Бесплатный фрагмент - Точное попадание

1 
Intro

Все началось с несвязанных эпизодов. Они внезапно вспомнились, всплыли со дна.

И вдруг вся эта история стала толчками выплескиваться наружу. Захлестнула эмоциями.

Давно забытые персонажи один за другим вылезали на поверхность, как бы говоря:

— Ну что, настало время со всем этим разобраться.

Я родилась в Ленинграде в начале 70-х. Мы жили в самом центре, на Пушкинской улице.

Раннее детство. Обрывки впечатлений. Зимнее утро, темно, не хочется вставать в детский сад.

Лес, и мы с бабушкой ищем грибы в высокой траве. С родителями на пляже в Солнечном.

Я на корточках ем клубнику на совхозном поле. Когда меня оттащили, моя моська от аллергии по красноте уже напоминала большую клубничину. Жаркое лето в Абхазии.

Я рано начала показывать свои склонности. В метро мама заметила, что сидящие напротив мужчины как-то странно на нас смотрят. Это я, четырех лет от роду, строила им глазки.

Часами могла играть одна, погружалась в сказочные фантазии. Я одушевляла плюшевых медведей, рисунки на ковре, шишки в лесу. Дружба с девчонками меня не интересовала.

В средней группе детсада я заявила маме, что «люблю» какого-то Диму из садика и мы поженимся.

Через неделю мне уже нравился Андрюша.

Мой отец всю жизнь играл. У него были сотни увлечений, которым он полностью отдавался в свободное от работы время. В молодости ходил в горы с палаткой. Играл на баяне и фортепьяно. Собирал книги. Увлекался фотографией.

Он возвращался из очередного путешествия и часами сидел в ванной, проявлял снимки. Устанавливал марсианского вида черный фонарь с куполом. На пол большой комнаты стелили газеты и выкладывали мокрые фото. Кот от вида газет входил в раж и с разбегу прыгал в самую гущу. Кота закрывали. Я до сих пор не могу понять, как выставить выдержку и диафрагму, но одно время фотографировала стареньким ФЭДом.

Отец водил меня в Манеж на выставки современных художников. Огромный белый зал был увешан скучными плоскими холстами. Я всегда любила старую живопись. Дюрера, особенно Портрет в одежде, отделанной мехом, где он, тридцатилетний, с сияющей львиной гривой, изобразил себя властителем мира. Четкие лики на полотнах Кранаха. Маленькие фигурки голландцев на коньках на скованном льдом канале. Фантасмагорическая чертовщина Босха и часы-яичница Дали. Пикассо всегда казался мне грубым. Меня волновали хищные подсолнухи и беспокойные пейзажи Ван Гога. Страстные и шокирующие персонажи Тулуз-Лотрека. Сказочное безумие на полотнах Врубеля. Экзотические, гиперсексуальные эскизы костюмов Бакста и его роскошный портрет Сергея Дягилева. Холодный, утонченный Серов и яркий, жизнелюбивый Константин Коровин. Хрупкие мадонны Петрова-Водкина в звенящем зазеркалье революции. Позднее пришло понимание тонкого психологизма Крамского и гения характеров Репина. Буйства красного у Маковского. Тоскливой пронзительности русской природы Левитана.

Отец увлекал меня с головой своими занятиями. Я могла часами смотреть, как он паяет детали или пишет маслом. Сколько альтернатив для выбора жизненного пути.

Мама с трудом пыталась привить мне навыки ведения домашнего хозяйства. Она поручала несложные дела, например сварить макароны. К ее приходу домой макароны убегали, выкипали, пригорали к плите.

А я в это время рисовала комиксы или плясала перед зеркалом.

Я забывала солить пищу, выключать свет в туалете, запирать входную дверь, придя в магазин, забывала, что нужно купить. Стояла у прилавка, пока продавщица не спрашивала меня сама.

Мама стала писать записки.

Зато у меня было богатое воображение. Сначала я представляла, что я буду балериной, потом певицей в блестящем платье, потом — великой пианисткой. Зачем пианистке уметь варить макароны?

Терзала старое пианино безумными импровизациями, пока домашние не выходили из себя.

Тогда за пьяно садился отец и по памяти играл увертюру к Первой симфонии Чайковского.

Нотам меня не учили, видимо, поняли, что это бесполезно. Так что великие Шнитке и Каравайчук могут спать спокойно.

Я упросила купить мне гитару. И даже смогла выучить пару аккордов, но стали болеть пальцы.

Упорства мне явно недоставало.

В результате к 16 годам я много чего знала, но почти ничего не умела.

Я переключалась с одного увлечения на другое, не могла подолгу на чем-то сосредоточиться, довести начатое до конца. После дня напряженных занятий наутро могла проснуться с отвращением к самому предмету или ко всему окружающему миру. Характер это или гормоны, но периоды восторженной увлеченности оканчивались приступами депрессии.

В 1985 году мы поехали с отцом в Вологодскую область на этюды. Он с верным фотоаппаратом, я — с коробкой пастельных мелков. Устроившись с планшетом для зарисовок в живописном уголке, я заметила студентов академии художеств, которые выехали на пленэр.

Меня привлек один из них, в смешной фламандской фетровой шляпе. Он мог часами рисовать хрупкий силуэт церквушки на холме. Чем больше я за ним наблюдала, тем больше влюблялась, а желание рисовать пропадало.

Отец пытался меня отвлечь, но любовная тоска овладела мной.

Когда мы вернулись в город, я совсем забросила рисование. Противоположный пол нравился мне все больше.

Нужно было срочно увлечься чем-то новым.

Тогда подруга затащила меня в музыкальный кружок. Мальчики играли на гитарах, мы пели в микрофон. Конечно, только утвержденный советский репертуар, никакой иностранщины. Из советских исполнителей у нас был модным Владимир Кузьмин. Талантливый и красивый.

Моя музыкальная подруга стала гулять с парнем из группы, который мне нравился, и она это знала, но, как назло, каждый раз взахлеб делилась подробностями свиданий. Когда я обиделась, она только пожала плечами: «А что, мы с ним только за руки держались и все».

Моей первой любовью были «Битлз». Ее привил мне великовозрастный сынуля папиных друзей. Мальчик был болезненный и редко покидал пределы комнаты. Смыслом жизни стала для него музыкальная коллекция. Он слушал только «Битлов». Помню, как с трепетной гордостью он демонстрировал мне бобины и редкий винил. Знатоки считают, что «Битлы» — это попса. Ну и пусть, но зато какая!

Мама одноклассницы достала нам билеты на концерт Аллы Пугачевой в БКЗ «Октябрьский».

Примадонна царила на сцене, одетая в яркий балахон. Звучали ее хиты: «Айсберг», «Паромщик», «Миллион алых роз». Зал рыдал от обожания. Гром аплодисментов, горы цветов, Аллу не отпускали, вызывали снова и снова.

На даче у меня был роман соседом из дома через дорогу.

Мы тайком курили сушеный березовый лист, завернутый в газетный краешек. Стояли, обнявшись, в летних сумерках. Купались в речке, бегом ныряли с песчаного обрыва в холодную воду.

Уезжали на велике в поля, валялись в разнотравье, глядя в огромное, бледно-синее небо с причудливыми белоснежными облаками. Солнечный диск отпечатывался на сетчатке, и если закрыть глаза, то виделись ультрафиолетовые круги.

Ранним утром мы с братом ездили в сельский лабаз за молоком. Брат крутил педали, держа в каждой руке по бидону. Я догоняла на своем «Орленке» с сеткой, набитой хлебом и пряниками. И на завтрак уплетали горячий черный хлеб с хрустящей корочкой, с парным молоком.

Конец лета с его первыми холодными августовскими деньками всегда наводил на меня смертельную тоску.

В воздухе витал запах увядающих листьев. Так пахнет, как будто завтра 1 сентября и нужно возвращаться в школу. В последние выходные мы ездили на дачу за цветами. Нежные астры были побиты дождем и грустно склонялись под тяжестью капель.

Свой осенний день рождения я не любила из-за вечных дождей и ранней темноты. Погода всегда стояла мерзкая. Снега еще не было, но не было и моих любимых весенних цветов. В детстве мне всегда дарили только осенние хризантемы.

От депрессии меня спасали друзья.

Мы весело гуляли с братом и его друзьями — Мишей, ныне автором баек о скорой помощи, и его братом, будущим клавишником первых альбомов «Сплина». Устраивали домашние концерты: пианино, гитара, — и наши вопли доводили до ручки соседей по дому.

Ребята таскали аппаратуру для группы «ДДТ», которые тогда выступали в ДК Красногвардейского района. Бородатый дядя Шевчук яростно скакал по сцене и ревел в микрофон.

За неделю до Нового года учиться уже никто не мог. В школе наступало оживление, подготовка к елке или танцам, изготовление костюмов и подарков. Все предвкушали какое-то чудо.

Вокруг витали романтические настроения. Учитель труда, тридцатилетний мужик с красным лицом, как у героя вестерна, оборудовал в кабинете труда каморку с диваном, где тискал молодую англичанку.

Школьную дискотеку готовили старшие мальчики. Среди них — будущий Dj Loveski. Они увлекались Элвисом и рок-н-роллом. Крутили чудовищного качества записи 60-70-х годов на бобинах. Продвинутые одноклассники танцевали брейк-данс. Круто было выскочить в центр круга и крутануть геликоптер. Штаны танцора трещали по швам, народ обступал и восхищенно глазел.

Мой стиляжий прикид составляли мамина красная мини-юбка, папин свадебный пиджак с покатыми плечами и кроссовки «Адидас» классика, для лучшего сцепления с танцполом.

Чтобы волосы стояли как надо, на ночь я делала пучки, скрепляя их аптечными резинками. Утром делала начес и нещадно заливала советским лаком для волос «Прелесть» экстра сильной фиксации. Еще и с блестками. Однажды меня выгнали с урока, потому что весь класс смотрел только на меня.

На танцах меня приглашали нечасто. Поэтому первой приглашать стала я. Пока однажды мой приятель Алексеев не вытащил меня на медляк. Я удивилась, ведь мы только дружили. И тут он доверил мне свою тайну. Оказывается, ему нравилась одна дылда из параллельного класса, на голову выше меня. Но пригласить ее он боялся. Знакомая ситуация, подумала я.

Мы с подругой бегали на концерты «Алисы» в ДК Железнодорожников.

Молодой, мускулистый Костя Кинчев в черном трико двигался резко и пластично. Провоцировал, шокировал, заводил:

Экспериментатор движений вверх-вниз

Видит простор там, где мне видна стена.

Он считает, что прав, он уверен в идее,

Он в каждом процессе достигает дна.

Зал возбужденно скандировал:

— Мы вместе!

Мое поколение смотрит вниз,

Мое поколение боится дня,

Мое поколение пестует ночь,

А по утрам ест себя.

Агрессивная толпа вынесла нас на улицу, мы бежали домой, крича обрывки фраз из его песен.

Было страшно и весело.

2 
Школа

Я училась в престижной школе на Невском проспекте. Престижнее считались только Петершуле и 209-я школа на Восстания. Пропихнули меня с трудом, по блату, впрочем, как и других моих одноклассников.

Такой вполне себе посредственный «Б» класс, крепкие середнячки. Ашки были способнее и задирали и нос. Учили нас основательно, с упором на английский язык и гуманитарные вузы.

Что мне удавалось вынести после школы, так это английский и географию. Ни к чему другому я оказалась неспособна. Много читала, но русская классика казалась мне тогда «древнерусской тоской», кроме Пушкина, Толстого и Достоевского. Гулять с соседями по двору меня не отпускали, пока не сделаю уроки. Так что жизнь улицы я постигала в основном из окна.

После съезда партии 1986 года наша классная, убежденная коммунистка, не смогла вести урок истории.

— Я не знаю, как вас теперь учить, ребята. Вы смотрите телевизор, читаете газеты. Вы в курсе того, что происходит в стране. Учебники не отражают всей правды, а другой программы у нас нет… Давайте просто поговорим, без конспектов.

Вот так нас из эпохи благополучного застоя выкинуло в перестроечную бездну.

1986. Марти Макфлай ошибся годом.

Мы собирались компанией на большой перемене, спорили об ошибках революции, кто страшнее — Ленин или Сталин. Новые реформаторы действовали хитрее: раньше лишали жизней, теперь отбирали земли, предприятия, пенсии.

Мы были такими пассивными умниками. Обсуждали национальный вопрос.

Пришло время получать паспорт гражданина СССР. Что указывать в графе национальность?

Мой приятель, русич Алексеев, с видом специалиста рассуждал:

— На еврейку ты вроде не похожа. Характер у тебя не еврейский. Евреи — они хитрые. Но такая же чернявая. У тебя монголо-татар в роду не было, случайно?

— Нет, украинцы и поляки были.

Я, фигуристая, с черными бровями и темными волосами, могла быть кем угодно, только не русской.

Дома разгорелся спор:

— Я не знаю, какую национальность писать в паспорте.

— Пиши — украинка! — мама ратовала за свои исторические корни.

— Я же украинского даже не знаю, — оправдывалась я.

— Ты посмотри на нее, какая она украинка? Напишет «украинка» — будут думать, что она украинская еврейка, а это еще хуже, — возмутился отец.

Таких тонкостей я не понимала. Написала — русская.

Из всех телевизоров по стране звучал съезд.

Дедушка читал политические газеты и пытался предугадать ход истории. Отец тяготел к диссидентам. Мама волновалась за наше будущее. Но разруха тогда еще не грянула. А тем временем СССР трещал по швам. Одна за другой отваливались от его дряхлого тела бывшие республики.

Наша компания оккупировала последние парты в классе. Передо мной сидели надежные и положительные девчонки. Сзади меня сидели умники, решалы любых задач и просто классные ребята. Слева шутники, специалисты по шоу на уроках. Ботаники, как им и полагалось, — на первых партах.

В начале восьмого класса меня стали замечать. За лето моя круглая мордашка заострилась, под уродской школьной формой проявились девичьи прелести. Бывало, меня провожали домой по трое парней.

Один из них, толстяк и придурок, так привязался, что буквально ходил за мной по пятам. Стали говорить, что у нас любовь. Он тоже так думал. Но мне нравился другой.

Объект моего вожделения обжимался почти со всеми симпатичными девочками в классе. Щуплый, невысокий, с торчащими ушами. Более сильные физически мальчики удовлетворяли свои садистские наклонности, дразнили и мучили его. Но я не помню, чтобы он сильно переживал из-за этого. Внешность Микки Мауса он компенсировал победами Казановы.

Мы собирались у кого-то на квартире, слушали Сандру и «Модерн Токинг», в огромных дозах пили лимонад и пепси. Потом расходились по углам, обнимались, мокрые от желания, трогали друг друга через одежду, целовались взасос.

Он слабо учился, понятно, был занят другим. И ушел в обычную школу после девятого класса.

Один раз помню, он приходил. На перемене кто-то сказал мне:

— Слышь, Лелька, там твой Микки стоит возле школы.

Сплетни распространялись со скоростью света.

Я вышла, он стоял за углом школы — бледный, в модном черном пальто.

— Привет. Чего пришел?

— Постой со мной. Мне очень там плохо.

Да, думаю, в той школе с ним не церемонились.

Говорили, что родители сдали его в клинику лечиться от наркозависимости.

— По телику показывали, как Микки коробочки клеит, — злобно болтали в классе.

— Какие еще коробочки?

— Ну в наркоклинике там у них, трудотерапия.

Просто так попасть в телевизор и засветиться в прайм-тайм тогда было нереально круто. Его родители работали на Ленфильме. Представьте только — сдать сына в наркоклинику, а потом подкинуть сюжет коллегам с телевидения.

У отца в друзьях был известный искусствовед. Назовем его Михалыч. Он жил в персональной мастерской, в мансарде. У Михалыча собиралась веселая компания любителей вести философские беседы за рюмочкой хорошего винца. Творческая богема, старые друзья, загадочные женщины в авторских украшениях. Мне давали попробовать крепленое сладкое, я сидела в уголке, слушала, потягивала вино. Ближе к ночи начинались байки из академической жизни и анекдоты на тему ниже пояса. Мои наивные реплики вызывали умиление и смех.

Мне уже исполнилось 16, как вдруг Михалыч позвонил мне и пригласил прийти к нему. Меня насторожила его настойчивость. Раньше мы всегда ходили с отцом. Я вежливо отказалась, сославшись на занятость перед экзаменами.

Вскоре отец спрашивает:

— А Михалыч тебе не звонил?

— Звонил. Приглашал в гости, но я отказалась.

— Но ты все же сходи, а то он обижается.

Странно, думаю. А что там делать?

Я поддалась и как-то после уроков появилась у него в студии. Вошла и с порога почувствовала напряжение. Михалыч странно на меня смотрел через толстые стекла очков.

— Ну, давай чаю попьем, — предложил он. Пока он возился с электроплиткой, я пошла в спальню, откуда открывался роскошный вид на ленинградские крыши. Услышала, как он подошел совсем близко и взял за плечи. Усадил на кровать. Попытался обнять. Я резко встала. Старалась не показывать испуга.

— Я, пожалуй, пойду.

— Подожди.

Он прижался ко мне сзади и стал трогать мои соски.

Я чувствовала, что его затрясло от возбуждения.

— Не надо.

Я высвободилась и ушла.

Стало противно, что меня лапал старый дядька. А еще друг отца. Весь его авторитет сразу испарился. А школьные обжимашки были в сто раз круче.

Дома ничего не сказала. Не хотелось подставлять Михалыча. В любом случае я больше не собираюсь к нему ходить.

Отец сказал сам:

— Я знаю, ты ходила к нему.

— Да.

Отец больше не поднимал эту тему. Интересно, что сказал ему Михалыч.

В десятом классе директор школы пришла просить нас соблюдать нормы поведения. Некоторые из нас курили за углом школы, наркоманов и двоечников отчислили после восьмого класса.

У нас была образцовая школа с углубленным изучением английского языка. Но внешний вид некоторых девочек не соответствовал нормам советской школы. Мы носили чулки со стрелками, как у Мадонны, и лаковые лодочки на каблуке, крестики или цепочки в ушах. Подводили глаза черным карандашом. Помада была цвета сиреневого перламутра. Под школьные жакеты пришивали чудовищного размера накладные плечи, юбки нещадно зауживали и укорачивали.

В моде была химия, прически напоминали взрыв на макаронной фабрике. Плюс гель для эффекта мокрых волос, который делал меня похожей на звезду из итальянской эстрады.

Импортные шмотки было достать сложно. Модные вещи тогда можно было купить с рук или в валютном магазине в гостинице «Прибалтийская». Обладатель модных кроссовок сразу становился своим в компании старшеклассников. Из загранки отец привозил кофе из Аргентины, одежду из Франции, технику из Германии, виниловые пластинки из Англии. Sony тогда делали в Японии, а Philips — в Швеции.

Увещевания не действовали, мы уже были отравлены тлетворным влиянием Запада. Мы хотели выделяться из серой массы.

К концу десятого класса я сошлась с Машей, невысокой, с шикарными светлыми волосами, как у молодой Ким Бейсингер. Я была крупнее, с карими глазами и темными волосами. Что касалось парней, у нас были абсолютно противоположные вкусы. И негласное соглашение не охотиться на чужой территории.

Выпускной мы отмечали на берегу Финского залива, парни притащили с собой в сетках вино, мы сидели на солнышке, пили и мечтали о взрослой жизни. В конце праздника некоторых пришлось затаскивать в автобус.

Будущее казалось прекрасным.

3 
Кораблев

1988

В девятом классе на раздаче в школьной столовой появились два практиканта из кулинарного техникума. Одного я знала по музыкальному кружку в Доме пионеров. Мы трепались на переменах. Как-то разговор зашел о музыке, кто что слушает. У меня были записи супермодных тогда «Модерн Токинг».

Принесла ребятам послушать. Кассеты пошли по рукам в неизвестном направлении. Я начала поиски по друзьям друзей.

И вдруг возле школы ко мне подошел незнакомый парень. Ростом так метр девяносто, с усиками.

— Привет. Меня зовут Кораблев, у меня твои кассеты.

Он проводил меня до дома. Так мы и познакомились.

Кораблев учился на первом курсе, читал Шефнера и Стругацких. Он казался мне взрослым, а был всего на два года старше. Он стал встречать меня после школы, мы шли или ко мне, или к нему.

Кораблев жил в комнате в огромной коммуналке окнами на Невский. Бесконечный коридор терялся в потемках. В ванной комнате висел график помывки жильцов. Не дай бог застрянешь в ванной или в туалете — соседи ломились в дверь.

Мама Кораблева жарила большую сковороду картошки, которую мы вмиг сметали с болгарскими помидорчиками из банки. Его отчим делал за меня геометрию на первом курсе.

Когда я принесла работу на зачет, мне сказали:

— Это же не вы делали!

— Я.

— Ну ладно… Четыре…

Гуляли по городу, ходили в кино. В том году в кинотеатрах шел премьерный показ первых «Звездных войн».

Очередь за билетами занимали накануне. Гордый Кораблев достал два билета, и мы впервые увидели великую космическую сагу на большом экране.

По своим каналам его мама достала нам путевку в «Балтиец». Тогда это был престижный пансионат с бассейном и рестораном для работников Морского пароходства.

Был февраль. Мы гуляли по берегу залива, смотрели кино, играли в настольный хоккей. Парни пили коньяк.

Мы так громко отмечали отвальную, что наутро к нам наведались с проверкой. В двухместном номере нашли пять человек, причем я проживала под именем мамы Кораблева, а наши друзья спали вповалку на полу.

Последовал вопрос:

— А кто здесь мама?

После чего нам пригрозили выселением.

В последний день мы торчали в номере, переключая каналы.

Мне уже было восемнадцать, но парам не в браке вместе жить в номере не разрешалось.

Во время скучнейшей поездки во Владимир Кораблев сунул бутылку коньяка на ресепшн. Нас поселили рядом с другой парой. Ближе к вечеру к нам прибегал Кораблев, а моя соседка по номеру уходила к бойфренду.

И никакого свинга, как вы вдруг могли бы подумать.

1989

Нужно было определяться с институтом.

Папа хотел, чтобы я пошла по линии искусства, мама упирала на экономический аспект.

Ни то ни другое меня не привлекало.

— Эти твои художники вечно голодные, — говорила мама. — Дочь должна себя обеспечивать! Или найди ей мужа-капитана.

Свободного капитана рядом в тот момент не оказалось.

Всех моих ухажеров отец называл пентюхами.

Хорошо, когда есть цель в жизни. А если до нее далеко или она вообще не маячит за горизонтом?

Зато я точно знала, что буду поступать в технический вуз по следам Кораблева. Его переводили туда из Корабелки, за неуспеваемость. В народе говорили: в Корабелку легко поступить, трудно учиться. Корабелка давала отсрочку от армии. Кораблев идти в армию не хотел. Родители заплатили врачам в медкомиссии, и те состряпали вердикт, что он не пригоден к военной службе.

Отец, матерясь, натаскивал меня по физике. Я понимала предмет только до определенного момента, далее моя техническая мысль исчезала в тумане. В конце концов родитель сдался.

Он сообщил, что в приемной комиссии, слева по курсу будет сидеть некая дама, сдавать работу только ей. Физику я сдала на пять. И поступила в Ленинградский институт водного транспорта.

Друзья пытались открыть мне глаза. Кораблев, говорили они, влюблен в первую очередь в себя. Он считал себя эксклюзивом: слушал эксклюзивную музыку, хотя это была обычная иностранная попса. Только он понимал смысл в научной фантастике. Считал, что модно одевается. И что у него самый большой член. Жизнь показала, что это не так.

Этим членом он и откупорил меня на мое восемнадцатилетие. Он долго готовился, растягивал удовольствие. Конечно же, доминировал он. Любил меня всего в двух позах. Он сверху или он сбоку.

Кораблев совершил роковую ошибку. Однажды мы лежали рядом. Вдруг он стал медленно подталкивать меня к своему роскошному пенису. Решил научить оральным ласкам. Под собственное использование. И выпустил джинна из бутылки. Он не знал о дикой похоти, которая тлела во мне, ждала малейшего повода, чтобы разгореться. Пусть у меня была внешность пай-девочки, я была еще неумела в постели. И были проблемы с оргазмом. Но желание трахнуть кого-нибудь было всегда. И скоро мужики стали таять у меня, как шоколадка в рекламе. Теперь, вместо того чтобы следовать их правилам, я хватала рукой за член и могла делать с ними все, что хочу. И становилась главной.

И после этого Кораблев еще пытался с важным видом учить меня жизни. И стал наглеть. Подолгу зависал у друзей, не отвечал на звонки. Его мама стойко держала телефонную оборону.

В такие вечера я уединялась с Дэвидом Гааном, фронтменом группы Depeche Mode. Самым сексуальным голосом 90-х. Надевала наушники, и он наполнял меня своим сильным, бархатным баритоном.

А еще эта февральская оттепель действовала на меня, как полная луна на лунатика. Теплый сырой ветер с залива закружил голову. Проснулись новые желания. Настало время снова влюбиться.

В вузе у меня появилась новая компания. У меня появилось СВОЕ МНЕНИЕ. И наша с Кораблевым любовь не выдержала. Я стала обращать внимание на Леху, который своим юмором клал на лопатки всех авторитетов.

Восьмое марта мы отмечали шумной студенческой компашкой у кого-то с моего курса.

Кораблева не пригласили. Леха деликатно был рядом, и мне это нравилось.

Дома меня ждал разъяренный Кораблев с каким-то своим подпевалой, он кинул мне ключи и заявил:

— Я ухожу!

— Ну и уходи.

Родители втайне верили, что мы помиримся. Им нравился парень из интеллигентной семьи.

Они не знали, что у него талант педагога.

— Жена должна сидеть дома, — говорил отец.

А вот это точно не про меня.

Теперь ты стоишь, рот на замок.

Тебе стоит надолго запомнить урок:

Скрывай то, что нужно скрывать,

И говори то, что должен сказать.

Проблем станет больше, если решишь

и дальше, как раньше, правдиво давать

На каждый вопрос — честный ответ.

4 
Леха

1990

В вузе я сошлась с Даной, стильной блондинкой с тонкими чертами лица. Мы оба были одиночками, ни с кем особенно не дружили. У Даны был солидный бойфренд, лет тридцати, восточной наружности. После занятий она торопилась домой, чтобы не вызывать его подозрений.

Как они познакомились? Она тормозила машину. Он подвез ее, что случилось по пути, история умалчивает. Теперь он ее никуда не пускал.

— Ты одеваешься, как старуха. Мужчины любят смотреть на ноги, носи короткую юбку, — учила премудростям стиля она.

Мои ноги мне не нравились. Я носила джинсы, которые варила в ведре с отбеливателем до модного эффекта stone washed.

Главная тусовка вуза собиралась в вестибюле. Самыми крутыми были судоводители. Взрослые холеные парни в модных шмотках. Приподнялись на фарцовке.

Мы ходили в местное кафе за углом, там стоял самый настоящий музыкальный автомат.

Песней года там был Notorious Duran Duran. Ее крутили без перерыва.

Народ на курсе был мне не интересен. Было несколько взрослых ребят, после армии.

Среди них, в основном чувством юмора, выделялся Леха. Худенький, светловолосый.

И я вдруг повелась на него.

У Даны было свое мнение:

— Да зачем он тебе нужен? У него денег никогда нет, не видишь, что ли? Найди себе нормального мужика!

Но я, если бы знала прикуп, уже жила бы в Сочи. Я не знакомилась в барах и крутые тачки старалась не тормозить. Можно нарваться так, что потом твои ноги найдут в Колпино, а голову в Шушарах. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

Леха отличался здоровым пофигизмом. Я хотела ухаживаний с его стороны, но он с ловкостью увиливал от моих знаков внимания.

Я прошу:

— Сходи, пожалуйста, на перемене, купи мне пирожок.

Отвечает:

— Хочешь есть — пожуй бумажки.

— На машине покатаешь?

— Отец не разрешает.

— Ты меня любишь?

— Нет, для меня ты слишком красивая.

Ну и как это понимать? То ли я красивая, то ли не любит.

Если я выбрала себе объект любви, рано или поздно, он сдавался.

Наше первое свидание Леха обставил красиво: накрыл табурет газетой, поставил бутылку «Алазанской долины», нарезку копченой колбаски и коробку шоколадных конфет. Устоять перед его обаянием было невозможно.

Мы расположились на ковре, потом переместились на диван. Так и началось…

Леха обращался со мной бережно, как с экзотической вазой. Трогал кончиками пальцев. Терпеливо ждал, пока я раскроюсь. Раскрепощусь. А после вертел меня, как хотел. Потом я осмелела, стала говорить, как я хочу.

В студенчестве были свои положительные стороны. Родители полностью ослабили контроль.

Находясь где угодно, можно было вешать, что я в институте. Мобильников тогда не было.

Меня записали в бассейн на Канонерке для поднятия тонуса. Я сходила туда пару раз, после чего предпочла поднимать тонус в компании Лехи. Один раз забыла намочить купальник и повесила его сухим дома.

Волосы-то намочила, потому что мы с Лехой в тот день страстно любили друг друга в душе. Ходили голые по квартире. Леха курил, смешно выдувая дым в отверстие газовой колонки.

Мама, которая все проверяет, заметила обман. Я сказала, что в бассейне скучно. Гуляла с друзьями.

— А голова почему мокрая?

Леха любил секс в неожиданных местах. Как-то мы залезли в гардероб в гриль-зале на углу Невского и Владимирского. Как нас тогда не застукали — не представляю.

Пили в гостях у моей подружки, угол Фонтанки. Леха был с приятелем, уединяться было неудобно.

Под предлогом похода в лабаз за добавкой Леха увлек меня вверх по лестнице. Сбил замок на двери, и мы оказались на чердаке. Под крышей — огромные бревенчатые балки, сквозь щели сочился пыльный дневной свет. Все в паутине, мы возились в пыли. На седьмом небе от счастья.

Но судьба решила: наше счастье — ненадолго. Счастье было только мгновением.

Может, у кого-то мгновение и растягивается. Но не у нас.

Иду с лекции, а в вестибюле стоит мама Кораблева. И, по всей видимости, ждет именно меня.

— Кораблев ОЧЕНЬ просит тебя вернуться. Он все это время страдал.

Бедная мама, думаю я. Мало того что его выгнали из престижной Корабелки в институт на задворках, так еще ей приходится унижаться перед девчонкой, которая трахается с кем попало.

(Да я уже думать про него забыла. Он что, ждал, что я приду его умолять?)

— Он же сам ушел.

— Он просил передать, что ВСЕ ПРОЩАЕТ. (Совсем, что ли, обнаглел?)

— Я подумаю, — тихо сказала я.

Типа я еще обижаюсь, но все возможно. Я не умею резко отказывать.

Но она не ожидала даже такого ответа.

Я и не думала возвращаться.

Прошло время. В институте появился Кораблев. Мы друг друга как бы не замечали. Наверное, он ждал, что я подойду первая. Леха шифровался. Когда я приближалась к нему, он начинал шипеть, что все всё видят.

Думаю, что все и так уже знали. Но они не знали, что Кораблев — мой бывший.

Вот такое вот двусмысленное положение.

Как мы с Кораблевым объяснились — не помню. Этот незначительный момент я запамятовала.

По-моему, его мама позвонила мне домой, и я выдала что-то вроде «у меня и так все хорошо».

Потом Леха занял у меня денег и долго не отдавал. Вот нашел классный выход — занял у меня! Больше уже никто не давал, наверное. Тогда я не знала, что он играет. Сумма была небольшая, но ситуация стала меня раздражать.

У меня уже сформировалась деструктивная модель поведения: восхищение — прозрение — презрение.

Я пользовалась случаем, чтобы поддеть его. Он обижался, но прогибаться — не в его характере.

Деньги он все-таки отдал, но тесной дружбе настал конец.

Однажды Леха позвонил мне подшофе и полчаса рыдал в трубку. Просил меня приехать и говорил, что он не может без меня. Я ответила, что я не могу. Тогда я вовсю уже гуляла с Джейсоном с подъемно-транспортного.

И тут в процессе разговора я понимаю, что Леха, подлая натура, находится у себя не один.

Когда я спросила, кто там, он с гордостью заявил, что он подружился с Кораблевым, которого теперь призвал в свидетели моей неверности. Сказать, что я обалдела, это ничего не сказать. Это было настолько абсурдно, что нас всех можно было номинировать на «Золотую малину». То есть Леха знал Кораблева, который знал, что у нас с Лехой был роман. И Леха знал Джейсона. И знал, что мы встречаемся.

Джейсон не знал про Леху. Пока я не выложила по пьянке, рыдая, историю про свою несчастную любовь. Видимо, в подсознании у меня еще теплилось чувство к Лехе. Не помню, что я там наговорила, но он понял, кто это. Они учились в одной школе. Да надо быть слепым и глухим, чтобы не знать.

В общем, такое нарочно не придумаешь. Моя личная жизнь стала предметом обсуждения как минимум в границах района. Клуб любовников в отставке.

Потом Леха стал просто путаться у меня под ногами, я встречала его в общаге, на дискотеке у них в школе, куда мы завалились с Джейсоном. Джейсон пошел искать кого-то, я начала приставать к Лехе, он молчал, не хотел нарываться. Надо отдать должное Джейсону, он заводился с пол-оборота, но тогда не врезал.

Леха был старший товарищ как-никак.

Через год я встретила Леху на Невском. Он бесцельно шатался с двумя непонятными типами.

Я уже была свободна, как ветер, увязалась за ними. Мы поели котлет в столовой и поехали куда-то в безликие новостройки пить лимонную водку. В квартире не было ни мебели, ни штор на окнах.

Они играли в карты на деньги, Леха был должен. Я забилась в угол, стараясь не привлекать внимания типов. Что до Лехи, мы были рады видеть друг друга. Под утро мы с ним завалились спать на матрасик, а те так и продолжали играть.

Еще одна встреча, в середине 90-х. Мы с родителями отмечали Новый год в гостях.

Вышли на улицу около часу ночи, папа поймал машину.

На переднем сиденье был еще пассажир, водитель травил анекдоты. Я дремала.

Мы почти подъехали к дому. Пассажир вышел. Водитель включил свет и повернулся ко мне.

Это был Леха.

— Привет! С Новым годом! Я уже тут полчаса шучу, а ты не замечаешь. Я вашу дочку забираю, — говорит. — Поехали кататься!

И мы поехали по пустынному, заснеженному городу в роскошной новогодней подсветке.

— Как жизнь?

— Да вот, таксую, — говорит.

Милый ты мой, а глаза какие усталые!

— Ну вот, я тебя и покатал.

Жизнь была совсем не такой чудесной, как мы ее себе представляли всего пару лет назад.

Вы можете сказать, что я разменивала себя по мелочам. Но Леха мне действительно нравился.

С ним было весело и легко. Он был каким-то неприкаянным. Тонкой душевной организации, тяжело переживал неудачи. Он знал, что не сможет обеспечить мне то, к чему я привыкла: внимание, деньги, комфорт.

Он мне сам сказал.

Да, я узнавала жизнь методом погружения. Иногда вода была грязная.

Теперь позволь мне управлять,

И давай я успокою тебя руками,

Позволь показать тебе мир моими глазами.

Это все, что есть,

Ни каплей больше того, что ты ощущаешь прямо сейчас.

Это все, что есть.

5 
Золото

1990

Леха ходил мрачнее тучи, видимо, его мучил финансовый вопрос. Запас анекдотов иссяк, разлад между нами становился все заметнее.

И тут вдруг мне начинает оказывать знаки внимания некий Алик с нашего же курса.

Говорили, что он татарин и приехал из Челябинска. Ухаживать Алик умел красиво, приглашал в кафе и дарил пирожные. Леха переместился на заднюю парту и оттуда злобно комментировал наше с Аликом воркование.

Но Леха знал одно правило: кто за девочку платит, тот ее и танцует.

Я увлеклась Аликом и, как говорится, развесила уши.

А у Алика был хитрый план. Он задумал использовать меня в своем бизнесе. Но я, как говорится, была открыта к новым начинаниям.

В начале 90-х обручальные кольца из золота тоже были в дефиците. Их отпускали только в фирменных магазинах, по паспорту и приглашению, с печатью ЗАГСа. Я думаю, что дефицит был создан специально, чтобы просто-напросто народ не скупал золото.

А Алик его скупал. Была реализована несложная схема.

Приглашений наштамповать было вообще раз плюнуть. Брали паспорт невесты, к нему подбирали подходящую по внешности лохушку вроде меня. Подъезжали группой товарищей в фирменный магазин, например «Юбилейный» на Охте. Там уже кто-то из своих держал очередь. Запускали нас, в паре с таким же левым женихом, и мы, отоварив приглашения, отваливали.

За прилавком были в курсе этой схемы и возмущались. Хотя сами наверняка были в деле.

Один раз было засекли, что я не похожа на фото в паспорте.

— Да это же не вы!

— Да, не я. Это моя сестра.

Скоро меня стали узнавать. Продавщицы шипели:

— Опять приехали, спекулянты. Я тебя знаю, наглая цыганская морда!

Алик щедро компенсировал мой моральный ущерб в ресторанах. Когда моя физиономия окончательно примелькалась, меня перестали брать на задание.

С Аликом мы расстались из-за случая в общежитии.

Когда раз мы шумно отмечали у него в комнате, кто-то залез к нам на балкон и стал снаружи ломиться в балконную дверь. Алик попытался успокоить дебошира, но тот смог открыть дверь и ворвался в комнату. Неадекватный бычара в сильном подпитии попер на меня. Голого Алика в весе пера он просто вышвырнул в коридор. И запер дверь изнутри.

Я орала и лягалась так, что сбежалось пол-общаги. Алик ломал дверь снаружи.

Подоспела подмога из соседей, дверь вынесли, маньяка оттащили.

Я легко отделалась: пара синяков и разбитая физиономия. Ребята отпоили меня чаем и посадили на такси. Потом помню, что маньяк даже передал мне извинения.

Но я больше к Алику ни ногой. Есть мысль, что это у них там был не первый случай.

Самцы завистливы.

Если они слышат за стенкой чей-то радостный секс, то сбегаются на зов.

Мы с Аликом этого не учли.

Знакомый биолог рассказал, что когда в первобытные времена, например в джунглях, хомо сапиенсы спаривались, самка своим криком привлекала самцов и отпугивала ягуаров.

Так хомо сапиенсы выжили и размножились.

Let me see you

Stripped down to the bone

Let me hear you crying

Just for me…

6 
Жажда

1990

Мне было скучно, и я решила навестить старого друга. Микки Маус жил на соседней улице.

Звоню:

— Привет. Что делаешь?

— Ничего.

— Я сейчас приду.

Меня встретила его мама.

— А Мик только что вышел. Сказал, ты придешь. Просил дождаться.

Ну, сижу. Все равно делать сегодня нечего. Она читает, по телику какая-та муть несусветная. Долго сижу.

— Я, наверное, пойду.

— Подожди еще немного, давай чаю попьем.

Ну ладно.

Приходит. Глаза какие-то красные. Вырос, похорошел.

— Давно, девушки, ждете?

Полная демократия у них, я смотрю.

Ладно, пошли в его комнату. Он запер дверь. Мы знали, чего хотим. Стал меня целовать. Легли на кровать. Никто ни до него, ни после даже близко не доставлял мне такого кайфа. Причем он ничего особенного не делал. Без Камасутры и экзотических поз. Мог прелюдией довести до экстаза. Начинал как бы лениво, медленно, нежно, потом ускорял темп. Думал о своем. Может, вообще не думал. Получал кайф.

А я уже летала где-то на седьмом небе. Не считал, как некоторые, ревниво, сколько раз я кончила.

И мне нравилось, что он не болтал. Никто из наших знакомых не знал.

— А мама же…

— Она не войдет.

После всего нас позвали обедать в семейном кругу. Его родители принимали меня, как девочку из хорошей семьи. Они ни о чем не догадывались.

Высокие отношения.

Один раз у них были гости. А мы думали, где уединиться.

Залезли в ванну, разделись, включили душ. За стенкой смеялись гости. Мы стояли и слизывали теплые капли друг с друга. Я гладила его гладкую кожу, светлые легкие волосы. Он трогал мою грудь, мокрую, упругую. Обняв за талию, нежно вошел в меня.

Мама позвала пить чай. Пошла в его комнату. Нас нет. Подошла к ванной.

— Вы там?

Я от страха еле дышу.

— Мик, а где Леля?

— Мы здесь, — говорит. — Моемся.

После этого слова она не выбирала.

Он ей:

— Ну, мама, не начинай. Я сейчас Лелю провожу.

Пришлось уйти.

Потом он как-то сказал:

— Она думала, мы готовимся к экзаменам.

В другой раз я зашла. Мать у себя говорила по телефону. Пошли к нему в комнату. Все в едком дыму. Терпкий запах травы. И в этом дыму девушка сидит. Симпатичная.

— Знакомься, это Яна. Моя невеста.

Ну, думаю, приплыли. Даже неудобно стало. И чего ради я приперлась?

А он ей:

— Это Леля, моя подруга.

А дальше-то что? Сказал бы, я бы не пришла.

— Я тут покурил немного, не обращай внимания.

Ничего себе немного. Аж глаза дерет. Но запах, скорее, приятный.

Светская беседа не клеилась.

Он, что хотел секс втроем? Я жду. Голова заболела от этого дыма.

Вдруг Яна встает.

— Ну ладно, мне пора.

Он проводил ее до прихожей.

Пришел как ни в чем не бывало. Тормозной слегка. Целует. Рот, полный густой, липкой слюны. Марихуана. Тогда говорили — анаша.

Я расстегнула его джинсы, стала ласкать его рукой. Опустилась на колени, взяла легонько губами его член, потрогала языком головку. Он тихо стонал и гладил мои спутанные волосы. Входил в меня глубже и глубже. Я задыхалась, но ускоряла движение по нарастающей. Он кончил, со стоном прогнувшись и закрыв глаза. Потом почти сразу взял меня сверху, легко опираясь на локти, едва касаясь меня низом живота. Я вся текла от блаженства. Мне казалось, он достигал предела глубины. Презервативы рвались. Да и хрен с ними.

Я осторожно:

— Ты вообще давно проверялся?

— Все нормально.

Обиделся, уткнулся носом мне в шею.

— Ну вот. Зачем ты спросила.

Дурачок. Ты же самый лучший. Только береги себя.

Я тогда могла запросто подхватить гепатит С. Я еще не знала, что он колется.

Это было летом. Я уже ездила с Аликом за золотом.

В тот день я была дома. Звонок в дверь.

— Кто?

— Свои. Мик.

Открываю. Микки. А с ним еще трое. Глаза лихорадочно блестят. А он ногу в дверь просунул.

— Ты пусти, нам тут надо. Ну вообще, тут такое дело…

Заходят. У одного, прыщавого, в руках кружка эмалированная с коричневым варевом. Торчки.

— В ванную пустишь? Мы быстро.

— Ты что, мама скоро должна прийти!

— Успеем.

Отстранил меня.

Слышу, возятся там. Минуты у меня в голове тикают, сердце в глотке застряло.

Идиотка. Прижмут — деньги давай, и конец…

— Ну что там, скоро?

— Макс в вену попасть не может, темно.

Мама уже открывала дверь, когда они вышли. Под дозой.

— Тут ребята в туалет зашли. Смотри, какой Мик стал красивый.

Мик глаза опустил, чтобы она зрачки его не увидела. Подталкиваю его к выходу, мол, иди уже.

И чувствую, как его спина начинает покрываться холодной испариной.

Вскоре он переехал в другой район.

Иногда кто-то приходил, стоял за дверью:

— Леля. Открой.

Кто-то меня искал. Мама не открывала.

Еще один день похожий на сегодня, и я тебя убью.

Желание плоти. Настоящая кровь.

Посмотрю на тебя, тонущую в душе.

Отталкивающую мою жизнь через открытые глаза.

Я должен перебороть эту болезнь.

Найти лекарство..

7 
Джейсон

Ранний подъем, долгая дорога до института, скучные лекции — все это стало мне отвратительно. День тянулся нудной резиной, терял смысл. Домой я ехала с пустой головой.

Я посещала только интересные мне предметы: английский, историю, какие-то профильные.