Бесплатный фрагмент - Утки

УТКИ

прилетели

Сквозь окно под ровный стук колес поезда мелькали заснеженные поля, на которых множество деревьев, одетых в ажурные снежные шапки, ютились мелкой россыпью. Вдоль железнодорожной линии столбы ЛЭП танцевали один за другим, словно под джазовую сюиту Шостаковича, а провод, что удерживал четкую связь между столбами, волнами убаюкивал в купе вагона наблюдающего за зимними пейзажами пассажира. Пассажир аккуратно сворачивал своими тонкими пальцами пианиста фольгированный свиток с остатками запасенной еды и убирал его в кожаную сумку. Его взгляд сквозь толстые очки был сосредоточен на происходящем в купе, но он вежливо молчал.

— Да твою мать!

На соседней полке происходила какая-то суматоха. Пухлая женщина бальзаковского возраста пыталась спешно что-то найти, но ей не слишком это удавалось. Она повернулась своим задом к пассажиру и нагнулась под стол. А пассажир из вежливости хотел отвернуться, но действие напротив слишком увлекало, и его глаза, увеличенные в несколько раз линзами очков, невольно цеплялись за происходящее.

— Куда же она подевалась?! Валера!

Валера — вследствие каких-то загадочных обстоятельств он был мужем этой женщины — спокойно стоял в коридоре спиной к купе, опершись на поручень. На нем мешковато висели черные пиджак и брюки — он словно высох внутри своего костюма. Со спины внутри затененного коридора он напоминал неподвижную густую тень, сквозь которую при желании можно было рассмотреть мелькающие пейзажи, словно диафильм о его жизни.

— Где тебя носит?!

Женщина до сих пор находилась в позе зю под столом. На ней были бриджи, которые с треском обтягивали ее упитанный зад. Они начали сползать вниз, и из-под них показывались дела ее минувшей молодости — розовые кружевные трусы. Правый уголок воспитанного рта пассажира медленно пополз вверх.

В проеме двери показалась проводница и железным голосом объявила:

— Через пятнадцать минут прибываем.

И ушла в следующее купе с тем же самым объявлением.

Через стенку в соседнем прохладном купе совсем одна сидела миловидная девушка лет двадцати на вид, Маша, в обнимку с книгой сказок Ханса Кристиана Андерсена. Она с любопытством рассматривала меняющиеся за окном пейзажи. Ее глаза, в которых то и дело мелькали елки и столбы, играючи прыгали в такт стуку колес поезда. Рядом с Машей на изготовку аккуратно стоял старый потрепанный чемодан и рюкзак из той же серии.

Но как бы Маша ни стремилась ко всему новому, дальняя дорога выматывает, и усталость вместе с укачивающим стуком колес все-таки заставила ее закемарить.

запах ромашек

Солнечные лучи, словно лезвия, рассекали поле и, играя светом, достигали полевых цветов и травы. Ветер колыхал травинки то в одну сторону, то в другую.

Шум ветра рассекался милым девичьим смехом. Это была Маша, которая с легкостью упала на траву, а с ней рядом лег Леша. Их лица светились совершенно не наигранным счастьем. Они рядом, они очень близки друг к другу. Порой могло показаться, что у них одно сердце на двоих.

— Ты же вернешься? — с надеждой спросил Леша.

Маша, улыбаясь, повернулась к Леше и подперла голову руками. Ее глаза словно в момент насытились глубоким цветом синего моря.

— Вот почему ты не хочешь поехать со мной?

— Мне нельзя, — выдохнул Леша. — Мне траву косить скоро надо. Коров кормить… Куда они без меня?

Маша снова легла на спину, сорвала колосок травы и выдохнула:

— Коров…

А по небу в этот момент пролетали две утки.

— Кря-кря-кря! — кричали утки.

— Вот как думаешь — у них есть дом? — не поворачиваясь, обратилась Маша к Леше.

— У кого? — спросил Леша с удивлением.

— У уток, дурачок, у уток, — Маша колоском травы показала в сторону пролетающих уток.

— А… У уток, — Леша лег ближе к Маше. — Не знаю. Зачем им дом? У них крылья есть.

— Действительно… — задумалась Маша.

Леша резко подпрыгнул, словно его кто-то укусил.

— Леша, ты куда? — испуганно вскликнула Маша.

— Я щас, подожди.

Маша замерла, согнувшись в ожидании, будто дикая кошка, настороженно выглядывающая из травы. Поняв, что ничего плохого сейчас не могло произойти, она расслабилась. Но прошло несколько минут, и Машу посетило беспокойство. Она в растерянности встала в поисках Алексея. Но тут же успокоилась снова — его светлая голова замелькала среди травы, густых незабудок и ромашек. Леша плавно двигался к Маше, держа руки за спиной. Когда он подошел к ней, на ее лице застыла удивленная улыбка, а глаза начали бегать, словно много-много рассыпавшихся по полу пуговок. Он смотрел на нее с любовью и улыбался в ответ. Маша не выдержала его взгляда и засмущалась.

— Что? — Маша отвела глаза.

— Отвернись. У меня для тебя кое-что есть, — улыбался Алексей.

Маша отвернулась.

— Тук-тук, — сказал он.

— Кто там? — играючи отозвалась Маша.

Леша открыл невидимую дверь и вошел в воображаемую комнату.

— Повернись, — прошептал Алексей.

Маша послушно повернулась.

Леша протянул руки к Маше, и в одной из них показалась ромашка с идеально белыми, как снег, лепестками. А сердцевина ее была настолько идеальной окружности, насколько можно было только вообразить, и переливалась желтым перламутром. Пожалуй, это была самая лучшая ромашка этого поля.

— Вот… это тебе.

— Спасибо, Леш! — Маша мягко взяла ромашку из его рук.

— Только дай мне обещание, что ты ее сохранишь… навсегда.

— Но… Леш, это же цветок. Он ведь завянет, — Маша невольно прикрыла рукой цветок, будто хотела защитить его от воздействия мира.

— Ничего не знаю! Сохранишь! А то я…

Леша резко отвернулся от Маши и скрестил руки на груди. Маша тут же вскочила к нему.

— Хорошо, хорошо! Я постараюсь, только не обижайся, пожалуйста.

Маша нежно положила руки на спину Леше и так же нежно прислонилась к его сильной спине.

платформа

Резкий толчок вагона. Шипение пневматической системы поезда. Поезд остановился. За окном серыми линиями застелилась асфальтовым полотном платформа Витебского вокзала. Платформа сверху была обрамлена ажурными металлическими арками, сквозь крышу которых мелкой пылью проползал свет. Некоторые пассажиры еще до окончательной остановки начинали семенить по вагонам, и после открытия дверей, быстро минуя запыленный тамбур, отправлялись прямиком на платформу.

От резкой остановки Маша проснулась и выронила книгу из рук. Книга хлопнула о пол, и из нее выпала засушенная ромашка.

«Поезд прибыл на конечную станцию Витебский вокзал», — железным голосом раздалось из динамиков на платформе.

Маша аккуратно подняла книгу, встала, чтобы выйти из вагона, схватилась за чемодан — и заметила под столом ромашку, что выпала из книги. Она тут же прыгнула под стол и ладонями, боясь, что цветок рассыплется, подняла его с пола. Так же легко, боясь даже дышать на него, она положила цветок в книгу. А книгу положила в рюкзак. Тем временем проводница обходила вагон.

— Девушка, — обратилась она к Маше. — Давайте на выход.

— Да-да, хорошо, — Маша опустила глаза, быстро накинула шапку, куртку и, цепко схватив чемодан, выдвинулась на выход.

Пара шагов по вагону поезда — и взгляду Марии открылась платформ вокзала. Тихий шум обшивки вагона и несколько дней привычного шума купе со стуком колес сменились многочисленными голосами людей, стуком их обуви, воркованием голубей и запахом угольной топки поездов. А узкое прокуренное пространство коридора поезда сменилось пылью света зимнего солнца.

Платформа была заполнена огромным количеством людей, которых Маша видела в первый, да и скорее всего в последний раз. Ведь шанс снова встретить того же человека в таком огромном городе очень мал, и Маша, понимая это, пыталась всех изучить и запомнить. И в этом изучающем трансе ее чуть не сбил мужчина, который, разговаривая по телефону, торопился убежать с платформы вокзала.

Маша быстро пришла в себя и удалилась с платформы.

улицы улыбок

День приезда Маши в Петербург выдался необычайно солнечным. В воздухе повис небольшой минус, в который и холод не резал щеки, и тепло не растапливало кучи снега, чтобы улицы стали темными от воды. В такой минус гулять по городу — одно удовольствие, что, собственно, и делали никуда не спешащие горожане.

Серые улицы вдоль массивных домов разношерстных стилей выстроились в огромные ряды. Могло показаться, что они встречали Машу. А люди, перестав торопиться, словно хотели рассмотреть нового человека и поздороваться, будто это доселе невиданный гость. С другой же стороны, и для Маши все эти мелькающие люди — что-то новое и необычное, то, на изучение чего она была готова потратить кучу времени. А еще эти сказочные дома, которые она видела только по телевизору и на фотографиях, а о некоторых читала в книгах, не позволяли оторваться взгляду. Голова ее так и кружилась во все стороны, пытаясь запечатлеть каждое мгновение, иногда цепляясь взглядом за таблички о жизни русских классиков. Хотя русская классика Машу не особо привлекала, но школьную программу мимо ушей она не могла пропустить. Мария всегда отличалась старанием, а русскую литературу, как и положено в школе, усердно изучала и по всем сочинениям имела «Отлично». До сегодняшнего дня она и подумать не могла, что будет топтать те же улочки, что когда-то топтали Пушкин, Достоевский, Маяковский, Ахматова и другие литературные силуэты России.

Теперь и Маша шагала по этим улочкам со старым чемоданом наперевес. Огромное количество информации и событий быстро утомило, и чемодан с рюкзаком начали тянуть вниз, а чугунные линии заборов — тянуться вдоль тротуаров в какую-то бесконечность.

Маша остановилась, поставила чемодан на тротуар и достала из куртки маленький блокнот, быстро нашла там адрес: «улица Моховая, д. 28, кв. 10». Окинула глазами дома в поисках номера с названием улицы, но нигде его не нашла. Мимо проходил мужчина, разговаривая по телефону.

— Извините! — Маша скромно обратилась к прохожему.

— Простите, девушка, я очень тороплюсь, — прохожий, улыбаясь в ответ, жестом указал на часы.

В тот же момент послышался высокий лай собаки, и из-за угла вынырнул маленький песик, от его шеи длинной веревочкой потянулся поводок, и на другой стороне поводка через некоторое время появилась бабушка лет восьмидесяти, для которой каждый выгул собаки был праздником, ради которого она соответственно и наряжалась. На ее голове красовалась огромная шляпа с пером, под шляпой виднелся уже не первой свежести парик, которым она пыталась симулировать прически своей давно ушедшей юности. А красная помада, которая на любой другой особи женского пола казалась бы вычурной, на бабушке смотрелась очень даже органично. В такт всему ее образу и красному пальто на ее шею было накинуто боа.

— Извините! — голос Маши стал уверенней.

— Да, девочка, — улыбнулась в ответ старушка.

Собачка сразу же подбежала к девочке, дернув бабушку за поводок, обнюхала ногу Маши и зарычала.

— Шунька! А ну фу! — бабка резко дернула поводок, собачка успокоилась и спряталась за старыми финскими бабушкиными сапогами. — Не бойся ее.

— Здравствуйте, а вы не подскажете, где находится улица… — Маша посмотрела в блокнот. — Моховая… и дом… двадцать восемь?

— Ой, девочка… как же ж тебя сюда занесло? Смотри… тебе надо пройти, — бабка задумалась и окинула взглядом улицу. — Значит так… вот тебе туда прямо до перекрестка, налево…

— Перекресток, налево, ага, — повторяла Маша, кивая головой.

— Затем, значит, а ну… фу! — бабка снова дернула поводок, собака начала скулить. — Значит, направо… и снова до перекрестка.

— Ага, направо… и перекресток, — Маша продолжала запоминать.

— Там где-то два квартала — и будет эта улица.

— Два квартала, ага, спасибо вам большое!

Маша, повторяя у себя в голове маршрут, взяла чемодан и удалилась, бормоча себе под нос:

— Налево… перекресток, два квартала и направо… а, нет! Налево, перекресток, направо, перекресток… два квартала. А, точно!

Бабушка проводила Машу взглядом. А собачка начала что-то нюхать в земле и копать.

— А ну фу! Мелочь бестолковая!

***

Маша шагала по улице, мимо, шумя, пролетали машины. Серые улицы обрамлялись то большими серо-белыми сугробами, то черными заборами. Где-то иногда шумели сирены. Внутри этого шума Маша пыталась разглядеть названия улиц и номера домов. А чемодан с рюкзаком начинали все сильнее тянуть ее к земле. И вот, казалось бы, когда силы уже иссякли, Маша заметила ту самую заветную вывеску: «Моховая улица». У нее сразу же открылось второе дыхание, и она начала рыскать в поисках нужного ей номера дома. В итоге ее старания оказались не напрасны, и двадцать восьмой дом появился как на ладони. Маша сразу же нашла парадную с нужной квартирой и подошла к железной двери. В этот же момент из парадной выбежали дети, напугав Машу, но она, не теряя хватки, просочилась внутрь. А тяжелая железная дверь, не успев ее придавить, с громким и звонким хлопком, будто выстрел из Петропавловской пушки, захлопнулась за ней.

квартира кищенко

«Ничего себе дворец!» — подумала Маша, войдя через тяжелую железную дверь в парадную, где перед ней открылся удивительный мир.

Стены были усеяны искусными белыми барельефами и горельефами, на одной из стен красовался выполненный когда-то давно пейзаж, а потолок весь был заполнен разными видами лепнин. А где-то вдали виднелась широченная мраморная лестница, ведущая на верхние этажи. Справа от лестницы выглядывала узкая каморка лифта с ламинированными косыми дверями, которая была пристроена в энном году советского периода. Маша зависла в изучении стен и потолков. Такого она от какого-то подъезда точно не ожидала.

Скрипнув дверью, открылся лифт, оттуда вышла молодая пара и, не обратив внимания на гостью, дунув ветром, просочилась на выход. Маша в ту же секунду пришла в себя, заметила открытый лифт и дернулась к нему. Сначала в лифт вошел чемодан, а потом в оставшееся микроскопическое пространство втиснулась и Маша.

«А какой этаж?» — подумала Маша.

Несложный расчет в голове — и Маша нажала кнопку четыре. Двери закрылись, лампа освещения внутри из последних сил поиграла теплым светом, и лифт поехал. Некоторое время шелеста кабины и стропил — и лифт уже на четвертом этаже. Скрипучие двери распахнулись, и прямо перед ней появилась квартира с заветным номером десять. Она вышла из лифта с чемоданом наперевес, подошла к двери и, встав на носочки, дотянулась рукой до звонка. При нажатии на звонок раздался крякающий звук. Маша еще несколько раз понажимала на звонок.

За дверью послышались шоркающие шаги, которые становились все ближе и ближе. Маша начала поправлять куртку, волосы, она хотела быть опрятной, насколько позволял текущий момент.

И вот начали звонко открываться замки, один, потом второй. Медленно распахнулась дверь, и оттуда показался Петр Кищенко — худощавый мужчина лет сорока в растянутых на коленях синих трико, сверху на его узкий костлявый торс была накинута белая растянутая футболка с непонятными иероглифами. А еще у него в руках примостилась тарелка с макаронами, которые он смачно жевал. И через это чавканье послышалось:

— Чего вам?

— Я от Натальи Александровны, — снизу вверх ответила Маша.

— От кого? — Петр прожевал и проглотил.

— Я — Маша, от Натальи Александровны. Она вам звонила где-то с месяц назад.

Петр сморщился, пытаясь вспомнить, знает ли он каких-то там Маш от каких-то там Наталий Александровн, но процесс в его голове не запустился.

— Мать! Тут какая-то Маша пришла, от какой-то Натальи Алексеевны, — крикнул Петр в квартиру.

— Александровны, — скромно поправила Маша.

— Ага, — Петр заглотил очередную порцию макарон.

Через некоторое время в длинном проходе, скрипнув напольной доской, появилась крепкая коренастая женщина лет шестидесяти в фартуке, с собранными в пучок светлыми волосами: мать Петра, Василиса Павловна. Она шла быстро, перебирая ногами навстречу Маше, вытирая руки о фартук. Дойдя до Петра, кинула на него грозный взгляд и рукой выгнала из коридора:

— Я тебе сколько раз говорила есть на кухне! А ну… Пшел отсюда! Ой, Машенька… Привет, как вымахала-то! Проходи давай, — улыбалась Василиса Павловна.

Маша, взяв из последних сил чемодан, послушно вошла в квартиру, а Василиса Павловна грозно окинула лестничную клетку взглядом, будто пыталась прогнать с нее каких-то чертей, и захлопнула дверь.

— Ну, как дорога? Ты не стесняйся, раздевайся, проходи.

— Дорога хорошо, устала только, — выдохнула Маша. Она сняла куртку.

— Вон туда вешай! — Василиса Павловна указала на вешалку, где висела толпа разных курток. Там виднелась в основном женская верхняя одежда. Из мужского, похоже, была только одна тонкая куртка.

Маша послушно повесила куртку, разулась. Аккуратно поставила свои ботиночки к огромному количеству обуви, среди которой тоже виднелась в основном женская, а из мужской была только пара ботинок, и то разбитых и разъеденных уличными реагентами.

— Давай проходи. Чемоданы потом распакуешь, ужин уже практически готов!

Василиса Павловна резко удалилась на кухню. Маша послушно и стеснительно прошла за ней, окидывая взглядом квартиру.

При входе на кухню к Кищенко сразу бросалась в глаза непропорциональная вытянутость помещения вверх. Справа от входа несуразно стол, который со стороны выглядел сказочно игрушечным, окруженный скрипучими деревянными стульями с узорными спинками. За столом в правом углу расположился Петр, будто слившийся со стеной и занавесками. Там он ковырялся в тарелке макарон, периодически поливая их кетчупом, даже не обращая внимания на то, что кетчупа в тарелке становилось значительно больше, чем макарон. В другой руке он ловко держал телефон одной из последних моделей, который ему подарила Василиса Павловна на очередной день рождения, и увлеченно смотрел сериал, периодически сопя и хихикая. Через небольшой круглый коврик напротив стола располагался советский искривленный кухонный гарнитур, ровно делящий стену пополам, за плитой которого, как умелый оператор конвейера, орудовала Василиса Павловна. Она ловко положила в тарелку только что сваренную гречу, туда же метнула котлету, поставила все это на стол перед Машей и молча зависла, смотря куда-то сквозь гостью.

— Ты что там как призрак? Садись! — пришла в себя Василиса Павловна. — Ты же ешь мясо?

— Конечно ем, спасибо, — Маша улыбнулась и села.

Тонкие и худенькие кисти рук Маши, с длинными аккуратными пальцами, за которыми она старательно следила, стеснительно обняли вилку и начали медленно делить котлету.

— Разве так бывает, чтобы люди мясо не ели?

Петр где-то там в своей нирване улыбнулся. Василиса кивнула в его сторону головой.

— Ох, Мария… каких чертей сейчас только не водится. Мясо не едят, сигареты не курят. Дырки прокалывают во всех местах.

Она взяла тарелку, в которую заранее положила две котлеты. Села за стол рядом с Машей. Не глядя, достала из-под стола уже начатую бутылку водки, поставила перед собой рюмку и налила.

— Будешь?

Маша расплылась в улыбке и быстро отрицательно закачала головой, продолжая делить котлету на кусочки.

— Ах, маленькая ты еще. Да ты чего там в тарелке ковыряешься? Кушай давай, свежие котлеты-то, — принялась упрекать Василиса Павловна.

Маша послушно начала по одному маленькому кусочку накладывать в рот, медленно пережевывая, как учили — много-много раз.

— Вкусно, правда, — Маша одарила комплиментом.

— То-то же, — выдохнула Василиса Павловна в ответ и подняла рюмку. — Ну, за гостей! И за тебя, оболтус! — обратилась она к Петру и легко ударила рукой по его макушке.

Петр недовольно посмотрел на нее из-подо лба.

— Ох, оболтус. Как огрела бы тебя, да не при гостях. Будем! — она опрокинула в себя рюмку, словно старый запойный моряк, занюхала куском котлеты и налила еще одну.

В момент показалось, что водка в бутылке словно не заканчивается: магия какая-то.

— Знаешь что я тебе скажу? Мясо они не едят… да черт с ним, с этим мясом!

В этот момент раздалось мурчанье, в кухню вбежал черный как смоль кот и запрыгнул на колени к Василисе Павловне. Она, будто бы ожидая этого момента, не удивилась и принялась его гладить. Кот же в ответ стал извиваться и мурчать и в итоге улегся калачиком у нее на коленях, кинув желтый взгляд на новую гостью.

— Они все в этих дебильных телефонах сидят, — продолжала она, — вот чего они там находят? — ударила рукой по телефону Петра.

— Мам! — сразу среагировал Петр.

— Мам! Помамкай мне тут еще! У нас тут гости, оторвался бы хотя б на пять минут от своей железяки этой.

Маша продолжала клевать свой ужин.

Василиса Павловна опрокинула еще одну рюмку и снова закусила куском котлеты. Водка все так же магическим образом не заканчивалась.

— Вот ты удивляешься, что вот так все. А в деревне-то как сейчас? Помню я… — она зависла, уставившись в стену. — Помню, как проснешься утром под крик петуха: ку-ку-ку-ка-ре-ку… Выйдешь на крыльцо, а воздух там какой? Сладкий, влажный, чистый… — она отвисла, кот поерзал на коленях. — Вдохнешь его полной грудью — и жить, знаешь, как-то сразу хочется. Хочется, понимаешь? А… Не понимаешь ты еще нифига. Вот город, чего все в него ломятся, в пыль эту? Чего хотят-то? Бегут все… торопятся, бегут, бегут, жить забывают… бумажки эти зарабатывают, чтобы потом оболтусов таких же выращивать, а будущее за ними какое? Да вот никакого! Выйдешь тут на улицу, если не обокрадут или не обманут где, значит повезло. Не обманули в магазине или в банке, считай билет лотерейный можно идти покупать. Полоса значит белая пошла… и вот скажи мне, как эту полосу-то не упустить?

Маша в ответ только пожимала плечами и продолжала клевать свой ужин, слушая рассуждения тетки.

— Вот и я не знала тогда… упустила ее, ушла она, полоса-то эта белая, ускакал белый конь вместе с принцем, — Василиса Павловна на секунду улыбнулась. — И что теперь? Двушка — халупа, оболтус этот сорокалетний… и работа в этой ненавистной столовой. Эх! Была бы я сейчас как ты! Да чего я… чего… — Василиса Павловна выдохнула и махнула рукой. — Расскажи ты мне лучше, как там Наташка-то поживает? Не виделись, дай бог, лет пятнадцать скоро будет. Жива, здорова?

Кот послушно выслушал разглагольствования своей хозяйки и, пошевелив усами, выпрыгнул из кухни.

— Да мама хорошо, — Маша сглотнула. — Все так же сортировщицей в цеху. Правда, фабрика у нас уже практически не работает, осталась только пара цехов.

— Эта та, что коробки для молока делает? — уточнила тетка.

— Ага, тетрапаки.

— М-да… Не очень-то перспективное предприятие. А Наташка говорила, ты там медсестрой в больнице трудилась?

Петр, доев макароны, размазал кетчуп по тарелке, молча взял тарелку, встал из-за стола, не отрываясь от телефона, поставил ее в раковину и удалился вслед за котом из кухни.

— Да я как медколледж окончила, так сразу и устроилась в районную.

районная больница

Тусклый и холодный, словно арктический лед, свет одних ламп пытался загасить теплый желтый свет других, и похоже, что получалось очень хорошо. Так играл потолок в нескончаемом больничном коридоре. Свет играл так, будто жизнь играла со смертью в игру с заведомо известным финалом.