Бесплатный фрагмент - Туманный рассвет. Книга первая. Январь 2026 -го

Глава 1

Нога проваливалась по колено в мягком, пушистом снегу, выпавшем за ночь. Жестяное корыто, привязанное к саням, как ледокол, прокладывало путь в рыхлой толще, оставляя за собой широкую плоскую колею с зернистыми, осыпающимися волнами. Утро было морозным и туманным, глаза не слепли в белой тишине, и Коча все-таки решился на рейд. Когда-то, в прошлой жизни, его звали Игорем, но здесь, в Заводской общине, он исполнял трудовую повинность по доставке дров и угля для печей, и Дед нарек его Кочегаром. Разумеется, глава общины мог его освободить от обязанности из-за ночного снегопада, но уж очень не хотелось оставаться весь день в душном подвале, пронизанном плачем и визгами детей, стонами и кашлем стариков, быть на побегушках у больных или беременных артельщиц, да и потом вдвойне отрабатывать выходной.

Сыпучий снег не скрипел при тяжелом шаге, однако шумно шуршал по борту корыта, в котором лежали топор, дерюга и погнутый лом. До заброшенной станции дорога была неблизкой, около получаса ходу налегке по ближнему пути. Это направление, исхоженное им десятки раз, хранило в себе при такой погоде множество неудобств в виде скрытых под снегом кочек, канав; тропа шла то между кустистыми холмами, то превращалась в неровную низину, загроможденную останками прежней цивилизации. И артельщик избрал обходной путь через узкую полосу леса на окраине владений общины. Зимой людям особенно не хватало еды, Дед почти все скудные запасы отдавал женщинам и детям, возможному их будущему и единственной надежде на демографический прогресс, поэтому Коча с умыслом свернул восточнее. В густой заснеженной чаще он надеялся подстрелить из рогатки несколько пичуг, в случае же неудачной охоты всегда существовала возможность полакомится подмерзшей рябиной и наломать для чайного взвара веток облепихи и калины.

Лесной клин, где общинники раньше добывали дрова, разрезала узкая полоса грунтовки, накатанной в прежние времена, а сейчас покрытой четвертью метра снега. Здесь царил сумрак, туман стоял гуще и ниже, а деревья угрюмо напряглись, изредка мягко роняя на землю увесистую горсть. Коча оглянулся назад: крыша общинного панельного дома, в которой люди занимали цоколь и первый этаж, отсюда уже не видна. Медленно двинулся дальше, накинув ремень саней на локтевой сгиб. В левой кисти зажата самодельная рогатка из тонкого стального прута, правая кисть свобода. Нижней губой прижаты к десне несколько мелких металлических шариков из раскуроченных подшипников, распространявших во рту привкус железа и ржавчины.

Позади, откуда он пришел, серое небо казалось светлее и приветливее на фоне густого сумрака леса, и как бы остерегало его вступать в мрачные дебри. Клочковатый туман скрывал ветки антенн окраинных домов. Прокладывая путь по почти свободной от деревьев и кустарников старой колее, он отметил, что снег испещрен следами местных обитателей: кроликов, лисиц, фазанов, полевок… За несколько лет вымирания человечества природа получила перезагрузку: зверье и пернатые расплодились даже в заброшенных городских парках и скверах, не говоря уже за лесополосы и чащобы; деревья, кусты и травы, вдыхая живительный воздух без угарного газа и ядовитых смол, быстрее тянулись к чистому небу и крепли…

Изредка с тяжелой пушистой ветки глухо падал снег. Тогда Коча замирал, осматривался: не крадется ли кто? За этим лесным клином закрепилась дурная слава. Пару лет назад, когда хищное зверье стало делить территорию и нагло забредать на окраины города в поисках поживы, здесь поселилось несколько выводков рысей, крупных, сильных, умных охотников. Дед предупреждал своих, что опасаться этого зверя нужно пуще волка, потому как рысь и в воде, и на дереве, и на земле побойчее любого промысловика с огненстрелом. И все же несколько общинников нашли здесь свою смерть в когтях и зубах новых поселенцев. Оттого и по дрова сюда никто из общины не забредал, предпочитая вырубать покинутые сады и безлюдные аллеи. Для кочегара же эта тропа была сколь опасной, столь и желаемой для охоты на птиц или на худой конец сбора зимних ягод. Да, он рисковал разделить судьбу несчастных охотников, однако это заботило его не сильнее, чем добыча угля или запеченная на костре сойка. После череды жутких продолжительных болезней, связанных с вирусом и его мутациями, погубившими мир, Игорь лишился страха смерти как такового. В его мозгу умерли атавистические переживания и мысли о неминуемой кончине, уступив место лишь беспристрастному инстинкту самосохранения. Метаясь в диком жару, в бреду, среди остывших и уже мумифицировавшихся в самых безумных позах близких, он сам неоднократно мог стать жертвой невиданной заразы и даже облегченно смирялся с этим, но судьба распорядилась иначе. Каждый раз, подавшись заражению снова и снова, он то временно терял зрение, то сморкался алой слизью или стонал от боли в груди время бережных вдохов… Из той неравной битвы он вышел победителем и… опустошенным, осиротевшим, лишенных многих чувств и эмоций. Очередные недуги теперь вязались к нему все слабее и протекали более щадяще и спокойнее. Когда он последний раз проваливался в давящий, душный омут бреда, его младшая сестренка Дашка хрипло всхлипывала у страшных свертков, в которых покоились высохшие тела родителей. Сил, чтобы вынести из квартиры трупы и подобающе похоронить, у 12 -летней девчонки не было, и она укутала останки родных в простыни… На секунду его пылающее тело остудил свежий поток воздуха; сквозняк проник в комнату вместе с двумя людьми в белом, облаченных в биозащиту. «Девчонку в госпиталь, — услышал он глухой, еле доносящийся из-под фильтрующей маски голос. — Пацан доходит. Оставляем пока… Тела в морг… Но попозже. Сейчас не до них. Им-то уж торопиться некуда». Очнувшись в кровавой коросте, Игорь первым делом восполнил водяной баланс, выпив около двух литров желтоватой воды из крана. Квартиры соседей по клетке одиноко и зловеще молчали, запах тлена и гниющих продуктов сковал атмосферу осиротевшего дома в стиле зомби-апокалипсиса. Почти сутки он потратил на то, чтобы вывезти тела родных на кладбище, уложив легкие, сухие мощи отца и матери вместе, хотя новых могил было подготовлено с излишком. В госпитале, где доживали свой век несколько десятков зараженных, он нашел сестру в списках поступивших двухнедельной давности, но ни среди живых, ни среди мертвых ее не обнаружил. В городском морге и на прилегающей к нему территорией, заваленной разлагающими телами, поиски, к счастью, не увенчались успехом. Домой добрался Игорь пешком, потому что отцовский автомобиль отказался заводиться, решив, видимо, что после смерти хозяина в нем пропала надобность. В надежде, что Дашка вернется, он караулил ее у подъезда, оставлял ей записи на стенах подъезда, на дверях квартир и гаражах. А затем в городе начали орудовать банды выживших, и Игорь стал высматривать ее из окна своей комнаты. Люди совсем исчезли с улиц, и он дни напролет пялился в квадратный проем, пожевывая остатки не испортившихся продуктов. Она не пришла. На пятые сутки после похорон родителей, выбив дверь, местные мародеры выгнали его из квартиры…

…Деревья совсем низко склонились над тропой; было темно, как в коротких зимних сумерках. Тащить пустые сани становилось все тяжелее: мешали кусты, с сухим звоном молотившие о железное дно, ноги и полозья саней цеплялись о корни, скрыты от глаз в сплошном белом покрове; деревья норовили проткнуть глаз костлявыми ветками или засыпать снегу за воротник. Коча присел на корточки. Пятиминутку он себе заработал.

В лесу текла своя, осторожная, тихая жизнь. Порхали с ветки на ветку пузатые снегири с поисках любимого лакомства, ласка, как меховая змея, сновала по норам и дуплам, выискивая обед. В самой чащобе сквозь дробный перестук дятла слышалось тяжелое сопение и треск сухостоя, сопровождающийся минутами затишья: кабан или зверь покрупнее прокладывали себе дорогу в снежных заносах.

Темное пятно крови слева от тропы Коча заметил благодаря лисице. Она крутилась поодаль, то проявлялась огненным пятном, то растворялась в тумане; хищница поводила влажным острым носом, трусливо пофыркивая и переминаясь на передних лапах. Если бы с деревьев на том месте, где лежал труп человека, нападало больше снега и прикрыло тело и кровь, то общинник прошел бы мимо всего в нескольких шагах.

С первого взгляда на бедолагу все стало понятно, как и то, что выйди охотник на полчаса позже, лежать бы на этом месте Коче. На заиндевевших стволах кленов, на шипастых ветвях облепихи, на взрыхленном следами борьбы (или пиршества) снегу — обильные красные крапины, будто кто раздавил гроздь переспелой рябины. Так била кровь из человеческой артерии, порванной мощными когтистыми лапами. Коча на всякий случай взял из корыта топор и, подступая к телу, всматривался в кусты. Он-то знал, что рысь не прыгнет сверху, все это байки для вечерних посиделок у печки. Взглядом он искал бордовые точки на белом фоне — возможно, зверь с запятнанными в крови мордой и лапами еще таится поблизости.

Видимо, крупная кошка напала из засады в одиночку от отчаянного голода, посчитав человека приемлимой добычей. А как умеет прыгать этот лесной охотник, Коча знал, к счастью, только из историй старых общинников. Видимо, цепкие лапы мгновенно вскрыли горло жертвы, а зубы довершили начатое. Лицо и горло мужчины были изглоданы так, что обнажились белесовато-розовые кости черепа и шейные позвонки. Охотник при жизни высоким ростом не отличался, был коренаст, русоволос. На нем была ладная песочного цвета телогрейка со слегка изжеванным воротом; окровавленный легкий бушлат коричневым комом лежал неподалеку. «А охотничек-то был не из бедных», — усмехнулся Коча. И бушлат, и телогрейка перекочевали в корыто. Никаких мук совести или брезгливости. Хорошие вещи пригодятся живым, мертвым они уже ни к чему. Лишив труп верхней одежды, Коча только теперь увидел вспоротый живот жертвы, а когда потянулся за ремнем, почувствовал запах парного мяса, брошенного в выгребную яму. В полости, прогрызенной зверем, сворачивалась, застывая, кровь. Тело остыло совсем недавно. Если бы утренний рацион Кочи сегодня состоял из чего-то более изысканного, чем размоченный в кипятке сухарик, тогда б существовало серьезное опасение расстаться с завтраком, но пустой желудок лишь брезгливо заурчал, сокращаясь, и он достаточно легко подавил неприятные позывы в пищеводе. Несколько минут Игорь уныло и с сожалением смотрел на останки погибшего. «Что чувствовал, когда понял, что — конец? О чем он думал и как он умирал?»

Мужчина был не из их общины, это очевидно. Вроде не из простаков, а так глупо нарваться на самца. Рысь, вероятнее всего, воспользовалась туманом и ранним утренним часом. Это зверь всегда нападает неожиданно, умея мастерски маскироваться и терпеливо выжидать. Обладая отличным оружием, охотник даже не успел им воспользоваться, чтобы дать достойный отпор хищнику…

У Игоря была слабость. Он питал ее к тому, чем пока еще не мог обладать — к оружию. В общине было несколько худых охотничьих ружьишек с мизером припасов, и те Дед старался держать при себе, выдавая охотникам и караульным в случае крайней необходимости. А теперь он располагал сразу двумя трофейными огнестрелами. Из плоского поясного чехла Игорь извлек аккуратный блестящий пистолет, снял рукавицы, чтобы кожей ощутить тяжесть и холод стали. Оружие, распространяя умопомрачительный запах смазки и железа, приятно и удобно легло в ладонь. Помимо воли, Игорь улыбнулся своим мыслям, подумав о той силе, которой его наделило с этого момента оружие убийства, творение неизвестных мастеров, и только сейчас понял, что еще бессознательно перекатывает во рту ржавые шарики, сразу же показавшимися жалкими и ненужными. Еще он подумал о том почете, который приобретет в среде общинников, и конечно, о Деде. Комендант называл себя объективным и справедливым властителем, однако из всего найденного и принесенного в общину самое лучшее оставлял себе по праву старшего; у вождя заводовцев хранился весь запас найденного табака, выменянного у карьеровцев алкоголя, книг и прочих ценностей. Без сомнения, Дед наложит лапу и на сокровища Кочи. «Хрена тебе лысого, а не ствол», — со спокойной яростью подумал Игорь и бережно опустил кобуру во внутренний карман своей штопанной телогрейки. Ватные штаны и носки погибшего он трогать не стал: такого добра в общине хватало, но вот, нагнувшись за ботинками, краем глаза зацепил в поле зрения яркое пятно. Небольшой брезентовый рюкзак оранжевой расцветки, достаточно тяжелый, с кожаными лямками и полудесятком наружных клапанов. В рюкзаке гулко звякнуло металлом. Кадык общинника судорожно дернулся: так могли стучать друг о друга только жестяные консервные банки. Понимая, что в данное время в этом месте он, склонившись над мертвецом, представляет не худшую мишень для четвероногих охотников, привлеченных запахом крови, Игорь второпях бросил находку в сани. В нескольких шагах от тела в утоптанном снегу рядом с брошенными снегоступами Коча увидел его. Не дыша, он потащил к себе брезентовый ремень охотничьего нарезного карабина. На темном ореховом ложе с сожалением заметил несколько косых глубоких царапин — отметин когтей хищника-убийцы. Карабин послушно лег на локтевой сгиб левой руки: удобный, легкий, гладкий. Полированное дерево, пропитанное маслом, тускло лоснилось в сумраке. Игорь опомнился: оказывается, все это время он не дышал от восхищения. Растерзанное тело в лесу и цель рейда были мгновенно забыты. Счастливый взгляд блуждал по плавным линиям оружия. «Ну и придурок! Сам себе завидую! Вот это машинка-а-а…»

В коробчатом магазине в два ряда плотно уложены желтые патроны с острыми пулями. Затвор ходит плавно и тихо. Игорь никак не мог отделаться от головокружительного счастливого состояния. Он потерялся во времени и пространстве, а между тем поднявшийся ветерок, осыпающий снег с деревьев, разогнал и туман. Стало холоднее, и это привело общинника в чувство. Обмотав оружие одеждой убитого, чтобы не гремело о борта, Игорь направил в корыто и снегоступы. Он старался извлечь как можно больше пользы из страшной находки, чтобы откупиться от коменданта всем этим барахлом и оставить себе карабин. Хотя, если трезво смотреть на ситуацию и прекрасно знать нрав главного, надеяться не на что. Такой лакомый кусочек Дед безапелляционно прикарманит. Ну, даст пару выходных в виде премии. Либо лишнюю пайку картошки, а может и сахару стакан. Но на это все. Знай, мол, Коча, свое место. Кесарю — кесарево, а Деду — дедово..

Думалось об этом легко, так как община и Дед были далеко, за лесом и снежной пеленой, а ему, кочегару, еще предстояло заполнить углем сани и вернуться назад… И все-таки буквально из ниоткуда, на пустом месте, взялась неприязнь, смешанная с тихим гневом от несправедливости его положения. Его, самого главного добытчика тепла в общине, отправлять одного и без оружия к черту на кулички по опасному пути! Когда сам сидит в теплом подвале, греется его, Кочиным, углем и жрет то, что притаранят искатели из вылазок. Подогревая в себе протест, общинник еще несколько десятков шагов протащил сани; впереди показалось светлое пятно неба — конец лесного клина. В мягких трофейных ботинках, подбитых изнутри овечьей шерстью, было так необычно тепло и удобно, что ходок захотел спать. Давно не испытывал такого обволакивающего, спокойного уюта. Злость на Деда не прошла. Чтобы при разделе находок на благо общины не жалеть потом об упущенном моменте, Коча вскрыл клапан найденного рюкзака. Банку с сельдью он трогать не стал — после соленого потянет на воду. Распотрошив увесистую банку с вытравленной коровьей головой на крышке, он стал есть мерзлое мясо. Дикий аппетит обрушился на него как тайфун, сметая на своем пути остатки трезвой совестливости. Так много жирного мяса он не ел, пожалуй… года-два три? Помнилось, как с началом вымирания человечества оставленные магазины и пищевые склады ломились от продуктов, и тогда только самые догадливые и запасливые из оставшихся в живых набирали впрок. Почти никто не трогал деньги из касс, довольствуясь ювелиркой: золото с камушками в смутные времена понадежнее никчемных бумажек будут. Брали еду, сигареты и алкоголь. Аптеки разоряли на предмет противовирусных и антисептиков в первую очередь. Игорь смутно помнил начало эпидемии, потому как сам боролся со смертью, сгорая заживо сначала в госпитальном отсеке для инфицированных, то есть попросту смертников… а затем в своей квартире, куда его вернули подыхать, освободив койко-место. А когда очнулся и смог мало-мальски двигаться, в разграбленных торговых точках оставались лишь сломанная мебель и соколки разбитых зачем-то витрин…

Он дико, чуть ли не рыча от удовольствия, хватал кусок, подогревал мерзлый жир нёбом, и тот тугой теплой волной скатывался в пищевод; Коча старался в эту минуту не думать о плачущих недоедающих детях общины, неубедительно успокаивая себя в том, что он — добытчик тепла, а значит, и жизни для всех них, что ему — нужнее… Тушеное мясо, упавшее в изголодавшийся желудок, еще больше усилило сонливость. В кои-то веки Коча победил вечный голод, разъедающий нутро. В рюкзаке нашлась маленькая синяя коробочка из картона, на которой изображалась то ли падающая, то ли стремительно летящая красная звезда. Под крышкой картонки, как бревна, на лесопилке, ровно сложены желтые цилиндрики сигаретных фильтров. Дед точно обрадуется. Игорь снова невесело усмехнулся про себя: выходит, его незапланированный рейд принес коменданту одни дивиденды…

А еще он думал (после сытного обеда, как водится, тянет пофилософствовать) о том, что Дед вел во многом неправильную политику, в частности, пополнения ресурсов. Зная о приближении зимы, артель не подготовилась к зимним холодам, имея в своем активе немало крепких рук. Наброситься бы скопом на заводскую аллею да за день вырубить все липы, клены и каштаны, и пусть поленья сохнут до холодов. А уголь… Пока бог хранил от случайного взгляда заводское месторождение, где отоваривался Коча, но стоит только кому-нибудь наткнуться на вагоны с углем, оставленные на рельсах завода до эпидемии, выметут вмиг… «А мы тут с корытцами играемся», — беззлобно думал он. После еды на него напало благодушие и спокойствие. Абсолютно не хотелось рыться в снегу, скалывая мерзлый уголь в емкость и тяжело нагруженным медленно плестись назад. Глядя на трофеи в корыте, Коча прикинул, что Дед за такую добычу мог бы выписать недельную амнистию от повинности или хотя бы дать еще пару-тройку человек, чтобы обеспечить топливом артель до весны…

…Вагоны стояли сонными мастодонтами, скрывая в своих стальных недрах черное богатство — жизни артельщиков в суровые зимы. Снег у вагонов с углем по правому борту был нетронут, если не считать витиеватые, узорчатые цепочки полевок. Небо продолжало хмуриться, угрожая очередным снегопадом; было около полудня, а в корыте пусто. В иное время это обстоятельство удручало бы кочегара, но только не сегодня. Поэтому, превозмогая лень, он полез на вагон. Пальцы в дырявых рукавицах клеились к металлу, приходилось отрывать с треском, оставляя на мерзлом железе гнилую ткань. Подумав о ломе, Коча передернулся — придется голыми руками крошить слежавшийся антрацит и укладывать в сани. Трофейные перчатки жалко для такого грязного дела…

Четыре года назад, будучи изгнанным из семейной квартиры кучкой мародеров, Игорь укрылся здесь, в разграбленных цехах карьероуправления. Уже тогда он понял, что одному выжить будет трудновато, и решил податься к заводским, притащив им на веревке жестяное корыто с углем в качестве платы за вселение. С тех самых пор он и то самое корыто стали неразлучны; Коча получил кров, общество, паёк и должность.

В вагоне творилось что-то небывалое: пласт снега, покрывавший слой угля, был убран, а сам уголь самым варварским и нещадным образом украден. Коча смотрел на грязное ржавое дно вагона со слезами на глазах. В левом борте вагона прорезана дыра, края этого входного отверстия захватаны черными следами пальцев. Груз следующего вагона был нетронут, но по левой стороне от железной дороги собраны все мало-мальские кучи угольной пыли, что таились под снегом в ожидании его, Кочи!

Это был страшный удар. На их уголь посягнула какая-то из местных артелей, и, как и положено, забила им свои закрома. Этот вагон — а он последний — будет следующим. Хотя становится непонятно, кто и куда смог в такое короткое время перетащить тонн шестьдесят ценного груза. И главное, вагон дочищали уже сегодня, судя по убранному снегу, значит…

Над трубой административного здания карьероуправления, стоящего в сотне шагов по левую руку, подрагивал воздух. Слой снега на кровле возле трубы истаял, обнажив серые оцинкованные листы, решетчатые окна обоих этажей кирпичного здания «запотели». От вагона к зданию тянулась широкая извилистая тропа, усыпанная черной пылью и россыпью угольных камней. «Вот где мой уголь», — досадливо констатировал Игорь и подумал, что нужно со всех ног лететь к Деду с докладом, пока последний вагон еще целехонек. Вряд ли у карьеровцев тут мало народу, иначе так быстро они бы не очистили вагон, так что отбить мирным путем топливо вряд ли получится. Ну а там как Дед решит: погубить ли нескольких бойцов ради десяти лет тепла и комфорта в общине, но это при удачном исходе, либо оставить все как есть и попытаться прибрать к рукам оставшееся топливо.

Вдруг в прорези вагона показался оружейный ствол, нацеленный на Кочу, затем голова самого стрелка в лыжном шлеме и очках.

— Спускайся. Давай без глупостей. Разговор есть, — спокойный и уверенный голос без намека на просьбу. Только приказ слышался в требовании человека внизу.

Коча без раздумий прыгнул по другую сторону борта, где в санях лежал десятизарядный автоматический трофей — ответ наглому малому по ту сторону борта. Поднимаясь с колен, он ощутил на лбу агрессивное холодное давление металла: второй ждал его внизу. Под вагоном, пыхтя и матерясь, пролез первый стрелок. Он сходу приложил Кочу прикладом в живот, определяя всю серьезность намерений поговорить. Небольно и несильно: кочегар успел напрячься, да и телогрейка погасила удар. Но он для вида согнулся, кашлянул, сплюнул. Затем медленно выпрямился. Нееет. Это не карьеровцы. Отлично экипированы, вооружены, лица сытые, движения резкие и точные. Шмот сродни тем, что он снял с мертвеца в лесу… Пока один спутывал руки за спиной, второй деловито оглядел содержимое саней.

— Так вот ты какой, расхититель социалистической собственности, — говорил он беззлобно и весело.– Ну шагай, потрещим в теплушке.

Они обошли вагоны и направились к административному зданию. Первый прихватил трофейный скарб из саней, второй услужливо раскрыл тяжелую стальную дверь, сочащуюся изнутри здания влагой. В просторном помещении лицо сразу обдало горячим воздухом, в нос ударил запах угарного газа, сырой ветоши и распаренных человеческих тел. Здесь было душно. В дальнем углу, где стояла свежевыложенная кирпичная печь, пышущая жаром, лежала груда угля. Снег и лед, растаяв в тепле, образовали грязные лужи на бетонном полу. У печи, у стен, в проходах расположились люди. Мрачные, грязные и напряженные лица, исподлобья смотрящие на вошедших. Черные руки этих бедолаг — мужиков, женщин и подростков, — красноречиво говорили, кто избавил вагон от шестидесятитонного груза. Теперь они грелись в корпусе под присмотром пары вооруженных ребят, точных копий тех, кто конвоировал Кочу. Он вдруг осознал, что со времен эпидемии никогда не видел такого скопления народа в одном месте. Мелкие, малочисленные артели и общины ютились по подвалам и цокольным этажам города и окрестностей, практически не вступая в торговые отношения друг с другом. Судя по наличию вооруженной охраны, эти люди здесь собрались не по своей воле, а после выполнения трудной работы им дали время и место погреться у огня…

Первый конвоир Кочи кивнул одному из охранников:

— Змей, зови главного. Гостя привели.

В фойе бывшей администрации карьероуправления было тихо, только уголь потрескивал в печи. Люди молчали, устремив воспаленные глаза на вошедших. «Да, здесь очень тепло. И почему Дед не разместил общину тут? И уголь под боком, и места много», — подумал Коча, глядя на груду топлива у печи. «Интересно, а куда они дели остальной?» -не оставляло в покое хозяйственное скупердяйство.

На лестничном пролете показались двое; охранник молча занял свое место, а вновь прибывший, русобородый, холеный мужчина, с порядочным излишком лишнего веса, без очков и шлема, видимо, только что выдернутый из объятий отдыха, судя по помятой, недовольной физиономии, в сорочке и штанах болотного цвета, предстал перед Кочей, с интересом глядя на него сверху вниз. Потом кивнул на конвоира:

— Почему руки связаны?

— Он вооружен был, Матвей. Вот что при нем нашли. А повязали его на вагоне с углем..

Бородатый Матвей бегло скользнул взглядом по добыче Кочи. При виде разодранной трофейной одежды его густые брови взметнулись вверх. Он брезгливо поскреб ногтем окровавленный рукав бушлата:

— Это же Гены Дикого шмот..– И обращаясь к Коче, спросил :

— За что ты его, тварь?

Пока тот обдумывал происходящее, Матвей схватил Кочу за лицо, сдавил. Его пальцы, мягкие, слабые, без мозолей и царапин, пахли табаком и какой-то едой.

— Отвечай, ублюдина, когда тебя спрашивают, — зло цедил бородач, но пленник не понимал, что от него хотят.

— Постой, Матвей, — второй, более рассудительный и спокойный конвоир, Шатун, вывел Матвея из фойе под лестничный пролет и понизил голос. — У него в санях лом и топор нашли, без следов крови. Огнестрел только трофейный, но не стреляный.

— А это как ты объяснишь? — Матвей рванул тесемку рюкзака, забитого провизией. — Это же пайка Дикого, щас продснаба позову, он подтвердит, что утром выдавал лично ему…

— Да ты на него посмотри! — не сдавался Шатун. — Одежда чистая, обувь… твою мать! На нем же ботинки Гены…

Матвей окончательно проснулся. Скривив Шатуну мину, означавшую, видимо «Ну, а я о чем говорил?», он обвел глазами толпу в фойе:

— Этим перекус, полчаса на отдых и — на второй вагон. А его, — он ткнул пальцем в Кочу, — на верх ко мне.

Кабинет, где обосновался Матвей, очевидно, принадлежавший в прошлой жизни бухгалтерии управления, так и простоял нетронутым со дня краха цивилизации. Ненужные более полки и шкафы с папками были сдвинуты в угол. За это время стены и потолок кабинета, как и предметы, составляющие интерьер, покрылись серым налетом плесени; отовсюду, благодаря жарко натопленной печи, ручьями лился конденсат. В самом сухом углу, у входной двери, были аккуратно сложены фанерные ящики, пахнущие клеем и щепой, и бумажные мешки. Продовольствие… Здесь стояла сырая духота, как в бане. Запах плесени, кислый, тяжелый, царил в кабинете Матвея, и очевидно, никак его не смущал. Шатун было направился к запотевшему окну, чтобы проветрить зловонное помещение, однако Матвей осадил его:

— Не тронь… А ты, — обратился он к Коче, — рассказывай.

Игорь поведал главному историю, сродни той, что приключилась с ним этим утром, утаив только, что он шел из заводской общины в двух километрах к северо-востоку. Он наплел Матвею, что является отшельником и пришел за углем из района горпарка. Развалившийся в сыром кресле главарь слушал пленника, покуривая сигарету, лицо его ничего не выражало. Он оборвал рассказ и жестом привлек внимания первого конвоира:

— Серый, ну-ка приведи кого-нибудь из той братии. Авось, опознают местного. Посмотрим, что он нам тут в уши льет..

На полминуты тот исчез за дверью. Матвей рассматривал вещи убитого взглядом, не сулившем ничего хорошего. Однако заметив царапины от когтей зверя на карабине, он провел по ним подушечками пальцев, потом кинул взгляд на разодранные вещи. Может, не врет парень-то?

Появился Серый с растрепанным мужичком, который спешно что-то жевал и глотал, словно боялся, что вырвут прямо из глотки. Он испуганно уставился на Матвея.

— Знаешь его? — тот указал кивком головы в сторону стоящего Кочи.

Мужик помотал головой.

— Внимательно приглядись. Если узнаю, что бреешь…

— Первый раз вижу, товарищ начальник. Ей -богу, — прошамкал с полным ртом приведенный.

Взмахом руки отпустив мужика, Матвей снова воззрился на Кочу.

— Так откуда, говоришь, прибыл к нам?

— Это вы… к нам. А лично я всю жизнь тут провел. Я уже сказал, из района горпарка. Живу в землянке, под зданием бывшего музея имени Ложечникова. Уже третий год как…

Матвей не стал цепляться к пленнику из-за дерзкого ответа, а бросил Шатуну:

— Карту! — и когда тот расстелил на сыром столе подробную карту города, новенькую, шелестящую, правда, с несколькими красными кружками в районе карьероуправления и завода, окликнул Кочу: — Показывай!

Коча демонстративно подергал связанными руками.

— Серый! Развяжи. Только без глупостей, малец. Башку вмиг продырявим.

Пленник показал, успев мысленно отметить, что если верить карте, до общины и пары километров по прямой не наберется (ну и дал Бог соседей!), и руки снова скрутили за спиной.

— Народ есть там у тебя?

— Да этого места избегают все. Группировка там из бывших ментов и вояк орудует. А так одиночки есть, конечно, по подвалам да чердакам…

— Группировка? — недоверчиво прищурился главарь. — А тебя что, не трогают?

— А кому, я по-вашему, я уголь вожу? Мне-то он на кой, одному то… Пока мзду плачу, живу спокойно…

Говоря про банду, Коча, в общем-то, душой почти не кривил. В бывшем райцентре действительно существовали объединения бывших военных и силовиков, банды уголовников, общины медиков и прочих; то есть все, как в мире до эпидемии, только теперь под эгидой полного беззакония. В самом центре города, как и говорил пленник, в здании районного ОВД обосновались все выжившие представители силовых структур и юстиции со своими родственниками: сотрудники полиции, росгваридии, прокуратуры, МЧС, городского и районного судов, судебные приставы, коллекторы, ветераны и пенсионеры указанных служб. На северной окраине города в расположении войсковой части внутренних войск дислоцировалось до сотни бывших военных, которых пандемия пожалела: офицерский состав, военнослужащие по контракту, бывшие срочники, сотрудники санчасти и несколько вольнонаемных — все те, у кого оказался крепче иммунитет и должный медицинский уход при наличии забитых под завязку складов с продовольствием и медикаментами. И первую, и вторую группировки объединяли схожие признаки: они не исполняли никаких действий, прописанных в соответствующих уставах при возникновении ЧС подобного типа; оба объединения были многочисленны и, обладая большими запасами оружия, продовольствия, горючего, техники и обмундирования, контролировали, а порой и терроризировали население города и близрасположенных поселков, автозаправочные станции, дачный сектор и фермерские хозяйства, при этом не враждуя между собой, а поделив зону влияния на северную и южную. Коча действительно застал то время, когда центральная (южная) организация пыталась «доить» Карьерскую и Заводскую общины, но скоро потеряла интерес к нищим и малочисленным артелям. Что можно отобрать у людей, живущих по подвалам и питающихся тем, что приносят из мародерских вылазок искатели? А не призывать рекрутов из числа общинников под свои знамена хватило ума и силовикам, и военным. Во-первых, кормить, поить, одевать лишний рот, во-вторых, ни оружия доверить, ни спину показать в экстренной ситуации. Бойцы будут ненадежными… По рассказам Евсея, начальника «службы безопасности» общины, Коча знал, что в те дни, когда эпидемия вышла из под контроля, а смертность превысила все мыслимые показатели, когда города и регионы объявляли карантин и тотальную изоляцию от внешнего мира, эти ребята первыми взялись за дело: выпотрошили аптеки, ювелирные точки, охотничьи магазины, по возможности — торговые центры и продовольственные базы. Имея в своем распоряжении уйму горючего и прочие блага ушедшей цивилизации, они практически продолжали жить прежней жизнью — в тепле, комфорте, пользовались электричеством из генераторов, разъезжали на автомобилях… «А что? — говорил Евсей, морщась от сигаретного дыма и споря с завистливыми слушателями. — Молодцы. Кто успел, тот и съел. Зато живут как у Христа за пазухой. А мы-ы-и-и…» И махал рукой…

Также в городе, на территории районной больницы, под охраной и тех и других, обитала община медиков, людей, без сомнения, нужных и до, и во время, и после эпидемии. Огромная территория, людские ресурсы, склады с медикаментами, возможность длительного автономного существования сохранила живыми и здоровыми немало врачей, медперсонала и членов их семей. А чтобы на все эти блага не позарился выживший вопреки всему люд, территория общины была взята под двойную охрану южных и северных. Чем конкретно занималась каждая из этих и десятки других городских общин, Коча никогда не интересовался и жил в своем ограниченном, очерченном мире, не посягая на границы соседей, ибо было чревато. Но своими соображениями он не стал делиться с собеседником.

Матвей прищурился. Как все ладно у этого парня. Будто он к разговору готовился. Или все же правду говорит? Не проверишь — не узнаешь…

— Серый, давай его в общую группу, к землякам. И возвращайся, покумекаем.

— Кормить? — спросил Серый.

— Обойдется.

Когда Серый вернулся, Матвей уже говорил:

— По карте получается 8 километров. Сдается мне, что наш друг нам лапшу на уши вешает. Чтобы через весь город с санями, за горсткой угля…

Шатун пожал плечами.

— Когда прижмет, Матвей, и не так раскорячишься. И все восемнадцать потопаешь…

— Да не похож он на зашуганного. Что у них там, мебель закончилась землянки топить, деревьев в парке мало?

— Твои предложения, босс? Ты же у нас тут рулишь!

В другой раз Матвей бы не простил такой шутливой подковырки, но смерть подельника и встреча с интересным туземцем, посягнувшим на их вагоны, отодвинули амбиции на второй план. Настроение было хорошим. Взяли почти сорок человек — всю карьерскую общину, угля раздобыли, в перспективе — согнать к себе оставшихся жителей и сдать заказчикам. Так что гибель Дикого — не самый плохой размен в данной ситуации.

— Мои предложения? Вы с Шатуном берете нашего друга и по его следам ищите обратный путь. По ходу находите тело Дикого, убеждаетесь в его смерти и доставляете останки сюда.

— По следам? — переспросил Шатун. — Снег лупанет с минуты на минуту. Да и в городе как мы его следы от других отличим? Там не не пустыня, народ-то бродит, топчет…

— До города по следам дойдете. Может, он тут под горкой с оравой живет, а нам наплел про парк и группировку. Конспиратор хренов… Только это… Мало ли. У продснаба автоматы возьмите и рацию, вдруг и правда там банда орудует…

— Может, тогда пару человек еще дашь, босс?

— Херос! — не выдержал главный. — Серый, пасть заткни. Вы не в рейд идете, а на разведку. Если слова его подтвердятся и народ там действительно обитаем, берем бойцов и вперед с песней. Ты как первый раз..Только булочками пошевелите, погода и впрямь портится…

Глава2

Лес был по-прежнему мрачен и тих, как и два часа назад. Коча впервые за время своего пребывания в артели тащил назад пустые сани, да еще со связанными за спиной руками. Все его честно найденные трофеи, кроме ботинок, были изъяты пленителями. Он не питал какой-либо надежды относительно этих бандитов. В фойе управления ему удалось пообщаться с тем самым разговорчивым мужичком, который в кабинете Матвея был призван опознать пленника. Тот поведал Коче весьма невеселую историю. Не далее как вчера днем к их общине по улице Мира, к старой спортплощадке, подъехал белый тентованный грузовик с красными крестами по бортам. Пришлые выгрузили оттуда коробки с лекарствами и продовольствием и стали все это богатство раздавать самым отважным карьеровцам, которые не попрятались от чужаков. Тут же на площадке вмиг была организована палаточная баня с медиками в белых халатиках, горячий чай, и через полчаса вся карьеровская община встречала гостей как освободителей от голодного и холодного ига. Мужикам и женщинам не жалели спиртного, даже охранников сняли с постов. Смех, радость и веселье пришли в одичавший город впервые за несколько лет. А под вечер, когда все были накормлены, помыты и дезинфицированы, а многие еще навеселе, насильно погрузили в тот же грузовик и под вооруженной охраной препроводили сюда, на угольные работы. Но сдается, не только на них. Карьеровец шептал, что у каждого жителя общины взяли кровь и слюну для анализов; слабые, больные и старики остались в общине под присмотром благодетелей, остальных же отправили сюда. И ходят слухи, что после оборудования этого нового офиса чужаков вся община поголовно отправиться в долгое путешествие в Ростов-на-Дону, последний оплот цивилизации на юге в постпандемийной стране. Для чего — никто не знает. Как говорят пришлые — ради улучшения условия жизни и повышения процента цивилизации страны.

Говорил это мужичок, а сам продолжал жадно, со звоном хватать зубами кашу из алюминиевой ложки. В помещении стоял такой звон, что охранники не обратили внимание на перешептывающихся у печи. Глядя на него, Коча подумал, что эти цепные псы за миску каши хоть к черту на куличке пойдут, и причем без принуждения.

…На всех были снегоступы, только теперь Шатун и Серый вооружились автоматами, плюс ко всему у Шатуна плечевой лямке рюкзака болтался простенькая рация. Они споро шли по широкой колее, оставленной санями Кочи утром. Он тайком наблюдал за ними. Нет, они не были профессионалами, просто вооруженные наемники, выполняющие за определенную плату любую грязную работу, в том числе, охоту на человека.

Тела на месте не оказалось. Там, где двумя часами ранее лежал труп, валялись прохудившиеся сапоги артельщика и куски окровавленной ткани, а мертвое тело Дикого, судя по багровой колее в снегу, зверье утащило в кусты, откуда сейчас раздавались ужасные звуки пиршества — хруст костей, фырканье и рычание. Коча понял, что теперь ему ни за что не доказать свою непричастность к смерти их подельника. Шедший первым Серый обернулся на Шатуна. Коча заметил, что лицо Серого стало свинцовым под цвет прозвища, руки подрагивали, кадык судорожно ходил вверх-вниз. Конвоир боролся с обмороком. «Это тебе, сука, не больных людей спаивать», — мстительно подумал Игорь. Шатун касанием остановил напарника, видимо, также заметив его замешательство. Сняв оружие с предохранителя и выступив вперед, он дал длинную очередь по кустам, где доедали их товарища. Уши заложило от грохота, пространство заволокло дымом, птицы заметались под кронами деревьев, с веток посыпался снег, а затем и сами ветви, срезанные пулями, и с места пиршества жалобно скуля, завывая и рыча, бросились врассыпную крупные тени, неуклюже увязая в глубоком снегу и тыкаясь в плотную сеть кустов. «Волки», — догадался Коча. Автомат Шатуна замолчал. Он опустил дымящийся ствол вниз. Тут же зашипела рация голосом Матвея.

— Шатун. Что там у вас? Прием!

Тяжело дыша, будто пробежав кросс с полной выкладкой, Шатун оттер пот перчаткой со лба и ответил:

— Зверье гоняем. По ходу, Дикого сожрали. Матвей. Прием..

Минуту рация молчала, Серый шумно хлебал воду. Первый приступ у него прошел, и ему необходимо было что-то сделать, куда -то идти, на ком-то отыграться…

Он больно ткнул Кочу под ребра:

— Пошел и принес Дикого сюда, — он говорил медленно, растягивая слова на слоги, чтобы придать командно-угрожающую окраску своим словам, продиктованным страхом. — Тебе не впервой в трупах копаться

— У вас кто старший, Шатун или ты? Твой дружок там, ты и неси..

Прилетело прикладом под ребра так, что звонко хрустнуло. На миг от боли Коча потерял зрение, когда падал на бок. Снег принял его падающее тело мягко и заботливо. Провалился словно в мягкую перину, проморгался и снова сказал:

— Можешь хоть пристрелить. Дальше вы сами, шагу не ступлю. С удовольствием посмотрю, как и вас волки сожрут…

Он нащупал слабую струнку Серого и нагло тянул за нее. Оказавшись не в своей стихии, тот откровенно наложил в портки уже при первых шагах самостоятельного рейда.

— Эй! Как там тебя! — крикнул Шатун. — Пасть завали и шагай куда сказали. Ноги прострелю!

— Стреляй. Дальше сами потопаете. Еще и меня тащить придется.

Матвей снова вышел на связь. Коча видел, как вздрагивал каждый раз Серый на любой звук, в том числе, на щелчки передатчика.

— Грузите …Гену и возвращайтесь. Снег пошел. Хрен со следами. Разговорим местного, времени будет достаточно. Прием!

— Сделаем, Матвей! Прием.

Коча не вставал не потому,

что ему нравилось лежать в окровавленном снегу. Когда он получил удар по ребрам, что-то твердое, металлическое за пазухой приняло на себя часть удара приклада. Коча совсем забыл о пистолете Дикого, найденном при обыске мертвеца. А пришлые не додумались обыскать местного дикаря, лишь вынули рогатку из нагрудного кармана телогрейки, поржали да выкинули в снег.

— Ну! — требовательно повел стволом оружия Серый. — Встал!

— Ты мне ребра сломал, падла, — зло прошептал Коча. — Руки хоть освободи, подняться не могу.

— Ты мне за падлу ответишь, падаль, — сжав зубы, Серый орудовал ножом на запястьях пленника так, чтобы резануть как следует этого оборзевшего фраерка, видимо, не сознающего, куда он попал. Но толстые ватные рукава не давали нанести рану. — Ты мне, урод, все до копеечки…

Сухо и коротко хлопнул выстрел. Пуля, попав в шею Серому, разорвала артерию, и кровь на снег запрыскала фонтаном в такт биению сердца. И чем слабее становилась струя, тем чаще колотилось умирающее сердце. Судорожно зажав парящую на морозе рану ладонью, Серый хотел заорать, но из горла, скованного ужасом надвигающегося конца, рвался только хрип. Шатун недовольно обернулся, думая, что напарник чинит расправу над пленником, но увидел только, как тот неторопливо поднялся, отбросил от раненого ногой автомат дальше в снег и насмешливо спросил:

— Ну что, дружок? Тебя разве не учили сразу перезаряжаться или пленных шмонать? Что вы за клоуны такие? Или только с бабами воевать горазды?

Запоздало вспомнил Шатун, что высадил весь магазин в кусты до сухого щелчка, а разговор с Матвеем по рации выбил его из ритма, выветрил все мысли. Запасной магазин в нагрудном кармане, пистолет в поясной кобуре. Но как до них добраться, когда в глаза смотрит смерть девятого калибра?

— Если я не выйду на связь… — начал было он, но Коча остановил его :

— Я тебя умоляю. Эту хлопушку вряд ли кто слышал, кроме окрестных волков, которые так и ждут, чтобы… Ну ты понимаешь. — и усмехнулся. — Три товарища! Прямо как у Ремарка! Только сожраны в одном лесу… — Позади послышался мягкий звук падающего тела: Серый рыхлил ногами снег в предсмертных судорогах, невидящий взгляд его уставился на убийцу, зрачки подернулись мутной предсмертной пленкой.

— Давай, давай, не стой, — дружелюбно сказал Коча. — Скидывай барахло. Дружок твой курточку замарал, поэтому скидывай свою.

Через минуту Шатун стоял разоблаченный. Его наручные часы и два ножа — выкидной и десантный в ножнах, перекочевали к Коче, в секунду ставшим хозяином положения.

— На, — бросил он под ноги Шатуну свои лохмотья — телогрейку и ушанку. — Накинь…

Шатун принял это за хороший знак. Раз заботится, то валить не будет. Коча разгадал его мысли.

— Сейчас ты мне все рассказываешь, а я послушаю и решу, где правда, а где брехня. Если голову морочить будешь — пуля твоя, не сомневайся. Не соврешь — отпускаю, в спину стрелять не буду, слово даю. По следам пойдете — по одному перестреляю, — он кивнул на остывающего Серого. — Друг твой не даст соврать. А вашего Дикого я не трогал. Шмот и стволы взял, ботинки и харч. Ну да ладно, это историю вы уже слышали. Теперь я твою послушаю.

Не видя перспективы строить из себя героя, Шатун рассказал Коче о поисковых отрядах, как они себя величали. То есть, вернее, их так величали в Ставке, спонсирующей рейды в отдаленные районы, населенные выжившими. Цель таких отрядов — живые люди, перенесшие пандемию. Население, насильно сорванное со своих мест, отправляли в Ростов-на-Дону, столицу южного региона. Брали не всех — больных и стариков оставляли. По сути, на голодную и холодную смерть, мысленно договорил за Шатуна Коча. Чем дольше он слушал, тем меньше жалел о своем первом в жизни убийстве. Те, кто оказывал сопротивление, отряды при необходимости стирали. Остальных несогласных также отправляли в Ставку, но уже не только в качестве биологического материала для поддержания жизни вышестоящих лиц и их окружения, а и как рабочую силу. В загнивающих городах, поддерживающих более-менее иерархию власти и остатки прежнего порядка, нужны были рабочие руки.

— Эпидемия закончилась четыре года назад, — говорил Шатун, поглядывая на остывающего Серого. Коча, скинув корыто, сидел на санях, поигрывая пистолетом. Густо пахло кровью. В лесу то и дело похрустывали ветки: волки или другие хищники, возвращаясь к добыче, почувствовали запах свежей крови. — Сейчас, по слухам, она продолжается только в тропических странах, выживают немногие. У нас… — он осекся, промолчал, — от населения страны осталось примерно десять пять, но мы не знаем данные по Сибири и Уралу, я говорю только за Европейскую часть. Так вот, в крови переживших эпидемию, как ты наверное знаешь, вырабатываются антитела, которые противостоят вирусу. Ну, это такие штуки…

— Да понятно, — устало кивнул Коча. Он внутренне напрягся, ожидая услышать самую суть, самую страшную информацию.

— Да, и вот эти антитела…

— Вы используете кровь пленных для лечения и реабилитации себя и ваших хозяев… Короче, доите их, как коров, на благо вашей общей кормушки..

— Они не пленные, — осторожно поправил Шатун. — Они живут в тепле и сытости, и платят за жизнь ежемесячной дозой…

— А остальное время они валяются на диванах, учатся в университетах или ходят в кино? — с издевкой спросил Коча. — Пашут, небось, как проклятые, в своих резервациях. Такой нужный и послушный скот, который всегда под рукой… Детей тоже?

Коча вдруг вспомнил общину, болезненную ребятню, лишенную сладостей, витаминов, книг и родительской ласки. С ранних лет дети получали наряды на различные работы на благо общины… А эти твари… Это просто нелюди…

— У тебя есть семья? — спросил Коча у Шатуна.

— Пойми, если не мы, то нас. Таков девиз Ставки. Нас обувают, вооружают, кормят…

— Ставки… Кучка недобитых дезертиров, воспользовавшихся ситуацией в стране… Привилегированное сословие, — кивнул Коча. — Псы у хозяйского стола. Так, ладно. Гони сюда рюкзак и топай.

Снег пошел крупными хлопьями. В общине, небось, уже хватились. Только бы хватило ума не соваться сюда. Хотя Дед не дурак: после такой плотной стрельбы в лесу, что устроил Шатун, будут сидеть тихо и удвоят осторожность.

— А с этим что? — спросил он, указав на Серого. Коча пожал плечами:

— Забирай мои сани и грузи. Иначе потом только кости хоронить, да и те… — он с сомнением огляделся. И зачем-то добавил:

— Пошевеливайся. Иначе участи Дикого и тебе не избежать. Да, и вот еще что. — Он аккуратно снял с плеча Шатуна рацию. — Сколько, ты говоришь, вас осталось? — ствол пистолета, противно воняющий сгоревшим порохом, уперся в ноздрю. — Только хорошо посчитай…

И тут Шатун почувствовал, как желудок, кишечник и мочевой пузырь одновременно потребовали опорожниться. Страх захлестнул его с головой тяжелой, давящей волной. А жить хотелось так немыслимо, вопреки всему… Неужели конец приходит так некрасиво и тошнотворно? Никогда за свои тридцать с небольшим он не был так близок к смерти.

— Было восемнадцать бойцов, если не брать продснаба с Матвеем, и пятеро — медперсонал, — медленно говорил Шатун, сдерживая позывы организма. — В заводской общине с персоналом осталось двое… Теперь минус разведчик — Гена Дикий, и еще вот, Серега…

«Осталось всего шестнадцать, немного. Но автоматы, ч-черт…»

— Все. Исчезни. И послушай совета: завязывай с этим. Когда все наладится — вас первыми на кусочки народ покрошит.

Шатун повернулся:

— И что? Жить как …ЭТИ? Жрать крыс и спать в дерьме?

— Выбор за тобой. Тебя как зовут-то?

— Юра я… — хмуро буркнул Шатун.

Коча хохотнул :

— А не тот ли ты самый? — Но не получив ответа от не разделяющего его веселья собеседника, добавил серьезно:

— Думаю, нет смысла тебя предупреждать о том, что при следующей встрече я тебя уже не отпущу. Все зависит оттого, по какую сторону баррикады ты будешь…

Прежде чем отдать тело Серого товарищу, Коча обшарил его на предмет скрытых сюрпризов, чтобы Шатун в спину не пальнул. Затем, доверху нагруженный, ломанулся через лес, уводя потенциальных преследователей с линии Заводской общины.

Шатун несколько раз ронял тело Серого в снег, измазался кровью, но все-таки погрузил в корыто и медленно потащил восвояси, оглядываясь по сторонам. Чудной, подумал о нем Коча. Второй раз родился, и ни спасибо тебе. Что с него взять, скотина неблагодарная. А кочегар с двумя рюкзаками и двумя автоматами шагал в ставших неудобными снегоступах через буреломы. Он него за версту несло кровью и порохом, поэтому с одинаковой вероятности голодные хищники могли обойти его пятой дорогой, а могли и пуститься за ним по пятам. Денек, конечно, выдался насыщенный. И довольно удачный. Разжился барахлишком неслабым, укокошил одного выродка, правда, информацию раздобыл нехорошую, но приобрел мощный арсенал, с которым можно успешно удерживать оборону общины какое-то время. В трофейной куртке, шапке и ботинках было очень тепло. Неплохие снабженцы у охотников за головами. Интересно, что там в рюкзаках… На паручасовой рейд вряд ли много напихали, но все же, думается, есть чем поживиться. С сожалением вспомнив о конфискованном рюкзаке Дикого, Коча вздохнул.

Привыкнув жить одним днем, он и мысли свои в голове выстраивал без лишних разветвлений на эмоции и сомнения. Случилось так, как случилось. И в подарок он получил не только жизнь, но и внушительные бонусы от более трусливых и слабых врагов. Жаль, конечно, что раскрыто месторождение угля. Уже который раз Коча возвращался мыслями к Деду, его недальновидному, нехозяйственному управлению, который ставил во главу угла спокойствие общины, тотальное подчинение и собственное благосостояние как поводыря коллектива. И главное, людей это устраивало. Они были согласны, чтобы ими управляли, за них думали и решали, только бы лишь выделили кусок хлеба и подстилку у коптящей печки. Пандемия многих лишила высших чувств и эмоций, разбила надежды на лучшее будущее в этом умирающем мире, оставив минимальный набор инстинктов для попытки выживания. Это не так, думал Коча. Не зря же древние говорили, что каждый сам является кузнецом своего счастья,

сам становится перед выбором: подчинять или подчиняться, думать и действовать либо соглашаться и молчать… Спору нет, им нужен сильный и умный вожак их испуганной, разрозненной стаи. Но вожак демократичный. Утопия? Возможно..

Молчаливый протест против Деда нарастал в кочегаре уже многие месяцы. Коча поймал себя на том, что сегодня он возвращается к этому не первый раз. Хотя уже осознал, что жизнь его уже никогда не станет прежней. За полдня он впитал в себя столько информации от местных и пришлых людей, что времени на переваривание ее уйдет немало. Первые оказались послушными рабами, чье поклонение было продиктовано безысходностью и тяготами прежнего существования. Вторые явились, как хозяева, на чужую территорию, действуя хитро и подло, забирая последние крохи сознательного человечества в угоду своим наместным царькам и их свите. Значит, мир не стал лучше. Пока где-то население Земли продолжало умирать в муках от вируса, здесь самые ушлые решили всё за всех, выстроив пищевую цепочку, с собой, естественно, на самой вершине…

Его зацепили слова Шатуна о жизни в дерьме и поедании крыс. Оба — и Коча, и Шатун знали, что наемник неправ. Не все люди не опустились до звериного существования, сохранив зачатки культуры, гигиены и совести. Да, они жили по подвалам и подземельям. Но промытые кем-то сверху мозги Шатуна убеждали своего хозяина, что такая жизнь хуже сытого рабства. Дед тоже грешил вкладыванием своих интересов в чужие головы. Он горячо убеждал артельщиков в том, что объединение с карьерской и другими городскими общинами невозможно по причине возникновения анархии, борьбы за власть и как следствие, расслоения зарождающегося общества. А Коча видел в этом только страх вожака потерять свой личный авторитет, власть и материальные блага с приходом новой, свежей крови извне.

Когда Коча вышел из плотного лесного клина и очутился в рощице, снег продолжал тихо падать. Его глубокие следы от снегоступов такой снежок будет засыпать очень долго. Как бы не проспать погоню… А то что она будет, вероятность достаточно велика. Матвей там рвет и мечет поди, лишившись двух бойцов, автоматов и рации… Точно. Рация! Он повернул тумблер на приборе, выдвинул антенну. Щелчки и помехи. Километра четыре он отмахал от карьерауправления. Будет ли сигнал добивать с учетом неровностей ландшафта, погоды и мощности этой игрушки? Он огляделся. Повсюду — заснеженные холмы, бетонные опоры ЛЭП с огрызками проводов и только вдали на востоке, сквозь неплотную снежную пелену проглядывают четыре цилиндрических бетонных близнеца — зернохранилища элеватора. Значит, в лесу он несознательно забрал влево, вопреки туристским байкам, и вышел к…А что это такое? Ах да. Это горы нерудной породы, добытые из недр с большим запасом некогда мощными карьерами для строительства дорог и объектов недвижимости в одном уже далеком олимпийском городе. И лежащими теперь без надобности многотонными кучами на южной окраине города. Вот за ними, дальше к реке, должен быть рабочий поселок, в котором можно укрыться, отдохнуть, перекусить и заодно проверить свою версию насчет погони. Бросит ли Матвей бойцов за ним или поостережется… Близость заводской общины к лагерю врага внушала серьезные опасения.

Поднимаясь на кучи слежавшегося гравия, Коча понял, как он сегодня устал. Не с его больными легкими штурмовать горы с полной выкладкой. Но куртка, куртка- то! Как греет. Не меньше, чем тяжесть автоматов на плече!

С вершины холма в надвигающихся зимних сумерках он увидел несколько разбросанных по равнине бытовок, наполовину заметенных снегом. Ни огонька, ни дымка, ни звука, ни крика. Мертвое безмолвие. Или как там у Лондона? Белое? Тоже подходит. Особняком стояла двухэтажная кирпичная будка станционного смотрителя у железнодорожного переезда. Круглая жестяная труба на крыше имела следы копоти, значит, печка там есть, а это возможность погреться и поесть горячего. Снежный покров в поселке был истоптан звериными следами, но нигде кочегар не встретил человеческих. Два пролета металлической лестницы привели его на второй этаж будущей ночлежки. Она оказалась без двери с кое-где выдранными половицами: видимо, и дверь, и доски пола некогда ушли на дрова. Но стекла в окне, как раз выходящем на высокие холмы гравия, были целыми. Внутри — грязь и пустота, в открытый проем наметано снега. Жилого запаха: табака, еды или мочи, комната не имела. Под потолком на месте электрической лампы висела керосинка без стекла. Фитиль был сухим, но занялся со второго раза. Коча потряс лампу — на самом дне плескалось, значит, хватит. Слабый огонек разогнал темноту к стенам, еще более сгустив ее. Никакой мебели, только самодельная буржуйка из железной бочки с дымоходом, уходящем в недра чердака, да заскорузлое тряпье, служившее когда-то постелью местным обитателям. Тряпками кочегар заткнул дыры в половицах, одну повесил на окно, чтобы издали не видно было оранжевого пятна огня, и спустился вниз. До темноты он похозяйничал в поселочных бытовках, натащил фанерных листов с внутренней обшивки жилых вагончиков, с помощью выдранных гвоздей и куска кирпича сколотил некое подобие двери. Защиты никакой, но ветер и холод снаружи сдержит. Еще пару раз он спускался за дровами. Быстро сгустившаяся темнота не дала ему как следует побродить по бытовкам в поискам полезных артефактов, и он, загромоздив перила и ступени на лестнице своей ночлежки кусками фанеры и листового железа, отправился на покой.

Печь быстро нагрела комнату. Сухое тепло разлилось по убежищу, и Коча скинул ботинки, поставил их у огня сушиться рядом со снегоступами, на которых уже парили портянки, затем протер снегом натруженные ступни. Дымоход справлялся нормально; при слабых отблесках лампы под потолком он медленно почистил автомат, вспоминая казавшиеся очень далекими месяцы учебки срочной службы и уроки самообороны в общине. Снарядил один, со второго снял магазин и, сложив приклад, отправил в рюкзак. Вещевые мешки «поисковиков» были скудны: в разведывательный рейд продснаб выдал им по банке консервов, бутылке очищенной воды и сухарей в пакетах. Никаких тебе излишеств армейского сухого пайка. Зато салфеток и антисептиков наложил с избытком, видимо, чтобы сидоры больше казались.

Теперь возникал вопрос — укладываться ли спать или сторожить гостей? Конечно, баррикада на лестнице не только задержит неприятеля, но и разбудит Кочу, однако уставшему организму хотелось спать. Загасив фитиль лампы, Коча сел на корточки у окна и то и дело отодвигал грязную тряпку, озирая пустынный поселок. На белом покрывале и без света луны отчетливо проступали покосившиеся силуэты бытовок. Ни огонька, ни звука. Только тихо шелестел снег. Иногда сторож впадал в сонное забытье, и ему снилось, что Матвей со своей бригадой нашел общину и учинил жестокую расправу над ее обитателями. Тогда Коча просыпался от душной испарины на лбу и груди. Давно ему не снились страшные сны. Часы Шатуна натикали полночь. Коча удивился — он и не заметил, как проспал три часа. В общине оставалось два старых механических хронометра, которые начкар выдавал караульным: по ним определяли время заступления на дежурства и сдачу смены. Теперь же он располагал отличной вещью и не понимал, как обходился без часов все эти годы. Видимо, не было необходимости. Снег засыпал все следы беглеца, и только нагромождение фанерных и жестяных кусков на лестнице обиталища станционного смотрителя говорило о возможном присутствии человека в заброшенном поселке.

Снаружи послышался легкий звенящий звук: похоже, кто-то пытался преодолеть преграду на лестнице. Коча весь превратился в слух. Автомат в ставших потными ладонях был готов послать нарушителям спокойствия тридцать свинцовых гостинцев разом. Звук повторился нескоро, но в этот раз Коча успел заметить что-то темное на фоне снежного покрова. Волк? Или одичавший крупный пес? Один?

Стрелять не хотелось. Тогда вся маскировка, с которой так помог снегопад, пойдет на смарку. Какой-то смелый зверь захотел отведать человеченки. Он быстро натянул носки из трофейных запасов и обулся. Потом, почуяв неладное, стал на колени, вынул тряпку из половицы, мазнул фонарем в кромешную тьму первого этажа. Луч светил не дольше секунды, но Коча успел заметить две пары желтых огоньков совсем рядом с лицом — волки стояли на задних лапах, уперев передние в стену, и шумно нюхали воздух. Их густая, лоснящаяся шерсть с подпалинами темного серебра стояла дыбом на мощных загривках…

«Твою мать, во попал! С этими уж никак не договориться и заболтать не удастся…»

В общине каждый ребенок знал, что встреча с волком один на один — верная смерть. Если, конечно, ты не опытный вооруженный охотник, да и то нет гарантии уйти живым от умного кровожадного хищника. Знали и то, что от своей добычи волк никогда не откажется. Никогда и ни за что. Волков в последнее время, как и других хищников в отсутствии коллективного отстрела обществом охотников, расплодилось уйма, еды в лесах и полях на всех не хватало, поэтому грех упускать такой шанс: запертый в четырех стенах человек никуда не денется. Умные твари ловко придумали: двое снизу караулили потенциальный запасный выход, а третий проверял на прочность баррикаду на лестнице.

Ожидание ничего не даст: на выручку в заброшенный поселок никто не придет. Напротив, за это время к волкам присоединиться четвертый, пятый, десятый. Не говоря уже о возможной погоне наемников. Даже минута промедления может все решить… Но что делать? Нужен трезвый мозг, холодная голова и полминуты времени.

Коча снова запалил лампу. Затем содержимое одной консервной банки вывалил на мокрую ветошь — внизу от предвкушения волки защелкали челюстями, роняя хлопья слюны. Грязный узел с мясом отправился вниз, в дыру в половице. Тут же началось рычание, скулеж, послышалось громкое чавканье. Волки оставили свой пост и рвали тряпку зубами. Осветив фонарем происходящее, Коча как в тире, спокойно и торжественно, принялся расстреливать зверей из пистолета. Комната наполнилась пороховым дымом, гильзы со звоном молотили в стенки

печки. Первая пуля попала одному из волков в правое плечо. Тот, не замечая боли от голода, решил что на него покушается товарищ, и лихо, с протягом цапнул себя за раненое место, заскулил, покатился по полу. Вторая пуля угодила ему в брюхо, расплескав кровь на морду собрата. Тот накинулся на раненого, началась смертельная грызня. Когда в неравный поединок вмешался третий, и ему досталась пуля в спину, застрявшая то ли в ребрах, то ли в костях хребта. После этого Коча законопатил дыру в полу, вооружился пистолетом Шатуна и стал ждать. Вкус крови только раззадорил обезумевших зверей. Они рвали друг друга клочья, вспарывая животы, откусывая носы и уши соперникам. В тесном помещении, заваленном всяким хламом, было тесно для маневра троих зверей, поэтому первым пал тяжело раненый серый, хватавший себя зубами за плечо, и уж тут началась грызня двух собратьев один на один. В воздухе витал густой запах крови и смерти; волки забыли о подачке человека сверху и бились, чтобы выжить и победить. Однако хитрый двуногий зверь имел на этот счет свои соображения. Посветив вниз, он пристрелил зверя, который побеждал в схватке, почти добравшись до горла своего противника, а уж затем добил ослабевшего. Истерзанные зубами и пулями звери еще долго испускали дух, тяжело вздыхая, щелкая зубами подрагивая отмирающими конечностями. Ранним утром затих последний зверь, и Коча прикорнул у окна в ожидании следующей партии хищников. Эти твари кровь чувствуют за километры, поэтому нужна рвать когти отсюда с рассветом, пока не явилась стая. Уж она-то церемониться не будет, возьмет в кольцо — и тогда только пулемет может спасти бедолагу от страшной смерти.

В подтверждении его мыслей с вершины холма донесся протяжный, жалобный вой. Благодаря сплошному белому покрывалу различить темный силуэт хищника, задравшего морду к небу, было нетрудно, благо, снег закончился. Однако это вой был одиноким в ночи, ему не вторили другие голоса, и, понюхав воздух, волк благоразумно потрусил в лес.

Он снова растопил печь остатками дров, принесенных с вечера. Неожиданно в углу, среди рюкзаков, что-то зашипело, закашляло, и Коча едва не выпустил обойму в..рацию, которая под утро подала голос.

— Я знаю, ты меня слышишь.. — заговорщическим тоном шипел Матвей. Он говорил с длительными паузами, разбавленными звоном металлической посуды и шумными, но осторожными вдохами. Очевидно, вожак поискового отряда напивался в одиночку, борясь с бессонницей, и сосал одну сигарету за другой. — А если слышишь, значит, совсем ря-я-ядом…

Послышался пьяный смешок, потом судорожные, жадные глотки…

— Я тебе так скажу, сволочь. Я пришел с миром на вашу землю, дал людям еду, тепло и надежду на лучшее. Да-да, на лучшее. Не знаю, что наплел тебе этот трус Шатун… Но ты… ты..с-с-суча-ара…

Потом рация долго молчала. Из рассказов старших и по кинофильмам из прошлой жизни Коча знал, что по включенной рации можно запеленговать местонахождение собеседника, и возможно, Матвей заговаривает ему зубы, пока ищейки идут по следу. Он даже выглянул из будки, оглядывая по-прежнему ровное спокойствие чутко заснувшей природы. Нет, нереально. С тем личным и качественным составом, который располагает Матвей… Он уже хотел отключить этот пьяный бред и снова прикорнуть у окна, как прибор зашелестел вновь:

— Ты же главного не знаешь, паскуда. Как мы вышли на карьерскую общину. Думаю, твоей тупой башке будет полезно узнать, что в большом мире, откуда мы и пришли, существует куча всяких приборов, детекторов, датчиков и прочей фигни. Так вот одна из таких штучек есть у меня. Слышал что-нибудь о тепловизорах?

Коча скорбно молчал. Ему многое хотелось сказать этому зажравшемуся борову, потерявшему крупицы совести на торговле живыми, свободными, людьми, но он не выдавал своего присутствия на другом конце линии…