Бесплатный фрагмент - To the moon and never back

Письма Э.

Все мои стихи тут — это река, которая в конце концов впадает в одно и то же имя.

Я пытался писать о времени, о памяти, о городах, друзьях, жизни, но всякий раз возвращался туда, где начинался. К тебе.

Я не произнесу твоего имени вслух, оно и так достаточно громко звучит в моей голове.

Да и к чему лишать других читателей их собственной «Э.»?

Так что, если ты все-таки открыла эти страницы — знай, все написанное здесь принадлежало тебе еще до того, как ты это узнала, и до того, как я успел это признать.

И если в итоге останется только пыльная книга, оставленная на полке между чужими фамилиями — пусть так и будет.

Это всё равно будет ближе к тебе, чем я сам.

Элегия

как мало в словах отраженья,

того, что хотелось сказать;

как много душевных сражений

тебе предстоит проиграть.

на свежеокрашенном кровью

штандарте истерзанных строк

начертан, с большой любовью,

последний Иисуса урок.

о том, что послушно придется

последовать воле Отца,

и эхом в тебе отзовется

любовь, тяжелее свинца.

ты будешь не знать, что делать,

не будешь ты знать — за что;

от чувства ты будешь бегать

и в сердце совьешь гнездо.

в него твой Господь поселит

птенцов, что ты так искал —

Надежду, Любовь, и Веру —

и спрячется твой оскал.

так жизнь полюбил Виниций,

не веря своим глазам,

как Лигия, будто птица,

учила его слезам —

слезам от любви, от счастья,

и от осознания слов,

что даже во время ненастья

согреют твой хладный кров.

она пообещана Богом

и в жизни, и после неё

ведь ты не поверил Пророкам —

так верь же теперь в бытиё.

ты ждал, но боялся свободы,

ты в каждой искал любовь.

теперь же встречай восходы

лишь с той, что багрянит кровь.

она о тебе узнает

сейчас, через год или век;

с улыбкой к себе поманит,

оставшись с тобой навек

ты точно не трибун-патриций,

она же не дочь царя;

ты даже не славный рыцарь —

но все же, внутри горя,

ты сжег бы любое царство

и лег бы под сотни мечей,

ведь в мире нет больше богатства

чем свет ее карих очей.

она привела тебя к Богу

неправда ль, смешной маршрут?

и через его глаза, увидел ты к ней дорогу

quo vadis?

к тебе

salut.

марсельеза

не имея ни права, ни воли —

лишь шипящую лаву в груди —

не увидите, как я от боли

буду стены зубами скрести.

все в порядке, я всем улыбаюсь,

для родных — лишь такой нарратив;

я счастливый. в ответ не кусаюсь.

марсельезы играет мотив.

днем — работа, ночами — искусство;

я рисую, пишу и пою.

только стало немыслимо пусто..

ничего. алкоголем залью.

сон дарует лишь горечь обиды,

по утрам не давая вставать;

ты — как будто бы смерть Атлантиды,

только в мыслях тебя наблюдать.

в шуме улиц Москвы бесконечном

не услышать свой собственный вздох;

в вальсе жизни, таком скоротечном,

холод твой меня ловит врасплох.

гарцевать от любви недостоин —

гордо флаг запретили нести;

лишь фрегат с доброй сотней пробоин

остается к причалу вести.

утонувшим не нужно покоя,

утонувшим не нужно любви,

только в шелковом шуме прибоя

затихают сердца без крови

среди рыб молчаливых — спокойно

в тишине нет обиды и лжи.

чувства маршем идут в скотобойню,

чтобы пылью обвить стеллажи.

именем ее

Когда Господь решал, кому ты снишься

я прошептал, чтоб снилась только мне.

Он дал мне крест. «Неужто не боишься?»

Я рассмеялся. Пусть горит во мне

Я не считал секунды — их не счесть.

Ты — легкий след, в черновиках разлуки.

Во мне дрожит немыслимая честь

беречь твой свет, не уронив в испуге.

Мне выпало хранить твои черты

быть маяком, горящим среди

шторма

я выбрал путь: без шума, без толпы.

любить тебя вдали, на грани слома

и если станет Бог решать опять

кому отдать тепло твоих касаний

я тихо повторю, едва дыша :

«Она моя.» И нет других желаний.

Я не держу. Но если вдруг уйдешь —

оставь мне тень. Мне хватит и дыхания.

Я не чудак. Я просто стал молчать

там, где другой кричал бы от желания.

летаргия

Июньский ливень морозит душу,

от никотина шалит мотор.

Отныне я сам себя утюжу,

из всех зеркал вижу я укор.

Мазут на легких, асфальт в сосудах,

полграмма черного натощак.

Я самый чувственный, блять, ублюдок,

с огромным сердцем для всех собак.

Я бил людей и стрелял в колени,

вершил суды под восторг зевак.

Кричал, курил, разлагался в лени

Ну, в общем, что ни на есть, мудак.

Вокруг меня, словно спецзащита,

пурпурный шлейф из людских обид.

Я принц воров, а ты — Афродита,

чей нежный взгляд так меня манит.

Сама стабильность, улыбка — звезды,

глаза твои — просто цианид.

Я полюбил тебя, как мальчишка,

всем своим сердцем, с огнем внутри

И весь горю, ну а ты, как вспышка:

зажгла меня, а сама — к двери

Чтоб по-английски (моей коронкой!)

уйти и тотчас же все забыть.

Ты ведь принцесса, с душою тонкой,

как крылья бабочки, как пузырь

Оставшись кадрами в фотопленке

исчезнешь, все превратив в пустырь.

Был счастлив, что я тебя тут встретил

Но вот дурак, ведь не уберег

Я буду ждать, как в толпе плеваки,

что вновь окрасится небосвод

Твоими красками, как Исаакий

и будет жечь меня круглый год.

Мой океан ныне просто заводь

вместо акул — только спящий сом

и миллионы бл**ей-пиявок

в кольцо берут мой замшелый дом.

Я буду ждать, как не ждут погибших

и в тишине звать тебя каждый день

Прощай

стоп.

еще

Постскриптум :

Люблю тебя. Твой диссидент.

идея

любовь это вовсе не тождество душ

любовь это дар, воздаяние свыше

в ней нет ни огня, ни забвенья, ни стуж

А есть лишь душа, которая слышит

любовь не идея и не результат

а то, что возникло само, без причины

не вывели Ницше, Сократ или Кант

концепт этой хрупкой, но вечной машины

Камю писал: «любовь — это абсурд»

Камю соврал. Я выгорел, но цел.

В груди пылает запоздалый бунт.

А в центре лба — твой лазерный прицел.

Мы оба сны, записанные в крик

в архивах, где хранят забытых пленных

любовь не свет, а только слабый блик

на лезвиях сомнений ежедневных

Я на исходе. Без войны и ран

Но с флагом, что пронес в одних лишь венах

Ты — поле боя, где растет тюльпан

Один. Такая мизансцена.

Ты эхо, не теряющее сил

во мне живешь, как пульс в запястье, с детства

Я был в местах, что даже Бог забыл

Моя душа вдали от совершенства

Но всё равно, я помню каждый штрих

на картах, где не значилось прощенья.

Ты — мой маяк на сотне лживых вех,

в небесной, незапятнанной системе.

Я буду любить тебя вечно

я буду любить тебя вечно

да-да, я сам так решил

ты чистой воды безупречность

я так — никогда не любил

ты как первый дождь в сердце лета

как запах травы поутру

ты как для Ромео — Джульетта

исчезнешь — я тоже умру

улыбка, как солнце рассветом

глаза — ярче северных звезд

я грудью бы принял комету

и пламя бы в сердце принес

я б стал самым трепетным духом

что зорко твой день стережет

как рыжий, расстался б с ухом

за то, что твой голос крадёт

мне так непривычен ветер

что голос мой так несёт

в страну из твоих соцветий

впервые — себе не врёт

я бы растворился в волнах

каштанных твоих волос

на острых закрылках молний

сирень бы тебе принес

любить — не гореть, как факел

любить — не искать слова

любить — это летний лагерь

в котором лишь ты и я

и мне не измерить нежность

что ты разожгла во мне

любить — это безмятежность

и честность во всем к себе

январская вьюга

она стояла там, где свет не падал,

и всё же — ближе никого не знал.

я умирал, но тщетно это прятал

и, воскресая, в пустоту шептал.

слова любви — сродни январской вьюге,

а голос мой предательски дрожит.

и неизвестно ни одной науке,

кому теперь мой дух принадлежит.

корявым слогом я хочу запомнить

любовь, что не вмещают и слова,

твой яркий свет, что смог меня заполнить, —

всё то, что я кричу, тебя зовя.

и вот — чернил не хватит, чтоб дополнить

ту правду, что во мне всегда жила.

а ты — как стих, уставший быть высоким, —

и стал строкой, зачитанной дотла.

не высказан, но прожит между строчек,

я сам себе бессмысленно соврал,

что сердце — лишь забытый голос ночи,

и что я вовсе не тебя искал.

я наблюдал, как тают очертанья

твои — в глазах, где не было вины.

я побледнел, угаснув в ожиданьи,

как след мечты на стёклах седины.

она стояла — в стороне от света,

и всё во мне кричало: не забудь.

но я молчал — как проповедник лета,

что предал солнце, выбрав снежный путь.

лицо весны

Я привык вечно жить в тишине,

Полагаясь на маску снаружи.

Оттого непривычно вдвойне,

Что мой образ настолько разрушен.

Я не знал, что способен вот так —

На границе, без шума, без слова —

Разрывать свою душу по швам,

Не имея ни права, ни крова.

Я не стал подбирать себе роль,

Не носил ни венца, ни печали —

Просто падал, теряя контроль,

Но и в этом не ждал пониманья.

Она стала в душе тишиной,

Что растёт между сердцем и верой.

Мир казался застывшей весной,

Воздух был обжигающе белым.

Без огня, без притянутых снов,

Без попыток казаться уместным,

В каждом вздохе чужих городов

Что-то в ней продолжало быть честным.

Чистотой разделяя пространство,

Добротой воздвигая мосты,

И в своём златотканом убранстве

Оставалась за гранью мечты.

Страшно быть за пределами тьмы,

Растворяясь от блика надежды,

Как вода, не касаясь черты,

Где твой образ был высечен прежде.

Я не знал, что любовь — не вблизи,

А в умении тихо остаться.

Даже если по горло в грязи —

Я не в силах уже отказаться

юность все простит

remember me, still wild, still free

no fate to claim, no lock, no key.

still rapping Wu-Tang through the night,

no weight to bear, no end in sight.

no silver threads upon my skin,

no weary back, no debt to sin.

still tracing stars inside your eyes,

where moonlit waves and echoes rise.

remember me, still chasing light,

still burning fast, still winning fights.

still smoking weed, still drowning deep,

still laughing loud, too wild to keep.

remember me, half-mad, all- true,

still speaking dreams that never grew.

with flowers shaking in my hand,

still lost in you, no place to stand.

remember me with fists in blood,

a little cruel, yet filled with love.

a reckless king with fire inside,

still standing tall against the tide.

still chasing highs, still tasting lows,

still torn apart, yet whole, who knows?

still weak, still strong, still bright, still blind,

still voiceless when you call my mind.

a drunken poet, left behind,

by friends, by you, by fate unkind.

yet stripped of all, I haunt the past.

remember me, I walk so fast.

so don’t forget — let’s take the road,

through dust and dawn where echoes flow.

just don’t forget — I’m here to stay,

forevermore, though time may go.

броня

Секундная стрелка замедлит ход

и шепотом Дьявол манит меня

Я — Крузенштерн, человек-пароход

Потери висят на мне, словно броня.

Я гордо шагаю вперед, крича

Любовью-копьем поражая змей

А после (особенно — по ночам)

Оплакиваю сотни своих смертей.

Вы не заберете мою любовь

ни бесы, ни ангелы, ни пустота

Я буду все так же проливать кровь

Она будет досуха испита

Я не отступаю, ни шагу назад

Хоть змеи и жалят со всех сторон

Возможно, я просто влюбляюсь в яд

Такой вот забавный оксюморон.

Когда же последний найду свой приют

Мертвецки усталый, я паду ниц

Я всю жизнь мечтал, что меня убьют

Мечом, а не взмахом женских ресниц

Все в жизни неважно, кроме любви

Любви беззаветной, к друзьям, и к себе

К родителям, к стайке испуганных птиц

и невероятной любви к тебе

Моих никогда не прочтешь ты стихов

и не услышишь молитв во тьме,

к друг другу навстречу не сделав шагов,

навеки остались в зиме.

легенда о Карфагене

нет любви, нет тоски, нет заботы

солнца нет, лишь сплошная тень

ты считаешь это свободой?

я зову это — Карфаген.

Карфаген должен быть разрушен

лишь за то, что в нем нет тебя

Там метаются дикие души

Не найдя ни крупицы огня.

в каждом доме разбиты окна

двери выбиты, тишина

В центре площади в землю вогнан

Крюк огромного гарпуна

Это кладбище моей надежды

Склеп любви, и могила мечты

Я стою тут левее, между

У огромной гранитной плиты

На плите высечены буквы

Если сможешь, сложи их сама

«Я люблю тебя», как на хоругви

Вслед за ними идет «без ума».

Белой птицей на крыльях заката

Ты летишь, унося за собой

Обогнав облака виновато

Мою радость, мой смех и покой.

Я бегу за тобой, спотыкаясь

Взглядом вперившись в небосвод,

Обернись,

я тебе улыбаюсь!

Мое сердце тебя лишь зовет.

Твои крылья сияют на солнце,

Уходящем за горизонт

И твой ритм никак не собьется,

Боже..

как же красив твой полет.

Крылья статные, курс неизменный.

Лишь вперед, не заметив преград,

Как люблю я твой взгляд драгоценный

Когда глаза от счастья горят.

Буду гнать за тобой непременно,

Пока ноги не станут трухой.

Через всю чертову ойкумену,

ты услышишь мой раненный вой

Может быть,

На него обернешься

и замедлишь свой пламенный ход

Тихим смехом своим рассмеешься

И поймешь, какой сумасброд,

Тот, что мчит за тобой через бури,

Сквозь тайгу, океаны, моря.

В этой бешеной увертюре

Мы — герои, лишь ты и я

Композиторы собственной пьесы

Бах, Чайковский, Сигер и Фарранк.

Под мотивы шальной марсельезы

На двоих попадаем в цугцванг.

Из него нам не выбраться

слышишь?

Нет ходов, только шах и мат.

среди всех этих четверостиший,

Варианты судьбы кружат.

Один путь расцелован солнцем

Красным выложен он кирпичом

Но за ним нет совсем эмоций

И дорога покрыта стеклом.

Другой путь выглядит ужасно

Ливень, шторм, но ведь мы с зонтом

Как бы не было там ненастно

Мы с тобой все пройдем вдвоем

И в конце нашей всей дороги

будет ждать нас спокойный дом

незаметный

и невысокий

но заполненный нашим теплом.

южный ветер

как ты можешь винить ветер бурный

за беспамятство штор и теней

за бардак и листвы пляс безумный,

если в доме твоем нет дверей

он все гремел, и тронула портьеры

тень той, что вслед летит за ним.

взвинтив слова до края стратосферы,

где шепот призрачный струится, словно дым

захлопни дверь, и все осядет на пол

все станет тише, только это — ад.

а сердце жжет, как в пыточных гестапо

где исповедь — не право, а обряд.

не закричишь — начнут сжимать сильнее

попытки встать раздавят каблуком

ты сам себе становишься страшнее

чем тот, кого ты прятал за замком

ты врал себе, что все пройдёт с рассветом,

что буря — стихнет, ураган — уйдет.

но с каждым вздохом становился следом

того, кто изнутри тебя сожрёт.

теперь он говорит твоим же тоном

и пишет за тебя, пока молчишь

он стал тобой. не сразу, понемногу.

а ты — больше не знаешь, как звучишь.

ты

Ты — моя неизбежность,

Ты — мой добрый и ласковый свет,

моё небо и нежная вечность,

и в пустыне — прохладный рассвет.

Ты — молитва, не знавшая слов,

Ты — мой страх, что однажды исчезнет.

Ты — не выбор. не зов. не любовь.

Ты — внутри. Ты — в дыхании. В сердце.

Ты — в прохладе немых вечеров,

в тишине, что ложится на плечи,

Ты — мой внутренний храм без икон,

где я верю без просьбы о встрече.

Ты — как свет, что не гаснет во тьме,

не мигает, не просит ответа.

Ты — как дождь на весенней земле,

как дыхание раннего лета.

Ты — на кончике каждого дня,

где закат растворяется в боли,

где весь мир замирает, храня

Твоё имя в безмолвной неволе.

Ты — как свет в коридорах пустых,

что звучит, словно тихая флейта.

Ты — мой путь среди будней земных,

моё утро. мой воздух. мой ветер.

еле дыша

погрузившись в молчание гор,

растворившись в ковре из листвы,

я бреду средь холодных озер.

в них дрожат очертанья твои.

то ли утро застыло в снегу,

то ли голос затих в камышах..

я иду по прозрачному льду,

и ищу образ твой в облаках.

я иду, затаив каждый вдох,

чтобы лед не дрожал подо мною.

и не знаю, сложил ли Бог,

имена наши под звездою.

в полумраке дрожащих ветвей,

в лёгком звоне подтаявших сосен,

я ищу, между звезд и теней,

голос твой, так похожий на осень.

и пока не растаял рассвет

в сине-черных речных порогах,

сохраню я твой призрачный след,

словно землю, согретую Богом.

баритон

прекрасный тембр, баритон солиста

весенним утром навсегда затих.

казалось бы — что хуже для артиста,

что жизнь провёл на сценах мировых.

он не кричал, беречь старался горло,

и не курил уже почти пятнадцать лет.

все песни знал — до каждого аккорда,

на ужин — стейк, а по утрам — омлет.

в привычном мире, где он — соло-прима,

в свете софитов, под оркестра плач,

его броня блестит неуязвимо,

храня владельца от досадных неудач.

тем утром он, привычно, рано

распевку в душе тихо начинал.

играл Шопен на белом фортепьяно,

а мэтр — потихоньку подпевал.

всё стихло вмиг. в секунду. резко.

Шопен — заткнулся, баритон — погиб.

луч солнца лёг, смеясь, на фреску,

и в тишине раздался долгий хрип.

попытки петь, кричать — всё глухо.

летит к врачу — увы, и он молчит.

такая вот от жизни оплеуха

тому, кто знал, что ему мир принадлежит.

теперь все дни — без сцены, без оркестра.

пустой партер. затянутый антракт.

в углу истлел потерянный маэстро,

не выйдя отыграть финальный акт.

он пил вино, разбавленное страхом,

курил табак из трубки натощак,

и по ночам, укрытый чёрным прахом,

ругался с Богом — хрипло и в слезах.

но в этот раз, прервав ночной дозор,

во сне ему явился мягкий свет —

не солнца блеск, но глаз родных узор,

который он искал десятки лет.

он встал, как будто пел опять на бис,

не зная нот, но веря — их поймут.

и в этом дне, где дует лёгкий бриз,

он знал — его за дверью ждут.

она пришла — не с музыкой, а с эхом,

не с бурей чувств, а с шелестом страниц.

в её глазах — ключи к его доспехам,

ко всем дверям и к тысячам бойниц.

звенела тишина, но без надрыва.

в нём что-то пело — в глубине души,

без музыки и даже без мотива,

впервые в жизни он запел без лжи.

не для оваций, и не ради славы

маэстро пел, не зная — для кого.

но в голосе звучали все октавы

её любви. неведомой. живой.

я останусь

как не звать тебя посреди ночи

когда каждый мой вздох о тебе

и бессилен я, обесточен

улыбаясь злодейке-судьбе

как не думать о том, что ты рядом

если все, что во мне — это ты

и не верить пронзительным взглядам

что во снах обрамляют мечты

как не слышать тебя в тишине

и в шагах за стенами квартиры

на картинах Клода Моне

может это — просто делирий?

может это — пройдет как туман?

растворится в дымке рассвета

почему я тогда как вулкан

извергающий с жерла кометы?

как мне жить, если ты как молитва

на губах, в куполах минаретов

если ночь — это наша обитель

но проснувшись, я на планете

где тебя не найти в переписках

в переулках, в бегущих строках

я ищу, но ловлю только искры

в твоих лисьих, зовущих глазах

может стоит уйти без финала

без прощаний, как в старом кино

где герой вдаль идет по вокзалу

опустившись на самое дно

только знай, когда снова родимся

если Бог даст мне шанс — я приду

даже если мы снова простимся

я уже никуда не уйду

пусть пройдет. пусть обрушится небо

пусть забудется свет твоих глаз

я останусь, безмолвно и слепо

в каждом миге, где не было нас

бысгуапхоит

я, прожжённый и старый моряк,

наигравшийся в прятки с судьбой,

а улыбка твоя — как маяк,

что сулит мне причал и покой.

что ж, веду свою шхуну туда,

где горит торжество твоих глаз,

и, возможно — кто знает — тогда

я смогу оседлать в этот раз

неприступную Назаре

и пройти сквозь предательский шторм,

не оставив весь свой экипаж

на заре — под твоим маяком.

эта бухта — последний набег,

я с Тортуги — к тебе прямиком.

на носу корабля, как ацтек,

я стою, опалённый лучом.

этот свет не тревожит глаза,

только греет и манит к себе.

всё, пора опускать паруса,

в глубь нырнуть и добраться к тебе.

где комета пылает в небе

и жжётся холодным огнём.

я хочу умереть там, где не был,

из мёртвых восстать — там, где дом.

совсем ни о чём не зная,

слепой и глухой глупец…

когда я тебя повстречаю,

в глазах моих будет — свинец.

почувствуй меня — я рассыплюсь

в остатки несказанных фраз.

и вновь, оглушительно хрипло,

забуду про боль и про нас.

скажи: что ты видишь в свете?

как выгорел город вдали?

как в пепле играют дети?

как солнце танцует в пыли?

я вычеркнул старые лица,

а новых уже не найти.

и сердце, как чёрная птица,

кричит в ожидании тьмы.

я знаю: ты там, в зазеркалье,

где звёзды горят, как ответ.

твоё незнакомое имя

искрит меж осколков планет.

мне важно не знать и не помнить,

мне важно, что мы — это сны.

мне нужно увидеть ладони —

спасательный круг средь зимы.

но что, если это — лишь тени,

а мы — это только слова?

я выберу жить, как растение,

что чахнет в саду без тебя.

а в талой воде отраженье

всё так же похоже на сны.

и мир — это только движенье

меж светом и тенью луны.

не знаю, где берег, где дно,

где кончится вечный прибой.

иду, потому что дано

быть только и только с тобой

быть — значит тонуть и гореть,

быть — верить и жечь без следа,

запомнить и всё ж не иметь

тебя, и себя — никогда.