Бесплатный фрагмент - Тыловик

Тыловик

Продолжение повести «Окруженец»

Я пришел в себя от дикого воя, открыл глаза и увидел летящие по небу огненные стрелы. А вдали, на полгоризонта, поднималось багровое зарево. Ну вот, наверное, помер я все-таки и направляюсь прямиком в ад. Хотя дорогу туда могли бы сделать и получше, очень уж трясет. Да и тело все болит немилосердно. Но это даже радует, скорее всего, живой я, у мертвых ведь ничего не болит, они даже не потеют. Что же, это уже лучше, надо бы и осмотреться. Я как-то неловко повернул голову и тут же потерял сознание о острой пульсирующей боли.

В следующий раз я очнулся, непонятно через сколько времени, от полузабытого запаха. Сначала долго принюхивался и лишь потом открыл глаза. Все точно — больница какая-то, скорее всего госпиталь, и находится он, похоже, в городе, потому что кирпичный. Надо попробовать восстановить в памяти последние события, я немного поднапрягся, и это мне удалось. Значит, все мои усилия не пропали даром, я у своих. Открыв глаза, я обвел взглядом палату, хотя это была и не палата в обычном смысле, а какая-то конура на две койки. Ладно, пусть будет так. Теперь надо и собой заняться, я попробовал пошевелиться, и это к меня получилось, значит, все не так уж и плохо. У меня перебинтована только левая рука и правая нога, но это уже детали. Главное, что все в комплекте, ничего не оторвано, и это радует.

Приподняв голову, я снова медленно осмотрелся. Хотя, здесь и смотреть было не на что — две койки, тумбочка между ними и стул возле входной двери. И все! А еще был человек с перебинтованной головой на соседней койке, который лежал, отвернувшись к стене. Это хорошо, что есть сосед, а то уже задолбало одиночество. Откинувшись на подушку, я прикрыл глаза, но тут же услышал тихий скрип пружин. И до меня донесся знакомый голос:

— Ну что, болезный, очухался? Здорово, Витек!

Я повернул голову — точно — это старший лейтенант Дремов, и губы мои, сами собой, расползлись в улыбке:

— Здорово, Вовка! Как сам-то?

— Нормально, лейтенант, скоро оклемаюсь.

— А что с тобой, ранен?

— Да нет, слава Богу!

— А чего тогда дохлым прикидывался в танке?

— А когда подбили, то звезданулся с ходу об какую-то железяку, вот и вырубился. Спасибо тебе большое, Витек! Спас меня.

— Да ничего, Володь. Свои люди, сочтемся. Ну, и что с тобой?

— Голова пробита и сотрясение ума. Очень сильное, даже ходить не могу. Как поднимаюсь, то сразу блюю, и ноги ватными делаются.

— Ничего, все пройдет со временем. Ты отдохни немного, а то тебе говорить тяжело.

Мы немного помолчали, но я не вытерпел:

— Володь, о Ваньке слышал что-нибудь? Как он?

Дремов тяжело вздохнул и ответил, но не сразу:

— Ты его уже мертвым приволок, Вить. Спас он тебя, даже убитый. У него все тело было изрешечено пулями.

Он скрипнул зубами и через силу произнес:

— Как решето, все в дырках.

Я даже застонал от этого известия, потому что была у меня надежда, что жив капитан Борисенко. Но отдал свою жизнь за меня. И я произнес вполголоса:

— Может, и не надо было спасать его из плена? Возможно, что живым бы остался.

Но разведчик все услышал:

— Ты чего, заговариваешься? Какой такой плен?

Мне пришлось рассказать ему все о чем мы умолчали, когда знакомились. Но Володька меня успокоил:

— Ты не переживай, Витек. Это война, и ты не бросил его умирать на ничейной земле. А может быть, он и тогда уже был мертв? Этого никто не знает. Так что, не кори себя, лейтенант.

Мы надолго замолчали, думая каждый о своем. Но все же мне были интересны события, о которых я не имел ни малейшего понятия. Поэтому я и потревожил Дремова:

— Скажи, Вов, а «язык» как?

— Да нормально! Допер меня в лучшем виде. Я ведь, когда очнулся возле танка, так потом сознания инее терял больше. Все помню.

— И что он? Так и не дернулся?

— Да хотел сделать что-то непотребное, но я его быстро успокоил. Приставил к виску твой «парабеллум», и все в норме. Только благодаря вам с Ванькой мы остались живы, весь огонь немцы сосредоточили на вас. А кабану только кожу содрало на голове шальной пулей. В общем, доехал я благополучно, а потом послал наших вам навстречу. Вскорости вас и притащили.

— А дальше что?

— Дальше нас с кабаном доставили в блиндаж к командиру полка. Я указал ему место, где танки немецкие кучковались, и он долго разговаривал с кем-то по связи. Потом мне стало хуже. Помню, погрузили нас на полуторку и повезли куда-то.

— Кого это нас?

— Тебя, майора пленного с сопровождением, меня, санинструктора. И тело капитаново. По-моему, Еще были какие-то два бойца, но точно сказать не могу. А здесь мы находимся уже четвертые сутки. Это школа бывшая, а тут, наверное, кладовка была. Ведра, швабры, тряпки и прочая дребедень.

— А я так, без сознания, и валялся все это время?

— Конечно, ты же сильно много крови потерял. Но ранения у тебя легкие, навылет. Во всяком случае, врачи так говорят.

— Это уже хорошо! Послушай, Володь, а что это за шум такой был по дороге? Или мне почудилось?

— А это наши «катюши» жгли немецкие танки. Мне так кажется, но «катюши» работали — это точно.

— А что это такое? В первый раз слышу.

— Это, Витя, реактивные минометы. Наше секретное оружие, больше я ничего не знаю. Их еще под Ельней впервые применили, немцы от них в ужас приходят. Даже говорят, с ума сходят. Вот так-то!

— Ничего себе! Да с таким оружием мы их быстренько вынесем отсюда вперед ногами!

— Не говори «гоп», Витек. Немцы — это тебе не румыны какие-нибудь, и справиться с ними будет не просто. Но мы это сделаем. Извини, Вить, надо отдохнуть.

Дремов прикрыл глаза и затих, а я не мог успокоиться от новых впечатлений, поэтому и лежал с открытыми глазами, как сова, честное слово. Надо побыстрее выздоравливать, а то выгонят немцев без меня, обидно будет. Поэтому, для начала, я уселся на койке. Голова кружилась и немного побаливала, но вполне терпимо. В это время вошла молодая медсестра, негромко справилась о моем здоровье, протянула какие-то пилюли и проследила, чтобы я их проглотил. Строго-настрого приказала лежать и вышла за дверь. Но я не думал ей подчиняться и стал осторожно разминать забинтованные конечности.

— Ты куда навострился, Витек?

Оказывается, что Дремов наблюдал за мной:

— На войну решил дезертировать? Боишься, что без тебя все закончится? А, лейтенант?

Я ему в ответ недовольно буркнул:

— А ты чего подсматриваешь. Следить за мной нанялся, что ли?

Дремов вдруг посерьезнел, нахмурился и как-то зло произнес:

— Ты говори, да не заговаривайся, товарищ лейтенант. За такие слова можно и в пятак получить.

— А вот это еще мы будем посмотреть, товарищ старший лейтенант. Много на себя берете. Смотрите, как бы коленки не подогнулись. Иначе ваше лицо может встретиться с полом, причем с разбега.

И, сказав друг другу эти обидные слова, мы, как по команде, отвернулись каждый к своей стенке, при этом отчаянно засопев. Но долго это не могло продолжаться, и через некоторое время я услышал какие-то всхлипывания. Медленно повернулся и увидел такую картину — обхватив перебинтованную голову руками, Дремов смеялся, но его лицо искорежила гримаса боли, а из глаз текли слезы. Я даже оторопел немного:

— Ты чего, Володь? Что случилось-то?

И продолжал напряженно за ним наблюдать. Через некоторое время Дремов успокоился:

— Мы с тобой, как дети малые, Витек! Совсем недавно со смертью, можно сказать, чай пили, а теперь лаемся друг на друга.

Я тоже повеселел:

— Да уж, хорошо еще, что плеваться не стали. Ты извини, Вов, не хотел я тебе обидные слова говорить, вырвалось как-то!

— И ты извини меня, лейтенант. Должен благодарить, а вместо этого накинулся с упреками. Прости!

— Ну, ладно! Будем жить, старлей!

Мы крепко пожали друг другу руки, тем более, что лежали почти впритык, между койками лишь узенькая тумбочка.

— Володь, чего-то есть хочется. Когда кормить-то будут?

— Скоро ужин будет, потерпи. Здесь, в этой конуре, вообще не понять, сколько времени. И у тебя часы остановились.

Я машинально глянул на свои руки, но часов на них не оказалось, ни на левой, ни на правой. Переведя свой недоуменный взгляд на Дремова, я услышал:

— Да вот они, на тумбочке лежат. Честные ребята, тебя принесли и часы положили, не сперли, хотя могли. А ужин в шесть часов принесут, скоро уже.

И действительно, минут через десять вошла сестричка и принесла кашу и чай, все жиденькое, но с кусочком хлеба. Свою порцию я проглотил почти моментально, а Дремов протянул мне и свою миску:

— На вот, хлебай, Витек. А то у меня аппетита нет никакого.

Я, конечно, долго ломаться не стал, и вторая порция каши исчезла в моем пузе так же быстро, как и первая. А Дремов попил чайку и серьезно так сказал:

— Тут одно дело нехорошее предстоит тебе, лейтенант.

— А что такое?

— Да приходил уже ко мне один из особого отдела. Все выпытывал, как и почему? Ну я ему все, как было, и рассказал. И про тебя расспрашивал, я все и поведал, с твоих слов, конечно.

— Рассказал, так рассказал! Что в этом такого?

— Да от меня он быстро отлепился, а вот тебе, похоже, нервы потреплет. Не верит ничему. Говорит, не может такого быть, и все! Уперся, как баран. Сегодня-то уже не явится, а вот завтра точно нарисуется. Так что, готовься!

— А чего мне готовиться, Володь! Не экзамены ведь сдаю, расскажу все как было, и делов никаких.

— Не все так просто, Витя! Гнилой какой-то человечишка, не даст он тебе покоя.

— Ладно, по пустякам не надо землю рыть. Все будет нормально!

В это время зашла медсестра за грязной посудой, и я попросил найти для меня костыль. Она клятвенно пообещала просьбу мою исполнить, а Дремов с завистью спросил:

— Желаешь прогуляться? Я бы тоже не прочь, но башка моя не хочет мне это удовольствие предоставить.

Я понимающе кивнул, а потом спросил:

— Слушай, Вов, а где мои документы? Надо же будет представиться этому особисту.

— У начальника госпиталя должны находиться, больше негде.

Вернулась медсестра, причем с костылем, как-будто он ее ждал за дверью. Я имею ввиду костыль, слишком быстро все получилось.

Я поблагодарил сестричку и сразу попытался встать, но ничего не получилось. В положении «стоя» голова отчаянно закружилась, и пришлось быстро приземляться на пятую точку. Дремов приказал не унывать и поддержал меня, пока только морально:

— А ведь тебе повезло, Витек.

У меня от этой неудачи настроение было на нуле, и я недовольно посмотрел на старшего лейтенанта. Но он демонстративно этого не заметил и продолжил:

— Левая рука и правая нога. Что может быть удачнее? Только наоборот! Поэтому можно костылем пользоваться. А если бы по другому вышло, то тебе и не встать бы. Усек?

Черт побери! А ведь он прав! А я как-то об этом и не задумывался. Я благодарно ему кивнул и предпринял вторую попытку. На этот раз я остался стоять некоторое время. А вот с третьей попытки мне удалось сдвинуться с места. Два неуверенных шага с костылем, и я уже у входной двери. Потом вопросительно посмотрел на старлея, он меня перекрестил и пафосно произнес:

— Иди с миром, сын мой! Иди и возвращайся непобежденным!

Я осторожно вышел в коридор и прислонился спиной к стенке. Это, действительно, была школа, а наша конура находилась почти в самом конце коридора, между туалетами, мужским и женским. Это меня почему-то развеселило. Задержись я во вражеском тылу еще на несколько часов, и оказался бы в отхожем месте. Как говорится, последнему поросенку место у самой…

По коридору ходило множество народа — врачи, сестры, санитарки, легкораненые. Никто из них не обращал на меня никакого внимания, зато я не мог оторвать взгляда от родных лиц и глупо улыбался во весь рот. Наверное, со стороны выглядел полным придурком. Но я, на самом деле, был счастлив! Надо же, оказывается бывает и такое!

С трудом доковыляв до противоположного конца коридора, я повернул обратно и заметил дверь с табличкой «Учительская». Надо бы заглянуть, может начальника госпиталя увижу. Я постучал и вошел в кабинет, там сидела полная пожилая женщина и не спеша пила горячий чай. Причем, чай в стакане был, явно, натуральный. Я поздоровался, она поспешно поставила стакан на стол и, даже не поздоровавшись, спросила:

— Ты чего вылупился, больной? Что нужно?

Я даже оторопел от такой незамаскированной грубости:

— Простите, я хотел бы видеть начальника госпиталя.

— У нас здесь ординаторская, а начальник на втором этаже, в кабинете директора школы. Понятно тебе? И нечего тут шляться без дела. Надоели уже!

Она отвернулась к окну и продолжила прихлебывать свой чай. Мне ничего не оставалось, как вежливо попрощаться:

— Спасибо, добрая женщина! Вы очень любезны.

От неожиданности она раскрыла рот, потом побагровела, как свекла, и медленно произнесла, почти по слогам:

— Чего, чего? Шел бы ты отсюда, интеллигент несчастный! А то ходят и ходят! Ползают, как тараканы, прости господи.

Я теряюсь против откровенного хамства, поэтому мне ничего не оставалось, как покинуть помещение, оставив последнее слово за наглой теткой. Не спеша я вернулся в свою конуру и уселся на кровати. Володька открыл глаза и насмешливо посмотрел на меня:

— Прогулялся, турист? Как там на воле?

— Да лучше бы не ходил!

— Не принимай близко к сердцу, Витек! Такие тетки везде имеются, куда ни сунься.

— Только настроение испортила, зараза!

— Да она уже и забыла про тебя, завтра и не вспомнит. Ладно, давай отдыхать.

Я с ним согласился, но уснуть не мог долго. И все из-за этой жабы в белом халате. Будь она неладна!

2

А с утра началась какая-то свистопляска. После скудного завтрака кто-то постучал к нам в дверь, причем, очень настойчиво. Я отозвался, вошло какое-то чудо в форме НКВД и представилось:

— Лейтенант Дубонос, сотрудник Особого отдела армии.

Он уставился на меня кругленькими глазками и спросил своим чудесным голоском:

— Вы — лейтенант Герасимов, не так ли? Мне необходимо с вами побеседовать.

Голос у него был, действительно, замечательный — как-будто железом по стеклу. Я, забыв ответить, с изумлением смотрел на этого, с позволения сказать, офицера. Метра полтора ростом, мордой вылитая крыса, гимнастерка почти до колен — такой вот деятель стоял передо мной и пытался изобразить большого начальника. Для важности своей персоны даже щеки надул, недоносок. Нет, на Дубоноса он явно не тянул, ему бы больше подошла другая фамилия. Допустим, Слюньков. Конечно, эта партийная кличка ему под стать. Все это мгновенно пронеслось у меня в голове, а этот не самый удачный представитель рода человеческого уже нетерпеливо переступал с ноги на ногу:

— Я жду!

С трудом удержавшись от приступа смеха, я медленно поднялся и представился. «Слюньков», покачиваясь с пятки на носок и заложив руки за спину, строго посмотрел на Дремова и проскрипел, обращаясь ко мне:

— Я жду вас в кабинете начальника госпиталя, лейтенант Герасимов! И постарайтесь не задерживаться, это не в ваших интересах.

Он быстро развернулся и исчез за дверью. Я недоверчиво посмотрел на Дремова:

— Тебя тоже этот заморыш допрашивал? Как- то несерьезно это.

— Ты на внешность его не смотри, Витек. Вцепится, как клещ, не оторвешь.

— Что же ты меня заранее не предупредил? Я чуть было не расхохотался.

Дремов только руками развел, а я сказал:

— Ладно, пошел я. А то этот «Слюньков», наверное, уже извертелся на пупке!

— Кто-кто? Слюньков? Слушай, Вить, а это ему больше подходит.

— Вот именно!

— Ты, все-таки, поосторожней там. Может поймать на какой-нибудь мелочи.

Я внимательно посмотрел на Дремова и процедил сквозь зубы:

— Значит, и ты мне веришь не до конца, старший лейтенант?

— Да ладно, я просто предупреждаю. Удачи тебе!

Идти не хотелось, но это было необходимо, и я поковылял за дверь. Потом долго, минут десять, карабкался на второй этаж, нашел кабинет начальника и постучал. Из-за двери ответил мягкий и приятный голос:

— Входите!

Осторожно войдя, я увидел невысокого худощавого человека с пробивающейся сединой и довольно аристократической внешностью. Разглядев под распахнутым белым халатом его воинское звание, я представился:

— Лейтенант Герасимов. Разрешите войти, товарищ военврач второго ранга.

Он кивнул, подошел ко мне вплотную и протянул руку:

— зачем же так официально. Можно просто — Сергей Иванович, Иванов. Кстати, вот ваши документы.

— Позвольте!

Чекист почти вырвал из рук доктора мои бумаги. Сергей Иванович ничего не сказал, только изумленно приподнял брови и, обращаясь ко мне, произнес:

— Присаживайтесь, Виктор Владимирович. Вот сюда, на диванчик, пожалуйста.

Я благодарно кивнул и неуклюже уселся на предложенное место. Военврач собрался было уходить, но Дубонос неожиданно сказал:

— Вы можете остаться, Сергей Иванович! У нас секретов нет! Ведь правда, Герасимов?

— Конечно, товарищ лейтенант НКВД!

— Ну что же, тогда приступим к делу. Рассказывайте, Герасимов!

— Что конкретно рассказывать, Дубонос?

Тот неожиданности закашлялся, чуть было не задохнулся. Хорошо, что доктор постучал его по спине, и «Слюньков» быстро оклемался:

— Что за обращение, лейтенант?

— Вот именно — лейтенант! Я имею звание лейтенанта Красной Армии и попрошу обращаться ко мне, как положено по уставу.

Дубонос недовольно проскрипел:

— Рассказывайте по порядку, лейтенант. С самого первого дня и до последнего, когда вас притащили в наши траншеи.

Я сосредоточился и начал свой рассказ. Говорил довольно подробно, но все равно, рассказ мой не занял много времени. Военврач слушал заинтересованно, иногда удивленно хмыкая. А вот этот особистский заморыш постоянно сверлил меня своими крысиными глазками, иногда заставляя нервничать. Но я сразу вспоминал дремовские предупреждения и быстро приходил в норму. Наконец, я замолчал и, не мигая, уставился на особиста. Это ему не понравилось, и он стал нервно постукивать карандашом по столу. Вскоре, успокоившись, особист криво усмехнулся:

— Что же, сказочку красивую вы тут нам предоставили, лейтенант. Больно уж гладкую и удобную. А вы как считаете, товарищ военврач?

Но доктор ответить не успел, вошел какой-то человек и сказал, обращаясь к нему:

— Извините, Сергей Иванович! Обед готов, пробу снимать будете?

— Конечно, конечно! Я сейчас приду.

Потом обратился к нам:

— Извините, товарищи, дела!

Особист улыбнулся, но как-то нехорошо:

— Ничего, ничего, Сергей Иванович. Мы понимаем, служба!

Еще раз извинившись, доктор ушел. А огрызок этот изменился в лице и прошипел в мою сторону:

— Ты вот этому докторишке сказки свои рассказывай. А мне всю правду выложишь, иначе по другому будем разговаривать! Понятно тебе, ублюдок?

Мне очень сильно захотелось схватить его за шиворот и ударить об пол. Ударить так, чтобы осталась только кучка дерьма и сапоги, но я сдержал себя и медленно проговорил, причем сделал это довольно спокойно:

— Слушай сюда, тыловая крыса! Я тебе всю правду рассказал! А если хочешь проверить, то дуй во вражеский тыл и опроси свидетелей, хотя это бесполезно. Они все там!

Я указал пальцем на небо, а потом продолжил:

— Видно придется и тебе туда отправиться. В срочную командировку, но только билет у тебя будет в одну сторону.

С особистом случилось что-то непонятное. Он то бледнел, как моль белая, то краснел, как рак вареный. И все это молча, лишь беззвучно открывая рот. Я даже забеспокоился:

— Эй, лейтенант! Ты смотри не сдохни, а то я точно под трибунал попаду. Сбудется твоя вековая мечта, и приму я геройскую смерть возле какой-нибудь стенки.

Особист медленно отдышался, отходя от приступа ярости, и проскрипел:

— Все, кончай балаган. На сегодня хватит, завтра продолжим. Ты же не один у меня изменник Родине. Вас таких раком до Москвы не переставишь!

И, уже окончательно успокоившись, добавил:

— И выздоравливай побыстрее, будь любезен! Очень хочется мне в другом месте с тобой поговорить, под протокол и без свидетелей. И запомни — ты у меня на особом счету. Бывай здоров!

Он неторопливо вышел из кабинета, а я остался сидеть и крепко задумался. Может быть, я зря так резко разговаривал с этим обмылком. Он теперь на меня здорово обозлился и просто так не отстанет, сделает все возможное, чтобы отдать под трибунал. Да, не хватало еще этого. Выжить в тылу врага и погибнуть от своих же. как предатель. Вот попал!

В это время отворилась дверь, и зашел начальник госпиталя:

— Вы меня извините, молодой человек! Но я ненароком услышал окончание вашего разговора и хочу предупредить. Вы поосторожней с этим Дубоносом, он страшный человек.

— Ничего, доктор, и пострашней деятели встречались на моем пути.

— Да, это так. Но это были враги, и вы поступали с ними по законам военного времени. А этот в доску расшибется, пока не отдаст вас под суд.

— Товарищ военврач, да не что меня судить! Поймите!

— Я-то понимаю вас, Виктор. А вот особист вряд ли, человек он никудышный и мстительный. А вы успокойтесь, идите пообедайте, да отдохните. Вам выздоравливать нужно.

Он пристально посмотрел на меня и тихо добавил:

— Но с этим торопиться не стоит.

Я пожал протянутую руку и поковылял в свою конуру. Дремов поджидал меня с нетерпением:

— Ну, слава Богу! А то я уже подумал, что загребли тебя под белу рученьку, и маешься ты где-нибудь в кутузке. Ладно, давай рассказывай! Я, пока шел до места, уже успокоился, и поэтому рассказал все довольно мирно. Но Володьку было не так-то легко обмануть:

— Послушай, Витек. Достанет тебя этот козел. Но вот что делать, ума не приложу.

— Да и я без понятия. И почему я должен доказывать, что я не собака, а волк. Почему, а?

— Знаешь что, Вить. Я так думаю, что пока ты здесь лечишься, тебя не тронут. А уж потом… А что будет потом, никто не знает. В общем, давай ешь, да ложись. Война войной, а отдохнуть надо.

— Поесть бы мне не помешало, это точно!

Я быстренько умял нехитрый госпитальный обед, до этого проглотив какие-то пилюли. Потом улегся и попытался заснуть, но бесполезно, из головы никак не шел разговор с особистом. С немцами было намного легче, от них можно было укрыться, удрать, в конце концов. А еще их можно было пострелять, а с этим Дубоносом неясно, что и делать. Бежать от него глупо, убивать еще глупее! Еще найдутся старательные «труженики» тыла. Вообще-то, он точно выразился, этот обмылок недоделанный, раком их до Москвы точно не переставишь. Почему-то эта мысль меня рассмешила, я успокоился и заснул.

И приснились мне эти «Слюньковы» в большом количестве. Они стояли согнувшись один за одним, со спущенными штанами. Великое их множество уходило за горизонт. А мимо них шел, почему-то, Володька Дремов с большой деревянной лопатой. И с огромным удовольствием шлепал этой самой лопатой по голым задницам. Но звук при этом был глухой, как-будто доносился издалека. А тысячи дубоносов ядовито ворчали что-то себе под нос.

В этом месте я проснулся, но необычный сон еще держался у меня в голове. Я по-идиотски заулыбался и посмотрел на Дремова. Тот лежал с открытыми глазами и напряженно вслушивался. Я тоже невольно напрягся и тут же услышал те же самые звуки, что и во сне. Определенно что-то случилось, да и в коридоре было как-то шумно и неспокойно. Звуки эти, несомненно, были фронтовой канонадой, и я посмотрел на Дремова:

— Что такое, Володь?

— Не знаю я! Или что-то случилось, или одно из двух. Сходи, Витек, на коридор и разузнай там. Что за шум такой. Отчего так славяне забеспокоились?

Когда я вылез из конуры, то коридор напоминал растревоженный улей. Люди суетливо сновали туда-сюда без всякой видимой цели. Я попытался остановить санитарку и узнать, отчего такой переполох, но она отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, и побежала дальше.

Наконец, я заметил одного человека, который вел себя совершенно спокойно на фоне остальных. Это был раненый с перебинтованными головой и рукой. Он стоял и спокойно курил козью ножку, не обращая никакого внимания на суету вокруг себя. Вот к нему-то я и поковылял, старательно уворачиваясь от спешащих людей. Он тоже меня приметил и с интересом наблюдал, удастся мне устоять на ногах, или нет?.Но добрался я до него благополучно:

— Здорово, земляк! Что случилось-то? Чего они зашуршали, как тараканы?

— Да говорят, немцы в наступление пошли.

— Ну и что? Пошли и пошли, что здесь такого, война ведь!

— В том-то и дело, что оборону вроде бы прорвали, и шпарят сюда немцы без всякого сопротивления. Но это только так говорят, у страха глаза велики. Я, лично, в это не верю. Это же не июнь-месяц, уже научились немцу по соплям давать. Сам-то как думаешь, браток?

— Я тоже так думаю, что не должны наши отступать без сопротивления.

Он глубоко затянулся и удовлетворенно произнес:

— Вот видишь, не один я такой. Да и эти сейчас успокоятся, надоест им метаться, как крысам в клетке. А вот и доктор!

Действительно, на площадке между первым и вторым этажами появился начальник госпиталя и неожиданно громким и твердым голосом сообщил:

— Товарищи! Я прошу вас не поддаваться панике. Это верно, на передовой идет тяжелый и кровопролитный бой. Но это же война, товарищи! Поэтому попрошу всех успокоиться. Нет, не прошу, а приказываю! За неисполнение приказа в военное время — под трибунал! Без всяких разговоров! И вот еще что, сегодня вечером подойдет санитарный поезд, будем эвакуироваться. Всем разойтись!

После выступления военврача народ начал успокаиваться, а мой собеседник докурил свою самокрутку и сказал:

— Ну вот видишь, браток. Все в порядке, доктора здесь уважают и слушаются.

Потом поднял вверх указательный палец и солидно добавил:

— Потому что, человек! Ну ладно, браток, выздоравливай, может еще и встретимся в поезде.

Он развернулся и ушел, а я похромал к себе. Володька там уже заждался, наверное. Когда я вошел, он сидел на койке, и я даже удивился:

— О, у тебя прогресс, сидишь уже!

— Ладно, все это потом. Что разузнал-то? Вроде бы все успокоилось.

Я рассказал ему ситуацию во всех подробностях. А Дремов через некоторое время задумчиво произнес:

— Неспроста все это, ох, неспроста, Витек! Наверное, прут все-таки немцы дурниной!

— Слушай, Володь. А наш госпиталь далеко от передовой? Сколько ехали-то?

— Да не знаю я, часа два прошло, примерно.

— Значит, километров сто. Это же совсем рядом.

Дремов согласно кивнул:

— Надеюсь, что успеют нас отсюда убрать, а то как-то неудобно в таком положении с немцами встречаться.

— Да, скорее всего, они здесь пленных брать не будут, постреляют и все. Калеки-то зачем им нужны? Ладно, проскочили! Слушай, а как твоя голова, когда сидишь?

— Сейчас нормально, а поначалу кружилась, да и в висках ломило.

— А на ноги не пробовал вставать?

— Пробовал, ничего не выходит, сразу падаю.

— Со временем все пройдет, попробуй еще.

Дремов снова зашевелился и попытался встать, но ничего не получилось. Он тяжело опустился на койку и грустно вздохнул:

— Вот видишь, Витек. Чертов гроб железный!

Он стукнул кулаком по тумбочке, но я ему возразил:

— Между прочим, этот гроб помог нам к своим выскочить! Забыл что ли?

И тут я сделал умное лицо:

— А еще он прикрыл нас своим могучим телом от вражеских пуль и осколков. Да его наградить за это надо!

Дремов, наконец, засмеялся:

— Ага, именной шашкой!

Я тоже не отставал от него:

— И табличкой с надписью — «Немецко-фашистскому танку Т-4, погибшему смертью храбрых, за спасение красных командиров».

И мы расхохотались, забыв о надвигающейся опасности. В это время в дверь постучали, и вошел Сергей Иванович:

— Я вижу, что у вас все в порядке. Как сказал классик: «Бойцы вспоминают минувшие дни». Вы в курсе, что сегодня госпиталь эвакуируется?

Мы одновременно кивнули, а доктор продолжил, обращаясь ко мне:

— Вот ваши документы, товарищ лейтенант! Я, конечно, нарушаю инструкцию, но уверен, что так будет лучше. А ваших, извините у нас нет.

Это он Дремову, а тот понимающе кивнул:

— Конечно, откуда они у вас? Я же в поиск уходил без всяких бумаг. А вышли мы на участке соседней армии, я же сказал об этом Дубоносу. Он должен был запрос сделать в мою часть. Хотя неизвестно, где она сейчас находится? Перемешалось все.

— Ничего, разберутся. А медицинские бумаги останутся у меня, понятно?

После утвердительного ответа доктор продолжил:

— Сейчас принесут вашу одежду. С этим у нас строго, сохраняем все, что было у раненых.

Мы переглянулись:

— Доктор, а…

Сергей Иванович приложил палец к губам:

— Понял. Это немного позже. Сейчас вам сменят повязки, а после можете переодеться.

Он глянул на меня:

— Хотя вам, молодой человек, будет сложновато.

— Ничего, товарищ военврач, как-нибудь упакуемся!

Доктор поднялся:

— Ну хорошо, оставайтесь. Я зайду через полчасика.

Он вышел, почти сразу пришла медсестра и поменяла повязки. Только пришлось ее попросить, чтобы потоньше бинтовала. К тому же, экономия перевязочных средств. Потом пришел санитар и принес нашу одежду. Дремову я помог одеться почти без проблем, а вот самому-то пришлось несладко. Из Володьки помощник был никудышный, я извивался, как червяк, но все-таки одеться мне удалось. А вот с обувью вообще беда. Левый сапог я натянул, а голенище правого пришлось разрезать финкой. Которая, к моему удивлению, не пропала, а была положена в этом же сапоге. В конце концов, я справился и с этим. Еще предстояло натянуть комбинезоны — Володьке пятнистый, а мне танковый. Общими усилиями одолели и эту проблему. А вот фуражка моя пограничная имела довольно жалкий вид — вся мятая, грязная и, к тому же, на ней имелись два пулевых отверстия. Я просунул в них пальцы и показал Дремову.

— Надо же, снова повезло тебе, Витек! Мог бы и остаться на ничейной земле. Отвечать я ему не стал и принялся приводить свой головной убор в надлежащий вид. Нельзя сказать, что это мне удалось, но получилось, более или менее, прилично.

В дверь снова постучали, и вошел доктор, держа в руке саквояж:

— Молодцы, собрались уже. А я вам подарочки принес.

Он присел на стул, оглянулся на дверь и быстро достал из саквояжа наши пистолеты. И мы так же быстро сунули их за пазухи. Наверное, Бог все-таки есть, потому что в этот момент к нам заглянул Дубонос, причем без стука. Подозрительно оглядев нас, он только пробурчал:

— Ну-ну.

И испарился, как дух. Доктор поднялся, выглянул в коридор и сказал:

— С нами поедет, тыловой воин.

Потом задумчиво посмотрел на Дремова:

— Подождите меня немного, товарищи. Я сейчас, мигом.

Через несколько минут он принес красивую трость и протянул ее Дремову:

— Возьмите, товарищ старший лейтенант. Вам она пригодится.

Дремов стал отнекиваться, мол, неудобно. Но доктор и слушать не желал:

— Это же не моя трость. Ее полковник один оставил. Ушел на своих ногах. А ее оставил на память.

Дремов продолжал упираться:

— Неудобно, товарищ военврач!

Но доктор уже выходил из себя:

— Молчать! Я вам приказываю, товарищ старший лейтенант!

Дремову ничего не оставалось, как коротко ответить:

— Есть!

И взять трость. А доктор успокоился:

— Вот и ладненько! Можете выходить на свежий воздух, скоро транспорт начнут подавать. Удачи!

Мы попрощались, и он ушел. А мне пришла в голову одна интересная мысль:

— Послушай, Дремов, а ведь ты скоро полковником станешь!

— С чего ты взял? До полковника мне еще, как до луны.

— А вот смотри! Пистолет у тебя полковничий, трость полковничья. Не к добру это!

— Ладно, не скалься. Давай лучше попробуем ходить.

Он медленно поднялся, опираясь на трость. Я видел, как мелко-мелко дрожала его рука, державшая полковничий костылек. На лице выступили крупные капли пота, но Дремов продолжал стоять, уставившись в одну точку на стене. Все это происходило молча, не до разговоров было. Через некоторое время старлей прошептал:

— Давай попробуем, Витек.

Я «подошел», и он оперся на мое здоровое плечо. Мы немного постояли, привыкая, а потом я шумно выдохнул:

— Вперед, товарищи командиры.

Да, это надо было видеть! Мы ползли, как громадная каракатица, двигая вразнобой всеми своими конечностями. Вот тут-то я и услышал знакомый голос:

— Эй, браток! Не спеши, а то успеешь!

Нас догнал мой давешний знакомец, одет он был в форму пехотного старшины. Он подставил свое плечо Дремову, и они пошли вперед. У них получалось гораздо лучше, да и я почувствовал себя увереннее и старался не отставать от них. Пока что это мне удавалось. А на школьном дворе уже вовсю кипела работа. Непрерывно подъезжали и отъезжали грузовики и конские повозки, увозя тяжелораненых на вокзал, а по дороге тянулась вереница людей, идущих пешком. Вероятно те, кто мог ходить, решили добраться до санитарного поезда своим ходом. А фронтовая канонада доносилась все ближе и ближе. Старшина прислушался и сказал:

— Километров пятьдесят отсюда. Скоро немчура может и здесь появиться. Ну что, похромали дальше?

Только мы собрались идти, как во дворе появилась «эмка». Легковушка подкатила к самому крыльцу, из дверей школы вышел особист с двумя автоматчиками, они уселись в машину и укатили. Старшина плюнул себе под ноги и пробурчал что-то нечленораздельное. Мы с Дремовым переглянулись. Да, фрукт этот энкаведешный особой симпатии у раненых не вызывал. Мы потихоньку пошли вперед, но через некоторое время старшина не выдержал:

— Надо же, сволочь какая, хуже Гитлера!

— А ты чего, старшина, с Гитлером на короткой ноге, что ли?

— Да ну его! Это же я так! Еще и трибуналом грозился. Теперь вот на вокзал покатил, и в поезде покоя не даст, поганец!

Он внезапно остановился и угрюмо посмотрел на нас:

— Ребята, а вы того…?

— Не боись, старшина! Все мы здесь такие, одним миром мазаны. Пошли дальше!

Немного погодя Дремов спросил:

— Давно воюешь, старшина?

— Два месяца уже, по мобилизации призвали.

— А ранения где получил?

— Там и получил, на передовой.

— А особист чего пристал?

— Самострел подозревает. Делать мне больше нечего, как самому себя калечить. Это и немцы могут сотворить, с толстым удовольствием.

Дремов, с деланным равнодушием, протянул:

— Ну-у! Тебе-то легче, старшина.

— Почему это? А вы что такое натворили?

— А мы с той стороны притопали. Так что за нас этот Дубонос взялся всерьез.

Так мы потихоньку и двигались к вокзалу, но Дремов начал уставать, и ноги у него стали заплетаться. Признаться, я тоже выдохся, но вида пока не подавал. Я даже попытался пройти без костыля, и это мне удалось, боли особой не было. Значит, действительно, пуля только дырку сделала в мясе, и она скоро зарастет. А вот с рукой дело гораздо хуже, временами вступала такая дикая боль, что даже в голове мутилось. Ничего, в тылу вылечат, еще схлестнемся с немцами, гадом буду!

Старшина все же заметил, что с нами не все в порядке и предложил присесть на обочине:

— Вы погодите, ребятки, я сейчас что-нибудь организую. Рановато вы в пеший поход подались. Я мигом!

Он вышел на большак и развернул обратно едущую к госпиталю подводу. Ездовой не возражал, ему даже лучше было, рейс короче. Старшина был доволен своей расторопностью:

— Вот вам, ребятки, гужевой транспорт. Можно сказать, персональный. Грузитесь, в ногах правды нет!

Мы на фамильярность старшины не обиделись, да и возражать не стали. Ему было уже под сорок, мы ему почти в сыновья годились. Конечно, ехать лучше, чем идти. Но ехать пришлось медленно, потому что большак был весь в ухабах, а тряска нам с Дремовым противопоказана. Старшине было все равно, он разговаривал с ездовым, временами о чем-то споря. По дороге мы прихватили еще одного бойца, сидевшего на обочине, и через полчаса были на станции.

Вопреки ожиданию, на перроне царил полный порядок. Погрузка раненых в вагоны велась организованно, без паники и лишней суеты. Заметно было, что для персонала санитарного поезда это не первая поездка на фронт. Значит, с такими опытными людьми не пропадем.

Здесь же разгружался эшелон с пехотой, и бойцы помогали грузить раненых. Заметно, что солдаты молодые и необстрелянные, но война уже наложила на них свою печать. Они всматривались в раненых, желая и, в то же время, не желая увидеть знакомые лица.

Уже совсем стемнело, когда пришла наша очередь. Нам помогли забраться в вагон и показали места, все прошло очень четко. Примерно через час погрузка была закончена, и мы тронулись в путь, вглубь своей Родины. Я вспомнил молодое пополнение и мне, почему-то, сделалось стыдно. Я ухожу, а они остаются, и через пару дней большинство из них падет на поле боя. Но зато те, кто останется в живых станут опытными бойцами, и немцы от них горя схватят не один раз. На войне ведь быстро взрослеют, только один бой, и человек становится другим. Но это мое личное мнение, и навязывать его я никому не буду. Наверняка, найдутся несогласные, а спорить с ними я не желаю. И не хочу!

Вскоре все утряслось, по вагону прошли медсестры, проверяя состояние раненых. Это нам можно отдыхать, а у них тяжелая работа, не позавидуешь. Мы с Дремовым оказались на нижних полках, напротив друг друга. А над нами — пехотный старшина и молодой солдат, которого мы подобрали по пути на станцию. Все, почему-то, подавленно молчали, чувствуя какую-то неловкость. Каждый ушел в себя, начал копаться в своих мыслях, и это дело надо было прекращать. Так можно, черт знает, до чего докопаться, поэтому я и обратился к старшине:

— Послушай, старшина! Давайте знакомиться, в конце концов.

А Дремов продолжил:

— С конца-то наконец, концом-то по концу!

Попутчиков удалось расшевелить, они заулыбались, а старшина представился:

— Старшина Полищук, Иван.

Пришла очередь молоденького солдата:

— Рядовой Волков, Андрей.

Мы, по очереди, сделали то же самое, но старшина все же недоверчиво спросил:

— Неужели это правда, товарищ лейтенант? От самой границы топаешь?

Я засмеялся:

— Ну да! А что, по мне не видно, что ли?

— Да так сразу и не скажешь! Надо же в первый раз слышу такое. Сам бы не видел, не поверил бы ни в жизнь. Как говорится, крест на пузо, и яйца под топор!

А Дремов его подначил:

— Ты, старшина, еще и не такое услышишь. Волосы встанут дыбом, поверь мне.

В разговор вмешался и парнишка с верхней полки:

— Товарищи командиры! А можно мне сказать? Я тоже про случай один слышал в госпитале.

Дремов усмехнулся:

— Давай, Андрейка! Трави помалу, только слишком не завирайся, а то не поверим.

— А я что? Я, как слышал, так и расскажу. Дело было так. Трое наших разведчиков возвращались от немцев и еще «языка» волокли с собой.

Старшина даже приподнялся на локте:

— Ну-ка, ну-ка! Я тоже кое-что об этом слышал.

А парнишка продолжил:

— Перейти через траншеи не было никакой возможности. Они угнали два танка, перебили роту пехоты и уничтожили на передовой артиллерийскую батарею. Потом доехали до наших траншей, расстреляли по немцам весь боекомплект и остались невредимыми. Вот это подвиг, я понимаю!

Он даже вздохнул:

— Сейчас, наверное, уже по ордену получили. А я в первом же бою пулю в грудь. И все, отвоевался. Ни медали, ничего, только дышать больно.

Тут его перебил старшина:

— Я тоже это слышал, только по-другому немного, но это ничего не меняет. А ты, пацан, не переживай, будет еще и на твоей улице пень гореть!

Он замолчал. А потом жестко произнес:

— Нам бы только сейчас выстоять, на первый удар отмахнуться. А потом полегче будет.

Взглянул на нас и спросил:

— А вы как думаете, товарищи командиры?

Я решил немного поправить настроение старшины Полищука:

— Насчет чего? Насчет отмахнуться, или насчет пленных танков?

— А про то и про другое.

— Значит так, товарищ старшина. По первому случаю мы с тобой соглашаемся. А вот со вторым неувязочка, не верим! Это, скорее всего, были танкисты. А не какие не разведчики.

— Нет точно, разведчики!

— Ну, тогда танк был всего один, ведь правда, старший лейтенант?

Я посмотрел на Дремова, и он согласно кивнул. Рядовой Волков встрял было в разговор:

— А…

Но старшина оборвал его:

— Помолчи, пацан! Ведь это же они!

Тот ничего не понял:

— Да кто они-то, товарищ старшина?

— Разведчики эти самые, балда! Как же я сразу не разобрался? Ведь все сходится!

Рядовой Волков недоуменно переводил взгляд то на меня, то на Полищука, а тот уже раскипятился не на шутку:

— И комбинезоны у них в масле и бензином воняют, и пришли они с той стороны. И особист этот долбанный к ним прицепился, как клещ. Точно, они это!

Он так рассуждал, как-будто нас тут и не было, зато остальные раненые заинтересовались слишком уж бурным поведением старшины. И один из них прикрикнул:

— Не пыли, пехота! Людям отдохнуть надо, не в санатории находимся, старшина!

Тот препираться не стал и голос понизил без всяких возражений:

— Ну признайтесь, товарищи командиры. Народ должен знать.

Дремов посмотрел на меня и предложил:

— Ну что! Надо рассказывать, лейтенант. Иначе они от нас не отвяжутся, да и напридумывают, черт знает что! Потом не отмоешься. И шум в вагоне ни к чему, людям действительно надо отдыхать.

Я с ним согласился:

— Валяй! Только покороче. А то у меня уже глаза слипаются.

Народ набился в наше отделение, как килька в банку, и даже, кажется, перестал дышать. А Дремов выдержал паузу и начал рассказывать. Да, в нем умер великий артист, он изобразил все в лицах, даже немного приукрасил, но получилось очень впечатляюще. Заканчивая свое эффектное повествование, он обратился к рядовому Волкову:

— Вот видишь, Андрейка, как все получилось? Ни медалей, ни орденов, ни благодарностей в личное дело от начальства. Я бы сейчас не отказался оказаться в Москве и получить какую-нибудь награду из рук товарища…

Он наморщил лоб, немного призадумался и добавил:

— Ну, скажем, Буденного! К тому же, Семена Михайловича! Вот и все, ребятки. Послушали сказочку на ночь, а теперь расходимся и баиньки, до утра. Завтра милости просим к нам, но выступать будет другой товарищ.

Дремов картинно указал на меня:

— Вот, Герасимов Виктор Владимирович, лейтенант пограничной стражи.

Потом добавил уже серьезно:

— Все, бойцы! Отбой!

Раненые нехотя разошлись, для них это дремовское выступление стало хоть каким-то развлечением в унылой госпитальной жизни. Наверное, у них тоже немало геройских историй, но рассказ разведчика потряс, кажется, всех. Завтра они ждали продолжения, но не знали, что для многих из них этого завтра уже не будет. Никогда!

3

А утром начался ад. Мы проснулись от дикого воя паровозной сирены, потом послышался гул самолетов, и нас стали бомбить. Спросонья никто ничего не понимал, и появились первые признаки паники. Вот это и было самое страшное. Мы находились в замкнутом пространстве под вражескими бомбами. Обстановка для многих совершенно непривычная и поэтому опасная вдвойне.

В окна вагона было видно, как фашистские самолеты заходят на бомбежку. Это — невыносимое зрелище, все казалось ненастоящим, как-будто в кино. Но это было далеко не кино, а ощущение какой-то нереальности все же сохранялось. Эти ублюдки без всякого зазрения совести расстреливали санитарный поезд, битком набитый израненными людьми. Красные кресты на крышах вагонов не останавливали их. С передней и задней платформ непрерывно лаяли наши зенитки, впрочем, не причиняя нападающим никакого вреда. Среди всего этого грохота до меня донесся голос Дремова:

— Почему они не останавливают поезд, Вить? Сейчас же раздолбают всех к чертовой матери!

Я только пожал плечами, потом осторожно высунул голову в окно, посмотрел вперед и сразу все понял:

— Скоро лес, Володь! Машинист до него тянет. А здесь открытое пространство, перестреляют всех, как в тире.

— А далеко до леса?

— Да черт его знает, точно не разобрать. Где-то с полкилометра.

Володька успокоился и с уверенностью сказал:

— Значит, дотянем!

Я взглянул на него, но ничего не сказал, но его уверенность, каким-то непостижимым образом, перешла ко мне. Я начал воспринимать происходящее более реально. В конце вагона послышался громкий голос:

— Товарищи, я майор Степанов. Приказываю сохранять спокойствие! Паникеры будут расстреляны на месте! Помощь придет!

Конечно, это был чистой воды блеф, но люди начали успокаиваться, и это было очень хорошо, ведь паника — злейший враг солдата. В это самое время вагон прошили две пулеметные очереди, и послышались крики и стоны. Наверное, бомбы закончились, и немцы открыли по составу пулеметный огонь, а наших зениток уже не было и слышно. Следующая очередь прошла наискось через наше отделение, мимо моих ног и дремовской головы. Раненый мальчик, рядовой Волков, был убит наповал. А старшина Полищук получил пулю в грудную клетку и теперь корчился на полу в конвульсиях, пуская изо рта кровавую пену. У него было пробито легкое, мы ничем не могли ему помочь, и через несколько минут он умер. А немцы пулеметными очередями продолжали расстреливать беззащитных людей. В нашем вагоне то и дело слышались стоны и проклятия, а вскоре он стал наполняться дымом. Я снова выглянул наружу, состав втягивался в лес. Впереди нас горели два вагона, и от их дыма и в нашем уже нечем было дышать. Состав понемногу сбавлял скорость, и ходячие раненые уже выпрыгивали из вагонов. Это было безумием, но люди не хотели оставаться в готовых гробах.

Но вот огонь перекинулся и наш вагон, дышать стало совсем трудно, и мы решили пробираться к заднему тамбуру. Передний уже горел, и выбраться через него было невозможно. Вдруг раздался громкий взрыв, резкий толчок, и поезд остановился. Тяжелораненые попадали с полок, отовсюду доносились крики и стоны. Мы находились уже близко к тамбуру. Нам удалось удержаться на ногах и очень скоро мы стали выбираться из вагона. Хорошо, что насыпь была не очень высокой и, с грехом пополам, мы все же оказались на свежем воздухе и сразу поковыляли к лесу, который находился метрах в десяти от железнодорожного полотна. Укрывшись за деревьями, мы наблюдали за погибающим поездом. Мы сами еле-еле держались на ногах и ничем не могли помочь своим товарищам. Господи, Из пылающих вагонов были слышны вопли заживо горящих людей, возле самых путей лежали убитые и раненые, несколько человек суетилось около штабного вагона. Это было страшно, очень страшно!

Я посмотрел на небо, самолеты уже улетели, но там появилась еще одна опасность. Это были многочисленные купола парашютов. Я толкнул Володьку и заорал:

— Десант! Парашютисты!

Тот посмотрел вверх, и на скулах у него заиграли желваки:

— Вот сволота поганая! Хотят добить безоружных, уроды!

Хотя, скорее всего, разбитый в пух и прах санитарный поезд не был основной целью парашютистов. Но разубеждать в этом Дремова у меня не было времени, я заметил ползущего в нашу сторону человека в комсоставовской форме. Вот черт, надо уходить отсюда, но и бросать раненого негоже. В том, что это раненый я не сомневался, потому что двигался он очень медленно и какими-то рывками.

Я показал на него Володьке, тот согласно кивнул и пополз навстречу. С этим у него проблем не было, лежа голова не кружилась. Я, тем временем, взглянул на часы и не поверил своим глазам. Не может быть! После нападения на поезд прошло всего пятнадцать минут! Это было нереально, мне казалось, что эта агония длилась целую вечность. Тем временем Володька добрался до раненого, пристально посмотрел на него, потом легко взвалил на спину и быстро пополз обратно. Это было неудивительно, потому что, когда Дремов притащил раненого, я узнал его. Им оказался сотрудник Особого отдела лейтенант НКВД Дубонос! Надо же — «Слюньков» собственной персоной! Вот ведь не повезло человеку, угодил прямо в лапы своих, с позволения сказать, недоброжелателей. Хотя сказано очень и очень мягко! Но ничего не поделаешь, судьба есть судьба. Все таки он свой, к тому же раненый, поэтому собственные обиды и амбиции нужно засунуть куда подальше и помочь пострадавшему. Он был ранен в плечо разрывной пулей, и осколком у него до половины отсечено ухо. В общем, видок у него был тот еще, краше в гроб кладут. Но, тем не менее, его надо хотя бы перевязать. Мы этим и занялись, но без особого энтузиазма.

К тому же, все это легло на дремовские плечи. Он разорвал свою нательную рубаху и плотно перебинтовал руку особисту. От разрывной пули у него оказалось вырвано почти полспины, но, странное дело, крови он потерял не очень много и сохранил способность двигаться. Хотя, в этом «могучем» теле и крови-то пол-литра всего. Но, тем не менее, Дубонос находился в полном сознании. Для того, чтобы перебинтовать ухо особисту, Дремов размотал бинт со своей головы и плотно примотал пострадавшему эту часть тела. Дубонос все это время молчал, даже не стонал, а потом произнес каким-то виноватым, тихим голосом:

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

Но посмотрел почему-то на меня, но я ничего не сказал и безразлично отвернулся. Я не хотел ничего подобного. Но жалость к этому огрызку все-таки шевельнулась во мне. Вот проклятая натура! А вслух сказал:

— Ну что, товарищи командиры, отсюда надо смываться, и как можно быстрее, а то эти архангелы скоро будут здесь.

Я показал рукой на небо, и тут случилось непотребное — раздался тихий, но твердый голос особиста:

— Никто никуда отсюда не уйдет.

Я удивленно обернулся на голос и обомлел. Особист держал нас с Дремовым на мушке своего пистолета, который выглядел очень впечатляюще в тоненьких цыплячьих лапках. Дремов облизнул внезапно пересохшие губы:

— А тебе не кажется. Что это уже слишком? А, любезный?

Но Дубонос стоял на своем:

— Еще раз повторяю — все остаются здесь. Я не позволю уйти людям, которые подозреваются в измене Родине.

Надо было что-то предпринимать. Этому, точно подмечен, дубоносу ничего не докажешь. У него всего одна извилина, да и то не в голове. А он продолжал держать нас под прицелом:

— Сейчас подойдет помощь, и я сдам вас, куда положено.

— Да, ты прав, помощь уже идет.

Дремов бросил взгляд за спину особиста, тот повернулся, а Володьке оставалось только сделать один шаг и выбить ногой пистолет. Что он и проделал с поразительной быстротой. Значит, его недюжинные способности возвращаются. Отлично, это нам и нужно!

Обезоруженный Дубонос весь скукожился, как сдувшийся воздушный шарик. Вся его храбрость улетучилась, когда он оказался с голыми руками против двух матерых волкодавов. Я смотрел на его сморщенное личико, и мне хотелось смеяться, а Дремов, наоборот, разозлился:

— Ты что, полудурок? Совсем с ума съехал? Скоро здесь будут парашютисты, они не откажут себе в удовольствии добить раненых.

Я незаметно подмигнул Дремову, и тот продолжил, играя желваками на скулах:

— А может, мы его здесь прикончим, товарищ лейтенант? Курица не птица, и это не человек, сучонок какой-то.

Дубонос, похоже, всерьез испугался и начал сучить ножками. Вероятно поверил, что его жизнь может закончиться прямо здесь, и от этого понимания у него на глазах выступили слезы. Но нужно подавить его окончательно, поэтому я и предложил:

— Есть и другой выход. Мы оставляем его в живых, привязываем к дереву. И он попадает в лапы парашютистов. А с такими деятелями у них разговор особый.

Дремов сурово посмотрел на особиста:

— Выбирай быстрей, некогда нам. Если хочешь, то давай жребий бросим. Я прав, Витек?

В этот момент поведение Дубоноса изменилось в корне, он расстегнул свою планшетку, достал какие-то бумаги и сал рвать их в клочья, при этом бормоча что-то непонятное. Мы молча наблюдали за ним, а особист, покончив с бумагами, попытался встать на колени. А вот это уже слишком! Дремов подошел к дубоносу, рывком поставил его на ноги и медленно произнес, глядя прямо в крысиные глазки:

— Ты что делаешь, недоносок? Мы не такие, как твоего отца дети. Своих не сдаем!

Он перекинул особиста через плечо и зашагал вглубь леса, почему-то не обращая на меня никакого внимания. Я попытался было поспеть за ним, да где там! Все-таки больно еще опираться на раненую ногу, и я остановился. Нужно найти подходящую палку вместо костыля. Дремов, как ни в чем не бывало, продолжал удаляться с бесформенным кульком на плече. Пришлось окликнуть его:

— Эй, Вовик! А ты ничего не забыл?

Дремов остановился, неуклюже повернулся и вытаращился на меня, явно не понимая, что же происходит. Но, все-таки, до него дошло — он скинул свою ношу и почти бегом рванулся ко мне, по дороге зацепился за какую-то корягу, но быстро поднялся и через минуту мял меня в своих объятиях. Я кое-как отстранился:

— Ты чего, Дремов? С ума съехал. Как и этот?

Я кивнул на Дубоноса, который, как ни в чем не бывало, сидел на земле.

— Да почти что, Витек. Что-то заклинило в башке, сам не пойму. Видать, это сотрясение даром не пройдет. Извини.

— Ладно тебе, успокойся. Этот гаденыш во всем виноват, надо было на самом деле бросить его, и баста. Это и сейчас не поздно.

— Нет, Витек! Так не пойдет, будем вместе выбираться.

— Не понимаешь ты, Вовка, ничего. Окажемся у своих, он нас тут же и сдаст с потрохами.

Неужели он такой подонок?

— Да кто его знает? Ладно, идти нужно.

Дремов подыскал мне подходящую палку, и мы поковыляли дальше. Хотя, ковылял один я, Дремов шел почти по-взрослому, и особист тоже тащился на своих. А вот отдыхать приходилось часто, примерно через полчаса. Скоро мы услышали звуки боя, они доносились со стороны разгромленного поезда. Значит, наши принялись ликвидировать десант. Но, чем закончится этот бой — неизвестно, поэтому нам надо продолжать свой путь. На следующем привале Дремов спросил у Дубоноса:

— Ты чего там рвал? Что за бумаги, небось, важные какие-нибудь?

Тот нехотя ответил:

— Важные, для вас.

— Как это?

— Там были мои рапорта на вас и личные выводы по этому поводу. Да и не только на вас, но и еще на двух человек.

— Ну, и зачем ты их порвал? Нас купить хотел? Неужели ты подумал, что мы тебя убьем, или немцам оставим? Эх, ты!

— Да я уже много чего передумал, по-моему, я бал неправ.

Все замолчали, а потом Дремов сказал:

— Ну, и ладно. Хорошо, если так. Но есть у меня еще одно опасение.

Тут уже не выдержал и я:

— Что-то опасливый стал в последнее время, Володя. Что еще надумал?

— А вот что, Витек. С утра был сильный ветер, и разбросал он этих одуванчиков на большой площади. Поэтому мы можем столкнуться с парашютистами в любой момент. Ну что. пошлепали дальше?

И снова наш покалеченный караван двинулся в путь. Для меня все повторялось, как под копирку. Снова враг, снова лес, снова дорога к своим. И я нутром чувствовал, что встречи с парашютистами нам не избежать. Это предчувствие всегда оказывалось правдой, поэтому я был готов ко всему. И финка моя находилась в рукаве подвешенной руки.

Да и вообще, черт знает, что творится. Приходится прятаться от немцев, да еще где — на своей территории! Вот дожили, а? Такого даже Герберт Уэллс выдумать не смог бы. А здесь все наяву происходит, по-настоящему!

И вот, оглядевшись, и не заметив ничего подозрительного, мы устроили очередной привал. Только немного расслабились, как услышали отрывистые нерусские слова:

— Хальт! Хенде хох!

Я поднял глаза и увидел двух парашютистов. Два откормленных кабана стояли, оскалившись и направив на нас автоматы. Дело принимало худой оборот, совершенно нам не нужный. Что же, нам не привыкать. Попробуем и из этой ситуации выжать максимум полезного. Я скосил глаза на Дремова — по его лицу текли крупные капли пота. Похоже, что и я выглядел не лучше. Но надо действовать, эти гамадрилы шутить не будут, скорее всего, нас шлепнут тут же. Если только не захотят покуражиться..Вот этого допустить никак нельзя, такого удовольствия я им лично не доставлю. Ни при каком раскладе. Я начал поднимать здоровую руку и прошептал про себя: «Не надо, Степа! Оп-па!». Одно движение, и финка вошла одному из парашютистов прямо в горло по самую рукоятку. Тут же прозвучал выстрел из ТТ, и, почти одновременно с ним, автоматная очередь. Второй парашютист снопом повалился на землю, пистолетная пуля попала ему точно в лоб, а ТТ — убойная сила. А первый еще продолжал стоять, медленно качаясь и держась обеими руками за горло, в котором торчал финский нож. Не отрывая от него взгляда, я медленно поднялся и захромал к нему. Немец смотрел на меня выпученными глазами, а из уголков его рта текли тоненькие струйки крови. Я выдернул финку из его горла и сказал хриплым голосом:

— Слезай, приехали.

И со всей дури закатал ему прямо в нос, немец беззвучно упал. И сдох! Вот так-то, два — ноль! Первый тайм за нами. Но здесь мне показалось, что я ошибся, а для этого надо повернуться и посмотреть на своих. Я, почему-то, медлил с этим делом, и только потом понял, почему. Я боялся остаться один! Но это надо сделать, как можно быстрее, потому что неизвестно, сколько имеется в округе этих шатунов. Я медленно нагнулся, взял у немца автомат и только тогда решил посмотреть на своих. Дремов был жив и даже нисколько не пострадал, а вот особист оказался убитым, его перебинтованная голова неловко склонилась на раненое плечо. Похоже, это он нас спас ценой собственной жизни, но я решил уточнить:

— Это он стрелял, Володь?

Дремов утвердительно кивнул, да я и сам это знал совершенно точно, выстрел был из ТТ, а у Володьки «парабеллум». Я принялся осматривать убитого Дубоноса, потом подозвал Дремова, который в это время подбирал второй автомат:

— Смотри, Володь, прямо через карман стрелял.

И действительно, на шикарных диагоналевых галифе особиста была дырка от пули. Дремов хмыкнул носом, потом почесал в затылке:

— Надо же! Ведь жил-то — дерьмо дерьмом, а погиб по-человечески.

— Надо бы прикопать его, Володь. Так бросать нельзя. Нехорошо это, из-за нас погиб.

Дремов развел руками, но я показал на убитого парашютиста, у которого из-за спины торчала рукоятка саперной лопатки. Володька взял ее и стал копать могилу, а я принялся «потрошить» убитых немцев. Похоже, эти вояки собирались шуметь всерьез — запасные магазины, гранаты, сухой паек и даже в одной из фляжек оказался шнапс. Конечно, дерьмо полное, но нам пригодится. Я подошел к Дремову и сложил трофеи в кучу, он посмотрел и присвистнул:

— Хорошие покупки, а главное, полезные.

— Ну так!

— Знаешь, Витек. А ведь немец именно его на мушке держал. Он же был в офицерской форме. И вот смотри ты, не подвел.

Я задумчиво покачал головой:

— А знаешь, мне его не очень-то и жалко. Хочешь осуждай меня, но я думаю — хорошо, что он убит. В другом случае у нас могли быть крупные неприятности. Вот такое мое мнение.

— Я тоже так думаю, Витек! Сейчас похороним его, и об этом следует забыть. И забыть навсегда!

— Согласен! Пропал и пропал человек во время бомбежки, а куда подевался — неизвестно. Так будет лучше.

Наконец, могила была готова, неглубокая правда, но сойдет. Хоть зверье пировать не будет. А парашютисты пускай так валяются, хоронить эту публику мы не намерены.

Захоронили дубоноса без всяких эмоций, я тоже помогал одной рукой, как мог. Чтобы побыстрее с этим неприятным делом покончить. Потом хлебнули шнапса на помин, все покойный был русским человеком, хотя и не очень хорошим.

Наконец, мы стали собираться в путь и все добытое вооружение решили взять с собой. Да, парашютисты были экипированы отлично, у каждого имелась подробная топографическая карта. На карте было помечено место сбора этих стервятников, и этим местом оказалась железная дорога. Значит, вовремя мы оттуда убрались. А сейчас мы находимся в глубине очень обширного лесного массива, и сегодня нам выбраться из него не удастся. А вот завтра, к полудню, должны выйти к хутору, если ничего не произойдет. Но встречи с блудящими немцами нельзя исключить, ведь больше такого везения у нас может и не случиться.

Поэтому и двинулись вперед очень осторожно. С разрывом метров в десять. В общем, несмотря ни на что, мы все же двигались, но приходилось очень часто останавливаться для отдыха. Пока это было нам только на руку, потому что полностью исключало возможность внезапного нападения парашютистов. Время приблизилось к вечеру. И нам пришлось останавливаться на ночлег. Из соображений безопасности костер решили не разжигать, ночью в лесу огонь очень хорошо видно, даже на большом расстоянии. А нам не очень хотелось находится под прицелом. Поэтому мы соорудили небольшой шалашик и завалились спать. Но перед этим, конечно, перекусили и глотнули ихнего поганого шнапса.

4

Под утро все-таки замерзли. Оно и понятно, осень на дворе. Завтракать не стали, очень хотелось побыстрее оказаться среди своих, поэтому моментально собрались и потихоньку потопали. Сегодня нога у меня болела гораздо меньше, и ступать на нее было не так уж и больно, но вот рука беспокоила все сильнее и сильнее. Но рука не нога, идти не мешает, и сегодня мы двигались немного быстрее. Примерно через километр пути потянуло дымом. Пришлось остановиться, и Дремов задумчиво произнес:

— Есть только два варианта. Это либо наши, либо немцы.

Я высказал свое мнение:

— Скорее всего, наши. Видишь, не прячутся, костер жгут. Но подбираться к ним следует осторожно.

— Да, все равно выяснять надо, что там за люди. Обходить и оставлять их за спиной нельзя.

— Это точно. Пошли.

Вскоре мы увидели между деревьями пламя костра. Но определить, что там за народ было пока невозможно, а вот сосчитать — другое дело. Дремов прошептал:

— Я троих вижу, а ты сколько?

— Тоже так. Что думаешь?

— Да фрицы это, точно. Маловато их, наших было бы гораздо больше.

— Согласен. Но видал, какие наглецы, а? Ишь, завтракать уселись, кофе пьют. Вот поганцы!

Дремов был со мной совершенно солидарен:

— Это уже слишком. Будем наказывать, Витек?

— Обязательно, но одного пассажира придется прихватить с собой.

— А то! Но лучше, если будет офицер.

— Договорились, попадется офицер, берем его.

— Ну что, будем открывать заседание и решать, что кому делать?

Я кивнул:

— Предлагаю следующее. Сейчас подходим, как можно ближе, определяем «языка» и потом одновременно убираем двух попутчиков.

Дремов возбужденно продолжил:

— Ты отвлекаешь на себя третьего, я обхожу и беру его тепленьким, так?

— Все верно, вперед?

— Ага, работаем!

Мы стали понимать друг друга с полуслова, и это было добрым знаком. Но судя по всему, скоро нам все-таки придется расстаться, а сейчас мы вместе. И у этих парашютистов шансов — абсолютный ноль!

Подобрались мы к ним очень близко и, действительно, запахло свежесвареным кофе. Даже слюни потекли, но злость пересилила все. Я осторожно раздвинул кусты, ага, офицерик имеется. Он сидел между двух солдат, но это ему ничем не поможет, прогуляться в плен все-таки придется. Причем, в самое ближайшее время. Мы с Дремовым разобрали цели, немного отодвинулись друг от друга и одновременно сняли обоих парашютистов. Офицер упал на землю, а я, короткими очередями, не давал поднять ему голову. Тем временем, Дремов подкрался к нему сзади, прыгнул на спину и легонько тюкнул рукояткой «парабеллума» по затылку, и немец затих. Дремов ремнем стянул у него руки за спиной, нашел в лежащем рядом ранце какую-то тряпицу и засунул офицеру в рот. Потом окликнул меня:

— Порядок, Витек! Спеленал я его, никуда не денется. Вылезай быстрее, кофейку хлебнем, горячий еще!

Да, действительно, кофе был горячий, но настоящим кофе это пойло назвать сложно, какой-то искусственный заменитель. Эрзац, одним словом.

В это время оглушенный парашютист начал подавать признаки жизни. Уставившись на нас широко раскрытыми глазами, он попытался что-то сказать, но мы услышали лишь мычание. Рот-то ему Дремов запечатал капитально. Володька посмотрел на пленного, затем улыбнулся и, почему-то, подмигнул ему. Все этот произвело на немца странное воздействие — он задрожал мелкой дрожью. Причем, части его тела дрожали с разной интенсивностью, как-будто отдельно друг от друга. Я даже забеспокоился:

— Володь, ты чего с ним сделал? Как бы не сдох раньше времени.

— Ничего, сейчас вылечим. Дай-ка флягу с ихней вонючкой.

Он подошел к пленному, влил ему в глотку порядочную порцию шнапса и затолкал тряпку обратно в рот. Потом довольно потер ладонью об ладонь:

— Порядок, сейчас у него храбрости прибавится, и тогда потопаем дальше.

Он достал карту:

— До хутора километров десять. К обеду там будем. Конечно, если это мурло будет вести себя нормально.

— Ничего, он же понимает, что деваться ему некуда, кругом враги.

— Хм! Вокруг тебя тоже были не друзья, но ты же пришел.

— Ну ты даешь, Дремов! Сравнил меня с оккупантом! Они же не привыкли так воевать. У них мозги на это не настроены, чуть что не так, не по-ихнему, они сразу в калоше. Не соображают, что делать.

— Ты уже слишком, Витек!

— Ничего подобного. Вот когда на Чудском озере их свинье пятак разбили, они и обоссались. Ладно, не буду больше исторических лекций читать, идти надо!

— Хорошо, только у этих тоже документы надо забрать, как и у тех, первых. Пригодятся для нашей безопасности. Чую, что мы снова привлечем к себе недремлющее око наших компетентных органов. И с оружием надо что-то решить.

— Автоматы с собой заберем, ты два, а я один. Отдадим потом мужикам, им пригодятся.

Этот вопрос мы решили положительно и отправились дальше. Впереди, за паровоза, шел немец, за ним Дремов, а я замыкающим. На очередном привале Дремов поинтересовался:

— А чего это ты решил автоматы мужикам отдать? Думаешь, дойдут немцы и сюда?

— Думаю, да! Эти парашютисты что хотели? Они здесь шухер наведут, а полевые части в это время должны прорвать фронт. И в скором времени они бы топтали наши кости. Но ничего у них не вышло, все пошло наперекосяк, и план их приказал долго жить.

— Да, можно сказать, почил в бозе!

И Дремов скорбно сложил руки на груди, изображая покойника. Пришлось на него прикрикнуть:

— Ты что делаешь, дурак! На себе не показывают!

— Ладно тебе, Витек. Эти приметы не для нас. Слушай. А может у них другая цель имеется? А вся эта суета — отвлекающий маневр, а?

Этот дремовский вопрос заставил задуматься и меня. А что если это, действительно, так? И диверсанты продвигаются к какому-нибудь важному объекту? Черт возьми, это может быть и так, поэтому я и обратился к Дремову:

— Очень даже может быть! Надо колоть этого, и чем быстрее, тем лучше. Ты по-ихнему можешь шпрехать?

— Не-а, так, по-легкому.

Я призадумался:

— Хорошо, потупим примерно так.

Достал свой пистолет и подошел к пленному, а Володьке сказал:

— Раскрой карту и сунь ему под нос.

Что Дремов и сделал, а я приставил ТТ к виску парашютиста. И знание вражеского языка оказалось не нужно, немец понял нас без слов и замычал, мотая головой. Я остался доволен:

— Володя, освободи его! Сейчас он нам кое-что покажет. Надеюсь, что важное.

Дремов развязал немцу руки и вытащил кляп. Парашютист немного размял затекшие конечности и показал пальцем точку на карте.

— Это наш аэродром, Витек!

Дремов удивленно присвистнул, но у меня возникла целая куча вопросов. Самые главные из них — сколько человек отправилось на диверсию, и в какое время? С грехом пополам, нам удалось это разузнать. Диверсантов четверо, вышли примерно за полчаса до нашего появления. Это означало одно — задание у них чрезвычайно важное. И еще — они должны были слышать звуки боя, но своим на выручку не пришли. Диверсия важнее. Мои размышления прервал Дремов:

— По карте недалеко от хутора проходит большак. Из хутора до него проселочная дорога. И чтобы не пересекать этот самый большак, немцам придется сделать небольшой крюк. Они груженые взрывчаткой, быстро идти не могут. Наши действия, лейтенант?

После минутного раздумья я предложил:

— Сейчас двигаем к хутору, там наверняка лошадь найдется. Едем по большаку вот до этой точки, и дальше пехом до аэродрома. Мы должны опередить диверсантов и поджидать их уже на месте.

— Принято, потопали!

Пришлось идти быстрее, но моя нога не только меня не подводила, а позволяла идти гораздо увереннее. Уже через час мы были на опушке леса, возле хутора. Точнее, это был не хутор, а маленькая деревенька в три двора. Это уже лучше, наверняка здесь и мужики имеются, хоть какие-нибудь.

Но на рожон лезть не следовало, хоть и своя территория, но немцы где-то рядом. Поэтому Дремов отправился к крайней избе, а я остался с пленным парашютистом на опушке леса, в зарослях орешника. Вскоре донесся свист, Дремов сообщал, что все чисто. Это уже хорошо! Я повесил на связанного немца три автомата и повел в деревню. Дремов там уже организовал все правильно — два мужика запрягали лошадь. Когда мы подошли, один из них глянул на немца и перекрестился:

— Черт, ну чистый черт! Давненько я их не видал, как раз, с той еще германской. И где увидел? Возле собственного дома. Тьфу-ты, нечисть!

Тут подошел еще один мужичок, третий. Все они были примерно одного возраста, от пятидесяти до шестидесяти, и оказались родными братьями. Чинно представились — Иван, Петр, Николай. Жили они здесь со своими женами, а дети выросли и уехали в леспромхозовский поселок.

Дремов распорядился:

Вот что, мужики. Времени нет совсем, вот вам три автомата трофейных, может быть, пригодятся. Но лучше, чтобы они не понадобились.

А я добавил:

— И обещайте, что если немцы здесь не появятся, то сдадите их властям.

Мужики дружно загудели:

— Ну-у-у! Конечно!

Дремов продолжил:

— Кто нас повезет? Иван? Ну все, поехали. Бывай здоров, мужики!

Мы уселись на телегу и покатили к большаку, ехать предстояло около пяти километров. А Дремов продолжал наставлять мужика:

— Вот что, Иван…?

— Алексеевич.

— Вот что, Иван Алексеевич, а есть в этом леспромхозе войска наши?

— Я точно не знаю, однако, должны быть. Война ведь!

— Все равно какой-нибудь комендант должен быть. Найди его, сдай пленного и скажи, чтобы послали солдат на аэродром, туда диверсанты идут. Да предупреди, чтобы нас не подстрелили ненароком. Ясно?

— Да понял я, товарищ военный!

Все замолчали. А ко мне снова привязалось чувство, что я что-то упустил. Я достал карту и начал соображать. Все равно, что-то не так! Это меня и смущало.

Пленный парашютист сидел спокойно, только однажды скосил на меня глаза и, чуть заметно, улыбнулся. Вот, гад, еще и ухмыляется! Пока я соображал и раздумывал, мы доехали до места. Отправили подводу дальше, немного посоветовались и двинулись через лес к аэродрому. Прошли примерно с километр, и тут меня осенило:

— Стой, Володь! Не туда идем!

Он сверился с картой:

— Как это не туда? Все верно!

Вот теперь я точно все понял. Сейчас главное не опоздать:

— Володь, они не на аэродром идут.

— А куда же, в таком случае?

— Их цель здесь!

Я ткнул пальцем в карту. В стороне от аэродрома проходила железная дорога, с мостом через реку. Поэтому я и принялся убеждать Дремова:

— Им нужен мост. А зачем им взрывчатка на аэродроме? Взлетную полосу подрывать? Ничего у них там не выйдет, на открытом пространстве. Их цель — мост! На это есть еще одна причина.

Ладно, уболтал ты меня, но что за причина такая?

— Вот смотри. Станция узловая, к ней пути подходят со всех направлений, а к фронту выходит только один. И идет он через этот самый мост.

Дремов согласно кивнул головой:

— Немцы взорвут мост, и наши войска останутся без подкреплений.

— Все верно! Для этой цели и бомбежка поезда, и выброска десанта.

Володька ненадолго задумался:

— И останавливать немцев нам придется вдвоем, Витек.

— Почему вдвоем? Там же должна быть хоть какая-то охрана.

— Ну да, скорее всего.

Я продолжил:

— Так вот! До ночи они все равно минировать не сунутся. За это время мы выйдем на охрану и вызовем подмогу.

— Не уверен. У них может быть приказ уничтожить мост любой ценой, и они решатся на это среди бела дня.

— Согласен, тогда вперед!

Изменив направление, мы пошли к железной дороге. Часа через два мы услышали звук проходящего на запад эшелона, и ко мне снова пристала навязчивая мысль:

— Послушай, Володь. А ведь они могут кроме моста. Еще и железную дорогу заминировать.

— Не думаю. У них на это мозгов не хватит.

— Да, скорее всего, им приказано уничтожить мост, и нарушать приказ они, явно, не будут. Не тот народ!

Вскоре мы оказались поблизости от моста, и нам следовало быть осторожнее. Немцы могли оказаться как спереди, так и сзади. Дремов тихонько прошептал:

— Ну что, двигаем к мосту?

— Подожди, Володь. Покумекать надо.

От с жаром возразил:

— А чего тут думать? Выходим на охрану и делаем засаду. Потом раз, и все.

Я недовольно поморщился:

— Не все так просто, Володь. Надо уничтожить их всех до единого. Иначе, если у них с мостом ничего не получится, то они точно переключатся на железную дорогу. И сделать это могут в любом месте. Поэтому выпускать их отсюда никак нельзя.

— И что ты предлагаешь?

— Вот что! Ты, как самый быстрый, сейчас двигаешь к мосту. Я остаюсь здесь и выслеживаю диверсантов. Потом попытаюсь уничтожить. А вот ты, как только услышишь выстрелы, дуй в мою сторону, что есть мочи. Долго против них мне не выстоять.

— Все понял. Ладно, пошел я, Витек. Держись. Все будет по-нашему.

Прощаться не стали, и Дремов ушел к мосту. Я уселся поудобнее и напряженно прислушался. Пока все тихо, но прошло не более часа, и в лесу вдруг застрекотала сорока. Так, Дремов уже должен быть на месте, но беспокойная сорока продолжала перелетать с ветки на ветку в мою сторону. А сорока врать не будет! Это или крупный зверь, или человек. Я осмотрелся и нашел подходящее убежище — Старую поваленную ель. С трудом прополз между сучьями и затаился. Ага, вот и они! Диверсанты шли прямо на меня! Все правильно, четыре рыла, идут осторожно, след в след. Вот значит, почему этот гад лыбился. Думал, что переиграл пограничника? Хрен тебе! А немцы в это время приближались, и я надеялся, что засечь они меня не могли. Я оказался прав, они подошли так близко, что я видел высокие шнурованные ботинки прямо перед своим носом. Диверсанты остановились, пошептались о чем-то и двинулись в обход ветровала. Видно, не хотели продираться сквозь сучья. Парашютисты стали уходить в сторону, и я рассмотрел их более внимательно. Да, взрывчаткой они навьючились основательно, как породистые верблюды.

Внезапно ко мне пришло мгновенное решение, я отпустил диверсантов метров на пятнадцать, потом аккуратно бросил им вслед гранату. Немцы, услышав шум за спиной, напряженно остановились, вглядываясь по сторонам. Гранату они видеть не могли, она зарылась в опавшие листья. Я, насколько мог, вжался под упавший ствол. И вот взрыв гранаты, а за ним конец света, сдетонировала взрывчатка на фашистских спинах. Вот так-то, Дремов, раз и все! В этот момент я получил страшный удар по голове, и мое сознание покатилось в черную липкую пропасть.

5

Я возвращался в этот мир медленно, какими-то рывками, временами видел вокруг незнакомые лица. Потом плавная качка, запах лекарств, люди в белых халатах и еще что-то непонятное. Окончательно я пришел в себя от перестука вагонных колес. Страшно ломило в затылке и хотелось пить, а с моих губ слетали какие-то неясные хриплые звуки. Почти неразличимые, но нашелся добрый человек, который все расслышал и поднес к моим губам кружку с теплым чаем. Я принялся жадно хлебать долгожданную жидкость, проливая ее себе на грудь. Мне сделалось намного легче, и я уловил знакомый голос, порядком насмешливый:

— Очухался, солдатик?

Я скосил глаза, точно — Дремов, собственной персоной. И почему-то снова с перебинтованной головой. Его же не было рядом, откуда же ему досталось? Я, через силу, произнес:

— Здорово, Володь. Куда везут-то, на курорт?

— Да, разбежался! В госпиталь везут, за Москву куда-то.

— Ну, и ладно. А я давно без памяти?

— Третьи сутки пошли.

— А что со мной случилось? И что с диверсантами?

— Ну что может быть с ними после такого взрыва? Их голубые арийские глаза еще долго будут моргать на близлежащих соснах. Короче, разорвало их в куски. Да и деревья в радиусе сто метров целиком положило. Тебя еле нашли, да и то, когда застонал. Завалило тебя разным барахлом, еле откопали. А вообще-то, ты хорошую позицию выбрал, эта ветровальная елка тебя и спасла. Вот только сук осиновый откуда-то прилетел и тюкнул тебя по затылку. Это мне рассказали, сам я там не был.

— А с тобой что?

— Слушай! Дошел я, значит, нормально. Охрана на мосту, будь здоров!

— Значит, и без нас все бы обошлось?

— Это еще неизвестно, но мы, в любом случае, пришлись кстати. Особенно ты, Витек!

— Ладно, давай дальше.

— Засели мы и стали ждать. И вдруг два взрыва. Сначала слабенький, а потом уже и этот. Мы видели, как валились деревья, да и до нас взрывная волна достала. Ну вот, рванули мы к тебе, сначала по насыпи бежали, вот я и споткнулся о шпалу. И со всего маху головой об рельс! И все, выключился! Надо же, как обидно. Только-только оживать стал, а теперь все по-новой. Постоянное сотрясение ума. У тебя, наверное, то же самое?

— Ага, тоже башка кружится и затылок ломит. Но ничего, Вовка, поправимся.

— Да куда мы денемся, воевать-то надо кому-то.

Мы немного отдохнули от болтовни, а потом я задал Дремову вопрос, который начал уже беспокоить меня:

— Володь, а тебя «эти» еще не трогали?

— Как же. Вчера, только пришел в сознание, он и заявился.

— Ну. И что?

— Да, похоже, все нормально. Они уже допросили, кого надо. Видно, им все объяснили, что произошло. А все, что было раньше я сам рассказал. Кроме одного, помнишь?

— Конечно.

— Ну вот, особист вынул у тебя документы парашютистов и отвалил. Даже поблагодарил за службу.

— А ты что?

— Ответил, как положено. Служу трудовому народу!

— А насчет «того» не спросил?

— Нет, даже не поинтересовался.

Я с надеждой сказал:

— Может, отстанут все-таки, надоели уже порядком.

— Хорошо бы, но только кажется мне, что в госпитале том, тыловом, нас еще потреплют. На предмет измены Родине, мудаки!

Последнее слово он произнес едва слышно, мало ли что. Народ всякий имеется. Может и найдется «добрая душа», очень уж бдительная, живущая по принципу — лучше перебдеть, чем недобдеть.

На следующий день мы прибыли на свою конечную станцию, где-то на северо-востоке от столицы. Санитарный поезд стал под разгрузку. Мы с Дремовым попытались выбраться из вагона самостоятельно, но не тут-то было! Дремов смог только сесть, у меня же и это не получилось. Пришлось ждать своей очереди почти до самого вечера. Когда пришел и наш черед, мы упросили санитаров не разлучать нас, и скоро оказались в одной госпитальной палате. Даже койки стояли рядом, и Дремов пошутил:

— Разлучит нас сможет только смерть!

Лежавший недалеко от нас пожилой раненый недовольно сказал:

— Здесь не место для таких шуток, парень. Так что язык-то попридержи.

Дремов примирительно поднял руки ладонями кверху:

— Все нормально, батя, все нормально. Извини, не подумал.

Потом нас переодели в больничное и стали делать перевязки. С ногой у меня все было нормально, рана затянулась и почти не болела. С рукой, на первый взгляд, тоже все хорошо, рана засохла и не кровоточила. Но шевелить ею я мог с трудом, сразу же возникала сильная боль. Потом рука моментально немела, и я ее не чувствовал, как будто она чужая, а не своя. Это для сменяя не очень приятно, скорее всего, пуля что-то повредила. То ли нерв, то ли кость. Да ладно, врачи разберутся. Им теперь времени хватит, немцы далеко отсюда. С головой тоже ничего страшного нет, прилетевший невесть откуда здоровенный сук набил только большущую шишку. И я был уверен, что моя многострадальная фуражка, все же, смягчила удар. Она стала для меня талисманом, оберегающим от смерти.

Перед сном мы с Дремовым еще немного пошептались вполголоса и вскоре угомонились.

А на утро заявился «он»! Особист по фамилии Ломоносов! Мы с Володькой даже переглянулись, бывает же такое! Но этот был полной противоположностью Дубоносу — Здоровенный, высокий, красивый. Хотя, по званию тоже лейтенант НКВД. А вот, что он представлял изнутри, так сказать, нам еще предстояло узнать, причем в скором времени. Особист засек наши переглядывания и солидно сказал:

— Нет, ему я не родственник. Просто однофамилец.

Я кашлянул:

— Извините, а вы про кого?

Ломоносов разочарованно произнес:

— Ну вы даете, товарищи командиры! Я про тезку своего, великого Михайло Ломоносова. Кстати, я тоже Михаил. А вы про кого подумали?

Дремов немного замялся:

— Да нет, просто перепутали.

Ломоносов хмыкнул. А потом строго проговорил:

— Теперь приступим к делу.

Он осмотрел палату и обратился к раненым:

— Товарищи, я попрошу покинуть помещение, буквально на полчаса. Мне нужно побеседовать с этими людьми наедине.

У нас лежачих не было. Поэтому раненые очень скоро освободили палату. Некоторые недовольно бурчали что-то про себя. Ломоносов остался к этому довольно равнодушным, проследил за закрывающейся дверью и повернулся к нам:

— Вы, как я понял, встать не можете?

— Так точно, товарищ лейтенант.

Он с сожалением вздохнул:

— Ну что же! Придется беседовать сразу с обоими и нарушить инструкцию.

На что Дремов ответил:

— Ничего страшного, товарищ лейтенант. Ведь кроме нас здесь никого нет.

Особист кивнул:

— Хорошо, начнем! Вы знакомы с лейтенантом Дубоносом?

У меня невольно вырвалось:

— Со «Слюньковым»?

— С кем, простите?

Но тут же отвернулся от нас, и было видно, что он еле-еле сдерживается от смеха. Похоже, что он был лично знаком с этим Дубоносом. Наконец, особист справился со своими эмоциями и повторил вопрос:

— Вы знакомы с лейтенантом Дубоносом?

— Да, знакомы. Он нас допрашивал.

Ломоносов кашлянул и продолжил:

— Хорошо, а когда вы видели его в последний раз?

Я ответил:

— Да там же, в госпитале. Он меня допрашивал в день эвакуации. Больше я его не видел.

Дремов тут же добавил:

— Я тоже его больше не встречал.

Особист закинул ногу на ногу:

— А теперь давайте про свои подвиги. А то я уже наслушался такого, что и поверить трудно. Начнем с вас, лейтенант Герасимов. Прошу!

Мне еще трудно было долго говорить. Поэтому я часто останавливался, и мой рассказ занял довольно много времени. Раненые уже заглядывали в палату. Особист несколько раз прерывал меня, кое-что переспрашивая и уточняя, а потом сказал:

— Ну все, не буду вас больше мучить. А то народ уже волнуется. С вами, старший лейтенант Дремов, завтра поговорим. Выздоравливайте, до свидания!

Он пожал нам руки и вышел. Раненые начали возвращаться, заинтересованно поглядывая на нас, но пока ничего не спрашивали. А Дремов повернулся ко мне:

— Что ты обо всем этом думаешь, товарищ лейтенант?

— Я думаю то же самое, что и ты, товарищ старший лейтенант.

Дремов хмыкнул:

— А что думаю я?

— А ты думаешь, что особист Ломоносов неплохой человек, наверное.

Володька усмехнулся:

— Да, будем надеяться, что это так. Допрашивал сразу обоих, значит, особых претензий к нам у них нет. Вот завтра придет ко мне, а потом, может быть, и совсем отстанут.

— Ладно, загадывать не будем. Что вырастет, то вырастет.

Неожиданно пожилой раненый, который приструнил вчера Дремова, обратился к нам, но почему-то вполголоса:

— Не тешьте себя надеждами, юноши. Эти деятели просто так не отступаются. Но я буду рад, если ошибаюсь.

Дремов внимательно посмотрел на него:

— Мне кажется, что вы ошибаетесь.

Раненый открыто улыбнулся:

— Это же хорошо! Давайте знакомиться, товарищи командиры. Подполковник Давыдов Илья Ильич, начальник штаба стрелкового полка.

Мы тоже по очереди представились, а Дремов еще и добавил:

— Надо же, везет нам сегодня на знаменитые фамилии.

Подполковник лишь усмехнулся:

— Знаете что! Давайте здесь обращаться друг к другу без всяких чинов и званий, мы здесь все одинаковые. Как вам такой расклад, а?

Я ответил ему в тон:

— Так точно, Илья Ильич.

Краем глаза я заметил, что меня внимательно рассматривает лежащий у противоположной стены раненый, но особого внимания на это не обратил. А Давыдов продолжал:

— Сделаем так. Скоро обед, после него отдохнем, и вы расскажите про свои похождения. Если захотите, конечно. Здесь никто не приказывает, кроме начальника госпиталя.

После обеда и часового отдыха мы собрались рассказывать о своих делах, в который уже раз. Но здесь, в этом госпитале, это было уже традицией, и происходило с нашего согласия. Раненые собрались поближе, и Дремов приступил к повествованию. Его выслушали молча, не перебивая. Пришла моя очередь, и когда я начал говорить о прорыве через линию фронта, то раненый, который раньше наблюдал за мной, вдруг не выдержал и перебил меня:

— А вот это неправда! Я ведь был в том госпитале. А позже и в поезде.

Я чуть не задохнулся от возмущения:

— Да что ты несешь? Что здесь неправда?

Но тот, спокойненько так, сказал:

— Неправда в том. Что ваш капитан Борисенко погиб. Он жив! И находится он в соседней палате.

Дремов попытался вскочить, но застонал от боли и рухнул обратно на койку:

— Врешь, не может быть. Я сам видел, он весь в дырках был.

— Но он выжил. Хотя и тяжелый очень. Придет в себя на час или два, а потом снова сутками без сознания. Сами врачи не знают, выживет или нет ваш танкист.

Я не выдержал и заулыбался:

— Вот это да. Вот это новость. А ты говорил — решето, решето!

Это я Дремову, а он только руками разводил и от радости чуть не лопался:

Ха-ха, Витек! Я ошибся, ошибся я.

А я обратился к раненому, который сообщил нам эту добрую весть:

— Послушай, браток. Ты не мог бы…

Он негромко перебил меня:

— Лейтенант Петров, Василий. Конечно же, я сейчас схожу и узнаю, что почем.

В этот момент нам очень нужно было знать о состоянии здоровья нашего дорогого капитана — Борисенко Ивана Петровича. Все застыли в ожидании, наконец, лейтенант вернулся и виновато сказал:

— Без сознания он. Но я попросил сестричку, и она сообщит вам, когда он придет в себя.

Дремов официально произнес:

— Благодарю за службу, товарищ лейтенант.

Потом шутливо добавил:

— Возьми с полки пирожок. Бери, который с повидлом, а с капустой оставь пограничнику.

Лейтенант Петров только рукой махнул и засмеялся:

— Да будет тебе зубы мыть, Володя!

Настроение так приподнялось, что я решил послушать рассказ подполковника Давыдова:

— Илья Ильич, ваша очередь.

Тот основательно прокашлялся:

— Ну что же! Слушайте. Полк наш стоял на Украине, в западной Украине. Почти на самой границе, на реке Прут. И вот, двадцать второго утром, поперли на нас румыны, союзники немцев. Перед этим, правда, из пушчонок своих минут пять подолбили, да побомбили немного. Ну и пошли, прямо толпами. Но дошли только до позиций пограничников.

Тут он прервался и посмотрел на меня, почему-то. Я только плечом пожал и отвел в сторону здоровую руку, а Давыдов продолжил:

— В общем, пограничники так влепили этим доблестным воякам, что они, недолго думая, мотанули обратно. Через Прут, к себе на родину. А наши за ними, переправились через речку и начали войну уже в Румынии. От нас один батальон тоже туда отправился. Поколошматили там румын этих немерено, да и домой возвратились. Убитых не было, одни легкораненые. В общем, на чужой территории и малой кровью. Эти, с позволения сказать, захватчики были так ошарашены, что в этот день больше и не лезли. Мы сначала подумали, что это провокация. Но скоро сообщили, что бои идут по всей западной границе. Стало понятно. Что началась война.

Давыдов замолчал, заново переживая все это в душе. Потом, словно бы, очнулся:

— А вот на следующий день и началось! Сначала длительная бомбежка, а потом пошли танки и пехота. Причем, это были уже немцы. Танки шли вброд, иногда даже скрываясь под водой. У них на башнях стояли какие-то длинные трубы, вероятно, чтобы экипаж мог дышать.

Дремов не сдержался и перебил Давыдова:

— Вот, поганцы, что удумали!

Подполковник только вздохнул:

— В общем, держались мы, сколько могли. Полк полег весь полностью, почти. Осталось нас человек сто всего, так и отступали. Уже на третий день войны оказались в окружении, но все равно надеялись прорваться к своим. И вот, где-то ближе к концу июля, нам удалось догнать фронт. Стали прорываться с боем, вот там меня и ранило в спину, возле самых наших траншей. И оказалось нас в живых семнадцать человек всего. Это все, что осталось от полноценного полка. Так-то вот! А потом медсанбат, госпиталя, и вот я здесь.

Он хмуро взглянул на нас:

— «Эти» тоже прицепились. Недавно только отстали, надеюсь навсегда.

Я вопросительно посмотрел на Давыдова, и он меня понял:

— Нет, у меня другой был. А этого вашего Ломоносова вижу впервые. Дай Бог, чтобы оказался хорошим человеком.

После непродолжительного молчания он закончил:

— Вот и вся моя история. Витя, а ты действительно видел столько наших пленных?

Мне неприятно было об этом вспоминать, но я ответил:

— Да, наверное, несколько тысяч. Я хоть и заболевал уже, но был еще в полном сознании. Но, честное слово, один я ничего не смог бы сделать. Да и шли они. как овцы на убой, покорные какие-то.

Я вздохнул и закрыл глаза. Раненые, ничего не говоря, разошлись по своим местам, а передо мной снова предстала эта ужасная картина — обреченные люди с потускневшими глазами покорно шли в плен.

Я непроизвольно сжал кулаки, но меня послушалась только одна ладонь. А вторая даже не шевельнулась. Вот еще напасть какая! Не хватало без руки остаться. Это уже совсем ни к чему.

На вечернем обходе я обратился к доктору, но он ничем меня порадовать не мог, только сказал:

— Вероятно, у вас перебит нерв, молодой человек.

— А что дальше, доктор?

— Сейчас ничего точно сказать нельзя, но посоветую только одно. Нужно постоянно массировать руку, от плеча и до локтя. А иначе она может остаться неподвижной навсегда. Извините, мне нужно идти. Больные ждут.

Это известие повергло меня в панику. В моем возрасте стать инвалидом? От этой поганой новости у меня нестерпимо заболела голова, да так, что я даже застонал.

Дремов смотрел на меня с сочувствием, но молчал. он слышал наш разговор с доктором слово в слово, но предпочел пока в душу не лезть. И он, конечно, поступил правильно. Я находился сейчас в таком состоянии, что мог не сдержаться и наговорить, черт знает что.

Я пытался успокоиться, но пока это мне не совсем удавалось. Но все же, более или менее, я начал приходить в себя, и мысль о покалеченной руке уже не вызывала панического ужаса. Ведь сказал же доктор, что рукой нужно заниматься, и это должно принести положительный результат. Конечно, не сразу, не моментально — придется потрудиться. И нужно быть готовым к тому, что мне придется и радоваться, и впадать в отчаяние. Но на это не стоит, слишком уж, обращать внимание, это обычное состояние человека.

Похоже, мне удалось убедить себя, что ничего страшного не произошло, что конец света отменяется. Настроение резко поменялось, и захотелось жить. Тем более, что война только началась, и отсиживаться в тылу я не желал. Я посмотрел на Дремова, выражение его лица выдавало полнейшее сочувствие ко мне. Но я уже взял себя в руки и подмигнул ему:

— Ты чего скис, Вовка? Тебя обидел кто-нибудь? Скажи мне, а я с ними разом разберусь. Семерых одним ударом!

Дремов удивленно посмотрел на меня:

— Ты чего, Витек?

Я проговорил, как ни в чем не бывало:

— Неужели ты подумал, товарищ старший лейтенант, что от этого известия я подниму лапку кверху? Ну уж нет!

Дремов начал, почему-то, оправдываться:

— Я ничего такого и не думал, Витек. Просто, в какой-то момент, мне стало жалко тебя, вот и все.

— Да ладно, Володька, прорвемся.

— Конечно, Витек! Или мы не моряки, или Балтика не флот!

— Вот именно. Все, Вовка, спать давай. Люди вот уже храпят.

В общем, в таком приподнятом настроении и засыпать было легко.

6

Утром настроение снова испортилось, но я ожидал чего-то подобного и сильно уж не расстроился. Наоборот, попытался сесть на кровати, и это мне удалось! Мне еще повезло, что койка моя стояла возле стены, поэтому для спины имелась прочная опора. В таком положении я и занялся раненой рукой. То жестко массировал, то нежно поглаживал, сгибал в локте и мял пальцы. Поначалу мне не хотелось этого делать, но потом даже понравилось, и я занялся этим делом с большим удовольствием.

Часа через два после завтрака пришел Михайло Ломоносов. На этот раз исповедоваться пришлось Дремову. Это не заняло много времени, поскольку он находился за линией фронта не очень долго. К тому же, за время разговора, Дремову тоже удалось принять сидячее положение. Ему было трудно это сделать, стены у него за спиной не было. Но даже от этого у него радости были полные штаны. Да и Ломоносов вел себя нормально, не цеплялся по пустякам и не ерничал без повода. Потом особист обратился ко мне и притянул стопку бумаг:

— Здесь ваши показания, лейтенант. Сейчас вы с ними познакомитесь и подпишете. Не удивляйтесь, я немного упростил текст.

Это меня заинтересовало:

— В каком смысле?

Ломоносов спокойно ответил:

— В том смысле, что записал все сухим канцелярским языком, без всяких эмоций.

Я понимающе кивнул и начал читать. Особист, тем временем, прошелся по палате, потом приоткрыл дверь и громко произнес:

— Можете заходить, товарищи!

Затем вернулся к нам и сел на табуретку, нетерпеливо поглядывая на часы. Ясно, что он куда-то торопится, но для меня это не имело никакого значения. Мне важно, чтобы все было записано правильно, от этого зависела моя дальнейшая жизнь. В конце концов, все оказалось верно, и я расписался на каждом листе. Особист уже хотел уходить, но Дремов остановил его своим вопросом:

— У меня к вам большая просьба, товарищ лейтенант.

— Я слушаю. Если это будет в моих силах, то постараюсь помочь.

— Вы не могли бы узнать место дислокации моей части, вернее армии. После выписки мне нужно туда вернуться обязательно.

— Хорошо, я сделаю сегодня же. Во всяком случае, попробую.

Он записал дремовские данные:

— Завтра приду еще раз. Наверное, последний. Вы, Дремов, подпишете свои показания, и мы расстанемся.

Ломоносов увидел наши улыбки до ушей и тоже не сдержался и улыбнулся, но только одними глазами. Потом пошел к выходу, но остановился:

— Чуть не забыл, лейтенант Герасимов! Я разговаривал с доктором и в курсе насчет вашей руки.

Потом подошел ко мне и тихо проговорил:

— Есть у меня тут бабка одна знакомая, обратись к ней, должна помочь. Улица Стрелецкая, дом двадцать четыре. Не забудь.

— Спасибо, товарищ лейтенант!

— Да не за что, пустяки.

Особист развернулся и ушел. А Дремов повернулся ко мне с сияющим лицом:

— Вот это да, Витек! Даже Комиссариат самых внутренних дел решил помочь тебе. Потом наклонился ко мне и прошептал прямо в ухо:

— Вот дает Ломоносов. Чекист, а знахаркам разным верит.

— Ну и что? Лишь бы помогло, неважно, как это сделано.

— А ты верь, Витек. Нужно обязательно верить, и тогда все получится. Ты выздоровеешь. Дай-ка руку сюда!

Он дотянулся до моей искалеченной руки и стал яростно тереть ее, как мочалкой в бане. При этом что-то шептал себе под нос. Мне стало интересно:

— Ты чего там бормочешь, Вовик?

Он молчал некоторое время, потом поднял на меня глаза:

— Ты что-то спросил? Повтори, а то я сейчас в трансе. Ничего не понимаю.

— В чем ты?

— Да колдун я, что тут непонятного? А может, я шаман какой-нибудь? К тому же твой друг.

Я с усмешкой освободил свою руку из его колдовских объятий:

— Да таких друзей за хобот, и в музей.

Дремов, как-то картинно, расстроился:

— Ну вот! Никакое доброе дело не должно остаться безнаказанным! Я правильно говорю, Витенька?

— Да пошел ты! Как хочешь, а я буду отдыхать. Намаялся я с тобой, сил никаких не осталось. Все — отбой вооруженным силам!

Я откинулся на подушку, громко захрапел и через полуприкрытые веки стал наблюдать за Дремовым. Тот покрутил пальцем у виска и тоже улегся, но через некоторое время уселся на кровати и попытался встать на ноги. У него ничего не получилось, но я мысленно зааплодировал — упертый! Дремов пробовал еще несколько раз, однако, у него так ничего и не вышло, и он окончательно успокоился.

Прошел обед, потом тихий час, но Дремов продолжал дуться на меня и разговаривать не желал. Я подозвал лейтенанта Петрова:

— Вась, будь батькой родным! Сходи, узнай, как там наш капитан.

— Ладно, Вить, мне не трудно. Сейчас смотаюсь.

Он вернулся через минуту и разочарованно развел руками:

— Со вчерашнего утра он так в сознание и не приходил.

— Ну ладно, спасибо тебе, Василий. Будем дальше надеяться. Послушай, расскажи, что там было с поездом после бомбежки, а?

Лейтенант уселся на мою койку:

— Мне быстро удалось выскочить из горящего вагона. Ноги-то ходят, у меня только ключица перебита. Так вот, отбежал я подальше в лес и там залег. Помощник-то из меня никакой! А люди суетились возле вагонов, ведь не все же они горели. Вот и пытались вытащить, кого можно.

— Это мы тоже видели. Правда, Дремов?

Но тот в ответ только кашлянул. Вот настырный какой, ну и черт с тобой!

А лейтенант, тем временем продолжал:

— Потом парашютисты с неба посыпались. И стали к нашему поезду прорываться. У некоторых наших было оружие, вот они и отбивались. Молодцы, не подпустили немцев. А потом бронепоезд наш подошел и разогнал всю эту шушеру. Нас загрузили на зенитные площадки и увезли. Только очень мало народу в живых осталось. Вот, гады! Потом сюда привезли. Здесь и узнал про вашего капитана.

А я все же решил расшевелить Володьку:

— Видал, Дремов? Если бы не ушли от поезда, то ты бы уже здоровый был. И лупил немцев и в хвост, и в гриву.

Вот здесь-то он уже не стерпел:

— Да что говоришь такое, Витя! Мы же не дали им мост взорвать. Да и парашютистов стало на пять рыл меньше.

Потом внимательно присмотрелся ко мне:

— Ты шутишь, что ли, Витек?

— Конечно, надо же тебя растараканить! А то дуешься, как барышня на сносях, важный такой.

В общем, помирились мы, и Дремов обратился к Давыдову:

— Илья Ильич, разрешите?

— Володя! Мы же договаривались — не в строю находимся, спрашивай!

— Ну, и как там жизнь за границей, в Румынии этой?

— Да я же там не был. Я находился на своем берегу. Но жизнь там, похоже, совсем никудышная для их народа.

Подумал немного, а потом продолжил:

— Деревенька там была недалеко, так там домишки — одно название. Плюнь, развалятся!

Дремов, смотря в потолок, протянул:

— Да-а! Значит, жизнь при Советской власти все-таки лучше.

Но никто не ответил, и ему оставалось только замолчать.

В палате каждый занимался своим делом — кто лежал на койке, кто прохаживался, в одном углу велся тихий разговор. В общем, обычная госпитальная жизнь. Я занялся с рукой, Дремов делал безуспешные попытки подняться на ноги и тихонько матерился после каждой неудачи. Временами мы перекидывались ничего не значащими фразами.

Лейтенант Петров притащил откуда-то целую кипу газет. Я, конечно, обрадовался, но зря. Читать было совершенно невозможно, строчки сливались друг с другом. И еще сильнее начинала болеть голова. Вот так день и прошел.

Утром, проснувшись, я остолбенел от неожиданности. Предо мной, держась за спинку кровати обеими руками, стоял Дремов и улыбался во всю ширь. Заметив, что я проснулся, он довольно произнес:

— Видал, Витек? Терпение и труд все перетрут. Не врет народная поговорка.

Я тоже порадовался за него, хотя немного и позавидовал:

— Молодец, Вовка! Еще пару дней и сможешь вприсядку плясать.

А он радовался, как ребенок:

— Конечно, да мы еще вместе спляшем, Витек! Какие наши годы! А плясать мы будем на могиле Гитлера, в центре Берлина. Чтобы этот упырь навсегда остался в сырой земле.

Я невольно поддался его настроению:

— Точно! А потом хряпнем по стакану за Победу, и по домам!

Дремов внезапно помрачнел:

— Только не скоро это будет, лейтенант. Ох, как не скоро.

Потом скрипнул зубами и неожиданно зло добавил:

— Но это будет, обязательно будет!

И улегся, обхватив руками голову. Я решил подбодрить его:

— Володь, ты успокойся. Конечно же, мы победим. А иначе зачем мы живем на этом свете?

В это время отворилась дверь, и зашел Ломоносов. Раненые, по привычке, хотели было покинуть палату, но особист жестом остановил их:

— Товарищи, если кто желает, то может остаться. Проверка закончена.

Он присел на табуретку между нашими койками и протянул Дремову бумаги:

— Прочитайте, старший лейтенант. И если все правильно, то подпишите.

Дремов взялся читать, а я обратился к особисту:

— Товарищ лейтенант, а что там за бабка такая? Колдунья, что ли?

— Да, вроде того. Травами лечит, да заговорами всякими. Начнешь ходить, найди ее. Должна она тебе помочь. Она даже обезноженных поднимала. А врачи-то что говорят?

— Они и сами не в курсе.

— Ладно, не горюй! Все обойдется!

За это время Дремов причитал бумаги, подписал и спросил у особиста:

— А что с моей просьбой, товарищ лейтенант? Прояснилось что-нибудь?

— Да сделал я запрос по своим каналам, сегодня обещали дать ответ.

— Спасибо большое!

— Не за что пока, когда будет результат, тогда и поблагодаришь.

Но Дремов стоял на своем:

— Все равно, спасибо! Вы же свое время на меня тратите.

— Успокойся, старший лейтенант! Ладно, пошел я. До свидания! Если что-то станет известно, то сообщу. Выздоравливайте!

Ломоносов ушел, а Дремов заинтересовался нашим с ним разговором:

— Про что вы там шептались?

— Да так. Как руку мою поправить. Когда начну ходить, отыщу эту бабку. Чем черт не шутит!

Володька меня поддержал:

— Надо верить, Витек!

— Да-да, ты прав, Володь.

Я пытался держаться уверенно. Но это мне плохо удавалось. Больше до конца дня ничего особенного не произошло, он так и закончился, тихо и мирно. Только вот Дремову удалось-таки сделать несколько шагов.

А утро следующего дня началось неожиданно. Я проснулся довольно поздно, и то после того, как услышал рядом негромкий разговор Володьки и Васьки Петрова. Васька тихо говорил:-

— Ну вот, захожу я к ним в палату и вижу, что капитан ваш лежит с открытыми глазами.

— Давай дальше!

— Подошел я к нему, а он меня и спрашивает, тихо так: «Кто меня спрашивал, знаешь их?». Я, конечно же, сразу рассказал про вас, так у него глаза заблестели, как-будто отполировал их кто-нибудь. Причем, мгновенно.

Дремов нетерпеливо спросил:

— А он что?

— Попросил придти, если кто сможет.

В это время я открыл глава, Володька хотел мне все рассказать, но я сказал. что в курсе и спросил:

— Что делать будем, разведка?

— Надо идти к нему, хоть как-нибудь. А то опять на трое суток отключится. Дожидайся потом.

— А как пойдешь-то?

— Да вот Васька поможет, доковыляем. Ты как, Вась?

— Конечно помогу. Тут же дело такое! Доберемся, здесь рядом совсем.

— Ну, тогда пошли!

Дремов поднялся на ноги уже совершенно уверенно, оперяя о Петрова, и они двинулись к Ваньке в палату, в гости. Когда они появились в его палате, Ванька через силу улыбнулся и довольно громко и отчетливо сказал:

— Здорово, Дремов. Заходи не бойся, выходи не плачь.

Дремов подошел, прикоснулся к Ваньке щекой и ничего не сказал, только крепко пожал вялую руку капитана. Ванькины глаза, действительно, горели огнем:

— А что там Витька Герасимов? Как себя чувствует?

— Да нормально. Надеюсь, что через пару деньков увидитесь. А сейчас к твоим услугам только я, товарищ капитан!

Ванька продолжал улыбаться, но было заметно, что делает он это, превозмогая дикую боль:

— Я слышал, что ты меня уже похоронил? Как это понимать, старший лейтенант?

— Да ты весь в дырках был, и не дышал уже, когда Витька тебя притащил.

— Вот видишь, все по другому оказалось. Живой я, врагам на горе.

— Молодец, Ванька, молодец! А я ведь тоже тогда мало что соображал, все, как в тумане было.

Капитан мечтательно произнес:

— Витьку хочу увидеть. Ладно, давай дальше рассказывай, что с вами случилось?

Но Дремову этот сделать не удалось, Ванькино лицо вдруг исказила гримаса боли, и он мгновенно потерял сознание. Дыхание его стало громким и участилось, а на лбу выступили крупные капли пота.