Бесплатный фрагмент - Тихая охота

Грибы, как многим известно, бывают разные. Бывают ядовитые и съедобные, бывают галлюциногенные. Бывают легкие, бывают редкие, бывают вареные, бывают и жареные. А еще бывают смешные и страшные, зловещие и убийственные, встречаются и грибы-приключения. А бывает, что и простой поход за грибами становится тем еще приключением…

Всем безызвестным грибникам посвящается…

Сморчки

Рассказ участвовал в конкурсе «Черная метка 2018» сайта «Квазар»

Был опубликован в №66 журнала «Страна озарение» https://knigi-market.ru/66-zhurnal-strana-ozarenie-/

Победил в 1/16 «Осеннего кубка» портала «Табулатура»

Был опубликован в №121 (декабрь 2018 г.) литературного альманаха «Ликбез» http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number6422

Участвовал в Первоапрельском блице — 2019 ЛитКульта

Теплым субботним апрельским утром мать готовила котлеты. Мой младший брат Пашка сидел за столом и пристально смотрел за приготовлением котлет, чтобы мамаша не добавила яда. В такие минуты он чрезвычайно напоминал аутиста. С другой стороны стола сидел большой рыжий кот и так же неотрывно следил за Пашкой. Мать следила за сыном и котом, чтобы не стянули фарш. Кухня была просто пропитана атмосферой всеобщей подозрительности, которую подчеркивал висящий на двери плакат с Плачидо Доминго.

— А яйцо зачем?

— Как зачем? Яйцо всегда добавляется для связки, чтобы котлеты не разваливались.

— Правда? — подозрительно спросил Пашка.

— Батюшки святы, — всплеснула испачканными фаршем руками мать. — И правду люди говорят, что ты у нас странный какой-то.

Кот согласно мяукнул.

В дом вошел довольный отец с белым мешком из-под селитры в руках.

— Хау, бледнолицые! — он недавно посмотрел фильм про индейцев и еще не отошел от впечатлений. — Я грибов принес.

— Апрель на дворе, еще листьев даже нет. Чего ты по лесу чкаешься? Еще приволокешь домой клещей каких!

— Клещи еще спят, как сурки.

— Вот, даже клещи спят, один ты, как дурак, по лесу шаркаешься.

— Валь, тебе все не так. У телевизора лежу — плохо, по лесу хожу — еще хуже.

— Вить, нормальные мужики по хозяйству хлопочут, а тебе то телевизор, то лес.

— Сама все время «Санта-Барбару» смотришь. Радовалась бы, что муж такой хозяйственный, а то все скрипишь, как журавель старый. Другие последнюю рубашку пропивают, а я грибов принес!

— Какие грибы?

— Вот какие, — переставив на котел отопления миску с фаршем, папаша широким жестом вытрусил на освободившийся стол содержимое мешка. — Вот сморчки, а вот строчки. Или наоборот, вот строчки, а вот сморчки, но это неважно. Сварим, пожарим с лучком и схарчим на обед.

— Вить, строчки ядовитые. Или сморчки? — засомневалась мать. — Одни какие-то точно ядовитые. И вообще, какие-то они подозрительные — вон те на мозги похожи.

Все, включая кота, уставились на грибы.

— А какие из них ядовитые? — не выдержал Пашка. — И какие из них на мозги похожи?

— На твои мозги похожи и сморчки и строчки, — обрадовал папаша. — У тебя вполне и треугольными мозги могут быть…

— Вить, отравимся, — упорствовала мать.

— Давай так: сварим отдельно, в разных кастрюлях и кто-нибудь попробует, а мы посмотрим, и если все нормально будет, то сами поедим.

— Я не буду эти грибы есть, — открестился Пашка.

Отец посмотрел на кота. Кот протестующе мяукнул и попятился в прихожую.

— Может, собаке дадим? — предложила мать.

— Нет, собаку жалко… СтаршОму дадим попробовать, — мутные капли пота лягушачьими глазами выступили на лысине отца.

— Вить, ты думай, что говоришь! А если помрет? Нам с тобой за какие шиши его хоронить?

— Незадача… — отец снова посмотрел на кота.

Кот с гордым видом ушел из кухни. Пашка, от греха подальше, отправился следом.

— Ладно, ты вари, а я придумаю, кому дать попробовать, — решил отец, посмотрев в глаза Плачидо. — Только не перепутай, какие грибы в какой кастрюле варились.

— Паш, а друг твой сегодня не придет? — спросил, догнав сына.

— Моргуненок?

— Нет, Чингачгук!

— Какой Чингачук? — испугавшись, Пашка привычно переврал незнакомое слово. — Я Чинчугака не знаю!

— Вот баран! Моргуненок придет сегодня?

— Должен…

— Отлично. Как придет, дашь мне знать.

Отец вернулся на кухню и начал наблюдать за матерью, варящей грибы и жарящей котлеты.

— Сейчас бы поросенка под хреном затрепать, — мечтательно сказал он.

— Вить, только о хрене и думаешь! Уйди, не мешай готовить!

— Курица в сметане тоже неплохо. Этими самыми грибами ее обложить…

— Вить, отойди, Христом Богом молю, не стой над душой! Я за себя не ручаюсь и тебя самого обложу!

— Нервная ты какая-то, неприветливая. Ладно, готовь, пойду покурить схожу.

Отец вышел на крыльцо и увидел меня.

— Я грибов принес.

— Спер? — зная вороватую натуру папаши, прямо поинтересовался я.

— Да нет, шел по лесу, смотрю — грибы. Набрал в мешок и привез.

— А что ты в лесу делал?

— В лесу? — закурил сигарету, огляделся по сторонам, и, понизив голос, признался. — Думал, может, кто банки повесил — сок собирать березовый…

— Тебе нашего сока мало? Уже лить некуда. Все фляги заполнены.

— Сок соком, а банки в хозяйстве всегда пригодятся. Ладно, обед скоро, надо настроиться на переваривание пищи.

Папаша вернулся в дом.

— Валь, давай Моргуненку дадим?

— Моргуненку? — задумалась мать, не любившая Пашкиного друга, подозревая его в различных каверзах. — Что о нас люди подумают, если он сдохнет?

— Подумают, что нам повезло, а ему нет. Грибы ели все, а лапы надул только он. А может и не от грибов это вовсе…

— Думаешь?

— Вот увидишь. Но скорее всего, ничего не случится — грибы-то съедобные.

— Витя, не трепи мне нервы!

— Ладно, ты вари побыстрее, а я пойду у телевизора поваляюсь пока.

Мать сготовила обед, а вскоре Пашка привел Шурика Моргуненка.

— Все за стол, — неестественно оживленно позвала мать, — и ты, Саша, с нами поешь.

— Спасибо, — степенно отозвался Моргуненок, усаживаясь на табурет.

На обед были поданы котлеты и два блюда сильно уварившихся грибов, обжаренных с луком, как хотел отец. Все вяло жевали котлеты и следили за Моргуненком, с аппетитом их поглощавшим. Грибы стояли и ждали. Я, было, протянул к ним руку, но наткнувшись на свирепый взгляд матери, кивнувшей на гостя, передумал.

— Голубцы со сметаной тоже прелесть, — будто удав глядя на Моргуненка, сказал отец. — А то еще бывают в виноградных листья завернутые голубцы.

Все замолчали, представляя себе такое чудо, только гость продолжал молотить котлеты.

— А лист не жестким получается? — провожая взглядом очередную котлету, спросила мать.

— Да нет, нормально… — папаша тоже не мог оторваться взглядом от котлеты, — под небольшую рюмашечку…

— Вить, только о рюмашке и думаешь!

— Валь, маленькую хотя-бы. День-то какой чудесный…

— Ладно, мучитель, налей себе.

— СтаршОй, принеси из бара, — распорядился папаша и продолжил, потирая руки, словно мясная муха на свежем трупе лошади, сдохшей на переправе. — А еще бывают голубцы с грибами…

Я принес из бара бутылку 20% алжирского «Солнцедара» из запасов прижимистого отца. Он, косясь на мать, налил стакан и быстро выпил.

— А батя говорил, что с грибами пельмени бывают, — отозвался Шурик и наконец-то зачерпнул ложкой грибы, — в Сибири.

Все уставились на него, выискивая на его лице признаки отравления и скорой смерти.

— Недосолены, — выдал он.

— А ты другие попробуй, — фальшивым голосом сказал отец. — Те вроде больше солили.

— Спасибо, я уже наелся, — Моргуненок кусочком хлеба вытер тарелку, съел его и встал из-за стола. — Очень вкусные котлеты были, тетя Валя, еще раз спасибо.

— Спасибо, — встал вслед Пашка, стремясь убраться подальше от зловещих грибов.

Они вышли из дома. Родители смотрели друг на друга.

— Кенгуру ему в толчонку! Не съел! — высказался отец. — Не все скоту Масленица!

— И что дальше? — спросила мать.

— СтаршОй, а ты чего грибы не кушаешь? — фальшиво улыбнулся мне отец и вновь налил себе в стакан «чернил». — Вкусные грибы, попробуй.

— Да нет, спасибо, — заподозрив неладное, отказался я. — Я уже котлет наелся.

Встал из-за стола и тоже свалил из дома. На улице встретил этих малолетних негодников и брат поведал мне, что отец хотел на ком-нибудь испытать подозрительные грибы. Разозленный отец сожрал грибы сам, и остался в живых. С тех пор сморчки и строчки мы ели безбоязненно.

Сморчки — 2

Был опубликован в №9 за 2019 год журнала «Испытание рассказом»

Теплым субботним апрельским утром мать пекла блины. Нашла где-то старую серую муку и, подумав, решила сделать блинов, а остатки употребить на болтушку. Мой младший брат Пашка сидел за столом и пристально смотрел за готовкой, чтобы мать не добавила яда. В такие минуты он чрезвычайно напоминал аутиста. С другой стороны стола сидел большой рыжий кот Бурбулис и так же неотрывно следил за Пашкой. Мать следила за сыном и котом, чтобы не стянули блин. Кухня была просто пропитана атмосферой всеобщей подозрительности, которую подчеркивал не первый год висящий на двери плакат с Плачидо Доминго.

Я стоял в углу прихожей: был наказан матерью за то, что не смог накануне стащить у соседей мешок свеклы. Мать не верила, что не было никакой возможности утащить корнеплоды, пока она отвлекала соседку Нинку Лобаниху обсуждением «Санта-Барбары».

— Блин — всему голова, — поучала мать. — Запиши эту простую, но в то же время великую мысль.

— А хлеб? — уточнил Пашка, прилежно записывая материнские тезисы в потрепанный красный ежедневник за 1986 год.

— Хлеб тоже, но за хлеб платить надо, а блины мы сейчас совершенно бесплатно накатали. Где вашего папашу носит? На улице ветер ледяной, а его все нет. Батя то ваш с виду сущий сморчок, а злобности в ем агромадный объем. Как бы не натворил лихих дел, а то полный раскардаш могеть настать.

— По грибы пошел.

— По какие еще грибы?

— По сморчки, они же съедобные.

— Для этого должны быть основания, дармоед, — мать постучала ложкой по сковороде.

— В прошлый год ели, — насупился Пашка.

— Ели, ели, да не съели. Сморчки ваши — одно баловство. Вот белый груздь — это гриб. Белые, ядреные, как сахарные. С лучком, с маслицем, с укропчиком, — причмокнула, — так сразу хочется петь и танцевать, — закружила по кухне. — Только надо вымачивать, — шлепнула ложкой Бурбулиса, попытавшегося утащить блин, — дня два в разных водах.

— Вша я дрожащая или короед молчаливый? — в дом зашел отец. — Возвращение короеда два! — вскричал ликующе.

— Проголодался, не сотрешь. Из дурдома выпустили? — ядовито поинтересовалась мать.

— Тут птицы не поют, деревья не растут, — закивал отец и потряс дерюжным мешком.

Послышался жестяной стук.

— Радуйтесь, дети, — мать подбоченилась, — папку вашего из дурдома выпустили.

— И тебя вылечат, — расцвел улыбкой отец и левой рукой сунул матери под нос мешок. — Прибыток в доме!

Правой рукой, скрытой от бдительного взора матери мешком, он при этом ловко ухватил два блина и сунул в карман. Пашка и Бурбулис завистливо взирали на эту манипуляцию — им до такого уровня было еще очень далеко.

— Что это? — мать брезгливо оттолкнула мешок, будто он был набит дохлыми крысами. — Опять сморчки? — презрительно поморщилась. — Не то пальто.

— Лучше, — смахнув в карман с тарелки еще пару блинов, отец ухватился за мешок второй рукой и распахнул его. — Смотри!!!

— Что это? Консервы?

— Да. Рыбка плавает в томате, ей в томате хорошо. Ну а я, едрена мати, рыбок этих склад нашел.

— Ты где их взял? — подозрению в голосе матери позавидовал бы сам папаша Мюллер, шеф гестапо. — Купил?

— В лесу нашел. Просрочка.

— Просрочка?

— Ну, там немного…

— Немного?..

— Лет пять… семь…

— Их же есть нельзя!!! Как говорится, уж чего-чего!.. Ботулизма нам только не хватало, для полного счастья.

— С чего ты взяла?

— Просрочка же.

— Ты думаешь, если срок вышел, так сразу и есть нельзя?

— Ну…

— Вот, вот.

— В лесу собрал?

— Да.

— Тебе значок за это не дали?

— Какой еще значок? — удивился отец.

— Значок, что ты дурачок.

— Почему это я дурачок?

— потому. Хорош туесок, — скептически поджала губы мать, — люди добрые выкинули, а Витька наш, валенок лысый, все подбирает, что другим не гоже.

— С чего ты взяла, что негоже? Вдруг, вполне съедобно? И почему я валенок?

— Значит, насчет лысого возражений нет?

— Подумаешь… — надулся отец.

— Вот и подумай, куда мы эту кучу говна денем? Свиньям скормим? Чтобы подохли?

— Позовем в гости Моргуненка и проверим съедобность.

— Опять?! — всплеснула руками мать, не любившая лучшего Пашкиного друга Шурика Моргуненка, подозревая его в разных каверзах. — Вить, тебе все как об стену творог! Ты натуральный обчудок! Чушь — околесица — сапоги всмятку! Тебе мало сморчков? А если Моргуненок лапы надует? Он все-таки деревенский придурок, а не мальчик-купидон.

— Похервеники, не надует. Он дикобраз выносливый, пестицид ему в печенку, ему это как слону урина.

— Замах на рубль, удар на копейку, — поморщилась. — Хорошо, уговорил. Только ты это, лука поешь пока.

— Зачем?

— Лук после леса первая вещь, чтобы ни леший, ни какой крапивный гнус не привязались. Паш, а ты звони своему дружку-соплежую и зови к нам.

— А если он не придет? — спросил Пашка.

— Придет. Папе надо верить.

Родители были скупердяями еще теми. Кости из супа они перемалывали в костную муку. Плюшкин на их фоне был транжирой и мотом. Даже в аду они бы умудрились продавать чертям смолу и уголь. Пашка позвонил другу и пригласил к обеду. Моргуненок долго ломался, подозревая подвох, но пришел.

— Что он там плещется, селезень чертов?! — нервничал отец, слушая, как в ванной льется вода — гость мыл руки. — Он что там, помыться решил?

— Вить, тихо ты! — одернула мать. — Что ты метусишься? У тебя что: свекла колосится, корова просится? Спешишь куда-то?

— Есть охота.

— Потерпи. Выходит. Садись за стол, Саша, — фальшиво улыбнулась настороженно севшему на табурет Шурику.

— Баптисты, баптисты, да здравствуют баптисты, — фальшиво спел отец и схватил вилку. — Кушай, Саша.

— Что это? — Моргуненок не спешил пробовать едва помещающееся на его тарелке месиво из десятилетней гречневой каши, семилетних сардин в масле и зеленого горошка, дату изготовления которого на проржавевшей жестяной банке мы прочесть не смогли. Венчали гору голубцы двенадцатилетней давности.

Мать учла прошлогодний опыт со сморчками и не оставила гостю выбора, сгрузив все подлежащие проверке продукты на его тарелку.

— Харч, — закивал отец.

— Ты чего не кушаешь, Саша? — приторно-ласково спросила мать, отставив кружку с заваренными жареными одуванчиками, призванными заменить кофе. — Полакомись, чем бог послал.

Моргуненок затравлено посмотрел на наши тарелки, на которых сиротливо серело по одинокому блину.

— Я…

— Не голоден, что ли? — удивился отец.

— Я…

— Кушай, Саша, кушай, — мать нависла над гостем. — Невежливо в гостях не кушать. Наш вон Пашка в гости сытый ходит, а из вежливости так жрет, что за уши не оттащишь.

— Его слизнями не кормят… — возразил Моргуненок.

Это было одной из «гениальных» отцовских идей — накормить Шурика тушеными слизнями, чтобы убедиться в съедобности блюда. Просто он где-то прочел, что во Франции улиток тушат, а тут в кладовку на аромат вареных грибов сползлось большое количество слизней, пара из которых чуть ли не полуметровых, и в отце взыграла жадность. Хотя, там была и матери вина, которая перефразировав завет покойной бабушки, согласилась, что если слизня можно дважды обернуть вокруг пальца, то выбрасывать его есть грех расточительства и мотовства.

— Саша, а ты тут при чем? Ты чего крякаешь? — не поняла мать.

— Меня тогда неделю понос трепал.

— Вкусно было, вот ты и переел тогда, — лицемерно сказал отец. — Сейчас, когда вся наша Родина в едином порыве бьется за каждую килокалорию, ты, как цивилизованный буржуй, воротишь нос от этих харчей? — привстал со стула.

— Тетя Валя, а что это? — Моргуненок боязливо указал ложкой на свою тарелку.

— Да перестань ты канючить! Наложили — ешь!

— Ты нам баки не заколачивай, — поддержал отец. — Жри, если подано!

— А если я умру?

— Жри, квазимода! — начала закипать мать. — Об твой лоб поросят шестимесячных бить можно, а ты боишься голубцы скушать. Сам прошлый год про них рассказывал, когда сморчками нашими объедался, вот я и сготовила для тебя.

— Я после сморчков две недели дристал!

— Хорь тебе в жопу! Жри!!!

— Александр, — строго сказал отец, — ты тут сейчас такого нагородил, не перелезешь. Скроил из блохи голенище, — покачал головой. — Ты же пионер, будущий комсомолец.

— Жри! — мать схватила гостя за шиворот и встряхнула так, что он едва не ударился лицом об тарелку. — Или ты у меня спляшешь краковяк в присядку, раскоряка!

— Не буду! — заплакал Шурик.

— Да я тебя размажу сейчас!!! Жри, тасманийский дьявол тебя побери!!!

— Валь, погоди, — отец с трудом оторвал мать от жертвы. — Саша сейчас сам поймет и… Держите его!!!

Моргуненок ловко проскользнул меж нашими родителями и кинулся к двери. Мать подхватив Пашкину тарелку, метнула ее вслед беглецу. Уже распахнувший дверь, Шурик, пораженный ребром разлетевшейся от удара на осколки тарелки, рухнул лицом вперед на веранду.

— Вот же падла, — расстроилась мать. — Тарелку из-за него разбила! — всплеснула руками.

— Валь, — отец подошел к Шурику, пощупал лежащему шею, — он не дышит…

— Вить, что ты такое говоришь?!

— Ты его убила… — отец вернулся к столу и задумчиво посмотрел на тарелку гостя.

— Он меня вынудил! — завизжала мать. — Вы сами все видели!!! — визг матери резал уши как острое стекло.

— Да видели мы, — отмахнулся отец, — все видели. Ты не визжи, как белуга, ты лучше думай, на ком мы теперь консервы проверять будем…

Тихая охота

Рассказ написан на конкурс фэнтези «Или оно» сайта «Квазар»

Я сидел, согнув ноги в коленях и утвердив задницу в теплом песке обочины, и смотрел на приближающуюся полицейскую машину. Испачканный приторно пахнущей липкой кровью мобильный телефон валялся рядом. Но кровь, залившая мои руки и одежду, покрывавшая меня липким коконом не хуже фирменного рабочего комбинезона, воняла сильнее. Разум требовал бежать, потому что они мне явно не поверят, но я оставался на месте и равнодушно смотрел на патрульную машину.

Мать последние годы я видел редко, от случая к случаю, раза два-три в год, если повезет — чуть чаще, приезжая в гости. Она жила в деревне, в гражданском браке. Похожий на молодого Вицина, Сергей Александрович, последовательно: бывший прапорщик военно-транспортной авиации, бывший строитель, бывший запойный алкоголик, нынешний пенсионер — заядлый рыбак, мужиком был неплохим и всегда искренне мне радовался. Ну а я радовался редкой возможности вырваться из городской пучины и погрузиться в деревенскую тишину. В этот раз приехать получилось только в самом конце жаркого августа, перед окончанием ежегодного отпуска. Жена приехать не смогла, оставшись в городе с больной матерью.

Мать и Александрович встретили меня с раннего поезда, угощали нехитрыми деревенскими разносолами, как дети ликовали, перебирая привезенные мною конфеты. Завтракали, пили с матерью самодельное сливовое вино, неспешно беседовали. Несколько лет назад закодировавшийся Александрович чокался с нами свойским яблочным соком.

— Ты на вино сильно не налегай, — сказал он мне, — вечером баньку потопим.

— Банька — это хорошо, — кивнул я.

— Мы за грибами хотели сегодня съездить, — сказала мать. — Поскучаешь часика три-четыре без нас?

— Можно я с вами?

— Да что ты будешь таскаться по лесу, ноги ломать?

— Поищу, сто лет грибы не собирал.

— Мы далеко ездим, в соседний район.

— И что? Не пешком же идти.

Мать и Александрович переглянулись. Подумав, мужчина едва заметно кивнул, встряхнув густой черной шевелюрой.

— Хорошо, поехали, — поджала губы мать, — если охота комаров кормить. Лучше бы с дороги отдохнул, полежал.

Но я уже загорелся идеей «тихой охоты». Тем более, на столе стояла миска соленых белых груздей с красным луком и чесноком, щедро сдобренных ароматным подсолнечным маслом. Когда-то, еще ребенком, я часто ходил по грибы с младшим братом… до того момента, как он потерялся и заблудился в лесу. Брата так и не нашли, и в лес меня больше не тянуло. Потом армия, институт, смерть отца. Мать продала хозяйство и перебралась в эту деревню, поближе к трассе и железной дороге, а я осел в городе. Насыщенная городская жизнь и тяжелая изнуряющая работа времени для похода за грибами не оставляли.

— Поеду, непременно поеду! В лес хочу.

— Ну и ладно: лучше с умным грибы потерять, чем с дураком найти.

После завтрака мне выдали старый камуфляж, переодеться. Складной нож и берцы у меня были свои. «Нива» Александровича весело летела по изогнутой асфальтовой ленте, петляющей меж полей и лиственных перелесков.

— Мы туда уже давно ездим, — рассказывал Александрович. — Там место хорошее: и подъехать можно и грибы есть.

— Что за грибы?

— Да всякие.

— Только сразу предупреждаю, — встряла сидевшая на заднем сидении мать, — валуев не бери.

— Почему? — удивился я. — Их если посолить, то вкусно. Особенно с вареной картошечкой.

— Да ну, возни с ними. Да и не вкусные они тут растут.

— Ты просто готовить их не умеешь.

— Будешь готовить сам, — обиженная мать отвернулась к окну.

— Я не успею, мне завтра уезжать.

— Вот тогда и не собирай мусор всякий, — заключила она.

Дорога вывела нас к райцентру. Проскочили по окраине. Возле детдома свернули влево. Я с удивлением увидел синий указатель «Карловка».

— Прикиньте, я в книжке про такую деревню читал, — поделился я.

— Сейчас чего только не напишут, — оживилась мать. — Пишут всякую ересь.

— Может быть, — я не стал спорить, чтобы не травмировать мать. — Перефразируя классика, можно сказать, что писатель — это машина, переводящая кофе в ересь.

— Хорошо сказано, — мать захлопала в ладоши.

«Нива» свернула вправо, покатившись вдоль поля с чахлой кукурузой.

— Какая-то заморенная тут кукуруза, — оценил я.

— Поздно посадили, наверное, на силос, — предположил Сергей Александрович.

Через пару километров «нива» еще раз свернула вправо, через пять минут еще раз, спрыгнув с асфальта на проселок и, словно бодрый «козлик» -УАЗ, поскакала вдоль все того же кукурузного поля.

— Тут вроде помощнее, — оценил я вид в окно. — Можно нарвать.

— И что с ней делать? — поморщилась мать.

— Сварим, можно законсервировать.

— Возиться еще с ней. Да и могут оштрафовать.

— Кто нас оштрафует? Нет же вокруг никого.

— Вдруг с дронов наблюдают?

— Со спутников, — усмехнулся я.

— У нас на озере мужиков с сетью с дрона засекли, — поделился Александрович. — На двести тысяч штрафа и сеть изъяли.

Машина затормозила на пожне перед стеной смешанного леса.

— Далеко не отходи, — вылезая, суетилась мать, — потеряешься.

— Чего я потеряюсь?.. — начал было я, но осекся.

— Того… — отвернулась, глядя на кукурузу, — … чего люди теряются…

Заливисто, будто ошалевшие от любви курские соловьи, застрекотали кузнечики в траве на опушке.

— Репеллентом намажьтесь, — подошел Сергей Александрович, — а то комары сожрут и мошка.

Намазавшись из тюбиков репеллентами, взяли из багажника большие белые пластмассовые ведра из-под шпаклевки после ремонта моей квартиры.

— Если что — кричите, — продолжала наставлять мать. — И держитесь в пределах прямой видимости, в чапыжник не лезьте. Смотри, не заблудись — это лес, тут без дорог ходят. Валуи не собирай, — напомнила персонально мне. — И сыроежки тоже не бери — они крошатся.

— Хорошо. А рыжиков тут нет?

— Рыжиков нет, — отрезала мать. — На кой тебе рыжики?

— Их можно прямо на костре жарить, на прутики насадив, — мечтательно сказал я. — Посыплешь солью и жарь себе на здоровье. Как соль закипит — вот тебе и грибной шашлык.

— Нечего дурью маяться: собирай грибы, как все люди, без всяких грибных шашлыков-машлыков.

Лес был сильно замусоренный, заваленный валежником и трухлявым сухостоем, заросшим и темным. Некоторые деревья не хуже лиан были густо оплетены вьюнком с большими фиолетовыми цветами. В застоявшемся воздухе витал едва уловимый запах гнили, похожий на липкий тошнотворно-сладковатый аромат разлагающегося трупа. О белых грибах, таящихся в шелковистой траве под березами; о желтых рыжиках под хвоей молодых елей тут можно было сразу забыть и больше не вспоминать. Заросших душистой малиной умытых солнцем вырубок и нежно-зеленых березняков тут и в помине не было.

— Что тут за грибы водятся?

— Ищи подосиновики, их здесь много. Семьями растут, — объяснила мать. — Дальше, вглубь, встречаются боровики. Если вдоль края идти, — показала рукой вдоль кукурузного поля, — по опушке, то там другой лес. В нем белых груздей полно. Мы туда попозже сходим. Ну, с Богом, — двинулась по лесу.

Я подобрал подходящую палку — раздвигать траву, палые листья и папоротник, чтобы не напороться на ядовитую змею и пошел вслед-правее. Минут за десять встретились только большой мухомор и иссушенная жизнью и жарой жалкая сыроежка. Вокруг вилась мошкара, но репеллент ее пока сдерживал. На разгоряченное лицо липли паутины.

— Вов!!! — раздался истошный крик матери. — Сюда!!!

Я, подумав, что что-то случилось, кинулся на крик, уворачиваясь от веток и перепрыгивая сухие стволы. Подбежал к стоящей столбом матери.

— Что стряслось?

— Смотри, — указала себе под ноги на семейку крепеньких молодых подосиновичков, — какие красивые. Фоткать будешь?

Мысленно чертыхнувшись, я поставил ведро, положил в него нож, на ведро палку, достал из сумочки мобильник, ввел пароль. Сфотографировал грибы с нескольких ракурсов.

— Красавцы какие, — хвалила мать. — Прямо загляденье. Сфотографировал?

— Так точно.

— Срезай.

Нехотя срезав грибы, все-таки не моя добыча, нехорошо как-то получается, подобрал палку и ведро и начал искать вокруг. Вскоре мне попался первый гриб, потом еще и еще. Под пронзительные крики матери радостные, будто давнего знакомого, приветствующей каждый найденный гриб, начал понемногу наполнять и свое ведро.

— Мужики, идите сюда, — не унималась мать. — Тут такие грибы! Как на выставке.

— Что ты орешь? — не выдержал я. — Все грибы распугаешь!

— Не распугаю, не боись.

Возгласы не утихали. Сергей Александрович тихо поругивался и курил душистый самосад. Его улов, как и мой, был гораздо скромнее материнского. Невольно у меня создавалось впечатление, что грибы выползают из заветных укрытий, а то и прямо из земли, привлеченные этими криками. Во всяком случае, пока что мать лидировала, обогнав нас обоих, вместе взятых. Странно, вроде сбор грибов называют «тихой охотой». И вообще, лес создаваемого человеком шума не любит.

И тут она замолкла, словно поперхнувшись. Я в недоумении поднял взгляд от срезаемого гриба. Внезапно обрушившись, тишина давила на уши и мозг, привыкшие к материнскому ликованию. А потом раздался берущий за душу вопль ужаса. Такой, что у вздыбились коротко стриженные волосы на голове. Бросив ведро и палку, я кинулся к ней. Подбегая к визжащей матери, краем глаза зацепил движение сбоку. Потом удар в лицо и потеря сознания.

Очнулся быстро, лежа на земле. Удар оказался не таким уж сильным. Мать стояла на полянке в позе витрувианского человека кисти Леонардо да Винчи: широко расставив ноги и подняв руки горизонтально по бокам, распятая канатами, сплетенными из тонких белесых нитей с утолщениями. Ноги зафиксированы путами, вырастающими прямо из земли; руки — подобными же путами, но переброшенными через толстые ветки деревьев. Напротив, лицом к ней, в такой же позе застыл плененный путами Сергей Александрович. Вокруг них, образуя треугольник, стояли белые ведра из-под шпатлевки. Вокруг полянки, образуя правильную окружность, стояли… Я сморгнул, потом потер глаза, благо меня никакие нити не держали, но картина не изменилась: вокруг стояли гигантские, с земли мне казалось, что не ниже роста Сергея Александровича, мухоморы.

Грибной круг плавно колыхнулся. В стройном ряду возник разрыв. В него скользящей походкой, будто на лыжах, не отрывая стоп от земли, прошел одетый в белые лохмотья с подвязанными листьями и веточками рослый парень лет тридцати пяти в странном широком сомбреро. Грибы-часовые сомкнулись за его спиной. Парень встал посередине между распятыми людьми и посмотрел на меня блеклыми глазками, будто гноем затянутыми чем-то, похожим на грибную мякоть.

— Здравствуй, братик, — губы парня не шевелились. Да и вряд ли они могли шевелиться, заклеенные бледно-зеленоватым мхом. Голос звучал прямо в моей голове. И не просто звучал. Голос сверлил мозг, будто перфоратор субботним утром в руках свихнувшегося на ремонте соседа этажом выше. От него было не укрыться. — Соскучился по мне?

— Сеня? — пролепетал я.

— Кому Сеня, а кому Грибной царь, — голос был холоден, словно вой стаи голодных волков, окруживших под Рождество одинокого спутника на заснеженной дороге.

Только теперь я понял, что на голове Сени не сомбреро, а корона в виде шляпки мухомора. А еще… а еще у него не было рук, словно кто-то просто обрезал брату, если это и правда был мой брат, а не морок, плечи, придав телу сходство с ножкой мухомора. И стоп у него не было, вместо стоп белело что-то вроде клубневидно-утолщенного основания, как у окружающих нас грибов.

— Что здесь происходит?! — закричал я.

— Воссоединение семьи, хи-хи-хи, — голос в голове мерзко захихикал, — возвращение блудной матери и брата. И заодно, суд над убийцами бессловесных братьев наших меньших, хи-хи-хи.

Напряжение проникало в каждую пору кожи, казалось, сгустившийся воздух жалит тысячами иголок. Я ущипнул себя, надеясь развеять кошмар, но кошмар, не взирая на боль в бедре, не желал развеиваться.

— Это не сон, — подтвердил голос, — совсем не сон. Тебе выпала честь стать орудием мести грибных богов. Встань и иди!

Тело перестало мне подчиняться: само собой встало, подошло к привязанным людям. Взяло из моего ведра мой нож, подошло к матери и начало медленно резать: сначала одежду; потом, когда одежда клоками свалилась к ногам матери, кожу, так же неспешно, нарезая ее лоскутами. В лишенные кожи кровавые оголенные участки тела тут же проникали тонкие нити грибницы из канатов, просачиваясь внутрь, укореняясь и разветвляясь. Вылезшие из орбит глаза матери истошно кричали о дикой боли, но сама она была безмолвна и неподвижна.

— Зрелище жалкое и печальное, — прокомментировал голос.