел поладить со своей расхристанной совестью — и отправить, хотя бы в строчках, моего деда Ивана на всенародное ликование по случаю свершившейся мечты человечества. В этом радостном народном воодушевлении есть заслуга и солдата Ивана Жугана, отдавшего за нас жизнь.

Дошло бы письмо тогда, то, может быть, и внук бы в других обстоятельствах поминал деда. А мы…

[Бабенки, 27.02.2022 18:25]

…27 февраля 2022 года сидим, поминаем с моим соседом Юркой Плотниковым моего героического деда Ивана, это 80-я печальная годовщина его смерти. Я рассказываю ему за столом, как семья не могла долго найти могилу погибшего на войне деда. Рассказываю под печальные стаканчики, что мой дед Жуган Иван Сергеевич, гвардии рядовой, красноармеец, стрелок 37 гвардейского стрелкового полка, 12 гвардейской стрелковой дивизии, 16 армии под командованием генерал-лейтенанта Константина Рокоссовского погиб 27 февраля 1942 года под Сухиничами в деревне Охотное. А изменилось административное деление — и Охотное, и Сухиничи из Смоленской области 5 июля 1944 года перешли в Калужскую область. Почему и не смогли отец и бабушка найти могилу моего деда. Но 6 декабря 2009 года моя старшая дочка привела меня на найденную ею по интернету и на местности братскую могилу в Охотном, куда был перезахоронен дед от дома Марии Ивановны Лесонковой. Отец после до конца жизни называл всех дев всех возрастов Наташами — так был бесконечно благодарен ей за найденное место успокоения своего отца. И отец успел отдать последний поклон своему отцу, и тоже с Натальей приезжал на могилу в Охотное. Без меня, недотёпы интернетовского.

И недотёпы застольного. Ясно же, что, как всегда, не хватило. Самогон душистый гонит Юрий Иванович, вкуснющий, как и восточные объеденья, которые готовит его жена Татьяна. Простите меня, ангелы полных стаканчиков, но, если выбирать, то в космос бы я взял Танькины ням-нямки, а не Юркины буль-бульки. Но… тут сама открывается дверца холодильника! А так было уже когда-то. Прямо на поминках Николая, бывшего хозяина нашего деревенского дома. Тогда душа покойного Николая искала его заначку водки. Холодильник уже другой, но стоит на том же месте. И вот дверца холодильника открывается, а в холодильнике лежит… она! «родимая»!.. бутылочка водки! Значит, это Николай, добрая душа, а, может, и сам дед или подчинённые им ангелы её «оттуда» нам доставили? В нашу трудную минуту наших печальных посиделок. Помянули мы и Николая. Я рассказываю Юрке историю с приходом с того света души Николая, когда она искала его заначку водки — и холодильник сам открывался и закрывался. А в моём мозгу — или под потолком? — начинается киевский распев с Константином Огневым «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, яко видеста очи мои спасение Твое…» Песнь Симеона Богоприимца слышу только я? Нет, Юрка тоже слышит. А она и из фильма о попаданцах «Зеркало для героя». И он по ноутбуку идёт. «Кто включил?» — не понимаем мы с Юркой нового заботливого фокуса. За Христа и ангелов тоже приняли на грудь — ну, и за Константина Огневого, и за фильм «Зеркало для героя». И за Наталью — это особо! — что вернула, наконец, через шестьдесят семь лет определённость семье, что погибший на войне дед упокоился с почестями и по-христиански. Помянули всех павших в той войне. Всех воевавших, но уже ушедших от нас в мирное время. Выпили за всех, кто на небе и на земле — за всех, кто сохранил память, поставили памятник на братской могиле и за всех, кто ухаживал и ухаживают за ним и за всеми памятниками павшим. Ну, а потом…

[Рыжово, 27.06.2021 18:25]