Бесплатный фрагмент - Тихий свет

Строки, написанные у подножия хребта Аибга

I

Мне хочется учиться тишине

у этих гор — у этих гор молчащих,

в таинственном каком-то полусне

живую память древности хранящих.

Ах, если бы глубокого молчанья,

разлитого вокруг — в лесах и чащах,

крупица хоть осталась вдруг во мне…

II

Молчанье гор — собою полнота,

и с целым миром равное дыханье,

и жизнь листвы — да, каждого листа

наполненное смыслом колыханье.

Здесь мощь и хрупкость, как нигде, едины,

дыханье здесь вернее осязанья.

Как первозданность эта молода!

III

Здесь сны текут стремительной рекой,

что рассекает надвое долины,

но не смущает чистый их покой

своею песнью, шорохами длинной.

Но поднимись — и тишиною снова

такой ты будешь окружен глубинной —

сравнимой только с глубиной морской.

IV

И тишина — как устремленье ввысь,

как понимание пути земного —

и как преодоленье немоты.

Август (отрывок)

I

Как слухом осязаем шелест августа

И нежное его сердцебиенье!

Печаль его небес глубоких сладостна

И хрупкое дарует упоенье.

А ветер дует — холодно, но радостно,

Нигде не находя успокоенья.

В движенье чувства все, и нет границ

Для памяти нечаянных зарниц.

II

Есть память прошлого и есть — грядущего,

И время августа всегда — в мерцанье,

И сквозь покров былого или сущего

Увидеть вдруг возможно — обещанье.

И на призыв таинственный зовущего

Отзывом ясным будет и молчанье.

Все зыбко, но едино в тишине:

С ней веришь равно солнцу и луне.

III

Ты — жатва лета, провозвестник осени,

Ты — переход, всегда ты — vita nova.

И как бы вздохи ветра не морозили,

Ты мягкостью земли согреешь снова.

Ничто не исчезает. То, что бросили,

Весной вернется веяньем живого.

Ничто не исчезает — просто сон

Все больше с явью в мире сопряжен.

IV

Так сон наш явью стал — и продолжением,

И с нежностью твоею наша нежность

Навеки связана своим рождением —

И синих глаз мальчишеских безбрежность

Полна алмазных звезд твоих движением,

И нежному видна в ней принадлежность.

Любимая, пусть сын наш этот свет

Сквозь жизнь несет как августа завет.

V

И снова ветер. Ветер, светом веющий,

Ах, если бы ему внимали в мире!

И верили, как музыке, лелеющей

Любовь на праздничном, веселом пире, —

Как музыке, во мраке лишь яснеющей,

Что ведома была и Сафо лире,

Неслышно что таят в себе сады,

Дарующие всем свои плоды.

VI

И снова шелест — как напоминание,

Возможность слиться сердцем с тишиною:

Земли расслышать тихое сознание,

С листвою вместе шелестеть душою —

Дыханьем ощутить ее касания,

Исполненным спокойной глубиною.

Тогда и чистым, чутким станет взор,

Чтоб созерцать судьбы своей простор.

VII

И синева. И снова — синева небесная,

И снежность облаков, и форм их ясность…

Август

Я буду бурей,

я буду светом

и уходящим

звенящим летом.

Я буду жатвой

и звездной ночью

и нежность мира

явлю воочью.

Я буду песней

бездомной ветра —

не будет страсти

земной небесней.

И синевою

своей бездонной

сольюсь я с жизнью

преображенной.

Воздух таинственный осени…

Воздух таинственный осени,

августа свет золотой,

рассыпающийся колосьями

солнца — волна за волной,

в шепоте-шелесте тающий

мудрых и тихих садов,

ласково опадающих

нежностью зрелых плодов.

Чувством, не знающим имени,

хрупким полна душа.

Ах, разделить бы с любимыми

то, что слышишь, любовью дыша —

то, что видишь пронзительным зрением,

в синеве беззаветной небес:

август кажется сновидением,

древним, как мир, песнопением,

обещанием новых чудес.

Как мягкий этот августовский свет поймать руками…

— Как мягкий этот августовский свет поймать руками,

что золото осеннее пророчит вечерами?

Что делать с тонким воздухом, пронзающим дыханье,

с паденьем звезд, в котором слышно сердца колыханье

небесного и как лелеять хрупкости мгновений?

— Не надо осени бояться тихих дуновений

и колыханья сердца своего при виде света

паденья звезд, в котором — таинство прощанья лета:

в нагую тайну эту вслушивайся — неминуем

и листопад, что золотым растает поцелуем.

Сияют ярко на снегу…

Сияют ярко на снегу

осколки света золотого —

на том и этом берегу

неумолкающего слова —

неумолкающей звезды,

явившейся из ниоткуда,

о, как нечаянно просты

предвестие и память чуда!

И тает, тает — никогда

нет! не растает нежность света,

вернется нá небо звезда,

как обещание ответа, —

о, золотеющая белизна —

ты, белоснежность, нежность, снежность!

В осколках пусть, но нам дана

надежды новой неизбежность.

Еще зимы не сказаны слова…

Еще зимы не сказаны слова,

ее напоминание о свете.

Сквозь белизну сияет синева,

что без усилий ясно видят дети.

Сквозь белизну сияет синева,

и мы, лишь мы, всегда за свет в ответе.

И в снегопада хрупкой глубине

лелеять свет, лелеять умиленье —

как будто встать с собою наравне,

приветствуя в ночи богоявленье,

со звездами сродниться на земле,

природы разгадав своей знаменья.

Шепотом озер и рек…

Шепотом озер и рек,

всполохами света — снег.

Что там, в белой белизне,

смотрит, словно в полусне,

древней мудростью на нас,

миллионом снежных глаз?

Всполохами света — снег.

Всполохами снега — свет.

О, слушай, слушай тишину…

О, слушай, слушай тишину,

задумчивую снегопада —

немолкнущую белизну,

которой ничего не надо.

Не верь во тьму, не верь во тьму.

И белизны, подобной сну,

почувствуй чистоту живую,

почувствуй света глубину,

что превозможет тьму любую.

Не верь во тьму, не верь во тьму.

И даже там, где света нет,

сейчас где света нет ответа,

он есть, он есть — в тебе тот свет,

снегами сохраненный, это

немолкнущий бессмертный свет.

Ars poetica

О рае говорить сложнее, чем об аде:

гармония пронзительней, больней,

когда ты свет творишь, хоть сам с собой в разладе,

но тем и свет стремительней, нежней.

О, тьма легко впускает, манит, принимает,

не требуя ни дара, ни труда.

А свет — творимый и творящий — обнажает

и сердце хрупким делает всегда.

И хрупким, и огромным — все вбирая,

оно горит напоминаньем рая.

Одиссей

Море,

я узнаю твой голос —

вечный, изменчивый, вечно изменчивый,

но всегда — глубокий,

древний и юный, древностью юный,

но всегда — правдивый.

Голос твой, кроткий и грозный,

раз услышав, уже не забыть.

Голос твой, море,

я не могу позабыть.

Нет для меня никого роднее,

море,

голоса твоего.

Misi me per l’alto mare aperto.

Море,

я снова в объятьях твоих,

всегда я в объятьях твоих,

море,

и иного пути —

нет.

Улыбка Беатриче

Глазами прислушайся: дышит небо —

дышит небо, даруя свет.

И сердцем прислушайся: улыбается небо–

улыбается небо всегда в ответ.

Руками прислушайся: это — море,

море сияющих масс.

Всем телом прислушайся: это море

соединило нас

неразделимо:

вовек, сейчас —

неразделимы,

и вечен тот самый час —

девятый час —

нежности нашей.

Ли Бо

Две вариации

I

Разлука

Он не мог уснуть.

Он пытался вспомнить свою возлюбленную.

Он боялся, что, уснув, он совсем позабудет

ее ускользающий образ.

Ее образ —

такой далекий:

сиянье самой далекой звезды сейчас казалось ему ближе;

и такой близкий:

его руки еще горели страстной нежностью ее рук.

Ее образ

ускользал от него.

А за окном веял ветер,

белый от снега,

видимым шепотом юной луны,

склонившейся низко,

словно желавшей

щекою коснуться земли,

чтобы серебряным прикосновением — одним только прикосновением —

поведать свою сокровенную тайну.

И в одно мгновенье он вспомнил,

что та, кого он пытался вспомнить,

что та, чей ускользающий образ он боялся, уснув, позабыть,

и была луною,

этой спокойной луною,

этой серебряною луною.

II
Прикосновение

Человек мучился бессонницей. Это мог быть кто угодно. Его мысли летели так же быстро, как облака под бездонной пустыней неба, так же беспричинно, как снежные вихри над бескрайней пустыней поля.

В какое-то мгновение облака расступились и открыли небо, и луна улыбкой, теплой, как аромат жасмина, коснулась лица человека, страдавшего от бессонницы. И он улыбнулся в ответ, потому что почувствовал ее тепло, настоящее, хотя и такое далекое.

Может быть, этим человеком был Ли Бо.

Десять дыханий весны

I

веснеет небо

весне-веет

белизна облаков в синеве

влюбленной

солнечный свет лелеет

тепло на твоих губах

извечный странник

бесплотный ветер

зачарованно думает о листве

грядущих касаний

а я о рассвете

о свете горящем

в твоих глазах

II

весна — и сон и пробужденье

и синевы и белизны

нежнее нежного виденье

влюбленных солнца и луны

земля уже таит растенья

еще незримые никем

но осязает сердца зренье

ничто — что скоро станет всем

и в ожидании цветенья

ясней и ближе звездный свет

всего со всем переплетенье

повсюду жизнь — ведь смерти нет

III

ноты облаков на небосводе

глубина безмолвной синевы

детский смех — ах как они вольны

и равны в своей святой свободе!

вдох и выдох — ровное дыханье

солнцу сыну радуешься ты

ощущаешь время как воды

медленное в волнах колыханье

ветер нежный веянием нежность

памяти грядущей свет разлил

свет всегда — счастливая безбрежность

половодье солнечное сил

так прозрачно ощутим весною

дар непостижимый так велик

вдох и выдох — вот оно земное

слитое с небесным в каждый миг

IV

разливается морем весна

бьется волнами в стенки сосудов

словно вещего сна берега

расцветают огнем изумрудов

о грядущем нам память горит

если б вспомнить о сладостном саде!

где Эвноя надежду хранит

где был Данте Ли Бо и Саади

если б в сердце лелеять тот сад

сад счастливой любви соловьиной

где слова откровеньем звучат

где все разные — где все едины

где весны не касается тень

где весна без конца и без края

даже в самый безрадостный день

тьма слабела бы — в свете сгорая

V

снова весны дуновенья повеяли светом

снова алмазною нежностью вспыхнули в звездах

снова взывает каким-то неясным заветом

снова надеждой живой осязается воздух

солнце с луною танцуют сливаясь в сияньи

солнце с луною бессмертные двое влюбленных

море с землею проснувшись их внемлют даянью

обетованьем даров их огнем вдохновленных

VI

чтобы быть ближе к земле

нужно смотреть на небо

с неба струится тот свет

которым она согрета

небом дарован закон

текущий в ее венах

чтобы небесному внять

нужно любить земное

ибо внимает земля

звездам и солнцу с луною

и с сердцем всегда говорит

открытым своею любовью

VII

лунная ночь прикосновений нежных дыханье

ветер задумчив слышен его колыханья

шепот темный но внимаю другому

ясному твоему небесному и земному

в мгновенье одно сливаются памяти реки

ты видишь странствия наши хотя и закрыты веки

прошлые и грядущие которыми мы едины

ты помнишь море у моря цвели жасмины

и моря другого запаха хвойную свежесть

и безмолвие гор сада скромного нежность

и древнего города чувства воспоминанья

и поля безбрежность и леса самостоянье

весенняя ночь прикосновения лунного света

еле слышный шепот почти уснувшего ветра

VIII

весеннее море ни с чем несравнимо

и сила и нежность и холод и жар

ты помнишь ты помнишь моя любимая

то море — то странствие — ту весну — тот дар?

и в волн поцелуи босыми ногами

ты бежала танцуя как света свет

и дуновения твоего алого пламени

которым был берег скалистый согрет

но то что даровано пребывает вечно

и помнить не надо– то же пламя ты

то же море весеннее та же сила беспечная

если хочешь у ног твоих и сейчас разлиты

IX

спи мой сын

убаюканный сердцем весны

сладко спи

пусть твои нежными будут сны

свет луны

звездные реки юные так легки

их цветы

в сновидениях хрупкие береги

на земле

ты любовью в саду их своем взрасти

на земле

дай небесному радостному цвести

на земле

облекается плотью сапфирный свет

на земле

нежность мира всегда ответ

спи мой сын

убаюканный сердцем весны

сладко спи

солнце тихое в песне луны

X

я надеюсь вернуться

я надеюсь вернуться в тот сад

где весны дуновения ивы колышут

над кроткой рекой

где апрельское солнце сияет надеждой

ибо весна всегда сияющая надежда

я верю

я верю что тот сад будет на всей земле

что земля будет садом

если в сердцах людей его цветы прорастут

если эти цветы лелеять беззаветную нежность

ибо весна всегда беззаветная нежность

но пока мы не в этом саду

мне хотелось бы

я надеюсь и верю

что даже в самую темную ночь

весна всегда милосердие света

Слово о Борисе и Глебе

Триптих с двумя вступлениями

Вступление первое

Пел я князьям хвалу,

пел я князьям хулу,

пел я о битвах ужасных.

Но найду ли теперь слова,

чтобы нежности синева

в звоне струн разлилась согласных?

В песни теперь заплету

безмятежную красоту

тихого озера Неро,

да лесов-то глухих глубину,

да степей-то лихих желтизну,

да дуновение новой веры.

Я ли, велесов внук,

не расслышу гибели звук,

что жизнью новою засияла?

тою, которой не ведали мы,

тою, которой не страшны тьмы,

тою, которая свет обещала.

Вступление второе

Прежде песни я пел иначе,

прежде пел я про буйную удаль,

прежде соколом в небо взмывал я

и бросался в кровавые битвы.

Ныне песни спою иначе,

ныне силу пою смиренья,

соловьем на заре замирая,

провожая в дорогу звезды.

Белый лебедь судьбу свою знает,

белый агнец к отцу вернется,

черный волк их изведает крови,

но бесследно во мраке сгинет.

Будет грубый вовеки проклят,

будет нежный вовек прославлен,

ибо в грубости кроется слабость,

ибо в нежности кроется сила.

I

Князь Борис перед отъездом в Киев (Ростов, зима 1015 года)

Какое безмолвие белое, Господи,

какой свет милосердный звезд —

если бы все понимали, что они милосердны,

если бы видели все — по-настоящему — это смиренное озеро,

эту кротость глубокую, окруженную хмурым лесом.

Только озеро светится

светом ответным,

одинокое, как душа моя.

Ночь, и предчувствую ночь я свою.

Отчего же

в свете ответном

в том свете ответном

мне чудится белый город?

Какой безмолвие белое,

какой милосердный свет.

II

Князь Борис на реке Альте

Я на самом западе солнца,

светит мне мой вечерний свет,

предо мною река, но ее мне не пересечь.

Отчего же плачу и улыбаюсь,

отчего же и горечь, и радость в сердце?

А река — не река: это слезы мои текут.

Вот заходит над степью солнце,

все окрасив багряным светом —

цвета крови, я знаю, моей.

Не увижу я больше солнце,

но и самою темною ночью

свете тихий — всегда — со мной.

III

Убиение Глеба

Не должно колос еще не созревший срезать

и лозу молодую — плодов обещание добрых.

Недолжное не должно случаться,

но это случилось.

Недолжное не должно повторяться,

недолжное не должно повторяться,

но снова и снова земле русской плакать —

это ль сила великая великого князя?

Недолжное не должно повторяться.

— Плачу я и рыдаю,

плачу,

рыдаю.

Где речи твои, возлюбленный брат мой,

где тихие твои наставленья?

Плачу я и рыдаю.

Ты видишь из райского сада? — нет, не река это, это слезы мои текут.

Случилось то, что случилось.

И только река течет —

бесконечная память, смиренье и кротость.

De profundis

I

Эта молодая женщина с тысячелетней печалью в глазах могла бы быть прекрасной,

но ее белое снежное платье изодрано, ее кожа измазана сажей, ее волосы посыпаны пеплом войны,

на всем ее теле — следы ударов, оставленных ее хозяевами

(ударов — таких же, какие часто можно было видеть на спинах крепостных),

и она идет, одинокая, через ад, через все круги его, и нет у нее Вергилия, который мог бы помочь.

Но она идет и идет, безмолвно плача, и видит вокруг своих мучителей, чей облик уже не отличим от облика демонов, которые мучают их.

И страшно идти ей, но она знает, что нужно идти до конца, что нужно сначала увидеть того, последнего,

того, самого ничтожного, кто посыпал волосы ее кровавым пеплом войны,

чтобы убедиться, что он здесь, что он навсегда останется здесь.

И только тогда она сможет расплакаться так, как никогда прежде.

И только тогда она сможет по-настоящему освободиться.

И только тогда она сможет больше не бояться за своих родных.

И только тогда она сможет прийти туда, где сладостно светит сапфировый свет надежды.

II

Там, на западе солнца, там, где своими руками мы сеем смерть,

там, сейчас, Господи, светит твой тихий свет —

там, на западе солнца, там, где сражаются, боятся, помогают другу другу, надеются, умирают,

там, сейчас, Господи, светит твой тихий свет —

мужчинам, не желавшим войны, но взявшим оружие в руки,

женщинам, не желавшим войны, спасающим стариков и детей,

детям, не знавшим войны, но узнавшим и ужас, и боль, и смерть,

там сейчас, Господи, светит твой тихий свет.

Там сейчас, Господи, Сын твой, дарующий жизнь,

там сейчас свет его разгоняет пришедшую тьму и дарует надежду.

Там, на западе солнца, светит твой тихий свет.

III

Всех скорбящих радость, спаси рабов твоих.

Спаси гибнущих,

лишенных дома,

спаси захваченных бурею,

окруженных тьмою,

спаси защищающих

землю свою,

но спаси и скорбящих —

не знающих, чем помочь,

но спаси и бежавших

в чужие края,

но спаси и оставшихся

в царстве черном

и забывших

радость свою.

И даруй, милосердная

пречистая белая Роза,

потерявшим надежду —

даруй милосердно надежду.

IV

Когда-нибудь,

оставив позади жесточайшую пучину

и черное царство, в котором надежды нет,

сквозь которое мы пронесем надежду,

когда-нибудь

поплывем мы по лучшим водам,

ибо мы зло различали, и зло называли злом,

но и во мраке

хранили надежду.

Но мы не осмелимся

поднять взоры

на сладостный свет сапфира,

не осмелимся

наслаждаться небесным светом,

не осмелимся

вступить на желанный берег,

не осмелимся

войти в желанное новое царство,

пока не найдем мы Слово,

пока мы не скажем Слово,

которое сможет вернуться

к тем из нас, кто остался

у входа в черное царство,

к тем, кто не имел ни сил, ни желания

различать меж собою добро и зло,

кто не смел называть

черное черным, а белое белым.

Чтобы наше Слово

сердца их открыло для плача,

чтобы наше Слово

им путь указало сквозь мрак.

чтобы наше Слово

дало им силы прозреть —

чтобы они вслед за нами пошли,

как и мы — вслед за юною женщиной

с тысячелетней печалью в глазах.

Когда-нибудь,

оставив позади жесточайшую пучину,

мы увидим желанный свет.

V

Там, на западе солнца, наши братья и сестры.

Наши братья и сестры

сражаются, боятся, помогают другу другу, надеются, умирают.

И те из них,

кто умирает,

молвит:

ныне отпущаеши, Господи,

как обещано было, с миром,

ибо вижу спасение,

какое приготовлено земле моей.

Там, на западе солнца, земля их.

И земля их плачет, и земля их рыдает,

но молвит им, каждому, плача и умирая:

не рыдай мене,

ибо восстану,

с верою и любовью.

Что же мы делаем, Господи?

Что же мы делаем?

Sovegna vos.

VI

Путь из мрака в грядущее долог и труден.

Каждому, каждому

седмижды на лбу

ангел начертит знак.

Вверх, вверх,

по склонам горы,

по семи кругам

(семь взмахов крыла)

до вершины,

до последнего

пламени на земле.

И перед тем, как очиститься,

мы падем, сраженные,

ибо сознание вины

будет пронзать наше сердце.

Где же, где же,

наша свободная воля

к милосердию света?

Господи, мы недостойны,

но скажи только Слово.

VII

Где, ад, твоя победа?

Там, на западе солнца, наши братья и сестры страдают.

Там, на западе солнца, их земля умирает.

Но воскреснет земля их, и падут твои демоны,

но воскреснет земля их, и возрадуются ангелы,

но воскреснет земля их и наполнится жизнью.

Где, ад, твоя победа?

Что ты можешь посеять?

Только слезы и горе,

только муки и разрушенья,

только неправду и злобу,

только боль и смерть.

Где, ад, твоя победа?

Скоро познаешь ты горечь,

скоро ты будешь поруган,

скоро ты будешь низложен,

скоро ты станешь бессилен.

Где, ад, твоя победа?

Все, к чему не прикоснешься, тлеет.

Все, к чему не прикоснешься, гибнет.

Все, к чему не прикоснешься.

Там, на западе солнца, наши братья и сестры страдают,

но земля их воскреснет.

И наша земля, страдая, воскреснет,

избавившись от черных твоих оков.

VIII

Ветру, Господи, Слово свое ты сказал.

И трубит, трубит погибельный рог —