Бесплатный фрагмент - Условия Коши-Римана

Антонине С.

«Кто нашел место ее, и кто взошел в сокровищницы ее?»

(Вар.3:15)

I

1

— Добро пожаловать в профилак!..

С кровати, стоящей у левой стены, поднялся модно подстриженный парень в клетчатых шортах, шагнул навстречу.

— …Богдан!

— Гриша!

Я пожал протянутую руку и бросил рюкзак на пол. У правой стены стояла вторая кровать. Здесь их было всего две. Эта явно предназначалась для меня.

Сосед опять лег, зашуршал на ноутбуке, а я сел и принялся оценивать обстановку.

2

В наше время студенческие общежития превратились в клоаки. Нормальный человек там не мог существовать. Многие жили на съемных квартирах: там было не так грязно, поскольку не все зависело от соседей.

Для меня такой вариант оставался за пределами возможного. У меня не имелось богатых родителей, которые бы серьезно помогали. О приличном съемном жилье речи не шло.

Вероятно, я мог скооперироваться с такими же нищими, чтобы мы сняли какую-нибудь каморку вчетвером. Но кооперироваться мне было не с кем. Я очень плохо сходился с людьми, друзей в университете не имел. Причин тому было несколько. Прежде всего, я сильно уставал от излишнего общения, предпочитал всегда и везде находиться в одиночестве.

И проживая в общежитии — вертепе разврата — я по сути оставался один. Оказавшись в этом профилактории, я вдруг понял, что общежитие общежитию рознь.

Наше физико-математическое было огромной, унылой панельной шестиэтажкой. От одного его вида становилось серо на душе. Коридоры были мрачными, как подземные переходы — и такими же вонючими.

Это, небольшое, было кирпичным. Последнюю деталь я понял, когда увидел толщину стен в дверных проемах.

Трудно было сказать, в каком состоянии находились жилые этажи, но второй, профилакторный, обрадовал потолочными лампами, которые не гудели, не мигали и даже горели без пропусков, каждая на своем месте. На стене между дверьми висели кашпо с цветами. Они, конечно, были искусственными, поскольку расположение комнат тут тоже было двусторонним, а растения не могли жить без настоящего света. Но красота умиротворяла.

Комната обрадовала еще сильнее.

В моем общежитии в точно такой же по площади стояли четыре кровати. С соседями мы ходили друг другу по головам, ночью задыхались от вонючей тесноты. Что-то читать — а тем более, писать или набирать на ноутбуке — можно было только на кровати.

Тут было просторно, воздуха хватало с избытком. Высокий потолок наполнял ощущением полета. Около каждой кровати стоял небольшой письменный стол, здесь можно было заниматься в человеческих условиях.

Богдан, вероятно, лежал чисто по привычке. Хотя лежать, зная, что в любой момент можешь сесть и поставить около себя чашку с кофе, не опасаясь залить клавиатуру, тоже было приятно.

Часть помещения у входа выступала углом, на котором белела узкая дверь. Вероятно, там прятался санузел — индивидуальный, для двоих.

У нас туалеты имелись по одному на этаже: мужской и женский — а душ был в подвале, куда приходилось спускаться по грязной лестнице, пожимаясь от сквозняков.

В здешний комфорт не верилось; он пришел из фильма про каких-нибудь английских или американских студентов, которые в колледже жили не как на конюшне.

Стены были почти белыми, с еле заметными сероватыми узорами. Казалось, они светятся, этот свет лился отовсюду.

Обычные общежития не ремонтировались с сотворения мира. Студенты время от времени что-то подкрашивали и подмазывали за свой счет.

Прежние жильцы моей комнаты оклеили ее обоями в пестром татарском стиле. Среди ядовитых желто-красных стен у меня кружилась голова и тошнота поступала к горлу. Здесь глаз отдыхал.

Я повернулся к окну. Оно тоже было иным, чем у нас.

Вместо древнего, с облупленной рамой, разбухшей незакрывающейся форточкой и ржавыми шпингалетами, здесь стояло пластиковое. Плюс к этому висели красивые легкие шторы, причем даже с особой параллельной штукой наверху.

Я поднялся, выглянул наружу.

Моя сторона общежития выходила на край квартала.

Когда-то там собирались разбить парк, даже успели выкорчевать сорные деревья и засыпать площадь гравием. Но выделенные деньги разворовали, вместо парка образовался пустырь. Жители соседних пятиэтажек использовали его как площадку для выгула своих дрянных псов.

Однажды, выиграв немного денег в «Столото», я решил побаловать себя, купил коробочку роллов.

Элементарные истины я знал с детства.

Мелкие радости жизни становятся большими, если их раздуть ожиданием. У себя в комнате я положил лакомство на подоконник, желая потянуть время.

Как раз в этот момент на пустыре раскорячилась собака.

Она была отвратительной, черной и гладкой; в породах я не разбирался, ненавидел всех. Имей винтовку, я расстреливал бы их, не отходя от окна. Хозяин — такой же гладкий мужик — стоял, ослабив поводок, и безмятежно разговаривал по мобильному.

Собака принялась гадить. От вида испражнений сама мысль о еде стала омерзительной.

С соседями я находился не то чтобы в контрах, но и не в теплоте, делиться ни с кем не привык. Роллы пролежали на подоконнике дня два, затем отправились в мусорный бак.

Здесь окно выходило на улицу Фрунзе — чистую и ровную, бегущую мимо университета.

Стеклопакет был тройным, внешний мир упокоился в немоте. Не слышалось голосов, беззвучно ехали машины.

Меньше, чем в сотне метров, на противоположной стороне улицы возвышалось желтое, с серым цоколем и белыми колоннами, главное здание университета. Справа выглядывал угол нашего физматкорпуса, присоединенный через переход на уровне третьего этажа.

Воткнутое на дешевый пятачок с близкими коммуникациями, факультетское общежитие лежало в нескольких кварталах от учебного комплекса. На занятия приходилось шлепать по разбитым тротуарам сквозь снег и дождь — или добираться трамваем, где зимой стоял арктический холод, а летом египетская жара.

Здесь я мог даже не одеваться всерьез, перебежать через дорогу и оказаться в тепле. В такое не верилось, хоть и виделось своими глазами.

Я отошел от окна и лег, потрясенный этой сказкой.

Кровать была непривычной. Она не провисала, не качалась и не трещала, стояла надежно, держала приятно, но крепко.

Я никогда не ездил в «мягких» вагонах, не бывал в гостиницах. Но по моему представлению, такие условия могли быть только там.

Однозначно, я попал в рай.

Осталось крепко зажмуриться и улететь.

3

— …Ты надолго сюда, Гриша?

Голос вырвал из нирваны, но не раздражал. В этом профилактории не раздражало ничто.

— На четыре недели, — ответил я, не открывая глаз. — А ты?

— Тоже. Две прошли, осталась всего половина.

— Жаль, — подтвердил я, поддерживая разговор.

— Хотя на самом деле это как посмотреть. «Всего» половина, или «еще» половина.

— Верно.

— А ты откуда сам?

Судя по всему, сосед соскучился в одиночестве, хотел поговорить.

— Я физик, — коротко ответил я.

— С физмата?

— С физфака. Физмат был в прошлом столетии. В семьдесят каком-то году факультеты разделились. Физматкорпус построили общий, пятый этаж отдали математикам. Остальные четыре наши. То есть три, на одном — вычислительный центр, общий для всего универа.

— А я экономист, — сказал Богдан, хотя я не спрашивал. — То есть учусь на экономфаке, специальность «экономист-юрист». Четвертый курс.

Этот парень с лохматой стрижкой под корейского «айдола» никак не тянул на четверокурсника, которые — в моем понимании — должен были быть почти взрослыми людьми.

Но, вероятно, я сильно отстал от жизни. Вернее, застопорился в развитии на том уровне, какой казался оптимальным.

— А ты на каком? — продолжил он.

— На втором.

— Здесь еще не бывал?

— Нет.

— Много потерял. Тут живешь, как в другом городе и в другой стране.

— Это точно.

Сосед замолчал.

— Послушай…

Теперь заговорил я.

— …Все так здорово, но я не до конца разобрался в здешних условиях. Третий и четвертый этажи, как я понял — обычная общага?

— Правильно понял. Общага. Но хорошая, не чета твоей «тройке» или моей «четверке». Там живут блатные, обычных людей не селят.

Как видно, все простые студенты нашего университета жили на одинаковых помойках. Это входило в формат нынешней российской жизни — хотя о прежней я лишь читал.

— Этот корпус именуется «Общежитием номер два». То есть формально — общага, так и есть на последних этажах.

Я вспомнил, что в самом деле видел синюю табличку с белым текстом, но не внял в содержание.

— А что на первом? — спросил я. — Я вошел, а лестница — только на второй. И больше никуда. Нижняя дверь заперта, дальше площадка перегорожена.

— Правильно. На третий и четвертый вход с другого края корпуса. Наш профилак отделен от всего прочего. Своего рода оффшор. Самостоятельная территория с собственными правилами. Никакой музыки, никаких тусовок.

— Вот здорово! — я обрадовался.

То, что сейчас именуется музыкой, вгоняло меня в бешенство. Порой хотелось выломать ножку у стула, пройти по этажу и убить всех, кто гоняет рэп, от которого не спасают «беруши». Не заслуживал жизни тот, кто эту жизнь отравляет.

— В двадцать три ноль-ноль — отбой. Наступает комендантский час. Этаж запирается, свет гаснет, остается только дежурное освещение, как в больнице. Комендантша ходит с дубиной и отвешивает пиздюлей всем, кто шатается по коридору.

— Эта крашеная мочалка ходит с дубиной? — усомнился я.

Ордер на поселение мне выдала расхристанная девица с волосами наполовину синими, наполовину красными, с никелированным кольцом в носу и разноцветными татуировками, уходящими под рукава рубашки. Такой облик как-то не вязался с понятиями тишины и порядка.

— Да нет! Нет, Гриша, это не она.

Богдан снисходительно засмеялся.

— Комендантша — старая тетка, лет за сорок. Железная баба, ее все боятся. Сейчас на больничном. Крашеная — обычная студентка с четвертого этажа, ее замещает.

— Ну, а что первый этаж? — напомнил я. — Тоже общажный?

— Первый — медицинский. В Яндексе значится «здравпункт», на самом деле типа миниполиклиника.

— Для нас? ну, то есть для студентов?

— Вроде того. Стоматолог, терапевт, еще кто-то. Недавно открыли процедурные кабинеты. Как бы хозрасчетные, принимают всех со стороны. Но нам бесплатно. Тем, кто живет в профилаке.

— Никогда не слышал!

Я поразился еще больше, хотя больше было уже некуда.

— Теперь услышал, — сказал сосед. — Тебе, кроме ордера и талонов, дали врачебное предписание?

— Дали. Прописали какой-то электросон. Я не вникал, думал, надо куда-то ездить, даже не собирался.

— Никуда не надо ездить. Спустился, вышел на улицу, вход с торца, отдельная дверь. И лег элеткроспать.

— Послушай, — опять спросил я. — Ты еще про талоны сказал. Это что?

— А ты не смотрел?

— Нет. Получил ворох бумажек, сунул в карман не глядя, решил — потом разберусь. А что за талоны?

— На питание. Ты же видел, рядом столовая, университетская.

— Видел, конечно. Знаю ее. Но никогда не заходил.

— Теперь зайдешь. Тоже никуда бегать не надо.

— И как там кормят?

На самом деле мне было все равно, я спрашивал по инерции.

— Обычно, как в любой столовой. Не лучше и не хуже. Какую-нибудь утку-проститутку, да еще с яблоками, не жди. Но и не полное говно. Пирожки не с кошатиной и в пюре есть масло.

— Хорошо тут, — подытожил я.

— И еще как хорошо. Ты посмотри на эту комнату!

Я не смотрел, но по легкому шороху понял, что собеседник взмахнул руками.

— Светло, тепло! Толчок под боком, всегда есть горячая вода. И живем не толпой. Друг другу не мешаем. Ебись — не хочу!

Последние слова он не пояснил, я не стал ничего уточнять. Мне было девятнадцать лет, но я уже охладел к девушкам.

Причем не потому, что ощутил интерес к парням. Меня обволокла и скрутила по рукам-ногам такая чудовищная усталость от жизни, что не хотелось ни секса, ни просто вечеринок, ничего вообще.

Хотелось забиться куда-нибудь в угол, закрыть глаза, завязать уши, отключиться от всего и лежать так лет пять, а то и десять. Этот профилакторий обещал дать что-то такое — пусть всего на месяц.

— Я вон вообще, экзамены сдал досрочно. Чем ехать домой и слушать материны наставления, живу, как на курорте!

— Молодец.

— Тут, кстати, вай-фай зачетный. Роутер висит недалеко от нашей комнаты. Не видел?

— Нет.

Я подумал, что у всех разные приоритеты. Я шел по коридору и любовался искусственными цветами, а сосед первым делом отметил «вай-фай».

— Сигнал — ураган. Сменил Ай-Пи адрес на американский — и открывай любую порнуху без всякого «Ви-Пи-Эн». Даже качать не надо, можно смотреть в потоке. Скорость 5G — все тянет, не виснет, ничего не тормозит.