Бесплатный фрагмент - Улыбка на пол-лица

Посвящается родителям

Предисловие

В своей повести я приглашаю читателя рассмо- треть такие понятия, как свобода, смерть и любовь. Кто-то может спросить: «Почему именно это инте- ресует автора?». Я отвечу: «Свобода, смерть и лю- бовь — это то, что близко всем, что касается каж- дого». Повесть состоит из трех глав, которые дадут Вам, читатель, возможность задуматься. А возмож- но, помогут «проснуться». Эта повесть необходима тем, кто, забывшись, погрязнув в повседневной суе- те, считает, что жизнь вечна, что ею можно крутить как хочешь, выбрасывать в помойку прожитое время, тратить его на ненужные, ложные ценности. Убивать свою сущность, разрушать себя, либо разрешать это делать другим.

Часть 1. Свобода

Свобода поистине принадлежит лишь тем, кому хватает смелости ее защищать.

Перикл

В моем понимании свобода –– это возможность выбирать. Можешь мыслить, как хочешь, говорить, что хочешь, поступать, как хочешь — ты свободен…

Я расскажу вам о существовании человека на острове, за колючей проволокой, на острове, на ко- тором практически нет жизни, за исключением пары сотен «животных» — хищников и травоядных выжи- вающих в мертвых, тихих снегах. На острове, на кото- ром бок о бок живут унижения, наказание и смерть…

Давайте рассмотрим понятие свободы через приз- му службы в армии. Почему в армии? Потому что там, как и в обычной, «гражданской» жизни, всегда найдется тот, кто будет стараться опустить тебя ли- цом в грязь, топить, наблюдать, как ты захлебываешь- ся и, в конце концов, радоваться, когда ты, наконец, умрешь. Далеко не обязательно эти люди выше тебя по званию, это могут быть и люди, которые выше тебя по статусу.

Люди, стоящие выше в «пищевой цепочке», мо- гут определять твою жизнь, могут совершать выбор

за тебя. В таком случае человеку, попавшему в клетку обстоятельств, необходимо не изменять себе, оста- ваться собой — или же переродиться в нечто боль- шее, чем он есть на данный момент.

Если этого не произойдет, твое нутро умрет, ты превратишься в «шавку», которая будет унижаться, выполнять все, что ей скажут, вплоть до питья воды из засранного туалета. Ты изменишься и, уже осво- бодившись, если тебе, конечно, повезет, ты больше не сможешь поднять головы, не сможешь выражать свою волю, и так будет продолжаться всю жизнь. По- этому за свободу надо яростно биться. Надо ценить ее и использовать на все сто процентов. Понятие сво- боды «кровоточит», как и во все времена, но именно сейчас оно стоит особенно остро.

«Вокруг кружатся легкие хлопья снега. Им, ка- жется, нет ни конца не края. Мы счастливы. Здоро- вая, стальная махина, с черными высокими труба- ми, аккуратно скользит по блестящей водной глади. Разрезает тихую, послушную синюю воду, прямо на- встречу нам и нашим юным мечтам».

Армия… Время от времени на тему армии я об- щался со своим соседом, забытым героем афганской войны. Вот и в тот вечер, после учебы, я решил его навестить, зайти, поговорить за чашечкой кофе. Встретил он меня, как всегда, радушно. Общались мы, как обычно, на кухне.

Кухня эта была очень простой и уютной. Находясь в ней, я всегда чувствовал себя, как дома. Бледно- песочные обои, светло-коричневые шторы. Широкое окно с видом на новенький парк. Небольшой холо- дильник в углу, белая, но уже потемневшая от времени

кухонная мебель. Напротив, у стены — прямоуголь- ный стол, накрытый однотонной, аккуратной бежевой скатертью, на который расположилась стеклянная ма- ленькая сахарница. По краям стола два алюминиевых стула с мягкой спинкой. Ничего лишнего, все удобно и просто.

Василий Васильевич — человек чести. Ему тог- да было около шестидесяти лет. Одевался он, конеч- но, не в соответствии со старыми стереотипными афгано-чеченскими канонами, типа выцветшей поно- шенной флоры, а в обычный, серый, однотонный сви- тер и синие американские джинсы. Коротко подстри- женные волосы и усы — почти белые. Cреднего роста, широкоплечий, плотного телосложения. Мужествен- ное, угловатое суровое лицо отражало его серьезный, твердый, непоколебимый характер. Казалось, все, что он говорит, есть факт, аксиома, которая не требует никаких доказательств. Была у него еще одна особен- ность. В те редчайшие случаи, когда он смеялся, его глаза оставались полными тоски. Во взгляде темных глаз можно было увидеть следы серьезных жизнен- ных испытаний и утрат. Казалось, будто тоска будет всегда рядом с ним — останется его главной, предан- ной спутницей бессрочно, до конца жизни.

— Ты будешь стыдиться каждое двадцать тре- тье февраля, понимаешь!? — хмуро глядя мне прямо в глаза, проговорил Василий Васильевич. — В то вре- мя, когда тот, кто просто служил срочную, будет гор- до ходить по улицам и получать удовольствие от по- здравлений и праздника.

— Согласен, — сказал я, немного опустив голо- ву. — Это будет терзать меня всю жизнь.

— И не думай, что срочная служба — это тупая потеря времени, нет, — вежливо, но настойчиво про- изнес он. — Сейчас это «слепое» общество пытается

навязать подобные мысли, навязать эту моду для ком- натных сынков. Все талдычат — время можно потра- тить на что-то более полезное, на работу, например.

— Согласен. Все вокруг именно это и говорят. Но я считаю, что человек всегда успеет наработать- ся, так как большая часть нашего пребывания на зем- ле уходит именно на работу, а вкусить сочный кусок жизни, конечно, немного грубой и горьковатой, будет очень полезно для становления самой личности чело- века, — сказал я.

— Смотри-ка, зеленый еще, а мозги-то шевелят- ся, — улыбнулся Василий Васильевич. — И не надо браться делать то, что тебе навязывают всякие «ле- вые» люди. Возьмешься — и будешь до конца службы драить полы, стирать носки да чаи подносить. Нельзя свободу терять, ее ценить надо.

Василий Васильевич отошел покурить. Я на мину- ту задумался:

«Вообще мужская натура — такая сложная шту- ка, — подумал я. — „Особые“ экземпляры доходят до того, что ломают себе руки, ноги или все сразу, дабы отсрочить эту проклятую отправку в войска. Кто-то пытается всеми силами нарыть деньги на „от- мазку“, выпрашивает у родителей, окружающих, либо просто уходит в громадные долги для покупки завет- ного военного билета».

Я думал, как же поступить… Я, конечно, знал, что в армии будет сложно, но всегда думал о том, как же я буду жить с этим купленным билетом. Для меня это будет проявлением слабости, будет озна- чать, что я принял позицию тряпки, мямли, доходяги и сопляка. Человека, сломя ноги убегающего от ответ- ственности, проблем и сложностей. Такие персонажи не попадают в ряды успешных людей, а мне всегда хотелось быть среди них.

— Чего ты там сидишь, думаешь? Соображать быстро надо, — со строгой улыбкой «отрезал» поток мыслей Василий Васильевич.

Весь дом знал о подвиге Василия Васильевича — он спас экипаж вертолета, сбитого зенитным комплек- сом и рухнувшего на горную сопку.

Война в Афганистане… Вертолет, потеряв управ- ление, стремительно падал. Из пробитого корпуса показались темные клубы дыма. Тревожно кружась, раздробив горный хребет, он рухнул. Пыль окутала разбитую машину. Выживший экипаж выбрался на- ружу и залег рядом с дымящейся махиной. Со всех сторон подбирались противники, летчики оказались в окружении. Кольцо сжималось. Василий Васильевич, будучи пилотом вертолета Ми-8, увидев, как смерть тя- нется к жизням товарищей-однополчан, резким манев- ром двинул свою машину вниз. Разрывая горло, кри- чал: «Прорвемся!». Вертолет садился, ослепляющий пыльный вихрь сбил внимательный обзор душманов. Безумие отчаянного советского летчика заставило их замереть на мгновение. Не потеряв ни минуты, Васи- лий Васильевич бросился из кабины пилота в сторону окопавшегося экипажа. Навстречу — кучная стрельба свирепого недруга. Василий Васильевич ловким дви- жением взвел затвор автомата и ровной огненной оче- редью ответил моджахедам. «В машину!» — рявкнул он в сторону сбитого вертолета. Как только экипаж по- гибшей машины поспешно загрузился, духи обрушили свинцовый град на поднимающуюся вертушку. Брони- рованный Ми-8 стерпел все горячие, стальные раны… На этот раз смерть осталась ни с чем.

В другие же дни взгляд Василия Васильевича тонул в крови молодых ребят — «черные тюльпа- ны» с цинковыми гробами стабильно отправлялись на упокоение в родные края.

Война в Афганистане, по выражению коман- дующего сороковой армией Бориса Громова, была бы просто невозможна без вертолётной авиации. Всего через горнило Афганистана прошло около шестисот двадцати тысяч советских военнослужа- щих и двадцать одна тысяча гражданского персона- ла. Из них четырнадцать тысяч четыреста пятьдесят три человека погибли и четыреста семнадцать про- пали без вести. Кто же сейчас, среди молодежи знает об этом? Кто знает о десятках тысяч загубленных жиз- ней, о людях, которых теперь просто забыли?.. Нико- му нет дела до них. Даже в школах, на уроках истории не говорят об этом. Почему? Потому что не помнят? Не думают? Не ценят? Или просто не хотят вспоми- нать?.. Не знаю, надеюсь, это не так.

В течение пары часов поговорив о жизни, его и моей, я поблагодарил Василия Васильевича за кофе и попрощался.

Наконец, разобравшись в своих мыслях, я оконча- тельно сделал свой выбор. На данный момент он ка- зался очевидным и однозначным. Вопрос о желании проверить себя, пройти все тяготы тяжелой армейской жизни, был закрыт. Вопрос, благодаря которому же- лезным, холодным отпечатком в моем запасе памяти отобразились очень яркие, наполненные жизнью мо- менты, которые никогда не сравнятся с повседневным существованием рядового человека.

За полгода до вручения диплома я основательно взялся за свою будущую военную службу. Первым делом я позвонил в военкомат, спросил, какие доку- менты необходимо предоставить. Надо было собрать несколько справок и фотографий, пройти медосмотр. Далее мне сообщили, в какое время я должен подойти на медицинское обследование. Медкомиссия прохо- дила в самом здании военкомата. На ней я наблюдал

весьма занимательные действа, похожие на мыши- ную возню. Военкомат был полон грустных юношей с мамами, которые что-то обсуждали, тихонько пере- шептывались. Наверное, обговаривали сценарий, ко- торый помог бы им обойти армейский «глаз». Воз- можно, мне тоже надо было подготовить «сказочку» для врачей и военного комиссариата? Нет, конечно, нет. Я шел к этому выбору уверенно, с мыслью, что так правильно, что косить от армии — удел сла- беньких маменькиных сынков, просто трусов. На- чался медосмотр. «Грустные» парни один за другим, струйкой тянулись от одного кабинета к другому. Множество врачей проверяли все и в то же время совсем ничего. Но, кстати, именно там, к моему удивлению, я впервые узнал, что у меня не такое уж и идеальное зрение. Рассказали про астигматизм и какой-то небольшой минус.

Могильную тишину прервал какой-то блед- ный, худощавый парень, пройдя через всех нас,

«комисcионных» ребят и мам, он без очереди зашел к терапевту, но потом моментально вышел, после чего выбежал врач в белоснежном халате, ругаясь матом, со словами — «Кто же его сюда пустил?!».

Оказалось, у парня был запущенный тубер- кулез открытой формы. Началось проветривание и промывка кабинета. После чего «грустная» очередь, как ни в чем не бывало, начала свое волочение снова. В итоге, примерно часов через пять, я стоял с за- полненной справкой, в которой была надпись «годен к военной службе с незначительными ограниче- ниями». Это было из-за глаз, поврежденного носа и какой-то стадии сколиоза. Недолго думая, со справ- кой в руках, я отправился к главному комиссару, дабы посоветоваться, куда можно отправиться служить

и в какие рода войск есть возможность попасть.

Кабинет комиссара я нашел довольно быстро. Очереди не было, только пожилые родители с сыном. Выглядели они как два офисных работника с много- летним стажем. Редкие, поседевшие волосы отца смиренно лежали на блестящей залысине. Малень- кие очки с толстенными линзами то и дело сползали на кончик носа. Белая выглаженная рубашка была на- тянута добротным животом. Рядом сидела мать, пол- ная женщина в симпатичном зеленом платье, и все время что-то кудахтала своему по виду изрядно устав- шему мужу.

— Вадик! Да что ты опять гундишь! Устрой его к себе в институт! К Санычу подойди — и все! — громко говорила женщина. — А если не получится, деньги найдем!

— Хорошо, — спокойно, податливо кивал муж- чина.

Судя по дальнейшим перешептываниям, они при- несли какую-то справку, чтобы отмазать родное чадо. Я засыпал под дверью военного комиссара в ожи-

дании, когда же переступлю порог и попаду внутрь.

Наконец, подошла и моя очередь. Я зашел. Передо мной открылся большой светлый кабинет c отголоска- ми советского периода. Светло-серые стены. Свежий, блестящий паркет. Коричневый модульный строгий шкаф на всю длину стены. Напротив, у окна, стоял широкий письменный стол из шлифованного, лаки- рованного массива сосны. На столе лежало несколь- ко книг, два телефона — черный и зеленый, довольно аутентичная серебристая статуэтка тигра, подстав- ка с ручками и другими канцелярскими принадлеж- ностями. По бокам, на стенах, ровными шеренгами, с одой стороны расположились портрет президента и герб города, с другой — несколько почетных грамот в деревянных, тонких рамах. За столом, на кожаном,

немного потертом кресле, сидел старший офицер. Се- рьезный, седой, коротко стриженый капитан с выда- ющимся раздвоенным подбородком, одетый в серую рубашку с аккуратно завязанным черным галстуком. Множество золотых звезд на погонах в полной мере отражали его значимость и соответствие должности. Взгляд его серых глаз был настолько пронзителен, что смотрел он как будто бы сквозь меня. Я уселся перед ним. У нас завязался диалог.

— Молодой человек, какой вопрос вас интересу- ет? — спросил капитан.

— Знаете, вот какой вопрос у меня… Мож- но ли попасть в часть рядом с домом? — спросил я, немного замявшись.

— Можно. Образование есть? — коротко спросил капитан.

— Да. Высшее, — с легкой гордостью ответил я.

— Рядом есть ВВС. С вышкой подойдете. Прихо- дите двадцать седьмого июля, в семь утра, — четко, без раздумий, определил капитан.

— Хорошо, — ответил я. — Буду.

— C собой приносите все анализы, — добавил капитан.

— Может, что-то еще взять? — поинтересовался я.

— Нет, — отрезал капитан. — Мы всем вас обес- печим.

— Спасибо… До свиданья, — сказал я и вышел тихонько за дверь.

Туманное будущее, о котором я думал месяца- ми, начало постепенно прорисовываться. «Военно- воздушные силы» — так интересно, значимо, серьез- но. Дальняя авиация, фронтовая авиация, авиация ПВО, военно-транспортная авиация. Картинки — одна за другой, начали размашисто вырисовываться в моем сознании.

Вдруг я вспомнил, что в этот день должен быть вы- пускной вечер и вручение диплома. Не буду врать — немного раздосадовался. Потом плюнул:

— Да на кой он мне, этот вечер?! — проговорил я вслух. Тем более, что я уже договорился о встре- че, пообещал, что приду ровно к семи утра двадцать седьмого июля.

Выйдя из здания военкомата и прогуливаясь по улице, я размышлял, как бы мне получить ди- плом раньше положенного времени. Как оказалось, это не так уж и трудно: мне надо было «защититься» и просто прийти в деканат забрать свою долгожданную корочку. На следующий день, после защиты диплом- ного проекта, я уже держал в руках бумажный плод своих упорных, мучительных трудов — то, во имя чего я работал сутками в течение пяти лет. Я получил даже целых два документа о высшем образовании, так как обучался двум специальностям параллельно. За- брал я дипломы самый первый с потока и горделиво всем их демонстрировал. Давал подержать и посмо- треть, что в них такое написано. Наверное, я испортил однокурсникам впечатление при вручении диплома, так как они увидели, как он должен выглядеть, рань- ше положенного времени.

На следующий день я стал собираться в армию. Зубная щетка, мыло, бритвы и еще кое-какие вещи легли в спортивную крупную сумку.

Позже я встретился c Викой, моей девушкой. Она была моей мечтой. Неким образом, который сфор- мировался в моих мыслях уже давно — с юных лет. Интеллектуальная, высокая, стройная брюнетка с длинными вьющимися волосами, от которых всег- да пахло свежими цветочными духами. Тонкие брови, легкие черты лица, по которым угадывалась необуз- данная, чувственная натура. Не только ее… не знаю,

как сказать, внешняя красота, но и глаза — они могли свести с ума: черные бездонные глаза с некой загад- кой. Всматриваясь в них, я терялся, тонул в зыбкой, жаркой, таинственной тьме…

Мы познакомились через общих друзей. Первая встреча была непонятной, я стеснялся, при разго- воре — заминался. Но через несколько совместных походов в клубы, наполненных ритмичной музыкой и пропитанных алкогольными парами, мы сошлись. Мы проводили много времени вместе, прониклись друг к другу чувствами… Да, это было красочное, страстное, неудержимое время. Меня словно не суще- ствовало. Я был полностью растворен в ней, находил- ся в желанном плену. Время от времени я помогал ей с учебой — с курсачами, а под конец — и с дипло- мом. Ее диплом я сделал за две недели — не такая уж сложная у Вики была специальность. В таких сладких эмоциях, в беззаботности прошел почти год.

Но сегодня Вика была подавлена, ее глаза излуча- ли грусть.

— Что с тобой, Викуша? — спросил я.

— Ничего… — недовольным голосом ответила моя девушка.

— Время пройдет быстро! — задорно махнул я рукой. — Ты не успеешь и глазом моргнуть — а я и вернулся уже! — сияя в улыбке, заглядывая в не- довольные глаза Вики, сказал я.

Вика шла медленно, смотрела куда-то вниз и молчала.

— Ты только пиши, — сказал я. — Знаешь, хочу не смс-ки бездушные, хочу настоящие бумажные письма с запахом твоих духов. А еще можешь чмок- нуть, чтобы губки видны были напомаженные, — держа Вику под руку, весело рассуждал я.

— Чего ты такой веселый-то? Дурак, — отрезала Вика, хмуро покосившись на меня.

— А что мне — плакать, что ли? — продолжал я смеяться.

Мы шли вдоль аллеи зеленого, густо заросшего деревьями, парка. Сквозь богатые пышными листья- ми ветви проглядывало улыбчивое доброе солнце. Ни облачка, ни намека на дуновение ветра или дождь. Идеальное время. Мы присели на узорчатую скамью прямо под густым ветвистым кленом. Я сорвал пару крупных листочков.

— Держи, «май свит лав», — протянул я листочки Вике. — Это тебе букет.

— Что ты все играешься? — продолжала негодо- вать Вика. — А ты знаешь, что ты вот уезжаешь, а мне на работу выходить?

— Да, обычно так после окончания учебы и быва- ет! — усмехнулся я. — Ты что, не знала? Что тут по- делать?! Вроде фирму хорошую себе нашла, зарплата отличная, крутой коллектив будет! — эмоционально рассуждал я. — Все станет гораздо лучше, чем было! Перестанешь ходить в те дешевые клубы, которые мы с тобой на пару обошли! — продолжал я.

Она внезапно повернулась и посмотрела на меня своими глубокими черными глазами.

— Умеешь же ты мотивировать… Оптимизмом за- ражать… — с легкой улыбкой сказала Вика.

— Да?! Ах, вот почему ты со мной все шараха- ешься! — расхохотался я в голос.

— Дурак ты, — рассмеялась, прикрывая ладонью белоснежную улыбку, Вика.

Я приобнял ее. Моя Вика… Обнял крепче. Мы си- дели и общались, говорили обо всем на свете. Дол- го… Мечтали… Думали о неизведанном будущем, наивные, милые, юные…

Спустя день я устроил встречу в кафешке с одно- группниками. Решил отпраздновать окончание учебы и мой отъезд. Я счел нужным шикануть и взял бутыл- ку Jack Daniel’s.

— Ну что, ребята, бахнем?

Широченный стол с кучей молодых ребят вокруг как-то необычно затих.

— Не-е. Завтра выпускной. Да еще на работу, — отозвался Дэн. — Тяжелый день намечается, чертежи надо править. Голова же болеть будет.

— Нет. Спасибо. Мне тоже на работу завтра. Так не хочется на работу… Да еще с утра, — отозвался Андрей.

Все бодренько подхватили слова Андрея, полно- стью с ним соглашаясь.

— А ты, Юль! — крикнул я в конец стола.

— Нет, спасибо. Я вообще такое не пью, да и же- лания нет. Завтра столько дел надо переделать, — от- ветила, улыбаясь, Юля.

— Может, по капельке вина, девчонки? — не уни- мался я.

— Не-е. Не. Не, — отозвалась вся женская часть группы.

Я рассматривал их, стараясь уловить их настро- ение. «Завтра утром меня ждут проблемы куда се- рьезнее, тяжелее, чем ваша работа и какие-то по- вседневные дела, — подумал я. — Зря я надеялся на поддержку университетской группы, в другие-то дни они бухали и веселились. Но почему-то имен- но сегодня им не хочется. Никогда мы не были по- настоящему чем-то дружным и целым».

Университетские товарищи стали так далеки в своей непохожести на меня… В итоге я один вы- пил почти целую бутылку. Остаток я оставил на сто- ле. Голова кружилась, мысли смешивались. Я смотрел

на ребят, и мне в голову пришло, что со всего потока отправился в армию я один, да еще по собственному желанию. Большинство парней откосили или были не годны к службе в армии.

По возвращении домой я стал «проживать» по- следние часы перед отправкой с родителями. Ценные часы, часы с разговорами про будущее за чашкой чая.

— – Ты — мужик! Мой сын! — бодро ударив себя в грудь, воскликнул отец. — Все будет отлично!

— Старайся нам звонить… Ох, и зачем мы тебя вообще отпускаем … — пригорюнилась мама.

— Все будет нормально… — уверенно сказал я.

«Да, ближе родителей никого нет, и никогда не бу- дет. Только они будут всегда переживать за тебя, от- давать себя, жертвовать собой. Родители — един- ственные, кто любит по-настоящему. Будь ты хоть нехороший человек, неудачник, либо просто послед- ний глупец, все равно они будут тебя любить», — по- думал я тогда.

Кажется, родители успокоились, и я морально был готов покинуть родной дом на долгое время.

Ровно в семь утра я уже сидел в своем военкома- те. C нами, молодыми и зелеными ребятами, провел небольшую беседу какой-то лейтенант. На вид лет тридцати, одет в серую, четко по канту, выглаженную рубаху с галстуком, темные брюки и ярко начищен- ные туфли. Он рассказывал, как стать хорошим солда- том и отличником по службе:

— Каждый солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения военной службы, строго хранить военную и государственную тайну. Быть честным, правдивым, добросовестно изучать военное дело и всемерно беречь вверенное ему вооружение, бое- вую и другую технику, военное и народное имуще- ство, — продолжал он громким голосом, — оказывать

уважение командирам и старшим, соблюдать правила воинской вежливости и отдания чести.

Далее он подробно разъяснил, как достигается вы- сокая воинская дисциплина.

В окнах аудитории показался зеленый микро- автобус.

— Выходим! Строимся в колонну по одному! — дал команду лейтенант.

Будущие солдаты, пребывая в небольшом хаосе, выбегали по одному во двор военкомата. После этого нас посадили в микроавтобус и направили в сборочный пункт. Несколько матерей, провожая стремительно от- даляющуюся машину взглядом, под гнетом тяжело да- вящих эмоций расставания с сыновьями, уже не в си- лах сдерживать плач, моментально залились слезами.

Сборочный пункт представлял собой громоздкое, серое, ровно оштукатуренное кирпичное здание со- ветской постройки. Наружные стены увешаны агита- ционными, цветастыми плакатами на патриотичный манер. Армейский корпус наполнен нервными, шум- ными людьми, среди которых были офицеры, прапор- щики, солдаты и гражданские. В здании — несколько помещений с высокими белыми потолками. Свеже- выкрашенные ровные стены, увешанные плакатами, инструкциями и нормативами. Имелась там и комната для местных, служащих солдат. В ней было четыре ряда двухъярусных металлических кроватей. Так же находилась общая аудитория с несколькими длин- ными деревянными скамьями, расставленными одна за другой, здесь проводилась вводная лекция. Мест- ный старший прапорщик посадил нас в эту большую аудиторию и приказал тихонько сидеть. Появился до- кладчик в звании старшего лейтенанта.

— Будете болтать — будете драить полы! — рявкнул громко старлей. — Не будете выполнять

приказы, — осмотрел он нас всех внимательно, — бу- дете косячить, тогда на каждого найдется зубная щет- ка да туалет обосранный!

В аудитории меж скамеек послышались тихие перешептывания.

— Тише, обезьяны! Всем молчать! — рвал глотку старлей.

— Обещаю — халяву словить хер получиться! Раз пришли — терпите!

Именно там, на лекции, или, скорее, это можно было назвать на «воспитании», из уст старлея я впер- вые услышал изощренный русский, первосортный армейский мат.

Еще «обезьяны»… Это слово сопровождало меня до самого конца службы. Время от времени оно весьма подходило к солдатам, в особенности, когда они буха- ли, дрались и так далее. Но не в этот момент. Сейчас

«старлей» рвал глотку чисто для профилактики, учил нас, обкладывая всех извращенным, режущим уши матом.

Спустя несколько часов всех находящихся в аудитории людей разделили на группы. Затем ровным строем отправили на улицу во двор. Там за неболь- шими, расположенными четко в линию, деревянными столами, нас ждали «покупатели».

«Покупатели» — это офицеры, либо прапорщики, которые разбирали «нужных» для них солдат. «Нуж- ных» они подбирали по личным делам, которые вы- давал им военкомат.

Они сидели в ряд за столами и заполняли какие-то документы. Среди них были военнослужащие с мор- ского флота, войск связи, министерства внутренних дел и так далее.

С большим нетерпением я ждал своего «поку- пателя», который должен был забрать меня в мои

военно-воздушные войска. Да, я уже считал их свои- ми. Те самые войска, которые находились рядом с до- мом, в области.

Вдруг я услышал свою фамилию и подошел к вы- звавшему меня офицеру. Им оказался капитан тре- тьего ранга. Это был человек лет шестидесяти, с ко- роткими светло-каштановыми волосами и добрыми глазами темно-голубого цвета. В ровнёхонько приче- санных волосах проступала добротная седина. Глад- ковыбритый, с прямыми чертами лица, по которому было видно, что это умный, принципиальный чело- век. На голове вальяжно, немного на бок, красова- лась черная пилотка с крупной золотистой кокардой. На плотной фигуре морского офицера ладно сидели бледно-желтая рубашка с коротким рукавом и черные брюки c четко выглаженной, правильной стрелкой. Изящные, начищенные черные туфли заканчивали образ настоящего показательного офицера, по-моему, истинного образца для подражания.

В полном недоумении я присел на стул напротив

«моряка». Началось своеобразное собеседование.

— Здравия желаю! — громко поприветствовал меня капитан.

— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ран- га! — на выдохе, так же громко, ответил я.

Он изучал меня с каменным лицом. В его глазах читалась оценка.

— Сколько лет?

— Двадцать два.

— Смотрю, вышка есть? — рассматривая личное дело, спросил капитан.

— Да, — с легким шлейфом гордости ответил я.

— Думаю, подойдешь.

— Какие войска? — поинтересовался я.

— Пока не скажу, — отрезал капитан.

— А куда? В море? — вырвалось у меня.

— Посмотрим, — многозначительно ответил ка- питан.

— Что мне делать дальше? — с любопытством спросил я.

— Иди побрей голову. Забери форму, сапоги и по- дожди меня. Может, прихвачу еще кого, — ответил капитан.

Пока я искал того, кто меня «обреет», я думал о том, что передо мной сейчас был отличный человек. Таких людей в сборочном пункте я еще не встречал. Насколько я мог судить по мимолетному общению — настоящий офицер, не такой, которого я слышал не- сколькими часами ранее. И тут я начал понимать раз- ницу в офицерском составе. Она была очень большая, как разница между небом и землей. Как позже я по- нял, есть «шакалы», а есть настоящие офицеры, ка- ким и являлся этот капитан третьего ранга.

Блуждая по сборочному пункту, я случайно на- ткнулся на кубрик местных военнослужащих и, нако- нец, нашел своего «стригаля»:

— Обреешь? — спросил я, черпанув пальцами свои непослушные волосы.

— – Давай, садись на стул, — показал на табуретку в конце кубрика «стригаль». –– Ща я тя так обрею, у меня навыки — не хуже новозеландского овчара.

Пока меня брили наголо, я обдумывал свое «со- беседование» — вспоминал, как капитан спрашивал у меня про образование, рассматривал меня, изучал, думал — брать или не брать, как я пытался узнать, в какие войска меня собираются забрать. Что же будет дальше? Остается только ждать.

После бритья, с новыми ощущениями на голове, я получил свою форму, сапоги и вещмешок, кото- рые впоследствии сопровождали меня всю долгую

службу. Получил ту самую форму, которую впослед- ствии сотни раз подшивал, штопал, которая в конце службы превратилась в желтоватую тряпку.

Одежду, которая была на мне, я сложил в громад- ный мешок. Обувь — в другой, не менее большой. Никогда я не видел таких больших мешков — тюфя- ков, полных одежды и поношенной обуви. Мне сказа- ли, что одежду отправят домой. Примерно через час появился капитан в компании пары таких же, как я — лысых, «зеленых», не понимающих, что происходит, молоденьких ребят.

Нас, бритых парней в новенькой форме, посади- ли в старенькую, проржавевшую «буханку» и увезли в неизвестном направлении.

Сидя в машине, я думал о том, как сейчас мои университетские товарищи торжественно, в шикар- ных костюмах и модных платьях с улыбкой получают свои дипломы. Беззаботные, юные, полные жизни, они танцуют, пьют, любят… В общем — счастливо живут и дышат полной грудью.

Тут машина резко подпрыгнула, и я ударился голо- вой о крышу, что моментально вернуло меня обратно, из воображения — в суровую реальность.

Шальная «буханка» наша ехала скачками, виляла из стороны в сторону. Меня немного мутило. По исте- чении нескольких часов она, наконец, остановилась. Нас привезли во временный пересыльной пункт.

Пункт представлял собой большой деревян- ный прямоугольный барак. Внутри, в тусклом свете пары одиноко висящих лампочек на проводах, мож- но было увидеть дощатый, украшенный широкими щелями, выкрашенный в грязно-коричневую кра- ску, пол. На нем, по двум сторонам, в линию, четким строем расположилось несколько стальных кроватей. У каждой кровати стояло по маленькой деревянной

табуретке зеленоватого цвета. Из побитых временем деревянных окон доносился свист холодного ветра. Вокруг спертый, затхлый запах, как будто в помеще- нии накануне подохла пара лошадей.

Нас встретил контрактник в должности рядово- го. Показал, где можно спать. Добрая часть метал- лических кроватей была сломана. Сетчатые основа- ния — порваны. Прутья местами врезались в спины. Капитан был вместе с нами. Стоило ему прилечь — отключился моментально. Могильную тишину барака прерывали звуки ночного леса, скрежетание сверчков, шелест листвы и дуновение ветра. Тишина и полное спокойствие — давненько такого не было…

В пересыльном пункте мы пробыли только одну ночь. Утром сели обратно в «буханку» и продолжи- ли свой путь. Через пару часов нас доставили на ма- ленькую, переполненную бабушками, деревенскую железнодорожную станцию. Вскоре показался поезд. Мы погрузились в вагон и двинулись, как нам объ- яснили вскользь, в сторону Волгограда. Сопровождал нас капитан, к которому присоединился большой рыжий прапор с петличками пехотинца. Отличался

он тем, что всегда почему-то пел:

Путь далёк у нас с тобою, Веселей, солдат, гляди!

Вьётся, вьётся знамя полковое, Командиры впереди.

Солдаты, в путь, в путь, в путь! А для тебя, родная,

Есть почта полевая. Прощай! Труба зовёт, Солдаты — в поход!

Пел он старую строевую песню. Позже она стала моей любимой. Под эту песню мы каждый день гор- дым строем тянули ногу. Но прапор пел ее отврати- тельно. Приходилось терпеть.

Мы расположились в вагоне плацкарта. После прошлого места ночлега плацкарт показался нам каким-то шикарным, фешенебельным, пятизвездоч- ным отелем. В вагоне хотя бы был нормальный туалет с умывальником, что не могло не порадовать. Ребята попались собранные, правильные, никто не ругался, никто, на удивление, не пронес в вагон что-то спирт- ное, даже никто не курил в тамбуре. Своей маленькой компанией мы сидели и гадали, куда нас везут.

Через сутки спокойного путешествия мы, наконец, приехали к нашему долгожданному месту назначения. Бодрым пешим шагом добрались до части. Прошли ровным строем через контрольно-пропускной пункт, и нашим глазам открылась широкая, обновленная, светлая, выстроенная по кантику, показательная воин- ская часть. На гладкой поверхности черного асфальта красовалась свежевыкрашенная разлиновка, на кото- рой ровным строем, нога в ногу, шла рота солдат.

Ранним утром на плацу обычно проходила фи- зическая зарядка. Днем ребята «тянули» ногу на за- нятиях по строевой подготовке, вечером, уставшие от тяжелого дня, собирались на полковую вечернюю поверку, на присутствие, отсутствие и так далее.

Во главе плаца стояла массивная, командная три- буна, обложенная бежевой, габаритной, керамической плиткой. На плитке красовался флаг Российской Фе- дерации и полковой герб. Плац окружали четыре кир- пичные пятиэтажные казармы, здание штаба, учеб- ный корпус и набело оштукатуренная столовая.

Это была примерная и уставная часть. Она имела свой оркестр и хороших, грамотных офицеров. Но,

в то же время, «славилась» железной дорогой, которая шла прямо за забором части. На ее счету было несколь- ко молодых ребят, перерезанных колесами поезда. Кто- то спрыгивал с забора прямо под поезд: то ли просто хотел сбежать, то ли сразу насмерть — решался однаж- ды сделать шаг под стальные лезвия колес…

Служба в этой учебной части длилась около по- лутора месяца. Описывать ее полностью, особого интереса у меня нет, но было несколько ярких, по- казательных моментов, в которых просматрива- лась человеческая психология. Как свобода умирает под гнетом уродов, а своеволие и вседозволенность — развращает. Кто волк, кто шакал, кто «кидает» сло- ва, а кто отвечает за сказанное. Как ведут себя люди в критической, опасной для себя ситуации. В общем, как говорят: «Кто на что горазд».

Часть была уставная. «Уставная» — означа- ет, что во главе всего — воинский устав. Воинский устав — нормативно-правовой акт, регламентиру- ющий функционирование вооружённых сил, из- виняюсь за бюрократический оборот речи. А если простым языком, то все ходили по струнке, одеж- да должна была быть выглаженная, чистая, а сапо- ги — вылизанные до блеска, ходить — строем, при- казы выполнять — четко. В казарме — все, как надо. При входе — тумбочка дневального, слева — бытовая комната, справа — каптерка и ленинская комната. На- против — канцелярия, где размещался офицерский

«штаб». В нем офицеры заполняли свою повседнев- ную документацию и готовились к многочисленным разноплановым проверкам. Коридор напротив канце- лярии — место построения. Возле бытовки — туалет: ровные ряды писсуаров и умывальников, пять каби- нок с сортирами. За дверцами кабинки — фарфоро- вые «очки».

Спальное помещение — самое большое. Разде- лено на две части широким проходом — «взлеткой». В самом конце «взлетки», у стены, — спортивный уголок с турником и несколькими, на скорую руку сваренными, аккуратно сложенными гантелями. Кро- вати металлические, двухъярусные. По две впритир- ку. Одеяла застелены ровно, по «кантику», сразу вид- но, застелили по ниточке. Подушки отбиты, уложены, само самой, так же — по нитке.

Вся эта ровненькая обстановка мне очень даже нравилась. Единственный большой минус, который перекрывал все плюсы, это сержантский состав. При- ходилось слушаться оборзевший, не видящий рамок в своих издевательствах, лоховской сержантский со- став. У них — погоны, у нас — ничего. Они были редкостными ублюдками: если их кто-то не слушал, они «стучали» на солдат командиру роты или коман- диру батальона. Пользуясь положением, могли забрать деньги и телефоны. Когда только приехали мы и сол- даты из других городов, «недосержанты» решили поживиться.

— Строиться на взлетке! В две шеренги! — дал команду один из сержантов. — Быстро!

— Первая шеренга! Три шага вперед! Круугом!

Ровный ряд солдат сделал три широких шага и развернулся. Не понимая, что происходит, мы во- просительно смотрели друг на друга.

— Содержимое карманов! Вещмешков! На пол!

Живо!

На полу оказались горы шампуней, зубных паст, мыла, бритв, туалетная бумага, разнообразная еда и даже книги. Поочередно были проверены карма- ны на наличие хороших телефонов и денег. Действо это проходило не один час, но уходить было нельзя. Один из нас не удержался и обделался. Так и стоял.

Но на него было всем «насрать» в прямом смысле, не до него… Через несколько часов телефоны, деньги и еда были собраны.

Сержантский состав время от времени проводил воспитательную работу с солдатами (по мне — так просто издевались). Устраивали игры типа «три скри- па», «сушеный крокодил», «телевизор» и так далее.

«Три скрипа» — способ успокоить и уложить спать роту после отбоя. Правила до боли просты: после отбоя должна сохраняться гробовая тишина, на каждый третий скрип кровати рота поднимается на ноги и выстраивается по стойке смирно на взлетке. По команде, в течение десяти–пятнадцати секунд все должны вернуться в кровати, при этом успеть снять тапки и поставить их аккуратно, а кому надо — взо- браться на верхнюю койку. Если рота больше ста чело- век — реально ли вообще спать без единого скрипка? Поэтому такая тупая беготня продолжалась, бывало, в течение всей ночи.

«Сушить крокодила». Нет, там нет никакого кроко- дила! Ни живого, ни мертвого. «Сушка крокодила» — это когда провинившегося за что-то, а, возможно, и просто так для профилактики, солдата заставляют висеть над лежащим на кровати уже послужившим

«дедушкой». Руки и ноги упираются в спинки кро- вати, а снизу отдыхает «послуживший» — вот тебе и физическое воспитание — и моральное.

«Телевизор». Нет, там тоже нет никакого телеви- зора! Есть только табуретка, которую надо держать на вытянутых руках в позе «сидящего на горшке». На табуретку могут поставить что-то для увеличения нагрузки. Продолжительность «испытания» не име- ет ограничений. Для подбадривания, конечно, можно и пинков надавать.

Но это все «попса». Пришел мне на память вот ка- кой случай. Мы, солдаты, постоянно были загружены множеством дежурств и нарядов. Люди, которые сто- яли в наряде ночью, по возможности отсыпались пару часов днем. Среди шума двух сотен диких кабанов жизненно необходимо было хоть как-то уснуть.

Один из обессиленных, спящих ребят — Саша, отличный парень, отзывчивый, эрудированный и жиз- нерадостный. Всегда улыбался. Ему было двадцать лет. Внешне Саша походил на мышонка: худенький, маленький, беленький. Гладкая кожа туго обтягивала его бледное худощавое лицо. Сашка с большим нетер- пением ждал того часа, когда его отпустят на свободу, когда закончатся бесконечные армейские будни. Каж- дый день в своем карманном, обшарпанном календаре Сашка отмечал прожитый день, отсчитывал, сколько осталось до дембеля. В дальнейшем, всем на удивле- ние, этот «мышонок» оказался решительным, без тор- мозов храбрым, отвечающим за свои слова человеком, то есть настоящим мужчиной, что в наше время очень большая редкость.

После одного из ночных нарядов по части, а на- ряд представлял собой патруль, который должен был обходить всю часть и близлежащие территории, Саша вернулся уставший, корчась от боли, снял свои ды- рявые берцы, аккуратно стянул портянки, его ноги были в глубоких кровяных мозолях от бега, постоян- ной ходьбы и от другой армейской повседневной суе- ты. Затем он улегся на свою двухэтажную железную скрипучую койку и замертво уснул. В это время мимо проходил один из младших сержантов, моральный урод, типичный представитель племени «недосер- жантов», или просто ублюдок, который чувствовал свою безнаказанность. Так вот, проходя мимо Сашки, мирно спящего «мышонка», «недосержантик» решил

над ним подшутить. Придумал он произвести над ним

«письмо бабушки».

Письмо бабушки — это был удар со всей силы по- душкой по измазанному пеной для бритья лицу, на ко- торое должен быть уложен лист бумаги.

Сержантику показалось это не полным, малым развлечением. Порывшись в трусах, он набрал волос и накидал их на пену, которую предварительно раз- мазал по лицу спящего Сашки. И попросил собрать волосы такого рода у нескольких ребят и товарищей по лычкам. Собрал он их много. После чего произвел хлесткий удар по лицу нашего Сашки. Все хохотали, а особенно этот урод, который прямо-таки задыхал- ся от смеха: «Смотрите на него! Он там, кажись, ис- кры ловит! Конченный!» — не унимался сержантик. Спросонок Саша не понял, что произошло — так вне- запно вывело его из мертвецкого сна. Лицо жгло. Саш- ка был весь в пене и этих волосах. Выйдя на «взлет- ку», он отправился смывать все с себя, приговаривая:

«Придет время и ты ответишь за это, сраная крыса». Никто, конечно, не придал значения словам унижен- ного мышонка.

Через некоторое время, к концу учебки, нас рас- пределяли по войскам. Сашу отправляли ночью на Кавказ. И вот, собранный, с вещмешком, он решил отомстить. Испражнившись тихонько в стакан, он по- дошел к вальяжно лежащему на кровати полуголому сержантику, и вылил пахучее содержимое стакана в рот обидчика:

— На, хлебни ссанины, ублюдок, — проговорил Сашка.

По лицу обидчика растекалась моча. Сержантик начал захлебываться и откашливаться. Сашка же тем временем, громко смеясь, направился на выход.

Захлебываясь в моче, товарищ с лычками визжал на всю роту. Всех разбудил ублюдок. Кричал: «Это вода! Это вода! Держи его!». Дежурный по роте, та- кой же урод, как и тот, который хлебнул мочи, кинулся за Сашкой на улицу, но было уже совсем поздно.

Урал с ревом пропал в ночной тихой дали. Месть была совершена. Являлась показательной и была для нас всех уроком. Не обязательно иметь физиче- скую силу, чтобы дать отпор. Надо просто иметь ха- рактер, и чувство собственного достоинства.

Вообще очень любопытно, насколько по-разному люди ведут себя в критической ситуации. Здоровые парни, спортсмены прогибались перед худосочными малявками и служили им как рабы. Я никогда не мог этого понять. Сначала я старался помогать, защищать их, но потом мне показалось, что они сами виноваты в том, что их избивают и унижают, трус — он и в Аф- рике трус. Не правда ли? Свобода принадлежит толь- ко тем, кому хватает смелости ее защищать. Надо да- вать отпор, даже если силы не равны, как показал это

«Сашка-мышонок».

Во время службы в учебке каждому солдату гово- рили о том, что его поведение и учеба будут опреде- лять дальнейшую службу — отправку в войска. Если будете преуспевать в строевой, тактико-технической, физической, общественно-государственной подго- товке, то вас направят в лучшие части страны. Если же будут проблемы с учебой и дисциплиной — на- правят в самые проблемные части. Проблемные — в плане контингента и природных условий: север, острова, дальние участки Сибири. Заброшенные ча- сти, в которых практически нет контроля, куда от- сылают «подальше» самых проблемных солдат, лю- дей судимых или же просто неуправляемых в своей агрессии.

Там рулили неуставные отношения, нет, не пре- словутая «дедовщина», в ней хотя бы есть какая-то логика, скорее, «беспредел». Плюс собачий холод, та- кой, от которого скрежетали зубы. Количество суици- дов в таких местах зашкаливало.

По словам командира взвода, старшего лейтенанта Базлова, кстати, отличного офицера, нас могут напра- вить в части, в которых бывают даже случаи нападе- ния на солдат местного населения. Если солдат вы- ходил за пределы части, его могли закидать камнями, избить, и израненного, ограбленного, бросить у ворот. И в этих словах — не просто попытка запугать солдат, а чистейшей воды дикая правда.

Солдат в нашей учебной части, которая насчиты- вала несколько тысяч человек, стращали отправкой на острова «Южный» и «Северный». Командиры различных рангов частенько рассказывали о тамош- ней службе: там надо было ходить по веревке, чтобы не заблудиться в снегах во время бури, там половина солдат имеет с десяток судимостей, пропитание сбра- сывают с вертолетов на парашютах… Сержантский же состав рассказывал о своих сослуживцах, друзьях и товарищах, которые попадали на острова и про- падали вовсе. Со времени отправки туда их больше никто не видел. А тут еще дежурный из наряда рас- сказал, что как-то во время его дежурства перед ним, в коридоре, сидел рядовой, и выглядел весьма плачев- но. Таких солдат дежурный еще не встречал. Голову он не поднимал, затуманенные глаза были опущены, лицо — какое-то перекошенное, нос смещен в сторо- ну, а кожу украшали кривые порезы.

— Солдат, что ты тут делаешь? — спросил дежур- ный. — С каким вопросом пришёл?

— Мне в прокуратуру надо, к старшему офице- ру, — ответил рядовой.

— Его надо подождать. На доклад пошел. Дежурный подошел ближе.

— – Ты, вообще, откуда такой взялся?

— С острова «Северный», — тихо ответил рядовой.

— Что у тебя с лицом-то? — полюбопытствовал дежурный.

— Да было дело… –– опустив глаза, отозвался рядовой.

— Контрабасы, что ли?! Прапорщики?! — взвол- нованно задавал вопросы дежурный.

С ответом солдат не торопился. Сидел, тихонько переминая в руках пожелтевшую флоровскую кепку.

— Нет… Местные солдаты.

— Значит, беспредел там полный, — подытожил дежурный.

— Пару лет назад вообще остров был захва- чен разъяренными солдатами, в столовую ездили на БТРах, и в дневальных стоял офицерский состав.

Дежурному было нечего сказать, он просто слушал солдата, нервно переминаясь с ноги на ногу. В конце своего повествования рядовой добавил: «Не дай бог туда попасть».

Все солдаты под страхом отправки на острова старались преуспеть в боевой подготовке и воинской дисциплине, дабы их отправили в хорошие части. Так, в подобных рвениях, и пробежало время в учебке.

К концу учебки оглашали списки, кто куда будет направлен. Были различные точки назначения. В ос- новном части располагались на окраинах страны: кого- то направили на Кавказ, кого-то — в Таджикистан, Армению, Молдавию, Казахстан… Некоторым повез- ло — распределили в Москву, Ростов и Калининград. Все ждали, кто же «выиграет» путевку на острова, кто же окажется тем «счастливчиком», который может и не вернуться… Даже делали ставки, кто из «особо»

отличившихся поедет туда. Я, в свою очередь, в глу- бине души, все равно хотел попасть туда на остров. Проверить себя. Но вероятность того, что я туда по- паду, была порядка одного процента из ста из-за моей высокой успеваемости и большого количества благодарностей. Одного за другим людей разбирали. Рота становилась все меньше и меньше. В казарме становилось тихо — напряжение усиливалось… Это был мой двадцать третий день рождения, в который судьба преподнесла мне удивительный подарок: ког- да, наконец, огласили фамилии трех «счастливчиков», которым выпало служить на островах, ими оказались я, мой друг Игорь и Леха. Игорь был здоровый, не- много пухловатый детина. С маленького носа всегда съезжали угловатые очки в черной массивной оправе. Если смотреть с точки зрения физической подготовки, он не мог ни разу подтянуться, поэтому время от вре- мени получал удары кулаком в «душу», от которых на несколько секунд загибался от боли. Он — един- ственный в роте, кто любил мыть туалеты. Брал боль- шой тазик, набирал воду, вооружался щеткой, спо- койно садился на пол и аккуратно вымывал до бела грязный сортир, даже стульчак снимал, окунал его в тазик и тщательно натирал. Если честно, я этого ни- как не мог понять.

— – Блин, Игорь… Ты чего-то часто на сортирах. Может, хоть как-то отпросишься? — не выдержал я.

— – Да нафиг надо, — на меня по-доброму смо- трели его глаза в массивных очках. — Тут тихо, сижу себе, мою, никто мне не мешает.

На гражданке он был спокойным парнем, отлич- ником, поэтому служба в армии ему давалась тяжело. Я сделал для себя железный вывод: когда интеллигент сталкивается c тупой агрессией, побеждает, как пра- вило, всегда второе.

Леха был парень двадцати лет, худощавый, не- большого роста. Обычный деревенский пацан. В его больших серых глазах можно было заметить неза- урядный ум и находчивость.

Когда мы услышали новость о нашей отправке на острова, нашему удивлению не было предела, так как мы были одними из лучших солдат в роте, дисци- плинированных, уставных. Мы пребывали в каком-то недоумении или в состоянии шока, не знаю…

Когда огласили списки, Игорь стал внезапно хо- хотать, а Леха залился слезами. Я же не знал, как реа- гировать — плакать или смеяться. Одно было у меня в голове: мысли материализуются, и служба на остро- вах — это самая лучшая возможность проверить себя. После этого все, в том числе и офицеры, обращались с нами с какой-то непередаваемой жалостью, слов- но мы прокаженные. В итоге Леха каким-то образом слился из списков тех, кого отправляют на остров. Хитрец, как он это сделал? Это осталось для меня и Игоря полнейшей загадкой.

Наступила дождливая осень. Она ворвалась вне- запно, хотя уже сентябрь — самое время. Душные, изнуряющие потом, жаркие, солнечные дни оборва- лись мгновенно, как будто кто-то их резко выбросил, как что-то уже ненужное, отслужившее свой поло- женный срок. По вечерам шли непрерывные дожди, утром обдувало холодными ветрами.

Время тонкой струей сочилось через наши моло- дые, солдатские жизни. Оно сочилось очень медлен- но, наполненное тяжелым грузом ожидания чего-то неизведанного, наглухо спрятанного от нас. Возмож- но, печального, а, возможно, и нет… Но, если честно, хорошего никто не ждал…

Как снег на голову, пришло время отправки. Утро… Дневальный рвал глотку. Был дан приказ

на выход с вещами из здания казармы. Моменталь- но надев форму, натянув сапоги, cобрав быстренько вещмешки, мы c Игорем выбежали на плац. На плацу уже стояло ровным строем несколько сотен солдат. Их распределяли в места службы в различные горо- да. Перед зеленой толпой стояло несколько офицеров и сержантов, которые отвечали за перевозку на места службы. Своего «перевозчика» мы узнали издалека. Он выделялся из всех офицеров. На голове — старая выцветшая флоровская кепка. Короткие темно-ру- сые волосы. Лицо с длинным тонким носом и темно- зелеными смешливыми глазами выражало некий по- фигизм, словно говорило о том, что ему не терпится побыстрее с нами разобраться и поехать обратно домой.

После проверки вещмешков на наличие алюмини- евых кружек и ложек мы отправились на вокзал. Шли мы пешком, шли долго, таща двадцатикилограммо- вые коробки с сух-пайками. Такой вот своеобразный десятикилометровый марш-бросок с отягощениями. Прошли через железнодорожные пути, те самые, которые славились, как я ранее рассказывал, свои- ми несчастными кровавыми историями. Историями, как ребята различных призывов, замученные служ- бой и нерадивыми сослуживцами, сбегали через за- бор, попадали на пути и в итоге их, расчлененных, отправляли к родителям домой в заколоченных ящи- ках. И правда, пути эти располагались прямо напро- тив забора части. Когда я проходил вдоль рельсов, в моей голове рисовались страшные кровавые карти- ны, которые напомнили мне еще одну кровавую кар- тину, которая нарисовалась годом ранее. Я вспомнил сержанта, повесившегося в проеме заброшенного здания, находящегося на окраине территории части. Причина заключалась в том, что парень повесился

после того, как его бросила любимая девушка. Ранее жизнерадостный, общительный, всегда улыбающий- ся, он в один день стал замкнутым и неразговорчи- вым. Никто не знал, что произошло, все считали, что просто человек не в настроении, замучен тяжелой службой, да мало ли что… Никто не поинтересовался, что у него в голове и на сердце. Никто даже не спра- шивал, что с ним, всем было просто наплевать, пока его, двадцатилетнего парнишку, не сняли мертвого с петли…

Девчонки не знают, не могут понять, каково их ре- бятам в армии. Минутное общение по телефону раз в неделю или письмо, написанное любимой женщи- ной, облегчало существование многим парням.

Жизнь была тяжкая, такая, которая могла довести до самоубийства. Весточки из дома солдаты прятали под подушкой, кто-то плакал, читая послания издале- ка, потому что соскучился по своей любимой. Посто- янный стресс давал о себе знать.

Свое, долгожданное письмо, с запахом цветочных, свежих духов, я от Вики так и не получил. Случалось раз в неделю позвонить. Разговор всегда выходил не- много нескладным: Вика говорила, что у нее много работы, что отправить письмо — это целая история, а времени у нее совсем не хватает… Было тяжело. Мне не хватало ее. Я был подавлен. Cвязь между нами как будто терялась. Я все сваливал на ее работу: на- пряженно трудится, чтобы не ударить в грязь лицом перед начальством, может, и правда, ей не до писем и не до болтовни сейчас. Но все равно — плохо, не- приятно. Слезились глаза. Не отпускало стойкое ощущение, что нить рвется — отношения подходят к концу…

Ну, да ладно, проехали… Вернемся к нашему пар- ню, висящему в петле. Разве не могла эта неведомая

мне девушка бросить его тогда, когда он вернется со службы? Что? Настолько было невтерпёж!? Не знаю, это останется на ее совести. Но молоденького парня, полного мечтаний, уже не вернуть. Напоминанием о его жизнерадостной улыбке останется только гробо- вая доска с крестом и несколько фотографий.

С такими мыслями десять километров пути, с двадцатикилограммовым грузом, прошли почти не- заметно, пришло время грузиться на поезд, опять иду- щий в неизвестное.

Позже мы узнали, что поезд следовал до Хабаров- ска с пересадкой в Новосибирске. Расположили нас в плацкартном, обиженном временем, вагоне: корич- невый кожзам на сидениях местами отслоился, лино- леум под паркетную светлую доску участками был протерт до белизны, вокруг пахло сыростью. Нам было наплевать на подобные условия, мы получали удовольствие, ведь эта поездка — отличный отдых, время без муштры и моральных уродов.

В туалете вагона мы, наконец, смогли полностью простирать всю свою одежду, так как в части это было весьма проблемным делом. Правил, в виде четкого раcпорядка дня, в поезде не существовало благодаря нашему пофигистичному «перевозчику». Мы с Иго- рем расположились в плацкартном кубрике друг на- против друга. Мы ощущали себя по-настоящему сво- бодными. Здесь свободу не надо было отстаивать ежеминутно.

Быстро меняющиеся виды за окном уносили нас за собой. Появилось время и возможность рассмо- треть даль, ее широкие, необъятные просторы, зеле- ные равнины, которым конца и края не было. Желтые, засеянные поля пшеницы, время от времени прогиба- лись под дуновением ветра. Длинные синие реки мча- лись куда-то вдаль.

Первый, запомнившийся на пути, город — Пенза, самый зелёный город Поволжья, причём это офици- альный титул, который Пенза заслужила многими го- дами ранее. Тогда был утверждён генеральный план, по которому не менее четверти города следовало от- дать под зелёные насаждения. Пятиэтажки, скверы, парки, маленькие фонтаны — такой запомнилась нам Пенза. Наш железнодорожный путь пересекала река Сура. На левом ее берегу царили широколиственные леса, на правом же — множество хвойных деревьев. Молниеносно пролетела Сызрань со своим маленьким белым вокзальчиком. Промчались над широченной, красивейшей Волгой. Остановились в Самаре. Я вы- шел из вагона поезда, дабы хоть что-то успеть рас- смотреть. С платформы вдалеке виднелись две башни собора. Позже я узнал, что это — католический Храм Пресвятого Сердца Иисуса, польский костел, постро- енный в начале двадцатого века. По другую сторону в ряд выстроились промышленные здания. Во время Великой Отечественной войны в Самару эвакуиро- валось оборудование ряда предприятий Москвы, Ле- нинграда, Украины и Белоруссии. Мощные заводы на годы определили облик города.

…Услышав пронизывающий гудок, я заскочил обратно в поезд. Самара проводила нас маленькими озерами и зелеными сопками.

Время от времени нам на глаза попадался наш

«офицер-перевозчик». Пробегал он мимо с таким вы- ражением лица, как будто что-то искал и все не мог найти. А однажды он прошел под руку с симпатичной блондинкой, при этом был изрядно навеселе. Откуда он достал ее? Один черт знает.

…Но вот и столица Башкирии — Уфа. Город встретил нас слепящим солнцем и горами, покры- тыми зеленью. Встретил золотого цвета вокзалом

с большим стеклянным куполом. Местные бабушки тыкали нам в окно копченую рыбу и ароматные пи- рожки. Мы сглатывали слюнки, но не могли ничего купить: кроме дырок и пары пуговиц, в наших карма- нах, увы, ничего не было. Поезд тронулся, бабушки начали отдаляться. Солнце, пятиэтажки, горы, леса и рыба — такой запомнилась Башкирия.

Но вот опять мимо прошел наш «перевозчик» под руку уже с необычайной красоты брюнеткой. От- куда он их берет? Где-то есть магазин с красотками?! Мы не поняли, что вообще происходит.

Из другого конца вагона послышалось «Рота, от- бой!» — команда нашего «гуляки». Мы решили, что и, правда, пора, и потихоньку начали ложиться спать.

Утром нас встретил Челябинск. Он был и вправду суров, как о нем говорят. Сплошняком заводы. Чер- ный дым из труб. Жилые дома советской постройки соседствовали с промышленными сооружениями. Единственное, что приятно удивило: в самом центре города — громадный лес, словно зеленый остров, ко- торый отчаянно пытался хоть как-то защитить эколо- гию города.

…Уже час, как Игорь молча, задумчиво высматри- вал что-то в окне.

— Игорян, что ты там такое увидел? — с интере- сом спросил я.

— Знаешь, в моей жизни никогда не было та- ких моментов, когда я не знал, что меня ждет, — с меланхоличной, серьезной интонацией в голосе, совсем не присущей ему, ответил Игорь. — Я рад, что я не один…

Я посмотрел на друга, поймал его взгляд и по- думал: конечно, нам будет тяжело, но мы все равно прорвемся.

— Игорь, все будет отлично! — бодро ответил я, хотя в душу закралась доля сомнения.

Поезд продолжал движение, колеса отбивали такт. Мы поспали, потом поели армейские галеты из сух- пайка. Ночью нас разбудил шум в конце вагона: какая- то чудная азиатская музыка все ближе и ближе, и вот мимо нас промчались три казаха-пограничника. У од- ного из них был телефон, из которого и доносились эти народные казахские мотивы. Оказалось, мы ехали через Казахстан. «Вот повезло! — подумал я. — По- бывал в Казахстане бесплатно, за государственный счет, жаль, что большую часть Казахстана проспал».

Проехали Омск… Во время стоянки мы увидели нашего офицера, «Казанову», уже с новой девушкой. На этот раз не c такой симпатичной. Задор и улыбка не сходили с его игривого лица. Нам шаловливое на- строение офицера было на руку: ни строго надзора, ни жесткого распорядка дня, мы получали удоволь- ствие, как будто от обычной гражданской жизни. Каж- дый из нас понимал, что это ненадолго. Впереди нас ждут большие трудности. Но об этом мы старались не думать, просто провожали веселым взглядом оче- редной, новый для нас российский город, или следую- щее бескрайнее, желтое, пшеничное поле.

Проводив взглядом суетящегося «Казанову» и надкусив уже зачерствевший галет, я вновь стал смотреть в окно. А там — живописные пейзажи, в ко- торых главная достопримечательность — река Обь, широкая, с рыбаками по берегам. Видели бы вы, какая она: бегущая, стремительная, уносящаяся всей своей мощью куда-то вдаль.

Но вот и Новосибирск, где мы должны были пере- сесть на другой поезд.

Мы с Игорем незаметно от всех сбежали на про- гулку по вокзалу и ближайшим окрестностям. Город

чем-то напоминал Челябинск, только больше леса, пар- ков и скверов с фонтанчиками. Промышленные здания натыканы в непонятной логике и разнузданном беспо- рядке. Новосибирск показался мне очень уютным.

Когда вернулись на вокзал, перед нами открылся

«озеленевший» зал ожидания. Солдаты спали прямо на полу. Мы тоже улеглись в зеленую кучку, подложив под голову вещмешки. Проспали мертвецким сном несколько часов, когда нас разбудил громкий гудок. Десятки солдат «спринтом» помчались на абордаж поезда, идущего на Хабаровск.

И опять — дорога… Из значимых впечатлений нашего однообразного пути — шикарный Енисей и чуть менее шикарный Красноярск. Чуть менее, по- тому что город окутывал мрачный, густой, как туман, смог. Может, многочисленные заводы? Красноярск был разделен широким Енисеем на две части. Посре- ди реки уютно расположились зеленые островки, ко- торые придавали особенные, неповторимые зеленые нотки суровому облику сибирского города. Я узнал, что в Красноярске — географический центр страны.

Иркутск… Байкал… Сильнейшее впечатление на меня произвел Байкал, самое глубокое озеро мира, которое по традиции многие россияне называют Бай- кальским морем. Байкальское море располагается в своеобразной, голубой впадине, окруженной мощ- ными горами. Одна сторона скалистая, другая рав- нинная и пологая, где в одинокой дали виднеются об- ширные горные хребты. Красивый, тихий, сильный. Как говорят многие люди — «Место силы». Мы оги- бали его с утра и до самой ночи.

Далее морозная, грустная, серая, туманная Чита. Постепенно кудрявая зелень сменялась пушистым снегом — мы добрались до города Хабаровска. Встретил он нас снежной бурей. Наш «перевозчик»,

наконец, вспомнил о своем прямом назначении и стал строить нас на выход из поезда. Мы собрались, заки- нули на плечи свои вещмешки, взяли по две тяжелые коробки сух-пайков и направились на выход. Курс — на пересыльной пункт, который находился в пяти ки- лометрах от вокзала.