Бесплатный фрагмент - Улыбки тёмного времени

Посвящается всем, кто ищет поддержки и радости

Цикл рассказов «Улыбки тёмного времени», Оля Новая

БУНТ ОДНОЙ ХОРОШЕЙ ДЕВОЧКИ

— Наденька, у тебя новые и дорогие колготочки! Мы их добывали с папой с большим трудом! Прекрати елозить, сиди смирно, а то порвёшь! — громким шёпотом назидала девочку бабушка перед детским утренником в садике.

— Бабушка, они очень чешутся! Я не могу смирно сидеть! — жалобно ответила Наденька.

— Через «не могу»! В стране дефицит, а у тебя заграничные колготки, девочка моя! — парировала бабушка.

Девочка вся сжалась и сдалась. Утренник прошёл под знаком мученического ожидания его конца. Надя делала всё через силу, натянуто улыбалась и отставала от общих движений. После она кинулась немедленно снимать злополучные колготки. Все радовались, рассматривали весенние поделки и собирались пить чай. Только Надя ничего этого не видела. Она боролась со своей бабушкой за право снять с себя то, что ей так досаждало. Бабушка настаивала, что нужно выдержать до конца. И вообще, снять можно и дома, зачем тут демонстрировать всем свои худые коленки или растянутые рейтузы!? Надя, едва дотерпевшая до конца выступления, ощутила такое отчаяние, что не выдержала и расплакалась.

— Надя, хорошие девочки терпят, когда надо, и не плачут при всех! — строго заметила бабушка и потащила её в раздевалку.

Свет померк в глазах девочки. Как же быть хорошей девочкой, которую все любят и одобряют, и при этом не умереть в этих противных чешучих колготках!? Противоречие захватило её целиком, и плач перешел в неуправляемую истерику.

Вечером бабушка в очередной раз отчитывала родителей за то, что они совсем неправильно воспитывают свою дочь. В бабушкиных описаниях Надя оказывалась плохой, капризной девчонкой, с которой стыдно даже из дома выходить. И надо было срочно что-то с ней делать! Возможно, даже отвести ко врачу! Родители, уставшие после рабочего дня, тяжко вздыхали и соглашались с бабушкой, взявшей на себя бремя воспитания их ребенка. Надя, притаившаяся за полузакрытой дверью, воспринимала их поникшие плечи и усталое согласие как предательство. Она злилась на них, на бабушку, на себя и свою беззащитность, за то, что её нельзя любить такую, за то, что по-другому с ней никак. Она злилась и всё же ненавидела больше всех саму себя. Поэтому однажды, после очередного своего фиаско в глазах семьи она твёрдо решила быть хорошей девочкой, которую все любят. Удобной, послушной, тихой, не умеющей злиться и плакать. Надо сказать, Надя была способной и очень любила свою семью, поэтому весьма преуспела в этом. Правда, изредка случались выплески непонятно откуда взявшейся злости или же предательские слёзы прорывались-таки сквозь блокаду установленных ею же самой запретов. Но Надя упорно давила незваных гостей и загоняла их поглубже внутрь. Там они копились годами, спресованные под гнётом правил и страшной фразы «А то никто не будет тебя любить!»

Наденька выросла хорошей-хорошей девочкой. Умницей, отличницей, красавицей, аккуратной, ответственной и очень удобной. Если бы она продавалась в разделе многофункциональных удобных женщин, она была бы там хитом продаж. Она получила хорошее образование, с медалями и дипломами, конечно, работала в приличной фирме и неплохо зарабатывала. Наденька была вежлива, сдержанна и всегда производила прекрасное впечатление. Постоянно повышая квалификацию и получая новые сертификаты то за знание английского, то ещё за что-то, она приносила их родителям. Те безмерно гордились своей дочкой и довольные повторяли «Вон сколько в неё вложили, смотри какая молодец!» Надя расцветала и летела к новым рубежам, за новыми одобрениями и похвалами. Сама того не заметив, она оказалась в плену своих похвал и достижений. Не будет новой медали, не будет одобрения. А, значит, не будет любви… Как с конфетой: не съешь суп, не заслужишь конфету. Или ещё лучше: не получишь пятерку, конфеты тебе не видать. А чаще так: девочкам, которые получают двойки, конфеты вообще не положены. Надя жила этими убеждениями с детства, потому что её так воспитали и другого она не видела. Потому что она усвоила, что любовь надо заслуживать. Потому что была уверена — любовь полагается только хорошим девочкам. Потому что всех тогда так воспитывали. Или почти всех. Но как девочке вырасти без любви? Невозможно. Значит, надо быть хорошей.

Однажды Надя шла после работы по майской Москве и любовалась нежной, салатной зеленью вокруг. Она шла не торопясь, ведь назавтра был выходной. Её путь пролегал через парк, потому что в детстве воскресная прогулка с родителями в ближайшем парке была самым долгожданным событием недели. Ради неё Надя терпела всё. Она ждала, когда наступит воскресенье, и они неспеша позавтракают, подготовят что-то для обеда и отправятся гулять. Надя возьмёт маму и папу за руки и испытает неземное блаженство. Лишь пара случаев ненароком подпортили эти прекрасные воспоминания: Надино падение в лужу с последующим отчитыванием за то, куда она полезла и зачем, и случай, когда она отдала расстроенной девочке свою игрушку поиграть, но постеснялась забрать её обратно. Родители долго ей что-то объясняли, морщили брови, сердились. Но она не понимала, ведь прежде её учили делиться и быть доброй в ущерб себе. А теперь она снова была неправа. Зато дома бабушка, узнав о её поступке, напротив, похвалила внучку, и та успокоилась. Потому что похвала была Надиным воздухом. Так что недоразумение вскоре забылось, а воскресные прогулки с родителями остались всё тем же приятным призом в конце недели. Сейчас в парке было много семей с детьми: в пятницу накануне выходных никому не сиделось дома. Дети носились, кричали, радовались. Взрослые смеялись, грызли семечки, катались на велосипедах и непринужденно общались друг с другом. И вдруг посреди всей этой благодати раздался детский плач. Надя нервно оглянулась в поисках обиженного ребенка и увидела девочку лет шести, упавшую прямо в лужу в своей белоснежной с розовыми цветами курточке. Грязные разводы залили всю её одежду. Лицо и руки были как у трубочиста. И сама девочка, заплаканная и сморщенная, напоминала розовую расстроенную свинку. В Наде боролись отвращение и жалость к ребенку. Её бы в своё время за такое… Но к девочке подбежали мама с папой. Вместе они аккуратно подняли её, протёрли салфетками заплаканное грязное личико и ручки и… просто прижали её к себе. Грязную, непослушную, орущую, в испорченной праздничной одежде.

— Ты моя самая любимая, не плачь, со всеми бывает! Постираем, помоем — будешь как новенькая! — донеслось до Надиного слуха.

Не веря своим ушам, она замерла и прислушалась ещё внимательнее.

— Ты моя принцесса, даже в луже! — ласково говорил папа девочки-поросёнка.

Девочка засмеялась и обняла своих родителей.

— Я тоже вас люблю! — и убежала играть дальше. В грязной испорченной курточке и залитых грязью светлых брючках.

— Да, из садика шли, там утренник сегодня был. Переодеваться ни в какую, в роль вошла, представляете? А тут заигралась и упала. Слава Богу, отвлеклась и больше не переживает! Это же всего лишь одежда! — ответила мама девочки на реплику другой обеспокоенной мамы. Вместе они рассмеялись и принялись болтать обо всяких пустяках. Папа взял свой самокат и стал нарезать круги вокруг детской площадки, тренируя торможение. Будто и не было ничего.

«Это же всего лишь одежда!» — Надя стояла и повторяла слова девочкиной мамы снова и снова. От увиденного и услышанного в ней словно что-то поломалось. Она никак не могла понять, что именно. Но какая-то пустота и усталость вдруг навалились на девушку, и праздничное настроение от прогулки в парке мигом испарилось. Вместо того, чтобы идти в магазин и покупать папе вино, а маме — любимые пирожные, как она это делала каждую пятницу перед семейным обедом вот уже много лет, Надя попятилась и зашагала, куда глаза глядят. Но куда бы глаза ни глядели, всюду ей попадались счастливые семьи и любящие родители. Не зная уже, куда и деться от наваждения, Наденька кинулась бежать по боковой аллее в своих светлых замшевых туфлях и идеально сидящей офисной юбке-карандаше. Она бежала до темноты в глазах, пока не закололо в боку и впереди не показалось препятствие в виде разнообразных аттракционов и каруселей. Неловко затормозив, она слегка потянула ногу и надорвала по шву свою идеальную юбку. Но это не остановило Надю. Она решительно подошла к кассе и зачем-то купила билеты на все самые быстрые и страшные аттракционы. Были там и «вихрь», и «орбита», и «ромашка», и «весёлые горки», и много чего другого. Прихрамывая Наденька поспешила на ближайший свободный сеанс. В своей светлой офисной одежде, с дорогой элегантной сумкой и модной укладкой на голове она смотрелась на этом празднике жизни совершенной инопланетянкой. Девушка не знала, куда девать свои длинные ноги в изящных туфлях, за что зацепить сумку, как спасти причёску от встречного ветра. И когда её креслице качнулось, готовое взмыть ввысь, она испытала настоящую детскую беспомощность. Успев пристроить сумку на запястье, Надя держалась за поручни мёртвой хваткой и вопила, что было мочи. Туфли улетели в кусты, волосы разметались, как в полёте Маргариты, а в глазах застыл ужас. Но ровно через минуту этой летающей пытки Наденька вдруг ощутила небывалые восторг и облегчение. Ей стало необыкновенно хорошо, как в раннем-раннем детстве, когда её баловали и умилялись каждому её шагу. Когда можно было ничего не делать, и её любили, просто так. Когда всякое сказанное ею слово было долгожданным шедевром. Когда её мелкие шалости смешили и не вызывали желания наказывать или отчитывать. Когда можно было просто быть, и этого было достаточно.

Но вот карусель замедлилась и, наконец, остановилась. Разрумянившаяся Наденька задержалась чуть дольше всех, а затем встала и босиком поковыляла, на следующую карусель. Здесь её закружило ещё сильнее. Она вопила от восторга, не помня себя и забыв обо всём мире вокруг. На третьем аттракционе Надя почувствовала себя неопытным юнцом, перебравшим с непривычки. Её штормило, качало, а ноги предательски заплетались. К тому же становилось прохладно, и ей вспомнилось, что когда-то у неё были туфли. Плюхнувшись в бессилии на скамейку, она откинулась на спинку и прикрыла глаза. Наверно, усталым и голодным офисным тётям не стоит так налегать на детские увеселения, подумалось ей. Но как же это здорово, как захватывает дух! Внезапно рядом с ней послышалось чьё-то вежливое покашливание.

— Здравствуйте, девушка! Это ваши летающие туфельки?

Наденька медленно открыла глаза и увидела высокого, серьёзного мужчину с её замшевыми туфлями в руке. Он был серьёзен до такой степени, что она, забыв о приличиях, громко прыснула от смеха. Затем опомнившись, быстро кивнула:

— Мои! — и продолжила смеяться.

Он продолжал стоять и серьёзно смотреть на неё.

— Может, Вам вызвать такси, пока не поздно? — галантно предложил он.

— Не поздно что? У меня ещё два билетика! Сейчас отдышусь и пойду дальше кататься! Всё прекрасно! — бодро заявила она и приняла протянутые туфли.

— Зачем же так наказывать себя? — поинтересовался он.

— А я не наказываю, я наверстываю! — игриво ответила она.

Мужчина почему-то всё не отходил от неё, тревожно вглядываясь в её лицо.

— Давайте я с Вами вместе проедусь на последней карусели, и Вы больше не будете кататься сегодня? — мягко предложил он. — А я потом куплю Вам что-то вкусное и тёплое?

— Какое странное предложение! — ответила, наконец, Надя. — Но я согласна! Вы как доктор, отказаться почти невозможно! Однако если Вы маньяк, берегитесь, я Вам не дамся даже в укачанном состоянии!

— Я ветеринар, так что не пугайте меня, гроза маньяков! — усмехнулся он.

— Ха, так я и знала, доктор! Вы слишком серьёзны! А я финансовый аналитик! — подмигнула она ему.

— Аналитики все такие стихийные и неуправляемые? — невинно спросил ветеринар.

— Нет! Я такая одна! И зовут меня Надя! — гордо ответила аналитик и, резко пошатнувшись, встала на ноги.

— Очень приятно, Надя! Меня зовут Глеб. Главное, чтобы в Вашей стихийности не было алкоголя. Иначе катание может закончиться невесело…

— Боже, Вы говорите, как мой папа! Этого ещё не хватало! Будто девушку не может просто укачать от катания и веселья! — возмутилась Надя, но протянула Глебу один билетик.

Тот недовольно покачал головой и взял её под локоток.

— А, может, мы с Вами после наверстаем карусели? Или в другой раз? А сейчас просто поедим? — деликатно предложил он.

Надя собралась было гордо отказаться, но её живот заурчал так красноречиво, что оба они рассмеялись и отправились в ближайшее кафе с горячими супами и блинами.

Оказавшись дома после незапланированно приятного вечера, Надя довольно улыбалась. Возможно, ей просто не хватало сюрпризов в жизни. А, может, чьей-то бескорыстной заботы. Хотя, скорее всего, оба компонента были в дефиците: её давним желанием, запрятанным в самые глубины взрослого и правильного подсознания, было, чтобы кто-то взял её на ручки и сделал ей что-то приятное, причём, просто так, без повода. Ликующая внутренняя девочка никак не давала Наде заснуть. Тогда-то она и призналась самой себе, что не живёт свою жизнь, а лишь бежит от достижения к достижению, от награды к награде. Так и не поняв, где и когда она успела растерять свою жизнь и мечты, Наденька решила срочно что-то менять. Тогда она встала и в одной ночной рубашке с размаху швырнула о кафельный пол уродливую вазу, подаренную ей одной неприятной дальней родственницей, которую поддерживали её родители. Ваза стояла на видном месте, очевидно, чтобы подчеркнуть, какая Надя хорошая и чуткая. Теперь вместо вазы на полу красовались не менее уродливые осколки. Но девушке значительно полегчало. «Наконец-то!» — торжествующе прошипела она и гордая собой отправилась за совком и веником. После означенного ритуала развенчания мифов Наденька легла в постель и сладко уснула.

Утром, энергичная и нетерпеливая, она поела фруктов, захватила книгу и плед и отправилась в парк. Сквозь солнечные блики на изумрудной траве угадывались фигуры девушек, занимающихся утренней йогой. Подумав ровно секунду, Надя тихонько расстелила свой плед рядом с ними и принялась повторять за всеми нехитрые движения. Вскоре она так втянулась, что уже не могла и остановиться. В конце занятия Наденька похлопала инструктору вместе со всеми в восторге озорной спортсменки, занимающейся давно и регулярно. Прежние мысли о чтении временно отступили перед невероятным аппетитом и желанием съесть побольше и посытнее. Надя улыбнулась и зашагала в сторону ближайшего кафе. Прежде она питалась только дома, а в кафе, причём дорогие и пафосные, девушка ходила на деловые обеды, которые случались у неё почти каждый день. Для неё это означало сидеть с натянутой улыбкой в компании малознакомых и не всегда приятных людей и изображать довольство и профессионализм. С утолением голода и аппетитом сие мероприятие, увы, никак не рифмовалось. Поэтому, проглотив какой-нибудь изысканный, но безвкусный салат, Наденька завершала встречу глотком воды и энергичными рукопожатиями. На рабочее место она возвращалась голодная и напряженная. Заедая тоску похожими на фанеру хлебцами, Надя продолжала работать и изображать то, что от неё требовалось. Зато вечером она заходила по дороге домой в дорогой супермаркет и накупала там невероятных полуфабрикатов и вкусностей. Наевшись досыта, девушка неизменно испытывала чувство вины, что немедленно сказывалось на её настроении. Тогда она доставала из морозильника ведерко с мороженым и включала какой-нибудь трагический интеллектуальный фильм. Наденька плакала и заедала слёзы вперемежку с усталостью клубничным лакомством. И тогда ей становилось легче. Утром она вставала с трудом и бежала на работу без завтрака, словно наказывая себя за пищевую оргию накануне. Но на работе находилась добрая подруга, покупавшая за компанию и ей кофе с пончиком. Надя каждый день клялась себе, что не станет это есть. Но всякий раз хваталась за политый радужной глазурью пончик, как за спасательный круг. Во всей этой круговерти ежедневных перекусов, чередующихся с ежевечерним обжорством, не было ни капельки истинных желаний самой Нади. Она постоянно что-то затыкала в самой себе: то голод, то нежелание есть, то растрепанные чувства, то одиночество. Но сейчас ей было просто хорошо и она банально, физиологично хотела есть. С аппетитом и любовью к себе. Завернув в первое приятное кафе на своём пути, девушка заказала улыбчивой официантке свежевыжатый сок, кашу и сырники и испытала незнакомое прежде теплое чувство в груди. Словно кто-то родной и пушистый говорил ей: «Правильно, Наденька, именно этого тебе и хочется! Ура!»

Закончив свой субботний завтрак, Надя потянулась всем телом, как сытая кошка. Она подержала в руках захваченную из дома книгу и решила, что читать ей совершенно не хочется. Тем более, что чтивом выходного дня оказался современный роман о скучающей светской львице, которую от зияющей пустоты её блестящей жизни спасал всё более и более изощренный шоппинг и обсуждение модных сплетен. Недовольно сморщив носик, Наденька оставила сие чтиво на столике в кафе для других посетителей: вдруг им это подойдёт? Ведь кто-то ест картошку фри и насыщается ею. Но Наде теперь это никак не подходило: ей хотелось питать и насыщать себя с любовью, самым вкусным и полезным, в том числе и впечатлениями, которые она получала через зрение, слух и обоняние. Гуляя по аллеям парка, Наденька приметила речной кораблик, курсирующий между пристанями. И вот, всего пять минут спустя, она уже сидела на верхней палубе белоснежного катера, завернутая в свой нежный плед, и счастливо смотрела на реку, залитую утренним солнцем. Над водой летали крикливые чайки, сверкая своими кипенно-белыми крыльями. Свежесть воды заполняла всё вокруг вместе с ароматами цветущих деревьев и первой листвы. Наде казалось, что она в раю. Картина была настолько прекрасной, что девушка недоумевала: почему прежде она не замечала всего этого, почему жизнь проходила мимо неё? Её жизнь!

— Добрый день! Можно к Вам присесть? — послышался вдруг смутно знакомый голос.

Наденька подняла свой удивленный взгляд и увидела своего вчерашнего знакомого Глеба, спасшего её от передозировки каруселей.

— Добрый! Конечно, садитесь… Вы решили проследить, не катаюсь ли я слишком много сегодня? — хмыкнула она в ответ.

— Да за Вами разве уследишь! Нет, просто был неподалеку и увидел Вас… хотя, если честно, я сбежал со свадьбы… Вон плывут, видите? Еле успел улизнуть! — Глеб говорил, немного запыхавшись, как от быстрого бега, и теперь стало понятно почему.

— Надеюсь, это была не Ваша собственная свадьба? — с подозрением спросила Надя.

— Нет, что Вы, это моего брата! Вчера вот он мальчишник устроил, и только Ваша беготня по безлюдной аллее и бесконечное катание на каруселях придало какой-то смысл вчерашнему вечеру. Мы вот с Вами ещё поужинать успели, а брат с компанией до полуночи в баре просидели! И сегодня с утра уже в загсе пить начали, а на кораблике продолжили! Спасибо, что причалили зачем-то, и побег свершился! А то были мысли уйти от них вплавь! — выдал вдруг он тираду.

— Да Вы бунтарь! — усмехнулась Надя.

— Пожалуй! До вчерашнего вечера я не знал о себе такого! Но, знаете, бунт против бесцельности, растраты себя и безволия — это самый прекрасный бунт! Иначе ради чего всё? — согласился Глеб.

— Позволите угостить Вас чем-нибудь тёплым? — галантно предложил он.

— Вы специалист по тёплому! И так вовремя это предлагаете! Отказаться невозможно! — засмеялась Наденька.

Вскоре они пили горячий чай и делились друг с другом смешными историями. Оказалось, что у Глеба случались в детстве похожие истории с невыносимо колющимися колготками. Всё осложнялось тем, что бабушка хотела, чтобы он непременно занимался балетом, да ещё в таких колготках. Она считала, что у мальчика данные, и таскала его по разным конкурсам и отборам. Но Глеб всюду устраивал такие номера, что конкурсные комиссии давились от смеха, пророча ему судьбу великого клоуна. Бабушка упрямилась, что танцор из него выйдет лучше, пока однажды он не запустил своими колготками в тётку, третировавшую родителей прямо при их детях. А потом выяснялось, что она была председателем какого-то комитета и без неё вообще ничего не решалось в этой сфере. Бабушка Глеба, к счастью, обладала прекрасным чувством юмора. С достоинством потребовав у покрасневшей от злости тётки колготки своего внука, она взяла его за руку и быстро покинула поле боя, давясь от смеха. За дверями она не выдержала и расхохоталась так, что пришлось звать на помощь: пожилое сердце не ожидало такого накала эмоций. Попив водички и продышавшись, она положила под язык таблетку валидола и повела Глеба покупать мороженое. А потом сама же отговорила родителей внука одевать ему такие колготки, которые толкают его к асоциальному поведению.

Наденька слушала и смеялась в голос, а по щекам её текли слёзы. Она тряслась от смеха и думала, надо же, как повезло Глебу со взрослыми. Теперь вот он не хочет пить со всеми и просто уходит. Или видит знакомую девушку и просто угощает её чаем, потому что ей зябко, не боясь отказов или быть неправильно понятым. В этом было столько жизни! Неужели так можно!? Глеб же продолжал рассказывать Наде забавные истории из детства и не очень. Впервые за свою сознательную жизнь она сидела с кем-то малознакомым и искренне получала удовольствие от этого общения. Девушка вся обратилась в слух, слушая и слушая приятный баритон весёлого ветеринара. Она смотрела на него и думала: «Вот она смелость, вот она свобода чувствовать и выражать свои чувства, вот оно счастье быть собой!» Наденька ощутила было зависть, что ей такому учиться и учиться, но потом мысленно одёрнула себя: как можно завидовать тому, кто так искренне делится с тобой своей радостью!

Неожиданно в сумочке у неё зазвонил телефон. Она так удивилась этому неуместному, постороннему звуку, что даже сначала и не подумала о том, что телефон-то был её. Глеб замолчал и вопросительно посмотрел на свою спутницу. Она, тихо вздохнув, достала нарушителя своего спокойствия и в ужасе уставилась на экран. Звонила мама. Боже, сегодня же обед, о котором она начисто забыла… Ей было так хорошо, по-волшебному хорошо, и вот её возвращают на землю…

— Привет, мама! — сдержанно ответила Наденька.

Глеб, внимательно наблюдавший за её лицом, отметил её внезапную бледность и напряженность.

— Наденька, тётя Роза придёт со своим протеже, хочет тебя познакомить. Ты уж не ударь в грязь лицом! Оденься элегантно! И купи грудинку — он её любит! — щебетала мама.

Девушка вдруг покраснела и, дико сверкая глазами, ответила замогильным голосом:

— Мама, я не приду! И вообще выходные мне нужны для других дел, мне тридцать, и у меня своя жизнь! А вазу тёти Розы я разбила! Нарочно! Хорошего вам обеда! — сказала, как отрезала, и повесила трубку.

— Я была слишком груба? — робко спросила она у Глеба голосом маленькой девочки.

— Да Вы были просто великолепны! Бунтуете? — дружески подмигнул он ей.

— Наверно, пытаюсь… Вы меня вдохновили… Но Вашей смелости и свободы мне взять неоткуда… — неуверенно проговорила она.

— У Вас всё это есть, поверьте мне! Я вчера завидовал Вашему карусельному пиршеству! Вот это полет был! — серьёзно подтвердил Глеб.

Телефон зазвонил снова. Надя хмыкнула и снова взяла трубку:

— Да, папа! Я имела в виду всё, что сказала! Да, я большая девочка, и у меня своя жизнь! Поэтому простите, без меня. Я не передумаю. Мои часики тикают слишком быстро. Хорошего обеда!

— Да Вы просто крутая! — восхитился Глеб, когда она повесила трубку.

Наденька покраснела от удовольствия.

— А пойдёмте танцевать, раз я такая крутая!

И они принялись отплясывать что-то неимоверно весёлое и заводное. Настолько заводное, что их примеру последовали и другие пассажиры на верхней палубе. Речная прогулка, тем временем, подходила к концу. Как же так случилось, что она пролетела так незаметно? Глеб с Надей вздохнули и в задумчивости сошли на берег. Некоторое время они хранили молчание, словно настраиваясь обратно на режим «на земле». Молодой мужчина хмурился, напряженно стараясь придумать что-то, что одновременно удивит и обрадует его спутницу. Она же подумала, что ему с ней скучно, и он остается рядом с ней лишь из вежливости, и загрустила, поглядывая на реку.

— А хотите в кино на фильм с Одри Хепберн? — вдруг выдал Глеб.

Наденька очень удивилась. А потом страшно обрадовалась, запрыгав на одном месте, как маленькая.

— Хочу! Конечно, хочу! А так бывает? Старый добрый фильм на большом экране, да?

— Ещё как бывает! В Музее кино показывают интересные вещи! — улыбнулся мужчина, наблюдая за Надиной радостью.

— Тогда пойдёмте скорее! — Надя нетерпеливо потянула его за руку.

Глеб осторожно сжал её руку в своей. Ручка была небольшой, но приятно мягкой и подвижной. Она была живым и динамичным продолжением своей хозяйки. Вести её за собой было одним удовольствием. Глеб улыбнулся от мысли, что ему нравится просто быть рядом с этой живой девушкой и радовать её. Он любовался этой радостью, гордо подмечая про себя, что это он был её причиной. Чем больше она смеялась его шуткам и чем ярче загорались её глаза от его предложений и сюрпризов, тем теплее становилось самому Глебу. Он уже и забыл о свадьбе брата, об этом широком гулянии без краев и границ. Ему было уютно и хорошо сейчас, в этой точке времени, с этой девушкой в их общих маленьких радостях. И даже бунт был у них один на двоих, пусть и по разным поводам. Они словно выплыли над суетой и ожиданиями других людей и оказались такими вдвоём среди бурлящих страстей и дрожащего нерва большого города. Выплыли и захотели плыть дальше только вдвоём. Просто так, радуясь и ценя мгновения общего счастья.

Словно прочитав мысли Глеба, Надя повернулась к нему и радостно прощебетала:

— Знаете, а мне давно не было так хорошо! Просто так! Что бы Вы ни предложили, это меня радует! Это ТАК удивительно! А Вы ещё что-то будете придумывать?

— Знаете, а мне тоже очень хорошо и просто так! Раз Вам нравятся мои придумывания, я буду продолжать ради Вас это бесхитростное творчество! Ведь на одной Вашей улыбке, как на солнечном топливе, можно плыть весь день, так что я готов рискнуть! — вторил ей не менее радостный Глеб.

— Но я бываю фурией! А ещё я по вечерам грущу! Я не могу всё время светиться улыбкой, хотя была бы рада! — робко заметила Наденька.

— Это не беда! Ваша улыбка есть, и она настоящая! Ради неё я заберу Вашу грусть, отведу гнев и отчаяние, прогоню обиду! И Вы снова будете светиться! Без истерик и ссор и счастье не счастье, как свет без тени, правда же? — Глеб ласково погладил её руку в своей.

— Вы как-то слишком хороши! А вот увидите меня злюкой, посмотрим, каково это бороться с моей тенью за улыбку! — озорно подначила Глеба Наденька.

— Ха, напугали бунтаря злюкой! А я тоже могу быть не в духе! Заползу в свою пещеру и думу думаю, и никаких предложений и увеселений, только хмурый неандерталец! Нужен Вам такой? — хитро прищурился Глеб.

— Подумаешь, неандерталец! Пока Вы в своей пещере, я пойду готовить волшебные пирожки, и неандерталец сам выйдет! — смеясь ответила Наденька.

— Что ж, тогда мы с Вами договоримся! Такой гармонии ещё поискать! А вот и кино! Будете весело смеяться, накормлю Вас после сытным обедом! — засмеялся в ответ Глеб и распахнул перед ней двери.

Наденька благодарно посмотрела на него и подумала: вот человек, который открывает перед ней все двери и возможности её самой, о которых она и не догадывалась. Ослепительно улыбнувшись, она вошла в раскрытые двери и доверчиво протянула ему свою руку. В конце концов, если просто делать то, что кажется тебе естественным в каждый момент времени, называется бунтом против общих правил, то она согласна на такой бунт! Возможно, даже на бунт в одиночестве, но лучше с Глебом! С ним веселее и жить, и бунтовать!

ВПЕЧАТЛЕНИЯ

— Вот! А я вам заявляю, дорогой мой, господин Шнаузе, что знаю толк в женщинах, и притом в славянских! Трёх дней мне достаточно, уж поверьте! Ставлю пять тысяч евро на то, что русская дива будет моей! — горделиво и торжественно пообещал господин Вольфштайн и поправил свои великолепные усы цвета тёмной смолы.

— Ну, что ж! Посмотрим, какой вы знаток русских женщин, да притом высокого положения! Поглядим! Ради этого мне и пяти тысяч не жаль! По рукам! — степенно согласился господин Шнаузе и крепко пожал руку своему визави.

В пивной неподалёку от Венской оперы сидели дирижер и директор оперы и держали пари, щедро угощая друг друга отменным стаутом. Ведь каждый был уверен, что победа за ним, и это придавало ореол величия и великодушия перед лицом соперника, поэтому никак нельзя было проявить скупость или хоть чем-то выдать своё несоответствие высокой ставке.

На следующий день в назначенный час оба явились в аэропорт Вены и проследовали к выходу для привилегированных гостей. Господин Вольфштайн, видный брюнет с лихо закрученными усами, был высок и статен. Он излучал уверенность любимчика публики, ибо в свои сорок с небольшим был лауреатом многочисленных международных конкурсов и занимал в Венской опере весьма почётное место бессменного, знаменитого и высокооплачиваемого дирижера. Его дорогой шерстяной костюм удивительно контрастировал с модным тренчкотом и небрежно накинутым шарфом от Армани. Усы сияли ухоженностью и вниманием своего хозяина. Его противник, господин Шнаузе, директор Венской оперы, был коренаст и крепок. Его мощный торс венчала светловолосая голова с пышной шевелюрой. На спокойном моложавом лице гармонично расположились серьезные серые глаза, орлиный нос и волевой подбородок. Лёгкая элегантность его костюма и общий облик излучали мужественность и говорили о том, что сей господин крепко стоит на своих ногах, но не любит хвастать об этом.

Невозмутимо посмотрев на свои дорогие, но неброские швейцарские часы господин Шнаузе спокойно произнёс:

— Самолёт задерживается.

— В самом деле? Может, наша Татьяна пудрит носик и обдумывает план захвата Венской оперы? — хихикнул господин Вольфштайн.

Директор смерил его холодным взглядом так, что у дирижера мигом улетучилась вся его игривость. Он понял: соперник настроен серьезно и отступать не намерен.

В этот момент раздвижные двери бесшумно открылись, и навстречу двум набычившимся австрийцам выпорхнула Татьяна Ларионова. Она везла небольшой бежевый чемоданчик и оживленно разговаривала с кем-то по мобильному телефону. Густая, блестящая волна русых волос, морская синева огромных глаз, легкий румянец, точёная фигурка танцовщицы в облаке воздушного платья и пальто кремового цвета. Она прошла мимо ошеломленных мужчин-соперников, даже не заметив их. Татьянин разговор был оживленным, щёки горели пламенем негодования, а глаза грозно метали синие молнии. Не сбавляя темпа, она в один момент оказалась у выхода из аэропорта.

Степенные господа — дирижер и директор оперы — вдруг опомнились и понеслись вслед за упархивающей от них дивой.

— Татиана! Татиана! — кричали они на перебой, пытаясь правильно произнести заморское имя. Толкаясь и отпихивая друг друга, они как мальчишки, силились добежать до искомой цели первыми. Каково же было удивление степенных господ Шнаузе и Вольфштайна, когда на их глазах к Татьяне Ларионовой подкатил сверкающий порш-купе последней модели и оттуда выскочил черноволосый спортивный красавец. Он бережно забрал её багаж, усадил её в машину и быстро стартанул, оставив недоумевающих соперников на тротуаре.

Первым в себя пришел Вольфштайн, чьё самолюбие впервые было задето так сильно. Он привык к вниманию, привилегиям, особым условиям и толпам желающих его женщин. Но сейчас… его даже не заметили! Это просто невозможно!

— Господин Шнаузе, какими бы ни были наши с вами договоренности, я считаю, мы должны восстановить нашу с вами честь и немедленно поехать за ними! Тем более, мы с вами знаем гостиницу, в которой остановится Татьяна! В конце концов, её агент договоривался с Вашим секретарём, что мы… Мы не какие-нибудь там мальчики на побегушках! — разразился он грозной тирадой и гордо направился к своему сверкающему мерседесу.

Шнаузе лишь покачал головой и с достоинством направился к своему кабриолету. Внутри у него всё кипело, но едва ли он был готов обнародовать свой гнев. Директору хотелось всё обдумать и найти возможные приемлемые варианты из сложившейся ситуации. Всё же бегать за оперной дивой для его статуса было как-то странно.… Но тут и, в самом деле, задета его честь, и это непонимание… Что ж, посмотрим, решил он и спокойно выехал на трассу в сторону Вены.

Припарковавшись у отеля русской дивы почти одновременно, Шнаузе и Вольфштайн поспешили зайти внутрь. Услужливый клерк на их настойчивые расспросы об интересующей их постоялице лишь пожал плечами, ибо она ещё не объявлялась. Господа-соперники с недовольными минами заняли кожаные кресла в вестибюле отеля.

— Как вы считаете, господин Шнаузе, сколько нам следует ждать её появления? — поинтересовался у своего визави Вольфштайн.

Шнаузе пожал плечами и с лёгким презрением ответил:

— Я попросил метрдотеля известить нас о приходе Татьяны. А вас никто не обязывает ждать здесь.

Вольфштайн понял, что они снова находятся в режиме «каждый за себя, и победит сильнейший», и надел на себя маску светской куртуазности и безразличия, хотя внутри него закипал праведный гнев.

— О, вы прекрасно сделали! Тогда можно никуда не торопиться и изучить местную карту крепких напитков!

Шнаузе сдержанно кивнул, и они заказали какого-то неприлично дорогого коньяка. Затем им захотелось испробовать русской водки, потом повторить. В итоге у них проснулся волчий аппетит, и в ход пошло основное меню. Попросив накрыть им стол прямо в вестибюле, они решили отобедать, не покидая своего наблюдательного пункта. Оба господина были заядлыми охотниками и не желали упустить свою добычу, считая выжидательное наблюдение частью игры. Каждый думал, как, увидев Татьяну, поразит её своими охотничьими историями. Сомлев от сытной еды и крепкого алкоголя, Шнаузе и Вольфштайн так расслабились, что почти забыли, чего или кого они ждут, как вдруг появилась она.

У входа в сию респектабельную гостиницу поднялась какая-то непривычная глазу и уху суета. В холл торопливо вошел услужливый лакей и встал, придерживая тяжелую дверь. Затем в гостиницу вошел черноволосый красавец, теперь уже в элегантном костюме и нагруженный двумя небольшими сумками. Следом за ним гордо шествовал второй лакей, везущий два чемодана.

— Никак Английская королева пожаловала! — иронично усмехнулся Вольфштайн.

В этот момент, замыкая всю процессию, в холл плавно вплыла Татьяна. Она лучезарно улыбалась всем вокруг и благодарила лакеев. Окрылённые её улыбкой, они и сами растянули рты до ушей и радостно побежали к лифту доставлять вещи в номер прекрасной гостьи. Черноволосый красавец тем временем завершил все формальности на стойке и гордо протягивал Татьяне ключ от её комнаты. Затем метрдотель вдруг вспомнил, что его просили известить гостью об ожидающих её господах, и вежливо обратился к Татьяне. Она удивленно оглянулась, чтобы посмотреть на своих гостей.

Шнаузе и Вольфштайн смешались в волнении, но вовремя опомнились и подскочили навстречу оперной диве.

— Здравствуйте, Татиана! Добро пожаловать в Вену! Я господин Вольфштайн, дирижер Венской оперы, а это господин Шнаузе — наш дорогой директор! — нарочито медленно и с выражением продекламировал Вольфштайн на английском.

Татьяна улыбнулась и, пожав им обоим руки, ответила на хорошем немецком, почти без акцента:

— Здравствуйте, господа! Мне очень приятно с вами познакомиться! А это Джузеппе, мой европейский секретарь. Приношу вам свои извинения: он всё напутал и сам приехал меня встречать… Его бабушка очень хотела, чтобы я спела её любимую арию перед важной операцией… Я не смогла отказать и была уверена, что Джузеппе предупредил вас!

— О, не стоит беспокоиться, фройлен Ларионова! Мы с господином Вольфштайном прекрасно провели время и уже успели отобедать! А Вы ведь, должно быть, голодны? — с любезной улыбкой, вкрадчиво предложил Шнаузе.

Татьяна слегка замялась.

— Хорошо, что вы провели время с пользой! Я бы с удовольствием поела, но позже… Дело в том, что в доме у бабушки Джузеппе меня вкусно накормили! — мягко ответила она, трепетно моргая при этом и заливаясь лёгким румянцем.

Дирижер и директор слушали русскую диву и таяли, зачарованные её женственными манерами и обаянием. Они уже и забыли о задетой чести, потраченном впустую времени и обидах. Им казалось, что рядом с Татьяной можно стоять вечно и просто созерцать движения её головы, улыбку и глубину синих глаз. Повисла неловкая пауза. Секретарь певицы с недовольной миной сложил на груди руки, очевидно, ожидая развития событий. Сама Татьяна почувствовала себя не в своей тарелке и, встретившись глазами с новыми знакомыми, с милой улыбкой предложила им:

— Может быть, поужинаем сегодня вместе, если вы не заняты?

— Да! Мы согласны! — выпалили почтенные господа одновременно.

Джузеппе закатил глаза, пробормотав что-то на итальянском, и поспешно отказался от совместного ужина. Он сослался на семейные дела и немедленно ретировался, оставив Татьяну наедине с восхищенными австрийцами. Те застыли с дурашливыми улыбками на лицах, глядя на Татьяну в упор, уже и не думая о приличиях. Русская дива удивилась про себя, но вслух сказала что-то вроде того, что устала и что они могут встретиться в холле её отеля в семь часов вечера. Господа медленно кивнули в знак согласия, продолжая глупо улыбаться. Тогда певица помахала им рукой и поспешила к лифту, готовая разразиться самым несдержанным хохотом.

Оказавшись одна в лифте, она выпустила свой смех наружу. Он вырывался свободной птицей, вызывая у своей хозяйки слёзы и неожиданные гримасы. Утерев лицо тыльной стороной ладони, Татьяна вышла из лифта и грациозно продефилировала к себе в номер. Там она, наконец, сбросила с ног туфли на каблуках и плашмя плюхнулась в пушистое облако кровати. Набрав номер ресторана, она попросила принести ей двойную порцию картошки фри через час и, весело хихикая, отправилась в ванную.

Дирижёр и директор оперы тем временем постепенно выходили из зачарованного состояния и поглядывали друг на друга, часто моргая, словно глупые совята. Вольфштайн вдруг проговорил неуверенно и как-то несуразно:

— Что ж, дорогой Шнаузе, нам нужен королевский ресторан, Вы это поняли, да?

Шнаузе молча кивнул и медленно побрёл к выходу. Дирижёр вздохнул и последовал за ним.

К назначенному времени они прибыли в тот же отель, одетые по-вечернему элегантно и празднично. Поёрзав в уже знакомых им креслах минут пятнадцать, почтенные господа занервничали и принялись озираться по сторонам. Татьяны всё не было. Конечно, можно было позвонить ей в номер и поинтересоваться, собирается ли русская красавица спускаться к ним. Увы, этот вариант отпал сразу же в виду своей невежливости. Но в самом модном ресторане города их ждал столик, и если господа опоздают, они вполне могут остаться без него. И что тогда делать, как развлекать женщину, привыкшую к роскоши и разнообразию во всём?!

Внезапно послышался громкий лай, и из лифта выскочила Татьяна в шелковом кремовом платье с огромным волкодавом на поводке. Пёс рвался вперёд и тащил её вперёд с прытью молодого рысака. Русская певица что-то кричала своему питомцу и смеялась, видя свою беспомощность. Тогда Шнаузе вышел вперёд и резко выкрикнул какие-то команды на немецком. Волкодав мгновенно остановился и сел рядом с видом покорной овечки. Татьяна выронила поводок и облегченно вздохнула.

— Господин Шнаузе, Вы — мой спаситель! О, если бы не Вы… — испуганно проговорила дива, с ужасом разглядывая свои красные, натертые поводком руки.

— Хорошо, что он не успел вытащить Вас на улицу! Он не понимает русского языка: все Ваши крики пёс принял за игру, это только раззадорило его! — сочувственно произнёс директор оперы.

Бледная Татьяна молча кивнула в знак согласия. Вольфштайн подошёл к ней и взволнованно воскликнул:

— Дорогая, как Вы? Откуда у Вас этот пёс?

— Господин Вольфштайн… — срывающимся голосом начала Татьяна.

— Рудольф! — быстро поправил её дирижер.

— Рудольф, я вышла погулять и встретила друга. Ему некуда было девать собаку, и я согласилась побыть с Диком пару часов. Но без своего хозяина он стал совсем неуправляем! — расстроенным голосом проговорила певица.

— Татиана, Вы согласились побыть с этим огромным псом, не зная его!? — ошеломленно воскликнул Шнаузе, большой знаток гончих и других охотничьих собак.

— Господин Шнаузе…

— Арнольд…

— Арнольд, я… мне неловко было отказать… и такая милая собака, эти глаза… а потом она побежала и… — растерянно ответила Татьяна, разводя руками.

— Ваш друг заберет её сам или?… — спросил Шнаузе.

— Он обещал прийти сюда в семь вечера, но его нет…

— Видите ли, у нас забронирован столик в самом лучшем ресторане города… на семь сорок, и нужно понять, как быть дальше! — серьёзно проговорил Шнаузе, и Вольфштайн энергично закивал, поддерживая своего визави.

— Но я не могу оставить Дика! Альберт рассердится! — возразила русская дива.

— Альберт!? Альберт Дирк? Первая скрипка моего оркестра!? — гневно воскликнул Вольфштайн.

— Ну, да… — скромно ответила Татьяна.

— У Вас много друзей в Вене? — сухо поинтересовался Шнаузе, трезво оценивая свои шансы.

— Да, — удивленно проговорила певица, поглядывая то на дирижера, то на директора оперы.

Шнаузе и Вольфштайн тоже многозначительно переглянулись.

— Что ж, берём Дика с собой в ресторан, — Шнаузе снова взял инициативу в свои руки. — У господина Вольфштайна большой салон, не так ли, Рудольф?

Дирижер судорожно сглотнул и согласно кивнул. Директор оперы мысленно потирал руки. Но тут в отель вошел водитель такси.

— Фройлен Ларионова? Машина прибыла.

Соперники потеряли дар речи и остались стоять с волкодавом на поводке, наблюдая как Татьяна выпархивает из отеля и радостно садится в такси.

В ресторане было людно. Пока Татьяна сидела за самым лучшим столиком и благодарно принимала внимание официантов, повара и мэтра зала, Шнаузе и Вольфштайн бранились с сотрудником ресепшена, который встал в позу и ни в какую не соглашался пускать их в зал с ТАКОЙ собакой. Даже сдержанный Шнаузе покраснел от возмущения. На его массивной шее вздулась вена и пульсировала таким негодованием, что его, пожалуй, хватило бы на весь ресторан. В Вене действовало негласное правило — собакам и их хозяевам всюду зелёный свет. И вдруг — с ТАКОЙ СОБАКОЙ! Вольфштайн эмоционировал, размахивал руками, как на премьере, кричал, что он дирижер Венской оперы и что он будет жаловаться. Сотрудник ресторана чинно кивал головой, ехидно ухмыляясь про себя, и упорно держал оборону зала.

Так бы они и ругались, но неожиданно произошло нечто совершенно невообразимое. Дик громко рявкнул, устав от затянувшегося конфликта. Татьяна подняла голову от меню и заметила своих знакомых у входа в зал. Взволнованно ахнув, она подозвала метрдотеля и попросила пропустить всю честную компанию — ведь это её друзья! Официанты засуетились и почётным кортежем сопроводили пса и двух господ к столику Татьяны. Дика усадили на подстилке у стены, сразу же предложив ему воду и собачье угощенье, будто бы почётным гостем был он, а не все эти склочные люди. Впрочем, и взбудораженных Шнаузе и Вольфштайна также усадили на мягкие кресла и даже принесли им хороший коньяк в качестве извинения за причиненные неудобства. Господа поворчали немного, но приняв благородного напитка, слегка успокоились.

— Татиана, простите, Вы и в этом ресторане всех знаете? — удивленно поинтересовался Шнаузе.

— Ну, не то, чтобы всех, но кого-то знаю, — скромно ответила она.

— Мы ведь тоже здесь не первый раз, но нам не удалось договориться, а Вам это удалось с первого раза! — сухо заметил Шнаузе.

— Мне очень жаль! Просто здешний шеф-повар — двоюродный брат моего секретаря Джузеппе, и среди официантов тоже есть его родственники и друзья, а метрдотель — русский, который работал в российском посольстве в Вене. Поэтому так получилось, что я всех знаю! — извиняющимся тоном произнесла Татьяна.

Шнаузе смотрел на Вольфштайна и думал, вот оно, дежа вю: они снова чужаки на своём же игровом поле, и родной город не даёт им никаких преимуществ. Вольфштайн тоже смотрел на Шнаузе и тоскливо думал о том же самом. А ещё о том, сколько девушек из его же оркестра мечтали бы сейчас оказаться на месте Татьяны. Но он не стал искать лёгких путей. И вот итог… Чужие в своём же ресторане, они ужинают с огромной собакой и абсолютно непредсказуемой русской, которую тут все любят и знают.

Однако пора было возвращаться в игру, ведь дама скучала, и получалось не очень вежливо.

— Татиана, Вы знаете, однажды ночью я ехал на своём кабриолете с охоты и решил ради шутки посадить свой трофей — убитого оленя — на пассажирское место рядом со мной. Но поскольку машина у меня праворульная, олень оказался слева. И вот, рядом с небольшой деревушкой меня останавливает полицейский. Говорит, на всех камерах у меня олень за рулём! Они перепугались там все, а когда увидели, в чём дело, так смеялись, что одному офицеру даже плохо стало! Представляете? — Вольфштайн решил поделиться своей весёлой охотничьей историей.

Шнаузе засмеялся вместе с коллегой-дирижером скорее, чтобы поддержать его. Но русская певица посмотрела на них с ужасом и не нашлась, что ответить. Тогда директор оперы перехватил эстафету историй и решил рассказать ей что-то грустное и ностальгичное, чтобы воззвать к исконной русской тоске по страданию.

— А я однажды ездил к горному озеру пострелять уток. Приехал, а там тишина. Никого! Час сижу, два. Ничего. Манком их приманиваю, угощение кинул. Нет движения. Впервые так. И только решил я с досадой собираться домой, как из прибрежных камышей кто-то вылетел. Я молниеносно достал ружье, взвел и пальнул. Попал прямо в цель! Подбегаю, а это сова… И так мне жалко её стало, что я даже долгое время её фото вместо своей аватарки в соцсети держал. Вот так вот, грустно… — вздохнул Шнаузе.

— То есть сову Вам жалко, а уток нет? Она имеет больше прав на жизнь, чем обитатели озера? — холодно спросила Татьяна.

— Эээ, я не знаю… просто все охотятся на уток, на сов нет, и так случайно… — замялся директор оперы.

— А разъезжать с трупами оленей и веселиться — это ваша национальная забава? — ещё холоднее поинтересовалась Татьяна у Вольфштайна.

— Да нет, просто смешно получилось… — пролепетал тот.

— А с трупами местных див вы не ездите, надеюсь? — едко заметила певица.

— Что Вы, дивы у нас на перечёт! Это редкость! — весело ответил Вольфштайн, ещё не уловив суть происходящего за столом.

— Как хорошо, что я редкость! Скажите, а у Вас есть менее кровожадные истории? О музыке, например? — всё ещё холодно проговорила Татьяна.

— О, музыка куда кровожаднее, поверьте! Вот как приедет какой-нибудь выскочка-дирижер, и готовь с ним общее выступление… или капризная дива крови попьёт у всех… ай! — жалобно вскрикнул Вольфштайн, когда Шнаузе пнул его ногой под столом. Ведь он понял, что певица не достанется никому из них, и хотел, чтобы они оба не уронили себя в глазах иностранки, да ещё такой.

— Петро, принесите мне, пожалуйста, вегетарианскую лазанью и зелёный салат! — попросив первого попавшегося официанта, Татьяна сделала заказ. — А господам побольше мяса, — сухо добавила она.

— А в этом ресторане много вкусных мясных блюд! Отчего бы и Вам не попробовать вместе с нами? — продолжал, ничего не понимающий дирижер.

— Спасибо, я вегетарианка. И выступаю в защиту животных. В том числе и против охоты, — гордо ответила русская дива.

— Ой, простите, мы Вас расстроили! Мы не знали! Давайте выпьем чего-то покрепче? Это расслабляет! — заботливо предложил Шнаузе.

— Я не пью, — от Татьяны уже веяло настоящим льдом.

— Правда? А я думал, все русские пьют! — невинно заметил Вольфштайн.

— И водят медведей по улицам вместо собак, — Татьяна уже и не скрывала своего злорадства.

— Для медведей квартиры маловаты, наверно! — попытался пошутить дирижер. Но дурашливая улыбка сползла с его лица, когда на него посмотрели одинаково серьёзные лица Татьяны и Шнаузе. Пожалуй, вечер уже не будет томным.

Впрочем, у этой истории был один плюс. Теперь Шнаузе точно знал, что пари и всякие споры не для него. А ещё он понял, что его австрийская жена — самая лучшая!

Мысли Вольфштайна были примерно такими же. Кроме того, он решил, что русские ему точно не по зубам и стоит обратить внимание на девочек из струнных, таких родных и понятных.

А Татьяна думала о том, когда же эти австрийцы, наконец, оставят её в покое! И тихо радовалась, что на охоту её теперь точно не позовут!

ВСЕ МОИ ТАКСИСТЫ

— Со мною вот что происходит, ко мне совсем никто не ходит… — напевал таксист: крепкий как орех, с обветренной, задубелой кожей и смешинками вокруг глаз.

Его потертая джинсовка и выцветшая кепка довершали образ простого работяги. Но песня Таривердиева и мечтательное выражение глаз, пойманное мной в зеркале заднего вида, сбивали с толку и заставляли пристальнее присматриваться к нему.

— Девушка, а Вы знаете, что на этом месте в 1960 году был построен первый высотный дом в этом районе? — вкрадчиво спросил он вдруг.

— Знаю! — улыбнулась я. — В него заселились мои бабушка, дедушка и папа. А Вам откуда известно про дом?

— Вас сложно удивить! Я сам из этого дома! Его историю мне родители рассказывали, — удивился таксист.

— А здесь был маленький скверик с кустами сирени! Мы здесь с девчонками целовались в старших классах! Но потом скверик снесли, сирень срубили, и на этом месте поставили небольшой магазин, работающий круглосуточно… — грустно вздохнул он.

— Жалко… — протянула я.

— Зато у нас есть Сиреневый сад! Там мы тоже гуляли, пели песни и целовались! — оптимистично добавил он.

— А если бы сад закрыли, куда бы вы все отправились? — засмеялась я.

— Мы бы в лес пошли! Нам с районом повезло, правда ведь? Лес-то не закроешь! — с гордостью произнёс он.

— И то верно! — согласилась я.

— Знаете, Вы удивительно похожи на мою первую учительницу! И это одна из причин, почему я заговорил с Вами! — хитро прищурившись, поведал он мне.

— Интересно! А ещё какие причины? — спросила я с любопытством.

— Сам не знаю! Располагаете к беседе, наверное! В Вас нет этого нервного тика всех москвичей: глаза бегают, лицо хмурое и озабоченное, сами в телефоне что-то тыкают непрерывно. А Вы улыбаетесь и в окно смотрите. Хочется взять кусочек Вашего солнечного настроения! — добродушно ответил он.

— Настроением я готова делиться сколько угодно, угощайтесь!

Мы дружно рассмеялись и расстались почти друзьями.

Мой обратный путь пришелся на поздний вечер. Стоя у метро в свете желтых фонарей, я судорожно вызывала такси. На улице было зябко: осенняя прохлада пробирала своим влажным и ветреным дыханием всю меня целиком. Дрожь однако была вызвана не только холодом. На улице было пустынно. Редкий прохожий выбегал из метро и тут же растворялся в темноте. Какова же была моя радость, когда ко мне, наконец, подкатило жёлтое такси с шашечками! Из раскрывшейся дверцы показался улыбчивый киргиз.

— Такси вызывали? Измайловски булвар дом давацать, да? — спросил он, продолжая улыбаться.

Я немедленно улыбнулась в ответ, и вышло это естественно, само собой. Ведь искренняя улыбка всегда рождает много улыбок вокруг.

— Да! Это я! — ответила я, быстро запрыгивая в тёплый салон.

— Ай да молодца! — засмеялся он и вырулил на основную дорогу.

— Девочка, а какой сэгодня празник? Я столько заказов иметь! — поделился таксист.

— День Народного единства! — бодро ответила, предвидя дальнейшие расспросы. Трогательное обращение «девочка» меня умилило до слёз: приятно оставаться девочкой хотя бы для кого-то, когда ты давно взрослая тётя.

— А что ето такой? — удивился он.

— Вы знаете, достоверно этого никто не знает!

— Как же так, празновать и не знать что? — засмеялся он лёгким и заразительным смехом.

— Просто в России любят праздники!

— Скажите, девочка, а что, в России всегда так много празник? Что ни месяц, так празновать! А то и много раз месяц! Как так?

— Сколько себя помню! А у Вас разве мало праздников?

— У нас их всего два! Но какие! Ураза-байрам и Курбан-байрам! Все гуляют, празнуют, баранов режут, всем хорошо! Ух! — воодушевленно воскликнул он.

— Вам повезло как! А у нас много праздников, но маленькие! Ну, кроме Пасхи и Нового года! — восхитилась я.

— Так и вам повезло, однако! И большие, и маленькие празники! Как не путать их! У нас два, и знают все. А в России — никто не знает, почему не работать! — отметил он и снова засмеялся.

— И то правда! — засмеялась я в ответ.

Уезжала из дома с улыбкой и вернулась со смехом. Разве не чудо, эти таксисты?

А в другой раз случилось мне ехать с таксистами-рассказчиками: их удивительные истории из жизни лились на меня, как из рога изобилия. Они будто ждали меня, чтобы поведать мне свои непридуманные сюжеты, сюжеты для ярких романов и повестей. Возможно, моих.

Однажды утром на мой вызов приехал прелюбопытный персонаж. Дедушка-водитель был патлат и морщинист, а в машине его пахло старостью, долго не мытым телом и одиночеством. Я торопилась к метро и, тихо вздохнув, всё же села в его такси. Таксист улыбнулся мне, и в глазах его заплясали озорные огоньки. В его взгляде светились ум и юмор, и стоило ему заговорить, как я немедленно позабыла про запах в салоне и неопрятного водителя. Я просто открыла окно, как всегда, по привычке. Свежий утренний ветерок дохнул на меня осенними ароматами терпкой листвы. Вдруг тишину прорезал резкий голос навигатора: он был женским, но уж больно командным. Я не выдержала и поспешила предупредить водителя:

— Не слушайте женщину! Она не успела перестроиться! Тут лучше прямо до конца, иначе петлять будем!

— Вы как Соловьёв: «Послушайте женщину и сделайте наоборот!» — усмехнулся он, и что-то загорелось в его молодых глазах.

— Так это не про неправильность женского мышления, а про мужскую ответственность! Разве нет? — удивилась я.

— Кто знает! — миролюбиво ответил он. — Вы напомнили мне о моих путешествиях в студенческое время! Один раз я глянул на свой график работы, на расписание лекций, да и махнул в Среднюю Азию на несколько дней. Я так часто делал и посмотрел почти весь Союз, все красоты облазил, налюбовался всласть! Так вот, там, в Средней Азии к женщинам совсем иное отношение! Если женщина жена и мать, то всюду ей почёт и уважение, все помогут-выслушают. Но при этом к самим детям отношение невероятно потребительское! Я так и не понял этого парадокса! Знаете, что я вынес из той поездки? Жалость к детям! Помнится, еду я в середине ноября в грузовике в кабине рядом с водителем. Улыбчивый узбек всё мне что-то рассказывал, распевал весёлые песни и всем своим видом излучал радость жизни. Внезапно на горизонте показались белые поля. Я аж замер. Неужели снег!? Но почему только там? Оказалось, что это были хлопковые поля. На ноябрь пришелся последний заход по сбору коробочек хлопка. Вдруг приглядевшись заметил я среди рядов детишек. Они шли и маленькими своими ручками собирали белые ватки, складывая их в наволочки, привязанные к шее. Наш грузовик притормозил у края поля, и водитель разговорился с кем-то. Вот тут-то я увидел этих детей, по-настоящему увидел. Они все смотрели на меня, так жалостливо, с такой болью, с какой только обиженные кем-то собаки смотрят на людей. Мне стало не по себе, но мы уже тронулись и поехали дальше.

— Как же так? Дети не в школе? — едва придя в чувство, спросил я.

— Дети с радостью помогают стране! А учеба ещё не началась, всё в порядке! — легко ответил улыбающийся шофер в тюбетейке.

А у меня спустя годы стоят перед глазами эти детские взгляды в Бухаре. Взгляды детишек, у которых украли детство.

Таксист замолчал, и взгляд его улетел куда-то вдаль. Я посмотрела на него и увидела пытливый взгляд молодого студента, которому до всего было дело. Стало мне совестно, что судила о нём лишь по внешнему виду неухоженного старца. В самом деле, что мы знаем о внутреннем огне других людей? Всё больше внешними искрами привлекаемся…

— Интересная история! Но причём тут женщины? — решилась я спросить водителя, видя, что мой путь приближается к концу.

— Женщины? Да не причём! Детишек жалко! Вспомнилось вдруг, — загадочно улыбнулся он и пожелал мне хорошего дня.

На обратном пути я поспорила сама с собой, какой же таксист приедет ко мне теперь? Дожидаясь его, я решила не настраиваться на что-то определенное. Гораздо интереснее мне было довериться Вселенной и посмотреть, кого она мне пришлет на этот раз. Наконец, моё смиренное ожидание было вознаграждено. Ко мне приближалось весёлое желтое такси. Моложавый водитель с выдающимися густыми усами напоминал одновременно Атоса из «Трёх мушкетёров» и одного из Песняров.

— Ну, что, красавица, поехали кататься? — задорно предложил он.

— А какая программа? — подыграла я ему.

— Всё, что захочет женщина! — торжественно объявил он.

— Прекрасно! Сейчас мужу напишу, что меня будут катать и развлекать, чтобы не волновался, и я готова! — улыбнувшись проговорила я.

— Опять муж! Как женщина красива и умна, так непременно замужем! Эх, не везёт! — посетовал таксист.

— Потому и замужем, наверно! А Вам пусть повезет!

— Спасибо на добром слове, красавица! Тогда с меня история! У меня, знаете ли, постоянно что-то случается, а уж ежели с Проспектом Мира, так непременно! Вот давеча рано утром вызвали меня парень с девушкой в Измайлово. Расцеловались они, парень девушку посадил, и повёз я её на Проспект Мира. Не прошло и двух минут, а она храпела так, что у меня в ушах закладывало. Прошло 40 минут невероятного храпа, и мы приехали по адресу. Пассажирка спит мертвецким сном. Я ей: «Девушка, приехали!» Никакой реакции. Я уж и так, и сяк, и музыку громкую включил, и окна все открыл! В ответ всё тот же храп. Кое-как припарковался, выхожу и открываю все двери. Я ещё терпелив, но уже маленько подбешиваюсь: остальные-то мои заказы повисли, не могу ж я её на тротуар сгрузить, в самом деле! Распахиваю её дверь, а оттуда спиртным разит как с винзавода! Я аж отпрыгнул! Юное ангельское личико, а пьяна в стельку! Сложил я руки рупором и кричу ей на ухо: «ПРИ-Е-ХА-ЛИ!» Наконец, после долгих моих стараний она еле-еле, с усилием открывает глаза и, глядя в потолок, сипит голосом охрипшей вороны: «Где мы?» В потолке-то не видно, где и что. Я говорю ей, мол, мы на Проспекте Мира, привёз Вас по адресу, всё, конечная, пора вылезать! Она мне: «Зачем Вы меня привезли сюда!? Я хочу в Измайлово, к парню!» Я возмутился: «Ваш парень Вас и посадил и адрес этот ввел в программу! Моё дело везти по адресу!» Она: «Да то не мой парень! Мне ж в Измайлово надо, сегодня ж день Рождения у подруги! Десятое октября, да?» Я чуть дара речи не лишился: «Сегодня двенадцатое октября, барышня. И я Вас привез, заказ закрыт — меня другие ждут! Так что, будьте добры, покиньте моё такси!» Она злобно фыркнула, но всё-таки вылезла наружу. Пошатываясь, она встала и принялась озираться по сторонам, будто впервые. Мне нужно было ехать, парковаться в том месте было нельзя, и я долго наблюдал её одинокую фигуру на тротуаре, пока не уехал совсем далеко. Отсюда вывод: и из юной красотки выпивка может сотворить что-то совершенно невнятное, аж обидно!

Но погодите, на этом перипетии с Проспектом Мира не закончились! Вызвали меня в Люберцы поработать таксистом-курьером: требовалось забрать оттуда какие-то вещи и отвезти их на Проспект Мира. Еду я по этому вызову, и поступает мне звонок от заказчика. Взволнованный женский голос: «Здравствуйте! У меня к Вам важный вопрос: Вы хорошо говорите по-русски?» Я аж опешил, но всё же нашёлся: «До сих пор получалось!» Женщину, по-видимому, удовлетворил этот ответ, но она продолжила строгим голосом: «Тогда слушайте! В Люберцах Вам по адресу передадут декоративную плитку. Ради Бога, довезите её бережно и в целости до Проспекта Мира!» Я ей отвечаю «Хорошо, не волнуйтесь!», а сам думаю, что это за плитка такая, особая. Наверно, не кафельная, а какая-то фарфоровая, не иначе. Забираю я эту плитку нежно, как младенца. Через пакет вижу — круглая, с орнаментами, какая-то необычная. Напугался я, да и завернул её в свою куртку-пуховик на переднем сидении, пристегнул ремнем тихонько. Еду осторожно, едва дыша. Так мы и ехали с ней вдвоём до самого Проспекта Мира, я и плитка. Вдруг снова звонок по телефону, всё тот же взволнованный женский голос: «У Вас всё хорошо?» Я ей отвечаю шутливо: «Конечно, мы прекрасно едем!» Убедившись в моей адекватности, женщина продолжила: «Значит так, Вы довезёте плитку до места, там Вас встретит женщина в шапке и черепаховых очках! Ей отдадите плитку!» Ну, тут я не выдержал: «А можно вопрос?» Женщина растерялась: «Да, конечно…» Я и спрашиваю: «А она хорошо говорит по-русски?» Женщина рассмеялась: «Как Вы, не меньше! Два один в Вашу пользу!» Довожу я плитку, отдаю её в руки, а встречающая женщина не уходит, суёт мне сто рублей и говорит: «Мне велено Вам передать за сообразительность!»

— Вот такой у меня Проспект Мира: что ни поездка, то приключение! Вам не нужно на Проспект Мира? — подытожил он свой рассказ.

— Браво! Вам рассказы писать пора! Я подумаю! — ответила я, и впрямь задумавшись: может, мне тоже нужно на Проспект Мира, для разнообразия?

Но однажды я страшно торопилась, и мне было совсем не до таксистов, настроенных на неспешную беседу или красочные рассказы о жизни. Нервно сжимая сумочку и папку с нотами, я переминалась с ноги на ногу перед подъездом и ощущала свою полную беспомощность. Добежать до метро я никак не успевала, вызвать другое такси уже не могла, а то, которое я сейчас ждала, ползло со скоростью улитки и никак не могло доехать до меня сквозь лабиринт соседних дворов. Когда я почти совсем уж было отчаялась, оно плавно заехало в мой двор. Сверкающий белый форд и улыбающаяся длинноволосая женщина за рулём. На мгновение мне показалось, что это актриса Маргарита Терехова в молодости — миледи из фильма про Д'Артаньяна и трёх мушкетеров. Но таксистка засмеялась серебристым смехом и проговорила:

— Девушка, здравствуйте! Это Вы к метро сильно торопитесь?

— Да, это я! — поспешно ответила и запрыгнула в машину.

— Тогда погнали! — улыбнулась водитель.

И мы начали наше маленькое путешествие. Первой и главной сложностью оказалось выехать из хитрой сети дворов. Двинувшись прямо, по самому простому пути, мы оказались заблокированы двумя мусоровозами. Вывоз мусора в вечернее время — что это: происки судьбы или чья-то нелепая шутка!? Пришлось нам сдать назад, и прилично. Затем мы попробовали поехать налево. Лихо выкручивая руль, моя таксистка рассказывала мне что-то по личностному саморазвитию. Выглядело это крайне экзотично:

— Знаете, я недавно прослушала интересную лекцию про связь нашей речи и программированием нас на определенные события в жизни! — произнесла она, быстро уворачиваясь от велосипедиста. — Например, невинной фразой «Ничего себе!» мы программируем себя на бедность и вечную недостачу чего-то в своей жизни! Или всем известное «Не дай Бог!» наш мозг воспринимает исключительно без частицы «не», ибо он её просто не считывает, и на нас наваливается именно то, чего мы так боялись! Вы только вдумайтесь, как это всё работает! Я сама была в шоке, когда осознала простоту и мощь этого знания! И внутреннее состояние, оно ведь тоже транслирует всё вовне! Вот Вам и подтверждение!

Мы затормозили перед грузовиком с краном, с которого рабочий обпиливал деревья, и огромные куски веток падали прямо на дорогу. Второй вариант нашего выезда из этих бесконечных дворов не увенчался успехом.

— Видите, Вы нервничаете и страшно хотите поскорее выехать из дворов, торопитесь. До тряски в руках! И вуаля: там мусоровозы вечером, тут пилят деревья. Понимаете, да?

Я молча кивнула.

— Как успокоитесь, сразу выезд найдётся! Вот давайте проверим это прямо сейчас! — бодро предложила она.

— Как!? — изумленно спросила я. — Вот так просто взять и успокоиться, когда я ТАК тороплюсь?

— Конечно! Всё важное — просто! Прикройте глазки, дышите и представьте, что Вы уже там, куда так стремитесь, и всё хорошо! Нервное ожидание и нетерпение ещё никому не помогали! Попробуйте! — с энтузиазмом предложила она.

Действительно, что я теряю? Я глубоко вздохнула и закрыла глаза. Перед внутренним взором замелькали радужные картины: я видела, как всё хорошо и складно устраивалось. Когда я открыла глаза, мы уже ехали по дороге, совсем недалеко от метро.

— Вот! Вам удалось! Убедились сами? А знаете почему? Потому что все мы творцы своей реальности! — гордо провозгласила она, изящно подрулив к высадке у метро.

Я поблагодарила её и неспешно покинула необычное такси. Удивительно, но в этот раз героиней рассказа стала я сама. И тут есть, о чём подумать!

Конечно, можно добавить, что в итоге я всюду успела и всё сложилось наилучшим образом. Но я уже и не переживала, когда ехала в метро: в конце концов, ускорить поезд я никак не могу. Поэтому дальнейшее было приятным сюрпризом и вызвало во мне поток благодарностей. С улыбкой победительницы я ехала домой. Был поздний час, и мне подумалось, что лучше вызвать такси до самого дома. В очередной раз гадая, кто же приедет ко мне теперь, я решила закрепить новую технику работы над собой, подаренную мне удивительной женщиной-таксистом. Прикрыв глаза, я представляла себе надежную машину, чистый салон, добросовестного и аккуратного водителя. Да, и, пожалуй, улыбчивого. Так приятно после непростого дня ехать с кем-то и ловить его улыбки, как отблески заходящего солнца!

Вскоре подъехало моё такси. Оно было большим и красивым, и это поначалу смутило меня. Хотя с моим знанием марок и моделей машин, за мной мог приехать и внедорожник, и кабриолет — я бы почти не отличила их. Просто у второго откидывается крыша, вот и все отличия, как мне тогда казалось. Заметив моё смущение, из передней приоткрытой дверцы высунулся таксист с большими чёрными усами и громко спросил меня:

— Дэвушка, добрый вечер! Вы едете на Измайловский бульвар, да?

— Я… — нерешительно ответила.

— Тогда садитесь, чего смущаетесь! — гостеприимно предложил он и улыбнулся улыбкой ярче тысячи солнц. Его золотые зубы сверкали в свете фонарей подлинными драгоценностями.

— Такая машина большая… для меня одной! — выдавила я из себя, но всё же села в такси.

— Какой человек, такое и такси! — гордо произнёс водитель и поправил свои выдающиеся усы. — А ещё Вы, видно, ездите часто, вот Вас фирма и решила порадовать! Так что не бойтесь, я не похититель дэвушек, я обычный таксист! — тепло засмеялся он.

Я улыбнулась.

— Может, Вы ещё и истории для пассажиров знаете?

— Канешно! А как же! Вам грустные или весёлые? — обрадовался таксист.

— Только с хорошим концом, пожалуйста! — попросила я его.

— О, я как раз знаю одну! — воодушевился он. — Рассказал мне эту историю мой брат, Резо, он в области одно время жил и там работал таксистом. В общем, так. В одном небольшом провинциальном городке жил отец Мирон, батюшка в православном храме. И позвали его однажды в деревню в полуразрушенный местный храм освящать воду для крещения. Маршрут был непростой, а ещё зима снежная, всё замело, и ехать километров сорок, вот и вызвал тот батюшка такси до того храма. Таксист, брат мой, долго жил среди местных, но в той деревне всего пару раз бывал. Однако согласился отвезти батюшку: работа есть работа. Да и как священника-то не отвезти? Батюшка после утренней воскресной службы был немного усталым, но дал Резо подробные инструкции, как проехать к церкви, ведь помнил он, как изгибается дорога и переплетается с рекой, но мостик отчего-то всего один. Вот как бывает! Машина ехала ровно, укачивая отца Мирона точно в люльке, и он, утомленный заботами, задремал. Проснулся батюшка, а вокруг заснеженное поле и край той самой деревни виднеется. Через реку на почтительном расстоянии стоит искомый храм. Таксист в ужасе озирается, не понимая, где же он проскочил нужный поворот. Отец Мирон очнулся и просит моего брата отвезти его к церкви, ведь до моста несколько километров, а его давно ждут, мёрзнут в продуваемом всеми ветрами храме! Резо и рад бы, но в бензобаке бензина осталось в обрез, только до заправки доехать. Батюшка повздыхал и полез за телефоном кого-то из прихожан на помощь звать. А связи нет, никакой, мёртвая зона! И у брата моего телефон точно умер! Нет сети в той деревне, хоть ты тресни! Стали они вместе думу думать, что же делать-то!? И решили выехать на деревенскую дорогу: может, проедет кто мимо, подвезет батюшку. Вечернюю службу ж ещё служить в своём храме, успеть надо позарез! Однако воскресенье, зима, уж скоро сумерки, и машин нет. Редкий водитель остановился, но и у него нет бензина, сам до заправки дотягивает! Да что ж ты будешь делать! Тогда батюшка вылез из машины, встал лицом к реке, в сторону храма и начал молиться. Молился он, молился под порывами холодного ветра, и вскоре, после всех этих мытарств и метаний, молитвы его были услышаны. На поднятую руку Резо остановился старенький грузовичок «Газель». Румяный парень, водитель того грузовичка, оказался соседом моего брата. Так вот, он быстро и аккуратно довёз отца Мирона до храма. Замерзшие прихожане, лишь завидев его, возрадовались и шумно приветствовали долгожданного батюшку. А он только выдохнул в ответ: «Бог слышит нас, братья и сестры! И Он вывел меня к вам!» — закончил, наконец, мой таксист.

— Как Вам история? Конец хороший? — бесхитростно поинтересовался он.

— История волшебная, спасибо Вам! И конец её выше всяких похвал! — благодарно откликнулась я. — Давно ли она случилась? — мне представлялись восьмидесятые годы прошлого века, никак не позже.

— Да года два назад, совсем недавно! — небрежно ответил водитель.

— Удивительно! Тогда она возвращает мою веру в человечество! — бодро воскликнула я.

— Очень рад, что она Вам понравилась! Значит, для Вас её и хранил! Держите конфетку — всем хорошим слушателям выдаю! — улыбнулся таксист и протянул мне шоколадную «Белочку».

Как мило! Настроилась на приятного водителя, а он оказался ещё лучше!

И всё же самыми незабываемыми поездками были путешествия на такси с детьми. Именно путешествия, потому что короткая поездка всенепременно превращалась в какой-то балаган, насыщенный хохотом, шутками и шалостями или в увлекательную викторину для водителя, застигнутого врасплох, или в целую сагу, в которой таксисту была отведена роль печального рыцаря без страха и упрёка. Конечно, печального, ибо изменить что-либо он был не в силах, и даже руки его были заняты.

Итак, поездка номер один. На улице глубокая осень, на небо и дома спустился лиловый вечер. За окном льёт безжалостный ливень, пуская крупные пузыри на лужах, а у нас с двумя маленькими дочками стоит задача: добраться до их занятий без опозданий. Судорожно вызывая такси, я надеюсь, что оно не слишком задержится, что происходит обычно из-за двух детских кресел, которые отчего-то в немыслимом дефиците. Параллельно с вызовом такси я нервно поторапливаю девочек. Они испытывают моё терпение снова и снова. Сначала разбойницы делят одежду, потом принимаются играть в кукол прямо на полу прихожей, а затем и вовсе застревают в туалете. Тем временем, такси внезапно приезжает в рекордные сроки. Совершив волевой акт, я кое-как одеваю их и выскакиваю из дома с папками и сменкой на перевес. Но младшая берёт реванш за столь стремительный выход и требует немедленно выдать ей сумку с занятиями и сменку. Ведь это ЕЁ сумка. Прямо здесь, на лестнице, вырывая из моих рук. Спутанные сумки падают на грязные ступени. Я рычу, подхватывая их все, и тащу девочек к выходу из подъезда. Младшая, потерпев неудачу, вся обращается в страшный рёв и плач. Я красная и взъерошенная понимаю, что ещё немного и я взорвусь, как тот шарик у Винни-Пуха. Ситуацию слегка смягчает встреченная в подъезде бабушка-соседка. Она ласково сюсюкает с моими девочками и говорит им, какие они красавицы и умницы, не обращая внимания на страшный рёв. Младшая замолкает и принимает изящную позу, громко шмыгнув носом. Всё-таки красота спасёт мир!

И вот, спасительное крыльцо и жёлтое такси, ожидающее нас под потоками воды, льющейся с неба. Осталась пара шагов до заветной дверцы и… я осознаю, что мы забыли взять с собой зонтики. Младшая ненавидит капюшоны и мокрую голову одинаково сильно — налицо неразрешимое противоречие. Средняя недобро поджимает губы и складывает руки на груди в непримиримом жесте. А у меня нет ни капюшона, ни протеста. Молниеносно что-то сообразив, я хватаю сумку и, держа её над головой младшей, бегом доношу её до такси. Водитель, наблюдая мой манёвр, выскакивает навстречу и закидывает младшую внутрь, попутно пристёгивая её ремни. Изнутри машины доносятся жуткие вопли «Меня пристегнёт ТОЛЬКО МАМА!» Но я бегу за средней и повторяю свой маленький подвиг. Оказавшись в машине, она первым делом спрашивает меня ледяным голосом: «А чьей сумкой с занятиями ты прикрывала нас от дождя?» Я усаживаюсь поудобнее и медленно открываю промокшую сумку. Конечно, это сумка средней дочки. Она плачет и отказывается иметь со мной дело, угрожая уплыть от нас всех на необитаемый остров. Я чувствую, что я тоже готова уплыть на самый-пресамый необитаемый остров: по лицу и за шиворот стекают холодные, мокрые струи, волосы спутались, ноги хлюпают, а в ушах стоит непрекращаемый гул и стенания. Сама не зная зачем, я умоляюще смотрю на водителя. Очевидно, мой жалкий вид подействовал на него как ушат холодной воды. Шумно прочистив горло, он вдруг восклицает зычным басом:

— Таак! Машина отправляется! Кто кричит, покидает её и остаётся под дождём! Это говорю я, Гоги, хозяин этого такси! Бойтесь ослушаться меня!

В машине повисает непривычная, режущая мне слух тишина. Девочки замолкают и смотрят благоговейно на голосистого таксиста. Ровно минуту мы едем тихо и спокойно, как в приторных семейных фильмах, где все послушные и улыбаются. Первой не выдерживает младшая:

— Значит, ты Гоги — хозяин такси? — задаёт она риторический вопрос и, дождавшись его кивка, продолжает. — Давно это у тебя? А жена есть? А кто тебе сушит ботинки? Где твои дети? Они любят мороженое?

Под непрерывным артобстрелом прямых личных вопросов Гоги теряется и бормочет что-то вроде:

— Такая маленькая и такие вопросы задает! Чудеса какие-то!

— А сколько тебе лет, малышка? — громко говорит он.

— Ты не ответил на мои вопросы, дядя! А сколько мне лет, это секрет, и вообще я девочка, неприлично такое у меня спрашивать! Отвечай, сколько тебе лет сначала! — строго выговаривает таксисту младшая.

Огорошенный Гоги пытается что-то ответить, но тут в разговор вступает средняя, и он совсем съеживается перед своим рулём, не зная, куда и деваться.

— Ей три с половиной, а мне шесть с половиной, считайте, почти семь. Поэтому говорите со мной сначала, я совсем взрослая! Знаете загадки? — уверенно вопрошает средняя.

— Большая ты, да… Вроде, знаю… — неуверенно бормочет таксист.

— Сейчас проверим, как Вы знаете! — голосом строгой учительницы заявляет средняя. — Слушайте! — воскликнула она и процитировала загадку из эпической повести «Хоббит» Р. Толкина:

Пожирает всё кругом:

Зверя, птицу, лес и дом.

Сталь сгрызёт, железо сгложет.

Крепкий камень уничтожит.

Власть его всего сильней,

Даже власти королей.

Гоги чуть не выпустил руль. Глаза его лихорадочно забегали. Теперь уже он смотрел на меня умоляюще. Я пыталась ему дать подсказку незаметно от своей шестилетней умницы и тут же услышала её суровый окрик:

— Мамочка, не подсказывай! Он должен справиться сам!

Я вздрогнула, но выразительно постучала по циферблату указательным пальцем, косясь на них глазами. Гоги отчаянно выкрикнул:

— Часы!

— Дядя, Вы что! Кого это часы уничтожают! Это же классика! — чопорно выговорила она ему и демонстративно отвернулась к окну.

Тем временем, обиженно всхлипывающая всё это время младшая, подала свой жалобный, но звонкий голосок:

— Вот почему она меня перебивает всегда! Я хочу говорить! Теперь, дядя, слушай мои загадки! Страшное, но не воет, в земле живет, молчит, и мама на рынке покупает! — выдала она.

Гоги испуганно выкатил глаза и робко посмотрел на меня. Я тихонько почавкала ртом ему в помощь, но он только испугался ещё больше. Младшая, видя его затруднения, сжалилась-таки:

— Что ж ты, дядя Гоги! Это ж редиска! Разве ты не ешь редиску!?

Гоги отрицательно потряс головой, а потом закивал. И мы приехали. Такого вздоха облегчения я не слышала никогда в жизни. Он даже выскочил на дождь с зонтом, чтобы проводить нас до крыльца и убедиться, что мы не залезем обратно в его машину. Однако мои суждения оказались ошибочными.

— Вы удивительная мама! Терпения Вам! И сил побольше! — воскликнул он и помахал нам рукой.

Ощутив на голове венец своей удивительности, я, растроганная и промокшая, вошла внутрь здания. Теперь я и забыла, что переживала о нашем опоздании и нервничала, отражая капризы своих дочек. Спасибо чуткому таксисту, он помог мне снова ощутить, какие у меня чудесные детки и какая я мама! А что ещё важно?

В самом деле, что ещё важно? И в связи с этим мне вспомнилась наша с девочками поездка номер два. Мы возвращались домой вечером после детского праздника в их развивающем центре. На улице метёт то ли снег, то ли дождь. Ветер завывает так, словно вообразил, что он волк. Я торопливо заказываю такси, мысленно задаваясь вопросом: отчего нам так везёт с погодой, когда мы хотим попасть домой или наоборот, на занятия? Может, это знак? Мол, сидите дома, тут темно, холодно и страшно! А вам опять неймётся!? Ещё как неймётся, доложу я вам! Глядя на то, как за пять минут гелевая ручка превращается в тоннель для бумажного червячка, наконечник стрелы, копьё робота и мерзкую, липкую субстанцию, именуемую теперь краской для обоев, я честно признаюсь себе: мир огромен, а ресурсы нашей квартиры весьма ограничены! Стало быть, отсидеться не удастся! Хотя иной раз помогает совместная выпечка хлеба, пирогов и печений или создание безумного коллажа из журнальных вырезок или проведение раскопок в детской, именуемых страшным словом УБОРКА. Помогает, но надолго ли? Сладкие минуты общения с любимыми куколками плавно перетекают в глобальные перестановки и зачистку всего дома. Получается, благодаря этим чудесным созданиям у нас дома всегда чисто, почти всегда, то есть. И порядок, плавающий такой, но он есть. Однако не в силах сдерживать их творческие порывы, я сдаюсь. И тогда помимо рутинных занятий вроде рисования или танцев мы идём на очередной мастер-класс и праздник в наш развивающий центр. Всё это заканчивается всегда одинаково: чаепитие, беготня и дикие вопли после, тысяча и один способ побеситься на ближайшей детской площадке и закономерно позднее возвращение домой. Что ж, я смирилась. Ведь есть же такси! Необязательно тащить на себе ошалевших от радости и веселья чад, можно вызвать таксиста и понадеяться, хотя бы чуточку, на его доброе взаимодействие с нами. В общем, жребий брошен. Он уже едет, а я пытаюсь вытащить двух маленьких девочек на улицу, и понимаю, что, наверно, это эволюция: ведь каждое следующее поколение, по идее, сильнее и лучше предыдущего. И раз в них так много энергии и сил, может, они лучше, здоровее, сильнее меня? Это ли не плюс? Хотя, возможно, я просто сегодня пятьсот раз мыла пол, гладила и весь день готовила разную еду, непрерывно, если быть точной, из-за непогоды за окном. А в непогоду, как известно, дети могут бесконечно делать две вещи: есть и разрушать. И причём весьма талантливо! Поэтому я, наконец, признаюсь, что я просто устала и мне так удобно — иметь возможность вызвать такси и сделать это. Отчего так сложно просто взять и признаться самой себе, что чего-то не можешь, неясно, но это после. А пока я ловлю хохочущую младшую, решившую танцевать под дождём прямо в колготках и платьишке. На её румяной, разгоряченной мордашке светятся радость и какое-то безграничное, бескрайнее веселье. Она хочет найти им выход, но зимняя буря тёмным вечером этому совершенно не способствуют. Я уговариваю, объясняю, я злюсь, угрожаю, что такси уедет. Никакой реакции. Внутри поднимается панический страх: если я не могу справиться с собственными детьми, всего-то тремя, то с чем я могу справиться? Тогда я просто встаю, одеваюсь и спокойно говорю своим шалуньям: «Девочки, я устала и уезжаю на такси. А вы ведь доберетесь, правда?» И начинаю плавно двигаться к выходу. На лицах администраторов и педагогов в костюмах зайчиков и клоунов написан неподдельный ужас. Они словно безмолвно кричат «А мы!? А как же мы!? Не оставляйте нас!!!» Потому что мы в центре последние и самые бодрые из всех присутствующих и всех ушедших. Мы бодры и веселы, прямо ух! Однако мой неожиданный и спокойный маневр замечен. Младшая перестает смеяться и скакать босиком и, едва не плача, умоляет не оставлять её. Средняя перестаёт без умолку болтать со своей учительницей в костюме снежинки и начинает, всё-таки да, одеваться. Я невозмутимо собираю сменку и маленькие рюкзачки и прошу зайчика и снежинку проводить двух детишек до дома. Те и рады бы подыграть, но отчего-то ужасно напуганы. Неужто и впрямь поверили в мою отчаянную и бесхитростную игру? В таком случае, я расту в собственных глазах! И девочки мои, кажется, это тоже понимают, потому что не проходит и трёх минут, как они уже толкутся у входной двери, поторапливая меня, ведь дядя-таксист может уехать. Ещё как может! А может дождаться, но увидит, услышит нас, и точно удерёт. Так что надо торопиться, погода и обстоятельства не на нашей стороне! Бежим навстречу непогоде, попутно махая руками зайцам, снежинкам и клоунам! Они выдыхают с облегчением, мне их жаль.

Последний рывок, и мы добегаем до такси. Вдруг из водительской двери неуклюже выползает что-то большое и мохнатое. Я пугаюсь и интуитивно прикрываю собой детей, они вцепляются в меня и замирают. Так мы и стоим под мокрым снегом, подставленные всем ветрам, и с нескрываемым ужасом, почти как в голливудских фильмах, наблюдаем за появлением водителя. Когда он выпрямляется в полный рост, я начинаю различать у него за спиной длинные, серые уши, понуро свисающие вниз. Медленно повернувшись к нам, это мохнатое существо с ушами раздраженно вопрошает:

— Вы на Измайловский бульвар? Так залезайте, закончим этот бесконечный день уже!

Очнувшись от столбняка и немоты, я понимаю, что ко мне обращается огромный, грустный заяц, он же водитель такси. Не придумав ничего лучше, я робко ляпаю первое попавшееся:

— Простите, а у Вас права есть?

— Что!? Вам прямо тут показать? Или сядете всё-таки в машину уже!? — заяц рычит, не скрывая своего раздражения и досады.

— А вдруг Вы маньяк? — я делаю очередную неудачную попытку оттянуть время или получить возможность ретироваться.

— И мои права на вождение автомобилем Вам прояснят этот вопрос!? Я не сдавал экзамен на маньяка, сразу говорю, таких вопросов там не было, — мрачно шутит он и раскрывает нам двери, проверяя попутно, хорошо ли пристегнуты детские сиденья.

Вздохнув я понимаю, что ретироваться уже не удастся. К тому же, мы все мокрые. Да и вообще, это ещё вопрос, кто из нас маньяк! Пусть сначала выдержит моих девочек и не сбежит из собственной машины на середине пути! Кое-как усевшись, мы начинаем свой путь домой. Я сижу рядом с водителем-зайцем и с опаской разглядываю его. Он свиреп и молчалив. Кажется, скажи я слово, и он рявкнет по-собачьи. Однако я не успеваю ничего сказать, ведь сзади сидят девочки, и, очевидно, тишина необыкновенно тяготит их.

— Дядя заяц, держи конфету! Ты, наверно, устал, а вот съешь её и улыбнёшься, и точно не будешь маньяком! — внезапно младшенькая расчувствовавшись отдает таксисту свою конфету.

Он неловко принимает её, бурча слова благодарности. А потом начинает шмыгать носом. Когда шмыганий становится слишком много, горе-таксист начинает вытирать глаза своими длинными серыми ушами. Я неловко ёрзаю на своём сидении и не знаю, что лучше: вежливо игнорировать или участливо совать платочки. Средняя дочка не мучается выбором и ласково спрашивает зайца, то есть водителя:

— Дядя, тебя выгнали, да? И одежду отняли? Остался только костюм зайца, да?

Я перестаю дышать, наблюдая за реакцией дяди Зайца. Он немного сильнее шмыгает, пытаясь собраться с чувствами, но всё же преодолевает себя и отвечает почти небрежно:

— Я сам ушел! Никогда нельзя оставаться там, где тебя не ждут! Особенно если все волки, а ты почему-то заяц! А костюм, он тёплый, ничего, перебьюсь, и детишкам нравится!

— Нравится, когда заяц не злой и не рыдает, — неслышно пробурчала я, но ошиблась.

— Конечно, всем весёлый заяц нравится! Но заяц он тоже человек! Простите, что я не в форме сегодня! — с вызовом ответил он на моё бурчание, и я густо покраснела.

— Ничего, дядя Заяц, всё наладится! Вот съешь конфету и увидишь, как всё хорошо! Мне помогает! — искренне советует ему младшая.

Заяц благодарно кивает, и уши качаются за его спиной.

— А чтобы уши держались прямо, а не висели, кушай побольше морковки! Конфеты ж заедать надо, а то зубки выпадут! — важно резюмирует младшая.

— Человека из дома выгнали, а ты ему с конфетами своими! И вообще, от конфет диабет бывает. А кому нужен заяц с диабетом, пусть и со стоячими ушами!? — парирует средняя.

Заяц снова шмыгает и вытирает глаза ушами.

— А у меня муж полгода в командировке! И конфеты не помогают! Я бы тоже, может, походила в костюме зайца с несчастным видом, а мне нельзя! — не ожидая от самой себя, выпаливаю я вдруг.

— Если б я мог выбирать! — с надрывом отвечает мне заяц.

— Дядя, выбирай костюм медведя в следующий раз! Их все боятся! — серьёзным голосом посоветовала ему младшая на прощание.

А я благодарно выдохнула. Всё-таки, не самая плохая поездка! И девочки вели себя на удивление примерно: отвлеклись на кого-то сильно интереснее их мамы.

Заяц с достоинством вышел из машины и помог детям вылезти наружу. Мы дружно помахали ему вслед.

— Держи выше нос, заяц! — пожелала ему средняя напоследок.

А на крыльце нас уже ждал старший сын, отдыхавший от нас дома.

— Где вы были!? Знаете, сколько времени? И что за страшный заяц вас привёз? — возмутился он.

— Он не страшный, его из дома выгнали! Наверно, он любил сидеть дома один! — мрачно сообщила брату средняя и гордо зашла в подъезд.

— Да! И ему совсем не давали конфет, потому он сник! — заявила младшая в запачканном грязью платье и со сладким кремом на щеках.

— Мам, что ещё за вечеринки с грустными зайцами и тортами? Почему всё интересное без меня!? — разозлился сын.

— Потому что всё интересное там, где мы вместе, — устало проговорила я и зашла в подъезд.

Где-то там, в этой непроглядной тьме и непогоде непрерывно снуют по дорогам желтые, белые и самые разные такси. В них такие непохожие и такие нужные таксисты, которые всегда приезжают к тем, кто их ждёт, быстро довозят, когда спешишь, помогают принести тяжелое, шутят и развлекают своих пассажиров, рассказывают истории или просто гордо молчат. Главное, они есть! И пока мы согреваемся в своём уютном, тёплом доме, они ездят по слякотной Москве, подстраиваясь под прихоти любых пассажиров. Спасибо, дорогие мои таксисты!

ДОКТОР СОЛНЦЕ

— Скажите, когда Вы в последний раз радовались глупым пустякам?

Лариса изумлённо посмотрела на своего доктора. Что за вопрос такой!?

— Как это, пустякам? — притворно возмутилась она, а сама задумалась: а, правда, когда?

— Как в детстве, Лариса! Без цели и ожиданий, без ограничений и контроля, просто радость ради радости! Помните такое за собой? — мягко пояснил доктор.

Девушка печально посмотрела на него и отрицательно помотала головой.

— Не помню! — прошептала она одними губами.

Доктор покачал головой.

— У Вас ровно месяц на то, чтобы наполнить свою жизнь радостью и вспомнить, чего Вам хочется! Сейчас я Вам нарисую схему, как разрушительные эмоции влияют на определённые зоны мозга, и тот посылает искаженные сигналы в органы, ткани, на клеточном уровне. Он говорит им, теперь сбой — это норма, и они мутируют. Понимаете? Если этот механизм закрепляется на органическом уровне, то помочь консервативным лечением уже очень сложно, почти невозможно, понимаете?

Повисла неловкая пауза.

— Что же мне делать? — тихо спросила Лариса, глядя на доктора с надеждой в глазах.

— Радоваться! И немедленно! Измените этот механизм, и организм со всем справится сам! Это реально! Сейчас всё зависит от вас! Я верю, что Вы справитесь! — уверенно произнёс доктор и встал со стула, обозначая таким образом, что приём окончен.

Лариса улыбнулась ему в ответ. Он же ободряюще подмигнул ей и шепнул: «Вам необходимо пуститься во все тяжкие!»

Лариса вышла в раннюю весну и глубоко вдохнула. «Ладно, в поликлинике от меня отказались, в медцентре тоже, все дружно гонят под нож, а здесь предлагают радоваться. Пожалуй, надо попробовать… что я теряю? Нож не убежит… А я… может, вспомню, чего хочу, наконец?» — мысли её порхали тревожными птицами, но дышалось всё же несравненно легче. Этот доктор заставил её улыбнуться и задуматься о своей жизни. Может, в этом суть аюрведы — науки о жизни?

Весна ответила на мысли Ларисы нежным ветерком и весёлым чириканьем воробьёв. Они сгрудились все вместе, заняв целый куст, нахохленные смешными шариками, и радостно пели свою оду этому дню, солнцу и весне. Девушка засмотрелась на них и только успела подумать, что она так не умеет, как земля вдруг завертелась над ней, и Лариса рухнула в лужу, коварно прикрывавшую весенний ледок. Проехав по луже всей собой, она как в замедленной съёмке наблюдала удивлённых прохожих, замерших в ожидании окончания её пируэта, малышей в сквере, показывающих мамам на странную тётю, а ещё воробьёв смешливо чирикающих на неё теперь уже с высоты соседнего дерева. «Им оттуда лучше видно, вот противные!» — подумала Лариса.

— Девушка, Вы купаетесь? Или просто упали? — послышался вдруг вкрадчивый мужской голос где-то у неё над ухом.

Лариса медленно повернула голову в сторону и увидела начищенные до блеска мужские ботинки и элегантные офисные брюки.

— Просто купаюсь. Разве не видно? — сварливо ответила она ботинкам, удивляясь сама себе, и попыталась было встать.

Не тут-то было. Мокрый лёд немедленно вернул её обратно в лужу. Лариса не выдержала и зарычала от злости, ударив кулаком по луже. А потом вдруг дико расхохоталась. Ботинки молча приблизились, и девушка почувствовала, как невидимая сила решительно поднимает её над лужой и ставит на ноги. Медленно подняв глаза, Лариса увидела своего спасителя. Подтянутый, широкоплечий мужчина как раз отряхивал своё пальто от нежданной мокроты. Когда их взгляды встретились, он ухмыльнулся.

— Рано ещё купаться, — спокойно произнёс он и протянул ей салфетки.

— Спасибо большое! В следующий раз непременно последую Вашему совету, а сегодня вот не выдержала, вода-то как хороша! — вместо благодарности она съязвила и ехидно улыбнулась.

— Да, купания особенно показаны при определенных склонностях характера! — парировал её собеседник и зашагал в противоположном направлении.

Лариса хотела догнать его и наговорить ему кучу всякого. Но с бирюзовой куртки стекала грязная вода, было зябко и неуютно. «Подумаю-ка я лучше о себе! Вытащил из лужи, и спасибо! Чего я взъелась вдруг ни с того ни с сего?» — изумленно подумала она и зашагала в сторону ближайшего кафе. Внутри было тепло и вкусно пахло кофе. Однако интерьер был не из дешевых, и само заведение было явно не для посетителей средней руки. Лариса зашла внутрь слишком быстро и, конечно, не обратила внимания на вывеску. Вышедший ей навстречу менеджер зала, подтвердил самые худшие опасения Ларисы. Он медленно оценивающе оглядел её с головы до ног. Девушка встретилась с ним взглядом и вспыхнула. Не успел менеджер раскрыть рта в вышколенной улыбке, разящей высокомерием, как Ларисы и след простыл. Она бежала по улице и хохотала в голос, точно сумасшедшая. Это ж надо было вломиться в такое пафосное заведение в куртке, вываленной в луже! Они там, наверно, долго ещё нашатырь будут нюхать, в себя приходить от её появления!

Через какое-то время Лариса вынуждена была замедлить свой бег: теперь она явственно ощутила, как продрогла и проголодалась. Решительно распахнув первую попавшуюся дверь, девушка успела подумать, что два пафосных заведения никак не могут попасться ей подряд, друг за другом. Действительно, кафе оказалось очень милым, и первая же официантка предложила Ларисе влажные салфетки для куртки. Кроме того, ей сразу посоветовали какой-то необыкновенно согревающий и полезный чай, поэтому она его заказала и была очень довольна этим. Затем Лариса что-то вспомнила и, порывисто вскочив на ноги, ринулась в туалет. К несчастью, откуда-то возник весьма расторопный официант с горячим кофе. Они столкнулись в лобовую, как два упрямых барана, и каждый со своей скоростью. Поднос полетел в одну сторону, официант — в другую, а кофе… Послышался сдавленный возглас, и через мгновение девушка с ужасом рассматривала своего недавнего знакомого в элегантном костюме и ботинках. Который теперь являл весьма печальное зрелище. Серый твид и голубая рубашка заплыли тёмным кофейным пятном, которое грозило растечься ещё дальше и шире.

— Это вендетта? Можно спросить, за что? — негодующим шепотом произнес Ларисин недавний спаситель.

— Ой! Простите! Я так спешила привести себя в порядок… и тут на моём пути… Ой! — только и смогла произнести девушка.

— Неужели не было других кафе на Вашем пути? — едко поинтересовался её визави, промакивая пятно от кофе салфетками.

— Были, но меня оттуда выгнали… почти… я сама выгналась во избежание… — неловко пробормотала Лариса. — Давайте я Вам помогу? Как-нибудь…

— Нет уж, спасибо! Это я как-нибудь и сам могу! И безопасней выйдет! — парировал мужчина и представился. — Я Алексей, и очень надеюсь, что Вы меня не преследуете, чтобы узнать это!

— Что это я буду Вас преследовать? Обычно наоборот бывает, между прочим! Или Вы полагаете, я пала жертвой Вашего сногсшибательного обаяния и элегантности!? — рявкнула Лариса и гордо удалилась в туалет.

— Вот везение! Только бабы с пустым ведром и чёрной кошки не хватает! Хотя эта девушка стоит десяти таких баб… — пробормотал Алексей, с опаской направляясь в соседний туалет.

Лариса, в свою очередь, также боязливо вышла из туалета. Завидевший её издалека официант предпочёл свернуть в другую сторону. Девушка широко улыбнулась. Теперь все мужчины в радиусе 100 метров её боялись… мда, не слишком весело, на самом-то деле, но зато разнообразие. Робкая и тихая Лариса — гроза мужчин, эге-гей, поберегитесь! С этими мыслями она подозвала бледного официанта (вероятно, он всё ещё переживал этот неловкий момент где-то в глубине души или же просто опасался от неё всяческих фокусов) и заказала неприлично много вредной, сытной, вкусной еды. Для неё это было равносильно шагу в пропасть. Столько лет лечебных диет, ограничений, разумности, и всё к одному: врачи разводят руками в своём бессилии. Что ж, послушаем солнечного доктора, и порадуемся на своём веку-у-у, пропела про себя Лара. Она и думать забыла о своём недавнем знакомом, впрочем, мысль угостить его кофе у неё всё же промелькнула, но тут начались сомнения. Не многовато ли кофе ему за одно утро? Или, что ещё хуже, не воспримет ли он этот жест вежливости как попытку заигрывания?

Алексей сидел через столик от Ларисы и никак не мог сосредоточиться на своей еде. Он провернул с самого утра важную сделку и мог бы почивать на лаврах своей успешности, однако испытывал беспокойство и всё время поглядывал на свою странную новую знакомую. Она заказала самые сытные и калорийные блюда из меню. Много блюд. Он с завистью наблюдал, с каким аппетитом девушка уплетает за обе щеки то, что его невеста даже и рассматривать бы не стала в качестве еды. Он наблюдал и словно ел сам, мысленно. В этой нелепой девушке было столько хаоса и недоразумений! Столько жизни и энергии!

Лариса съела всё, что заказала, до последнего кусочка, и улыбалась довольной улыбкой чеширского кота. Вообще, сегодня она улыбалась много, по поводу и без, просто так! Представив себя круглым и пушистым чеширским котом, с широченной улыбкой от уха до уха, Лара невольно мяукнула тягуче и спокойно. А затем подозвала официанта и заказала самый шоколадный десерт. Кроме того, она успела шепнуть ему кое-что на ухо. Официант выпрямился и ухмыльнувшись направился к Алексею. Загадочно посмотрев на гостя заведения, он произнёс:

— Прошу прощения, дама вон за тем столиком спрашивает Вас, хотите ли Вы кофе? Или чаю? Или десерт? И просит Вас сообщить мне о своём выборе!

— Дама считает, мне мало того кофе? Хотя внутрь мне так ничего и не попало! Что ж, выбираю эспрессо и шоколадный десерт, раз такое дело!

Глаза официанта победно сверкнули, но вслух он ничего не сказал. Алексей же, напротив, счёл своим долгом подойти к своей новой знакомой.

— Благодарю Вас за кофе с десертом! Можно к Вам присоединиться? — галантно спросил он.

— Да, конечно! Меня зовут Лариса, Вы ведь за этим пришли, не так ли? — ехидно произнесла она.

— Конечно, я не смог бы спокойно спать, не зная, как зовут девушку, которая облила меня кофе, устроив мне настоящий кофейный душ! А сама до этого искупалась в луже, распугав молодых мамочек с детишками! Теперь я знаю, кто Вы, и буду спокоен! — парировал он.

— У нас с Вами не разговоры, а теннисные сеты, Вам не кажется? — вкрадчиво спросила Лариса.

— Да, что-то в этом есть, согласен!

— Ваш кофе и десерты! — боязливый официант предусмотрительно поставил печально известный поднос на соседний столик и аккуратно передал своим гостям заказанное.

— О, у нас с Вами одинаковые десерты! — заметила Лариса и принялась с энтузиазмом поглощать своё самое шоколадное лакомство за последние пять лет.

Алексей замер. Вблизи эта девушка ела ещё аппетитнее, чем через столик. Ему стало не по себе. Отчего-то его собственный аппетит сосредоточился совсем на ином: мужчине вдруг остро захотелось схватить Ларису в охапку и утащить отсюда куда-нибудь далеко-далеко, где будут только она и он. С трудом стряхнув с себя странные иллюзии, он решил всё же последовать примеру девушки и тоже стал пробовать десерт. Он был бисквитным, кремовым, с сахарной глазурью, липким соусом и вкусными украшениями — и всё это великолепие было шоколадным. Официант стоял в стороне и с завистью смотрел, как гости поглощают десерты. Соус летел на скатерть, крошки падали на пол, орешки и медальоны ссыпались с тарелки, но эти мужчина и женщина не замечали ничего вокруг. Они ели и смеялись так, словно мир остановился и наслаждался моментом вместе с ними.

Перепачканная шоколадом и счастливая Лариса с энтузиазмом что-то рассказывала своему спутнику. Алексей слушал её милую чепуху про лужи, чопорных официантов, весну и мир во всём мире и удивлялся сам себе. Обычно женская болтовня бесконечно раздражала его и казалась каким-то нелепым шумом, но сейчас радостный словесный поток новой знакомой звучал для его ушей журчанием весеннего ручья. Он слушал звук её голоса, наблюдал за её живой мимикой и горящими жизнью глазами. Её шоколадные губы смеялись, растягивались в ухмылках и изображали сотню забавных гримас. Алексей смотрел завороженно, ожидая, что будет дальше. Однако Лариса задала вопрос и терпеливо ждала ответа. Сделав паузу, она повторила его ещё раз:

— А что Вы думаете об этом?

Алексей будто очнулся от какого-то сна и недоуменно уставился на Ларису, часто моргая. Она посмотрела на него секунд десять и зашлась бесстыдным, радостным смехом.

— Вы смешной! Я про себя, конечно, сильно удивилась, что Вы меня так долго и внимательно слушали, а Вы, оказывается, вовсе не здесь! — улыбнулась Лариса.

— Эээ, наоборот, я был слишком здесь, извините, заслушался!

— И ничего не услышали! Ну, ничего, всё равно так внимательно меня ещё никогда не слушали! Вам можно играть в кино! Я бы поверила в Вашу вовлеченность в беседу, ни на секунду не сомневаясь! — продолжала смеяться девушка.

— Ладно! Уговорили! Когда закончу с бизнесом, пойду в актеры, так и быть! И буду звать Вас на каждую премьеру! Придёте?

— Конечно, приду! Буду самой преданной поклонницей, хранящей тайну Вашего восхождения!

Они смеялись вместе, совершенно позабыв о своих делах. Время словно замерло. За окном светило весеннее солнце, весело чирикали воробьи, и лужи сверкали так ярко, что порой ослепляли прохожих. Но внешний мир сам вспомнил о тех, кто выпал из его игры. Телефон Ларисы громко запиликал, нарушив идиллию момента. Она скривилась, но нехотя взяла трубку.

— Здравствуйте, Юрий Николаевич! Да, уже почти… Да, но… — девушка покорно соглашалась со всем, закатывая при этом глаза.

Алексей посмеялся про себя над её гримасами и тихо оплатил их счёт на кассе. Лариса ничего не заметила, продолжая неприятный телефонный разговор. Тогда её спутник понаблюдал ещё немного за ней и, положив свою визитную карточку под чашку Ларисы, неслышно направился к выходу. Вскоре ей всё-таки удалось отделаться от шефа и его нотаций, и она с зубовным скрежетом повесила трубку. Алексея нигде не было, вместо него под белоснежной кофейной чашкой лежала его визитная карточка и чек за оплаченный обед. На обороте карточки было небрежно выведено от руки: «Рад знакомству! Если захотите ещё упасть в лужу, звоните мне! Или просто так! Например, чтобы съесть вместе вредный-превредный десерт!» Лариса, расстроенная было его ранним уходом, тепло улыбнулась и зажмурила глаза, в красках представляя, как она падает в лужу с огромным шоколадным десертом в руке, но Алексей ловит её и наливает горячего кофе для согрева и настроения.

— Хорошенького понемножку! — прошептала она и стала собираться на работу. Делала она это медленно и неохотно.

А на улице продолжалась весна. Никто не ставил её на паузу, и чужие разочарования и падения её нисколько не трогали. Она наполняла всё вокруг, непрерывно нагревая солнцем землю, почки деревьев и людей. Её лёгкий ветерок разносил вкусные ароматы, пробуждая во всём живом жажду жизни и новые надежды. Пение её птиц услаждало слух и напоминало о прекрасном вокруг. Оно есть, оно в нас. Весна пробуждала сердца, оттаивая их от привычного льда обид и разочарований. Весна давала очередной шанс всему живому возродиться и возрадоваться. Лариса шла и ощущала всем своим существом, что на нелюбимую работу ей идти совсем не хочется. В ней словно что-то переключилось, и все её глубинные желания, подавленные грузом вечного «надо» и «нельзя», вылезли наружу. Она шла и протестовала всем телом. Заныл живот, загудела голова, а затем и вовсе онемела часть ноги, и девушка, неловко наступив на остатки льда, рухнула наземь. Всё потемнело и прояснилось одновременно. Стало как-то легко, тепло, нестрашно. Может, это сон? Или полёт наяву? Или что-то другое необычное и неизведанное?

Что бы то ни было, но когда Лариса открыла глаза, всё вокруг было белым, начиная простынями и заканчивая стенами. «О, я умерла, и это белое чистилище, наверно!» — вообразила она вдруг. Но тут послышался грохот упавшего жестяного ведра, чьи-то ругательства и суета бегущих ног. Вздохнув, девушка с сожалением констатировала, что она в обычной больнице, и нет в этом ничего возвышенного. Попытавшись сесть на кровати, она обнаружила, что сделать ей это весьма непросто, ибо всё тут же начинало плыть и качаться. Тогда она ощупала себя, проверив на всякий случай, на месте ли ноги-руки и всё прочее. Нога ниже колена была плотно перебинтована и загипсована, на голове тоже нащупывался бинт. «Ого, да я легко отделалась!» — улыбнулась она про себя и почему-то начала смеяться. Лариса вспомнила лицо начальника, багровевшее сразу же, как он начинать орать, и бешено бьющуюся на его бычьей шее жилу. Затем перед её глазами встала визитная карточка Алексея с предложением звонить ей, как соберется упасть в лужу. И от всего этого смех её становился всё громче и бесстыднее. Белые равнодушные стены отчего-то не могли терпеть такого откровенно здорового проявления жизни. Из коридора донёсся грубоватый женский голос:

— Мариванна, это ваша там хохочет-очнулась? Хорошо головой приложилась: пять минут уже смеётся! Примите меры!

— Иду-иду, глядишь, не лопнет за пять минут-то!

— Она нет, а я могу! — ответил тот же грубоватый голос.

В стерильно белом дверном проеме показалась миловидная блондинка в белом медицинском костюме и шапочке.

— Ну, что, очнулась? Жизни радуешься? — добродушно спросила она Ларису.

— Да! — захлёбываясь от смеха, ответила та. — Так смешно, вы не представляете! Что я тут делаю и как оказалась?

— Вот не знаю, как. Но вызвали скорую прохожие, которые уверяли, что ты поскользнулась на льду в луже и долго летела, упав на голову и зацепившись за что-то ногой. Перелом лодыжки и сотрясение мозга, милочка. Четыре часа в отключке ты у нас тут, мы думали — кома, но ты просто спала. Редкая удача найти последнюю льдину в конце марта и ТАК упасть! Наверно, не хотела куда-то идти, да? — рассказывала врач, попутно замеряя пульс, давление и рассматривая зрачки своей пациентки.

— Ох, не хотела! На работу! — ответила Лара и снова прыснула от смеха.

— Мда, даже не знаю радоваться за тебя или беспокоиться. В любом случае, отдыхай. С сотрясением лежать надо несколько дней. Понаблюдаем и отпустим на больничный домой. Вот твой телефон и какая-то бумажка из его чехла вылетела. Сумочка в тумбе внизу, тебе пока не нужна, — с этими словами врач направилась к выходу. — Да, и советую не хохотать особо громко! Наш дежурный врач любит всем буйным димедрол колоть, думаю, счастливее от непрерывного сна ты не станешь!

— Спасибо вам! А как вас зовут? — с чувством поблагодарила Лариса.

— Меня зовут Марья Ивановна! Будь здорова!

Лариса улыбнулась и взяла в руки визитку Алексея. Ехидно прищурившись, она потянулась к своему телефону. Непослушные пальцы сами вывели текст шутливого сообщения: «Простите, искупалась в луже без вас! Следующий сеанс купания откладывается по техническим причинам…» Отправив его, девушка бессильно откинулась на подушку и погрузилась в сладкий сон. Ей снилось, как она купается в огромной луже, без краёв, тёплой, как южное море и вкусно пахнущей арбузом. Вместо чаек на волнах качались шоколадные десерты с белыми шапками взбитых сливок. Вдруг на красном матрасе к ней подплыл новый знакомый Алексей и начал зудеть, как пчела: «Жжжж-жжжж, хочешь десерт? Жжжж-жжж! Проси любой! Жжжжж!» От его неистового жужжания у Ларисы загудела голова, и, отчаянно барахтаясь в тёплой луже, переполненной десертами, она резко проснулась. На тумбочке назойливо вибрировал телефон, жужжа надоедливой пчелой. Экран мигал надписью «Алексей лужа», и девушка спросонья еле попала по нужной кнопке.

— Алло, привет вам! — только и успела проговорить она.

— И вам привет! Как же вы так, в лужу без меня!? — с притворным возмущением воскликнул Алексей.

— Вы знаете, она сама! Я и пикнуть не успела! Лужа, потом всё темно, зато сейчас очень светло и, главное, сухо! — загадочно ответила Лариса.

— Я боюсь спрашивать, где вы! Но всё-таки скажите мне, пожалуйста! — посерьёзнел он.

— Я в больнице отдыхаю! — беззаботно ответила она.

— Ох, вас нельзя ни на минуту оставить, как я посмотрю! — шутливо заметил Алексей.

— Можно! Просто я так не хотела идти на работу, что вот… ноги сами не пошли: они в одну сторону, я в другую! — улыбнулась девушка.

— Лариса-Лариса! Что с вами делать? В какой вы больнице?

— Ой! Сейчас на бельевом штампе прочитаю! В пятьдесят седьмой! — бодро ответила она.

— Недалеко вы от своей любимой лужи-то уехали! Ну, что ж, ждите деда Мороза, коли к вам пустят!

Лариса просияла всем лицом и повесила трубку. Вот такой улыбающейся и загадочной и застал её дежурный врач, заступивший на свою смену.

— Так-с, Лариса Евгеньевна, как Вы тут? — бормотал он, водя карандашом перед её носом и светя в глаза противным фонариком.

— Я прекрасно! — радостным колокольчиком ответила она.

— Любопытно! А что ж Вы, в таком случае, делаете в палате интенсивной терапии? — хитро прищурившись, спросил он.

— Отдыхаю! — счастливо ответила она и улыбнулась ещё шире.

— Редкий случай позитивной шоковой реакции! — снова пробормотал врач. — Но не будем обольщаться! Одна ночь глубокого и восстанавливающего сна, и тогда уже примем решение….

— О выписке? — пролепетала улыбчивая Лариса.

— О переводе в общую палату, голубушка! Кто ж с травмой головы выписывает на следующий-то день? Должности меня лишить хотите? — строго спросил дежурный врач.

— Конечно, нет! — возразила Лариса и отчего-то снова улыбнулась.

— В общем, я понял, Вам нужен немедленный отдых! Налицо перегруз нервной системы! Спокойной ночи! — он вынес резолюцию и вышел из палаты.

Вдогонку ему донёсся всплеск радостного хохота: Лариса не выдержала серьёзности в такой концентрации, и теперь ей было весело до слёз. Забыв о предупреждении МариВанны, она смеялась от души. Дежурный врач покачал головой и, жестом подозвав старшую медсестру, велел ей сделать укол с димедролом подозрительно весёлой пациентке. Медсестра коротко кивнула, мысленно потирая от злорадства руки. Наконец, замолчит эта хохочущая, и всё снова пойдёт своим чередом в её отделении, где положено страдать и тихо переносить лишения!

Пока Лариса видела свой очередной удивительный сон, Алексей штурмовал охрану больницы. Нагруженный апельсинами, конфетами и цветами, он упрямо повторял, что ему необходимо видеть Ларису. Да, фамилию он не помнит, но они с ней родственные души, она его ждёт, к чему формальности!? Охранник набычился и никак не уступал назойливому кавалеру. Отчаявшись добиться от него вразумительного ответа, Алексей метнулся в справочную и узнал, что Лариса была в реанимации. В ответ на его вопрос о посещении все очень удивились и снова задали вопрос о степени родства. «Так вот для чего в нашей стране нужно жениться! Чтобы попасть в больницу!» — думал он, яростно скрежеща зубами. Уговорив милую девушку из регистратуры отнести дары Ларисе, он тайком передал ей небольшое вознаграждение. Она улыбнулась и обещала помочь. Алексей вздохнул с облегчением и написал сообщение Ларисе: «Привет! Хотел прорваться к вам, но увы. Передаю небольшие дары! Пишите, как переведут в общую палату, я попытаю удачу снова!»

Ранним утром, чуть только забрезжил свет и послышалось радостное чириканье воробьев, Лариса открыла глаза и улыбнулась. Она чувствовала себя отдохнувшей и наполненной. «Сто лет так не спала!» — удивленно подумала она. Неужели для этого осознания нужно было попасть в больницу? А ведь, оказывается, это так несложно — лечь пораньше и проснуться с солнцем, отбросив всё лишнее! Просто дать себе немного заботы! И благодарное тело откликнется бодростью и хорошим настроением! «Так вот ты какая, радость!» — продолжала размышлять Лариса, прислушиваясь к пению птиц за окном. Радость — это так просто и так необходимо, как воздух, как живительная влага, как тёплое объятие и доброе слово! Девушка зажмурилась, довольная своими великими и простыми открытиями. Именно в этот момент она ощутила, как радость вливается в неё нескончаемым потоком и наполняет до самой макушки. Ей захотелось петь и плясать, так её переполняла жизненная энергия! Но, памятуя вчерашний вечер с успокоительным уколом, последовавшим за невоздержанным её хохотом, Лариса решила не расплескивать свои радостные открытия и просто тихо наслаждалась ими в утренней тишине.

Дежурный врач вошел стремительно и застал свою пациентку умиротворенной и улыбающейся.

— Вот и прекрасно! Правильно говорят, сон — лучшее лекарство! Как там у нас пульс? Зрачки? А давление и температура? Сейчас позову сестру! Так-с, ну что же, теперь можно и в общую палату! Готовы к выходу в люди? — важно декламировал врач.

Лариса кивала ему и со всем соглашалась, думая о своём. «Наверное, и этот урок мне дан неспроста… радость нужно уметь не только почувствовать и поймать, её и задержать в себе — целое искусство! Смаковать, наслаждаться, не расплескивая ни капельки, наполняться всем своим существом и только потом делиться с Миром, если он готов её принять! Иначе будет димедрол и вечный сон!» — улыбаясь про себя, думала девушка. Сейчас она ни с чем не спорила, не боролась и не возмущалась. Всё ей казалось ясным и простым, всё случалось, как должно! «Может, это и есть принятие? То самое, настоящее, о котором говорят просветленные люди?» — пронеслось у неё в голове. И ей вспомнились фотографии индийских гуру из ашрамов, которые ей показывала инструктор по йоге. Лариса ходила к ней всего ничего, забросив через короткое время и практику, и себя. Но только сейчас она поняла, насколько чудесными были эти занятия и какой гармоничной и светлой была её инструктор! «Она жила в радости и принятии, а я не смогла этого увидеть тогда! Я даже не захотела попробовать то новое, что она предлагала, и пройти это до конца! Отвернулась от нового опыта и возможностей! Почему так? Зато теперь это чувствуется так остро! Зачем я суетилась и вечно куда-то бежала? Недовольная, ищущая, вечно ноющая и одинокая? Как же я жила так? Не живя, не дыша? Вот мне и прописал радость мой доктор Солнце! Доктор из далёкой солнечной страны, где все улыбаются и радуются тому, что имеют! Вот оно как, вот ведь что… Надо же! Как приятно просыпаться, однако!» — мысли неслись в голове Ларисы чистым, светлым потоком. Она и не заметила, как её перевезли на каталке в лифт, как вывезли в коридор на другом этаже и закатили в общую палату.

— Доброе утро, дамы! Вот вам новая соседка! Зовут Ларисой. Помогайте ей, если что — ходить ей не очень-то полезно, — важно объявила медсестра и не менее величаво удалилась.

Лариса почувствовала себя актрисой на сцене. Ей показалось, что все от неё чего-то ждут. «А теперь — песня!» — пронеслось у неё в голове.

— Всем привет! Я упала в лужу, а вы? — добродушно улыбаясь, поздоровалась она.

Ответом ей был дружный женский смех.

— Удачно ты упала, Лариса! Теперь только отдыхать и думать о жизни! — воскликнула одна из соседок по палате, весёлая рыжеволосая девушка.

— Вот именно об этом я и мечтала, когда падала! — хихикнула в ответ Лариса.

Утро прошло в разговорах и шутках, и она поймала такую радостную волну, что даже успела позабыть о том, что находится в больнице, забинтованная и частично обездвиженная. Скорее, всё происходящее напоминало приятный девичник. Единственным отличием было меню: гречневая каша на воде и хлеб с маслом, а из напитков — странная смесь то ли кофе, то ли какао с молоком, а, возможно, всё вместе. Но по окончании завтрака в палату вдруг зашла молоденькая, миловидная медсестра с цветами и пакетами.

— Добрый день, здесь есть Лариса, которая упала в лужу и знает Алексея? — со страдальческим выражением лица вопросила она.

— Есть! — дружно ответили все.

— Это я! — скромно отозвалась сама Лариса.

— Слава Богу! Я все палаты обегала, со вчерашнего вечера ищу! В реанимации Вас уже нет, никто ничего не знает! Обещала вот передать от Алексея цветы, апельсины и конфеты! — с явным облегчением проговорила медсестра и вручила адресату все дары.

— Большое спасибо Вам! Как мне Вас отблагодарить? — тепло ответила Лариса.

— Спасибо, меня уже отблагодарили, потому и бегала столько! До свидания!

— До свидания! — хором ответила вся палата.

Лариса улыбнулась, разглядывая охапку разноцветных весёленьких тюльпанов в трёхлитровой банке с водой.

— Ну, что девочки, банкет продолжается? Помоете апельсины? А вот и конфеты! Может, чай тоже где-то найдётся? — предложила она, наливаясь радостью всё больше и больше.

— Конечно, всё найдём! В лучшем виде! Сейчас как раз смена приятная и сговорчивая! А тут конфет много, можно их тоже угостить — тогда всё быстрее получится! — бодро ответила всё та же рыжеволосая девушка, которую, как выяснилось, звали Надя.

— Как здорово, Надя! Спасибо вам всем! У меня словно день рождения какой-то! — снова обрадовалась Лариса.

— Так и есть! Ты ж могла голову разбить, а сама цела! Это и есть день рождения! — ответили ей соседки.

— Точно! И надо Лёшу поблагодарить за праздник! Вот без него бы мы одной гречкой обошлись! — вспомнила Лариса и потянулась за телефоном.

«Алексей, привет! Спасибо большое за прекрасные цветы, апельсины и конфеты! Я теперь в общей палате номер 3! И благодаря Вам у нас тут настоящая вечеринка!» — Лариса волнуясь набила сообщение на телефоне и отправила его.

Чаепитие прошло весело и вкусно и в самом деле напоминало какой-то праздник. Лариса так переполнилась радостью, что заснула с конфетой в руке. Соседки затихли и накрыли её одеялом.

— Не девушка, а фейерверк! С ней стало как-то радостнее, не находите? — улыбнулась Надя.

— Да-да, радостнее, в разы! Смотрите, как маленькая девочка с конфетой в руке заснула! Сейчас растает! Давайте на блюдце её положим! — предложила пожилая Клава.

— Попробуй отними! Держит крепко! Правильно, счастье своё беречь надо! Просто так никому не везёт, а уж повезёт — береги! — изрекла серьёзная Тоня, аккуратно высвобождая конфету из цепких объятий Ларисиных пальчиков.

А Ларисе снова снились удивительные сны, наполненные яркими красками, солнцем и красотой. Теперь в них стало меньше хаоса и прибавилось радости. Она, радость, искрилась розовым и переливалась золотым в воздухе, который был переполнен ею. Был там и песчаный берег, и море, и уютный домик. На берегу в красивом, развевающемся на ветру платье с высоким широкоплечим мужчиной танцевала сама Лариса. Рядом носились их дети — мальчик и девочка, повизгивая от восторга. Лариса чувствовала тепло и защиту крепких, любящих рук на своей талии. Её наполняли нега и блаженство. Но она никак не могла увидеть лицо своего супруга. Вдруг что-то зажужжало у неё над самым ухом, и её мужчина заговорил: «Не бойся, я прогоню её!» И перед тем, как сонная дымка растаяла, Лариса увидела лицо Алексея.

Она открыла глаза. В окно палаты светило солнце. На тумбочке вибрировал её телефон. Экран настойчиво мигал, показывая одно слово «Алексей».

«Счастье есть! — подумала Лариса. — Но всё начинается с радости!» — и, светясь от того и другого, взяла трубку.

ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

Светлана наблюдала за своей подопечной и видела труд, борьбу, любовь, а ещё огромную усталость. По лицу пробегали судороги, и чистый, красивый лоб покрыли бисеринки пота. В глазах её стоял немой, но красноречивый вопрос «когда уже!?» Светлана взяла её за руку и продолжила мягко руководить процессом, продышивая каждую схватку вместе с рожаницей. Свободной рукой акушерка массировала будущей маме низ спины и крестец, приговаривая, что ещё совсем немного, и главная встреча её жизни состоится. Рожаница извивалась, принимала разные позы и крепко стискивала руку Светланы. Та терпела и продолжала дышать вместе с подопечной. «У девочки крепкая хватка, значит, силы ещё есть — это хорошо!» — как бы мимоходом отмечала она про себя. Проходило, отпущенное природой время, и, как казалось, на последних ресурсах являлась миру новая жизнь. Громкий, возмущенный крик возвещал о её приходе. И уставшая, но счастливая родильница, потрудившаяся на славу, обессиленно опускалась на подушки. Принимая на руки своего самого родного и близкого в эти минуты человека, она трогательно прижимала его к груди и гладила по крошечной, гладкой головке. Светлана всегда украдкой плакала, дождавшись этого сокровенного момента, повторяющегося снова и снова, в новых жизнях и судьбах.

Её работа была тяжелой и лёгкой одновременно, потому что была наполнена до самых краёв ответственностью и радостью. Светлана была акушеркой, принимающей домашние роды у тех, кто был здоров, осознан и понимал, на что идёт. Или же у тех, кто просто не успевал доехать до ближайшего роддома. Она узнавала будущих мам за несколько месяцев до радостного события и всегда успевала привязаться к ним, проникнуться их жизнью, ожиданиями и страхами. Впрочем, после родов Светлана не покидала своих подопечных, работая и патронажной сестрой, и маминой помощницей, а чаще просто утешительницей. Домашняя акушерка видела женщину в расцвете её материнства, наблюдая, как та плавно распускалась, подобно бутону цветка, и давала новую жизнь. Это был одним из главных смыслов Светиной жизни.

Но самым главным смыслом её существования, конечно, были её собственные трое детей: двое школьников и дошколёнок. Свете часто приходилось разрываться между своими кровинками и чужими детишками, ждущими её помощи. Но всё же рядом был муж, пусть и со вздохом принимающий эстафету. Он был человеком творческой профессии и очень сокрушался, когда кто-то нарушал его творческий процесс. Однако он никогда не отказывал Светлане, в какое бы время суток она ни пришла к нему с акушерским чемоданчиком. Муж обнимал её, выслушивал ценные указания про детей и принимал командование домом на себя, на время откладывая свои творческие амбиции в верхний ящик стола.

Светлана спешила на помощь, зная, что одно её присутствие успокаивает рожаниц и настраивает их на самый естественный, но такой нелёгкий труд в жизни женщины. И когда всё разрешалось благополучно, акушерке казалось, что она свидетель чуда, свидетель двух рождений: рождения человека на свет и рождения женщины как матери.

Радость обыкновенного, природного волшебства, благодарность подопечных, счастье и любовь, которые они излучали в эти неповторимые моменты, наполняли Светлану и давали ей ощущение такой неизбывной радости и своей значимости, что она невольно начинала вся светиться и охотно делилась своим светом со всеми вокруг. Ради этих моментов она и оставалась в своей профессии, хотя вполне могла бы со своим высшим медицинским образованием и опытом преспокойно сидеть в какой-нибудь частной клинике и получать большую зарплату с меньшими рисками и душевными затратами. На это неоднократно намекал её муж, волнующийся за здоровье и общее благополучие их семьи. Но все его аргументы разбивались появлением Светы дома после принятия очередных родов. Она буквально впархивала в квартиру, с каким-то особым усердием обнимала и целовала всех вокруг и бросалась готовить что-то невероятно вкусное. После семейной трапезы, будь то завтрак или поздний ужин, Светлана снова обнимала всех и уходила спать в обнимку с телефоном: вдруг она снова понадобится и нужно будет срочно лететь на помощь. Дети тихонько мыли посуду и весело переговаривались меж собой. Сытно и вкусно накормленный муж уходил творить, и все его созидательные процессы переживали особый взлёт. Свет его жены согревал и направлял его. Поэтому говорить ей о смене работы он больше не решался. Ведь если все счастливы, зачем что-то менять?

Однако в стране внезапно случился кризис, и начались сложности с оплатой родов. Сначала Света не обращала внимания и позволяла всем платить позже. Но вскоре оказалось, что никто не оплатил её услуги в срок, и ей пришлось пересмотреть свои решения. Это было совсем непросто, ведь мягкое сердце Светы было непривычно к таким материям. Ей казалось неприличным требовать деньги у женщин в таком уязвимом положении. Но когда ей самой перестало хватать на занятия и развлечения её детей, Светлана стала вести себя иначе. Некоторые семьи обиделись, но в целом люди приняли её решение вполне спокойно. Добросердечная акушерка удивилась и обрадовалась одновременно. До тех пор, пока одна клиентка не расплатилась с ней… козой.

Света оказалась в затруднительном положении. Подопечную свою она знала давно и приняла у неё уже четвертого малыша. Отказать ей в такой неожиданной плате было крайне неловко. Но когда она представляла, куда она поселит дойную козу в квартире на девятом этаже в большом городе, при том, что одних детей было целых трое, ей становилось и смешно, и страшно. А ещё был муж… Что он скажет!? Боже-боже, думала Света, и медленно шла домой, как провинившаяся школьница.

Минуты тянулись целую вечность: лестница в подъезде, ожидание лифта, подъём до 9 этажа, поворот ключа в замке… Тихонько пройдя прихожую, Светлана попыталась остаться незамеченной. Однако было субботнее утро, домочадцы недавно встали и незамедлительно обнаружили затаившуюся маму.

— Мам, привет! Кто на этот раз — мальчик или девочка? — поинтересовалась её старшая дочка.

— Мам, а что ты нам приготовишь? — требовательно произнес средний сын.

— Мамочка, ты скучала по мне? — жалобно проговорил младший.

И только подошедший муж поинтересовался:

— Милая, ты чего в коридоре-то, а? Случилось что?

Этого вопроса Света боялась больше всего, потому что патологически не умела врать. То есть до такой степени, что даже самые невинные и лёгкие отклонения от правды сразу проявлялись на её лице, в голосе и жестах. Она начинала дрожать, часто моргать и нести какую-то околесицу. Мужу об этом было давно известно. Он удивлялся, как его жена при таких особенностях могла работать с рожающими женщинами, ведь им совсем не до правды, какой бы она ни была. На это Света всегда отвечала, что роды — это параллельный мир, и там возможно всё, там и правда смягчается сама, каким-то волшебным образом. Муж не понимал, но предпочитал не вдаваться в детали. Сейчас Светлана молчала и то кивала головой, то качала ею в знак отрицания. Супруг, видя её состояние, отправил детей смотреть мультфильмы, а свою жену отвёл на кухню и налил её любимого сладкого чаю.

— Так, Света, говори как есть! Помни, что мне ты можешь сказать всё, что угодно! — решительно, но мягко произнёс он.

Супруга подняла на него свои усталые глаза и вдруг, набрав побольше воздуха в лёгкие, выпалила на одном дыхании:

— Скоро к нам приедет Маня. Она будет жить с нами!

Глаза у мужа расширились, но понимания происходящего не появилось.

— Ты что, на дому теперь роды принимать будешь? Какие-то проблемы или…? Надолго к нам эта Маня?

— До самой своей смерти, — еле слышно произнесла Светлана и зашлась истерическим хохотом.

Муж побледнел и полез за коньяком, чтобы привести свою бедняжку-жену в чувство. Она благодарно опрокинула полстопочки, поморщилась и почему-то стала пробовать соль, прямо из солонки.

— А что, неплохо, наверно, в соли много минеральных веществ… У нас ведь есть соль? Маня её очень любит, понимаешь? — серьёзно проговорила она.

Муж сел рядом с ней, опустошил свою рюмку и требовательно произнес.

— Света, я хочу знать всю правду! Что за Маня такая!?

— Коль, свежее молоко ведь очень полезно детям! Может, и нам перепадёт? Мы же справимся вместе, да? — пролепетала она заплетающимся языком и, рухнув на стол головой и руками, засопела долгожданным сном.

Напрасно муж пытался разбудить её и получить хоть какой-то внятный ответ. Девушка спала мертвецким сном, ни на что не реагируя. Любуясь её спящим лицом, он впервые подумал, какая тяжелая у неё работа и что неплохо бы сократить её нагрузки и взять всё в свои руки. Такой бред несла, бедная! Наверняка, всё напутала, может, роды были тяжелыми или ещё что… Вздохнув, Коля перенёс спящую жену в спальню и заботливо накрыл её одеялом.

Прошло два часа. Муж, наконец, покормил всех детей, убрал всё и отправил отпрысков гулять во двор, намереваясь вскоре присоединиться к ним и вместе поехать в какой-нибудь парк. Они уже стояли в прихожей, у двери, и ему всё труднее было сдерживать их шум, изображая грозного отца, каким он никогда не был. Как вдруг в дверь позвонили. Все замерли и вопросительно посмотрели друг на друга. Отец семейства пожал плечами, затем посмотрел в глазок и строго спросил «Кто там!?» В ответ донеслось:

— Маню привезли, принимайте!

Муж побледнел и вперился в глазок ещё внимательнее. На пороге стояла коричневая коза с чёрными подпалинами и жёлтыми, смеющимися глазами. «Тьфу, чего не привидится только!» — досадливо пробормотал он и открыл дверь, чтобы убедиться в обмане своего зрения. На пороге стояла коза на веревочке, а рядом парень в тренировочных штанах и пуховике.

— Вот я доставил, как мама сказала! Ну, я побежал, меня ждут! — коротко кинул он и побежал к лифту.

Отец семейства окаменел на мгновение, с ужасом рассматривая козу. Та тоже изучающе смотрела на него, склонив голову набок. Вдруг Коля очнулся.

— Стой! Погоди! Что это!? Забери обратно-о-о-о! — вопил он на бегу, торопясь к лифту.

Но было поздно. Парень уже уехал. А коза осталась. Муж подошел к ней и спросил:

— Так, значит, это ты — Маня!?

— Мееее! — бодро ответила коза.

— Понятно, — только и ответил Коля, заводя её внутрь квартиры.

Дети смотрели на папу с восторгом и удивлением. Они гладили свою гостью, не веря собственному счастью.

— Пап, она будет жить у нас?

— Па, а можно я её буду кормить?

— Пап, давай поселим её в нашей комнате, ну, пожа-а-а-алуйста!

— Дети, — сдавленно произнес папа. — Расстелите на балконе газеты и заберите оттуда свои велики, быстро!

Дети бодро побежали выполнять папин наказ. «Вот чтоб так слушались всякий раз…» — грустно подумал отец семейства и обреченно побрел на кухню помогать перетаскивать велики с балкона.

Маня осталась в коридоре одна и принялась обнюхивать и пробовать всё вокруг. Мамин журнал показался ей жестковат, и она досадливо выплюнула глянец на пол. Зато папина соленая вобла, завернутая в газетку, пришлась ей по вкусу — это же необыкновенный деликатес! Зажмурив глаза от удовольствия, она спешно поглощала и воблу, и пропахшую копченостями газетку. Затем коза ощутила знакомый сладкий аромат яблок и потянулась к ящику, привезенному с дачи. В общем, когда папа вернулся за Маней минут через десять, он наблюдал совершенное преображение своей прихожей.

— Ма-а-аня! — завопил он. — Фу-у-у! Брось бяку!

Коза перестала жевать и вопросительно посмотрела на нового хозяина. Не получив должных разъяснений, она продолжила свой поглотительный процесс.

— Не-е-т! Стой, глупая коза! — злобно проревел отец семейства.

Коза остановилась. Желтые глаза её стали ещё больше, и послышался дробный звук падения на пол тёмных шариков величиной с крупный горох.

— Я напугал козу…. и теперь… Так, пойдём, Маня! Я тебе капустки дам! — ласково приговаривая, Коля уводил козу в её новое жилище.

Ласковый тон понравился Мане больше. И поначалу она вполне послушно следовала за своим хозяином. Но на беду в этот момент на улице проезжал груженый Камаз и оглушительно грохнул арматурой, словно наткнувшись на какое-то препятствие прямо рядом с раскрытым на балконной лоджии окном. В то же мгновение к пугающему звуку присоединился резкий вой сирены скорой, проезжающей мимо. Коза в ужасе дернулась и понеслась обратно в тихую и безопасную прихожую, напитанную приятными ароматами яблок и воблы. Копыта проскользнули по паркету, и резво бегущую Маню занесло на повороте. Отец семейства, не ожидавший такого маневра, бросился было следом, да сам потерял равновесие и рухнул рядом с козой. Маня барахталась на скользком полу, пытаясь перевернуться и обрести, наконец, почву под ногами. Коля старался удержать её за веревку и одновременно с этим принять вертикальное положение. Цели их были явно несовместимыми, и они возились на полу в своей молчаливой борьбе, попутно задевая стены и мебель.

Вдруг из двери в спальню показалась зевающая Света. Она только проснулась и, сладко потягиваясь, хотела пройти на кухню. Так чудесно выспалась, и настроение было отличное! Но стоило ей переступить порог комнаты, как она узрела странное и пугающее зрелище. Её любимый муж барахтался на полу вместе с козой, пытаясь тащить её за веревку. Бедное животное елозило на спине, дрыгало ногами и всячески сопротивлялось его попыткам. Света протерла глаза, ведь за время сна ей удалось каким-то образом избавиться от нелепой мысли о том, что ей оплатят роды козой. Дойной! Но теперь она убедилась воочию, что та мысль была самой что ни на есть реальной. И муж её явно не был в восторге от происходящего. Светлана вздохнула и бросилась на помощь.

— Маня-Маня, пойдём за морковкой! — ласково проговорила она козе.

Та замерла на секунду и уставилась своими стеклянными глазами на незнакомку. Отчего-то она вызвала в ней больше доверия, чем новый хозяин, и коза проблеяла что-то жалобное, перестав вырываться из Колиных рук. Тогда Света подошла к Мане и, осторожно погладив её по шерстистой голове, медленно перевернула набок. Затем она так же аккуратно помогла ей подняться на ноги. Муж изумленно наблюдал за манипуляциями жены и вынужденно признал, что у неё получается гораздо лучше справляться с нежданной гостьей.

— Коль, что случилось? Ты цел? — участливо спросила Света.

— Всё прекрасно! Я укрощал тут твою козу, как видишь, от строптивости не осталось и следа! — пыхтя произнес он.

Оказавшись на ногах, муж внимательно посмотрел на свою жену.

— Светик, неужели ты добровольно согласилась вот на ЭТО!? — серьёзно спросил он.

— Колечка, так получилось, понимаешь? Ну, не могла я отказаться… — смущенно пролепетала она.

— И что мы будем делать с Маней? — ехидно спросил он.

— Как что? Кормить и доить, а ещё любить! Тогда и молока больше будет! Оно полезное, правда! — пылко ответила Света. Коза проблеяла ей в поддержку и сама гордо повела хозяйку на балкон. Ведь маршрут пролегал через кухню, отчего не заглянуть туда, где вкусно?

— О, женщины! — простонал мягкосердечный Коля и со вздохом направился в прихожую разбирать Манины завалы.

Вскоре совместными усилиями Маня была устроена на балконе. Наконец, все успокоились и сели обедать на кухне. Весело обсуждая козьи казусы, они с аппетитом поглощали Светины блюда. Вдруг откуда-то совсем близко раздалось возмущенное «ме-е-е!» Обедающие машинально повернули головы в сторону неожиданного звука. С кухонного балкона через окно на них смотрела Маня, привставшая на задние ноги. Она блеяла громко и требовательно.

— Постойте, но я же десять минут назад дал ей капусту! — удивился муж.

Света хихикнула и покачала головой:

— Это ж было целых десять минут назад! — и она отправилась за морковкой для Мани.

Однако и этого козе показалось мало. Взрослые развели руками: мол, чего ж тебе ещё надо!?

— Маня хочет есть со всеми, мне кажется… — улыбаясь, предположила дочка.

— Ну уж нет! На козу вы меня уломали, можно сказать, перед фактом поставили! Но чтоб есть с ней вместе!? Увольте! — разразился папа возмущенной тирадой.

Тем временем, коза продолжала блеять и для убедительности стала стучать копытом в окно. Поэтому ещё через пять минут в кухне на пол была поставлена старая кошачья миска и постелена ненужная клеёнка. Маня гордо прошествовала к своему обеденному месту, села на клеёнку, как собака, и принялась с аппетитным хрустом поглощать морковку из миски, радостно поглядывая на своих новых хозяев.

— Свет, это коза или собака? Я запутался…. — устало произнёс Коля.

— Это сторожевая коза — лучший друг человека! — рассмеялась Светлана в ответ.

Дети с восторгом наблюдали, как морковка, капуста и яблочные огрызки исчезают в Мане. А коза жевала всё быстрее и быстрее, словно ждала, что вскоре ей подадут основное блюдо.

— Дети, смотрите и учитесь, КАК надо есть овощи! Как будто это последние овощи в вашей жизни! — поучительно отметил папа, слегка воспряв духом. Он как раз думал, как теперь удобно утилизировать органические отходы, реже выносить мусор и не покупать лишнего на корм Мане. И ведь молоко даёт! Одни плюсы!

Дети смотрели на Маню и пытались соревноваться с ней в скорости поедания овощного салата. Коза весело поглядывала на них и жевала всё быстрее. Она словно включилась в игру и теперь, устойчиво наращивая темп, выходила на финишную прямую. Девочка сошла с дистанции, предпочитая более гурманский способ употребления пищи. Но мальчики упорно продолжали. Скоро обнаружилось, что они съели слишком много салата и уже не могли и двинуться с места, даже боясь думать о десерте. Коза, глядя на своих соперников, задорно качнула головой, проблеяла что-то невнятное и невозмутимо продолжила свою трапезу.

— Да она дразнит нас! — обиженно заметил средний сын.

— Она не знает, что значит «дразнить»! Но ваш аппетит, видимо, прибавил ей желания съесть всё, что только можно! — засмеялась мама.

Наконец, обед закончился. Света угостила Маню кусочком соли и проводила её на балкон. Коза сначала не очень этому обрадовалась, но, увидев сено, воспряла духом. Спасибо среднему сыну, который пулей слетал в ближайший зоомагазин и притащил оттуда все имеющиеся там запасы сена для кроликов. Продавцы удивились и обрадовались такой выручке.

— Кроликов подарили, да? — со знанием дела спросили они.

— Нет, лучше и больше! — загадочно ответил мальчик и побежал домой, едва разбирая дорогу из-за объемистых мешков с сеном.

Продавцы надолго задумались, поспорив меж собой, для кого предназначалось это сено. Но вскоре это забылось, потому что к ним влетел расстроенный мужчина в поисках корма для игуаны. В магазине поднялась суета, и мужчина только подогревал её своим истерическим голосом. Тут уж не до загадок с сеном.

Главное, Маня оценила старания семьи и радостно зажевала ароматное угощение. Дети и родители улыбались, глядя на довольную козу. Теперь-то они погуляют в парке, наконец! Быстро собравшись, семейство шумно покинуло квартиру.

В парке было снежно и весело. Все катались с горок и рассекали просторы полей на лыжах. Слышался смех и радостные выкрики детей. Светины дети быстро включились в зимние забавы, потащив за собой и родителей. И всё напряжение последних дней выплеснулось в снег, резвые игры и общий хохот. Вволю накатавшись и навалявшись в снегу, промокшие и довольные они возвращались домой.

Каково же было общее удивление, когда у двери своей квартиры они обнаружили почти всех своих соседей по лестничной клетке. Соседи гудели и шумно что-то обсуждали. Кое-как пробравшись к двери, Коля обратился к самому молчаливому из присутствующих:

— Дядя Вася, что случилось-то?

— Да вот, полицию ждём… верещит кто-то в квартире не своим голосом… может, застрял где, не дай Бог…

— Кто застрял!? — опешил Коля.

— Да пёс, наверно, кто ж ещё? — удивился вопросу дядя Вася. — Вы ж собаку завели? Я в глазок сегодня видел, как вам её привезли!

Не зная, что и ответить, Коля пробрался к своей двери и громко попросил всех разойтись. Однако народ не спешил освобождать площадку. Всем хотелось знать, что же происходит там, за дверью. Поэтому Светино семейство с большим трудом попало в свой дом и еле захлопнуло дверь, ощутив на мгновение все тяготы жизни знаменитостей.

В квартире слышался вой. Света схватилась за сердце. Коля похлопал её по плечу и усадил на лавочку в прихожей, а сам побежал к балкону. Маня стояла на задних ногах, уперев передние в подоконник, и выла, как собака. Протяжно, надрывно и очень печально, отчаянно тряся при этом рогатой головой. На балконе было вдоволь сена, морковки и разных овощных очистков. Но козе явно было не до еды: она была безутешна. Коля почесал затылок и вышел к ней на балкон.

— Маня, ты что это вытворяешь!? — обратился он к козе.

Она прекратила свой траурный вой и открыла глаза, посмотрев на своего хозяина с такой укоризной, на какую только способны козы.

— Ты скучала, что ли? — удивился Коля.

— Ме-е-е-е-е! — возмущенно ответила коза и, спустившись со своей трибуны, подошла к нему поближе.

Коля продолжал что-то говорить, но коза не слушала: она тыкалась головой ему в ладонь, как самая обыкновенная собака, настойчиво требующая, чтобы её погладили.

— Так, понятно. Ты думаешь, мы тебя бросили? Но мы ж тут живём, дурашка! — объяснил он Мане.

Коза отрицательно тряхнула головой, словно бы не веря словам хозяина. Сзади тихо подошла Светлана и тоже принялась наглаживать козу. Маня немедленно откликнулась на её ласку и жалобно заблеяла.

— Мне кажется, она скучала: прежняя хозяйка явно чего-то мне не договорила… Может, они… козу выгуливали с собаками вместе? — предположила Света.

— Свет, так у них коза с собаками жила? — ошарашенно воскликнул Коля.

— Ну да… — робко ответила она.

— Что ж ты не сказала-то… Я уж думал, коза сошла с ума — волком воет! — обиделся муж.

— Я забыла, прости… одного её появления мне хватило… Ой, кажется её пора доить! — отметила Светлана, разглядывая свою подопечную.

— Это без меня! — быстро проговорил Коля и пулей вылетел из лоджии.

Света хихикнула и пошла за большой кастрюлей. Тщательно помыв руки и протерев козу, она приступила к дойке. Сначала ничего не выходило. Маня нервничала и переминалась с ноги на ногу, и сама Света боялась и дергала за вымя совсем невпопад. Но вдруг перед глазами у неё встали картины детства. Бабушкины натруженные руки, Светины маленькие ручки в бабушкиных, шерстистый и горячий бок коровы, запах сена, молоко, тонкой струйкой льющееся в ведро. Чувство покоя, мира и неги. Нет ни суеты, ни переживаний — есть только ритмичный звук льющегося молока, фырканье коровы и бабушкины слаженные движения.

Света вдохнула поглубже и, нежно погладив Маню по бокам, принялась сосредоточенно доить козочку. Та успокоилась, почувствовав на себе уверенные и тёплые руки. Надоив большую кастрюлю, гордая и довольная собой Светлана угостила козу яблоком и унесла надой на кухню. В духовке допекался пирог с вареньем, и вкусно пахло детством. Значит, быть пирогу с парным молоком на ужин! Света улыбалась, и радость в ней распускалась подобно цветку. Ведь для счастья нужно, оказывается, совсем немного!

Прошло два месяца, и жизнь в семье вошла в свою колею. Все уже привыкли к Маниным странностям и необычному блеянию. Да и свои молоко и творог стали уже почти традицией. Прогулки с козой по вечерам превратились в семейный выход в свет. Она радостно носилась по соседнему с домом скверу и приносила хозяевам брошенные ей палки. Собаки, поначалу настороженно обходившие её стороной, признали козу за свою и весело возились с ней в снегу. Вволю нарезвившись, Маня гордо подняв голову, возвращалась со своим семейством домой. Они дожидались громоздкого грузового лифта, и коза первой заходила в него с видом самой бывалой пассажирки. Часто у неё в зубах была зажата палка, добытая на прогулке. И сосед по лестничной клетке, встретив Маню из лифта, продолжал называть её хорошей собакой и просить подать лапу. Все дружно смеялись, а коза трясла головой, словно отказываясь верить в такую нелепую шутку. Последующий ужин всегда проходил весело и уютно.

Но однажды всё изменилось. Маня стала вредной и нелюдимой и семейным посиделкам предпочитала одиночество на балконе. Она подолгу смотрела на московское небо сквозь стекла лоджии и как-то странно вздыхала. Ей особенно полюбилась соль и зелёный лук, а ещё сливочное масло и… мыло. Если Мане что-то не нравилось, она бодалась и блеяла с каким-то затаённым, грудным рычанием. Света с Колей забеспокоились и вызвали знакомого ветеринара на дом. Он прежде лечил их старых кошек и хорошо знал всё семейство, поэтому откликнулся довольно быстро и приехал к ним вечером в будни.

— Ну-с, где наша киска? — вкрадчиво произнес ветеринар Иваныч, раздеваясь в прихожей.

— На балконе! — весело ответила старшая девочка и, хихикнув, скрылась в своей комнате.

— Хм, на балконе и я бы заболел! — укоризненно заметил Иваныч, поглядывая на Свету с Колей.

Света покраснела, Коля посмотрел в пол. Наступил момент, когда нужно было признаться ветеринару, что его вызвали для козы, а не кошки. Но взрослые мялись и не знали, как сказать Иванычу правду и сделать это так, чтобы он не сбежал сразу же.

— Иван Иваныч, пройдёмте на кухню, — дипломатично предложил Коля.

— Кухня — это всегда хорошо! — обрадовался Иваныч.

— Чаю? — вежливо предложила Света.

Ветеринар почаёвничал с пирогами и конфетами и совсем размяк от такого тёплого и вкусного приёма, благо вызов был последним на сегодня и можно было не торопиться. И в этот момент раздался стук копыт по кухонному окну, а Маня угрожающе заблеяла, являя свою рассерженную козью морду всем, кто присутствовал на кухне. Иваныч сидел спиной к окну и сначала не поверил своим ушам. Но, повернувшись лицом к балконной двери, он столкнулся взглядом с самой настоящей козой. Добродушное, округлое лицо его вытянулось, а в глазах застыл ужас.

— Что это, дорогие мои? — изрек он, наконец.

— Это наша коза Маня, — невозмутимо ответил Коля. — И она заболела, ждёт вашей помощи.

— Моей!? — изумился Иваныч. — Я ж кошек и собак… а это… как это!?

— Иван Иваныч, пожалуйста, дорогой наш! Только вы можете помочь! У неё изменилось поведение и вкусы странные, осмотрите хотя бы — мы даже не знаем, куда податься, хоть направление понять… — ласково попросила Света.

Ветеринар подумал немного, вздохнул и проговорил устало:

— Ну, давайте свою козу, попробую понять, что да как…

Маню впустили на кухню, и первым делом она тщательно по-собачьи обнюхала нового гостя. Он сидел неподвижно, удивляясь всё больше и больше. Окончив изучение незнакомца, коза тыкнулась мордой в его ладонь и незамедлительно потребовала ласки. Иваныч улыбнулся и погладил её по шее и бокам. Затем он взял фонендоскоп и внимательно послушал козье дыхание и биение сердца. Отчего-то нахмурившись, он аккуратно пощупал живот и послушал и его. Мане это не понравилось, и она уже хотела начать бодаться, но Света сунула ей капустный лист и погрозила пальчиком. Ветеринар закончил свой осмотр и ухмыльнулся:

— Ну, что ж, поздравляю вас! Совершенно здоровая коза! С сюрпризами внутри!

— С какими сюрпризами? — пролепетал Коля, получивший свой опыт с сюрпризами и боявшийся его продолжения.

— У Мани козлятки будут, дорогие мои! Месяца через полтора-два. Наверно, и молока мало, да? Ну, вот, все признаки! Весело у вас тут, ничего не скажешь!

Света побледнела и зашаталась. Коля посадил её, налил воды и выпил сам.

— Что ж делать-то, Иваныч? — пробормотал он, забыв о приличиях.

— Как что? Любить и беречь. Самое лучшее, конечно, отвезти её в деревню — там ей и воздух, и раздолье, и корм всегда свежий. Подумайте об этом!

Супруги одновременно кивнули и отправились провожать ветеринара до двери. Маня пошла следом, ведь про неё все забыли. Проблеяв на прощанье, она потерлась головой о гостя и зашла в детскую комнату пообщаться с молодежью.

Вечером Света с Колей сидели на кухне и пили чай, решая, как жить дальше.

— Коль, мы так привязались к ней…

— Да, член семьи… но в деревне-то лучше ей будет, ты же знаешь!

— Да… тёте Клаве подарим?

— Больше ведь и некому! Я поговорю с ней, почву подготовлю!

На выходные вся семья, включая Маню, отправилась в путешествие в далекую деревеньку в область. Ехали медленно и осторожно, избегая ям и ухабов. Козу разместили в багажнике на одеялах и подушках, точно персидскую царевну, и сняли крышку в салоне так, чтобы Маня всех видела из своего укрытия и не переживала.

Тётя Клава встретила семейство в слезах благодарности. Ей было одиноко и грустно одной: деда не стало, пёс и тот околел от старости. А тут козочка, да ещё с приплодом!

— Благодетели вы мои! — причитала она обнимая козу.

Маня почуяла волю и встрепенулась. Обнаружив под снежной прогалиной травку, она набросилась на неё с таким остервенением, словно не ела неделю.

— Вот умничка, витаминки себе нашла! — порадовалась тётя Клава.

В сарае Маню ждал просторный, тёплый загон с сеном. Да и капусты с морковкой у бабушки было вдоволь. Коза воспряла духом и носилась вокруг дома, словно собака, жадно вбирая ноздрями свежий воздух. Намаявшись, она поела снега и снова начала пощипывать прошлогоднюю зелень.

— Прощай, Маня! Мы будем навещать тебя, ладно? — тихо сказала Света и протянула козе яблоко.

Дети плакали, муж смотрел в сторону. И коза что-то поняла. Она подбежала к каждому и потыкалась мордой о куртки и штаны, будто говоря всем «не кисните, я же тут на воле! Я ваша Маня и всегда вас жду!» Все сели в машину и долго махали ей вслед, всё удаляясь и удаляясь от небольшого деревянного домика на краю деревни. Маня стояла рядом с тётей Клавой, словно так и надо было.

— Ну, что, детки! Долг платежом красен! Тётя Клава помогала маме со мной сидеть, растила меня, пора и нам о ней подумать! Теперь ей и радость, и молоко, и мы навещать чаще станем! — бодро произнес Коля, утирая свободной рукой набежавшую слезу.

Света молча погладила его по плечу и нежно поцеловала его в щёку. Пусть и Мане с тётей Клавой будет счастье, как у неё!

ЕФФРО-СССИ-НЬЯ

«Мир такой огромный, такой вкусный и духовитый! Гул-то какой, радостный! Мой гул! Во всю Вселенную! А какие хлебные крошки нынче! Боги прислали, заботливые! И ведь дали мне имя! Теперь я Еффро-ссси-нья! Как самое ласкающее слух жужжание! Невероятно! А этот сладчайший пруд варенья на том, что Боги называют столом! Пир моего брюшка! Я здесь — как же чудесно!» — комнатная муха звонко зудела в пустой квартире и ликовала от счастья. Её маленького, мухиного счастья, заполняющего её целиком, до самого хоботка.

Вчера отец семейства хотел прибить её. Но муха с упоением вкушала дынный сок с огрызков после трапезы и не слышала о том, что её жизнь повисла на волоске. Не знала она и о том, что дети заступились за неё и попросили не убивать последнюю октябрьскую муху. Ведь у них давно не было домашнего питомца: старая кошка умерла, но заводить кого-то нового хозяева пока не решались. И тут она, муха, скрашивающая своим жизнерадостным зудением гулкую тишину их жилища. Так сказали дети. «Пап, она радостно зудит, она скрашивает нам жизнь!» — серьёзно заявил старший сын-школьник. «И она слушает всё, о чём я ей говорю! Летает за мной по всему дому! И даже иногда отвечает согласным жужжанием!» — трепетно добавила младшая дочка-сказочница. Отец усмехнулся, мол, вы ещё имя ей дайте! Дети задумались всерьёз. И через пять минут сказали, что муху зовут Ефросинья! Папа нахмурился и пошёл выносить мусор.

Теперь по любому поводу к мухе нежно обращались «Ефросинья, привет!», «Ефросинья, как дела?», «Ефросинья, послушай…» Муха слушала, и улыбалась про себя. Теперь она знала, как её зовут! И Боги говорят с ней, что-то сообщают, просят, делятся. Это ли не счастье?

Когда дома оставалась только мама, она ворчала на муху, сгоняя с еды в кастрюльках, или репетировала с ней серьёзные разговоры. Муха покорно перелетала с места на место и терпеливо выслушивала все мамины излияния. Мама выплескивала все свои переживания, шумно вдыхала воздух и делилась с мухой свежеприготовленным рагу или супом. Ефросинья радостно зудела и лакомилась предложенными кушаньями. После она непременно тщательно протирала лапки и умывалась. Мама довольно кивала — еда удалась! Все возвращались домой, и она с тёплой улыбкой подавала им обед.

Если же дома был один папа, он поначалу норовил пристукнуть их муху, но затем вспоминал о своих домашних и, сердито морщась, оставлял её в покое. Он работал за компьютером, и Ефросинья мирно летала рядом, нисколько не обижаясь на папины агрессивные нападки. Она наслаждалась светом монитора и норовила поползать по экрану. Папа нетерпеливо отгонял её, муха соглашалась и летала в комфортном для всех радиусе. Папа фыркал и принимался выговаривать Ефросинье всё, что хотел сказать своим сотрудникам и партнерам. Муха тяжко вздыхала, но принимала и этот груз. К её невесомым крылышкам не липли никакие земные тяготы. Она взлетала, и всё забывалось.

Веселей всего было с детьми. Они играли с ней, желали хорошего дня и даже звали с собой! Ефросинья слышала своё имя, произносимое много-много раз с ласковой и радостной интонацией, и летала с задорным, праздничным жужжанием. Дома сразу становилось как-то теплей. Заразительное веселье передавалось и маме с папой. Что за чудо, эта Ефросинья!

Вскоре наступили холода. Окна снаружи стали такими ледяными, что покрылись инеем и внутри, между оконных рам. Ефросинья стала грустной и вялой и подолгу смотрела сквозь ледяные стекла на улицу. Она вздыхала и вспоминала жаркое лето, вкусные огрызки, солнце и своих друзей. Когда дома никого не было, муха грустила и почти не летала. Однако стоило входной двери хлопнуть, как она оживала и принималась накручивать в воздухе круги и спирали. Ефросинья ликовала: с ней снова поговорят, возможно, угостят чем-то вкусным и, главное, назовут её по имени. Значит, она существует и для кого-то важна.

Члены семьи возвращались домой в разных настроениях, но муха была рада любому общению, это наполняло её дни даже тогда, когда аппетита почему-то совсем не было. Даже бурные реакции неприятия не смущали Ефросинью, ведь свои же! Мама с папой закатывали глаза, стоило ей оживиться и начать шумно зудеть в полёте. Однако они говорили с мухой и шутливо спрашивали, как прошел её день. Дети хлопали в ладоши и приветствовали её по имени, а ещё наперебой делились своими школьными и прочими новостями. Ефросинья слушала и представляла себе, какой же огромный мир там, снаружи, за стёклами и за входной дверью. Целая Вселенная радости, впечатлений, вкусных вещей! А она здесь, одна, сидит и ждёт, когда кто-то расскажет ей об этом веселье! Ждёт, а на дворе парят и кружатся волшебные белые мухи со сверкающими тельцами и крылышками. Всё белое и такое великолепное! Сказочный свет жёлтых фонарей отбрасывает синие тени на голубые сугробы, которые кажутся мухе огромными холмами и горами, за которыми её ждёт волшебная страна и море липкого, духовитого варенья. И какая-то неясная тоска пробирается в самое мухино нутро и приковывает её взгляд к окну. Она подлетает к подоконнику и сидит там, не чувствуя холода. Всё же, ведь как мечтательно и прекрасно там, где её нет!

Казалось, что теперь ничто не может оторвать Ефросинью от созерцания зимнего городского пейзажа сквозь оконные стёкла. Становилось всё холоднее, и ей уже не хотелось летать, как прежде. И даже на хлопок входной двери она реагировала всё реже. Дети заметили это первыми и расстроились. С криками «Ефросинья заболела!» они бежали на кухню и приносили своей мухе оттуда что-то вкусное. Ефросинья немного оживлялась, благодарно вкушая угощения, зудела пару раз для приличия и продолжала смотреть в окно. Родители, заметив перемены в поведении знакомой мухи, пытались деликатно поговорить детям о цикличности всего сущего на Земле, об уходе и расставании. Дети злились и убегали к себе в комнату.

Однако впереди были дни рождения детей, в двадцатых числах ноября, и все засуетились, готовясь к грядущим праздникам. Подарки, гости, угощения, игры и забавы — вот о чём теперь думало всё семейство. В день первого торжества мама доставала хрустальные бокалы из шкафа, слегка задевая их друг о друга, и они звонко и жизнерадостно дзынькали на всю квартиру. Дзынь услышала и Ефросинья. Что-то радостное и давно забытое встрепенулось в её груди. Собрав последние силы, она полетела на манящий её звук. Бокалы переливались в свете огней люстры, поблескивало столовое серебро, и в комнате пахло праздником и предвкушением чудес. Муха бодро пролетела несколько кругов вокруг стола, жужжа от удовольствия. Мама заметила её и в шутку дзынькнула ещё раз, пожелав Ефросинье здоровья. Муха заметно оживилась и подлетела поближе к магическому источнику этого звука. Дети вошли в комнату и заметили её пируэты с ликованием и гигиканьем. Ефросинья зажужжала так же бодро, как в прежние времена.

— Ефросинья, у нас праздник! Ты рада? И мы рады-рады! — девочка раскинула руки и принялась танцевать вокруг стола.

Муха задорно полетела за ней. Мальчик не отставал и побежал следом. Мама засмеялась и стала снимать всех на видео, таким заразительным было общее веселье. Вскоре домой пришел папа и перенял царившее дома праздничное настроение, забыв о своих проблемных партнерах. Ефросинья ликовала. Давно ей не было так весело! В ней словно заново проснулись и жажда жизни, и волчий аппетит!

Вскоре пришли гости. Стало шумно, запахло чужими духами и шампанским с закусками. Дети ушли в свою комнату рассматривать подарки. Взрослые говорили бесконечные тосты, непрерывно перетекающие один в другой, и чокались хрустальными бокалами. Обилие дзынькающих звуков, сверкающие грани хрусталя и новые, невероятно вкусные запахи опьянили Ефросинью. Она выписывала в воздухе кренделя под самым потолком, не замечая ничего вокруг. Вдруг один из гостей оторвался от тарелки и удивленно посмотрел наверх.

— Да у вас муха! Зимняя! И какая бодрая! А попаду ли я в неё пробкой отсюда? — усмехнулся он.

— Не попадешь, — холодно ответила мама.

— Почему это? — раззадорился гость.

— Потому что это наша муха и я тебе не разрешаю её трогать. И никому не разрешаю, слышите? — серьёзно заявила мама, посмотрев вокруг себя.

Повисла неловкая пауза. Однако нашелся другой гость-балагур, сумевший разрядить обстановку какой-то нелепой шуткой про мух. Все дружно засмеялись и забыли о недавнем инциденте.

Вечером счастливая и уставшая Ефросинья уселась у окна и принялась умываться перед сном, довольно потирая свои мохнатые лапки. Ей вспоминались радостные дзыньки, блеск бокалов, общее настроение и необыкновенные запахи. И всё же её по-прежнему манили голубые сугробы и жёлтый свет фонарей за окном. Прошло несколько дней, и она погрузилась в привычную ей холодную апатию.

Но пришло время второго торжества, и всё повторилось. Ефросинья снова ожила и радовала всех домашних своими пируэтами и бодрым зудением. А потом она куда-то делась. Исчезла, словно её и не было. Расстроенные дети носились по квартире, звали её по имени и просматривали все укромные уголки. Мама с папой переглядывались и качали головами.

Теперь в доме было тихо и как-то пусто. Словно дом впал в спячку или же лишился чего-то важного. Все грустили без радостного зудения мухи Ефросиньи и всякий раз по приходу домой ждали, что она вылетит им навстречу из своего укрытия и поприветствует своим самым бодрым жужжанием. Но, увы, чего нет — того нет.

Тем временем, декабрь перевалил за середину, и началась предновогодняя суета. Семья, лишившаяся своей мухи, будто очнулась и включилась в общий забег за подарками, украшениями, охоту за елкой и разными зимними забавами. Долгожданный праздник подкрался незаметно и огорошил всех обилием ярких впечатлений. И вот, вся семья собралась за новогодним столом. Стол был красивым и вкусным, ель пахла детством и сюрпризами. Все подняли хрустальные бокалы, переливающиеся всеми цветами радуги на свету, и чокнулись ими, провожая старый год. Вдруг раздался звонкий дзынь!, в котором каждому отчётливо услышалось знакомое жужжание. Оно звучало как «Еффро-ссси-нья!». Родители вздрогнули и оглянулись по сторонам. Дети оживились и засмеялись, надеясь на чудо. Но вскоре всё затихло, мухи не было. Они приуныли было, но, подняв поникшие головы, принялись звенеть бокалами, стукая их меж собой. И снова зазвучало чуть слышное «Еффро-ссси-нья!» Все дружно улыбнулись.

— Ефросинья с нами! Теперь она живёт в праздничном дзыньканье бокалов! Слышите? «Дзынь-Еффро-ссси-ньяяя!» — воскликнула мама.

— Точно! И каждый праздник был бы веселее с ней! А теперь она сама часть праздника! — согласился папа.

— Спасибо тебе, Ефросинья, что ты с нами! — тихо проговорила девочка и посмотрела в любимое окно мухи, увидев те же голубые сугробы и волшебный зимний отсвет фонарей на снегу, машинах и заледенелых рамах.

Мальчик едва заметно кивнул и тоже посмотрел в окно. В воздухе парили белые, сверкающие снежинки — подруги Ефросиньи, снежные мухи. Теперь весь мир казался этой семье, сотканным из мириады волшебных моментов, единственных и неповторимых, неуловимо покидающих всех в мгновенье их появления на свет.

— Так вот он какой, новогодний подарок Ефросиньи — видеть всё вокруг и ценить это так, словно этого никогда не случится! — прошептала мама, и все молча согласились с ней, любуясь вальсом снежинок за окном.

ЛУЧШИЙ ДЕНЬ

— Расскажите, чего бы Вам хотелось! Яркие моменты радости, экстрим, любовные приключения, воспоминания детства?

Мужчина в коричневом костюме в кресле напротив был совершенно серьёзен и, вместе с тем, удивительно буднично перечислял различные незабываемые впечатления, как ассортимент салатов или десертов.

Мне стало неловко, что я пришла за последними, самыми главными радостями своей жизни и растерялась. В самом деле, отчего мне так не по себе? Словно я что-то упустила? Но мужчина серьёзного вида был настроен решительно и, очевидно, был готов и к таким вялым клиентам, как я.

— Мне кажется, нам следует обсудить всю процедуру от начала до конца, тогда Вам проще будет принять решение. Что ж, насколько Вам известно, наша фирма помогает сформировать наиболее яркий, позитивный образ Вашей жизни через наполнение одного дня самыми незабываемыми и трогательными впечатлениями. Поскольку Вы приняли решение о самоликвидации, то по условиям контракта все услуги предоставляются Вам бесплатно и оплачиваются Вами посредством безвозмездного предоставления значимых внутренних органов, посмертно. Вы знаете процедуру? — мужчина сделал паузу и вопросительно посмотрел на меня.

Его взгляд словно пронзал насквозь. Как будто он смотрел и оценивал мою рыночную стоимость на донорском рынке. Бррр. С другой стороны, меня никто не принуждал сюда приходить. Это было целиком моё решение — свобода воли, свобода выбора…

— Да, я знаю… Но, пожалуй, послушаю ещё раз! — я оттягивала время, как могла, хватаясь за слова, как за соломинку. Зачем мне это?

Мужчина усмехнулся, и звук этот мне показался зловещим. Он будто ликовал и внутренне потирал руки, что ловушка захлопнулась. Впрочем, какая мне разница? Ведь меня могло здесь и не быть! Я хотела прекратить весь этот балаган под названием «моя жизнь», но что-то пошло не так. Зачем-то я осталась жива.

А раз осталась, почему бы не сделать последним и самым ярким впечатлением моей жизни именно то, что хочу я? Почему бы не вспомнить, что я хочу сама? А потом… что будет потом, уже не так и важно. Мне нужен позитивный след моего пребывания на этой Земле! Я не знаю, для чего мне это, но, кажется, именно по этой причине мне не удался мой уход. Не самый достойный, конечно. Но что мне было терять? Кто бы плакал обо мне? Кто бы вспоминал наши общие моменты радости, печали, трудности и достижения? Никто. Так что, если я создам себе фейерверк впечатлений напоследок, возможно, я поверю, что я жила и что я была хоть сколько-нибудь значима для этого Мира. Пусть прежде я думала не так. Я хочу дать своей жизни крохотный шанс. А ещё смысл, мой смысл.

Тем временем, мужчина монотонно и торжественно перечислял нудные условия контракта с его фирмой «День икс». Все они были мне давно известны: я прочитала всю доступную документацию сего предприятия десятки раз, прежде чем решиться придти сюда. Но я слушала и важно кивала головой, а сама думала о своём. В этот момент меня пронзила такая очевидная, но необыкновенно ценная мысль: ведь мне есть, о чём думать, значит, я не пустышка, значит, для чего-то я жила? Я по-прежнему существую, хотя и пытаюсь всеми силами отрицать это… Я есть! Я здесь! Слышите, я существую!

— И последний пункт, связанный с условиями разрыва договора. Вы можете разорвать договор, если ни один из пяти предложенных Вам вариантов «Дня икс» Вас не устроил. Если наш детектор не зарегистрирует Вашей абсолютной и всеобъемлющей радости, Вы свободны от обязательств перед нами. Но такого случая за весь мой опыт работы ещё ни разу не наблюдалось. Поэтому формально он существует, и я обязан озвучить его Вам, — чинно завершил свой монолог мужчина в коричневом костюме.

— Можно вопрос?

— Конечно! — удивился он.

— Как Вас зовут? Всё же я пока не покойница и хотела бы знать, с кем имею дело! — с вызовом в голосе спросила я.

Мужчина, казалось, опешил. Но быстро нашёлся. Ведь собранность и солидность были его визитной карточкой, и, похоже, больше всего на свете он боялся потерять лицо перед кем-то. Лишь на долю секунды он потерял контроль и явил мне своё истинное лицо, демонстрирующее всю гамму чувств обычного, живого человека: растерянность, удивление, страх, подозрение, лёгкий след раздражения и злорадства и, наконец, радость и ликование от того, что управление собой и ситуацией снова вернулось к нему. Гордо вздёрнув подбородок, он сверкнул своей дорогой, белозубой улыбкой и ответил ровным, поставленным голосом, почти лишенным эмоций:

— Прошу прощения, что не представился! Меня зовут Ипполит. А как можно обращаться к Вам?

— Меня зовут Ася, просто Ася, — бесхитростно ответила я.

Странное дело, такой простой до банальности вопрос вызвал в мужчине неожиданное смятение. Это подняло во мне азарт исследователя, и мне захотелось посмотреть, какие ещё тайные эмоции хранит в себе идеальный Ипполит.

— Скажите, пожалуйста, Ипполит, а Вы сами собирали для себя свой собственный идеальный День Икс? Вы сами когда-либо испытывали эту безудержную радость, о которой так много написано в Ваших рекламных проспектах?

Мужчина в коричневом костюме замер и почти перестал дышать. Потянувшись в инстинктивном жесте к воротничку рубашки, он безотчетно принялся ослаблять узел галстука. Его глаза мелькали по сторонам, периодически возвращаясь к входной двери.

Похоже, мои простые вопросы удивительным образом застали его врасплох. Спрашивается, отчего я должна доверять его фирме, обещающей мне абсолютное и незабываемое счастье, если он сам толком его никогда не испытывал? Откуда он вообще знает, что это такое?

— Видите ли, Ася, мы создаем уникальный продукт, и в каждом случае он индивидуален…

— Да-да, я читала об этом. Но сами-то Вы знаете, что должен ощущать человек, ставший Вашим клиентом? — нетерпеливо перебила я его, услышав заученные фразы из рекламного проспекта.

— У нас есть детектор счастья и радости… — снова было начал он, и на лбу его выступила испарина.

— Но детектор может быть неточным, он может сломаться! Да и откуда машине знать про моё, самое уникальное счастье? От которого мурашки на коже и слёзы на глазах? Детектор ведь не человек! — отчего-то я завелась и не желала сдавать позиций. — Получается, солидность Вашей фирмы зависит от работы механического детектора!?

На гладко выбритой шее Ипполита вздулась и запульсировала крупная жила. Его глаза на покрасневшем лице приняли жестокое выражение. Похоже, он был готов помочь мне самоликвидироваться немедленно, здесь же и своими руками. Однако и в этот раз ему удалось вернуть контроль над ситуацией в свои руки.

— Я понимаю Ваши опасения. Но детектор ни разу не подводил нас, мы уверены в его работе. Что касается моего собственного идеального дня, прежде у меня не возникало такой потребности… Однако Вы правы, мне стоит подумать об этом… Хотя бы для того, чтобы лучше рекламировать свой продукт! — невозмутимо произнёс Ипполит, почти в совершенстве войдя в образ мистера Дарси.

Поистине, Шарлотта Бронте гордилась бы им! И её роман «Гордость и предубеждение» определенно бы заиграл новыми красками, добавь она палитру эмоций Ипполита своему любимцу Дарси.

Я наблюдала за метаморфозами мужчины в коричневом костюме и поражалась, какая мощь таится в этом безжизненном менеджере! Какой ураган глубинных эмоций душит он в себе, стремясь сохранить лицо! А сколько жизни во мне? Достаточно ли для того, чтобы жить свою жизнь и не прятаться всякое мгновение в очередную социальную маску, как Ипполит? На что я способна? Впервые я задумалась о том, что на самом деле ничего не знаю о себе и своих возможностях.

И всё же хочу прервать эту жизнь, предварительно взбудоражив её одним днём ошеломляюще-радостных впечатлений… Пожалуй, я здесь не для этого! Кажется, я и сама не слишком-то честна с собой. Мне хочется испытать неведомые доселе эмоции, узнать, что я хочу на самом деле, увидеть жизнь в одном сгустке радужных, собранных кем-то для меня впечатлений! Но вдруг после этого я не захочу самоликвидироваться? Как мне жить дальше? И какую цену заплачу я за всплеск эйфории, собранный в одном единственном дне?

— Всё же мне кажется странным и вызывает недоверие, что Вы создали такой продукт и всем говорите о его уникальности и удивительности, но сами ни разу не опробовали его на себе! Я хочу пробный вариант контракта! С возможностью расторжения на моих условиях! И пусть попыток будет две или три, этого достаточно, но я бы хотела сама решить, подходит мне это или нет. Без детектора, — я упрямо гнула свою линию, что-то доказывая себе и этому мужчине.

Ипполит нахмурился, изучающе разглядывая меня. Кажется, он решил, что я не в себе и опасается проявлений какого-нибудь буйного психоза. Что ж, я и не обязана быть нормальной. Он видит во мне дорогостоящие органы и отличную возможность обогатиться, я в нём — шанс познать неизведанное и найти в себе искру жизни. Так что мы квиты, и я вовсе не обязана соответствовать его ожиданиям.

— Ася, я понимаю Ваши чувства, но у нас нет таких опций, — он всё ещё держался за свой невидимый контроль.

— Так создайте их, — хладнокровно ответила я, продолжая свою невидимую схватку с самой собой. — Ведь я уйду, а со мной уйдут возможности для Вас, а также весьма нелестные отзывы о негибкости Вашей фирмы и нежелании идти навстречу клиенту. Где он, Ваш индивидуальный подход и уникальный продукт, если Вы не в состоянии развеять мои сомнения и избавиться хотя бы от части моего недоверия к Вам как к профессионалу? — я оживала с каждой фразой.

В эту минуту я была оратором, адвокатом в суде, защитником обездоленных и несчастных, Фемидой, разящей без жалости всякого, нарушившего закон, гарпией, нимфой, музой и орлеанской девой одновременно. Как удивительно начать ощущать в себе жизнь и её ростки всего за день до встречи со смертью! Впрочем, кто сказал мне про этот день? Разве несвободна я в своём выборе? Разве не могу я сейчас встать и выйти из этой комнаты?

Выйти в свою жизнь и иметь смелость встретиться с самой собой лицом к лицу?

Я могу, теперь я знаю это, знаю, что могу! Но отчего-то мне безумно интересно попробовать и увидеть в своей жизни то, чего я всегда была лишена. Испытать всё разом. Ощутить себя целостной и наполненной здесь и сейчас, испробовав, что мне может предложить этот мужчина — создатель концентратов впечатлений для людей, поддавшихся унынию. Коварный искуситель, делец, бизнесмен — какие ещё личины скрывает он в себе? Отчего мне так важно испытать всё и разоблачить его?

— Что ж, Вы правы! — медленно проговорил он, растягивая слова. — Я думаю, мы можем заключить с Вами пробный контракт на три попытки с возможностью расторжения в любой момент. Но если Вы не будете разочарованы, то первоначальный вариант с посмертным донорством остается в силе! — зловеще добавил он.

Я встретила его тяжелый, алчный взгляд и не отвела глаз. Не ожидал, Ипполит? Погоди, я ещё не сдалась, и моя песня не спета!

— Мы не оговорили с Вами вариант, если попытка окажется успешной, но я отменю своё решение о самоликвидации. Ведь мы обязаны обсудить с Вами все варианты, не так ли? — я не сдавалась.

— Да, безусловно. В таком случае вместо Вас в контракт вписывается поручитель, который в случае Вашего отказа от самоликвидации добровольно завещает свои органы нашей фирме. Нам ведь также нужны гарантии, как Вы понимаете! — Ипполит буравил меня своим взглядом.

— В таком случае мне придётся попросить Вас быть моим поручителем, поскольку я абсолютно одинока в этом мире. Вы ведь уверены в своём продукте? Значит, Вы ничем не рискуете! — я повышала ставки, наблюдая за реакцией своего визави.

— У Вас нет родных и друзей? — брови Ипполита изогнулись в непроизвольном удивлении.

— Никого, — спокойно ответила я.

— Как это возможно? — с раздражением спросил он.

— Очень просто. Я выросла в приюте для клонов, — наши взгляды встретились в противоборстве.

Воздух наэлектризовался до предела. Кажется, Ипполит осознал несовершенство своего контракта. Похоже, до моего прихода в его фирме всё было гладко да складно.

Жаль рушить бастионы совершенства этой безупречной фирмы, но что поделаешь, я имею право распоряжаться своей жизнью, как хочу, и мне нет нужды идти на заклание, как я собиралась прежде. Я свободна в своём выборе! Я могу спорить, могу соглашаться или передумать, а могу сделать так, как считаю нужным. Значит, я есть, я существую, и для чего-то это нужно!

— Вы клон!? И пришли сюда самостоятельно? Невероятно! Вы так уверенно и аргументированно спорите, в Вас столько достоинства, что я никогда бы не подумал… — Ипполит осёкся.

— Если я клон, значит, у меня не может быть чувства собственного достоинства? Значит, я не могу принимать решения? Так, по-Вашему? — мои глаза метали молнии.

— Что Вы, нет… Но по моим данным, клоны социально дезориентированы, отделены, не обладают своей волей, ограничены внушенными шаблонами…

— Простите, прерву Ваши диагнозы. Это устаревшие данные. Прежде всего, я человек. А поскольку Ваш контракт имеет пробелы, Вы не можете отказать мне лишь по причине того, что я клон. Рискнете? Будете первым, кто заключит контракт с клоном? Чем не реклама Вашей фирме!? Сделать счастливым даже клона, как звучит! — я была неподражаема, и вся сила и мощь Мира была со мной в эти минуты. Я, безвестная душа, ощущала покровительство Бога. Я нужна, я есть.

Ипполит пристально посмотрел мне в глаза.

— Вы определенно клон великого человека, никак не меньше. И я думаю, за свою смелость Вы заслужили шанс получить свой лучший день. За рекламу. Почему бы нет? — вдруг выдал он.

Теперь я была застигнута врасплох. Я, непобедимая, злая, сильная, целеустремленная. Мои бастионы пали под действием доверия и неожиданной доброты. Доброты ли? Не знаю, я так устала не доверять жизни. Непрошенные слёзы брызнули из моих глаз. Изумленная, я утирала их и разглядывала каждую на своих пальцах. Ипполит улыбнулся, и в его улыбке не было ни тени злорадства. Кажется, в его кабинете такое происходило впервые.

— Спасибо, — тихо проговорила я. — Пожалуй, это и есть лучший день в моей жизни. День, когда я осознала, что я есть и я значима…

— Вы удивительная! Давайте наполним хотя бы один день Вашей жизни неожиданной радостью? И Вы будете нашей лучшей рекламой, обещаю! — Ипполит улыбнулся, и в его улыбке было тепло и обещание счастья. Без ловушек и коварных уловок. Я чувствовала это. — А пока выбирайте, с чего начнём: встреча с родителями, полёт над Амазонкой, день рождения в саду волшебных фонарей, гонки на катамаранах, купание в фонтане Тревиль, священное омовение в реке Ганг, поцелуй любви…

Я засмеялась серебристым колокольчиком. Теперь я могу выбирать. Теперь я живу!

— Я бы начала с поцелуя любви, а дальше — как пойдёт! — застенчиво улыбнулась я и подмигнула покрасневшему Ипполиту.

СКАЗКА РЯДОМ

*

— Вот он мир! Весь-весь наш! Смотрите, золотые деревья! Волшебная стрекоза! Последняя ромашка! А это кто? Правильно, наша знакомая жаба! Вчера виделись! Здравствуй, Агафья, как дела, не мёрзнешь? — я бежала по осеннему полю и радостно выкрикивала приветствия всем знакомым. Дети не отставали и так же приветствовали всех на своём пути.

Осенние каникулы на воле, разве это не подарок судьбы? Ласковое, ещё тёплое солнце щедро делилось своими последними лучами, безмятежный, синий в паутинку небосвод тревожили только пролетающие самолеты и редкие утки, подтягивающиеся к общей стае на озере. А вокруг стояли леса: золотые, багряные, зеленовато-рыжие… Поля дополняли их своей пустотой и умиротворением. Сухоцветы светились на них каким-то особым, спокойным светом, а редкий, запоздалый цветок удивлял и радовал глаз. Воздух был свеж и звенел от тишины — дачников было мало, почти все разъехались.

Тишина эта была необычайно вкусной и многозначительной, потому что после суеты большого города её можно было наполнить чем угодно. Дети резвились от души и заполняли собой всё это величественное, нарядное пространство и всю тишину. Это было праздником жизни и нисколько не раздражало. Напротив, хотелось присоединиться к ним и дурачиться так, словно наступил последний день моей жизни, самый, самый важный день. И я запела. Поле молча внимало мне, захватывая каждый звук и разнося его над усталыми травами. Лес возвращал мне слова, будто подпевая и подхватывая незамысловатый мотив. Воля, жизнь, природа — что может быть прекраснее!?

И я принялась танцевать. Берёзки слегка покачивались на ветру, будто вторя моим движениям. Всё радовалось нам и принимало нас так, будто только и ждало нашего появления. Вдруг я увидела её, едва не забывшись в своём спонтанном танце и чуть не растоптав.

— Девочки, смотрите! Кто это? — указала я на большую, чёрную гусеницу, покрытую длинным, густым мехом, красиво блестевшим на солнце.

— Гусеница! В октябре? Мама, да она подготовилась к зиме! Какая шубка! — воскликнула средняя дочка.

— Да! Именно так! А знаете, как её зовут? Это меховая Агнесса! Хотите услышать её историю? — хитро сощурилась я.

— Да-да! Хотим! Расскажи нам про меховую Агнессу! — закричали девочки хором.

— Тогда слушайте! Жил-был кузнечик, обычный, зелёный такой, стрекочущий на лугу летом. Во всём он был как все кузнечики. Кроме его любви к спорам. Спорил он по любому поводу и со всеми подряд. С утра до вечера Антон стрекотал и в перерывах между своими трелями спорил с жуками-навозниками, бабочками-однодневками, пауками-сенокосцами, пробегающими мимо муравьями и даже с медоносными пчелами. Он так привык спорить и упрямиться, что по-другому уже разговаривать попросту не умел. И вот однажды он встретил Её. Она летела, грациозно порхая от цветка к цветку, лёгкая и прекрасная. Ба-бо-чка. Лимонница редкого зелёного оттенка. Антон замер и забыл, о чём он стрекотал прежде. Он почти лишился дара речи, когда услышал Её нежный, хрустальный голосок:

— Простите, можно присесть на Ваш листок? Я очень устала!

— К-к-конечно! Садитесь и отдыхайте на здоровье! — заикаясь ответил Антон.

— Благодарю Вас! Вы очень любезны! Меня зовут Агнесса, а Вас? — вежливо проговорила бабочка и устроилась неподалеку от кузнечика.

— А меня… меня зовут Антон… У Вас красивые крылышки! — протараторил он и покраснел, если такое вообще возможно у кузнечиков.

— Спасибо! Моя мама очень любила цветы огородных растений и загадала, чтобы я была похожа на лист капусты, — просто ответила Агнесса и принялась осторожно чистить свой хоботок.

— Как это? Ей нравились зелёные овощи и оттого Вы зелёного цвета, вместо палитры жёлтого, как у всех лимонниц? — удивился Антон и закусил привычные удила.

— Да, так и было! — ни о чём не подозревая, подтвердила Агнесса.

— Но этого не может быть! Видовое разнообразие, конечно, да, но такие быстрые мутации внутри вида, да ещё силой мысли — этого быть не может! — авторитетно заявил кузнечик.

— Как это не может? А я как же? Я вот, живой пример! И мама мне рассказывала… — начала было бабочка.

— Чепуха! Это Ваше воображение, не более того! В науке всё строго и рационально! Вам просто хочется верить в это, вот и всё! — отрезал Антон с видом знатока.

— Может, я тогда просто плод воображения? Вашего, например? — усмехнувшись ответила Агнесса.

— Нет, тут я могу подтвердить всё своими органами чувств, а это объективная информация! — напыщенно ответил кузнечик.

— Что ж, раз Ваши чувства дают объективную информацию, а мои нет, я, пожалуй, полечу дальше! И найду того, кто поверит, что мои детки будут одеты в роскошные меха и не будут бояться холодов! К тому времени, как они появятся, Вы будете дряхлым, засыпающим старичком. Но это неважно, прощайте! — с достоинством ответила бабочка и улетела. Антон хотел было сказать что-то остроумное и злое, как обычно, но слова застряли у него в горле. Так и пиликал он на своей ноге-скрипочке до самого вечера, ни с кем не обмолвившись и словечком. А в голове его крутилась одна и та же мысль: «Дурень, ты, дурень, и кому ты нужен со своей объективностью?»

Так прошло лето. Больше Антон ни с кем не спорил, а лишь задумчиво стрекотал дни напролет. Он не встретил своей пары, не создал семью, но и не спорил. Он просто пиликал и думал. Вот и наступил конец августа. Ночи стали ощутимо холоднее, часть букашек куда-то попряталась, часть и вовсе сгинула. Кузнечиков почти не стало, и лишь один Антон сидел и пиликал на опустевшем поле. Вдруг его взгляд зацепил нечто необычное, явно не вписывающееся в привычный пейзаж. Как это было однажды, с той нежно-зелёной, изысканной бабочкой. По соседней травинке ползла чёрная как смоль гусеница, одетая в густой, блестящий мех.

Он был длинным и тёплым, да и птицам, очевидно, не пришелся по вкусу. Поэтому гусеница ползла и распевала весёлые песни, беззаботно и легко. Антон, едва завидев её, сначала вовсе остолбенел, но потом собрался и всё-таки спросил:

— Простите, кто Вы?

— Я? Я — меховая Агнесса, дочка прекрасной лимонницы. Кстати, она передавала Вам привет! Так и сказала, что на этом самом месте будет сидеть старый кузнечик, который любит спорить и ни во что не верит. Мама сказала, Вы утверждали, что ни её, ни меня быть не может. Я долго смеялась, но обещала проползти мимо Вас, а то скоро холода, лету конец. А мне и не холодно!

— Вы — дочка Агнессы? — дрожащим голосом произнёс Антон.

— Да, это я! И я думаю, что весной я буду самой первой и самой яркой бабочкой! Жаль только, что Вы этого уже не увидите! Благодаря мамочке, я переживу холода! Кстати, она просила передать, что решила быть счастливой, а не правой, и никогда в своей жизни ни с кем не спорила, наверно, поэтому у неё был такой счастливый брак! У меня очень много сестрёнок и братишек, и все меховые! Всего хорошего! — весело ответила меховая Агнесса и, напевая ту же задорную песенку, поползла дальше.

Антон перестал стрекотать и долго смотрел вслед меховой, весёлой Агнессе. А был ли он счастлив? Особенно от того, что спорил с красивыми бабочками? Трудно сказать, но, наверное, он знал ответы, да только никому не сказал. Потому что все его друзья давно разбежались от его бесконечной любви к спорам и правоте. А меховая Агнесса перезимовала и весной превратилась в яркую, счастливую бабочку. И все её детки, и детки её деток с тех пор носят меховые, лоснящиеся на солнце шубки. Потому что им так нравилось, просто, без объективных на то причин.

— О, да меховая Агнесса модница и счастливица! — проговорила средняя дочка.

— Мне жаль Антона… — со слезами в голосе произнесла её младшая сестра.

— Да, меховая Агнесса и впрямь как решила жить, так и стала! Счастливый выбор! Я тоже думаю, что Антон был несчастен, но ведь он сам выбрал споры, разве нет? Что ж тут поделаешь, вот так он распорядился своей жизнью. Но, главное, что бы мы так не делали, как считаете? — ответила я обеим сразу.

— Да! Мы будем красивыми и счастливыми, как меховая Агнесса! Побежали к озеру! — закричали девочки и понеслись во весь опор, свободные и радостные.

— Спасибо, меховая Агнесса, твоя история бесценна! — тихо произнесла я опешившей от шума и топота гусенице и убежала следом за дочерьми.

«Странно, из-за чего весь сыр-бор? Чем всем так привлекателен мой мех!? Я ж такая не одна! И чего они там себе напридумывали?» — подумала Агнесса и весело поползла своей дорогой. Знакомый жук обещал ей последние одуванчики на этом поле, разве это не счастье?

**

На озере нас встретила зеркально-гладкая вода цвета кобальта. Желтые листья вокруг и чистая лазурь неба только подчёркивали этот удивительный цвет озера. Словно опрокинутое небо смотрело на нас. Девочки замерли и уставились на круги, расходящиеся по воде. Последние водомерки резвились по верху, рисуя искусные узоры на поверхности озера. Они то сбегались все вместе, то разбегались врозь. Откуда ж они тут в октябре? Должно быть, остались самые стойкие.

— Мама, они о чём-то переговариваются, слышишь? — девочки повернулись и вопросительно посмотрели на меня.

— Конечно, у них же полно дел, успеть до холодов! А ещё они дружные ребята! Они подбадривают друг друга и кричат: «Пантелей, беги веселей!» И рисуют круги и восьмёрки набегу, смеясь и играя, — весело ответила я, забавляясь вознёй смешных водомерок.

— Так, значит, каждого из них зовут Пантелей? — девочки сразу услышали именно то, что интересно им.

— Мне кажется, да! Именно это имя я расслышала за их улюлюканьем и хихиканьем! — я усмехнулась и бросила в воду листик. Водомерки сразу же окружили его и принялись бегать с любопытством маленьких щенят.

— Какие весёлые! А у них есть своя история? — завороженно разглядывая маленьких бегунов, спросила младшая дочка.

— А как же! У каждого есть своя история! Хотите её услышать? — вкрадчиво спросила я, зная ответ заранее.

— Конечно! Рассказывай скорей! — девочки только и ждали новую историю.

— Так вот, жил да был весёлый, длинноногий жучок Пантелей. Жил он у самой воды со своей семьей. И всегда его тянуло в само озеро: в друзьях был у него жук-плавунец, водная улитка и лягушонок. Они все резвятся, а Пантелею-то как хочется с ними! Но был он хрупок и слаб здоровьем и родители, беспокоясь о нём, не пускали его в воду. Грустил он целыми днями да тосковал по весёлым, шумным играм.

Однажды озёрная старая черепаха увидела, как Пантелей с травинки над водой нависает, тянется изо всех сил, да и говорит ему, добрая старушка:

— Дружок, садись ко мне на спину, прокачу, а друзья твои нас и не догонят!

Пантелей взял да прыгнул на панцирь и катался полдня по озеру. Приехал он домой окрылённый озерной прогулкой и уже про себя всё решил, что от воды его никто не отвадит теперь. Стал он дружить с черепахой.

Катала его черепаха Алтея, катала, но однажды её пригласили пожить у знакомой на даче, и она согласилась. И снова Пантелей один остался. Только теперь он знал, что непременно что-то придумает и будет плавать. Так и случилось. Гулял однажды наш друг у берега и нашел старый, засохший ус. Может, рак его обронил, может, кто ещё, но ус был отменным: прочным, скользким, и по размеру то, что надо! Схватил его жучок Пантелей и скорей-веселей к знакомому раку. Так да эдак, кое-как объяснил он ему, что нужно отрезать шесть одинаковых кусочков.

Рак и рад стараться: клешни работали исправно! Пантелей возликовал и отправился клей искать, самый лучший. Нашел он его у озерных лягушек, меж икринок с головастиками. Тогда смазал Пантелей кусочки усов клеем и приделал их к своим ножкам. Получились великолепные коньки! Сначала ножки его разъезжались и путались, с непривычки, но он не сдался! И вскоре он уже скользил по озёрной глади, как самый искусный конькобежец! Увидев его успехи, близкие тоже захотели так кататься, и тоже сделали себе коньки!

Теперь уже друзья Пантелея не могли за ним угнаться — ни жук-плавунец, ни лягушонок, ни улитка не поспевали за ним. А он, хохоча и резвясь, проносился мимо них и выписывал на воде круги, восьмерки, всё, что хотел! А все детки Пантелея появлялись уже с такими коньками, потому что их папа очень, ну очень любил кататься по воде! Отныне Пантелеи все такие — бегущие, быстрые, стремительные, и всё им ни почем! Попробуй, догони его!

***

Вскоре на озеро мы насмотрелись вдоволь, и захотелось нам с девочками увидеть что-то ещё. Неподалёку как раз проходила просёлочная дорога, извилистая и манящая. Вот по ней-то мы и двинулись в путь. Вдоль колеи стояли сухоцветы, время их былого величия и расцвета прошло. Зато они светились на солнце каждой шерстинкой, каждым пушком и метёлочкой! Редко попадались живые, яркие цветы. Они словно нарядные гости на маскараде, перещеголявшие хозяев, затмевали собой всех вокруг.

Одиночный одуванчик, кустик полевого василька, соцветие тысячелистника или скромный букетик лиловых колокольчиков в пожухлой траве смотрелись удивительно и волшебно. Теперь, когда они попадались по одному, можно было в полной мере оценить красоту и уникальность каждого цветка. Ведь разве станет кто-то восхищаться одуванчиком в пору цветения, когда их тысячи, сотни тысяч простирается по всему полю?

Но вот проселочная дорога закончилась, и начался лес. Влажный, вкусно пахнущий хвоей и терпким осенним листом.

— Мама, а у деревьев бывают свои истории? — задумчиво спросила средняя дочка.

— Само собой, милая! У них больше всего историй, ведь на их веку происходит много жизней, а они всё растут и растут, наблюдая смену времен года, эпох, разные события!

— Расскажи, мам, историю вот этой огромной ели! Пожа-а-а-луйста! — протянула младшая девочка и умоляюще посмотрела мне в глаза.

— Что ж, тогда слушайте! Эта ель много лет избегала печальной участи — за все триста лет своей долгой и насыщенной жизни она могла стать и лодкой, и заготовками для скрипок, и много раз едва не оказалась в залах на новогодних балах и маскарадах. Но обо всём по порядку.

Пока она была совсем крошкой её прикрывал древний трухлявый пень, росший совсем рядом. Так она осталась цела и невредима и слушала сказки дедушки-пня дни напролёт. Из них она узнала много необычного и удивительного, поэтому ей страшно хотелось поскорей вырасти высокой-превысокой елью и всё увидеть самой. Ёлочка росла быстро и набиралась сил, тянулась к солнышку каждой иголочкой. И вскоре она так переросла дедушку-пня, что его почти не было видно за ней. Он улыбнулся подросшей внучке и через какое-то время рассыпался на лучины, век его подошёл к концу.

И если летом вокруг ёлочки ходили барсуки, прятались зайчата и оленята, пробегали лисы и деревенские ребятишки с лукошками, полными грибов и ягод, то теперь пришли девушки и собирали лучины для своих изб: светить ими вечером да печку растапливать. Так ёлочка узнала, что даже когда твоя жизнь иссякла, она всё ещё может приносить кому-то пользу. Осенью ёлочка наблюдала движение перелётных птиц. Она видела стаи диких гусей, горланящих на весь лес, косяки журавлей, замечала отдельных уток, спешащих к месту сбора стаи на озере. Все они грациозно рассекали воздух над верхушками деревьев, переговаривались, кричали, и это было удивительно и непонятно той, чья участь была неподвижно стоять посреди леса, крепко держась за влажную землю во мхе и листьях. Вскоре на ёлочке выросли первые шишки, и к ней тут же прилетели в гости пташки, замерзающие зимой без еды. Ели было щекотно и смешно, когда её ветвей касались маленькие, цепкие лапки клестов, снегирей и зябликов. Синички же хозяйничали весной и осенью, собирая с еловой красавицы жучков и червячков.

Ель выросла и стала значимым членом большой семьи — леса. Она кормила птиц, укрывала зайцев и глухарей, делилась семенами с белками и давала прохладу и защиту всем, кто рос ниже неё. Маленькие деревца, грибы и цветы — все они благодарно принимали её покровительство, как она когда-то принимала то же самое от дедушки-пня. Но однажды в лес пришли деревенские мужики с топорами. Были они серьёзны и немногословны, и отчего-то ель вся покрылась мурашками, когда они проходили вблизи неё. Слушая их нехитрый разговор, она похолодела от ужаса. Мужики искали ель для своей лодки, непременно чтоб большую и крепкую, но не старую. И уж было нацелились срубить нашу ель, но один из них, пожилой рыбак, вступился за неё и не дал в обиду. Её, дескать, внучка старшая очень любит, а ещё зайчат да оленят прячет, нельзя рубить, тут она нужнее! У мужиков у самих были дети, и как-то они прислушались к старшему товарищу и не стали губить нашу ель.

Ель вздохнула с облегчением и стряхнула с себя старые иголки, решив, что раз ей дали второй шанс на жизнь, надо быть красивой и свежей.

Так проходили года в привычном чередовании сезонов и их примет: то весна, и почва напитывалась талым снегом, отчего рослось ели хорошо и привольно, то лето, и лес пел трелями многих птиц, звери резвились вокруг, а люди собирали ягоды да грибы, то вдруг осень, и соседи-деревья роняли разноцветные листья, а птицы улетали на юг, а то и зима — всё покрывалось пушистым снегом, и весь лес стоял в сладкой дрёме до следующей весны, когда всё повторялось вновь. Как-то поздней весной приезжал из большого города этой губернии скрипичных дел мастер. Искал он подходящие ели для изготовления скрипок и размечал их для лесорубов. Мастер был грустен и рассеян: дела его не клеились, еловые заготовки попадались или слишком сырыми, или сучковатыми, а ещё от него сбежала невеста. Поэтому он помечал всё подряд, и даже сверх того, совсем не заботясь о том, что будет с лесом. Перед глазами его висела тёмная пелена злости на весь мир и жалости к себе, вот и не мог он ни о ком позаботиться или хотя бы увидеть что-то доброе вокруг. Пометил он и нашу ёлочку-ель.

Это увидел старый лесной ёж, друг ели, и побежал за лосём советоваться, как быть теперь, ежели все их любимые деревья срубят. Лось покачал ветвистой головой и упрямо сказал «Не бывать этому!» И ускакал за подмогой. К следующему утру помеченные деревья были заклеены кусочками коры от старых деревьев, и пришедшие лесорубы долго чесали головы, тщетно пытаясь определить деревья на сруб. Не найдя выхода, они пожали плечами и отправились купаться. А вечером пожаловались своему главному на того самого несчастного скрипичного мастера.

Главный и глазом не моргнул, а только подтвердил все странности их заказчика и предложил больше с ним не работать. На том и порешили и принесли из погреба ещё медовухи. Ёлочка-ель осталась цела и на этот раз. Но вот незадача, наступила зима, а с ней и близилось празднование Нового года. А по недавнему указу следовало его отмечать со срубленной в лесу елью. Больше всего негодовали деревенские жители, знающие у себя каждое дерево и бережливо относившиеся к дарам леса. Верили они, что если брать от леса слишком много, так лес и оскудеет, и разгневается лесной царь, и никто из пришедших по грибы да ягоды да ещё за чем живым из леса не выйдет. Вот и устроили мужики игру, вроде как, распространить слух, что ели в их лесу поражены какой-то редкой болезнью и при срубке разваливаются на части и могут зашибить человека. Так мужики надеялись и лес свой сберечь, и баринам всяким заезжим нос утереть. Мол, жизни их не знают, оброки берут, всё отнимают, так ещё и лес их, кормилец, хотят потрепать! Ну, уж дудки! А барин их местный был мнительным. Как услышал он про больные ели, так и вовсе отказался в своё имение загородное ехать: а вдруг и ему болезнь ельная опасна? Мужики хохотали до слёз и устроили праздник, пышнее Нового года. Когда удастся ещё так весело и легко правду свою отстоять перед власть имущим? И ель наша снова уцелела. Так прошло много лет. Сменились эпохи, уж не стало в России царей, появились автомобили и железные дороги, а ели для праздников стали в специальных питомниках выращивать.

Хотели как-то ель нашу в большой музей привезти да поставить, но не вышло. Лес тот объявили охотничьими угодьями, а растения в нём оказались под охраной, редкие там какие-то цветы были найдены или что-то ещё. И ель опять устояла. Теперь она была выше всех деревьев вокруг и видела всё, что так хотела увидеть, когда была совсем крошкой и слушала сказки дедушки-пня. Мечты её сбылись, а жизнь была длинной и захватывающей, хотя наша ель как стояла на одном месте, так и осталась там стоять. Но вокруг постоянно что-то происходило, и она радостно вливалась в этот поток жизни и щедро делилась всем, что имела с друзьями, оттого было ей так славно жить. Теперь же она уже не росла, набрав всю свою высоту, и лишь крепче держалась за землю и наращивала ствол, да вспоминала всю свою длинную и прекрасную жизнь.

МАЛЕНЬКИЙ МИР

Ночная, вязкая тьма постепенно отступала под натиском ласковых, но настойчивых лучей восходящего солнца. Первыми проснулись неугомонные кузнечики, им бы всё трещать да прыгать! За ними подтянулись бронзовки и другая мелкотня. Наконец, стоило солнцу подняться чуть выше, и зашевелились бабочки и мотыльки. Неженки, они ждали, когда слегка подсохнет утренняя роса и нагреется воздух. Однако про первенство я всё-таки наврал: конечно, первыми всегда пробуждаются и начинают свою бесконечную работу трудяги-муравьи. Топот их слаженно двигающихся ножек сотрясает землю задолго до моего пробуждения, а у меня возраст, знаете ли, хочется покоя и тишины, а не шума и возни с самого утра! Затем начинают свою работу их коллеги пчёлы. Они раскатисто жужжат, облетая цветущий луг, и наперегонки с тяжёлыми басистыми шмелями ищут раскрывшиеся цветки без влаги внутри.

И вот солнце поднялось высоко! Оно безжалостно слепит летящих на его лучи, но согревает даже толстенные панцири и надкрылки. Жизнь кипит! Я внутри этой жизни, но, скорее, наблюдатель и философ. Мои темпы и устремления заметно замедлились и сократились, многое кажется мне лишним и затратным, и даже обыкновенная добыча пищи превращается в настоящий подвиг. Оттого есть мне хочется всё реже, а отдыхать побольше и любоваться молодостью, энергией, борьбой, понимая, что я уже вне этой гонки. Ибо я великий созерцатель, я — старый жук.

Теперь я наслаждаюсь плавным катанием земляных шариков, почти бесцельно и безрезультатно, но сам процесс! Я стар, а лапки мои всё ещё цепки и аккуратны! Точность, захват и наслаждение от того, что я могу это делать сам! О, боги, какое это чудо! Я могу, могу! Отчего прежде я не ценил и не радовался этому!? Зачем я так торопился, суетно и бесчувственно перекатывая эти шарики в гонке за первенство среди других самцов? К чему это? Ведь самок оказалось предостаточно, да и считать они совершенно не умеют, как выяснилось! Им, оказывается, совершенно всё равно, сколько я прикачу этих дурацких шариков! Мне никто этого не объяснил, к сожалению, иначе я бы не пыхтел и не надрывался так сильно и так бесцельно! Самкам важен твой бравый вид, уверенность, широко расставленные лапки и натиск! Кто бы мог подумать! А мы зачем-то бежим и катаем эти бесконечные земляные шарики в угоду их прихотям, в которых они сами абсолютно ничегошеньки не понимают! Что ж, теперь я знаю эту великую тайну, этот маленький смысл бытия больших и сильных жуков. Теперь, когда я стар и дряхл! Но мне некому даже передать это знание, не с кем поделиться! Я всё время катал шарики, всю жизнь мыслил только ими. Оттого я не знаю своих детей: ни как они появились, ни как росли, ни как они разлетелись и расползлись кто куда — это мне неведомо. Мои многочисленные жёны нашли себе лучших самцов, помоложе, и вряд ли узнают меня теперь, такого медлительного и пыхтящего. Что до соседей, то разве есть дело глупым кузнечикам и прожорливым божьим коровкам до смысла бытия и до дурацких земляных шариков!? Бедняжки не знают таких категорий: они либо непрерывно что-то грызут, либо распевают на всю округу. Других состояний у них я не наблюдал. Как донести ценную мысль до того, кто непрерывно жуёт!?

Что ж, пойду-ка покатаю каких-нибудь особенно плотных и ароматных земляных шариков, искусства ради. Это всегда помогает мне отвлечься. К тому же, возможно, мне встретится молодой и мечтательный жук, не успевающий за общей гонкой, и я подарю ему несколько своих шариков. Просто так. Тогда ему повезет и он обретет ту самую уверенность, о которой тайно мечтают все самки. Ведь мечтательного всё равно не переделать, и естественный отбор однажды сделает своё дело. Однако с моей помощью он, хотя бы ненадолго, ощутит триумф своей силы и осчастливит какую-нибудь милую жучиху. Может, в этом и есть смысл моего знания? Ощутить прелесть момента и лететь по жизни, широко расправив крылья? Вполне возможно. И, если вечно спешащей молодежи некогда послушать меня, старика, и перенять от меня опыт и знания, то, может, хотя бы мои любовно вылепленные шарики сделают кого-то счастливее. Тогда они, возможно, слегка замедлятся, почувствуют сладковатый запах земляных комков и захотят дарить счастье другим. Возможно, таким вот простым и бесхитростным способом я смогу передать своё знание всем, кто нуждается в нём. Кто знает? Ведь я немного зануда и идеалист! Вы же помните, что я просто старый жук!

Всё-таки жизнь вокруг меня вращается слишком быстро. Стоило мне начать скатывать землю, подцепив премилый кусочек навоза, как на моих глазах откуда-то сверху на соседние травы упала нежно-желтая бабочка с потрепанным крылышком. Подрагивая она крепко вцепилась в упругий, зелёный стебелек всеми своими нежными лапками. Бедняжка часто дышала, испуганно вжавшись в травинки. Я продолжал делать своё дело, но невольно поглядывал на неё. Что-то трогательное и невероятно беззащитное было во всём её облике. В молодости это бы вызвало у меня презрение и разожгло бы мой аппетит. Сейчас я задумался, каково это быть таким созданием и оказаться без крыла? Что бы я делал на её месте? Неожиданно мои размышления были прерваны появлением отряда муравьев. Они патрулировали наш квартал и попутно забирали с собой в муравейник всё, что казалось им интересным. Трудяги тащили еловые иголки, крошки хлеба, палочки, дохлых жучков. Но вот один из них почуял вибрацию ближайшей травинки и вопросительно поднял усики, стараясь понять источник непорядка. В его поле зрения попалась и бедняжка-бабочка. Отчего-то я весь напрягся. Через секунду уже весь отряд знал о подбитой бабочке, и старшина решал, кого командировать на её захват. Шарик выпал из моих лапок: жребий брошен — и я поспешил на помощь лёгкому созданию.

Тяжело пыхтя, я добежал до травинки с бабочкой так быстро, как мог. Однако несколько муравьев, направленных за очередной добычей, уже построились у подножия зелёного стебля. Ещё мгновение, и они ринутся прямо на бабочку! Приняв свою боевую стойку, я угрожающе застучал задними лапками по земле и оглушительно запищал, прищёлкивая пока ещё мощными челюстями. Что ж, певец из меня и в самом деле неважный, но в громкости и производимом эффекте мне нет равных, это точно! Муравьи вздрогнули и хаотично зашевелили своими усиками. «Переговариваются, гады! Запаниковали!» — злорадно подумал я и решительно пошёл на них, продолжая щёлкать челюстями. Муравьи засуетились и, быстро переговариваясь на ходу, ретировались к своему отряду. Победа!

Вот только что мне делать теперь? Караулить бабочку круглые сутки? При таком положении дел она лёгкая добыча для всех и каждого! Эх, увлёкся я бравадой! Но теперь, как отступить? И будет мне сниться эта бедняжка с потрёпанным крылом, разрываемая на части каким-нибудь голодным хищным жуком! Ну, уж нет! И я решительно принялся карабкаться по искомой травинке вверх, попутно уверяя бабочку в моих самых мирных намерениях. Но она дрожала всё больше, а стебелек травинки раскачивался всё сильнее. Отчего же я не пушинка?

Когда до бедняжки оставалось всего каких-то два усика в длину, я почуял, что ситуация может принять критический поворот, ибо травинка выгнулась слишком крутой дугой. Я замер. А затем сделал то, что мне всегда давалось сложнее всего. Точнее, не давалось вовсе. Я попросил её, самыми добрыми словами, какие мне были известны. Попросил перелезть ко мне на спину и крепко держаться. Видно было, что бабочка очень боится, но всё же колеблется в сторону моих решений. Наконец, она решилась и робко двинулась в мою сторону. Боже, какие тонкие лапки! И сама бабочка, невесомое, хрупкое создание, дитя ветра: когда она вскарабкалась на мою спину, я почти ничего не почувствовал. Теперь самое главное осторожно спуститься на землю. Да, воздушные стихии — это определенно не моё! Уверенно себя я чувствую, лишь крепко опираясь на землю всеми своими лапками. Что ж, качающаяся, тонкая травинка и сама мечтала избавиться от меня, поэтому я просто продолжал плавно двигаться, стараясь не смотреть вниз. Вскоре терпение моё было вознаграждено, и мои лапки коснулись долгожданной земли! Как же славно быть жуком и ползать по земле! Прежде я не ощущал этого так остро, как теперь!

Земля, она такая плотная и мягкая одновременно, она принимает и держит нас всех, больших и малых! Она ароматная и хранит все запахи этого дня и всех предшествующих ему. Земля всё помнит, но любит всех одинаково. Поэтому в земляных шариках заключены удивительное счастье и смысл жизни: из них можно построить свой дом, ими можно добиться расположения прекрасной жучихи и, наконец, благодаря им каждый жук ощущает себя сильным и достойным. Хотя тело моё дряхлеет, лапки по-прежнему крепки: в них вся мощь скатанных мною тысячи тысяч земляных шариков. Земля помогает мне оставаться собой! Но что делать с бабочкой!? Земля не её стихия, здесь ей не рады, а самой ей тоскливо, темно и боязно. Как же так вышло, что задача «спасти нельзя оставить» не имеет решения, и правильной запятой никак не вставить?

— Дорогая… эээ… бабочка, теперь я думаю, что делать с Вами дальше… Крылышко, оно может вырасти само? — я обратился к своей пассажирке, тем не менее, понимая всю абсурдность моего вопроса.

Бабочка вздохнула, и до меня будто донесся едва ощутимый порыв лёгкого ветерка:

— Я не знаю… но мне кажется, что ничего нового у меня уже не вырастет… Надменная стрекоза, которая хотела съесть меня, смеялась, что век мой всё равно не долог, а таких как я тысячи… Поэтому… скорее всего, крыла не вернуть… — робко пробормотала она и затрепетала всем тельцем.

— Что ж, значит, не вырастет… Я подумаю, как помочь Вам! А пока хочу подчеркнуть, что таких, как я, тоже тысячи, и всё же для чего-то мы нужны! Нас ровно столько, сколько необходимо Миру, и мы именно таковы, какими нас создала сама природа! Ваше тельце особенно уязвимо, но зато Вы можете летать! — сам от себя не ожидая, я выдал такую страстную тираду.

— Спасибо Вам… — тихо поблагодарила меня бабочка и умолкла.

А я полз и размышлял, как мне быть со спасённой феей ветра. Но пока я наматывал круги по своему кварталу в поисках самого лучшего решения, жизнь сама принялась давать мне подсказки. Сначала на моём пути оказался сломленный кем-то куст каких-то невероятно ароматных цветов. Они благоухали сладко и вкусно и обещали блаженство. Бабочка на моей спине забеспокоилась. Ох, до чего я недогадлив! Должно быть, бедняжка голодна! Следуя своей мысли, я подполз к этому кусту поближе.

— Хотите позавтракать, дорогая бабочка? — учтиво произнес я, гордый собой, словно эти цветы были добыты лично мною.

— Ой, благодарю Вас, очень хочу… — застенчиво отозвалась она с моей спины.

— В таком случае, осторожно перелезайте на вон тот стебель и извольте откушать, а я подожду рядом! — я галантно подсадил её прямо на цветок и почувствовал себя ещё сильнее, чем прежде. Словно я снова стал молодым и мощным жуком!

— Вы очень добры! Если бы не Вы, я бы… меня бы…

— Не беспокойтесь! Расстроенные чувства портят аппетит, а Вам сейчас необходимо подкрепиться и восстановить свои силы! Просто позавтракайте, и я буду рад! — перебил я её полную переживаний речь.

Бабочка молча согласилась со мной и медленно перелезла на сочный стебель. Грациозно вытянув свой неземной хоботок, она принялась жадно пить нектар из ближайшего цветка. Отчего-то я замер и залюбовался её завтраком. Странно, меня никогда не интересовали бабочки… Скажу больше, меня вообще не интересовали другие существа, в особенности столь отличные от меня… Осознание это пронзило меня своей остротой и ясностью. Но тогда получается, я жил лишь для себя, для шариков, для демонстрации своей силы перед другими жуками… Теперь у меня остались лишь шарики, и главная радость от их катания заключалась для меня в самом процессе и в возможности поделиться с теми, кому они нужнее. Сейчас же я нужен этой подбитой бабочке, и мне снова необыкновенно тепло от этой мысли. Значит, я могу не только катать земляные шарики? Как удивительно, воистину старость — время самых неожиданных открытий! Вместо конкуренции и пустого пыхтения в вечной гонке я познал мудрость, вместо одиночества я почувствовал… А что я почувствовал?

Тем временем, бабочка насытилась и радостно замахала уцелевшими крылышками. Они расправились и предстали передо мной во всей красе. Солнечные блики делали их похожими на волшебные паруса. Однажды я видел, как эти огромные существа, люди, запускали такие паруса по нашей речке. Но куда им до крыльев бабочки! Это нежное совершенство, это полёт и свобода, это живое воплощение мечты! Хм, ну меня и занесло… Но, пожалуй, это всё-таки близко к истине!

Вернувшись в своих мыслях на землю, я ласково позвал бабочку к себе. Я пообещал, что мы ещё вернёмся к этим цветам, пока они не завяли и не утратили своей свежести. Бабочка доверчиво перелезла ко мне на спину, и мы продолжили наше путешествие без цели и конца. Сколько я ещё буду так ползти?

Тем временем, приближался знойный полдень. Воздух звенел от движения, света и бесконечных бабочек, пчёл и жуков, и лишь на земле, в тени трав и стеблей было спокойно и тихо. Бабочка грустно вздохнула где-то там, на моей спине. Ведь ей хотелось туда, где жизнь кипит, где ветер резв, а крылышки переливаются на солнце. Здесь всё ей напоминало тлен и безысходность, здесь её крылышки повисали ненужными тряпочками, а хоботок оставался плотно свёрнутым. Наконец, я задумался, как и чем лучше всего помочь моей новой знакомой, а не просто самому красиво выпутаться из этой странной ситуации. Вдруг мне на глаза попалась паутина, и я сразу же вспомнил о своём знакомом пауке Жорике. Забавно, что и у меня есть имя, но меня так давно никто не звал, что я и позабыл о нём… Наверное, бабочку тоже как-то зовут, а я и не подумал узнать, вот невежа! Но, главное, теперь разыскать Жорика. Он поможет, я уверен! Однако хорошо бы он не съел мою бабочку, нужно ему сразу как-то обозначить. Мою бабочку. Вот именно так я и подумал. Отчего же она моя? И что это значит «моя»? Задумавшись я резко сменил направление движения, и, кажется, бабочку начало раскачивать, оттого она забеспокоилась и запищала своим тонюсеньким голоском. От этого звука я моментально очнулся и замер.

— Простите, бабочка, я задумался, как Вам помочь и вспомнил вдруг о своём знакомом! Он паук, он Вам поможет! — извинился я сбивчиво.

— Паук!? Он же меня съест! Так вот для чего Вы меня спасали и возились со мной! Для своего друга паука! — бабочка возмутилась так громко, что я едва узнал её голос. Пытаясь слезть с моей спины, она неловко скатилась на землю.

— Что Вы, нет! Он поможет Вам обвязать потерянное крыло! Почему Вы так подумали обо мне? — теперь пришла моя очередь возмущаться.

— С чего Вы взяли, что он согласится, а не съест меня без лишних рассуждений!? И почему я должна Вам верить!? — возмущенная бабочка словно обрела второе дыхание. Крылышки её восстали, лапки решительно выгнулись, а хоботок трепетно подрагивал от всякого её слова. Она была необыкновенно хороша в эти мгновения! Странно, прежде мне нравились жучихи, ладно скроенные и плотно сбитые, с твёрдым, блестящим панцирем.

— Я не дам Вас в обиду! Я так решил! Почему это моего слова Вам недостаточно? — недоумевал я.

— Потому что я Вас совсем не знаю! Может, Вы — коварный похититель слабых бабочек!? — резко ответила она и поплелась куда-то, спотыкаясь о песчинки.

— Стойте! Вам тут нельзя так ходить! Вас съедят! И хотел бы я это сделать, давно бы сделал! Сразу после муравьёв! Подождите же! — запыхавшись кричал я ей вслед.

Вот ведь жизнь, непредсказуемая штука! Я, почтенный жук, бегу на всех парах за эфемерной обиженной бабочкой с порванным крылышком! Навстречу мне попалась парочка соседей, которые недоуменно покрутили усиками, глядя на мою погоню. Смешливая божья коровка захихикала с земляничного листа. Но мне было всё равно. Я бежал и бежал, без оглядки. Вскоре я догнал беглянку и принялся уговаривать её пойти, то есть поехать на мне. Она понуро свесила крылышки и нехотя слушала меня.

— Вот увидите! Жорик сделает всё аккуратно и хорошо, ему можно доверять! Я буду рядом! Ведь как Вы, без крылышек!? — взволнованно вещал я.

— Вы даже не знаете моего имени, а я не знаю Вашего! Для меня Вы просто жук, который зачем-то спас меня и который хочет, чтобы я ему доверяла, вот так вдруг! — её голосок звенел серебряным колокольчиком.

— Всё так, Вы правы… Я сегодня сам силился вспомнить своё имя, никто давно не звал меня по имени, знаете, и я с трудом вспомнил его… А затем подумал, что Вас тоже как-то зовут! Я — Кондратий, а Вы? — отчего-то я разволновался.

— Меня зовут Мелисса, — скромно ответила бабочка.

— Какое красивое имя! Жаль, я не спросил Вас раньше! — восхитился я.

— Благодарю… мама отложила нашу кладку под листьями мелиссы лимонной, и из неё осталась только я… Но вот, я стала бабочкой, а пролетала совсем недолго… Теперь уж полёты мои кончились… — печально поведала она мне.

— Подождите, рано сдаваться! Мы же ещё ничего не попробовали! — бодро возразил я и присел пониже, чтобы моя спутница смогла поудобнее устроиться на моей спине. Она колебалась мгновение, а затем облегченно вздохнула и всё-таки вскарабкалась по моим надкрылкам.

Довольный я весело зашагал по песчаной аллее под сенью ромашек. Меня переполняло доселе неизвестное мне чувство собственной значимости и нужности. Силы мои только прибывали, и я снова ощутил в себе энергию молодости. Это было так волнительно, что я даже слегка подпрыгнул. Бабочка охнула, и оттого я снова перешел на плавный шаг. Ради неё мне хотелось стараться снова и снова! Что со мной?

А вот и Жорик. Сидит себе под листом, потирая лапки, а в паутине, растянутой между стеблями, трепыхается пара мелких мушек.

— Привет, Жорик! Я к тебе за помощью! — решил я сразу перейти к делу, но каждый, как известно, видит всё со своей колокольни.

— О, Кондратий, дружище! Я смотрю, ты с угощением пожаловал! — обрадовался Жорик.

— Нет-нет, это не угощение! Это моя… эээ… подруга, и ей нужна твоя помощь! — поспешил я разубедить его.

— Как это!? Друг мой, с каких это пор ты дружишь с бабочками? — возмутился Жорик.

— Вот с этих самых, дорогой мой. Так ты поможешь? — настаивал я.

Паук Жорик тяжело вздохнул:

— Это испытание нашей дружбы, да? Или силы воли? Я постараюсь сделать всё, что могу… Ну, хорошо, бабочку не обижу! А вообще, что стряслось-то?

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя, друг! — с гордостью ответил я. — На бабочку напали и потрепали одно крылышко, и теперь она не может летать. Я подумал, может, ты придумаешь, как помочь ей? У тебя ведь паутина и опыт, а, Жорик?

— Что ж поделаешь с тобой, Кондратий, помогу, чем смогу… Веди сюда свою бабочку! — грустно проговорил Жорик.

— Кондратий, я боюсь… Вы ведь не оставите меня одну с…? — пролепетала испуганная бабочка.

— Конечно, не оставлю, не бойтесь! — пообещал я ей.

Остаток светового дня прошёл в работе. Я держал Мелиссу за лапку и беззаботно болтал с Жориком. Паук был немногословен и очень сосредоточен. Он оплетал, скреплял, соединял. Откуда-то нашелся обрывок крыла другой бабочки, и Жорик трудился искусно и кропотливо, вживляя его в крылышки Мелиссы. Я же поддерживал дружелюбную и непринужденную атмосферу: моя болтовня успокаивала бабочку и напоминала пауку о том, что сейчас он друг и лекарь, а не кровожадный хищник. Вскоре операция была завершена. Жорик отполз и критически осмотрел своё творение.

— Ну, что же, бабочка, Мелисса, взмахни-ка крылышками! Нужно оценить прочность и целостность! — попросил он бабочку.

— Давайте, Мелисса, смелее! Я рядом! — подбодрил я её, а про себя подумал, до чего же комично смотримся мы все: волосатый суровый паук, массивный жук и хрупкая, пестрокрылая бабочка. Разве есть что-то общее между нами? Едва ли. Но всё-таки мы вместе, мы нужны друг другу, и сейчас мы все словно стали больше, чем просто паук, жук и бабочка. Что-то большое и тёплое собрало нас вместе. Я чувствую!

Мелисса неуверенно поднялась на лапки и плавно расправила крылышки. На месте оборванного красовалось нежно-голубое крылышко мотылька-однодневки, оплетенное ажурным кружевом тончайшей паутины. Бабочка легко взмахнула крылышками и поднялась в воздух. Мы с Жориком смотрели на неё, не отрываясь. От зрелища легко и счастливо парящей бабочки у нас захватило дух. Она порхала меж стеблей, поднимаясь всё выше и выше. Вскоре бабочка почти пропала из поля нашего зрения, мерцая светлым пятнышком над травами и цветами, а на её крылышках играло заходящее солнце.

— Отличная работа, друг, спасибо тебе! — я поблагодарил Жорика и тепло похлопал его лапкой по мохнатой спине.

— Да, работёнка была непростая! Умеешь ты озадачить, Кондратий! Как ты теперь? — кряхтя произнёс Жорик.

— Как я? Да как прежде! Ведь жил же как-то? А сейчас мне гораздо приятней! Я кому-то нужен, я помог такой красивой бабочке, и как-то всё не зря, правда ведь?

— Наверно… Раньше я не думал о том, нужен ли я кому-то… Оказывается, мои лапки могут не только ловко оплетать добычу и разрывать её на части… Я могу что-то создавать! Возрождать из небытия! — задумчиво произнес мой паук.

Мы долго ещё рассуждали с Жориком о всевозможных смыслах жизни и о значимости различных явлений. Наверно, мы могли бы философствовать так бесконечно. Но нежный, хрустальный голосок не дал нам кануть в пучины демагогии.

— Кондратий, Жорик, смотрите! Я лечу! Крылышки работают! Я могу! — наша бабочка смеялась и плакала от радости.

Она грациозно помахала крылышками, зависнув в воздухе, неподалёку от нас, а затем приземлилась совсем рядом.

— Вот видите, Мелисса! А Вы говорили, что никогда уже не полетите! Жорик — просто волшебник, правда же? — торжествующе подметил я.

— У меня нет слов, Кондратий, Жорик! Спасибо! — ликовала она, и её изящный хоботок дрожал от волнения.

— Скажите на милость, как мне теперь есть бабочек после этого? — мрачно спросил Жорик. Теперь, когда я знаю, как они прекрасны, как трепетна их душа? Теперь, когда я увидел, как они хотят жить и летать!?

Мы с Мелиссой недоуменно переглянулись. В самом деле, как? Однако решать, слава Богу, не нам.

— Ладно, чего врать самому себе! Значит, теперь я не ем бабочек! Пора, что ли, ремонтную мастерскую открывать, за дохлых мушек в качестве платы… — резюмировал Жорик, будто споря сам с собой.

— Жорик, ты растёшь в моих глазах! — проговорил я и с уважением посмотрел на друга.

— Да я сам в своих расту! — гордо ответил он и накинул свою кожаную косуху.

— Тебя подбросить до дома? — предложил я, заводя свой байк.

— Нет, друг, я, пожалуй, пройдусь, обмозгую кое-чего! Спасибо за идею! — небрежно бросил он, запер операционную и вышел с нами на улицу.

Светлые волосы Мелиссы светились в блеске уличных фонарей, а новая кисть сверкала драгоценностью. Она была прекрасна! Молодая, нежная, счастливая!

— Вас подвезти, девушка? Или Вам тоже нужно подумать? — вкрадчиво предложил я.

— Подвезите, пожалуйста! Мне понравилось кататься на Вашей спине! И, может, я угощу Вас двоих чем-нибудь? Хотите? — просто сказала она, всё ещё светясь от радости.

— Я пас, ребята! Мне нужен воздух и одиночество! Меня ты и так угостила новой идеей, которая, возможно, изменит мою жизнь! Счастливо! — махнул нам Жорик и растворился в летнем вечере.

— А Ваш друг-патологоанатом не так и страшен! Он удивительный! Если бы не он, прощай художественный конкурс! — задумчиво проговорила Мелисса.

— Да, Жорик — огромной души человек! Повезло нам! А конкурс, Вы бы и левой научились рисовать, вот я уверен! Как Вы расписали ту стену протезом! Да я бы обычными руками ТАК никогда б не смог!

— Вы так верите в меня и так заботитесь… Мне… не хватало этого… но я должна привыкнуть… Знаете, мне совсем не хочется с Вами расставаться, а Вам? — тихо сказала она.

— И мне не хочется! Но на кой Вам сдался седовласый рокер, ума не приложу! — страстно ответил я.

— Просто Вы рядом, по-настоящему… и такой… мой… Хотите смузи? — трогательно предложила Мелисса.

— Эх, эдак я и вовсе стану веганом, как ты, крошка! Но в бар мы с тобой точно не поедем, так что, пожалуй, хочу! С тобой я готов рискнуть и выпить то, что ты называешь смузи! — засмеялся я и надел на неё мотоциклетный шлем.

В самом деле, жизнь — удивительная штука, и подарки её зачастую во много раз превышают наши ожидания! Так что теперь только смузи вместо виски!

МАМА, ЭТО ПОБЕГ

— Так, Маруся, ты взяла с собой платочек? А платье какое? Давай-ка, переодень что-то немаркое, вдруг испачкается! — мама деловито собирала дочку к стоматологу.

Маруся смотрела в пол и ковыряла тапком плинтус. Она делала всё нарочито медленно и неправильно. Ведь ей так не хотелось идти к зубному врачу! Однако саботаж не удался: Маруся оказалась бессильна перед энергией и опытом своей матери. Когда тебе всего девять лет, шансов что-то изменить не так и много. Особенно если ты живёшь одна с мамой, которая по своей мощи и напору сравнима с локомотивом, тянущим тяжёлый состав. Можно измениться самой — уйти в себя, тихо соглашаться, но делать по-своему, пытаться не обращать внимания и прочее. Но всё это меркнет, когда тебя насильно ведут к зубному. И ты, наперёд зная, что тебя ждёт, всё же идёшь на заклание, ведь мама рассердится, но при этом умные доводы вроде «нужно беречь зубы и лечить их как следует» совершенно не работают. Поэтому Маруся, тяжело вздыхая, шла за мамой, которая то и дело оглядывалась и нервно подгоняла её.

В стоматологической поликлинике было много народу. Люди бегали, суетились между регистратурой и кабинетами, тащили за руки упирающихся детей и успокаивали уже вылеченных чад. Маруся с ужасом уставилась на всё это столпотворение и хаос, густо замешанные с шумом работающих бормашин и детского плача. Ей стало жутко и немедленно захотелось сбежать оттуда. Но мама Маруси не теряла бдительности и крепко держала её за руку.

Чуть позже ей всё-таки пришлось отпустить дочку, потому что маршрут гардероб-регистратура-кабинет в такой плотной сцепке было не пройти. Маруся избавилась от своего ненавистного шерстяного пальтишка, в котором ей было запрещено бегать и лазить по горкам и турникам. Теперь она вздохнув внимательно осмотрелась вокруг и хотела было разочарованно уткнуться в книжку, но вдруг в неприметном углу, рядом с пальмой в кадке она заметила небольшой аквариум с водой. Маруся робко направилась к нему сквозь шум, гам и суету. Аквариум светился и булькал, а в центре его на старом глиняном горшке, перевёрнутом вверх дном, сидела черепаха.

Её тёмный панцирь загадочно поблёскивал в свете небольшой аквариумной лампы. На морде тортиллы виднелись цветные полоски ярких красок: щедрые мазки желтого, синего и красного украшали её щёки, верхушку головы и даже мощные, когтистые лапы. Нарядная черепаха задумчиво глядела куда-то вдаль, словно на самом деле она находилась не в тесном аквариуме посреди детской поликлиники, а сидела на влажном морском камне в далёкой прекрасной стране. В ней было какое-то особое достоинство и затаённая сила, словно она могла и уйти из аквариума, но снисходительно оставалась в нём, не желая никого расстраивать. Но вот черепаха пришла в движение и попыталась проплыть хоть сколько-то, однако почти сразу упёрлась лапами в стекло. Тогда она неторопливо развернулась и принялась штурмовать другую сторону своего убежища. И здесь она потерпела неудачу. Тортилла встала на задние лапы и упёрлась в стекло, будто пытаясь вылезти наружу. Маруся подошла поближе и присела рядом с аквариумом на корточки. Черепаха степенно повернула голову в её сторону и уставилась прямо в глаза. Затем тортилла несколько раз приоткрыла рот и моргнула одним глазом. Марусе показалось, что черепаха что-то пытается ей сообщить. И девочка заговорила с ней. Она поведала своей новой приятельнице о своих делах, посетовала, что её опять повели к зубному и никто не объяснил ей, для чего. Черепаха внимательно слушала Марусю, склонив голову набок и подмигивая глазами.

«Она меня понимает!» — радостно подумала девочка. «Забери меня отсюда!» — послышалось ей, когда черепаха в очередной раз приоткрыла свой рот. «Но я не могу прямо сейчас!» — в отчаянии подумала Маруся. «У меня есть только сейчас, иначе просто никогда…» — мысленно ответила ей тортилла. Девочка нахмурила брови, быстро оглянулась и, оценив очередь в регистратуру, вдруг порывисто схватила черепаху. Подумав всего мгновенье, Маруся замотала свою новую подругу в шарф, который зачем-то остался у неё в руках. Девочка увидела, как её мама что-то оживленно обсуждает с соседками по очереди, и быстро направилась к выходу.

На улице было зябко, но дышалось легко и свободно. Поёжившись от осенней прохлады, Маруся побежала в сторону виднеющегося издалека парка. Бережно прижимая к себе черепаху, она грела её своим телом. Запыхавшаяся беглянка вошла в парк и лишь тогда сбавила темп. Деревья высокой стеной замкнулись за её спиной, и Маруся ощутила себя под их незримой защитой. Черепаха тоже притихла и успокоилась. Всё-таки бег и тряска были не её стихией. Девочка же, напротив, согрелась от быстрого движения, и на её порозовевшем личике играла улыбка. Бодро шагая по аллеям парка, она прижимала к себе свою подругу тортиллу и рассказывала ей свою жизнь. Черепаха робко выглядывала из-под шерстяного шарфа и смотрела на странную девочку с пониманием. Она слушала свою спасительницу и грелась об её горячее сердце.

Черепаха изучающе разглядывала окружающие её пейзажи и удивлялась новизне и необычности форм, цветов и линий. Всё было незнакомым и до дрожи манящим. Это была воля, прежде ей неведомая. Лишь пруд показался ей смутно знакомым, и тортилла инстинктивно задвигала лапами, мысленно рассекая его сталистые прохладные воды. Но Маруся принялась объяснять ей, что вода сейчас холодная и ей, южной морской черепахе, может стать весьма не по себе от такого купания. Черепаха послушала и согласилась с доводами своей подруги. Начиная ощущать осенний холод, она инстинктивно поджала лапы и спрятала их внутрь панциря. В своём домике оно всегда теплее и уютнее. Маруся почувствовала шевеление тортиллы и впервые подумала о том, как же быть дальше.

В своём добром порыве девочка совсем не представляла, куда она уносит черепашку. Одно Маруся знала твёрдо: ей срочно нужно было спасать свою новую знакомую из тесного аквариума, из суеты поликлиники, из забвения тёмного угла, в котором жила свободолюбивая, живая черепаха родом из тёплых морей. Теперь девочка испугалась, как бы не причинить зла замерзающей тортилле. Уже не так радостно смотрела она на свою свободу. В её испуганных глазах стояли слёзы, и прекрасные виды зеркальной глади прудов, золотых и багряных клёнов и бесконечных березовых аллей, уходящих желтым клином вдаль, стали Марусе едва приметны. Теперь ругала она себя и корила за то, что похитила черепаху, рискуя застудить бедняжку до смерти. Крепко прижав её к своей груди, девочка неожиданно для себя самой громко разрыдалась.

— Что плачешь, деточка? — вдруг услышала она негромкий, приятный голос позади себя.

Маруся медленно обернулась, прекратив плакать, и увидела пожилого сторожа парка в форменной фуражке и плаще. «Сейчас мне достанется!» — отчего-то подумала она и привычно вжала голову в плечи, ожидая наказания. Но сторож только покачал головой, снял с себя плащ и накинул ей на плечи.

— Пойдём-ка в мою сторожку! Согреешься и расскажешь всё! В ногах правды ж нет! — ласково проговорил он и, полуобняв Марусю за плечи, бережно повёл к своему домику.

В сторожке было тепло и пахло дубовыми вениками. Этот аромат напомнил девочке о деревне, бабушке, бревенчатой ветхой баньке и доброте. Маруся вздохнула и слегка успокоилась, глядя, как пожилой сторож осторожно вешает плащ, ставит кипятиться чайник и подбрасывает полено в маленькую печку. В его жестах и движениях было столько умиротворения и покоя, что девочка немедленно поверила, что всё будет хорошо. Словно слыша её мысли, старик усадил её вблизи печки и накрыл тёплым пледом. Горячий чай с вареньем окончательно убедил Марусю: мир не так страшен. И тут она увидела аквариум, стоящий на тумбочке перед окном. Все мысли Маруси словно остановились и сконцентрировались на одном — помочь её новой подруге, которую она сама же втянула в историю.

В девочке боролись её природная застенчивость, усвоенный страх любой инициативы, отчего-то пробудившийся вновь, и сочувствие к черепахе, которая привыкла к аквариумной жизни. На детском личике пробежала вся гамма возможных чувств, а ручки судорожно сжимали свёрток в шерстяном шарфе. Вдруг сторож начнет ругаться, узнав о похищении черепахи, позвонит куда-то или просто выгонит? Сердце Маруси учащенно забилось. Как решиться на разговор со старым сторожем? Что сказать ему? Тысяча вопросов кружились у девочки в голове. Тогда ей помогла сама черепаха. Она неожиданно высунула свою красивую головку из панциря и шарфа и принялась отчаянно грести лапами. Когти её были острыми и крепкими. Маруся вскрикнула от неожиданности и чуть не выронила свою подругу на пол.

Сторож обернулся к Марусе и увидел её экзотическую приятельницу, активно стремящуюся сбежать куда-нибудь. Черепаха отогрелась и теперь была готова покорять новые горизонты и вершины. Похоже, она гребла лапами в поисках воды. Хозяин сторожки в недоумении почесал затылок. Сначала плачущая девочка в одном платьице, а теперь ещё и черепаха, раскрашенная как клоун. Морская черепаха у него в доме, ну и дела!

— Деточка, тебя как звать-то?

— Я Маруся, а это южная морская черепашка… — робко ответила девочка.

— А я Иван Кузьмич, будем знакомы! Раз черепашка морская, может, в аквариум её посадим? У меня рыбы крупные, наверно, их она не тронет, а ей крилю подкинем! — миролюбиво предложил сторож, разглядывая своих гостей.

Маруся прослезилась и вздохнула с облегчением. Впервые за день на её лице заиграла застенчивая улыбка.

— Вот и славно! — обрадовался Иван Кузьмич, ни в каком виде не переносивший женских слёз. — А тебе, Маруся, я налью ещё горячего, сладкого чаю, отогревайся скорей!

Девочка благодарно приняла обжигающий ладони стакан из рук старика. Она понемногу согревалась, и жизнь ей казалась теперь как-то веселей и радужней. Она наблюдала, как Иван Кузьмич бережно погружал её тортиллу в свой аквариум, попутно придумывая для неё мостик или какое-то место для принятия солнечных ванн под греющей лампой. Наконец, устроив черепаху со всеми удобствами, он довольно крякнул и отошел чуть подальше полюбоваться плодами своих трудов. Черепаха чувствовала себя королевой этого аквариума, возведенной на трон. Теперь ей было тепло, влажно и вкусно. Она грелась под лампой, обозревая свои просторные владения с достоинством высокородной особы.

— Черепашка будто бы как дома тут! Вот чудеса! — довольный собой произнес сторож.

— Спасибо Вам, Иван Кузьмич! — с чувством проговорила благодарная Маруся.

Её щечки радостно порозовели, рукам и всему телу было тепло и приятно, и всё прежнее казалось страшным сном. Но всё же что-то не давало девочке покоя. Пожалуй, странным было добродушное молчание старика: он совсем не задавал вопросов, не указывал и не третировал свою юную гостью. Иван Кузьмич просто наблюдал, слушал и принимал всё, что происходило, без какого-либо осуждения или ожиданий. Маленькая девочка замерзла, и он согрел её. Морская черепаха нуждалась в тепле и в воде — сторож и тут выручил.

Для Ивана Кузьмича его отстраненная и одинокая жизнь была вовсе не в тягость, но и не стала побегом от людей и обязательств. Поэтому помощь кому-то он даже не рассматривал как нечто особое, для него это было в порядке вещей, чем-то самим собой разумеющимся, простым и незаметным. Маруся, напротив, привыкла к совсем иному образу мышления. Её мама растила дочку одна и всем своим видом, всем своим существом молчаливо скандировала в мир: «Я ни в ком не нуждаюсь, я сильная и независимая, я всё могу, и то, как я делаю, заведомо правильно!» Это был вызов, железная дисциплина, твёрдая воля. Она так выживала и просто не могла иначе. Такого было её устройство от природы, усугубленное суровым послевоенным воспитанием. Взрослые строили страну и им было не до детей.

Свою дочку мама тоже всеми силами старалась закалить и сделать такой же непотопляемой, как она сама. Но никак не получалось. Девочка уродилась робкой, чувствительной, застенчивой. Она не понимала приказов и шарахалась от грубых слов. Ей чуждо было высмеивание чьих-то слабостей, а чужая боль была как своя. Марусе отчаянно не моглось делать, как все, если это не находило отклик в её душе. И никакие угрозы и страшные слова вроде «надо», «делай, а не то…» не могли заставить её поступить иначе. Если же девочка шла против своей глубинной природы, в ней что-то ломалось, и она заболевала. Мама качала головой, угрожала, требовала и презрительно называла дочку «неженкой». Маруся плакала от боли и обиды и уходила в себя.

В болезни она отдыхала от нападок на её слабости и жестких требований внешнего мира. Её опекали, жалели, о ней заботились. А девочке так хотелось, чтобы её просто обняли и сказали, какая она любимая и чудесная, вот такая ранимая и нескладная, слабая и витающая в облаках, такая как есть! Маруся вздохнула. Ей было приятно отдохнуть от сложностей жизни и тихо принимать чью-то добрую заботу. Это было поистине подарком судьбы. Завернутая в мягкий плед, девочка жмурилась от удовольствия и от тепла, разливающегося внутри и снаружи. Она и была этим теплом в те мгновения. Она была собой: нежным цветком, окруженным вниманием и любовью. Сторож смотрел на девчушку и радовался её довольному личику. Он принялся готовить нехитрый ужин, и в маленькой сторожке поплыли аппетитные ароматы.

Кузьмич старался, как мог — нечасто у него гостил кто-то. Он был сыном лесника, и переезд в город застал его врасплох. Привычная тишина сменилась шумом, вкусный воздух — выхлопными газами, редкие знакомые — огромной толпой пьянствующих студентов, преподавателей, соседей и случайных прохожих. Иван Кузьмич отчаянно тосковал по воле, но не смел нарушить отцовский наказ учиться хорошо и с отличием закончить институт. Выполнив всё обещанное, он уехал с распределением в тайгу. Одинокое счастье его длилось недолго: молодой лесничий встретил свою суженую, и захотелось ей однажды веселой жизни в городе, походов в театры и музеи, больших шумных компаний и всего, что так претило свободолюбивому Кузьмичу.

Но и на этот раз, как в случае с отцом и данным ему обещанием, молодой лесничий переступил через свои желания и поехал с молодой женой обратно в город. Жили они хорошо да ладно. В городе их захватил бешеный ритм работы, интересных встреч, впечатлений, новых выставок и театральных постановок. Но Кузьмич в городе грустил, и любящая жена устраивала походы на природу, а не только в театр, выезды в деревню, сплавы по рекам, путешествия. Ближе к пенсии и вовсе согласилась она на тихую загородную жизнь. Однако её не стало, и пожилой лесничий, бывший чиновник земельного кадастрового общества, стал тяготиться одинокой жизнью на природе. Ему хотелось чаще видеть детей и внуков и, вместе с тем, наблюдать ту динамичную жизнь, к которой они привыкли с женой, как бы со стороны.

Тогда он устроился сторожем в городской парк на юге большого города, неподалеку от своих родных. Если же его захлестывало одиночество, он бродил по парку и вспоминал свою насыщенную молодость, иногда останавливаясь и доставая из кармана фотокарточку жены. Оттого появление Маруси в его парке было скорее радостью, чем заботой для него. Он знал, что следует разыскать её родителей и позвонить им, но хотел прежде просто дать девчушке отогреться, как мелкой, замерзшей птичке зимой, оживающей от тепла и заботы. Девочке это было нужно, отчего-то Иван Кузьмич чуял это своим звериным чутьём, взрощенным в нём сибирскими лесами и жизнью среди безответных, беззащитных зверей и птиц.

Чтобы девочка не скучала, сторож принёс ей свои фотоальбомы со снимками природы. Они были тяжелыми, и слой пыли уже покрыл их, но фотографии совсем не поблекли, а всё так же живо хранили память прекрасных мгновений с любимыми Кузьмичом животными, лесами, реками и горами. Маруся залюбовалась и отвлеклась от своих мыслей, которые начинали досаждать ей. Что скажет мама? А спасение черепахи — это воровство? И как её, Марусю, накажут после всего? А если не вернуться домой, что будет? Какой он, этот сторож, Иван Кузьмич? Что прячется за его молчаливой сдержанностью? Самые разные мысли пестрым вихрем носились в девичьей головке. Однако стоило Марусе увидеть памятные снимки Ивана Кузьмича, с которых на её смотрели его молодые глаза, как она немедленно забыла обо всех своих заботах.

Девочка словно погрузилась в совершенно новый, неизведанный для неё мир живой природы, в котором жил молодой, а затем стареющий Иван Кузьмич со своей семьёй и питомцами. Его добрый взгляд одинаково тепло смотрел на жену и детей, знакомую кабаниху, робкого олененка и матёрую волчицу. Иван Кузьмич наблюдал за стихией, за беспечной гладью озера, за убегающими вдаль тёмными зубцами леса, и в глазах его горели восторг, восхищение и радость. Он жил этим, и даже старые фотографии не растеряли, не развеяли этой энергии и страсти, в которой ясно читалось: человек нашёл своё место на Земле и рад делиться своей любовью со всеми.

Маруся жадно разглядывала снимок за снимком, затаив дыхание. Она забыла, кто она и зачем здесь. Сейчас ей виделось только то, что показывали фотографии. Она была на берегу горной реки, в дремучем лесу, она кормила с рук лося и гладила медвежонка. Её обнимали добрые, сильные руки близких людей. Маруся словно ненадолго оказалась под защитой природы, близких сторожа и его знакомых животных. Девочка смеялась забавным гримасам детенышей разных зверей и птиц. Она была с ними и для них. Кузьмич украдкой поглядывал на спасённую им девчушку и улыбался её румяным щёчкам и довольному виду. Затем он перевел взгляд на Марусину черепаху: та грелась под лучами лампы с прикрытыми от неги глазами, и лапы её покоились в тёплых водах аквариума.

Иван Кузьмич легко и счастливо вздохнул, ведь день прошел не зря: девочка и черепашка обрели приют в его скромном жилище. Они согреты, накормлены, улыбаются, а что ещё нужно для счастья? Пожилому сторожу больше ничего не требовалось. Он был кому-то нужен, и оттого был счастлив. Сторож накрыл на стол и разложил нехитрый ужин по тарелкам. Марусе он поставил тарелку и чашечку своей внучки, которая иногда заходила к деду в сторожку после школы. Тарелка была с нежно-розовыми цветами и веточками, а чашечка напоминала крошечный глиняный горшочек малинового цвета. Иван Кузьмич в своё время долго искал красивую посуду для любимой внучки. Когда же он, наконец, нашел, что искал, ему пришлось воевать за неё с какой-то боевой тёткой, кричавшей, что она заметила этот набор первой.

Шумный спор разрешила кассир, которая видела, что первым набор посуды в руки взял Иван Кузьмич. Он сердечно поблагодарил честную сотрудницу магазина и гордо пробил добытое в кассе. Времена были такие, что нужное искали долго, а найдя — боролись и отвоёвывали друг у друга. Даже наборчик детской посуды. Зато теперь он радовал внучку сторожа и его самого. Повернувшись к Марусе, увлеченно разглядывавшей старые фотоснимки, Иван Кузьмич будто увидел себя в детстве. Тот же горящий взгляд, та же увлеченность природой и животными, та же погруженность в созерцание прекрасного. Залюбовавшись девочкой, он не хотел отрывать её от интересного занятия, но ужин уже начал остывать, и сторож всё же тихонько позвал Марусю за стол.

Она растерянно подняла глаза на Ивана Кузьмича, будто бы не понимая, где находится и что от неё хотят. Старик улыбнулся и ласково повторил своё предложение, и девочка вернулась обратно в сторожку из своих мечтательных странствий по природным красотам. Она расслабленно улыбнулась сторожу в ответ и послушно села за стол. «Какая милая девчушка! И кто её ж выгнал на холод без пальто, да ещё с морской черепахой в руках!?» — подумал вдруг Иван Кузьмич и внимательно посмотрел на неё. Маруся не заметила его интереса и безмятежно уплетала за обе щёки всё предложенное ей. Поэтому, когда сторож неожиданно задал ей вопрос, она очень удивилась, но жевать не перестала. Вкусно-то как, приготовлено с любовью!

— Маруся, а ты как на улице-то оказалась, без пальтишка? И с черепахой? Расскажешь? — не выдержал Иван Кузьмич.

Девочка густо покраснела, но, немного помедлив, всё же ответила. Сторож смотрел на неё ласково, и это расположило её к искренности.

— Я убежала из поликлиники, а черепаху забрала из тесного, мутного аквариума. Ей там плохо было. Она меня попросила… — просто ответила девочка.

Кузьмич понимающе кивнул.

— И тебе, видно, было несладко? — снова спросил он.

— Не очень… — тихо проговорила Маруся.

*

Тем временем, мама Маруси, вдоволь наговорившаяся в очереди в регистратуру, получила талончик и решительно направилась в гардероб. Там она тоже оказалась в очереди таких же собранных и решительных мам и бабушек, как она. С кем-то Марусина мама успела и повоевать за место, с кем-то разговорилась про колготки в магазине Детский мир, которые нужно было успеть ухватить до обеда, а с кем-то с серьёзным видом обсудить, как быстро портятся детские зубы и сколько на них нервов надо. Про свою дочку Марусю она вспомнила лишь тогда, когда на руках оказались и номерки от верхней одежды, и талончик. Ведь нужно было занимать ещё одну очередь у кабинета врача. Где эта непослушная девчонка!? Мама с негодованием поворачивала голову в поисках своей дочки, но её нигде не было.

Красная от злости она металась между очередями и спрашивала всех подряд, вдруг кто видел девочку в клетчатом тёмном платье, с двумя светлыми косичками. Однако Марусю никто не видел. Она вела себя застенчиво и тихо и никому не успела запомниться. Только черепаха могла бы раскрыть секрет её исчезновения, но она пропала вместе с Марусей, и этого пока никто не заметил. Мамина злость сменилась растерянностью и ужасом. Теперь она ещё беспокойнее вертела головой, бегая по узким коридорам поликлиники. Она осмотрела все туалеты, заглянула и за конторку регистратуры, заподозрив злую шутку своей дочери. Вспомнив, что на Марусю это совершенно не похоже, мама и вовсе отчаялась и принялась заглядывать подо все банкетки и скамейки.

Теперь мама перепугалась по-настоящему: как это, с её тихой и послушной Марусей, и ТАКОЕ!? Забыв всякие приличия, бедная женщина ползала на коленях, проверяя труднодоступные скамейки, и громко выкрикивая имя дочки. Из кабинетов повыскакивали медсестры с недовольными лицами, требуя тишины и порядка в коридоре. Но Марусина мама их не слышала и не видела. Страх сжал её сердце и затмил разум. Одна мысль пульсировала в её взбудораженном мозгу: Маруся пропала, тихо и бесследно, посреди дня, на глазах толпы. Как же это? Где, где она? Похитили? Обидели? Себе забрали? Увезли в рабство? Бедная мама, не помня себя от горя, выскочила на улицу, в чём была, и побежала по улице. Её странные метания сопровождали крики и зов дочери по имени.

Она летела на негнущихся ногах вдоль дороги и вспоминала обиженные, слезящиеся глаза Маруси, её полный молчаливого упрека взгляд и сжатые губы. Мама бежала и корила себя за каждое недоброе слово, неосторожный жест или угрозу, которые вырывались из неё и ранили её маленькую девочку. Мама неслась всё быстрее, и слёзы раскаяния, резко брызнувшие из глаз, обжигали её холодные щёки, словно огонь, и разлетались прочь, во все стороны. Теперь она бежала почти вслепую, и всё расплывалось перед глазами. Но строгие стволы лип у входа в парк темнели так явно, что плачущая мама всё же сбавила темп и, задыхаясь от быстрого бега, обняла первое попавшееся дерево.

Оно было шершавым и пахло сырой зёмлей и несбывшимися надеждами. Когда-то давно, в детстве мама много обнималась с деревьями, говорила с ними и поверяла им свои мечты и чаяния. Они слушали её, даруя приют и умиротворение, и маленькая мама верила, что всё сбудется, ведь деревья такие большие и волшебные. Но взрослая жизнь ворвалась к ней без стука, стремительно разбросав все её надежды, и рано повзрослевшая мама забыла дорогу в лес. Она отодвинула свои детские мечты и стала прилежной, послушной девочкой, как от неё и ожидали. Шло время, и маленькая Лизонька выросла в Елизавету Петровну. Она была серьёзной, целеустремленной и трудолюбивой. Вскоре у неё появилась дочка Маруся, и строгая Лиза стала ещё собраннее и ответственней, ведь так сложилось, что опереться ей было совсем не на кого.

В парке было прохладно, но мама ничего не чувствовала. Она высматривала Марусино тёмное клетчатое платье среди стволов невидящими глазами. Всё тщетно: парк был пустынен, а стволы деревьев темнели и сливались единой стеной. Кругом стены и никого, снова она, Лиза, одна. Слёзы отчаяния сменились слезами жалости к себе. Они словно очистились от взрослых невзгод, очищая заодно и свою хозяйку. Теперь они были чистыми слезами маленькой, недолюбленной девочки, пробудившейся в Елизавете Петровне. Ей вспоминались её детские страхи, горе её первых потерь, чувство незащищенности и уязвимости перед взрослым, безжалостным миром. Как же неправа она была с Марусей, нуждавшейся более всего в мамином тепле и защите!

«Если она только найдётся, если только найдётся… Клянусь, Господи, всё будет иначе! Я буду ей Мамой! Настоящей, любящей, взрослой и принимающей! Господи, только бы жива и здорова! Приведи меня к ней, молю Тебя!» — шептала она про себя слова молитвы, отчасти услышанной от своей бабушки. Бабушки, которая верила в Бога и молилась ему, как бы ни повернулась жизнь. Даже когда разрушили соседнюю с ней церковь, а священника увезли, бабушка продолжала молиться. За семью, за страну, за священника, за тех людей… Бабушка на всякое недоброе слово отвечала улыбкой и ни с кем не спорила, всем желая счастья. Светлая, заботливая старушка с тёплыми, натруженными руками. Но стоило родителям Лизы увидеть её молящейся с бабушкой у образков, припрятанных за настенным ковром, как они увезли дочку в город. Навсегда.

Тогда девочка Лиза будто лишилась тайной опоры. Она перестала есть и ничем не интересовалась. Её отвели ко врачу, угрожали больницей, её трясли, ругали, снова угрожали. И что-то всё же удержало её среди людей, какое-то внутреннее решение. Но с тех пор она словно закрылась в себе, чему все были несказанно рады. Тихая, послушная девочка — разве это не награда? Но по ночам Лизочке снилась бабушка. Она обнимала внучку своими любящими объятиями, гладила нежно по голове и приговаривала: «Лизочек, всё образуется, всё наладится! Я с тобой!» Девочка верила ей и спала крепко, а наутро карусель жизни удобной девочки, совсем чужой в большом городе, чужой и своим родителям, продолжалась вновь. Теперь заплаканная Елизавета Петровна шла по парку и молилась, истово и искренне. Молилась и просила бабушку помочь.

Вдруг совсем рядом раздался звонкий, приветливый голосок.

— Тётя, а почему вы совсем без пальто?

Мама Маруси вздрогнула и обернулась. На неё смотрела милая девчушка лет семи в красном беретике. Тёмные кудряшки озорливо выглядывали из-под головного убора, а весёлые глазки девочки смотрели открыто и дружелюбно.

— Я дочку потеряла… — едва слышно прохрипела мама.

— Ой, вот почему вы плачете! Пойдёмте со мной! Мой дед сторож! Он точно поможет! Скорей-скорей! — девочка схватила своей маленькой ручкой обледеневшую руку Лизы и потащила за собой вглубь парка.

Мама Маруси бежала за девчушкой послушно и безропотно, продолжая про себя молиться.

— Как вас зовут? Меня Алёнка! — вдруг обернулась малышка, не прекращая своего динамичного движения вперёд.

— А меня Лиза. Красивое у тебя имя и берет! — ответила мама Маруси и впервые за день слабо улыбнулась.

— Да, имя мне папа выбрал, а берет мама связала! — гордо отозвалась та на бегу.

Вскоре показался неприметный дощатый домик, окруженный яблоневыми деревьями. Открыв аккуратную резную калитку, Алёнка смело вошла внутрь и завела с собой Лизу.

— Деда! Это я! С тётей! Она дочку потеряла и замёрзла! — звонко прокричала она с порога.

Иван Кузьмич услышал знакомый голосок и улыбнулся.

— Это моя младшая внучка со школы пришла! Сейчас познакомитесь, поиграете вместе! — радостно сообщил он Марусе.

Та согласно кивнула в ответ и вышла вместе с ним встречать звонкоголосую девочку. В прихожую забежала румяная внучка в красном беретике, на пару лет младше самой Маруси, а за ней, словно тень, в дом вошла Марусина мама. Она была в одной юбке и кофточке, лицо её было белым от холода, а глаза покраснели от слёз. В нервных, тонких руках она по-прежнему сжимала номерки от гардеробной поликлиники и талончик Маруси к зубному. Радостная улыбка Маруси в предвкушении знакомства с внучкой сторожа сменилась ужасом и тревогой, залившей всё её личико. Теперь она сделалась бледной, как мать, и Иван Кузьмич увидел, как они похожи.

— О, мама нашлась! И тоже без пальто! Что за день такой! Проходите, сударыня, дочка ваша в безопасности, согрета и накормлена! Грейтесь и вы! Ей нужна здоровая, добрая мать, разве нет? — засуетился сторож, стремясь сгладить неловкость нежданной встречи.

Лиза прошептала что-то и неожиданно для себя самой вдруг упала на колени.

— Маруся, доченька, нашлась! — только и смогла проговорить она.

Дочка, обомлевшая от такой встречи и ожидавшая привычной ругани и угроз, остолбенела и уставилась на маму. В глазах её она увидела боль, грусть, радость, раскаяние и что-то непривычно тёплое. Как будто слезами омыло неприступный лёд, и под ним проступила любовь. Чистая, без примесей и условий.

— Мама… прости… мам… я не хотела, — бормотала Маруся, растирая набежавшие слёзы.

Лиза посмотрела своей дочке в глаза и заплакала ещё горше.

— Это ты прости меня, дочка! Прости меня! Ты ж моя самая любимая, самая чудесная, а я так с тобой, так…

— Мамочка…

Теперь обе они плакали, обнявшись, а Иван Кузьмич и Алёнка смотрели на них и качали головами.

— Что ж, пора ставить чайник и жарить новую порцию дранников! — деловито заметил сторож, а внучка его кивнула и бросилась ему помогать.

Через полчаса все сидели за нарядным столом, пили душистый чай и уплетали дранники Ивана Кузьмича. На коленях Лизы лежал один из альбомов сторожа, с которым она не смогла расстаться даже за столом, а глаза её счастливо сияли. Маруся сидела рядом, румяная и весёлая, и не могла налюбоваться на свою такую тёплую, вновь обретенную, любящую маму. А черепаха наблюдала из аквариума за людскими страстями и умильно улыбалась своей тайной черепашьей улыбкой: вот люди, вот чудаки, всё же так просто!

МОЙ СОСЕД БОГ

Он удивительный. Стоит мне захотеть сладостей, и они передо мною. Когда я испытываю жажду, Он посылает мне так много влаги, что в ней можно купаться. Если же мне скучно, Он знает об этом и заботливо организует для меня бег с препятствиями, круговые арены, променад вдоль озера. С Ним мне никогда не одиноко!

Моя семья столь многочисленна, что если бы не Он, мы бы давно погибли с голоду. Он никогда не насылает на нас таких кар, как иные Боги, от гнева которых спасаются мои сородичи, объятые ужасом и паникой. Он одинок, сдержан, великодушен. Иногда он беседует со мной, и я стараюсь уловить суть его напутствий каждым усиком, каждой шерстинкой на лапке. И эти высокие вибрации вызывают во мне такой возвышенный трепет, что я рискую быть обнаруженным. А это всегда влечет за собой гнев Богов. Посему моя участь нижайше внимать Его гласу, благодарно принимать его дары и радоваться, покуда мне дарована эта жизнь. Ведь она скоротечна и хрупка. Потому что я — таракан.

Меня зовут Василий, и мне так много дней, что тельце моё уже самое длинное в племени, а усы красивы и блестящи. Но я не дряхлый и не зеваю по сторонам, а, значит, всё ещё молод и полон сил. Что подтверждает и моя супруга Виолетта. Она у меня из древней, родовитой домОвой династии, оттого и имя у неё такое возвышенное. Вио-ле-т-та. Когда я его услышал, это имя, прочее просто отошло куда-то на второй план, мимо моих усов и внимания. Бог наделил её ТАКИМ именем, значит, Он её особенно любит. Как же я могу не любить её, в таком случае? Правда, я не сразу оценил всю прелесть своей драгоценной жены. Были у меня и Дуняша, и Настя, и Марфа, и Сонька… эх, молод был, неразборчив! Но с Виолеттой всё иначе: прочие тараканихи просто перестали для меня существовать!

А познакомились мы так. Она вышла на ночную пробежку по круговым снарядам в шкафу и как раз заканчивала последний круг на глянцевой фарфоровой поверхности, как лапка её вдруг соскользнула с края, и девушка полетела было вниз. Но тут подскочил я и подставил ей свои раскрытые надкрылья. Она мягко спружинила на них и приземлилась на все свои лапки так грациозно, как это могут делать только самые изысканные девушки. Я подмигнул ей и покрутил усиками три раза вправо, что означало «Премного рад встрече!» Она помедлила, как и подобало настоящей даме, и скромно опустила усики книзу влево. И это означало «Вы так милы!» А потом… всё так закрутилось! Посудные шкафы и прогулки, мусорное ведро и гурманские угощения, таинственный ночной свет из окна и любование им вдвоём. И это всё великолепие дал нам Он. Мой Бог и сосед! Я всегда тайком наблюдал за ним и тихонько благодарил его в своих ночных молитвах. Кто, как не он подарил мне всё это счастье, всю мою жизнь?

Ночь всегда начиналась загадочно. Мой Бог заходил на кухню и зажигал мягкий свет. Потом Он пропадал в недрах своего царства, разговаривая с кем-то и издавая странные шумы. Мне всегда было интересно, с кем Он говорит. Ведь если бы Он жил не один, этот иной Бог проявился бы на кухне. Не могу представить жизни без кормушки, без щекочущих усики запахов и сочных кусочков еды! Мой Бог — настоящий гурман. Он всегда ест, неторопливо пережёвывая еду и задумчиво глядя вдаль. И про меня никогда не забывает! Откушав, Он милостиво стряхивает вкуснейшие крошки на пол и в раковину. Эти дары способны накормить всю мою семью, численность которой мне давно не известна. Я попросту сбился со счёта! Мы почтительно дожидаемся Его отбытия с кухни и по одному выходим в открытое пространство за едой. Это всегда волнительно, это наш макрокосмос, точка нашей беспомощности. Мы заметны и совершенно беззащитны, когда забираем вкусные кусочки в свои норки. И я, и все мои сородичи прекрасно понимаем, что даже нашей суперскорости и раскрытых надкрылок недостаточно, чтобы избежать гнева нашего Бога. Он велик, быстр и всемогущ. Но мы не можем без еды, и поэтому с благодарностью и трепетом крадёмся по бескрайнему дощатому полу, скользким кафельным стенам, на которых царит вечная мерзлота, гладким поверхностям кухонных шкафов… Это наша участь — вечно красться, юлить, затаиваться, трепетать.

Своих бесчисленных детей я учу почтительности и осторожности. Ведь всем известно: неблагодарное, медлительное существо обречено в этом стремительном мире, устроенном какими-то удивительными и мощными силами, сути которых нам не дано познать. Мы с детьми учимся зигзагообразному, скоростному бегу, с подростками отрабатываем блиц-прыжки с надкрылками, а с любимой женой Виолеттой осваиваем бег с препятствиями и по кухонным снарядам. В этом она настоящий асс, и я спокоен за неё. Но вот дети, дети временами крайне непослушны и активны. Это часто вынуждает меня рассказывать им страшные истории из жизни, чтобы неповадно было. Однако, увы, это работает до поры до времени: их лёгкие маленькие головы быстро забывают плохое, и они снова лезут, куда не надо. Оттого большую часть времени я тренирую их и учу быстро слушать мои команды, словно это такая игра. Они охотно включаются в неё, ведь нужно много двигаться, а они это любят.

Но однажды самый младший, кажется, Савва, ослушался меня и был на волосок от гибели. Страшно вспомнить. Огромный, пустой пол кухни и он, совершенно один, жадно тянет за собой слишком большой для него кусок. Вдруг пол начинает дрожать. Я слышу знакомый шум приближения моего Бога. В ужасе зову сына, но он не слушает, продолжая тащить свою непосильную ношу. Тогда я бегу к нему, продолжая кричать. И вот, когда Он уже оказывается на пороге, вспыхивает яркий, ослепительный свет, и я каким-то чудом ухитряюсь утащить Савву под ближайший плинтус. Сколько я ни ругал его потом, пугая всякими ужасами, он лишь смеялся и шевелил своими полупрозрачными усиками. Ясное дело, малец просто не в состоянии был оценить всех последствий такого легкомысленного поведения. У него просто ещё не было такого опыта. Поэтому моя миссия оберегать его и прочий молодняк от фатальных ошибок. А молодняка много… Зачастую я даже не уверен, мои ли это дети или соседские или из другой квартиры? Впрочем, какая разница….Чужих детей не бывает. Может, и моим кто-то поможет в беде, кто знает. Утомительно получается, не скрою, ловить вёртких, непокорных, многочисленных детишек и прогонять их с опасного участка. Они резвятся, дразнятся, бегут в другую от меня сторону, потешаясь над моими паникой и отчаянием! Я почти не сплю, непрерывно оберегая кого-то. Виолетта тревожится о моём здоровье и очень поддерживает меня. Говорит, надо подключить других взрослых, негоже мне надрываться одному. Но другие, они спокойнее, наглее, они не видели того, что видел я… Посему, что поделаешь, значит, таково моё предназначение! И я иду своим путём, покуда Бог даст мне сил!

Но всё-таки жизнь непредсказуема. Вот мы ноем, тащим свою ношу, жалуемся, однако стоит произойти чему-то из ряда вон, и наш мир рушится. С тоской и ностальгией вспоминаем мы свою прошлую, как нам теперь кажется, лёгкую и устроенную жизнь и в отчаянии заламываем лапки: как же это так мы не видели, не ощущали, не ценили своего счастья! Так же случилось и с нами. Виолетта стала иногда сердиться на меня, чего прежде я не замечал за ней. Она бегала кругами вокруг меня, яростно шевеля усами и пища, что таракан-философ ещё никого не уберёг от беды. Теперь-то я понимаю, что это было женское чутьё, предчувствие, а ещё страх. Она хотела услышать от меня слова ободрения, ощутить нежность моих объятий, а я лишь беспомощно развёл лапками, ибо был совершенно неготов к таким переменам. Жена разозлилась ещё больше и убежала на своих изящных лапках в кухонный шкаф. Там-то она и стала свидетельницей и невольной участницей метаморфоз, коснувшихся впоследствии всех нас.

Стоило Виолетте затаиться среди её любимой фарфоровой посуды, как на кухне зажегся яркий свет. Послышался шум сотрясаемого пола, гул голосов, и вот, на пороге показались двое. Мой Бог и его подруга. Виолетта потеряла дар речи. Столько лет одиночества, тишины и гармоничного сосуществования, и вдруг Она… Подруга Бога смеялась легко и полнозвучно. И это не предвещало ничего хорошего, уж поверьте моему тараканьему чутью. А Бог сиял. Он улыбался, предлагал ей что-то, суетился, старался угодить. Он был сам не свой. Она же снисходительно принимала его усилия, но явно хотела большего. Мы с Виолеттой сидели в посудном шкафу, боясь пошевелиться, так нас заворожило это зрелище. И вдруг, смешливо глядя на предложенный Богом чай, его подруга отрицательно затрясла головой и не захотела принимать его в большой дымящейся кружке с отколотой ручкой. На наших глазах простота столкнулась с изысканностью. И вторая победила. Бог замер, побледнел и метнулся к нашему посудному шкафу. Он искал фарфоровый сервиз, легкую, аристократическую чашечку и невесомое, полупрозрачное блюдце розового цвета с золотистой каймой по краю, а нашел нас с женой. Мы обмерли от страха и неожиданности и едва могли дышать. Бог заметил нас и тоже весь как будто сжался. Она подошла, выглядывая из-за его спины, и вынесла свой вердикт. Или Она, или мы. Она требовала травить нас нещадно, всем подъездом, самым страшным в мире дихлофосом, и немедленно избавляться от нищеты. Ибо так жить Она не станет. С этими словами подруга Бога победоносно покинула кухню. Пару секунд он смотрел изумленно ей вслед, будто не веря происходящему, затем посмотрел на нас. Взгляд его сделался грозным и невидящим. О, сколько раз я видел этот взгляд! Он не предвещал ничего хорошего. И только я крикнул «Виолетта, беги в угол, я задержу!», как мой Бог схватил тапок и принялся лупить по фарфору, по шкафу, без разбора, яростно и неистово. Мы с женой едва увернулись от кары Божьей, осколки уже почти придавили нас. Однако регулярные тренировки и инстинкт выживания пробудили в нас невиданную юркость. Мы спаслись и уцелели. Но как же страшно это было!

Уже дома, в норке мы сидели унылые и понурые. Недавнее происшествие показало, что Богу была очень дорога его подруга и вряд ли он выберет нас, свою прежнюю спокойную жизнь и ту самую творческую небрежность, которая кормила целый клан тараканов. Та самая небрежность, которая так возмутила подругу Бога. Мы чуяли: Он выберет Её. Значит, будет газ, отрава и полная зачистка наших семей. Пора было менять наше место жительства. Подумать только! Столько поколений выросло тут, в этой норке, в этом жилище Бога! Мы питались, радовались, бегали, растили детей, а теперь нам надлежит бросить всё это, обрезать свою память и корни и броситься в неизвестность! Начать заново! Полюбить других Богов! А вдруг Они не полюбят нас и сделают то же самое? Что мне сказать детям? Как уберечь их? Чему научить? Я был раздавлен, спасибо, что не физически, но от того не легче. Я был раздавлен внутри. Стать эмигрантом! Впервые в жизни! Как же это так? Почему это случилось именно с нами? Я хотел обсудить это с женой, но она молчала. И это женское упрямое молчание пугало меня во сто крат сильнее, чем злобный писк и хаотичная беготня истерящей тараканихи. Она что-то решила про себя, твёрдо и непоколебимо. И не хотела обсуждать это со мной. Где, когда наше единение дало трещину? Что я пропустил?

От грустных мыслей меня отвлекли дети. Они всегда возвращают меня в настоящий момент, хочу я этого или нет. Возможно, в этом моё спасение. Иначе бы я захандрил, и жизнь моя замкнулась бы в одном-единственном тёмном углу нашей норки. Тут уж выбора бы у меня и вовсе не стало! Какой я таракан после этого?! И вот дети. Они будто бы и не замечали гнетущей тишины и наших поникших усиков. Дети носились по стенам, выбегали из норки, резвясь и играя, словно никаких драм и трагедий не существовало. Я вдруг словно окунулся в их радость и ощутил всем своим брюшком это сладостное чувство. Чувство, которое не знает условий. Оно чистое и тёплое, как солнечный луч, который так не любят мои сородичи. В солнечном луче прекрасно всё! И только самое безобразное начинает раздражать всех, когда его освещает солнце. В свете солнечного луча даже обычные пылинки похожи на светлых фей, танцующих свой волшебный танец. Так стоит ли грустить о грядущем, когда вокруг столько радостей? Прямо здесь и сейчас?

И я решил. В конце концов, конечно, мы отдадимся на волю судьбы и подчинимся настроениям нашего Бога. Но ведь убиваться при этом совсем необязательно! Можно превратить наш отъезд из бегства в приключение, путешествие длиною в жизнь! Некоторые так и живут, кочуя из квартиры в квартиру. Что-то я не слышал от них жалоб. Они просто так живут, и всё. Другое дело, что мне бы так жить не очень хотелось. Да и Виолетта жила в этой квартире с самого появления на свет, а ещё здесь жил её отец, дед, прадед и так далее. Для неё дом начинался и заканчивался здесь. Ей тяжело, наверно. Женщины вообще цепляются за места, всякие уютные привычки и предметы. Но, возможно, нас ждёт нечто восхитительное, волнующее, необычное, а мы сидим и трепещем каждым усиком! Ведь в каждой нашей шерстинке и чешуйке заложена жажда странствий, исследований и открытий, поиск новых, вкусных мест, выбор самого безопасного жилья. Мы можем это, значит, пора открыть в себе все эти возможности! Чем дальше я думал в этом направлении, тем яснее становился мне наш дальнейший путь, тем спокойнее становилось мне на душе. Конечно, в гневе нашего Бога было много пугающего, но он же дал нам возможность поменять нашу жизнь! Я так обрадовался от собственных мыслей, что усики мои победно поднялись вверх, а лапки уже сами несли моё тело к Виолетте, чтобы утешить и успокоить её. И вдруг я услышал её крик.

— Савва! Назад! Вернись! — кричала она так отчаянно, что я побежал ещё быстрее.

Перед моими глазами разворачивалась страшная картина. Виолетта бегала вдоль плинтуса и звала младшего, непокорного сына. Он же беззаботно собирал крошки на гладкой как зеркало столешнице светлого цвета и ничего не слышал. Он был так заметен посредине этой безмятежной глади, что я на мгновение ощутил весь ужас моей дражайшей супруги. Ободрительно похлопав её по спине, я побежал к Савве. Но стоило мне добежать до сына, как на кухне зажегся свет. Мы оказались на самом виду. Бог был хмур. Это заставило меня напрячь каждое сухожилие, каждую ворсинку на лапке. Я весь пришел в полную готовность, настроенный на любой рывок. Тем временем, Он неспеша прошелся по кухне, посмотрел в окно, заглянул в холодильник. Время тянулось так, что каждое мгновение отпечатывалось во мне печатью страха и ужаса. Но рядом был маленький Савва, и я не мог позволить себе поддаться своей слабости. Неожиданно Бог развернулся и быстро направился к мойке. Эх, мы бы давно убежали! Но страх парализовал нас, хотя Савва продолжал грызть найденные крошки. Воистину, некоторым вещам может научить только жизнь! Но как же хочется уберечь, предупредить….Бог налил воды и тут заметил нас. Теперь уже выбора не оставалось. Я крикнул сыну «Савва, беги домой, быстро!» А сам решил отвлечь Бога собой. Он выругался и потянулся за тапком. Я бежал, виляя и выбирая самые изощренные пути, в надежде привлечь всё внимание к себе. Но по какой-то причине Он стал преследовать именно Савву. Тогда я побежал за сыном и резко остановился, развернувшись лицом к Богу. В конце концов, если мне суждено погибнуть так, то тут ничего не попишешь, судьбу не обмануть. Зато у меня есть шанс спасти сына. Ему ещё жить и жить. Я остановился и посмотрел на Бога. Он тоже остановился. И тогда, в полной тишине, я сделал то, что всегда хотел сделать. С трудом поднявшись на задние лапки, я раскинул прочие в стороны, поднял усы и запел. Когда мне ещё бы представилась такая возможность!? Бог замер и сел на корточки, ко мне поближе. Он слушал меня. Слушал! Понимаете!? И я бы пел вечно, честное слово, вот так, для себя и Бога, в блаженной тишине и бесстрашии. Но человек захлопал в ладоши и сказал: «Иди, Василий, твоя взяла! Не могу я такого смельчака прибить! Да, твой писк меня пробрал… Чашки ей не нравятся… Чашки будут, но своих не сдам! Пусть знает!»