Бесплатный фрагмент - Убить Нерона

УБИТЬ НЕРОНА

1

Ботик вышел из Тибра в открытое море. Ветер был попутный. На горизонте боевые триремы упражнялись в маневрах, они сходились и расходились. Даже здесь были слышны четкие команды. Гребцы налегали на вёсла и махина разворачивалась за секунды. Агриппина встала на нос ботика и, прислонив ладонь ко лбу, смотрела на мощь Римского флота. Как жаль, думала она, что вся эта сила находится в руках глупого, и к тому же жестокого и развратного человека. Ещё горше было осознавать, что этот человек был её сын. И он был Император. Она терзалась, она помнила, какие мужи стояли у трона Всемогущего государства. Такого огромного, что даже человеческого воображения не хватит представить, где же оно заканчивается! Но, начиналось оно здесь, в Риме, в центре Земли и центре Мира. Она хотела, чтобы он, Нерон, стал таким же, как Искандер Завоеватель, Царём половины Мира, о котором помнят до сих пор и слагают легенды. Сам Сенека Луций, повествовал её сыну о похождениях Искандера, но только вызвал раздражения и гнев, вместо интереса и внимания. Эх, Нерон, Нерон… как же тебе оставить это — такой неподвластный обычному человеку механизм, как Государство. Ты слабый человек, Нерон, взращенный в роскоши и разврате. Получив в пятнадцать лет власть, ты первым делом стал безнаказанно убивать людей, ты казнил женщин. Без суда. Просто, потому что мог. Ты трусливый человек, Нерон, ты боишься темноты, хотя тебе уже двадцать лет, и спишь со слугой. Ты безответственный человек, Нерон, ты боишься принимать серьёзные решения, ты всегда спрашиваешь меня, свою мать, и злишься же за это на меня, а ещё больше на себя. Ты глупый человек, Нерон, тобой легко управляют люди из Сената, этот Пезон, сладкоречивый красавец Пезон! О! Да! Он может обольстить кого угодно! Даже Императора! Был бы у тебя такой отец! И всё же, Нерон, ты мой сын!

Ботик отошел от берега далеко настолько, что он превратился в тонкую линию, Агриппина дала команду разворачиваться. Две женщины-помощницы, сидевшие на корме, запели оду радости матери Императора, но та махнула им рукой — тихо! Она хотела побыть в тишине и развеять нехорошие мысли. Крик матроса, управляющего парусом, заставил их вздрогнуть. С кинжалом в груди и краснеющей тогой, оседая, он отпустил парус. Потеряв управление, ботик медленно закрутился на месте. Женщины завизжали. Сняв с себя одежду, капитан подошёл к матросу и вытащил нож из груди, Агриппина подбежала к женщинам и схватила весло.

— Только подойди! — крикнула она, направив его на капитана.

Он усмехнулся и спустился в трюм, послышались звуки удара топора, женщины переглянулись, они закричали и замахали руками триремам, которые были на горизонте. Агриппина села на скамью и, всё осознав, зарыдала. Вот что она дождалась от сына! Смерти! Трус! Ну конечно! Она очень неудобна Сенату! Два трона рядом в Императорском зале — такого давно не было! Ну, что ж, теперь будет стоять один! Из трюма был слышен шум воды, ботик начал кренится. Капитан вылез, держа в руках нож и топор. Женщины перестали кричать и прижались друг к другу. Капитан кинул им длинный острый нож.

— Сами, — сказал он.

Ботик наклонялся всё сильнее и сильнее, ещё немного и бортом черпанет воды. Капитан поднял топор на уровне шее.

— Во славу Императора Нерона! — и медленно провел лезвием по горлу. Кровь хлынула водопадом, он выронил топор и поднял руку в знак приветствия Императора, простояв мгновение, упал за борт. Женщины забились в истерике. Непривязанные вещи начали падать на женщин, бухта толстого канат поехала и упала на ноги одной из помощниц Агрипины, придавив тело к борту, женщина закричала, пытаясь столкнуть с себя снасти. Полетели весла и доски, ботик черпнул бортом воды и начал погружаться быстрее.

— К берегу! Гребите! — Агриппина сорвала с себя тогу и нагишом прыгнула в воду. Женщины упали за борт за ней, не снимая белых тог. Парус отломился, упал и накрыл женщин. Они оказались в ловушке — снизу дно, куда затягивал утопающий бот, сверху — мокрый и тяжелый парус. Агриппина вспомнила, как в детстве они с кузеном ныряли за жемчугом, как он учил её правильно задерживать дыхание, как искать воздушные пузыри в пещерах. Она увидела один такой пузырь под парусом, набрала воздуха, и глубоко нырнула за своими помощницами, которых уносил бот. Глубина была непреодолимой, в ушах зазвенело и заломило, тьма и холод окутали её. Женщины в белых тогах, развиваясь в вихре утопающего корабля, медленно раскинув руки, следовали ко дну, сделав ещё несколько гребков, она потеряла из вида своих помощниц, и развернулась вверх. До берега она добралась только к ночи, уставшая, еле шевелящая руками и ногами, ступила на берег и упала.

2

Нерон был в объятиях наложниц, когда слуга, поклонившись до земли, сообщил ему, что на берегу нашли его мать, Агрипину, лекарь уже осматривает её. Глаза Императора налились кровью, вскочив, голый, он закричал, забегал, схватил себя за рыжие волосы, выхватил меч у стражника и занес его над головой слуги. И, так и не опустив его, с детским криком бросил его в сторону. Развернувшись, он, ругаясь и потрясая воздух, пошел опять на ковры к наложницам. Розовое его тело было не красиво: в столь молодом возрасте он уже обзавелся жирком на боках и небольшим животиком, густые рыжие волосы на груди закрывали тело до самого живота. Он не любил солнце и термы: на солнце он всегда обгорал, а в термах он всегда задыхался от жары и пара, хотя глядеть на тела своих стройных, загорелых, мускульных, в шрамах военноначальников ему доставляло большое удовольствие и возбуждение.

— Что с ней? — крикнул он слуге.

— Лихорадит… — заикаясь ответил слуга, чудом избежавший смерти.

— Прикажи отвезти её в наше поместье. И никуда не отпускать!

— Слушаюсь, — и слуга исчез.

Нерон взял бокал с вином и подошел к стражнику.

— Как тебя зовут, юноша, — ласково спросил он, от его недавней вспышки гнева не осталось и следа.

— Филоник, мой Император! — ответил зардевшийся юноша.

— Сколько же тебе лет, о, Филоник?

— Двадцать, мой Император!

— О! да ты мой ровесник! Смотри, Филоник, я — Император, и могу делать с людьми, что мне придёт в голову, а ты всего лишь стражник. Как странно устроен мир? Не находишь?

— Я готов отдать жизнь за вас, мой Император!

— Это похвально! А шрамы? Шрамы у тебя есть? Доблестный воин? Или ты всё жизнь стоял у дверей!? — Нерон повысил голос и сделал грозное лицо.

Филоник покрылся потом и пробормотал

— Есть… на груди… от стрел… и копий…

Нерон рассмеялся.

— Да я пошутил! На! — и протянул ему бокал с вином.

— Благодарю, мой Император! Но мне нельзя! Я на посту!

— Всё! Я тебя снимаю с поста! Император приказал! Пей!

Филоник взял бокал и выпил красное вино одним залпом, но в конце поперхнулся и закашлялся. По щекам потекли красные ручейки. Нерон закатывался от смеха.

— Всё! Не могу! Филоник! Ой! Рассмешил!

Когда приступ смеха прошел, он махнул одной из своих наложниц.

— Эй, ты! Рыжая! Как тебя зовут?

— Эпихарида!

— Теперь твой господин вот этот доблестный солдат! Сделай с ним всё, что ты умеешь! Филоник, я жду тебя вечером, к тебе будет дело. Лично от Императора. Ты готов исполнить мою волю?

— Да, мой Император!

— Забирай эту рыжую Эпихариду! Да повеселись, как следует!

3

На мартовские иды Агриппину привезли в родное поместье, и вот, сегодня спустя пять дней, когда день сравнялся с ночью, и когда она уже окрепла и решила бежать к своей двоюродной сестре на Крит, возле сада она услышала шум. Две молодые служанки — сестрички, помогающие ей, с криками бросились с просторной веранды в холл, где возлежала Агриппина. За ними из сада поднялся её охранник со стрелами в груди и шее. Держась за перила, он пытался подняться выше, к Агриннипе.

— Измена… — прохрипел он и, махнув руками, скатился по лестнице.

Служанки завизжали и бросились к хозяйке.

— Нет, всё таки он меня не оставит, — сказала она и загородила своих служанок.

Перешагивая через трупы охраны, в поместье шли две контубернии пехотинцев — двадцать солдат, с короткими окровавленными мечами наголо. Впереди шел без шлема молодой русоволосый солдат. Перед входом на терассу, где была Агриппина со служанками, он дал распоряжения и все пехотинцы заняли круговую оборону, а он и ещё трое солдат поднялись к ним, особенно выделился тот, что шел по правую руку: он был на две головы выше своего командира и в два раза шире. Черная щетина скрывала черты лица. Мощные, налитые руки как игрушку держали короткий меч, который был по рукоять в крови. Они остановились посреди холла. Молодой командир посмотрел на женщин, потом на своего громадного подчинённого и сказал:

— Я деканус этого отряда, Филоник, прибыл по приказу Императора Нерона! Дабы исполнить его… волю…

Филоник начал говорить четко и громко, но к концу его голос затих.

— И какая воля этого труса? — Агриппина гордо вскинула голову и шагнула вперед.

Филоник отпрянул, он никогда не разговаривал ни с кем выше своего командира — декануса, а тут его самого Император назначил деканусом и дал под управление двадцать пехотинцев. Чего-чего, а командовать он ещё не привык. Он вынул из-за пояса короткий нож и положил на лавку, служанки, стоящие за Агриппиной завыли в голос.

— Он хотел, чтобы вы сами… нам доставить только тело…

— Ах так! — она подбежала, схватила нож и швырнула его в сад, тот просвистел около солдат и упал в высокой траве.

— Трус! Трус! Сама! Никогда! — она кричала Филонику в лицо. — Он хочет, чтобы я убила себя сама! Нет!

Она ходила по холлу, теребя волосы. Служанки, закрыв лицо руками, сидя на корточках, тихонько выли.

— Хорошо! — она подошла к Филонику. — Ты сделаешь это!

— Я?

— Да! Нерон не хочет, что бы на нём была моя кровь! Хорошо! Пусть будет на тебе! Но я её тебе прощаю! При свидетелях! Я прощаю тебя! Ты всего лишь оружие! Твоя рука — продолжение твоего острого гладиуса!

Филоник стоял растерянный.

— Я могу исполнить свои последние желания?

— Конечно… да… — сказал Филоник.

— Эй! Кассия! Неси пергамент!

Служанка, еле поднявшись, ушла в смежную комнату и вернулась с рулоном и медной чернильницей.

— Как тебя зовут, солдат? — она обратилась к великану за Филоником.

— Медведь, — пробасил тот.

— Нет, по настоящему.

Тот задумался.

— Последние двадцать лет меня звали «Медведем»…

— Ты не устал воевать, Медведь? — спрашивала Агриппина, расставляя письменные приборы на столе.

— Тит из Галлии.

— Что? — спросила Агриппина.

— Зовут меня Тит. Тит из Галлии.

— Ага… Галл… Здоровяк вспомнил своё имя, — улыбнулась Агриппина. — Ты женат?

Тот сдвинул мохнатые брови на мощном лбе.

— Нет! Я — солдат!

— Ну… Тит из Галлии… Сто тысяч денариев приданного к красавице Руфине, я думаю поменяют твои мысли, — она начала писать, и искоса поглядывала на вторую служанку, которая всё ещё сидела и всхлипывала в углу.

— Подойди ко мне, Руфина! — Агриппина не отрываясь от письма махнула ей рукой.

Стройная девушка лет семнадцати подошла к своей хозяйке.

— Ты давно говорила, что хотела себе мужа, смотри, какой красавец, — и Агриппина показала на Тита.

Руфина еле-еле была ему по грудь.

— Сильный! Красивый! — она закончила писать. — А теперь ещё и богатый!

Сняв с пальца перстень, она отдала его Руфине.

— Это твоему первенцу, — Руфина кинулась ей на грудь и зарыдала.

— Всё! У меня ещё много дел! Солнце скоро будет в зените! Умирать надо до обеда! Как твоё имя, солдат? — спросила она второго солдата.

— Аллий… — ответил ошарашенный юный пехотинец.

— Женат ли ты?

— Нет… не успел…

— Это хорошо. Кассия невинная девушка и будет славной женой! И за ней я даю приданное в сто тысяч денариев. Это тридцать лет службы! Живи мирно, юноша! Плоди детишек!

Кассия бросилась под ноги Агриппине и, обняв её колени, зарыдала громче прежнего. Агриппина закончила писать, накапала сургуча и оттиснула свой именной перстень.

— Готово! Забирайте новых жен! А у меня разговор с вашим деканусом, — с этими словами она сняла именую печатку и бросила к ногам Филоника.

— Уничтожь! Сейчас же!

Филоник одним взмахом меча разрубил печатку, от каменного пола брызнули искры.

— Уходите! — крикнула Агриппина на своих бывших служанок, которые всё еще были около её ног. — Теперь вы свободны! Что вы стоите? Теперь вы свободные и богатые! Забирайте своих девок!

Она уже начинала злиться, что её никто не слушал, первым в себя от всего происходящего пришёл юный пехотинец, он снял шлем и латы. Коротко стриженые волосы слиплись в мелкие кудряшки, он протянул руку Кассии. Крепкая рука взяла её нежную ладошку, она встала. Одним движением он подхватил её как пушинку на руки, та только ойкнула, и понёс к выходу. Медведь, или Тит из Галлии что-то пробурчал, но тоже протянул руку Руфине. Та покорно встала и подошла. С грохотом стянув с себя тяжелые латы вместе с одеждой Тит бросил всё на пол. Он стал похож на гладиатора в Колизее: здоровенный, волосатый, всё тело усыпано мелкими и большими шрамами, мышцы ходили волнами под кожей. Руфина, удивлённо, открыв рот, с опаской провела пальцем по его потному, твердому, как камень телу. Пробурчав что-то, он неловко схватил её, не так нежно, как его молодой собрат по оружию, а как мешок с сухой айвой, и, подкинув почти под потолок, поймал её на плечо, заставив тем самым ёкнуть сердце у Агриппины и Филоника. И, неся её на бычьей шее, не говоря ни слова, вышел из дворца. Агриппина улыбалась им вслед, но слезы, текущие из глаз не утирала и не прятала. Она с лёгкостью вздохнула.

— Подойди ко мне, — Филоник подошёл в плотную к Агриппине.

— Смотри, — она указала ему на чистые строчки в своем завещании. — Сюда я впишу твоё желание. Говори.

Филоник задумался.

— Если бы я мог отказаться выполнять волю Императора… — начал было он.

— Нет! — она схватила его за лицо и крепко поцеловала в губы, Филоник выронил меч.

— Я приму смерть только от такого красавца как ты! Что ты хочешь?

— Может… может… я могу вывести тебя отсюда…

Она сильно ударила его по щеке и опять поцеловала.

— Нет! Не то!

— Я не знаю… — он стоял ошарашенный её поведением.

— Отомсти за меня! Не сейчас! Потом… через много лет…

Филоник молчал.

— Ну? Ты отомстишь за меня? Центурион?

— Я не центурион, я деканус…

— Уже центурион! — и Агриппина начала писать в документе. — Жадный Нерон! За убийство своей матери дал бедному юноше всего лишь декануса! Я дарую тебе центуриона! И пятьсот тысяч денариев. Потрать их с умом, центурион Филоник, и ничего не бойся!

Она скрутила документ в свиток, и перевязала его. Встав напротив Филоника, она протянула ему пергамент.

— Бей! — сказала она. — Сюда бей!

И положила руку на низ живота.

— Бей туда, где я его носила!

Филоник поднял меч и стоял, глядя Агриппине в глаза, он никогда ещё не был палачом, никогда ещё убивал безоружного человека.

— Ну! — грозно крикнула Агриппина и замахнулась пергаментом. — Бей! Пусть он один правит!

Зажмурившись, Филоник что есть силы ткнул мечом в Агриппину, как раз, куда она указала.

— Как же больно… Филоник…, — Агриппина выронила пергамент и схватилась за стол. Кровь потекла сквозь тогу, по ногам на пол. Она вскрикнула и упала на спину. Филоник подбежал к ней и наклонился, она обвила его шею руками.

— Спасибо… — прошептала она, улыбаясь.

Ещё в сознании, она сняла с перстень с пальца и положила в руку Филонику.

— …твоей дочке… — прошептала она, и притянув его к своему лицу, прижалась губами. — Был бы у меня такой сын… красивый… смелый…

Агриппина закрыла глаза и выдохнула последний раз. Слезы Филоника капали на её лицо.

4

К тридцати годам Филоник обзавелся своим домом и прислугой. Но, будучи часто в походах, он не проводил в нем много времени. И только когда его отряд расквартировался на окраине Рима, Филоник стал жить в нем постоянно. Время от времени он открывал шкатулку с перстнем, подаренной Агрипинной для его дочки, смотрел, вертел в руках, вспоминал те ужасные события и клятву, данную матери Императора, которую он не представлял как исполнить. Благодаря её подарку он сразу стал центурионом, в своём достаточно юном возрасте для командира, причем богатым центурионом.

Трибун Аврелий, который утверждал на данные должности офицеров, был взбешен, если не сказать больше.

— Он может погубить солдат! Мальчишка! — кричал он, ходя по своей резиденции и держа в руках документ, подписанный Агриппиной.

Но не исполнить последнюю волю матери Императора трибун Аврелий не мог. И всё же он отправил своего помощника — и двадцатилетний Филоник получил перед строем двух центурий серебряный шлем, серебряные Голиафовы сапоги и витиз из лозы, как знак власти. Получив под своё командование минимальное число воинов, чуть более сотни, трибун отправил его в поход на север, на подмогу отрядам в подавлении восстания в землях Фракии.

Необходимо выработать командный голос, а также железный характер этому молодому центуриону, рассуждал Аврелий. А если где-то в лесах Фракии и произойдёт бунт солдат и они по какой-либо причине поднимут его на копья или прирежут ночью в палатке — то это уже только его вина. Не справился с командованием, молод для центуриона. Тем не менее, через полгода отряд Филоника и его собратьев по оружию центурионов — Гая, Цереса и Аквинта вернулись в город. Легион понес значительные потери, но обоз, шедший позади, был нагружен ценностями и золотом. Легион был только на подходе к Пизе, в Риме начали готовиться к торжественной встрече доблестных солдат своей Империи. Вошедших в Рим победителей горожане встречали живым коридором с лавровыми венками, молодые девушки кокетливо махали руками и кидали солдатам цветы. Обоз из двенадцати телег, запряженный волами, заканчивал шествие. Все прошествовали к Сенату. Командующий легионом примпил Аквинт выстроил ровные шеренги. Все доспехи блестели золотом, шлемы отливали серебром на солнце, у центурионов перья на шлемах были аккуратно уложены. Прозвучало приветствие Императору. Но его как обычно не было, государственные и военные дела его не очень интересовали, приветствовали Принцепса– главу Сената. Вместе с Сенатом были трибуны и командующие Римской армией.

— Эти доблестные воины, — начал Аквинт. — Не жалели своей жизни ради Рима! Так пусть Сенат не пожалеет награды для живых и памяти для мертвых!

Принцепс стоял в белоснежной тоге с широкими золотыми полосами по краям, он поднял руку в знак приветствия своим солдатам, остальные члены Сената сидели под полукруглым потолком и внимательно слушали своего пожилого спикера. Старик опустил руку и, тряхнув седой головой, начал речь.

— Доблестные воины Рима! В каждом из вас есть капля крови Бога Марса! Она помогает вам ненавидеть врага и любить Империю! Мы плачем и помнит о славных сынах Рима, кто не вернулся сегодня домой! И пусть возрадуются живые!

С этими словами он подал знак Сенату, одетые в такие же белые тоги, с расшитыми золотом широкими красными полосами, те встали в знак приветствия и подняли правые руки. На площадь позади шеренги центурий уже выкатывали бочки с вином и на столы ставили пищу. Принцепс усмехнулся и весело сказал:

— А сейчас вы можете приступить к разграблению Римского форума…

И спустившись с трибуны, напрямую прошел сквозь строй солдат к бочкам с вином. Под полное молчание и солдат и Сената он зачерпнул полную кружку красного вина и, обливая тогу в кровавый цвет выпил. С размаху ударив ею о бочку и разбив вдребезги он крикнул:

— Пока не выпьете — никто не уходит!

Смех, шум, крики — всё смешалось, солдаты кинулись к бочкам, кружки переходили из рук в руки. Принцепс собственноручно зачерпывал вино для солдат и подавал полные кружки. Его тога превратилась из белоснежной в ярко-бордовую, и, в конце концов, намокла окончательно. В самом углу Сената Пизон тихо говорил на ухо своему соседу:

— Этот старик хочет стать Императором?

— Нет…

— Зачем же он развлекает войско?

— От радости…

— У него там, что, сын живой вернулся… незаконнорожденный?

— И это тоже… но еще половина от обоза отойдет ему…

— Половина?

— Да… как казначею Сената…

— А вторая половина?

— Известно… Императору…

— Старый сатир!

— Ты слышал, Пизон, этому молодому императору мало крови гладиаторов, он бросает на песок арены каких-то сектантов, поклоняющихся знаку рыбы.

— Да, я слышал про этих бедных людей, которым он не дают покоя. Но чтобы травить их и убивать безоружными! Откуда в нем столько ненависти к своим гражданам Рима?

— Он не только не любит своих граждан, но он и не любит и Рим, погоди, он скоро его разрушит!

— И что мы можем сделать?

— Есть только один путь…

— Ты думаешь? Но это должно созреть в умах и вырасти в сердце… за нами должна встать армия.

Пизон посмотрел на площадь, веселье продолжалось — пехотинцы пили вино и пускались в пляс вокруг бочек, Принципес, выкрикивая плебейские шутки, заливая белоснежную тогу вином, прыгал вместе с солдатами, чем приводил их в неописуемый восторг.

— Но они должны отдыхать, — сказал Пизон. — И именно так, надеюсь, сегодня все бордели будут за счет Принципеса.

— Это да, но что нам делать с Императором… — негромко спросил сосед Пизона, его звали сенатор Флавий.

— Ждать, — помолчав ответил Пизон. — Настанет момент, и мы сами его почувствуем!

Всё это время Филоник с другими центурионами пили вино поодаль, трибуну Аврелию уже успели доложить, что он, Филоник, собственным телом закрыл примпила Аквинта от копий врага, тем самым командир легиона не пострадал, и решающая битва была выиграна. К Филонику и Аквинту пришел личный секретарь трибуна и попросил их быть в его резиденции к вечеру.

Обильный ужин, танцовщицы, сладкое вино — всё это было чудесным завершением трудного похода. Аврелий хотел выслушать, каким же образом в столь юном ещё возрасте можно обладать и столь острым умом командира и смелостью тигра, бросающегося на врага. И он готов признать свою ошибку насчет Филоника, что тут же ему и продемонстрировал, обняв его как сына. Потому что Аквинт был очень ценный примпил Римской армии. И Аврелий готов сегодня исполнить одно желание Филоника. Так весело разговаривая и шутя, пришла полночь. Зажгли факелы, на веранде стало светло. Все были уже достаточно пьяны, когда Аврелий сделал знак своим танцовщицам и те вдесятером набросились на Филоника. Под общий смех быстро раздели его, взору предстало израненное тело, на груди было два круглых свежих шрама. Все на время отпрянули, но Аврелий резко крикнул на них и они перенесли его на диван и перевязали ремнями, закрепив руки за головой. Филоник был голый и полон возмущения, он начал ерзать, но даже его мощное тело крепко держали кожаные ремни, они были жесткие и крепкие.

— Мы отойдём, а эти знают своё дело, — сказал Аврелий, и, взяв в одну руку кувшин, в другой обняв Аквинта, оба неприлично громко смеясь, пошли в темноту сада.

— Не бросай меня! Аквинт! Я тебе жизнь спас! — кричал Филоник, извиваясь голый на диване.

Из сада только донеслось неприличное ржание двух голосов. Медленно танцуя девушки начали раздеваться и ласкать Филоника. Тот только охал, вздыхал и стонал. Из глубины сада то и дело доносился дикий смех, говор, потом опять смех, только ещё сильнее. Наконец из темноты появился Аквинт, смеясь, он забрал двух танцовщиц, не успевших раздеться. Посмотрел на Филоника — того ласкали сразу три стройные девушки, ещё две массировали голову и стопы, остальные танцевали.

— Погиб наш воин! Взял удар на себя! — и под собственный оглушительный хохот, Аквинт утащил двух танцовщиц.

Утро Филоник встретил в полном физическом опустошении. Даже в бою он так не уставал. Личный секретарь трибуна сквозь сон шепнул ему, что Аврелий уехал за город и его не будет, но он, Филоник может распоряжаться этим домом как хочет.

— Может позвать юных танцовщиц? — спросил секретарь.

— Нет! Нет! — Филоник подскочил и моментально проснулся.

— Ещё трибун назначил вас центурионом второй центурии первой когорты, — и подал ему свиток.

Вторая центурия! Первая когорта! Это серьёзное повышение!

— Выпить и поесть!

— Уже на столе, рядом свежая одежда.

И уже уходя, добавил:

— Примпил Аквинт просил принять от него подарок, раз вчера вы не высказались в желании.

Филоник насторожился.

— Какой? Надеюсь, не молодые танцовщицы?

Секретарь усмехнулся.

— Вам понравится, — и удалился в одну из множества дверей.

Быстро, по походному позавтракав, Филоник во всем чистом вышел во внутренний двор и увидел подарок. Да, это действительно, не может не нравится! Черный молодой жеребец на тонких ногах блестел горячими боками на солнце. Под уздцы его держали двое. Теперь у него есть арабский скакун!

5

Центурион Филоник спал в объятиях Эпихариды. До рассвета ещё был целый час.

На большом ложе в изголовьях стояли благовонья и еле-еле чадили. Балдахин над кроватью покачивался от сквозняка. От бассейна веяло прохладой и свежестью, спускавшиеся со стен листья хатиора и филодендрона давали ощущения присутствия в густом саду. Небольшая спальня была смежной с большой перистилью — внутренним двором с фонтанами и колоннами. Под открытым небом стояли триклиния и лектусы с мягкими подушками для гостей. Отделанные бронзой и слоновой костью они выглядели массивно, но гости, приходившие к Эпихариде постоянно двигали их, и после их ухода был полный беспорядок. Вилла Эпихариды стоял в конце квартала Субура, среди садов, и была не заметна с холмов, с большим количеством притонов и лупанариев. Это позволяло сенаторам, которые стали частыми посетителями у неё последние два года оставаться незаметными сколь пожелают. Они приезжали и по одному или впятером, обычно они прибывали к вечеру. Чаще других прибывали сенаторы Пизон с Флавием, а чуть позже подъезжали Антоний с Сенекой, который недавно стал в опале у Нерона. Хозяином застолий был брат Сенеки — Юний Галлион, который содержал дом и Эпихариду.

Почти десять лет назад, она, ещё не достигнув и двадцати лет, в порыве благостного настроения за похвалы стиха, была подарена Нероном своему учителю и наставнику Сенеке. Затем он, играя в табулу с Юнием, проиграл тысячу денарий, правила требовали расплаты немедленно, но хитрый Сенека предложил своему брату взамен взять одну из наложниц. Юний, не долго думая выбрал рыжую красавицу Эпихариду. Затем он выкупил её из рабынь и сделал вольной. Она почти постоянна жила на вилле, у неё была три служанки, которые ухаживали за ней. Раз в день мыли её и расчесывали густые рыжие волосы, готовили простую и изысканную пищу. Все гости, которые собирались под крышей дома Юния, приезжали не столько провести время с Эпихаридой, сколько высказать свои мысли насчет государственного управления, не боясь быть уличенным в нелояльности к Императору. Эти уважаемые господа Вечного города не прочь были пофилософствовать о патриотизме и отведать простой пищи — каши, овечий сыр и лук. На постоянных пиршествах, устраиваемых в резиденциях патрициев, они привыкли к изысканной пищи, как к обычной повседневной еде, и чтобы вернуть себе чувство самосознания и самобытности, они — потомки этрусков и сабинов, пиценов и осков, употребляли её, как и их предки сотни лет назад. В последнее время они стали собираться без предупреждения и в разное время, не требуя явств. Они собирались, и, выпив кувшин вина, расходились через час-другой. Про Эпихариду как будто даже начали забывать.

С Филоником она встретилась на празднике Вакхосу. Все эти три дня, что продолжался праздник, а вернее безобразие на улицах города — вино лилось рекой, танцы, музыка и огни были повсюду. Горожане Рима пустились в безудержное веселье и разврат. На окраине города, в самом злачном месте, где без кинжала ходить одному и не стоит, был рассредоточен центурий Филоник со своим отрядом. В его задачу входило недопущение убийств, мародерств, грабежей и насилия. Солдаты пребывали в прекрасном расположении духа, палатки были забиты кувшинами с вином, едой и сладостями. Постоянно из палаток доносился женский хохот и визг. Филоник только ходил и посмеивался между ними. Караульные сменяли друг друга, докладывали о незначительных происшествиях и стычках на улицах Рима — пьяные патриции удавили свинью и случайно зарезали лошадь. Члены Сената катались голым на колеснице, запряженной волами в термах, и, в конце концов, утопили их в бассейне. Куртизанки гонял постояльцев вилами за неуплату услуг — в общем, ничего особенного, веселье как веселье. Праздник заканчивался, Филоник оставил свои обязанности на оптиона и отправился в центр города пешком проветрится от хмеля…

…у Эпихариды за все три дня праздника повсюду лежали, ходили и бегали во хмелю мужчины по дому. Голые женщины плавали в бассейне, и она не смогла избежать участия в оргиастическом и мистическом празднестве. После окончания праздника из дома вынесли всю мебель — она оказалось сломана, и два трупа — одна молодая женщина утонула в бассейне, один патриций не выдержал возлияний. По окончания третьего дня она поехала прокатиться по полупустому городу и отойти от всего «веселья»…

…и вдруг навстречу ему, на богатой колеснице из-за поворота выехала рыжая женщина. Он отошёл в сторону и пригляделся — Эпихарида! Последний раз они виделись почти десять лет назад, когда Нерон отдал Эпихариду ему в подарок. Не узнать её по рыжим волосам было не возможно. Он так долго и внимательно смотрел на неё, что она, поймав его взгляд, надменно отвернулась. Затем, будто что-то вспомнив, она резко остановилась и, повернувшись всем телом в его сторону, приложила руку к губам, вспоминая его имя. Филоник подошел ближе…

…она ехала шагом с полузакрытыми глазами. Хорошо было медленно прокатиться одной по свежему утреннему пустынному городу. Внезапно она почувствовала на себе пристальный взгляд офицера, уставшего и с сильного похмелья. Боже! Какой же он заросший и неопрятный! То же мне, солдат! Подумала она с пренебрежением и отвернулась. Но что неуловимое мелькнуло в его лице, что-то очень далёкое. Не может быть! Она остановилась. Это же… Это же! Она смотрела на него вспоминая имя.

— Филоник? Филоник! Жив!

Она звонко расхохоталась.

— …Эпихарида… жива…

Они обнялись…

…Когда жизнь потекла обычным руслом, Филоник часто проводил ночи у Эпихариды. Она отправляла свою служанку в дом Филоника и та сообщала центуриону, что сегодня ночью Эпихарида его ждет. После бурно проведенного времени, они рассказывали ночи напролет свои истории из жизни. Она, найдя в нём благодарного слушателя, поднявшегося также волею случая из низов общества, как и Эпихприда, свои истории, в основном, грустные и печальные. Филоник, прошедший не один десяток битв, приняв в своё тело десяток стрел и копий, истории побед и поражений. Об их тайно проведённых ночах Юний не знал, пока сегодня неожиданно не приехал вместе с Пизоном и Сенекой, когда они ещё спали.

Центурион Филоник спал в объятиях Эпихариды. До рассвета ещё был целый час.

6

Резко пройдя в центр перистильи Пизон ударил кулаками об стол и прокричал:

— Я убью Императора! Я убью Нерона!

В пустом доме эхо разнеслось усилив крик многократно. Привыкший к походной жизни центурион мгновенно спрыгнул на пол, накинул простынь на мощное тело и тихо вытащил острый гладиус из ножен.

— Кто это? — спросил он у Эпихариды.

— Пизон… — прошептала та, кутаясь в простыни в углу кровати.

— Сенатор? — спросил Филоник.

Эпихарида кивнула. Послышались разговоры, шум и шаги в спальню. Зашел Пизон, он не ожидал ещё кого-то увидеть и потому отпрянул назад.

— Ты кто? — спросил он.

Филоник молчал, в руках он держал меч. Пизон посмотрел разбросанную одежду. К Пизону подошел Сенека и посмотрел через плечо

— Ну! Мы сегодня будем завтракать? О! Да у нас тут драма, достойная Гомера!

— Ещё раз спрошу тебя. Ты кто? — грозно спросил Пизон.

— Я центурион внутренней когорты города.

— А! Филоник! Я знаю его! — сказал Сенека. — Трибун Аврелий мне как-то рассказывал занимательную историю. Напомни мне, старику, ты ли тот солдат, что спас нашего легата Аквинта от копий фракийцев?

— Я. Аквинт был тогда моим командиром. Но это было давно, — спокойно сказал Филоник.

— О, да! Аквинт с тех пор высоко взлетел! Любимец трибуна Аврелия и будущий сенатор!

— Что ты слышал, Филоник?

Тот вопросительно посмотрел на него.

— Ты сейчас что-то слышал?

— Да. Вы собираетесь убить Императора.

— И ты знаешь меня?

— Конечно. Сенатор Пизон.

— Сенека, ты самый мудрый среди нас, сажи мне, что мне делать: убить себя или убить его?

— Ну, дорогой мой Пизон, не настолько я и мудр, раз меня прогнал Император.

— Это говорит только об Императоре, а не о тебе. И всё же!

— Поговори с этим достойным воином, и вы оба останетесь живы.

— Воистину твоей мудрости нет предела. Пройдем за стол, Филоник и положи уже гладиус! Он меня беспокоит! Принеси нам вина, Эпихарида!

Было видно, что сенатор волновался, его поймали на месте с поличным и при свидетелях. Теперь он старался успокоиться и призывал все свои внутренние силы и обаяние для разговора с человеком суровым и незнакомым. Эпихарида быстро оделась и принесла два кувшина вина и фруктов. По одну сторону стола сел Пизон и Сенека по другую Филоник в простыне. Эпихарида встала за спиной центуриона.

— Филоник, я не смотрю, что ты делаешь с нашей любимой игрушкой. Видимо, она достойна такого воина, защитника Империи, — начал Пизон, кивнув на Эпихариду. Он отхлебнул вина и уже понял, как уговорить молчать этого человека, а если повезёт, то и перетянуть и на свою сторону. Но это если повезёт, а пока он надеялся на свой ум, красноречие и рассудительность центуриона.

— Империя рушится, центурион, кровь невинных и безоружных людей льётся на арене. Если раньше мы ходили отдыхать и смотреть на гладиаторов, которые дрались на смерть, но честно! Честно, центурион! То теперь последователей этого Иешуа травят львами. Их символ рыба! Чтобы не заподозрили меня, я перестал её есть! До чего дошло! Меня могут уличить в лояльности к ним! Разве я за них когда нибудь вступался? Нет! Я предлагал отправить их на родину, этого, якобы воскресшего Иешуа Учителя — как они его называют и которому они все поклоняются, в Палестинские земли! Но жечь живьём и кормить львов детьми! Это за гранью понимания! Нерон сошел с ума! Он разрушает Империю и вызывает гнев граждан! Всё, что создавали великие Цезари, будет потеряно, и про нас будут вспоминать лишь ужасные вещи! Филоник! Разве вспомнят про твою битву на севере Фракии у излучины реки Сеньё и твою жертву? Нет! А жертвы, ужасные жертвы этих несчастных людей будут помнить! И они нас проклянут! Поверь человеку, который пожил в два раза больше, чем ты! Ты хочешь войти в историю как убийца несчастных и безоружных? Ты, который принимал на себя удары варваров и движением своего гладиуса делал нашу Империю великой?

Пизон распалялся всё больше и больше, на него нашло вдохновение, перед ним были зрители и этого ему было достаточно. Его речь лилась то громко, то тихо, он то вздымал руки к небу, то закрывал ими лицо, то делал страшную гримасу и указывал куда–то вдаль. Он был умелый оратор. Наконец, он закончил речь и вплотную подошел к Филонику. Молча налив ему и себе вина он поднял бокал.

— За что же мы будем пить, будущий легат, — спросил Пизон.

Филоник встал и показал Пизону на мизинце небольшой перстень.

— Я поклялся отомстить. И видимо, время пришло. Я убью его, — сказал он, сделав ударение на первом слове.

Пизон внимательно посмотрел на перстень, достал прозрачный смарагд, что бы получше рассмотреть и его лицо испытало мгновенно тысячу эмоций.

— Не может быть! — он сел на скамью и с ужасом посмотрел на Филоника. — Так это был… ты…

— Был я, но сделать захотела она.

— Ах, Агриппина, Агриппина… как же ей не повезло с сыном, а нам с Императором…

— Я с вами, — сказала Эпихарида. — Я боюсь Нерона… и ненавижу его…

— Хорошо, — сказал Пизон, он осунулся и страсть, с которой он говорил минуту назад, пропала.

— Я расстроил тебя, сенатор? — спросил Филоник.

— Что сделано, то сделано… но ты разбередил мне сердце и память. Ведь я тоже был молод, Филоник! Ты можешь себе это представить? Мне тоже было двадцать! Ах! Как мы с Агрипиной любили друг друга!

Он замолчал. Сенека сидевший всё время молча встали начал ходить около стола.

— Тем более. Тем более! — начал он. — Император заслуживает смерти! Он должен держать ответ только перед здравым смыслом! И этот ответ с каждым годом у него всё короче и всё хуже! Нет, я не мщу. То, что он меня прогнал от себя, лишь говорит про него, а не про меня. Но История. История! Ведь он не понимает сути жизни Империи! Пизон, ты прав, нас запомнят, как живодёров! И поверь, мне очень жаль твоего кузена.

Сенека подошел и обнял сенатора.

— Спасибо, мой старый мудрец. Да, должен пояснить, — Пизон растрогался от таких слов и поцеловал Сенеку в его блестящую лысину. — Вчера Нерон казнил сотню сектантов, и среди них оказался мой кузен. И я, к сожалению, ничем не смог ему помочь. И я в гневе кричал, когда приехал сюда.

Наконец приехал Юний. Пройдя к столу, он остановился в полном изумлении, если не сказать больше: Сенека обнимался с Пизоном и что-то ему шептал на ухо, тот то ли всхлипывал, то ли смеялся, Эпихарида держала за плечи здоровенного голого мужчину в одной лишь простыне на поясе. На столе уже валялись пустые кувшины из под вина. Все были изрядна пьяны.

— Юний! — пьяно сказал Пизон. — Зря ты задержался, я так хорошо говорил.

И обратившись к Филонику, сказал:

— Скажи этому зануде, мой будущий легат! Я был прекрасен! Впрочем, как всегда…

— О! Я гляжу вы уже тут должности делите? И какая же достанется мне? — зло спросил Юний.

Сенека скривился в пьяной улыбке и сказал:

— Тебя, мой брат, я назначаю центурион всех борделей и притонов!

Тут же смех вырвался из пьяных глоток Пизона и Сенеки. Они начали повторять это без остановки и, неприлично жестикулируя, опять смеялись, брызгая слюной. Наконец, они подошли к Юнию, обняли его и, прерывая разговор смехом, что-то начали ему объяснять, время от времени показывая рукой в сторону Филоника и Эпихариды.

— Не будет толку! Всё дело загубите! — сказал Юний и пошел обратно.

— Она моя! — крикнул он, уходя и показывая на Эпихариду. — И дом мой! И всё тут моё!

Сенека только развел руками.

— Он хочет быть главным в этом деле, — уже серьёзно сказал Пизон. — Но не знает с чего начать и что делать.

— К сожалению, мой брат только торговец, но не политик, — вздохнув, сказал Сенека.

7

Длиннорукий Перс мял грузное тело Нерона. Тот кряхтел и постанывал. Худые жилистые пальцы одной руки проникали под складки кожи другая с шлепком опускалась. Всё тело Императора колыхалось под худыми, но сильными руками Перса. В жарких термах курились благовония и пот с Нерона лился градом. Волосатый долговязый Перс, голый по пояс стоял за каменным столом, на котором лежало белое тело Императора. Он время от времени подливал масло на руки и с новой силой начинал шлёпать и мять то спину, то ноги, то руки Нерона. В термы вошла служанка и принесла кувшин с вином. Увидев её Перс закричал что-то на непонятном языке, затем перешел на латынь.

— Пошла! Пошла! Вон! Яд несёшь? Змея!

Он схватил кривую саблю и направил ей в грудь. Она испуганно остановилась.

— Яд принесла? Отравить Императора? Змея!

— Брось её, Перс, она уже десять лет мне вино подносит. Подай мне, я хочу пить.

Перс подошёл вплотную к служанке и провел ей ребром ладони по шее. Та задрожала от одного вида этого косматого и длинновязого человека, который мог убить одним ударом пальца в грудь. Воткнув саблю в деревянную лавку он прошептал:

— Уууууууу, змея!

И ухмыльнувшись во весь свой щербатый и беззубый рот, Перс схватил её за горло, крепко прижавшись к ней слюнявыми губами, начал целовать и тискать её огромными ладонями, причмокивая. Служанка вырывалась, вилась под его руками, но справиться с ним не могла.

— Ишь! Змея! Сладко! — сказал Перс, отпуская служанку, и тут же с размаху ударил своим здоровенным кулаком ей под дых, та упала на колени и открыла рот, ловя воздух.

— Вечером придёшь ко мне, змея, сладко будет! — сказал Перс и что-то добавил на родном языке, скаля остатки кривых зубов.

Подав кувшин с вином Нерону, он принялся опять его мять и массировать. Так и не разогнувшись от такого удара, служанка на коленях выползла из терм, всё ещё не дыша. Последние полгода Нерон был наконец-то доволен: у него появился настоящий друг — Перс. Он был и телохранитель и советник, и собутыльник, и врач и участник его постоянных оргий, и ещё — он прекрасно делал массаж!

Шесть месяцев назад повозка с Императором медленно, что бы его не разбудить, катилась по мостовым Рима с очередной попойки. Стража Нерона медленно шла по бокам и дремала. Что может случиться в Риме, когда все спят, даже Император?

Две стрелы попали стражникам в шею и тут же еще две стрелы просвистели и достигли цели. За одно мгновенье четыре стражника упали, обливаясь кровью и держась руками за горло, пронзенное стрелами. Один из них попытался встать и прохрипел, истекая кровью:

— Измена…

Как тут же из темноты мелькнула тень и, махнув мечом, отрубила ему голову. Ошеломленная охрана мгновенно сгрудилась вокруг Императора, который всё ещё спал. Вокруг была тишина, только было слышно, как задыхались собственной кровью солдаты. Щиты над Императором были подняты, образовав непробиваемую крышу, но меткая стрела попала в ногу стражнику, второму, третьему, и вот уже щиты стоят не так надежно. Нерон проснулся, когда он пришел в себя, хмель слетел с него моментально. Он заверещал и закутался в пурпурную тунику. Он елозился и верещал под ней всё сильней и сильнее, и становился всё лучшей и лучшей мишенью. Вдруг обе лошади впереди упали — один из стражников крикнул, что им перерезали горло. Враг был повсюду и его не было видно. Из восьми охранников в живых осталось только трое, причем двое ранены в ногу и хромали. Наконец из темноты показались трое, они были в лёгких кожаных панцирях, они были без шлемов и плащей, лица были черные.

— Мы солдаты первого легиона! — сказал один из них. — Уходите, стражники! И останетесь живы! Нам нужен только этот предатель Империи — Нерон.

Император заверещал как поросенок.

— Мы не можем уйти! Мы стража Императора! — через силу сказал один стражник и упал на колени, рана на его бедре кровоточила с бешеной скоростью.

— Ты умрешь! Твоя кровь покидает тебя быстрее, чем ты вспомнишь свою семью! Кому ты служишь? Может, ты везешь его с военного совета? Ответь мне солдат! Ответь!

— Нет, я везу его с борделя… — слабым голосом ответил стражник.

— И ты за это умираешь? Ты должен был гордо закрыть глаза на полях сражения с копьем в груди за свободу Римской Империи, или с седой бородой рассказывать внукам о своих победах! А ты умираешь около ног развратника и предателя!

— Ты… поздно… пришел… незнакомец… — охранник Нерона из последних сил попытался подняться, но, упав на спину, перестал дышать.

Чувствуя, что он остаются без охраны, Нерон начал кричать истошным голосом всё сильней и сильней.

— Заткните эту скотину! Он разбудит честных граждан Рима! — продолжал нападавший с черным лицом, только его глаза сверкали.

— Нет! Вам придется сразится с нами! — один стражников кинулся на троицу но тут же был заколот гладиусом.

— Послушай, ты храбрый воин! Ты честно исполнял свой долг! Но ты ранен и умрешь как твой командир от потери крови! Иди к семье! Нам нужен только Нерон! Его мы подвесим за ноги!

И в этот момент из темноты вдруг выскочила черная долговязая фигура в рваной рубахе. Одним движением своего кривого меча она моментально уложила одного из троицы. Второй вступил с ним в поединок и в это же время последний стражник с раненной ногой кинулся на подмогу. Короткая схватка и — все трое нападавших лежали мертвы. Длинный долговязый, с грязной бородой и в грязной одежде подошел к коляске с Императором и откинул тогу. Нерон увидел его, заорал и потерял сознание.

— Мой Император, — сказал долговязый и погладил его окровавленной рукой по голове.

— Ты кто и откуда взялся? — спросил корчась от боли в ноге последний стражник.

Неизвестный что-то начал лопотать на непонятном языке, обошел вокруг солдата, почмокал, покачал головой. глядя на рану стражника, заулыбался и, подойдя вплотную, воткнул по самую рукоятку свою кривою зазубренную саблю. Стражник хотел крикнуть, но долговязый отпустив саблю, одной рукой зажал ему рот большой ладонью, а второй приложил палец к своим губам и, улыбаясь во весь свой кривозубый рот, покачал пальцем. Стражник схватил долговязого за руки, но тот с силой выдернул оружие, солдат упал, забрызгав кровью долговязого. Неизвестный пошел по трупам собирать украшения и перстни, он что-то бормотал про себя. Перстни, которые плохо снимались, он отрубал вместе с пальцами и клал в мешочек на поясе, с которого капала кровь. Так, в полной тишине, долговязый перешагивал через трупы, а Нерон, придя в себя, через щёлку выглянул из своего убежища. Услышав шорох долговязый тут же кинулся на колени и начал что-то говорить на латыне, мешая с непонятным, видимо, родным языком.

— Мой Нерон! Враги! Всех убил! Кругом змеи! Всех убил! Все предатели! Мой Нерон! Император Нерон!

Так, неизвестный дополз на коленях до коляски.

— Встань… — трусливо сказал Нерон. — Кто эти люди? Это ты всех убил?

Он выглянул и увидел трех солдат в кожаной защите и покрашенными в черный цвет лицами.

— Это змеи! Предатели! Я всех убил! Люблю Императора! — и он вскинул руки к небу.

— А как ты здесь оказался? — вдруг тревожно спросил Нерон.

Перс снова упал на колени и закрыл лицо большими руками.

— О! Мой Император! — он начал качаться из стороны в стороны. — Я хотел ограбить тебя!

И он начал рвать на себе грязные курчавые волосы, причитая на родном языке.

— Ограбить? — удивился Нерон

— Я думал едет хороший богатый господин! О, мой Нерон! И я напугаю его и возьму несколько денариев! — он качался из стороны в сторону, стоя на коленях и дергал себя то за бороду, то за волосы.

— Я не видел Нерона! Я видел богатую коляску, надо украсть денарии! Но потом я увидел солдат и как они на тебя напали!

Нерон расхохотался, он уже пришел в себя после пережитого.

— Как тебя зовут?

— Никак. Я бродячий сын своего народа.

— Ну, имя у тебя есть?

— Я его не помню.

— А откуда ты?

— Из Персии.

— Тогда твоё имя будет «Перс»!

— Как тебе угодно, Нерон!

— Где ты так научился хорошо драться?

— Я был воин, но меня разбила Римская армия в песках Персии и я бежал. Эти змеи хотели убить тебя! — Перс показал рукой в сторону нападавших. — Я их всех зарезал! Я люблю Рим! Я люблю Нерона!

Перс схватил ноги Нерона.

— Так ты солдат?

— Да! Но раньше я был врач и лишь война заставила меня убивать людей!

— Вот как! И что же ты умеешь лечить?

— Всё!

Нерон расхохотался.

— Ну, нет! Даже мои врачи не могут всё вылечить!

Перс встал на ноги закатил глаза под лоб и замычал на своём языке какие-то слова, потёр грязные ладони и спросил:

— Император любит девочек?

— Император любит и девочек и мальчиков! — и громко рассмеялся.

— Хорошо… хорошо… пусть Нерон даст мне руки.

Взяв запястья усмехнувшегося Нерона Перс начал делать манипуляции большими пальцами двигая ими к середине ладони Императора. Вначале Нерон сидел с улыбкой на лице и смотрел, как Перс что-то шепчет и массирует ему руки. Затем лицо стало его серьёзно, он посмотрел себе между ног, к чему то прислушиваясь. Он выпрямился и открыл рот от удивления. Всё естество Нерона напряглось с такой силой, что он покраснел лицом и часто задышал. От такой неожиданной развязки он выдернул руки из объятий Перса и уставился на него. Часто дыша и щупая себя, сбивчивым голосом он спросил:

— Ты колдун, грязный бродяга?

— Это не колдовство, это врачевание. Я учился у людей с маленькими глазами. Там. Где горы до неба. Очень долго. Пять зим. Отдал много коней за учебу. Дед мой умел лечить, мои родичи умели лечить и знали самого Великого Искандера. Но война всех убила. И отца и деда и меня.

— Как убили? Ты же здесь стоишь, — произнес потрясённый и рассказом и «колдовством» Перса, Нерон.

— Врача убили. Сделали разбойника. Теперь я люблю Нерона и Рим, здесь можно жить на улице и воровать!

— Теперь ты не будешь жить на улице, ты будешь жить во дворце! Ты будешь жить у меня!

Перс упал на колени и начал лепетать на родном языке, воздевая руки к небу.

— Послушай, ты можешь меня отвезти меня во дворец? А то уже светает а…

— Не говори больше! Не говори!

Перс схватил свою саблю и одним ударом разрубил поводья, к которым были привязаны зарезанные лошади. Взявшись за оглобли он быстро разогнался своими худыми и жилистыми ногами. Коляска плавно покатилась и они быстро добрались до дворца Нерона.

Служанка, которую отправил Нерон в термы к Персу в тот же день, помочь ему отмыться от грязи, была избита и изнасилована им до полусмерти. Вся окровавленная она вышла из помещения и еле добралась до дома. Разбитыми губами она смогла рассказать, что с ней сделал страшный и косматый незнакомец. Мать с братом, со слезами на глазах слушали и ужасались дикости нового друга Императора. Брат служанки, Пифий, ещё совсем юный солдат, которому не довелось затупить свой гладиус о плоть врага и проткнуть им сердце неприятеля, со слезами на глазах шептал слова проклятия длинновязому другу Нерона. Молодой воин схватив свой меч, бросился вон из дома, так и не успев услышать слова матери:

— Стой! Пифий! Не делай этого!

В одной белой тунике, сидя позади дворцовой стражи Перс пил вино прямо из горла кувшина и кряхтел от удовольствия. Молодой воин без щита и шлема остановил свой бег около входа во дворец, он наклонился, что бы отдышаться. Перс не обращал ни на кого внимания, он наслаждался вином и чистотой своего тела. Он ни когда не мылся в термах, только в Тибре и то ночами. Пифий повернулся и, увидев, Перса, понял про кого говорила сестра — длинный, косматая борода и длинные курчавые волосы. Длинные руки были волосатыми с большими ладонями.

— Эй! Ты! — крикнул Пифий, и направил на Перса гладиус.

Стража посмотрела в его сторону.

— Солдат! Иди отсюда! — сказал старший стражник.

— Этот человек чуть не убил мою сестру! — продолжал Пифий.

— Подай жалобу! И уходи! — повторил старший.

— Она сама виновата! — сказал молчавший до этого Перс.

— В чем? — удивился Пифий и отступил.

— В том, что она женщина! — громко сказал Перс и расхохотался.

Пифий кинулся к Персу наперевес с гладиусом, но был остановлен стражей.

— Хочешь в темницу? — и его грубо кинули на дорогу.

— Я сам! — сказал Перс, и, скинув тунику, совершенно голый подошел к Пифию.

Жилы и мышцы, словно канаты обвивали худое и волосатое тело Перса, мужское естество был невероятно огромных размеров, даже стражники переглянулись между собой с удивлением. Голый, прямой как копьё, Перс стоял над Пифием и злобно дышал.

— Вставай! Смотри, у меня нет ничего! — он развел руки в стороны. — Ножа нет! Ничего нет!

Пифий встал, он казался совсем подростком рядом с Персом.

— Я один удар, ты один удар. Я рукой, ты мечом. При свидетелях! Эй! Стража! Смотрите! Я предлагаю! Ты согласен? По одному удару? Я рукой, потом ты меня можешь проткнуть мечом!

— Ты убежишь… — неуверенно сказал Пифий.

— Пусть стража меня держит! Скажи, ты согласен?

— Да! Я проткну тебя гладиусом!

Вокруг уже начали собираться люди.

— Смотрите! Он согласился! Все слышали! Да?

Пифий кивнул.

— Ты глупый и поэтому уже мертвый…

И в этот момент Перс сделал резкий удар рёбрами ладоней с двух сторон по шеи Пифия. Не издав ни звука, Пифий мелко задрожал и напрягся всем телом, все мышцы его натянулись, жилы на шее вздулись. Он выпучил глаза и не мог открыть рот для вдоха. Белки его глаз наполнились кровью — сосуды начинали лопаться от напряжения. Из глаз закапали кровавые слезы. Он продолжал стоять, не моргая, напрягаясь всё сильнее и сильнее, все смотрели на него и ждали какой-нибудь реакции. Пифий почувствовал, что задыхается и перестаёт видеть, его сердце сделало удар и остановилось. Ещё удар и опять остановилось. Ещё удар, остановка. Перс раскинул руки в стороны и запрокинул голову.

— Бей! Твой удар! Глупый юнец!

Все ждали. Наконец один стражник подошел и посмотрел на Пифия вплотную по лицу которого текли красные слезы.

— Не дышит… — прошептал он и оглянулся на Перса.

— Давно мертв… — проговорил тот, развернулся и пошел во дворец Нерона.

Пифий начал покрываться синими пятнами от разрывов сосудов, его сердце ударилось ещё раз и сжалось в тугой комок. Уже входя арку дворца, Перс крикнул:

— Глупый змей!

Мышцы уже мертвого Пифия, которые были стянуты судорогой, после этих слов расслабились, рот его открылся, голова запрокинулась и кровь с кусками лёгких вырвалась наружу, колени его подогнулись, он упал, заливаясь фонтаном своей крови. Все закричали, побежав от Пифия прочь, даже стражники, видавшие много смертей, отпрянули в ужасе. Из глубины дворца раздался смех:

— Вы все сами виноваты! Змеи!

8

У Эпихариды пятые сутки сидел Пизон. Он пил вино и плакал. Ругался на Эпихариду и служанок, рубил мебель гладиусом и бил посуду. Спал на полу, завернувшись в одну тогу. Ни Сенеку, ни Юния он не слушал и продолжал пить вино и пребывать в горьком унынии, доводящим его до слёз. На все вопросы он лишь отмахивался и говорил, что ему всех жаль. Он обнимал Сенеку и Юния, а начиная обнимать Эпихариду, вечно волочил её в спальню. Но ей удавалось вырваться и Пизон отпуская её, плакал пьяными слезами, садясь тут же на пол. Так продолжалось уже пятый день. Под конец пятого дня приехал Филоник. Пройдя в дом, он увидел картину: Пизон спал на растерзанной постели, Сенека и Юний за столом играли в какую-то неведомую ему игру и часто ругались. Кругом была сломанная мебель и разбитая посуда. Грязный липкий пол с остатками еды был завален вдобавок рваной одеждой.

— Что это у вас тут такое произошло? — изумлённо спросил Филоник.

— Филоник! Милый Филоник! — Эпихарида выпорхнула из глубины дома.

Она с нежностью обняла его и пока никто не заметил его присутствия увлекла на другую половину дома.

— Все сошли с ума! — весело рассказывала Эпихарида, снимая с Филоника одежду. — Все эти люди, этот Пизон, Сенека со своим братом! Они только пьют и едят и никуда не выходят! То ли что-то случилось, то ли должно случится… Ах! Филоник!

Эпихарида моментально скинула с себя одежду и оказалась в его объятиях…

…Пизон вышел в центр сада, к столу, где Сенека уже обедал с Юнием. Грязная, в пятнах от вина и еды тога, запуталась вокруг его тела.

— Мне вас очень жаль, — как обычно начал сладкоречивый Пизон. — Жаль, что так вышло.

И сел за стол к Сенеке. Они уже перестали обращать внимания на эти речи Пизона, потому что кроме этого он почти ничего не говорил. Ел Пизон неаккуратно, и всё время над чем-то подсмеивался и ухмылялся про себя, чем очень огорчал Сенеку и Юния, окончательно решивших про себя о его душевном состоянии.

Эпихарида выбежала к обедавшим мужчинам с весёлым настроением и в новой одежде. Пизон протянул к ней руку и тут же закрыл лицо.

— Как мне жаль, — как обычно сказал он.

— А вот, наконец и Филоник! — радостно проговорила Эпихарида, предворяя выход центуриона к ним.

При этих словах Пизон медленно убрал руку от лица и также медленно встал. Увидев идущего на них Филоника, на ходу поправляющего амуницию, он вскрикнул и, пятясь назад уронил лавку.

— Как?! Ты?! Жив?! Филоник… — говоря это и пятясь назад, Пизон показывал на Филоника и всё произносил и произносил это, чем привёл всех присутствующих в полное замешательство. И Сенека и Юний и Эпихарида, а особенно Филоник смотрели на Пизона, пока тот, выставив руку и пятившись назад, не угодил в бассейн, где и пришел в себя. Филоник первый кинулся и, схватив Пизона за руку, вытащил его.

— Теперь я точно верю, что ты жив, дорогой Филоник! — Пизон обнял его.

— Позволь спросить тебя, с чего ты так решил, что я не должен быть живым?

— Да, Пизон! Теперь, когда ты вспомнил и другие слова, кроме «жаль», можешь и нам рассказать, что ты тут пять дней заливал вином и спал как плебей?

— О! Достойнейшие граждане Рима! Сейчас вы меня не только оправдаете, но и вознесете! — Пизон, стоя в мокрой тоге, начал речь.

— Нет, так не пойдет, — Сенека подошел к Пизону посмотрел на него и продолжил. — С таким плебейским видом говорить такие речи можешь перед свиньями, а перед нами, вначале распорядись здесь убраться, принеси новую мебель, взамен той, что ты сломал, да переоденься сам. Иначе твои речи будут стоять столько, на сколько ты выглядишь.

— О, мудрый Сенека! Благодарю всех Богов, что ты с нами!

К концу дня дом Эпихариды сиял и был заставлен новой мебелью, воду в бассейне поменяли, зажгли факелы и поменяли сломанные и вытоптанные Пизоном растения. За столом, уставленным едой, сидели четверо мужчин, Эпихарида, как обычно, стояла позади Филоника.

— Я прошу у вас прощения за своё поведения в эти дни, но тому была причина. И очень хорошо, что это всё не подтвердилось. Филоник! Я рад, что ты жив!

Тот усмехнулся.

— Вот просто не представляешь, как я рад! Но! У меня к тебе вопрос: слышал ли ты у себя в легионе о нескольких убитых заговорщиках?

— Про заговорщиков не слышал, но знаю, что несколько центурий первого легиона переформировали и назначили новых командиров. Нас это не коснулось.

— Очень хорошо! Теперь слушайте! Две недели назад мне сообщили, что на Нерона было совершено покушение. Три солдата из первого легиона напали ночью на Императора, перебив охрану. Но кто-то помог Нерону, избежать гибели, какой-то оборванец с улицы уложил всех заговорщиков. То ли перс, то ли индус. И тут я вспомнил, что ты Филоник, собирался собственноручно убить Нерона! И я понял, что наш план провален, и мне очень жаль, всех вас!

Все переглянулись.

— Я бы никогда не стал вовлекать людей со стороны в наше дело, и справился бы с уличным оборванцем один на один своим всегда острым гладиусом!

— Да тут такое дело… — сказал Пизон задумчиво. — Это оказался какой-то колдун. Он может убить человека одним пальцем, остановить сердце ударом руки. В общем, всё не так просто. Теперь это любимая игрушка Нерона.

— Думаю, Пизон, ты слишком напуган. Я слышал о чудесах ручного боя, но… против копья… думаю, он бессилен.

— Хочется верить, что правда твоя. Что скажешь, мудрый Луций Сенека?

Сенека выпил вина и посмотрел на Филоника сквозь свои седые ресницы.

— Человек с крепостью внутри может стоить целой центурии.

Пизон посмотрел на Сенеку так, что у него заслезились глаза.

— Сенека! Дорогой! Я сделаю так, чтобы тебя читали и через тысячу лет! Я издам все твои труды!

— Не надо через тысячу, надо сейчас. Прямо сейчас и здесь! — Буркнул недовольный старец.

— Мы слушаем тебя, недовольный ворчун, — Пизон сменил серьёзный тон на шутливый.

— Слушаете… — Сенека Луций встал и начал ходить закинув руки за спину. — Кому я нужен через твои тысячи лет, Пизон? Ты думаешь не будет больше умных людей после меня? Ты, глупый ты осёл, думаешь, что всё движется вокруг тебя? Нет! Всё движется рядом с тобой или мимо тебя! И ты пока попал в Историю лишь как богатый сладкоречивый, красавчик — бездельник!

Сенека ходил и каждым словом припечатывал Пизона к лавке. Пизон вжал голову в плечи, похоже, его прилюдно так никогда не ругали.

— Ну? Что ты будешь делать? Ты хочешь изменить Империю, а сидишь тут уже пятый день и ноешь! Ну? Что же ты будешь делать? — ещё раз грозно повторил Сенека.

Повисла тишина. Было слышно, как летали пчелы.

— Надо… действовать… — неуверенно сказал Пизон.

— Нет! — рявкнул Сенека.

— Действовать буду я! — сказал Филоник. — Скажи что и где, и я сделаю.

— Вот! — Сенека подошел и обнял Филоника.- Вот!

— Ты, — Сенека указал на Пизона.- Должен строить планы и руководить! А не лежать пьяным, как свин под забором!

Он подошел вплотную к Пизону, который, наверное, впервые в жизни, выглядел как драный кот, после речи Сенеки Луция.

— Возьми вожжи этой твари, этого Рока, этой Истории, в свои руки. Ты сможешь это. Раз ты способен налаживать мир между народами, значит, ты способен и начинать войну. А раз ты способен мыслить, значит ты способен создавать Историю.

Сенека говорил тихим, шипящим голосом змея, и каждое слово проникало до костей. От его слов волосы встали дыбом и холодок побежал по коже. Пизон посмотрел на свои руки, они мелко дрожали, он поднял на старика лицо, полное слез, и улыбнулся ему.

— Ты сможешь… — прошептал Сенека и положил свою старую, но крепкую ладонь ему наголову.

Пизон закрыл глаза и медленно повалился на широкую лавку. Удивлению Филоника и Эпихариды не было предела.

— Он ещё и с курицами так мог. В детстве, — сказал Юний.

— Тихо! — прошептал Сенека. — Сейчас он лечится. Утром он будет здоров и это будет другой человек.

— А почему ты его раньше не стал лечить этим волшебным сном Морфея? — спросила Эпихарида.

— Не было всего человека, была только половина, а вот теперь весь. Была лишь слабая плоть, а теперь и душа вернулась, хоть и слабая, но вернулась. К утру они соединяться. Крепко-накрепко. И будет человек, как сосуд, доверху наполненный маслом, воедино повторяя его же форму своим содержанием, не расплёскивая себя, как он был опустошен вдесятеро.

После этих слов до утра в доме Эпихариды стояла тишина

9

От государственных дел Нерон отошел совсем, единственное, что его волновало, это — сколько же ещё осталось в Риме этих последователей Иешуа Мошиаха, который по свидетельствам восстал из мертвых и мог оживлять их. Тому были точные доказательства, и один из них жил на Кипре — некий Лазарь. Тайная стража Нерона уже поймала трех возмутителей спокойствия — Петара, Иаков и Павела — учеников, как они себя называли и лично знавших Иешуа. Они гнили в подвалах самой ужасной тюрьмы Рима. Но этого Лазаря, чудесным образом оживлённого из мертвых и собирающегося скоро умирить второй раз стража выкрасть так и не смогла. Всё было бы ничего и он не обращал на них внимания, но вот уже целых пятнадцать лет, как он вступил на престол, а эта секта называла его, Иешуа, свои Царём! И это при живом Императоре! И этого, при его вспыльчивом и дурном характере, перенести он не мог. И горели факелы вдоль дорог из живых людей. И львы с тиграми разрывали людей десятками на песке арены. И топили их в мешках с камнями. И четвертовали и разрывали лошадьми последователей Иешуа Мошиаха. И никто не отрекался. И это злило и бесило Нерона. И, наконец, Перс, предложил простое, но гениальное решение.

— Тебе, мой Нерон, надо показать, что эти ученики Пророка Иешуа — простые смертные, и они никакие не Боги, как и он Сам. Для этого ты должен предоставить доказательство — а именно то, что от него осталось.

— Идея и вправду хороша, Перс! Только где же я их возьму, Его останки? Кости этого Иешуа? Никто не знает, где Его могила.

— А тебе не нужны Его кости…

Нерон задумался на секунду, потом расплылся в улыбке.

— Правильно! Зачем мне Его кости? Когда я дам этим людишкам любые! И как тебе пришла такая идея?

— Просто, я долго жил на улице, а это учит обману и краже. Обмани Рим и укради его доверие обратно!

— Ты считаешь, к Императору больше нет доверия? — обиженно спросил Нерон.

— Я считаю, иногда Император должен делать ужасные вещи для своего народа.

— Но я и так жгу этих сектантов и кормлю ими львов.

— Я сказал, ужасные вещи, Император, а не обычные убийства.

— Хорошо, Перс. Ты как всегда, прав. Я дам этому плебсу то, что они заслужили — страх и ужас! Рим содрогнется перед Нероном!

Нерон потряс толстыми кулаками в воздухе и скривил пухлые губы в гримасе ненависти перед Вечным городом.

— Когда ни будь, здесь будет заря раньше, чем взойдет Солнце, — прошептал Нерон.

— Император опять сказал слова, обреченные быть вечными, — Перс уловил момент и настроение Нерона. — Я верю, мой Император, вам в Истории отведено отдельное место!

— О! Я обязательно упомяну тебя, мой гениальный Перс!

— Нет! Пусть моё имя покроет забвение! Я готов служить только вам, но не времени!

Нерон расхохотался.

— Ты стал мастер говорить! Тебя надо сделать Принципом в Сенате!

— О! Эти змеи из Сената! Они только хотят богатства и женщин! Воры! Они не любят тебя, Нерон! И наверняка, смеются над тобой!

Нерон скривился в злой усмешке, подойдя к краю террасы он посмотрел на Рим и крикнул с высоты дворца:

— Ты будешь гореть в огне, проклятый город! Как и ненавистные сектанты!

10

Ужасные и жестокие казни несчастных последователей Иешуа бывали почти каждый день. И вдруг они закончились в один момент, в Риме воцарилась тишина. Не было слышно криков пытаемых, не пахло паленой плотью, не стояли столбы вдоль дорог с распятыми и натёртыми перцем людьми, на арене львы не терзали беззащитных и не рвали грудных детей — что было любимой забавой Императора. Как ни странно для граждан Рима начались честные поединки гладиаторов, где сытые доселе львы и тигры не всегда выходили победителями. Полгода без казней прошли, и граждане Рима, как ни странно, стали забывать своего Императора как глупого, но жестокого человека, к которому они уже привыкли.

— А жив ли наш Император? Наш Нерон не делает больше ничего, как прежде, — раздавались голоса то тут, то там.

— Может он поумнел?

— Поумнел? Пусть остаётся таким же, лишь бы не подох!

Плебс веселился и сочинял похабные песни про Нерона и его новое поведение в Империи, которые пели в каждом доме Рима и даже шепотом в Сенате.

В этот день в доме Эпихариды произошел разлад всех между всеми. Как обычно, собравшись под вечер впятером, все почувствовали сразу напряжение в разговоре. Первым начал Пизон.

— Я считаю, что наше дело затянулось, либо надо действовать сейчас, либо надо всё прекращать, разойтись и забыть, что мы тут говорили друг другу!

— Вот именно! — Сенека негодовал.- Во всём виноват ты, Пизон! То ты уезжал, то у тебя дела, и так прошло больше половины года! Император что-то узнал и сменил политику! Теперь над ним смеются! Но это не то же самое, когда ненавидят! Мы упустили свой шанс!

— Ты обвиняешь меня? Старый ты пёс! Ты, который должен давать разумные советы, ты только всех ругаешь и обвиняешь! — Пизон, вытянув руку, и почти касаясь лица Сенеки, кричал на него.

— Да! Обвиняю! И не только тебя! Но и Филоника! С таким количеством солдат, как у него, можно было бы давно разбить всю стражу Нерона в один миг!

Филоник оторопел.

— Погоди, достопочтенный Сенека…

— Сядь! — заорал на него старик. — Вы, двое, сенатор и военный, ваши действия могли бы перевернуть Историю, а переворачивали только мебель в доме! — он указал на Пизона. — И переворачивали эту девку! — он указал на Филоника и Эпихариду.

Повисла пауза.

— Я не хочу быть убийцей великого Сенеки, но слушать твои слова невыносимо и обидно, — Филоник встал и вышел из-за стола.

Эпихарида побежала за ним.

— Подожди! Но ведь это правда! Из вас никто ничего не сделал!

Филоник резко повернулся.

— А ты? Ты что- нибудь сделала?

И тут же получил пощёчину, от неожиданности он охнул, и, развернувшись, покинул сад.

— Доволен? — Пизон уставился на Сенеку. — Похоже ты не великий мудрец, а великий глупец!

И с этими словами он ушел из дома Эпихариды. Юний, молча подошел к Эпихариде, взял её за подбородок.

— Сегодня я остаюсь здесь.

— Нет, пожалуйста, Юний…

И тут же получила удар по лицу.

— Ты начинаешь забываться, кто ты и чья ты! Связалась с этим легионером! Я вижу, как ты за ним бегаешь, кошка!

И Юний ударил её с другой стороны лица. Она попыталась вырваться, но получив ещё один удар, потеряла сознание.

— Юний! — Сенека смотрел на эту сцену с открытым ртом. — Что всё это значит? За что ты её?

— Ты у нас самый умный, вот и догадайся! — и с этими словами он разодрал одежду на Эпихариде.

— Не делай этого, Юний!

— Если ты ещё раз заступишься за неё, больше не получишь от меня ни одного денария!

Сенека спешно покинул дом, чтобы не стать свидетелем сцены насилия.

11

Мысли Филоника о вчерашнем вечере были прерваны гонцом самого легата. В приказе говорилось, что его центурии необходимо торжественно сопроводить Гвардию Императора, которая следовала в Рушалаима до Верхней Паннонии. Далее расположиться лагерем и ждать её обратно с обозом, упреждая набеги или диверсии сектантов. Внимательно прочитав, Филоник посмотрел на гонца, тот не уезжал и глядел в глаза центуриону.

— Что-то на словах? — спросил Филоник. — То, чего нет в приказе?

Гонец кивнул.

— Говори, — сказал Филоник.

Седой гонец, передавший за свою жизнь тысячи и тысячи указания на словах, мог бы рассказать множество интересных, трагичных и забавны историй. Вздохнув он сказал:

— Через день Гвардия Императора тайно вернётся в Рим, центурион же должен полгода стоять лагерем и создавать вид, что ждёт их. Император не намерен рисковать своими преданными людьми, а без одного легиона полгода Рим обойдётся.

Этот театр не понравился Филонику.

— Мне полгода бездельничать? — недовольно спросил он.

Гонец вздохнул и сел на коня.

— Завидую тебе, центурион! — крикнул он, разворачивая коня. — Будь честен сам с собой! Отдохнёшь от Империи! Послушай старика!

Филоник только хмыкнул в ответ, и уже уезжая, гонец крикнул:

— Я слышал в Саварии, очень много фемин, а их филии только вирго! Твоим солдатам не будет скучно!

Филоник засмеялся в ответ седому гонцу.

— Тогда мы поторопимся! — весело крикнул он.

Два месяца, глотая пыль, легион Филоника шёл до Паннонии. Разведчики возвращались всегда вовремя и докладывали об отсутствии врага. Меньше всего Филонику хотелось вступать в битву с варварами, он был осторожен. И, следуя словам старика-гонца, действительно решил отдохнуть вдали от Рима и того желал для своих солдат. До Саварии оставалось пять дней пути. Разведка должна была прийти ещё утром, но её не было ни к зениту, ни и к закату.

— Если к утру не вернутся, первая и вторая контуберии выдвинутся вперёд и примут, если надо бой, третья зайдёт с фланга, — распорядился Филоник вечером у костра с младшими командирам.

Быстро собрав лагерь и построившись, как указал Филоник, три контуберии покинули центурию. Филоник выбрал холм и наблюдал, как его солдаты повернули за густой лес и скрылись, оставалось только ждать. Солнце ещё не успело подняться на ладонь над горизонтом, а Филоник и его оптион, стоявший рядом были в полном изумлении от уведенной картины. Нестройными рядами три десятка солдат шли обратно, по всей видимости они уже были пьяны. За ними ехало три телеги, на которых, как показалось Филонику, лежали мертвецки пьяные разведчики.

— Что будет делать? — безнадёжно спросил оптион у своего командира.

— Надо дать им время на разграбление города, но только без убийств, насилия, — ответил Филоник, видя, что сейчас лучше встать на сторону своей уставшей центурии.

Остальные солдаты завистливо смотрели на приближающихся братьев по оружию и как они быстро передают друг другу кувшины с вином.

— Надо дойти до Саварии за два дня, — сказал Филоник оптиону. — За два! Иначе…

Они и представлять не хотел, что могут сделать сто пьяных солдат, измотанных бессмысленным походом.

Местные жители, встретившие, напоившие и накормившие солдат-разведчиков под страхом смерти были отправлены восвояси. Построившись в нестройные шеренги, Филоник перед всей центурией лично разбил гладиусом подаренные кувшины с вином, чем вызвал мычание и недовольный шёпот среди солдат.

— Два дня! — грозно говорил он, пока на глазах у всех получали десять плетей пьяные разведчики. — Мы пройдём это расстояние за два дня! Как будто у нас сандалии самого Гермеса! Мы полетим до Саварии! Там нас ждут молодые женщины, вино и отдых! А сейчас я объявляю пост на два дня! Приём пищи запрещен! Разрешено только пить воду! Я, ваш командир, побегу вместе с вами, впереди! И пусть Юпитер поразит меня, если я отстану от своих солдат!

Короткая, но вдохновенная речь и наказание виновных сделали своё дело — дисциплина вернулась. Распорядившись погрузить наказанных пехотинцев и вещи на обозы, реквизированных у местных жителей, Филоник, во главе центурии побежал по пыльной дороге к Саварии, останавливаясь только попить. К закату шеренги растянулись почти на сто актусов, и последние, видя командира, легко бежавшего с оптионом впереди, старались не отставать.

К концу второго дня голод притупился, пить не хотелось, пехотинцы бежали не спеша, но молча. Легко преодолевая пересечённую местность и небольшие речки вплавь. Наконец, в растянувшейся колонне прошёл шёпот — город на горизонте! Савария! Центурия остановилась около мелкоречья. Филоник решил подойти к городу с утра, до восхода. Он читал, что так всегда делал Искандер Завоеватель, но грабить и завоёвывать он его не собирался, а лишь стоять лагерем полгода. Встав ещё раз перед строем, он, похудевший, грязный, потерявший в дороге серебряный шлем, был ещё ближе к своим солдатам, готовых выполнить его любой приказ.

— Граждане Рима! Здесь мы будем стоять лагерем половину года. Вы — как олицетворение Империи, должны быть вежливы и строги, предупредительны и ответственны! Без дела мы сидеть не будем! Мы будем оттачивать искусство маневрировать в атаке и обороне! Ну а тем, кому повезет, отточить это мастерство с местными красотками!

Смех центурии спугнул спящих птиц и они взлетели чёрной стаей в тёмном небе. Дождавшись окончания веселья, Филоник сказал:

— Если поступит жалоба от жителя Саварии на нашего солдата — он будет публично наказан перед строем и разжалован. Большего позора для второй центурии нет! Пусть идёт куда хочет!

Изгнание из центурии было самым жёстким наказанием — солдаты кроме как воевать больше ничего не умели, да и не хотели они становиться мирными жителями.

Вторую неделю центурия Филоника стояла лагерем у стен города Саварии. У самой границы Империи. Дальше была неизвестность, ни один солдат не заходил дальше, чем на день пути. Всё было спокойно и тихо, солдаты ели и пили вдоволь, и чтобы разнообразить монотонные дни помогали жителям по хозяйству, иногда оставаясь у вдов или молодых женщин на ночь.

Филонику доложили, что к нему пришёл некий старый солдат из Саварии с особым поручением.

— Если он хочет к нам в центурию, скажи, что я согласен и дай ему место на усмотрение оптиона, — сказал сквозь сон Филоник.

Через некоторое время посыльный пришёл вновь и положил перед спящим Филоником небольшой пергамент, на котором было начертано только одно слово. Центурион, не смотря на внутреннюю дисциплину, всё же расслабился в походе, и спал дольше обычного — обильный ужин и сладкое вино саварийцев сказывалось. Еле разодрав глаза и упрекнув себя за обуявшую его лень, Филоник увидел пергамент и задумался. Он и его заместитель — оптион знали точные цели похода, но старались не вникать в глубокий смысл этой авантюры. Он не был интриган и политик, он был солдат Империи. Филоник вышел из своей палатки с куском пергамента и увидел, что около потухшего костра дремлет глубокий старик, опираясь на копьё. Старик был одет в старую-престарую лорицу — доспехи. Металлические полосы были помяты и ржавы, несколько штук не хватало. Видно, что один наплечник был пробит копьём, а по второму несколько раз прошёлся гладиус — Филоник точно различал последствия ударов орудий. Старый солдат держался за копьё, от которого, как показалось Филонику исходил тихий звук.

— Это ты написал, старый солдат? — спросил Филоник, встав вплотную к спящему.

Старик вздрогнул, повертел головой, и блестящие доспехи центуриона попытался встать. Кряхтя и опираясь на копьё, он поднялся. Филоник протянул ему кусок пергамента и повторил вопрос:

— Это ты написал? Что это значит?

Вместо ответа старик протянул ему копьё.

— Послушай, сказал он.

Филоник взял копьё и прислушался — действительно! Ему не показалось копьё издавало то ли тонкий свист, то ли звон. Филоник осмотрел копьё со всех сторон — обычное старое копьё, ручка местами треснула, вот только остриё блестит на солнце, будто только из кузни. Он потрогал лезвие и вскрикнул. Кровь из ладони брызнула ему в лицо. Он бросил копьё на землю и зажал рану другой рукой.

— Ты пришёл убить меня, старик? Стража!

Но старый солдат взял его руку и сжал между своих ладоней на мгновенье. У Филоника от удивление перехватило дыхание — боль прекратилась и остановилась кровь. Он выдернул руку и посмотрел на неё — на ладони был свежий шрам. В эту минуту к своему командиру подбежали стражники, Филоник отпустил их, махнув рукой.

— Ты колдун? — спросил Филоник удивлённо рассматривая свою руку. — И что это за копьё? Мне кажется, я его даже не задел.

— Не задел, — согласился старик. — Это копьё проверяет тебя. К сожалению, я не могу отдать его тебе. Видимо, ты задумал неладное или хочешь кого-то убить.

Филоник усмехнулся:

— Я солдат, я должен убивать!

— Нет, — устало ответил старый солдат. — Ты задумал убить… например… Императора. Но это не моё дело. Моё дело — передать копьё, а то я уже устал жить. Я буду ждать дальше, другого воина.

Филоник отшатнулся от старика.

— Кто ты? И что ты хочешь? — изумлённо воскликнул он.

— Когда-то я был также молод как и ты, когда-то я был тоже центурионом как и ты, когда-то меня звали Лонгинусом из рода Кассиев. А теперь я просто старик, казнивший Его.

— Кого? — удивился Филоник и протянул ему пергамент. — Это твоё?

— Да, моё.

— Зачем же ты написал Его имя?

Старик вздохнул и сказал:

— Я буду жив, пока не найду, кому передать копьё. Ты не подходишь, — старик развернулся и пошёл в город. — Это моё, но писал не я. Приходи сегодня, он ждёт тебя. Перед закатом!

— Кто? Старик! Не говори загадками!

— Его дом в конце улицы, — только и крикнул старый солдат, уходя к ворота города. — Один!

Филоник целый день сидел в палатке и размышлял, вертя в руках кусок пергамента. Зашёл оптион.

— Пошли проверить дом в конце улицы, — я сегодня туда иду в гости, один.

— Будет сделано, Филоник!

Через некоторое время центуриону доложили, что из этого дома выходит старик, всегда в полнолуние, уходит в рощу и там до утра разговаривает сам с собой. В общем, сумасшедший. Горожане говорят, что ходят слухи, о том, что он был несметно богат, женат на красавице, но потом, то ли все утонули, то ли всех убили. Вот так и сошёл с ума. А иногда у него бывает старый солдат, который приходил сегодня в лагерь, и они вдвоём уходят в рощу и там разговаривают всю ночь. И, как- будто их там бывает трое, но третьего никто не видел. Солнце коснулось вершин кипарисов и Филоник, оставив указания оптиону, покинул лагерь и направился в Саварию, сжимая в одной руке кусок пергамента, в другой он нёс в подарок кувшин молодого вина.

Дверь в доме была открыта, Филоник осторожно вошёл. В небольшом помещении он увидел стол, большой сундук и деревянный настил без подушек. На сундуке сидел старый солдат, приходивший сегодня вечером, и дремал. Он всё также опирался на копьё. На деревянном настиле, прямо на досках лежал в грязных тряпках ещё один лысый старик, Филоник кашлянул. Оба старика повернулись к двери.

— Этот, — просто сказал старый Лонгинус.

Старик на лавке закряхтел, встал и подошёл к Филонику. Сухой немного трясущейся рукой он провёл по лицу Филоника и спросил:

— Это ты ищешь кости Иешуха Мошиаха?

— Ну… нет… — неуверенно сказал Филоник. — Но, в общем, да.

— Да! — сказал старик как-то зло и весело. — Да? ищешь Его кости?

Филоник качнул головой, соображая откуда этот старик, действительно похожий на сумасшедшего, знает тайную миссию Гвардии Императора. Старик начал хохотать, брызгая слюной и то садясь на сундук к Лонгинусу, то подскакивая и тыча пальцем в Филоника.

— Кости! Они хотят найти Его Кости! — хрипел он вперемешку со стариковским хохотом. — Лонгинус! Ты слышал! Этот молодой дурачок ничего не знает!

Филоник терпеливо ждал и поглядывал на старика с копьём, который, как ему казалось был в своём уме. Наконец, старик закончил хохотать и, подбежав к Филонику, схватил его за рукав

— Да я мог движением руки убить тысячи человек! — закричал он.

Филоник заметил, что у него в одном глазу было большое, на весь глаз, бельмо и старик наклонял голову, чтобы видеть одним глазом.

— Я мог пощадить тысячи человек! Тысячи! — крикнул он. — Я! Понтиус!

Старик закашлялся от крика и согнулся по полам, сплюнув кровь на пол, он продолжил.

— Я пощадил тысячи! Тысячи! А одного не смог… — он мелко затрясся и сел на деревянную кровать. — Но Он простил меня! Ты слышишь, солдат!

Старик подошёл к Филонику и, как бы оправдываясь, продолжал:

— Я говорил с Ним каждую новую Луну, именно тогда я смалодушничал и смыл со своих рук последнюю совесть. И Он меня прощал, всегда, но я себя — нет!

Старик опять закашлялся и схватился за копьё Лонгинуса.

— Слушай, старый ты пёс! Отдай этому центуриону копьё и подыхай быстрее, мы с тобой уже лет тридцать ходим лишнего на этом свете, — и Понтиус попытался вырвать из крепких рук солдата копьё.

— Оно его не выбрало! — сказал Лонгинус и с силой толкнул Понтиуса в грудь, худой старик отлетел под деревянную лавку и затих.

Филоник кинулся на помощь к старику и положил его на лавку, тот плакал.

— Я заслужил это, — вздрагивая говорил он. — Я, Понтиус Пилат, Прокуратор всех земель Палестины, заслужил это.

Филоник ничего не понимал в бессмысленном разговоре двух стариков, но взяв единственный треснутый глиняный стакан, налил в него вино и подал старику. Тот выпил, успокоился и усмехнулся, глядя на Филоника.

— Твой Нерон дурак, каких нет, уж поверь, — сказал он уже спокойным голосом. — Его ждёт гибель. Я видел такое, что могу предсказать жизнь любого.

Филоник усмехнулся и спросил:

— И мою?

— Ну конечно, юноша! Но, не буду. Делай, что должен сделать, но будь осторожен и не доверяй никому.

Он налил ещё вина и продолжил:

— У всех две судьбы, — Пилатес говорил уже уверенным голосом и походил на мудреца Сенеку, только был худой, с грязной бородой и в рваной тоге. — Первая судьба — это путь который человек не выбирает, а живёт, как того велит общество и таких большинство. Вторая судьба — это трудная дорога, по которой человек идёт один, его бьют и предают, его ненавидят и презирают, но он видит цель и движется к ней. Я — оказался на первом пути, я оказался слабым человеком. Я не смог пойти против.

Понтий глубоко вздохнул и сел рядом с Лонгинусом, обняв его, он сказал:

— Такие ошибки, которые совершили мы с тобой, друг мой, кровью не смоешь. Взамен надо отдать только жизнь.

— Я не отдам ему копьё! — упрямо повторил старый солдат.

— Ты стал старым, перестал понимать жизнь! — весело сказал Понтиус. — Копьё не должно служить человеку, старый ты пёс, оно должно служить силе!

Лонгинус нахмурил густые седые брови и только сильнее сжал копьё, Понтиус махнул на него рукой и указал Филонику место за старым столом.

— Я вижу, что ты сильный человек, — Понтий посмотрел Филонику в глаза. — Насчет будущего… У тебя дух крепче тела… Ну да ладно, не всякому хорошо знать свой удел. У меня есть одна просьба, солдат.

И Понтий откуда-то из под соломы, на которой он спал, достал длинный моток старой потёртой верёвки.

— Пришёл день, — тихо проговорил он. — Ты пришёл и это знак! Лонгинус, это знак! Знаешь, эта верёвка точно войдёт в Историю! Поверь старику!

— Верёвка? — переспросил Филоник, на какой-то момент он перестал думать, что этот старик — Понтиус Пилат, как он себя называл — был сумасшедшим, и вот, похоже он опять начал заговариваться, всё это центурион находил забавным.

— На этой верёвке повесился предатель, в котором была совесть, а во мне — нет! — Понтиус кинул верёвку на пол и опять повалившись на деревянную кровать мелко затрясся.

— Как я ему завидую! Я уже тридцать лет не решаюсь сделать это! Но сегодня, не смотря на Его прощения, я решусь! И ты, Лонгинус, отдашь ему копьё! — Понтиус жадно припал к кувшину с вином и, обливаясь начал пить.

— Приходи на рассвете, — отдышавшись сказал он. — И возьми с собой помощника, А то трудно будет меня вытаскивать из петли!

Понтиус почти вытолкнул Филоника за дверь и крикнул на последок:

— Эта моя последняя ночь! — и уже смеясь добавил. — И не ищи Его кости!

Филоник был рад покинуть этот дом с сумасшедшим стариком, и, выдохнув, направился по ночному городу к своему лагерю.

Только на второй день он вспомнил о том, что просил его этот безумный старик. Взяв с собой только оптиона он подошёл к знакомому дому. Дверь была заперта и внутри была тишина. Подозвав праздно шатающихся солдат по улицам, Филоник приказал выломать дверь. Каково же было их удивление, когда они увидели повешенного старика на верёвке и старого солдата в обмундировании, лежащего на полу, в нос ударил резкий запах разлагающихся тел. В углу стояло копьё.

— Носи это копьё всегда с собой, — сказал Филоник своему оптиону.

Обращаясь к солдатам, приказал:

— Тела сжечь за городом, прах развеять. О том, что видели — молчать.

По Риму поползли слухи, что секретная гвардия Императора везёт кости Иешуа Мошиаха из Рушалаима на обозрение, чтоб развенчать легенду о его Божественном происхождении и утихомирить всё более и более растущее поклонение ему римлян. Содержащие же под стражей его ученики должны были публично признать его останки, и тем самым снискать милость Императора и указать на человеческую сущность Иешуа. Слухи упорно подогревались и распространялись нанятыми ряженными на рынке. Через месяц в каждом доме не было новости важнее, чем прийти на площадь и поглазеть на кости мертвого человека. Всё реже стали собираться сподвижники Иешуа, всё меньше приходило народа. Как же так! — говорили они, ведь мы верили Ему! Верили его ученикам! Верили в нового Бога и новое Время! А Он оказался простым смертным! Какие жертвы были напрасны…

Нерон был доволен, первый раз он, применил бескровную политику, и какую! Его хитрые ходы, как он считал, оказались настолько гениальны, что погасили зарождение новой религии. Пребывая в эйфории, Нерон решил пощадить несчастных заблудших и даровать им жизнь, если те откажутся от Иешуа при всём народе Рима.

А Его ученики — Петар, Иаков и Павел, по указанию Нерона были переведены в одну просторную светлую сухую камеру, их стали лучше кормить. Им разрешил писать и читать. И даже передавать записи на волю.

Солдаты ещё не успели въехать в Южные ворота города, а толпа уже давила друг друга, чтобы посмотреть на телегу, под лохмотьях которой, в течении шестимесячного жаркого путешествия, лежали кости человека. Солдаты только успевали раздавать тычки и грозить оружием, но народ было не остановить, люди словно одичали. Они вступали в драку с солдатами и лезли по головам друг друга и пытались дотронуться до повозки. После небольшой стычки несколько горожан были смертельно ранены. Но и это не остановило любопытство толпы. Пришлось срочно вызвать подмогу. Центурия Филоника бежала по центральной улице, образуя коридор, раскидывая зевак и раздавая зуботычины особо назойливым. Наконец, взяв основной отряд в каре, они более-менее спокойно дошли до площади перед Сенатом. Рим бесновался — ну ещё бы! Останки самого Иешуа привезли на всеобщее обозрение и поругание.

Слухи, дошедшие до Императора о настроении плебса привели его в восторг. Он был возбужден от самого себя, он ходил и не мог отделаться от мысли, что Историю можно повернуть действительность одной неплохой идеей. К нему тут же вернулась прежнее веселье и беззаботность, он опять всех мог любить и прощать. Он позвал своего друга Перса и пару новых наложниц, чтобы отметить. Только с Персом ему было хорошо, только он мог его успокоить и дать верный совет. Нерон ненавидел Сенат, ненавидел Рим, ненавидел римлян.

В последнее время он стал часто возбуждаться когда его ближайший друг и советчик жестко насиловал наложниц на его глазах. По молодости лет Нерон любил, чтобы его ласкали сразу две наложницы. Потом Нерон стал вовлекать в свои любовные забавы молодых белокурых юношей с телами Аполлона. И не прочь был сам с ними позабавиться. И вот теперь, глядя, как Перс насилует наложницу, непрерывно хлеща её то по щекам, по груди, разбивая ей лицо в кровь, Нерон испытывал необъяснимое наслаждение. Он хрипел рядом, извиваясь, как мог своим жирным телом на молодой худой наложнице. Он всё время смотрел, что делает Перс, и не сосредотачивался на себе. У наложницы Перса всё лицо было в крови: кровь лилась из носа, на лбу и бровях были рассечения, она уже не кричала, а лежала, стонала и сплёвывала кровь.

— Кричи! — приказал ей Перс и ударил её по лицу, послышался хруст, кровь хлынула из носа ручьём. Перс продолжал её насиловать без устали.

— Змея! Змея! — приговаривал он, ударяя её по щекам.

Тут он задрожал и затих.

Наложница не двигалась, Перс, схватив её мощной рукой за волосы, вытащил из комнаты.

— Давай новую! — крикнул он в пустоту дворца.

Нерон запыхавшись скатился со своей наложницы на подушки.

— Перс, погоди, нам надо на площадь.

— Как скажешь, мой Император, — и, проходя мимо второй наложницы, замахнулся на неё здоровенным кулаком, что та сжалась в комок. — У! Змея! Повезло. Ладно. Вечером сдохнешь! Сладко будет!

12

Толпа немного успокоилась, кто-то догадался выкатить пять бочек вина на площадь — и теперь плебс больше занимала выпивка, чем кости какого-то мёртвого. Около бочек время от времени происходили стычки и это разгрузило напряжение на пехоту, охранявшую телегу из далёкого Рушалаима. После обеда на площадь с большой свитой приехал сам Император. На площади образовалась небывалая тишина, Нерон более двух лет не выходил к народу. Это было неожиданно. Все замолчали, ругань прекратилась, солдаты приветствовали Императора. Нерон уже решил, что сейчас он должен показать себя отцом всех римлян, хоть и нелюбимых ему. И поэтому он начал ласково и проникновенно.

— Граждане Рима! Я люблю вас! Я люблю этот город, как не любит никто! Я постоянно думаю о вас! — он сделал знак рукой и в толпу полетели монеты. Началась давка, люди хватали монеты, ползали выдирали друг у друга из рук. Нерон сделал ещё знак рукой и монеты полетели в толпу чаще. Раздался вой — народ дрался из-за динариев. Наконец, когда все монеты были собраны, Нерон, улыбаясь своему ходу, продолжил.

— Любите ли вы Императора, как он вас?

— Даааа!!! — взревела тысячная толпа, и двинулась к Нерону, солдатам пришлось потрудится, чтобы остановить первые ряды в порыве страсти.

— Мой Нерон, можно уходить, — сказал Перс, стоящий недалеко.

— Погоди, — Нерон испытывал возбуждение и страх перед огромной толпой, как гладиатор перед боем.

— Мой народ! Мои свободные граждане! Смотрите! Эти люди, — он указал на трёх стариков. — Утверждают, что их Иешуа Мошиах это новый Бог! Но посмотрите — это обычный человек, и к тому же уже мёртвый!

Нерон приказал открыть повозку, один из солдат сдёрнул мешковину и всем предстал скелет со сломанными костями. По толпе прошёлся вздох удивления.

— Приведите его учеников! — Нерон командовал как заправский центурион, всё шло очень хорошо.

Трёх стариков подвели к повозке.

— Смотри! Петар, твой Учитель всего лишь человек!

Седой старик, взглянул мельком на кости и громко крикнул:

— Вас обманывают, граждане Рима! Это кости горбатого старика! У него сломаны ноги и нет следов от гвоздей. Иешуа был молод! Он высок и строен! И он был распят! Вас обманывают!

По толпе прошёл шёпот. Лицо Нерона моментально поменялось и стало чернее тучи. Он что-то сказал на ухо своему охраннику и тот быстро уволок Петара внутрь здания. Через несколько минут они появились на крыше Форума. Старик стоял на коленях на самом краю и задыхался от такой быстрой ходьбы вверх.

— Эй! Старик! Ты признаёшь, что это кости твоего Иешуа? — громко крикнул Нерон.

— Нет, — еле-еле выговорил тот, часто дыша.

Стражник отпустил его и Петар под вздох толпы полетел с двадцатиметровой высоты, гулко ударившись о камни. Лужа крови медленно растекалась под бездыханным телом по серым камням. Толпа молчала.

— Подведите ко мне следующего старика!

Стражники подвели Павела, тот был в грязных лохмотьях и босиком.

— Ты! Признаёшь, что эти кости твоего учителя Иешуа? — без тени веселья спросил Нерон. — Или хочешь закончить свою жизнь также, как твой безумный друг?

Павел поднял на Нерона красные воспалённые глаза, улыбнувшись, он сказал:

— Он смотрит на меня и говорит — иди и не бойся!

— Кто смотрит? — испуганно переспросил Нерон.

Вместо ответа Павел закрыл глаза, раскинул руки в стороны и что-то шепча, запрокинул голову.

— Колдун! — нервно крикнул Нерон, и стоявший позади него Перс, не долго думая, схватил у стражника копьё и метнул в Павела.

Копьё прошло сквозь старика, но он так и продолжал стоять раскинув руки и запрокинув голову. Толпа римлян, увидев такое, пришла в исступление. Ещё бы! На глазах у всех случилось чудо! Нерон сидел, глядя на седого старика и боялся пошевелиться. Позади стоял Перс, он тоже никогда не видел, чтобы человек был бессмертный. По толпе начал идти шёпот, который усиливался.

— Нерон нас обманывает!

— Старик бессмертный!

— Его спасает новый Бог!

Первым в себя пришёл Перс, он подбежал к Павелу, сорвал с него серую грязную хламиду и всем предстало тощее тело с выпирающими рёбрами старого человека. На боку около сердца был свежий шрам от копья, который прошёл сквозь одежду по касательной к худому телу. Крови было совсем немного. Старик не прекращал шептать с закрытыми глазами. Нерон увидев, что никакого чуда нет, взбесился. Он взбесился из-за себя, из-за своей легковерности и трусости перед этим тщедушным стариком.

— Убей его! — прокричал он, быстро покидая площадь в сопровождении многочисленной охраны.

Перс кинул старика на землю и махнул рукой двум стражникам, те, подхватив Павела под худые руки, поволокли его на крышу Форума.

Нерон был в гневе, всё погибло! Вся затея пошла прахом! Проклятые горожане! Проклятый Сенат! Проклятый Рим! Он ещё раз убедился, что ненавидел этот город.

— Завтра я сожгу тебя! — крикнул Нерон стоя на терассе и потрясая толстыми кулаками в сторону Вечного города. — Перс!

Из глубины зала появилась долговязая фигура.

— А что там… с третьим стариком? — спросил Нерон. — Надеюсь, ты не оставил его в живых?

— Нет, мой Император. Я отрубил ему ноги, чтобы он не стоял, и руки, чтобы он не писал.

— Надеюсь, толпа ликовала?

— Кровь для плебса слаще хлеба, мой Нерон.

— Твои слова надо записывать, Перс!

— Это ты сказал, Император. В своих стихах.

— Я? Ха-ха-ха! Ну, пусть будет так!

У Нерона опять поднялось настроение.

— Эх, дорогой Перс! Что бы я без тебя делал!

Перс что-то крикнул на своём языке в тёмный коридор и незнакомый Нерону вооружённый арап привёл в помещение двух чернокожих девушек.

— Это кто? — удивился Нерон.

— Это мой помощник, прошу прощения, что не сказал, мой Император, он уже давно служит мне, — Перс и арап склонились на одно колено перед Нероном.

— Хм. Нет, дорогой Перс, я про это! — и Нерон указал на молодых негритянок.

Перс что-то шепнул арапу и тот, тут же вернулся с двумя молодыми индусками.

— Подарок. Если у тебя плохое настроение — эти невинные заморские дивы поднимут тебе его.

Нерон захохотал и, теребя одной рукой свою рыжею бороду второй держал за подбородок каждую из новых наложниц и оценивающе рассматривал.

— Где ты их достал, Перс? Таких молодых и… необычных?

— Нет ничего невозможного, мой Император. За этих четверых пришлось убить пять человек. Не сошлись в цене.

— Даже так! Ха-ха-ха! Перс, останься с нами!

— Нет, Император, они все твои, отдохни. И если прикажешь, мои верные солдаты сожгут этот город!

— У тебя уже есть свои солдаты? — смеясь, спросил Нерон.

— Да, всего три контубернии.

— Однако, не мало!

13

Эпихарида смущённо стояла перед Волузием, навархом флота. С усмешкой поглядывая то на неё, то на своих подчинённых, он согласился её принять у себя в каюте.

— Рамос! — крикнул он своему помощнику. — Принеси ко мне в каюту самые маленькие часы. У тебя будет мало времени, женщина. Своим присутствием ты вносишь беспорядок на мой корабль.

Волузий быстрым шагом спустился в каюту, Эпихарида последовала за ним. В полумраке помещения, Волузий молча перевернул песочные часы, тем самым давая понять, что предисловий не будет и тратить много времени на неё не собирается. Эпихарида гипнотически глядя на сыплющейся песок, быстро и сбивчиво заговорила.

— Я осталась одна. Все струсили и разбежались. У нас был план. Но, все струсили, — она поняла, что начала путаться, Волузий усмехнулся и посмотрел на часы, больше половины песка просыпалось.

Эпихарида тряхнула рыжей головой и начала сначала.

— Пизон, Сенека, Юний и один достопочтенный центурион являются заговорщиками против Нерона. Но по стечению обстоятельств наш план не удался, — она посмотрела на часы, песок просыпался.

Волузий немного нахмурясь, перевернул их снова, Эпихарида поняла — ей дают шанс.

— Наш план не удался, из-за глупой ссоры всех между всеми. И теперь никто не хочет мириться первым, но все хотят… — она замолчала и с ужасом посмотрела на Волузия, а можно ли ему доверять?

Волузий смотрел на неё уже без усмешки, уперев мощные руки в стол. Да, думала она, можно. Во-первых, они жили в детстве в одном квартале, и даже играли вместе, хотя это и мало значит, во-вторых, и это было главным, Нерон постоянно обделял его почётными званиями и наградами. На это и рассчитывала Эпихарида.

— Но все хотят его смерти… — закончила она несмело.

Волузий повёл бровью и усмехнулся.

— Смерти… — неопределённо произнёс он, и перевернул часы на бок, это значит что разговор либо закончен, либо мог продолжаться бесконечно.

— Рамос! — позвал капитан помощника, высокий молодой солдат тут же вошёл, загородив двери.

— Я здесь!

— Рамос… — Волузий размышлял, крутя песочные часы крупными пальцами. — Кляп в рот и связать её. Но! Очень аккуратно! Головой отвечаешь!

Эпихарида даже не шелохнулась, поняв, что проиграла. Рамос аккуратно связал ей руки сзади, взял белый платок, поданный Волузием и запихал ей в рот, на голову надел пыльную мешковину. Она почувствовала, как её перекинули через плечо и понесли вниз, в трюм. Положили на какие-то ящики покрытые тряпками. Пахло сыростью, за бортом было слышно, как плескалась вода.

— Отвезём её Нерону, ты будешь свидетелем её слов о заговоре. Она пришла ко мне, потому что я в опале, и она это знала. Ну что ж! Она права — Император действительно обходит меня наградами и званиями, так пусть она и послужит моей лояльностью к нему. И тебя, Рамос, я не забуду!

— Слава Императору!

— Брось, Рамос, мы здесь одни, если бы мне было выгодно, я бы вступился за неё и этих заговорщиков. Достаточно пять моих трирем и тысяча таламитов вооружённых гладиусами. И мы разнесли бы стражу во дворце Нерона пока песок не просыпался бы и вполовину! — Волузий поставил песочные часы и внимательно стал смотреть на сыплющейся песок. — К тому же этот достопочтенный центурион, как сказала эта рыжая, явно не захочет отдавать власть просто так. А Пизон, Сенека и Юний — они слишком богаты, чтобы с ними дружить. Нет. Выгоднее их всех сдать. Пусть будет плохой порядок, чем хороший хаос. Как считаешь, Рамос?

— Считаю, что нам не помешало бы золото этого болтуна Пизона.

— Вот! И я так думаю!

— Я хороший человек, Рамос?

— Нет, капитан!

— Вот я думаю, плохо быть хорошим человеком.

14

Центурион Филоник со своими солдатами безжалостно разгонял разбушевавшуюся и пьяную тысячную толпу римлян уже половину дня. Как только Солнце коснулось горизонта как все вдруг по команде успокоились и стали расходится. Устали все: и солдаты, которые раздавали зуботычины и били особо крикливых обратной стороной копья по рёбрам, и горожане, которые забыли причину своего гнева на Императора и хотели выплеснуть эмоции на солдат. Шумная толпа медленно расходилась: кто прихрамывал, кто держался за бок, а у кого всё лицо было в крови. Несколько человек осталось лежать на площади с отсутствиями признаков жизни. Филоник приказал погрузить их в ту же телегу, где лежали никому уже не нужные кости неизвестного и отправить всё на сожжение за город.

В это время к Филонику прискакал на белом жеребце его оптион Авакарий. Видя условные знаки, значащие, что вести плохие и не требуют отлагательств, центурион быстро передал командование помощнику и подозвал оптиона.

— Достопочтимый центурион! Плохие вести! — и они отошли в сторону.- Человек с моря знает, что Пизону грозит опасность.

Филоник приложил палец к губам.

— И ещё, известная вам вольноотпущенная, — оптион заговорил шёпотом. — Была лично схвачена навахром Волузием Прокулой. Что делать?

— Волузий! Мой старый друг, всего лишь десять лет назад, он был последним в саду, где убили Агриппину, а теперь он первый и самый обиженный на море! Первый офицер ничтожного Мизенского флота! — презренно бросил Филоник.

— Что делать, центурион? — ещё раз спросил оптион Авакрий.

— Пока не знаю. Единственное, что надо делать — это молчать. Передай своему человеку, чтобы был наготове и помог тихо исчезнуть в водах Тиреннеи моему старому другу Волузию. У него хватит крепости сделать это и вернуть пленницу?

— Если она на триреме, то он сделает всё, как скажешь, центурион.

— Передай ему, что я его не забуду.

В это время, солдаты расступились и перед Филоником возникли с десяток личной стражи Императора.

— Центурион Филоник! — громко крикнул старый деканус.

Авакрий и Филоник переглянулись и оптион осторожно взялся за ручку гладиуса.

— Велено срочно прибыть в покои Императора Нерона! — деканус вынул короткий свиток и вручил его Филонику.

Ну, значит это — ещё не арест — как бы говоря, переглянулись Филоник и Авакрий, арестованных не приглашают, и личная гвардия не сопровождает.

— Зачем? — осторожно спросил центурион, надевая шлем.

— Немедленно! — громко крикнул деканус и развернулся со своим небольшим отрядом.

— Не доверяй никому, — сказал напоследок Филоник. — Особенно Пизону.

Авакрий кивнул.

В просторном помещении дворца, куда привел центуриона деканус личной гвардии Нерона, было прохладно, за богатым столом стояло три резных кубка из слоновой кости и бордовое вино в уникальном стеклянном сосуде. Около стола стояла три небольших дивана. Филоник вспомнил о свитке, переданной ему деканусом, и только начал разворачивать его, сломив печать Императора, как услышал тяжелые шаги Нерона. За ним следовал долговязый длинноволосый человек с кудрявой длинной бородой.

— Вот какой ты, Перс, — прошептал Филоник, так близко любимчика Нерона он никогда не видел, но был наслышан, как и каждый горожанин Рима.

Нерон расплылся в противной слюнявой улыбке и кинулся целовать Филоника.

— Ты думаешь, я тебя забыл? Ты думаешь, я тебя не узнал? О! Какой ты стал сильный солдат! Ого! Какие у тебя крепкие руки! — так Нерон приветствовал Филоника, немного припрыгивая вокруг него и трогая своими толстыми пальцами то крепкие руки, то мощные плечи.

— Приветствую тебя, мой Император! — Филлоник, как и подобает, поприветствовал Нерона.

Перс стоял позади и, неприветливо смотря на Филоника, шевелил тёмными губами.

— Ты прочитал мой приказ?

Центурион упал на одно колено.

— Не успел! Мне вручили его только что! — и протянул его Нерону, ещё не развёрнутым. — Что бы там ни было, я выполню волю Императора.

— Отлично! А скажи, мне, за десять лет ты наконец-то научился пить вино? — и Нерон закатился смехом. — Ты пил, когда бы стражником и весь облился!

Рыжая сальная борода Нерон мелко тряслась от хохота и пухлый живот подпрыгивал.

Наконец, успокоившись, Нерон разлил вино по бокалам и подал Филонику и Персу.

— За встречу! Мой будущий сенатор Филоник! А как твоё второе имя? — спросил Нерон.

На секунду Филоник опешил.

— Авитус… — сказал он неуверенно, его никогда не спрашивали второе имя, и он его начал забывать.

— Ну, будущий сенатор Филоник Авитус, за будущее Рима! — и Нерон осушил бокал, за ним последовал удивлённый Филоник, Перс молча поставил полный кубок на стол, не переставая что-то недовольно шептать. Нерон сделал жест рукой, показывающий на свиток, Филоник развернул и начал читать. И чем дальше он читал, тем больше у него поднимались брови от удивления.

— Меня? Сенатором? Четверть состояния Пизона? Мне? — спросил Филоник, но тут же осёкся, глядя на Нерона.

— Этот негодяй затеял заговор. И я хочу его разорить, а его место в Сенате отдать тебе, как верному слуге Рима. Я помню, что ты помог мне десять лет назад. Вот — моя благодарность!

— Что же с ним будет? — осторожно спросил Филоник. — Он уважаемый человек.

— Я хотел отрубить ему руки, но Перс посоветовал отправить его в Нормандию навечно, а всё золото и слуг забрать.

Филоник был в смешанных чувствах — Нерон был вот — на расстоянии удара всегда его острого гладиуса, но то, что он пообещал Агриппине на мартовские иды при свете факелов — отомстить за неё — уже притупилось и забылось. К тому же их план раскрыт, а значит, скоро доберутся и до него. Какой Сенат! Срочно действовать! Он осторожно взялся за ручку гладиуса, и сделал шаг в сторону Императора, пока Нерон опять наливал вино, весело болтая. Но неожиданно подошел Перс со словами.

— Надо срочно взять этого сенатора! — заслонил Нерона и Филоник не решился напасть.

— Хорошо, — просто сказал Нерон. — Иди вместе с ним и возьмите солдат из личной гвардии.

Перс поклонился, накинул капюшон и вышел, за ним вышел Филоник. Идя по коридору, центурион слышал, как тот что-то недовольно бурчал и уже перестал обращать на это внимание. Как вдруг на выходе он получил неожиданный и сильный удар в лицо.

15

Пизон проснулся от хрипов своей наложницы и почувствовал, как что-то липкое и тёплое льётся ему на грудь. В темноте он увидел, как его белокурая нормандка, схватилась руками за горло и белки глаз закатились при тусклом свете факелов. Пизон закричал и вскочил голый с широкой постели. Судороги били белое тело наложницы, кровь заливала всё ложе и впитывалась в подушки. Пизон закричал сильнее и схватился за голову. Огляделся, кругом была тишина, только пузыри шли из горла убитой. Пизон пошарил рукой, чтобы схватить кинжал, который обычно лежал около кровати, его не было. Вдруг из тёмного угла вышла высокая тень в капюшоне и кинула ему одежду.

— Собирайся. Это — что бы без свидетелей, — коротко сказала тень низким мужским голосом и опять скрылась.

Пизон быстро вытер кровь с груди и оделся, всё ещё глядя на тело, нервно дыша, пошёл вслед за высокой тенью. Проходя по коридорам и спускаясь вниз, он увидел свою немногочисленную убитую стражу.

— Как так? Как так? — в ужасе шептал он, глядя в полумраке, как тут же получил резкий удар под ребра и упал бездыханный.

Очнулся он привязанный к столбу с кляпом во рту, в помещении с круглыми сводами и одним факелом на стене. Он замычал, пытаясь выплюнуть кляп, но ничего не получалось. Пизон опустил голову и заплакал, понимая, что его ждёт.

Солнце всходило над Римом. Торговцы уже тащили свои повозки на рынок, пахло свежим хлебом, закрывались притоны и лупинарии, внутренняя центурия Рима расходилась по домам. А в сырых подвалах тюрьмы ожидали своей участи заговорщики: напуганный Пизон, подчинившийся воле смиренный Сенека, пьяный, ничего не понимающий Юний, отчаявшаяся Эпихарида и избитый Персом Филоник. Все они, содержались в соседних камерах, ничего не зная друг о друге, наедине со своими мыслями.

Волузий ждал Нерона в том же зале, где вчера встречался с Императором Филоник.

— Ты считаешь, что я тебя обидел? — донёсся из глубины голос Нерон, капитан упал на одно колено.

— Нет, мой Император! Довольствуюсь достаточным!

— Хорошие слова! — Нерон обнял Волузия, Перс как обычно был позади.

— Все хорошие слова сказаны Императором! — капитан Мизенского флота был наслышан о ревностной слабости Императора к устной речи, и знал, что Нерон мог целый день слушать свои записанные изложения, не сомневаясь в своей гениальности.

— Сегодня ночью я скажу особенно хорошо! Мой Волузий! И ты со своими солдатами поможешь мне в этом!

— Достоин ли я такой чести?

— Ты самый достойный! Пошли! — он махнул рукой и из глубины коридора за Нероном двинулась контуберния охраны, которую Волузий не заметил.

Идя внутри каре охраны, Волузий невольно схватился за короткий кинжал, так они спустились в подземелье и прошли в просторное помещение. Солдаты воткнули факелы в стены. Около задней стены была дыба, на столе лежали разные плётки с запёкшейся кровью и кусками плоти. Вдоль одной и другой стен стояли мягкие диваны, под факелом у стены — высокий стол для записи. Волузий был в растерянности, его толкнул в спину Перс.

— Иди, собака, — сказал он негромко, Волузий оглянулся на него и шагнул.

— Ну, вот и хорошо, — весело сказал Нерон. — Садись рядом!

И сам сел на мягкий диван недалеко от стола, рядом сели Перс и два стражника. Волузий расположился недалеко от стражника. Не разоружили! Странно! Мелькнула мысль, и он ещё крепче сжал рукоять кинжала. Нерон сделал жест и тут же в помещение ввели заговорщиков: Пизона, Сенеку, Юния и Эпихариду. Руки у них были связаны и во рту были кляпы. Как только Пизон с Сенекой увидели дыбу, они громко замычали и забились в руках солдат, которые их вели. Уж кто-то, а они точно знали, что это и не раз сами присутствовали на допросах. Юний был с похмелья и никак не мог прийти в себя, он тихо мычал и дрыгался. Эпихарида молчала, когда её привели, и только увидев дыбу и всех заговорщиков, громко зарыдала, насколько мог позволить кляп. Последнего приволокли под руки Филоника, идти он не мог — лицо было разбито, глаз вытек, зубы сломаны. Он еле дышал. Голого, его кинули под дыбу. Увидев его, Эпихарида завизжала, все остальные заговорщики вжались в стенку и застонали. Волузий, сидевший недалек от Нерона подскочил было к Филонику, но тут же ему навстречу поднялся огромный солдат и упёр в грудь гладиус.

— Филоник! Как же так! — в сердцах крикнул капитан.

— Ну, дорогой Волузий! Хочешь забрать отсюда своего друга?

— Хочу! — не раздумывая ответил Волузий.

— Э, нет. Заберёшь завтра. Если ты сделаешь всё, как я скажу.

Нерон посмотрел на заговорщиков, те с ужасом замычали и завращали глазами, глядя на Волузия.

— Я не палач… — тихо проговорил он, и опустил голову.

— Я знаю! — Нерон был весел. — У тебя будет другой приказ, а пока иди и собери к вечеру со своих трирем две когорты солдат. А это будет тебе моим подарком.

Нерон сделал знак рукой и у Пизона вытащили кляп, и развязали руки. Тот заорал, что есть мочи, пока не получил по лицу от здоровенного солдата.

— Пизон, который мог убедить целый Сенат, теперь орёт, как торговка. Позор! — Нерон подошёл к нему и плюнул в лицо.

Он сделал знак солдату.

— Подвесить центуриона.

Двое солдат быстро скрутили Филонику руки за спиной и подвесили его на дыбу, тот захрипел и изо рта потекла кровь. Эпихарида было бросилась к нему, но была отброшена ударом сапога, всё того же крупного солдата.

— Пизон, ты же отдаёшь десятину своих богатств Волузию? Ведь так? — усмехаясь спросил Нерон, сенатор тот час закивал.

Волузий пытался скрыть удивление на лице

— Конечно, мой Император! — сказал, заикаясь и глядя как на верёвке висит Филоник.

— И дом ему отдаёшь?

— Конечно! Отдаю!

— Скажи, Пизон ты был в заговоре?

— По глупости! Император! Это всё он! — Пизон указал трясущейся рукой на Филоника. — Этот сектант нас всех совратил и сбил с пути! И она!

Он резко повернулся и показал на лежащую Эпихариду.

— Записал? — Нерон повернулся к помощнику, который записывал показания.

— Да, мой Император.

— Запиши ещё, сенатор Пизон половину своего движимого и недвижимого имущества с благодарностью дарит своему Императору. Ведь так?

— Да, Нерон…

— И уезжает навечно в Нормандию. Немедленно.

— Немедленно?

Нерон сделал жест рукой вверх и верёвки на дыбе подтянулись, Филоник застонал.

— Да! Да! Немедленно! — скороговоркой пролепетал Пизон, и упал, заплакав, перед Нероном на колени. — Немедленно…

— Подпиши и иди, — спокойно сказал Нерон, выпивая вино. — У меня хорошее настроение.

Всё ещё не веря, что он услышал, Пизон, стоя на коленях смотрел то на Филоника, то на Нерона, то на лежащую на полу Эпихариду, затем резко встал, подписал признания и быстро побежал, оглядываясь и всё ещё не веря такой развязке.

— Ну а ты, старый пёс Сенека! Ты-то куда? — Нерон подошёл к старику, вытащи кляп и вылил ему на лысину остатки вина из бокала.

Тот сипло задышал.

— Прости, Император! По глупости! — часто дыша, сказал старик.

— Нет, дорогой мой Сенека Луций, ты слишком умён, чтобы делать глупости. Тебе такое не простится.

Сенека посмотрел на висящего на дыбе Филоника и сказал.

— Император, разреши, я это сделаю сам. Я стар для пыток.

Нерон налил себе вина, немного подумал и, обратившись к Персу, сказал.

— Проследи. И, я тебе не разрешаю, я тебе приказываю! — он повернулся к помощнику за столом. — Император приказал Сенеки Луцию самостоятельно распрощаться с его поганой жизнью до заката.

Он отхлебнул вина, подумал и добавил.

— А также его верной спутнице жене, потому как они состояли в тайной переписке с сектантами.

— Но это не так! — Сенека вскочил.

— А теперь будет так! Или ты хочешь… — и Нерон взял плеть с крючками, на которых висело засохшее мясо. — Что бы били твою жену вот этим?

Сенека в ужасе сел на лавку, глядя на крючья.

— Теперь это так! Потому что это написано!

Старик опустил лысую голову и руки его затряслись.

— Брось! Старый пёс! Перс! — Нерон обратился к своему верному другу. — Отправь кого-нибудь из своих людей, чтобы они проследили. А то этот мудрец перехитрит смерть!

— Позволь хотя бы быть рядом со мной моему близкому другу Аннею. Одной рукой я буду держать жену, другой — Аннея.

— Кто — этот Анней?

— Мой давний друг. Врач.

— Врач — это хорошо. Врачу можно, — сказал довольный Нерон.

Перс встал и что-то крикнул в темный коридор на своем языке. Трое, в таких же черных накидках с капюшонами бесшумно подошли из темноты к Персу. Тот что-то тихо говоря им, указывал на Сенеку, те закивали.

— Иди с ними, старик и не бойся, — сказал Перс Сенеки. — Они приведут твоего врача и будут с твоей семьёй до заката, пока вся дурная кровь не покинет твоё поганое тело.

16

Сенека сидел в своём кабинете и быстро писал завещание дрожащей рукой. Вокруг стола, на полу были разбросаны книги и груды свитков. Анней, которого в ужасе привезли неизвестные в капюшонах, стоял перед Сенекой и умолял со слезами на глазах не лишать себя жизни.

— Не могу, — коротко сказал тот. — Я дал слово Нерону. Уж если не держать слово перед Императором, то перед кем его держать, дорогой Анней? Помоги лучше собрать книги!

Слуги приходили с большими плетёными корзинами и Сенека распоряжался какие книги и свитки куда грузить и отвозить.

— Вот, — он наконец закончил писать завещание и поставил свою сургучную печать. — Недеюсь, ты это передашь. Здесь я завещаю тебе пергаменты врачевателей Искандера Великого, но с условием, если я умру быстро, как и моя жена. И ещё, я не хочу видеть, как она умирает. Понимаешь меня? Проследи, друг Анней.

Раздав последние распоряжения своим слугам и помощника Сенека обнял жену и, встав посредине большой просторной комнаты с белым мраморным полом, разделся по пояс. По углам тихо сидели помощники Перса в капюшонах, их лиц видно не было. Жена Сенеки, Паулина, встала напротив, заголив запястья.

— Погоди, — сказал Сенека усмехаясь. — Я не смогу смотреть, как ты умираешь, я этого не переживу.

Паулина упала на колени, обняла его худые ноги, обтянутые уже жёлтой старческой кожей и зарыдала.

— Анней, ты всегда лечил меня от болезней, теперь вылечи меня от жизни!

Анней молча подал Сенеки короткий острый кинжал. Сенека, поцеловал его, посмотрел в окно. Солнце только коснулось краёв высоких кипарисов

— До заката как раз… — он не закончил, кинжал выпал. — Анней, я так привык жить!

Сенека закрыл лицо руками и всхлипнул. Люди Перса зашевелились и зашептались.

— Может… яд, — тихо спросил Анней, что-то пряча в рукаве.

— Яд для трусов! А я — гражданин Рима!

Сенека резко поднял кинжал правой рукой и полоснул себя по запястью левой руки, вскрикнув, он упал на колени, выронив кинжал. Паулина вскрикнула и отпрянула от него. Кровь медленной струйкой потекла из раны. Раненой левой рукой Сенека поднял кинжал, поняв свою ошибку, он вытянул правую руку и ударил кинжалом, что осталось силы, по сгибу руки. Кинжал на треть вошел в плоть, рассекая сухожилья. Сенека застонал, запрокинув голову. Руки плетьми повисли вдоль тела, он сидел на коленях, кровь медленно вытекала. Стояла полная тишина.

— Сенека… — тихо позвал Анней со слезами на глазах.

Сенека повернул голову.

— Солнце ещё не зашло? Я обещал Императору…

— Не зашло, Сенека…

Кровь медленно текла из ран на руках старика, вокруг него была уже маленькая лужа крови. Кожа приобретала бледный цвет. Сенека сидел на коленях и тяжело дышал. Напротив на полу лежала его жена Паулина и тихонько выла, закрыв лицо руками.

— Анней, — тихо позвал Сенека, тот быстро подошёл. — Кровь не бежит…

Анней осмотрел глубокие раны и действительно — они запеклись, кровь загустела и не вытекала.

— Неверное, это вся, — сказал Сенека и криво улыбнулся. — На ногах…

— Что? — не понял Анней.

— Режь мне жилы на ногах! Ты врач! Ты знаешь!

— Но…

— Режь! — и Сенека сделал движение рукой в сторону кинжала.

Анней взял кинжал со скользкой от крови ручкой и так и стоял с ним.

— Сейчас эти, — Сенека кивнул на помощников Перса. — Воткнут мне его в сердце, пока ты будешь думать.

— Тебе надо в горячую воду, и тогда… И так будет легче… — Анней обнял его.

Сенека кивнул. Анней поднял его и понёс в ванную, слуги уже наполнили её горячей водой с благовониями. Сенека откинулся в белой каменной ванне и застонал, опустив руки в горячую воду. Кровь розовыми полосками растекалась по воде, скручивалась, и постепенно окрасила всю воду в красное.

— Хорошо… — прошептал Сенека, улыбаясь. — Как там Солнце? Не зашло? А то я уже плохо вижу.

Жена Паулина и Анней держали его за руку.

— Я иду вслед, — сказала Паулина. — Пусть моя кровь соединится с твоей, Сенека Луций. Мудрейший из мудрейших.

Она медленно и с гримасой ужаса провела по левому запястью острым кинжалом и, охнув, бросила его на пол.

— Как же больно! — вскрикнула она.

Кровь брызнула яркой струёй, окропив лицо Сенеки, она села около ванны и морщась опустила в ванну руку, второй рукой обняв мужа. Вода из розовой быстро становилась ярко-красно, а лицо Паулины всё бледнее и бледнее. Она всё слабее и слабее обнимала Сенеку за шею, пока не закатила глаза и подхваченная Аннеем упала рядом с ванной. Из раны на руке продолжала обильно вытекать кровь. Во дворе послышался шум, ржание коней, крики и топот. В помещение забежал запыхавшийся Волузий.

— Нерон прощает вас! — прокричал он на ходу.

— Что? — Анней был в замешательстве.

— Нерон прощает Сенеку и его жену… — сказал уже почти безнадёжно глядя на кровавую воду, в которой лежал Сенека

— Помоги! — быстро прокричал Анней и начал обматывать рану на руке у Паулины.

Волузий вытащил тёплое бездыханное тело Сенеки из ванной и положил на кровать. Кровь из ран уже не выбегала. Анней туго перемотал рану на руке Паулины и перенёс её на мягкие подушки.

— Дайте горячего вина!

Анней напоил Паулину горячим вином, лицо у неё порозовело.

— Ну? — спросил Волузий.

— Может выжить, — неопределённо сказал он.

— А старик Сенека?

— А где ты был так долго? — зло сказал врач.

Волузий хмуро отвернулся и медленно ушёл.

Солнце заходило за дома, Паулина открыла глаза и взмахнула раненой рукой.

— Сенека…

В доме было тихо. Холодное тело мудреца лежало на кровати, рядом сидел Анней, по щекам которого текли слёзы. Он держал в руках пузырёк с ядом, так и не решившись его выпить.

17

Волузий сидел мрачный и злой около костра, позади расположились и ждали его команды три когорты солдат– пятьсот отборных пехотинцев, снятых с трирем. Рамос, его правая рука и верный помощник проходил между рядами и проверял, всё ли в порядке.

Он получал приказы от трибуна, он согласен получать приказы от центуриона, он даже был согласен получать приказы от декануса, если надо, но от какого-то бродяги, которого Нерон зовёт Персом! И это его — наварха Мизенского флота! Который шёл на тараны в Северном море на своих кораблях! И пережил не один шторм на юге Африке! Какое унижение! Им будет командовать какой-то оборванец с помоек Рима! Нет! Волузий решительно встал. Теперь до него доходила мысль заговорщиков. Эх! Это ведь он виноват в том, что их раскрыли, это ведь он сдал Нерону Эпихариду! И, в общем-то, косвенно, причастен к смерти Сенеки. Такие невесёлые мысли обуревали капитана, пока он ждал приказа от Нерона.

Чёрный конь с Персом неслышно подлетел к солдатам Волузия.

— Ты! — крикнул Перс капитану. — Отрабатывай награду нашего Императора! Собака!

И кинул к ногам Волузия маленький свиток с приказом. Никто, никто никогда так не поступал с навархом Мизенского флота Волузием Проклом. Даже, когда тот был в опале, и Нерон посылал его в самые смертельные сражение в надежде больше не увидеть Волузия, то делал это с почтением через своих подданных. А здесь… Тысяча глаз смотрели на своего командира. Тысяча глаз и Рамос в трёх шагах от него, готовый первый вонзить гладиус в грудь долговязому. В полной тишине все ждали развязки. Волузий усмехнулся и нагнулся за приказом, долговязый Перс покачивался в седле.

— Рамос! Факел! — крикнул Волузий протянул руки назад, Рамос подал командиру большой факел.

Волузий осветил приказ Нерона масляным факелом и посмотрел на Перса, который сидел на коне и казался выше копий солдат.

— Понял? Собака. Будешь жечь Рим с той стороны! — и Перс махнул рукой куда-то вдаль.

Волзуий, не долго думая, сунул в морду лошади горящий факел, лошадь вздыбилась, и Перс, не ожидавший такого, слетел с лошади на спину. Обожженная лошадь погнала, Перс попытался было вскочить, но был тут же пронзён насквозь гладиусом Волузия. Оружие вошло по самую рукоять, припечатав его к земле. Перс захрипел и схватился за рукоять, пытаясь вырвать его из своей груди. Он был жив, клинок прошёл по правой стороне груди чуть пониже ключицы. Волузий молча стоял рядом и смотрел, потом поджёг свиток и бросил на Перса.

— Вот вам мой приказ! — крикнул солдатам Волузий. — Расходитесь по домам!

— Капитан! Смотри! — Рамос указал на горизонт.

Вдали, где на горизонте чернели верхушки домов Рима, виднелся небольшой дым.

— Вот мой приказ солдаты! Мы не будем поджигать Рим, как требовал Император! Расходитесь по домам! Бегом! Рамос! Неси хвороста! Много хвороста!

Дым на горизонте повалил сильнее, пламя вырисовывало контуры крыш, через некоторое время чёрный дым застелил половину горизонта, противно запахло гарью. Солдаты с Рамосом принесли охапки хвороста.

— Кидайте! — указал Волузий на Перса, его завалили сушняком.