Бесплатный фрагмент - TranSfer

Кривыми дорогами

Было бы неправильным не сказать несколько слов о том, что благосклонному читателю предоставил автор в этом сборнике под названием TranSfer, куда вошли самые разные рассказы, эссе, репортажи, миниатюры и одно интервью («Ришад Шафи соединяет континенты»), которое сейчас уже невозможно найти даже на просторах интернета, а его хотелось бы зафиксировать еще раз и навсегда.

Некоторые рассказы и эссе написаны значительно позже, нежели происходившие в них события. Причина проста, как здравствуй: до них просто не доходили руки! Двадцать с лишним лет я рубился в печатной журналистике и за это время успел штатно поработать в пяти изданиях, а еще с 55 просто посотрудничать и опубликовать в них более 500 статей. Такая вот бывшая всегда мне чуждой математика с цифрой 5. И стоит ли говорить, что этот газетный и журнальный поток съел меня без остатка и все повествования для «города и мира» были отложены на потом.

Но затем я снова отвлекался на написание сценариев для художественных и документальных фильмов и на работу в качестве советника экс-председателя Гостелерадио СССР Леонида Петровича Кравченко, на профессорство в институте, и дипломы, и курсовые студентов, о которые можно запросто затупиться окончательно и бесповоротно, на собственные книги о журналистике и на другие свои книги, причисленные издателями к современной прозе.

Трудно было вспоминать все, что было двадцать-тридцать и более лет назад («Запорожская жесть», «А где тут SONY DADC?», «Рядом с Арафатом», «Испанская грусть»). Один мой приятель, прочтя рассказы, которые я по мере их написания выкладывал в сеть, сказал, что у меня очень интересно устроена память; потому что лично для него воспоминания такого срока давности похожи на ламповый телевизор, то есть помнит он их смутно и только в общих чертах. Если использовать его сравнение, то я бы про себя еще добавил, что на ламповый телевизор с линзой, хотя сам такого уже не застал. Конечно, если бы все было сделано вовремя, то многие события были бы описаны более красочно и эмоционально, в них было бы больше деталей, — но главное в том, что мне все-таки удалось вспомнить все эти истории и людей, которые принимали в них участие. Почти все они с настоящими именами и фамилиями, и уже по этой причине мои рассказы можно назвать документальными. Многие люди живы, а значит… не дадут соврать, хотя мне можно верить на слово, ибо я всегда считал, что любая ложь о себе самом абсолютно непродуктивна.

Часть рассказов и репортажей посвящена различным поездкам. Но далеко не все города и страны, в которых я побывал и не по одному разу, попали в мои хроники. Да я и не ставил целью описать все, что с трудом поддается даже перечислению.

Безусловное влияние на меня оказал Адриан Энтони Гилл, золотое перо британской журналистики, колумнист Sunday Times и The Guardian, самый язвительный, наблюдательный и гомерически смешной литератор англо-саксонского мира, чьей книге «На все четыре стороны» я посвятил небольшую рецензию, представленную в этом сборнике. А супруга и вовсе сказала, что у меня с ним одинаковая манера письма и такая же писательская наглость. Но Гилл пишет при помощи кокаина, а я даже не знаю, как он пахнет. Поэтому мое письмо честное во всех отношениях.

Еще в сборнике есть рецензия на книгу Александра Сладкова «Обратная сторона войны», но это лишь крохотная дань уважения военным корреспондентам, работой которых я всегда восхищался и жалел, что в моей жизни не случилось такого опыта и я вовремя не написал свой отзыв на другую книгу на эту тему — «Rыжий» корифея военной журналистики Владимира Снегирева, которую надо просто взять и прочесть.

Отдельным текстом представлена преамбула к книге фотографий Сергея Щербакова, с которым мы много работали над разными проектами, и это небольшой срез моего видения фотографии, которую я очень люблю, и своеобразная память о том, что именно я и никто другой был прародителем журнала Foto&Video, предложив и обосновав идею его издания взамен проекта под названием «Хай Энд Компоненты».

Тексты о музыке — «Анатолий Крупнов: „Я ожидал большего“» и «Обратная сторона ветра. Анатолий Крупнов 3LP» — это попытка сделать их доступными читателям, интересующимся рок-музыкой в общем и творчеством группы «Черный Обелиск» в частности, потому что тройной коллекционный винил, где они опубликованы, являет собой настоящий раритетище, а цена пластинок на «Мешке» переваливает за 16 тысяч рублей. Да что говорить, из-за жлобства издателей их нет даже у меня! Хотя писал я их бесплатно, что называется, по дружбе и во имя светлой памяти неординарного человека и музыканта. А вот покупать эти пластинки за собственные деньги — это уже слишком!

Несколько рассказов («Камни», «Пирет», «На пляже» и «Дыня») — это фрагменты из книги «Телеграммы из детства», которые могут существовать как самостоятельные произведения, и мне просто захотелось их повторить. Синопсис «Мне.ru» бытует в этом сборнике как знак сожаления о том, что по книге не сняли фильм, и напоминание о том, что полностью книга доступна на других площадках, в числе которых «Литрес» и Ridero, где существует ее аудиоверсия с голосом автора и музыкой его друзей — музыкантов культовых московских рок-групп «Мартин» и «СС 20».

И, конечно, есть кое-что на злобу дня. Это рассказ «Хозяин двора», где главный герой и его родители даже не подозревают о существовании оного, и, что называется, слава богу!

Приятного вам чтения, мои дорогие знакомые и незнакомые читатели! Буду благодарен за отзывы и любую обратную связь.

Искренне Ваш,

Вадим ПЕРЕСВЕТОВ

Испанская грусть

Был такой период в моей жизни, когда удавалось если не все, то очень многое. Разного рода идеи буквально кишели в моей голове, но они так бы и остались всего лишь идеями, если бы я не сотрудничал с издательством Elita Publisher. Целое семейство журналов «Мир и Дом» («Мир и Дом City», «Мир и Дом Residence», «Мир и Дом Business», «Мир и Дом International», «Мир и Дом Санкт-Петербург», «Мир и Дом Сочи») являло собой глянец отменного качества, в котором работали журналисты и фотографы со стажем, благодаря чему он наполнялся весомым содержанием и красочными иллюстрациями. Солидный тираж и места распространения, включая правительство РФ, Государственную думу и администрацию президента, вызывали уважение конкурентов и позволяли держать высокие расценки на рекламу, что вовсе не смущало стоявших в очереди рекламодателей.

То есть под рекламу можно было спланировать высокобюджетный проект. Поэтому, когда я начал серию испанских репортажей, то летал в эту замечательную страну дорогими авиалиниями Iberia, останавливался в самых лучших гостиницах, в которых в свое время бывали Аристотель Онассис и Жаклин Кеннеди. У меня были отличные сопровождающие, а еще испанцы всегда оставляли мне в аэропорту машину, которой я не пользовался.

Смысл ехать в командировку, чтобы отвлекаться на изучение маршрута (навигаторы тогда были еще не сильно распространены) и скромно сидеть за столом без аперитива и вина. Хотя для водителя со стажем более двух лет допустимое содержание алкоголя в крови составляет 0,5 промилле: то есть за руль в Испании можно садиться через час после 0,6 литра пива или 0,35 литра вина. Но за обедом все начинается с крепкой анисовой, и только потом подают красное или белое… А за превышение нормы, равно как и за отказ дунуть в трубку, придется заплатить 500 евро. В итоге у меня всегда была машина, но только с водителем, а за обедом моя любимая самбука или ликер из плодов рожкового дерева.

От поездки к поездке доверие департамента по туризму к изданию росло. Мы делали отличные материалы, испанцы показывали свою большую и разнообразную страну с богатейшей культурой и историей. И не только ее континентальную часть. Поэтому помимо Андалузии и Каталонии еще удалось побывать на двух островах Канарского архипелага — Тенерифе и Лансароте.

А однажды мы с фотографом издания Павлом Харитоновым оказались на Майорке, и с собой у нас было письмо следующего содержания:

«Всем, кого это может касаться!

Сеньоры Павел Харитонов и Вадим Пересветов — журналисты российского издания «Мир и Дом Residence» — будут находиться на острове Майорка с 6 по 10 марта c целью подготовки репортажа о городе Пальма-де-Майорка и об острове Майорка, публикация которого запланирована в июньском номере 2007 года.

Мы так сильно молимся за публичное и частное признание, которое облегчило бы их работу, а также за интерес, который вызовет их работа к туристическому направлению на Майорке.

Заранее благодарим за ваше благосклонное сотрудничество и пользуемся случаем поблагодарить вас, даже если вы их только поприветствуете.

Генеральный директор «ИБАТУР»,

Раймондо Алабем».

Да простят мне читатели мой «французский», но первая и последующие реакции на эту бумагу были у меня: «Бля, пиз. дец, ваще!», потому что я никогда не видел ничего подобного за двадцать лет своей журналистской деятельности, какой бы важности работу я ни выполнял.

Первым испанским проектом стал 100-летний юбилей Сальвадора Дали, к которому я начал готовиться заранее, так как издательский цикл журнала занимал целых четыре месяца, а мне было нужно, чтобы материал появился конкретно в майском номере 2004 года и я успел бы сработать даже быстрее родного телевидения. Поэтому переговоры с департаментом по туризму посольства Испании я начал задолго до этого события.

Идея сделать материал о Дали была принята на ура. Испанцы с большим пиететом относятся к собственной культуре, давно сделали из нее источник дохода, поэтому мне и фотографу Сергею Бабенко, которого я пригласил с собой поработать на этот раз и с которым мы до этого много работали в Москве и пару раз на Мальте, был включен зеленый свет. Мы вылетели в Барселону и, проигнорировав ожидавший нас в аэропорту Opel Vectra, решили доехать до Фигераса на электричке, где тут же открыли четвертинку виски для лучшего восприятия окружающей среды и девушки напротив, которая постоянно и со вкусом грызла собственные ногти.

Небольшой городок Фигерас в каталонской провинции Жирона — это родина Сальвадора Дали. Самый эпатажный, самый скандальный художник всех времен и народов появился на свет в этом сонном местечке 11 мая 1904 года на улице Нарсисо Монтуреоля в доме №20, где и провел первые десять лет жизни. В шесть лет Дали мечтал стать кухаркой женского пола, в десять Наполеоном II, а все последующие годы исполнял роль «просто гения», как он себя называл, оставив вопрос о своей гениальности и сумасшествии в разряде полемики для интеллектуалов.

Главное в Фигерасе — это Музей Сальвадора Дали. Среди испанских сокровищ музей-театр уступает по посещаемости только прославленному Прадо и частной коллекции Тиссена в Мадриде, а также филиалу музея Соломона Гуггенхайма в баскском городе Бильбао. «Фигерас без Дали так и остался бы заштатным городишкой, единственной ценностью которого были бы еженедельные базары. Благодаря Дали и подаренному им музею-театру он приобрел международный статус». Так писала старейшая испанская газета La Vanguardia. Сам же Дали говорил, что он дал городу Хлеб, треугольный символ которого украсил стены розового дома. Идея музея, открытого 28 сентября 1974 года, зародилась у художника еще в 1960 году с подсказки его друга — фотографа Мели, и вплоть до его открытия Дали был полностью отдан воплощению этого проекта в жизнь. Музей создавался на развалинах городского театра, в котором прошла первая выставка художника, когда ему было 14 лет, и сгоревшего во время гражданской войны 1939 года, поэтому зданию понадобилась основательная реконструкция, в результате которой вместо потолка появился куполообразный витраж, собранный из 2160 разноцветных треугольных стекол. А на фасадах здания появились фигуры обнаженных женщин и гигантские муляжи куриных яиц, каждое высотой 2,8 и шириной 1,8 метра. У входа в музей Дали распорядился посадить большую оливу и воздвигнуть две статуи каталонских философов: Рамона Льюля и Франсиско Пуйоля. Еще одна скульптура увековечила память кумира Дали — художника Эрнеста Мейсонье. Жители Фигераса с любопытством наблюдали, как с помощью молодого каталонского архитектора Переса Пиньеро росло необычное сооружение, которое специалисты впоследствии назовут «памятником сюрреалистической архитектуры».

За разрешением пришлось обращаться к самому Франко. Генерал без особого восторга относился к «странному» искусству странного каталонца, тем не менее каудильо принял живописца и дал добро, публично заявив, что «Испания должна иметь музей Дали, чтобы восславить „самого великого здравствующего испанского художника“», тем самым уязвив другого великого испанца Пабло Пикассо, который не скрывал своего враждебного отношения к генералу. Тот платил автору «Герники» взаимностью.

Внутри Музей-театр Дали — это внушительное помещение с многочисленными переходами и внутренними двориками. Под куполом система галерей буквально сливается, сплетая световые дорожки, а внутри темные, разные по размеру комнаты образуют лабиринт, в котором не сложно заблудиться. В самом центре, на том месте, где была театральная сцена, выставлен портрет Галы «Леда с лебедем». Здесь же в музее еще один ее знаменитый портрет с обнаженной грудью «Галарина» и другие значимые работы художника в стиле сюрреализма: «Автопортрет с ветчиной», «Тристан и Изольда», «Портрет Пикассо», «Великий Мастурбатор», «Признак сексапильности». И тут же «Корзинка с хлебом», «Девушка у окна», «Вид девушки со спины», «Портрет отца» — картины, сделавшие бы честь любому художнику-реалисту.

С отцом он поссорится окончательно и бесповоротно после своей скандальной выходки, когда всего через каких-то восемь лет после смерти Фелипы Доменеч, ставшей потрясением для 16-летнего Дали, он напишет на своей картине: «Иногда я с наслаждением плюю на портрет моей матери…» А ведь он поклялся, что воскресит ее в луче собственной славы. Позднее Дали уверял, что не имел намерений оскорбить память доньи Фелипы, что он просто писал под диктовку своего подсознания, которое иногда во снах говорит нам, как мы мучаем близких людей. Дон Сальвадор проклял своего сына и вышвырнул его из дома. Он считал, что во многом виновата Гала, снабжавшая Дали деньгами и наркотиками.

Музей вместил в себя большую частную коллекцию Гала-Дали, «плачущий Кадиллак» — автомобиль художника, на котором он тайно перевозил свою уже умершую жену и музу Галу из Порт-Льигата к месту ее захоронения в Пуболь. (По закону, принятому в 1940-х годах во время эпидемии чумы, тела умерших запрещалось перевозить без разрешения местных властей. Покойную завернули в одеяло и посадили, как живую, на заднее сиденье автомобиля, рядом с сестрой милосердия. За рулем был верный помощник и слуга Артуро Каминадо.) Дали сильно рисковал, поэтому договорились: если машину остановит полиция, они скажут, что Гала умерла по дороге в клинику. Через час с небольшим они добрались до Пера, где находится еще одно знаковое место для Дали и Галы — замок Гала в Пуболе и где уже все было готово к погребению. Дали выполнил последнюю волю Галы, и, пожалуй, это был его единственный по-настоящему мужской поступок.

Возле кадиллака всегда толпа. Если бросить в специальное отверстие монетку в пять песет, из машины брызнут капли дождя, символизирующие слезы художника.

Алтарь из ликерных бутылок, диван в виде алых губ легендарной американской актрисы и певицы Мей Вест, биде из борделя «Ле Шабоне», который якобы посещал английский король Эдуард VII, сюрреалистические скульптуры, наброски — все подчеркивает эксцентричность художника, который похоронен прямо здесь, в башне Галатея, в которой Дали прожил свои последние годы. К старости жизнь художника становилась все мрачнее и мрачнее. Он хотел, но не мог писать — страшно дрожала правая рука. По ночам Дали боялся спать. Медсестра Эльда Феррер вспоминает: он с трудом говорил, постоянно рыдал и часами издавал животные звуки. В своих галлюцинациях Дали воображал себя улиткой. «За два года я услышала только одну внятную фразу: „Мой друг Лорка“».

Нетрадиционная сексуальная ориентация поэта Федерико Гарсиа Лорки, с которым Дали познакомился в мадридской Резиденции студентов, передовом студенческом городке Испании, была хорошо известна окружающим, поэтому дружбу поэта и художника трактовали как однозначный роман. В мае 1926 года, после публикации «Оды к Сальвадору Дали», которая потрясла художника, Лорка пытался его соблазнить. Однако Дали был непреклонен. «Я был очень взволнован. И где-то в глубине души говорил себе, что он великий поэт и что я должен уступить ему немного божественного Дали» (Ян Гибсон «Жизнь Сальвадора Дали, полная стыда»). Но этого не случилось. Лорка говорил, что они с Дали «духовные близнецы». «Вот вам доказательства, — говорил поэт в одном из интервью после встречи с Дали в Барселоне осенью 1935 года, — мы не виделись семь лет, но наши мнения обо всем совпадают, будто мы и не прекращали разговора. Дали — гений, гений».

Это была их последняя встреча. Узнав о казни Лорки, Дали долго не мог поверить этому. А потом воскликнул «Оле!» — так испанцы на корриде выражают свое восхищение пасом тореадора… До самой смерти Лорка оставался для Дали главным человеком в его жизни после Галы.

Дали умер 23 января 1989 года, держа за руку Артуро Каминаду, который почти 40 лет работал у художника и считал его и Галу своей семьей. В завещании Дали не оставил Артуро ни песеты. Каминада не мог этому поверить. Он умер меньше чем через два года и ни разу не давал интервью, хотя знал о частной жизни гения больше, чем кто бы то ни было. Молва приписала его смерть разбитому сердцу. Дали всю жизнь жил, предавая друзей и не умея прощать. Ему пели осанну и ненавидели, его жалели, проклинали, грозились убить. Но это было именно то, чего добивался он сам. Последнее желание Дали выполнено не было. Художник хотел быть похороненным с закрытым лицом, чтобы никто не видел его обезображенным старостью и болезнями. Но во время похорон на него смотрели 15 тысяч человек.

***

Отсутствие машины также спасло меня от соблазна ехать на ней из Фигераса в Кадакес, маленький городок на границе с Францией, где в 20-х годах жил Сальвадор Дали и куда в сентябре 1929 года приехал французский поэт Поль Элюар (настоящее имя Эжен Гриндель) со своей русской женой Еленой Гомберг-Дьяконовой, которую он прозвал Гала́ с традиционным для французского языка ударением на последний слог. Именно под этим именем ее узнает весь мир — Гала Дали (дома в России ее просто называли Галочкой).

Первая же встреча 25-летнего Сальвадора с 36-летней Галой была как удар молнии. Дали мгновенно и страстно влюбился в нее. И она, пораженная молодым художником, не раздумывая осталась в Кадакесе вместе с дочерью Сесиль.

Разразился жуткий скандал. В то время в Каталонии гулять с француженкой значило гулять с проституткой. Самой же французской богеме был хорошо известен любовный треугольник Элюар — Гала — Макс Эрнст — художник, у которого она была натурщицей и с которым они устраивали совместные оргии. Сексуальный аппетит жены Элюара граничил с нимфоманством. После оргий втроем Гала открыто сожалела, что «некоторые анатомические особенности» не позволили ей заниматься любовью одновременно с двумя партнерами.

Отец Сальвадора в гневе отказал ему во всякой поддержке. Почти сразу он изменил свое завещание в пользу дочери Анны-Марии, которая тоже отнеслась к Гале враждебно. Не поняли и не одобрили поступка Дали и его друзья Пабло Пикассо и Луис Бунюэль. Его не приняли чуть ли не все жители Кадакеса. И тогда Дали и Гала решили уединиться в Порт-Льигате.

В то время это была заброшенная бухточка, одно из самых пустынных мест на каталонском побережье Коста-Брава. Вдова рыбака уступила им свою хибарку с удобствами во дворе. Именно из этой запущенной дощатой лачуги, едва защищавшей ее обитателей от сильных ветров, и вырос дом, который со временем станет еще одним музеем.

Сначала хибарка была капитально отремонтирована, потом в течение многих лет перестраивалась по собственному проекту художника, который каким-то немыслимым образом объединял все новые строения. «Наш дом рос, как некая биологическая структура, размножаясь клеточным почкованием», — скажет потом Дали.

В итоге дом в Порт-Льигате внешне уподобился мавританскому жилищу, напоминающему крепость под черепичной крышей над простым белым фасадом почти без дверей и окон, окруженный разросшимся садом. Комнаты на разных уровнях, соединенные между собой узкими лестницами и коридорами, здесь, как и в Театре-музее Дали, образуют любимый им лабиринт. Все просто, основательно и добротно: стены выбелены известью, полы выложены терракотовой плиткой. В прихожей деревянные стулья, старый сундук, чучело канадского медведя, служащее подставкой для тростей и зонтов. Две белые гостиные почти без мебели. В столовой — прямоугольный дубовый стол, украшенный двумя железными светильниками, за которым супруги обедали, когда на улице было холодно, сидя на деревянной скамейке. Отсюда несколько ступенек вверх и пара поворотов ведут в необыкновенную комнату с каменными сиденьями вдоль стен, которую Дали окрестил «Яйцом Гала». Комната действительно имеет яйцевидную форму. Ее единственное украшение — огромный круглый белый камин, опоясанный кирпичным фризом. Расположенное на его фронтоне круглое зеркало дает искаженное изображение овального пространства. Пустынный интерьер немного скрашен подушками из индийского шелка и русским самоваром.

Рядом с «Яйцом Гала» — библиотека Дали, картинная галерея, вместившая работы художника, созданные в Порт-Льигате, коллекция безделушек, которые собирал хозяин дома. На самом верху лабиринта — спальня. Она подвешена, как антресоль, и смотрит в море, отражаясь в зеркалах. Это единственное место, которое выбивается из нарочито простой, даже аскетичной обстановки дома. Две огромные, поставленные рядом, отделанные золотом кровати под голубым шелковым балдахином с розовой вышивкой придают спальне царственный вид.

Чтобы всё это увидеть, пришлось немного поволноваться. Мы с Бабенко взяли билеты на рейсовый автобус и по привычке уселись на задние сиденья, чтобы никто не пыхтел в затылок и можно было спокойно смотреть по сторонам и вперед. Но когда автобус стал подниматься по крутому серпантину, мы поняли, что это ошибка. В некоторых местах он без всякого преувеличения подъезжал к самой кромке горы, и мы своими пятыми точками буквально зависали над бездной, и по сторонам лучше было не смотреть. Да и что там увидишь кроме упавших вниз автомобилей и ржавых автобусных остовов! «Наверное, я трус, — подумал я, — но хорошо, что не за рулем. Подняться я, может быть, еще как-нибудь и смог, а вот спуститься, наверное, уже нет».

— Нет, не трус, — сказала мне после поездки девушка Анна из посольства Испании. — Когда я поехала на машине в Кадакес, я тоже не представляла себе весь этот ужас. Смотрела вниз и думала: это они когда упали — только что или немногим раньше?

«Парадокс, — подумал я, — в Кадакесе очень дорогая недвижимость, добраться до которой целая проблема. Лишний раз из дома лучше не выезжать. А если на горы спускается туман, а если непогода, а человеку в больницу, рожать или что-то еще очень срочное, то без вертолета точно не обойтись».

Когда мы прибыли на место, то на прощание пожали больше похожим на альпинистов водителям автобуса руки и поблагодарили их за подвиг. Те усмехнулись, поправив темные очки на загорелых лицах, и сказали, что они этот подвиг совершают по три раза на дню и за относительно небольшие деньги, можно сказать, из любви к искусству.

А еще один раз в году на Кадакес с Пиренеев налетает Трамонтана — жуткий северный ветер, развивающий скорость до 130 км/час, переворачивающий машины, вырывающий с корнем кусты и деревья и вгоняющий жителей долины Эмпорда в тяжелую депрессию. Его так и называют — «черный ветер долины Эмпорда». Все, кто жил в Кадакесе, были с детства «тронуты» этим ветром, что объясняет самоубийство деда Дали по имени Гал, который прыгнул вниз головой с балкона своей собственной квартиры (факт самоубийства тщательно скрыли от семьи). Так что песня Юлии Чичериной «ту-лу-ла, ту-лу-ла, ту-лу-ла, в голову мою надуло ла-ла-ла» имеет конкретный смысл. Сумасшествие деда отчасти передалось и Сальвадору.

Когда мы приехали, трамонтана дул уже достаточно сильно, и мне пришлось держать Сергея за пояс, чтобы тот смог снимать окружающие пейзажи. Мимо, как в пустынном мираже, проплывали местные жители на мопедах. На лицах были черные повязки под самый нос.

— Что за маскарад! — воскликнул я, увидев этих ниндзя. — Зачем на рот-то натягивать?

— Рот откроют — назад поедут, — невозмутимо ответил Бабенко и продолжил снимать.

***

С Сергеем мне было комфортно сразу по нескольким причинам. Во-первых, он был отличный фотограф, имевший острый глаз, пытливый ум и открытое сердце. Во-вторых, в то время мы вместе смотрели на мир одинаковыми глазами. И, в-третьих, он был очень энергичным. К тому же Сергей говорил по-английски, чего нельзя было сказать обо мне, потому что на вечернем факультете иняза им. Мориса Тореза, на котором я учился, английский был факультативно и мне, с семи лет заточенному на французский язык, не хотелось забивать свою матрицу еще одним объемом знаний; я откровенно считал, что английский, равно как и любой другой язык, будет для меня лишним. К тому же английский всегда был третьей парой, а это, учитывая рабочий день, перемещения на транспорте и другие занятия, было уже утомительным. Поэтому на английском, на который ходили только я и моя приятельница с немецкого отделения Ирина Шелякова, мы откровенно валяли дурака, а потом и вовсе заменили его изучение на посиделки с нашей молодой преподавательницей за бутылкой вина.

Впрочем, Сергей не раз отмечал, что его английский, который некогда катил во время его работы в Афганистане, в Каталонии мало кто понимает и со мной охотнее разговаривают на французском, иногда даже пытаясь перейти на каталанский или окситанский. Такая же фигня была и на Мальте, где английский — второй после мальтийского государственный язык — понимали только на главном острове со столицей Валетта, а вот на Гозо уже надо было сыскать человека, способного разговаривать на этом языке, и там куда охотнее реагировали на итальянский: сказывалась близость Сицилии. Короче, в моем случае английский выглядел примерно следующим образом:

— I’m very sorry, I don’t speak English, I only speak Russian and French, I’m a journalist, text-money, text-money…

Если я произносил эту сентенцию кому-нибудь, кто обращался ко мне на языке Туманного Альбиона, Сергей обычно улыбался в бороду и добавлял:

— Russian tabloid.

В той поездке английский пригодился Сергею только один раз. Когда мы ехали в гостиничном лифте, английская бабушка, по которой соскучились все кладбища мира, кинув бесцеремонный взгляд на Сергея и его завитые мелким бесом, собранные в хвост до пояса волосы, тут же спросила:

— В каком номере живете?

Бабенко ответил, но сначала мы заржали так, что лифт чуть было не застрял между этажами.

***

— Ты как хочешь, а я все-таки искупаюсь, — сказал Сергей и, сложив аппаратуру в кофр, начал раздеваться.

— Февраль, однако, — ответил я, но тоже начал снимать с себя одежду.

Морская вода буквально обожгла наши тела. Мы несколько раз символически окунулись в знаковом месте, и выйдя на берег, открыли припасенную нами бутылку виски, банку помидоров в собственном соку, купленную в местном магазине, маслины и нарезанный тонкими ломтиками хамон. Обратная дорога показалась уже веселей.

Когда мы вернулись в Фигерас, то прежде чем пойти в гостиницу, решили немного посидеть под сенью олив и в блаженстве растянулись на лавках центральной площади, где по соседству с нами каталонцы играли в петанк, шахматы и неспешно пили вино. Через минуту на площади появился молодой парень и с выпученными глазами на французском спросил у нас, как проехать в Фигерас.

Мы рассмеялись и сказали, что вы и так находитесь в Фигерасе, и более того, на его центральной площади. Он сказал, что мы его то ли обманываем, то ли разыгрываем, но это не похоже на Фигерас, поэтому он поедет дальше в поисках этого прекрасного города.

— Смотри, не промажь мимо Барселоны, — посоветовал ему я, и мы пошли в ресторан гостиницы поужинать и снять стресс после поездки по Пиренеям. Когда мы уже сели за стол, в ресторан зашла пара французов. Он — неопрятный, с грязными, слипшимися от пота волосами, в мятом пиджаке и в каких-то изжеванных штанах. Она — в джинсах сорок четвертого размера, ковбойке и в казаках со скошенным каблуком. Как говорят у нас в России: «Сзади пионерка — спереди пенсионерка». И действительно, глядя на ее лицо, ее можно было запросто перепутать с шарпеем.

Официант сей секунд вышел на встречу, но был буквально отброшен назад короткой репликой:

— Слишком агрессивный прием!

Молодой симпатичный парень, судя по всему, из Латинской Америки, смутился, но быстро пришел в себя, предложил присесть и поинтересовался, что они будут пить.

Мужчина что-то произнес в ответ, затем засунул свой синий, как спелая слива, нос в бокал, понюхал, сделал большой глоток и покачал головой. Затем он проделал то же самое со второй и третьей бутылкой вина, которую официант открыл на его глазах и, похоже, начал теряться в обстоятельствах, когда француз, увидев, что я внимательно за ним наблюдаю, обратился ко мне:

— Вы хотите что-то спросить?

— Да, месье, у меня к вам всего лишь два вопроса: как давно вы мыли голову и на какой помойке вы нашли вашу одежду и вашу подругу?

Французы буквально вылетели из ресторана, а еще через минуту официант принес прозрачный чайник с хересом и торжественно поставил его нам на стол: «Подарок от заведения!»

— Вот она, польза французского языка, — сказал Бабенко и налил через тонкий носик по полкружки божественного напитка.

— Сильно не налегай, — ответил я, — а то у тебя еще свидание.

***

В Пуболь — третье знаковое место для Дали и Галы — мы уже не успевали. В Пуболь я приеду с женой и дочерью еще через несколько лет, а пока у нас не оставалось времени даже на Барселону. Но Бабенко, который до поездки произносил как мантру «Саграда Фамилия, Саграда Фамилия», все-таки уговорил меня оставить чемоданы в камере хранения на железнодорожном вокзале и рвануть на метро до одноименной станции, к тому самому месту, где другой испанский гений (без сомнений!) Антонио Гауди задумал воздвигнуть свое величайшее творение, нареченное Сальвадором Дали «громадиной сыра рокфор».

Бабенко побегал по площади, затем залетел внутрь еще не достроенного храма, вылетел оттуда…

— Ну, как? — спросил я. — Как впечатление?

— Да он просто издевался над испанским народом!

06.06.2024

Пабло Пикассо. Жизнь по законам гениальности

125 лет назад, 25 октября 1881 года, в 23.15, на юге Испании, в Малаге, в большом белом доме, родился Пабло Руис Бласко Пикассо. В ту особенную ночь сочетание огромной луны и таинственно мерцающих звезд, наполнявших небо странным свечением и бросавших яркие отблески на окрестные дома, словно намекало о рождении великого художника, чье творчество действительно перевернет устоявшиеся представления об искусстве и о мире, в котором оно существует.

Lapiz!

Уже в самом раннем возрасте Пабло с не свойственным для малыша вниманием вглядывался в окружавшее его пространство и, наконец, произнес свое первое слово: «Piz, piz». Но это было не просто слово, а своеобразный приказ: «Lapiz!» («Карандаш!») Он просил дать ему тот самый карандаш, которым его отец Хосе Руис рисовал многочисленных голубей на своих картинах. Пикассо произнес «карандаш» до того, как сам смог за ним пойти. Ходить он научился несколько позже, толкая перед собой жестяную квадратную коробку с надписью «Олибет», и задолго до собственного изобретения кубизма абсолютно точно знал, что находятся в кубе — бисквиты!..

Несколько лет спустя, когда дон Хосе оценил способности Пабло, он позволил сыну дописывать бесконечно рисуемых им голубей. А когда однажды попросил закончить за него довольно большой натюрморт, то обнаружил, что все сделанное было необычайно правдоподобно. Отец стал бегать по комнате и отдавать сыну свои кисти, палитру и краски, бормоча себе под нос, что сын гораздо талантливее его. Ритуал передачи кистей от сына к отцу можно было сравнить только с другим принятым в Испании ритуалом, когда ученик матадора сам становится настоящим тореро, способным убить СВОЕГО быка. Стоит ли говорить, что корриду и голубей Пабло открыл для себя почти одновременно.

Гений. Без сомнений

Время от времени Дон Хосе получает новые назначения, и сначала семья отправляется из Малаги на самый север Испании, где отец Пабло — профессор рисунка в Ла Корунье, а затем переезжает в Барселону, где Хосе Руис назначается профессором по классу рисунка в Школу изящных искусств Ла-Лонха, представлявшую собой старое академическое учреждение строгих правил. Пабло исполнилось только четырнадцать, и он был слишком молод для того, чтобы поступать в Ла-Лонху, но по настоянию отца был допущен к сдаче вступительных экзаменов на конкурсной основе. В программу входили дисциплины: античность, натура, живая модель и живопись. Такого жюри еще не видело; за один день юноша выполнил все задания, которые другим поступающим предлагалось сделать за месяц! И исполнил он их с такой точностью и мастерством, что ни один из членов не усомнился в таланте мальчика. В этом же возрасте Пикассо рисует картину «Девочка с босыми ногами» — один из первых и лучших аргументов в спорах с любителями порассуждать, что Пикассо никогда не умел рисовать по-настоящему.

Столь же блестящий, как и в Ла-Лонха, успех ожидает Пикассо в Мадриде, где двумя годами позже он сдает вступительные экзамены в Королевскую академию искусств Сан-Фернандо. И снова за один день выполняет серию сложнейших рисунков, словно утверждая этим, что в отличие от способного творческого человека, гений может творить намного больше и намного быстрее.

Голубая грусть

Годы с 1901-го по 1904-й в творческой биографии Пикассо получили название «голубой период». Художник завоевывает Париж, живя в маленькой комнате на бульваре Клиши, 130. Комната была такая же голубая, как и создававшиеся в то время картины. Голубая, как цвет, который он любил, в котором будто бы через фильтр между собой и остальным миром видел все вещи и в который он одевался, называя символизирующий уныние и печаль глубокий холодный цвет ночи и океана «цветом всех цветов».

В то время бедность Пикассо достигает невероятной степени, и он принимает предложение своего друга — поэта и художественного критика Макса Жакоба — переехать к нему в комнату на бульваре Вольтера. Одна кровать и один цилиндр на двоих составляют все совместное имущество друзей. Жакоб спал ночью, когда Пикассо писал картины. Пикассо спал днем, когда Жакоб отправлялся в большой магазин, где он нашел для себя работу. Но заработка хватало только на оплату жилья, а поиски пропитания превращаются в целое дело. Однажды на последнее су они покупают залежавшуюся на витрине сосиску.

«Жизнь» — самая большая картина «голубого периода». На ней Пикассо изображает любовь и материнство, но вместе с тем показывает, что все равно нет ничего кроме одиночества. «Трапеза слепого» — результат преследующей художника боязни ослепнуть. А на автопортрете того времени (1901) и вовсе намеренно пишет себя значительно старше, подчеркивая свое одиночество и пережитые страдания впалыми щеками и печалью в глазах.

«Розовый период»

В 1904-м Пикассо переезжает жить в Мекку парижских художников Бато-Лавуар — странное полуразрушенное здание с ведущими в коридоры сырыми извилистыми лестницами и претенциозно называемыми студиями комнатами с осыпающимися стенами. Здесь он знакомится с Фернандой Оливье. Им обоим по 22, они любят друг друга, бешено занимаясь любовью на брошенном на пол матрасе. Часами, а иногда и целыми днями Фернанда позирует Пикассо, и отчасти это происходит по банальнейшей причине; у нее нет обуви, в которой она осмелилась бы выйти из дома на улицу. Зимой не на что купить угля, чтобы протопить комнату…

Год спустя жизнь Пикассо меняется. Очарованный комедиантами и акробатами, он каждый вечер бывает в цирке Медрано. Но художника гораздо больше интересует будничная жизнь артистов, нежели само представление. Арлекин становится одним из любимых персонажей, а в картинах начинают преобладать охристый и бледно-розовый цвета.

Наряду с богемными друзьями, среди которых поэты Гийом Аполлинер и Альфред Жарри, к Пикассо начинают проявлять внимание серьезные коллекционеры, в частности, богатые американцы, брат и сестра, Лео и Гертруда Стайн. После первого посещения мастерской они немедленно заплатили неслыханную для молодого художника сумму — 800 франков за несколько картин. В 1906-м галерист Амбруаз Воллар купил для своей галереи довольно много работ Пикассо, заплатив 2000 золотых франков единовременно.

Кубистический переворот

Пикассо 25 лет. Он увлечен не только живописью и рисунком, но также гравюрой и скульптурой. Между тем в его душе накапливаются силы, готовые выплеснуться наружу и в корне изменить его творчество. Ровно через год он представит друзьям громадную картину «Авиньонские девицы», которая даже у них, всегда защищавших живопись Пабло от нападок, вызовет шок и оцепенение. Художник Жорж Брак — новый друг Пикассо — сказал: «Такое ощущение, что ты хотел накормить нас паклей или напоить бензином!» Великий Матисс был в бешенстве!

Несмотря на это, Пикассо трудится больше, чем обычно, и вот-вот его собственное творчество и творчество флегматичного Брака выльется в новое направление живописи под названием «кубизм». На Осеннем салоне 1908 года Брак представит шесть небольших пейзажей, где цвет уступит место простым геометрическим формам, в это же время, находясь под Парижем, Пикассо начнет изображать фигуры и пейзажи, используя приглушенные цвета и все те же геометрические формы («Пейзаж с двумя фигурами»). Вскоре два живописца начинают работать вместе. Вдохновляя и поддерживая друг друга, споря и состязаясь между собой, на многие годы Пикассо и Брак становятся лидерами и принципиальными фигурами кубистического направления, а в портрете Амбруаза Воллара (1910) Пикассо в расщеплении формы доходит почти до крайности и кубистический конфликт достигает своего апогея.

Большая часть публики относится к кубизму враждебно, но произведения Пикассо о-очень хорошо покупаются и продаются. Он наконец-то расстается с нищетой.

«Русский сезон»

Весна 1925 года. Вот уже много лет Пикассо рисует и пишет маслом… классические темы в классической манере. Позади смерть отца, годы Первой мировой войны, на которой сражались ближайшие друзья художника, трагическая смерть Евы (Марсель Умбер) от рака, с которой Пикассо прожил три года после разрыва с Фернандой Оливье, поездка в Рим и знакомство со знаменитым импресарио «Русских балетов» Сергеем Дягилевым, следствием которого стали костюмы и декорации к дерзкому модернистскому балету «Парад» и женитьба на русской балерине Ольге Хохловой. «Портрет Ольги» — самая выразительная картина нового реалистического периода. Те, кто считал Пикассо врагом классической красоты, вынуждены были признать, что ошибались. Лейтмотив реализму задала сама же Ольга, которую Пикассо рисовал много и неистово, ненавязчиво намекнув супругу, что на портретах привыкла себя узнавать.

Цены на картины Пикассо были непомерно высокими. После свадьбы Пикассо живет в великолепных апартаментах в восьмом районе — элегантном светском квартале Парижа, и его будничная жизнь меняет свои очертания. Ольга богато меблирует гостиную и столовую, расставляет впечатляющее количество стульев для гостей на пышных приемах и долгих ужинах. Пикассо устраивает мастерскую на верхнем этаже. Там он, конечно же, создает столь необходимый ему хаос из скопища различных предметов, собственных полотен и коллекции живописи Руссо, Матисса и Сезанна.

На этот раз страница жизни перевернулась к лучшему. Но со временем брюки со складкой и трость, бесконечные посиделки и светские рауты начинают тяготить художника. Он все реже встречается со своими старыми друзьями, осуждающими его новый стиль жизни, и все чаще ссорится с Ольгой, для которой достоинства Пикассо выражаются только в цене на его картины. Временами ее авторитарный характер, дисциплинированная натура и любовь к собственности приводят Пикассо в дичайшее отчаяние.

Конвульсивная красота

Пикассо хочет взорваться! И это происходит не только из-за Ольги, но и потому, что новое необыкновенное литературное и культурное движение под названием «сюрреализм» набирает к этому времени свою силу. «Красота будет конвульсивной, или ее не будет!» — провозглашает Андре Бретон. Пикассо чувствует, что это движение ему близко, и создает послужившую началом целого шторма картину «Танец» (1925), обозначившую появление очередного непредсказуемого и провокационного направления в живописи Пикассо, а в 1926-м серию коллажей «Гитары», окончательно разрывающих с гармонией, хорошим вкусом и приличиями…

В январский день 1927 года у галереи Лафайет с возгласом «Я — Пикассо!» художник останавливает молодую девушку и сразу же предлагает ей «делать вместе великие вещи». Мария-Тереза Вальтер не знает этого имени, но свободна духом и телом. Ей всего 17 лет, и поэтому новая связь долгое время держится в секрете.

На краю деревни Буажелу Пикассо покупает прекрасный замок XVII века и находит в нем убежище, в котором работает с необычайным усердием. Но повседневная жизнь становится все более и более запутанной. У него по-прежнему есть Ольга и их сын Поль, а также Мария-Тереза, подарившая ему дочь Майю. Дорогостоящие адвокаты не могут разрешить вопрос о разводе с Ольгой: она просто не хочет разводиться! В трудные моменты рядом с Пикассо всегда Хайме Сабартес — друг, который вечно в тени.

«Герника»

В 1936-м в Испании началась гражданская война, а 1 мая 1937 года в Париж приходит ужасающая новость: по приказу генерала Франко немецкие бомбардировщики безжалостно атакуют маленький баскский городок Гернику. Они бомбят его в тот час, когда улицы заполнены людьми. На страшный кошмар бойни Пикассо откликается полотном такой мощи, какой, может быть, живопись еще не обладала никогда. Ограничив свою палитру черным, белым и серым — оттенками траура — и использовав упрощенные и плоские, как на афише, формы, Пикассо выразил общую драму, буквально прокричав на весь мир, что война есть бессмысленное насилие. «Герника» станет самой большой и самой трагичной картиной ХХ века. Во время оккупации Франции один из немецких офицеров, будучи в мастерской художника, увидев репродукцию «Герники», поинтересовался:

— Это вы сделали?

— Нет, это вы, — последовал ответ…

И целого мира мало

Подробно описать творческую и личную жизнь Пикассо в одной лимитированной объемом статье — миссия из серии невыполнимых. Художнику, чья арт-карьера длилась целых 80 лет и из-под чьей руки вышло целых, если верить статистике, 80 тысяч (!) работ, посвящены десятки книг, свидетельств и толстенных монографий. Поэтому последующие события будут обозначены слабым и редким пунктиром, но в который непременно войдут и знаменитый «Голубь мира», и две Ленинские премии за тот самый мир во всем мире, и отказ Пикассо от ордена Почетного легиона, и его вступление в Коммунистическую партию, и вызвавший большую полемику портрет Сталина, проиллюстрировавший газетную статью Луи Арагона. Каждому из своих поступков Пикассо дает объяснения, говоря о том, что они — хорошо осмысленные действия, вытекающие из его собственного жизненного опыта.

Что касается непосредственно самого творчества, то во все годы своей жизни Пикассо много и продуктивно работает, ненадолго «изменяя» живописи с керамикой, к которой он благодаря своей удивительной изобретательности также смог найти нестандартные подходы, наполнив древнее искусство непредвиденными и мистическими качествами.

В 1970-м Пикассо передает в дар музею в Барселоне, где до своего отъезда в Париж он учился в Школе изящных искусств, почти все свои ранние работы (там же — самый первый рисунок Пикассо 1890 года) и открывает в Папском дворце в Авиньоне гигантскую выставку новых: 167 картин и 45 рисунков. Все, кто видел эти последние работы, написанные художником на девятом десятке своей жизни, были буквально ошеломлены их мощнейшей энергетикой и эмоциональным посылом.

Настоящее искусство никогда не имеет возраста, как и те, кто его создает…

Черный гений

В жизни не обладавшего выразительной внешностью гения и провокатора искусства «со взглядом палача» появлялись все новые и новые женщины, а некоторые периоды и вовсе были отмечены двойным присутствием. Так, в 1939-м Марии-Терезе «сопутствует» молодая художница и фотограф, дочь богатого югослава, Дора Маар, связь с которой длилась до 1946 года. Но еще три года назад Пикассо познакомился с художницей Франсуазой Жило, от которой у Мастера родились двое детей: сын Клод и дочь Палома, та самая, которая впоследствии вовсю растиражирует фамилию отца на украшениях и духах, что принесет ей баснословные деньги.

Последней женщиной была Жаклин Рок. В момент женитьбы на обладательнице изящнейшего профиля разница в возрасте между супругами составила без малого 46 лет. Для нее и для себя Пикассо купил роскошную виллу в Каннах, а позднее восхитительный замок в Вовенарге, в котором до него жил Сезанн. Последней земной юдолью художника станет сельский дом в Провансе с красивым названием Нотр-Дам-де-Ви, где Жаклин ухаживала за уже больным, невидящим и неслышащим Пикассо вплоть до его кончины 7 апреля 1973 года.

Художник любил повторять, что жизнь продлевают только работа и женщины, но, по признанию последних, очень часто был жесток по отношению к ним. Через четыре года после смерти Пикассо повесится Мария-Тереза, через 13 лет застрелится из пистолета Жаклин. Фернанда, Дора и Ольга (к 100 ее письмам к Пикассо доступ по-прежнему закрыт) сойдут с ума. Уцелеет лишь Франсуаза…

Сам Пикассо утверждал, что бросил бы в огонь искусства и жену, и детей, лишь бы тот не угас, и очень часто говорил: «Картины никогда не кончаются… Они обычно останавливаются, когда приходит время, потому что случается что-то, что прерывает их».

«Мир и Дом Residence», июнь 2006

Ронда. Андалусийская красавица

Есть такие удивительные города, в которые влюбляешься с первого взгляда. Иногда достаточно взглянуть только на один снимок, чтобы понять, что тебе обязательно нужно там побывать. Поначалу увиденная в рекламном буклете испанская Ронда молниеносно обожгла воображение, а в один из солнечных апрельских дней, будто прорастая из-под земли, материализовалась в моем сознании, как старательно запомненное сновидение.

Новый мост

Оставив машину в покое, мы с фотографом Павлом Харитоновым идем по улицам старинного города, чья история насчитывает 3000 лет, а древние поселения на его месте видели кельтов-бастулов, греков, карфагенян и римлян. Так же эта земля оставила отпечатки сведов, вандалов и аланов, а чуть позже вестготов. Кусочек земли — плоскогорье на высоте 750 метров над уровнем моря, на котором стоит Ронда, — а впоследствии и сам город постоянно переходили из рук в руки. В силу своего положения, в частности, близости к Гибралтару, Ронда легко меняет как врагов, так и союзников. История Ронды, без всякого преувеличения, перенасыщена событиями и именами. Вместе с тем она так же величественна, как и Новый, высотой в 98 метров, мост, под которым несет свои прозрачные воды рожденная в горах Сьерры-де-лас-Ньевес река Гвадалквивир. Построенный из тесаного камня шедевр упирается своим фундаментом в дно пропасти Тахо. По обе стороны моста скалистый гигант держит на своих плечах монастырь Санто-Доминго и выбеленные известью дома с садами из роз и жасминов, гераней и кактусов. Три секции моста, нижняя часть которого составляет полукруглую арку, над которой возвышается центральная 90-метровая с боковыми более мелкими арками, несут на себе настил на уровне уличной дороги. В центральной части моста находится помещение (примерно 60 кв. м), имевшее самые разные предназначения. Одно время оно служило тюрьмой для особо опасных преступников и осужденных на смертную казнь.

Строительство моста, которое возглавил арагонский архитектор — дон Хосе Мартин Альдеуэла, началось в 1751 году и продолжалось целых 42 года. Дон Хосе умер в 1802 году в возрасте 80 лет в Малаге (откуда, собственно, и идет основной путь в Ронду: трасса Сан-Педро — Коста-дель-Соль), а вовсе не покончил жизнь самоубийством, бросившись в пропасть с собственного детища, как гласит местная легенда.

Колыбель тавромахии

Быть в Ронде и не посетить арену для боя быков (Пласа-де-Торос) — это все равно что зайти в церковь и не помолиться. Тем более что улица Висенте Эспинеля — главная пешеходная артерия андалусийской красавицы — заканчивается именно в этом почитаемом поклонниками испанских традиций месте. Пласа-де-Торос — святая святых истории ведения боя быков, старейшая в стране арена современной корриды.

Арена представляет собой идеальный (диаметр 66 метров) круг с ядром арок на 176 тосканских колоннах, среди которых выделяются богато оформленные, украшенные резьбой колонны королевской ложи. Трибуны вмещают 5000 зрителей, и это единственная арена с каменной оградой. Именно она с момента своего открытия в 1784 году стала свидетельницей триумфа великого тореадора Педро Ромео, вступившего в мир тавромахии в восьмилетнем возрасте и покинувшим его в возрасте 72 лет. Прожив 92 года и убив 6000 (!) быков, Педро Ромеро так и не испытал на себе мощь рогов разъяренных животных. Это был очень отважный человек. В отличие от своего вечного соперника на арене Пепе Ильо, родоначальник пеших коррид Педро Ромеро всегда встречал быков лоб в лоб, а не на бегу. Он же сформулировал и основные правила корриды, которыми в боях быков руководствуются до сих пор: держать, усмирять и повелевать!

В настоящее время бои на арене в Ронде проводятся достаточно редко, но каждую вторую неделю сентября здесь проходят традиционные гойеска и рондские корриды верхом на лошадях (искусству держаться в седле учат здесь же, в Королевской школе верховой езды). Любители со всего мира съезжаются на уникальную в своем роде корриду гойеску, чтобы получить ее классические уроки. В гойеске принимает участие большое количество основного и вспомогательного персонала. Все одеты в костюмы конца XIX века, периода жизни великого Гойи. Душа Андалусии, поэт Федерико Гарсия Лорка, называл корриду в Ронде — величайшей корридой всех времен.

По окончании корриды поверженных быков тут же во дворе разделывают на мясо, причем многие считают, что животные погибли героической смертью, а это лучше, чем тупо сгинуть на тот свет на бойне, попутно выделив в организм почти все без остатка гормоны страха. Повнимательней присмотреться к пикам, бандерильям и прочему инструментарию тореадоров можно в расположенном под крышей арены Музее тавромахии, где хранятся такие действительно уникальные вещи, как агатовый черный костюм Хоселито Гальито или костюмы тореадоров гойески из династий Ромерос и Одоньес. Именно сюда часто приходят поглазеть мальчишки, играющие в корриду в каждом дворе и мечтающие покорять прославленные арены, гонорар за один выход на которую сегодня, в зависимости от ее значимости и вместимости, достигает 60 тысяч евро!

Дворец Мондрагона

Понять, что необходимо посетить после арены для боя быков, сложно: в маленькой Ронде, одном из лучших в Испании историко-художественных комплексов, что ни шаг, то новое удивительное открытие. Тихие и очаровательные улочки, их затаенные уголки, гербы на фронтонах и притолоки, кованые решетки и цветы создают ту необычную ауру, которую невозможно описать словами. Кажется, что сам воздух в городе наполнен тайной.

Поначалу наш выбор падает на Дворец Мондрагона — величественное здание из камня, выделяющееся среди эдакого фестона белых домов и апельсиновых деревьев одноименной площади. По легенде, он был резиденцией великого короля Абд аль-Малика, или Абомелека, сына султана Марокко Абу аль-Хасана Али. После смерти Абомелека королевство Ронда стало зависимым от королевства Гранада, поэтому в этом дворце жил последний мусульманский губернатор Хамет аль-Зегри. В 1491 году после реконкисты города и раздела земель дворец передали капитану королевской гвардии Мондрагону, а в начале XVI века дворец стал резиденцией католических королей. В XVIII столетии был построен внешний фасадный корпус дворца. В углах две квадратные кирпичные башни. Главный портал с арочным фронтоном, по бокам которого коринфские колонны. Зал дворца с кессонным потолком мудехар.

По помещениям дворца можно бродить бесконечно. Первый двор с колодцем ведет в мудехарский дворик с полукруглыми каменными арками эпохи Возрождения, выложенными изразцами и несущими на себе деревянные галереи. Пройдя через арки, попадаешь в сад, в глубине которого виднеется белый квартал Сан-Франциско, тишину которого нарушает лишь шум фонтанов. Дворец и сад дают представление о древней андалусской культуре вкупе с величественной природой. Также внутри дворца расположен Муниципальный музей археологии, где хранятся экспонаты из местных раскопок, среди которых форма для отливки бронзовых мечей, а также богатая и большая коллекция похоронных атрибутов.

Дом святого Иоанна Боско

Второе здание, мимо которого невозможно пройти, не зайдя внутрь, — дом святого Иоанна Боско. Построенный в стиле модерн в начале прошлого века, дом принадлежал семье родом из Гранады. В этой семье не было детей. Выполняя последнюю волю своих предков, они передали дом братству францисканцев-салезианцев в качестве дома отдыха для престарелых священников и больных членов братства. Хорошо сохранился украшенный назарийской изразцовой плиткой и полной коллекцией местной керамики дворик. Ковры, мебель из орехового дерева и камин главной гостиной — яркие образчики работ ремесленников Ронды в чисто кастильском стиле. И опять-таки сад — цветник на краю пропасти, подвисший в воздухе по воле человека и благодаря стараниям францисканца-долгожителя дона Хулиана де Висенте и Миланес. Отсюда же открывается великолепный вид на уже известное нам сооружение города — Новый мост, которым мы любуемся в лучах заходящего солнца.

Мы покидаем «вечно свежую розу» (Хеадо Диега) — город-сказку, город-мечту, мистерию, созданную руками, умом и духом многих народов и поколений. Завтра Ронда снова божественно пробудится к жизни под шуршание листвы деревьев от легкого ветра, дующего со стороны Тахо, и волшебную музыку Гвадалквивира.

«Столичное качество строительства», №1 2007

Марокканское соло

Муна

Я еще пребывал в полузабытьи, когда протяжная песнь муэдзина позвала на первую молитву. Рядом со мной лежала Муна. Ее цвета вороного крыла волосы были разбросаны по подушке, темные, как южная ночь глаза, слегка приоткрыты. Через несколько мгновений первые лучи солнца скользнули по ее гладкой и неправдоподобно белой для берберки коже. На округлой груди, пытаясь сопроводить причудливую цепочку из мелких родинок, мелко задрожали золотые зайчики. Муна была главным украшением комнаты шикарного отеля, которую я снимал на ее имя уже несколько ночей подряд, хотя по соседству у меня было отличное бунгало в отеле «Салам», расположенном в самом престижном районе Агадира. Но таковы местные законы: марокканская женщина, равно как и мужчина, не имеет права зайти в ваши покои, и за этим зорко следят секьюрити всех гостиниц без исключения. Они двигаются как тени: их не видно, они видят все. Магриб — дело тонкое…

Я отворил деревянные ставни с прорезями в виде восьмиконечных звезд, и яркий утренний свет залил ставшие уже привычными оштукатуренные розовой известью стены, кованые танжерские светильники с узорами из полумесяцев, один из которых застыл под голубым арочным сводом, импрессионистские по оттенкам красок ковры из сисаля и шерсти, полотняные подушки с геометрическими рисунками из пальмовых листьев и сосновых шишек, глиняные кувшины из Эр-Рифа… Всякий раз оглядывая интерьер, я думал о том, что он вполне достоин внимания Ива Таралона или Жана-Луи Риккарди и фотокамеры Альберта Уотсона.

Мы с Муной завтракали круассанами и соком, сидя за столиком с выгнутыми ножками из легкой стали, сделанным в Касабарате.

— Я останусь тебя ждать здесь, пока ты не поймаешь свою акулу, — сказала она, лукаво прищурившись и трогая себя обеими руками за талию, разукрашенными понятными только для посвященных знаками и витиеватыми узорами из хны.

Поймай свою акулу!

Комфортабельная яхта Aba Karim меньше всего напоминала рыболовецкое судно. Приветливый экипаж, прекрасные каюты для отдыха, где можно безмятежно спать, даже не помышляя ни о какой рыбалке на пряной от солнца и соленого ветра палубе, всевозможные напитки и прочие прелести, включая повсеместный портрет короля нынешнего, а также уже покойного Хасана II. Судно мерно покачивалось у причала той самой набережной, по которой вечерами фланируют матросы со всего света и женщины со всего Марокко, съезжающиеся в этот курортный город в поисках денег и принцев.

Когда впервые вечером я спустился на этот агадирский Бродвей, ощущая себя по меньшей мере главным героем голливудского блокбастера, идущая мне навстречу и игриво помахивающая сумочкой длинноногая вся в тату красавица, неожиданно остановившись, спросила:

— Дорогой, ты случайно не опоздал на свой поезд?

Метрдотели ближайших заведений заржали, как арабские скакуны. Поначалу я хотел ответить ей не совсем вежливо, но потом, передумав, тут же парировал вопросом на вопрос:

— А твой муж еще не пришел?

В воздухе повисла мертвая тишина… Все поняли, что я все знаю.

Если одиноко стоящая в призывной позе или же скромно сидящая в кафе девушка начинает вам мило улыбаться, а вы без обиняков спрашиваете, путана ли она и сколько стоят ее услуги, то в отличие от наших маячащих на Тверской, они не дадут прямого ответа. Поначалу вы услышите нечто вроде того, что она ждет мужа. Минуты через три она уже согласится пройтись с вами, но даже если вы обошли с ней все самые дорогие окрестные рестораны, не надейтесь на то, что все остальное будет бесплатным. Уже в апартаментах, но все еще до начала процесса вам будет обнародован полный прайс-лист, включающий все переезды на такси, в том числе и до дома: в темное время суток мусульманская женщина не имеет права ходить по улицам одна. Не стоит говорить и о том, что почти все без исключения девушки такого рода живут очень далеко, чуть ли не в другом городе. Да и вообще, если вашей куда-то вечно торопящейся спутнице не удалось стырить у вас хотя бы носок, считается, что время прошло просто зря.

…Леска стремительно натянулась, и я стал наматывать ее на деревянную рукоять, выполняющую роль удочки. Эти нехитрые приспособления нам были розданы после того, как снасть для ловли акул — крепкий шнур с насажанными на сотню крючков кусочками сардин — уже была заброшена в океан, а яхта стала на якорь в другом месте, где эхолот показал наличие рыбы. Через секунду я уже тащил огромного угря и все компаньоны по рыбалке, а ими были исключительно немцы, говорившие только на своем, как им кажется, интернациональном языке, зацокали языками и одобрительно закачали головами, глядя в мою сторону. Поздравляя с первой выловленной рыбиной и узнав о том, что я из России, капитан принялся взахлеб рассказывать о том, как компания моих соотечественников, семь мужчин и одна женщина, заплатив за пятнадцать человек, дабы им никто не мешал, заняла места на верхней палубе и почти ежеминутно заказывала разные блюда и напитки.

— Это был лучший рейс за всю мою жизнь! — говорил он с блеском в глазах. — К тому же мы тогда поймали семь акул сразу.

Редкие, но меткие

Достаточно долгое время россияне в Марокко оставались редкими и непонятными людьми. Но даже не всегда зная, что за столица в этой великой России, всем местным было известно, что приезжающие оттуда богаты, нежлобливы и с о-очень крутым нравом: дурацких шуток не терпят, а на всякого рода домогательства и приставания реагируют немедленно. Но вместо сжатого кулака и пальцев веером вполне сгодится пара жестов, экономящих нервные клетки. Вытянутая вперед рука с приподнятой почти под прямым углом ладонью, направленной в сторону просящего милостыню человека, означает, что вы ее просто не даете из принципа. При этом желательно одновременно еще и выразительно посмотреть в сторону человека. А слегка пренебрежительное, почти ленивое мановение кистью руки в совокупности с кислой и вместе с тем ироничной миной означает, что вы ни в чем не нуждаетесь.

Эти жесты тут же нужно позабыть, когда вы встречаетесь с воспитанными и хорошо образованными марокканцами, которых далеко не единицы. Более того, среди арабов марокканцы, безусловно, самые продвинутые, а марокканские евреи по своему статусу вообще занимают третье место в мире (по крайней мере, так они считают сами) после американских и канадских. Примечательно, что евреи появились в Марокко сравнительно недавно и представляли из себя людей, от которых отказались на Земле обетованной. Много евреев в Фесе, одном из престижнейших городов мусульманского мира, бывшем столицей первой арабской династии в Марокко. Покойный король Марокко Хасан II дал им землю, национальность, освободил на время от налогов и, дабы пресечь волну антисемитизма, запретил дискуссии по еврейскому вопросу. Результат не замедлил себя ждать. Евреи подняли экономику страны и сами поднялись вместе с ней.

Касабланка — магрибский Нью-Йорк

Выловленного угря я отдал на гостиничную кухню, наказав повару приготовить его с горчичным соусом к обеду следующего дня, потому что Муна почему-то запросилась в мексиканский ресторан. Я согласился. Возможно, ей хотелось хоть ненадолго перенестись в другую реальность, а мне показалось забавным сидеть в арабской стране в латиноамериканском ресторане. Мы взяли текилы, несколько бутылок «Короны» и нежнейшую рыбу «Спинка Петра».

— Расскажи про Касабланку, — попросила Муна, — ты же мне обещал.

— Но ты и так все знаешь сама, — пробовал я отнекиваться, пытаясь ускользнуть от этой нелепой просьбы.

— Ты меня не понял, — сказала Муна, слизывая с руки соль, — я хочу, чтобы ты это сделал так, как если бы писал свою статью. Я хочу почувствовать настроение твоих слов.

— Ну ладно, слушай, — ответил я и сконцентрировался, одновременно набрав в легкие сладкого дыма местных сигарет для долгого выдоха. — Это будет лишь небольшая глава.

…И вот я в увековеченной героями Хамфри Богарта и Ингрид Бергман в одноименном фильме Касабланке, отчетливо понимая, что моя одно время навязчивая, словно галлюцинация, мечта начинает сбываться. Меня встречают — пустячок, но приятно. У встречающих старенький, но вполне сносный 190-й «мерседес», они не очень четко, но вполне понятно говорят по-французски и сильно удивляются, что я говорю на этом языке лучше — без акцента и почти без ошибок. Из-за этого сразу же следуют расспросы, а после окончательной «утряски» программы пребывания в городе настроение гидов достигает своего апогея — есть на чем заработать! Дорога от аэропорта до города длинная, минут сорок быстрой езды. Бросив чемоданы в номере, я тут же совершаю ознакомительную прогулку, а вечером ужинаю в тихом ресторане уютной и очень спокойной четырехзвездочной гостиницы. Выбор падает на рагу из ягненка, разумеется, североафриканского, подаваемого шипящим в керамическом тажине, крышка которого по форме напоминает традиционный монгольский головной убор, большую тарелку овощного салата, местное красное вино и кофе. Рагу полностью вписывается в изречение «люблю повеселиться, особенно поесть». Вино напротив — кислое и часа через два дает знать о том, что норма кислоты в вашем организме избыточна. Такой же «эффект» испытываешь и от местного пива Flag. Так что лучше пить «Хейнекен», пастис или виски. Хорошую водку найти трудно. Исключение составляет местная из инжира. Остальная, как правило, жалкая европейская подделка с русским названием, и если охота пуще неволи, то лучше привезти несколько бутылок с собой. Главные пивоманы — немцы — в Марокко все равно пьют этот самый Flag, потому что он на пятьдесят центов дешевле. Чтобы долго не мучиться и побыстрее «нажраться», они смешивают его с крепкими напитками, а те, в свою очередь, с легкими безалкогольными, но обязательно содержащими газы. Также они не пользуются хорошо оборудованными огороженными пляжами с лежаками, туалетами, душем, бильярдом, барами и ресторанами, ведь за вход на них надо платить.

Утро следующего дня начинается с осмотра самой главной достопримечательности — мечети Хасана II, чей минарет возвышается над городом на 200-метровой высоте. Вторая в мире после мечети в Мекке по величине, она одновременно обращена к Атлантическому океану, в который специально для ее строительства засыпались бетон и грунт, и на Запад Медины, так в арабских странах называют старую часть города, тем самым выделяя ее среди районов, построенных европейцами. Мечеть поражает своим размахом — в ней могут молиться 25 тысяч человек одновременно, и еще 80 тысяч помещаются на наружных эспланадах — и внутренней отделкой из итальянского мрамора. На потолках огромные люстры из стекла, изготовленного в Мурано. Значимых исторических памятников в Касабланке нет. Касабланка — недавно построенный город. В середине XIX века Касабланка была просто деревней, населенной 700 жителями. Теперь же здесь живут 10% всех марокканцев (примерно 5 миллионов человек). И мечеть также является современным архитектурным произведением, предвосхищающим будущее города и трансформирующим урбанистический пейзаж.

Я прошу сопровождающих отвезти меня к маленькому островку в океане, на который можно попасть, только ступая по торчащим из воды камням, и где в выдолбленных в известняковой породе комнатах-кельях с занавесками вместо дверей живут прокаженные и, как поговаривают, абсолютно здоровые люди, у которых большие проблемы с законом. Со словами «извините, месье, но я подожду вас здесь» мой сопровождающий остается на набережной. Но, видимо, затем, преодолев страх и брезгливость, он появляется у крохотной лавчужки с продуктами, стоящей прямо при входе в лепрозорий. Местные обитатели, здороваясь, протягивают мне руки. Внутренне концентрируясь, я отвечаю рукопожатиями, но вежливо отказываюсь разделить с ними трапезу, говоря, что совершенно не голоден…

Затем наш путь лежит в самый бедный район Касабланки, где мне без моего провожатого ходить более опасно, нежели на островке. Вот люди, живущие в коробках из-под телевизоров. Вот ползущий на четырех точках прокаженный; его расплющенные руки больше похожи на ласты, но передвигается он с завидной скоростью. Вот карточные кидалы, готовые забить ногами свою жертву, усомнившуюся в «правильной» сдаче. Вот сумасшедший, танцующий посреди запруженной автомобилями улицы. Да и сами автомобили движутся как сумасшедшие, без малейшей попытки соблюдать какие-либо правила. Сумасшедший пытается регулировать движение, вместо свистка использует кулаки и угрожающие жесты. А вот…

Чтобы сменить впечатления, шофер Абдулла везет меня сначала просто по городу. Мы начинаем знакомство уже с другой Касабланкой, с ее «сердцем» — площадью Мохаммеда V, образующей административный центр этого одного из крупнейших африканских, а не только марокканских городов. Банки, офисы компаний и корпораций — по всему чувствуется, что это экономическая столица страны и наиболее важный деловой город континента. Затем мы выходим из машины и идем по пешеходной и очень оживленной улице Мулая Абдаллы. Отдыхаем в прохладе пальмовой рощи парка Лиги арабских государств, слоняемся на многочисленных рынках района Хабус, обедаем в хорошем ресторане, где трапеза на двоих, да такая, что долго перечислять, обходится всего в 40 долларов вместе с хорошими чаевыми, и затем едем в самый богатый район, где среди пышной зелени и благоухающих цветов расположены частные дома. Двух- или трехэтажную виллу можно купить в пределах 100 тысяч американских долларов.

Я сделал паузу и задумался…

— Я все поняла, звучит неплохо, многое мне и самой интересно, но я больше не позволю тебе лазить по всяким злачным местам, — заполнила ее Муна, строго посмотрев в мою сторону. Далее тоном, не терпящим возражений, Муна добавила: — Завтра в Марракеш поеду вместе с тобой. К тому же у меня там дом, будет где спокойно передохнуть.

«Красный город»

От Агадира до Марракеша ровно 273 километра и очень красивая, с чисто африканским пейзажем дорога. Поначалу, чтобы добраться до города, расположенного в оазисе у отрогов Высокого Атласа и однажды имевшего привилегию назвать своим именем целую страну, я хотел было взять машину, но затем, вспомнив о движении в Касабланке, не рискнул. В общем, поездка на автобусе в этом случае будет самой подходящей. Еще в Агадире мы с Муной присоединились к группе туристов, а когда приехали в Марракеш, то гид сразу же, еще до выхода в город, предупредил о том, чтобы кошельки спрятали подальше, а фото- и кинокамеры держали в руках покрепче.

Символ основанного в 1070 году Марракеша — мечеть Кутубия с 77-метровым минаретом. На венчающем его куполе друг на друге громоздятся три медных, покрытых золотом шара. От основания самого большого, имеющего в диаметре два метра, к конструкции, ассоциируемой не иначе как с виселицей, протянуты толстые веревки. Я многозначительно посмотрел на них, но спрашивать насчет того, вывешивался ли кто-нибудь провялиться при всеобщем обозрении или нет, не стал. В конце концов, я и сам мог ошибаться в своих предположениях.

Знакомство же с самим называемым из-за цвета его домов не иначе как «красным городом» обычно начинают с Баб-Агнау, самых знаменитых, сохранившихся с 1150 года ворот. Затем показывают расположившийся на восьми гектарах «сияющий» дворец Бахия, строительство которого было завершено только в самом начале прошлого века.

Мы с Муной долго блуждали по последовательно переходящим одно в другое изящно отделанным помещениям, окруженным риадами — квадратными внутренними двориками с деревьями и цветами. В тени этих домашних оазисов чувствуешь себя свободно и легко и можно часами сидеть за столом, пить зеленый чай с мятой и слушать пение птиц.

Второй дворец, который стоит посмотреть, — это Эль-Бади, памятник архитектуры XVI века. Есть еще одно любопытное место — Менара, пышный парк из оливковых деревьев с бассейном 200 на 150 метров, отражающим в своей спокойной воде стоящий прямо на его краю павильон с пирамидальной крышей из зеленой черепицы. Ну и, конечно, только ради любопытства или же в силу большой любви к высокой французской моде можно отыскать построенный чисто в марокканском стиле «скромный» синенький домик Ив Сен-Лорана.

Всем приезжающим обязательно показывают местный рынок, где без специального провожатого просто не пройти. Помимо предметов всевозможных народных промыслов и всякой снеди, «какофония» запахов такова, что у меня сразу же задышал застуженный кондиционером нос, чего накануне я безуспешно пытался добиться при помощи всем известной вьетнамской «Звездочки». Специальный провожатый просто тащится по этому рыночному лабиринту в роли большой слепленной из жевательной резинки горошины, время от времени сильно усохшими на африканском ветру губами что-то бубнит себе под нос, якобы обращаясь к покорно следующему за ним народу, и синхронно с этим взмахивает руками, указывая на ряды с товарами. На выходе он настойчиво требует бакшиш и злится, если ему кажется, что его «экскурсия» оценена не по достоинству.

С рынка дорога сразу приводит к площади Джаама-эль-Фна. В тот самый момент, когда я вынес свое тело на ее серый асфальт, солнце жарило так немилосердно, что было такое впечатление, как будто бы к оголенным частям тела с разных сторон приставили раскаленные сковородки. Мгновенно захотелось пить. Словно угадав внезапно появившееся желание, мне навстречу степенно двигались два водоноши в красных халатах. Подобно миражу, бурдюки и гирлянды натертых до золотого сияния латунных чашек теряли свои очертания в мареве горячего воздуха. Обрамленные черной бахромой широкополые шляпы мерно покачивались в такт неторопливым шагам. В перекинутых через плечи, обшитых старинными монетами кожаных сумках позвякивала выручка. Водоноша наклонил бурдюк: из крана полилась… холодная вода. Заметив мое удивление, он ткнул пальцем в толстую пористую кожу бурдюка и попытался объяснить, что вода испаряется. После оплаты воды и данного знания его спутник, хитро прищурившись, кивает головой в сторону лоточников, торгующих миндалем, лукумом и жареной саранчой. Ближе к вечеру, когда заканчивается рабочий день, к лоточникам присоединяются местные повара, колдующие над вонючими бульонами из требухи, которыми с удовольствием до обильного пота насыщаются ремесленники. На второе могут запросто сгодиться посыпанные заатаром и политые чесночной водой вареные виноградные улитки или шкварчащие в масле по соседству баклажаны.

И вот, когда зажигаются освещающие апельсиновые Гималаи бесчисленные бензиновые лампы, постоянно царящее на площади оживление достигает своего пароксизма. Появляются рассказчики баек, укротители змей, впадающие в транс негры гнауа из таинственной секты акробатов, музыканты, дрессировщики обезьян, глотатели шпаг, пожиратели огня, дергальщики зубов… Слегка подустав и пытаясь наконец избавиться от ежеминутных домоганий лжегидов, псевдоохранников и прочих оборванцев, мы с Муной присели на террасе одного из окружающих площадь кафе, откуда вполне можно было наблюдать за происходящим. Сидящие рядом арабы тут же задавили на нас косяка. Не обращая на них никакого внимания, попивая крепкий кофе и покуривая сигареты, мы смотрели на укрытую плотным покрывалом молодую женщину, выделывавшую руками замысловатые и вместе с тем вполне «читаемые» движения.

— Это танец рук, — пояснила мне Муна. — За сотни лет мусульманских запретов женщины научились показывать жестами абсолютно все.

Мимо нас пробежал мальчик лет восьми с веточками конопли в руках. Через минуту безостановочно произносимые неокрепшим голоском слова «купите, недорого» в очередной раз разнеслись где-то по другую сторону кафе, а затем растворились в звуках зурны и таблы.

Coda

После Марракеша хорошо отправиться в Иммузер, где высоко в горах удивительные водопады, вместо такси ослики и тихая гостиница с бассейном для тех, кто предпочитает уединение в райских уголках. Еще можно и нужно бы поехать в Танжер, Рабат, Шефшауен, Эссауйру, Тафраут, Тетуан, Сафи, Эль-Джадиду да еще много куда, только моего времени для этого явно не хватает.

— Если у тебя остались лишние деньги, ты можешь их отдать мне, — как бы между прочим говорит Муна, аккуратно укладывая мои вещи в чемоданы.

Я протянул ей несколько купюр.

Она прижала их к груди, ее глаза заблестели.

— Не забудь прислать фотографии, — с нарочитой серьезностью тут же говорит она, вроде бы уже забыв о том, что в самое ближайшее время она сама собирается в Москву.

Я молча киваю головой и спешу к белому «рено», в багажник которого носильщик уже уложил мою поклажу.

В самолете я все еще ощущал вкус ее губ. Одетый в форменную рубашку переводчика Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве (1985!) сосед по креслу толкает меня в бок:

— Пить будешь?

Мы наливаем в пластмассовые стаканы «по два пальца». Сосед — российский морской офицер, служащий «голубой каской» в пустыне на границе Марокко и Западной Сахары. Он рассказывает мне про «мирный» марш «пальмовых ветвей», завершивший длительный период притязаний на территорию, где, по нашим понятиям, были только песок да ветер, о том, откуда у марокканских полковников большие деньги, как осваивается земелька и многое другое. За разговорами мы выпиваем с ним по одной… литровой бутылке Red Label и Jack Daniels, пива, а после посадки на Мальте и встречи в салоне самолета с нашими возвращающимися из Италии девчонками еще и местного винишка. И в тот момент я уже не могу определить для себя, буду ли я вообще что-нибудь писать о Марокко. Но то была лишь минутная слабость…

1996

Рядом с Арафатом