Бесплатный фрагмент - Тесинская пастораль

Тесинская пастораль

Сельский альманах на 2021 год

Журчи, мой родничок, родная речь.

Не иссякай, тесинская строка.

Я должен тебя холить и беречь,

Пока я есть и чувствую пока.

А. Болотников

Авторы благодарят за помощь в издании альманаха:

Администрацию Тесинских детских садов и Тесинской СОШ №10 за творческое сотрудничество с альманахом;

Авторов, предоставивших творческие работы, за сотрудничество

Учредители:

Клуб патриотов села «Тесинская пастораль»

Редколлегия альманаха:

Алексей Болотников — главный редактор

Галина Ксензик — секретарь

Члены редколлегии:

Виталий Беспрозванный

Валентина Болотникова

Николай Корепанов

Людмила Соборова

Рукописи не возвращаются и не оплачиваются.

В оформлении использованы фотоработы В. Голубева и В. Болотниковой

Пастораль, — и. ж. Жанр в европейской литературе и искусстве XIV — XVIII вв., характеризующийся идиллическим изображением жизни пастухов и пастушек на лоне природы, а также произведение этого жанра (pastorale — франц.)

«…В древности никто не располагал временем так свободно, как пастухи. Они были первые мыслители и поэты, о чем свидетельствуют показания Библии и апокрифы других направлений. Вся языческая вера в переселение душ, музыка, песня и тонкая, как кружево, философия жизни на земле, есть плод прозрачных пастушеских дум».

Сергей Есенин «Ключи Марии»

«Берегите национальное в своей культуре! Любите родное Отечество! Гордитесь тем, что вы русские!»

Илья Глазунов

Алексей Болотников

Б 32 Тесинская пастораль. Сельский альманах на 2021г. — 100 стр.

© А. К. Болотников, составитель, 2022

От издателя

Дорогой читатель!

У тебя в руках — девятый номер «Тесинской пасторали», сельского альманаха на 2021 год. Издаётся как ежегодник. Второй из номеров, по которым не было тиража. Причины очевидны: пандемия, раздрай в умах и душах, снижение бюджетных возможностей у бывших спонсоров… и дарителей. Однако, никто не отменял заказ одного, или несколько номеров по системе print on demand.

Творческих возможностей, к счастью, достаточно. В номере традиционные рубрики с публикацией стихов и прозы. краеведческих разысканий, и другого содержания очерков. Как всегда, в тексте фото и рисунки… И в завершении — «Хронологический указатель дат Тесинского летоисчисления»…

Счастливого тебе чтения!

Наиболее важные события 2021 года

13.01.2021 Коллектив Тесинского художественного музея работал над сценарием на учебный фильм по теме «Бессмертный полк Теси». Частные истории из биографий Бессмертного полка. В феврале писали ещё два учебных фильма: о Вадиме Елине и о технике написания акварели. Последний урок вел известный мастер акварели, художник Виталий Вальков. Оператор и монтажер будущих роликов — Степан Черемных (Селиваниха). Сценарист Г. Ксензик.

Два слова о сюжетах: Вадим Васильевич Елин — красноярский художник, подаривший в своё время Тесинской галерее 141 работу. Как сказано в сценарии: «Это автор портретной галереи тесинцев, тружеников колхоза «Искра Ленина». Он не имел званий, даже не был членом Союза художников. Интересно об этом факте высказывание самого художника: «Я привёз однажды рекомендацию в Союз художников от Горяева — это классик советской графики. А тут некоторые стали издеваться: ах, у него от самого Горяева рекомендация, куда уж нам. Короче, я плюнул и уехал. А на прощанье «товарищам» написал четыре строчки: «Город — газ, город — грязь, город — гам. Не к лицу мне интриги и ругань. Я в деревню вернусь к мужикам, ну а вы тут мочальте друг друга». Понимаешь, быть членом Союза — ещё не означает быть художником».

5.02.2021 Завершен восьмой номер Тесинской пасторали (журнала на 2019—2020 год). Вышел в интернет-варианте. Пока что на изготовление бумажной книги в формате А5 нет источника финансирования.

15.02.2021 Понедельник. Сегодня Тесинской школе 160 лет! В книге «Звон отдаленных лет» сохранена подлинная история: в именах, цифрах и фактах… Вот, например, цитата из хроники:

«В Енисейской губернии Минусинского округа в селе Тесинском открыто одно Приходское училище по Уставу учебных заведений 1828 года в 15 день февраля 1861 года. Открытие сопровождалось: 1) молебствием, 2) крестным ходом, 3) произнесением г. Благочинным и местным священником поучений родителям детей, учащим и желающим учиться, и, наконец, 4) общественным обедом, данным обществом, на котором был произнесен тост за здоровье Государя Императора и другой тост за всех ревнителей просвещения…»

22 апреля 2021 Четверг. 151-й день со дня рождения Владимира Ильича Ульянова (Ленина, если кто не знает), первого председателя Совета Народных Комиссаров, нарождающегося Союза ССР…

Для Теси — событие не сакрального значения, но памятное, прежде всего: Владимир Ульянов четырежды бывал в нашем селе. В его жизни (1870 — 1924) было не так уж много географических пунктов в России, Европе, Азии, где оставил следы… В Сибири, в том числе… Здесь отбывал политическую ссылку за идеи социал-демократии, не угодные правителям России той эпохи. Встречался с соратниками по политической борьбе, высланными сюда за создание и деятельность «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»… В Теси сооружен и стоит до сего дня памятник вождю мирового пролетариата — В. И. Ленину. На нём отныне есть и табличка на память с именами упомянутых соратников: Г. М. Кржижановский, В. В. Старков, З. И. Невзорова, А. С. Шаповалов, Ф. В. Ленгник, Е. В. Барамзин и др.

Вождь и гениальный стратег того времени, В. И. Ленин, воплощавший свои убеждения о преимуществах социал-демократии в обустройстве мира, той памяти стоит.

09.05.2021 На девятое мая митинг прошел т.с. в «урезанном масштабе»: в режиме пандемии ковида. Возложение уполномоченным сообществом венка к Мемориалу воинам, митинг в том же режиме… Но большой концерт в СДК.

10.08.2021 Вторник. В центре села, почти на костях — на прахе священнослужителей Тесинского Богородице-Казанского собора — возводится очередная спортплощадка. Или как её там… Спортсменов столько нет… Однако, хорошо то, что в центре села убавится неухоженной территории, заросшей дурниной. Тем более, высокие чины из краевой епархии освятили почти на тех же костях местечко, где возводится храм (часовня?), говорят, в честь святого Илии… Освятили — стало быть можно топтать.

19—26.09.2021 На съезде краеведов и Историческом форуме в Красноярске участвовал методист ТХМ А. Болотников.

03—07.11.2021 Книгу «Очарование розой ветров» Алексея Болотникова взяли на КРЯКК-2021. Это XV-я книжная ярмарка в Красноярске. Нынешнюю, как сообщают устроители: «Красноярскую ярмарку книжной культуры — флагманский проект Фонда Михаила Прохорова, планируют провести не онлайн, а в реальности. Тема КРЯКК-2021: «Мужское и Женское. Трансформация социальных ролей в современном обществе».

12.11.2021 …Встретились с Германом. Точнее с последней книгой минусинского писателя Игоря Викторовича Германа «Театральная баллада». В Тесинской художественном музее 13 ноября прошла презентация этого сборника повестей. Это третья книга автора. С кратким представлением автора от очеркиста, писателя, поэта Александра Ёлтышева, зам. главного редактора альманаха «Енисей».

Книга издана тиражом в 1000 экз. Попала в библиотеки края и республики Хакасия. И у неё уже обозначился читатель… Не только местный и отечественный. Например, экземпляры книги попали в библиотеки… американского Конгресса и города Лондона (Великобритания). Повезло… им… волею Ивана Полуэктова, литературоведа, посредника, изучающего литпроцесс в России и поставляющего наиболее достойные работы в упомянутые книгохранилища. В ТХМ презентацию книги провёл Сергей Капитонович Ошаров. В восьмидесятых годах прошлого века около полутора лет работал в с. Тесь освобожденным секретарем ячейки ВЛКСМ. Об этом периоде биографии он вспоминал с удовольствием: «жил у тетки Марьяны Семеновой… Прояснила мне, что мы родственники с героем Советского Союза Петром Ивановичем Колмаковым… Благодарен уважаемому председателю Ивану Александровичу Луцику…»…

Вероятно и презентацию книги Игоря Германа, к которой Сергей Капитонович имел прямое отношение, как инициатор, организатор, меценат издания, в Тесь привез из-за проявления того же чувства… Привез, провел отличную часовую встречу с заинтересованными тесинцами, щедро подарил экземпляры в школу, библиотеку, музей и частным лицам…

Проза моего села

Алексей Болотников. Из книги «Русские как существительные»

Вся полнота жизни

Матреныч возвращался из города. Какой бес руководил его поездкой, кой черт программировал день, а только не обошлось без козней поднебесных.

Чиновники городской власти, «сити-мэнеджеры», планирующие транспортный хаос пассажирских перевозок, так подработали дорожное расписание, что «без булды не разберешься».

С запуском работы обновленного автовокзала у Матреныча выработался собственный алгоритм заезда-выезда. День он обделывал делишки в «новой части города». Шатался по Торговому центру (рынок) и нужным адресам. Обедал в кафе. Остаток времени просиживал в архиве, библиотеке, или картинной галерее — в «старой части города». И было в этом алгоритме свое резюме: последний час предназначался для покупки билета на автобус. Не купишь — все равно поедешь, но — стоя…

Место в автобусе в иную поездку не доставалось. И никто не уступит. А ноги — не казенные. Хоть и воцарился рыночный сервис в отечестве, однако, лукаво не замечает, что обкрадывает пассажира, не обеспечив ему, за те же деньги, комфортный проезд.

В общем, уяснил Матреныч, алгоритм этот, как вскоре выяснилось, сложился не в одной ушлой голове, но в подавляющем множестве. Не для одного загородного рейса, но для всех. И, очевидно, во многом же множестве российской транспортной логистики.

…Подумать только, как все логично: город-автовокзал-село… Если бы не… придуманные обстоятельства. Если бы, например, маршрут «автовокзал-село» был без… удобств. Не обрастал бы усложненной маршрутной схемой движения, выработанной сити-менеджерами для удовлетворения запросов пассажиров: «автовокзал-рынок-село». «Рынок» здравомыслящие сити-менеджеры здесь впарили для того пассажира, который привык садиться в автобус отсюда. И катить прямиком «город-село»! Такому пассажиру не хочется посещать автовокзал с меркантильной целью — приобрести билет с местом.

Матреныч во всей этой круговерти условий выработал свой алгоритм.

Сити-менеджеры учли все запросы! Интересно одно загадочное наблюдение. Пассажиры-матренычи ездят по льготе, и, покупая билет с местом, на промежуточной стоянке «рынок» вновь предъявляют карту для пробивки на валидаторе. Мало того, проводники в автобусе забирают карту до конца поездки, чтобы, вероятно, вторично пробить тариф валидатором. Словно льготный пассажир передумал сходить на конечной остановке и снова уезжал по маршруту «село-город». Транспортники-предприниматели выторговали у отцов-законодателей способ заработать чуток больше, чем на провозе одного платного пассажира. Вам любопытно? Хотите знать?.. Не вашего ума дело. Вероятно, так сговорились власть и бизнес. Одни поставили условие дополнительной транспортно-маршрутной поездки, другие — возможности покрыть затраты на это.

В общем, и овцы целы, и волки сыты.

Сегодня автобус переполнен. На автовокзале на вечерний рейс места раскуплены. Но закон — есть закон, и автобус пошел по расписанию на рынок. Здесь-то и подсели к Матренычу две колоритные пассажирки. Место для одной из них зафрахтовали её товарки: «Зинулька, ты де?.. Да Тоська это… А мы уже в автобусе… Да я, Катюха и Гера Крахова. Тебе, птичка, место держим. Токо в заду мы… самом. Ага, пробивайся там…»

Другая, Новелла Ивановна, дама бальзаковского возраста, круглотелая, словно колодезная бочечка, обремененная тремя сетко-сумками, втиснулась на уступленное ей место, потеснив подобную себе, но пожилую пассажирку Марию Спиридоновну. Последней пришлось собственные две сетки водрузить на коленки. Дамы будто бы разрезинили пространство, втиснув тройной объем в двойное сиденье.

…Итак, Матреныч, зажатый в углу Тоськой, Зинулей, Катюхой и Герой, поперед себя был заперт Новеллой и Марией.

Автобус благополучно миновал ямочно-ремонтные асфальты города и вышел на загородную трассу. Сумерки сквозили в запотевшие окна. Водитель погасил огни салона. Пассажиры, рассредоточенные тряской и качками, похохатывавшие и чертыхающиеся, постепенно затихали. Товарки рядом не могли угомониться, переживая сумбур городского дня. Делились добытым впечатлением:

— Последний раз ездила… Хоть умру — не поеду.

— Так ты то кажин раз говоришь.

— …а ну их на… хутор.

— А я, дура, к снохе зашла. Говорит, чё приперлась. Иди за бутылкой. Вынудила — пошла ведь… Теперь каясь.

— А я думаю, чё это окна запотели.

— Новый маркет видели? Ну чисто ангар самолетный, даже три в одном… И все по тридцать девять…

— Как это?

— Цена на всех прилавках такая: что на крупу, что на рыбу в банках. Нахапала вот… — Гера вдруг привстала и попыталась двинутся в проход.

— Ты… куда это?

— Лучше постою…

Бабы недоуменно замолчали, не пытаясь даже уступить ей проход. Гера шевелила торсом и головой. Пошлепывала губами. Садилась и через секунду снова вставала.

— Погоди, че ты… Поплохело, чё ль?

— Да ничо, ладно. Освоилась, вроде. — она села, развернув-таки торс спиною к бабам.

Последние недоуменно переглянулись.

— …Садят, как селедку в бочку…

— …Так и всегда было.

Матреныч, оценивший телодвижение Геры, словно непознанное природное явление, озадаченно думал. Точнее, дремал. Его пассажирский угол, словно пулеметная амбразура, защищал от мира сего. Качка и тряска уже не беспокоили, но убаюкивали. Полутьма салона защуривала глаза.

Внезапно, прорываясь сквозь дремоту, словно отодвигая пулеметную амбразуру, Матреныч увидел впереди, как Мария Спиридоновна пытается уплыть под сиденье, криво скособочивая тело. Ей мешает сетка на коленках, переднее сиденье, соседка справа и собственное грузное тело.

Клонясь то вправо, то влево, она запускает руку между ног. Виновато смотрит на Новеллу. Новелла, наконец, просыпается.

— Чё тако?..

— Та сетка… соскользнула… туда.

Сетка с яблоками упала под сиденье. Как на зло — сиденье над колесом автобуса, неудобно закругленное под ногами. Яблоки, очевидно, раскатались.

Как же… надо ж… чё же… — соседка вертит головой, но не торопиться двинуться с места. Безмолвно осмысливает ситуацию.

— Так и че же? Не достанешь?..

— …да ладно бы… но выходить скоро.

— Ну, счас встану.

Новелла Ивановна оглядывает проход, выискивая место куда поставить сетки. Ничего не высмотрев, все же пытается встать… Бочковой её вес и корабельные габариты, втиснутые между подлокотниками сиденья, остаются на месте, словно памятник на постаменте. Точно волны Адриатического моря, в движение приходят стоящие в проходе пассажиры. Они колышутся, вибрируют, откатывают тесноту в глубь салона. Наконец, Новелла Ивановна видит место для сумок и сеток. Извернувшись, ставит сетки на пол и начинает выворачиваться из кресла. Грудь её перевешивает зад. В проход она становится на колени. Опирается руками в пол. Поднимает зад выше головы.

Мария Спиридоновна не теряет момента. Подвинув свой торс на освободившийся плес, она занырнула телом под сиденье. Вышаривая рукой сетку, собирала яблоки…

В салоне автобуса — мрак и тишина. И только шум двигателя да шин сопровождают салонную интермедию.

Матренычу неуютно, стыдно и ещё как-то не по себе… Встать и помочь — исключено: по соображениям полного хаоса. Остается — сочувствовать. Однако, и этого чувства не возникает, как ни тужись. Досадно, что эта реальная картина мира обнажилась до бесстыдства и обреченности. Кто виноват? Теснота. Полнота. Душевная немота…

Словом, «в зеленых плакали и пели», как и сто лет назад. Не исключено, что и на будущие сто лет.

Автобус тормозит на первой остановке. И после обычной сутолочной толкотни высвобождается от лишних пассажиров. Новелла, Мария, Зинуля, Катюха, Гера и Матреныч едут до конца. Им уже не много осталось.

Константин Болотников. Записки односельчанина.

Часть третья. Жизнь на черновую

Продолжение

«Если мы хотим понять наш народ, то

чтение школьного учебника по истории

не дает ровно ничего. Это учебник

по истории русского государства и его

недальновидной, склочной «элиты». Эта

история ничего нам про нас не объясняет.

А история русского народа еще

не написана. И если мы хотим понять,

кто мы, откуда и как мы такие

появились, то ее нужно написать.

Обязательно». С. В. Кочевых

«…Данные официальных источников и архивных мас-

сивов не способны отразить всю многогранность истори-

ческого процесса, а зачастую вольно или невольно иска-

жают ее. Важнейшим проводником в эпоху, одним

из ценнейших инструментов оживления истории

и важным каналом сохранения исторической памяти

являются свидетельства «безмолвствующего большин-

ства», о которых следует сказать подробнее. Они позво-

ляют не только полнее реконструировать прошлое,

но и изучать особенности самой социальной памяти,

идентичности, ментальности. В этой связи трудно пере-

оценить значение народных мемуаров, т. е. воспомина-

ний простых, обычных людей о былом..

Проблема заключается в том, что, по справедливому

утверждению Александра Солженицына, «простой народ

мемуаров не пишет», хотя у многих существует потреб-

ность поделиться воспоминаниями о прожитом и прочув-

ствованном, оставить след в памяти потомков.

…………………………………………………………………………

1 Рафикова С. А. Народные мемуары как источник по истории советской повседневности//Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. — 2009. — №2. — С. 74–78.

Эту тетрадь я взял для того, чтобы в ней

что-нибудь сочинять — что получится.

Недолго я был один

Когда я стал работать в сельсовете, Матрёна с семьей, то есть с братом Сашкой и матерью, переехали в Тесь, я жил тогда у свата Сысоева Сергея. А вечерами зачастил к Моте. Да так, что… заметили Саня и мать, Мария Ивановна…

Однажды она [Мотя] мне заявляет: долго будешь так ходить? Давай сойдемся? Значит не я её, она меня сватала.

А я не стал долго раздумывать. Давай! И в праздник 7 ноября закатили свадьбу на три дня.

Родители мои не одобряли мой брак. А что мне родители! Сам с усам. Алешка — тоже. Да ну их! Ну, и зажили мы с Матреной, я бы сказал, неплохо. Поселился у них на квартире. Саня обеспечивал все по хозяйству. Потом мы все-таки ушли на другую квартиру, в дом, где сейчас живет Николай Кузнецов. Тогда там жила одна женщина с сынишкой.

Рубцов ушел и некому было меня вводить в суть дела. Я должен был сам постичь все, что от меня требовалось в этой должности. И требовалось, как я потом понял, не мало. Сейчас сидят в сельсовете человек 10, тогда был рассыльный, забыл, как его называли… Таковым был сначала при мне Резников, старик на деревянной ноге. Потом Колмакова Анастасия — за весь период моей работы.

Так вот в чем заключалась моя работа… Конечно, писать протоколы разных собраний и заседаний, потом их копировать и отсылать в район. Потом ЗАГС: регистрация брака, рождения и смерти. Финансовые дела. Составление сметы и ее использование, и опять же отчеты по ним, перед райфо. Налоги. Начисление и сбор налогов. Верно, потом ввели должность налогового агента. Ну, еще тогда эти займы — компании за компаниями — подписка на займы и сбор денег. Еще раз о выборах: центральный, район, сельсовет. Секретарю работы — невпроворот. Списки избирателей, пропаганды кандидатов, протоколы, протоколы. Ход выборов до 12 часов ночи. И еще перепись населения. Верно в то время, кажется, не было. Это было потом. Вот не полный список моих обязанностей.

Самкова ушла, заступил Горинов Андрей Анисимович. Тоже на деревяшке, совсем неграмотный, только кое-как научился расписываться, чтобы подписывать справки да протоколы. Мы с ним быстро сработались. Наверное, еще и уважал, потому, что я все исполнял хорошо, умело.

Я быстро всему научился. Но проработал не очень долго, потому что ввели должность налогового агента, и мне предложили эту должность.

Уже точно забыл кому передал секретарство. Наверно, Лёве Мягкому, а сам стал начислять и собирать налоги. Но и на этот должности проработал недолго. Меня начало зудеть, что у меня только 7 классов образования… А жизнь — впереди, как-то надо получать образование. В Кемерово не вышло. Значит, надо что-то другое придумывать. И придумал! В Ачинск, в техникум советской торговли.

В сентябре 1938 года черт меня заставил поступить в техникум. Впрочем, черт тут ни при чем. Хотелось повышать свое образование. Райфо неохото [было] меня отпускать, райисполком рекомендовал мне поучиться на курсах административных работников. А как семья, работа?

Семья… да еще не семья, а трое… Ровно через 9 месяцев появилась дочка. Вот и семья. Как их бросить? Жалко. Но отступаться от задуманного не хочу. Поговорил… Матрена в конце концов согласилась. И я поехал на приемные экзамены. Кое-как сдал. Все-таки перерыв после школы — 5 лет. Приехал домой. Забираю все свои документы, еду в райфо. Предъявляю бумажку из техникума о зачислении… Принимайте, мол, дела мои и отпускайте.

Делать нечего: уволили и я уехал. Но я уже съездил, сдал экзамены в техникум, поэтому никто задержать меня не мог. Я собрал все свои документы, отвез в райфо и — до свидания, сельсовет.

С 1 сентября 1938 года началась моя студенческая жизнь, одни из счастливых дней моей жизни. Несмотря на все трудности, которых, между прочим, хватало. Стипендия была до 80 рублей, одет был плохо. Даже вши водились, но мы не унываем. Матрёна моя приехала опять на ферму, работала и изредка посылала мне из Теси посылки, 40—50 руб.

Учиться — неплохо

Несмотря [на то], что едва сдал вступительные экзамены. Все-таки 5 лет [прошло], перезабыл много. Особенно по математике… Мне преподаватель едва не выставил тройку. А я сразу взял козла за рога. Был у нас один Миша Карпачев, Он сразу стал отличником. Оценки выводили по пятибальной системе. Сколько оценок — троек, четверок, пятерок — все складывается и делится на число. Выводится общий бал. 3—4, 4—5, 5. Мишка сразу набрал бал 5, а я 4,8—4,9. Он получал 80 руб, а я 70. Но через одну четверть я его догнал и стал пятерочником и получал тоже 80 руб. Нас вывесили на Доску почета, где было две категории: кто имел четверки, общий балл (составлял 4,8—4,9) назывались ударниками; кто имел одни пятерки — отличниками…

В первой четверти… во второй был в отличниках рядом с Мишей. Об этом еще расскажу подробнее.

Теперь хочется назвать некоторых студентов из моего курса, которых еще помню. Это Иван Ятульчик, Костя Яценко, Вася Шаров, Федя (забыл фамилию), из девчонок — Ларионова Валька, Шура Безрукова. С Валькой мы все-таки дружили. Но, к великому сожалению, она погибла.

Шли с подружкой по шпалам ж. д. вечером, но [дул] сильный ветер и не слышали, как на них наехал паровоз и…

Фотография, где похороны, у меня сохранилась. Опять надо вернуться в школьные годы. Назвать кого помню из одноклассников, интерната: это двое Колесниковых, Иван и Сергей. Был еще и третий — Алексей, но он с нами не жил, был еще молодой. Кстати, когда я уходил на работу в райфо, сельсовет сдал именно ему, Алексею Колесникову. Кто еще был? Нина Полещук, Петька Мумаркин, Лапин Саня… Чуть не забыл самого лучшего друга Алёшку Болеева. Он был на все опытный, способный. И я ему стремился подражать, играть умел, на руках ходить и другие достоинства имел. Мать его была по фамилии Шевцова. А почему он — Болеев, не знаю. Отца не было, был отчим, поляк Новоминский. Жили они в Минусинске, я там однажды был. Потом отчим уехал куда-то на Север. Он вроде геологам был, что-ли. И исчез. С Алексеем я еще раз встречался в 1949 году в Минусинске. Но больше его не видел… Перезабыл всех других!

Вернемся теперь опять в Ачинск «прекрасный», как мы его прозвали. Наша жизнь шла как обычно. Студенческая жизнь! Кроме учебы были, естественно, и развлечения. Пили пиво с получки, устраивали концерты. Кстати, к тому времени я уже умел играть на гитаре и на мандолине. Любил особенно менуэт. Играл даже классику. Научился играть на гармошке. Интересно отметить, что никто из моих сестер и братьев музыкальных способностей не имел, один я оказался музыкальным, причем ни у кого не учился, достигал сам. Быстро запоминал мелодии и без особого труда воплощал в музыкальный инструмент. Еще в коммуне я, мальчик, играл со взрослыми на самодельных домашних концертах. Пока на балалайке, потом на мандолине. В школе играл на школьных концертах. В то время впервые увидел и услышал баян. Как он мне врезался! Я в нем увидел неограниченные возможности. Заметил, что выигрываются и все тона и полутоны, чего на гармошке нельзя. Второе: можно менять октавы и тональности. А тональности нужны, чтобы можно было подыгрываться к любому голосу.

Ну, к баяну еще вернусь позже.

Продолжение (начало см. в Тесинская пастораль на 2015—2016, 2017—2018, 2019—2020 гг.)

Антон Филатов. БОМЖ. Сага жизни

Книга третья. Политика серых

Герой нашего криминогенного повествования Евгений Борисович Шкаратин, неприкаянный скиталец, известный более своей кличкой Шкалик, ищет отца. Так уж случилось: умирающая мама оставила семнадцатилетнему Женьке одно лишь сердобольное завещание, уместившееся в короткую предсмертную фразу: «Найди отца, сынок… Он хороший… не даст пропасть…» Завещание матери стало для Шкалика делом его жизни. Всего-то и слышал Женька Шкаратин об отце: «…Он не русский, а звали по-русски… Борисом. Фамилию не запомнила… Не то Сивкин, не то Кельсин… Китайская какая-то фамилия. А вот примета есть… пригодится тебе… У него мизинец на руке маленький такой… культяпый. Найди отца, сынок…»

Глава первая. Неформалы

Шкалик шпынял кошку. Рыжика, кошару, так и не определенного по полу, игручего, словно заводной попрыгунчик, научил бегать за фантиком, тугим комочком конфетной обложки. Рыжик приносил зубами фант, клал у ног Шкалика и с напряжением ожидал нового выстрела… щелчком. Фьють! Комочек отлетал в темный угол, а кошара кидался за ним, выуживал из-под тумбочек, ловко шурудил лапами, гоняя шарик, как заядлый футболист… «Кошки дрессируемы? Умны, как собаки?» — с изумлением восхищался Шкалик. И снова пулял шарик.

В соседней комнате сидел плотный шатен в синей рубашке. Чикал клавишами компьютера. Лицо его, подсвеченное бликами дисплея, сосредоточено в мученической гримасе: отражает какую-то гнусь души. Полный стакан чая, выдвинутый на авансцену стола, так и не отпит, и уже не парит. В затылок шатена из оконного переплета струится пополуденное солнце, пригревая голову. Лучистые блики высвечивают и углы, и кошака, и Шкалика, заражая всех живостью, беспричинной бесшабашностью. Хорошо-то как…

Зашипел знакомый Шкалику звук принтера: поползли из него напечатанные листы.

— Не надоело тебе, Шкалик, с кошкой миловаться? Полы бы помыл. Или, вон, потолок добелить надо. Незавершонка, блин, у тебя.

— Так у геологов каждый проект — незавершонка. Это норма. А потолок побелю, не психуй, Юрий Иваныч. Завтра и добелю.

— А сегодня? Не в тонусе? Завтра у меня снова уфологи соберутся, надо по Аскизкому полтергейту поговорить. Эта бесовщина снова зашевелилась, есть жертвы. Давай, не тяни кота за х… Вернусь… проверю… Кстати… Слушай, Евгений! Может, со мной пойдешь?

— Это куда?

— Так к ниферам на сходку! В «Геологе» через час собираются. Решил с ними познакомиться поближе. Какие ни есть, а — мыслители.

— Что за нихера?

— Неформалы. Ниферы, короче. Ну, ты знаешь… Сходки у них, как маёвки у рабочих перед революцией. Из ваших к ним Егерь ходит. Городские Водолевский, Афанасьев, Алфимов… Из Нички какой-то социал-активист Новосадов бывает. Плюсом — нарколог… или психиатр, газетчики… Но самый продвинутый у них, так сказать, негласный лидер — Андрей Нечкин, учитель из пятой школы. Историк… Других мало знаю.

— Женщин нет? С неформалками у меня контакты лучше получаются.

— У кого что болит… В другой раз в видеосалон позову.

— Я тебе зачем?

— Подумал: ты по образу мыслей тоже неформал. Как-то у тебя все догмы в оригиналы вырисовываются. Неформально мыслишь. Да и повадки у тебя… шукшинского чудика. Пойдем. Мне там хочется свою… та… скать… фракцию иметь.

— Не вопрос. А потолки?

— После собрания успеешь. Надеюсь, ты патриот. Хочешь родине помочь? Хочешь, язви тебя, только сам об этот, вижу, не решил. Пора подключаться.

— А женщины в видеосалон с кем ходют?..

— Не с мужем же. Ты достойный кандидат. Так идешь в… «Геолог»?

Отказывать Якличкину было не с руки. Шкалик поселился в его квартире, обустроенной когда-то под контору СибНИИЦАЯ[1], расположив к себе уфолога-геофизика-ученого единственным — случайным! — разговором про Зелененького и чудесное избавление от пожара в Борзе. Благоустроенное жильё! Тахта, туалет, душ… Чай с печеньками. Питаться приходилось покупными пирожками и постными угощеньями случайных встреч с закадыками… За проживание денег Якличкин не брал, выговорив свой интерес в ремонте обветшавшей квартиры. Шкалик согласился, выторговав в свою пользу «покупку материалов за счет заказчика».

— Есть ещё час до начала. Послушай мои тезисы выступления, может, что посоветуешь?

— Не обещаю.

Якличкин отпил глоток остывшего чая, стал читать текст с только что отпечатанных листков.

«Эпоха Перестройки — поминки по Развитому социализму. Скорбное торжество на весь причастный свет. Зачин крушения человеческого сообщества в условиях сравнительно-мирного сосуществования этносов планеты.

С чем сравнить совершающийся катаклизм? Может быть, с оживлением иллинойского вулканизма? С парниковым потеплением и таянием ледников Ледовитого океана? Со вздыбившимся Чернобылем, условно-укрощённым на какое-то время железобетонным чудищем  — Саркофагом?

Все началось промозглым днем незабвенного декабря, на помпезных похоронах Генерального секретаря ЦК КПСС СССР Леонида Брежнева. Гроб с его телом, препровождаемый к погребальной аллее величественным ритуалом прощания, в последнее мгновение акта великодержавные могильщики едва не уронили в могильную яму, заставив суеверно вздрогнуть всё мировое сообщество, сгрудившееся у Кремлевской стены, вокруг Красной площади советской столицы, у экранов телевизоров прогрессивного человечества.

Гробовой скрежет расколол эпохальную тишину Застоя. Крушение началось…»

— Я могу сказать?

— Что такое?

— Ты совета ждешь?

— Уже созрел? По существу, или по процедуре? Ну, валяй…

— Безапеляционнный взгляд у тебя на современную историю, не находишь? Похороны генсека, как гонг старта для… крушение всей картины мира.

— Это диспут. В зале «Геолога», в пылу дискуссии спросишь, ладно? Пока продолжу.

Сокрушительная работа реформаторской мысли страшнее атомной войны. Казалось, гуманистическая идея «равенства, братства и свободы», возбудившая умудрённый честолюбивый мозг, плюхнувшись в евроазиатское болото, способна осчастливить равнодушное человечество, претворив в жизнь грандиозные планы скоропалительных переустройств. Верилось: некий дисбаланс добра и зла, обречённо бурлящий в созидательно-разрушительном процессе, исторически закономерен, научно просчитан и наперёд оправдан. И, думалось, — в конечном итоге триумфальное добро перевесит неотъемлемое зло и оправдает будущие сумасшедшие потери и ошибки. Победит, как и прежде, универсальная эволюция».

— Э-э-й, господин докладчик… Извините, если сбиваю с мысли… А можно тут пояснить: что такое это… за… революция?

— У, как запущено… Эволюция. Универсальная. Как бы это объяснить… В университетских кругах понимается, как всеобъемлющая концепция развития мироздания. В другое время попробую растолковать подробнее, но сейчас не диспут.

— Потерплю. Не обмани.

…«Хотели, как лучше, а получилось, как всегда» — ключевая формула результатов наступивших реформ всплыла и болтается, как мазут в проруби, символ оправданий всех несостоятельных идей и несбыточных надежд доброй половины отчаявшегося человечества. Формула поражения, в которой нет и йоты исторической совести. И — тем более — нет меры оправдания.

Великие Поминки по Развитому социализму, разругавшие и разделившие клановых родственников, а затем обрушившие и весь порядок сосуществования этносов и государств, явили и являют миру лучшие образцы трагедийных пьес. Превзошли всю театральную мощь легендарной фабулы «Весь мир — театр, а люди в нём актёры». Переплюнули известную классику Софокла, Шекспира, Гёте, Уайльда, Шоу, Островского, потрясавших человечество трагикомическим содержанием трагедийных сюжетов. А в более поздние времена вынесли в планетарные масштабы (вместе с сором из избы) вирус грядущих мировых катаклизмов…»

— Можно ещё пакостный вопрос?

— Давай, по дороге спросишь? На этом закончу читать. Чай допью и поспешать будем.

— Много ещё текста?

— Тезисы. Через пень-колоду прыгаю.

— Хорошо. Давай ещё цитату?

— Последний абзац: «Господи прости…»

— Хм-м… С этого и надо было начинать.

Путь до «Геолога» недалек. Якличкин, как обычно горячась и загораясь азартом, заговорил о «стремление к максимальной личной свободе, к полной, без исключений, независимости. Да, обходиться без свободы, как ранее обходились, недёшево… В условиях провинции быть ярко выраженным панком, байкером или металлистом — означает немало… Для иных это — отказаться от учебы вообще, от работы в элитных компаниях, или в… нормальных конторах. Обойтись максимум ПТУ, или разгрузкой товарняков… Определение „неформал“ носит ярко выраженную негативную коннотацию, относимую обществом в разряд новых субкультур…»

— То есть, неформал — это бунтарь по новой моде? Как панки на западе?

— Это не бунтарь, живущий ради смуты, а человек с нетрадиционными взглядами и манерами. Типа под дурака косит, или начитанный, мыслящий… Радикал, словом, раскрепощённый иногда до бесстыдства.

— Бомжи? Бичи? Зачем они в «Геологе» кучкуются?

— Интересуешься? Куда тебя понесло!

— А тебя?

— В «Геологе», или в «Юности», на мой взгляд, диспуты могут породить новую парадигму развития нашего государства. Или очертить, как минимум, какую-то новую идеологию. Не капитализм же нам строить? Кляли его годами, сокрушали вкупе с проклятым империализмом.

— А чем марксизм-ленинизм не устраивает?

— Есть и такие теоретики: социал-демократы, большевики, эсэры, коммунисты… Но эти сейчас в застое, мягко сказать.

— В загоне.

— Да, не в фаворе. Хотя неизвестно еще, куда кривая вывезет.

— И что же предлагает эта… эволюция… универсальная?

— А ты хорошо схватываешь. Далеко пойдешь.

— А зачем это мне?

— Хм-м… озадачил. Ну, вам бы секс на завалинке да алые паруса… на горизонте. А за вас другие особи решают ваши судьбы! Как вам это?

— А вам?.. Всех не перестреляете. Мы были, есть и будем.

— Пушечное мясо? Вы бы хоть инстинктивно поостереглись. А нам… а мы… Сейчас в клубе послушаем: ху есть ху.

Народу в актовом зале «Геолога» было немного. Но шли и шли, парами и одиночками, люпобытствуя о том, что тут будет. Лампы источали свет вполсилы, жалея тех, кто примирился с пылью на полу и стенах, стиранными, изношенными занавесками да залоснившейся бахромой портьер. Создают декорации беззвёздной ночи, словно писанные проделкой любвеобильной ведьмы Солохи, крадущей звезды, чёрт бы её взял. Деревянные сиденья, сбитые в ряды, двери, окрашенные синей эмалью… Редкие тенёты с высоких потолков висели, как рыбацкие сети: хоть и не путина, хоть и не угрожали людской жизни.

На первом ряду сидели — а близ них стояли — мужчины, неуловимо выделявшиеся чем-то необъяснимым. «Ниферы» — понял Шкалик — «философы и радикалы»… Этот — в потертой шляпе, с фариковой ручкой под её ленточкой — жестикулировал у виска указательным пальцем, воздетым вверх; третий, завороженный спиралевой магией пальца, мотал седой, бритой головой. Пара мужей, отвернувшись от зала, перешептывались, переступая ногами, словно в замедленном танце. Три женщины… Одна из них пришла с девочкой-семилеткой. «Наверно, не с кем оставить… Незамужние» — определил Шкалик намётанным глазом. — «В поиске, как я». Девочка шумно бегала по залу, не обращая внимание на «шики» от мужиков. Мама не реагировала.

Среди сидящих в креслах, сутулостью спины Шкалик узнал геолога Егеря, и полуобернувшегося в зал партийного секретаря экспедиции Владимира Волкова. Они шептались, шуршали, клонясь друг к другу, коробками со спичками.

Последний из неформалов, невысокий парень в потертом пальто и с лицом выпивохи, скорчившись в кресле первого ряда, откровенно дремал, словно не было в зале ни шума, ни шороха, ни говора.

По ступеньке на сцену поднялся самый молодой из неформалов. Невысокий, молодцевато-подтянутый, с ровной прической русых волос, оглядел зал, словно, пересчитывал головы.

— Школьный учитель Андрей Нечкин — шепнул на ухо Якличкин.

— Господа… Мне доверили внести диспут. Начнем. Пару вводных слов. Мы собрались, чтобы продолжить обмен мнениями о будущности государственного устройства нашего отечества. И города. О возможных формах и сущностях содержаний… С вашего позволения установим регламент. Три-пять, максимум семь минут на ваше концептуальное, не побоюсь этого слова, заявление. До десяти минут на вопросы-ответы. Если никто не присоединится к нашим ораторам, полагаю, на всё-про всё хватит полутора часов. Кто за регламент — поднимите руки. Есть ли вопросы ко мне? Нет. Начнем. Приглашается философ, господин… Афанасьев.

Из кресла степенно поднялся не старик, но стареющий мужчина. Он приосанился, передернул плечами, несколько напряженной походкой одолел лестничные ступеньки. Шкалик знал его по рынку: «Афоня» торговал газетами. Глаза его из-под «брежневских» бровей смотрели остро, проницательно. В движениях порывист. Тяжелую вьючную сумку таскал на продавленном плече, отчего издали был узнаваем.

— Хотел прочесть стихи. Женщин побаловать рифмой. Но передумал… Дискуссия у нас весьма прозаическая, чес-слово… Как нам обустроить свою власть? Тут думать и думать надо. Ленинизм, похоже, окончательно рухнул. Это и к лучшему. Значит и конституция наша больше не подходит. Менять надо. Как нам разделить сиамских близнецов — власть и капитал? Этого не понимает почти никто. Не понимаем существа вопроса! Причина проста. Ибо понимать-то, оказывается и нечего. За все последние лет пятнадцать и в политической, и в экономической жизни России практически ничего существенного не происходит. Хотя происходить должно. Вся наша политическая и экономическая жизнь буквально замерла. В ней ничего не меняется.

— Зато культурная о-как ожила! Даже в «Геологе» театр появился! — громким фальцетом выкрикнула одна из женщин.

— Тут и видеосалон эротику показывает! — со смешком добавил вдруг Юрий Якличкин.

— Культура… не знаю… — с паузой продолжал Афоня — А все наши заводы каким-то техническим чудом работают на самом изношенном в мире оборудовании. Наши тепловозы, например, можно демонстрировать в музеях древней техники. На самолетах становится опасно летать. А в сфере инноваций Россия ставит самый позорный мировой рекорд: самый низкий в мире процент инновационной продукции — пять процентов. Хуже этого может быть только полная остановка промышленности из-за окончательной технической изношенности.

А в политической жизни застой и того опасней. За последние годы не последовало государственной реакции на уже начинающуюся стагнацию.

Почему же у нас все так происходит? А какие есть предложения? Что делать? Давайте ваши формулировки, постатейно, значит, попунктно… Тут кто-то думать должен. Вот мы зачем собрались, собираемся, значит, систематически? Мы кто такие? Нас кто уполномочил? Ответьте мне? Если б меня кто-то уполномочил, я бы внес на рассмотрение свой пакет предложений. У меня разработано. Но кто меня должен уполномочить? Горком партии? Горсовет? Может, из нас… тут нужно создать какой-то орган, с полномочиями? Как там, кстати, в капстранах в этом смысле дело поставлено? Кто знает? — по жесту оратора было понятно: выговорился.

— Позвольте вопрос? — из зала, не поднимаясь из кресла, откликнулся парторг Волков.

— Готов ответить — Афоня порывисто отозвался.

— Если бы мы… вас… уполномочили, что бы вы предложили изменить в структуре власти… в нашем городе?

— Сейчас зачитаю, у меня записано. Во-первых, кардинально, категорически и навсегда отлучить капитал от власти. И беспощадно карать любую попытку чиновника использовать власть для личной наживы. Вплоть до смертной казни.

Во-вторых, обеспечить режим максимально-возможного благоприятствования развитию малого и среднего предпринимательства. Создать политические, экономические условия для форсированного формирования в стране и в обществе экономически-активного среднего класса, в противовес олигархии крупного капитала.

В-третьих, ограничить до минимума вмешательство чиновной бюрократии в производственно-экономическую деятельность этого среднего класса.

И самое, пожалуй, важное, стоящее превыше перечисленного — найти способ заставить государство делать то, что оно обязано делать. Вот такие у меня рекомендации. Есть ещё вопросы?

— Да… — вяло отозвался Волков — ваши рекомендации годны, скорее, для всей страны в целом, но конкретно для Провинска, что нужно делать?

— Я думал над этим, советовался со знающими товарищами. Например, можно сделать наш, до сих пор заурядный город, координационным центром динамичного социального и экономического развития территории. Причем развития именно как сельскохозяйственного региона. И принципиально нового типа… Короче: города всегда вырастали из деревень. И деревня была и оставалась для города не только матерью кормилицей, но духовно-нравственной первоосновой городской культуры. То есть распад села всегда и во всех случаях становился первопричиной распада и гибели цивилизации. Я понятно объяснил?

— Электроград умер, да здравствует Сельхозград? Так надо понимать? — так же, не поднимаясь из кресла, с явной иронией спросил Егерь. — Да и город наш недалеко от села ушел. Тоже больше аграрный, чем индустриальный…

— Суть не в названиях города, но в содержании его назначения, точней, предназначенности… Сегодня наш город не имеет этого статуса. Он сам по себе, район сам по себе… А как Центр — город мог бы сосредоточиться на аграрной политике и… экономике. Булка хлеба, знаете ли, конкурентнее… утюга.

— Это да… — согласился голос Егеря — и даже балалайки.

— И даже… книги. Живот превалирует над духом. Ещё вопросы? — Афоня заметно завелся. Зал молчал. — Спасибо за внимание. — и оратор сошел с зал.

На смену Афанасьеву из зала поднялся художник Крупский. Не приглашенный на сцену, он, вероятно, знал: не остановят. Эту личность Шкалик тоже знал, ещё со времен ПроМЭ: оформлял плакатами въездную территорию СКТБ. Неужели тоже неформал? Художник подслеповато глядел в зал и молчал. Наконец, пошевелил пальцами руки и сказал:

— У меня нет никакой концепции. Но хочу сказать… Мы тут который раз собираемся, с благородной целью: помочь отечеству как-то обустроиться в капитализме. Так я понимаю? А чем нас не устроил социализм? Как участник антифашистского сопротивления, был лично знаком с Леопольдом Треппером[2], известным в истории под псевдонимом Большой шеф. И был потрясен этой личностью. Например, он говорил: «Под руководством Сталина наша страна стала мировой империей. Именно он достиг цели, к которой стремились поколения русских. Коммунизм исчезнет, как бородавка, но империя — она останется!» Наверно, Леопольд был прав. Коммунизм-социализм почти дали дуба. Но что изменилось? Люди те же. Порядки… почти… не меняются. Кстати, часто Леопольд сожалел: «Ах, если бы Сталин не был большевиком!». И ещё… В те далекие годы Леопольд бывшему власовцу сказал фразу, над которой я потешаюсь все эти годы: «Да, ты войдешь в историю, но через задний проход». Как бы нам не… того… Впрочем, чем чёрт не шутит… Передаю слово следующему оратору. — И осторожно сошел в зал. Не дожидаясь вопросов. Их и не возникло. Возможно, оторопели от посыла.

Шкалик тронул плечом Якличкина. Выразительно посмотрел на него, предлагая взять слово. Юрий Иванович зачем-то оглянулся на зал, обращая на себя внимание. Поднялся из кресла, поднял руку.

— Разрешите? — и тоже не получив ответа, прошел за трибуну. — Уважаемые коллеги… Давно хотел присоединиться к вашей… к неординарной группе провинцев, всерьез озабоченных будущим города, тас… скать его перспективами. Меня зовут Юрий Иванович, инженер-геофизик, учёный-уфолог. Работаю над проблемами необъяснимых явлений. Весьма заинтересован современной политикой страны, соответственно города. Есть свои соображение по качеству проводящихся у нас реформ. Могу быть полезен… Недавно узнал о вашем… о диспутах на эту тему. Вот пришел… со своим сподвижником, господином Шкаратиным. Покажитесь, пожалуйства. — Шкалик, изумленный приглашением Якличкина, нерешительно полуподнялся-опустился в кресле. Краем глаза увидел, как недоуменно переглянулись в зале Егерь и Володя Волков. Проникся новой волной благодарности к Юрию Ивановичу.

— Наша, если позволите, фракция… готова участвовать во всех мероприятиях вашей группы, города… Прошу мое предложение считать официальным заявлением! Тас-скать, на благо города и отечества. У меня, собственно, на сегодня всё… — он несколько секунд ждал не то реплик, не то вопросов, но не дождавшись реакции зала, вернулся на место. Взволнованным лицом обернулся, посмотрел Шкалику в глаза. Ну как, мол, я? Шкалик скорчил одобрительную мину лица.

Вслед за Якличкиным на трибуну вновь вышел Нечкин. Подбоченился, потянул время.

— Отвечу некоторым уже выступившим. Мы тут собираемся не баклуши бить! У меня нет времени на болтовню безрезультатную. Концепция! Давайте вырабатывать продукт! И прошлый раз, расходясь, мы это решили. Наши дискуссионные речи должны быть концептуальны! Это принцып.

Не берите слово, если у вас не… не… срослось. Если нет концептуальных выкладок. И по форме: прошу на наши дискуссии приходить… без детей, как обременительных деталей. Ладно. Мой тезис: тред-юнионы. По конституции у нас власть принадлежит народу. Но во всем мире этот принцып не реализован. Ни в кап странах, ни в соцлагере. Низы пролетариата забиты, неорганизованы… ни партийно, ни ещё как-то. Основной причиной несостоятельности является раскол рабочего класса. Но вот именно на этом расколе произошло в отдельных странах, это я вам как учитель истории говорю, выделение из среды рабочего класса слоя, монополизировавшего новую форму организации рабочих — тред-юнионы. Наверно, учили про них в школе, в курсе истории? Не партия, не союз, но профсоюзное объединение… Это мощная, конституционно-правовая форма. Предлагаю рассмотреть это, как концептуальное мое предложение. Вопросы? Будьте активны, пожалуйства. Предоставляю слово господину… ага, Алфимову.

— Ах-ха, — сказал, словно кашлянул, человек, взошедший за трибуну — спасибо за приглашение. Говоря по существу затронутой темы, концептуально, как выражается наш председатель собрания, предлагаю рассмотреть мою идею о некой форме объединения группы лиц, а точнее, всех избирателей города. Как некоторые из вас знают, я несколько лет возглавлял в горсовете Центр аналитики и прогнозов. Где с коллегами и депутатами Горсовета изучали проблемы коммуницирования, управления городским хозяйством и тэ дэ. Ныне Центр закрылся в связи с происходящими событиями, но мы можем бы быть полезны и далее.

— Так изложите ваши соображения по, как вы сказали, по… форме…

— Ах-ха, не извольте сомневаться. Предлагаю учредить так называемую Ассоциацию избирателей. Это общественная организация, призванная объединить, как теперь называется, электорат. То есть всех нас, имеющих право голоса. Попытаюсь углубиться в тему… Как вы знаете сейчас тон в политике задают либералы, либерал-демократы… Так называемые новые русские. И нас с вами в новой России призывают строить демократию буржуазного типа. Помните, в уставах компартии и комсомола был принцып так называемого демократического централизма? Подчинение меньшинства большинству. На западе построение демократических государств осуществляется давно и успешно. Вот и нас призывают… строить демократию — власть большинства. Большинство — это народ, то есть мы с вами… все. Ну, или почти все… Когда мы идем на выборы у каждого из нас нет полной уверенности в вопросе «за кого я буду голосовать»…

«И бу-бу-бу… бу-бу-бу…» — Шкалик поймал себя на чувстве раздражения. Не мог уследить за мыслью оратора! Оглянулся на Якличкина, обозрел лица в зале. Кто-то шептался с соседом, кто-то откровенно дремал…

— Ему в городе кличку дали: Социолог. — ещё раз на ухо шепнул Якличкин. Шкалик, тряхнув головой, словно бокалом с шампанским, вспенивая мыслительный процесс, вернулся взглядом на Алфимова.

— И как же нам определиться, точнее, выбрать правильного депутата, главу города, или целую партию? Для исполнения этого мы и создадим Ассоциацию избирателей, такой орган, который, как аналитический Центр будет изучать кандидатов, их программы и советовать своим избирателям подбирать наиболее качественных функционеров власти. Проведем учредительную конференцию, напишем Устав, подработаем Положение, избирём рабочие органы… Уверен, с этой ассоциацией мы в нашем городе установим лучшую представительско-исполнительскую структуру властей. Как вам такая идея?

— Извините, х-хотел бы вернуться к п-предыдущему оратору… о Сельхозграде… Вопрос такой: так в-вы за колхозы, или за… кого… в деревне? За крестьян-единоличников? Тут бы я вас п-поддержал… — в зале поднялся сутулый высокий мужчина. Слегка заикаясь, задал вопрос, выжидал ответа. Недалеко от него из кресла выскочил Афоня, заторопился, было, к сцене, но на полпути столкнулся с… девчонкой, кинувшейся под ноги. Афоня с изумлением остановился. Оглядел зал в поисках родителей дитятки. Повернулся к залу и стал отвечать на вопрос:

— То, что происходит с деревней современной России, общеизвестно. Деревня умирает. Её вымирание — это как смерть матки в пчелиной семье. Падает мораль и нравственность. Дети становятся обу­зой, в том числе в карьере, в наживе, в развлечени­ях и даже в образовании и в обществен­ной деятельности… Рождаемость катас­трофически падает…

Не побоюсь сказать: государство просто обязано за свой счет и бес­платно создать для фермеров всю мак­ро- и микро производственную струк­туру: все дороги и коммуникации, энерго и информационное обеспечение, си­стему собственных заправочных стан­ций и ремонтно-механических мастерс­ких. Создать в административных цент­рах таких сельхозрегионов как Провинск промышленные мощности самого высокотехнологично­го сельхозмашиностроения, допустим на основе модернизации Электрокомп­лекса, и мозговых центров…

Внезапно на сцену вышла огромная рыжая кошка. Рыжик!.. Якличкина, «друже-хитрюже», выдрессированная Шкаликом на игру в футбол с шариком конфетного фантика… Вальяжно — из угла в угол — прошагала сцену, не обращая внимания на диспутствовщих неформалов, в одно мгновение скучковавшихся в испуганный кружок. Шарахнулись кучкой как от танка. Кошка, подобно тигру, шла мимо них, не глядя вокруг. Шкалик швырнул ей фантик, скатанный в шарик… и очнулся…

Задремал, политик хренов!.. Очнувшись, проморгавшись, осторожно глянул на Якличкина, в зал, на сцену. Никто не видел его дремоты. Не дошло дело до… стыдно подумать… храпа. Кошка исчезла. Неформал Афоня что-то ещё говорил, говорил, вещал, уцепившись руками за свою шляпу, как за гашетку пулемёта.

Шкалик содрогнулся телом, вызывающего глядя на Юрия Ивановича. Мол, что он несет, оратор с рынка. Вздыбил ползала. И ведь — слушают!.. Якличкин в том числе.

Но с другого конца зала в позицию супротив Афони вышел тот… неказистый… из Малой Нички, кажется, Новосадов. И громко возразил Афоне:

— Позвольте с вами не согласиться! Страна распадается не из-за деревни! Я в деревне живу. У нас и картошка, и мясо… Даже лишка есть… детей рожаем, учим уму-разуму… И… государство не может распадаться вопреки воле народа, в том числе колхозного. Народ у нас власть! А чинушники… это исполнители. Да мы их, да нам бы только волю, да права… — и понес ахинею. Тут уж Шкалик не выдержал:

— Позвольте с вами не согласиться. — громко выговорил в сторону ничкинского трибуна. — распад страны вопреки воле народа может происходить… Вот я — народ. Кто у меня спросил? А распад, как вы говорите, идет. Вопреки моей воли, желания… Как же так? — и сам изумился своей выходке. Зачем высунулся?

— Чо?! — Валера Новодворский трепыхнулся, потрясенный перебивом своей филиппики. — Вы что… открещиваться… изволите? Как черт от ладана? В упомянутом референдуме вас спросили: «Поддерживаете ли Вы обновленный Союз?», а вы что? Не участвовали? А, во-вторых, в Красноярске пришли на референдум семь десятков… процентов населения, и только пять десятков сказали: «Да»… Это как? Кто вам не давал… волю изъявлять? Молчите?.. Ладно, проехали. Я все сказал, что думал.

— Так он… и не народ. Это мы народ — поддержал диалог зала Егерь. Не шевельнувшись в кресте. Не вставая. — Народ у нас разный…

— Мы все тут — народ. Зачем делиться на… лояльных и… — выговорил кто-то ещё из зала.

— …маргинальных? — перебил Андрей Нечкин — Мы народ: много национальный, разный… Не всегда единомыслящий. Поддержу господ из зала: нашу волю не всегда спрашивают. Хоть на выборах, хоть на собраниях. И тогда мы выходим на площадь… с вилами. Зачем же до этого доводить? Напомню о трэд-юнионах. У них есть договор с властью. И действуют строго в рамках закона… договора. Может, их опыт и нам пора применить на практике?

— Ах-ха, у нас тоже есть профсоюзы. И договор. А правила почему-то не работают — перебил, поддерживая разговор, Алфимов. — а трэд мы, или не трэд — это ещё наработать надо. Для этого нужна повседневная практика…

— …в Ассоциации избирателя? — ехидно перебил и Нечкин.

— Можно в союзе, партии, движении, наконец!.. Ассоциация чем не угодна?

— Господа, мы уклоняемся от темы в разнородные частности. Давайте вернемся к концепции. У кого есть таковая, прошу на сцену. — зал не реагировал. Нечкин выдержал паузу и завершил:

— На этот дискуссию закончим. Предлагаю осмыслить сегодняший разговор и на следущей дискуссии… а это у нас выпадает на последнюю пятницу месяца… продолжить с учетом выводов. Впрочем, кто не хочет ждать пятницы, приходите ко мне на чай в школу. Буду рад выслушать и поспорить.

— …и ко мне, на рынок! — выкрикнул с места Афоня.

— …а ко мне домой. — добавил Алфимов.

— Можно и к нам с товарищем, — неожиданно вызвался Якличкин, — это квартира номер тридцать в доме напротив элтэпэ — чем вызвал неожиданный смех всего собрания, уже расходящегося их зала.

— Кстати, у нас чай… с чагой, целебный — снова рискнул подать голос Шкалик. И тоже напросился на откровенный хохот…

Народ из зала потек, как лучи заходящего солнца…

— Потолки добели… до завтра. — Якличкин пожал руку Шкалику. Уходя, добавил: — И это… Изложи на бумаге… твою концепцию перестройки. Что нам делать-то?

— В видеосалон сходить бы…

[1] [1] Сибирский Научно-Исследователький Центр аномальных явлений


[2] Резидент Отто (Леопольд Треппер, он же Адам Миклер, он же Жан Жильбер, в обиходе сотрудников резидентуры значившийся как Большой шеф), связь с которым осуществлялась через бельгийского резидента Кента (Анатолий Гуревич, он же Винсент Сиерра, или Маленький шеф). Комментарий из интернета

Поэзия моего села

Альвиан Афанасьев

Утверждение жизни

Зима

Ночь над заполярным плато Путорана.

Внизу — под непроглядным пологом морозного тумана —

оцепеневшие безмолвные леса.

Вверху — над хаосом утесов-великанов —

распахнутые в черный космос небеса.

На берегу таежной маленькой реки

цепочкой бледной чуть мерцают огоньки.

Тянутся, взбегая на холмы,

брезжат, выбираясь из низины…

Но разве может немощная плоть,

гроздь молекул протоплазмы тленной,

искоркой ничтожной побороть

пустоту и темень сей Вселенной?!

Вот над белой каменной грядой,

над темнеющей щетиной мелколесья,

спорит с первозданной тишиной

человека царственная песня.

Мудрая мелодия людей

льется сквозь дремучие века,

словно животворная река —

каждой каплей — в чутком ожиданье.

Музыка расходится кругами,

набухает вровень с берегами,

звучной пеной плещет в небосвод,

затопляет Землю и… живет!

Весна

В потоках ослепительного света

жизни, пробужденной ото сна,

в сверкании блистающего снега

приходит заполярная весна.

Послушай звуки этой песни первозданной,

песни удивительной и странной,

песни бесконечной, безначальной,

песни и сердечной, и печальной…

О, звенящих льдинок голос чистый,

запах тонкий лиственниц смолистых,

стон лишайников на склонах гор пустынных,

горностаев свист в заснеженных равнинах…

Этой песни ты понять не можешь,

страстной нежностью не растревожишь,

не зажжешь ее, как факел смольный,

не осушишь, как бокал хрустальный,

Жаль, и я не знаю бессловесный

колдовской язык необычайный,

чтоб услышать хоть на миг случайный

звуки этой песни благовестной…

Лето

Летняя полночь — прозрачная белая ночь.

Величавый и дикий хаос диабазовых скал.

Не покоем, а каменным холодом веет от них.

Просто чудо, что в полночном небе видны облака…

Надо мной, словно пух, или перья, плывут облака,

льется призрачный свет, как струи молока,

их белёсые брызги оленние мхи серебрят!

Сероватый сталистый покров из оленнего мха…

…Вспоминается дальняя милая родина, та,

Где узнал я о тамошних лунных и теплых ночах.

Не отчаянье это, не грусть, не тоска,

просто как-то уж слишком тихо вокруг бивака…

Лишь бы вовремя солнце на помощь туману пришло,

Пало б в мох, разогнало вокруг росяную пыльцу,

взбудоражило призрачный полночный севера свет,

животворным лучом прикоснулось лицу моему.

Прикоснулось к лицу твоему, моему,

и вернуло румянца извечно живительный цвет.

И когда-нибудь там, на родимой и теплой земле

мы с тобою еще раз домашний попробуем хлеб…

Осень

Холодная осень ко мне приближается спешно.

Пора созреванья плодов

промелькнувшего лета.

И яркий букет своих листьев теряет подлесок,

уже обнажается ясность осеннего леса.

Да, поздняя осень идет, словно мудрый наставник.

Иные раздумья и мысли вещают ее приближенье.

…Но блекнут леса и уже горизонт затуманен,

мрачные тучи над морем глядят на свое отраженье.

Мы ведь тоже — как тучки небесные, вечные странники —

идем ниоткуда и сходим неясно куда,

ходим тенью — бездумной, бесплодной и странною —

в этой жизни земной не оставив живого следа.

И снова зима

Кружится,

кружится,

кружится вьюга как в трансе.

Бушует над нами мертвящая белая мгла.

и в этом, сводящем с ума, леденящем пространстве

по нашей же собственной воле судьба пролегла.

Тянутся,

тянутся,

тянутся ночи слепые,

точно скатилось полярное солнце с высот,

мы цепенеем в безмолвия белой пустыни

и только лишь теплое, нежное сердце ЖИВЕТ!

Только теперь вот

мы каждую нашу травинку,

каждую ряску таежных озер голубых,

лишайник на скалах и мох на оленьих тропинках

и ждем, и лелеем и любим в виденьях своих,

как в этом суровом, жестоком, безжизненном мире,

могут любить и лелеять лишь только живые живых.

Кружится,

кружится,

кружится

вьюга над нами.

Нашу палатку сравняли с землею снега,

О, только бы теплое, нежное сердце любить не устало,

О, только б свечу не задула слепая пурга.

Лебединая песня

Вот и пропета та песня моя лебединая.

Тихо, как вздох, переливы ее отзвучали.

Как лесной ветерок из забытой богами долины,

тронул душу видением тихой и светлой печали.

И я отойду, растворюсь в этом мире волшебном и ясном,

Стану листвою зеленой и свежей травой,

первой грозою, росою и зоренькой ясной,

шорохом веток, глубоким покоем и тенью лесной…

И в этом извечном и мудром, глубоком покое,

в речке прохладной и быстрой, в зеленом лесу

стану волною — прозрачной и пенной волною —

и сердце свое отрешенное

вдаль

навсегда

унесу.

И будет в ночи непроглядной вечною пахнуть весною,

ласково будет плескаться в темнеющий берег волна,

И солнце в полярной ночи

Вдруг взойдет надо мною

И даст мне испить чашу жизни

До

самого

дна.

Алексей Болотников

***

Поэзия — религия немногих

язычников, живущих с языка.

Божественность её в толпе убогих,

ей-богу, и богемна и дерзка.

Не уподобясь прозы, на Парнас

поэзия не насаждает храмы,

часовни, богадельни… И в дорогу,

в последний путь, не отпевает нас.

Поэзия нас воспевает к жизни!

Пока есть жизнь, пока живучи шансы…

И даже на случившиеся тризны

она бормочет… не молитвы — стансы.

И вслед за нею, шансы сокруша,

Не умаляя веры, не моля,

талдычит наша грешная душа:

— Поэзия — религия моя!

В. Петров

Суть вещей

Меня волнует жизни суть:

Как небо звездным получилось?

Куда ведет последний путь?

Откуда солнце появилось?

А бытие, небытие

Со звучным именем «Природа»?

И тайна тайны — житие

Нас, человеческого рода…

Искать их, истин, был бы спрос,

Должно быть, господу угодно.

Отсюда — всяк себе Христос

И сеет истины свободно…

Истец, слепое существо,

Над заблужденьем верховодит.

И битвы этой торжество

В границы разума не входит.

И только тьма, сомнений нет,

В уютных стенах мирозданья

Даст мне приют… И, старый дед,

Надежд узнаю состраданья.

Галина Ушакова

Судьба

Ты, война, старухою горбатой

Шла с ведром — навстречу — без воды.

На Дону, на Буге, иль в Карпатах

Дым пожарищ оставлял следы.

Под твоей походкою железной,

Гнулись рельсы, лопались мосты.

Надмогильной надписью облезлой

Расписалась на погостах ты.

Плыли тучи черные, и черные

Плыли платы скорбных матерей…

Только мы, тобой не покорённые,

Удивлялись слабости своей.

Мы клялись запомнить те пожарища —

Раны незабвенные земли.

И товарищей, своих товарищей,

Что домой с победой не пришли.

Запах каши с тем дымком пропаренной,

Снег палаток, гул стрельбы в ушах.

Но от стрельбищ до победы памятной

Оставался предпоследний шаг.

Всё вернули мы! Все, что оставили:

Незабудок русских синеву,

И туманы, что отвесно падали,

И росой ложились на траву…

Пусть война старухою горбатой

Прочь бредет с пустым ведром своим…

На Дону, на Буге, иль в Карпатах —

Нет войне! —

сказали твердо мы.

Женщине России военных лет

На земле — страдалице России,

На заводах, на фронтах войны,

Женщина, ты, не жалея силы,

Груз несла и тяготы страны.

В платье из дешевенького ситца,

В тапках из добротного сукна

Легкая, проворная, как птица,

Вся, как вихрь, в полет устремлена,

Не согнулась под тяжелой ношей,

Только крепче сделалась вдвойне,

И не хуже, чем моряк хороший,

Держишь весла на крутой волне.

На работе, дома ли, в дороге

С армией в одном ли том строю

Ты всегда готова по тревоге

Встать за землю милую свою.

А когда навалится усталость

И душа тоской опалена

Думала: «Скорее бы кончалась

Эта ненавистная война».

Подрастали дети.

Кроме тыщи дел — заботы без конца…

Каково одной, покуда в доме

Не хватает мужа и отца.

Не зря победе отдали все силы

И несли винтовки на плечах

Вместе с воинами женщины России,

С верою и мужеством в сердцах.

Алексей Харитонов

Город мой прекрасный

Ветры озорные

В город ворвались,

Нежностью весенней

Заполняя жизнь.

Посвежел он ликом,

Город мой родной.

В мире многоликом

он один такой.

Над собором Спасским

Звоны раздались,

Зоревой окраской,

Город, улыбнись!

Впереди немало

Радостей, невзгод,

Пробудись, мой город!

Колокол зовёт!

Разольется милость

Солнечного дня,

Песней соловьиной

Радуя меня.

Я иду по полю,

Словно по судьбе,

И другую долю

Не ищу себе.

Июль рассыпал жемчуг

Июль рассыпал жемчуг светозарный,

На синеву небес плеснувши киноварь.

Меня встречает Солнце — Государь,

Его Величество, улыбкой лучезарной.

Чуть обжигаясь росною купелью,

Я босиком иду встречать свою зарю

По той земле, что стала колыбелью,

Которую за жизнь благодарю.

Вдыхая ветра сладостную негу,

Касаясь шёлка хладно-нежных трав,

Любимый край, моя земная Вега

Спешит к тебе сквозь призрачность дубрав.

Отринув суету и праздность века,

Спешу на солнце, чудо лицезреть,

Обнять любовью дивный миг рассвета,

Сырую землю нежностью согреть.

Ведь ты — мой мир огромный, несказанный,

А я — земли плодоносящий сад.

Иду к тебе, мой милый, мой желанный,

Как ты — могуч, и сказочно богат.

Люблю тебя, моя земля

Земля моя, твой лик заветный

Во мне струится светом грёз.

Люблю лесов я шум приветный,

Пьянящий сок твоих берёз.

Смотреть, как ива над водою

Чуть дремлет, косы распустив,

Как в синем небе над тобою

Горит багряных зорь разлив —

люблю я… Я любуюсь полем,

Внимая нежный шепот трав,

Ты — моя песня, моя доля,

Ты — моя Вера! Мой «Стоглав»!

Ты по утрам меня поила

Водой прозрачной родников,

В луга зеленые манила,

Дурманя запахом цветов.

Обнять бы мне твои разлоги,

И всё, что дорого до слёз.

Пройти опять твои дороги

Под солнцем ясным, в сенокос…

Ты мне дала такую силу,

Что бури все я превозмог,

Моя Любовь, Моя Россия —

Души моей Пречистый Бог!

Ты мне всех благ дороже — знаю,

И боль, и радость не тая,

Тебя на Жизнь благословляю,

Ведь ты навек Любовь моя!

Пишут и рисуют дети моего села