Бесплатный фрагмент - Томный горячий шоколад

Томный горячий шоколад

«И тогда, тонкие алые лучики пронизывали всё, до чего могли дотянуться. Раскинувшись вдоль молочного рыжего неба, они бронзовели под жирными кистозными тучами, где тьма овивала узорами каждое дерево. Солнечный дым выпекал чёрствые гребни гор, пока нежный терновый такт их заснеженных сердец содрогал бусы замёрзших озёр. Горячее чёрное море засыпало объятое горечью, стремясь походить на слепые видения своей жалкой души. Слабой души, что беспечно провалилась в глубины белеющей бездны. Я увидел это, поднимаясь со своей небольшой кроватки, совсем ещё юным. Эмоции, появившиеся во мне, невозможно найти ни в чём другом. Я начал чувствовать мир, безумно жалея о тех, кто не рядом сейчас. Но что мне до них? И зачем кому-нибудь нужны другие, когда жизнь балует ваше ценное воображение? Она обнажает себя созревающей девушкой и мило краснеет. Царапает ямочки ваших щёк до крови, целуя только лишь кратко. И тогда… Белоснежная роза её теплоты опускается к бедной, совсем ослабелой груди. Я буду всегда благодарен за это…

Проводив за картинами время на втором этаже, я неизменно замечал, как разбросанный пышный гербарий, плача под окном, мягко мерцает ледяной мандариновой коркою, вблизь с неспелым, воздушно-зелёным крыжовником, вязаным на этой земле своим изумрудным шипом-оберегом. И тогда, слушав поэму сестры о мёртвом бароне, я словно касался золотого сердцебиения великого лорда, который смотрел, как покорённый им мир расцветает, будто бы вечные сады. Представить себе только пределы той сладкой колыбели; как плавно уносилась от неё эхом, всё дальше и дальше некогда почерневшая птица, дальше… и дальше. Движение крыльев вело мой взгляд к мрачному лесу в тумане, к полю во ржи, что было скошено до краёв, недалеко от подметных белёсых могил. Казалось, они обрамляли лес как стена, но на самом деле, уже давно были подобны низеньким замкам по всей его территории. Я видел это каждый день. Не медный, почти медовый, вечерний пейзаж — самый ласкательный, что довелось бы увидеть мне. Роскошные ткани прохлады вышивали собой сочетания несдержанного, осеннего обаяния этих видов. Они содержали в себе застывший огонь карамельно-кларетового цвета. Прохладный и медленный, он дышал ароматом дождя и измокшей травы, понемногу влюбляясь в меня.

Переносить тяжёлое лечение в эту пору также было редким опытом для меня. Вместе с холодным очарованием я чувствовал внезапные тягости, и тогда осенние мёрзлые восходы накрепко забирали меня с собой. Противиться этим порывам нельзя, как и нельзя ускорить их течение. Вновь, без сил подходя к своему окну, я смотрел в отражение. Блеклый призрак, который не может чувствовать и слабеет. Вся сырость отражалась во мне, каждый мокрый камешек был ненавидим моими глазами и застывал в моём сознании. Так, насытив меня до предела, осень сама начинала свою жизнь во мне, какое-то, недолгое время…»

«Предсмертная открытка, вложенная в форзац дневника Дэнни…»

Глава 1

К вечеру, в доме, в котором начнётся наше повествование, всё как будто замерло. Массивные шкафы перестали открываться. Треск лестниц, так же как и хруст перил, совсем уже не звучал. Не было слышно ни одного разговора собравшихся. К восьми часам тишина взяла свой верх. На самом верхнем этаже света вовсе не было видно, так что могли появиться большие сомнения, что хотя бы в одной маленькой комнатке находился бы человек. Единственно, только уличный фонарь блестел спокойными, белыми лучами точно в два просторных, накрепко закрытых окна. Он играл с тюлью, оставляя перед собой длинные тени, так что вся красота узоров, вышитые цветы, может быть, одуванчики или пионы, тонкие, упругие ветви и разделённые на тысячи ниточек лепестки переносились на потускневший пол пепельно-тёмной текстуры. Лёгкий ветерок гулял за окном. Небо полностью утратило свои краски и превратилось в чёрную пустоту. Настроение не могло позволить ни одной звёздочке найти себе место на этом бесконечно мрачном полотне похожем на длинное озеро, дождём стремящееся пролиться на крышу дома, полностью умиротворённого внутри. Бледные обои комнаты выглядели, будто по ним стекают тысячи бесцветных капелек-кристалликов, и единственное, что прикрывало их, был средних размеров холст, висевший недалеко от двери уже около двух лет, с изображением маслом охотника, загоняющего свою добычу посреди песков. Ловкий всадник, выпускающий свои стрелы из удлинённого лука с редкой тесьмой по краям, на прекрасном, затянутом красными поводьями белом коне. На полках стройными рядами или одна на другой небрежно лежали полураскрытые, порой полупрочитанные книги с самым разным содержанием, лёгкая литература с весьма заношенными, мягкими обложками. Привлекали взгляд частые, разбросанные на столе бесчисленные письменные листы, содержавшие аккуратные, размеренные и внезапно обрывающиеся росчерки чёрной пасты, лаконичные портреты в виде кратких и строгих набросков. Стул был немного отодвинут, но чуть больше, чем обыкновенно, его спинка опиралась на острый краешек столика. С высоты навесной, тяжёлой люстры в этот вечер открывалось совершенство.

На кровати лежали два едва прикрытых, свободных, не стыдящихся никого в этом мире человека. Сильный любовный порыв поразил их, измотал до беспомощности, играв с ними как в первый раз. И после, как только они смогли тихо устроиться поближе к друг другу, чтобы поделиться последней самой сокровенной нежностью, успокаивая свои бьющиеся ударами молний, волнующиеся сердца, сон пришёл незаметно, но и там к ним являлся объект их обожания и страсти. Обнажённые, они выглядели подобно только что написанной картине. Одни посреди тёплых, зефирных простыней, обнявшись, будто они продолжения друг друга. Её ножка спокойно покрыла его, чуть выше колена. Её милое белое, покрасневшее от смущения личико лежало безмятежно на его груди. Её нежные пальчики даже бессознательно обнимали его за спину. Сладкий вишнёво-ягодный запах её белокурых, длинных локонов наполнял своим уютом и любовью всю комнату.

Только в седьмом, восьмом часу ослепляющего снежного утра огромный дом мог услышать тихое и медленно произнесённое:

— Лия —

Милые звуки этого родного имени, конечно же, не были желанием потревожить чуткие сны юной, неробкой девушки, что обрела свой покой — всего лишь томное желание невозможно кипящего сердца, поскорее встретить новый день. С нетерпением пробудить весь её мир, чтобы хотя бы на время увидеть краткий, живописный рассвет в радужках глаз друг друга. Всю жизнь промечтав об этих минутах, они хотели продлить даже любую случайную секунду, удержать хоть ещё немножко друг друга только такими. Прекрасными, и совершенными. Давно позабытая, завидливая жалость могла просить — не заканчивайтесь, никогда, не нужно, и ни за что, слышите нас? С чувствами так обычно и случается. Именно тогда сделать хоть ненамеренное движение за предел постели, отстранить зачарованный взгляд, было бы непростительно. Однако этот, хоть и короткий путь нужно было пройти. Немного собравшись с мыслями, надев мельком тёмно-серебряную кофту с капюшоном, Даниель тайком, будто в одно движение, проскользнул по деревянной, громоздкой лестнице прямо на кухню на первом этаже. Он умыл лицо прохладной водой, прибрав длинную чёлку за правое ушко, после чего, на какое-то время занялся старательным приготовлением лакомства на двоих, небольшого завтрака-угощения. Добавляя последние капли кленового сиропа к обеим тарелкам, вызывавшим симпатию во мгновение, Даниель поспешил обратно к постели. И, вернувшись, едва зайдя в дверь, он видел уже ничуть не спящую, нежную и мечтательную девушку и каким поступательным шагом, подобно опытной балерине направляла она себя, чтобы докоснуться до него в неловком и желанном объятии. Приятные, электрические чувства пронизывали радостью с новой и новой силой её стройный животик. Внимая эмоциям, они дотрагивались до своей самой сокровенной мечты в этом мире, полностью узнав друг друга

— Нет, я боюсь одна, пойдём вместе —

Она проследовала за ним долгожданной гостией, смущаясь, всё же, с каждым шагом, пряча под рубашкой свои круглые хорошие плечики и женственное тельце со светлыми росами-родинками, парным украшением её тоненьких ключиц. Лия быстренько оделась в ванной, смахнув хрупкие остатки такого спокойного, безмятежного сна. И в стремительной череде тишины и ласкания ими были избраны самые близкие места за обеденным столиком вместе с любовными десертами. Начав постепенно, только с одной ложечки, они наслаждались приготовленным Дэнни угощением, ванильным мороженным с немногим количеством разноцветных шоколадных конфет в хрустящем мягком пралине. Поданная в больших стаканах тягучая, охлаждённая сладость медленно прикасалась к язычкам. Лёгкая, стекающая капелька мороженного вновь и вновь придавала едва растянутым, молочным губкам приятную красноту. Более же кратким было время, проведённое в прихожей — быстрые, витьеватые крылья бабочки — поцелуи; губы — что, приоткрываясь в жару объятий, касались, согревая друг друга, словно в самую морозную зиму, возле высокого клозета с подвижными, матовыми зеркалами. В пару движений крепко завязав ей белый шарф в долгом, обоюдном откровении, он стянул с полки клетчато-льняную шальку, обернувшись ею в несколько скользящих оборотов. И всё было почти готово, но чего-то ещё не хватало. Лия подала своё тело вперёд, мягко оперевшись на Даниеля, и её нежные губы прикоснулись к его щеке. Липкий, гранатовый глянец бесконечно прекрасно остывал на её алом, тоненьком ротике. Переливались её золотые, волнистые волосы, на которых совсем скоро запечатлятся капельки лёгкого девичьего дыхания.

За считанные, приятные своей неторопливостью два часа зимний ветер изобразил холодную, металлическую дверь и двух молодых людей, которые ожидали такси, обнявшись, будто в страхе малейшей разлуки, посреди невиданного снежного покрывала. Ещё чувствуя ароматы друг друга, они придавали их леденящему, январскому воздуху.