Бесплатный фрагмент - Удачная рыбалка

УДАЧНАЯ РЫБАЛКА

Тихий и солнечный октябрьский денёк с утра баловал нас с сыном необычным, почти летним теплом. Бесчисленные протоки и ерики в устье Волги замерли, словно в ожидании чего-то важного и значительного, о чём нам знать было не дано. Бескрайние заросли пожелтевшего камыша и поля увядших лотосов, не тронутые даже слабым ветерком, выглядели печальными и безжизненными…

Блесны, которые мы старательно меняли, шлепались о воду, чуть оживляя картину величественного покоя, но не вызывая ни малейшего интереса у речных хищников.

— Алексей! — обратился я к нашему неразговорчивому, но надёжному помощнику, — А с чем связана эта абсолютная и какая-то… мертвая тишина?

Егерь пожал плечами и, повозившись ещё немного с мотором бударки, добавил, наклонившись и глядя куда-то за борт.

— Давление, видать, меняется, и вода вон ещё упала… Может по сазану попробуем?

Минут двадцать спустя, растревожив тишину шумом мотора, мы стали на якорь в глубокой и чистой протоке. В прежние приезды здесь нередко попадали крупные, килограмм на пять-шесть, а то и поболее экземпляры. Быстро оснастив специальные, особо прочные удилища тяжелым монтажом с кукурузным жмыхом, забросили донки и, устроившись поудобнее, замерли в ожидании поклёвок. Вновь воцарила тишина, но уже не пустая и неподвижная. Ожившие воспоминания наполнили её для нас живыми и эмоциональными картинками борьбы с крупной и сильной рыбой; с её мощными всплесками и могучими рывками перед лодкой в стремлении уйти от подсачника…

Зашумела, тяжело взлетев над камышом, большая серая цапля. На некоторое время птица завладела нашим вниманием, но вскоре скрылась за зарослями камыша и редкими деревьями, увешанными черными гнездами бакланов.

— Послушай, пап, — заговорил мой Антон, задумчиво глядя перед собой на тяжёлую и неподвижную, почти черную сегодня воду, — как ты считаешь, может быть нынешняя пандемия всё же результат злого умысла каких-то людей? Нет, я, конечно в курсе публичных версий, только очень уж подозрительно все неприятности в мире совпали… Ну, или по-другому спрошу. Что вообще, по-твоему, происходит? Ведь не мог же весь мир одновременно сойти с ума?

Посмотрев на сына и убедившись, что мысленно он уже не здесь, я подумал, что разговор будет непростым. Мелькнула мысль о том, что если бы сазан был сегодня поживее, то сейчас было бы уже весело…

— Мы не раз прежде касались этой проблемы в наших с тобой беседах, но, похоже, так и не добрались до её сути… Хотя есть бесспорный момент, который я многократно подчеркивал. Это я о человеческой культуре. К сожалению, истинное содержание этого важнейшего понятия выхолощено в современном сознании большинства людей.

— Ну да. Ты действительно подчеркивал, что культура это не особая сфера деятельности, а всеобщее определение нашей реальности. Или примерно так…

Сын, голос которого звучал глухо, словно издалека, улыбнулся, будто удивившись собственным словам.

Сосредоточившись, я прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, мир был уже бесцветным. Неподвижность, тяжело накрывшая все вокруг, стала теперь свинцово-серой. Мой взгляд с трудом скользил по поверхности почти незнакомых предметов, безуспешно пытаясь обнаружить собеседника, без которого всё теряло смысл…

* * *

Труднее всего было вынимать ноги из грязи, липкой, жадно впивающейся в высокие болотные сапоги. Но нужно было идти, поскольку любая остановка приводила к тому, что дурно пахнущая жижа затягивала всё глубже, отбирая силы и постоянно пытаясь стянуть с ног обувь.

Сквозь сырую серую дымку глухими волнами накатывал невнятный рокот множества голосов. Временами то слева, то справа ощущалось какое-то неясное движение, но рассмотреть что-либо, кроме безликих и размытых туманом силуэтов не удавалось. Шли минуты… или часы. Идти было всё так же трудно, хотя остатки сил позволяли пока держать всё тот же изнурительный темп.

Между тем, светлое пятно, возникшее несколько минут назад впереди, медленно наливалось светом и красками. Бесформенный цветной сгусток постепенно превратился в нагромождение… атрибутов императорской власти. Корона, скипетр, держава, щит, меч и прочие регалии беспорядочной кучей расположились на троне гигантских размеров, свободно парившем над поверхностью. Я невольно остановился, разглядывая неожиданную живописную инсталляцию и безуспешно пытаясь уловить хотя бы часть какого-то смысла происходящего. Однако, мыслей по-прежнему не было, вернее, их движение лишь зарождалось где-то на дне моего потухшего сознания, вызывая пока только смутное беспокойство…

Вскоре, гул неразборчивых голосов усилился. В них появилась новая интонация, которая подозрительно напоминала благоговение. В сочетании с явной фальшивостью говоривших, она вдруг вызвала у меня острое чувство брезгливости. Захотелось сплюнуть, но в пересохшем рту не оказалось слюны.

— Ну и как тебе вариант?

Неожиданно прозвучавший негромкий, но отчетливый и отчетливо ехидный голос заставил меня вздрогнуть всем телом и закрутить головой в поисках говорившего.

— Ты кто? — услышал я собственный хриплый, срывающийся голос. — Какой ещё вариант?

— Империя! — Нарочито напыщенным тоном воскликнул невидимый собеседник. — Образ вожделенного будущего, сформированный и вылизанный до блеска за многие века воспроизводства родового права на власть… А без этой бутафории, кстати, они сегодня и сами уже не обойдутся.

Голос хихикнул и умолк. Только тихое нетерпеливое сопение продолжало звучать где-то рядом, да отдалённый тревожный гул голосов, докатывающийся волнами со стороны трона. Присмотревшись, я сумел, наконец, разглядеть сосредоточенные лица множества людей, цепляющихся друг за друга в стремлении подняться повыше, приблизившись к гигантскому седалищу. Фигурки в современной цивильной одежде с кейсами и смартфонами в руках упорно ползли вверх, образуя зыбкие, шевелящиеся и быстро рассыпающиеся пирамиды.

— Боже мой! Чего они хотят, эти несчастные?

— Как чего?! Свою долю власти — абсолютной, императорской власти, в сочетании с полной личной безответственностью, которые они пытаются возродить, вернув к жизни саму идею империи.

— Но это же совершенно бессмысленно сегодня! Вернее, даже, просто смешно!

— Ну вот и смейся. — С каким-то злорадным удовлетворением произнёс голос. — Но можешь, конечно, попробовать их переубедить. Они тебя услышат.

Голос умолк, а звук неторопливо удаляющихся шагов явно указывал на завершение этого странного диалога.

Между тем, сцена с императорским троном становилась все более яркой и живописной, напоминая качественную видеозапись. Стали различимы не только отдельные звуки, но даже ссадины на лицах, неудачно рухнувших с очередной пирамиды.

— Всё это не имеет экономического смысла, а потому не имеет и права на жизнь! — Донесся откуда-то справа насыщенный положительными эмоциями и сытой уверенностью в себе, баритон. — Россия возникла и всегда существовала только как экономический проект! А теперь, когда всё почти замечательно, невозможно лишить власти настоящих собственников! А значит и структуру власти поменять нельзя и… не нужно!

— Слушай, ты, кишечник государственного организма! Перестань звуки издавать, а то тут уже дышать невозможно!

— Боже мой, Варвара, какая духовная нищета! — писклявый женский голос взлетел пузырем над толпой, — Как можно не видеть и не ценить великих достижений российской культуры! Этот несчастный, наверное, ни Шекспира не читал, ни Конфуция.

Пузырь, вероятно, быстро лопнул, потому что общее внимание уже привлёк другой женский голосок, исполненный доброты и нежности.

— Мы должны полюбить господа нашего Иисуса Христа и всех-всех людей! — с восторженным придыханием призывала молодая девица в, большом черном платке, прикрывающем голову и плечи, оставив беззащитно обнаженными стройные ноги, — И мы должны…

Тут говорившую прервал чей-то пропитой хриплый голосище.

— Чего это я должен?! Хотя, погоди. Если тебя полюбить, так я не против!

Дружный смех на мгновение затопил всё вокруг, разом захлестнув похмельным духом слабую свечу христианской любви.

— Люди! — Мой голос прозвучал совсем не так, как я хотел, а тихо и не уверенно. — Люди!

— Ну! Чего замолчал?! — Рявкнул вдруг оказавшийся рядом мужик в сером костюме-тройке и с дикорастущей неряшливой рыжей бородой, разметавшейся над ярко-зеленым галстуком.

— Вы мне? — переспросил я, прижав руку к груди и даже съёжившись под горящим взглядом моего неожиданного собеседника.

— А кому?! — театрально воскликнул тот, оглянувшись, словно не видя толпы вокруг, — разве не ты воззвал к нам?

— Да-да, конечно. Я просто хотел понять, как современные люди могут стремиться реставрировать государственное устройство, средневековое по сути и неотделимое от господствующей религии. Ведь для этого нужно, чтобы все были как минимум верующими! Нет, не суеверными как теперь, а именно верующими!

— Иш ты! Может, по твоему, и семья тоже устарела как социальный институт?!

— Нет, конечно! Семья это вообще единственно возможный механизм полноценного воспроизводства человека. Его разрушение равнозначно уничтожению самой колыбели человеческой культуры!

Прищурившись и склонив голову набок, бородатый с интересом и некоторым удивлением смотрел на меня, явно ожидая продолжения. Я же молчал, не решив, как и о чем следует говорить дальше.

— А разве семья и империя это в принципе не одно и то же? А, философ? — уже совсем серьёзно спросил рыжий.

— Семья это кровно-родственное сообщество, опирающееся на базовые культурные традиции. И каждая семья в каждом поколении с необходимостью превращается в обновлённое сообщество людей, связанных не только и не столько родством, сколько общими целями и ценностями. Империя в этом смысле — архаическая организации жизни населения, опирающаяся лишь формально на устаревшие родовые традиции. Естественно, её давно и окончательно сменили более современные формы социального устройства. Впрочем, и капиталистическое, и социалистическое государства тоже исторически исчерпали себя.

Я замолчал, а рыжий детина продолжал задумчиво рассматривать меня, постепенно отдаляясь и погружаясь в туман, в котором вместе с ним вскоре растворились и трон, и все прочие участники только что кипевших вокруг событий.

Снова стало тихо и пусто. Я попробовал сделать несколько шагов и с удивлением обнаружил, что под ногами чистая сухая поверхность. Солнце мягко и ласково согревало затылок и шею. Усталость совсем исчезла, и идти было бы легко, только не понятно куда.

Откуда-то донёсся знакомый уже звук неторопливых шагов…

— Ну вот, — произнес ехидный голос, — услыхали тебя. Кто-то, пожалуй, даже задумался. Но в общем ничего не изменилось… И помолчав немного добавил: Ну, пробуй ещё! Может что получится.

— Что получится? О чем ты говоришь?

«Покупаем, продаем…» — вместо ответа донеслось до моего слуха, давно набившее оскомину коллективное признание.

Подняв взгляд, я обнаружил чуть правее быстро оживающую в красках и звуках новую картину. Несколько шагов, и я оказался в шумном и почти привычном городском окружении. В глаза бросилась навязчивая, убогая по смыслу и в основном пошлая уличная реклама. Остановившись у яркой афиши, я с интересом вглядывался в многочисленные, преимущественно невыразительные лица прохожих, выражавшие, кажется, одни и те же чувства. Они вспыхивали в глазах жующих либо пьющих что-то из ярких банок или бутылок.

— … этот чел вчера флексил на рейве.

— Ему чё, музон не вошёл?

— Ещё и агриться стал в конце…

Шумная компания вчерашних подростков, прокатилась мимо меня. Молодёжь, довольная собой, перебрасывалась непонятными фразами и лишь изредка мне удавалось зацепиться за знакомый английский корень.

— Всё это вообще ни о чём! — Донёсся откуда-то резкий женский голос. — Единственный достойный «изм» сегодня это трансгуманизм!

Я поискал взглядом говорившую, которая громко и победно картавила, но так и не смог выделить её в быстро растущей толпе собравшихся на очередную тусовку. Без особого энтузиазма молодежь выразила одобрение оратору. В ответ последовало объяснение содержания модного понятия. Я внимательно выслушал довольно точное изложение популярной литературной версии нового взгляда на проблему человека и его возможностей, которые с помощью всемогущей науки могут быть существенно расширены. Всё это было по-своему интересно и не лишено смысла, если не принимать в расчет заблуждения в главном — представление о сущности человека, не ограниченное научной логикой, не давалось трансгуманистам.

Во мне вдруг вспыхнуло желание высказаться, но я не видел собеседника или собеседницу, к которым мог бы обратиться. Казалось, что в этот раз меня никто не видит и не слышит.

— Да ты говори, если чего надумал. Давай! Изобрази! Мы послушаем.

Рыжего детину, вновь возникшего передо мной я не мог не узнать, хоть он успел поменять прикид на вполне соответствующий новой обстановке и преобразился лицом. Прежним остался лишь зычный голос, а вот борода теперь была аккуратно подстрижена и в сочетании с тщательно выбритым черепом, намекала на значительный статус хозяина.

— Да! Мы послушаем! — выглянула из-за широкой спины рыжебородого защитница трансгуманизма, которую я тут же узнал по голосу. Удивительно худая особа с тонким с горбиной носом и жидкими, свисающими вниз пучками волос, напоминала сейчас хищную птицу, вглядывающуюся в окружающих в поисках очередной жертвы.

— А ты уймись пока, Анжелика! — беззлобно, но строго унял хищницу рыжебородый и, обращаясь ко мне, добавил. — Давай, мыслитель, излагай!

— Я о трансгуманизме как раз хотел бы высказаться. Сегодня, это весьма актуальная тема, хотя для меня это скорее просто повод поговорить о проблеме человека.

— Ну-ну! Скажи что-нибудь умное, может научишь нас чему-нибудь! — проворчала хищная птица. Она глядела на меня без всякого почтения, но опасаясь рыжебородого, явно сдерживала себя от более яркого высказывания в мой адрес.

Я вздохнул и заговорил.

— Чтобы рассуждать о трансгуманизме, хотелось бы вначале сказать несколько слов о самом гуманизме.

Произнеся эту фразу, я поднял глаза и с удивлением обнаружил перед собой уже довольно большую группу слушателей. Они смотрели на меня с нескрываемым интересом и вниманием и я, уже спокойно, продолжил.

— Представление о гуманизме, как адекватности человеку, неотделимо от представления о нём самом, о его сущности. А поскольку представление о человеке сегодня сугубо научное, то оно и ограничено самой возможностью науки, её природой.

— Это как? — Вихрастый блондин лет двадцати с большими детскими глазами на круглом лице весь вытянулся то ли от удивления, то ли от возмущения. — Да наука,.. она же не ограничена!

— Видите ли, это не так. Вам придётся смириться с тем, что мир науки, включая все законы и знания, в том числе те, что ещё только будут добыты, это мир причинно-следственных отношений. А мир человека, — разумный мир, — не орграничен пространством уже существующих форм и явлений, пространством необходимости, без которой нет ни научного знания, ни технологий. Человеческий мир, кроме вещей, явлений, научных знаний и гаджетов, наполнен прекрасными смыслами, воплощенными в художественных произведениях, в глазах, обращенных друг к другу людей; он включает в себя неподвластное науке пространство будущего, где обитают цели и мечты, ценности и идеалы. Здесь нельзя и бесполезно что-либо доказывать, а значит и наука здесь бессильна.

Ещё несколько минут я увлеченно рассуждал, а молодой поклонник науки слушал меня полуоткрыв рот и почти не мигая. Мысли, вызванные моими словами, видимо, растревожили стройную и ясную картину его мира, враз лишив её гармонии и убаюкивающей завершённости. В его взгляде теперь ясно читалась растерянность.

— Нужно понимать, что раз вы решили научными методами улучшать человека, вы должны определить, что именно вы будете в нём менять. Если организм, это дело хорошее и понятное. Но организм это ещё не человек! И даже если вы сможете усовершенствовать органы его чувств, и даже в десятки раз улучшить содержание и запас его знаний — вы так и останетесь в рамках того логического поля, за пределы которого наука вырваться не может. Заметьте только, что я сказал наука, но не человеческая мысль!

— Так. Стоп! Вот отсюда подробнее!

Глаза у хищной птицы, которые мне, наконец, удалось рассмотреть, горели новым чувством. В них больше не было агрессии. Взгляд стал напряженно-сосредоточенным и каким-то пронзительно-синим.

— Замечательный французский мыслитель семнадцатого века Блез Паскаль, — продолжил я, — писал, что человек, будучи ничтожно малым в сравнении с бесконечной вселенной, способен охватить её своим сознанием. Эта его уникальная способность, по моему убеждению, свидетельствует о том, что, несмотря на свою земную природу, человек явление космическое. И именно об этом, я думаю, мысль Паскаля, который осознал человека как часть космического целого, способную воспроизвести это целое в себе. И что особенно важно, воспроизвести не только как совокупность звёзд, планет, астероидов, комет и других космических явлений, описываемых современной наукой на разных специальных языках. Он способен воспроизвети в себе и ту напряженную «пустоту», то поле возможностей, которому суждено, обретая форму, являться человеку множеством новых искусственных и естественных объектов, доступных для научного исследования и описания. И только тем самым он воспроизводит мир как целое, развернутое как в прошлое, всё глубже постигаемое учёными, так и в будущее.

— Минутку, пожалуйста. — Остановила меня хищная птица. — Вы хотите сказать, что человек, исследуемый наукой без этой способности, а тем самым в отрыве от его духовности, в научном описании всегда остаётся лишь абстракцией? А говорить об улучшении его можно лишь понимая человека как это невозможное единство? А ведь, кажется, ещё Августин сказал, что способ соединения тела с духом, не может быть постигнут человеком; хотя это соединение и составляет человека.

И не дав мне возможности отреагировать не её слова, продолжила.

— А что в таком случае религия? Это что, такой костыль для современного человека с научным сознанием?

Я смотрел на хищную птицу, превратившуюся вдруг в интересного и безусловно умного собеседника и пытался понять почему, а может быть зачем она только что восхваляла идею трансгуманизма.

— Трансгуманизм это прогрессивная жизненная позция, как она определена в большинстве доступных и популярных среди молодёжи источников и описана в художественной литературе. И это лучше большинства альтернатив в сегоднящнем мире. — Спокойно и даже устало произнесла моя собеседница, словно услышав мои мысли. — Так что там, с религией?

Не успел я открыть рот, как издалека донесся потрясающе красивый малиновый перезвон. Звук постепенно усилился, став чистым, сильным и полностью захватив общее внимание.

— Это что, вместо эпиграфа?

— Нет. Это полдень. Вам что, звон мешает говорить?

— Да нет… Пожалуй даже наоборот. Вот вы вспомнили только что Иппонийского епископа блаженного Аврелия Августина. И ведь совсем не потому, что он был богословом. В современном понимании он, прежде всего, философ, которого не только часто цитируют. Спустя шестнадцать веков его по-прежнему издают, изучают, у него учаться мыслить. А Николай Кузанский! Великий немецкий философ был кардиналом Римской католической церкви! Да все, практически, средневековые европейские мыслители, а позже и их собратья эпохи Ренесcанса были людьми верующими, что не мешало им исследовать сложнейшие философские проблемы и, прежде всего, проблему самого человека. Вспомним хотя бы гуманистов платоновской академии, организованной во Флоренции Марсилио Фичино. Их вклад, особенно в развитие эстетики, просто неоценим.

— Так вера в бога способствовала или препятствовала развитию науки? — Нетерпеливо и требовательно обратилась ко мне моя собеседница, сдвинув брови и глядя исподлобья. — И разве научное мировоззрение не восторжествовало в новое время?

Мне покзалось, что моя собеседница спрятала от меня, мелькнувшую на её лице улыбку. Решив не обращать внимания на перемены в настроении и разговоре Анжелики, я продолжил.

— Думаю, никакая вера не может помешать процессу познания и развитию науки. Я, конечно, не имею в виду деятельность самой католической церкви, которая в преддверии Ренессанса заметно теряла свои позиции и активно боролась с еретиками. Вера в моём понимании, это совсем не обязательно вера в бога. Это отношение человека к общественному идеалу, к высшей для него жизненной ценности. В эпоху капитализма, кстати, таким идеалом постепенно стал капитал. Прибыль и богатство заместили собой в сознании большинства людей не только многие религиозные догмы, но и не так давно бесспорные для них нравственные устои.

— Ну, а чем же современный общественный идеал западного мира, который вас так раздражает, хуже средневекового? И чем ему уступает наш российский господь бог, перед которым преклонила колени вся государственная власть?

Во взгляде Анжелики снова мелькнули задорные искорки, истинного смысла которых я пока не понял и продолжил в прежнем тоне.

— Все эти варианты общественного идеала оставались историческими абстракциями человека, независимо от того, на полюсе «тела» или «души» они сформировались! По-настоящему живой, целостный человек лишь на историческое мгновение оказался высшей общественной ценностью на относительно небольшой территории, обогатив мир гениями Ренессанса. Но каток рациональности наступающей эпохи быстро уничтожил все остатки жизнеутверждающего гуманизма Возрождения.

Хотя нужно признать, что многие христианские мудрецы, в отличие от современных идеологов, всё же понимали значение живого человека, в качестве образа и воплощения божьего. Именно Иисус Христос, как в высшей степени совершенный человек, явился, по-моему, отношением между высшей духовной ценностью с одной стороны и высшей телесной ценностью с другой. Я, конечно, далеко не специалист, но мне кажется, что святая троица, о которой фактически идёт речь, это блестящее для своего времени решение проблемы отношения души и тела, о которой, как неразрешимой, говорил Августин Блаженный.

Анжелика некоторое время сосредоточенно размышляла, глядя в пустоту и беззвучно шевеля губами. Продолжая непроизвольно теребить левой рукой безжизненную светлую прядь волос, девушка заговорила негромко и не оборачиваясь.

— Так вы считаете, что ни последователи Августина Аврелия с его превосходством веры над знанием, ни многочисленные сторонники науки, не нуждающейся в «гипотезе Бога», так и не добрались до настоящего понимания Человека и его мира? Или вас устраивают рассуждения о согласии веры и знания или о благости и других плодах духа святого?

Вопросы Анжелики становились всё более серьёзными, обнаруживая её незаурядную философскую подготовку и знание богословских текстов. Все чаще я сам стал задавать ей вопросы, с интересом ожидая ответов, бывших, как правило, краткими и интересными.

Когда разговор уже немного утомил не только меня, но и мою удивительную собеседницу, Анжелика вдруг вернулась к своему вопросу о религии в современной России. Я знал что ей сказать и не только о религии, но и о трансгуманизме, и заговорил решительно.

— Если бы мы в стране начали не с церкви с её храмами, догматами и обрядами, а обратились к мудрости эпохи всеобщего религиозного сознания, я был бы только рад. Я уверен, что в обществе, изучившем Платона и Аристотеля, Прокла, Аквината, Кузанца и множество других, образующих мощный и непрерывный исторический поток человеческой мудрости, я бы чувствовал себя замечательно. В таком обществе было бы бесконечно интересно жить…

— Что ты говоришь? Папа!

Растерянный, я оглядывался по сторонам в поисках своей собеседницы и толпы слушателей. Но яркая картина, только что окружавшая меня, быстро померкла, уступив место всё той же сонной протоке. Неожиданный порыв свежего ветра словно специально хлопнул капюшоном, сразу освежив мою голову, унося последние слова из исчезающей удивительной реальности.

— Вот и получилось! А ты говоришь что не клюёт…

Причем здесь клёв? Или мне показалось… Я вслушивался в вернувшуюся тишину, безуспешно пытаясь уловить звуки удаляющихся шагов.

— Ты бы подремал, что ли. — Сказал сын, сладко зевнув и потянувшись. — Всё равно сазан не берёт.

— А я разве не спал? — спросил я, ещё не придя толком в себя.

— Да буквально минут пять или десять. Причем что-то бормотал всё время. Я тебя даже будить пытался…

— А мы ведь с тобой поговорить собирались о чем-то интересном. Да! Ты спрашивал, что случилось с нашим миром. Знаешь, если совсем кратко, я бы сказал, что сладострастие и отвлеченные науки совсем затуманили образ самого человека. Но это не первый раз в нашей истории, и это пройдёт…

Помнишь, я много рассказывал тебе про замечательного французского мыслителя Блеза Паскаля, жившего ещё в семнадцатом веке. Я сейчас вспомнил одно его высказывание из известного сочинения «Мысли». Это почти дословно. — Когда я начал изучать человека, мне стало ясно, что отвлеченные науки вообще не имеют к нему никакого отношения и что, занимаясь ими, я еще хуже разумею, каково моё истинное место в этом мире, нежели те, кто ничего в них не смыслит.

— Ну, это по-моему слишком! — воскликнул Антон, — Во всяком случае современное представление о человеке и его месте в мире вряд ли возможно без хорошего знания физики, математики и других наук, которые, как я понимаю, твой любимчик называет отвлечёнными.

Кончик удилища несколько раз подозрительно вздрогнул, но тревога оказалась ложной. Не спеша вращая катушку спининга, Антон поглядывал на меня ожидая ответа. Я же подумал о том, что совсем недавно рассуждал о науках и приводил достаточно убедительные аргументы, которые теперь стоило просто повторить. Тем более, что странный сон остался в памяти во всех мельчайших деталях, словно всё призошло наяву. Я думал с чего начать, когда большая серая цапля медленно опустилась возле камыша, где было совсем мелко и, потоптавшись немного, замерла, уставившись на нашу лодку. Она была странно похожа на Анжелику, и я долгое время не мог оторвать взгляда от смотрящей на меня птицы.

— Ну давай, излагай! — взорвался в моей голове призыв рыжебородого. Я резко повернулся на звук и упёрся взглядом в улыбающееся лицо егеря. Тот тоже посмотрел на меня внимательным и долгим взглядом и, как всегда, молча отвернулся.

— Что ты сказал, Алексей? — спросил я, с трудом подавив волнение.

— Я? — удивленно спросил меня егерь. — Когда?

— Сын тем временем с усилием крутил ручку катушки спининга, постепенно подтягивая к лодке первую за сегодня добычу. Глаза его горели азартом и всё внимание было приковано к крупной мощной рыбине, явно не желавшея покидать водоём.

— Ну давай же, помогай! Где подсачник? Килограмм на пять попал!

Часа через три или четыре, вдоволь навоевавшись с сазанами и взяв парочку самых крупных с собой, мы отправились на базу. Серая цапля, которую я снова заметил, теперь не отставала от нас. Она летела совсем низко, держась чуть сзади и слева. А сразу за бударкой над водой суетились чайки, с криком выхватывая из воды попавших под винт мелких рыбёшек. Всё было как всегда и в то же время явно не так…

Вечерние часы на базе прошли как обычно весело. Эмоциональные и красочные рассказы о прошедшем дне с неизменной острой подливкой и вымышленными фантастическими деталями вызывали традиционно энергичную реакцию товарищей. Героем этого дня по размерам трофея оказался мой Антон, который рассказывал, что трофейный сазан взял вскоре после того как я проснулся, и что затем клёв уже не прекращался до отъезда.

Я, вопреки обыкновению, в основном молчал, почти не участвуя в разговоре и даже подумывал о том, чтобы пойти устраиваться на ночь. Хотелось ещё раз спокойно переосмыслить произошедшее на воде, которое вряд ли было обычным сном. К тому же, честно говоря, мне не давала покоя серая цапля, которая, кажется, по-прежнему возилась в темных зарослях камыша неподалеку.

— Что-то ты совсем молчаливый сегодня. — Обратился ко мне Антон, когда в общем разговоря возникла пауза. — Или тебе сон в лодке не на пользу пошёл? Остальные поддержали Антона и потребовали от меня более активного участия в собрании.

— Не знаю как рассказать о том, что оказалось самым интересным для меня сегодня. Не уверен даже, что об этом вообще стоит рассказывать. Разве что в качестве сказки на ночь…

Я довольно подробно описал свой странный сон, а когда рассказал о наблюдениях за поведением серой цапли, народ стал непроизвольно крутить головами, вглядываясь в плохо различимые в вечернем мраке камыши.

Стало совсем прохладно и несмотря на отсутствие ветра мои слушатели плотнее закутались в куртки.

— Что только не приснится, особенно на рыбалке! — Заключил один из старейших членов команды Марк и, подумав немного, добавил, — Но чтобы так складно и подробно, с такими деталями, оставшимися в памяти. Со мной такого не случалось.

— Действительно, странно, — добавил Кирилл, задумчиво глядя на меня, — а сдругой стороны может и ничего особенного. Что-то может показалось, а что-то…

Кирилл так и не договорил, потому, что тишину засыпающего заповедника неожиданно и прекрасно нарушил ясный и чистый колокольный звон. Кирилл и ещё двое или трое ребят даже вскочили на ноги, словно в надежде увидеть чудо. Но колокола умолкли и снова стало тихо.

— До ближайшего храма километров сорок, если не больше. — Как то осторожно произнёс Марк.

— А это кто? — тихо и почти испуганно спросил социолог Дима, бывший самым младшим в нашей компании. Осторожным кивком головы он указал вглубь открытой террасы, на которую выходили двери наших комнат.

Может остальным плохо освещённый, неподвижный силуэт на тонких ногах и показался страннным, я же сразу узнал свою серую спутницу. Думаю, около минуты мы смотрели друг другу в глаза. То есть, я так думаю, поскольку на самом деле глаз птицы в сумерках я видеть уже не мог. Затем, подойдя к краю открытой террасы, птица оттолкнулась от деревянного настила и расправив крылья взлетела. Из-за навеса над головой и наступавшей темноты я не мог видеть куда она направилась. Да это было и не важно.

Я долго не мог уснуть, прокручивая в сознании снова и снова ролик странных событий. Когда сон всё же начал одолевать меня, удаляющиеся звуки колокола превратились в повторяющееся всё тише слово. Думай, думай, думай… в такт с угасающим набатом беспокойно повторяла большая серая птица, кружась на головой.

Родник

— Ну что, внученька, расскажи-ка нам как нынче живёт современный город. Про космос расскажи, про политику… А то мы здесь, в глубинке, ничего кроме петухов да местных сплетниц и не слышим. Третьего дня, правда, событие у нас всемирного масштаба случилось — Василь с Еленой венчались. Мы там всем миром присутствовали. Да… поздравляли. Красиво было!

— Жалко, не было ни тебя, ни Ивана! — добавила баба Маша, наливая в чашки крепкий чай с каким-то пряным ароматом, — и попели, и погуляли, да и ума-разума молодые себе добавили!

— А что именно вас больше интересует?

Катя, студентка третьего курса исторического факультета МГУ, каждое лето приезжала к деду с бабой и с большим удовольствием проводила здесь неделю или больше. Отдыхала, купаясь в первозданной сельской тишине. И каждый раз она удивлялась тому, как быстро росло расстояние, отделяющее тихую деревеньку на реке Сестре от шумной, кипящей страстями столицы. А в это утро ей вдруг показалось, что хорошо знакомая улица с рубленными домиками, бабушками на завалинке и коровой, задумчиво жующей траву у ветхой ограды, — всё это хорошо продуманная и тщательно выстроенная сцена из жизни дореформенного русского села. Ей даже захотелось воскликнуть: «Ну, всё! Расходимся до завтра!». Но деревня продолжала тихо дремать, лузгать семечки и делать вид, что нет здесь у людей никаких забот; что никто не вставал с петухами, чтобы переделать кучу дел по хозяйству; что никто не ушёл с рассветом на ферму и не уехал в поле…

— Как это, что интересует? — Дед Семён с подчёркнутым удивлением посмотрел на Катю, словно оценивая критически её сугубо городское обличье с короткой мальчишеской стрижкой. — А ты, внучка, сама оглядись. Мир-то наш деревенский не велик, а молодых почитай и не осталось. А те что есть в основном в своих кампутерах потонули. Иной раз хорошо, если хоть поздороваются… Ну и все в город глядят. Сбежать туда норовят. Да… порушилась сельская жизнь. А ведь городу без села нынче никак нельзя… Как без родника чистого — жизни истинной не напьёшься.

— Погоди, дед. Ты говоришь, словно и так всё знаешь. Может лучше сам про городскую жизнь нам расскажешь? — весело предложила Катя.

Дед лукаво поглядел на внучку и сделал вид, что размышляет над предложением. Потом вдруг махнул рукой и неожиданно согласился, словно приговор объявил. Правда, весёлая хитринка в его глазах так и не погасла.

— А что, и расскажу!

— Ой! Здорово! — воскликнула Катя, пододвигая поближе к деду тяжёлую табуретку.

— Только ты, Семён, не шибко увлекайся, — проворчала, пряча улыбку, баба Маша, — а то мы с Катей живо тебя поправим.

— А чего меня-то править! Править почитай всю жизнь эту новую надо. Душа из людей через эти… гады повытекала!

— Ты хотел сказать, через гаджеты?

— Кто гад?

— Да нет же! Гаджеты это не ты, а небольшие портативные устройства разного назначения, — весело разъяснила Катя, — которые есть у любого человека, в любом доме.

— Да знает он всё прекрасно! — проворчала баба Маша, — ты, внучка, не обращай внимание, не ведись. Пирожок вон лучше съешь. С ягодкой лесной шибко полезно. Чайку вот ещё тебе погорячей. А ты, старый, говори давай, раз записался.

Дед неспеша отхлебнул из своей большой старинной чашки и, покрутив в руке румяный пирожок, вернул его на тарелку.

— Ты, внучка, иконку в красном углу видала?

Дед повернулся и перекрестился на образок, уютно устроившийся на угловой полочке с горящей свечкой и белой ажурной салфеткой, свисающей уголком.

— Это наш покровитель святой Лука Крымский. Путь нам указывает.

— Ой! А ты что, дед, верующий? — с удивлением спросила Катя, — Что-то я не помню чтобы ты в церковь ходил.

— Вот-вот! У вас, у городских, кто в храм не ходит, тот и не верующий!

— А что, разве не так?

— Да вот то-то, что не так. И вовсе даже не так! У нас в деревне и церкви нет почитай уже лет сто, а то и поболе. До революции, говорят, сгорела. А на фундаменте сельсовет поставили… Тоже сгорел.

Дед замолчал, глядя в небольшое окошко со столпившимися на подоконнике горшочками с цветами.

— А народ, внучка, верует. Нельзя без веры-то. Человек без веры — как слепой котёнок. Куда и зачем по жизни идёт — сам не ведает.

— Погоди, дед. — прервала его Катя, — Звучит это всё красиво, но давай конкретно. Как, например, тебе этот святой помогает жизненный путь проложить?

— Лука Крымский, внучка, — включилась в разговор баба Маша, — тыщи людей спас от верной гибели. Великий лекарь он был, от бога. В миру Архиепископ Лука звался Валентином Феликсовичем Войно-Ясенецким. Был он и хирург, и учёный и богослов. И ещё он лауреат Сталинской премии первой степени!

— Войно-Ясенецкого я что-то читала… — Катя на мгновение задумалась, — Да, вспомнила! Это была книга «Дух, душа и тело». Но, видимо, упустила тот факт, что он был не только архиепископом, но и человеком, которого причислили к лику святых.

— А чего же ты тогда спрашиваешь? — снова заговорил дед, — Или святой Лука по-твоему плохой ориентир в жизни?

— Я не сказала, что плохой. Многие врачи наверняка с него пример берут в своей работе.

Дед посмотрел на внучку то ли с сочувствием, то ли с сожалением и опустил взгляд на свои руки, лежащие на столе. Натруженные, с многочисленными шрамами, они выглядели усталыми, но ещё сильными и надёжными.

— Святой не доктор, внученька, а человек. И святость его, что путь освещает, не в умении тело врачевать, а в любви к людям бескорыстной, в готовности собой пожертвовать ради ближнего.

Оглянувшись, дед посмотрел на икону, затем снова перевел строгий взгляд на Катю.

— Учитель он великий и потому святой.

— Операции людям делать уж не может, а вот души и по сей день врачует. — добавила баба Маша и перекрестилась на икону.

— Чему же он учит? — спросила Катя, словно впервые с интересом разглядывая неспокойный в колышущемся свете свечи лик святого. Прежде изображение не привлекало её внимания, как и всё, связанное с архаическими церковными обрядами. Теперь же девушка почувствовала, что изображение мягко, но настойчиво притягивает к себе её взгляд.

— А вот тому и учит, чего город ваш не ведает!

Катя с удивлением почувствовала, что дед уже не лукавит по своему обыкновению, но действительно огорчён. Догадываясь, что может быть скрыто за его словами, девушка всё же не решалась высказаться, опасаясь, что невольно обидит дорогих её сердцу стариков. Откусив пирожок она принялась его жевать, неспеша запивая чаем и размышляя о сказанном.

— Не темни, старый! — решительно потребовала баба Маша, — Ну ка, поясняй, коли сам чего сообразил.

Дед внимательно посмотрел на бабу Машу и вдруг, усмехнувшись, перевёл спокойный уже взгляд на Катю. Огонь, вспыхнувший было в добрых глазах деда, скрылся где-то в их серой глубине.

— А учит он, внучка, не врачом быть и не… историком. Его школа куда сложнее! Потому как самое трудное искусство, коему не пять лет, а всю жизнь учиться следует — это человеком быть. Сегодня оно многим кажется простым… Кажется, пока серьёзно не задумается студент о смысле жизни своей и о месте в ней. Если вообще задумается…

Дед снова умолк, а Катя, желая услышать продолжение, спросила с деланной обидой.

— Почему ты решил, что студенты не задумываются о своём месте в жизни? Может ты просто мало с ними общался?

Некоторое время дед не говоря ни слова, смотрел на внучку. Затем перевёл взгляд на супругу, которая в ответ молча поднялась и отошла к большой печи, где завозилась с котелками, в которых зрела каша и ещё что-то, обязательно вкусное и ароматное.

— Может, конечно, и мало, — произнёс дед, словно смирившись со скрытым упрёком, — да только хватает вокруг живых доказательств правоты моей. Их и искать специально не требуется. Только и слышишь, что про деньги, да про то, что и как за эти деньги делается!

— Но так же весь мир сегодня устроен! — попробовала возразить деду Катя, — Люди трудятся, чтобы получать разные блага. Вернее деньги, на которые эти блага можно приобрести.

— Вот и я, милая, об том же. Святой Лука, он трудился всю жизнь, чтобы людям добро нести, тела их и души спасать. Не себя ублажать! Тут не просто разница, но… противоположность диаметральная! Вот!

— Какая такая противоположность? Ну-ка поясни по человечески! — потребовала баба Маша.

— Да всё понятно, ба… — произнесла Катя, задумчиво глядя на деда, который, насупившись и склонившись над чашкой, размешивал давно растворившийся сахар.

— Ты хочешь сказать, что весь мир не прав? Что люди не должны работать за деньги?

Услышав вопрос, дед немного оживился.

— Да люди могут что хошь делать и за что хошь работать! Только вот жить при этом они должны друг за друга! Чтоб другому было и тепло и сытно. А то ведь с этими деньгами и не люди уж вовсе, а как звери лютые. Иные детишек пожрать готовы!

— Ну это ты, дед, слишком!

— Как это слишком! А ты глянь вокруг глазами-то открытыми. Много ли в городе вашем лекарей, подобных святому Луке? Иль педагогов таких? А в школах чему учат? Может последний кусок ближнему отдать?

Катя собралась возразить деду в том смысле, что это задача государства обеспечивать всем гражданам нормальные условия существования, и что уровень жизни в стране в общем растёт. Но в этот момент во дворе раздался шум затем дверь распахнулась и в залитом солнцем дверном проёме возникла дышащая силой и здоровьем большая фигура Ивана.

— Ой! — воскликнула Катя, глядя растерянным и одновременно счастливым взглядом на двоюродного брата. Несколько секунд она ещё продолжала сидеть, словно придавленная свалившимся на неё чувством. Затем вскочила и бросилась к вошедшему.

— Ванечка! Боже мой, как здорово, что ты наконец объявился!

— Я тоже очень рад тебя видеть, сестрёнка. Очень! — осторожно обнимая сестру своими большими ручищами, проговорил Иван, — когда прощались ты ещё совсем девчонкой была. Классе в восьмом или в девятом училась? А теперь вон какая невеста!

Тепло поздоровавшись со стариками, Иван уселся за стол и сразу принялся за пирожки, нахваливая мастерство бабы Маши.

— А ты так и живешь на своё дальнем-дальнем востоке, среди зверей диких? И не скучно тебе там с медведями, волками и лисами рыжими? — спросила Катя и, не ожидая ответа, продолжила, — А как я тебе завидовала в первое время! Это теперь я не представляю, как можно жить без университета, музеев, театров и друзей…

Иван молча и внимательно слушал сестру, изредка утвердительно кивая в ответ на её в основном риторические вопросы. Дождавшись, когда Катя озвучила свои соображения, Иван отодвинул пустую чайную чашку и не спеша заговорил.

— Мы ведь с тобой не общались ещё ни разу после моего отъезда. А именно вашей шумной и весёлой команды мне не хватало первое время, когда я только поселился в избушке-зимовье. Да и теперь я наши годы весёлые нередко вспоминаю.

— Вот-вот! Мне кажется, что там, среди зверей, вообще одичать можно!

И взгляд, и голос Кати были полны искреннего сочувствия. В глазах же Ивана, кроме теплоты и благодарности опытный наблюдатель не без труда разглядел бы глубоко спрятанную усмешку.

— Да, сестричка, звери, они, конечно, не люди…

Здесь Иван на минутку задумался, внимательно глядя в глаза Кати. Затем, словно приняв решение, вдруг решительно заговорил.

— Я, конечно, и сам не сразу это понял, но звери отличаются от людей прежде всего тем, что они не делают зла. Не способны они на это.

Иван сделал паузу, словно ожидая реакции Кати, но увидев лишь заинтересованное ожидание в её глазах продолжил.

— Правда, мир свой они берегут и охраняют. Можно сказать, требуют к нему бережного отношения. И если ты уважаешь их законы, то и они к тебе отнесутся не как к помехе или источнику опасности, а как к мирному соседу. А можно иногда и уважение заслужить, если помогать нуждающимся. Так что, сестричка, жить по соседству с лесными обитателями интересно и вовсе не так уж опасно.

— А польза-то от такого соседства в чём по-твоему?

— Попробую пояснить мысль, которую уже высказал. Зверь, как бы страшно он не выглядел, не нарушает законов, прописанных ему от рождения. Пока в среде его обитания царит порядок и гармония, любой зверь сыт и благополучен. Если же в этом мире появляется человек и начинает разрушать его естественную гармонию, наводить свои порядки, зверь чаще всего покидает привычные места. Он либо находит соответствующую его природе среду в другом, безлюдном месте, либо даже погибает. Не сразу, конечно, но постепенно вид может оказаться на грани исчезновения. Как было, например, с тиграми.

К счастью, человек может не только разрушать и убивать. Может он и улучшать условия жизни животных, подкармливая их и охраняя. Для этого, как ты понимаешь, не достаточно просто благих намерений. Нужно изучать животных, рассматривая их в единстве со средой. А занятие это не только интересное, но и весьма полезное. Особенно если осознать, что живой мир нашей планеты это огромное количество готовых решений бесконечного числа проблем, которые уже стоят перед человечеством и будут возникать на каждом новом шагу развития. Например, долголетие или способность адаптироваться к самым жутким условия существования.

Иван улыбнулся, встретившись взглядом с Катей.

— Но всё это, пожалуй, не главное с точки зрения пользы для людей. — продолжил он, — Куда важнее, я думаю, научиться у животных жить, не причиняя никому зла. Жить по законам, которые обеспечивают сохранение твоего мира со всеми его большими и малыми, сильными и слабыми обитателями. Конечно, существование гармонии в живой природе может вызвать сомнение при виде большого зубастого хищника. Но разве не мы самые опасные и безжалостные хищники?

— Ну вот, внученька, Иван всё и рассказал про ваш город. Как тебе картинка?

— Ну при чём здесь город, Дед?! И зверей у нас нет, кроме кошек и собак, которые только с людьми и могут теперь жить.

— А мне, милая, всё же кажется, что пора к вам Ивана отправлять. Хотя бы на время.

Некоторое время Катя с удивлением смотрела на деда, пытаясь уловить смысл предложения. Затем вдруг бросила быстрый взгляд на брата, который лукаво улыбался, и осторожно заговорила тихим голосом.

— Вы хотите сказать, что люди в современном городе, несмотря на гаджеты и электрокары, постепенно теряют человеческий облик. Всё больше в своём поведении они опираются на природные инстинкты и всё больше в их поступках животного начала, так и не преодоленного в ходе культурного развития. Только если животное просто стремится выжить, то человек… стремиться безудержно потреблять, используя для этого всё и всех, включая собственную способность становиться человеком. Я права?

— Ну, всё, внученька! — заявила решительно баба Маша, — Хватит тебе этого старого слушать! И тебе, Иван, поговорить бы о чём весёлом да радостном! О семье своей молодой поведай нам лучше. Как там доченька ваша Дашенька? Ещё год-другой и в школу идти. А Нина твоя, всё цветы изучает? Как только она всё успевает!

— Девочки мои, баба Маша, сейчас в гостинице, в Москве. Уехали мы, к сожалению, от цветов и зверей таёжных. Будем теперь в городе жить. Нина диссертацию по таёжным цветам должна закончить. Я тоже кое-что наработал. А главное Дашу нужно в садик устроить в хороший.

— Ну вот, и Иван в город собрался. — проворчал дед, — Ишь какой! Зверей ему уже мало! К людям собрался. Вспомнил, видать, что даже волк, ежели один остался, дичает.

— Да как же один-то! — улыбнулся добродушно Иван, — У нас там целый научный городок. Около двадцати семей уже! В основном, конечно, молодёжь, но есть и совсем взрослые знатоки природы. И кафе у нас есть, и школу мы организовали, и даже театр свой! А вот садика детского пока нет и сверстников у Дашеньки сейчас всего двое.

— А интернет у вас там есть? — задумчиво поинтересовалась Катя, — А реклама на улицах? А одежда модная? А как банки свои услуги предлагают? Или вы в этом отношении совсем отстали?

— Да, сестричка, что касается всяческой рекламы, моды и финансовой грамотности — тут и мы, и особенно дети наши не преуспели. Я уж и не говорю о разных культурных извращениях потребительского мира. Слава богу, у нас и семьи нормальные, и сообщество наше на человеческих ценностях основано, и дети взрослеют, по-моему, правильно! По крайней мере, они родителей любят, к старшим относятся с уважением и историю как свою, так и своего народа стараются изучать. И, конечно, природу нашу знают, понимают и любят. А интернет есть, хоть и не быстрый.

— И всё это ты… — начал было дед с ехидной улыбкой, но был решительно остановлен бабой Машей.

— Ты, старый, говори, да не заговаривайся! Ишь, критик какой!

— А мне туда к вам нельзя? — с жалобной интонацией спросила Катя, — Или вам там историки не особо? Так я могу суп варить вкусный из медвежатины и ещё чай из лесной ягоды…

За столом стало весело. Тема лесной жизни в далёком поселении ещё долго обсуждалась. Катя, серьёзно заинтересовавшаяся устройством жизни небольшого коллектива современных людей в экстремальных условиях, выдвигала разные предложения. Иван же, сначала просто улыбался и шутил, но вскоре стал серьёзным. Теперь он то задумывался над её словами, то задавал Кате разные неожиданные вопросы.

Дед Семён и баба Маша затихли, внимательно слушая разговор молодых людей и явно старясь ничего не упустить…

А несколько лет спустя, таким же ласковым летним днём Катя оставила все дела и с волнением ждала гостей на вертолётной площадке академгородка «Таёжный». Среди прибывших было и шумное семейство Ивана.

— Ничего не узнаю… А ты, Нина?

— «Боже мой! — прошептала супруга, прижимая к себе годовалого сынишку, — Как же здесь красиво и… тепло! Как же можно было всё это оставить тогда!

— Добро пожаловать в школу жизни человеческой! — почти беззвучно произнесла Катя, смахнув слезу. Обнимая дорогих ей людей, она подумала о том, какой большой ошибкой было бы не приехать после университета в это удивительно чистое место, действительно подобное роднику, из которого хоть раз в жизни обязательно нужно напиться.

ЗАВЕЩАНИЕ

«Я потратил много времени на изучение отвлеченных наук и потерял к ним вкус — так мало они дают знаний. Потом, когда я начал изучать человека, мне стало ясно, что отвлеченные науки вообще не имеют к нему никакого отношения и что, занимаясь ими, я еще хуже разумею, каково оно, истинное мое место в этом мире, нежели те, кто ничего в них не смыслит».

«Неумение изучать человека заставляет изучать все остальное».

Блез Паскаль. Мысли. (1669)

— Видишь ли, Алиса, в деле, которому ты собираешься посвятить свою жизнь или значительную её часть, есть проблема, не решив которую, ты вряд ли сможешь достичь желаемого результата.

Дедушка замолчал, пытаясь справиться со сбившимся вдруг дыханием. Алиса быстро протянула лежащему стакан с водой, и спустя минуту, дыхание стало ровным, а его голос вновь зазвучал спокойно и уверенно.

— Ты спросишь, что это за проблема?

Глаза старика задорно блеснули из под лохматых седых бровей и он то ли закашлялся, то ли засмеялся, поглядывая на правнучку.

— Ну, не томи, дед!

Алиса придала лицу просительное и немного капризное выражение, которое совсем не подходило к её строгому стилю, явно позабавив своего собеседника.

— Дело в том, что все ваши попытки наделить сознанием робота не могут принести успеха до тех пор, пока вы…

Здесь старик снова закашлялся и Алиса потянулась за водой. Однако, заметив в последний момент, как сверкнул его острый и весёлый взгляд, она задержала в руках стакан и сердито воскликнула.

— Ты опять!

— Ну всё, всё. Больше не буду. Я подумал, что так проще будет до тебя достучаться.

Старик сбросил с себя плед и, энергично спустив на пол ноги, откинулся на спинку дивана.

— Но ты учти, внученька, что то, что я собираюсь тебе сегодня рассказать, составляет основу моего завещания. Тебе же остаётся лишь суметь им воспользоваться.

Алиса, как и все домашние, знала о склонности их патриарха к разным неожиданным шуткам и розыгрышам. В то же время, все что дед говорил действительно серьёзно и воспринимать следовало так же. Алиса, увлеченно занимавшаяся проблемами сознания, начиная ещё со школьной скамьи, не раз в этом убеждалась. И теперь она не сомневалась в том, что дед скажет что-то не только интересное, но и весьма важное. Усевшись поудобнее и уперевшись острыми локотками в подлокотники кресла, Алиса приготовилась слушать.

— Ты, конечно, прекрасно знаешь, как я отношусь к церкви. И, я надеюсь, понимаешь, почему я редко посещаю храмы и не соблюдаю обрядов.

— Да. Мы не раз с тобой говорили об этом. И ты каждый раз подчеркивал разницу между религией и церковью, а также большую историческую роль философских трудов религиозных мыслителей. Особенно мне запомнились наши разговоры о Блезе Паскале и об отце Павле Флоренском.

— Да, ты права. Это были блестящие умы. Но я хочу обратить твоё внимание на то, что их взгляды и рассуждения оцениваются нынче в основном с позиции, не столько даже философской, сколько сугубо научной. И это не удивительно, поскольку именно научное мировоззрение считается теперь самым достойным. Не так ли?

Дед лукаво глянул на внучку и, явно не ожидая ответа, продолжил.

— А между тем, сам Блез Паскаль, внёсший широко известный и совершенно неоценимый вклад в развитие науки, признавался, что потерял вкус к изучению отвлеченных наук — «так мало они дают знаний»!

— А о каких знаниях он говорит? И что значит «мало знаний»?

— Это всё хорошие и правильные вопросы, как и те, что ты, как я догадываюсь, можешь ещё мне сегодня задать. Но прежде чем ответить, я хочу немного почитать тебе. Если ты, конечно, не против.

Кивнув утвердительно, Алиса с некоторым удивлением наблюдала за тем, как дед, редко прибегавший в разговорах к записям, просматривает содержимое большого потёртого блокнота в синем переплёте, наполненного текстами и какими-то малопонятными зарисовками. Наконец он закончил поиски и, вложив закладку между страницами, приготовился читать.

— Ты услышишь сейчас несколько фрагментов из трудов, написанных очень давно людьми, искренне и глубоко верующими. Я не прошу тебя назвать автора или авторов, но твои соображения по поводу актуальности соображений и того, кто и когда мог написать подобное, мне бы хотелось услышать. И вот первое высказывание.

«И установил, наконец, лучший творец, чтобы для того, кому не смог дать ничего собственного, стало общим все то, что было присуще отдельным творениям. Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные».

— Погоди, дед. Мне кажется, я уже слышала эти слова или где-то читала.

— Не спеши, внученька. Главное — постарайся глубоко вникнуть в сказанное. Смысл его весьма богат и важен для нашего разговора. А вот и страничка, где ты можешь, если нужно, ещё раз прочесть текст.

Алиса, обладавшая цепкой тренированной памятью, практически полностью запомнила текст с первого раза. Отрицательно покачав головой в ответ, она подошла к окну, и глядя на голубое и удивительно чистое сегодня небо, глубоко задумалась.

Дед, между тем, любовался внучкой, прическа которой из вьющихся светло-русых волос золотилась в солнечном свете, создавая устойчивую иллюзию нимба.

— Может я и не вполне поняла, что хотел сказать автор этих строк, — заговорила не оборачиваясь Алиса, — но в главном, думаю, не ошибаюсь. Речь идёт о том, что человек от рождения не обладает теми особыми жизненными органами и способностями, которые есть у любого животного. Взамен он получил некую… универсальную что ли способность подчинять себе любые условия жизни и не подчиняться законам, которые обязательны для других существ, живущих в лесах, степях и водоёмах. Но что это за удивительная способность, дед? Я толком не понимаю, хоть и вспоминаю твои рассказы о психике человека, которые стоило бы сейчас освежить в памяти.

Здесь Алиса сделала паузу и, внимательно поглядев на деда, добавила, осторожно произнося слова.

— И ещё. Мне кажется, что такое представление о человеке, высказываемое публично, должно относиться к эпохе Возрождения или близкому к ней времени.

— Браво! Молодец! Это, конечно, Джованни Пико делла Мирандола и его «Речь о достоинстве человека», опубликованная в конце XV века. Но прежде чем взяться за содержание, давай рассмотрим ещё одно высказывание.

Природа человека для следующего мыслителя далёкого прошлого это высшее божественное творение. Она по его мнению «помещена над всеми творениями бога». Она, пишет он, «заключает в себе умственную и чувственную природу и стягивает в себе всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, как называли ее с полным основанием древние».

— Не знаю… — Задумчиво пожала плечами Алиса. — Может автор из той же эпохи?

— Ну конечно! — Воскликнул дед, радостно потерев ладони. — Это же автор «Учёного незнания»!

— Николай Кузанский? — осторожно спросила Алиса.

— Кузанец. — С удовольствием подтвердил дед и тут же стал что-то искать в своём блокноте.

Послышались шаги и в гостиной с шумом появилась сияющая здоровой свежестью большая фигура Алексея. Из глубокой плетеной корзины в его руках выглядывали берёзовые чурки.

— Как вы тут? Не замерзли? А то на улице сегодня совсем уже не лето и ветерок холодный. Сейчас камин растоплю. Нет возражений?

— Отлично, Лёша! Да здравствуют домашнее тепло и уют! — Энергично согласилась Алиса, ласково глядя на мужа.

— Только ты, давай-ка, тоже присоединяйся к нашему разговору. Он и по твоей, психологической части. — Предложил дед с загадочной улыбкой и, поднявшись с дивана, направился вместе с пледом к своему любимому креслу у камина.

Пока разгорался огонь, а молодежь перемещала поближе к очагу свои кресла, в гостиную неслышно вошёл ещё один член семьи по кличке Фома. Большой чёрный дог уверенно присоединился к компании, устроившись у ног деда. Положив голову на лапы, он одним глазом внимательно посмотрел на хозяина, затем медленно закрыл глаза и замер в таком положении.

— А вот и отличный аргумент. Очень кстати. — Произнёс дед и, наклонившись, погладил своего старого друга. — А раз у нас появились два новых участника, мы немного перестроим свою беседу. Та не против, Алиса?

Девушка нетерпеливо кивнула и приготовилась слушать.

— Мыслители, известные высказывания которых мы сегодня вспомнили, говорили об одном и том же — о человеке. Точнее, речь во всех случаях шла о сущности человека, о его природе. В самом начале нашего разговора, когда я процитировал Паскаля, у тебя, Алиса, возник вопрос о том, почему его не устроили науки. И действительно, удивительно, что великий учёный вдруг с пренебрежением говорит о деле, в котором достиг огромных высот, прославив своё имя в веках.

Несколько секунд дед молчал, пристально глядя на своих собеседников, затем, вздохнув, продолжил.

— А между тем он совершенно однозначно и ясно пояснил свой поступок тем, что эти науки не позволяли расширить знания о человеке, которые он считал куда более важными, чем любые иные. Именно отсутствие живого человеческого содержания послужило, я считаю, причиной его поступка и знаменитого высказывания. Погружение же в религиозную проблематику как раз возвращало его к проблеме человека.

— Я, конечно, не слышал начала вашей беседы, но мне в любом случае не понятно, как богословие может помочь в понимании природы человека. Оно ведь не даёт объективных знаний, если не принимать за таковые поучительные библейские сюжеты в литературном или художественном выражении.

— А как же религиозные философы! — Воскликнула с обиженным видом Алиса. — Ведь практически все они пытались постичь природу человека!

— Да о какой природе можно говорить, если они не сомневаются, что человека да и весь наш мир заодно создал бог! — В тон Алисе возразил Алексей.