Бесплатный фрагмент - Терминал

ТЕРМИНАЛ

Книга Жизни

***

Я лечу над полями. Пуржит… кудесит зима…

Тряпок нет на бесплотном теле. И холода нету.

Состою из зренья, слуха, безмолвья, света.

За спиной, под ногами, везде — великая тьма.

Я лечу над полями… Разостлала шкуры зима…

Я теперь понимаю, как муравейно много

Там, внизу, в белизне-завирухе, не верящих в Бога,

От последней боли в улыбке сходящих с ума.

Я лечу в дегте тьмы, нагая. Меня холода

Обнимают напрасно. Летящая, больше не властна

Жизнь обнять далёкую — тесно, горько, опасно!

…только ветер в зимней ночи. И только звезда.

Обнимает алмазами тьму безглазая кутерьма.

Я лечу, сирота, найдёнка горнего света.

Не сходите, люди, вы по смерти с ума.

Там все то же. Поля. Снега. Лишь холода — нету.

***

Ты только, прошу тебя, не уходи.

Пусть меня за тебя посекут дожди.

Пусть меня за тебя на дыбе взовьют —

Ненавидят пусть,

Крепко, сильно бьют.

Бьют железно. По спине, по щекам.

Избиение — мудрым и дуракам.

Смерть не выберет: на раз-два рассчитайсь!

Только в грудь толкнет, да и мордой — в грязь.

За тебя цепляюсь. Ты дорог мне.

Целовала я тебя при луне.

Я при солнце тебе варила обед,

Да кричала-шептала: нет смерти, нет!

…всё-то есть. Вся-то смертушка — вот она:

На руках подрубленная пелена.

Перештопанный Гефсиманский плащ —

Ну, ещё заплатку, ещё поплачь.

Я хватаюсь за плечи, локти твои.

Умираю в любви и для любви.

Только ты не слышишь, уходишь вдаль,

Всеми струнами стонет, плывет рояль.

Ну, останься!.. На час. О, на пять минут.

Не изрубят. Не высекут. Не убьют.

Вся в крови избичёванная спина.

Ты в темнице один. Да и я одна.

А Распятие — завтра. Заутра, да!

Эта утреня ломкая, чисто слюда.

Певчих звон. Чайных ложек звон о стакан.

Чай больничный. Капает кровью кран.

Тихо, чисто, честно плачет вода —

О нигде, никуда и никогда,

Ты постой, любовь, чуть повремени,

Не сожгли мы наши ночи и дни,

Мы такие простые, среди ветвей

Снегири-воробьи, прости-пожалей,

Ну, ещё немного, постой, куда,

Мы подземная будущая руда,

Золотая душа во грязных костях,

Наше время держим в живых горстях,

Стой, замри, слышишь, ты, живи, не умри,

От дегтярной тьмы до красной зари…

Ты, пожалуйста, только остановись,

Перед смертью так нежно желанна жизнь!

Обними.

…всё, простились. Теперь ступай.

И бесстрашно шагай

Через край.

***

Не ступай на угли, не сойди с ума.

Изнутри звенит годовой оркестр.

Круг тарелок, литавры, волынки сума.

На галёрке нету свободных мест.

Не ходи туда, не ходи сюда.

Там запреты, и сям — то война, то Мiръ.

На морщинистой шее — мои года

Камень-бусой пылают между людьми.

Не ступай — в мешке — босиком на снег.

Так и так: сумасшедшая! — окрик твой.

Не гляди на грешника из-под век:

Лучше крепко прижмись седой головой

К ненавидящей боли, хриплой груди,

Слушай ухом пульса органный мех.

Этот Мiръ — всего лишь твои дожди

По щекам, наедине, для всех.

Одинокие роды, хоть народу полно.

Одинокий уход — и хлопнуть дверьми.

Или тихо закрыть. И выпить вино

Одинокого снега между людьми.

Не вари на кухне ни мёд, ни яд.

Воссияют плошки ярче знамён.

Эта жизнь родится, умрёт стократ.

Лишь тебя не вынут из нежных пелён.

Реанимация

Каждый вдаль уходящий отсюда — преданье.

Каждый вон уходящий отсюда — сказанье.

Каждый плачет, и рот зажимает простынкой,

Где печать лазаретная — словно поминки

По тому, кто лежал здесь, теряя дыханье.

Набирают во шприц зелье, травы и вина.

Обнажают не вены — венцы, копи, стразы.

Я в стерильной больнице, как ангел, безвинна.

Я грешна и грязна, да, любовь, ты зараза.

Да и зло так летуче! Я переболела

Злобой, местью, чужой и чумной чёрной ложью.

Эпидемья без края, судьбы и предела.

Хуже лести, страшней бездыханного тела.

Ухожу по грязи, облакам, бездорожью.

Я лежу, лязг чугунной той, панцирной сетки —

Распоследний оркестр, хрип и стон партитуры,

Птицы нотами виснут на инистой ветке,

Вон, в окне. Плачу вусмерть, рыдаю как дура.

Ты, земля моя, вновь тяжело захворала.

Ты кладешь корни-руки поверх одеяла.

Стонут люди, чтоб срочно их всех оживили.

Ты, земля моя, льёшься больничною лавой

Бесконечных смертей, солонцово-кровавых,

Лёгких злые ошмётки — последние крылья:

Чуть взмахнуть… улететь — или кануть в бессилье,

Безразделье, бесстрастье, безлюбье, бесславье.

Никому неохота во царствие навье.

Эти синие маски, седые бауты,

Эти туго-завязки последней минуты,

Эти мука-скафандры, что снять только ночью,

Да и ночью не снять, стоя спи, ешь воочью,

Это быль, и ты в ней — измочаленный доктор,

Ты устал уж молиться, в уколах ты дока,

А в смертях ты неграмотный, нищий мальчонка,

О, подайте минутку, звенящую тонко,

Той старухе, похожей слезой на ребёнка,

О, подайте ей жизни шматок, протяните

Между сердцем и Богом упругие нити,

Горше режущих звёзд, горячей всех вулканов,

Только врач ты, больная уже бездыханна,

Только врач, и могущество жалких уколов —

Лишь стеклянные сколы.

Лишь в курилке, взасос, на отлёт, папироса:

Mortem. Нету вопросов.

Все распяты вы в той оживляльной палате.

На живот повернись! И дыши так ритмично!

Ты корова и лось, ты медведь и синичка,

Лезвиё топора новой казни опричной,

Да, ты плюнуть готов в рожу рока проклятье —

Только горе безлично!

Врач, вставай. Ты пойди на беду белой грудью.

Размотай белоснежную марлю безлюдья.

Маска, шлем, кислород. То чужая планета.

Скорой помощи тлеет в огнище карета.

Окна крестит зима. Птицы молча, в остуде,

На зимы белом блюде пернатым ранетом

Застывают, подобны металлу, полуде.

С проводов — во мандорле фонарного света

Гибнут, падают.

Бьются в сугробе, как люди.

Птицы, ветра народец, они ж тоже люди,

Лишь конец — без ответа.

Я лежу вверх лицом. «На живот!» — мне — приказом.

Заболела недаром, кошу рысьим глазом,

Зверьим оком, багровы белки, раскалённы,

В кровеносных сосудах, набрякших влюблённо,

Я ещё вижу Мiръ! Он мне — песнею, сказом,

Он мне Библия, ночью Корана алмазы,

Все мои Первокниги, стальные вериги,

Кровохарканье страсти, жемчужные миги,

Повторить не моги, проиграть не могу я

Эту заново жизнь! дай чужую, другую!

Жилы выдрать с корнями! и сердце, и печень!

Пересадка мне лёгких, горящих, что свечи,

Ах, ещё ведь не вечер,

Доктор, буду я жить?! Я всего лишь волчица,

Тёпло брюхо мое, мой волчонок мне снится,

Я деревня, окрайна, река и столица,

Я — погибшей Почайной — от злобы отмыться,

Ты сожми мои голые плечи!

Я лежу вверх лицом! Потому что земля я!

Я дышу пред концом, я раскольно пылаю!

Я зверьё и птичьё, вороньё, баба-сойка,

Кройка я и шитьё, я охотничья стойка

Покрова на Нерли! гибну в гуле и гуде!

Хриплый колокол мой, он орёт: люди, люди!

Медью жжёт лазарет! он тату набивает

Изнутри! жизни нет! почему я живая?!

Я теперь родилась?! иль я завтра рождаюсь,

Здесь, на койке больничной, старуха седая,

Золотая девчонка, чудная малышка,

Я визжу талой скрипкой, пищу нежной мышкой,

Грохочу я, литавры в последней Девятой —

На излёте заката!

Вот расплата!

Я согласна быть в этой палате распятой —

Я согласна сгореть — стать навеки проклятой —

Обвернули чтоб этой, с печатью, простынкой —

Унесли — и в мешок, что мрачнее суглинка,

Только чтоб, люди, люди, вы живы остались,

Мягче воска и шёлка, сильней лютой стали,

Зеркалами в осколки вы не разлетались,

Чтобы сны не глядели о пьяной печали,

Чтоб детей зачинали, кроваво рожали,

Чтоб любили друг друга — в Раю, как вначале,

На руках чтоб друг друга по-детски качали,

Чтобы струнами арфы январской звучали,

Чтобы дымные войны в меня вы втоптали,

Только чтобы никто больше… в белой остуде…

Белых мошек давя на немом одеяле…

Где труба аппарата змеёй расписною,

Вся в узорах письмен — над тобой, надо мною,

Запредельной зениткой, застылым орудьем,

Бесполезною пыткой нависла над грудью…

Люди, люди, о люди…

***

Мама, тебе холодно! Ты застудилась,

Простудилась на сквозняке.

Мама, не покидай мя, сделай милость,

Не уходи налегке.

Ты никогда на Мiръ не роптала,

Шила его полотно —

Ночами простёгивала одеяло,

Пока рано, пока темно…

Утром будильник, звон озверелый,

Стальные колокола…

Мама, я под одеялом вспотела,

Захворала, и все дела!

И нет, не пойду я сегодня в школу…

Крохи смахну со стола —

И в рот… и боль — усмешкою голой…

А жизнь — была?.. не была?..

Мама, ты моя милая мама!

Я вот сейчас, как ты,

В дырявую шаль завернусь упрямо

Тут, на краю пустоты.

А печь пылает, а печь стреляет,

Над головой летит

Знамёнами красными… пёсьим лаем

Стегает, плачет навзрыд…

Не надо плакать, печь моя, печка.

Сельское, свет в облаках,

Берёзы, белого воска свечки,

Кладбище — в трёх шагах

От кубово-синей, небесной иконы,

Широкой, как Мiръ немой —

Ты там лежишь, фитилем спалённым,

Измятой пустой сумой…

Оденутся кости плотью и кровью.

Да только нескоро, нет.

Паду к зелёному изголовью

Твоих панихидных лет.

И буду так стоять на коленях

Средь милых тонких берёз,

И тихо молиться меж поколений,

Не отирая слёз,

Распахнуты створки, оконные рамы,

И мокрая тряпка в ведре,

И моешь ты окна, милая мама,

На синей майской заре,

И тянет ромашковый тайный ветер

Тягостным сквозняком,

И будет день, а за ним и вечер,

И ночь, тёмный в горле ком,

И голая шея, и голые руки,

Смеешься, мама, взахлёб,

А завтра в неизносимой муке

На красный я рухну гроб,

И буду валяться, простоволоса,

Молиться, рыдать и выть —

Крошиться хлебом, сыпаться просом,

Водой разливанной плыть,

Сквозняк свечу задует во храме,

Сойдет на шёпот кондак…

Не уходи, дорогая мама.

Не уходи во мрак.

Слава героям

Я все думаю: а те, кто умирал на войне?

Кто сейчас погибает в диких войнах земных…

Вот куда они уйдут? Где лежат на дне?

Там, на дне земляном, средь корней золотых?

Кто их, бедных, безымянных, теперь отпоёт?

Панихиду закажет, суровый сорокоуст?

Лишь на улицы в праздник выплеснется народ,

Выше, выше плакат воздымет, Неопалимый Куст.

Слава! — мы кричим, вопим, хрипим, спохватясь.

Слава, слава героям!.. — неужто надо, чтоб жить,

Небо жизней отдать?!.. втоптать их во землю, в грязь,

А потом на знамени — славой — золотная нить…

Слава, слава героям!.. а нынче героев нет.

Умирать не хочет никто. Ни сейчас, ни тогда.

В вещмешок утолкали Мiръ. Мать поздний обед

Подаёт на стол. Ломается хлеба слюда.

Обжигает щеку осенней полынью слеза.

Не вернешься, сынок! Это знаю я кровью всей.

Но крещу тебя на прощанье, плакать нельзя,

Лучше рюмку последнюю выпей, и мне налей.

Стукнет дверь. Так на плахе стучит топор.

После выстрела так в плечо отдаёт приклад.

Этот Мiръ — всего лишь военный хор,

Трубы медные, торжество, военный парад.

Слава, слава героям!.. И ты герой, мой сынок.

Только в это поверить я до сих пор не могу.

Не хочу. Этот Мiръ, как человек, одинок.

Приголублю его. Поцелую. Не дам врагу.

Снимок жёлтый, ломкий на заиндевелой стене:

Колкий иней времен, колокольный звон, коревая сыпь.

Я все думаю: родной, как же ты умирал на войне.

Ты приди хоть во сне. Погляди на мою ледяную зыбь.

Сын, святой мой, я омою все раны твои.

Сын, герой мой, да я тебе не славу шепчу —

Обнимаю тебя, умираю от слёз любви,

Головой припаду к обожжённому твоему плечу.

Гимнастёрка пахнет потом, кровью, солью, зимой.

Ты скажи мне, сынок, открой, где у тебя болит?

Я не верила, что ты умер. И ты вернулся домой.

Лишь во мне одной — все распевы всех панихид.

Обнимаю тебя! Обнимаешь меня! В оглашенном огне

Догорела война. Руины дымят. Трубку курит Бог.

…я все думаю, Господи: как же все, кто погиб на войне,

Ведь они возвращаются, Господи, все, только дайте срок.

Палата №

Излом безумья — вся судьба моя кудлатая.

А разума хрусталь — моей фамильною расплатою

За это шествие — босой — по мраку Адову,

За то, что я огнём из тьмы нечаянно выглядывала!

А кто ведёт меня? То за подол, то за руку?

Овидий, Данте ли, Вергилий? ночью за реку?..

К тому костру на берегу рыбачьему,

Где молча обо мне лишь судаки судачили…

Капризно, как старуха у плиты, умалишение!

Туда нельзя, сюда нельзя, и ни движения,

Лишь озирайся, видь личины, маски ярости…

То твои люди… возымей хоть каплю жалости

К родне: зубовный скрежет-звон о кружку нищую —

Её по кругу, у костра, не выпью лишнего,

А вы-то скальтесь, изгаляйтесь да насмешничайте,

А пламя жадно стиснет тьма кромешная…

Не надо, врач! Ещё дышу! Не мучь лекарствами!

Вишу планетою на нитке между царствами,

Меж революцьями, войной и замирением,

Между Конфуцием, Аллахом, Будды бдением,

Вишу Распятым — на слоновой кости крестике,

Ерусалимским, Вифлеемским, ах, воскресните,

Мои больные, злые, страстотерпные, негодные,

Все в серебрянке снега преисподнего!

А!.. с Рождеством!.. эй, всю палату поздравляю я!

Пройду из рода Адова до края Раева!

Хитон мой красный кровию артериальною

Хлестнёт наотмашь вас, кафизмою прощальною!

Ещё сегодня! Лишь сейчас! На сетке панцирной

Тянусь я к вам… вот в поцелуе парочка…

Старик рыдает, на глазах ладонь… вот куреву

Конец… ни капли табака в картонном кузове…

Вот эта баба… по вокзалам да с поклажею…

Могила мужа, сгиб от ран… цветы высаживает…

А вот трубач… за катафалком — надрывается:

Щекою медь на завируху нарывается…

Ну, дотянитесь до меня!.. ну, почеломкаемся…

Трава округ рыдацкого костра сухая, ломкая…

Трава округ распятского костра одна, осенняя…

Лей, рыбаки, настойку ночи, окосею я…

Ну, поцелуемся!.. безумья Пасха долгая.

А наволочка волглая, а жизнь-то колкая,

А смерть — зачем о ней?.. молчи!.. она бессильная!

Пока не вывернул нам локти санитар,

наружу крыльями,

Пока рубаху не стянули усмирительную

На хрипах-музыке груди, а увольнительную

Тебе не выписали, ах, солдатка ты ледащая,

В железной койке на войну опять летящая,

С подноса миску с чистым пламенем хватающая,

Про Звёздных Омулей, ах, ничего не знающая,

Наживку водкой сбрызнь, червей на крюк насаживай,

Лицо святое вымажь слёзной сажею,

А голый врач к тебе идет, босой, по воздуху,

Ступнями прожигая ночь ли, боль бесслёзную.

***

Отец!.. Грозой на небо не восстану, нет.

Струится сверху странный, пьяный свет:

Шатнётся вдаль, качнется вблизь, —

Шепну невнятно, по старинке: о, вернись.

«Я не вернусь…» — ну что ж, я скорби не боюсь.

Я скорбью, как твоим вином, упьюсь:

Той самогонкой синей, деревенской,

в инее бутыль —

Стеклянный, оловянный ли костыль.

Глаголь, отец, с небес душе моей!

Я стану всё безумней и смелей,

Добрее, злей, теперь уж всё равно.

Отец, ты ночью всей глядишь в окно.

Ты заслоняешь мя от угольна мешка.

Главу возносишь мне до звёздного шестка.

Поет петух мне славу! Тьма-гора

Всё надвигается. Отец, кричи: пора!

Да я готова. В путь пожитки собрала.

Колечки, крестик вымела голиком из угла:

Кот закатил меж тощих половиц —

Упала пред святой иконой ниц…

Отец!.. Воззри: ужели я не проспала?

Я рано встала, зашумела, как ветла,

И жду, когда дверь стукнет, и войдёшь,

О, на меня, малую, как похож…

Отец, не убоюся злых людей.

Они горят на сковородках площадей.

Истлеют в пепел. Зла все меньше, чем добра.

Отец!.. сегодня меньше, чем вчера.

Не мёртвый ты! О, ты, отец мой, не в земле,

А там, на лучезарном корабле,

Между орудий, отгремел неравный бой,

Железо палубы, течет, кровава, боль,

Ах нет, с художниками ты навеселе,

Танцует рюмка на отчаянном столе,

Целуешь мать, она смеётся как дитя,

В окне метель — протяжна и дика…

Отец!.. Ты, грешник, нечестивых порази.

Мя защити от ужаса грозы.

Моим врагам душой поставь заслон —

Война, ведь это… на рассвете… страшный сон…

В далёкий путь я за тобою увилась!

Я не боюсь! Пусть яма, вопли, глина, грязь!

Я лягу в землю в беспощадной мгле —

А ты шепнёшь мне: дочь!.. я не в земле!..

«А где же ты?..» — шепну тебе дрожаньем рта…

Рыданьем сердца… храмина пуста…

Отвален камень… Ангел, зимний весь,

Метель да звёзды, шепчет: он не здесь…

А где же мы, любимый мой отец?!

Так, значит, смерть — не слёзы, не конец?..

А где же мы?.. мы здесь?.. или уже ушли

За радугой, по ободу земли,

За матерью, за дедом и отцом,

За огненным началом ли, концом,

Котомка виснет за моим плечом,

Иду по жизни, плачу ни о чём,

Иду по смерти, выгибу времён,

Отец, ты куришь, гаснет небосклон,

Вдыхаю всей любовью крепкий твой табак…

Отец, постой

Не уходи

Во мрак

Лунный помянник

Я сиюминутностью жалко молюсь.

Слова её злые опять забываю,

Кастрюли немыты, от края до края

Пусты, не наполню едой: ну и пусть.

Костлявая рыба, святая крупа,

В тумане, во мраке горит сигарета.

За мной эта слежка. Свобода — судьба.

Надзор — колдовство: наговор с того света.

Минуту сию — во звезду обратить!

Бессмертным клеймом

Наложить миг постылый!

Течет по дыханию красная нить,

Кровавый мой шов — от Луны до могилы.

Я вижу душой: кровью хлещут дожди.

Я знаю: у завтра есть только сегодня.

Ты милости, друг, от народа не жди.

Ты милостью, враг, утешайся Господней.

Вчера я — младенец, ору в пеленах.

Вчера я — лишь дочь, провинилась, рыдаю.

Вчера я — невестин, весь в инее, страх

Пред брачною ночью: от края до края

Любви…

Умирает единственный друг.

Судьба? Эпидемия? Случай? Зараза?

Круг света больничного, солнечный круг.

Последней Луны приговор и проказа.

Сегодня сказали. Куда он ушёл?

Ты медленно крестишься, страшным размахом

Себя осеняешь, души суходол,

И сердце пылает пожарищным страхом.

Муж молча глядит. Память вечная, да!

Небесное Царствие! Боль бормотанья…

Мы если уйдём, то уйдём навсегда.

Ни звука. Ни стука. Ни вздоха. Ни званья.

В больнице какой? А когда отпоют?

В каком же бесстрашном, распахнутом храме?

Псалом и кафизма: немного минут

Светло прорыдают — растают меж нами.

Немыты кастрюли. Вставай и готовь,

Умри у плиты, обливайся слезами.

Ни Богу, ни времени не прекословь.

Ты слышишь, ты видишь великое пламя.

Горит, полыхает великий очаг.

Идет красный дождь. Вон, колотит по крышам.

Наш ужин, родной. При судьбе. При свечах.

А музыка рядом. Все горше. Все тише.

Уходит минута. Уходят года.

Любимый, глядишь обречённо и кротко,

А в мисках железных — простая еда:

Картошка варёная, лук и селедка.

И греем мы руки над паром живым.

А зеркала скосы все бьются и бьются,

А лица мокры, слёзы льются и льются,

И тает блаженный, подлунный наш дым,

И шепчем невнятно посмертный мы стих

Сухими губами, слепыми словами,

Из древнего золота вынули их,

Омыли слезами, обтёрли ветрами,

И видим мы, сквозь полоумный туман,

В сияюще-хлорных, зеркальных палатах

Мученья последние друга и брата,

Рыданий врага заревой океан.

И тихо в окно молодая Луна

Глядит на семью, что рыдает над хлебом,

В виду плащаницы холодного неба,

Без нити золотной, без края и дна.

***

Память. Шампанским не поминают.

Водкой, и кус ржаного — поверх

Рюмки. Какая ты ледяная,

Жизнь. Как жжётся твой дикий смех.

Пост великий. На дне бутыли

Капля. Дрожит холодильный шкаф.

Мой отец. Тебя не забыли.

Рюмку греешь в военных руках.

Пуля в ладонь. Свело контрактурой

Руку правую. Так держал

Штурвал, рулевой мой, штурман хмурый,

Порт не запомнен. Забыт причал.

Память. Какая долгая память.

Жизнь. Какая малая песнь:

Вот сенокос, а вот и пажить,

Дьявол не нажит, а Бог воскрес.

Праздники, о, шампанское льется,

Сыплются бешеные конфетти.

Память — звездою — на дне колодца.

Если можешь, прости.

Нежно поставим полную рюмку

К жёлтому фото. Засохнет хлеб.

Ты со снимка глядишь угрюмо

Поверх судеб.

Ты со снимка глядишь, улыбкой

Старую дочерь целуя свою,

Будто еще я в родильной зыбке,

Не у забвения на краю.

Жемчугом рыбьим — твоя могила

В зимних водорослях полей.

Память. Твоя великая сила.

Нынче помянем. Налей.

Возвращение оттуда

Хочу вернуться — туда.

Хочу вернуться — оттуда.

…

Ну какие твои года?

Жизнь целуй, жемчужное чудо!

Ты кусай её жаркий пирог,

Десны жадным соком кропящий!

А щербатый церковный порог —

То для дряхлых, нищих, пропащих…

А до старости — далеко

По ночам не крутит суставы

По утрам кипятишь молоко

Для ребенка всея державы

Захочу — и еще рожу

Захочу — возьму из детдома

Жизнь пока за подол держу

Эта дура мною ведома

Только вдруг в безгласной ночи

Пред холстом что отцом закрашен

Руки вздымутся — две свечи

И глаза станут — две свечи

Станет холоден мир и страшен

И в себя загляну до дна

Тьма

Метель

Фонари

Остуда

…

И пойму я

Что я — одна

И уже вернулась

Оттуда

***

Не уходи.

Уходят все во тьму.

Я пустоту бесследно обниму.

Не уходи.

Все врут, что не уйдут.

А сами погостят лишь пять минут.

Не обмани!

А руки протяни.

О, вместо пальцев у тебя огни.

Ты ими горько светишь в темноте.

Не уходи. Окажешься в нигде.

Земля оденет кости чернотой.

Червь проползёт дрожащею чертой.

Чертог суровый. Твой дворец дощат.

Сработан деревянный твой бушлат

На славу. На поминки. На ирмос,

Что бормочу волной последних слёз.

Пою солёный мой, последний стих

Тебе. Уход неумолимый тих.

Не может быть!

…всё может. Всё — уже

Случилось. На последнем рубеже

Стою. Реву. Лицо зальют дожди.

Тону в огнях. В слезах. Не уходи.

Иль дай собрать в дорогу котому.

Уйду вослед.

В рыдание.

Во тьму.

Уйду, любимый, за тобой вослед.

…гляди, а жизни не было — и нет.

Нет! Жгучая — павлиния — была!

Пьянящей рюмкой на краю стола!

Мела сугробы звёздная метла!

…не уходи. Гори в ночи дотла.

Гори, свети — руками и лицом,

Да не дрожи, не бойся пред концом,

Гори, пылай, осыпься весь золой,

Ты, не святой, пока ещё живой,

Единственный, в полночи полыхай,

Горящий человечий каравай,

Костром лети в неумолимый мрак,

Бесстрашный, бешеный, безумный стяг,

Полночный факел ты, язык свечи,

Огнём кричи, да только не молчи,

Ещё успеешь выкрикнуть огнём,

О чём не спеть, не вымолчать о чём,

Ещё минуту пламени иль две,

Горят власы на бедной голове,

Горят глаза, слепые от любви,

От шёпота последнего: живи!.. —

А жизни — нет…

Да ведь и смерти нет!

Лишь золотом — во тьме — горящий след.

И я несу патлатую свечу!

Не уходи!.. — рыданьем бормочу

Распев мой знаменный, живое демество…

Не уходи! Не будет никого

Взамен тебя!..

Луной горит чело…

Не утешай. Поплачу. Ничего.