УРОВЕНЬ 48

Жили-были на Уровне 48, в городе Вечность, два человека, одного из которых звали Ян (у него была жена по имени Инь), а другого — День (у него была жена по имени Ночь). Оба мнили себя людьми нетрадиционного мышления и по сей причине не желали работать или даже как-то хлопотать по благоустройству действительности, поэтому за них, не покладая рук, трудились их благородные супруги. Ночь работала в прачечной господина Фюзеляжева — ремонтировала стиральные машины, а Инь несла двухнедельные вахты на орбитальном маяке. Откроем секрет: Ян с детства очень боялся мягких белых предметов неопределённой формы. Особенно его пугала вата. В кошмарных снах он барахтался в облаке ваты и задыхался. В его доме было строжайше запрещено пользоваться ватой для любых целей. На основе этой фобии у него даже развилась псевдоастма. Квалифицированными психиатрами ему в своё время был поставлен диагноз — ватофобия. Врач, подробно описавший эту болезнь, получил нобелевскую премию по медицине. Это послужило отправной точкой для самозапуска нового информационного вируса: все, кто читал или слышал о новой болезни, сами начинали бояться ваты, поэтому в целях охраны здоровья любые упоминания о ватофобии были вычеркнуты из медицинской литературы. Таким образом, единственное упоминание о ней сохранилось только в этой работе. Внимание: берегитесь ваты! Что же касается самого врача, то его убили неизвестные личности вскоре после открытия, а потом его на всякий случай посмертно лишили и всех премий. Перед смертью врач наблюдал удивительные видения: он повсюду встречал своих двойников. Но чаще всего со спины, а не в профиль. В мировой жёлтой прессе по этому поводу было опубликовано несколько статей. Даже нашлись некие свидетели, которые якобы видели, как врача убивала толпа его двойников. Спустя несколько месяцев после смерти врача кто-то начал убивать одного за одним и всех ватофобов, словно уничтожая некие улики. В мировой жёлтой прессе и по этому поводу вновь было опубликовано несколько статей. Опять-таки, даже нашлись некие свидетели, которые якобы видели, как ватофобов убивали толпы двойников. Но физических доказательств этим словам не имелось, и убийства отправили в утиль как нераскрытые. Последним ватофобом, оставшимся в живых, был Ян. Инь, знавшая о страхах мужа, предлагала ему улететь жить на орбитальный маяк, но он боялся это делать, потому что ему пришлось бы пролетать сквозь атмосферу, а облака слишком уж напоминали вату. Внешне Ян выглядел вполне уверенным в себе человеком, но если где-нибудь видел что-то белое и бесформенное, то страшно бледнел, начинал дрожать, покрывался сыпью и иногда даже блевал от ужаса.

Пока Ночь, пребывая на работе, отважно вращала отвёртками, День лежал на диване, пялясь в потолок и размышляя об устройстве вселенной, постепенно впадая в транс, в процессе которого иногда рожал в страшных муках удивительные картины, причём, рожал в буквальном смысле слова: как и у всех выпускников Фабрики Гениев, у него к затылку была приварена специально выращенная матка, которая могла придавать мыслям творческого человека материальную форму. Поясняю: на затылке Дня была спрятана такая хитрая штука вроде жабр, которая при определённых стечениях обстоятельств раскрывалась, после чего оттуда вылезала мокрая, тёплая и покрытая слизью картина размером девять на двенадцать. Когда такое происходило, День звонил по секретному телефону, и через несколько минут в комнату телепортировались сотрудники Фабрики, которые осторожно опускали картину в специальный пакет, опечатывали его и снова исчезали. О дальнейшей судьбе своих творений День не ведал, тем более что благодаря гипнотическим программам сразу же о них забывал, тогда как учредители Фабрики зарабатывали на этом деле очень неслабо, экспортируя местные произведения искусства в Антарктиду, рай бизнесменов, где они крайне высоко ценились. Картины Дня, естественно, подписывались именем другого художника — некоего Гарды Состоянца (Garda Sostoyanetz), который был выбран на эту должность в связи с исключительной фотогеничностью и сексапильностью, а его половой орган был признан самым красивым на планете, судя по итогам конкурса Playgirl. Как и День, он получал за это копейки, но был гораздо более счастлив, нежели изначальный производитель, так как являлся очень тщеславным и гордым человеком, и ему нравилось купаться в лучах незаконной славы. Таким образом, невысокая зарплата окупалась побочными эффектами. Ночи было категорически запрещено смотреть на картины мужа, потому что они считались собственностью Фабрики Гениев и за просмотр следовало платить. Впрочем, в любом случае, у девушки тоже имелся гипнотический ошейник. Если роды проходили при ней, женщина плотно зажмуривала глаза. После каждых принятых родов её на всякий случай тщательно сканировали, чтобы при необходимости удалить те участки памяти, в которых запечатлелись образы увиденной картины. Про Фабрику Гениев в народе ходили самые разные слухи, но никто из обывателей не знал, существует она в действительности или же это просто миф, придуманный издательствами и продюсерами. Наличие в психиатрических лечебницах самых разных стран большого количества безумных писателей и художников, утверждающих, что они — выпускники этой самой Фабрики, доказательством её существования считать было, пожалуй, несерьёзно. Истории этих личностей были весьма противоречивыми и в то же время в чём-то схожими, но ведь любой человек с хорошим воображением в состоянии сформировать красивую устойчивую и платформу для своего диагноза. В общем, о том, что он — выпускник Фабрики, День не помнил, а Ночь не знала.

Короче, как следует из общедоступного фактического материала, День был живородящим художником и диванным философом. И если День зарабатывал в самостоятельном порядке хотя бы немного, то Ян за всё время семейной жизни не принёс в дом ни копейки. Пока жена сидела на маяке, он предавался плотским утехам с любовницей Оказией, о существовании которой Инь не ведала, но догадывалась, потому что иногда им кто-то звонил по телефону и молчал. Вот уж действительно оказия… Познакомились любовники так: однажды Оказия, занятая в сетевом маркетинге, зашла домой к очередному клиенту (а им был — как вы догадались — Ян, жена которого в это время отсутствовала) и попыталась навязать ему китайский фонарик с севшей батарейкой. Официально Оказия работала помощницей логопеда. Её любимым развлечением было просить Яна быстро произнести три раза подряд: «трансцендентально-экзистенциальный бомбардир». Девушка задорно хохотала, когда любовник весь краснел от натуги, силясь проговорить столь неудобоваримое словосочетание. Её отец когда-то был хорошим, техничным скрипачом, но своих вещей не сочинял, предпочитая исполнять чужие, за что имел несколько почётных наград от местной филармонии. С матерью Оказии они прожили год и в итоге развелись из-за полной неспособности супруга позиционировать себя как мужчину. Всегда и повсюду, по рассказам матери, он вёл себя как беспомощная тряпка, не в силах ничего сделать самостоятельно — даже открыть тетрапак молока у него не всегда получалось, не говоря уж о замене перегоревших лампочек. Всё, что он мог делать — это денно и нощно пиликать на скрипке. Ходил он всегда страшно шоркая ногами, и каждый месяц ему приходилось покупать новую обувь, так как за четыре недели он напрочь стирал подошвы. В конце концов матери Оказии это всё надоело, и она подала на развод, оставшись одна с маленькой дочкой. Бывший муж моментально спился и теперь бомжевал на пристани, пытаясь заработать на жизнь игрой на обшарпанной скрипке. Именно он стал первой жертвой странной эпидемии, явившейся с Канарских островов: в течение полугода все жители их города могли мыслить только вслух, из-за чего у всего населения наблюдались, сами понимаете, огромнейшие проблемы. В особо тяжёлые дни Президент города даже хотел запретить устную речь под угрозой смертной казни. Предлагалось ввести лимит на количество употребляемых слов в течение года, допустим. Поставить счётчики слов везде, где только можно. И мысли тоже запретить. Однако, болезнь исчезла также неожиданно, как и появилась…

Жены Яна любовники опасались, так как она была женщиной грозной и властной.


Что интересного происходит на Уровне 48 сейчас?

Глубоко под нашим домом раздаётся ритмичный стук: месяц назад в подвале завёлся гном, который роет там какие-то тоннели и долбит стены. Жильцы боятся ходить в свои сараи, но заявлений в полицию не подают, потому что гномы, как считается в народе, приносят удачу, а избавление от них якобы грозит страшными неприятностями всему дому. Хотя что может быть неприятнее фундамента, изрытого тоннелями? Словно термит, гном вгрызается в бетон, днём и ночью не прекращая долбёжку. Бедные жители первого этажа… Одна из бабок клялась, что однажды ей даже удалось увидеть этого гнома, когда она пыталась пройти в подвал за картошкой, хранившейся в сарае, но ей никто не поверил.


А тем временем в Вечности жизнь бежала своим чередом. Следует иметь в виду, что цивилизация Вечности была развита на несколько порядков выше, чем в других городах Земли. Это была так называемая «ускоренная цивилизация». Её представители двигались, говорили и развивались, как на ускоренной записи. Элвин Тоффлер-младший назвал это явление «пятой волной». К медленным людям из других городов они относились с оправданным высокомерием и при общении с ними старались говорить и двигаться замедленно, чувствуя себя при этом полными идиотами. Между тем, в гости к семье технофармацевтов (о. Уровень 48, г. Вечность, ул. Блугадатти, дом 5, квартира 43) пожаловал путешественник во времени из двадцать пятого века, представившийся их далёким родственником. Глядя на представителей ускоренной цивилизации, он истерично смеялся, а при одном только упоминании медленного мира горько рыдал.

Собственно, не всё было гладко в Вечности. Помимо глумливого хронопутешественника у жителей имелась ещё одна проблемка. Хаотично, непредсказуемо здесь иногда происходило необъяснимое с точки зрения современной науки событие: из ниоткуда вдруг телепортировался кусок свежего человеческого дерьма. Случалось это нечасто, но всегда не вовремя и не к месту. Впрочем, жители города к этому уже привыкли и относились к проявлениям Хаоса вполне спокойно. В те моменты, когда это происходило, люди начинали смущённо покашливать, делая вид, что ничего странного не случилось. Сказать вслух об имеющейся проблеме считалось очень неприличным. Особенно часто это явление, в научных кругах называемое копрокинезом, наблюдалось почему-то на всяких официальных собраниях и преимущественно в муниципальных учреждениях.


У входа в Вечность стояло множество бочек, заполненных иными реальностями, внешне похожими на чёрную ртуть. Некоторые смельчаки, набрав в лёгкие побольше воздуха и обхватив руками края выбранной ими ёмкости, любили на несколько секунд опустить лицо внутрь. Потрясённые, они тут же вытаскивали голову из бочки, но какое-то время так постояв, снова опускали свои лица в иные миры. Так возник особый вид наркомании, который на медицинском сленге назвали «бочкоманией», а на жаргоне самих торчков — «эксклюзивным эмпирическим погружением в иное пространство-время» или сокращённо «погружением». Постепенно наркоманский жаргон проник в медицинский и обиходный, и все стали называть бочкоманов погруженцами, хотя раньше именовали бочкоманьяками. Любой турист, впервые прибывший в Вечность, мог запросто впасть в ступор при виде большого количества людей, по неясным причинам засунувших головы в большое количество бочек, по неясным причинам расставленных слева и справа от городских ворот. Всего бочек насчитывалось пятьсот сорок две. По слухам, это было наследие Древних Конгелатов. На каждой из бочек были начертаны некие руны, которые так никто и не смог расшифровать. Власти города несколько раз пытались запретить бочкоманию, но этого у них не получилось по той причине, что слишком высок был процент тайных бочкофилов среди городской администрации. Во многих государственных учреждениях Уровня 48 главенствующие должности занимали конгелаты, древняя раса ледяных существ. Небольшое отступление: в процентном соотношении, ледяных людей на Уровне 48 было значительно меньше, чем обычных, из плоти и крови, но при этом они были более сплочёнными, что ли, и в отличие от обычных людей, которые ни в какие группировки националистического толка не сколачивались, некоторая часть аборигенов в идеологическом плане имела яркую фашистскую окраску. Нельзя сказать, что столкновения людей с конгелатами вспыхивали очень часто и что обе расы жили в состоянии войны, но изредка конфликты всё же имели место, причём, чем дальше, тем чаще и жёстче. Особенно усердствовала в нагнетании нездоровой атмосферы ледяная молодёжь, нашедшая для своей агрессии достойную идеологическую платформу. Помимо настенных надписей в духе «Люди, убирайтесь прочь» или «Смерть теплокровным!», они в последнее время устраивали различные карательные акции, и пока что им это сходило с рук, потому что в администрации и полиции у них была очень серьёзная поддержка, и все подобные дела быстро закрывались, даже ещё и не открывшись. Эта часть аборигенов ставила именно свою расу превыше всего, а людей считала существами низшего сорта, которыми нужно управлять и ни в коем случае не разрешать им действовать самостоятельно. Редко бывало так, чтобы конгелаты занимали на каком-нибудь предприятии не ведущую должность.


Если вам уже надоело читать, можете бросить. Но тогда вы не узнаете, что кроме удивительного явления бочкофилии и проблемы с непредсказуемым появлением человеческих фекалий в самых неподходящих местах, в Вечности имелась также проблема с повышенной агрессивностью детей младшего школьного возраста. Вполне, казалось бы, спокойные дети иногда набрасывались на родителей с кулаками, били их или даже грызли, хотя никаких особых провокаций со стороны объектов агрессии не наблюдалось. Агрессивное поведение детей Вечности никак не было связано с угрозой их существованию, и тем не менее оно стало едва ли не постоянным способом их реагирования на окружающую действительность. Что самое странное, дети становились агрессивными лишь перейдя порог семи лет, не раньше и не позже.

Но вернёмся к проблемам Дня. День лежал под диваном, припорошенный пылью, а Ночь в это время смотрела сериал про маньяка, которого звали Маньяк Длинный Нос. Всю жизнь этот скромный банковский служащий страдал от своего длинного носа, которым наградила его природа посредством союза матери и отца, и всю жизнь люди, окружающие несчастного, бесцеремонно теребили его больное место жизнерадостными и — как казалось им самим — безобидными выкриками вроде: «Слушай, мне кажется, у тебя за ночь нос ещё длиннее стал!» или же «Ну, приятель, у тебя и шнобель! Признайся, как ты такой отрастил?» То, что им самим казалось шуткой, несчастный воспринимал очень обострённо, болезненно, однако в ответ на дружеские подковырки лишь нервозно улыбался, потому как в силу характера не мог прямо указать этим людям на нетактичность их поведения. Шли годы, а никто и не догадывался, что у бедняги могут быть какие-то серьёзные комплексы из-за носа. В конце концов он не выдержал и начал убивать, хотя в душе был против насилия, считая его допустимым только в рамках самообороны, а его любимой книгой был «Подвиг пацифиста» Хуана Рамзеса Пятого. Большинство зрителей были на его стороне. В последней серии его сестру Сандру изнасиловала со всеми подробностями банда кубинских нейроманов, но вместо аборта девушка решила рожать, потому что придерживалась идеологии pro-life.

Под диваном Дню лучше думалось. Сейчас он пытался понять, что бы было, если бы все люди ходили задом-наперёд с глазами на затылках. Это был очень важный, на его взгляд, вопрос, но ответ на него он никак не мог найти, и это с каждым часом беспокоило его всё сильнее. Для усиления умственной активности он на всякий случай грыз извёстку. На голове у него всегда был надет чепчик, чтобы пыль ненароком не попала в матку. Иногда им овладевали странные видения, на которые он никак не мог наклеить дату. Проницательный читатель легко может догадаться, что День просто вспоминал свою обработку на Фабрике Гениев…


Что интересного происходит на Уровне 48 сейчас?

Уже вторые сутки город бурлит от возмущения в связи с показом по четвёртому каналу эпатажного фильма Гормеля Бронка «Обезличенные»: подумать только, в фильме нет ни одного убийства, ни одной сексуальной сцены, ни единого мата (!), но зато есть мораль. Директора канала уже уволили, и сейчас выясняется, каким образом этот фильм вообще попал в широкий эфир.


А теперь внимание — это важно! Неподалёку от Вечности располагался ещё один город, заброшенный. Назывался он Содом. По какой же причине он был заброшен? Почему в нём больше не было людей? Почему в опустевших домах играл сквозняками холодный ветер? Почему в них были выбиты все стёкла? Почему среди камней мостовой блестят канцелярские скрепки? Куда, блин, все делись? И почему возникает столько вопросов? Где же ответы? Интересно, а можно ли написать целую повесть в виде вопросительных предложений? Глупость ли это была бы или концептуальность, устрашающая своей гениальностью? Пожалуй, всё-таки первое. Так существуют ли вообще ответы на вышепоставленные вопросы или же нет? Ответ на всё один — правда, длинный. Короче, несколько десятков лет назад Содом был небольшим цветущим городом со всеми положенными атрибутами. Началось всё с войны двух магазинов; впрочем, на ней же всё и закончилось. Дело в том, что раньше тут была всего одна контора, торгующая канцелярией, и она вполне процветала, но потом в город прилетел на воздушном шаре московский частный предприниматель, открыл свою канцелярскую лавку и стал торговать в ней соответствующей продукцией, но по более низким ценам. Пришлось владельцу первой лавки тоже снизить цены и торговать по оптовым расценкам, без накрутки, лишь бы сбить спесь с конкурента. Но не тут-то было. Московский делец тут же отреагировал на дерзкий выпад тем, что также понизил цены до закупочного уровня, а он закупал продукцию по в два раза меньшей цене, чем первый торговец канцелярией. Но тот был человеком упрямым и упорным: посовещавшись с женой и дочкой, он снизил цену на десять процентов, таким образом начав работать себе в убыток. Покупатели снова переметнулись к нему. Однако, москвич оказался более тонким коммерсантом: неожиданно он снова поднял цены, но повсюду развесил объявления, что каждый, кто купит у него какой-нибудь предмет канцелярии, получит в подарок стержень любого цвета, на выбор. Покупатели, которым идеологическая сторона войны была по фиг и которых прежде всего интересовал сам товар или цена на него, снова сменили продавца. Да, пришло время признать: если жителей этого города привлекала цена, они покупали себе даже ненужные им вещи.

Итак, коварный москвич вновь переманил покупателей к себе. Тогда абориген решился на изощрённую месть: он тоже поднял цены, но при этом пообещал в подарок не стержни, а рюмку водки (он буквально на днях нашёл в горах заброшенный склад пиратской алкогольной продукции), а на окне у себя написал крупными буквами: «Канцелярские товары! Только для настоящих мужчин!». Результат не заставил себя долго ждать: уже к вечеру первого дня обновлённой торговли все прилавки магазина были пусты, а его владелец спешно готовил караван за новой партией товара. Москвич не находил себе места от ярости. Впрочем, не только он был возмущён происходящим: жёны пьяниц, а также феминистки, учуявшие в рекламе оскорбительную неполиткорректность, на следующее утро собрали демонстрацию протеста и прошлись строем туда-сюда вдоль бойкотируемого отныне магазина. На короткое время решение было найдено: ухмыляющийся москвич поместил у себя на витрине огромную надпись: «Только для женщин». Потрясённые его галантностью, члены женской демонстрации, бойкотирующие конкурента, в первый же час скупили всё, что было у него в лавке. Им даже не нужны были никакие бонусы в виде водки или помады — им достаточно было того, что их заметили, что на них обратили внимание, что за ними признали их права. Москвич, окрылённый коммерческих успехом, быстро оседлал висевший над арендованным зданием воздушный шар и полетел на родину за новой партией товара. Помимо этого он бы намерен привезти и работников, поскольку при таком наплыве покупателей работать дальше в одиночку было уже сложновато.

На следующий день оба торговца вернулись в город с товаром. Возле магазина аборигена толпились болеющие с похмелья мужчины, а у лавки москвича стояла толпа женщин. Торговля закипела с удвоенной энергией. За прилавком москвича стояли двое обворожительных молодых продавцов, на которых запали не только замужние женщины, но и местные фригидные феминистки. Днём и ночью возле лавки теперь бродили они сами и их влюблённые дочери. Торговля шла нормально у обоих конкурентов, но наконец местный торговец решил, что дальше так продолжаться не может. Мужики давно предлагали ему поджечь магазин москвича, но абориген отвечал решительным отказом: мол, это дело принципа, и дуэль между коммерсантами должна разрешиться только коммерческим путём. Кто разорился — тот и проиграл. Но как переманить к себе женщин? Уговоры мужей, братьев и отцов на тех совершенно не действовали. Они пропускали их слова мимо ушей, быстренько прихорашивались перед зеркалом и мчались покупать какую-нибудь мелочь типа ластика или набора разноцветных скрепок. Москвич же, казалось, был вполне доволен своей паствой и переманить клиентов конкурирующего магазина даже не стремился. Деньги к нему текли рекой, дамы слагали под его окнами серенады и распевали их хором. А абориген же между тем был крайне обеспокоен: запасы алкоголя подходили к концу, а торговля в целом шла из рук вон плохо: мужики предпочитали тратить как можно меньше, а выпивать как можно больше. Однако, если закончится спиртное, он лишится последних покупателей. Нужно было как-то удержать клиентуру, но как?

Что произошло дальше — не знал никто, но только через два дня город оказался полностью опустевшим и не осталось ни одного свидетеля, который мог бы поведать истину о случившейся катастрофе. Ясно было лишь одно: холодная война частных предпринимателей перешла в горячую, и это повлекло за собой определённую социодемографическую реакцию.


Другая не менее важная информация: недалеко от Содома располагался город Гоморра, который несколько лет назад был объявлен симметрично закрытым, то есть в него никто не мог попасть, и его никто не мог покинуть. Почему так? Об этом чуть ниже. Помимо всего прочего, в Гоморре наличествовал так называемый Храм Нирваны. Чтобы туда войти, следовало заплатить большую сумму денег. Судя по обширной рекламе, внутри жил единственный в мире человек, при жизни достигший полного просветления. Как гласили афиши, звали его Пролог де Эпилого. Паломники входили в храм на цыпочках (в предвкушении), а выходили на полусогнутых (слишком уж тяжела была новая информация). Все они неизменно были потрясены величием увиденного: посреди Храма на циновке сидел обнажённый лысый человек с блаженным лицом олигофрена, который мастурбировал и пускал слюни. В связи с полученными откровениями во многих городах мира бесчинствовала секта разбудистов, прославляющая умственную отсталость и делающая различных олигофренов своими гуру. Подобно объектам поклонения, эти люди вели себя как дебилы, пускали слюни и так далее, но поскольку всё это было напускное, в духовных исканиях никто из них так и не продвинулся.

(конгелаты в Гоморре не проживали, кстати)

Итак, почему же никто не мог не только попасть в Гоморру, но и покинуть её? А вот почему: несколько лет назад совершеннолетний гражданин Уйдодыр подал на Бога в суд за садистское отношение к созданному им миру и в связи с тем, что обвиняемый на допрос не явился, косвенно выиграл дело, а на самого Бога тут же был объявлен розыск. Прокурор, как говорится, рвал и метал: обычный «ответчик» юридически превратился в опасного «подозреваемого». Не явившись в суд, так называемый «Бог» тем самым как бы подтвердил свою вину и справедливость обвинений, выдвинутых в его адрес. Гражданин Уйдодыр из скромного служащего стал одним из самых известных людей Земли; его портреты красовались на обложках глянцевых журналов и прочей прессы. Одна венгерская бульварная газета обнародовала тайный факт его биографии: оказывается, в возрасте двадцати лет Уйдодыр подглядывал за моющейся младшей сестрой. Откуда об этом узнали венгерские журналисты, оставалось только гадать. Прочитав перепечатку этой статьи в одной из местных газет, муж сестры Уйдодыра пришёл к нему на работу и на глазах у других сотрудников плюнул в лицо. Чуть позже откуда-то всплыл и детский кошмарный сон Уйдодыра, быстро растиражированный по всему миру на самых разных носителях в виде короткометражного фильма очень плохого качества. Предприимчивые американцы тут же сняли на его основе художественный фильм, французы по горячим следам состряпали романизацию (не менее удачную в коммерческом отношении), по мотивам которой в считанные дни сняли фильм ужасов в Гонконге, а по нему сразу же начали делать римэйк всё те же предприимчивые американцы, таким образовав закольцевавшись и заново пересняв свой же собственный продукт.

С одной стороны, кто-нибудь мог бы обрадоваться нахлынувшей на него волне популярности, но Уйдодыр, от природы будучи не очень открытым человеком, наоборот, чувствовал себя неловко от всеобщего внимания, тем более что объектив следящей за ним камеры был нацелен в основном на тайную сторону его жизни, которую он никогда и ни при каких обстоятельствах не желал видеть обнародованной. Спрятавшись от назойливых папарацци у знакомой, живущей в Старой Гоморре, рабочем районе на краю города, Уйдодыр принялся размышлять, откуда же венгры могли получить информацию о том, что он подглядывал за сестрёнкой, и с помощью каких технических средств был снят его сон. Дело в том, что многие люди считали, будто оригинал фильма тоже был «художественный», а не «документальный», то есть якобы был снят только «на основе», и лишь один Уйдодыр знал, что в продажу пустили подлинник. Вывод напрашивался только один: сам Бог таким образом начал утончённую игру со своим творением.

Как и следовало ожидать, поступок Уйдодыра породил массу последователей: обвинения Бога во всех смертных грехах посыпались в прокуратуру с частотой двадцать-тридцать заявлений в неделю, и простой, казалось бы, подозреваемый быстро превратился в опасного рецидивиста. Так, слово за словом, папка за папкой, Бог постепенно был объявлен врагом общества номер один. Что больше всего возмущало в этом деле №443556, так это то, что обычные повестки, регулярно посылаемые в никуда (в условные «на деревню дедушке») или же оставляемые в церквях, обвиняемый нагло игнорировал. Попытки же достучаться до Бога через массовые мольбы в лоне церквей также закончились полным провалом. Напрасно люди молились и били в колокола, взывая к всевышнему — тот не отвечал на их призывы, очевидно, чувствуя подвох. В итоге все церкви вскоре были заколочены и преданы анафеме, ибо следствие показало, что никакого Бога в них обнаружено не было, а если он там когда-либо и присутствовал, то сейчас от него не осталось никаких следов, кроме гнусных фальшивок. Любовь к Богу у разочарованных прихожан быстро сменилась лютой ненавистью к нему.

Суд наконец решил взяться за дело всерьёз. «Хватит играть с богом в бирюльки!» — так называлась статья в одной из местных газет, и название это было цитатой из выступления прокурора. Тут же (спустя три месяца после начала уголовного дела, с каждым днём обрастающего всё новыми деталями и пунктами обвинения) был создан эзотерический спецназ, в состав которого вошли наиболее доблестные сотрудники правоохранительных органов. Задача этого подразделения была такая: найти Бога и доставить его в суд.

Сам факт существования Бога почти никто под вопрос не ставил, а те, кто ставил, просто наблюдали за происходящим со стороны: либо с усмешкой, либо с безразличием.

Пока бойцы эзотерического фронта пытались отыскать следы Бога в астрале, килограммами поглощая психоделики или же, наоборот, погружаясь в безнаркотические трансы, их более приземлённые коллеги ставили на создателя разные капканы и завлекали его в хитроумные ловушки. Чтобы окончательно унизить творца, слово «Бог» начали писать с маленькой буквы. Как раз в это время из подполья снова вышел Уйдодыр и сделал шокировавшее всех заявление, направившее следствие в новое русло: он признался, что тот фильм был не художественным вымыслом, а самой что ни на есть документальной съёмкой. Следователи быстро обмозговали ситуацию и пришли к тому же выводу — что фильм снял сам бог, который и сейчас находится в городе — возможно, в человеческом обличии. В первую очередь были обысканы все местные психушки, но из двадцати обнаруженных там разнопантеонных богов ни один не производил впечатление настоящего, хотя, конечно, творец мирозданья, если таковой там действительно находился, мог намеренно пудрить следствию мозги. Такое предположение возмутило следователей ещё больше. Город тут же объявили закрытым, все выходы из него заблокировали, а за попытку побега отныне приговаривали к тюремному заключению.

Самым страшным открытием для жителей города было то, что богом повсюду установлены скрытые камеры, следящие за каждым их шагом. Если призадуматься, верующие и без этого знали о наличии некоего всевидящего ока, следящего за нами, но если раньше за этим оком виделся образ любящего отца, то теперь акцент сместился, и бог предстал перед людьми в устрашающем обличье гигантского диктатора-спрута, опутавшего весь мир страшными щупальцами с видеокамерой на месте каждой присоски.

Самая оригинальная идея поимки бога принадлежала священнику, чьё имя история не сохранила. Он напомнил уважаемому следствию о существовании латинского выражения «deus ex machina» и намекнул о возможности его использования в самом что ни на есть буквальном смысле.

Восхитившись ходом мысли предателя, прокурор приказал выделить для следствия специальную машину и установить её на центральной площади. На деньги городской администрации были наняты сотни талантливых сценаристов и писателей, которым теперь надлежало создавать в своём воображении различные нездоровые ситуации, дабы спровоцировать deus на его появление ex machina. По коллективному мнению, сценарий мог быть только трагичным, потому как на действия комедийного характера бог вряд ли купился бы. Более того, в основе трагедии обязательно должна была лежать какая-либо несправедливость, лучше чтобы жестокая.

В день воплощения в жизнь первого сценария на площади собрался почти весь город. Рядом с автокапканом на бога — новой «тойотой» с тонированными стёклами — стояли улыбающийся мэр, грозно насупившийся прокурор, ещё несколько крупных чиновников и много-много людей в военной и милицейской форме, вооружённых самым современным оружием. С крыш близлежащих домов за машиной следили около сорока снайперов, один из которых, кстати, был слепой и стрелял на слух. Несмотря на то, что вероятность немедленного появления бога из машины была крайне мала, вероятность последующего его появления из неё всё же не исключалась.

Наконец мэр призвал всех к тишине и подозвал к себе двух актёров: высокого бритого мужчину и маленькую худенькую женщину. Под охраной трёх автоматчиков те приблизились к машине и нерешительно замерли рядом. Согласно сценарию, им следовало сыграть семейную пару, в которой муж бьёт жену и пропивает всю зарплату.

Короткая и хорошо сыгранная сцена заслужила бурю аплодисментов, однако двери машины так и не открылись и никто из них не вышел. Разочарованные провалом столь многообещающей акции, мэр и прокурор на всякий случай даже заглянули внутрь салона, но ничего, кроме дополнительного повода для разочарования, там не обнаружили.

Авиандр, главный драматург города, предложил использовать сценарий, следующий по списку, благо их насчитывалось уже несколько сотен, но в это время один их охранников довольно громко проворчал, что нужно было бить взаправду. Все замерли, словно поражённые заклинанием мощного волшебника. А ведь действительно, этот человек прав! Надо же, простой охранник, а такую идею подал!

Итак, бог был не дурак (как надеялись многие) и наверняка заметил фальшивку. Однако, переход от искусственного насилия к подлинному требовал как минимум нескольких дней на обдумывание ситуации. К всеобщему огорчению, вся массовка была распущена, а вечером этого дня в сауне для VIP-персон пять влиятельных человек устроили мозговой штурм. Поскольку заседание было закрытое, я не имею права разглашать государственную тайну, тем более что и сам не присутствовал там. Однако результаты или, что будет гораздо вернее, последствия этого заседания начали проявляться уже через несколько дней. Резко взлетела квартплата; были введены обязательные телесные наказания в средних, высших и специальных учебных заведениях; в трёхдневный срок следовало поставить на учёт все принтеры; по квартирам начали ходить чиновники, выявляющие пиратское программное обеспечение и подвергающие владельцев компьютеров гигантским штрафам; и так далее. Словом, было сделано всё, чтобы жители города чувствовали себя настолько плохо и неуютно, чтобы бог не выдержал царящей несправедливости и вмешался в дела смертных.

В первую же неделю была введена новая чиновничья должность — нарицатель. Эти чиновники давали людям новые имена на основании короткого собеседования или их внешнего вида. Простые люди ненавидели нарицателей, поскольку в основной массе те были гнусными высокомерными типами и любили издеваться над клиентами, давая им совершенно идиотские имена, унижающее человеческое достоинство. Конечно, за крупную взятку или какую-либо услугу вы могли сами выбрать себе имя, но для среднего человека мечта об этом теперь оставалась именно что мечтой. После получения нового имени многие люди кончали с собой, не в силах примириться с обновлёнными паспортными данными. Люди с дисморфофобиями и разными комплексами, чьи диагнозы были у них теперь написаны чуть ли не на лице, занимали первое место среди самоубийц. Возмущённые родственники погибших писали письма в ООН, не зная, что вся их корреспонденция отныне уничтожается прямо в местных почтовых отделениях.

Ещё одно чудовищное субкультурное новообразование на золотой ниве антигуманизма зародилось спустя месяц после появления нарицателей: в городе начала активную деятельность секта танатиков. Эти личности заявлялись толпой на похороны к посторонним людям и начинали вести себя крайне бескультурно с общечеловеческой точки зрения. Они плясали, смеялись, обнимали рыдающих родственников и даже самих мертвецов, радостно выкрикивая всякие оскорбительные выражения типа: «Ну что, окочурился наконец? Не будет больше никому надоедать! Наконец-то вы все облегчённо вздохнёте! Ура, ура, ура!». Их пляски и идеологическая доктрина были настолько заразительными, что очень часто новые члены присоединялись к ним прямо из числа похоронной процессии.

Что произойдёт дальше — не знает никто, даже путешественник во времени. На всякий случай, чтобы предотвратить утечку информации, Гоморра обнесена невидимой границей, на которой несут вахту невидимые пограничники, вооружённые телекинетическим оружием. Между Гоморрой и Содомом раньше курсировал рейсовый автобус, контролёром в котором работала бабушка Ини (она жила в Старой Гоморре). Сама Инь помнила её плохо, так как бабушка умерла ещё двадцать лет назад. Зато она хорошо помнила вечно печального дедушку, чья лысая, как яйцо, голова, всегда была украшена бугристыми синеватыми шишками. Инь думала, что он чем-то болен, а потом выяснилось, что за едой дедушка всегда чавкает, и бабушка в такие моменты что есть силы бьёт его по голове ложкой. Так продолжалось около сорока лет, но дедушка не мог преодолеть вредную привычку, которая на самом деле была не привычкой, а древней традицией их народности (он приехал в Содом из Алтая). Регулярные удары по голове превратили его в глубокого интроверта. С каждым годом он всё глубже погружался в себя, а после смерти бабушки перебрался жить в Вечность и стал погружаться не только в себя, но и в бочки, то есть под старость лет превратился в бочкофила-погруженца. Так он и умер: тело в одной реальности, а голова в другой.

Слияние детской агрессивности и бочкофилии неожиданно произвело на свет новую проблему: агрессивные дети стали сбиваться в стаи и устраивать набеги на погруженцев. Подкрадываясь на цыпочках, они пинали тех сзади или даже кусали за ягодицы, тем самым вынуждая экстренно покидать иную реальность и возвращаться в эту. Особое удовольствие им доставлял вид ничего не понимающего человека, выдернутого из транса резким болевым вмешательством: вот он стоит, слабый и беззащитный, перед овеществлённой квинтэссенцией стадной агрессии, а по лицу его, словно масло, стекают остатки другой вселенной. Выдернув из транса одного погруженца, дети переходили к следующему. Явление это беспокоило кого угодно, но только не родителей малолетних бандитов, ведь отныне свою агрессию те направляли только на несчастных погруженцев, а в пределах дома и школы снова были добрыми и послушными детьми.


Что интересного происходит на Уровне 48 сейчас?

Внимание, сенсация! А какая — забыл! Такая ситуация уже неоднократно наблюдалась ранее: сразу не дописал предложение, а через несколько дней уже не помню, о чём идёт речь. Так что сенсация отменяется, увы. Вместо этого открою вам тайну: на самом деле Содом не был заброшен, там обитали существа, называемые мнимиками, поскольку они как бы и были, но в то же время их и не было, потому-то их и называли мнимиками. Какими-либо серьёзными доказательствами существования мнимиков наука Уровня 48 не располагала, но тем не менее люди в них всё равно верили. Не взирая на то, что факты, подтверждающие наличие в руинах Содома расы мнимых созданий, в природе отсутствовали, в издательстве «Неокультура» еженедельно выходила новая книга из серии «Вся правда о мнимиках».


На Японию в очередной раз напал Годзилла и снова сравнял с землёй недавно восстановленный Токио. В это же время на мировой политической арене произошло совершенно уникальное событие: президент США был обращён в секту разбудистов со всеми вытекающими последствиями. Деградировавшее правительство быстро довело до своего уровня и всю страну, и через пару лет Америка снова перейдёт в руки к индейцам, но об этом было известно только путешественнику по времени, который вчера был жестоко побит своими предками за необоснованный — на их взгляд — снобизм. Как это случилось? А случилось это так: вместе с дочкой технофармацевтов он пошёл в гости к её другу, у которого дома имелся компьютер. Вначале времянавт долго не мог понять, что же это за удивительная конструкция, поскольку в его время были уже совершенно иные технологии. Когда до него наконец дошло, он начал смеяться и смеялся очень долго и громко. Особенно его почему-то рассмешила клавиатура. Рыдая от смеха, времянавт повалился на диван и, что-то бормоча, перебирал пальцами в воздухе, словно имитируя нажатия на клавиши. При виде же «мышки» он даже упал на пол и забился в конвульсиях от смеха, лицо его раскраснелось, язык вывалился, глаза закатились — словом, это был самый настоящий припадок, инспирированный культурным шоком. Даже при виде телевизора он и то так не смеялся. Однако, путешественник не учёл психологической спецификации, свойственной сыну хозяина квартиры (а тот был вспыльчив), и несколько раз получил ногой по рёбрам и один раз в ухо, в результате чего ему теперь было больно дышать (возможно, ребро треснуло) + левое ухо плохо различало поступавшие в него звуки.


Тем временем власти Вечности сделали очередную попытку победить бочкофилию. Всё это происходило задолго до начала описываемых событий. Но и этот способ оказался недейственным. Вскоре был сделан снимок дочери мэра: глубокой ночью она стояла, засунув голову в бочку, а сзади её удовлетворял конгелат, которого было видно только со спины. Эту фотографию опубликовали все центральные газеты. Дочь мэра, конечно, всё отрицала. Её отец тоже. Следующей ночью анонимные террористы просверлили все бочки, и чужая реальность вытекла в нашу, впиталась в землю. Начался Судный День. События теперь запросто могли сдвигаться на несколько часов вперёд или назад в пределах одной конкретной локации, а из могил Вечности восстали мертвецы. Отныне больше никто не мог умереть до конца: через три дня после смерти все свежеумершие homo sapiens оживали и отправлялись туда, где раньше находилось кладбище. Теперь это место называли Некрополем. Самые первые зомби были тупыми и неповоротливыми как в старых фильмах ужасов, разве что на людей не бросались. Вместо этого они просто подходили к тем и начинали с интересом ощупывать, что в большинстве случаев вызывало шоковое состояние. Некоторые умершие по инерции возвращались домой к близким, своими визитами иногда доводя тех до инфаркта. Свежие мертвецы в основной массе оживали непосредственно после смерти и, соответственно, не имели никаких признаков разложения, а свой прежний интеллект не утрачивали. Тех, кто в неприглядном разложившемся виде вылезал из могил, современные зомби не любили и старательно избегали; в общем, вели себя так, будто принадлежали к разным видам оживших кадавров.

Читатель прислал вопрос. Он спрашивает, как обстояли дела с теми, кто умер насильственной смертью или погиб в какой-нибудь катастрофе. Допустим, человеку отрезали голову или его раздавил асфальтовый каток: что же с ним будет после смерти? Ответ таков: у зомби просто потрясающая способность к регенерации. Едва только житель Вечности переступал барьер между жизнью и смертью, как все его раны затягивались, а отрубленные конечности отрастали заново. Экстремальные случаи, наподобие примера с отрезанной головой, решались немного иначе, то есть у зомби не отрастала новая голова, а ему просто приживляли на место старую. К слову, отнюдь не все мертвецы после смерти отправлялись в Некрополь; были и такие, которые, войдя в посмертное существование, считали своим долгом оставаться рядом с близкими, как бы отрабатывая кармические или же социальные долги. Собственно, в Некрополь люди наведывались в основном для тех же целей, что и когда-то давно на цыганские хутора или к разного рода предсказателям. Вернувшиеся с той стороны, куда обычным людям доступа нет, зомби, словно дельфийские оракулы, карты Таро или И-Цзин, давали людям неоднозначные советы для решения их жизненных проблем. А поскольку после возвращения из мира мёртвых в мир живых зомби теряли способность разговаривать, в общении с людьми они обычно использовали либо компьютеры, либо бумагу, либо какую-то систему знаков. Добавилось работы и местным бюрократам: теперь умершему человеку следовало получать не только свидетельство о смерти, но и свидетельство о жизни. При желании зомби могли устроиться на работу и зарегистрировать брак с живым человеком. Таким образом не только создавались новые, но и восстанавливались трагически разбитые браки, однако на людей, вступающих в повторный союз с родственными им кадаврами, общество наклеивало ярлык некрофилов, и среднестатистический обыватель, будь то обычный человек или же ледяной, относится к ним довольно неуважительно.

Когда житель острова умирал, он какое-то время лежал без движения: иногда день, иногда два, а иногда на воскрешение хватало и часа. В такие моменты рядом с умершим всегда находились скорбящие родственники; словно буддисты вокруг умирающего брата они сидели возле ложа покойного, обсуждая те или иные проблемы, которые будут порождены смертью близкого им человека. Напоминаю: мертвецы оживали только на Уровне 48 и только в городе Вечность, а в других городах мира жизнь и смерть взаимодействовали между собой как и прежде.

Судный День породил ещё одну проблему: жизнь Вечности замедлилась, то есть их цивилизация стала не ускоренной, а самой что ни на есть обычной. Это, конечно, всех жителей города очень расстроило, потому что теперь они стали такими как все и ничем не отличались от жителей других городов Земли…


До работы на орбитальном маяке Инь трудилась на конгелатского лорда по имени Тогдаг Бактымой.

И было примерно так: швырнув деньги чуть ли не ей в лицо, клиент, недовольно цокая язычком, удалился восвояси. На лице Ини растеклась самодовольная усмешка, которая медленно, но верно сошла на нет, когда спустя две минуты к рабочей стойке, за которой она пряталась, приблизился её непосредственный начальник, распространяющий вокруг себя минусовую температуру. За ним трусцою фигурировал сновидец предприятия, долговязый Власад Пруд. Эта должность была введена в штат совсем недавно. По насупленным, покрытым инеем бровям, сконцентрированным над глубокими глазными впадинами босса, Инь поняла, что сейчас ей не поздоровится, и мысленно встала в оборонительную стойку, чтобы в случае чего иметь возможность отразить удар автохтона, а если получится — нанести встречный.

По лицу босса можно было догадаться, что последний клиент уже успел ему нажаловаться. Так и оказалось. Тому мужику, видите ли, показалось, что обслуживающий персонал ведёт себя слишком неполиткорректно с клиентами и к тому же позволяет оскорбительные намёки. Инь лишь пренебрежительно фыркнула в ответ на это, однако присутствие сновидца настораживало. Она не понимала, почему лорд Бактымой пришёл вместе с ним. Неужто этому придурку опять что-то про неё приснилось? Неделю назад ему пригрезилось, будто их водитель угнал грузовик с заготовками для хуршней, и после того, как он доложил об этом начальству, водитель был сразу же уволен.

Босс тут же принялся читать ей морали на тему «Как нужно вести себя с клиентами», а когда в помещение робко заглянул очередной посетитель (бабуля с двумя авоськами), он решил самолично показать Ини урок. Отодвинув ту в сторону, словно ненужную декорацию, он растянул губы на всю ледяную морду и, оскалившись в чудовищной улыбке, всплеснул руками и воскликнул:

— Здравствуйте! Мы так рады вас видеть! Как хорошо, что вы к нам зашли! Что вам угодно, о прекрасная пожилая леди?

Бабуля радостно осклабилась. Казалось, она даже помолодела. Устрашающий вид огромного ледяного гиганта с растущим из головы сталагмитом её нисколько не пугал.

— Мне бы, молодой человек, два хуршня!

— О, я с удовольствием изготовлю их для вас самолично! — проревел лорд Бактымой, принимаясь за дело. Недоверчиво усмехаясь, Инь внимательно на него глазела, изредка косясь то на бабулю, то на сновидца.

— А пенсионерам скидка есть? — осторожно уточнила бабуля.

На лице босса тут же отразилась непримиримая борьба чувств: с одной стороны, ему хотелось показать строптивой подчинённой место зимовья раков, а с другой — он всё же был бизнесменом и деньги для него означали то же самое, что и для нормального человека воздух. Однако, стремление поставить Инь на место победило финансоцентризм, и лорд радостно воскликнул:

— Пенсионерам у нас скидка сорок два процента!

Бабуля восторженно ахнула и аж полуприсела от столь радостной новости, а из её авоськи с любопытством высунулась голова копчёной рыбы. Подумать только: целых сорок два процента! Какой чудесный сервис! Заплатив, бабуля радостно уковыляла, а лорд Бактымой повернулся к работнице.

— Ну?! — воскликнул он. — Видала?! Вот как надо разговаривать с клиентами! А ты!!!

— А что «я»?

— А У ТЕБЯ ВСЁ ВРЕМЯ ТАКОЙ ВИД, БУДТО ТЫ ИХ ЗАГРЫЗТЬ ХОЧЕШЬ!!! — рявкнул босс. — Короче, так, уважаемая! Поскольку тебя порекомендовал твой дядя, я дам тебе ещё один шанс, поняла? Но это твой последний шанс, поняла?! Другого шанса у тебя уже не будет! НЕ БУДЕТ!!!

«Странный человек, — думала Инь. — И чего, спрашивается, орёт? У него такие интонации, что можно подумать, будто эта работа — предел моих мечтаний. Да если бы не мой дядя, я бы вообще не пошла работать бы к этому автохтону».

— Вы таете, мой лорд! — осторожно вставил сновидец.

Когда лорд Бактымой нервничал, то выражение «вскипал» можно было применить по отношению к нему не только в переносном смысле, но и в прямом, потому что в такие моменты у него поднималась температура, и он начинал подтаивать. По этой причине лорд посещал всякие психотерапевтические тренинги и курсы, где его учили держать себя в руках и не нервничать по пустякам. Инь же была по сути единственным человеком, который так сильно выводил его из себя, и, собственно, именно из-за неё лорд теперь и бегал по всем этим реабилитационным курсам. И это пугало его, потому что тем самым приближало к сыну. Нет, он вовсе не желал от него отдалиться, наоборот, он всегда стремился подружиться с ним, но все такие попытки пресекались Антипатием на корню. Сейчас он находился на добровольно-принудительном излечении в местной психиатрической лечебнице, можно сказать что пожизненно. По какой же, интересно, причине он там находился? Началось всё с того, что когда-то однажды Антипатий стал чувствовать себя выбитым из колеи, словно трамвай, причудливой волею судьбы сошедший с накатанных рельсов, но в какое именно время этот конкретный момент стал расплывчато-неопределённым, тем самым потеряв конкретность своего начала, никто, в том числе и сам Антипатий, сказать не мог. Просто в один прекрасный день он обнаружил, что его прежний взгляд на жизнь значительно отличается от теперешнего взгляда, и это повергло его в крайне удручённое состояние, потому что с прежним мировоззрением он чувствовал себя хорошо, а его нынешнее самоощущение было как у связанного человека, на лицо которого вывалили содержимое ведра с мокрицами, плавающими в блевотине. После сего озарения Антипатий начал воспринимать реальность так, как будто он висел в петле, верхний конец которой держал Некто Всемогущий и таким образом передвигал тело Антипатия по миру. Метафоричность петли была почти осязаемой, и молодой конгелат с течением времени стал изредка шарить руками над головой, опасаясь эту петлю действительно там нащупать. Параллельно с этим у Антипатия начал развиваться комплекс ненужности. Ему казалось, что он совершенно никому не нужен, и что даже если он покончит с собой, всем будет на него наплевать и никто даже и не заметит его смерти. Напрасно родители убеждали его в обратном — мальчик был непоколебим в своей уверенности. В ту пору ему было восемнадцать лет, он был застенчивым юношей, погружённым в зыбкий мир поэзии, с сородичами и людьми почти не общался, с девушками не встречался. То есть он всё время сидел дома и читал, а со временем и сам начал сочинять. Даже сейчас, когда его жизнь, плывущую по руслу психиатрической лечебницы в гондоле экзотической шизофрении, атаковали разные подводные фобии и воздушные неврозы навязчивых состояний, Антипатий не переставал писать, хотя промежутки между приступами танатофобии, во время которых он сидел и орал минут по двадцать кряду, становились с каждым днём всё короче. В минуты, свободные от различных приступов, безумец предпочитал создавать странные однотипные миниатюры, состоящие из трёх предложений, первое из которых писалось в прошедшем времени, второе — в настоящем, а последнее — в будущем. Свои шедевры Антипатий записывал в тетрадку, вместо названий присуждая им порядковые номера. Вот два его творения, на днях опубликованные в больничной стенгазете «Голос психиатра» в рубрике «Творчество наших пациентов»:

645. Он подошёл к зеркалу и ударил своё отражение ножом. Отражение вскрикивает и начинает падать. Через десять минут оба умрут.

646. Юноша с лицом старика летел над миром на дельтаплане, читая последний выпуск журнала «Вестник воздухоплавателя». А внизу, между тем, по просёлочной дороге мчатся на мотоцикле человек и конгелат, который по причинам личного характера целится в летящего человека из винтовки с оптическим прицелом. Потом они поедут домой и будут употреблять алкоголь и есть засохший торт, а юноша с лицом старика станет медленно разлагаться в болотной топи вместе с журналом и дельтапланом.


— А теперь, — взревел лорд, — попробуй делать так же как я! Улыбайся клиентам, радуйся им! Поняла, как надо действовать? Поняла?

— Ну, поняла, — усмехнулась Инь. — Чё ж тут непонятного? Поняла.

— Вот и хорошо, — облегчённо вздохнул лорд Бактымой. — Вот сейчас зайдёт очередной клиент и…

Тут открылась дверь и вошёл предсказанный клиент: неряшливо одетый мужчина с внешностью несправедливо уволенного инженера. Узрев перед собой сразу нескольких человек вместо предполагаемого одного, он слегка растерялся.

— Э… кто последний?

Троица переглянулась. Сновидец очнулся первым:

— Последний — вы! — судорожно сглотнув, сообщил он.

Мужчина растерялся ещё больше.

— А за кем я?

От такой постановки вопроса растерялись и все остальные. Инь и лорд Бактымой грозно уставились на сновидца, который, собственно, и породил эту странную ситуацию, обозначив нового клиента как последнего в некоей очереди, тогда как на самом деле никакой очереди не было, а клиент одновременно являлся и первым, и последним, и, соответственно, промежуточным. Но что мог ответить растерявшийся сновидец на новый вопрос? Вариантов несколько. Он мог, к примеру, честно сказать: «Вы одновременно и первый, и последний, и промежуточный», однако это породило бы множество дополнительных проблем и вопросов, особенно если клиент отличался философским складом ума. Поэтому сновидец издал сперва многозначительное: «Хмммм», после чего выдавил невразумительное:

— Ну, сейчас ваша очередь, — и поспешил отвести взгляд и от клиента, и от Ини, и от работодателя.

Клиент оказался смышлёным и оценил ситуацию адекватно. Было видно, что странность царящей в комнате атмосферы также от него не укрылась, однако он смело сделал робкий шаг навстречу Ини.

Он не видел, как за его спиной корчит рожи ледяной гигант, таким образом напоминая своей строптивой работнице о данном ею обещании.

Истолковав пантомиму босса правильно, Инь сконцентрировалась, расставила руки в стороны, устрашающе растопырила пальцы и завопила что есть мочи, растягивая губы в жутком подобии улыбки:

— ЗДРАВСТВУЙТЕ!!! МЫ ТАК РАДЫ ВАС ВИДЕТЬ!!! КАК ХОРОШО, ЧТО ВЫ К НАМ ЗАШЛИ!!! ЧТО ВАМ УГОДНО?! НАВЕРНЯКА, ХУРШЕНЬ?!!!

Схватившись за голову, лорд Бактымой с позором бежал с поля боя. Клиент в ужасе помчался за ним.


Между тем, у Яна возникла новая проблема, страшнее всех вместе взятых. Её пришествия Ян боялся с отрочества, и вот она наконец накрыла его своим колпаком. Липкая паутина страха оплела Яна: паук ватофобии с каждым часом всё ближе подбирался к нему. Инь в это время спала на орбите, а любовнице Ян даже не открывал дверь, хотя она долбилась в неё по три часа в день и трагически плакала. Соседи уже вовсю над нею потешались, мальчик с третьего этажа харкал в неё пластилиновыми шариками из специальной плевательницы, а подозрительный одинокий мужчина из квартиры напротив зачем-то снимал всё на камеру. Но отныне Ян не намерен был открывать дверь никому, кроме жены, да и то Инь должна была отворить её своим ключом, самостоятельно. С чего это Ян так взволновался? Причина для волнения у него имелась вполне веская: вчера он увидел своего двойника. На улице. Правда, когда он нагнал этого человека и внимательно посмотрел на его лицо, выяснилось, что между собой они имеют очень мало общего, но в целом симптом был очень тревожным. Вернувшись домой, Ян увидел ещё одного двойника — на этот раз в зеркале. Сам он, бесспорно, понимал, что собственное отражение за полноценного двойника считать нельзя, но психоз был сильнее здравого смысла. Тут постучали в дверь! Ян прильнул к глазку: на площадке стоял дядя его жены, Глумилий Чапс. Какие причины толкнули этого человека на сегодняшний визит к своим родственникам, Ян так и не узнал, потому что он его опасался и дверь открывать не стал. Между тем, некоторые догадки по этому поводу у Яна имелись: после того, как дяде Ини стало доступно практически всё, тот счёл своим долгом заботиться обо всех родственниках, даже если те об этом и не просили. Раз в месяц, сверяясь по длинному списку (а родственников у него вдруг обнаружилось очень много), он посещал квартиры избранных в сопровождении двух телохранителей, и предлагал безработным родственникам хорошо оплачиваемую работу. В число таковых попадал и вечно безработный Ян, которому Глумилий предлагал работу наиболее навязчиво. При виде этого хронического тунеядца он начинал яростно щёлкать зубами и хрустеть суставами. Яна это крайне беспокоило и напрягало.

Дядя Ини, Глумилий Чапс, был крайне опасным человеком и считался одним из негласных правителей Уровня 48. Если точнее, он был главой местной организованной преступности, однако полиция никак не могла найти убедительную причину для его ареста, поскольку сам по себе ничего противозаконного дядя Ини не совершал, предпочитая раздавать устные приказы. А ведь когда-то очень давно Глумилий был тихим зашуганным ботаником, которого в школе избивали даже первоклассники… Его жизнь изменилась после армии, когда он устроился работать кондуктором автобуса (профессия явно была наследственной). Жил дядя Ини с больной матерью, зарплата у него была очень маленькая, и они еле-еле сводили концы с концами. Однажды возле автопарка, когда он возвращался с вечерней смены, к нему привязались устрашающего вида хулиганы и потребовали дать им денег. Глумилий честно признался, что зарплату им задерживают уже на четыре месяца, а дома у него наличествует больная мать, и они с ней в основном питаются только сухарями с водой. Так гласила легенда. Инь считала, что столь мрачное описание несколько гиперболизирует ситуацию, но про тяжёлую жизнь этой ветви своего генеалогического древа была наслышана очень хорошо. Итак, удивлённые хулиганы спросили: «Чувак, да как же вы вообще живёте?!», на что тощий очкастый кондуктор развёл руками и грустно сказал: «А вот так и живём. Что Бог подаст — тому и рады». Переглянувшись, добросердечные отморозки отдали ему всю награбленную у прохожих мелочь и со словами: «Если кто обидит — обращайся к нам» исчезли в темноте. Через несколько дней они снова встретили Глумилия после работы и дали ему ещё денег. Скоро про бедственное положение мамы и сына прослышали и разные уголовники, и местный смотрящий, прослезившись, повелел отныне выделять им часть общака, который собирали для нужд заключённых. Это было нарушением правил, но очень уж замученный вид был у молодого кондуктора. Спустя три месяца почти весь район приносил Глумилию деньги. Для этих внешне грубых людей он стал фетишем, своего рода сыном полка, и вот уже он был вхож в круг уголовной элиты, его обнимали матёрые паханы, бесплатно обслуживали элитные проститутки и предлагали свои услуги наёмные убийцы, делились награбленным карманники…

Прошло сорок лет, и дядя Ини стал крупным преступным авторитетом. Внешность он имел аскетичную, ростом был невысок и довольно сильно сутулился, а выражением лица напоминал одичавшего кролика. Дополнительное сходство с вышеобозначенным грызуном Глумилию придавали скошенная нижняя челюсть и угрожающе выступающие вперёд верхние зубы, нависающие над нижней губой. Несколько раз уважаемые стоматологи предлагали ему бесплатно и совершенно безвозмездно исправить ошибку природы, но всех их скоро находили убитыми: Глумилий не любил, когда кто-то намекал на то, что он имеет физический дефект, который давно уже перешёл из разряда уродства в сферу имиджа. Работал он по-прежнему кондуктором автобуса, ибо считал, что каждый человек должен иметь легальную, пускай и низкооплачиваемую работу, чтобы быть честным перед Отечеством и Обществом, и выходил из себя, когда видел какого-нибудь тунеядца или хотя бы слышал о нём. Трупами подобных паразитов, навечно увязших ногами в кадках с бетоном, было уставлено почти всё дно местного водохранилища, а поскольку в Вечности все мертвецы оживали, стало быть, дно хранилища было уставлено живыми мертвецами. Это был своего рода подводный филиал Некрополя.

Мать Глумилия была до сих пор жива. Собственно, он сам приходился Ини не простым дядей, а двоюродным, то есть её мать была его двоюродной сестрой. Однажды во время чаепития мать Ини пожаловалась ему, что дочка уже полгода сидит без работы. И началось… Предложения от работодателей сыпались ей одно за другим; от телефонных звонков не было спасения даже ночью — каждый (по каким-то личным причинам) считал своим долгом помочь родственнице уважаемого Глумилия. Вообще-то, Инь в те дни не очень жаждала работать, однако выйти замуж и сесть на шею супругу всё никак не получалось (с Яном они расписались позже), но в то же время деньги ей порой были весьма нужны, а продолжать клянчить копейки у престарелых родителей тоже не очень-то хотелось. И тем не менее Инь отклоняла одно предложение за другим. Её приглашали работать манекенщицей (её!), телеведущей (хм…), секретаршей (да она и печатать-то не умела), актрисой в мягком и жёстком порно, предлагали сделать из неё поп-звезду («Тексты песен для вас будут писать наши самые лучшие поэты»). В конце концов, чтобы избавить себя от такого количества предложений, семье пришлось сменить телефонный номер, но эта акция лишь усугубила положение: аудиовизитёры обрели плоть и кровь. Теперь они приходили к ним домой даже ночью, выстраиваясь в длинные, на несколько этажей очереди. Ясно было одно: чтобы избавить себя от этих проблем, Ини необходимо действительно устроиться на работу. Иначе родители её сожрут.


«Местный аэропорт сначала долго не хотел принимать наш вертолёт (мы уже боялись, что у нас вот-вот кончится бензин, и машина просто-напросто рухнет), и это бюрократическое безобразие длилось до тех пор, пока мы наконец не отсканировали все наши бумаги и не сбросили требуемые файлы на их электронную почту, благо, при бортовом компьютере имелись и сканнер, и доступ к интернету. Идиотизм: мы не могли показать им бумаги, потому что нам не разрешали сесть, а сесть нам не разрешали, потому что мы не могли предоставить необходимые бумаги.

В аэропорту нас встретила небольшая делегация в лице профессора Шнитцера и его супруги, габариты которой были раза в три больше, чем у её худосочного мужа. Выглядели они тем не менее очень гармонично, и оба улыбались и торжественно махали нам руками. Всю аппаратуру и прочее мы с собой брать не стали, до поры до времени оставив на хранение в вертолёте, поставленном на стоянку в платном ангаре.

Мы думали, что нас разместят в гостинице, но выяснилось, что профессор пробил под это дело две свободные комнаты в общежитии при местном университете, где он, собственно, и преподавал. Это устроило всех, кроме меня, но возникать я не стал, потому что в любом случае мы не должны были застрять здесь на слишком большой промежуток времени. «Здесь» — я имею в виду именно общежитие, не город, поскольку в Зомби-тауне мы намерены были раскинуть палаточный лагерь примерно на месяц-другой, чтобы изучить местные обычаи поосновательнее. В общаге же нам предстояло провести только сегодняшнюю ночь, и всё. И меня очень сильно беспокоила перспектива не выспаться из-за пьянствующих где-нибудь поблизости студентов. А если кто-нибудь по пьяни комнату перепутает и к нам вломится? Или по простыням в окно влезет? На всякий случай я приблизился к подоконнику и посмотрел вниз. Восьмой этаж, хм. А если с крыши спустятся? Я осторожно открыл створки окна, впустив внутрь комнаты тёплый летний воздух, и посмотрел наверх. В глаза мне тут же посыпался пепел — над нами кто-то курил. Фыркая и отплёвываясь, я подался назад. Магдалина прыснула и прикрыла рот ладонью. Профессор взирал на меня недоумённо. Он не мог понять, что случилось. Роботы, логичные и беспристрастные машины, стояли по стойке смирно, не проявляя ко мне никакого интереса. Хоть кто-то нормальный в этом балагане.

— В общем, вот эта и соседняя комнаты — полностью ваши, — дождавшись, когда я прокашляюсь, продолжил профессор, гордо тряся в руке ключами от комнат. — С роботов не спускайте глаз — конгелаты их не очень-то жалуют. У нас роботов давно уже нет — нерентабельно.

— Как понять «не очень-то жалуют»? — уточнил Михаил. Роботами занимался лично он, и его обеспокоенность была мне хорошо понятна. Какие-то аборигены, дикари, будут тут ещё свою отсталую философию нам навязывать…

— На детальки разберут! — сморщившись, захихикала профессорская супруга, по-прежнему держащая мужа под ручку. Губы её при этом широко растянулись, чуть ли не разделив широкий луноподобный лик на две половинки. Боже мой, ну и дура.

— На детальки, конечно, не разберут, но…

— А к вертолётам они нормально относятся? — с подозрением спросил я. — Не разберут, пока стоит в ангаре?

— К вертолётам нормально! — дружелюбно улыбнулся профессор. — Так вы пилот, да?

— Дорогой, ну, конечно же, он пилот! — воскликнула его жёнушка. — Разве ты этого не видишь? — её липкий холодный взгляд облизал мой шлем и меня аж передёрнуло. — Он ведь так похож на Зигзага МакКряка! Только с бородой!

Магдалина снова прыснула, Михаил усмехнулся. Его роботы, как обычно, были холодны и беспристрастны.

— Дорогая, ну будь поскромнее! — расхохотался профессор. — Не обижайтесь на неё, господин пилот! У неё такой своеобразный юмор!

Михаил и Магдалина смотрели на меня одновременно с надеждой и опасением. С надеждой — потому что они рассчитывали на очередное бесплатное шоу, с опасением — потому что в гневе я был страшен, и у нас могли возникнуть политические проблемы.

— Не обижайтесь на меня, господин пилот! — старая корова снова ощерилась и к тому же лукаво сощурилась, предполагая, очевидно, что с этой чудовищной гримасой она совершенно неотразима. И если ещё секунду назад я подумывал промолчать, то теперь не выдержал.

— К вашему сведению, я не просто пилот. Помимо корочек авиационного техникума, у меня имеется и высшее филологическое образование. Дополнительно к вышесказанному, примите, пожалуйста, к сведению, что я — автор монументального, можно даже сказать фундаментального, антихудожественного романа «Философия гнид», который ставит жирную точку на всей художественной прозе как таковой. Из чего следует, что я великий писатель. И ваше снисходительное ехидство по отношению ко мне совершенно неуместно. Я всё сказал.

Завершив речь, я скрестил руки на груди и победоносно обозрел помещение. Поймал своё отражение в зеркале: выглядел я достаточно уверенно и должен был вселить в эту корову сакральный ужас. Моя короткая борода торчала донельзя воинственно, и я надеялся, что пепел, который стряхнули на меня верхнеэтажные дегенераты, нигде в ней не застрял. Я не должен выглядеть смешно.

Старая корова открыла от удивления рот, а старик-профессор торжествующе захохотал и щёлкнул супругу по носу:

— Ловко он тебя уделал, дорогая!

Обиженная супруга дала ему по носу ответно. Профессор щёлкнул её снова. Она ущипнула его за нос и крутанула — судя по выражению лица мужа, отклик нервной системы на эту процедуру не принёс ему особого удовольствия. Схватив друг друга за носы, супруги принялись прыгать по комнате, причём борьба их постепенно начинала терять шуточный вид и приобретать довольно болезненный характер. Мы все переглянулись, а профессор и его жена повалились на одну из наших кроватей, продолжая бороться. Что-то сопело и хрустело. Обнажилось нижнее бельё старой коровы. Что-то снова где-то хрустнуло — судя по звуку, это было нечто биологическое, а не искусственное. К примеру, какой-либо хрящ, а не ножка кровати».


У Дня было очень тяжёлое детство: его отец был геймером. От излучения монитора он мутировал, у него вырос горб, отвалилась мошонка, выпали волосы, но от виртуальных побоищ он оторваться уже не мог. Работал отец через интернет (администрировал игровой портал), а на заработанные деньги сразу же заказывал новые игры в каком-нибудь онлайн-шопе. Дню в ту пору было пять лет. С компьютерного кресла отец не слезал уже два года, его позвоночник искривился, кости стали мягкими, эластичными, пальцы на ногах срослись, из-за чего его ноги напоминали лягушачьи. Жена кормила супруга с ложечки, а в кресле была проделана дырка, через которую он справлял естественные надобности в специально для этого предназначенный горшок. Однажды утром День с матерью проснулись, а отца нигде не было, лишь экран монитора светился тусклым зелёным светом. Специалисты сказали, что жёсткий диск компьютера оказался полностью отформатированным, так что даже не ясно было, в какую именно игру отец играл в последние минуты своей жизни…

Когда Дню было десять, его мать вступила в секту сократов. Эти странные люди в силу каких-либо причин отказывались от половой жизни с противоположным полом и начинали проповедовать онанизм, прикрываясь цитатой из наследия Сократа «Познай самого себя», которую, якобы, только они правильно и понимали. Под настойчивым воздействием матери, День тоже начал рукоблудствовать, у него нарушился обмен веществ, снизился иммунитет, начали расти волосы на ладонях + он стал бояться ваты. [Возможно, страх ваты как-то был связан с тем, что его отца мыли при помощи ваты, намоченной в тёплой воде, поскольку ванну он принимать категорически отказывался, не желая терять на это время.] Работники социальных служб в конце концов изъяли его из цепких лап секты, где он уже был возведён до уровня чудо-ребёнка и его возили из города в город, ставя в пример другим сектантам, и поместили в школу-интернат, где мальчик наконец-то почувствовал себя хорошо. Что и говорить, это действительно был идеальный интернат. У юного Дня даже появились друзья, повысилась успеваемость, она начал проявлять удивительные успехи на уроках рисования. Пришло время сорвать покров с очередной тайны: этому интернату оказывала покровительство Фабрика Гениев, а если быть ещё более откровенным, именно эта фабрика и финансировала интернат.

Реплика удивлённого читателя: но ведь ватофобия была у Яна, а не у Дня! Ответная реплика (с не менее удивлёнными интонациями): таковы печальные последствия аварии с бочками. Переплетаются смыслы, сливаются сюжетные ветви, склеиваются чужие биографии…


Однажды лорд Бактымой вернулся из налоговой инспекции в крайне удручённом состоянии. Его лёд имел не привычный голубой оттенок, а был, скорее, желтоватым, точно происходил из мутной воды с сильной примесью глины, тогда как на самом деле — от детородного айсберга. Приблизившись к Ини, работодатель замер возле неё с крайне нерешительным видом, словно второклассник, страшащийся признаться родителям в плохой отметке. Всё, что бы он ни делал, за что бы ни брался, казалось ему сейчас глупым и бессмысленным. Бизнесом он занимался уже чисто по инерции и никакого особого дохода тот не приносил. Даже его супруга, преподаватель высшей математики в местном университете, и то зарабатывала больше — чем регулярно его попрекала.

Инь сразу почуяла: что-то не так. Впрочем, сегодняшнее утро и без того было довольно экстравагантным из-за весёлого происшествия в троллейбусе, на котором она имела счастье возвращаться с обеденного перерыва. Троллейбус этот был уникален тем, что благодаря огромной табличке «Осторожно: водитель со стажёром» привлекал к себе разных тёмных личностей и людей, склонных к самоубийству, которые ездили на нём вкруговую либо надеясь на то, что неопытный водитель в конце концов расшибёт доверенное ему транспортное средство в лепёшку, либо просто получая приятно-неприятные эмоций от такого балансирования на грани жизни и смерти. Троллейбус мчал по дороге, виляя из стороны в сторону, словно металлический удав, а старый опытный водитель что есть силы вопил на ученика, призывая к порядку. Однако тощий прыщавый юнец оставался глух к его мольбам: баранку он крутил, казалось, наугад, яростно вертя её из стороны в сторону, точно ребенок, впервые посетивший детский аттракцион с машинками.

Ловко лавируя между аварийных ситуаций, троллейбус мчался вперёд. Инь была довольно рискованным созданием и страха не испытывала, а вот многие пассажиры сидели бледные, напуганные, и на ближайшей остановке покидали троллейбус. Пассажиры эти были, так сказать, одноразовыми и стояли в проходе или жались к дверям, тогда как почти все сидячие места занимали мрачные личности с депрессивным видом. Наконец трое из них встали и по каким-то глубоко личным причинам вышли, а Инь села на освободившееся место, заняв сразу два сиденья, потому что она была очень полной, вернее даже более чем просто полной, скорее дважды жирной, если можно так выразиться. Согласитесь, весьма необычная информация? Лично я поначалу представлял её молоденькой амбициозной девчонкой лет девятнадцати, и вдруг оказалось, что перед нами огромная, тучная, сварливая, незамужняя баба, которой два месяца назад исполнилось двадцать восемь. Вернитесь на несколько страниц в прошлое. Вспомните, как стояла она, устрашающе расставив руки, перед маленьким и щуплым псевдоинженером. Представьте, как жутко выглядела она со стороны: с глубоко посаженными карими глазками, взлохмаченной копной рыжих волос на голове, носом-картошкой, тройным подбородком, огромным животом, толстенными руками и ногами…

Напротив Ини присела средних лет женщина с одутловатыми лицом и большой хозяйственной сумкой на коленях. Голова её то и дело поворачивалась влево-вправо, глазки испуганно бегали, руки дрожали. Инь, криво усмехаясь, смотрела в окно. Этот троллейбус ей почему-то понравился. Она раньше ни разу на нем не ездила, но наслышалась о его репутации. «Летучий Голландец» — так за глаза называли его обыватели.

Когда женщина вдруг встретилась с ней взглядом, Инь не выдержала и показала ей кончик языка. Женщина ахнула.

— Господи, она мне язык показала! Люди, вы видели, ОНА ЖЕ МНЕ ЯЗЫК ПОКАЗАЛА! — завизжала пассажирка на весь троллейбус.

Народ дружно нацелил свои рыла в их сторону. На заднем сиденьи, с интересом наблюдая за людьми, сидели два полуразложившихся зомби.

— Женщина, вы чего орёте? — хладнокровно осведомилась Инь. — Вот делать мне больше нечего, кроме как язык вам показывать. Придумали тоже.

— Боже мой, она же мне язык показала! — не успокаивалась пассажирка. — Я ей ничего не делала, а она мне язык показала! Ужас какой!

Немного сменив наклон головы и убедившись, что её лица никому, кроме собеседницы не видно, Инь снова показала женщине язык. Молодой человек, сидящий от них через проход и внимательно слушающий женскую перепалку, тем временем что-то быстро записывал в блокнот.

— Боже ж ты мой, да она ж опять мне язык показала! — потрясённо воскликнула женщина. — Где её культура? Где этикет? Она ведь мне язык показала!

— Отстаньте от меня, — скривилась Инь, внутренне наслаждаясь ситуацией. — Зачем мне нужно показывать вам язык? Делать мне больше нечего, ага. Ну-ну. У вас, наверное, галлюцинации.

— Какая наглость! — не успокаивалась женщина, но её уже никто не слушал. Танатофилы снова ушли в себя, а остальные пассажиры крепко вцепились в поручни, так как троллейбус нёсся сквозь оживлённый перекрёсток на красный свет, ловко лавируя между другими видами автотранспорта…

Инь отвлекалась от приятных воспоминаний и уставилась на босса. Взрослый мужик, а такой нелепый. Робеет перед ней, как девственник. Конгелаты — они все какие-то замороженно-заторможенные. Сказывается происхождение. Интересно, с какой новостью он к ней пожаловал? Опять будет учить уму-разуму? Что ж, будем надеяться, что после того инженера у него надолго отпала охота давать ей какие-то указания и рекомендации…

— Гкмхм-хм! — для начала в качестве пролога лорд Бактымой решил прочистить пересохшее горло, но в это время в помещение вошёл очередной клиент — пожилой мужчина с ржавым аквалангом за спиной. Уже третий день подряд клиентура состояла в основном из пенсионеров и ветеранов-подводников. Впору было вешаться.

Решив хоть раз доставить шефу приятное (тем более, он и без неё уже был мрачный и не стоило огорчать его дополнительно), Инь раздвинула губы в фальшивой улыбке и поинтересовалась с максимально возможным дружелюбием:

— Вам чего, дедушка?

Старикан для начала торжественно полуприсел, точно каратист, принимающий стойку перед первым ударом, после чего резко поднёс правую руку к правому уху (локоть почти касался выставленного вперёд правого колена), сделав из неё своеобразный биорупор и, повернувшись этим рупором к женщине, вопросительно закричал:

— АААА?! — очевидно, таким образом, упрашивая её повторить свой вопрос погромче, а звуковые волны направить непосредственно в его ушную раковину.

Встретившись взглядом с боссом, Инь виновато развела руками: «Теперь вы и сами видите?» Лорд Бактымой, видимо, расшифровал её взгляд правильно, но тем не менее работа требовала вежливого обращения с клиентурой.

— Вам чего?! — завопила Инь в центр стариканского уха.

— МНЕ ХУРШЕНЬ!!! — что есть силы заорал в ответ пенсионер. На ногах у него были зелёные ласты, а на груди — куча орденов.

Закатив глаза, Инь запустила агрегат. Зашипев на неё, словно потревоженная змея, тот нехотя начал разогреваться.

— Двадцать два пятьдесят! — крикнула Инь наконец.

— ААА?!

— ДВАДЦАТЬ ДВА ПЯТЬДЕСЯТ!!!

— ДВА ПЯТЬДЕСЯТ?! ТАК ДЁШЕВО?!

— ДВАДЦАТЬ!!! ДВА!!! ПЯТЬДЕСЯТ!!! — завопила Инь, в ярости краснея. Шар её дружелюбия лопнул как мыльный пузырь, не оставив после себя никаких, пускай даже и мимолётных воспоминаний.

— ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ?! — в ужасе ахнул старик. — ТАК ДОРОГО?! А У МЕНЯ СТОЛЬКО НЕТ!!! ДОЧКА, ПОЖАЛЕЙ ВЕТЕРАНА!!!

— ДА НЕ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ, А ДВАДЦАТЬ ДВА ПЯТЬДЕСЯТ!

— Аааа! — понимающе протянул старик. — Вот, доченька, возьми! — он начал медленно и мучительно отсчитывать нужную сумму. — Эх, не уважает нас сейчас государство! — глаза его тут же покрылись плёнкой ностальгии, он грубо, расплескав половину реактивов, облокотился на стойку с приборами и продолжил: — Да, не уважает нас сейчас государство. А всё почему? Потому, что у власти теперь другие конги, вот почему! Вот раньше был Гнуц, а сейчас — Форзац. А кто он такой? Да никто! А Гнуц — он был ух!!! — старик потряс сморщенным кулачком. — Эх, старый я пенёк… Ничего не вижу одним глазом, и ноздря одна не дышит. Давно, причём. Гайморит, наверное. Что ты сказала, дочка? А, значит, мне послышалось. Послышалось, значитца, мне… Эх, совсем глухой стал. Ничего теперь не слышу почти. Это всё дельфины проклятые. Да, они… Ох, как мы их били гарпунами! Хорошее было время… За вас за всех мы сражались… Чтобы вы, потомки наши, дети и внуки, жили хорошо и не боялись купаться…

Война жителей Уровня 48 с дельфинами завершилась семьдесят лет назад полной победой первых. Злобные водные млекопитающие, мечтавшие силой доказать своё превосходство над человечеством, потерпели сокрушительное фиаско, и теперь люди могли купаться в местных водах без боязни, что их утащат на дно. Вокруг острова постоянно патрулировали миниатюрные подводные лодки, батискафы и водолазы.

Нехорошо ухмыляясь, Инь протянула ветерану его заказ, ещё дымящийся и влажный после протеиновой печки. Вынужденный прервать монолог, бывший подводник взволнованно взял свежий хуршень и принялся катать в ладонях, при этом шумно на него дуя.

Кстати, пока не забыл: у Ини была старшая сестра Аэлита. Сейчас она проживала в Сан-Франциско, где работала рекламным агентом, и родители ею гордились, несмотря на то, что дочь им даже почти не писала. Правда, на самом деле Аэлита к рекламным агентствам не имела никакого отношения, а на жизнь зарабатывала диксакингом на одном из автовокзалов. Она была очень горда тем, что живёт не на каком-то вонючем Уровне 48, а в Сан-Франциско. Это была высокая худощавая особа с гнусным характером. Когда они были совсем маленькими, тощая Аэлита постоянно издевалась над более полной Инью и унижала её. Однажды, к примеру, Инь возжелала сесть на диету, чтобы похудеть, и решила не есть хотя бы три дня, хотя обычно без еды не могла обойтись и пятнадцати минут, между завтраком, обедом и ужином насилуя желудок всевозможными мучными продуктами и сладостями. И вот уже прошло целых три часа, как Инь ничего не ела! От голода и гордости за себя у девочки аж начало сводить судорогой скулы. Ей было десять лет, и она была круглая как колобок. В те дни над ней ещё все смеялись, но через два года перестали. Итак, Инь целых три часа уже не ела. Ей казалось, что она худеет прямо на глазах. Но тут со школы вернулась Аэлита. Эта вредная девчонка, узнав о достижениях сестры, тут же достала из холодильника и буфета кучу всяких вкусностей, и принялась с чавканьем пожирать их прямо у Ини перед носом, время от времени что-нибудь ей предлагая. В конце концов Инь разревелась и заперлась в ванной, но сестра начала подсовывать под дверь конфеты и шоколадки, и девочка не выдержала…


Пришло время открыть страшную тайну, но только тс-с-с: в глубоком секрете от остального мира, мертвецы Некрополя строят в подземной лаборатории Машину Счастья. Работа уже близка к концу. Когда машина будет готова, зомби включат её, и в мире полностью исчезнут зло, разврат и насилие. Естественно, что кое-кому об этом уже известно, и они готовы пойти на всё, лишь бы уничтожить машину.


Пожилой рикша подвернул ногу на рабочем месте. Полулежащий в санях конгелат, высокомерный полулорд Сталваг Шапрован, извлёк из глубин своего плаща хлыст и принялся что есть силы стегать им старика, требуя ехать дальше, ибо он — видите ли — опаздывает на турнир по компьютерным играм в закрытый элитный клуб. Рикша покорно продолжил бег, а молодой конгелат яростно хлестал его по спине, подбадривая угрожающими выкриками. Свидетелями этого отвратительного, человеконенавистнического поступка было множество людей, включая двух полицейских, однако никто из них не посмел сделать замечание конгелату. Хромая, рикша с трудом тащил сани с клиентом вперёд, а сын лорда Шапрована (вполне уважаемого конгелата, надо заметить, который никогда не позволял себе таких отвратительных поступков) глумливо хохотал и кричал: «Вперёд, вперёд, кляча!», вооружённый ощущением собственной безнаказанности. Несколько сородичей, которые это видели, оценили поступок расиста положительно, несколько других сородичей — осудили, а ещё несколько остались равнодушными. В итоге, когда несчастный рикша со стоном остановил сани возле компьютерного клуба, у него был серьёзный вывих левой ступни и открытый перелом правой голени. Рухнув на снег, который начал быстро пропитываться кровью, рикша жалобно смотрел на сэра Сталвага, ожидая вознаграждения. Из люка клуба тем временем вылезли несколько друзей Сталвага, таких же высокомерных и с таким же садистским отношением к людям. Сын лорда Шапрована вышел из саней, широко улыбаясь и радостно тряся кулаками, что выражало крайнюю степень восторга. [Пояснение: действие происходило в районе конгелатов, расположенном на севере Вечности, возле Древних Пещер. Некоторые ледяные люди селились вместе с хомосапиенсами, но те, которые фанатично чтили традиции, предпочитали жить отдельно.] Друзья принялись не менее радостно улюлюкать. Однажды их компания до смерти забила двух пьяных студентов, а расчленённые трупы во избежание зомбификации скормили канализационным монстрам. Им нравилось травить и унижать тех, кто был слабее физически. Но на этот раз юным полулордам лень было мараться, потому что впереди их ждал турнир по сетевой игре. Нехорошо усмехнувшись, Сталваг ударил хлыстом по голове старика: хлыст рассёк кожу до крови и чуть не оторвал ухо. Наступив острым каблуком на ладонь рикши, которую тот протягивал навстречу предполагаемой оплате, конгелат с силой начал вдавливать подкову в человеческую плоть. Старик пронзительно закричал, но один из друзей Сталвага пнул его сапогом в зубы, тем самым погрузив в длительное бессознательное состояние. В этом самом состоянии, технически близком к коматозному, рикша увидел себя идущим по улице незнакомого города, молодым и здоровым. Улыбаясь, он шагал по тротуару, с интересом заглядывая в витрины и скаля зубы проплывающим мимо девушкам, которые скалили ему зубы ответно, так как в молодости рикша был весьма привлекателен внешне. Неожиданно спящий рикша понял, что он скалится по той причине, что ему недавно вырывали зуб и щёку сводит судорога, и приложил руку к скуле. Внезапно все встречные люди тоже приложили руки к лицу, и приятный сон начал быстро принимать очертания бэд трипа, в процессе которого рикша и умер.


Когда Инь была подростком, её боялись даже многие мальчишки из их района — потому что она была единственной девчонкой, которая могла дать сдачи, причём сполна. Толстая девочка — прекрасный повод для ежедневных насмешек, но над Инью не смеялся почти никто, а наоборот её даже уважали и боялись, особенно после того случая, когда она, будучи двенадцатилетней, поймала возле женской бани взрослого извращенца и притащила его в милицию. Так свершилось справедливое возмездие. Природная сила Ини дополнительно укреплялась посещением спортивных секций, то есть своего огромного размера она давно уже не стеснялась и никак из-за этого не комплексовала.


Несколько лет назад произошло вот что:

Вернувшись домой, Моисей сразу почуял запах жареного, но не в кулинарном смысле, а в социально-психологическом. В квартире висела крайне нездоровая атмосфера, это было хорошо видно и по запершимся на кухне родителям Среднеявны, и по надутой растрёпанной дочке, забившейся в угол дивана, и по самой Среднеявне, демонстративно стоявшей лицом к окну. По телевизору крутили какую-то муть, но включен он был явно не для того, чтобы его кто-то смотрел, а только для создания фона.

У Моисея сегодня и без того был не особо хороший день: погибло три сателлитки из десяти на вверенном ему участке. Ночью по какой-то неясной причине у антенн загнили конверторы, гниение быстро перекинулось на питающий кабель, после чего сегменты рефлектора просто-напросто сложились, и сателлитка закрылась, словно бутон умершего цветка. Скорее всего, причина была в плохом электропитании, так что объективно вины Моисея в гибели антенн не было никакой, но директор обругал за это именно его, а не электриков. А тут ещё и очередная семейная драма…

Дочка дёрнула головой и отвернулась, когда Моисей, проходя мимо, сделал попытку ласково погладить её по затылку. Причины конфликта лежали перед ним как на ладони: опять тёща и тесть пытались навязать Среднеявне свои модели воспитания ребёнка, а судя по растрёпанной причёске Внимании проблема снова заключалась в том, что бабушка и дедушка заплели её волосы в косу, наличие которой не устраивало никого, кроме них самих. Приблизившись к супруге сзади, Моисей осторожно обнял её за талию и прошептал:

— Опять косу сделали, что ли?

Среднеявна повернулась к нему. Зрачки у неё были сузившиеся, как у кошки, губы плотно сжаты.

— Понятно, — пробормотал Моисей. Справедливый гнев жены он полностью разделял, но на отдельную квартиру они в ближайшие лет пять рассчитывать не могли по причине не очень хорошего финансового положения (дополнительно ухудшившегося после кражи «Жигулей» Моисея, уведённых прямо из-под его носа возле продуктового магазина), а о размене той, в которой все проживали сейчас, родители жены не хотели даже и слышать. Да, тяжёло жить двум семьям в одной квартире, тем более двухкомнатной. А если учесть то, что наедине всем удаётся побыть только ночью… Спальню родители Среднеявны закрепили за собой, но основную часть времени проводили либо в зале, либо на кухне. Зал же считался одновременно и общей комнатой, и спальней молодых супругов, и детской. Среднеявна, которая нигде — как и её родители — не работала, чуть ли не всегда ходила на грани и несколько раз уже порывалась развестись с мужем, потому что в сражениях с пенсионерами ей доставалось — на её взгляд — больше всего. Моисея она иногда аж ненавидела за его неспособность свить отдельное гнездо, но при этом сама от споров и дискуссий с родителями обычно уклонялась, предпочитая просто надуваться и играть в молчанку.

— Я сейчас! — нервно сказал Моисей, и решительным шагом устремился на кухню. Тёща и тесть сидели за столом, нахохленные, как воробьи, и имели вид несправедливо обиженных.

— Мама, что опять случилось?

— Это не меня нужно спрашивать, что случилось! — гневно выкрикнула тёща.

— А мне и спрашивать не надо! — повысил голос Моисей. — Опять вы Внимании косичку заплели? Да?

— А ты на мою жену тут не кричи! — поднялся тесть. — Не тебе её учить, как нужно воспитывать детей!

— Но я же в вашу жизнь не лезу! Почему же ВЫ лезете в нашу?

— Вот, Коля, вот, ты только его послушай… — грустно забормотала тёща, всхлипывая. — Разграничил семью на два лагеря. Мы, понимаете ли, в одном, а они, понимаете ли, в другом. Общую жизнь разделил на «нашу» и «вашу». К собственной внучке уже запрещает прикоснуться.

— Ты ещё давай мелом границы начерти! — тут же завопил тесть. — Давай, давай, пометь территорию, как собака! Запрети нам заходить в туалет или к телевизору подходить! На цепь нас посади!

— Папа, вы взрослый человек, ну чего вы тут ахинею несёте? Какие, на хрен, границы? Какие цепи?! Мы вам ведь двести раз говорили, что мы просто не хотим, чтобы вы заплетали Внимании косу. Говорили?

— Ну, говорили, — согласилась тёща. — По-твоему, пускай девочка лохматой ходит, это у вас сейчас модно. Среднеявночка тоже в детстве косу любила, а сейчас нос воротит. Не понимаете вы, что с косой намного удобней и эстетичней.

— Может, тебе это и удобно, а ей неудобно! И нам!

— Мать правильно говорит! — кивнул тесть. — Коса для женщины — это традиция. Женщина без косы — та же блядь.

— В очередной раз объясняю, — чайник моисеевского раздражения наконец закипел, — что это наш ребёнок, и мы, именно мы, а не вы должны решать, какую причёску ему следует носить. Вы воспитали Среднеявну, а она воспитывает Вниманию, поэтому не лезьте не в своё дело, ясно? Сколько можно повторять одно и то же? Неужели нельзя запомнить, что мы не хотим, чтобы вы делали ей косу! Почему я должен каждый раз вам это всё повторять?

— Ты лучше свои трусы на батарею перестань вешать, а то следы остаются, — проворчал тесть, почему-то при этом отводя взгляд от тёщи. Та вдруг резко решила сменить тему и, устремив на Моисея вполне ангельский взгляд, заворковала:

— Кстати, зять, у меня одна знакомая спрашивала, правда ли ты в психологии понимаешь. Вот у неё такой вопрос к тебе есть. У неё сын… как бы это сказать… ну, ведёт себя как женщина…

— Пидорас, что ли? — удивился тесть.

— Ой, ну ты как скажешь! — смутилась тёща. — Нет, конечно. Я имела в виду, что он… ну, женственный такой мальчик, книжки читает вместо того, чтоб на дискотеки ходить, — на Моисея, казалось, уже никто не обращал внимания. Но едва он об этом подумал, как внимание тёщи тут же снова переключилось на него. — Вот скажи, Моисей, если уж ты у нас книги по психологии читаешь, может ли у этого мальчика потом родиться мальчик, который сможет с девушками легко знакомиться или тоже будет такой же нюня?

Вопрос, безусловно, был из разряда суперидиотских. Родители Среднеявны уже смотрели на Моисея, ласково улыбаясь, очевидно, считая конфликт полностью исчерпанным.

— Да кто угодно у него может родиться, — устало ответил Моисей, поняв, что битва в очередной раз проиграна, и родители жены снова не сделали никаких выводов. Это всё было бесполезно: пытаться объяснить им хоть что-то. Причём, получалось так, что разговоры на эту тему с ними проводил только он, потому что трёхлетняя Внимания бабушку с дедушкой боялась, а Среднеявна в силу воспитания просто не решалась делать им какие-нибудь замечания. По этой причине её родители считали, что коса не нравится лишь одному Моисею, потому как больше никто с ними на эту тему не заговаривал, а ребёнок при заплетании косы активного сопротивления не оказывал. — Ну так что, вы поняли наконец, что я вам говорил насчёт косы?

Лица тестя и тёщи снова стали злыми.

— Это не мы тебя не понимаем, а ты нас не понимаешь! — выдала наконец тёща, а супруг энергично закивал, соглашаясь с её словами. До пенсии он работал дежурным на энергопредприятии, обеспечивающим электричеством весь город, и в связи с природной вредностью иногда любил на долю секунды или даже секунд на пять отключить в каком-нибудь районе свет и наслаждался при мысли о том, что кто-то пережил из-за этого несколько неприятных мгновений. Поскольку проделывал тесть это крайне редко, поступки его так и остались за кадром. Также он одно время был заядлым охотником и в своём кругу был известен тем, что одним выстрелом убил двух зайцев, хотя и получилось это у него чисто случайно. — Только и умеешь что ворчать. Ворчишь, ворчишь — слова доброго от тебя не услышишь.

— Если бы не было повода, я бы не ворчал!

— Ты хочешь сказать, что это мы тебе такой повод подаём?! — взревел тесть.

Махнув рукой, Моисей вернулся в зал. Всё, нужно снимать квартиру. Дорого, конечно, но дальше это продолжаться не может. Его всего трясло от возмущения и непонимания, как можно быть настолько тупыми. Среднеявна по-прежнему стояла у окна; дочка, с ногами сидящая на диване, тоже выглядела крайне обиженной. Моисей попытался ей улыбнуться, но девочка поджала губы и отвернулась, как будто это он сам, а не бабушка с дедушкой, сделал ей что-то плохое. Подобное отношение бесило его больше всего: не в силах сами разобраться с проблемой, они проецировали нереализованную злобу на того, кто меньше всего был виновен в том, что её вызвал — на Моисея. Он уже знал, что будет дальше, он всегда хорошо предугадывал человеческой поведение: сейчас я подойду к жене, попытаюсь примиряюще обнять её, она сбросит мою руку, мы поругаемся…

Так и оказалось: Среднеявна, едва он только к ней прикоснулся, тут же выскользнула из его объятий. Он попытался ещё раз обнять её, но она была точно намазана маслом и снова ускользнула. На мужа она старалась не смотреть, губы были поджаты, лицо раскраснелось.

— Ну я-то здесь причём? — с умоляющими интонациями в голосе воззвал к ней Моисей. — Я-то что тебе сделал? Почему ты всё время так себя ведёшь? Почему у вас вся семья какая-то… полудебильная, блин?

— Ах, вот как! — злобно прошипела Среднеявна, поворачиваясь к нему лицом. — Значит, я — полудебилка, да?

В зал вылетели тесть и тёща.

— Знаем мы, что тебе надо! — закричал тесть. Его взгляд, направленный на Моисея, был похож на взгляд быка во время корриды. — Ждёшь не дождёшься, чтобы мы умерли, и тогда вся квартира вам достанется! А вот хрен тебе!

— Да, да, хрен тебе! — выкрикнула тёща. — Мы тебя ещё переживём!

В поисках поддержки Моисей умоляюще посмотрел на жену, но та лишь презрительно скривила губы и вновь отвернулась к окну. Она не могла его уважать, поскольку он не в состоянии был обеспечить ей и ребёнку отдельное проживание. Не мужчина, а хлюпик.

С демонстративно обиженной мордой Среднеявна подошла к телевизору, и включила наугад какой-то канал.

«Мы тебя ещё переживём»… Жизнеутверждающая фразочка, да…

Словно ничего не произошло, Среднеявна и её родители дружно вперились в экран телевизора, будто загипнотизированные. Лица расслабились, плёнка раздражения быстро втянулась под кожу. Показывали какое-то стандартное шоу по типу «Моя семья». Сидя перед ведущим в просторном кресле, некий мужчина с пышной, как у ямайца, шевелюрой и в очках, рассказывал ему и зрителям свою историю, то и дело сверяясь с бумажкой.

— Я работаю библиотекарем в одной глухой деревне. Библиотечный фонд у нас когда-то был очень даже неплохой. И вот я однажды сидел, а рядом со зданием вдруг остановились две чёрных машины, и скоро в помещение вошли три человека и двенадцатилетний мальчик. И один из сопровождающих сказал мне так: «Этот чудо-мальчик читает всё подряд. Он — знаменитая личность. Его показывали по американскому телевидению. Читает всё подряд, как мы уже сказали. У нас есть предположение, что в вашей библиотеке может обнаружится что-то, чего нет в московских. Вася, иди, выбирай». И очкастый мальчик побежал к книжным полкам и, сняв ботинки с носками, принялся ловко ползать по стеллажам, словно шимпанзе по пальмам. Выхватывая с полок заинтересовавшие его книги, он быстро подавал их караулящим внизу адъютантам, и те тащили их мне, чтобы я записывал всё в формуляр. Я писал и писал, а они тащили и тащили. Всё новые и новые вкладыши приходилось вставлять в формуляр. Спустя два часа чудо-мальчик и его свита покинули нашу библиотеку, унеся с собой около пятисот книг, если точнее, то четыреста сорок семь. Больше я никогда их не видел, а прошло уже пятнадцать лет. Книги они до сих пор не вернули, фамилия же мальчика оказалась вымышленной. Библиотеке нанесён серьёзный урон.

— Он что, надеется, что они найдут этого мальчика? — фыркнула тёща.

— Конечно, найдут! — уверенно кивнул тесть.

— ДА ИДИТЕ ВЫ ВСЕ НА ХУЙ! — медленно и громко произнёс Моисей, обращаясь ко всем сразу и направился к коридор. Он понятия не имел, куда пойдёт, но оставаться дома (если только это место можно было назвать «домом») больше не мог. Это невыносимо. Это кошмар какой-то. Они все больные. И Среднеявна в том числе. Почему она так себя ведёт? Почему они ВСЕ так себя ведут?! А ведь между тем, это его квартира, а не их! Несколько лет назад, после того, как урбан-кариес — страшный вирус неизвестной природы, разрушающий кирпич и бетон — пожрал дом родителей Среднеявны, те вынуждено переселились к молодожёнам, на квартиру, которая досталась Моисею в наследство от бабушки с дедушкой, и постепенно стали вести себя так, будто пребывали здесь всегда, а вот он, Моисей, просто находился у них на подселении. И ведь самое ужасное, что он сам в силу своего мягкого характера не мог сказать тестю и тёще всё прямо, да и некуда им было в общем-то теперь идти, вот и приходилось терпеть, хотя ситуация с каждым месяцем всё ухудшалась. Иногда Моисей высказывал сам себе предположение, что после потери собственного дома родители Среднеявны повредились умом на этой почве, поэтому и «присвоили» себе чужую квартиру. Проскальзывая мимо зеркала, он не мог не отметить, что вид у него нездоровый, болезненный. Ещё бы, с таким окружением по-другому выглядеть и не сможешь.

Всплеснув руками от притворного ужаса, тёща, будто спиленная сосна, начала падать в обморок. Её супруг тоже было закачался, словно раздумывая, падать или не падать, но в конце концов решил с вертикальным положением не расставаться, а жену вовремя успел поймать. Безвольно повиснув на его руках, тёща словно в бреду забормотала:

— Ой, Боже ж ты мой… Сердце… Сердце… Как же он так? За что ж он нас так ненавидит?

На какую-то секунду моргнувшему Моисею показалось, что вокруг него не люди, а картонные двухмерные декорации. Хохотнув, он принялся натягивать кроссовки. Тёща сразу «ожила» и завопила:

— Ну куда, куда ты пошёл? У тебя дома жена, ребёнок, а тебе лишь бы шляться! А кто за девочку уроки делать будет? А ну стой!

Но было поздно. Даже не зашнуровав ботинки, Моисей уже выскочил в подъезд. Вслед ему полетело тёщино:

— И не дай Бог снова пьяным вернёшься! — и это взбесило его ещё больше. В нетрезвом виде он явился домой только один раз, когда встретил бывшего одноклассника, и они с ним хорошо поддали в ресторане. Причём, сама тёща в тот вечер даже не ругалась, а наоборот весело смеялась над нетрезвым зятем, над его нелепыми шутками и потерянной координацией. Зато потом при каждом конфликте она начала упрекать Моисея в злоупотреблении алкоголя, и по лицу её было похоже, что она в это действительно верит.

Возле третьего подъезда Моисей наткнулся на бывших одноклассников братьев-близнецов Кулебякиных, предки которых тоже были русскими эмигрантами. Иногда братья за символическую плату помогали соседям решать разные хозяйственные проблемы, однако их личные проблемы так до сих пор не смог разрешить никто. С самого раннего детства Витя, который родился на несколько минут раньше, взял на себя роль тирана, а Коля, имеющий более мягкий характер, вынужден был волей-неволей стать жертвой. Их связка «садист-мазохист» вызывала во дворе и школе как смех, так и сочувствие, хотя сам Коля упорно не желал признавать себя жертвой, и с теми, кто открыто над ними насмехался, братья жестоко дрались. «Младшего» за глаза так и называли — Маза (от «Мазо»). В период полового созревания Коля неожиданно обогнал Витю в росте на несколько сантиметров, и около года ходил слегка подогнув колени, чтобы ненароком не возвыситься над старшим братом. После школы их разлучила армия, и когда братья спустя два года снова встретились, то стали близки как никогда, а о своём садомазохистском прошлом никто из них не вспоминал, или по крайней мере делал вид, что таковые воспоминания в его памяти отсутствуют. Проживали они в одной квартире с общей сожительницей, крупной требовательной бабой лет сорока, которая их била и забирала почти все деньги.

— Эй, Чопик! — окликнули они Моисея хором, а Витёк добавил: — Канай сюда!

Эта дурацкая кличка — «Чопик» — впервые была применена по отношению к Моисею ещё в третьем классе (на каком основании — понять очень сложно, поэтому вдаваться в анализ не будем), и некоторые старые знакомые по-прежнему называли его так, в то время как сам он этого терпеть не мог, но в любом случае стереть сей факт из людской памяти был не в состоянии, поэтому с таким уничижительным статус кво приходилось мириться.

Он нехотя приблизился к лавке.

— Как дела, Чопик? — поинтересовался Витёк.

— Нормально. А у вас?

— А у нас в квартире газ! — хохотнул Маза. — Куда идёшь?

«Мне тридцать два года, и я не обязан перед вами отчитываться», — гневно подумал Моисей.

— Иду по делам, — мрачно ответил он.

— Время свободное есть? — неожиданно серьёзно спросил Витёк.

В общем-то, никогда, даже в школе, никаких проблем у Моисея с братьями Кулебякиными не возникало. Он был скромным отличником, так называемым «ботаником», и люди с более низким интеллектом хоть и относились к нему пренебрежительно, в то же время и покровительствовали за то, что он помогал им с домашними заданиями и контрольными работами.

— А… что случилось? — осторожно уточнил Моисей.

— Дело есть.

«Какое у них может быть ко мне дело? — испугался Моисей. — Какое У НИХ может быть дело КО МНЕ?! Денег им нужно, что ли? Или чтобы за бутылкой сбегал? А вот хрен!»

— Что ещё за дело?

— Да ты не дрейфь, Чопик! — скривился Витёк. — Нам нужно, чтобы ты сказал нам, что делать.

Моисею вдруг стало смешно. О том, что с балкона за всем наблюдают его тесть с тёщей, он и не подозревал, да, впрочем, особой роли это сейчас в сюжете не играло.

— В каком смысле «что делать»? — переспросил он, улыбаясь. — В философском?

— Ты на-нам м-м-мозги не й-й-йеби, Чо-чопик! — вмешался Маза, который в отличие от брата немного заикался, особенно в те моменты, когда его охватывало волнение. — Нам тут не до п-п-приколов. А у тебя голова соображает лу-лучше, может чего и п-подскажешь.

Похоже, у них и правда имелась какая-то нерешённая проблема. Но какая?!

— Короче, давай прогуляемся до нашего сарая, — прохрипел Витёк. — А мы тебе, если хочешь, дверь новую поставим по дешёвке, мы сейчас двери делаем на заказ.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.