Бесплатный фрагмент - Тотон из Одинсбурга

Тотон из Одинсбурга

Посвящается Семену и его удивительным родителям — Оксане и Юре

Шестьдесят пять глав до битвы с пустотой

Солнце в то утро встало чуть пораньше, но этого никто не заметил. Поэтому солнце, пока его никто не видит, принялось за работу.

Пробежалось лучами по улицам города, чтобы просушить вчерашние лужи. Заглянуло в окошки магазинов, булочных, парикмахерских и убедилось, что все прибрано и расставлено по своим местам.

Подогрело воду в фонтане. Дети всё равно полезут купаться, так хоть не подхватят насморк.

Немного подзадержалось на главной площади, подкоптило оставленные на ночь киоски с попкорном, чтобы аромат жареной кукурузы разлетелся по городу еще до начала торжества.

Наспех вылило остатки тепла на зеленую травку, чтобы та выглядела еще сочнее.

Солнце знало — сегодня в городе будет большой Праздник Равносчастия, а значит, все будут отдыхать.

И только оно собралось взлететь вверх, чтобы зацепиться за свою ось и потом по удобной, накатанной дороге не спеша катиться в ночь, как споткнулось о нечто необычное.

Окно старой башни, где жил Од, было открыто.

Это только кажется неважной деталью, но у солнца хороший нюх на такие дела. Ведь если окно было закрыто все то время, что простояла на окраине города старая башня, а сегодня его ставни вдруг оказались открытыми — это заслуживает как минимум любопытства.

И солнце бросилось туда. Влетело через окно в крохотную комнатку наверху башни, ничего интересного не обнаружило. Хотело было постучаться в двери, но они неожиданно распахнулись и из башни вышел Од. Солнце не видело его уже несколько месяцев, а такая разлука никому не идет на пользу.

Это был невысокого роста старик, такой худой и сухой, словно сплетенный из веревочек. С последней их встречи он стал еще меньше, прозрачнее, заковыристее. На голове была охапка лихо закрученных в пружинки седых волос. Поверх старой бесцветной одежды были намотаны шарфы, на спине висело сразу несколько рюкзаков. Солнце даже прыснуло со смеху, когда разглядело его. Но Од приветливо помахал ему рукой и неожиданно бодро, почти вприпрыжку, зашагал в город.

Шестьдесят четыре главы до битвы с пустотой

Как раз в то время, когда солнце провожало Ода в город, проснулись Тон и Тона. Они, конечно, не видели ни открытого окна башни, ни чудного старика, зато видели часы, которые висели на их стене.

– Восемь! — крикнул Тон и выскочил из кровати так быстро, что одеяло с подушкой даже не успели ничего сообразить и затянуть его обратно, как они это делали в дни, когда надо собираться в школу. Сегодня школы были закрыты, но городской праздник обещал столько интересного, что у подушки с одеялом просто не было шанса хоть на минуту задержать мальчика в кровати.

– Я первая! — тут же взлетело одеяло со второй кровати и показалось заспанное лицо девочки. Она подпрыгнула вслед за братом, чтобы как можно скорее умыться, одеться и побежать на праздник.

Они наперегонки ринулись в ванную комнату, толкаясь, устроились у умывальника, и пока чистили зубы, зеркало с удовольствием разглядывало их.

«Красивые у нас дети», — думало зеркало, любуясь их одинаково гладкими ровными волосами цвета мокрого песка, что у Тона были аккуратно подстрижены в ту единственную прическу, которую полагалось иметь мальчикам в Одинсбурге, с челкой на бок, а у Тоны — в четкое гладкое каре, тоже согласно местным правилам.

Носы у детей были одинаковые, чуть вздернутые, в россыпи мелких конопушек. У обоих не хватало по два молочных зуба — выпадали зубы у детей, родившихся в один год, в одно и то же время, которое в народе прозвали «неделей зубопада». Глаза были карие, с золотыми искорками, брови над ними ровные, будто нарисованные. Дети были одинакового роста, худощавые, с острыми локтями и коленками.

Тон и Тона быстро почистили зубы (некачественно, как сказал бы любой родитель, который желает своим детям самого лучшего), но сегодня был особенный день, поэтому родители чистку зубов не контролировали. Скинули пижамы, наспех надели костюмы, что выдавались им только по случаю уличных гуляний. На обоих детях были бледно-синего цвета рубашки, сверху на которые были накинуты пиджаки, тоже синие, но поярче. Завершали наряды синие штаны у Тона и синяя юбка по колено у Тоны. Синие носки, синие ботинки — дети быстро завязали шнурки и выскочили из комнаты.

Побежали в столовую, стараясь не шуметь, потому что их младший брат, которому скоро должен был исполниться годик, еще спал. Его же не будили в школу и, вероятно, не стали бы будить и сегодня — так думали дети, но они ошибались.

Маленький Тотон уже сидел в своем стульчике на кухне и внимательно рассматривал новую синюю скатерть, которой был накрыт стол.

Мама готовила на завтрак блины, которые в честь праздника разрешалось съесть с шоколадной пастой. И сам факт того, что сегодня нет школы, зато есть шоколадная паста, превращал этот день в волшебный! Настроение было таким радостным, что дети даже забыли подраться за первый блинчик, а дружно поделили его на две части. А когда все блины были съедены, они подбежали поцеловать маму и уже на ходу договорились встретиться с родителями и маленьким Тотоном у крайнего киоска на главной площади через час.

– И не опаздывайте! Сами знаете, потом уже до вечера нас найти не сможете! — крикнула мама им вдогонку.

Шестьдесят три главы до битвы с пустотой

А праздник тем временем уже вовсю гулял по улицам.

Синие воздушные шары украшали фонарные столбы, перила лестниц, ограды мостов, окна домов. Машины замерли на парковках, словно впали в спячку, отчего город стал казаться еще больше и просторнее. Отовсюду доносилась музыка — одна и та же мелодия, что служила гимном Равносчастия, перетекала от одного дома к другому, разливалась по перекресткам, кружилась на площадях, стучалась в окна. Жители Одинсбурга улыбались любимой песне, открывали ей двери и она подхватывала их, будто не желая сидеть дома, и вытаскивала наружу.

Скоро все улицы города были наполнены его жителями — счастливыми и веселыми, всеми до одного одетыми в праздничные синие костюмы. Они шли стройными рядами, не толкаясь и не обгоняя друг друга, так что с высоты центральной часовни показалось бы, будто это вовсе не люди идут на площадь, а синие волны реки стекаются в центр города.

Тон и Тона только выскочили из дома, как тут же попали в эту волну, влились в ровный ряд и зашагали вместе со всеми. Справа, слева, впереди и позади них шагали такие же ребята, как они: в синих костюмах, с карими глазами в золотых искринках, с ровными волосами цвета мокрого песка, причесанными на один и тот же лад. Все дети, да и взрослые, в этом городе были абсолютно одинаковые. Отличал их только рост: младенцы казались крошечной копией шагающих мальчиков и девочек, а те, в свою очередь, ничем, кроме пары-тройки десятков сантиметров, не отличались от взрослых.

Они шли мимо одинаковых белых домов с синими черепичными крышами, будто отражающихся в зеркале, мимо одинаковых деревьев, настолько похожих друг на друга, словно даже количество листиков у них совпадало (скорее всего, так и было, но никому и в голову не приходило это проверить). Люди одновременно ускоряли шаг, когда проходили мимо одинаковых зданий больницы, полиции, пожарной, мэрии — все уже настроились на длинный выходной и не хотели задерживаться в рабочих кварталах.

Горожане дружно спускались по ступенькам, что вели к главной городской площади. Там уже вовсю началось гуляние. Маленькие симпатичные деревянные киоски выставили лотки с угощениями — горы попкорна, мармелада, жареных орешков, щедро обвалянных в сахарной пудре и какао, свежие булочки с корицей и маком, разноцветное мороженое в хрустящих вафельных рожках, трубочки с шоколадным кремом. Все было таким аппетитным и ароматным, что как только люди чувствовали сочную смесь этих запахов, их стройные ряды тут же рассыпались.

Но не только за угощения и лакомства любили жители Одинсбурга свой главный городской Праздник Равносчастия. В этот день повсюду устраивались танцы, игры, конкурсы, в которых участвовали все — и взрослые, и дети. Шум стоял невероятный! Смех, крики, песни, разговоры — все смешалось, и было в этом столько праздничного настроения, что если бы пчелы собирали не пыльцу с цветков, а веселье с этой толпы горожан в синих костюмах, то мед из него вышел бы самый вкусный в мире!

А все потому, что это был единственный день в году, когда жители Одинсбурга могли чувствовать радость.

Шестьдесят две главы до битвы с пустотой

Тон и Тона сновали между киосками с такой скоростью, что скоро не осталось ни одного лотка с угощением, который бы они не изучили. Есть они больше не могли, признаться честно, даже смотреть на сладости не хотелось, но они должны были убедиться, что попробовали все.

Выпив воды из маленьких фонтанчиков, что били прямо из стен дома, а после превращались в ручейки и стекались в большой фонтан у центральной часовни, дети наконец посмотрели на огромные городские часы. Они опаздывали на встречу с родителями уже на десять минут. Дети попробовали было бежать, да только с набитыми животами это было сделать непросто, поэтому пришлось им, тяжело вздыхая, медленно идти в сторону крайнего киоска.

Там тоже вовсю шумел праздник. Люди веселились, танцевали, что-то ели и пили, и конечно, праздничное настроение, такое заразительное, как ветрянка в учебное время, коснулось всех, в том числе и родителей ребят.

Мама и папа стояли у крайнего киоска в кругу других родителей, смеялись, обнимались, и было видно, что им очень хорошо там, среди взрослых людей, без детей. Коляска с маленьким спящим Тотоном стояла чуть дальше, в тени дома из белого кирпича с синей черепицей. Запыхавшиеся Тон и Тона не вызвали у своих родителей особого интереса — они наскоро обнялись и поцеловались, а потом взрослые скомандовали, что дети должны приглядеть за маленьким Тотоном, пока родители пойдут прогуляться по площади.

В другой день дети бы попробовали улизнуть от скучного задания, но сегодня в их животах было столько сладкого, что перспектива спокойно посидеть в тени и не шевелиться показалась даже заманчивой.

Они уселись прямо на дорожную плитку, облокотились на прохладную стену дома и незаметно для самих себя задремали.

Когда твой живот переваривает пять булок, три бумажных стакана попкорна и еще десяток конфет, ты спишь не просто крепко. Ты спишь так, будто сахар из съеденных сладостей залепил тебе уши, нос, глаза — тебя не разбудят ни громкая музыка, ни крики сотен людей, ни взрывы хлопушек и петард.

По крайней мере, Тон и Тона спали именно так. Их головы во сне склонились набок и уперлись друг в друга, видимо, поэтому сон так и не разобрался, кому именно из них присниться, и приснился сразу обоим.

Шестьдесят одна глава до битвы с пустотой

Сначала открыла глаза Тона. Ее шея затекла, поэтому она подняла голову. В тот же момент голова брата, лишившись опоры, резко дернулась вниз, и Тон тоже проснулся.

Родителей рядом не было, но ребята даже не думали испугаться. Праздник был в самом разгаре и, конечно, мама с папой сейчас веселятся, они же тоже люди, хоть и взрослые.

Вокруг по-прежнему было много народу, стоял шум и гам, правда, сейчас детям казалось, что он немного затих и раздается как будто со стороны.

И в тот самый момент, когда Тона хотела было ткнуть брата в бок за то, что он снова наваливается на нее, а Тон хотел ущипнуть сестру за плечо, потому что она толкается, они вдруг одновременно спросили: «А где коляска?».

Коляски, в которой спал маленький Тотон, не было.

На ее месте лежал бумажный кулек, похожий на те, в которые заворачивают жареные орешки в сахарной пудре и какао, что продаются на площади, только гораздо больше.

Дети встали, потирая затекшие ноги, и подобрали кулек. Внутри оказалось несколько странных вещей: зажигалка, очки с толстенными линзами, небольшой вантуз, очень похожий на тот, что стоял у ребят в ванной под раковиной, монета из темного металла, деревянный молоточек, гладкий камень оранжевого цвета, наручные часы с непонятным циферблатом, липкий скотч и бутылка с какой-то жидкостью.

– Ерунда какая-то, — пробурчал Тон и стал оглядываться по сторонам.

– Наверное, родители вернулись, увидели, что мы спим, забрали Тотона и пошли с ним гулять, — неуверенно сказала Тона. Сама мысль о том, что родители оставили бы их спящими на улице, прямо на тротуаре, казалась нелепой. Они бы не только разбудили, но еще и отругали как следует. Но так как другой версии не было, брат и сестра тут же решили, что надо найти родителей.

И только они собрались уходить, как вдруг заметили небольшой рисунок на стене, в том месте, где стояла коляска. Возможно, он был там и раньше, но одна деталь в нем заставила детей задержаться.

На стене было нарисована стрела, указывающая вверх, а над ней то ли облако, то ли просто овал, внутри которого стояли буквы и цифры: ТТН-3-3. И это сразу бросилось детям в глаза — комбинация была слишком знакомая, чтобы ее не заметить.

ТТН-3-3 — это был код имени их младшего брата Тотона.

Шестьдесят глав до битвы с пустотой

В Одинсбурге — городе одинаковых людей — существовала своя система кодирования, которая помогала разбираться, кто есть кто. Разрабатывал ее Центр Порядка и Контроля, но так было не всегда.

Возможно, конечно, это была одна из городских легенд, которыми богат каждый город, но люди поговаривали, что в момент его основания жители были обычными людьми, то есть совершенно разными. С разной формы ушами и носами, с рыжими, каштановыми, пшеничными волосами, высокими и не очень, пухленькими и худенькими — словом, разными.

Не было тогда еще ни одинаковых белых домов с синей черепицей, ни Праздника Равносчастия, ни следующего через полгода за ним Дня Печальных Мыслей.

Люди жили, влюблялись, дружили, ругались и спорили — до тех пор, пока однажды не случилось Обнуление. Про причины Обнуления ходили разные слухи. Но в основном люди считали, что Земля сама поняла, что ни к чему хорошему эмоции и чувства не приведут. И решила убрать их, а заодно и войны, революции и прочие неприятные вещи, которые случаются, когда одни люди думают, что они лучше других.

После Обнуления все стали одинаковыми, никто не выделялся, не хотел большего, не страдал от неразделенной любви. Жизнь стала настолько ровная и беззаботная, что люди быстро забыли, каково это — жить и что-то чувствовать.

Вспоминали только дважды в год — на Празднике Равносчастия и в День Печальных Мыслей. И насколько весело, празднично, дружно было на Празднике Равносчастия, настолько же одиноко, тоскливо и уныло было в День Печальных Мыслей.

В этот день все просыпались грустными и встревоженными. Слонялись по городу и не находили себе места. Толкались, ругались, обижали друг друга и сами плакали. От тоски и одиночества многие уже к вечеру лежали с температурой. Все горькие мысли, что целый год не беспокоили, теперь прорывались со страшной силой. Поэтому, с трудом засыпая, люди облегченно вздыхали — завтра наступит новый день и в нем не будет страха, печали и тоски. А проснувшись, и вовсе забывали, как плохо было вчера. Так и жили — ровно и без переживаний — до следующего Дня Печальных Мыслей.

Сразу после Обнуления Центр Порядка и Контроля придумал кодирование. Каждый человек получал свой код, который указывал, к какой семье он принадлежит и какое место в ней занимает.

ТТН-3-3 — означал, что ребенок родился у Тота и Ноны и был третьим в третьем поколении.

Система кодирования работала четко и без сбоев. Никто не терялся, каждый житель Одинсбурга сразу после рождения получал что-то вроде татуировки со своим кодом на шее, сбоку под ухом, там, где у девочек заканчивается каре. Татуировка больше напоминала родимое пятно, правда, в виде четких линий. Синяя с чуть красноватым отливом — она была очень хорошо заметна. Вскоре люди настолько привыкли сначала смотреть на шею, а потом уже здороваться, что это стало местным ритуалом. При встрече горожане делали быстрое движение головой, чтобы увидеть код на шее, а потом так же быстро отводили голову обратно. Это означало «здравствуй» и служило началом любого разговора.

Чтобы найти родителей в день главного городского Праздника Равносчастия, детям предстояло осмотреть сотни шей. Может быть, именно поэтому они все еще не побежали на поиски, а разглядывали стену со странным рисунком.

Пятьдесят девять глав до битвы с пустотой

– Где-то я уже видела эту стрелу, — задумчиво сказала Тона. — На какой-то картинке, помню даже, что она была разноцветная, я еще удивилась, ведь все остальное было черно-белым.

– Черно-белая? — переспросил Тон. — Газета, что ли?

– Точно! Газета! Папина газета, которую он по понедельникам читает! Она лежала на столе, и я, пока завтракала, от скуки рассматривала объявления. И мне в глаза бросилась цветная картинка, единственная на всю газету. А когда папа принес газету в следующий раз, эта картинка стояла на том же месте.

– А что еще на ней было, помнишь? Ну, там, телефон, электронная почта…

– Не помню, — грустно вздохнула Тона. — Была только вот эта стрела, разукрашенная серым цветом, голубое облако над ней, что-то коричневое внизу и по бокам все зеленое. Может, еще что-то и написано было, но я внимания не обратила.

– А я всегда говорил, что ты балда. Память тебе для чего? Коды мальчишек с класса запоминать, чтобы потом записочки писать? Нет бы запомнить, что было в том объявлении!

– Сам ты балда! Я хотя бы вспомнила, где видела, а от тебя вообще никакого толку! Брат пропал, а ты стоишь тут, умничаешь. Сейчас родители вернутся, влетит тебе, а я даже не заступлюсь!

– Если и влетит, то обоим, не беспокойся. Но родителей лучше всё-таки найти, чего тут стоять, стену рассматривать. Бери этот кулек и пошли искать.

– А чего это я его тащить должна? Тебе надо, ты и тащи. Умник нашелся…

Так, ругаясь и то и дело передавая кулек друг другу, Тон и Тона отправились на поиски родителей.

Найти их было бесконечно сложно. Сотни одинаковых людей разного роста перемещались вокруг с бешеной скоростью. Этого и опасались дети — стоило им рассмотреть чью-то шею и убедиться, что это не их мама или папа, как налетала новая толпа. Все тут же смешивались, как хлопья попкорна, высыпанные на землю, и приходилось все начинать сначала.

Быстро устав от этого бесполезного занятия, дети печально побрели в сторону дома. Ругаться им уже надоело. Но на выходе с главной площади взгляд Тоны вдруг зацепился за прилавок с кульками орешков.

– Смотри! — дернула она за рукав брата и быстро подскочила к прилавку. — Орешки! Да не эти, вооон те, видишь?? — громко зашептала Тона, указывая пальцем куда-то вбок.

Тон сразу все понял. Орешки были упакованы в газетные кульки, которые крутят продавцы перед праздником, чтобы насыпать в них сладости. Все кульки были одинаковые, черно-белые, и только один, тот, на который тыкала пальцем Тона, был разноцветный.

Пятьдесят восемь глав до битвы с пустотой

Продавец сидел глубоко внутри прилавка и его совсем не было видно. Пришлось звать.

– Эй, есть кто-нибудь? Мы хотим орешки! — дети попытались перекричать уличный шум.

– Есть, есть, — ответил чей-то голос, тихий и печальный. И спустя мгновение дети увидели лицо продавца.

– Что с вами? — воскликнула Тона. — Вы плачете? Сегодня же не День Печальных Мыслей, а Праздник Равносчастия! Все должны радоваться и веселиться!

– Знаю, знаю, — сказал продавец, чье лицо ничем не отличалось от папиного или соседского, или даже лица Тона, будь он на пару десятков лет старше. Обычное мужское лицо — только заплаканное. Что делало его очень необычным.

– Но я не могу сегодня веселиться.

– Почему? Что случилось? — тут же спросила Тона. Она была очень чуткая девочка и даже несмотря на то, что жители Одинсбурга практически весь год ничего не чувствовали, внутри Тона всегда ощущала какое-то волнение. Она не могла понять, чего ей волноваться, ведь жизнь была ровная, замечательная, но и отделаться от этого прилипчивого, как жвачка, чувства не могла. Сейчас она ощущала его особенно сильно.

– Понимаете, полгода назад умерла моя жена, мой самый близкий и любимый человек… — начал говорить продавец, но Тон его тут же перебил.

– Так чего вы расстраиваетесь? — воскликнул он. — Вы же знаете, смерть — это еще одно Обнуление, после которого человек просто переходит в новое тело и продолжает жить! Нам в школе рассказывали! Ваша жена уже несколько месяцев как живет себе спокойно в теле какого-то младенца. Ест, спит, писает и какает, как наш Тотон, — захихикал Тон над своей, как ему показалось, удачной шуткой.

– Какой же ты дурак! — грозно замахнулась на него кулаком Тона.

А продавец сказал:

— Я все это знаю. Только вот… — он замолчал, и было видно, как ему сложно подобрать слова. — Только вот я очень скучаю по ней. Она часто спорила со мной, иногда мы даже ругались, но все остальное время нам было так хорошо вместе. Мы нашли друг в друге десяток тайных отличий, благодаря которым уже никогда не заглядывали на шеи остальным — мы узнавали друг друга даже без кода. И сейчас мне очень грустно без нее.

– Но ведь грустить надо в День Печальных Мыслей! Дождитесь и грустите как следует, зачем сегодня-то? — спросил Тон.

– Когда я остался один, я сделал себе талисман памяти. Взял ее любимый камень, который она как-то подобрала на дороге и с тех пор твердила, что это талисман на удачу, приделал к нему цепочку и носил на груди. И всю свою боль и печаль хранил там. Это была память о нашем счастье. Я смотрел на него, вспоминал жену и мне было так легко на душе, что даже не хотелось плакать. А вчера вечером он пропал. Я все обыскал — но его нигде нет. И я не могу не плакать, слезы сами текут из моих глаз. Боюсь, мне не дождаться Дня Печальных Мыслей, кто-то еще заметит, что я все время плачу, и меня обнулят.

– Да, дела, — хмуро сказала Тона. — А может, вам повесить на цепочку какую-то другую вещицу?

– Все вещи я, как и полагается, сдал в Центр Порядка и Контроля. Остался только этот камень, потому что по нему никогда не скажешь, чей он был, мой или ее. Он был необыкновенно красивый — оранжевый, гладкий, отполированный до блеска…

– Оранжевый?! — в один голос воскликнули дети и тут же вытряхнули из найденного кулька все содержимое. — Как этот? — спросил Тон и протянул продавцу ровный оранжевый камень.

– Откуда? Как? Где вы его нашли? — продавец от счастья подпрыгнул. — Это он! Это совершенно точно он! В мире просто не может быть двух таких одинаковых камней!

– Мы нашли кулек со странными вещами в том месте, где пропал наш младший брат. И сейчас идем искать его и родителей. И нам нужны вот эти орешки, потому что они завернуты в газету, в которой.. Ох, долго объяснять, можно мы просто возьмем орешки? — торопясь, на одном дыхании выпалила Тона.

– Конечно, конечно! — продавец, кажется, уже и не слушал детей, он весь светился от счастья, держа в руках свой Талисман Памяти. — Берите любые, хоть все забирайте, разве мне может быть для вас что-то жалко?

Дети поняли, что разговор пора сворачивать, и взяли нужный кулек. Еще раз помахали продавцу, пожелали ему всего хорошего и побежали подальше от толпы, чтобы им никто не мешал.

А продавец остался стоять с талисманом памяти, улыбаясь своим мыслям. Отчего дети сделали вывод, что иногда в грусти человеку может быть лучше, чем без нее. Мысль была такая тонкая и странная, что они решили додумать ее попозже, а пока надо было искать родителей и Тотона.

Пятьдесят семь глав до битвы с пустотой

Дети завернули в первый попавшийся переулок и побежали по улице, оставляя позади городскую площадь с ее шумными веселыми обитателями.

Еще пару раз сворачивали, пока, наконец, не уперлись в тупик, и тут же сели на ступеньки чужого крыльца. Пересыпали орешки по карманам, разгладили смятый кусок газетной страницы и, прижавшись друг к другу головами, стали его рассматривать.

Память не подвела Тону. Это действительно был очень похожий рисунок. Та самая стрела, точно такой же овал над ней, внутри которого был вписан код Тотона. Вокруг все закрашено зеленым, под стрелой — коричневым. И все, больше ничего, никакой информации. Казалось бы, простая картинка, будто нарисованная школьником, который не хочет делать домашку по английскому, зато хочет рисовать.

Но что-то детям в ней не давало покоя. Они крутили картинку и так и этак, переворачивали вверх тормашками. И заметили странную вещь. Если разглядывать картинку на расстоянии, казалось, что все закрашено плотно и равномерно. Но стоило приблизить ее почти что к носу и посмотреть в упор — как вдруг цвета рассыпались на сотни мелких шрифтов и загогулинок. И было понятно, что неспроста они так тщательно прорисованы, что был в этом какой-то смысл. Но какой — неясно, потому что глаза от напряжения тут же начинали болеть и картинка снова сливалась.

– Я больше не могу, — вздохнула Тона и подняла голову. — Глаза устали.

– Я тоже, — ответил Тон. — Нужна лупа. Но где ее взять?

– А помнишь, когда мы с классом в поход ходили, мне мама лупу покупала? Она должна быть дома! — воскликнула воодушевленно Тона.

– Ээээ… нууу… давно хотел сказать, просто момента подходящего не было, я твою лупу поменял.. — смущенно сказал Тон.

– Поменял? Без разрешения? На что?

– Ты, главное, не кричи, а то нас заметят. На «вечную» жвачку…

– Это ту самую, которую ты потом оставил на спинке дивана и когда я села, она прилипла к моим волосам?

– Да, она. Помнишь, как долго я ее жевал?

– Я помню, как долго мама пыталась ее от моих волос отодрать! Но ничего не вышло и пришлось стричь! И я еще два месяца носила в школу неудобные очки и убирала волосы за уши, чтобы никто не видел, какое у меня кривое каре! Иначе папу бы оштрафовал Центр Порядка и Контроля, а все потому, что мой брат — болван! Знаешь, как неудобно ходить в очках, когда на самом деле у тебя хорошее зрение? — разозлилась Тона.

– Очки.. Очки! — воскликнул брат, не успев даже обидеться. — Вытряхивай наш кулек еще раз, там же были очки!

Тут и Тона забыла, что только что готова была треснуть брата кулаком по лбу, и быстро достала из найденного кулька очки с толстенными линзами. Тон хотел было их забрать, но она так грозно посмотрела на него, что он сдался.

– Ладно, ладно, надевай первая. И давай уже смотри быстрее!

Пятьдесят шесть глав до битвы с пустотой

Тона в этих странных очках выглядела нелепо, отчего Тон снова захихикал, но она не обратила на него внимания. Взяла газетный обрывок в руки и стала внимательно разглядывать.

– Ну, что видно? — от нетерпения Тон подпрыгивал на месте.

– Да подожди ты, пока непонятно ничего. Какие-то мутные палочки, стрелочки, кругляшки.. Ерунда какая-то.

– Дай я посмотрю!

– Нет, я еще не закончила! Не мешай!

Но Тону тоже хотелось взглянуть сквозь толстые линзы и он не мог усидеть на месте.

– Дай, кому говорят! — прикрикнул брат и потянул сестру за руку, в которой был зажат кусок газеты.

– Стой! Замри! Что-то вижу!

Как только картинка отодвинулась на небольшое расстояние, видно стало гораздо лучше. Будто бы очки сами настроили себе резкость и теперь каждый штрих выглядел четко и ровно.

Тона увидела, что все эти, казалось бы, бессмысленные разводы вдруг сложились в определенный узор. Повсюду проступили объемные буквы, будто она сидела не в обычных очках, а в 3D. Она еще немного отодвинула картинку от глаз и легко прочла два слова: старая башня.

– Старая башня! Это старая башня, как же мы сразу не догадались? Помнишь, та, что стоит в лесу за городом? Мы видели ее однажды издалека, когда ехали на озеро с родителями.

– Точно! Стрела на картинке — это старая башня. Под ней — земля, вокруг — лес. Надо только понять, что за овал над ней и причем тут Тотон.

– Но как нам это сделать?

– Конечно, сходить туда!

– Но папа тогда сказал, что Центр Порядка и Контроля не разрешает детям одним туда ходить. Если поймают — сам знаешь что будет.

– Я знаю одно: мама с папой очень расстроятся, если узнают, что мы потеряли Тотона. А расстраиваться до Дня Печальных Мыслей им нельзя. Поэтому ближайшие полгода им будет очень тяжело. Я не знаю, как ты, но я хочу решить это дело по-быстрому и тогда, возможно, никто не заметит, что Тотон вообще пропадал.

– Ты прав! Побежали скорее, чтобы успеть вернуться дотемна.

Пятьдесят пять глав до битвы с пустотой

Дети вскочили, быстро сложили разбросанные вещи обратно в кулек и побежали в сторону леса.

Старая башня была единственным сооружением, которое сохранилось после Обнуления. С тех пор перестроили все — и главную площадь, и центральную часовню, и дома. Только старая башня, что одиноко стояла в лесной глуши, казалось, уснула и пропустила большие перемены.

Гулять по лесу было запрещено — для этой цели в городе были специальные парки с одинаковыми деревьями и скамейками. Изредка люди проезжали мимо, когда ехали погулять на дальнее озеро. Туда разрешалось ездить только всей семьей и в определенные дни.

Когда дети попали в лес, стало понятно, что затея идти к башне пешком была так себе. Они шли-шли, но пейзаж вокруг оставался прежним — густые деревья, высокий кустарник, небо, что кусочками просвечивало сквозь верхушки деревьев, и тропинка.

Наконец дети выдохлись и сели прямо на тропинку передохнуть.

– Сколько нам еще идти? И куда? Вдруг эта тропинка ведет в другом направлении?

– А нам надо торопиться. Если родители вернутся и не найдут нас на месте, будут переживать.

– Интересно, сколько времени прошло?

– У нас нет часов. Хотя постой! В том кульке лежали какие-то часы, но они были странные. Я обратила внимание, что на них не было циферблата, только стрелки.

– Доставай. Попробуем разобраться.

Тона достала часы. Они стали их разглядывать. С виду они казались обычными, но стоило только присмотреться, как становилось понятно — часы шли в каком-то своем особенном ритме. Часовая стрелка скакала туда и обратно, минутная то разгонялась, то резко останавливалась.

– Ничего не понимаю. Времени по ним точно не узнаешь — но зачем они тогда?

– Давай посмотрим остальные вещи, вдруг найдем еще что-то.

Дети стали перебирать предметы, но идей, как их применить, в голову им так и не пришло. Тогда они сгрузили все в одну кучу и поэтому совершенно не заметили, как та странная монета из темного металла сама притянулась к часам и буквально прилипла к их обратной стороне.

И тут же стрелки стали крутиться в одном направлении и ритме — так быстро, что скоро их было уже не разглядеть. Они слились и превратились в пропеллер. А еще мгновение спустя и лес вокруг будто попал в круговорот: деревья, кусты, колючки — все завертелось с такой скоростью, что дети даже не поняли, что произошло.

А когда мир вокруг остановился, Тон и Тона с удивлением оглянулись по сторонам — каким-то образом они оказались прямо перед башней.

Башня была сделана из серых круглых камней, похожих на шарики из подшипников, что так любят отовсюду доставать и потом обязательно терять дети. Камни были отполированы до зеркального блеска так, что в них отражался мир вокруг. Дети впервые видели здание, настолько непохожее на типичные дома в Одинсбурге, и разглядывали башню как настоящее чудо.

Внизу башни была одна единственная дверь, наверху — такое же одинокое окно. Над окном начиналась крыша из черного камня в форме острия стрелы. Казалось, она разлеталась во все стороны, словно указывала направление — прямо в небо.

Как только дети подошли к башне, неожиданно начался дождь. На небе, чистом и ясном, вдруг появилась тяжелая серая туча. Она была неповоротливая и грузная, как будто ей самой было от себя тяжело. Поэтому она и опрокинулась таким сильным дождем на лес и башню — чтобы хоть немного себя разгрузить.

– Это овал! — воскликнул Тон. — Смотри, какая она ровная!

И правда, туча не потому выглядела странно, что была одна на голубом небе, а потому, что ее края, обычно рваные или взбитые, как сливки, были идеально ровные.

– Точно! Это знак, что мы пришли в нужное место! — ответила Тона, и сердце ее забилось быстро-быстро. — Но что нам делать дальше?

– Для начала найти где спрятаться от дождя. Не хочется мокнуть, а потом мерзнуть. Попробуем укрыться в башне?

– Давай!

Они осторожно подошли поближе, с трудом пробравшись сквозь заросшую жестким кустарником тропинку, и в растерянности застыли у двери. Робко постучались, потом еще раз и еще раз, но так и не дождавшись ответа, толкнули дверь — она легко открылась, словно только этого и ждала.

Пятьдесят четыре главы до битвы с пустотой

Внутри башни было тепло, темно и сухо. Дети шагнули внутрь — и дверь, которая только что так доброжелательно распахнулась перед ними, тут же закрылась.

– Стой! Ты чего? — от испуга Тон заговорил с дверью. Она, разумеется, молчала в ответ, потому что вещи умеют разговаривать только в сказках. Тон подергал за ручку, но бестолку. Дверь была плотно закрыта.

– Это ловушка! Что теперь с нами будет? — тут же заплакала Тона, потому что, признаться честно, волнение и переживания уже просто переполняли ее. Она помнила, как хорошо бывает в День Печальных Мыслей после доброй порции освежающих слез, и надеялась, что раз никто их не видит, можно тихонечко поплакать даже в такой праздник. Тем более, что праздник их явно был испорчен.

– Не реви, — коротко и строго сказал Тон. Ему и самому, если честно, очень хотелось плакать, а еще больше он мечтал оказаться дома, с мамой и папой, и братом Тотоном, и чтобы все происходящее оказалось сном. Но мокрый костюм и усталость были настолько отчетливыми, что шансов не было — это происходило на самом деле.

Они очутились в небольшой круглой комнатке, которая освещалась гирляндами, развешанными на стенах. Это напомнило детям старую мамину фотографию, доставшуюся ей от бабушки, которую она почему-то не сдала в Центр Порядка и Контроля после Обнуления.

На той фотографии была смешная и странная семья. Тон и Тона, которые никогда за всю свою жизнь не видели других людей, кроме жителей Одинсбурга, рассматривали ее с особым интересом. Все люди на ней были разными, непохожими друг на друга — оттого и казались детям нелепыми. Взять хотя бы мужчину и женщину, что стояли в обнимку. Женщина была гораздо ниже мужчины (дикость, конечно, в Одинсбурге мужчины и женщины были одинакового роста), пухленькая, с ямочками на щеках и с кудрявыми волосами. Мужчина, напротив, был высокий, худой и практически без волос. Этот факт вызывал у детей особый смех — человек без волос! Подумать только! Это как такое вообще возможно, чтобы у человека не было волос? И так как объяснения этому не было, дети стали думать, что и не люди на фото вовсе, а какие-то космические пришельцы.

Но еще на фото были трое детей. Двое мальчишек и одна девочка. Определить их возраст было сложно — внешность была слишком непривычна. Один мальчик очень походил на своего папу — был таким же высоким, худым, серьезным, правда, с волосами на голове. Другой, видимо, был гораздо меньше и на фото так широко улыбался, что скорее походил на свою веселую маму с ямочками на щечках. А девочка — самая маленькая из всех детей — была ее точной копией. С кучеряшками, вздернутым носиком и пухлыми ручками.

Семья выглядела счастливой, отчего детям казалось, будто сфотографировали их в Праздник Равносчастия — единственный день в году, когда можно как следует веселиться. Но одеты они были не в привычные нарядные синие костюмы, а в разную странную одежду. И самое удивительное было то, рядом с чем стояла вся семья.

Она стояла рядом с елкой! Да, с елкой, которая растет в лесу! Но эта странная семья затащила ее прямо в дом, поставила у стола и навешала на нее кучу всякой ерунды. Какие-то шары, игрушечные зайцы, блестки. А главное — на ней были гирлянды, точно такие же, что сейчас освещали стены Старой Башни.

Дети знали, где мама хранит эту фотографию, и часто рассматривали ее. Мама не разрешала им этого делать, но иногда, когда заставала их за этим занятием, не ругала, а садилась рядом и тоже с интересом смотрела, хотя за столько лет выучила наизусть каждую деталь.

– Это ваша бабушка, — шептала мама, указывая на крошечную девочку. — Такой она была до Обнуления. Такими все мы были до Обнуления. Разными, непохожими, странными.

– Мам, а хорошо же сейчас, да? — спрашивали каждый раз дети. — Мы не плачем, не совершаем глупостей. У нас точно не выпадут волосы, как у этого бедного дяди на фото. И ты точно не станешь такой пухленькой, даже если будешь каждый день есть свои пироги. Это же здорово, да, мам?

– Да, конечно, — задумчиво и как-то отстраненно кивала мама. — В любом случае, вам об этом думать не стоит. Это было так давно и никогда больше не повторится. Наш мир изменился, теперь все всегда в порядке.

И дети, конечно, были согласны с мамой, их жизнь им очень нравилась, она была простой, понятной и предсказуемой. Но вот только эта забавная семья и нелепая елка прямо посреди комнаты, и свет от десятка лампочек на фото были такими милыми, что прятать фотографию обратно в тайник детям каждый раз было все сложнее и сложнее.

Пятьдесят три главы до битвы с пустотой

Эти воспоминания, которые моментально всплыли в голове Тона и Тоны, были такими уютными, согревающими, что дети тут же успокоились. Каким-то внутренним чувством, что до Обнуления называли интуиция, а после совсем забыли, они поняли — тут безопасно. Не стали бы злодеи и разбойники украшать свою башню такими милыми фонариками.

Так как комната была совсем крошечная, а дверь позади них закрыта, то решили идти единственно возможным путем — по винтовой лестнице куда-то вверх. Дети пытались аккуратно наступать на ступеньки, чтобы они не скрипели, но это было невозможно. Старые, сухие, они издавали протяжные звуки, стоило их только коснуться.

Так, шаг за шагом, в полной тишине, прерывающейся только скрипом сухих досок, дети добрались до верхней площадки. Они осторожно вылезли через небольшой люк и оказались прямо под крышей башни.

Дети огляделись. Посреди комнаты стояла детская коляска, рядом — большой деревянный сундук, а по стенам — полки с какими-то стеклянными флаконами. Больше в комнате ничего не было. И только они собрались подойти к коляске, как вдруг снизу раздались какие-то звуки. Это снова заскрипели ступени, только теперь по ним поднимался кто-то другой.

Дети быстро переглянулись и одновременно бросились к сундуку — это было единственное место, где можно спрятаться, только бы он оказался открыт. Тон схватил крышку — она была тяжеленная, и с огромным усилием поднял ее. — Забирайся! — шепотом скомандовал он Тоне, и как только она оказалась в сундуке, залез сам и прикрыл крышку, оставив только пару сантиметров, чтобы видеть происходящее.

От страха дети дышали так громко, что Тона даже закрыла себе рот руками в надежде, что будет чуть-чуть потише.

Даже через небольшую щелку детям было видно, как из люка сначала показалась странная седая голова, а следом за ней и все тело. Читатель уже знаком с тем, кто сейчас поднимался на крышу башни, а вот Тон и Тона видели его впервые. Поэтому они сейчас с таким любопытством разглядывали неожиданного посетителя башни.

Сухой, как тростник, старичок бодро взобрался через люк и теперь подошел к полкам. Порылся в многочисленных карманах, что-то достал, куда-то высыпал и перемешал. Взял стеклянный флакон с полки, налил туда какую-то жидкость, взболтал и повернулся к единственному окну, чтобы как следует рассмотреть результат.

Во флаконе плескалась жидкость, которая удивительным образом меняла цвет. Сначала она была желтой, потом превратилась в розовую, вдруг забулькала голубыми пузырьками, а уже в следующее мгновение стала оранжевой.

Старик довольно улыбнулся и подошел к коляске. Маленький Тотон, судя по всему, спал, по крайней мере, он не заплакал со страха, когда старик наклонился к нему.

Дети видели, как старик поднес бутылочку к ребенку и наклонил ее. Жидкость из бутылочки медленно исчезала, отчего дети сделали вывод, что Тотон ее выпил.

Старик отодвинул руку с пустым флаконом и еще немного просто смотрел на ребенка. Потом, словно что-то вспомнив, спохватился, поставил флакон на полку и бодро, резко, по-спортивному побежал вниз по лестнице.

Пятьдесят две главы до битвы с пустотой

Когда звук шагов и скрипящих ступенек утих, дети услышали, как распахнулась и снова закрылась дверь. Тогда они открыли крышку сундука, выбрались из него и подбежали к окну. Стараясь сильно не высовываться, они увидели, как старик убегает по дороге прямо в лес.

Отдышавшись, они осторожно обошли коляску и заглянули в нее.

В коляске сидел их брат Тотон. Он не спал, его детское лицо выглядело озабоченным и серьезным. Да и все остальное тело было каким-то напряженным. Он сидел не как все дети, раскинувшись в сиденье, хлопая ладошками по игрушкам, которые вешают мамы на козырек колясок. Его ручки и ножки были неподвижны, спина — прямая, а сам он даже не шевелился.

– Эй, Тотон, привет, это мы! — тихо сказала Тона, осторожно тряся брата за плечо. Тотон даже не посмотрел на нее, оставаясь сидеть как и раньше.

– Тотошка, ты чего? — спросил Тон, попробовав взять младшего брата за ручку. Его рука не просто выглядела застывшей, но даже на ощупь была будто из камня.

– Да что с ним? — снова со слезами в голосе воскликнула Тона. — Что вообще всё это значит? Кто принес его сюда? И зачем оставил нам эти знаки? Кто-то же хотел, чтобы мы его нашли — вот мы и нашли. Но что нам делать дальше?

– Не знаю. Давай попробуем стащить коляску вниз, а там уже разберемся.

Дети еще несколько минут обсуждали, как легче и безопаснее спустить коляску с ребенком по лестнице. Занятие это оказалось сложным и хлопотным. Пробовали поднять ее и так и этак, но вместе с Тотоном она была слишком тяжелая.

Наконец решились. Осторожно, стараясь не выронить ребенка, спустились вниз. Без сил, все мокрые от напряжения и перенервничавшие. Только Тотон оставался сидеть в своей натянутой позе, даже не пошевелившись.

Тон подошел к двери и, ожидая, что она по-прежнему закрыта, с силой навалился на нее и тут же выпал наружу — дверь легко открылась.

– Да что тут происходит? Больно-то как, — обиженно сказал Тон, потирая ушибленный локоть и коленку. — Что за игры такие дурацкие? То открывают дверь, то закрывают, кто это делает?

– Не знаю и знать не хочу. Пошли скорее домой. Родители будут волноваться, что нас так долго нет.

Пятьдесят одна глава до битвы с пустотой

Дети вышли из башни и покатили коляску в сторону города, не ссорясь и почти не разговаривая, так как сил на это не было. Дорога вела их через лес, густой и зеленый, петляя вдоль полянок и кустарников. Вот сквозь деревья вдалеке показался город. Синие черепичные крыши домов будто хотели еще немного подрасти и тянулись к солнышку. Уже была заметна центральная часовня, отчего дети прибавили шагу. Они шли, устало глядя под ноги, и не сразу заметили, как вокруг что-то начало происходить.

Там, где стоял город, стали раздаваться какие-то хлопки. Сначала лопнул один дом. Потом второй, третий. И только тогда дети поняли, что с миром вокруг творятся странные вещи.

Их город Одинсбург — красивый, ровный, точный в деталях, сейчас напоминал пену в ванне, которую по воскресеньям им делала мама из бутылки шампуня.

Подобно мыльным пузырям, что лопались, не оставляя даже следов после себя, бело-синие дома Одинсбурга исчезали один за одним. На их месте оставалась пустота, но не такая, как бывает, когда ты собрал с пола игрушки, после того как мама в десятый раз строгим голосом приказала навести порядок.

Это была очень ощутимая, заметная даже на такой большом расстоянии пустота. Там не было ничего — ни руин домов, ни пустых улиц, ни следов людей или машин. Там было так пусто, как бывает, когда, например, теряется любимая собака или кошка. Дом остался прежним, даже их коврик на том же месте, и в то же время ты отчетливо понимаешь — здесь пусто. И как раньше уже не будет.

Дети застыли от растерянности, не сводя глаз с города. Дома лопались с такой скоростью, что уже через пару минут исчезла треть города, потом еще одна. Когда прошло еще несколько минут, от города, с его главной площадью и центральной часовней, фонтанами, магазинами, прачечными, булочными, школами и детскими садами, не осталось и следа.

Но пустоте как будто этого было мало. Она стала расползаться дальше, растекалась в разные стороны, поглощая на своем пути деревья и холмы. Вон она нащупала дорогу, что вела от города к старой башне, и понеслась по ней. Дети закричали, но надвигающаяся пустота быстро поглотила их крики. Они только и успели, что крепко схватиться за руки и прижаться друг к другу и коляске.

Дальше был сильный хлопок, похожий на звук петард, которые так часто запускают в Праздник Равносчастия. Перед глазами замигали разноцветные фонарики, и наступила полная пустота.

Пятьдесят глав до битвы с пустотой

Пустота исчезла так же быстро, как и возникла. Дети еще даже не успели открыть глаза, как уже почувствовали — вокруг что-то есть. Звуки, запахи, дуновение ветерка — все это разом вернуло их к жизни.

Глаза открыли одновременно. И тут же от удивления заморгали — это что, им кажется? Снится? Мерещится?

Они увидели перед собой улицу, что ведет от крайнего киоска главной площади. Вокруг были толпы людей, одетых и выглядящих совершенно одинаково — обычные жители Одинсбурга. Сами дети оказались сидящими на ступеньках в тени дома, рядом с коляской, точно в таких же позах, как в разгар этого бесконечно долгого дня.

Дети переглянулись и тут же вскочили. Коляска стояла на том же месте, что и раньше. Они заглянули в нее — Тотон сидел, пристегнутый ремешком. Выглядел он все так же странно. Напряженный, ручки и ножки зажаты, голова закинута. Но самым странным был его взгляд. Он будто не узнавал брата с сестрой, смотрел на них и не улыбался, как обычно, не махал ручкой, не пытался схватить за одежду, чтобы обязательно попробовать ее на вкус. Лицо его застыло, скривившись, будто внутри него что-то болит. Он раскачивался в разные стороны — вот, пожалуй, и все движения, которые он делал.

Тона отчего-то шепотом сказала:

— Не понимаю, снится все это нам или нет. И если снится, то что именно? Та башня в лесу, старик с флаконом, пустота? Или все это — Праздник Равносчастия и люди вокруг?

– А где кулек? Тот, который мы нашли? — спросил Тон. Он был на год старше Тоны, и сейчас особенно чувствовал, что на правах старшего брата должен принимать решения.

– Да тут он, я его положила в коляску, когда мы вышли из башни, — ответила Тона.

Кулек, действительно, оказался на месте, внутри по-прежнему лежали разные предметы.

– Значит, это был не сон! — сказал Тон. И продавец орешков, и путешествие в башню действительно были. Только как это возможно? Что за чудеса происходят? И что все-таки случилось с Тотоном?

– Неужели это старикашка заколдовал его? Зачем он это сделал? Может, это какой-то злой колдун? — предположила Тона.

– Ты что, сказок начиталась? Колдунов не бывает, как и прочего волшебства, — возразил ей брат.

– Да? А как ты тогда объяснишь то, что прямо на наших глазах лопнул весь город, а потом и мы с тобой? Это по каким таким законам физики случилось? Давай, отвечай, ты же у нас самый умный и в сказки не веришь!

– Пока не знаю, — задумчиво ответил Тон и для убедительности почесал голову. — Но мы это с тобой выясним. А пока пошли уже домой. У меня такое ощущение, что я там целый год не был.

И дети, прихватив коляску, отправились домой.

Сорок девять глав до битвы с пустотой

Пока дошли, уже стемнело. Родителей дома не было, потому что они остались на главной площади, ведь впереди еще был фейерверк. Дети впервые в жизни пропустили его и смотрели из окна дома, хотя все остальные жители города были сейчас у центральной часовни.

Фейерверк в городе был особенный. Это был настоящий фейерверк-парад, прославляющий Одинсбург. В небо взмывали тысячи бело-синих огней, которые складывались в огромную картину, а дальше эта картина оживала, словно кинофильм. Каждый год создатели фейерверка старались придумать новые сюжеты, но они всегда крутились вокруг одной и той же темы.

Вот в небо вырвалась первая очередь снарядов и спустя мгновение оно осветилось от огромной, великолепной картины. На ней были изображены дети Одинсбурга — сотни одинаковых малышей, мальчишек и девчонок, стояли, словно на фото, и вдруг, как по команде, стали идти. И с каждым шагом они становились больше и крупнее. Когда дети выросли до размеров взрослых, картина рассыпалась в небе на десятки, сотни разных сюжетов. На все небо растянулась панорама будней города — один ходит на работу, другой воспитывает детей, третий стрижет сад, четвертый развозит хлеб…

Обычно Тон и Тона старались выбрать местечко, где было лучше всего видно, но сегодня пришлось ограничиться окном. Поэтому они даже не узнали, что остальные жители, пытаясь разглядеть детали этого масштабного, но монотонного зрелища, в самый разгар фейерверка заснули. Стоя, сидя, держа в руке недоеденное мороженое. Весь город провалился в сон.

Дети только услышали, как вдруг стало тихо. Крики радости, восхищения стихли, никто больше не хлопал, не улюлюкал. Не летали новые заряды, а картинки, что были разбросаны по всему небу, вдруг замерли.

В страхе и оцепенении дети застыли у окна. Они увидели, как от площади стали подниматься какие-то лучи света. Вскоре вся площадь освещалась светом от них. Они поднимались прямо в небо и испарялись там.

Только когда последний столб света поднялся в небо и испарился, появились звуки. Там, вдалеке, на главной площади стали просыпаться люди. Задвигались, заговорили, стали доедать мороженое, удивляясь, как оно так быстро растаяло.

Тон и Тона так толком и не поняли, что произошло. Но день был такой тяжелый, что даже сил удивляться этому не было. А спустя еще какое-то время наконец-то открылась дверь и в дом вошли родители.

Сорок восемь глав до битвы с пустотой

– Мама! Папа! — дети наперегонки бросились к родителям и повисли у них на шее.

– Стойте, потише, задушите! — улыбнулась мама. — Вы все-таки потерялись! Хотя чему я удивляюсь! Вам все кажется, что вы уже такие взрослые и самостоятельные, что ничего не стоит сбежать от родителей и гулять в одиночку.

– Нет, мамочка, с нами такое произошло! В общем.. Ой, ты чего? — Тона собралась было выложить родителям все, что случилось этим странным днем, но резкий щипок за руку ее остановил. Тон смотрел на нее строго и сердито, и она поняла, что брат о чем-то не хочет говорить. О чем именно, ей было не ясно, но чтобы случайно не сболтнуть лишнего, она решила пока совсем ничего не рассказывать. — В общем, мы потерялись! И пока вас искали, так сильно устали, что пошли домой. Хорошо, что вы вернулись! Мы очень испугались!

– Ну ладно, все в порядке, тем более бояться вам совершенно нечего. В нашем городе всегда порядок, вы же знаете, — сказал папа и пошел мыть руки.

Мама спросила, хотят ли дети есть, и очень удивилась, когда они хором крикнули: «Конечно! И побыстрее!». Обычно после Праздника Равносчастия дети приходили сытые и от ужина отказывались. Мама отправилась на кухню, а дети уселись в зале, с тревогой и волнением глядя на брата, который по-прежнему вел себя очень странно.

Наконец мама позвала детей на кухню, они тут же набросились на еду, но уже через минуту мамин испуганный крик напрочь лишил их аппетита.

– Что с Тотоном? Что с ним? — в мамином голосе было столько страха, что на детей с двойной силой обрушились все переживания этого дня.

– А что с ним? — переглянувшись, тихо спросили дети, сделав вид, что они не понимают, в чем дело.

– Вот я у вас и спрашиваю — что с вашим братом? Он ведет себя как-то странно. Вернее, не ведет себя никак — и это на него непохоже. Тот, иди скорее сюда! — мама позвала папу.

Папа подошел, спокойный и невозмутимый, однако уже через несколько минут пустых попыток поймать взгляд Тотона тоже стал нервничать. Его голос, всегда ровный и уверенный, зазвучал так растерянно, что детям стало его жалко.

Он попытался взять Тотона на руки, но его крошечное тело будто окаменело, потеряло прежнюю подвижность. Ножки почти не сгибались, ручки, что вцепились в бортик коляски, так ее и не отпускали. И выражение лица у него было странным — как будто он собрался закричать, но невидимая сила в этот момент сковала его лицо. Там так и остался след крика, словно малыш больше не мог закрыть ротик. Родители с трудом достали ребенка из коляски, он вдруг начал сопротивляться, всем своим телом показывая это. Он не плакал, не кричал, но в его движениях было столько протеста, что уже через несколько минут лица родителей покраснели от усталости.

– Дети, — строгим голосом сказала мама, — сейчас же рассказывайте, что произошло!

Дети переглянулись и стали быстро рассказывать обо всем произошедшем за день. Сначала родители слушали их внимательно, но когда они дошли до истории с башней, резко перебили:

– Хватит рассказывать сказки! Как вы не понимаете, мы волнуемся за вашего брата и нам совсем не хочется сейчас слушать ваши небылицы!

– Мы не обманываем! Это правда!

– Дети, — устало произнес папа, — старая башня находится в двухстах фараметрах от города! Мы ездили с вами туда на машине и дорога заняла больше трех часов! Дойти до туда пешком, да потом еще и вернуться с коляской невозможно! Вы бы в лучшем случае пришли завтра!

– Но… — тут и дети сникли. — Как же так? Мы вместе видели и старика, и флакон, из которого он напоил Тотона, и как город лопнул…

– Так, хватит. Мне надоело. Скорее всего, вы так объелись сладкого, что вам приснился кошмар. Что в такой жаркий день неудивительно. Мы все устали, нам надо выспаться, а завтра будем думать, что делать.

Все — расстроенные, сердитые и обиженные — разошлись по своим комнатам. Дети первый раз в жизни всерьез поссорились с родителями и настроение у них было ужасное. До сих пор любые семейные конфликты заканчивались, не успев начаться, потому что людям, которые ничего не чувствуют, вроде как и ругаться не о чем. Однако сейчас внутри у каждого было столько эмоций, что даже делать вид, будто все в порядке, никто не хотел.

Сорок семь глав до битвы с пустотой

Каждый год после Праздника Равносчастия наступало обычное утро, и Одинсбург возвращался к привычному образу жизни.

Это утро не было исключением. Для всех, кроме семьи наших героев.

Они проснулись и сразу почувствовали, что спокойствие, даже безразличие, которым так гордятся жители города, не вернулось. Детям было одновременно грустно, страшно, неспокойно. Столько разных чувств они испытывали только в День Печальных Мыслей. Но тогда они точно знали, почему это происходит. Потому что все плохое настроение, накопившееся за год, нужно слить, и когда внутри больше ничего не останется, все встанет на свои места.

До Дня Печальных Мыслей было еще далеко и как справляться самим с этим состоянием, дети не знали. Кое-как оделись и пошли в столовую в надежде, что Тотону стало лучше и причин волноваться больше нет. Но увидев, что родители опять пытаются его растормошить, поняли, что лучше не стало.