Бесплатный фрагмент - Трёхглазая рыба минога

1

По мосту бежала женщина в красном платке. Петляя между гружённых товаром челноков и прикрывая глаза ладонью от солнца, она то появлялась, то исчезала из виду. Подойдя совсем близко к ограждению, женщина на секунду остановилась. В тот же момент с моста в реку полетела большая спортивная сумка.

Юрка чуть с камня от радости не навернулся. Рома сидел к нему спиной и слышал, как его друг от восторга не знает куда себя деть. Ещё бы — неделю назад Ромин отец обронил, что контрабандисты нашли новый способ переносить товар через границу, а сегодня они с Юркой решили впервые после зимы понаблюдать за мостом — и сразу такая удача.

— Долго летит. — Рома проследил взглядом за сумкой. Та бесшумно упала в воду, и её быстро понесло по волнам на другую сторону реки.

— Лёгкая небось. Сигаретами гружённая. — Рома услышал, как Юрка опять заёрзал на своём камне. Точно свалится в воду, а потом тёте Инге объясняй, где они в такую жару лужу нашли и как туда Юрка упал. Хотя про лужу они уже один раз врали, надо придумать что-то другое. Она, конечно, не поверит, но про речку нечего и заикаться — тётя Инга за такое им сразу обоим головы открутит. — Ты посмотри, куда её вынесет, родимую.

Рома опустил бинокль. Куда её вынесет, родимую, его не интересовало, и он, не отрывая взгляда от моста, кинул бинокль Юрке. Тот крякнул, когда поймал его, а потом засопел, высматривая новую цель.

Рома поудобнее устроился на камне и прищурился. Женщины в красном платке нигде не было видно. Немногочисленные пешеходы двигались по мосту хоть и быстро, но в едином ритме и выглядели почти одинаково: усталые, серые, сгорбленные под весом рюкзаков с товаром. Рома вздохнул и достал из кармана ветровки блокнот и карандаш.

Он попробовал нарисовать женщину в платке по памяти, но не смог и сердито зачирикал набросок. С «чёртовых пальцев» — двух тонких высоких камней, которые высовывались из воды и были похожи на «козу», — открывался неплохой вид на мост и на крепость по ту сторону границы. Каждую весну, как только спадала вода после апрельских дождей, сразу после школы Рома с Юркой бежали к реке и залезали в свой штаб — пещеру под ивой на берегу, которую они случайно обнаружили несколько лет назад.

Потом они сбрасывали кроссовки, ну или в Ромином случае зимние ботинки, закатывали штаны и по колено в ледяной воде шли до «чёртовых пальцев», чтоб оттуда смотреть на то, что происходило на мосту, или подглядывать за рыбаками на той стороне. Главное было вовремя спрятаться, если шли пограничные лодки: заходить в реку было не только опасно, но и запрещено.

Роме нравилось сидеть на «указательном пальце»: этот камень был выше, и, если правильно поставить стопы, зацепиться пальцами ног и выпрямиться, то можно было одновременно охватить взглядом обе крепости по разные стороны реки и мост между ними. В Ромином блокноте были десятки набросков этого моста со всех возможных ракурсов, но каждый раз, сидя на камне, он поражался, насколько чужеродным и нереальным мост выглядел вблизи.

Отец говорил, что мост перестроили недавно — лет, может, десять назад, то есть на самом деле очень давно. Это произошло сразу после отделения, и Рома, конечно же, был слишком маленьким, чтобы помнить, как два города когда-то составляли единое целое. На фотографиях старый мост казался частью обеих сторон: такой же серый, как река, ровный и ничем не примечательный, как мост через железнодорожные пути в Приречном — Ромином родном городе. Новый же мост как будто был доставлен сюда инопланетянами: белый, высокий, он дугой соединял противоположные берега реки и ярко блестел в лучах весеннего солнца. Оба города как будто решили с размахом заявить о независимости друг от друга, как супруги, которые празднуют развод пышнее, чем свадьбу.

Рома снова поискал взглядом женщину в платке. Может, она уже перешла границу? Да нет, слишком быстро, даже если бы она всё ещё бежала: с одного конца моста до другого идти двадцать минут в среднем темпе, они с Юркой засекали. Юрка вообще знал всех челноков чуть ли не по имени и первым обратил внимание на незнакомую женщину. Рому это слегка уязвило, ведь он считал своим талантом замечать несоответствия и странности.

— Шмотри, забирает! — Одной рукой Юрка придерживал бинокль, другую засунул в рот и от волнения кусал ногти. Рома прищурился. Водоворотом сумку вынесло на другую сторону, и к ней с берега против течения шёл небольшой катер. Не пограничники, у них лодки больше и громче. Значит, отец был прав — товар всё-таки переносили средь бела дня.

— Ой, заграбастают касатика! — тонко запричитал Юрка. Нашёл кому сопереживать. Рома, наоборот, даже разозлился от творящейся несправедливости. Почему это им можно у нас воровать, а ихние ничего с этим не делают?

С катера высунулся мужчина и багром вытащил сумку из воды, подцепив её за красный платок. И ничего — ни на той, ни на этой стороне как будто и не заметили, что произошло. А может, притворились, что не заметили.

Рома покачал головой: умно. Хоть и неправильно. Он пролистал блокнот, нашёл схематичное изображение моста и подрисовал стрелку там, где пропала из виду странная женщина: должно быть, кто-то проделал дыру в металлической сетке, достаточно большую, чтобы туда влезла сумка, но недостаточно заметную, чтобы её можно было увидеть с блокпостов.

Катер с треском развернулся и скрылся за каменным выступом ниже по реке.

— Кто ж такой цирк ради сигарет устраивает? — Рома повернулся к Юрке, чтобы обсудить только что произошедшее, но тот уже потерял всякий интерес к приключениям сумки и вовсю пялился на противоположный берег. В последнее время Рома стал подмечать, что его лучший друг ведёт себя странно: например, он резко перестал общаться со всеми одноклассницами и всячески избегал их; постоянно собачился с матерью — тётей Ингой, которая была самой доброй и приятной женщина на свете, а в его речи начали проскакивать отцовские выражения. Правда, это происходило, только когда Юрка не волновался, потому что когда он волновался, то начинал причитать, как бабушка.

— Глянь, какая краля. — Ну точно как Юркин отец говорит. Рома посмотрел на противоположный берег. Краля не краля, обычная девчонка. Или девушка, так далеко было не разглядеть. Но точно не рыбак. И чего она здесь забыла?

Противоположный берег был ещё более отвесным: тётя Инга рассказывала, что давным-давно его специально ровняли так, чтобы создать высокие гладкие стены. Чтобы вражеской армии было труднее забираться. А Рома тогда спросил: вражеской — это нашей, что ли?

Видимо, подняться на эти стены было сложнее, чем спуститься. Или где-то на той стороне тоже существовали пещеры, подобные штабу, что в принципе было бы логично. Девчонка подошла к воде, пару секунд постояла, видимо, глядя на своё отражение, а потом легла на спину прямо на камни, закинув ногу на ногу. Странная какая. Что здесь делает?

Пару секунд Рома и Юрка сидели и молча наблюдали за девчонкой на другом берегу, как за каким-нибудь зверьком, боясь пошевелиться и спугнуть её. Та лежала и вообще не шевелилась. Рома поймал себя на мысли, что не дышал с того момента, как её заметил, и громко выдохнул. Юрка фыркнул. Видимо, поняв, что ничего интересного больше незнакомка делать не будет, он положил бинокль на камень и спрыгнул в воду.

— Ну её. Пошли миногу поищем. — Юрка зашагал по воде к штабу, придерживая джинсы в районе колен.

— Рано ещё, нерест после второй грозы будет.

— Нерест-херест. — Юрка сплюнул в воду и пошуршал по воде на берег. — Тогда пошли костёр зажжём, у меня копыта вон синие как у трупака.

Рома схватил макушку «чёртова пальца» руками и дотянулся босой ступнёй до второго камня. Зацепив бинокль пальцами ног и аккуратно перенеся через воду, он потёр его о ветровку и приложил к глазам.

Девчонка всё ещё лежала на камне, но теперь Рома мог разглядеть её получше. Тёмные штаны, кислотно-зелёная куртка, белые кроссовки. Лица видно не было: девчонка положила руки под голову и отвернулась, да и маленький театральный бинокль, который Юрка стащил у мамы, просто не дотягивал.

Рома полистал блокнот и нашёл чистую страницу. На его набросках встречались только жители Приречного, а челноки рыскали по городу слишком незаметно или шли по мосту слишком торопливо, чтобы их можно было запечатлеть. Рома потёр о штаны вспотевшую ладонь и сам чуть не свалился с камня. Спокойно. Подумаешь, впервые будешь рисовать человека из другой страны.

Он стеснялся рисовать при других и брал с собой блокнот, только если шёл в штаб. Юрка вроде как спокойно к этому относился, в отличие от остальных одноклассников. Рому, как и всех учительских детей, дразнили, ещё когда его мама вела в школе уроки живописи и черчения, а потом всё стало ещё хуже. Как обычно, хватило одного раза, когда его заметили рисующим в блокноте на перемене, кличка Живописник прикрепилась намертво, точнее, её более короткий вариант. Поэтому Рома старался рисовать в одиночестве и там, где никто не сможет подобраться со спины. Типа камня посреди реки, в которую нельзя заходить.

Мама всегда учила начинать с набросков пропорций. Столько-то голов в длину, столько-то в ширину, и никак иначе. В человеке всё должно быть правильно и пропорционально. Рома усмехнулся: видела бы ты меня сейчас, мама. Десять голов в длину, полторы в ширину. И на каждой руке по три локтя, иначе как объяснить то, что постоянно ими обо всё стукаешься. Страшно сказать отцу, что зимние ботинки уже жмут, а ведь купили их только в октябре. Опять будет ругаться, что на Роме всё горит.

Рома оторвал взгляд от блокнота, посмотрел в бинокль и почувствовал, как уши заливает жаром. Пока он считал эти головы, девчонка успела переменить позу: теперь она лежала, вытянув ноги и подняв одну руку вверх. Вот чудная. Отец называл жителей другой стороны не иначе как чертями ненормальными, и Рома в этот момент был готов с ним согласиться. Ну что ей на месте не сидится.

Рома перевернул страницу блокнота. Одна голова, две, три. И ракурс такой неудобный. Роме вдруг стало стыдно. Это же не она ему позирует, а он, считай, подглядывает. Он снова разозлился, вырвал набросок из блокнота, скомкал его и бросил в реку. Бумажку завертело в воронках течений и медленно понесло к противоположному берегу.

— Ты там идёшь или чего? — Юрка уже вовсю хозяйничал в пещере: распинывал ногами камешки и мусор, который успело нанести рекой за зиму, подбирал с пола тонкие ветки и скидывал их в «очаг», даже скрипучий садовый стул успел вытащить на солнце.

— Иду. — Рома буркнул скорее для себя, спрятал бинокль в карман и в последний раз бросил взгляд на другой берег. Девчонка сидела на камне спиной к нему и потягивалась, подняв обе руки вверх. Юркин отец был дальнобойщиком и говорил, что люди во всех странах одинаковые, но Рома ему не верил. По телевизору показывали Африку и Австралию, и там, конечно, люди выглядели по-другому. Но вот в ста метрах от Ромы сидела девчонка его возраста, а волосы у неё были абсолютно белые, белее, чем мост.

2

Костерок из полусырых тонких веток больше дымил, чем горел, но это был первый костёр в штабе в этом году, поэтому смотреть на вялое пламя было всё равно радостно и уютно. Юрка протянул Роме слегка подгоревший хлеб на прутике и щелчком пододвинул поближе спичечный коробок с солью.

— Юрец, из тебя бы получилась отличная бабушка. — Рома поперекидывал хлеб из одной руки в другую, чтобы остудить, и поковырял сгоревшую корочку ногтем.

— Это ты просто бабушек настоящих не видел.

Это правда. Про родителей матери в Роминой семье никогда не упоминалось, а родители отца жили далеко. Последний раз Рома ездил к ним, когда ему и пяти лет не было, и он мало что помнил. Пыльная дорога, жаркий и вонючий автобус, лягушки в тростнике и рыжие коровы с большими глазами и пушистыми ресницами. Мама купила ему журнал с картинками, чтобы не доставал её в пути, и они случайно забыли его в автобусе. Мама тогда очень ругалась на отца.

Рома откусил кусок тёплого хлеба и достал блокнот. Последний набросок девчонки ему не понравился: он не знал, как передать цвет кислотно-зелёной куртки, и просто добавил штриховки. Получилось слишком темно. А белые волосы как нарисовать?

Рома быстро начирикал Юркин портрет: блестящие тёмные глаза, лохматая голова, нос пуговкой. Добавил большие очки, платок в мелкий цветочек на голове и развернул блокнот. Баба Юра.

— А чегой-то ты кралю нормально нарисовал, а меня вот так? — Юрка почему-то обиделся, — Баб вперёд братков ставить — это не по понятиям.

— По каким таким понятиям?

Юрка как будто смутился.

— Не знаю. Батя так говорит.

Помолчали. Юрка ворошил затухающий костёр палочкой, Рома сидел на старой автомобильной покрышке и смотрел, как речные камешки блестят и переливаются в лучах заката, когда с них сходит волна.

Где-то вдалеке выше по течению раздался низкий гул.

— Да бли-и-ин, ну почему сегодня. — Юрка потёр ступни одну о другую, быстро запрыгнул в кроссовки на липучках и начал мучить садовый стул. За зиму стул проржавел и выцвел, казалось, что он скорее развалится, чем сложится. Рома торопливо зашнуровывал зимние ботинки.

Ритуал этот был знаком и даже успокаивал: спрятать стул в глубине пещеры как можно выше, разобрать круг камней, которые образовывали «очаг», выложить ими внутренность старой покрышки, чтобы не унесло течением. Проверить, не осталось ли чего ценного, и залезть наверх.

Обычно шлюзы открывали после дождей, чтобы не затопило деревни выше по реке. За считаные минуты Пирра выходила из берегов, и уровень воды мог подняться на пару метров. Для жителей городов это было не опасно: теоретически в это время на берегу никого не должно было быть.

У них было минут пять, чтобы собраться и залезть на иву. Дальше наверх, перелезть через погнутую сетку-рабицу, на стену и уже оттуда смотреть, как река белеет и мутнеет и несёт ветки и прочий мусор куда-то дальше в море.

Вода быстро прибывала. Рома отряхнул руки и посмотрел на тот берег. Интересно, девчонка ещё там или уже свинтила? Сейчас они и выяснят, как она туда забралась.

Девчонка всё ещё лежала на спине, не обращая внимания на гул шлюзов. Она там живая вообще?

— Ну всё. Уходим. — Юрка уже зацепился за уступ на стене пещеры и начал лезть наверх. Рома посмотрел на «чёртовы пальцы»: затопило до половины. Минуты две у них ещё есть.

— Эй! — Рома приложил руки ко рту рупором. — Белобрысая! Сваливай, а то унесёт!

Значит, Юрка, когда волнуется, превращается в бабушку, а он, Ромка, превращается в Юрку.

— Чего разорался, может, она по нашему-то и не понимает. — Юрка уже сидел наверху на ветке и внимательно наблюдал за противоположным берегом. — Кинь ей камень, что ли. И сам сваливай.

Рома его не слушал. Он с трудом пробирался к «чёртовым пальцам», вода доходила почти до пояса, волны несли по дну мелкие камешки, которые стукались о подошву ботинок. Рома забрался на «мизинец», выпрямился, насколько это было возможно, и замахал руками.

— Э-э-эй!

Не слышит. Отец говорил, что в детстве они постоянно купались в реке. А потом выше построили дамбу и шлюзы, появились водовороты, и людей начало выносить к мосту. Позже их находили то на той, то на этой стороне, а иногда и вовсе не находили: течение было таким сильным, что тела уносило в море. Маму так и не нашли.

— Уходи-и-и!

Вода мутнела.

— Беги, девонька! — Юрка тряс ветку так, что всё дерево дрожало. На голову ему летели листья и отцветшие серёжки ивы. Да их уже все погранцы заметили, а она всё лежит.

Рома оглянулся вокруг, похлопал себя по карманам. Блокнот, ключи, бинокль.

Рома достал бинокль. На корпусе была странная гравировка: пять вертикальных линий в круге. И на одном из окуляров было выцарапано «АНИ». Кто такая Аня и кто был настолько безграмотен, Рома не знал. Бело-золотой театральный бинокль принадлежал тёте Инге, правда, неизвестно зачем он ей был нужен, ведь театров в Приречном отродясь не было.

Ой попадёт Юрке. Рома вцепился в камень пальцами, размахнулся и что было силы кинул бинокль в сторону противоположного берега. Бинокль полетел по высокой дуге, блеснул на солнце и через две бесконечных секунды приземлился на близнеца «чёртовых пальцев» на той стороне. От удара его разнесло на две части, и обе синхронно булькнулись в воду.

Юрка охнул. Девчонка подскочила на месте. Жива! Рома закричал что-то нечленораздельное и замахал одной рукой. Второй он держался за камень: вода прибывала, и тяжёлые ботинки скользили, утаскивая его вниз.

— Беги, растяпа! — Откуда Юрка такие слова-то берёт. Не выясняя, кому это адресовалось, Рома сполз в воду и начал пробираться к берегу, держа блокнот в зубах. Вода доходила до груди, приходилось грести руками, чтобы продвигаться вперёд.

Оставляя за собой мокрый след, как улитка, Рома с трудом залез на иву и обернулся. Девчонка металась по пятачку, который ещё не был затоплен водой. Юрка уже не тряс ветку, а просто вцепился в неё так, что пальцы побелели, и смотрел на другой берег, раскрыв рот.

Девчонка остановилась на секунду, словно раздумывая, и нырнула в воду.

Всё как будто разбилось на мелкие кусочки в мозаике. Рома видел, как вода затапливает «мизинец», как мелкие цветочки и ивовые серёжки падают из Юркиной шевелюры, как девчонку несёт вдоль берега в мутных водоворотах.

На миг её белая голова пропала: то ли ушла под воду, то ли слилась с фоном белых волн.

И вот девчонка вынырнула ниже по течению, почти у самого моста. Она тяжело подтянулась на руках и высоко забросила одну ногу на небольшой выступ. Очень медленно, было видно, что мокрая одежда тянула её вниз, она начала забираться наверх, цепляясь за какие-то не видимые Роме выступы на стене и удивительно далеко вытягивая ноги, как они только так гнулись.

Мозаика снова собралась воедино. Казалось, что Рома отошёл от картины в галерее и увидел не только отдельные мазки, а всё целиком. Мост красновато блестел в лучах заката, река замедляла свой бег, как будто успокаиваясь после гневной вспышки, противоположный берег был всё так же тих и таинственен.

Девчонка появилась на вершине стены. Её куртка потемнела от воды, кроссовки она держала в руке. Вторую руку она вскинула в странном приветствии. Рома знал, что она не могла видеть их с Юркой в листве, но тоже поднял правую руку, сложив пальцы в козу.

3

От этой липкой тишины хотелось кричать. Майя лежала на спине и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам отеля. Где-то на несколько этажей выше Рита включила и почти сразу же выключила пылесос. Где-то у реки пару раз крикнула чайка. Кто-то прошёл по коридору, в ритм шагов вплёлся странный тихий звук, как будто вода из-под крана капала на ковёр. Вместе они образовывали странный вальс: шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап.

Майя вытянула руку вверх и аккомпанировала в такт этому вальсу, пока шаги не затихли в конце коридора. Открылась и закрылась дверь в кабинет отца. Всё стихло.

Майя нашарила на тумбочке пачку печенья, забытую постояльцами, и захрустела, стараясь создать побольше шума и чувствуя, как крошки скатываются вниз от рта куда-то под шею и шуршат там на свежепостеленных простынях.

Плеер утонул в реке, а лучше бы она утонула. Без музыки в наушниках мир как будто растворялся в своей тишине, и если закрыть глаза, то он и вовсе переставал существовать. Ничего не было. И Майи не было.

Пискнула рация: «Майя, ты где?»

Майя здесь. И мир здесь.

Майя засунула руку в карман рабочей робы и нащупала рацию. Не открывая глаз, она положила её на переносицу и ответила: «На минус втором».

Голос у Риты звучал взволнованно: «Я тут такое нашла, не знаю, что делать. Приди посмотри».

А вот это уже интересно. За год работы в отеле Майя чего только не видела: люди ставили кровати друг на друга (зачем?), рисовали на стенах всё, что могли, всем, чем могли, выкидывали телевизор из окна в реку, уезжали, забыв чемоданы, паспорта и один раз даже собаку (как?). Но какими бы неожиданными ни были разрушения, причинённые постояльцами, они отлично разбавляли рабочую рутину каждодневной уборки.

Пока Майя поднималась на лифте, она гадала, что же это может быть. Вчера из отеля съехала группа школьников, которых загнали в Пирресни на экскурсию. Эти были хуже всех. Ладно парни. В их комнатах просто не было воздуха, валялись носки и воняло колбасой. А вот девочкам было мало просто разбросать грязные вещи: надо было завернуть трусы в простыню, накидать мокрой туалетной бумаги, насыпать сверху кофе и засунуть это всё в наволочку.

Тупые подростки.

Майя посмотрела на своё отражение в зеркале лифта. А ты-то кто?

Горничная без зарплаты, которая живёт и работает в отеле. Богачка, выпендрёжница, единственная дочь. Странная девочка, которая постоянно ходит с плеером. Теперь уже без плеера.

Майя приподняла пальцем верхнюю губу и постучала по металлическим брекетам. Звук отозвался где-то в задних зубах. Ну что за монстр. Почему надо было поставить их именно сейчас? Не могли подождать, когда она будет взрослой и некрасивой и ей уже будет наплевать на свой внешний вид?

Лифт пискнул и раскрыл двери. Майя вышла в коридор и сразу наткнулась на брошенный Ритой пылесос. На этаже было подозрительно тихо. Толстые бордовые ковры скрадывали шаги, небольшой радиоприёмник на тележке напротив раскрытой двери номера тоже молчал. Странно. Обычно Рита при уборке включала радио на полную, да ещё и подпевала, нещадно коверкая слова, шумела всеми щётками и тряпками сразу и вообще была единственным живым человеком, а не восковой куклой в этом отеле.

Майя заглянула в номер. Рита сидела напротив окна на кровати и нервно крутила пальцем прядь своих густых рыжих волос. Она была старше Майи лет на восемь и единственная из взрослых общалась с ней на равных: не сюсюкалась, ругала только по делу, а иногда даже пела при ней матерные частушки. А ещё Рита была очень красивая: длинные ноги, тонкая талия, большие глаза.

Уже в детстве Майя поняла, что семья её очень богата, а по меркам маленького Пирресни просто неприлично богата. До десяти лет Майе покупалось всё: куклы Барби, игрушечные домики, тамагочи, приставки, даже собаку купили, правда, не той породы, что она выбрала. Короче, жизнь у Майи была лучше, чем у большинства детей, и у неё не было ни малейшего повода хотеть чего-то ещё: у неё и так всё было. Поэтому, глядя на Риту, Майя долго не понимала, что же она чувствует, потому что до этого ничто так сильно не скребло и не ныло где-то за рёбрами. Никакие деньги не сделают твои ноги такими длинными, не поменяют цвет кожи с синевато-бледного на золотистый и не научат так заливисто смеяться. Впервые в жизни Майя чувствовала зависть.

При этом она любила Риту, поэтому не на шутку испугалась, когда застала её такой: тихой и сосредоточенной.

— Смотри. — Рита указала куда-то в угол окна пальцем в резиновой перчатке.

Майя ожидала увидеть всё что угодно, но не чёрное пятнышко плесени под подоконником. Из-за этого вся паника?

— Не знаю, откуда оно. — Рита отдёрнула занавески. Плесень ползла вниз от окна до плинтуса и скрывалась в углу. Да, некрасиво, но не смертельно. Вечно весёлая Рита выглядела настолько напуганной, что Майя ожидала увидеть за занавеской как минимум труп. Майе не полагалось этого знать, но в истории отеля было и такое.

Рита кашлянула.

— Надо Жанне Андреевне сказать.

Вот оно что. Мать любила пронестись по этажам, если подозревала, что работа идёт слишком медленно. Если она узнает, что Рита уже минут двадцать копается в одном номере, влетит всем. Про мать ходили всякие слухи, но в основном все побаивались невысокую полноватую женщину именно за её нервозность и непредсказуемость. Она могла созвать всех горничных без предупреждения и отчитывать их целый час за неправильно свёрнутые полотенца, а потом вручить всем по шоколадке совершенно без повода. Впрочем, Майе шоколадки не полагались. Но и уволить её не могли.

Поэтому она хотя бы знала, чего ожидать от матери: если вкратце, то ничего хорошего.

— Маме ничего не скажем. Помоги мне. — Майя взялась за стенку шкафа и начала рывками тащить его к окну, намереваясь закрыть пятно.

— Я всю прошлую неделю этот этаж убирала, ничего тут не было! Может, уксусом протереть? — Рита подошла с другой стороны и стала подталкивать шкаф к окну.

— Ага, и потратим ещё полчаса на то, чтобы он выветрился. Весь этаж надо сдать до трёх, а у тебя ещё сколько номеров?

— Четыре. — Рита работала быстро, у Майи на её этаже оставалось ещё номеров шесть, и это не считая кабинета отца, который было дозволено убирать только матери, но эта обязанность иногда передавалась и Майе по странному наследству.

— Не нужно, чтобы было чисто. Нужно, чтобы выглядело чисто, — поделилась Майя местной отельной мудростью и сердито рванула шкаф на себя. Дверца со стороны Риты резко раскрылась, заставив ту отшатнуться.

— Эй! Давай ты с другой стороны потолкаешь, я сильнее, буду тянуть. — Рита ловко поймала дверцу на полпути и мягко закрыла её с негромким щелчком. Майя снова почувствовала гнетущий гул за рёбрами. Как можно быть такой красивой и при этом такой хорошей? И так грациозно делать абсолютно всё?

Майя подошла к другой стенке шкафа.

— Раз, два, взяли! — Красивая, хорошая, сильная и ловкая. Не то что она. Сжав зубы, Майя зло толкнула шкаф плечом. Рита вскрикнула.

Бам!

Дверца шкафа снова открылась, в этот раз прилетев Майе ровнёхонько по лицу.

Больше никаких звуков не было, поэтому Майя не сразу поняла, что произошло. На пушистый бордовый ковёр бесшумно приземлились осколки зеркала из шкафа, на ворс упали и без следа впитались капельки крови. Рита молча пялилась на Майю, прикрыв рот рукой в зелёной перчатке. Это было настолько похоже на кадр из чёрно-белой мелодрамы с какой-то леди-актрисой, что Майя расхохоталась.

— Ты леди в перчатках, а я нет! — Майя громко высморкалась в руку. На ладони осталась кровь. Болел нос, верхняя губа онемела. Майя потыкала зубы пальцем и почувствовала, что в брекетах образовался зазор, видимо, слетело несколько замочков. Это рассмешило её ещё больше.

— Мать это… ха-ха! С катушек слетит. — Майя осела на пол, продолжая хихикать. Рита опомнилась и побежала в ванную за полотенцами.

— Маме ничего не скажем, ничего страшного ведь не случилось, правда? Ничего не случилось, только маме не говори.

4

— И матери родной ничего не говорит! — Жанна Андреевна громко шептала за дверью, периодически переходя на визг и не догадываясь, что Майя подслушивает.

— Жанна Андреевна, я правда не знаю, что произошло. — Хорошо врёт, точно актриса мелодрамы.

— Твой этаж был.

— Понятия не имею, что она на нём делала.

— Она здесь живёт и может ходить где хочет. — Это отец. Она опять не услышала, как он подошёл. Майя любила угадывать людей по шагам, и обычно ей хватало дня-двух, чтобы научиться узнавать постояльцев, чего уж говорить про мать и персонал отеля. Братки и партнёры отца звучали все одинаково: широкие, тяжёлые шаги, как те, что Майя слышала сегодня утром, а вот отец ступал бесшумно, словно сливаясь с другими звуками отеля и всегда появлялся там, где его не ждали.

Все трое столпились у двери. Мать, конечно же, прилетела через минуту и стала виться у номера словно комар. Майя успела запереться в ванной и теперь тихо рыдала от страха, оперевшись спиной на дверь. Ссора в номере вообще не помогала ей успокоиться, поэтому на вопрос отца «Что случилось?» она могла только икать в ответ.

— Мне кто-нибудь объяснит, что произошло? — Голос отца, как всегда, был сух и спокоен.

— Я уро-о-од, — икала Майя. Мать снова торопливо что-то зашептала. Рита переминалась с ноги на ногу.

Непонятно, кто из женщин был напуган больше, но отец чувствовал себя в этом звенящем облаке страха словно рыба в воде.

— Ты, — это маме, — в холле никого, заезд через час. Со стойки опять исчезли все брошюры. Разберись.

Что-то в его тоне подсказало Майе, что они сегодня уже успели поссориться. Из-за неё?

В комнате воцарилась тишина. Майя задержала дыхание, чтобы перестать икать, и представила, как отец смотрит своим взглядом сначала на мать, потом на Риту. Как Рита хлопает ресницами, как мать опускает глаза, что-то шепча себе под нос, наверняка ругательства. Родители никогда не ссорились при Майе, но она могла расслышать отголоски битв в красноречивом молчании отца и в визгливых интонациях матери, когда она отчитывала горничных.

Её торопливые удаляющиеся шаги ни с чем не спутаешь. Мать ничего не ответила отцу и проиграла этот бой, а значит, сегодня достанется кому-то из персонала.

Майя чуть слышно выдохнула. С уходом матери из номера исчез этот напряжённый звон. Отец с Ритой начали негромко переговариваться, наверное, рассматривали ковёр и осколки.

— Вадим Сергеич, сюда с прошлой недели никто не заселялся, я девятого числа тут убиралась и всё закрыла. Не знаю, что произошло, я на этаже была.

— Ну да. — Отец ответил очень нейтрально, чтобы не обидеть Риту, но Майя знала, что он не поверил. — Как закончишь этаж, убери тут всё.

— Но Жанна Андреевна сказала…

— Задержишься на пару часов. Или спешишь куда? — Зашуршала бумага. Деньги? Майя прижалась ухом к двери в ванную. — Плесень сможешь вывести?

— У нас отбеливатель в прачечной есть, им можно. — Снова шуршание бумажек.

— Вот и славно. Потом зайдёшь ко мне в кабинет.

Отец постучал костяшками пальцев по двери, по дереву резко царапнул перстень. Майя отшатнулась. Когда он успел подойти?

— Кончай реветь. Если всё так плохо, вызову тебе машину, поедешь в больницу. Если нет, умойся и выходи. Даю тебе, — тонко звякнул металлический ремешок на часах, — двадцать минут, а потом ломаем дверь.

Майя икнула. Она сидела в полной темноте, чтобы не видеть своё отражение в зеркале. На ощупь она добралась до раковины и включила холодную воду. Ноздри слиплись от крови, до зубов было не дотронуться, так они болели. И было странное чувство, что в итоге она осталась в дураках. Но Рита же так её умоляла.

От дверцы шкафа отвалилось зеркало, пол был залит кровью, номер был непригоден для въезда как минимум сегодня, работа встала часа на два — мать могла уволить и за меньшее. И от неё всё равно бы влетело, поэтому Майя нашла логичным взять вину на себя. А ещё ей понравилось это ощущение маленькой власти над Ритой: теперь у них был общий секрет, и, конечно же, она Риту не выдаст. Но ведь может. Отец точно догадался, в чём дело, ну и ладно. На самом деле Майя была не виновата: не решаясь оставить вещи в прачечной, за которой неустанно следила мать, она развесила мокрую одежду в незанятом номере. Откуда ей знать, что плесень нарастёт за несколько дней?

Она думала, что неделю назад ей повезло — но её маленькая невинная тайна вдруг обернулась столькими неудачами сразу, которые наваливались одна на другую, и в итоге всё закончилось здесь — в тёмной ванной. Или ещё не закончилось?

Помимо школы Майе разрешалось ходить только на дополнительные занятия по химии и биологии к Софье Марковне. Которая позвонила на прошлой неделе и сказала, что отменяет все уроки на ближайшие дни. На вопрос «Почему?» она сухо ответила: «Уезжаю к племянникам». Ага, конечно. Майе было далеко до способностей отца, но она безошибочно распознавала фразу «Не твоё дело», как бы она ни звучала.

Говорить про отмену занятий родителям, конечно же, не стоило. Надавали бы ещё больше работы. В прошлом году в сентябре Майя бросила модельную школу, отказалась от курсов английского и перестала ходить на гимнастику, поэтому отец решил, что раз у неё так много свободного времени, то она может и поработать на благо семьи. И шляться не будет где попало. Матери удалось уговорить Майю не бросать уроки у Софьи Марковны — своей бывшей учительницы, поэтому по вторникам, четвергам и пятницам у Майи было целых два часа вне школы и отеля. Значит, всё это время, пока Софья Марковна «гостит у племянников», Майя наконец-то может побыть одна.

В тот день ей повезло. На стойке регистрации никого не было, и когда тренькнул телефон, Майя оказалась ближе всех.

«Ага, да, спасибо», — одним ухом Майя прислушивалась к звукам отеля: не раздадутся ли шаги матери, не подкрадётся ли отец.

Мимо прошла Рита с ворохом белых полотенец и скорчила гримасу: видимо, мать опять бушует в прачечной. Майя улыбнулась уголками рта, хотя внутри ей хотелось орать от восторга: сегодня урока с Софьей Марковной не будет, как и всю следующую неделю, а может, и больше, и родители об этом не знают. И не узнают.

Ошалев от внезапной свободы, она едва доработала свою смену, накинула любимую зелёную куртку прямо на форму горничной и вырвалась на улицу, зайдя к себе в комнату только для того, чтобы захватить плеер.

Куда пойти? Можно заглянуть к Лизе. Они были родственницами, какими-то троюродными сёстрами, и только поэтому родители разрешали им общаться.

Можно спрятаться на пустыре и там поохотиться на кузнечиков. Можно пройтись по аллее и нарвать цветущих каштановых «свечек». Или взять Коко и пойти гулять за город. А можно…

Что её дёрнуло спуститься к реке? Туда нельзя было ходить, это все знали. Ещё и плеер утопила. Лучше б сама утопилась.

Вода из-под крана была холодной, но приятной, в отличие от воды в реке. У двери в ванную что-то зашуршало. Кто это? Из-за шума воды она не услышала шагов.

Майя тихо подошла к двери и включила свет. На полу перед дверью лежала фотография со свадьбы родителей. За дверью негромко щёлкнул переключатель радио, пару секунд шуршали помехи, а потом полилась спокойная музыка, кто-то меланхолично наигрывал на фортепиано.

— Нас с твоим отцом в ночь до свадьбы положили в разных комнатах, в квартире его родителей. Ночью я проснулась и пошла в туалет. И врезалась прямо лицом в раскрытую дверь. — Майя ушам своим не верила. Мать всегда говорила «твой отец», точно так же как «твоя собака», как будто это Майя его выбирала, но в этот раз она впервые говорила о нём… с нежностью? И что-то в этой фразе было неправдой, но Майя не могла понять что.

Майя подняла фотографию с пола и начала рассматривать. Папа — серьёзный и нарядный, крепко держит маму за локоть. Между бровями уже просматриваются морщины, но очки он то ли ещё не носит, то ли снял для фотографии. Мама неловко улыбается, одними уголками рта, как будто у неё тоже брекеты. Платье ей явно большевато, нелепо торчат плечики, волосы, такие же белые, как у Майи, завиты в мелкие кудри. Рядом с мамой стоят бабушка с дедушкой, низенькие и кругленькие.

— Посмотри на мой нос, — мама хихикнула. Майя подошла ближе к лампе и развернула фотографию. Нос как нос, а вот глаза как будто были слишком близко. И тени как-то странно падают. — У меня переносица опухла так, что я её видела без зеркала. Твой отец всё шутил, что Жанну украли, а ему ведьму в день свадьбы подсунули. До сих пор иногда так шутит. И глаза пришлось красить несколько раз, я так плакала, что синяки будут видны, что вся тушь смывалась.

Майя взглянула на себя в зеркало. Нос вроде как скривился на одну сторону, или он всегда такой был? Переносица на месте, и фингалов нет, но губа разбита. Майя вытерла кровь в уголках рта тыльной стороной ладони. Концерт для фортепиано закончился, и заиграл бодрый марш. Майя почувствовала себя увереннее. Может, мать уже успела на кого-то наорать и теперь успокоилась?

— Мама, — Майя тихо открыла дверь и выглянула, прикрывая лицо рукой, — только не ругайся. В больницу мне не надо, мне надо к стоматологу.

Мать стояла напротив двери в ванную, зажав в руках радио с Ритиной тележки, и задумчиво крутила ручку громкости.

— А где Рита? Тележка в коридоре, этаж пустой. — Громче, тише, громче, тише, марш то взлетал вверх, то затухал. Майя поморщилась.

— Папа попросил её зайти к нему в кабинет. — Майя отвела руку от лица, надеясь, что мать не будет слишком бурно реагировать.

— Он что? — Мать резко выключила радио. В воздухе снова повис этот звон, как будто кто-то дёрнул натянутую верёвку. Даже не взглянув на Майю, мать вылетела из номера и, со стуком поставив радио на тележку в коридоре, быстро поцокала каблуками по лестнице, не вызывая лифта. Что она такого сказала?

Где-то вдалеке раздался гром, а потом Майю снова облепила тишина. Она опять всё испортила.

5

Крупные капли дождя падали с неба и, попадая в глубокие лужи на асфальте, вновь взмывали вверх. Шла вторая весенняя гроза, значит, уже завтра можно будет пойти искать миножьи гнёзда. Раньше они с Юркой ловили их прямо голыми руками и продавали на рынке, но после того как увидели, какие раны эти странные трёхглазые животные оставляют на других рыбах, стали надевать шерстяные перчатки. А ещё во дворе кто-то рассказывал, что одному мальчику минога впилась в палец и проела его до кости, а он и не заметил. Байка, конечно, но на Юрку она произвела впечатление, после этого он начал ловить миног и бить их головой о камни с каким-то остервенением. У Ромы же, наоборот, после этой истории появилось к ним что-то вроде осторожного уважения.

Над заводом мигнула молния. Рома начал считать «Раз, два, три, четыре» — грянул гром. Так близко. Рома слез с подоконника, открыл шпингалет на двери своей комнаты и тихо прокрался на кухню. Отец пришёл домой около часа назад и если сейчас проснётся, то Роме опять придётся закрыться у себя и лечь спать голодным.

Окно на кухне было раскрыто, громко хлопала белая занавеска, и дождь лился прямо на пол. Рома несколько секунд наблюдал за странным тревожным танцем белой ткани, потом спохватился и закрыл окно. Прислушался. Нашёл в холодильнике бутылку молока, допил остатки и поставил её к другим пустым бутылкам под стол.

Дождь громко колотил по козырьку подъезда. Рома осторожно заглянул в комнату отца. Тот спал на животе, накрыв голову ладонью, ноги свисали с края кровати, фуражка валялась прямо на полу.

Рома медленно стянул с отца ботинки и тихо поставил их под кровать. Поднял фуражку, отряхнул её от пыли и положил на тумбочку. Пару секунд он наблюдал, как у отца вздымается спина и на лопатках натягивается синяя рубашка. Дышит. Живой.

В последнее время отец сильно уставал и сразу после работы ложился спать, даже не переодевшись. Рома пробрался в коридор и на полу обнаружил служебную куртку.

Порылся по карманам, нашёл покоцаную рацию и пару монет. Посчитал, положил обратно, повесил куртку на вешалку в виде оленьих рогов. Даже вместе с его деньгами на кеды не хватит, нечего и просить.

В тот день, когда они с Юркой видели белобрысую девчонку на том берегу, Роме было страшно возвращаться домой. Он промок почти полностью, правый ботинок порвался и хлюпал при ходьбе, на левом ободралась половина шнурка. Отец в последнее время был не в духе, заговаривать о покупке новой обуви с ним точно не стоило. Было решено пойти к Юрке домой и уже оттуда позвонить отцу и отпроситься ночевать.

Тётя Инга стояла в коридоре и смотрела на двух подростков, скрестив руки на груди. Она была очень похожа на Юрку: такая же худая, с тёмными птичьими глазками и оттопыренными кончиками ушей под короткими тёмными кудрями. Когда она злилась, то уши у неё краснели, и пока что этого не произошло, а значит, у них ещё был шанс выйти сухими из воды.

— Мы с Ромкой дорогу перебегали, и его поливальная машина окатила. — Юрка решил сразу выложить самую правдоподобную, по его мнению, версию.

— Вот как. Хоть извинились потом?

— Кто, мы? А чё мы-то? — Юрка скинул кроссовок и загнал его пинком под вешалку. — Папа не звонил?

Тётя Инга покачала головой и посмотрела на Рому. Тот смутился и отвёл глаза, чтобы не ввязываться в беседу. В последнее время тётя Инга обращалась к нему как к взрослому, с Юркой же всё ещё общалась как с ребёнком. Юрка от этого бесился, а Рома не знал, что ему делать, ему это вроде как льстило, но и злило одновременно. Зачем она так делает?

Позже они сидели на кухне и пили сладкий чай из бело-оранжевых чашек. Роме дали какие-то штаны и домашние тапочки, Юрка от усталости клевал носом. До отца Рома не дозвонился, с работы тот уже ушёл, а домашний телефон не отвечал.

Тётя Инга листала Ромин блокнот: очередной портрет мамы, какой Рома её помнил, набросок завода, мост со стрелкой. Рома ждал хоть какой-то реакции, но она только вскинула брови, когда увидела несколько мокрых страниц и отпечатки зубов на обложке. Наконец тётя Инга дошла до рисунка девчонки с той стороны.

— Это кто? — Она задумчиво осмотрела рисунок, помешивая чай ложечкой.

— Никто. Сам выдумал.

— Хорошо получилось. Не тратил времени на набросок, а сразу показал всю фигуру несколькими линиями.

— Мне не нравится. Это неправильно. — Рома потянулся было забрать блокнот, но тётя Инга легонько шлёпнула его горячей чайной ложечкой по руке.

— Зато красиво. Только волосы можно было заштриховать темнее.

— А если они светлые? Ну, совсем белые? Как показать белый цвет на белой бумаге?

— Хочешь, научу?

Рома тогда аж застыл от восторга и чуть не поперхнулся чаем: в маленьком Приречном не было художественной школы, и он был готов хватать крупицы знаний откуда угодно. Мама говорила, что у него талант, что он должен стать художником, но кто ещё мог учить его, когда мамы нет? С недавних пор с тётей Ингой у них сложился странный ритуал: он приносил ей свои рисунки, она покорно их пролистывала, никогда не ругала и не поправляла его, изредка хвалила за какую-то деталь, но чаще просто задумчиво смотрела и возвращала их обратно.

Тётя Инга встала и вышла из кухни. Рома посмотрел на Юрку: тот уже вырубился, положив голову на стол, и мелко подрагивал ногами, которые свисали со стула, не доставая до пола.

Рома тихо вошёл в гостиную. Половину комнаты, как у всех, занимала большая стенка с сервизами, книгами, фотографиями в деревянных рамочках. Рома скользнул взглядом по массивному телевизору и полке с видиком и приставкой. Они с Юркой давно не играли, а жаль.

Тётя Инга открыла бар в стенке, внутри зажёгся холодный белый свет и, отразившись от зеркал, осветил её лицо. В тёмной комнате казалось, что она раскрыла какой-то сундук с драгоценностями или пещеру сокровищ. Судя по тому, с какой любовью она смотрела на содержимое, это действительно были сокровища. Внутри оказались сложены обрезки ткани, краски, кисточки, большой белый треугольник (Рома поправил себя — пирамида), какие-то рисунки, фальшивые фрукты, слишком яркие, чтобы быть настоящими, и даже сероватый череп, который выглядел гораздо реалистичнее фруктов, хоть и было видно, что он сделан из гипса.

— Не бывает ничего чисто белого, как не бывает чисто чёрного. — Тётя Инга достала альбом, нашла нужную страницу и протянула его Роме. Рома заставил себя взять альбом медленно и бережно, хотя ему хотелось просмотреть все страницы сразу, пока не отобрали.

— Окружение влияет на объект, и объект влияет на окружение, как и все мы влияем друг на друга. В одном предмете всегда будет частичка другого, только так можно собрать всю картину воедино, а не просто нарисовать вещи и фон. Мы просвечиваем сквозь друг друга, отражаем, отбрасываем тень. — Она продолжала вытаскивать из бара предметы: белую пирамиду, череп, кусок белой льняной ткани. Рома смотрел на рисунок: на нём всё это было. И было кое-что ещё.

— Почему вы больше не рисуете? — Рома осторожно перевернул страницу альбома.

— Времени нет. — Тётя Инга явно что-то искала. С кухни доносился негромкий Юркин храп.

— Мама говорила, что дело не во времени, а в приоритетах.

— Ой ли? — Тётя Инга высунулась из бара и посмотрела на Рому. Тот смутился. — А по-моему, тебе ещё лет столько не было, чтоб такие фразы запоминать.

Рома шмыгнул носом и перевернул ещё одну страницу. На следующей он обнаружил карандашный рисунок спящего мужчины. Худой какой-то. Пока тётя Инга рылась в баре, он просмотрел ещё несколько её работ в альбоме. Тот же мужчина, но в более тёмных тонах, смотрит прямо на тебя глазами-буравчиками, снова этот мужчина в полный рост, стоит спиной. По татуировке на плече Рома понял, что это Игорь — Юркин отец. Дальше снова он, какой-то покосившийся, неправильный. Ещё один: темнее, пропорции вообще какие-то нечеловеческие. Рома дошёл до конца альбома: на последней странице был нарисован спящий мужчина, старый и некрасивый, тёмные впадины на месте глаз, рот зло вывернут, совсем не похож на дядю Игоря, хотя кто же ещё это может быть?

Рома вернулся к странице с натюрмортом. Удивительно, но предметы выглядели более живыми, чем эти тёмные портреты. Они были более пропорциональными, более настоящими. Тётя Инга вынула из бара небольшой чёрный футляр и ощупала его.

В прихожей звякнул телефон.

— Папа! — Это Юрка на кухне проснулся.

Рома посмотрел на тётю Ингу. Даже в полутьме гостиной было видно, как исказилось её лицо.

— Вы же его не любите. — Роме было очень важно озвучить это, как будто все неправильности рисунков вдруг слились в одну нужную фразу. Как детская головоломка, где надо передвигать по одному квадратику, вдруг сложилась в единую картинку. Как будто он вдруг открыл ей то, о чём она сама не догадывалась. — Тогда зачем вы с ним?

Тётя Инга резко вздохнула. Рома понял, что сказал, не подумав, но ничего не мог с этим сделать, слова вырвались сами собой. Из проёма двери высунулась лохматая Юркина голова.

— А вы чё в темноте сидите? Ромыч, это тебя.

Рома прошаркал в прихожую, волоча большими тапками по ковру и оглядываясь на тётю Ингу. Та стояла в свете бара, и казалось, что лицо её такое же белое, как пирамида и кусок льна.

Серая трубка висела, чуть покачиваясь на длинном проводе. Отец звонил с работы. Рома хмыкал в трубку, водя пальцем по выпуклым обоям в виде кирпичной стены, прислушиваясь к негромкой беседе в гостиной.

— Где бинокль?

Голос тёти Инги звучал спокойно, а вот Юрка сразу завёлся:

— Да я-то чё, откуда мне знать. Я в твои бабские цацки не лезу.

— Что за разговоры?

— А что? Ты мне тут предъявляешь с ходу, типа я взял. Больно надо в этом хламе рыться.

— Не мог же он просто пропасть.

— Да нахрен мне твой бинокль, чё я с ним делать-то буду? Мы даже сюда не заходим никогда, вон у Ромыча спроси. Ром! Иди сюда, скажи ей!

Гром раздался, казалось, над самой головой. Рома вздрогнул и отвлёкся от воспоминания. Он посмотрел на мокрые тапочки в своей прихожей, в которых так и ушёл из Юркиной квартиры, оставив телефонную трубку висеть на шнуре.

От Юрки до его дома минут пятнадцать ходьбы.

Вчера в тапочках получилось в два раза дольше, хоть он и бежал.

Ботинки остались у тёти Инги.

Завтра понедельник, в чём он в школу пойдёт?

А не пойдёт. Пошли они все.

Рома сердито закрылся у себя в комнате, зашторил окна и укрылся одеялом с головой. Дождь начал стихать. Во дворе завода прозвенел звонок, и начали отъезжать машины. Завод находился сразу напротив Роминого дома и работал почти круглосуточно, задавая ритм целому городу своими щелчками и гудками. К его режиму приспособился весь Приречный: автобусы ездили, когда начинались и заканчивались смены, ларьки были закрыты после обеда, но работали по ночам, Рома помнил, что во младших классах он приходил на уроки чуть ли не самый последний: заводские родители отправляли своих детей к самому открытию школьных дверей, чтобы самим успеть на работу. Летом отец ставил на окна картонку: огни завода на фоне белых ночей не давали спать.

Рома поворочался в кровати. Повернулся на спину и накрыл лицо подушкой. Стало жарко, он зло откинул одеяло и уставился в потолок.

Спать не хотелось. Всё тело жгло, как будто он только сейчас, а не пару дней назад искупался в холодной реке. Воздух был сладким, свет завода — слишком ярким, а каникулы — слишком далеко. Хотелось кричать, разделить это бешенство с кем-то ещё. Роме казалось, сигани он сейчас в реку, легко доплыл бы до девчонки и спас бы и её, и бинокль, и не страшны бы были ни погранцы, ни течения.

Почему тогда так страшно идти к Юркиному дому? Смотреть в глаза тёте Инге после того, что он ей ляпнул? Рома громко выдохнул, попытавшись вместе с воздухом выдавить из себя всю эту злость. Не получилось.

Отцовские ботинки были большеваты и цеплялись носками за асфальт при ходьбе, но Рома заставлял себя идти дальше и не обращать внимания на то, что пятки на подошве настолько стёрлись, что он чувствовал каждый камешек под ногами. То, что он делает, — правильно. Он пойдёт и всё исправит. Дождь стихал, последние капли падали Роме за шиворот и приятно остужали спину.

Рабочие выстроились в очередь перед автобусом. Рома удивился тому, какие они спокойные. Покорно стоят, даже не шевелятся. Они что, не видят этих молний, не чувствуют этого сладкого весеннего воздуха?

Им не хочется бросить свои сумки и бежать скорее за уходящей грозой, в этот ветер, в этот дождь, и где-то там далеко найти кого-то, понять, что ты не один, что есть кто-то ещё, кто-то такой же, как ты, тот, кто поймёт тебя?

Один из рабочих хрипло засмеялся. Роме вдруг стало стыдно за свои мысли, как будто их могли прочитать. Мама говорила, что мысли и мечты свободны и ничего не стоят. Мечтай сколько угодно и как угодно, пока можешь. Мама вообще была единственной, кто обращался с ним как со взрослым, даже тётя Инге было до неё далеко. Рома иногда сомневался, что это именно её фразы он запомнил, а он не услышал их где-нибудь в телевизоре или не вычитал из книг, слишком уж по-умному они звучали и не должны были быть понятны ему, тогдашнему шестилетке.

Рома обошёл завод и направился к Юркиному дому. Эти дни он пытался позвонить и поговорить с ним, но трубку постоянно брала тётя Инга, а он не знал, что ей сказать, и трусливо молчал.

А что он скажет сейчас? Может, они и спят уже.

Не спят. В Юркиной комнате горел свет, Рома стоял под окном и видел стену в их квартире на первом этаже через ажурные решётки. Ему чуть-чуть не хватало роста, чтобы дотянуться до рам в окне и постучать в стекло.

На стене висела карта, которую из очередного рейса привёз Юркин папа. Юрка помечал его рейсы, поэтому она вся была изрисована синими линиями поверх зелёных равнин и коричневых гор. Красным крестиком был отмечен Приречный. Рядом ещё крестик поменьше: заброшенная деревня чуть южнее, они с Юркой сбегали туда на Ромин день рождения в начале июня, когда там точно никого не было. Безымянная деревня была почти необитаема, только один раз в конце лета они видели дымок из трубы покосившегося домика и то ли рыбака, то ли браконьера во дворе. Но самое главное, деревенька находилась на возвышенности у реки, и с обрыва можно было нырять прямо в воду, никто не увидит, выплывать чуть ниже по течению, а потом валяться на жарком солнце и наедаться мелкой вишней и кислыми яблоками из заросших садов.

Чуть западнее был Вороний остров. Он был так близко от деревни, что всё можно было рассмотреть и без бинокля. Правда, сколько Рома ни вглядывался, ворон он там никогда не замечал. Зато видел большую башню из красного кирпича с круглым циферблатом на самом верху.

В одной из квартир на первом этаже пробили часы. Одиннадцать. И чего им не спится?

Рядом с Юркиной комнатой была кухня. Из приоткрытых окон лился тёплый жёлтый свет и доносились голоса.

— Не реви, — хриплый женский голос, незнакомый.

— Ничего от неё не осталось, — дальше фраза оборвалась рыданиями. Рома с ужасом понял, что плачет тётя Инга. Взрослые так не плачут. Во всяком случае он никогда не видел, чтобы рыдали так, совсем как маленькая девочка. Он замечал, как каждую весну отец скорбел, часто приходил домой злой и с красными глазами, но вот так?

— Память твоя осталась. И фотографии.

— А что я с этими фотографиями делать буду? А если Игорь увидит? Что я скажу? Заберите. Нет, подождите, я её нарисую, и тогда заберёте.

Рома тихо подобрался под дерево черёмухи, которое росло напротив окон. Он прекрасно понимал, что это некрасиво — подглядывать за чужим горем, но любопытство оказалось сильнее.

За столом сидела тётя Инга: лицо и уши красные, склонилась над листом бумаги и рисует, руки дрожат. Напротив сидела незнакомая старушка. То есть по одежде она была старушкой: какие-то тряпки, шаль на плечах, на голове шерстяная шапка, из-под которой топорщатся седые волосы. Кто ж в мае в шапке ходит? Было в ней что-то неправильное, она не выглядела ни сухой, ни толстой, а просто какой-то большой и тёмной, и сидела совсем не как обычные бабушки, а с прямой спиной, сжимая в руке толстую палку.

Старуха повернула голову, и Роме вдруг вспомнились филины, которых он однажды видел по телевизору.

— Пора.

— Подождите, пожалуйста, я почти закончила. — Тётя Инга шмыгнула носом и вытерла его пальцами, совсем как школьница.

— Носом не шмыгай. Поплакала и будет. — Старуха-филин встала из-за стола, собрала фотографии и двинулась к выходу из кухни. Тётя Инга закрыла лицо руками.

— Это вы виноваты.

Филинша остановилась и вздохнула.

— Я старая. Я свою вину двадцать лет несу и смирилась, что поделать уже ничего нельзя. Но ты-то себя зачем такой жизнью наказываешь? — Старуха обвела кухню неопределённым жестом, шаль под рукой раскрылась, словно крыло.

— Ещё одна. Мне моя жизнь нравится.

— Так нравится, что мужу про себя всю правду не рассказываешь? Думаешь, что он тебя спас, а на самом деле сдалась ты, закрылась в клетке. И не рисуешь больше. Такой талант загубила.

— Талант? — Тётя Инга гневно стукнула карандашом по столу. — От этих ваших талантов одно горе! Вся эта блестящая картинка, вся эта ваша банда, эти люди, не такие, как все, творческие, «талантливые», а на самом деле пустые, ненастоящие, одна обложка, а внутри ничего! Жили каждый день, как последний, в долгах, в нищете, ни о ком не заботились, ни о себе, ни о близких.

— Зато жили по-настоящему. Не как ты сейчас.

— Да я бы сдохла через пару лет от такой жизни! Или закончила как вы. Вы же сами ничего не создали, только охотились за такими, как мы, притворялись хорошенькой, а что в итоге? Ани всех вас насквозь видела, это я, дура, повелась, она меня вытащить хотела, спасти. За это вы её наказали.

— Мам?

Это Юрка проснулся в соседней комнате. Тётя Инга встрепенулась и зашипела:

— Уходите.

— Ухожу. Звони, как соскучишься. Мужу привет.

Тётя Инга дождалась, пока филинша выйдет из кухни, и откинулась на спинку стула. Она больше не плакала, а только смотрела в противоположную стену, периодически резко вдыхая и выдыхая. Громко хлопнула входная дверь.

Рома краем уха слышал, как на кухню вошёл Юрка.

— Мам? Кто приходил? Ты чего, мам?

Рома не слышал, что ответила тётя Инга, да его это и не интересовало. Дождь закончился, улица была пустынна и бездвижна, только слегка покачивались листья на черёмухе.

Рома обошёл жилой дом и из-за угла увидел, как филинша выходит из подъезда. Досчитав до десяти, он двинулся за ней следом, надеясь, что в серой ночи его будет не слишком заметно.

Как он и предполагал, меж домов женщина двигалась медленно, тяжело опираясь на палку, но как только она вышла на пустырь за гаражами, где никто не мог её видеть, выпрямилась и быстро зашагала куда-то к выезду из города.

Рома шёл за ней. Он понял, что в ней было не так: филинша не была старухой. То есть она явно была намного старше тёти Инги или его отца, но до немощной бабушки типа тех, кто продаёт вязаные варежки и лесные грибы на рынке, ей было далеко. Рома вспомнил, как один раз тётя Инга делала спектакль в младших классах. И как восьмилетки изображали старика и старуху из сказки: кряхтели, ходили по сцене на согнутых коленях и хватались за поясницу. Вот и филинша как будто играла в театре, переодевшись в костюм старушки.

А ещё она была с той стороны.

6

Майя стояла в кабинете отца и не знала, куда деть глаза. В конце концов она упёрлась взглядом в большое тёмное пятно на полу. Так вот откуда тут плесень, которую мать не может вывести.

Кабинет отца был единственной во всём отеле комнатой без ковров, любой звук здесь отскакивал от паркетного пола и усиливался деревянными панелями. Потолок и вовсе был зеркальным. При этом вне комнаты не было слышно ничего, казалось, что отец, как паук, сидящий в центре кабинета за массивным столом, собирает и контролирует всё вокруг, не давая просочиться ничему лишнему.

Позади отца стояли его братки. Майя даже не знала, кого она недолюбливала больше: Феликса с его шутками-самосмейками или болвана Сороку, который и двух слов не мог связать и чаще всего просто мычал.

В кабинете не было окон, поэтому даже время, казалось, тут останавливалось.

«Вечер, — напомнила себе Майя, — сейчас поздний вечер, а он всё работает». Она вдруг поняла, что уже давно не видела отца вне кабинета и отеля. Он вообще спит? А если спит, то в чём? Даже сложно представить его в чём-то другом, как не в тёмно-сером пиджаке и тонких очках в золотой оправе.

— Так. — Отец положил свои мягкие ухоженные руки поверх стола и поднял взгляд на Майю. Она готовилась к этому разговору полдня, но всё равно разволновалась и начала совсем не с того.

— Мама, — пискнула она. Отвратительно. Хотелось откашляться, но отец ещё подумает, что она его боится. Соберись, не нервничай.

— Опять тебя обманом к стоматологу затащила? — Лицо у отца было предельно серьёзное, за него хмыкнул Феликс. Майя сглотнула.

— Риту уволила.

— Рита — это кто? — Отец даже головы не повернул, только скосил глаза на Феликса. Тот закатил глаза и присвистнул. Отец снова перевёл взгляд на Майю, — Это её персонал, делает что хочет.

— Это-то да. — Майя повела плечами и спрятала руки за спину. Она пару раз постучала пальцем по выступающей косточке на запястье. Тихий звук, который она могла слышать, а отец — нет, немного её успокоил. — Только теперь на мне три этажа, я не успеваю.

— Почему бы тебе не поговорить сначала с матерью? При чём здесь я? — Отец посмотрел в потолок, видимо, пытаясь увидеть, что делала Майя руками за спиной. Феликс облокотился спиной на стену, достал из кармана штанов пластиковую карточку и начал ковыряться ею в ногтях. Отвратительный звук.

— Пока мы найдём новую горничную, я могу взять три этажа, просто это займёт много времени. — Вот оно. Давай, скажи это, он всё-таки твой отец, ничего страшного не произойдёт, надо всего лишь попросить, — Я хочу, чтобы ты мне платил.

Феликс перестал щёлкать карточкой и уставился сначала на отца, а потом на Сороку, как будто ища поддержки в своём недоумении. Последний стоял навытяжку и, похоже, вообще не моргал.

Отец тяжело вздохнул. Ну начинается.

— Деньги, значит, нужны. Деньги. А на что, можно спросить? Тебе чего-то недостаёт? Мало еды или она недостаточно разнообразная? Что тебе нужно купить, ещё один плеер? Ещё одну собаку? Одежду? Женские штучки?

Вот опять. Как можно сказать «женские штучки» настолько ровно, что это кажется насмешкой?

Отец продолжал:

— Мне в пятнадцать лет зарплату выдавали талонами на еду и мотками шерсти.

Ага, да. Сейчас ещё расскажет, как он в школу ходил по снегу босиком, сто километров через лес, и от волков портфелем отбивался.

— При этом в школу мне приходилось ходить через лес…

Майе очень хотелось закатить глаза, но это было бы слишком заметно, поэтому она просто посмотрела в сторону. Погодите, что это? Сорока стоял и улыбался краем рта. Это было удивительно, потому что обычно эмоций у него было не больше, чем у тумбочки, но, видимо, историю про школу он тоже слышал не в первый раз.

Отец моргнул и вернулся в сытое безопасное настоящее. Без волков и талонов.

— И как видишь, вырос большим человеком. И мы с мамой много работаем, чтобы дать тебе всё самое лучшее. Хотела похудеть? Пожалуйста, вот гимнастика тебе. Карьера модели? Да не вопрос, даже в столицу тебя возили, мать ночами не спала, платья тебе шила. К репетитору ходишь, много твоих одноклассников себе могут это позволить? Собаку завели, как ты просила. И где благодарность?

Майя стояла неподвижно, постукивая пальцем по косточке. Не вздыхать. Не говорить. Отец уже повернул всё так, как будто она виновата, что бы она сейчас ни сказала, будет только хуже. Каждый раз в разговоре с отцом Майя чувствовала, что где-то её обманывают, но не понимала, как это происходит. Это было нечестно и очень бесило.

За неё вздохнул Феликс:

— Вот поколение пошло, а?

Всё-таки какой он мерзкий. Судя по негустой бородке, лет ему было ненамного больше, чем Майе, а ведёт себя так, как будто они с отцом чуть ли не в одной песочнице куличики лепили.

— Но в чём-то она права, шеф.

Майя ошалело посмотрела на Феликса. Отец повернул голову в его сторону, и даже Сорока нервно сглотнул. Феликс растопырил пальцы, посмотрел на свои ногти, а потом обвёл всех невинным взглядом.

— А что? Жанна Андреевна всех молодых да красивых девок увольняет, будто вы не знаете. Риту уволила, до неё эта была, как её там, блондинка такая. Сорока, ты знаешь.

Сорока равнодушно пожал плечами.

— Она бы и Майку уволила, да не может. — Феликс подмигнул Майе, та закатила глаза. — Найдите старушек каких-нибудь, она и успокоится.

— Ага, и сломаются надвое твои старушки, когда кровати из номера в номер таскать будут. — Получилось злее, чем Майя ожидала. Феликс хмыкнул.

— Ну наймите молодых, но страшненьких, я не знаю.

— Ага, и кто их выбирать-искать будет, ты, что ли?

— Так. — Отцу всегда удавалось одним негромким словом погасить все эмоции в комнате.

Он кротко вздохнул, как будто смиренно принимая те мелкие заботы и детские ссоры, которые выпали на его долю.

— Сорока, пошурши по своим, как ты умеешь, найди кого-нибудь из нелегальных на этой стороне на месяц-два, пока мы ищем нормальных на полную ставку. — Отец склонил голову набок, видимо, прислушиваясь к эху спора между Феликсом и Майей, которое ещё витало в кабинете. — Можно не очень красивых.

— Шурши ля фам, ага! — Феликс хохотнул.

— Феликс, сходи за Жанной Андреевной и пригласи её ко мне в кабинет. Постой на стойке, пока её не будет.

Феликс спрятал карточку в карман, коротко кивнул Майе и вышел.

— Маюша. — Майя сжала правой рукой запястье левой: она ненавидела, когда отец её так называл при других, а он наверняка знал об этом и специально продолжал таким же мягким тоном после паузы: — Можешь идти. На тебе, как я помню, ещё три этажа сегодня. И уроки. Софья Марковна вернулась?

Майя застыла на месте и почувствовала, как в ушах гремит пульс.

— Да, — негромко проблеяла она.

— Вот и славно. — Отец как будто потерял весь интерес к ней и уже рассматривал какие-то бумаги, которые достал из ящика. — Не пропускай, пожалуйста, занятия и к реке больше не ходи.

Майя услышала, как кровь приливает к щекам, вискам, корням волос. Она выбежала из кабинета, быстро прошагала по коридору и, завернув за угол, прижалась горячим лбом к прохладным стенам. Ей показалось или отсюда был слышен негромкий отцовский смех? Или это дождь, который грохочет по крыше так, что отдаётся в стенах? Кровь всё ещё стучала в ушах, поэтому Майя не сразу уловила, что к ней кто-то шёл по коридору. Мама? Нет, Сорока.

Сорока завернул за угол и, похоже, вообще не удивился, увидев там Майю в такой странной позе. Он остановился и посмотрел на неё со всей своей двухметровой высоты. Под мышкой он держал небольшую белую коробку. Лицо, как всегда, ничего не выражало.

— Откуда он знает? — Майя сказала это скорее себе, поэтому не ожидала, что громила ответит.

— Он всё знает. — Сорока протянул ей коробку. — Просто делай, как он говорит.

— Вот ещё. — Майя развернулась и быстро пошагала прочь по коридору, надеясь, что Сорока отстанет. Тот легко нагнал её и зашагал рядом. Коридор заканчивался быстрее, чем она ожидала.

— Турина знаешь?

Майя ничего не ответила. Кто ж его не знает. Одно время эта счастливая морда мелькала во всех местных газетах: Турин то, Турин сё. Всё делает для города и ничего за это взамен не требует. С Туриным-младшим Майя несколько лет училась в одном классе, а потом его резко перевели, поговаривали, что в спецшколу. Майя считала, что так ему и надо, таким дебилам только там и место. При чём здесь Турин вообще?

— Вернулся в город. С отцом твоим не дружит. Ищет, куда его можно ударить. Так что делай, как Вадим Сергеевич говорит, и увидишь, как жить станет легче. Он тебе желает только добра.

Это был самый длинный монолог, который Сорока при ней когда-либо произносил.

Они подошли к двери без номера в конце коридора — это была комната Майи, в комнате напротив жили родители, правда, Майя ни разу не видела, чтобы отец заходил в неё.

Майя открыла дверь своим ключом и зашла в комнату. Сорока остался стоять на пороге, беспомощно сжимая в руках белую коробку. Это выглядело так нелепо, что Майя даже позлорадствовала, захлопнув дверь прямо перед его носом. Не она одна будет выглядеть сегодня по-дурацки.

Несколько секунд за дверью ничего не происходило. Потом Майя услышала, как за дверью щёлкнули колени: видимо, Сорока сел на корточки и положил коробку на пол. Потом он тихо вздохнул, и Майя различила, как пошуршали удаляющиеся по коридору шаги.

Майя досчитала до десяти, открыла дверь и быстро цапнула коробку в комнату, пока Сорока не передумал.

Внутри лежал плоский плеер величиной с ладонь. Кнопки были понятны, но всё остальное было написано иероглифами. Майя достала из коробки инструкцию, может, хоть что-то будет на нормальном языке.

Это был очень дорогой подарок, от человека, который действительно знал, что Майе нравится. Не как мама, которая на просьбы дочери завести собаку подарила ей на день рождения лупоглазое громкое нечто, с которым она сама нянчилась больше, чем с дочерью.

Майя провела пальцами по хрустящей новой бумаге, и в этот момент она даже готова была простить отца за выговор в кабинете, более того, она сейчас пойдёт и поблагодарит его за подарок. И заодно за всё остальное, не так уж много он и просит.

Действительно, что такого, делай как тебе говорят, и всё будет в порядке. Майя пролистала страницы инструкции. На пол вывалилась яркая сложенная вдвое бумажка. Майя медленно подобрала и раскрыла её, хотя и так уже знала, что там.

Это была брошюра со стойки регистрации. На ней улыбающаяся Майя, ещё худая и без брекетов, в возрасте четырнадцати лет и на пике своей модельной карьеры стояла на фоне отеля и держала в руке ключи от лучшей жизни. Во всяком случае, так говорилось в слогане.

Майя эту фотографию ненавидела. Ненавидела на ней себя, такую покорную, радостную девочку, которую легко можно обмануть. Ненавидела то счастливое неведение, в котором она пребывала всё это время, думая, что она такая талантливая, а на самом деле весь её путь был проплачен с самого начала.

Это было предупреждением. Кто-то постоянно крал брошюры со стойки, и отец в своей элегантной манере намекнул Майе, чтобы она так больше не делала.

7

Рома намочил футболку в реке, выжал, накрутил её себе на голову как тюрбан и продолжил свой путь по берегу, выискивая ветки посуше. После вчерашней грозы шлюзы держали открытыми чуть ли не полчаса, Рома слышал этот гул, когда возвращался ночью домой. Сегодня река обмелела, и по берегу можно было пройтись чуть дальше от пещеры, вверх и вниз по течению, главное — сделать это быстро, чтобы никто не заметил.

Хотелось есть. Из дома пришлось уйти рано, чтобы отец ничего не заподозрил. Рома проснулся на рассвете, услышав свисток на проходной завода, который смешался с рваными картинками из его сна. В кровати было уютно и безопасно, хотелось поспать ещё часика три. Рома уже пожалел о своём решении прогулять школу, тем более что до этого он ни разу так не делал и не знал, что ему за это будет. Позвонить Юрке и попросить донести ботинки до его дома перед школой, вот что было бы правильно. Но почему-то он этого не сделал.

Рома уже был на полпути к телефону в гостиной, и вновь какая-то странная злость взяла верх. Раз уж решил прогулять, то будь добр, доводи дело до конца. Юрка и сам бы мог позвонить и занести ботинки. Хотя что он знает, ему папка из каждой поездки новую обувь привозит. Роме было стыдно за его бедность только тогда, когда в ней приходилось признаваться кому-то другому.

Прямо в тапках Рома направился в штаб, захватив из дома кастрюлю, спички и пачку макарон, а теперь искал ветки, чтобы сделать костёр и вскипятить воду. Вся его утренняя злость как будто испарилась на этом жарком солнце, оставив только пустоту и усталость. Он и не думал, что весной может так припекать.

Рома утёр лоб рукавом футболки и прошёлся ещё чуть выше по течению. Тут песчаный берег заканчивался и снова начиналась каменная стена. Небольшую берёзу вынесло течением прямо на валуны, и она шелестела листьями в такт волнам, которые бились о ствол. Рома ободрал с неё листья, выбросил их в реку и потащил деревце к штабу, взвалив его на плечо и петляя каждые три шага, чтобы ветки рисовали на песке волнистые линии. Потом покажет Юрке и скажет, что тут побывали водяные змеи. Или огромные сухопутные миноги.

Берёзовые листья лениво несло по течению Пирры, даже медленнее, чем шагал Рома. Река уже не казалась такой угрожающей и опасной, а выглядела скорее весёлой, как ручеёк в солнечный день. Он проследил, как листья закручивает в маленьких водоворотах где-то на середине и прибивает к камням на противоположной стороне ниже по течению, прямо там, где в прошлый раз сидела девчонка. Интересно.

Рома подошёл к штабу, скинул ветку на пол, ободрал кору и мелкие сучки, шалашиком сложил прутики в круг из камней и взялся за спички. Без бумаги костёр зажигался неохотно. Мха поблизости нигде не росло, а страницы из блокнота выдирать было жалко, поэтому Рома упрямо продолжал подносить спичку за спичкой к тонким прутикам.

С ивы на пол пещеры свалился рюкзак. За ним грохнулась авоська с Ромиными ботинками, и сверху приземлился Юрка. Он не удержался на ногах и завалился на задницу, потом сдался и просто растянулся на полу, раскинув руки, как будто так и было задумано.

— Кайф, не жарко. — Юрка приподнял голову и посмотрел на Рому в тюрбане. — Ого ты красавчик.

— Сам красавчик. — Рома не ожидал, что это прозвучит так обидно. На лбу у Юрки алела царапина, а оба локтя были разбиты до крови. И когда успел. — С кем подрался-то?

— Э. — Юрка неопределённо махнул рукой и перевалился на бок. Он достал из рюкзака тетрадь и бросил ею в Рому. — На, вырви листок, а то больно на тебя смотреть, как ты мучаешься.

Рома оторвал листок в клеточку из середины тетради и поджёг его. Костёр запылал гораздо веселее.

— Зря ты сегодня в школу не пришёл. — Юрка сел и начал отрывать тонкую корочку засохшей крови от локтя. — К столовке грузовик подъезжал и голубя раздавил, кишки по всему двору размазало, фу-у-у. Но круто.

Рома пожал плечами. Ему очень хотелось рассказать Юрке о том, как он следил за филиншей вчера ночью, но он догадывался, что этого делать не стоит. Обычно Юрка был в курсе всех Роминых похождений, потому что и сам принимал в них участие. Но о вчерашнем ночном путешествии упоминать не хотелось: пришлось бы признаться, что он зачем-то стоял под окном Юркиной квартиры и зачем-то подслушал то, чего ему не полагалось слышать. И как объяснить, зачем он стал следить за старухой, не упоминая тётю Ингу и странную сцену на кухне?

Филинша шла по городу странными путями, обходя дворы между домами и двигаясь куда-то в сторону южных окраин. На выходе из города она остановилась и посмотрела себе под ноги. Роме пришлось наблюдать из-за угла последнего дома, потому что укрыться было больше негде: дальше шли поля и шоссе. Вдруг филинша громко топнула, раздался хруст. Она довольно кивнула и пошла дальше. Как только её фигура скрылась вдалеке, Рома подбежал к тому месту, где она остановилась.

На дороге лежал мышиный скелетик, раздавленный на мелкие кусочки. Верхняя часть черепа валялась чуть дальше, Рома медленно подобрал её, отряхнул от дорожной пыли, развернулся и пошёл домой. Больше следить не было смысла — его предупредили.

Из головы не шла вся эта неправильность, если бы не черепок, который Рома оставил в своей комнате на подоконнике, он бы подумал, что эта ночь ему приснилась.

Рома встал и пошёл за водой к реке, чтобы не предаваться этому воспоминанию и не выболтать Юрке лишнего. Пришлось зайти чуть ли не по колено, чтобы найти место, где река не выносила со дна песок. Рома зачерпнул раз, вылил, зачерпнул ещё раз, развернул кастрюлю к солнцу и придирчиво осмотрел содержимое. Юрка продолжал обдирать кожу с локтя и рассказывать о своих сегодняшних приключениях в школе. Вот так всегда — всё самое интересное случается, когда тебя нет.

Рома выпрямился и заметил на том берегу фигуру в тёмном. Лица без бинокля было не разглядеть, белые волосы были стянуты в хвост, но это несомненно была она.

Рома придержал кастрюлю одной рукой, а второй оттянул краешек глаза, чтобы лучше видеть. Тот берег тоже обмелел, открыв часть песчаного пляжа, который был гораздо длиннее, чем тот кусочек, где Рома искал ветки. Девчонка пришла откуда-то из-за каменного выступа намного выше по течению. В этот раз что-то в ней было не так, может, походка? Девчонка шла, как-то неестественно махая руками, потом остановилась, вытащила одну ногу из кроссовка и пнула его в стену. Второй кроссовок она сняла руками, грузно осев на землю, и зло вонзила его носом в песок. Роме показалось, что она тоже делает всё кому-то назло, и он поразился, как неловко это выглядело со стороны.

— Можно ещё вот так сделать. — Юрка встал рядом, согнул пальцы в кулак и поднёс их к глазам, как маленькую подзорную трубу.

— Прости. — Рома подумал, что это звучит, как будто он извиняется за то, что застрял тут на берегу, или за то, что не пришёл в школу и Юрку побили, и на всякий случай добавил: — Ну, за бинокль.

— Ай, да пофиг. Это ж пластмасска, не знаю, чего она так убивалась. Батя из заграницы ей штук десять таких привезёт, если я попрошу.

Рома тоже свернул руку в кулак и посмотрел сквозь него на тот берег. Девчонка выбрасывала в реку какие-то разноцветные бумажки, одну за одной. Вот чудная.

— А тебе никогда не хотелось… — Сложно было произнести это вслух, как будто Рома спрашивал про что-то очень сокровенное. Хотя странно было скорее то, что они с Юркой никогда об этом не заговаривали. — Ты никогда не думал, как там живётся — на той стороне?

— Ты прикалываешься? Мне батя каждый раз рассказывает, что они там черти ненормальные. Ты посмотри на неё. Если там все девчонки в таких шмотках ходят, то чё туда соваться вообще.

— А челноки?

— А чё челноки. У них гражданство двойное, значит, кто-то из родичей наш. То есть они только наполовину чокнутые, но всё равно чудики.

Странно. Раньше Юрка вился вокруг челноков, как чайка над рыбацким катером, и всегда безуспешно. В лучшем случае они его просто игнорировали, в худшем — могли и послать. Он знал их всех в лицо, а некоторых даже по именам, и, видимо, они его тоже знали. Во всяком случае, каждый раз, когда Юрка появлялся на горизонте, они спешили перейти на другую сторону улицы или скрыться в толпе. Однажды, когда Рома попросил Юрку отвлечь одного из челноков, пока он пытался его нарисовать, в них даже прилетела стеклянная бутылка. Хорошо, что не долетела.

Но при этом Юрка никогда не отзывался о другой стороне с таким пренебрежением. Может, это челноки его так сегодня отделали?

— …и Новый год они не справляют! — Юрка, видимо, закончил список странностей самым возмутительным пунктом. Рома понял, что, к своему стыду, всё прослушал, засмотревшись на разноцветные бумажки, которые плыли по реке. Он надеялся, что девчонка сама их заметит и не надо будет пытаться привлечь её внимание. Почему-то при Юрке не хотелось этого делать.

— Не может быть, что не справляют. Все справляют. Нам же отсюда города не видно, может, они там гуляют так, что мы обзавидуемся.

— Ага, а салюты ты видел у них когда-нибудь? Над городом-то. Ну вот и всё. — Юрка сложил ладони рупором — Эй, чудила! Какой у вас там год сейчас?

Девчонка оторвалась от своего занятия и помахала им рукой. Потом что-то прокричала в ответ. Течение, хоть и не было сильным, полностью заглушало слова.

— Сама такая, всегда пожалуйста! — Рома удивлённо посмотрел на Юрку, тот пожал плечами, — Ну она либо ругается, либо спасибо говорит за тогда.

Тем временем девчонка поднялась на ноги и начала тыкать рукой куда-то им за спины.

— Чего? Штаб? Не, девчонкам туда нельзя, даже не просись! — Юрку, видимо, очень забавляло «переводить» её фразы, Рома же направился к пещере, пытаясь угадать, на что она показывала. Стул? Нет. Рюкзак? Костёр?

От голода урчал живот. Рома поставил кастрюлю с водой на камни и принялся наблюдать за этим странным диалогом между Юркой и девчонкой, приставив руку козырьком ко лбу.

Через пару минут девчонка махнула рукой и опять села рвать и выкидывать бумажки. Юрка принёсся в пещеру и начал потрошить рюкзак. Рома понял, что просто не доживёт до момента, когда вода в кастрюле вскипит, поэтому открыл пачку макарон и попробовал так разгрызть сухие рожки. На вкус было не очень.

Юрка метался по пещере, аж в глазах рябило. Рома не выдержал и спросил, что ему нужно.

— Зырь. — Юрка вытянул вперёд руку. Из-под согнутых в кулак пальцев пытался выбраться водяной жук, безуспешно вытаскивая лапки и цепляясь ими за гладкие Юркины ногти. — Такой чёрный и жирный, давай его крале кинем, вот она разорётся.

— Не докинешь.

Юрка заметил на полу коробок, вытряхнул оттуда спички и посадил упирающегося жука внутрь.

— Тогда мы его по течению пустим.

— Да ну, нафига?

Юрка послюнявил указательный палец и вытянул его наверх, стараясь угадать направление ветра. Рома представил, как коробок намокает и идёт на дно со своим грузом. Почему-то стало жалко жука, ползал себе среди камней и никому не мешал, а теперь помрёт в этой картонной клетке, сам ведь не выберется.

Рома сунул руку в пакет с макаронами и вынул пригоршню рожков. Он вышел из пещеры и зашагал вверх по течению, запуская макаронины по одной в реку. Юрка вприпрыжку бежал рядом.

Отойдя на приличное расстояние от штаба, Рома разочарованно вздохнул.

— Не, не получится. Смотри, как далеко их уносит.

Юрка хлопнул себя по лбу, отдал Роме коробок и припустил обратно к штабу. Рома подождал, пока он отойдёт подальше, и выпустил жука обратно в воду, положив вместо него в коробок небольшой камешек. Девчонка с того берега заинтересованно смотрела на их манипуляции. Рома приложил указательный палец к губам и усмехнулся. Потом, вдохновившись какой-то странной идеей, вынул из кармана штанов блокнот, вырвал один лист и, сложив его несколько раз, запихнул в коробок.

Юрка бежал обратно, победно тряся кастрюлей.

— Теперь точно не намокнет!

— Так она ж тяжёлая, ещё быстрее поплывёт.

Юрка вырвал из Роминых рук коробок, потряс его над ухом, опустил его в кастрюлю и осторожно запустил «посылку» по реке, закрутив кастрюлю против часовой стрелки. Девчонка, видимо, поняла их задумку и помахала рукой.

— Физика! — гордо сообщил он Роме. — А не надо было школу прогуливать.

Секунды текли ещё медленнее, чем река, кастрюля лениво покачивалась на волнах, приближаясь к противоположному берегу. Рома вдруг заметил, что на пути к штабу он так же нервно подскакивает, как и Юрка. Даже про следы на песке забыл ему рассказать. И чего он разволновался, никто живой в этот раз по воде не плывёт.

Девчонка выловила кастрюлю ниже по течению и подняла её обеими руками над головой. Юрка победно вскрикнул, Рома вытер потные ладони об штаны.

Девчонка изучила содержимое кастрюли, сунула её под мышку и потопала вверх по течению по своему берегу.

— Вот коза! — Юрка сел на пол и сплюнул вбок. — И жука не испугалась, и кастрюлю спёрла.

Рома зло разворошил костёр палочкой. Непонятно, что было более обидно: то, что девчонка не оценила свой портрет, который Рома ей передал, или то, что он теперь до самого вечера будет ходить голодный. Интересная история закончилась, даже не начавшись. Разговаривать не хотелось, поэтому они несколько минут сидели в тишине, вороша потухший костёр ногами.

С того берега раздался свист. Рома подскочил и увидел плывущую по течению кастрюлю. Юрка оказался быстрее: он с места кинулся в воду и перехватил её где-то у «чёртовых пальцев». Когда он вернулся в штаб, лицо у него было непривычно серьёзное, а в руке была зажата маленькая чёрная рация.

8

— Как можно было потерять рацию? — Жанна Андреевна смешно всплеснула руками.

Майя пожала плечами. Ей даже лень было что-то выдумывать, мать всё равно будет ругаться, даже если она скажет, что рацию в неравной схватке отобрала инопланетная цивилизация и ради спасения всей жизни на Земле Майе пришлось пойти на такие жертвы.

— Что ж с тобой делать-то. Пойду у отца новую просить.

— А нет его, по делам поехал.

Майю удивляло, как мать не чувствует отсутствия отца в отеле. Для неё было очевидно, как расслабилось и задышало всё здание: официанты улыбались, повара негромко напевали за работой, и даже у матери настроение было лучше обычного. Во всяком случае, с Майей они за сегодня поругались только два раза.

— Тогда посмотри за Коко, я схожу поищу, может, в прачечной где-то лишняя завалялась.

Мать удалилась, драматично причитая на ходу. Майя набрала номер прачечной со стойки регистрации.

— Алло? — ответил незнакомый голос.

— Девочка-девочка, гробик на колёсиках уже на твоей улице.

— Что? — Это явно был кто-то из новеньких. Майя услышала на фоне: «И здесь одни бездельники, ну что же с вами со всеми делать-то! Ты сюда устроилась по телефону болтать, что ли?» Майя хихикнула и положила трубку. На стойке она заметила новые брошюры со своим портретом и цапнула их в карман, предварительно посмотрев по сторонам.

Коко тихонько похрапывала. Майя опустилась на корточки и потрепала собаку за ухом. На десятый день рождения Майе принесли картонную коробку, которая скулила и шуршала. Майя ожидала увидеть там щенка далматинца. Или колли. Или овчарки на худой конец. Но не это флегматичное создание с ореховыми глазами и кривыми коленками. Родители вечно всё не так понимают.

— Ну что ты за дурацкое животное. — Майя чмокнула собаку в лоб и услышала, как кто-то открыл дверь в холле. Она распрямилась, нацепив приветливую дежурную улыбку, которая сразу погасла, когда она увидела на входе Сороку. Майя вдруг возненавидела своё тело, которое так быстро вспомнило все навыки модельной школы: встать полубоком, так, чтобы была видна рабочая сторона лица, и улыбнуться «зубами и глазами», но достаточно непринуждённо, чтобы это не выглядело как оскал. Майя стиснула губы и специально сгорбилась, при этом ущипнув себя за сгиб локтя, чтобы с лица исчезло приветливое выражение.

Сорока если и заметил эти странные телодвижения, то виду не подал. В руках у него была спортивная сумка, с которой на ковёр холла капала вода.

— Нехорошо. — Сорока подошёл к стойке, и Майя почему-то подумала, что он ругает её за брошюры.

— А тебе какое дело? — Она высоко вскинула подбородок, но надменно смотреть снизу вверх не получалось.

— Река — это территория Турина. Не ходи туда. Нехорошо. Опасно.

Ага, судя по сумке, сам-то он ходил именно туда.

— Ты следишь за мной, что ли? — Майя облокотилась на стойку и привстала на носочки. Хотелось сказать это угрожающе, но получилось как-то истерично, в духе того, как мать ругалась с отцом. Кстати о ней.

Мать налетела на Сороку откуда-то сбоку с яростью маленькой собачки и начала лупасить его по локтю: выше она просто не дотягивалась.

— С ума сошёл?! Весь отель плесенью покрылся, а он тут тряпки свои мокрые таскает!

Коко выбежала из-за стойки и тоже начала тявкать. Цирк, да и только.

Майя под шумок схватила рацию, которая валялась на стойке, и вприпрыжку пустилась по коридору.

Сначала школа, потом работа, весь день тянулся просто бесконечно. От усталости гудели ноги, но Майя легко пробежалась по камешкам у реки, потом перелезла через обвал в стене: это было сложное место, хоть где-то пригодились годы гимнастики. Надо было повиснуть на руках и дотянуться ногой до выемки в стене, которая была чуть шире ступни, а потом забраться ещё выше, чтобы после безопасно спрыгнуть на песок, минуя поток воды под обвалом. Зато здесь её точно никто не достанет, чего бы там Сорока ни болтал.

Её рация была включена уже давно, Майя очень надеялась, что хватит батареек. Она взглянула на противоположный берег: пока что там никого не было, зато можно было внимательно рассмотреть пещеру, которая выглядела очень круто и уютно, лучшее место, чтобы собираться с друзьями. Майя опять почувствовала, как негромко отозвалась зависть где-то внутри: даже если бы на этой стороне существовало такое место, худенькая и вечно больная Лиза точно туда не полезла бы, а больше у Майи друзей не было.

Она вдруг вспомнила, где видела в лицо Турина-старшего. Родителей вызвали в школу после «инцидента», как они его любили называть. В Пирресни было всего четыре школы, на тот момент одинаково предоставленные сами себе, поэтому все дети учились в одинаковых условиях, вне зависимости от доходов семьи. Были те, кто носил учебники в драных пакетах, как и те, кого привозили прямо ко входу личные водители. Как мать потом объясняла, в год рождения Майи на свет появилось очень много детей, поэтому в первом классе бедной учительнице досталось аж тридцать девять учеников. Со временем лучше не стало: в четвёртом классе их стало тридцать шесть, но всё равно каждая перемена была похожа на Пирру, когда открывались шлюзы. Столько же шума, мусора и бесконтрольное течение учеников в узких коридорах, где учителя уже не пытались навести хоть какой-то порядок. И даже среди этой толпы Майя не смогла затеряться.

У Турина-младшего, как Майя сейчас понимала, рано началось половое созревание, и на переменах он любил подбегать к девочкам сзади и пару секунд тереться об ногу, как собачка. Выглядело омерзительно, но почему-то никто его не одёргивал, видимо, боясь притянуть его внимание на себя или полагая, что он сам отстанет, когда успокоится. Чаще всего этот странный акт заканчивался смехом пацанов и слезами опозоренных девочек.

В день, когда произошёл «инцидент», Майя готовилась к уроку труда и стояла наклонившись над своим рюкзаком, вытаскивая клей, бумагу и ножницы. Вдруг она почувствовала неладное: в классе резко стало слишком тихо для перемены и чьи-то руки схватили её за локти и потянули назад. Кто-то мерзко задышал ей в шею. Не понимая, что делает, Майя развернулась и со всего размаху всадила ножницы, которые держала в руках, прямо в жирный бок Турина-младшего. Тот опустил руки, посмотрел на небесно-голубые пластмассовые ручки ножниц, которые торчали из-под рёбер, и завизжал.

На следующий день родителей вызвали в школу. Там отец чуть не подрался с Туриным-старшим, а потом выгнал всех из кабинета и долго и тихо разговаривал с учительницей и директором. Через неделю Турина-младшего перевели. Майю в классе и так недолюбливали, а теперь даже учителя обходили её стороной, считая ненормальной, хотя она до сих пор не понимала, что она сделала не так. Её настолько показательно не замечали, что это было невыносимо.

Пискнула рация. Майя привстала на носочки и осмотрела противоположный берег. С дерева на пол пещеры спрыгнул Длинный (так она назвала парня повыше). Она подождала ещё пару секунд, но Короткий, тот, что пониже, не появился. Странно, но ладно.

Майя подняла руку с рацией вверх. Не глупый, должен догадаться.

Рация зашипела. Майя весь день ожидала контакта с другой цивилизацией и гадала, как это будет, но первая же фраза застала её врасплох.

— Э-э-э, привет. Почему вы не празднуете Новый год?

9

Больше всего на свете Лаури хотел ничего не делать. В школе он любил смотреть, как свет играет в листве яблонь или ветер перекатывает мусор по дороге. В эти минуты в голове становилось ясно и спокойно. Учительница, бывало, ругала его в такие моменты: «Лаури, ты когда школу закончишь, никто тебе не будет платить за то, чтобы ты весь день смотрел в окно». Как же она была неправа.

Лаури покрутил ручки радиоприёмника и снова уставился в широкие окна пограничной вышки. Он с радостью отдавал время своих обходов коллегам, а те были счастливы вырваться из скучной жаркой будки на тёплый ветер и скрасить рабочую рутину прогулкой вдоль реки. Потому сейчас Лаури сидел на вышке совсем один и был безмерно счастлив и умиротворён.

На Пирресни опускались сумерки. На Приречный опускались сумерки. Стайка птиц взметнулась с крыши одной крепости и перелетела через реку на башни другой.

Лаури нравилась его работа. После армии он решил стать пограничником: войны закончились, новой пока не предвиделось, с остальными государствами они вроде как подружились, поэтому профессия казалась непыльной и безопасной. Пока Лаури не отправили на южную границу, где он застал драку рыбаков в местных нейтральных водах, что привело к международному скандалу и переразделу границ. Потом была западная граница на островах, где целыми днями он находился в обществе лисиц и улиток, пока зимой на учениях чуть не замёрзла группа новобранцев на учениях и Лаури в одиночку пришлось налаживать связь с материком. Про северную границу Лаури даже думать не хотел: работа в порту и тем более в аэропорту казалась суматошным адом. В Пирресни Лаури пробыл всего несколько лет, и пока что ему всё нравилось. За всё это время было только одно происшествие около года назад, да и то оно касалось другой стороны.

В его работу входило не только смотреть, но и слушать и передавать наверх, если он замечал что-то странное в сигналах рыбацких катеров или какие-то необычные шумы на реке. Лаури неспешно переключал радио на разные частоты, положив голову поверх мягкой кипы методичек «Спасение утопающих в приграничных зонах».

— А чего бы тебе хотелось больше всего? — раздался вдруг молодой девичий голос на одной из частот. Лаури даже вздрогнул, сначала подумав, что вопрос был адресован ему.

— Вырасти. Работу найти, — ответил другой голос.

— Это ещё зачем?

— Денег хочу.

— Работа и деньги между собой вообще никак не связаны.

— Наверное. Не знаю. У меня ни того ни другого.

— А если б деньги были, что бы ты хотел?

— Визу бы сделал. И к вам пришёл. Стал бы художником.

— А приходи так. По реке.

— Я тебе что, минога?

— Да все знают, что от вас народ к нам ходит.

— Прям по воде?

— Ну наверное. Не знаю. Отец наверняка знает. Он всё знает. Но не скажет.

— А не опасно это? В смысле река-то опасная, но я не боюсь. Знаешь, как мы с Юркой научились нырять? С любой высоты можно спрыгнуть и не разбиться, главное — согнуться правильно, вот так!

— Как?

— Да вот так, смотри.

— На одной ноге?

— Да нет, это я на одной ноге стою, надо себя за носочки ухватить. И правильно выдохнуть, чтоб огурцов не хлебнуть.

— Каких огурцов?

— Солёных. Ты когда-нибудь ныряла так, что вода в нос попадала?

— Ну.

— У нас это называется огурцы. А у вас?

— Никак не называется. Но раз ты не боишься нырять и огурцов этих, то приходи.

Лаури тихо застонал. Конец спокойным денёчкам, теперь за этой частотой придётся следить постоянно, да ещё и записывать, о чём говорят. И сегодня вместо нескольких часов спокойного сна надо будет составлять отчёт.

— А так да, ты бы пришёл, мог бы работать в отеле.

— Да ладно? Без документов?

— Легко, у нас знаешь, сколько таких работает? Или можно податься на клубничные фермы, моя подружка Лиза туда ездит каждое лето. Там на возраст не смотрят и на документы тоже. Так что найди брод и переходи. Поедем, заработаем денег и вообще можем в столице остаться.

— Угу, мечтать не вредно.

— А что? Мне одна женщина недавно сказала, что мечты свободны и пока что ничего не стоят. Мечтай сколько угодно, пока можешь.

10

Рома знал, что бывают люди, которые не различают цвета. Ещё знал, что есть жёлтые цветочки под названием «куриная слепота», они с Юркой как-то раз ели их на спор. Никто не ослеп, и вообще ничего не произошло, хоть Юрка и утверждал потом, что два дня ничего не видел в сумерках.

Но он не знал, как объяснить это: все цвета резко исчезли, как будто он смотрел на цветную картинку в телевизоре и кто-то пошевелил антенну. Теперь река была чёрной, берег стал серым, а песок и гребешки волн выцвели до белого. Чёрные стрижи взмыли в светло-серое небо с крыши крепости цвета мокрого асфальта и пропали в белых облаках.

— Эй, приём! Ты куда пропал? Батарейки, что ли, сели?

Рома моргнул несколько раз.

— Как… — Он прокашлялся. — Как звали эту женщину?

— Какую? А. Да я не помню уже. Вика? Лера? Их у нас много было, некоторые даже имя своё не говорят, знают, что их всё равно запишут по-другому. А что?

Рома потёр глаза. Не она. Цвета постепенно возвращались.

О матери он мало что помнил, почти всё ему рассказывали отец и тётя Инга. Он помнил, как познакомился с Юркой: их мамы работали вместе в школе и как-то раз остановились на улице поболтать. Рома быстро устал нарезать круги вокруг маминых ног и решил поиграть со вторым мальчиком, который тянул тётю Ингу за сумку: «Мам, пойдём! Ну мам, ну пойдём!»

Ещё он помнил день, когда мама пропала: был какой-то праздник, народ шёл по улице с цветами, была весна. Отец рассказывал, что в тот день мама пошла купаться и утонула, а став постарше, Рома каждый раз спрашивал себя: ну кто же пойдёт купаться в реку в мае? Ещё и прекрасно зная, что это запрещено?

Похорон Рома не помнил. То ли их не было, то ли его не взяли. Разговаривать с отцом на эту тему было бесполезно, любые намёки он игнорировал, а прямые вопросы приводили его в ярость. В квартире не было ни маминых вещей, ни маминых фотографий, и Рома всю жизнь думал, что отцу тоже причиняет боль то, как мамы не стало.

Но её слова он помнил. Никто с ним больше так не разговаривал.

Он вспомнил свои мысли во время недавней грозы. Была ли гроза в тот день девять лет назад? Или просто много грохота от того, как ссорились родители?

Мама хлопает дверью. Отец что-то кричит ей вслед. Рома уже не плачет от страха, он тихо сидит под столом в своей комнате. Отец ходит по коридору и что-то зло выговаривает сам себе. Рома забирается на подоконник и смотрит в окно. Мама сидит на скамейке у подъезда, из-под козырька видны её ноги в синих туфлях. Папа заходит в комнату. Лицо у него дёргается, меняется, Рома не может понять, злится он, или плачет, или улыбается. От этого ещё страшнее. Папа подходит к Роме и тоже смотрит в окно. А потом он поворачивает к нему своё жуткое неспокойное лицо и говорит…

Рома понял, что стоит, крепко зажмурившись, и держит рацию двумя руками. Он вдруг испугался, что сломает её и единственная ниточка, на которой висит его надежда, оборвётся.

Рома медленно открыл глаза и разжал руки. Может, цвета действительно поблёкли, а может, ему показалось из-за того, что уже темнело. Сколько часов они так проболтали?

— Не хочешь говорить, ну и ладно.

— Подожди! Это важно.

— Ну.

— Расскажи мне про эту женщину. Какая она?

— Серьёзно? Я пошла. Смотри, как темно уже, я все ноги переломаю на обратном пути.

— Пожалуйста.

Видимо, что-то в этой фразе заставило девчонку полностью изменить тон. Голос её стал каким-то сухим, как будто она диктовала текст из телевизора.

— Тебе это зачем?

— Не знаю.

— Врёшь. — Сухо, как будто она сообщала ему какой-то общеизвестный факт из учебника.

— Не вру. Боюсь.

Рация молчала пару секунд.

— Маленькая. Ниже меня, но выше матери. Красивая. Кудрявая. Блондинка крашеная. Странная какая-то, нервная, иногда на меня ругалась, но никогда не сюсюкалась. Фразы всякие умные кидала, как будто она не горничной работала, а сама в отель заселилась, и смотрела на всех нас свысока. На мать точно. Плакала часто, пока никто не видел. Но я слышала. И всё рисунки свои приносила показывала, мать даже один купила — с цветами и младенцами, такая шляпа. Год назад сюда переехала, говорила, что из столицы, но мне кажется, врала она всё. Пару месяцев у нас проработала, потом пропала. Обычная история — мать её уволила.

— За что?

— Да кто ж теперь разберёт. Мать всех увольняет, на кого отец глаз положит.

— А ты не знаешь, где она теперь?

— Откуда? Можно подумать, ты очень следишь за взрослыми.

— Может, и слежу.

— Дурак, что ли?

Рома расхохотался. Следить за филиншей было действительно не самой умной идеей, и сейчас он вообще поражался, что на него тогда нашло.

— Ладно, я пошла. Если хочешь, я узнаю про эту Вику-Леру, правда, надо подумать у кого. Документов у неё не было, мать выбесится, если спрошу, отец точно заподозрит что-нибудь не то… Может, Сорока знает, он их вечно подбирает где-то.

— Спасибо! Тогда до завтра.

— Завтра не могу. — Девчонка задумалась. — До пятницы. Теперь надо сказать «конец связи».

— Конец связи. Пока!

В темноте Рома различил, как она машет ему с противоположного берега. Он вдруг понял, что даже не спросил, как её зовут.

11

Дни текли, как майский мёд: вроде что-то происходило и проходили часы, но Роме казалось, что всё нарочно замедлилось. Уроки в школе были похожи один на другой, всё повторялось, Рома вдруг поймал себя на том, что всё это он когда-то уже слышал. Когда им выдали контрольные, он ткнул соседа по парте локтем: мы же это проходили в прошлом году! Сосед пожал плечами и уставился в свой листок с заданием. Видимо, он тоже плавал в этом мёде и до него всё доходило слишком медленно.

Рома приходил из школы, садился на подоконник и часами смотрел, как свет ламп завода отражается на его сокровищах: рации и мышином черепке. В школе он и вовсе пялился в одну точку, как будто он мог видеть сквозь стену, туда, дальше, через здания, к реке, дотянуться и коснуться противоположного берега.

Приближались экзамены. Во всяком случае, все вокруг об этом только и говорили. Может, девчонка не может прийти, потому что у неё тоже экзамены? Рома прокручивал в голове их разговор: он был странным поначалу, они же были совсем разные, смотрели разные фильмы, слушали разную музыку, хотели разного от жизни. Хотя девчонка призналась, что она сама не знает, чего хочет. Зато точно знает, чего не хочет: быть похожей на своих родителей. После этого разговор потёк, как река, которая не разделяла их вовсе, а соединяла в одном общем нежелании.

За эти дни Рома два раза пытался спуститься в штаб: а вдруг девчонка передумает и явится раньше, — но оба раза замечал там дымок от костра и слышал чужие голоса. Друзей, значит, новых нашёл, понятно. Юрка с ним не разговаривал с момента, когда они не поделили рацию. «Тили-тили-тесто, жених и невеста! Ну и вали к своей крале, не очень-то и хотелось!»

Отец не появлялся дома уже несколько дней. Рома знал, что если закончится еда, можно спуститься к тёте Тане или заглянуть к отцу на работу, поэтому не переживал: объявится, когда деньги закончатся.

Но от этого одиночества и непонимания ему казалось, что его закрыли в коробке, как жука, и он плывёт по Пирре, сам не зная куда. Теперь бы не утонуть до пятницы.

В пятницу Рома проснулся от холода. Он выглянул в окно: мелким кружевом цвела черёмуха во дворе, это значит, ещё как минимум неделю будет мерзко и пасмурно, пока не придёт третья гроза.

Рома слинял с последнего урока и, поднимая воротник куртки до затылка, добежал до штаба. Девчонка уже была на берегу, но его ещё не заметила. Она сидела на корточках, склонив голову набок, ветер трепал ей волосы, бил их об куртку. Рома вдруг почувствовал странное спокойствие: девчонка жила в одном с ним времени, а не в мёде. И с ней он наконец-то может поговорить обо всём, вот вообще обо всём, без этих тайн и недомолвок.

Рома вскинул подбородок и свистнул. Девчонка поднялась на ноги и замахала двумя руками. Чего это она? Он включил рацию.

— Привет. Ты узнала? Про маму?

— Про кого? А. Да. Подожди, что-то не так.

Девчонка замолчала. Рома попрыгал с ноги на ногу, чтобы согреться, и попробовал возобновить разговор.

— Слушай, я дурак. Я не спросил, как тебя зовут.

— Помолчи пока что. Что-то странное происходит, я лучше пойду.

— Нет! Не уходи!

Девчонка отключила рацию. Рома вглядывался в противоположный берег, не понимая, что происходит.

Дождей не было уже давно, река стала ещё уже, открыв берега по обе стороны. Рома посмотрел налево: так и до самих шлюзов можно дойти по песку, ни разу не замочив ног. На той стороне вода тоже ушла, обнажив красивые каменные выступы выше по течению.

Рома глянул в сторону моста и вдруг увидел то, к чему прислушивалась девчонка: против течения по реке шёл катер, наверное, ветер донёс до неё звук мотора. Слишком близко к берегу. Рома узнал его — это был тот самый катер с мужиком с багром, который тогда ловил брошенную с моста сумку.

Пикнула рация.

— Кто-то идёт. Давай встретимся завтра. — Девчонка направилась к мосту. Как раз туда, откуда шёл катер.

— Подожди! Подожди. Оттуда лодка идёт прямо к тебе.

— Погранцы?

— Контрабандисты.

— Оружие у них есть?

— Не знаю. Не вижу. Но идут у самого берега, как будто ищут что-то.

Девчонка чертыхнулась и ещё быстрее зашагала в ту сторону.

— Ты больная, что ли? Тебя там и увидят!

— А что мне ещё делать? Подняться я могу только у моста. Мне надо их опередить.

Рома посмотрел на катер. Идёт медленно, может, старается не привлекать внимания? У девчонки были метров сорок форы. А ещё у неё был Рома.

— Разворачивайся и дуй в другую сторону. Дойдёшь до шлюзов и там поднимешься наверх. Не бойся. Я тебя поведу.

12

Рома быстрым шагом шёл по берегу, периодически срываясь на бег. Ему надо быть впереди, чтобы лучше видеть другую сторону. В боку кололо, затылок намок, футболка прилипла к спине, а тяжёлые ботинки проваливались в песок. Рома сбросил куртку на землю: заберёт на обратном пути.

— Теперь спустись чуть ниже, иначе дальше не пролезешь. Хорошо. Видишь дерево чуть левее? Зацепись за него, должно выдержать. Сразу за ним есть выступ, постарайся достать до него. Молодец!

— Они далеко?

Рома оглянулся на катер: идёт медленно, время ещё есть.

— Не думай об этом. Дыши.

Рома прошёл ещё несколько метров, наблюдая, как девчонка карабкается по камням. Он запнулся о какую-то ржавую табличку в песке и перевернул её носком ботинка. «0 М» гласила табличка. Ноль метров до чего? Рома поднял голову: чуть дальше на его стороне виднелся обрыв, а над ним домики заброшенной деревни. Совсем близко был Вороний остров, который закроет ему вид на другой берег. Неужели они зашли так далеко?

— Что теперь?

— Метрах в пятидесяти есть подъём почти до самого верха, но до него придётся прыгнуть над камнями. Справишься?

— Не знаю. Я чувствую себя жирной и неуклюжей.

— Если б ты была жирная, я бы тебя мог лучше разглядеть.

Девчонка остановилась и подняла вверх левую руку.

— Что это? Я не вижу.

— А ты догадайся.

Вдруг мерный шум мотора изменился: катер рванул с места и резко набрал скорость. Девчонка, видимо, тоже это услышала и в панике начала лезть наверх.

— Не туда! Ты как на ладони будешь.

— А куда?

Рома напряг зрение. Чуть дальше, на светло-серой стене выделялась тёмная вертикальная линия. Если это не просто след от воды, то, возможно, у них есть шанс.

— Рома, что мне делать?

Может ли он так рисковать? А что ещё остаётся?

— Прыгай вниз.

— Что?

— Спрыгивай в воду и беги до трещины в стене. Если сможешь залезть в неё и спрятаться, они тебя не заметят.

Он не знал, слышала ли она последние слова. Девчонка спрыгнула в реку и с трудом пошагала вперёд, вода доходила ей до коленей.

Рома больше не видел её. Катер приближался. Десять метров до трещины, пять, совсем близко.

Катер прошёл мимо.

Рома вдруг понял, что стоит в воде, наклонившись вперёд, и правый ботинок совсем промок. Он отступил на шаг назад. Пикнула рация.

— Где они?

— Прошли. Подожди ещё секунд тридцать и вылезай. На такой скорости они дойдут до шлюзов минут через десять, и ещё десять назад, ты успеешь подняться.

Вдруг катер развернулся и направился обратно.

— Какого…

— Рома, что происходит? Мне выходить?

— Нет, сиди тихо, они почему-то возвращаются.

Катер остановился ровнёхонько напротив трещины, из него в воду спрыгнул мужик в синей куртке.

— Рома?

— Да?

— Они нас слышали. Конец связи.

Рация замолчала. Рома стоял и беспомощно смотрел, как девчонка выходит навстречу к катеру. Судя по её позе — руки упёрты в бока — она совсем не боялась и как будто даже насмехалась над всей ситуацией. За неё боялся Рома. Сотни сценариев пронеслись в его голове, вплоть до того, что всё происходящее только сон и сейчас он проснётся и будет снова пятница. Почему-то вспомнилась тупая примета: сон с четверга на пятницу — вещий.

Рома видел, как мужик в синей куртке протянул руку и схватил девчонку за локоть. И Рома ничего не мог сделать. Тогда он закричал. Он орал и махал руками как безумный в надежде, что контрабандисты обратят на него внимание и девчонка выиграет пару секунд, чтобы вырваться и забраться наверх по камням.

Бах!

Рома вздрогнул и замолчал.

Над противоположным берегом взметнулась чайка и, печально крича, полетела куда-то в сторону моста.

Мужик в синей куртке неуклюже завалился набок, чуть не повалив с собой в воду и девчонку.

Катер рванул с места, но проехал всего несколько метров, когда раздался второй выстрел. Катер остановился и подрейфовал по течению.

— Беги! — Рома забыл про рацию и крикнул, надеясь, что на том берегу его услышат. Он остервенело вырвал табличку из песка и кинул её в реку. — Беги же!

Девчонка сидела на корточках прямо в воде, закрыв уши руками. По стене ловко спускался лысый бугай в чёрной кожанке. Он спрыгнул в воду и, вообще не обращая внимания на девчонку, широкими шагами пошёл за катером.

Рома ничего не понимал. Почему она не бежит? Никто же её не держит!

Катер вернулся. Лысый сбросил якорь, подошёл к девчонке и, как котёнка за шкирку, поднял её на ноги, держа за куртку. Целую секунду ничего не происходило. Рома услышал, как где-то у него в горле два раза стукнуло сердце.

Лысый резко макнул девчонку лицом в воду. Раз! Два! Рома поперхнулся, как будто это ему надо было задерживать дыхание. Третий раз девчонка провела под водой чуть дольше. Но когда лысый вынул её и просто положил в катер, как если б она была безжизненным грузом, у Ромы в глазах заплясали чёрные точки и загудело в висках, и тогда он наконец-то глотнул воздуха.

Она жива? Мертва? Что происходит?

Лысый выловил мужика в синей куртке и легко забросил его на борт, словно тот весил не больше мешка с картошкой. Катер тронулся и пошёл по течению, унося последнюю надежду на то, что Рома когда-либо снова поговорит с кем-то по душам. Или увидит маму.

Катер скрылся за мостом. Рома тупо стоял и смотрел ему вслед ещё несколько секунд. Он опять не смог спасти её. Он опять всё испортил.

13

Сорока решил, что безопаснее всего будет смотреть в потолок. Не то чтобы ему очень нравилось то, что он там видел, но так хотя бы не было риска встретиться глазами с Вадимом. Тот сидел за столом и вроде, как всегда, ничем не выдавал свои эмоции, но Сорока уже заметил, как напряглись его пальцы и правое плечо поднялось чуть выше левого. Босс был в крайней степени раздражения, даже почти в гневе.

В кабинете пахло одновременно бытовой химией и сыростью. Полы покрыли какой-то вонючей жидкостью и плохо отмыли, и при ходьбе приходилось наступать на него всей стопой, чтобы не скользить. Даже на месте стоялось как-то неустойчиво. Сорока нервничал. Он чувствовал, как потеет под курткой и вся жидкость скапливается там, где кобура прижималась к телу.

Феликса эта ситуация, похоже, забавляла. Он тоже посмотрел в зеркальный потолок, поймал там взгляд Сороки и подмигнул ему. Сорока отвернулся и сразу же попал в поле зрения Вадима. Это было похоже на касание задней стенки языка металлической палочкой: тебя не рвёт, но почти.

— Где катер?

— В море.

— Туринские?

— Там же.

— Так. Майя?

— Сидит в комнате.

— Хорошо. Феликс, приведи.

Сорока снова вперился взглядом в потолок. Его отражение разделилось надвое на стыке зеркальных плиток, это раздражало. Сорока шагнул вправо, чтобы лицо оказалось посередине зеркального квадрата.

— Так. Погранцы тебя явно слышали, но в полицию ещё не заявили. Иначе мы бы с тобой не беседовали тут. — Вадим слегка расслабился, через зеркало Сорока видел, как сравнялись плечи, разгладились тёмные складки на пиджаке и босс снова приобрёл спокойную симметрию манекена.

— Они с Туриным заодно. — Все это знали, но Сороке важно было озвучить, что это «они». Они, но не он, не Сорока.

— Верно. Тебя кто-нибудь видел?

— Мальчишка на той стороне. Молодой, меня не знает.

— Точно? А если в милицию сунется?

— Да что они сделают? — Сорока пожал плечами. В отражении потолка это выглядело, как будто плечи стали уже, а потом шире.

— Если такие же, как наши, то определённо ничего. Попросим Феликса пробить по своим, пусть поговорят с мальчуганом, если он в отделении объявится. Молодец, Сорока. — Вадим отбил короткую трель кончиками пальцев по столу: эту тему можно было закрыть.

В дверь тихонько постучали. Феликс зашёл, как провинившийся ученик: лицо тёмное, голова опущена. Сорока почувствовал, как в груди, как горячий чай в холодную погоду, приятно разливается злорадство: хоть что-то смогло стереть эту мерзкую улыбочку.

— Босс, это… Дочки вашей дома нет. И Жанны Андреевны тоже.

Сорока почувствовал, как взгляд Вадима прожёг ему лоб. Захотелось сбежать, но как сбежишь по этому скользкому полу?

14

Рому несло по волнам Пирры. Он то погружался на глубину, то ненадолго выныривал на поверхность, глотая воздух и видя свет луны где-то высоко в небе. Горячая вода приятно омывала тело, волны качали его из стороны в сторону, словно младенца в колыбели. На лоб Роме легла узкая прохладная ладонь. Мама?

— Борис, соберись. Если не для себя, то хоть ради сына. У него, кроме тебя, больше никого нет.

— Я не виноват. Это болезнь, ты не понимаешь. — Голос отца звучал где-то далеко.

— Ну так лечись. Давай тебя в больницу направим, у Игоря знакомый доктор есть. Смотри, какой ты пример Ромке подаёшь. — На маму это непохоже, слишком мягко. Мама не предлагала, она точно знала, что будет правильнее для всех, и всегда честно говорила об этом. Сейчас она скажет отцу, что ему делать, и он поступит именно так. Она всегда была сильнее отца, и любить её было безопаснее.

— Не могу я один, без женщины мне не справиться.

Мама убрала руку. Голоса пропали. Потом вернулись: кто-то ругался. Рома открыл глаза и попробовал встать, волны не давали ему этого сделать, кидая то вправо, то влево.

— Мама! Мама, не уходи!

Чьи-то руки завернули его в одеяло, плотная мокрая ткань легка на лоб, закрыв свет луны.

— И не стыдно тебе, при ребёнке-то. — Вот это больше похоже на маму.

— Не уходи, расскажи мне сказку.

Если мама здесь, значит, ему шесть лет. Мама никогда не рассказывала сказки, только отец. Что изменилось? Отец так радовался, когда Рома попросил его рассказать про устройство рации несколько дней назад. В тот вечер он стал прежним: шутил и сам смеялся, глаза горели. На следующий день даже сбегал в библиотеку и принёс учебник по радиомеханике. Рома решил, что раз отец в хорошем настроении, его можно спросить про маму.

И снова пришлось запирать дверь и прятаться под столом.

Рома знал, что мама уйдёт и никогда не вернётся, и почему-то боялся, что она так и не расскажет ему ни одной сказки. За неё боялся.

— Сказка… Жили-были две принцессы: Маша… и Даша. И была у них фея-крёстная. На именины крёстная подарила им подарки: волшебную кисточку и волшебную дудочку. Всё, что кисточкой нарисуешь, всё сбывается. Перед кем на дудочке сыграешь, всю жизнь тебя любить будет. Выбрала Маша кисточку, а Даша дудочку, но не знали они, что подарки прокляты, а фея-крёстная на самом деле злая ведьма.

Рома представил, чтобы он смог нарисовать, будь у него золотая кисточка. И кому бы он сыграл, будь у него золотая дудочка.

— Рисует Маша кисточкой богатства немереные, да только появляются они у феи-крёстной. Играет Даша на дудочке, а любят все только фею-крёстную. Решили тогда обе принцессы сбежать от феи-крёстной в город на холме, а она взяла и подлила Даше яду на ведьминском шабаше на обрыве, чтобы голову ей затуманить да подарки свои вернуть. Пошла Даша за дудочкой, да и упала с обрыва, никто её больше не видел. Тогда Маша взяла и выкинула кисточку волшебную в реку, чтобы и её никто больше не нашёл. Ходит теперь ведьма в гости к Маше и всё хочет кисточку найти, думает, что Маша ничего не знает и всё ещё её любит, как крёстную, думает, что дудочка волшебная своё дело сделала. Да только Даша для Маши на дудочке волшебной не играла, Маша её любила просто так.

Рома увидел, что волны вокруг него окрашиваются в золото и серебро, как будто на дне реки лежала волшебная кисточка.

— Спит вроде. Я пошла. Если завтра так же будет гореть, звони врачу, у вас дома ни таблеток, ни градусника. — Блестящая вода стала цвета ртути, залилась Роме в уши, последние слова он еле слышал. — Ещё раз будешь руки распускать, приду с Игорем, он тебе морду набьёт и не посмотрит, что мент.

Рома опустился на дно, поверхность под его ладонями стала жёсткой и шершавой. Вода накрыла его с головой, и всё погрузилось во мрак.

Ночью Рома проснулся от голода. Подушка под его головой была мокрой и липкой, лампы завода заливали комнату холодным светом. Интересно, какой сегодня день? Рома тяжело встал с кровати, вышел в коридор и замер напротив большого зеркала в прихожей. Свет падал странно, казалось, что у Ромы на лице стало больше костей, а на груди откуда-то взялись лишние рёбра, сразу под ключицами. У людей бывают рёбра так высоко?

Рома неуклюже прошлёпал на кухню, тело ломило, как после первого весеннего забега по стадиону на физкультуре. На кухне спал отец, откинувшись на стуле назад и широко раскрыв рот, положив голову на подоконник. На столе стояла глубокая тарелка, накрытая крышкой, под крышкой оказались пельмени. Рома запихнул в рот сразу два и проглотил, почти не жуя. Не пельмени. Вареники с вишнями. Он не помнил, как давно ел что-то вкуснее.

Рома осторожно взял тарелку и пошёл к себе в комнату, правда, уже в коридоре вареники закончились. По неровной дороге возле завода проехала машина и осветила фарами Ромину комнату от стены до стены. Рома заметил на окне капли дождя, а вдалеке мягко пророкотал гром, еле различимый за шумами завода. Третья гроза? Так быстро? Значит, завтра можно будет бежать ловить миногу с Юркой. Девчонка говорила, что только после третьей грозы вода в море становится тёплой и они едут купаться. На их стороне есть выход к морю, вот здорово.

Рома замер на месте и медленно опустил пустую тарелку на стол. Девчонка. Где она? Сколько времени прошло? Какой сегодня день? И Юрка. Сколько дней уже он с ним не разговаривает?

Воспоминания вспыхнули в голове, как молнии на тёмном небе. Вот Рома забегает в здание милиции и сразу, без стука, врывается в кабинет отца: тот выглядит плохо, хуже, чем обычно, и сидит за столом, понурив голову, как провинившийся пёс. Начальник отца дядя Слава что-то ему выговаривает.

Рома тараторит про девочку с белыми волосами, про похищение, дядя Слава внимательно слушает до упоминания той стороны. А что мы-то сделаем, Ромыч? Не знаю, сделайте хоть что-нибудь!

Дядя Слава просит Рому никому больше про это не рассказывать и уходит, Рома спрашивает отца про контрабандистов, они нашли ту женщину в красном платке? Она точно с ними заодно! Отец что-то говорит про Ромину куртку. Какая куртка, папа! Девочку-подростка похитили контрабандисты, нам нужно попасть на ту сторону! Может, можно сделать экстренный пропуск? По работе? Он же милиционер, пусть его пустят на другую сторону расследовать дело.

И мама! Может, она не умерла, может, её просто вынесло на тот берег и она не знала, как с ними связаться. Девчонка сказала, что она там была всего год назад. Или она ничего не помнит, такое ведь тоже бывает? В фильмах такое постоянно показывают. Папа, откуда ты вообще взял, что она умерла, тело ведь так и не нашли?

Она мертва, сухо говорит отец. Врёшь, так же сухо отвечает Рома.

Отец с рёвом сметает со стола все вещи и что-то запускает в Рому. Это ножницы для бумаги, они отскакивают от двери и падают на пол. Если бы это происходило дома, Рома бы убежал в свою комнату, а здесь куда спрячешься? Рома стоит и пялится на ножницы на полу. Ручки у них небесно-голубые, прямо под цвет отцовской формы.

Дверь в кабинет открывается с громким стуком — это вернулся дядя Слава. Он смотрит на бумаги, на отца, на Рому. Дотрагивается ладонью до Роминого лба… Комнату закручивает в спираль, и следующее, что он помнит, — прохладная ладонь тёти Инги на его лице и сказка на ночь.

Рома медленно выдохнул и потрогал себя за лоб. Холодный. Руки тоже были холодными, как и пол под босыми ногами.

В дверь постучали.

Отец заскрипел стулом и заворчал на кухне. Рома быстро закрыл дверь своей комнаты на шпингалет, выключил свет и прислушался. На всякий случай. Отец прошаркал в прихожую, включил свет и открыл дверь.

Что-то было не так. Рома всегда замечал, если что-то выглядело неправильно, выбивалось из композиции, и он очень удивился, когда узнал, что остальных это нисколько не тревожило. Девчонка рассказывала, что слышит, когда что-то неправильно. Роме было интересно, как такое вообще может быть, и сейчас он это понял.

Кто может заявиться так поздно ночью? Если что-то случилось, то почему не звонит в звонок, как нормальные люди? И почему отец ничего не говорит?

Рома тихо опустился на колени и заглянул в щель между полом и дверью. Оттуда на него в упор смотрел чей-то глаз.

Рома с криком отшатнулся.

— Ромыч, не пугайся. Открой дверь, мы поговорить пришли. Ты нам расскажешь, как всё было. — Дядя Слава. Почему ночью? Почему всё ещё молчит отец?

Как это связано с похищением? Часть его пыталась успокоиться, открыть дверь, поговорить. Довериться взрослым.

Он вспомнил, как покорно девчонка оставалась на месте и что произошло потом. Нет! Его так просто не возьмёшь. Что-то не так, но они его не проведут. Контрабандисты были в сговоре с челноками, кто знает, может, и дядя Слава в этом замешан?

Почему он попросил больше никому не рассказывать? Потому что Рома был единственным, кто видел, что на самом деле произошло.

В дверь настойчиво постучали кулаком. Рома оглядел свою комнату: небольшой тёмный шкаф в углу (часть стенки из большой комнаты), простой светлый стол без ящиков, потёртый стул, на нём висят мятые Ромины штаны и футболка, кресло-кровать, на нём подушка без наволочки и смятое одеяло. Простыня на полу.

В дверь снова постучали и подёргали ручку. Дядя Слава что-то сказал вполголоса.

— Я сейчас! Я одеваюсь! — Он же ребёнок. Глупый и напуганный, только проснулся. Что они ему сделают?

Рома схватил простыню и заткнул ею щель под дверью. Потом быстро надел штаны, накинул футболку и приставил стул к ручке двери. Это даст ему пару минут, но что теперь?

Рома забрался на подоконник и открыл окно. Слева блестел в холодном свете фонарей завода козырёк подъезда, однажды мама поймала Рому, когда тот пытался на него спрыгнуть. Тогда ему было пять лет, и зад потом очень горел. Сейчас ему пятнадцать, и риск был гораздо выше.

Но и ноги у него теперь сильнее, главное — не бояться и допрыгнуть.

Рома больно приземлился на живот и начал сползать по козырьку вниз, цепляясь руками за скользкий мокрый бетон. Футболка зацепилась за водосток, и Рома повис в нескольких метрах над землёй. Его мутило, руки горели, по ногам прошла дрожь. Он вдохнул и выдохнул несколько раз, потом сильно махнул ногами, оттолкнулся руками от козырька и полетел спиной вниз.

Верхняя половина тела приземлилась ровнёхонько на клумбы перед подъездом, ноги же больно ударились об асфальт. Рома мысленно поблагодарил тётю Таню за то, что она следила за клумбами, и ещё больше за то, что она не обкладывала цветы камнями.

Тёплые капли дождя падали Роме на лицо. Он открыл глаза и увидел, как в его комнате зажёгся свет. Надо вставать. Надо бежать. Его мутило, хотелось остаться под дождём, пока не пройдёт головокружение. За гулом завода Рома различил ещё один далёкий раскат грома.

Рома тяжело перевернулся на живот и встал на колени. Он задрожал всем телом, и его вырвало прямо на белые анютины глазки и листики ландышей. Простите, тётя Таня.

15

В темноте Рома с трудом нащупал ещё один мелкий камушек на газоне. Он медленно остывал после безумного забега к Юркиному дому, и босые ноги начали неметь. Рома запустил камушек в стекло. Через пару самых длинных в мире секунд в комнате зажёгся свет, и в окне появилась тётя Инга.

Она глянула на Рому и закрыла занавески. Свет погас. Может, не заметила? Гроза ещё не подошла, молнии были видны где-то восточнее Приречного, но дождь уже накрапывал. Рома отчаянно искал ещё один камушек в месиве травы и мокрой грязи.

Свет зажёгся в Юркиной комнате. Тётя Инга высунулась в окно и пристально осмотрела Рому с головы до ног.

— Отец? — тихо спросила она. Рома вдруг понял, что она тоже это видит. Все неправильности. Поэтому и не спрашивает, почему он стоит здесь под деревьями босиком и ночью.

— Нет, я сам сбежал. К вам сейчас тоже придут, поэтому лучше разбудите дядю Игоря.

— Кто придёт, Рома?

— Не знаю. Тётя Инга, — Рома замялся, не зная, с чего начать, — мне срочно надо на другую сторону. Я видел, как к вам приходила женщина оттуда, мне надо узнать, как она возвращается.

Тётя Инга помолчала. Потом вздохнула.