Бесплатный фрагмент - Тьма: Начало

АКТ I — ПРОБУЖДЁННАЯ ТЬМА

1.1 Трагическая ночь

Улица. Ночь. Тишина такая плотная, будто город вымер за одну секунду. Неоновые вывески лениво мигали, окрашивая туман то в ядовито-синий, то в холодно-розовый. Но вдруг, почти незаметно, ветер усилился. Сначала лёгкое движение воздуха, потом — короткий порыв, из-за которого праздничные гирлянды над улицей едва слышно зашевелились, словно кто-то невидимый провёл по ним рукой.

Девочка стояла посреди этой мёртвой тишины. Тринадцать лет — слишком мало для одиночества в центре ночного города. Она чуть покачнулась, будто ветер дул не снаружи, а изнутри, выбивая последнее равновесие.

Ракурс будто смещался вниз: под рваными краями её одежды открывались израненные, сбитые в кровь ноги. Колени дрожали, как у человека, который слишком долго шёл, слишком далеко, слишком быстро… или слишком боялся остановиться.

Мир на секунду накренился. Девочка попыталась сделать шаг, но силы окончательно оставили её. Она рухнула на холодный асфальт под свет единственного работающего фонаря. Тот мигнул — раз, другой — и застыл, вырывая её хрупкую фигуру из темноты, словно ставя точку в этой странной, гнетущей ночи.

До Нового года оставалась всего неделя. Но казалось, для неё эта ночь могла стать последней…

Лежа на холодном асфальте, девочка услышала только собственное дыхание — рваное, хрипящее, будто воздух царапал горло изнутри. Мысли в её голове звучали громче ночи.

«Я… пыталась… Я бежала изо всех сил…» — слова рождались внутри, как тихие крики, которые не могли вырваться наружу.

Неоновые вывески рядом трещали, искрили, будто сами задыхались вместе с ней. Фонарь над головой продолжал мигать, каждый всплеск света совпадал с резким толчком её сердца — коротким, болезненным, будто тело уже не слушалось. Вспышка — удар. Вспышка — удар. И между ними тьма, становящаяся всё гуще.

Она попыталась пошевелиться, но холод сжимал её за плечи, за грудь, за ноги, как невидимая ледяная хватка.

«Но мне… так сильно холодно…» — шептал её внутренний голос, усталый и отчаянный. «Я… не знаю, куда идти…»

Слова тонули в тумане, в пустоте вокруг, и казалось, что даже город не мог подсказать ей путь. Гирлянды над улицей снова дрогнули от ветра — или, может, от чего-то ещё — но она уже едва видела их сквозь затуманенный взгляд.

Мир рассыпался на световые вспышки и темные провалы, а она лежала под одиноким фонарём, чувствуя, как каждый следующий удар сердца даётся всё труднее.

Её слёзы появлялись медленно, как будто даже эмоции в эту ночь двигались с трудом. Они собирались в уголках глаз, блестели под мигающим светом фонаря… и вместо того чтобы скатиться вниз, превращались в тонкие кристаллы. Холод был настолько сильным, что слёзы замерзали прямо на её коже, превращаясь в прозрачные дорожки, словно вырезанные из стекла.

Каждая новая слеза, не успевая согреться теплом её щеки, превращалась в ледяную крупинку, что болезненно прилипала к коже. Девочка моргала медленно, тяжело, и эти крошечные ледяные капли звенели едва слышно, ломаясь при движении её ресниц.

Воздух вокруг был пронизан морозом, и казалось, что сама ночь дышит холодом ей в лицо. Город, туман, мигающий фонарь — всё будто замирало вместе с ней, наблюдая, как маленькая, измученная фигурка борется за каждый вдох под равнодушным небом.

А она всё так же лежала, с замёрзшими слезами на лице, словно уже принадлежала этой ледяной, неподвижной тишине

Ещё один стук сердца — слабый, будто дрожащий — и девочка почти провалилась в тёмную, холодную пустоту. Мир начал меркнуть, сознание уплывало.

И вдруг резкий, плотный шлёпок разорвал тишину. Что-то тяжёлое и живое упало прямо на крышу машины в нескольких метрах от неё. Металл прогнулся, сигнализация тихо пискнула коротким сбоем. Девочка дёрнулась, широко распахнув глаза. Её собственный страх вернул её к жизни быстрее, чем любые силы.

Она медленно повернула голову, пытаясь понять, что именно произошло. На крыше машины шевелилось что-то тёмное, неясное в мигающем свете неона. То, что упало, будто перекатилось ближе к краю.

И в следующую секунду раздался второй, более сухой удар. Ещё одно тело — или существо — спрыгнуло следом, приземлившись прямо рядом с первым. Металл снова отозвался глухим звоном, на этот раз более отчётливым. Оба силуэта на мгновение замерли.

Потом один — первый — резко соскользнул вниз, исчезнув под машиной, двигаясь быстро и низко, как тень, разрывающая пространство. Второй последовал за ним, спрыгнув на асфальт с такой силой, что кузов дрогнул, а колёса слегка подпрыгнули.

Девочка почувствовала, как ледяная дрожь пробежала по позвоночнику. Она уже не чувствовала пальцев, ног, холода — только страх, чистый и острый.

Тени под машиной шевельнулись. Что-то толкнуло автомобиль снизу, словно под ним скрывалось нечто гораздо большее, чем можно представить. Машина резко рванулась в сторону, пискнула сигналкой и с рывком отлетела — прямо в её сторону.

Она едва успела отдёрнуть голову. Металлический бок пронёсся так близко, что ветер от машины хлестнул по её лицу, а мигающие огни отражались в замерзших слезах на её коже.

Её сердце, только что готовое остановиться, теперь билось так яростно, будто пыталось предупредить: опасность только начинается.

Она ничего не видела — улица была почти полностью поглощена тёмным туманом, а её собственное зрение расплывалось, как стекло в мороз. Она могла только слышать. Слышать и угадывать очертания того, что происходило впереди.

Силуэт, что спрыгнул второй, растворялся в темноте настолько, что казалось, будто сама ночь приняла человеческую форму. Блеск металла вспыхивал лишь на долю секунды, когда неон где-то сверху пробивался сквозь парящий туман.

Существо, которое он удерживал, извивалось, шипело, царапало воздух. И вдруг раздался звук — короткий, глухой, словно что-то хрупкое разлетелось под чудовищной силой. Не взрыв — но удар, после которого наступила резкая, оглушающая тишина.

В тот же миг неоновая вывеска с улыбающимся Сантой, что висела над улицей, дрогнула. По её поверхности что-то размазалось — тёмное в ночи, тягучее — и красный свет вывески вспыхнул слишком ярко, будто не выдержав контакта. Лампочки замигали, треща от перегрева и влаги.

«ХОУ… ХОУ… ХОУ…»

Последние «хо» сорвались с колонок вывески и погасли, будто сам Санта захрипел и потерял голос. Конструкция затихла, провалилась в темноту, оставив улицу ещё более мёртвой.

Тишина вернулась, плотная как лёд.

Возможно, он всё ещё стоял там — огромный, чуждый, тёмный. Но она его не видела. Только шаги, глубокие, размеренные, которые медленно приближались к ней из ночи.

Каждый новый шаг казался ударом по её замерзающему сердцу.

И тут она услышала нечто ещё — тихий, скребущий, будто кто-то проводил металлическими когтями по камню. Звук шёл позади шагов, сопровождал их, как эхо чего-то намного древнее, чем сама улица.

Шаг. Скрежет.

Шаг. Скрежет… ближе.

Туман шевелился, будто оттеплял от чьего-то дыхания. Воздух застывал вокруг неё, каждая секунда тянулась, как холодная нить.

Она попыталась вдохнуть, но вместо воздуха в лёгкие вошёл ледяной страх.

И когда шаги остановились совсем рядом — там, где уже можно протянуть руку и коснуться тьмы — она поняла:

он смотрит прямо на неё.

Без глаз. Без света. Без лица, которое можно разглядеть.

Но так, будто видел её насквозь.

И ночью, полной тумана и мёртвого света, она услышала хриплый выдох, срывающийся из темноты.

Этот голос будто рвал её сердце наизнанку — медленно, хрипло, словно каждая его вибрация проходила прямо через ребра. Тяжёлое дыхание, сиплое и глубокое, обрушилось на неё волной ледяного ужаса. Казалось, что оно выходит не из лёгких, а из пустой металлической полости внутри гигантского доспеха.

Он подошёл ближе. Ноги в тяжёлых сапогах ступали уверенно, точно, как будто земля под ним сама уплотнялась от страха.

И вдруг, без предупреждения, он поднял руку — и с мощным, гулким звуком опустил свой меч на асфальт.

Клинок вошёл в трещины дороги так глубоко, будто встретился не с камнем, а с мягким снегом. Металл звенел, резонировал, вибрации будто бегали по бетону, заставляя дрожать воздух рядом с девочкой.

Она смотрела на меч. Он был весь покрыт сетью трещин, будто пережил сотни битв и ещё столько же смертей. Края были неровными — словно клинок ломался и его снова и снова срастали чем-то нехорошим.

Лица его она не видела. Только броню.

Она была огромной, массивной, словно созданной не для человека. Пластины доспеха были надломлены, исцарапаны, покрыты вмятинами и старыми следами когтей. Между треснувшими сегментами поблёскивали странные, вытянутые символы — светящиеся очень тускло, так что их было видно лишь тогда, когда вспышка далёкого неона пробивалась через туман.

Эти знаки будто дышали — медленно, еле-еле, как угасающие угли. Но даже угасающий огонь иногда способен подпалить мир.

Она не знала, кто он. Не знала, человек ли это вообще. Но когда он склонился чуть ближе, его дыхание обрушилось на неё снова — хриплое, тяжёлое, пропитанное чем-то древним.

И она поняла: то, что стоит перед ней, не пришло просто так.

Она из последних сил пыталась уползти от него, цепляясь за треснувший асфальт онемевшими пальцами. Каждое её движение отдавалось жгучей болью по всему телу, но страх был сильнее боли. Он разъедал её изнутри, не давая ни секунды покоя. Она дышала короткими, рваными вдохами, будто воздух превращался в лёд ещё на пути к её лёгким.

Она была в ужасе. В настоящем, животном ужасе, который парализует, но одновременно заставляет тело двигаться быстрее, чем оно может.

Она хваталась за жизнь, как утопающий за дрейфующую доску — отчаянно, судорожно, без мыслей о том, выдержит ли она этот последний рывок.

В её голове метались обрывки мыслей, изломанные, хриплые, будто говорили они уже не слова, а чистый страх:

— Неет! Нет! Неет! Я не должна умереть тут! Не должна!

Пусть вселенная рухнет, пусть ночь сожмётся вокруг неё до размеров могилы — но она не должна умереть здесь. Не так. Не сейчас.

Она знала — или, может, просто чувствовала — что ей не выжить. Что туман становится всё тяжелее, ноги всё холоднее, а сердце всё тише. Что огромная тень позади неё движется неумолимо, как сама смерть.

Но всё равно продолжала сражаться. Продолжала ползти. Продолжала жить.

Потому что где-то глубоко внутри неё жило нечто большее, чем страх. Что-то, что не давало ей опустить голову и сдаться. Что-то, что удерживало её в этом мире, несмотря на холод, боль и темноту.

Не долг. Не надежда. Не мечта.

А миссия.

Самая простая и самая тяжёлая в мире:

выжить.

Она не могла умереть. Не имела права.

Ее или что-то — или кто-то — ждал её впереди. И ради этого она ползла дальше, даже когда мир вокруг начинал растворяться в чёрной пустоте.

Рыцарь не торопясь шагал за ней. Тяжёлые шаги звучали ровно, спокойно, почти лениво — так ходит тот, кто уверен, что жертва никуда не денется. Он не спешил. Он будто наслаждался тем, как она ползёт, цепляясь за землю, оставляя слабые, тонкие полосы на сыром асфальте.

Он двигался по кругу, обходя её то слева, то справа, как тень, что изучает каждое её движение. Девочка чувствовала его присутствие прежде, чем слышала шаги — по тому, как воздух вокруг нее становился холоднее, гуще, тяжелее.

Её дыхание срывалось в тихие всхлипы, и в какой-то момент она просто закрыла глаза и продолжила ползти вслепую.

Но остановилась сама смерть.

Он приблизился бесшумно. Туман будто расступился перед его доспехом.

И внезапно — резким, но не спешным движением — он ухватил её за голову. Его пальцы, холодные как железо, сомкнулись на её черепе, будто могли раздавить его одним нажатием.

Она вскрикнула. Не голосом — душой. Этот крик был рвущим, отчаянным, последним.

Надрывный, как у животного, которого подняли за шкирку перед тем, как сломать.

Она билась в его хватке, пальцы хватали воздух, силы не хватало, чтобы дышать. Ноги дёргались, тело выгибалось, но силы уже уходили. Всё превращалось в дрожащие осколки боли и ужаса.

И в голове, почти заглушённый собственным криком, пронзил один-единственный вопрос — холодный, беспомощный, до слёз человеческий:

— За что мне такое…? Чем я заслужила?..

Её мысли становились всё тише. Мир темнел. А рыцарь держал её так легко, будто она была не человеком… а сломанной игрушкой, которую он ещё не решил — бросить или добить.

1.2 Шесть месяцев назад

Школа-интернат для трудных детей.

Здание гудело, как улей. В коридорах бегали воспитатели, хлопали двери, кто-то раздавал распоряжения громким, взволнованным голосом. Дети переглядывались — кто-то смеялся, кто-то пытался выглянуть в окна, понять, что происходит.

Сегодня приезжал кто-то важный. Слишком важный, чтобы это было просто визитом.

Но на улице было так тепло, что даже напряжение внутри стен казалось несерьёзным. Солнце стояло высоко и ласково касалось кожи, обволакивало мир ярким золотым светом. Летний воздух пах зеленью, горячим асфальтом и пылью с футбольного поля.

На фоне этой суеты девочка стояла в саду интерната — в месте, куда редко кто доходил, поэтому здесь было тихо, почти сказочно тихо.

В руке она держала одуванчик. Солнечный свет делал его белые пушинки почти прозрачными.

Она смотрела на него и думала:

«Даже плохой день это не испортит… Не может испортить. Не сегодня.»

Она улыбнулась — настоящей, тёплой улыбкой, от которой на щеках проступились едва заметные ямочки. Её глаза отражали небо, будто в них поселилась маленькая капля летнего света.

Она поднесла одуванчик к лицу, закрыла глаза… и мягко подула.

Пушинки взлетели в воздух. На миг они зависли, как маленькие серебристые искры, а потом разлетелись по саду, оседая на траве, на клумбах, на волосах девочки. Они летели легко, свободно, будто несут свои тайные семена в новые места, чтобы однажды снова превратиться в жизнь.

Девочка смотрела им вслед, не замечая, как воспитатели уже зовут её внутрь. Не замечая обеспокоенных взглядов. Не замечая, что мир, такой тёплый и солнечный, готовится изменить её жизнь.

Она была счастлива. И верила, что впереди у неё будет лето, солнце, цветы…

Она ещё не знала, что это — один из её последних по-настоящему тёплых дней.

Он приехал. Тот самый человек. Тот, чья тень преследовала её даже в солнечные дни. Тот, кто словно держал её жизнь на коротком поводке, не позволяя ей просто… жить.

Суета в здании внезапно стихла, как только он вошёл в интернат. Дети поутихли, воспитатели выпрямились, будто их затянула невидимая струна. Воздух стал плотнее, тяжелее.

Он распахнул дверь её комнаты без стука — как всегда. Будто стук был чем-то, чего она заслуживает, а он — нет.

Мужчина прошёл к её кровати, присел рядом, слишком близко. Люси напряглась и тихо, почти незаметно, отодвинулась.

Он тут же придвинулся обратно — с той же мерзкой, липкой уверенностью. Она снова отодвинулась, отворачивая лицо, будто пытаясь отгородиться от его взгляда хотя бы стеной воздуха.

Он ухмыльнулся. Достал папку. Встал. Начал чертить что-то в документах — резкие, злые штрихи ручки резали бумагу так, будто она была виновата.

— Очень жаль, Люси, — сказал он сухо, даже не глядя на неё. — Уже тринадцать лет сегодня исполнилось… а ты всё такая же.

Он цокнул языком, раздражённо, как будто она — ручной зверёк, а не человек.

Потом повернулся к ней, наклонив голову, словно изучал её реакцию.

— Знаешь, Люси… — его голос стал мягче, но так фальшиво, что от этого становилось ещё страшнее. — Я бы хотел нормально поговорить с тобой. Смотря в твои глаза. Понимаешь?

Её плечи напряглись ещё сильнее. Она не ответила. Даже дыхание стало тише.

И вдруг — он резко, почти с яростью, бросил папку на пол. Бумаги разлетелись, ручка стукнула об линолеум. Он выпрямился в один рывок и взревел так громко, что стены будто дрогнули:

— Ты это понимаешь?!

Его крик ударил по ней, как камень. Люси сжалась, прижав локти к телу, взгляд в пол, сердце забилось так быстро, что казалось — оно пытается убежать из её груди.

Снаружи кто-то в коридоре замолчал. Никто не вошёл. Никто не остановил его.

В этот момент она впервые почувствовала то самое… то тёмное, холодное чувство, которое шесть месяцев спустя заставит её ползти по ночной улице, цепляясь за жизнь из последних сил.

Тень начала расти здесь. В этой комнате. С этим человеком.

С того дня, когда солнце ещё грело кожу… но уже не согревало сердце.

Прошло несколько дней. Он снова заходил к ней — как будто проверял не здоровье, а трещины, которые появлялись в её душе.

На столе лежали её рисунки. Тёмные силуэты, закрывающие солнце. Высокие фигуры, похожие на людей, но без лиц. Фон — размазанный, будто свет сам боялся их касаться.

Он просматривал их медленно, тщательно, а на лице у него появлялось довольное выражение. Не забота. Не удивление. Скорее… удовлетворение, словно он увидел то, что хотел увидеть.

— Эти тени, которые закрывают свет… — протянул он с улыбкой, в которой не было тепла. — Это так забавно. Она точно ещё считается нормальной?

В комнате находилась и одна из воспитательниц — добрая женщина, которая всегда пыталась защищать Люси, как могла.

— Люси — милая девочка, — сказала она тихо, но уверенно. — Хорошая. Она не может быть сумасшедшей. У неё просто… богатое воображение. Очень необычное, но не опасное.

Он бросил на неё косой, ленивый взгляд.

— Богатое воображение, говорите? — хмыкнул он и постучал пальцем по одному из рисунков, где тень почти полностью закрывала солнце. — Знаете ли вы, что многие из самых известных картин человечества были нарисованы на страданиях? На боли? На том, что люди предпочитают забыть?

Женщина нахмурилась, но он не дал ей ответить.

— Каждый великий художник убеждён, что люди — это тоже кисти, — сказал он мягко, почти шёпотом. — И когда они ищут вдохновение… границы дозволенного становятся… очень тонкими.

Он сделал шаг ближе к воспитательнице, слегка наклонил голову:

— Вы же не хотите, чтобы однажды Люси… скажем так… отрезала вам что-нибудь ради нового творческого прорыва?

Женщина побледнела.

Он внезапно рассмеялся — громко, резко, слишком искренне для шутки.

— О, ну что вы, — махнул он рукой. — Вы же адекватный человек, мисс Норрин. Почему вы не понимаете юмора? Ха-ха-ха…

Но в его смехе не было ничего смешного. Это был смех ядовитой змеи, который играет с добычей, уверенный, что никто ему не помешает.

А Люси в это время стояла в углу комнаты, тихая, сжатая в комок, и смотрела на свои рисунки.

Она знала: он видел в них не то, что видели остальные.

Он видел что-то другое.

Столовая шумела. Шёпот, смех, звон посуды — всё смешивалось в один липкий, тяжёлый фон, который Люси уже давно терпеть не могла. Но сегодня было иначе — шёпот стал о ней.

— Она выходит… безумная, — прошептал кто-то. — Да, конечно, — последовал ответ. — Сам доктор говорил учительнице.

— Я всегда знал, что она чокнутая. — Ага! Её лучше обходить стороной.

Люси остановилась на секунду у входа. Её руки дрогнули. Но она молча прошла вперёд, будто не слышала. Хотя слышала каждое слово, каждую подлую интонацию, каждую смешинку.

Она не хотела быть частью этого шёпота. Не хотела, чтобы на неё смотрели, обсуждали, тыкали пальцами.

Поэтому выбрала самый дальний стол, почти у стенки, и тихо села. Еда была тёплой, простой. Но кусок не лез в горло.

Она только подняла вилку, как далеко слева раздался голос, уже без шёпота — громко, чтобы слышали другие:

— А почему мы вообще ей позволяём кушать? — Правда! Она же ненормальная. — — Её нужно заставить голодать, чтобы поскорее очистить мир от себя!

— Да… надо её приучить.

Несколько девочек поднялись из-за своего стола. Слишком смело. Слишком уверенно, словно кто-то дал им право.

Они подошли к Люси. Сначала просто стояли, глядя сверху вниз. А потом — в одно движение — опрокинули её поднос, тарелки, столовые приборы. Еда разлетелась по полу, по её одежде, по стулу. Запах горячего супа ударил в нос.

Люси вздрогнула. Но молчала. Как всегда.

Тут же — будто по команде — одна из девочек подняла руку и позвала поваров:

— Эй! Она всё сама раскидала! — произнесла она так громко, чтобы слышали все. — Мы видели… — добавила другая, театрально вздыхая.

Повар, уставший и раздражённый, тут же постучал ложкой по стойке и позвал старшую воспитательницу.

— Мисс Норрин! Девочка снова устроила беспорядок.

Главная вошла в столовую быстро, слишком быстро — будто ждала этого. Увидела Люси, увидела разбросанную еду… но не увидела девочек, которые стояли рядом и виновато прятали улыбки.

— Люси, пойдём, — сказала она холодно. Ни вопроса. Ни попытки понять. Только решение.

Толпа затихла. Ожидание висело в воздухе.

Люси покорно поднялась со стула, опустив глаза, словно тень стала выше неё.

Воспитательница увела её прочь, подальше от столовой, где шёпот уже переходил в смех.

А девочки за её спиной со злорадной лёгкостью стряхнули с рук остатки её обеда, сохраняя на лицах ухмылки — довольные, как будто уничтожили не тарелку… а человека.

1.3 Настоящее время

Резкий треск пальбы прорезал ночь, как удар молнии. Пули врезались в доспех рыцаря с глухими металлическими ударами — так, будто стреляли в стену. Он лишь слегка качнулся вперёд, будто от внезапного ветра, но не остановился.

На улицу ворвались яркие фары и красно-синие вспышки. Машины полиции блокировали перекрёсток, сирены гудели так громко, что вибрировал даже туман. Крики, команды, хриплые рации — всё смешалось в хаос.

А она… она смотрела не моргая.

В её глазах отражалась вся сцена — как в сломанном зеркале: всполохи выстрелов, бегущие силуэты копов, их страх, их отчаяние… и фигура рыцаря, идущая прямо на них, будто пули были каплями дождя.

Он шагнул. Медленно, уверенно.

Поднял свой меч.

И в один плавный, нелогично лёгкий взмах — бросил его. Клинок превратился в серебряную дугу и, вращаясь, врезался в полицейскую машину. Металл застонал, прогнулся — и кузов раскрылся пополам, словно был сделан из мокрого картона.

Копы закричали. Перекатились за края зданий, занимали укрытия, стреляли дальше — удар за ударом, очередь за очередью. Каждый пытался остановить его. Каждый понимал, что не сможет.

Вся улица превратилась в поле боя. Сирены, свет, туман, эхо. Металл, удары, шаги.

Он был слишком сильным. Слишком невозможным. Слишком непобедимым.

А она сидела на холодном асфальте, дрожа, обессиленная… и не могла отвести взгляд.

Вместо ужаса в её глазах зажглось другое. Что-то запретное. Горячее. Почти болезненное.

Она смотрела, как он идёт вперёд — один против всех. Как разрывает строй. Как ломает сопротивление. Как сражается так, будто весь мир — хрупкая бумага.

И в этот момент, едва слышно, почти шёпотом, срываясь на дыхание, она произнесла:

— Я хочу, чтобы ты меня спас…

Не потому что он добрый. Не потому что он герой.

А потому что в этом кошмаре только он выглядел живым. Единственным существом, способным прорывать ночь.

И единственным, кто мог забрать её отсюда. Любой ценой.

— …вижу ту самую девочку! — коп почти кричал в рацию, перекрывая грохот выстрелов. — Она жива, повторяю, жива! Но мы не можем к ней подойти — нам мешает этот… этот чёрт его возьми рыцарь в доспехах!
Звук автоматной очереди перебил его слова. — Наша машина разрублена пополам, приём! Что делать? Пули его не берут, слышите? Ни одна!

В рации послышался треск. Статика. Чужое дыхание. И где-то далеко — спокойный, ленивый голос.

1.4 Офис

Тёплый, слишком уютный для той ночи.

Панорамные окна, золотистый свет лампы, ковёр, от которого веет старым богатством. И старик в выцветшей военной форме, сидящий в массивном кресле. На лацкане — знак, который давно сняли со всех официальных зданий. Сигара медленно дымилась в его пальцах, аромат смешивался с лёгким запахом виски.

Он слушал крики из рации, не моргая. Будто смотрел не на монитор с уличной камерой, а на плохую комедию.

— Ты что там, шутить вздумал, Сэм? — произнёс он, выпуская кольцо дыма. — Вы там одного фрика победить не можете, который перепутал Новый год с Хэллоуином?

За его спиной стоял молодой офицер, весь в напряжении. Он видел записи. Он понимал, что это не маскарад. Что тот рыцарь — не человек в костюме.

Но старик продолжал ехидно усмехаться.

— Рыцарь… в двадцать первом веке… — он фыркнул. — Господи, кого вы там нашли, ролевика с ментальными отклонениями?

Рация снова зашипела:

— Сэр, он в одиночку вывел из строя три машины! Мы не можем пробиться к девочке! — Он идёт прямо на нас! Что прикажете делать, сэр?!

Старик приподнял бровь.

— Значит так, Сэм… — он потянулся за пепельницей. Его голос стал ниже, холоднее. От него веяло чем-то старым, дисциплинарным, железным. — Вы останетесь там и будете сдерживать его, пока я не скажу иначе. — Девочку не трогать. — Рыцаря — по возможности задержать.

Он погасил сигару, будто завершал очередной рабочий день, а не отдавал приказ, от которого зависели жизни.

Сэм с рацией в руке закричал так громко, будто мог перекричать само фатальное чувство, расползающееся по улице:

— Сэр, да пошёл ты! Я сам разберусь!

Старик, слушая его крик, лишь слегка ухмыльнулся. Тонкая морщинка возле глаза дрогнула. Он не сказал «стоп». Не сказал «не смей». Он просто позволил ему идти.

Сэм рывком поднялся из-за укрытия и побежал вперёд — навстречу тени, которая шагала через туман, будто сама смерть решила материализоваться. Пальцы его дрожали, но спусковой крючок был зажат до белизны. Очередь врезалась в шлем рыцаря — глухо, звонко, почти без эффекта. Металл сыпал искры, но не трескался.

Рыцарь остановился.

Он смотрел на Сэма так, будто видел не человека — а существо, которое случайно оказалось на пути гиганта.

Сэм продолжал стрелять. Патроны щёлкали в магазине, отдача вибрировала по руке — но рыцарь шагнул вперёд, ровно, уверенно.

И когда между ними осталась длина вытянутой руки — всё закончилось.

Резкий, односложный звук. Не выстрел. Не удар сапога.

ХРЯС.

Рыцарь нанес удар рукой — даже не замахиваясь, будто просто убрал с дороги назойливую муху.

Сэма отбросило так стремительно, что его ботинки едва коснулись земли. Он перелетел через полосу света фонаря и врезался в стену дома, оставив на кирпичах длинную, размытую кровавую дугу. Звук удара был глухой, мокрый, будто мешок мяса бросили на бетон. Руки у него дернулись, будто он пытался что-то ухватить в воздухе… но пальцы лишь сжались в пустоту.

Тело скатилось вниз и исчезло за краем дома, падая в сугроб. Снег принял его мягко, почти ласково.

Дыхание Сэма сорвалось, превращаясь в хрип. Тёплая кровь стекала из его рта на белый снег, окрашивая его в ржаво-красный. Глаза ещё были открыты… но не видели уже ничего.

И где-то далеко, в тёплом кабинете, старик тихо пробормотал:

— Ну что, герой… ты сделал свой выбор.

Последний коп — тот, кого все считали самым тихим, самым внимательным, самым умным — медленно обошёл машину, стараясь дышать как можно тише. Он видел, как падают его коллеги. Слышал, как трескаются кости. И понимал: это не бой. Это бойня.

Только один шанс. Только один выход.

Он заметил девочку, неподвижную у фонаря, и, не думая ни о наградах, ни о приказах старика, нырнул к ней, подхватив на руки. Она вздрогнула — холод, боль, испуг — но не сопротивлялась. Её тело было таким лёгким, будто она уже почти растворилась в ночи.

Коп прижал её к себе и побежал, что было сил.

Снег скользил под обувью, туман жёг глаза. Он знал, что стоит оглянуться — и увидит смерть.

Но всё пошло не так.

Нога ушла. Лёд скрипнул.

ШМЯК.

Они оба рухнули в снег. Девочка вскрикнула от боли — тихо, почти беззвучно, но коп услышал, как кричит её хрупкое тело.

— Прости… прости! — прошептал он, поднимая её снова, дрожащими руками.

И побежал дальше — спотыкаясь, почти ослепший от страха. Но живой. И с девочкой на руках.

Пока остальные стреляли, как безмозглые, он сделал единственное разумное — вырвал её у смерти.

Тем временем рыцарь, занося меч над очередной жертвой, остановился. Его движение будто сломалось пополам.

На снегу — следы. Маленькие, неровные, хаотичные. И крупные, оставленные ботинками бегущего человека.

А девочки — нет.

Тишина на мгновение стала густой, как кровь. Рыцарь не рычал, не кричал. Но от него будто исходил разочарованный, звериный стон.

Он повернулся в ту сторону, где исчезли следы.

Сделал шаг.

Только один.

И в этот момент ночь взорвалась рёвом тяжёлого орудия.

Позади, на перекрёстке, стояла бронемашина. На крыше — пулемёт. Пламя из дула срывалось длинными, жгучими нитями, освещая улицу вспышками адского света.

Пули били в спину рыцарю с такой силой, что обычного человека разорвало бы на куски. Но его броня вспыхнула глубоким, тёмным сиянием — почти невидимым, словно свет умирающей звезды.

От поверхности доспеха расходились искажённые волны — слой силы, отталкивающий металл.

Пули не просто отскакивали. Они отлетали, меняя траекторию, словно наткнувшись на невидимую стену, и разлетались по сторонам, пробивая витрины, разбивая окна, оставляя искры на кирпичах.

Это было похоже не на защиту — а на презрение.

Рыцарь даже не пошатнулся.

Он медленно повернул голову на звук пулемёта — недовольно, почти лениво. Будто его разбудили.

Коп едва дышал, задыхаясь от холода и страха. Он подбежал к ближайшему автомобилю — весь занесённый снегом, забытый городом и хозяевами. Рукой, трясущейся так, будто мышцы вот-вот откажут, он разбил замёрзшее стекло.

Глухой треск разнёсся по улице.

— Прости… — только и успел прошептать он, встряхивая руку, порезанную о стекло.

Он открыл дверь изнутри, схватил девочку под мышки и буквально закинул её на заднее сиденье. Она была бледной, почти без сознания, но глаза её дрожали — она тоже слышала, как хрустит снег за углом.

Шаги.

Тяжёлые. Ровные. Без спешки. Без сомнений.

Тень рыцаря выступила из переулка, словно ночи стало мало, и она выпустила существо, которое давно принадлежало тьме. Его шаги становились громче. Звон металла усиливался. Он шёл по следам, как охотник по тёплой крови.

Коп бросился под руль, сорвал кожух, оголил провода.

— Давай… давай… давай же!

Он скручивал провода, но пальцы не слушались — холод и паника превращали каждое движение в мучение.

Искра. Молчание. Снова искра. Ноль.

Шаги рыцаря становились ближе, ближе… Уже было слышно легкое дребезжание металла от каждого его движения — как будто древний доспех шёл по современной улице в издевательской насмешке над прогрессом.

Коп ударил кулаком по панели.

— ДАВАЙ!!!

И в этот миг мотор взревел, кашлянул, ожил.

Коп широко открыл глаза — взгляд наполнился отчаянной радостью. Он уже хотел крикнуть что-то вроде «Мы спасены!», но…

Он увидел.

Увидел, как рыцарь стоит прямо перед машиной и смотрит на него в упор. Не моргая. Не двигаясь. Просто смотрит. Сквозь туман, через разбитое стекло, будто глядя ему прямо в сердце.

Коп с криком вжал педаль в пол. Колёса сорвались, снег разлетелся, машина дёрнулась вперёд.

Но рыцарь лишь поднял руку.

И когда автомобиль почти наехал на него — он схватился за рамку водительской двери. Пальцы, вдавленные в металл, издали хруст, будто он ломал старую консервную банку.

СКРРРРАААА—

Дверь была вырвана одним движением.

Машина резко накренилась, коп выкрикнул от ужаса — рыцарь стоял рядом, удерживая дверь, как бесполезный трофей, а другой рукой уже тянулся к нему.

И всё это — на скорости.

Машина рванула вперёд, практически выскальзывая из его хватки. Рыцарь отпустил, позволив ей уехать лишь на несколько метров.

Но он уже повернул голову в ту сторону, куда она неслась.

Он не собирался отпускать добычу.

Он просто наслаждался погоней.

В машине царил хаос.

Коробка передач заедала, словно сама боялась скорости, с которой коп пытался сбежать. Приборная панель мигает, радио сводит с ума:

«…хo-хo-хo — » «…температура упадёт — » «…сильный ветер — » «…счастливого Нового — » «…опасный циклон — »

— Да что с тобой, чёрт возьми?! — коп ударил по боковой панели, но радио продолжало метаться между станциями, словно город сам предупреждал: бежать бесполезно.

Девочка дрожала на заднем сиденье, не понимая — это её дыхание дрожит или сама машина.

А снаружи мир начал ломаться.

Для рыцаря всё вдруг замедлилось, будто кто-то погасил время. Он поднял голову — и увидел не просто следы шин.

Он видел неоновые дорожки, тянущиеся от задних фар машины, будто огненные ленты, которые ещё дрожат в воздухе. Они оставались яркими, живыми, доступными для прикосновения. И снежинки… Они зависли в воздухе — неподвижные, хрустальные, словно живые стеклянные точки.

Мир застыл. Кроме него.

Его броня засветилась изнутри тусклым огнём, и меч, который был ещё в руке, начал словно растворяться — металл втягивался в пластину нагрудника, как живой. Вместе с мечом броня будто наполнялась чем-то древним, звериным.

И вдруг — взрыв.

Не огненный, а будто взрыв ярости. Из его шлема прорвался рёв — настолько мощный, что снег на крышах рядом дрогнул.

Рёв, который услышала вся оперативная группа.

— ЧТО ЭТО БЫЛО?! — закричал кто-то по рации. — МЫ… МЫ НАШЛИ ЕГО! — ОН ГДЕ-ТО СЛЕВА… СПРАВА… ЧЁРТ, ОН ПЕРЕДВИГАЕТСЯ!

Но они не могли понять, где он.

Потому что он двигался уже слишком быстро.

И не плавно — а рывками, резкими скачками, как оборванный кадр фильма. Реальность вокруг него искажалась: фонари тянулись в ниточки света, здания будто сгинали формы, как в кривом зеркале.

Каждый его «шаг» был не шагом — а мгновенным перескоком в новое место, настолько быстрым, что глаз успевал уловить только след:

Изогнувшаяся тень. Сгорблённая фигура. Руки, которыми он отталкивался от земли, как зверь, готовый разорвать.

И снова исчезал.

Поддержка, прибывшая ближе к переулку, увидела только это:

— ОН… ОН ПЕРЕМЕЩАЕТСЯ!!! — ЧЁРТ, ЭТО НЕВОЗМОЖНО! — ПУЛЯМИ ЕГО НЕ ВЗЯТЬ!

Один боец включил фонарь — и успел увидеть его всего на миг.

Рыцарь стоял в десяти метрах… а через долю секунды — в одном.

Свет прорезал снег и туман, и на мгновение стало видно его позу: сгорбленный, руки чуть отведены назад, пальцы упёрты в землю… как у зверя, готового прыгнуть на добычу.

И он прыгнул.

Не вверх — вперёд, туда, где в ночи исчезающая машина оставляла дрожащие неоновые следы.

Он бежал по ним. Он чувствовал её. Его охота начиналась.

Тем временем, в тепле, где ничто не напоминало о морозной бойне снаружи, старик сидел в кресле, откинувшись назад так, будто ему было скучно даже дышать.

У его ног, аккуратно на ковре, стояла молодая сотрудница, тщательно массируя ему ступни. Её пальцы дрожали — не от холода, а от отвращения, которое приходилось прятать под вежливой улыбкой.

— Как вам кофе, сэр? — спросила она тихо.

Старик даже не повернул головы. Только забубнил себе под нос, так, будто сам себе жаловался:

— Я бы получше сделал… твоё счастье, что мне лень заниматься такими бесполезными вещами.

Она слегка прикусила губу, скрывая реакцию. Но в мыслях прошептала:

Да ты хоть что-нибудь сделал бы нормально, старый чёрт… хотя бы раз в жизни для приличия.

Он этого, конечно, не услышал. Он не слышал никого — кроме себя.

Телефон на столе снова запищал — коротким, требовательным, раздражающим звукком. За ним другой. И ещё один. На мониторе мигали окна: Срочно!, Критично!, Запрос связи!

Старик устало посмотрел на все мигающие экраны, как на мух, мешающих ему спать.

— Да чтоб вас всех… — проворчал он.

Он наклонился, медленно достал из ящика старый армейский нож. Лезвие было затуплено временем, но по-прежнему внушало страх — и пахло металлом, который видел слишком много крови.

Он взял ближайшую связку проводов от коммутатора и одним резким движением — хрясь — перерубил их. Искры вспыхнули и погасли.

Связь умерла.

Он откинулся назад с тяжёлым, вымученным выдохом:

— Хоть бы пару секунд дали отдохнуть…

Сотрудница приподняла бровь, но лицо не выдало ничего. Только мысли её были ядовитыми:

Ну да. Ты ведь устаёшь… конечно… каждую секунду занимаешься чем-то важным. Например, ломаешь телефоны и жалуешься на кофе.

Старик даже не заметил её взгляда.

Он взял сигару. Щёлкнул зажигалкой. Лёгкое потрескивание затерялось в тишине.

— Вот… теперь можно работать… — пробормотал он, не замечая, что за окном город уже погружается в хаос.

Он не слышал рёва рыцаря, который сотрясал улицы. Он не видел красных вспышек. Он не замечал, как рядом гибнут люди.

Он видел только спокойный огонёк сигары…

…и ощущал приятно тёплый массаж своих старческих ступней.

Старик посмотрел на неё со странной, неприятной ухмылкой. Глаза его сузились, складки на лице собрались в змеиную гримасу.

— Эй, — сказал он, постукивая пальцем по своей штанине. — Ты меня слышишь?

Она попыталась сделать вид, что не понимает, отвела взгляд, надеясь, что он просто ворчит или снова требует кофе. Но старик, не потерпев игнорирования, наклонился вперёд и вцепился в её подбородок, заставляя поднять голову.

— Я сказал: сюда смотри.

Он ткнул пальцем в ту же точку на брюках, грубо и требовательно, как будто командовал собакой.

— Приступай, — сказал он с тяжёлым, мерзким спокойствием. — И без твоих «не в настроении». Ты тут работаешь — так работай.

Она отшатнулась, насколько могла, но его рука схватила её за плечо и вдавила обратно на колени, не давая уйти.

— Ты делаешь то, что я говорю, — прошипел он. — Не испытывай моё терпение.

Она сжала зубы так, что челюсть свело. Внутри всё кипело от унижения, от бессилия. Её мысли стали тёмными, как густая тьма:

Сдохни. Просто сдохни уже, старый ублюдок.

Но вслух она сказала лишь:

— …да, сэр.

Старик довольно вздохнул, словно только что победил в малой, но важной для него войне.

Его власть была абсолютной. Здесь, в этом кабинете, он мог ломать людей, как хотел. И он делал это — с удовольствием.

Сотрудница вышла из кабинета старика, опуская глаза. Она резко, раздражённо вытирала рот салфеткой — будто пытаясь стереть с себя само чувство грязи, от которой хотелось бежать и принять душ.

Дверь кабинета закрылась за её спиной, и она тихо процедила сквозь зубы:

— Твари… все.

Телефон в кармане завибрировал. Она вздрогнула, достала его — звонил её парень, тот самый, что сейчас на операции.

Голос по рации был дрожащим, сорванным:

— Слушай… он идёт. Этот… чертов рыцарь, он прямо за мной. Я не знаю, что делать, Марта… Мне страшно… Может, мне—

Она резко перебила, сжимая телефон так сильно, что костяшки побелели:

— Не смей ныть сейчас. Не смей.

— Но он… он слишком быстрый… у меня руки трясутся, я—

— Господи, — она закатила глаза, — перестань быть тряпкой. Если ты сейчас сольёшься — можешь даже не возвращаться.

В трубке повисла тишина. Она добавила, холодно, как нож:

— Сделай свою работу. А если сдохнешь — …ну что ж, я найду кого-то нормального.

Она оборвала вызов.

Тем временем парень сидел в угнанной машине. Девочка — на заднем сиденье, тихая и испуганная. Он был бледным, ладони мокрые, дыхание спутанное. Слова Марты ударили по нему хуже выстрела.

Он закрыл глаза на секунду.

Сейчас не время. Сейчас нельзя ломаться.

Снаружи раздался рёв рыцаря — нечеловеческий, жуткий. Мужчина вздрогнул, включил передачу и ударил по газу так сильно, что колёса завизжали по льду.

Внутри дребезжащей машины было темно и холодно, но за окном мир переливался гирляндами. Маленькие огоньки на домах, на деревьях, на столбах — тёплые, золотые, мерцающие в снежной пелене.

Девочка медленно потянула к ним руку… Пальцы дрожали, будто она пыталась дотронуться до чего-то невозможного — до тепла, которого никогда не знала.

Ей казалось, что если коснётся света, то почувствует запах тёплого печенья с молоком… смех… руки, которые обнимают, а не удерживают… слова, которые согревают, а не режут.

Но стоило машине тряхнуться на яме, как её тёплая фантазия лопнула — и в голову хлестнуло прошлое.

Рождество. Шесть лет подряд.

Холодный коридор. Белые стены — настолько белые, что от них болели глаза. Белый пол. Белая дверь. И она — на кровати, крепко застёгнутая ремнями, чтобы «не причинить себе вреда». Пичканая таблетками, от которых мир становился вязким, медленным, будто стеклянным.

Праздничные песни доносились издалека — из коридоров, где гуляли другие дети, «более стабильные».

А она сидела одна. Считала каждую снежинку, которая падала на маленькое окно в двери. Каждый вздох. Каждый удар сердца. Каждую секунду своей тишины.

Только раз в день ей разрешали подняться на крышу. Её выводили, как больную птицу, которой нельзя доверять крылья.

Там, сверху, город сиял огнями, как огромный живой праздник. Люди гуляли, смеялись, катались на коньках, кто-то ел вафли, кто-то дарил подарки. Мир жил. А она — только смотрела, прижимая ладони к ограждению, делая вид, что ей достаточно просто наблюдать.

И сейчас, в дрожащей машине, среди хаоса и войны… Она всё так же тянулась к этим огонькам — как когда-то на крыше. С той же тихой, отчаянной надеждой.

Будто если дотронется до света… то сможет вырваться из той вечной белой комнаты.

Рыцарь двигался уже не как человек — как явление. Как буря, срывающаяся с цепи.

Он шёл по следу машины, оставленному на свежем снегу, и каждый его шаг был слишком тяжёл, слишком быстрый, слишком точный.

Его силуэт резал ночь на куски.

И когда он понял, куда именно рванул коп, тени вокруг него дрогнули, словно даже они боялись приближаться.

Он ускорился.

Сначала просто бежал. Потом — перепрыгивал через сугробы, через ящики, через ограждения. А затем — через машины.

С каждым прыжком он поднимался выше, и снег под его ногами взрывался маленькими белыми вспышками.

Он двигался так быстро, что воздух над асфальтом искажался, как будто его броня нагревала пространство вокруг.

И вот — он настиг их.

Машина копа вылетела из переулка, двигатель ревел, фары полосовали туман светлыми клинками.

Рыцарь увидел её… и просто шагнул вперёд.

В последний миг, словно нечеловеческое существо, он перепрыгнул над припаркованными машинами, и приземлился прямо перед движущимся автомобилем.

Он встал во весь рост. Медленно. Грозно.

И на мгновение казалось, что он — неподвижная статуя из мрака и металла.

Удар.

Машина врезалась в его броню так, будто пыталась пробить каменную гору. Железо смялось моментально — изгибаясь, как консервная банка под чудовищной силой.

Внутри всё летело в разные стороны.

Стекло. Осколки приборной панели. Снег, ворвавшийся через разбитые щели.

В замедленной съёмке коп и девочка вылетели через лобовое стекло, не успев даже крикнуть.

Их тела словно зависли в воздухе.

Частицы стекла вокруг вращались, отражая неон, каждая кристальная крупинка — маленькая звезда.

Мир стал тише. Глуше. Будто кто-то выключил звук реальности.

Они падали — медленно, неизбежно — и снег под ними поднялся лёгким белым облаком, когда их тела ударились о землю.

И в следующую секунду… оба провалились в темноту. Не чувствуя ни боли, ни страха, ни того, что шаги рыцаря снова начали приближаться.

Медленные. Тяжёлые. Цепкие.

Готовые продолжить то, что он начал.

Прожектор вертолёта полоснул по улице, разрывая туман светом. На мгновение стало видно всё: перевёрнутую машину, искорёженный металл, тонкую полоску крови на снегу… и фигуру рыцаря, стоящего абсолютно неподвижно посреди хаоса.

— Чёрт… — пробормотал оператор, приближая зум. — Он что, на нас смотрит?

— Да не может… мы в небе, сорок метров… — начал пилот.

Но рыцарь действительно поднял голову. Медленно. Как будто знал, где именно линза камеры. Где именно глаза тех, кто наблюдает.

Тень от его массивной брони растянулась по снегу, увеличиваясь до размеров монстра. Вертолётный прожектор делал его силуэт ненормально вытянутым — будто свет сам боялся упасть на его настоящую форму.

Оператор сглотнул и перешёл на шёпот:

— Он стоит над девочкой… и тем… копом. Снимай, снимай… чёрт, это просмотры за месяц вперёд…

Но что-то начало меняться.

Рыцарь наклонил голову к Люси — медленно, почти уважительно. Будто изучал спящую принцессу из древней сказки. Будто хотел убедиться, что она жива.

Потом повернулся к копу. Тот лежал рядом, обмякший, с окровавленным лбом. Рыцарь замер. И вдруг…

…сделал шаг к нему.

— Ооо, пошёл! Пошёл! Снимаем! — заорал пилот, забыв о страхе.

Рыцарь наклонился над мужчиной, и прожектор выхватил жуткие детали: трещины по его доспехам, дрожащие тусклые знаки, словно пытающиеся загореться. Он протянул руку — огромную, чёрную, как кусок металла, забывшего что такое свет.

— Неужели он пытается… помочь ему? — прошептал оператор.

Рыцарь опустил пальцы на шею копа. Проверил пульс.

И ровно в тот момент, когда зрители могли бы подумать, что всё не так уж и плохо…

…он схватил полицейского за грудь, поднял его одной рукой, как пустую куклу,

и развернулся к туману, будто показывал добычу ночи.

Вертолёт задрожал.

Оператор продолжал снимать. Но голос его сорвался:

— Э-э… пилот… он… он что делает?..

Под прожектором доспехи рыцаря казались чем-то древним. Нечеловеческим. Он стоял, держа копа в руке, и его фигура затмевала весь луч света.

Он не спешил.

И не нападал.

Он… ждал.

Ждал, когда девочка откроет глаза.

А далеко отсюда, в тёплом офисе…

Сотрудница, только что закончившая «работать» со старым начальником, вытирала губы салфеткой и шагала к выходу, пока старик довольно потягивался в кресле. Её взгляд случайно упал на экран телевизора, где шёл тот самый прямой эфир.

Она узнала его сразу — своего парня. Бессознательного. В железной руке монстра.

На секунду она остановилась. На лице — ничего. Ни шока, ни страха, ни боли. Будто это не человек, а забытая вещь.

Она даже лениво хмыкнула:

— Ага… попался, герой…

Потом поправила дорогую шубу, взяла сумочку.

Она вышла на улицу, щёлкнула зажигалкой и закурила. Каблуки хрустели по снегу, создавая ощущение, что она гуляет по торговому центру, а не мимо живого эфира с умирающим человеком.

Пальцами она лениво пролистала телефон… и сама набрала тому, кто висел в руке рыцаря.

Трубка зазвонила у него в кармане — микрофон улавливал всё и транслировал в прямой эфир.

Она улыбнулась:

— Хах… лучше бы ты дальше трусил и бегал за мной, награждая меня за моё присутствие рядом с тобой. Но нет… полез спасать кого-то. Герой нашёлся.

Вертолёт продолжал транслировать рыцаря, который держал её парня как куклу — и весь город слышал её эхо через снег, через эфир, через смерть:

— Не обижайся. Если сдохнешь — ну… значит так тому и быть. Я найду другого.

Пилот резко поднял голову:

— Она… она серьёзно сейчас это сказала?..

Оператор прошептал:

— В прямом эфире… Господи…

На экране рыцарь чуть повернул шлем, как будто слышал всё. Как будто слова девушки проникли прямо в туман.

Пальцы на его руке снова сжались.

Парень тихо, жалобно выдохнул.

Девушка между тем спокойно стряхнула пепел, даже не посмотрев на экран, и сказала:

— Надеюсь, ты хоть красиво умерёшь. Мне нужна хорошая история.

Она отключила звонок. Закрыла телефон. Повернулась и ушла, растворяясь в вечернем городе.

А рыцарь, стоя среди искорёженных машин и замерших снежинок, медленно опустил взгляд на умирающего мужчину…

…и на девочку, что лежала рядом.

Рыцарь держал полицейского так же легко, как будто это была не живая душа, а пустая форма. Его рука почти полностью охватывала грудь мужчины, словно железный капкан. С прожектора вертолёта падал белый свет — и по нему было видно, как губы копа дрожат.

Он попытался вдохнуть… обжёгся собственной болью… и всё же выдавил из себя хрип:

— Я… т-тебя… сильно… люблю…

Его голос был слабее ветра. Но эти слова услышали все — благодаря микрофону, всё ещё работающему в его кармане. Вертолётный оператор замолчал. Даже пилот повернул голову, будто боялся пропустить что-то важное.

А за десятки кварталов отсюда… Девушка остановилась.

Впервые за весь вечер. Словно эти слова на секунду пронзили её броню безразличия.

Тень от её шубы упала на снег, сигарета выскользнула из пальцев и полетела вниз. При падении фильтр оставил на снегу розовый отпечаток её помады, а горячий пепел рассыпался, путаясь в белых кристаллах.

Наступила тишина. Каждый звук в городе будто исчез.

Она стояла неподвижно секунду… две… три. Потом медленно, почти лениво, выдохнула сквозь зубы:

— Если бы любил… Она наклонила голову. Её голос стал холодным, как декабрьский лёд.

— …то сам бы решился бы уволится.

Пауза.

— И меня бы с собой забрал.

Она подняла ворот шубы. Глянула в отражение витрины, будто проверяла не тушь ли размазалась.

— А так… сам виноват. — она повернулась и пошла дальше, звеня каблуками.

1.5 Тем временем…

Рыцарь слегка наклонил шлем, будто тоже услышал эту фразу, эхом пронёсшуюся по эфиру.

Пальцы его доспеха чуть сдвинулись. Полицейский едва заметно вздрогнул.

Вертолёт завис в полной тишине. Люди в прямом эфире по всему городу сидели с открытыми ртами.

И только рыцарь стоял абсолютно неподвижно —

— глядя то на умирающего мужчину, то на девочку, которая вот-вот должна проснуться.

Над районом уже кружили два вертолёта. По крышам расставились снайперы — чёрные силуэты на фоне прожекторов, как тени, застывшие в снегопаде.

На общей частоте зашипела рация:

— Браво, как слышите? — … Искажённый шум… Альфа прибыло. — Чарли готова к наступлению. — Приняли. Всем группам — держать позиции.

Командир спецотряда медленно склонился над планшетом, на котором транслировалась картинка вертолётной камеры. Рыцарь стоял посреди улицы, как из кошмарного театра: в руке — изломанный, едва живой коп; рядом в снегу — маленькое тело Люси, неподвижное.

— Контакт вижу. Подтверждаю: заложник у него в руке. Девочка рядом… возможно, мертва.

В рации наступила мёртвая пауза. Только треск помех и далёкий звук винтов.

— Не советую рисковать, — сказал командир хриплым голосом. — Пресса нас уже зацепила, камеры висят на каждом углу. Одно резкое движение — и нас всех утопят в помоях.

Он сжал зубы, глядя, как оператор вертолёта суёт камеру чуть ниже, чтобы поймать лучший ракурс.

— Действуем аккуратно. ОЧЕНЬ аккуратно. Пока камеры на нас — никаких грубых манёвров. Это приказ.

— Так точно, сэр! — почти хором ответили группы.

Группы окружили улицу: Браво — со стороны парковки. Альфа — с крыш, держа рыцаря в перекрестии оптики. Чарли — в переулке, готовые к рывку.

Но никто не стрелял. Никто даже не шевелился лишний раз.

Все видели, что он делает с машиной. Все видели, что произошло с теми, кто пытался приблизиться.

И сейчас, в морозном воздухе под прожекторами, они наблюдали, как рыцарь медленно поднимает голову. Словно чувствовал их. Словно уже знал, где каждый стоит.

В рации прошелестел чей-то шёпот:

— Господи… он будто смотрит прямо на меня…

А рыцарь действительно повернул шлем ровно в сторону снайпера на крыше.

И сделал маленький, едва заметный шаг.

Такой тихий, что снег даже не хрустнул.

Но этого шага хватило, чтобы у всех в сердцах что-то рухнуло.

— Внимание всем! Он ДВИЖЕТСЯ! — Ждём приказа, сэр! — Сэр, камеры сейчас показывают это на весь город! — Что делать, сэр???

Командир напрягся, глядя на экран. В его глазах читалось одно:

Если он ударит — мир увидит это в прямом эфире.

И никто… никто не забудет.

Рыцарь медленно поднял руку… и вдруг отпустил копа. Тело полицейского рухнуло в снег, как мешок убитого зверя оставляя борозду алой крови. Снайперы затаили дыхание — никто не понял, это жест милости или начало кошмара.

Он сделал шаг назад. Его доспехи треснули по швам, будто изнутри их разрывала буря.

Из щелей вырвались огненные искры, прошивая воздух.

Рыцарь ухватился за рукоять своего меча, глубоко вонзившегося в его собственный панцирь. Металл не поддавался, будто прирос к телу.

Он дёрнул. Ещё. Сильнее.

И когда вырвал клинок, мир оглушил низкий металлический вой боли, который вырвался из его грудной клетки.

На мгновение он качнулся. Даже опустился на одно колено.

Силы, которыми он пользовался, словно пытались разорвать его изнутри — по всему телу вспыхивали электрические разряды, словно броня была клеткой, из которой рвётся что-то большее.

Но он выстоял. Поднялся. Выпрямился, будто гигант, который вспомнил, кто он на самом деле.

Снайперы начали переговариваться:

— Он ослаб! Он на коленях! — Это шанс, сэр, разрешите открыть огонь! — Сержант, нам нужно подтверждение!

Командир только успел открыть рот, чтобы отдать приказ…

Но рыцарь уже двигался.

Одним быстрым, невозможным шагом он оказался в центре улицы. Размахнувшись мечом, он начал вращаться, как смерч из стали и тумана. Лезвие сорвало с воздуха звук, будто он разрезал саму реальность.

И вдруг — удар.

От меча оторвалась тонкая, прозрачная, почти невидимая волна, похожая на лезвие ветра, и ушла в сторону крыш.

Ветер прошёл между домами… Тишина продлилась секунду. И ещё одну.

А затем верхние этажи озарились бликами — словно кто-то разлил кровь по снегу.

Там, где стояли снайперы, теперь лежали две половины их тел. Разрез чистый, идеальный, как хирургический.

Тишина по рации сорвалась в крик:

— БРАВО НА КРЫШЕ ПАДАЕТ! У нас… у нас ДВОЕ СРАЗУ! — Что это было?! — Он… он РАЗРЕЗАЛ их с расстояния?! — Господи…

Командир побледнел. Руки дрогнули.

— Всем подразделениям… держать дистанцию от него… — прохрипел он. — Он опасен на любом радиусе…

Рыцарь остановил вращение. Его шлем медленно повернулся вниз — к Люси.

Люси не была без сознания ни на миг. Она просто лежала неподвижно, сквозь дрожь пытаясь сделать дыхание ровным, будто тело её давно уже стало мёртвым грузом. Но глаза… глаза предали её.

Рыцарь остановился.

Он медленно повернул шлем в её сторону — так медленно, что казалось, металл скрипит не от движения, а от удовольствия, что он наконец заметил маленькую дрожащую искру жизни.

И Люси поняла: Он видит, что она смотрит на него.

Её сердце разлетелось на тысячу острых стуков. Она почувствовала, как кровь леденеет, будто сама смерть играла пальцами по её позвоночнику.

Рыцарь шагнул. Его тень накрыла её, как крышка гроба.

И тут — крик:

— К ЧЁРТУ ВСЁ!!! — голос из отряда «Альфа». Солдат, стоявший позади рыцаря, не выдержал давления, страха, ожидания. Он сорвал предохранитель и открытым огнём стал поливать рыцаря длинными очередями прямо в спину.

Пули били в броню как град по стальной стене — звонкие, бессильные, разлетающиеся искрами.

Но рыцарь даже не повернул головы.

Он продолжал смотреть только на Люси.

Её губы дрогнули. Она не могла закричать — не было воздуха. Всё внутри сжалось, как лист бумаги под пламенем.

И тут…

В ушах возник шёпот. Тихий. Глухой. Знакомый.

Не чей-то голос. Не внешний. Её собственный. Но старше. Злее. Увереннее.

…тебя роняли часто… всегда толкали… заставляли падать… Все только этого и хотят… чтобы ты лежала… чтобы не поднималась…

Рыцарь наклонился ближе. Его тень стала тяжелее.

…но ты не можешь сдаться…

Пули продолжали лететь в него и отлетать, как горох. Солдат кричал, ругался, но звук становился дальним, будто тонула рация в воде.

…ты всегда вставала…

Люси сжала кулаки. Ногти оставили кровавые полумесяцы в ладонях.

Пускай… так будет… снова.

Её глаза резко открылись шире, взгляд стал живым, ярким — в нём появилась искра, которую нельзя было убить.

И рыцарь увидел это. Он остановился.

Он понял, что принцесса больше не притворяется мёртвой.

Солдат «Альфы» уже поднялся. Колени дрожали, но он стоял. Он хотел прикрыть её, закрыть собой — хоть на секунду.

Но рыцарь даже не посмотрел на него.

Одним движением, почти ленивым, он толкнул Люси в грудь.

И она упала.

Как всегда. Как в детстве. Как в школьной столовой. Как на холодном полу больничной камеры.

Падает, падает, падает…

Но падение не кончалось. Асфальт был ближе, а будто нет. Время искривилось. Её тело висело в воздухе, как в бесконечном кошмаре.

И тогда что-то щёлкнуло внутри неё.

Не страх. Не отчаяние. Не боль.

Память.

Она вспомнила каждое толкание. Каждый пинок. Каждый момент, когда мир хотел, чтобы она просто лежала. Чтобы её сломать тихо, незаметно, постепенно.

— …я падала… всегда… — прошептала она сама себе, ощущая, как горло сдавливается.

Слёзы хлынули снова — но на этот раз они летели вниз быстро, тяжело. Они не замерзали.

Они были тёплые.

Живые.

— Хватит… — прохрипела Люси.

Асфальт наконец коснулся её ладоней. Руки дрожали.

— Хватит!!! — закричала она, и крик сорвался, будто вырвался изгрызть небо.

В этот момент воздух взорвался светом.

Не вспышка — это было как рождение второй луны. Как удар молнии изнутри её грудной клетки.

Вертолёт сверху качнуло. Камера полетела вниз. Оператор успел только вскрикнуть.

Лопасти сорвались с ритма. Машину завело, перекрутило — и она врезалась в боковую стену здания. Лопасти, вращаясь, прошли через солдата «Альфы», который ещё секунду назад стрелял. Разрубили его, а затем исчезли в взрыве огня, который мгновенно съел переулок, как глоток кислорода.

Рыцаря вспышка отбросила назад. Туман разлетелся волнами от его массивной фигуры, как вода от удара камня.

Но он не упал.

Он выдернул свой меч.

Металл шипел, будто живой. Он воткнул клинок в асфальт и встал — держась за рукоять, будто она была единственным якорем в этом мире.

Его броня трещала и искрила, но он удержался. Он качнулся вперёд, затем назад. И замер.

В его шлеме тлел тусклый огненный свет — будто внутри него теперь горел не человек.

А нечто злое и тёмное.

И когда он поднял голову, тень от него стлалась по земле как разломанная чёрная река — и ползла к Люси.

Та дрожала. Но не от страха.

Она впервые смотрела на него не как жертва.

А как что-то равное. Или даже — опаснее.

Первые лучи солнца прорезали туман так резко, будто кто-то разрезал ночь пополам. Оранжевый свет коснулся улицы — и всё вокруг затихло. Не было выстрелов, не было крика рации, не было шагов.

Только он и она.

Рыцарь, стоявший над Люси, на секунду замер. Его броня, ещё мгновение назад тёмная и тяжёлая, вдруг дрогнула — по ней побежали тонкие трещины, будто от внутреннего давления.

Из прорезей пошёл чёрный дым.

Он опустил голову, и Люси впервые услышала, как он тяжело дышит — не от боли, а от какого-то древнего, скрытого напряжения. Будто свет разбудил в нём то, что не должно было просыпаться.

Он поднял руку, словно хотел коснуться её… но не смог.

Свет ударил сильнее.

Броня засветилась изнутри, будто в ней загорелись угли. Обломки металла начали плавиться и исчезать, как пепел, уносимый ветром.

Люси, почти не в сознании, видела всё расплывчато — но достаточно ясно, чтобы подумать:

«…он горит… он умирает…»

Рыцарь медленно опустился на одно колено. Тень под ним зашевелилась, закрутилась, будто пыталась удержать его — но вместо этого её словно втянуло куда-то вверх, в золотую полоску света.

В последний миг он поднял голову. Сквозь трещащую, распадающуюся броню прорвался тихий, едва слышный шёпот:

«…красная… луна…»

Но Люси уже не различала слов. Её разум плыл.

Солнечный луч прошил рыцаря полностью. Его фигура вспыхнула, как стеклянная тень, и рассыпалась в воздухе — без взрыва, без крика, просто исчезла. Остался лишь чёрный след на асфальте, словно ожог.

Тишина.

У Люси дрогнули пальцы — и она обмякла, падая на холодный снег. Сила, пробудившаяся в ней минуту назад, полностью её покинула, оставив только опустошение и слабость.

Мир снова стал слишком тяжёлым. Слишком ярким. Слишком живым.

Её веки сомкнулись, и тьма накрыла её мягко, как чёрное одеяло.

Она вскинулась — вдыхая резко, будто вынырнув из-под воды.

Мир был другим.

Белый потолок. Скрип кровати. Запах дешёвого стираного белья. Открытое окно, в которое бился холодный ветер.

Интернат.

Она лежала в своей комнате. Одетая в ту же больничную пижаму, которую носила днём раньше. Без ран. Без крови. Без рыцаря.

Как будто той ночи не было.

Как будто она просто… уснула.

Но руки у неё дрожали. Сердце билось слишком быстро. А на подушке, рядом с её ладонью, лежала маленькая, едва заметная чёрная песчинка — как будто уцелевший фрагмент распавшейся тени.

И в груди возникло чувство, слишком знакомое:

Он не умер. Он вернётся.

Палата была залита спокойным белым светом — ровным, чистым, как лист свежей бумаги. Воздух пах лекарствами и тишиной. Аппарат у кровати мерно отбивал ритм пульса — уверенный, живой.

На койке лежал сержант Дэниелс. Надёжно перебинтованный, с зафиксированным плечом и синяками, тянущимися под повязками. Но он был жив — вопреки всему, что случилось ночью.

Дверь открылась настолько тихо, будто даже она не хотела тревожить раненного. Вошли двое офицеров и мужчина в тёмном строгом костюме — представитель городской администрации.

Офицеры стояли прямо, почти по-военному. Мужчина в костюме — чёртовски серьёзен, будто сейчас читает документ на заседании.

— Сержант Дэниелс, — начал он. Голос уверенный, торжественный. — Город благодарит вас за проявленную храбрость. Вы действовали вопреки угрозе собственной жизни. Ваш поступок спас людей и предотвратил большую трагедию.

Дэниелс попытался подняться, но боль резко дернула грудь. Офицер рядом осторожно придержал его за плечо.

— Лежите, — прошептал он. — Вы это заслужили.

Мужчина в костюме продолжил, чуть расправив плечи:

— Вы будете представлены к награде. «Медаль отличия за доблесть». Мы не вручали её более двадцати лет.

Он открыл небольшую бархатную коробочку. Внутри лежала серебряная звезда, сияющая так ярко, что казалось — она сама излучает свет.

Сержант еле заметно улыбнулся. Совсем немного — уголок губ дрогнул, но в этой слабой улыбке было больше силы, чем в любых громких речах.

— Честь служить… — хрипло произнёс он.

— Восстанавливайтесь, — сказал один из офицеров. — Город гордится вами.

Они ушли так же тихо, как пришли.

Палата вновь погрузилась в тишину. Только монитор размеренно «пикал», подтверждая: он жив, он держится, он справится.

На столике у кровати лежал аккуратный букет от коллег. Карточка с пожеланием скорейшего выздоровления. И тёплый солнечный луч, пробившийся через шторы, падал на его лицо, будто сам мир давал ему возможность отдыхать.

Дэниелс закрыл глаза.

И впервые за эту длинную ночь заснул спокойно.

1.5 Красота главное оружие

Утро стелилось по городу лениво и болезненно, будто сам свет пытался не смотреть на то, что произошло ночью. С крыш ещё капала талая вода, а на асфальте блестели следы разрушений, которые никто не решался убирать.

На высокой крыше, где ветер гулял почти свободно, сидела красивая девушка, свесив свои идеально ухоженные босые ноги вниз. Пальцы ступней нервно подрагивали — не играючи, а потому что внутри неё зрело настоящее раздражение.

Она выдохнула тяжело, почти рыча, и провела рукой по лицу, размазывая по щеке лёгкий блеск утреннего макияжа.

— Н-невероятно… — протянула она срывающимся хрипловатым мурчанием. — Такой красавчик… такой мощный мужчина… и взял да умер, как внезапный дождь на каблуках.

Она хлопнула пяткой по краю крыши, досадливо, как расстроенная кошка, которой не дали ласки.

— Мой чугунный принц… — почти жалобно произнесла она, опуская голову. — Я уж думала, мы вальсируем ночью под белой луной. А ты… бац — и всё. Разочаровал.

Она легла на спину прямо на бетон, вытягивая ноги к небу. Они блестели в лучах света, её безупречный педикюр сиял, как произведение искусства, созданное явно не для улиц, забрызганных кровью.

Лилия куснула губу, хмуро:

— Такой заказ… такой… — она развела руками, будто показывала размеры рыбы. — Деньги, о которых я только мечтала. Новый пентхаус, новая ванна, новая коллекция кремов… М-м-м… всё улетело в трубу.

Она фыркнула, похожая на раздражённую девушку после неприятного свидания.

— И всё потому, что один рыцарь решил умереть раньше времени. Эгоист…

Она снова села, упёрлась руками в край крыши, глядя вниз, туда, где всё случилось. Её взгляд был смесью тоски, злости и лёгкой истерики.

— Хоть бы тело оставили красивым… — пробормотала она. — Я бы хоть посмотрела, за что бы боролась…

Ветер взъерошил её волосы, и Лилия зажмурилась, словно борясь с разочарованием, а потом тихонько сказала:

— Хех… а я ведь уже почти была влюблена.

Она снова свесила босые ноги вниз и, чуть покачивая ими, мрачно добавила:

— Ладно. Если заказ сгорел — я просто найду новый способ заработать. Я всегда нахожу.

Её улыбка была тонкой, яростной… но в глазах впервые появилась тень лёгкой грусти.

1.6 Три главные фигуры

Также в тоже время в подполье задыхалось от табачного дыма, яркого неона и тяжелого запаха алкоголя. В этом месте время текло не вперёд, а по кругу — ночь, азарт, телесные тени, звон фишек, и снова ночь.

Бар «Гнездо» был известен только тем, кому он должен был быть известен: здесь проигрывали состояния, покупали людей, продавали секреты и заказывали смерть. В углу сцены полуголые танцовщицы лениво извивались, подсвеченные розовым светом, будто куклы из другого мира.

На огромном экране над барной стойкой диктор новости отчётливо произносил:

— …таинственный вооружённый субъект, предположительно в доспехах неизвестного происхождения, уничтожил половину элитного спецотряда и вывел из строя почти всех сотрудников на месте. Однако, по данным официальных лиц, угроза была локализована. Выжившие офицеры получают почести…

Трансляцию слушали не все, но за центральным столом трое слушали очень внимательно.

Три мафиози, три хозяина трёх районов, три человека, чьи имена произносили в городе с дрожью или шёпотом. Они играли в карты — лениво, словно ставки в миллионы были для них не больше, чем разменная монета.

При словах о рыцаре все трое синхронно подняли взгляды на экран. Карты легли на стол.

Первым засмеялся Григорий «Грифон» — массивный мужчина с золотыми зубами и шеей, похожей на треногу от пушки.

— Хах! Так вот почему я вчера с кровати упал! — он хлопнул ладонью по колене так, что стол вздрогнул. — Я думал, это вы, козлы, ночью на меня напали. Тряска была лютая!

— Если б мы напали, — усмехнулся Ильмар «Ледяной», — ты бы не проснулся вовсе.

— Да пошёл ты, — не обиделся Грифон. — Это ж надо… железный псих какой-то так бахнул, что полгорода дернуло.

Третий, самый молчаливый — Арчи «Шепчущий» — просто смотрел на экран, не отрываясь. У него была привычка наблюдать за тем, что все остальные пропускают.

В этот момент к ним подошла девушка, звеня каблуками, как своими собственными наручниками. Абсолютно голая, с ровно выверенной улыбкой, с кожей, которую ценили дороже некоторых бриллиантов.

Она остановилась рядом и мягко, будто мурлыча, произнесла:

— Принять заказ? Не хотите ли чего-нибудь ещё, господа?

Арчи, не отводя взгляда от экрана, коротко махнул рукой:

— Займись другими. Не мешай.

— Да, конечно… — девушка изящно поклонилась, грудь почти коснулась колен, и она исчезла так же тихо, как и появилась.

Новости продолжали идти, бар шумел, карты лежали замершими.

Грифон снова выдохнул:

— Если такой тип появился в городе… нам это может как помочь, так и похоронить всех. Предлагаю узнать, кто он такой.

Арчи склонил голову набок, рассматривая кадры разрушений.

— Уже работаю над этим.

Григорий «Грифон» откинулся назад, проведя пальцем по шраму на щеке — жест, которым он скрывал напряжение. Его пронзающие глаза бегло отметили, как Арчи «Аристократ» перелистывает свои контакты, пытаясь выцепить нужного информатора. Взгляд Грифона стал особенно холодным. — Ты ищешь того, кто нам нужен… или того, кто нужен тебе, Арчи? — пробурчал он, щурясь.

Арчи поднял глаза, лениво, почти оскорбительно. — Я ищу того, кто принесёт результат. Не каждый из нас умеет работать головой, да? — он слегка улыбнулся, смахнув пылинку с лацкана дорогого пиджака. — Хотя… некоторым хватает когтей.

Грифон сжал чашку так, что та едва не треснула. Но прежде чем он успел ответить, заговорил Ильмар «Ледяной», тихо, ровно, ледяным голосом, как будто его слова сами по себе опускали в помещении температуру.

— Перестаньте мериться амбициями, — произнёс он, не поднимая глаз от стакана с прозрачным, как лёд, алкоголем. — Нас интересует сила. Та, что уничтожила половину спецотряда. Та, что выдержала огонь, сталь и ночь.

Ледяной на секунду прикрыл глаза, словно смакуя мысль: — Тот рыцарь… Он — не просто мускулы. Он невиданная мощь. И кто первым его ухватит… тот перекроет остальным кислород.

Грифон коротко хмыкнул, наклонившись вперёд. — Вот именно. Так что, Арчи… мне интересно знать, кому ты хочешь его продать, когда найдёшь. Себе? Или тем, кто заплатит больше?

Арчи улыбнулся властно, красиво, но холодно. — Я никому его не продам… пока не пойму, что он стоит. А стоит он, судя по вчерашнему шоу, ну очень дорого.

Грифон наклонился ещё ближе, почти рыча: — Значит, ты уже строишь планы?

Арчи слегка развёл руками. — А ты разве нет?

Повисла пауза. Глубокая, густая, как дым. Все трое знали: за этим столом нет друзей. Есть только временное перемирие, потому что рыцарь — огромный кусок власти, и каждый из них будет ждать момента, когда другие чуть-чуть ослабнут…

И Ильмар мягко, почти ласково проговорил:

— Если кто-то из нас возьмёт его под контроль… остальные двое будут мертвы в течение недели.

Он поднял взгляд. Там не было эмоций. Только холодная математика смерти.

Грифон сжал кулаки. Арчи слегка улыбнулся.

И каждый понял: Союз закончится в тот миг, когда рыцарь будет найден.

Город жил в тревоге, будто подслушал собственную судьбу. Снег ложился мягко, украшения переливались, но всё это не спасало от чувства, что ночь принесла не праздник — а предупреждение.

Три главаря — Грифон, Ледяной и Арчи — в ту же ночь подняли свои районы. Они не сговаривались, не делились информацией — наоборот, каждый мечтал быть первым, кто найдёт таинственного рыцаря. Слишком уж высока была обещанная награда, слишком привлекательной — сила, которой он владел.

По всему городу разошлись люди. Они искали, спрашивали, подслушивали. Три тени шли одновременно, и каждая хотела обогнать другую.

Но не было ничего. Ни следа. Ни намёка. Будто земля сама спрятала его.

В штабе элитного подразделения стояла тишина. Только страницы отчётов шелестели под пальцами генерала Рейнса.

— Нет тела, — наконец произнёс он. Голос был низким, выжатым. — Нет останков. Нет признаков того, что существо погибло.

Офицеры переглянулись, но никто не решился прервать его.

— До главного праздника осталось шесть дней, — продолжил генерал. — Шесть дней, чтобы разобраться, что за тварь появилась в нашем городе. И если она жива… она вернётся.

Он поднял взгляд, холодный, тяжёлый:

— Начать полномасштабный поиск. Любые слухи, любые странности — докладывать немедленно.

Пауза.

— Мы не можем позволить панике поднять голову раньше времени.

Но никому в городе даже в голову не приходило, что рыцарь уже сделал свой ход.

И что тишина — это только первый вдох бури.

АКТ II — ТРЕЩИНЫ МЕЖДУ МИРАМИ

2.1 Я хочу быть свободной…

Голова Люси пульсировала так, будто внутри черепа билось второе сердце. Каждый луч света из окна обжигал глаза — слишком ярко, слишком больно. Но никто не позволил ей оставаться в постели.

Её грубо подняли, переодели как куклу, и повели по коридору. Время не ждало. Приказы сверху тоже.

У двери стоял он. Тот самый человек, которого Люси боялась больше ночных кошмаров.

Куратор интерната. Сальная улыбка, хищный взгляд, довольная походка, будто это он вчера победил рыцаря.

Он уже ждал.

И когда девочку ввели в кабинет, он даже не попытался скрыть удовольствие. Наоборот — расправил плечи, развёл руками, как актёр, вышедший на сцену.

— Ох-хо-хо… ну здравствуй, Люси, — протянул он сладким, скользким голосом. — Как голова? Болит? Правильно, должна. Ты ведь натворила дел. Сбежала из места, где тебя любят. Где о тебе заботятся.

Он говорил так, будто каждое слово — плевок.

Люси молчала. Смотрела в пол. На тени своих собственных ног.

Он сделал шаг ближе. Его дыхание пахло сигаретами и кофе, пролитым на бумаги.

— Значит, вот как… — он наклонился к ней, хлопнув ладонью по спинке стула. — Уже бегаешь по ночам? Уже изображаешь из себя героиню? Хах. Ты? — Ты даже от собственных слёз убежать не можешь.

Она вздрогнула. Не от слов — от его голоса. Он звучал как замок, щёлкающий у неё в голове.

— Я же говорил, — продолжал он. — Тебе не место среди нормальных людей. Он ткнул пальцем ей в лоб. — Тебе здесь нет места. Нигде.

Он обошёл вокруг, будто осматривая товар на полке.

— Но знаешь, что самое забавное? — он хмыкнул. — Ты дала им повод. Настоящий. — Неадекватность. — Агрессия. — Галлюцинации. Он расставлял каждое слово, как штамп в её деле.

В глазах вспыхнули огни недавней ночи. Туман. Силуэт. Меч.

— А значит… — он наклонился к ней и прошептал прямо в ухо: — Скоро ты вернёшься туда, где тебе самое место. Он выпрямился, довольный как кот. — В мою лечебницу.

Он улыбнулся. Крохотной, мерзкой улыбкой победителя.

— Плак-плак, маленькая сопля? — он склонил голову на бок. — Говорил же: далеко ты не убежишь.

Люси медленно подняла на него глаза. Они были голубыми, прозрачными. Но в глубине — промелькнул огонёк.

Свет. Тёплый. Опасный.

Он не заметил.

Но это был первый раз, когда ведьма внутри ответила.

Дверь кабинета тихо приоткрылась. Скрип едва слышен — но он оборвал мерзкую речь куратора так резко, будто его ударили по спине.

На пороге стояла главная интерната, Маргарет. Строгая, уставшая, но всегда честная женщина. Та, которую Люси боялась меньше всех — потому что она никогда не повышала голос.

И сейчас Маргарет смотрела на куратора не так, как обычно. Нет жалости. Нет вежливости. Только холод.

— Я слышала достаточно, — сказала она ровным голосом.

Куратор дёрнулся, будто его поймали за чем-то грязным. Он обернулся с недовольной улыбкой, которая пыталась маскировать раздражение.

— Ох… мисс Маргарет. Вы как всегда… вовремя, — он потер шею, делая вид, что устал. — Мы тут просто… проводим профилактическую беседу. Эта девочка—

— Хватит. Маргарет шагнула внутрь и закрыла дверь за собой.

Люси подняла глаза. Голова всё ещё гудела, но голос женщины звучал как спасательный круг.

Маргарет выглядала строгой, но в её взгляде было то, чего Люси давно не видела — забота.

— Все дети в её возрасте сбегают, — спокойно сказала она. — Это нормально. Они пугаются. Они защищаются. Это не делает их… ненормальными.

Куратор моргнул несколько раз, не веря, что его прервали.

— Защищаются? — он ухмыльнулся, облизывая нижнюю губу, словно пытаясь вернуть уверенность. — Да вы шутите, Маргарет. Эта девка—

— Эта девочка, — поправила она. — И я не готова вам её отдавать.

Тишина.

Такая плотная, что даже лампа над столом на секунду будто перестала гудеть.

Куратор нахмурился, но в глазах мелькнул страх. Очень короткий, почти незаметный. Как у зверя, который привык нападать, но тут понимает — не на того.

— Извините, но ваши слова… — он попытался улыбнуться, подняв брови. — Это ведь ничего не значит. Ничего, Маргарет. Она опасна. Она… она—

— Это решать мне, — отрезала женщина. Без повышения голоса. Но с силой, которая не требовала крика.

Куратор попытался рассмеяться. Плохо. Нервно.

— Ха… да. Конечно. Вы, наверное, намного умнее, чем я. И явно… немного специализирована в этом больше, чем я? — Он развёл руками, будто признавая проигрыш. — Да я всего лишь тут… решил поговорить, как истукан, не зная своей профессии.

Слова давались ему трудно. Он едва удерживал маску.

Маргарет наклонилась к Люси и положила ладонь ей на плечо.

— Пойдём, милая. Тебе нужно отдохнуть.

Люси поднялась медленно, как будто ноги всё ещё помнили холодный асфальт той ночи. Но она чувствовала… защиту. Хоть на секунду.

Когда она прошла мимо куратора, его лицо исказилось. Было видно — он кипит внутри. Но сейчас он ничего сделать не мог.

Дверь закрылась за ними. Мягко. Но с таким звуком, как будто ставила точку.

Маргарет вела Люси по пустому коридору, держа её за плечо. Её шаги были мягкими, ровными, но голос — дрожал, будто внутри женщины что-то горело, от чего она пыталась скрыться.

Когда они вышли на лестничную площадку, Маргарет остановилась. Повернулась к девочке. Смотрела строго, но глаза у неё были тревожные, почти испуганные.