Бесплатный фрагмент - Труп в шкафу и тайна библиотеки

ПРОЛОГ

Евгений Иванович Дубовицкий не спеша шёл по коридору громадного и красивого дома. Сейчас, когда закончились долгие часы приёма, и посетителей уже не было, можно было полюбоваться внутренним убранством этого не то что бы дома, а истинного дворца. Это здание, возведённое самим Баженовым для виноторговца Ивана Пашкова, выглядело и сейчас для Евгения Ивановича невероятным. Даже по тому, как было поставлено к Кремлю, не передом, а в общем -то, задом… Главный Вход в усадьбу был со стороны Староваганьковского переулка, а ведь строение копировало собой древние римские базилики, только вот, креста над куполом Большого дома не доставало… А затем, после пожара 1812 года дворец был выкуплен и восстановлен, а в правление государя Александра Второго Румянцевский музей переехал в Москву, где открылся для публики в 1862 году. Картинная галерея, этнографическая коллекция Лисянского, и прекрасная библиотека графа Румянцева, нашли своё новое пристанище в этом дворце.

Несколько библиотек, расположенных одна за другой, составляли это обширное книгохранилище, занимавшее большую часть зала и коридоров нижнего этажа. Число находящихся в этом доме книг доходило аж, страшно подумать, до полумиллиона томов. Чиновник проходил мимо непрерывной стены книг, аккуратно уложенных и расставленных в ясеневые стеллажи. Да, именно ясеневые, а не дубовые, как напридумывали себе люди несведущие, но как бы всё знаюшие и любящие всё судить. От таких надо сказать, бывало больше всего беспокойства, ему, дежурному чиновнику от Министерства Просвещения. Вздохнул тут для солидности, хоть никто этого и заметить не мог ни оценить по достоинству. И то, часы посещения в Румянцевском музее уже окончились, и был он один.

А служил ведь здесь Евгений Иванович, уж не много ни мало, а целых пять полных лет, и всё не мог привыкнуть к такой массе нагроможденных, сжатых переплётами и прошитых невероятных человеческих мыслей. И то, поглядишь на всё это, на такое чудо невероятное, аж в пот бросает, как опять подумал чиновник. Представлял тоже иногда, как трудится иной писатель над своим столом, скрипит железным пером по бумаге, лежащей на зелёном сукне, размышляет, и старается довести свои глубокие мысли до прихотливого и избалованного читателя.

Поэтому не всегда любил господин Дубовицкий присутствовать в публичном читальном зале, заполнять формуляры и выдавать книги обычным посетителям. И вправду, в основном эти господа просили какие-то справочники, ведомости, или подшивки газет. То, что не имело и не имеет отношения к истинной мудрости. Посмотрят, запишут унылые столбцы цифр в свои коленкоровые тетрадки, или того пуще, в блокнотики, и уйдут. Мало кто мог оценить все эти богатства Истинного века Просвешения, наступившего в России. Нелюбопытные, нелюбознательные господа, в общем-то и целом, к их собственному несчастью…

Не считал он их достойными этого храма науки и словесности, подлинной сокровищницы Знаний. Подобной, уж никак не менее, а самому Александрийскому Музеону, пострадавшему от рук фанатиков. Иногда Дубовицкий представлял сподвижником легендарной Гипатии, женщины-математика, служившей в Музеоне. И уж он то, без сомнения, разогнал бы преступную чернь своим посохом мудрости, а может быть, и даже обычной палкой, как бродячих собак. Не дал бы свершится такой преступной дикости, как гибель Гипатии, да и сожжению ценнейшей библиотеки. Но тут, чиновник опять вздохнул, и пошёл дальше, пока забыв о своих красочных и несбыточных мечтаниях. Надо было продолжать установленный распорядком обход. А то мало ли, что, и случится модет. А пуще всего берегли собрание от пожара.

А в библиотеку посетители входят либо с главного входа, с Старо-Ваганьковского переулка, либо со стороны Знаменки. Здесь и оставляют пальто, шубы да трости, приличествующие достойным господам. Затем уж идут далее, чтобы соприкоснуться с этими сокровищами духа, культурно и с любовью уложенными, такими как он, невидный и незаметный чиновник Министерства Просвещения. И то, смотрел и не раз, на приходивших в Музеум прекрасных слушательниц Высших Курсов, этих приятных и таких недоступных для него девиц. И то, кто он такой, что бы добиться взаимности? Бедный чиновник, квартирующий в скромной квартирке, здесь же, в служебных корпусах их музеума. Тут даже слегка он загрустил, и поправил петлицу форменного мундира.

Тут, правда, Дубовицкий остановился, ему показалось, что дверь хлопнула. Поднял глаза, а на него так строгонько посмотрел с собственного портрета его Сиятельство граф Румянцев, изображенный в фельдмаршальском мундире, при всех орденах и регалиях. Боковые стены лестницы тоде были украшены больщими картинами. Одна из них изображает въезд Екатерины Второй в отвоеванные у Турции земли. Рядом висела картина, изображавшие маневры короля Фридриха Второго Прусского. На верхней площадке лестницы стояла неизменная бронзовая статуя Актеона, работы скульптора Мартоса, словно охранявшего вход. Здесь и были две двери. Вход направо вёл в читальный зал, а налево-вход в книгохранилище.

Вот Дубовицкий и шёл по коридору, в меньший зал, перед Знаменитым Большим Румянцевским залом. Это помещение было богато украшено портретами членов семьи графа Румянцева. Евгений Иванович привычно поглядел на Анну Никитичну Нарышкину, урожденную Румянцеву, двоюродную сестру графа. Рядом висел портрет супруги графа Румянцева, графини Марьи Андреевны. Здесь же быои эскизы работы художника Шебуева, с награждением графа Румянцева императрицей Екатериной Второй. Тут же чуть поблёскивали мраморные доски с именами Августейших покровителей Музея и список его почётных членов. А посередине, на гранитном пьедестале, возвышалась стаиуя Мира, знаменитого Кановы. Напротив монумента стоял мраморный бюст фельдмаршала Румянцева, а по сторонам- бронзовые бюсты Крузенштерна и Лисянского, совершивших в 1803—1806г.г. первое российское кругосветное путешествие на средства и по инициативе графа Николая Петровича Румянцева, сына основателя этой библиотеки.

Большая Румянцевская Зала в высоту разделена по стенам галереей на два этажа. Внизу, у стен стояли громадные стелажи из ясеня, содержащие почтитридцать тысяч томов. У одной стены возвышалсь мраморная статуя графа Петра Андреевича Румянцева, а с другой — портрет его сына, Николая Петровича, работы известного художника Доу.

В витринах блистали шедевры библиотеки-инкунабулы пятнадцатого века. « О граде Божием» Августина, напечатанная в Италии в далёком 1467 году, Письма Цицерона, напечатанные в Венеции в 1469 году, А также книга капитана Маржерета о России, ещё той эпохи, страшных времен Смутного Времени. Здесь были выставлены подобные тома для удивления публики, что бы господа посетители прониклись всем величием и богатством Румянцевской библиотеки.

Евгений Иванович глянул и на антресоли, второй этаж Большого зала Библиотеки. И там, тоже стояли книжные стеллажи. Уж чего, а книг в собрании было множество, почти полтора миллиона томов, а в крыльях здания располагались истинные Сокровища- Собрание рукописных книг Румянцевского музея, и читальный зал этого отдела. Впрочем, в него допускались лишь избранные, достойнешие персоны, среди которых был даже сам граф Лев Николаевич Толстой. Дубовицкий очень гордился тем, что самолично приносил великому писателю книги из хранилища. Но, зайдя в зал книг, отданных дарителями, заметил непорядок — не работало дежурное освещение.

Электрическое дежурное освещение в даже и здесь было в порядке. Ну, вот, кроме…

— Ох ты… Опять здесь лампочка перегорела, — с сожалением тихо проговорил он, словно сам был виноват в таком досадном недоразумении. Открыл книгу, которую держал подмышкой, и карандаш, привязанный к переплёту на пеньковой верёвочке.

— Так, значит, в коридоре обнаруден недостаток — перегорела лампочка, — и Евгений Иванович деловито написал о этом недостатке в журнал.

И непросто так сделал такую запись, а под сегодняшним числом- «Третьим января 1911года». Так вот выходило куда лучше, красивее и правильнее. Господин Дубовицкий всё же был весьма ответственным человеком, служившим в очень серьёзном месте — Румянцевском Публичном музее. И то, надо было соответствовать, а уж теперешнему директору музея — так без всяких сомнений. Евгений Иванович вздохнул, подошёл к телефонному аппарату на столе, и поднял трубку. Кашлянул, придавая голосу начальственную твердость, и приготовился говорить. Но, в трубке молчали, электрик не соизволил подойти к своему аппарату. Это было немного странно, ведь телефон находился прямо в служебной квартире электрика.

— Ну погляди у меня… Узнает о твоём радении сам Василий Дмитриевич! — недовольно пробормотал Евгений Иванович.

Директором Румянцевского музея был недавно назначен сам князь Василий Дмитриевич Голицын, блестящий офицер и аристократ с безукоризненными манерами. Представитель знатного рода, в немалых дворцовых чинах, вхожий в Императорский дворец. Новый директор многократно улучшил работу. Да и под его присмотром была уже была почти достроена новая картинная галерея музея, в два этажа, со стеклянной крышей.

А электриком служил в музее Николаев Лука Фомич, из отставных солдат. В крепости, в Варшавской губернии, лямку там тянул и овладел искусством обращения с электричеством. А откуда взять-то этих электриков? И то, как они радовались, когда Николаева к себе сманили, предложив казённую квартиру. Нет, конечно, раньше всё было в порядке. Но сегодня, видно, позавчерашняя встреча Нового года так повлияла на их Луку, не иначе… Размышлял так неспешно Дубовицкий, проходи мимо шкафа.

Дубовая створка этого основательного сооружения как-то натужно заскрипела. Так гадко, противно, действуя на нервы смотрителя… В такой почти полной темноте, с тенями, скользившими, словно нетопыри, по этой зале, звук был особенно неприятен. Нет, конечно, господин Дубовицкий не верил в приведения, и разную такую чертовщину… Всё де, человеком был образованным. Но, правая рука, словно сама по себе, подтянулась к груди, пальцы сложились, и он быстро перекрестил себя три раза. Глубоко вздохнул, и уже собрался распахнуть дверки. Сказать честно, хотел громко крикнуть :

«Быстро выходите, а то полицию вызову!».

Но, опасался, а вдруг тут пройдёт мимо электрик Николаев, или там вахтер Пётр Фомич? Не дело ведь, престиж-то собственный ронять:..И слышал чиновник, развелось в Москве много новомодных хулиганов, мальчишек, кто из гимназий, а кто из реальных училищ, совершавших разные безобразия. И то, полиция явится, так его самого на смех поднимут, дескать, не смог с озорником справится. Тут уж, никак было нельзя престиж ронять, и не свой, а особенно, их уважаемого учреждения.

И, Дубовицкий хладнокровно, но слушая как бешенно бьётся в груди собственное сердце, раскрыл шкаф. Внутри что-то опять заскрипело, и, на него упало тело мёртвого человека. Поглядел, думал сначала, чья-то злая шутка. Но нет, неизвестный был мертвее мёртвого, да ещё и с ножом в сердце. Евгений Иванович смотрел на несчастного, впав в какой-то странный ступор, будто его совершенно обездвиживший. Наконец, осторожно нагнулся, попытался растормошить лежавшего. Нет, точно, человек был убит.

Дубовицкий тут вскрикнул, и побежал. Но помчался, гремя каблуками по полу библиотеки не к выходу, а к дверям Хранилища Рукописей, где находились бесценные манускрипты. Еле добежал, и с трудом отдышался, лишь увидев, что замок железных дверей не вскрыт, а печать в порядке. Затем, закрыв своим ключом двери Залы, побежал к выходу. Даже вахтёра не было на месте. Тогда Дубовицкий, не одев пальто, кинулся к квартире электрика. Сказать честно, подумал что злодей в здании, и надо было торопится. Чиновник подбежал к двери служебной квартиры Николаева, постучал, и дернул бронзовую рукоять.

— Лука! Лука Фомич! -во всё своё горло закричал Дубовицкий, — помогите! Ограбили! Человек убит!

Но дверь помещения была незаперта на засов изнутри. Но, никто не отвечал, хотя, внутри горел свет, это Евгений Иванович заметил, по яркой полосе между дверным полотном и полом. Он опять, не так уже уверенно потянул за рукоять, дверь скрипнула, отворившись настеж. Дубовицкий заметил свет помещении, неяркий, желтоватый, от единственной лампочки под жестяным абажуром. Светло-зелёные стены комнаты, казались горадо темнее в таком тусклом освещении, а полы, выглядели просто чёрными, будто земляными. Чиновник сделал еще пару шагов, и отпрянул, упершись спиной в дверной косяк…

И точно, в жилой комнате горел свет, всё было тихо и спокойно. Только вот, на дощатом крашеном суриком полу, рядом с накрытым столом, лежали двое. Электрик Николаев и его друг, вахтёр Пётр Фомич.

ГЛАВА 1, В которой посещение музея становится началом расследования

Сергей Петрович, стоял напротив зеркала и неторопливо и нарочито правильно поднимал и опускал свои любимые четырёх пудовые гири. Старался дышать также на счёт, что бы попросту не терять силы:

— Раз, два, три, — тихо повторял он для себя самого.

Упражения давались не то что бы легко, но вполне были возможными. Делал даже не через силу. Ему казалось, что и четыре с половиной пуда было бы для него вполне разумным, рабочим весом. Выдохнул, опять глянул удовлетворено на себя в зеркало. Даже прическа не шелохнулась. Да и то, стрижка «полубокс» имела свои явные плюсы, как и отсутствие усов, бакенбардов и бороды. Сергей Петрович считал их проявлением слабости и позёрства, впрочем, это мнение всегда держал при себе. Но вот, очередной подход из двенадцати повторений был окончен, и он прогуливался по тёмному ковру комнаты, что бы не сбить дыхание.

Ну, а рядом, занималась гимнастикой Анна Аркадьевна. И то, китайское тай-дзи выполняла безукоризненно, движения рук и ног были безупречно правильными, даже самый ярый критик не смог бы найти ни малейшей ошибки. Конечно, ведь Анна Аркадьевна, она же Юйлань Ван, сама происходила из семьи китайских мандаринов. И уж что, а в тай-дзи женщина разбиралась великолепно. Правда, упражнения не были слишком утомительными, ведь под её просторной одеждой явно выделялся округлившийся живот. Их семья ожидала наследника.

Да, скучновато в квартире не было. Но вот, на улице, всё было темно, как он решил, только глянув в окно. На Большом Каретном ещё горели электрические фонари, разгоняя зимний мрак. Конечно, не утишпъая холод, но в жёлтом свете мощных ламп, снег казался более красивым, и может быть, мягким.

— Ну что, ты закончил гимнастику? — спросила Анна Аркадьевна, хитро улыбнувшись.

— На сегодня довольно, — кивнул Стабров, и поцеловал жену в персиковую щёчку.

— Тогда я пошла умываться, — заявила она, — и вышла из комнаты

Сергей Петрович услышал голоса в коридоре, и это его не удивляло. Верно, так батюшка с матушкой проснулись. Они приехали к нему погостить перед Рождеством из их имения Стабровки, что в Орловской губернии. Батюшка, Петр Андреевич и матушка, Лукерья Степановна, решили проведать сына и его жену.

— День добрый, Аннушка, — услышал Сергей голос отца.

— Доброе утро, — поздоровалась и его мать.

— Здравствуйте, — ответила им обоим Анна.

Всё в семье было неплохо, Юйлань быстро нашла обший язык с его родителями. А Петр Андреевич Лукерья Степановна, вполне привыкли к выбору сына, и просто обожали свою невестку. Правда, их немного шокировала такая явная почтительность Юйлань по отношению к ним, к родителям супруга. Вроде бы и время уже другое, так сказать, двадцатый век, электричество и синематограф. А тут, невестка им без конца кланяется. Правда, хорошо, что так сказать, не дерётся и из квартиры не гонит. Но, собственно, его матушка и батюшка собирались забрать Юйлань с ребёнком в деревню после родов. Дескать, мальчонке, в Москве плоховато расти будет, а уж они-то, присмотрят за внуком, в личной усадьбе. А в деревне, жить конечно, самый раз, как считаои его родители. И тебе молочко свежее, неразбавленное, и ягодки, и грибочки. Всё, что нужно для ребёнка. Ну а он должен будет остаться здесь, на службе, в Сыскной Полиции Москвы, в том же качестве полицейского чиновника Центрального полицейского округа. Его дело служивое. Собственно, и сам Сергей Петрович рос в деревне, под присмотром бабушки, пока Пётр Андреевич находился в армии, в своём Нижегородском драгунском полку. Обычное ведь дело для русских дворян, находившихся на государевой службе, все так росли, даже сам генераллиссимус Александр Сергеевич Суворов.

Ну а что? Все как кажется, сегодня неплохо получалось. Так он подумал в эту минуту, отставляя в сторону, к стене, столь им любимые чугунные гири. Затем, с чувством выполненного долга, отправился в ванную, где принял душ, и растёрся вафельным полотенцем, да так, что кожа покраснела.

— Сергей Петрович! Анна Аркадьевна! А завтрак и готов! — услышал Стабров голос домохозяйки, — приходите, пожайлуста! А то остынет всё, невкусно сделается!

Видно, немного подумав, их домохозяйка поправилась, вспомнила о родителях хозяина квартиры, и произнесла:

— Петр Андреевич, Лукерья Степановна! Пожайлуста, завтракать!

Так вот выражала своё мнение их бессменная и бесконечно ценимая Глафира Степановна, истинная опора и защита домашнего очага. Приятная и добрая женщина, отличная хозяйка, и просто непревзойдённый кулинар. Полицейский чиновник был искренне уверен, что если бы приказчики Тестовского трактира узнали бы о её талантах, а особенно, о потрясающих воображение куриных котлетках, или там, о голубцах, то они непременно бы её пригласили в качестве шеф-повара в своё знаменитое заведение.

— Я привезла тележку в столовую! Идите, а то каша остынет! И там ещё много чего приготовила!

Тут уж медлить было нельзя. Можно было уже понять, что имела в виду Глафира Степановна, говоря: « много чего». Её разносолы, без сомнения, соблазнили бы и протопопа Аввакума. Ну, Сергей Петрович не был отшельником, поэтому решил поторопится. Он быстро обрядился в пижаму и халат, сунул ноги в тапочки и шустро посеменил к столу, где так исходили своими ароматами кушанья. Здесь, на правах хозяйки, уже священнодействовала Лукерья Степановна, накладывая большой серебряной ложкой привлекательно пахнувшую кашу. Анна пока не прикасалась к еде, ожидая мужа.

— Приятного аппетита! — быстро проговорил Сергей Петрович.

Сел на венский стул, и скажем так, придвинул к себе тарелку манной каши. Такое, неплохое выдалось начало, как показалось хозяину квартиры. Пётр Андреевич тоже ел, отдавая честь столь вкусному завтраку. Матушка улыбнулась и ответила на слова сына:

— Кущайте на здоровье, — добавила Лукерья Степановна.

Да, манная каша была хороша. Затем, пришёл черёд бутерброда с красной икрой и замечательных сырников. Эти, казалось бы непритязательные штучки, изящно поджаренные, могли бы удивить и более изысканных и избалованных гастрономов. С очаровательной корочкой цвета молочного шоколада, просто тающие во рту, с лёгким ароматом корицы и кардамона… Булочник Филиппов просто бы плакал от зависти в своём особняке на Тверской, только попробовав подобное кушанье. А, Сергей Петрович не просто понемножкку пробовал, а ел основательно. Скорее, наслаждался такой великолепной выпечкой. Как, врочем, и матушка с батюшкой. Да и Анна Андреевна не страдала отсутствием аппетита, и воздала честь восхитительным сырникам.

Бразильский кофе был неплох, но вот Стабров, конечно же, предпочитал эфиопский. Чай же, конечно, именно китайский, он пил больше на службе. Всё же юность полицейского чиновника прошла в имперской столице, и именно кофе стал для него привычным. Он взял чашечку простого белого фарфора, и в ноздри ударил необыкноаенный аромат. Ещё один глоток бодрящего напитка, и Сергей Петрович вышел из-за стола.

— Большое вам спасибо, Глафира Степановна! — поблагодарил Пётр Андреевич, — просто прекрасный завтрак!

— Рада, что всё понравилось, — изрекла женщина, составляя посуду на тележку.

— Батюшка, мы с Анной едем в город. Небольшая экскурсия. А вы с матушкой, с нами?

— И куда собрались?

— В Румянцевский музей, с утра пораньше. А то ведь темнеет быстро.

— Да и неплохо. Чего дома в праздники сидеть! Проедемся. Верно, Лукерья Степановна?

— Конечно. Сейчас, оденемся. Мы быстро, сынок!

Кажется, родители были рады приглашению. И Стабров немного успокоился. Всё же организовывать совместный выезд всегда непросто. Часто возникают некие трудности.

Но, ему самому надо было бы немного поторопится. Поэтому Сергей Петрович быстро одевался. Всё же решил принять, такой почти служебный вид. Спортивный пиджак, вязаный свитер, любимые галифе, ботинки с гамашами. Документы по приычке прихватил с собой, сказать честно, даже не подумав. Юйлань тоже одела сравнительно простой и просторный наряд — коричневое шерстяное платье с белым воротником, и вязаную кофту. Вскоре жена была готова, стояла у зеркала. поправляя лишь яркую помаду на губах.

— На прогулку, Сергей Петрович? — спросила вездесущая и всё знающая Глафира Степановна.

— Точно так! В музей. Пригласили, вот, не поверите…

— Ну, надеюсь, не с барышнями, — с подозрением заявила домохозяйка.

— Я слишком стар, Глафира Степановна, барышень-то очаровывать, — спокойно проговорил Стабров, — вот, поеду кататься с супругой и родителями.

Стабров помог жене одеть шубу, подерджал плечики, пока она продевала тонкие руки в рукава. Матушка с батюшкой уже были готовы, сидели и ждали в прихожей. Сергей быстро накинул любимое пальто с бобровым воротником, и замотал горло индийской шалью, подарком супруги. Общий вид почти молодого офицера завершила бобровая шапка.

— Так уж и правда! — и домохозяйка рассмеялась, прикрыв розовые губы платочком, — счастливого пути!

— Мы уехали! — предупредил он, открывая входную дверь.

Старшие уже спустились, чуть раньше молодых. Юйлань неспешно шла, держась за перила лестницы. Стабров спокойно шёл рядом, по этой парадной лестнице их дома. Придержал входную дверь для жены, пропуская ту вперёд. На улице, было, можно сказать, просто очаровательно.

Уши и нос чуть пощипывал приятный морозец, но Сергей Петрович лишь улыбнулся. Было, несомненно, приятно здесь находится, и дышать свежим воздухом. Всё же, такое было привычно и желанно для морского офицера. Ветер, природа. Ну, а быт, так сказать, всё одно не отпускал. Не получалось уже давно в парке прогуляться.

Сбоку, у сараев, рубил дрова Илья Щёголев, служивший кочегаром в их доме. Войлочная поддевка и картуз удивительно ловко сидели на плечах и голове этого работника. Наряд дополняли кирзовые сапоги и чёрные шаровары.

Дело шло уверенно, и набралась немалая куча материала для печей. Ведь Илья затем разносил дрова по квартирам, что бы хозяйки могли готовить пищу. Особенно любил Щёголев заходить в квартиру, как говорил сам кочегар, по делу. Но сам Стабров и домашние, прекрасно знали, что исключительно из-за пригожей Глафиры Степановны.

Тут был не один труженик. Ареной трудов другого стала въездная арка, где священодействовал Акимов Кузьма Гаврилович, дворник их дома на Большом Каретном. Быстрыми, но короткими движениями метлы убирал только выпавший снег с асфальта. Но, умел грамотно делать так, что бы сор не летел в стороны. Человек это был правильный и обстоятельный.

— Кузьма Гаврилович, день добрый!

— И вам, Сергей Петрович! Решили прогуляться спозаранку?

— Надо бы.. Вот, с семьей я. Извозчика не поймаете? — был задан совершенно сакраментальный вопрос, подкреплённый двухгривенным, для пущей основательности.

Акимов отложил орудие своего трула, акуратно прислонив метёлку к стене, и вышел на улицу.

— И что, он справится? — недоверчиво поинтересовался Пётр Андреевич.

— Без сомнения. Кузьма Гаврилович просто поэт своего дела, — уверенно ответил Сергей Петрович.

Стабров спокойо стоял рядом, взяв под руку свою супругу. Отец слега недоверчиво поглядывал на сына, а матушка что-то прошептала на ухо отцу, и заулыбалась. Удивительно хороший день сегодня, как это показалось Сергею Петровичу.

— Вот, и санки, — проговорил Акимов, — пара коней.

— Спасибо, Кузьма Гаврилович.

Петр Андреевич только качнул головой, и усмехнулся. Ну, а Стабров почти картинно развёо руки в стороны.: « Вот, дескать, по-моему вышло!».

— Куда вас, ваше благородия? Мигом домчим! — пробасил бородатый человек в синем каытане с номером на спине.

— На Знаменку, к Румянцевскому музею

— Так я мигом довезу. Сани у меня отличные, французские! Почти самоходные.

Нет, конечно, сани были превосходные. Правда, насчёт французских, тут у Стаброва возникли некоторые сомнения. Правда и все это знают, в России всё было французское, от парикмахеров до портянок. В этом-то полицейский чиновнк не сомневался. Кони устав, переступали, отвлекая его.

Но он усадил жену, прикрыв ей ноги пологом, помог и родителям, сел сам. Кучер звонко хлопнул вожжамми, да прикрикпул:

— Ну, вперёд, родимые!

И упряжка весело и дружно покатила санки по улице, по утоптонному снегу, рядом ехали и другие экипажи. Ни праздничное настроение, ни радость от предчувствия нового не могла их покинуть. По рельсам прогремел своими стальными колёсами весёлый красный трамвай, радостно позванивавший, распугивая ехавшие рядом экипажи. Было ещё сумрачно, но постепенно день разгорался, обещая нечто новое. Ну а Стабров сидел спокойно иногда прислушиваясь к себе, не разболелась ли опять его непослушная голова.

— Сережа, всё хорошо? — озабоченно спросила супруга, положив холодную ладонь ему на лоб.

Надо сказать, это прикосновение подействовало получше немецкого аспирина. Пётр Андреевич с загадочным лицом поглялел на супругов, матушка счастливо улыбнулась

— Всё прекрасно. И погода хороша.

Извозчик покатил по Знаменке, и оставалось немного до цели их путешествия. Стабров отдал рубль целковый заради праздника, заслужив поклон и слова благодарности:

— Хорошего дня, барин. Премного обязан!

Ну, а семья Стабровых пошагала по Староваганьковскому переулку, к входу во двор музея. Ожидание праздника, всегда даёт большую радость, чем само торжество. И тут, полицейский чиновник вовсе не был в числе унылых скептиков. Скорее, с точностью до наоборот! Сергей Петрович имел честь являться истинным оптимистом, то есть ожидал сейчас чего-то загадочного, необыкновенного, почти невероятного. Как-то так, кстати сказать, всё и получалось…

ГЛАВА 2 Замок на дверях музея

Стабров глянул на свои наручные часы, «Омега», сверился с батюшкиными, который извлёк из кармана свои «Буре».

— Уже девять часов, десять минут. Пора быи открываться, — заметил с недовольной ноткой в гоосе Пётр Андреевич,

— Точно так батюшка, — согласился и Сергей Петрович, — пора бы уж и открывать!

— Да, небывалое дело, — произнёс молодой посетнтель, как видно по тужурке, студент МГУ.

— Куда всё катится? — вздохнула пожилая женщина, — везде ведь беспорядок!

Но тут, со стороны Знаменки, появилась группа чиновников Министерства Просвещения, при фуражках и шинелях. Старший господин подошёл к людям у ворот и громко спросил:

— Господа… Такое дело… Не имеется ли у кого ломика там, или уж фомки… Надо вот вскрыть дверь… Неладное у нас..

Стабров только тяжело вздохнул, и с сожалением поглядел на родных ему людей. Опять, если честно, стало просто невыносимо стыдно. Вот, сам позвал прогуляться, а тут опять… И с хрипотцой в голосе осторожно проговорил:

— Батюшка, езжайте домой. Вот, вам рубль на извозчика. А я уж, здесь остаюсь. Служба… Смотрите сами…

Матушка посмотрела на него с сожалением, поцеловала в лоб, когда он немного нагнулся. Отец пожал ему руку, а Юйлань, с просто сияюшими глазами, расцеловала его в обе щеки.

— Ты при таком важном деле, Серёжа… Будем ждать, когда вернешься. Телефонируй, как что выяснится. Как раз и обед булет готов!

— Спасибо тебе Аннушка, — ответил он, — непременно к обеду успею!

А Стабровы пошли вниз, к Знаменке. Сам же Сергей Петрович выудил из кармана полицейский жетон, и закричал:

— Расходитесь, господа, расходитесь… Музей пока не откроется… Может быть, целый день!

— Да как же, вот приехали, ожидали столько! — раздался голос из ожидающих очереди обвателей.

— Вот уж простите! Непорядок там, электричество не подают! — объяснял Стабров, — Пока вот наладят всё, придётся обождать. Только чего вам на морозе тут стоять? Вы уж лучше к «Мартьянычу» сходите, всё веселее.

А затем, достал свисток, и резко дунул в него, так что трель разлилась очень далеко. Посетители, не скрывая досады, покинули это место, а словно им на смену, прибежали два дворника, при мётлах, с фартуками поверх тулупов, украшенных и медными номерными бляхами. Помошники полиции были на вид авторитетные, бородатые, внушавшие доверие одним своим обликом.

— День добрый, господа, — сразу начал Сергей Петрович свою немудрящую речь, — полицейский чиновник Стабров. Здесь стоять, никого, кроме полицейских, в здание не пускать… Вот, собственно, и все указания.

— Так через час подъедет его сиятельство князь Голицын, директор музея, — прошептал чиновник, украшенный очками, как самый умный, видимо.

— Вот, князя Голицына пропустите, — согласился полицейский чиновник.

А пока Стабров безо всякого почтения посмотрел на чёрный висячий замок, не слишком раздумывая, крутанул его, вырвав петли. Створки дверей открылись, а дворники и музейные работники только разом охнули, увидев такое зрелище.

— Прямо Цирк какой-то, — произнёс один из них.

Стабров только нахмурился, припоминая своё последнее выступление такого рода в цирке на Цветном бульваре. Перед его глащами, будто наяву, видел он своё последнее выход на арену с демонстрацией нечеловечемкой силы. Так ему тогда в цирке, на представлении, так рукоплескала публика, даже вспомнить было страшно. Четырёхпудовые гири, поднятые им на арене, несказанно впечатлили обывателей. Он геройски поднимал эти отягощения под восторженные крики и аплодисменты восхищенных зрителей.. Было забавно, и он получил вдобавок несколько важных знакомых и друзей, что затем, ему очень пригодилось. Ну, а он, оказался, так сказать, на неожиданной волне успеха. Собственно, и сейчас заметил несколько удивлённые лица библиотекарей.

— Пойдёмте внутрь. Держитесь позади, господа, — и Стабров переложил свой «браунинг» в карман своего же пальто.

И то, пистолет, нужная штука для полицейского, особенно, сыскной полиции. Это знал каждый, а уж Сергей Петрович -особенно.

— Покажите лучше, где вахтёрская? — обратился Стабров к одному из чиновников, на вид постарше, и украшенному очками, — я так понимаю, и поутру, вашим сторожем для уборщиков музей так и не был открыт?

— Максим Евгеньевич Семененко, к вашим услугам, — чуть запинаясь, ответил господин в очках, — да, в семь утра, не открыли… Мария и Феодора, уборщицы, мне телефонировали, да я думал сам разобраться, не сталв полицию сообщать… Вот, как всё вышло! — и он в расстройстве чувств развёл руки в стороны.

— Нда… Тогда бы я, верно, приехал бы раньше, — и Стабров усмехнулся, — ну да ничего, разберёмся. Пойдёмте всё же, Максим Евгеньевич!

Провожатый пошёл чуть впереди, а Стабров быстрым и заученным жестом переложил свой «браунинг» в правый карман пальто, так и держал ребристую стальную рукоять. Левой поправил шапку-боярку. Прошли по вычишенномуот снега двору, и оказались у одного из служебных флигилей Дома Пашкова.

— Вот здесь вахтёрская, — отчего-то шёпотом проговорил Семененко, — вот, здесь дверь… А комната, первая по коридору, направо…

— Здесь, на углу останьтесь, — приказал Стабров.

И чиновники в чёрных шинелях, заняли свою наблюдательную позицию, и с любопытством приготовились смотреть, что же будет дальше. Никто и не собирался, скажем так, даже советом помочь полицейскому. Для них это всё казалось просто представлением в балагане, или там, интересной кинофильмой. Ну, а этот здоровый господин в пальто и с пистолетом- главным героем. А кто помогает герою? Тот сам должен справится, и незачем ему мешать.

Что дальше? Стабров открыл дверь, выкрашенную суриком. Пружина жутко скрипнула, а ей в такт мяукнули две кошки, сидевшие у порога. Он хотел переступить через животных, да те не оценили такое обращение.

Хвостатые охранники мигом выбежали на улицу, оставив помещение на нового гостя. Такая вышла вот победа, без боя. Но сосредоченный победитель не бил в барабаны, а лишь вздохнул, осматриваясь да прислушиваясь. Торопится же сейчас было бы просто глупо. Стабров достал пистолет, глянул на стены, выкрашенные зелёной масляной краской, на побелённый потолок, с одинокой лампочкой в жестяном абажуре, приметил и дверь в вахтёрскую. Было не закрыто, и в щель между косяком и дверью в комнату пробивался неяркий жёлтый свет. Стабров, встав справа, носком левого ботинка отворил дверь пошире, и держа пистолет наготове, юркнул внутрь. Тут же присел, у шкафа, стоявшего справа. Но, кажется, всё было спокойно. Накрытый стол, с четыремя венскими стульями, железная кровать к противоположной стены, всё было в порядке. Правда, испортив весь натюрморт, рядком лежали трое. Один из них, в чиновничьем мундире и шинели, видно продрогнув, подтянул ноги к животу. А ещё двое, так и находились под столом, их начищенные яловые сапоги были обращены подощвами ко входу, один лежал на другом. Стабров спрятал пистолет, и уже потянулся к телефонному аппарату. Но, быстро убрал руку. Не хватало ещё отпечатки пальцев преступников испортить, поправил он себя. Правда, тут к своему облегчению заметил, что лежащий на полу, чиновник, кажется, дышит…

ГЛАВА 3 Сонный музейный чиновник и двое работников под столом

— Вот, в шинели форменной, это чиновник Дубовицкий Евгений Иванович лежит. Ишь ты, холодно ему, ручки сложил, да под коленочки спрятал… А рядом, это вахтёр Пётр Фомич Иванов. и электрик Николаев Лука Фомич. Умерли значит, — с сожалением в голосе, проговорил Семененко, — разбудите Евгения Ивановича? А то ведь, человек-то неплохой, и работник дельный. Что так на полу валятся? А вдруг, простудится, заболеет?

— Обожду полицейского фельдшера и криминалиста, — был дан краткий ответ.

Надо было страха нагнать на музейных работников, что бы самостоятельности не по делу не проявляли. Ситуация была сложная, и не хотел полицейский чиновник расстраивать Аркадия Францевича Кошко, своего начальника. А если вынесли злодеи пол музея за эту ночь? Как подумал, так ведь нехорошо себя почувствовал Сергей Петрович, очень нехорошо. Даже за затылок схватился, опять испугался, что голова заболит. Но, постарался успокоится, повернулся к месту хранения ключей. Обычный, даже, можно сказать, несолидный такой железный ящик, покрашеный в чёрный цвет. Выглядело, всё так, отвественно и почти трагически. Но, у Сергея Петровича не было времени и настроения придаваться рефлексиям.

И, Стабров, уже с руками в лайковых перчатках, достал из открытого железного ящика колбы с ключами. К тому же, как он сразу заметил, что не опечатанных.

— Максим Евгеньевич, вот ключи, — проговорил Стабров очень деловитым тоном, — и, пожайлуста, телефонируйте в Сыскную полицию. Мою бригаду вызовите. Необходимы просто немедленно эсперт Никулин, фельдшер Федюнин и фотограф Шульц. А я вот, должен находится при господах покойниках. Прошу извинить! Хотя… Нет, всё же прошу обождать, не вскрывать здание музея без моего присутствия…

— Несомненно! — с тоской в голосе произнёс Семененко, — я телефонирую из служебной квартиры!

— Премного обяжете, — согласился с таким раскладом полицейский чиновник, — наилучший выход в такой ситуации! Сами понимете… Огромные ведь ценности…

— Но расписаться в журнале необходимо… Вот, — и чиновник взял с полки, — я расписываюсь, ставлю дату. А вы, простите, рядом, в этой графе, — и показал место своим пальцем с тщательно вычищенным ногтем.

— Ужасно интересно, — усмехнулся Стабров, глянув на ровные столбцы, — только я пока не служу у вас в вахтерах, извините… И за ключи отвечать, понятно, не собираюсь.

Видывал много разного во время службы Сергей Петрович, но вешать на себя всех собвк в таком учреждении, не собирался. А то поставишь подпись, а здесь пропало чего. Затаскают ведь, непременно затаскают!

— Вот знаете, и у меня приключилось подобное, — начал Семененко, пытаясь разрядить обстановку- вот, недавно был у меня такой случай… — начал повторять музейный служитель.

— Лучше потом расскажете, Максим Евгеньевич. Сейчас же, право слово уж точно не время…

— Ага… — и чиновник поправил очки на переносице, поднял правую руку, словно вкручивал лампочку, и повернулся к двери.

Совершив, скорее, именно свершив, а не банально сделав, такое замысловатое Па, чиновник резво покинул комнату. Стабров вздохнул с облегчением, и так стоял пока на пороге. Нужно было всего лишь ждать, пока приедет помощь.

***

— С наступившим вас, Сергей Петрович! — наконец услышал Стабров долгожданный голос.

— Николай Григорьевич! Очень, очень рад! Федюнин с вами? — спрсил Сергей Петрович.

— Да вот он. Проходите, Григорий Ильич! А Девяткин сейчас подъедет. Минут через пять.

Полицейский чиновник очень радостно пожал руки своим сотрудникам. Николай Григорьевич Никулин был экспертом- криминалистом в Сыскной полиции, и именно он помог раскрыть немало трудных дел. Иногда этот сотрудник, часто казавшийся скучным и по зряшности въедливым, господин Никулин был обстоятелен и педантичен, что было важно для его ремесла. Да и для всей Сыскной полиции, несомненно.

Ну а господин Федюнин служил в качестве фельдшера, и уже обрядился в синий халат и каучуковые перчатки, не для форсу, а исключительно по служебной надобности.. А помошники стояли с носилками, у входа, мешая фотографу Шульцу поставить треногу камеры. Впрочем, тот уже сделал один снимок, просто ослепив вспышкой присутствующих.

— Да что же вы, Франц Янович? — с осуждением произнёс Стабров, — вот уж слепить -то зачем?

— Так, верно, магния переложил, извините…

Ну а Федюнин, встав на колени, куражно морщинил свой лоб, затем извлёк из саквояжа бутылёк с раствором аммиака, намочил салфетку, и поднёс её к носу Дубовицкого. Ждать реакции почти не пришлось. Тот, ведь сразу чихнул, кашлянул, затем, попытался поднятся. Руки его, правда, не очень слушались, да и ноги тряслись. Ну, не очень сильно, тпк почти незаметно, как показалось Сергею Петровичу. Но, Никулин помог подняться музейному работнику, и уже вдвоём со Стабровым усадили того на железную койку. Сергей Петрович разом, грохнув ножками об деревянный стол, уселся на табурет, прямо напротив господина Дубовицкого.

— Как себя чувствуете, Евгений Иванович? А то, лежали на полу, переполошили всё полицейское управление. Господин Семененко о вас так скорбел, даром, что не прослезился…

Стабров решил резко надавить на свидетеля, чтотбы тот и не думал юлить. Сейчас очень много будет зависеть именно от слов Евгения Ивановича, и полцейский чиновник это хорошо понимал.

— Да я что… Не виноват… А вы кто будете, господа? Отчего здесь посторонние? — был дан такой ответ.

— Да мы разве посторонние, уважаемый господин Дубовицкий? Сыскная полиция, полицейский чиновник Сергей Петрович Стабров, — проговорил он, показывая жетон взволнованному человеку.

— Так очень хорошо… Жаль, что вас со мной не было., — проговорил тот, опять сильно побледнев, — во время вечернего обхода обнаружил убитого человека… В книжном шкафу… Слышал, как заскрипели двери… И электричество в одной из комнат не работало… — и тут Дубовицкий вскочил, — я прибежал за помощью, в вахтёрскую. А здесь, вот, лежат вахтёр и электрик… Я их увидел, под столом, и больше ничего не помню…

Было заметно, как служащий музея сильно поблелнел, и по знаку Стаброва Федюнин опять поднёс к носу Дубовицкого салфетку, пропитанную раствором аммиака. Тот вздохнул, прослезился, и прикрыл лицо ладонями. Сергей Петрович вздохнул, и посмотрел снова на часы. Всё как бы было неплохо, но время поджимало, надо было успеть до приезда директора музея.

— Так а эти, тоже живые, — заявил Федюнин, вынимая стетоскоп из ушей, — дышат. Попробую и их в чувство привести.

Фельдшер с помощью Никулина выташил обоих на середину комнаты, и принялся священнодействовать. Тёр им уши, лупил по щекам, в общем, обошёлся средствами народной медицины. И вот, оба, с оханьем и аханьем, протерли глаза, и уставились на присутствовавших.

— А что это? А эти, — и вахтёр Иванов кивнул на санитаров с носилками, — эа кем пришли?

— Так за вами, почтеннейший Пётр Фомич! Вы же тут умерли? И вас в морг отвезут. Куда же вас ещё можно отправить, кроме как в мертвецкую? Вы тут с господином Николаевым изволили под столом лежать. А между тем, служащие не могли открыть музей для посещения.

— Да мы только вот, немного, для согрева… И чай…

— А я вот, собрался уже с сумкой идти в здание, освещение проверить, — волнуясь, проговорил электрик Николаев.

— И вы, Лука Фомич, от избытка чувств, решили прилечь под столом? — добавил Сергей Петрович, — ужасно интересно! Говорите дальше!

Но тут, прервав такую тираду возмущённого полицейского чиновника, хлопнула дверь. Отчего Стабров досадливо поморшился, но сразу сменил гнев на милость. Всё же, к нему подоспели резервы в лице Девяткина и Гурнина.

— Вы очень кстати, господа, — и Сергей Петрович поздоровался с обоими, — вот, тут дело образовалось. Вы, Андрей Сергеевич, допросите вахтера и электрика о вчерашнем дне, и как так оказалось, что они спали здесь, беспробудным сном на полу.

— Конечно, Сергей Петрович! Всё сделаю! Приехали сразу, без промедления! — заявил Девяткин, — ну что? Пойдёмте в коридор, поговорим! — обратился сыщик уже к Николаеву и Иванову.

— А нам, Яков Семёнович, вы не поверите, предстоит авторская экскурсия в сопровождении господина Дубовицкого. И вот ещё… Григорий Ильич, вы то же с нами. И своих носильщиков прихватите, там похоже, труп имеется. Ну, ведите нас, Евгений Иванович! Станете нашим Гермесом в этих Лабиринтах!

ГЛАВА 4 Разговор почти по душам

Андрей Сергеевич служил в Сыскной полиции Москвы не один год, и делал своё дело всегда обстоятельно и разумно. Не был зелёным юнцом, да и торопыгой тоже, Поглядел так, со значением, на стоявших у стены грустных персонажей, и понял, что чего-то явно не хватает.

— А чего так на нас смотрите, ваше благородие? Или что, сапоги грязные? — попробовал шутить вахтёр Иванов.

Девяткин пропустил эти слова мимо ушей. Знал такую истину, что не слова важны, а с каким выражением сказаны. Да и в какой конретной обстановке. Понял главное, что господин вахтёр более податлив, или что-то знает. Но, спешить не следовало.

Так он подумал, доставая корбку папирос из кармана, и решил, что нужна тут особая доверительность. А как известно каждому, согласно русской народной мудрости, что в ногах правды нет, и надо…

— Вот, садитесь! — и мигом поставил перед опрашиваемыми два венских стула, а на третий сел сам, но, по -особому, по-кавалерийски, спинкой вперёд.

Захотел добавить в начало допроса большей агрессивности. И тут были важны первые слова, которые должны были вывести из себя собеседников. Прямо сразу, просто наповал…

— Кто был с вами в вахтёрской? Кого вы допустили на территорию усадьбы? — он громко проговорил, почти со злостью в голосе.

И так посмотрел, строго, сначала на одного, затем на другого.

— Чего молчите? Вас же отравить хотели! Если бы не Федюнин, так тут и померли. Кто такие были здесь? Всё одно узнаем…

Иванов переглянулся с Николаевым, потупился, да заговорил, ьак, заикаясь:

— Да вроде бы человек хороший… А познакомились три дня назад поутру…

— Не закуришь, Пётр Фомич? И ты угащайся, Лука Фомич, — предложил Девяткин.

Кажется, что пришло время проявить внимание, жаже некоторую доброту. И надо было не « перегреть» допрашиваемого. Закурил и сам, что называется, для полноты чувств и ощушений.

— Да вот, — продолжил Иванов, — сказал этот человек, назвавшийся плотником. Дескать, хотел бы поработать здесь зимой, пока заказов мало. До лета. А зовут мол, Иваном Елисеевичем, по фамилии Дробкин. Я ещё спросил, не из иудеев ли, мол у нас с этим строго. Он крест показал, серебряный, с груди, я и успокоился. Нет, нам и вправду плотник требовался, я от начальства давно такие речи слышал. Ну а он пришёл вечером, поздравить с Новым Годом, да спросил, насчёт работы. А без Василия Дмитриевича не решают такого, я ему и сказал, дескать, завтра, то есть сегодня узнаю. Он, Дробкин-то, поблагодарил, да и поставил на стол бутылку «казёнки» и чайную колбасу с хлебом. А тут, как раз и Лука Фомич подошёл…

— Да, принесла вот, нелёгкая… — согласился, кивнув, электрик.

— Ну и выпили… Да повело сильно, а очнулся только сейчас… Что, арестуете нас, ваше благородие?

— Здесь посидите. Обождите пока, с арестом, — ответил Девяткин, записывая показания.

Сам встал, заглянул в вахтёрскую, где трудились Никулин и Шульц.

— Что Николай Григорьевич? — спросил сыщик.

— Так кажется всё. Теперь пойдём к главному зданию, как Сергей Петрович распорядился, — ответил криминалист, — Франц Янович, собирайте вашу аппаратуру. Да не забудьте ничего.

— Так я всегда готов! — улыбнулся фотограф.

— Ну, а я здесь побуду, — добавил Девяткин, — а там, как наш начальник решит, когда вернётся. Ну, мало ли что.

— Хорошо, я передам Сергею Петровичу, — согласился и кивнул Никулин, выходя из комнаиы.

Девяткин проявил внимание к товарищам, по доброте придержал дверь вахтёрской, а Никулин и Шульц по дорожке пошли к Главному зданию Румянцевского музея. Ну а Андрей Сергеевич, с тоской вздохнул, бросил затушенный окурок в урну, вернулся к своим подопечным.

— Заходите в вахтёрскую, — распорядился он, — и не выходить!

— Так можно я самовар поставлю? А то есть очень хочется! — спросил электрик.

Девяткин спокойно оглядел коридор. Поправил меховую шапку на голове, ещё раз посмотрел на поднадзорных. Да, конечно, и во дворе не было людно, сбежать они от него не могли. Так что милостиво разрешил:

— Самовар, пожалуй, можно.

ГЛАВА 5 Покойник из шкафа

— Григорий Ильич, вы пока свою гвардию здесь оставьте, у входа. Право слово, не стоит им там зря таскаться. Некрасиво всё же. Вы уж извините, — и Стабров кивнул санитарам.

— Так мы понимаем, ваше благородие. Увидят нас люди, и крестяттся, как бы чего не вышло. Ничего, и здесь постоим! — сказал старший из санитаров. Ну а вы, Евгений Иванович, открывайте двери. Надо осмотреть это место.

— Понимаю, — и Дубовицкий открыл врещной замок в большой дубовой двери.

Распахнул, так с изяществом, пропуская вперёд Гурнина и Стаброва. За ними поплёлся фельдшер Федюнин с большим кожаным саквояжем в руке.

— Главное, что отдел рукописей не пострадал. Там ценнейшие предметы хранения, а работать там- большая честь, — рассказывал Дубовицкий, — в 1896 году было 514 читателей, в 1906 году — 456. Среди читателей этого периода — многие крупнейшие русские писатели, историки и юристы, литературоведы и искусствоведы. Одним из первых читателей отделения был Лев Николаевич Толстой. В 1860-х годах, работая над романом-эпопеей «Война и мир», он занимался изучением масонских рукописей и других документов. Над масонскими материалами работал и другой русский писатель — Алексей Феофилактович Писемский. Его роман «Масоны» был написан исключительно по рукописям, хранившимся в музее. После издания автограф романа был передан автором в отделение рукописей на хранение.

— Понятно, Евгений Иванович. Ведите, в вашу пещеру, полную таких сокровищ, — ответил, и вполне серьёзно, Стабров.

— Пойдёмте господа, нам направо. К Читальному залу. Помните, ведь Читальный зал — одно из главных мест любой библиотеки или архива, где посетитель получает нужную ему информацию, встречается с книгой, получает возможность поработать с заказанными материалами в особой атмосфере сосредоточения духовных ценностей. Это не просто место для чтения, а именно привнлегия, дар, получить эти знания, — вещал их «Гермес».

С этим Стабров был согласен. И то, важно где учишься или с кем общаешься. Очень важно суметь сосредоточится, и верно, Юйлань Ван бы оценила это место по достоинству. Сергей Петрович пообещал себе, что непременно вернётся в это место со своим семейством.

А пока они шли мимо громадных стеллажей, доверху набитых томами книг. Стабров с удовольствиам заметил, как с уважением смотрят на всё это его сотрудники.

— А вот, и Большой зал. Украшением зала является антикварная мебель, сохранившаяся со времен Московского публичного и Румянцевского музеев. Шестигранный стол на шести ножках второй половины XIX века декорирован орнаментом из бука и ореха. На столе установлена бронзовая скульптура философа Спинозы работы скульптора Михаила Михайловича Антокольского. Второй стол — овальный. Он расположен ближе к кафедре, изготовлен из светлого дерева — липы и клёна — и украшен гермами и сфинксами у восьмигранного столба, начала XIX века. В отделе рукописей сохранилась уникальная историческая стеклянная выставочная витрина на точёных ножках второй половины XIX века, единственная в библиотеке. Под деревянной лестницей каталожной комнаты — антикварные глухие шкафы 1840-х годов, декорированные лавровыми венками из шпона красного дерева, — продолжил Дубовицкий, — и здесь много ценнейших книг в витринах. Затем, их надо будет проверить, сами понимаете…

Сергей Петрович только с тоской вздохнул, но сделал понимающее лицо, и с готовностью кивнул. Объем обследования был бы, мягко сказать, немаленький… А ценность предметов- потрясаюшая. Пока же они прошли через зал, в котором не горел электрический свет.

— Вот, мы и рядом… — прошептал Дубовицкий, — вот, он шкаф, где я обнаружил убитого, — совсем тихо проговорил он.

Да, стоял шкаф, с открытыми створками, высотой почти в сажень, судя по древесине, и вправду, дубовый. И, на паркетном полу, на спине, лежало тело человека, с ножом в сердце. Крови не было совсем, убийца предусмотрел и это. Одет покойный был более чем обычно, в костюмную серую пару, ботинки. Белая рубашка, и такой спокойный, серый галстук, без узора, в тон пиджака. Запонки, правда, приметные, украшенные янтарём. И, что важно, при этом господине верхней одежды не имелось. Ни там пальто или шубы… То есть, этот господин сдал её в гардероб музея? Нужно было обдумать и эту возможность…

— Ну что, вот, он, и убитый… Яков Семёнович, будьте любезны, сходите за Никулиным и Шульцем. А нам, господа, лучше постоять рядом, и ничего не трогать… — проговорил Стабров, — вы, Евгений Иванович, надеюсь, рукоять ножа не хватали?

— Нет… Кажется, — прошептал, бледнея, Дубовицкий, — я же не убивал, правда! — воскликнул он, с изрядной экзальтацией в голосе..

— Но, я всё понимаю, конечно. Однако, господин Никулин снимет ваши отпечатки пальцев. Вы уж извинете, порядок у нас такой. Расследование, — авторитетно закончил свою речь Сергей Петрович.