Бесплатный фрагмент - Теория случайных встреч

Теория случайных встреч

---

---

Автор выражает свои благодарности

Марине. Она не давала останавливаться ни на минуту.

Сергею. Без этого источника вдохновения и воспитания ничего бы не вышло. Вернее, вышло бы гораздо меньше.

Светлане. Она поддерживает в самые трудные времена.

Надежде. Она укажет выход из любой ситуации.

Александру. Без него эта книга никогда не увидела бы свет.

Виталию. Его критически взрослый взгляд был бесценен.

Ксении. Правила русского языка никто не отменял.

Василию. Всегда интересно услышать и точку зрения младшего поколения.

Антону. Просто за то, что он существует и с ним всегда весело.

Людмиле, Галине, Елене и Ольге. Они могут сказать самые важные и теплые слова в нужный момент.

И всем неравнодушным к моему творчеству людям, всем первым читателям, за ваше время, внимание и замечания.

Рассказы

Вениамин, с которым ничего не происходит

С Вениамином никогда не случалось ничего необычного, и это его ужасно раздражало. Ему казалось, что жизнь течет мимо него прямо в сточную канаву. Ну сами посудите, один из его друзей таинственно исчез во время экспедиции на Мачу-Пикчу, второму еще в детстве посчастливилось увидеть леприкона, а третий успел продать душу дьяволу уже к тридцати годам. Даже родная бабушка Вениамина хранила в сундучке историю для гостей — в нее по молодости влюбился заезжий саксофонист из Парижа, и целых пять лет слал ей по почте французские духи, которые она выставляла на специальной полочке на память потомкам.

Короче говоря, со всеми кругом что-нибудь да происходило, но только не с ним.

Вениамин все ждал и ждал, душевно страдая, пока на него нахлынут происшествия — ведь это все-таки должно начаться. Он сидел и ждал, сидел и ждал, и вот, когда ему стукнуло за сорок, он понял, что ждать больше невмоготу, и решил взять дело в свои руки. Точнее, в свои пухленькие ручки, так любимые его матушкой.

Мать была женщиной монументальной, чья грудь колыхалась как рыбное заливное и пахла примерно также. Увидев своего, довольно зрелого с точки зрения возраста сына в коридоре, она спросила:

— Веня, ты куда собрался с утреца пораньше? — и ее подбородок задрожал, а сердце сына дрогнуло в унисон.

— Мама, я пойду искать приключения, — откровенно заявил он.

— Это всё, конечно, прекрасно, но зачем ты старые ботинки надел? В них только в гроб ложиться, когда ничего уж не надо, да и то перед богом стыдно. Мы же купили тебе новые прошлой осенью.

— Ах да, совсем забыл.

Он благодарно принял коробку с обувью из ее щедрых ладоней. Матушка оглядела его с ног до головы сперва критически, потом одобрительно, отметив, как хорошо сидит пуховик, скрывая его выпирающий животик. Вениамин возвышался над ней закутанной в шарфик башней, и чтобы поцеловать его в щеку, ей пришлось встать на цыпочки.

Он зажмурился перед подъездной дверью и вытряхнул свое тело из уюта и тепла на лютый мороз. День для поиска приключений Веня выбрал, прямо скажем, не лучший — сказывалось отсутствие опыта. Пуховик плотно облепил его крупную скругленную тушку. Жировые запасы создавали дополнительный пакет теплоизоляции, однако Веня все равно предательски мерз.

Его толстые ноги, засунутые в угги, проваливались в снег; открытые участки лица немели. Веня плохо представлял себе, как искать приключения. Для начала он попробовал сесть в трамвай и прокатиться пару кругов зайцем. Он воображал, что зайдет контролер, он пустится удирать, контролер схватит его за рукав, в ответ он эффектно оттолкнет контролера, выскочит на улицу — и вот в городе объявлен план-перехват, и Веня попадает во все местные новости.

Вениамину страшно не везло. На пятом круге ему совсем наскучило, и он сошел у железнодорожной станции. Тогда он разработал очередной гениальный план — купить бутылку дешевого пива и распить его прямо перед носом патрульного полицейского. И снова результат неутешительный: в замотанном в шарф Вене трудно было признать законопослушного гражданина, и патрульный спутал его с местным алкоголиком, которого бесполезно штрафовать, да и мозг полицейского слишком проморозился, чтобы искать различия и устанавливать личность нарушителя, поэтому он просто лениво проводил Веню взглядом. По итогу почти не выпивавший Веня слегка захмелел. Он решил сесть в любой поезд и ехать, куда глаза глядят. А вот эта достойная идея уже отдавала настоящей авантюрой! Для пущего экстрима билет он не купил.

Поезд напоминал мороженый кусок трески, обтянутый серой шкурой, холодный и белый внутри. Вениамин приземлился на жесткую скамейку. Его душа открылась приключениям нараспашку — как жаль, что они упорно продолжали игнорировать его. В вагон заходили совершенно архетипичные бабки, замотанные в шерстяные платки, скучные мужчины с серыми испитыми лицами, молодые парни группками по трое, ехавшие на крытый футбольный стадион в соседний город — в этот морозный субботний день там проводили важный отборочный матч, о чем давно пестрели афиши. Народу прибывало; брюхо поезда раздавалось вширь и прогревалось. Веня прилепился лицом к окну в надежде увидеть хоть что-то. За стеклом бежали города и городки, поселки и деревеньки — знакомый маршрут: летом они с мамой каждые выходные ездили по этому направлению к бабушке. Напротив Вени сидела толстая женщина с унылой болонкой и двое из ларца, угрюмые и невыносимо серые; рядом — еще одна женщина с огромной сумкой, занимавшей полноценное место. Через час проехали деревню Ива; вагон резко отощал, поскольку оставалось всего три остановки до конечной станции. Женщины, болонка и сумка вышли на Кореновской. Вениамин не знал финальной точки маршрута — он никогда не ездил дальше Ивы. Следующей после Кореновской объявили конечную — Чертово.

Расстроенный Веня приготовился выходить, чтобы сесть на обратную электричку. Приключений не предвиделось — день был потрачен зря.

В вагоне находилось мало людей. Двое серых так и располагались напротив; качался на соседней лавке лысый дедушка с тонкой бородой; одна довольно эффектная и не по сезону легко одетая дама украшала собой место через ряд. Веня принялся разглядывать ее. Роковая, в меховом манто, с волосами, выкрашенными в насыщенный красный, она игриво барабанила по стеклу, оставляя теплые отпечатки. Внезапно дама подняла голову, встретилась глазами с Веней и поманила его пальцем. Ему стало резко не по себе; в кишках скрутился тревожный тугой узелок. Он с нетерпением заерзал на сиденье. Поскорее бы остановка. Казалось, перегон длится неприлично долго.

За окном темнело. Веня нервно кусал толстые губы. Он уже проклинал себя за авантюризм. Один из серых мужчин напротив развалился, бесстыдно расставив ноги, и захрапел. Из раскрытого рта спящего потянулась серебристая слюнявая нить, а из его кармана на пол вагона выпорхнул билет. Второй мужчина хитро подмигнул Вене и возбужденно зашептал:

— Хватайте быстрее, пока не поздно!

— Что хватать? — не понял тот.

— Билет хватайте.

Вениамин прекрасно умел исполнять приказы — это, пожалуй, единственное, в чем ему сопутствовал успех. Поэтому стоило только незнакомцу использовать повелительное наклонение, как он тотчас же послушался. Не думая, зачем, он закряхтел, всколыхнулся толстым тельцем, наклонился и поднял билет.

— Простите, — смущенно промямлил Веня, теребя бумажку в потных от стресса ладошках, — а когда конечная?

— Конечная? — переспросил мужчина, картинно подняв брови. Его тонкие губы вытянулись в злую усмешку.

— Смотрите-ка, конечную захотел! — откликнулась роковая дама.

— Конечной не будет, только бесконечная, — буркнул дедок на соседней лавке.

«Контролер! Контролер!» — послышались громкие голоса. Из перехода между вагончиками выскочил растрепанный гражданин, воплощение концентрированного ужаса. Он бежал прочь ошалело, не видя пути, спотыкаясь на ходу о скамейки, и проскочил дальше, гремя распашными дверьми.

Контролер вступил в вагон. Он выглядел очень необычно: высокий, в черных очках, шляпе, с длинными волосами и в длинном темно-синем пальто, полностью скрывавшем ноги и волочившимся за ним по полу. Наконец-то с Вениамином что-то начало реально происходить, он это ясно осознавал, однако совсем не обрадовался, свинья неблагодарная. Его начинало подташнивать от страха.

— Билетики предъявляем! — слова контролера по-старушечьи задрожали.

Первым билет показал старик. Контролер пробил бумажку степлером и одобрительно кивнул:

— Будем рады снова видеть вас на нашем празднике!

Дед крякнул жизнерадостно.

— Ваш билет, уважаемый! — контролер двинул спящего мужчину напротив Вени носком невидимого под пальто сапога. Серый человек заспанно встрепенулся.

— А, билет? Конечно, одну минуточку.

— Быстрее.

Несчастный засуетился, шаря по карманам; билет, билет, билет, он же был здесь, где-то здесь, где же он.

— Билета нет, — констатировал контролер.

— Он есть! Он есть! — в отчаянии застонал человек. — Я…

Мужчина не успел закончить фразу, потому что контролер вытащил из-под полы пальто огромный тесак и с размаху всадил его пассажиру промеж глаз. Неловкая ситуация вышла, прямо скажем! Веню парализовало от страха. Однако, он не мог оторваться взглядом от обмякшего и осевшего, словно пустой мешок, тела, и заворожено следил за струйкой ярко-алой крови, стекавшей по лбу серого пассажира, который бледнел и стремительно терял краски жизни. Контролер, как человек доброй души, вошел в положение взволнованного Вени и не стал ничего спрашивать, просто вырвал билет из его рук и щелкнул степлером. Второй мужчина протянул билет контролеру, многозначительно подмигнув.

— Молодец, Иуда, ты как всегда в своем репертуаре. Господин скоро начнет, — сказал ему контролер.

У роковой дамы с билетом также все оказалось в порядке. Покончив с работой в вагоне, контролер вытащил тесак из мертвого лба и отправился дальше ловить зайцев.

Губы Вениамина распечатались и его прорвало. Он тяжело дышал, сердце билось.

— Как мне выбраться отсюда? — прохрипел он, обращаясь вроде бы ко всем сразу.

— Отсюда не выбраться, — с готовностью пояснил дедок, — только если Господин тебя отпустит.

— Что ж вы так разнервничались, уважаемый? — ласково-отечески промолвил хитрец Иуда, продолжавший спокойно сидеть рядом с телом своего некогда товарища. — Господин не кусается, и сегодня будет весело. Вы запомните сегодняшнюю ночь надолго.

Эффектная женщина подошла к ним и присела рядом с Веней.

— Не переживайте, — она погладила Веню по колену, и в его глубине под слоем жира шевельнулось живое. Он никогда так близко не соприкасался с женщиной, за исключением собственной матери.

— Мы с вами сейчас отправимся в вагон-ресторан, потанцуем, вы расслабитесь. Думаю, Господин не сильно рассердится из-за билета. Полезно иногда видеть новые лица.

Она взяла его под локоть и потянула кверху. Веню охватили странные эмоции — страх от увиденного, и вместе с тем сладость от прикосновения к запретному; ощущение безысходности, угрозы, опасности — и одновременно томное сладострастие. Он никуда не ходил с незнакомцами за всю свою продолжительную жизнь. И сперва робко, медленно и нерешительно, а потом все более резво и бойко, увлеченный красной копной волос роковой женщины, он потащился в вагон-ресторан. А почему бы и нет?

Эффектная спутница Вени скинула с себя практически все, кроме исподнего — здесь все дамы так ходили, что повергло воспитанного толстячка в шок; вопреки пожизненному воздержанию, не сумев воспротивиться природе, он пялился во все глаза. Кругом шумела музыка, кружились в танце полуобнаженные пары, сближаясь до неприличия. Они подошли к круглому столу, за которым восседал некто проницательный и пил вино из хрустального бокала.

— Господин, — громко рявкнул Иуда, и все танцующие мигом остановились. Музыка смолкла. Некто внимательно посмотрел на Веню. Беднягу охватил такой лютый ужас, что он уперся ногами в пол, как последний осел, и совершенно отказался возобновлять движение. Он знал этого господина! Совершенно точно! «Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз чёрный, левый почему-то зелёный. Брови чёрные, но одна выше другой». Он где-то о нем читал! Вот только забыл, где.

— Что же вы так напугались, Вениамин Степанович? Садитесь пожалуйста, мы вам вина нальем, — вежливо предложил Господин.

Возникла небольшая заминка, затем роковая дама вместе с Иудой усадила Веню за стол; не обошлось без легкого пинка под толстый зад со стороны старичка.

— Я…я…можно мне домой? — выдавил из себя он.

— Подождите, куда вы так торопитесь.

— Меня там мама ждет, да и поздно уже…

— М-да, мама — это, конечно, самое важное в жизни мужчины после сорока. Но есть одна небольшая проблема. Да вы выпейте пока.

По жесту Господина от собравшейся у столика группы людей отделился официант в белом сюртуке с черной бабочкой на шее и поставил перед Веней полный бокал.

— Проблема в том, — продолжил Господин, — что билет-то у вас, Вениамин Степанович, чужой. Стало быть, вы должны либо привести мне другую душу, либо отдать свою в счет оплаты проезда.

— Я тут совершенно ни при чём, — задрожал Веня. — Это все он! — и он указал пальцем на хитреца Иуду.

— Неужели? Тогда я требую объяснений.

— Помилуйте, Господин, — со шкодливой улыбкой поклонился Иуда. — Ну как я мог не помочь хорошему человеку, облегчив ему муки выбора? Да я вообще-то ему жизнь спас!

— Ах ты обаятельный мерзавец, — покачал головой проницательный некто. — А стоило ли? У меня, конечно, есть вакантное место, но поискал бы ты кого-нибудь получше. Поезд большой. Вы присоединитесь к моей свите, Вениамин Степанович?

— Я право, никак не могу, — промямлил Веня. Узелок страха разросся до неимоверных размеров в его кишках, частично перекрывая возможности нормально дышать и говорить. — Матушка всегда предупреждала меня держаться подальше от сомнительных компаний.

— Ах да, она, безусловно, права. Вот видишь, Иуда? Кого ты мне привел, шельмец?

— Ну, если Господину будет угодно, я уберу его прямо сейчас, — отозвался слуга, и потянулся к ножику для рыбы, блестевшему на столе. — Наши гости давно проголодались.

Вениамин в ужасе закрыл лицо руками.

— Зачем же такая жестокость? — возразил хозяин праздника. — Гостям будет, чем полакомиться — зайцев контролер наловил предостаточно. А Вениамина Степановича мы отпустим домой, хотя бы из уважения к его достопочтенной матушке — чтобы воспитать такое чудо природы, надо вложить немало кропотливого труда. Однако напоминание о долге нужно оставить.

— Пренепременно, — согласно кивнул Иуда.

Эффектная дама с красными волосами романтично отняла руку Вени от лица, поцеловала и понюхала ее. Он наблюдал, весь бледный, как больничная простыня. Затем женщина вонзила зубы прямо ему в ладонь. Находясь в состоянии шока, Веня даже не закричал. Старичок с Иудой подхватили Веню подмышки и вышвырнули в окно. Он глубоко нырнул мордой в снег, захлебываясь от страха и холода.

Наутро перед матушкой предстал ее сын, усталый, слегка поседевший и с тяжелым взглядом.

«А мальчик-то возмужал!» — гордо подумала она.

— Веня, ты где шлялся всю ночь? — спросила она высоким визгливым тоном.

— Потом расскажу, — буркнул Веня, и прошел в кухню, не глядя на нее.

«Настоящего мужчину воспитала!» — не могла нарадоваться мать.

— Я тебе сырников сделала, твоих любимых, и чаю заварила, садись, поешь.

Она перемещалась по кухне с завидной скоростью, колыхая грудью под просторным халатом и распространяя тонкий рыбный запах.

— Кушай же, кушай, дорогой.

Вениамин как-то странно посмотрел на нее, потом на нож, которым она резала торт, потом опять на нее, потом на нож. Долг же когда-то надо будет отдавать.

Больше по выходным он из дому не выходил, а по будням ездил только на работу и обратно. Ну их к черту, эти приключения!

---

Судьбоносная бабка

По улице шла старуха в шерстяном пальто с притороченной к меховому воротнику массивной цепью, вся в масштабном облаке кудрявых буклей, и было не совсем понятно, бабка ли это или Людовик Четырнадцатый. Судя по ее густо нарумяненным щекам и обсыпанному пудрой носу, у нее явно существовала какая-то тайная и очень интересная жизнь, о которой догадывалась только она одна. Это была очень манящая старуха, ну правда. За ней хотелось последовать куда-то за грань, за рамки и подальше.

«Неужели никто не видит, насколько она странная?» — не уставал думать я, пристально рассматривая ее, — сперва частями и анфас, когда она медленно и неизбежно приближалась мне навстречу как природная катастрофа. Затем я не удержался и обернулся ей вслед, целиком охватив взглядом ссутуленную сухую фигуру в мехах. Она удалялась так же медленно и плавно, как до этого приближалась, задерживаясь на скользких кусках раскисшего асфальта и словно приглашая.

«Надо понаблюдать, куда она направится», — решился я наконец.

Надо признаться, я проклял все. Сыщик — вообще не мое. Я постоянно оскользался, поскольку снег наполовину растаял и покрылся водой, а вода в течение нескольких дней многократно подмерзала и снова оттаивала, от чего мир кругом скользил. Неторопливая старуха неслась просто метеором по галактике в сравнении с моим осторожным черепашьим шагом; вот она скрылась в узкой арке, а вместе с ней и моя надежда догнать жертву. Но я упорный, пусть и толку в этом немного. Пошатываясь, я вцепился в край дома, чтобы не упасть, и заглянул в арку; бабка стояла перед массивной подъездной дверью, очень грандиозной для такого занюханного двора, будто из этой грязной подворотни с заскорузлыми, как старые пятки, домами открывался вход во дворец. Золоченые круглые ручки выступали из открытых пастей двух львов; справа на замызганной стене чернела панель с кнопками; видимо, старуха уже позвонила в квартиру и ждала, что ей откроют.

Я шел прямо к ней аккуратными шажками, чувствуя себя тигром на охоте; один прыжок — и я настигну ее; было в моей вороватой повадке нечто от Раскольникова, и, хотя я не горел желанием убивать каких-то случайных бабок, признаться, ситуация наполнила мое естество азартным возбуждением. Все испортил лед — находясь от нее на расстоянии вытянутой руки, я со всего размаху рюхнулся в лужу об асфальт с громким шлепком; слава богу, бабка оказалась не только странная, а еще и напрочь глухая, и даже не обернулась. Время отчаянно поджимало: двери уже раскрылись — старуха начала стремительно растворяться в подъезде. Я собрал всю свою мужскую мощь, оттолкнулся руками и ногами от склизкого снежного дна лужи, и вбросил себя в дверной проем, распластавшись на кафельном полу. Несгибаемая обстоятельствами старушка гордо несла сухое тельце в меху вверх по шикарной мраморной лестнице, будто ничего не произошло. Впрочем, у нее действительно ничего не произошло.

Двери квартир в подъезде отсутствовали. По обе стороны от главной лестницы открывались длинные коридоры с анфиладами комнат; над резными ступенями висела хрустальная люстра в форме распустившегося цветка. Шум меня больше не волновал; я внаглую следовал прямо за старухой, мерзлый и жалкий, не таясь мокрых шлепающих шагов. Мы вступили в красивый малахитовый зал, где за столом сидел вытянутый старец с длинными волосами, похожий на седого жирафа в парике. Я быстро юркнул вбок за первую подвернувшуюся колонну; благо в этом супер особняке их была понатыкана тьма тьмущая, к месту и нет.

Старуха продефилировала к столу, изящно откинула со лба крупные кудряшки; дед-жираф сразу же отложил свои бумажки в сторону с удивительным проворством и воззрился на нее, сверкая крупными мягкими глазами парнокопытного.

— Чем у тебя можно поживиться, купец? — игриво спросила бабка. — Найдется ли что-нибудь для ребенка?

— Для ребенка? Хммм… — дед задумался. — Молодые необремененные судьбы все вышли вчера. Остались только такие, тяжелые.

— Дело дрянь, — расстроилась старуха и шмыгнула носом, с которого отлетел кусочек пудреной штукатурки. — Думаешь, это зло или благо — дать ребенку тяжелую судьбу? Или лучше дать ему спокойно умереть? Что из этого большее зло?

— Ну и вопросы у тебя, бабка. Мне чуждо добро и зло, я в этом не разбираюсь, я всего лишь торговец. С тебя оплата, с меня товар. Какой есть. Не хочешь — не бери. А хочешь — называй цену. Все просто, ты же знаешь.

— А ты как думаешь, юноша? — спросила старуха. До меня не сразу дошло, что она обращается ко мне. — Хватит там сидеть, за колонной, можешь не прятаться.

Из укрытия вышел юноша шестидесяти лет, то бишь я. Я приготовился словесно защищаться, но к моему стыду, они меня совсем не осуждали. Просто смотрели спокойно, словно давно ждали моего появления у стола.

— Говори же. Какой поступок несет большее зло: даровать ребенку жизнь с тяжелой судьбой, или же подарить его душу смерти?

— Как по мне, смерть — всегда худшее из злейших зол.

— Очень человеческий взгляд, — прокомментировал дед. — А в человеческом, как тебе известно, много ошибочного.

— Я лично с ним сейчас согласна, — отозвалась бабка. — Ладно, — вздохнула она, — давай из тех, что есть. Моя цена — слезы и молитва матери.

— По рукам.

Дед склонил жирафью шею с большим трудом, будто она была на жестком каркасе и не гнулась. Он достал из шкафчика маленький сверток и положил его на стол; бабка, в свою очередь, извлекла из-за пазухи пальто стеклянную бутылочку. Обмен валюты состоялся.

— Бери кулек, юноша, поможешь мне донести, раз уж ты ко мне прибился. И аккуратней, это тебе не чушь нести, по привычке, а судьбу человеческую!

Сверток оказался просто тяжеленным, я совершенно не предполагал в кульке такого веса. Черная дыра какая-то, маленький объем и огромная масса. И зачем я поперся за этой старухой? Мало того, что я в театр теперь не успевал, так еще и работать заставили.

Мы вышли из подъезда на свет дневной; свет уже сгущался — вечерело. По капле капало тьмой, черным кофе в небесную чашку.

— Давай поживее, до темноты, — подгоняла меня бабка, — тут совсем не далеко.

Легко говорить, когда идешь порожним! Хотя, она не обманула — буквально через пару домов направо через слизь, лед и грязь обнаружился обычный многоквартирный муравейник, пахнущий мусором, сигаретами и бытом. На втором этаже мы позвонили в квартиру. Открыла женщина, такая мокрая от слез, что все ее лицо набухло и вытянулось к низу; по нему текли тени, бессонные ночи, сплошное страдание, а украшала его лишь нежная материнская кротость.

— Я сделала для тебя всё, что могла, бедная женщина. Твой ребенок будет жить. Правда, какой ценой! Нелегко тебе придется.

— Плевать. Главное, чтобы жил, — ответила мать.

Я притащил кулек к пропитанной потом и лихорадкой кровати, в которой лежал ребенок, чудный светловолосый мальчик. Старуха велела мне положить сверток под подушку.

Когда мы вышли на улицу, свет маячил где-то на горизонте тонюсенькой полоской; остальное наполнилось темной синевой.

— Это что же, мы даровали ребенку новую судьбу? — полюбопытствовал я.

— Так точно, — кивнула старуха.

— Ужасно тяжелая!

— А что поделать? Ты же сам все слышал, нормальные судьбы вчера вышли. Опоздала я к распродаже. Зато ребенок выживет. Мать будет счастлива. Вопрос, надолго ли…

— И ничего нельзя потом исправить? Облегчить судьбу? Изменить ее?

— Можно все. Но душа для этого должна иметь исключительную силу. Нечасто настолько сильные души приходят в мир… Ладно, что-то я заболталась с тобой. Тебе на спектакль надо, у тебя же премьера. А у меня дела. Счастливо оставаться!

Внезапно я обнаружил, что стою прямо перед дверью театра. Старуха помахала мне рукой в роскошной отороченной мехом перчатке с нанизанными на замшевые пальцы перстнями и шустро куда-то смоталась. А я поймал себя на мысли, что так до конца и не понял, была ли это всё-таки бабка или Людовик Четырнадцатый. Наверно, бабка, — король-то помер давно.

Я до сих пор не знаю, правильное ли решение я подсказал старухе. Однако, если в какой-то образцовой семье жизнь человека вдруг начинает резко катиться по наклонной, я сразу думаю о том, что без вмешательства старой карги тут дело не обошлось.

---

Вселенская сушь

На сколько хватает взгляда — сушь и пыльный жёлтый. Краска истертых в мелкую пыль осенних листьев. Остовы деревьев торчат над жёлтой пылью, словно хаотично понатыканные огромные кости.

Когда пришла «вселенская сушь», никто и представить не мог, насколько это затянется. После принятия мирового декрета все машины и крупные заводы, столетия отравляющие живое, были сожжены дотла. Но даже эта мера не подарила планете долгожданную зелень.

Вселенская сушь. Слово-то какое. От него становится мерзко во рту, и тебя сразу одолевает жажда.

Впрочем, сушь не означала полного отсутствия влаги. Вода по-прежнему пряталась в недрах земли, ее тащили из колодцев, пускали по водопроводу и встречали на выходе из кранов, когда принимали утренний душ; её кипятили и готовили на ней, поили скотину и домашних животных; озера и реки не пересохли. Однако вода более не несла в себе новой жизни — растения не принимали ее; поля затянулись жухлой травой, по цвету мало отличавшейся от окружающей желтизны; леса стояла бесстыже-раздетые.

Пожалуй, ко всему привыкаешь. Пришлось привыкнуть и к дуохромному миру, сухому на вид и сыпучему, как пастель. Зимой — жёлтая земля и грязно-серое небо, летом — жёлтая земля и синее небо, лишенное облаков. В осенне-весеннее межсезонье из грязно-серого полотна иногда капал бесцветный дождь.

Аврелия сидела на подоконнике, прислонившись спиной к окну — уже не ребенок и ещё не совсем взрослая, девчонка-старшеклассница. Ее слегка волнистые волосы затеняли лицо, некрасивое, с мелким носом и двумя глубокими карими глазами; этим глазам здесь было явно не место. Хотя, изучив Аврелию повнимательней, приходишь к выводу, что ее глаза — совсем не лишнее, а единственное привлекательное в нескладном образе, словно слепленном наспех; они спелые, плотные, не подпускают к душе, слишком большие для маленького носа и рта — остальные черты на контрасте невнятны. Аврелия болтала ногами, и такое ребячливое поведение совершенно не вязалось с постным выражением недружелюбной мордашки.

— Ава, ты собираешься? Только не говори, что вашу школу тоже закрыли, — с тревогой сказала мать, заглянув в комнату.

— К сожалению, нет, — девочка спрыгнула с подоконника и начала лениво и бессистемно запихивать тетрадки в рюкзак.

С началом эпохи вселенской суши возникли две легенды. Согласно первой, прежняя вода сохранилась в неких далеких, никем не виданных краях, спрятанных от цивилизации, и там можно было якобы найти зелень и яркую на вкус и на цвет жизнь, с живыми овощами — представляете! — и не побоюсь этого слова, фруктами. Верилось с трудом. Вторая легенда гласила: богатые и жадные до благ земных как обычно скучковались и отстроили новые города — их тоже никто никогда не видел, зато все слышали и располагали кучей информации. Жили в закрытых поселениях вроде бы как в давние времена, и на машинах там ездили, как раньше, а вдобавок богачи прибрали к рукам лучшие умы, которые работали над сохранением плодородной почвы и живой воды, и выращивали самые настоящие растения. Прямо научная фантастика! Обе легенды привели к схожему результату — рядовые граждане мегаполисов срывались с насиженных мест, хватали манатки, жен и детей — но в спешке забывали прихватить мозги — и пускались на поиски лучших мест, нетронутых оазисов и мистических «новых городов». В итоге добрая половина домов пустовала, медленно разрушаясь, и жизни стало еще меньше. Школы и больницы закрывались; оставшиеся резиденты бросали целые кварталы и съезжались поближе друг к другу, лелея последние крупицы человеческого тепла.

На кухне застыла картинка технологичного прошлого земли — плазменный тачскрин на стене, микроволновка, индукционная плита; в столе — встроенная панель беспроводной зарядки, стильно-серебристая и нежно-гладкая на ощупь. Ава бросила на нее мобильник. В странной эпохе развернулась ее юность — технически продвинутой, и вместе с тем с откатом на столетия назад. Синтетический кофе дымился в чашке. Из-за огромного объема потребления кофейные зёрна и кофейная пыль быстро закончились после наступления вселенской суши, и напиток стали производить искусственно. Очень забавно — мировой запас кофе иссяк быстрее, чем запас муки, которую еще можно было купить по норме 200 грамм на человека в неделю. К чашке кофе полагался тонкий пресный блинчик с лепестками жжённого сахара. Аврелия жевала безвкусное тесто и смотрела в окно на мелкое облако, играющее золотой каймой от спрятавшегося за ним солнца. День стоял ясный, с утра холодный.

— Мам, дай денег на виртомат, — попросила Аврелия, гоняя на языке химические кофейные молекулы. Виртоматом называли компьютеры с очками виртуальной реальности; в них можно было поиграть на перемене в школе.

— У меня немного осталось, — покачала головой мать. — Помнишь, в этом месяце в счет премии дали норму сухого молока? Займи у кого-нибудь, вернешь с моей следующей зарплаты.

— Ладно.

Мать пристально посмотрела на своего ребенка и вспомнила, как ей предложили оставить дочь в роддоме. «Без мужа, вы, мамочка, и без родни, а время-то какое тревожное — себя бы прокормить. Не вытянете вы одна такую слабую, тут особый уход нужен». Однако она не смогла отказаться от некрасивого и такого серьезного младенца с огромными глазами на пол-лица — казалось, он знает о жизни и как за нее бороться гораздо больше, чем она, и может статься — дурацкая надежда — и её этому научит. Ребенок чудом появился живым на свет. Ослепительный неиссякающий свет… облако сдуло ветром в мощном порыве — и он хлынул в комнату от яркого солнца. Аврелия повернулась к окну боком; лучи заползли ей в правое ухо и сплелись с волосами. Кофе закончился, а его неестественный привкус продолжал плескаться на языке.

— Пока, — небрежно бросила девочка; промелькнула мимо вспышкой фотокамеры; исчезла с глухим хлопком входной двери. Внизу во дворе показался ее силуэт, четкий и темный на фоне жёлтого, словно аппликация из черного картона на цветной бумаге.

Иногда выходишь спросонья из дома и ловишь себя на мысли о том, что не понимаешь, где ты. Секундная отключка сознания. Всё застывает на миг; случайные прохожие теряют лица; реальность смазывается, как на снимке без резкости. Аврелия внезапно забыла. Забыла, зачем перед ней раскинулась улица. Прохладный воздух промораживал мозги. Ноги машинально несли по привычному маршруту. Мысль не текла, а стояла в голове куском льда. От движения понемногу оттаивало внутри. Ах, да… остановка. В школу. Тут уже кучковались некоторые ребята из её класса, в ожидании.

Зябко топтался томный Толик, сохнущий по всем девчонкам школы одновременно, даже по страшным; а рядом — тихоня Юля стыдливо водила глазами по земле. Поодаль от них сформировали небольшую банду три главных заводилы с мягкими дебелыми лицами.

— Ава! Ав-ав-ав, — поддразнил один из парней; все трое загоготали, как давно не кормленные гуси.

— Вы идиоты? — скорее не спросила, а констатировала факт Аврелия. — Вам повезло, что я хоть и атом, но мирный. А то как двинула бы на разрыв.

— Что ты там протявкала? Ав-ав! — поддержал тупую шутку другой «член банды». — Тебя плохо слышно.

— Щаз уши, значит, прочистим! — сдвинув брови, стиснув зубы и сжав кулаки, девчонка двинулась в сторону задир. Хихикая, они бросились от неё врассыпную.

— Придурки… — буркнула Ава себе под нос. Иногда реальность ускользала от неё, наподобие этих противных мальчишек, и заставляла злиться в бессилии, потрясая бессмысленными кулаками.

Атмосферу злого отчаяния развеяло цоканье тощих лошадок, тянувших колёсный вагончик без верха. Все ожидающие тут же забыли о вражде и собрались в одно место, готовые лезть в «современный» аналог автобуса из позапрошлых веков. Существовали и более изысканные способы передвижения — например, конное такси и коньшеринг (для последнего требовалась лицензия на управление лошадью и регистрация в мобильном приложении). Удивительно выносливые существа — лошади. Они привыкли жрать всякую дрянь, совсем как люди. Питались копытные преимущественно сухой травой, корой и плодами генной инженерии, и умудрялись по-прежнему размножаться, наперекор болезненной худобе.

Аврелия втиснулась в угол вагончика. В последний момент на ступеньку вскочила вечно опаздывающая Тася и примостилась рядом. Ученики затряслись по дороге, распространяя в холодном воздухе пар неугомонных молодых тел; парная дымка сливалась с пряным жаром от движущихся спин животных, образуя облачко; по мере добавления новых пассажиров со следующих остановок, облачко напитывалось и жадно росло. Взрослые ехали на работу; жёлтая лысая улица неспешно ползла мимо.

Город Авы не настолько умер, не до такой степени зачах вслед за многими другими, поскольку мог похвастаться славным прошлым развитого мегаполиса. Здесь всё ещё чувствовалось веяние новых тенденций, и глаз с удовольствием подмечал неумолимое биение жизни, несмотря на то, что некоторые кварталы полностью обезлюдели; их облюбовали птицы и собаки, взаимно охотившиеся друг на друга. Бродячие кошки же с приходом суши куда-то резко пропали. Говорят, что богачи забрали их в новые города. Всех.

Странная эпоха на стыке времен. Эпоха правдоподобной лжи и невероятной правды. Эпоха всяческих слухов. Говорят, что — на каждом шагу.

Говорят, что из молекул наконец-то синтезировали огурец. В следующем месяце огурцы появятся в магазинах, пополнив ряды созданных в пробирке овощей и фруктов. Все они по виду напоминали зернистое ароматизированное желе, солёное или сладкое в зависимости от типа продукта. Форма удавалась производителям идеально — вкус очень приблизительно; есть можно, но грустно — неважно, главное, все сыты.

Говорят, что скоро организуют экспедицию в поисках чего-то, и оно поможет. Сейчас всем неплохо живется — а станет в разы лучше.

Говорят, что правительство очень старается. Все очень стараются. Вот вернем былую воду — и тогда… они не уточняют, что тогда. Наверное, кругом вырастут радуги, и все будут рождаться сразу друзьями.

Говорят, говорят, говорят… Все хотят слышать, все хотят знать, никто не хочет думать.

Иногда Аврелии казалось, будто она предполагала всё это давно — что мир станет таким. Возможно, она читала о вероятном будущем в какой-то научно-фантастической книжке или видела его в кино. Правда, тогда она и не представляла, что ей придется в этом жить. Новая реальность напоминала ей старую знакомую, хотя она не могла вспомнить, ни где ее видела, ни тем более, когда.

Здание школы с неохотой показалось из-за угла; толстое, красного кирпича, фундаментальное воплощение гранита науки. Тонкими ручейками озябшие потоки людей текли внутрь; истерически пищали карточки, касаясь сканера турникетов. Встряска заторможенных после сна человеческих мозгов шла полным ходом — кто-то уже рубился в виртоматы в холле первого этажа, другие обсуждали последние новости или рылись в мобильниках; коридоры гудели.

Ава вошла в кабинет. Шум стоял невыносимый. Хотелось спрятаться, поселиться где-нибудь в вакууме, где не распространяются звуковые колебания. Она опустилась за предпоследнюю парту и натянула капюшон худи чуть ли не до подбородка. Подружка Лета легонько толкнула её под локоть и, чтобы подбодрить, тайком продемонстрировала блок одноразовых электронных сигарет в чреве раскрытого рюкзака под партой. Это были самые новомодные «тяги», они светились неоновыми огоньками в темноте при каждой затяжке. Аврелия воспряла духом.

— Слушай, Летка, не дашь взаймы на виртомат? Верну потом с мамкиной зарплаты.

— Шутишь? Конечно, дам.

Аврелия воспряла духом в квадрате.

В кабинете материализовалась учительница. Весь её вид служил иллюстрацией того, как чрезмерные знания могут безнадежно испортить внешность женщины. Ссохшиеся щеки и впалые глаза вяленой воблы, астеническое телосложение и пучок фрёкен-бок на голове, ни одной округлости в прямых линиях, кроме пустых стекол очков, отражающих высокомерие уверенного в своем превосходстве ума. Её ум не отличался сообразительностью, однако хранил кучу заплесневевший информации, похожий на никому не нужный архив; её ум совершенно не жил — он бился в клетке знаний, поэтому во всём, что касалось жизни, учительница проявляла поразительную тупость. Тупорылость такой ученой женщины порой потрясала Аву до самых основ.

Урок еще не начался — но гул уже стихал под влиянием присутствия в помещении Анны Дмитриевны — так звали эту высокоинтеллектуальную мумию. В беседах с Летой Ава шутила, что сердце училки давно сожрали книжные черви, и это объясняет отсутствие эмоций, и что пока она спит, её мозг работает библиотекарем в книгохранилище Оксфорда. Они с подругой ржали от души, когда творческая Лета нарисовала комикс о тайной жизни мозга Анны Дмитриевны. Такие у них были приколы.

Анна Дмитриевна заведовала гуманитарной параллелью. После реформы школьного образования штат преподавателей сильно сократился — предметники исчезли; один учитель вёл все дисциплины гуманитарной направленности, второй — технической. Физкультуру заменил прогулочный час в закрытом школьном дворе, без виртоматов и телефонов.

На первом уроке Анна Дмитриевна рассказывала новейшую историю цивилизаций, от мобильно-цифровой эпохи через эпидемическую с рекордными показателями смертности по миру к технологической, завершившейся наступлением вселенской суши. Она словно читала по учебнику монотонным голосом, и её безликая интонация окрашивала смерть, жизнь, расцвет, болезнь, развитие культуры, войну, экономический рост, кризис и технический прогресс одним серым цветом. Аврелия какое-то время пыталась следить за ходом повествования и делать заметки, а потом её неумолимо утянуло в сон. Во сне всё смешалось — врачи в белых халатах скакали на конях отбивать Иерусалим, а сарацины со страшными рожами, в шёлковых шароварах, чалмах, и с саблями наперевес в страхе садились на вертолёты и улетали в восточную Европу, где развернулись лагеря беженцев. Проснулась Аврелия с ощущением, что проспала полжизни, а прошло всего два урока.

Звонок возвестил большую перемену; Лета с Аврелией побежали в холл занимать свободный виртомат. Особо ушлый пацан отпросился в туалет за пять минут до звонка и в самозабвении рубился, успев дойти до седьмого уровня; он не замечал ничего — случись ядерная война, так бы и стоял, тут бы и превратился в кучку пепла. Ава погоняла пару раундов, чередуясь с подружкой, без особого энтузиазма; быстро захотелось есть. Они спустились в столовую, не многолюдную, поскольку между едой и игрой дети новой эры чаще выбирали игру.

Комплексный обед сегодня включал суп из бульонного кубика, разведённый компот и жаркое из говядины — в этот раз натуральной, от коров, вскормленных баландой из размоченных опилок и сушняка. Волокна мяса тянулись, как чулки, оно было жестким — и все же выгодно отличалось от искусственно выращенного, пробирочного, которое тоже иногда подавали в столовой. На обеденной карточке Аврелии осталась сумма на завтра, последний день школьной недели, копейка в копейку, и ни копейки больше, и самое ужасное, деньги с карточки не снимались и потратить их можно было только в столовке и только на еду.

На сытый желудок уроки шли веселее; Лета с Авой рисовали всякие картинки и тихо ржали; мальчишеская половина класса сидела в телефонах, пряча их под партами, и лишь застенчивая Юля да старательная Зоя изображали пионерский энтузиазм — не хватало разве что барабана и гимна; с абсолютно серьезными физиономиями они конспектировали учительскую речь.

Последнее занятие прошло в полной тишине — класс писал сочинение. Если бы Анна Дмитриевна хоть на миг вылезла из своего духовного скафандра и оглядела подростков, она увидела бы много интересного. Целая гамма эмоций рассыпалась по лицам этих таких взрослых ещё детей; от гулкой пустоты испуганного сознания до сосредоточенного внимания к себе и собственным мыслям, таким разным, таким классным — не знаешь, какую поймать за хвост и раскрутить.

Когда заорал звонок, Аврелии не хватало до завершения всего пары-тройки предложений. Все резко покидали тетрадки на учительский стол и куда-то бешено ломанулись, как большевики за Лениным, а она продолжала писать. Она писала и писала, пока над ней не нависла эта стерлядь в человеческом обличье (видимо дошла до верхней ступени эволюции и приняла форму человека, а мозги остались рыбьи). Глаза под стеклами очков смотрели с раздражением. Училка нетерпеливо постучала костлявыми пальцами по парте и рявкнула:

— Ты задерживаешь меня, Лаврова! Сдавай работу!

— Я не дописала. Можно минуту?

— Нельзя!

Анна Дмитриевна отобрала у Авы тетрадку и вернулась за стол.

«Вот ведь щука! — подумала Ава. — Ей бы найти хороший косяк, а то совсем одичала!»

Девочка собрала вещи и покинула кабинет. Лета дожидалась её у раздевалки.

— Надолго ты там зависла.

— Не так уж и надолго, — запротестовала Аврелия.

— Пошли скорей — курить хочу.

Ава не заставила себя упрашивать. Она по-своему любила Летку — щедрую, весёлую, легкую; общение с ней разбавляло густую концентрированную личность Авы, как молоко разбавляет излишне крепкий кофе.

Воздух не ощущался таким холодным, как с утра; слабый ветерок кружил желтоватую пыль, создавая мини-вихри. В углу школьного двора стоял припаркованный Леткин электросамокат — неслыханная и прямо-таки неприличная роскошь в эти тяжелые времена. Она жила в центре недалеко от школы, в богато украшенном барельефами доме. Папа Леты занимал какую-то важную должность, очень секретную, что окутывало его ореолом тайны и благосостояния. При всей мистической ауре вокруг его персоны внешность папа имел самую банальную — типичный мужик пятидесяти лет с седыми усами и уставшим взглядом. Мама подруги, разумеется, не работала. У Летки было всё — и даже больше, чем всё, однако, она не заносилась, а делилась благами цивилизации с такой простотой и открытостью, что это совершенно не унижало.

Подружки влезли на самокат вдвоем. Они покатили к зоне заброшенных кварталов, подальше от чужих взглядов и контроля — зачем палиться с «тягами». По мере отдаления от центра и приближения к западной части, где в основном и располагались заброшки, девочки наполнялись смутной тревогой и жаждой приключений. Адреналин свистел в ушах на скорости летящего вперёд самоката. После двадцати минут быстрого пути невдалеке замаячил остов обгоревшего автомобиля; чёрное костлявое железо, памятник прошлому, оставленный здесь в назидание будущим поколениям. Он служил своеобразным маркером границы между мертвыми кварталами и остальным городом.

О заброшках, как и обо всём вообще в эпоху вселенской суши, ходило множество легенд. Помимо собак и птиц там якобы жили китайцы-шаманы, совершенно дикие и немытые, которые ночами ловили зазевавшихся детей и приносили их в жертву духам. Но ведь это происходило ночами, а не днем, так что бояться было нечего. Еще болтали о гигантском псе, напоминавшем самую здоровую собаку из огнива, ну ту, с глазами как две круглые башни, и прочее в том же духе; правда, огнива ни у кого не водилось эдак несколько тысяч лет, и усмирить мегатварь не представлялось возможным. Адское создание расхаживало по крышам с открытой пастью и глотало залетавших в рот птиц — ни дать ни взять кит, заглатывающий планктон вместе с толщей воды. В байку о псе Ава совсем не верила — шаманы-китайцы и то звучали правдоподобней. Однако заброшки все равно несли отпечаток загадочности и романтики; их мрачный вид навевал мысли о невидимых обитателях, духах, призраках, таинственных существах — что-то в них крылось и наполняло неповторимой атмосферой.

Девчонки никогда не заходили далеко — дальше первой подворотни. Признаться, здесь уже зарождалось гнетущее ощущение жути. Через двор протянулась труба теплотрассы, приятно горячая в холодный сезон. Не только Аврелия с Летой облюбовали уютное, волнующее воображение убежище. Сегодня в подворотне тусило с десяток старшеклассников из соседних школ — местное неформальное сообщество; обычно их собиралось больше. Парни и девушки пили энергетики, курили, слушали музыку с телефонов, трепались. Лета помахала рукой — и тут же один из тусовщиков отсоединился от трубы и направился ко вновь прибывшим. Очаровательный скелетик — очень худенький и слегка чудаковатый, по имени Марк, по прозванию Маркуша, он считался Леткиным официальным молодым человеком. Аврелия не осуждала выбора подруги; сама бы она, конечно же, не запала бы на это тощее нечто.

— Привет, красота.

Марк чмокнул Лету в щеку со звуком отлепившейся присоски; та аж зарделась.

— Здравствуй, блинчик.

Он действительно походил на тонюсенький кусочек утреннего теста, съеденного Авой на завтрак. Но Лета не мыслила ничего плохого, называя так любимого; прозвище казалось ей милым и домашним. Её дело.

Аврелия попросила у подруги сигарету и ушла к трубам, чтобы не мешать эти воркующим птенчикам и их нежностям и обнимашкам. Она чувствовала себя на их фоне одиноким старым орлом. Зато гордым.

Ава всегда считала отношения ненужным бременем, и кому вообще сдались унизительные семейные компромиссы. Ты моешь пол, а он покупает еду, ты работаешь, а он готовит, ты гадишь в одном углу, а он в другом — и зачем это, если всё можно делать самой.

Сладковато-пряный сигаретный дым наполнял лёгкие и ноздри: наслаждение. Ава глотала дым, как густой суп. Одна бледная и печальная девушка, намазанная чёрными тенями, что делало её похожей на панду в трауре, протянула ей бутылку с напитком цвета индиго:

— Будешь?

— Что это за синий концентрат ослиной мочи? — полюбопытствовала Ава, с подозрением нюхая стеклянное горлышко.

— Новый коктейль Шрёдингера. Забористая вещь! «Сделай глоток — ускорь кровоток». Слышала?

— А то!

Рекламу коктейлей Шрёдингера часто крутили по плазме. Выпьешь его — и становишься ни жив, ни мертв, вслед за котом из известного эксперимента. Аврелия опасливо потянула жидкость. Горло продрало от горячей волны; насыщенный горьковатый цитрус перебил сладость сигарет.

— Прикольно! — оценила она.

— Ага, — кивнула девушка-панда. — Меня Тоня зовут.

— Ава.

Они скрепили свежее знакомство совместным распитием коктейля. По башке вдарило быстро. Когда Летка наконец отлепилась от своего страстного суслика, Аврелия почти ничего не соображала.

— Эй, ты чего? — подруга потрясла её за плечи.

— Она в суперпозиции «ни жив ни мертв», — со знанием дела объяснила Тоня, видимо, привыкшая к выпивке и потому практически трезвая.

— Блинчик, поможешь Аву домой доставить? Она не в адеквате, до самых соплей нализалась.

Маркуша оказался добрым малым. Он с готовностью подскочил, поднял Аврелию на ноги, и они повели её к самокату.

— Красота, ты рули, а я Аву держать буду, иначе грохнется.

Они образовали человеческий сэндвич, зажав напившуюся девчонку посередине. Аврелия устало подняла подёрнутые туманом глаза и увидела на крыше ближайшего дома какой-то темный силуэт. Разглядеть получше не успела — сознание провалилось в тьму…

— Ты живая или как?

— Отходит вроде.

— В мир иной?

— Да нет же, к нам возвращается.

Аврелия сделала глубокий вдох и резко поднялась, сев в кровати.

— Где я?

— Ох, и напугала ты нас, — сказала ей Летка. — Ты у меня, всё хорошо, не переживай. Тебя мама водой облила.

— Что?! Моя мать здесь??

— Не твоя, а моя.

— Блин, только бы моей не сообщила, — вздрогнула Аврелия. Не то чтобы она боялась реакции матери, просто она была не из тех, кто плюет в колодцы и рубит сук, сидючи на нём; в отсутствии душевной теплоты в отношениях с матерью она предпочитала поменьше посвящать её в свои дела, дабы не приводить в нервный трепет. Лету же мама всегда поддерживала, играя роль лучшей подруги и ближайшего соратника. Хотя, Летка всё равно ныкала от неё сигареты — без секретика не обошлось.

— Аврелия, ты в порядке? — мама Леты с тревогой протиснулась в комнату. Она следила за собой и выглядела шикарно.

— Получше. Спасибо большое, Есения Сергеевна.

Марк стоял тут же. Его торжественное знакомство с родителями избранницы давно состоялось, его приняли, как принимали любой выбор дочери, и больше не приходилось скрывать великую силу чистой пубертатной любви. Паучьи ручки парня покоились на высоком изножье кровати, очень красивом, из светлого дуба. Вся комната, пропитанная зефирным духом «принцессы» и любимицы, не знающей отказов, приятно грела пастельными тонами. Уходить отсюда не хотелось. Но надо.

— Чай или кофе будете? — спросила всех Есения Сергеевна.

— Мамочка, можно чаю? Ава, ты ведь пьешь чай? Я тебя сейчас такиииим угощу, папа откуда-то принес.

В голове Аврелии плескались остатки спиртного: противно шумело, отдаваясь в ушах морской волной. Нетвёрдыми шагами она отправилась умыться.

— Ну, ты как? — участливо поинтересовался Марк. Восседавший за столом, он вытянулся над чашкой в струнку, будто ниточка спагетти на вилке.

— Скорее жива, чем мертва, — усмехнулась Ава.

— Вот, гляньте-ка! — Лета извлекла из холодильника яблоко; ярко-красное, блестящее, самое настоящее!

— Вау! — синхронно вырвалось у ее друзей.

— А то!

Летка безумно гордилась произведённым эффектом.

— Сейчас я разрежу его на четыре части, чтобы мама тоже попробовала.

— Нет, нет, дети, ешьте сами, — улыбчиво отказалась Есения. — В моем детстве я их предостаточно поела, надоели даже. Это вам не так повезло, а мне яблочного вкуса на всю жизнь хватит.

С томным вздохом Лета поделила добычу. Они запихивали яблоко в рот стремительно, давились им, чавкали и брызгали слюнями, не веря своему счастью. Вкусовые рецепторы просто визжали от яркой сочности плода. Как же оно отличалось от магазинного! Потом пили чай с печеньем, скрипевшим на зубах.

Завершив чаепитие, Марк быстро откланялся и слился, предварительно пообжимав свою любовь у входной двери. Есения Сергеевна уединилась в родительской спальне вместе с разыгравшейся мигренью. Аврелия смутно ощутила, что и ей пора проваливать.

— Правда, мой блинчик клевый? — с надеждой спросила помятая коридорными обжиманиями Лета. И как он умудряется не протыкать её насквозь своими острыми костлявыми локтями, когда обнимается?

— Парень Леты — просто класс:

Две руки и третий глаз! — продекламировала Аврелия. Она цитировала популярный школьный стишок, куда по ситуации ставилось практически любое девичье имя.

— Ну Ава, он же такой хороший! — не унималась подруга.

— Хороший, как сосиска в полдень.

— Я так люблю его!

— Любовь — прекрасное бесполезное чувство…

— Авка, да почему ты такая вредная? Прекрати! Поддержала бы… — Лета надула губы. — Иногда ты невыносимая!

— Легкость бытия, — добавила Ава и состроила такую серьезную гримасу, что они обе заржали в голос. — Ладно, я пойду. Оставлю тебя наедине с твоими бабочками в животе и тараканами в голове.

Лета проводила её и на лестничной клетке сунула ей в карман пару «тяг» в порыве своей традиционной щедрости.

Дома Аврелию ждали уроки и одиночество. Невесёлая компания. После уроков можно посмотреть плазму и поубивать время, пока мать не придёт к семи. Скука смертная. Однако сегодня скука разбавилась послевкусием коктейля Шрёдингера, и время текло в ускоренном темпе. События очень смазались; девочка даже не помнила, дошла ли до дома пешком или доехала на конном вагончике. Сознание выхватывало из потока отдельные куски реальности, наподобие фокуса объектива: страница цифрового учебника по литературе на экране планшета с фоткой Зюскинда — страшенный очкарик; твердое прикосновение ручки к пальцам, перекатывание леденца во рту и вид из окна кухни на сухую желтизну улицы, усталость натруженной письмом руки, мягкость подушки под щекой — фрагменты, нелинейные отрывки течения жизни. Слава богу, к вечеру эффект стал ослабевать, а паззл реальности снова складываться в хронологическом порядке. Аккурат к приходу матери нормальное восприятие вернулось к Аве. Она встретила утомленную женщину, как ни в чем не бывало. Члены семьи обменялись несколькими дежурными репликами, без малейшего намека на интерес друг к другу, и сели за ужин: рыбные шарики, бумажные на вкус, жидкое пюре, сок из клубничного порошка. Ава приняла вечерний душ, пожелала спокойной ночи и легла, дожидаясь, пока мать заснет. Долго ждать не пришлось. В ночном полумраке квартиры она проскользнула к двери второй спальни — убедиться. Равномерное дыхание спящей сочилось из замочной скважины. Тогда девочка потихоньку натянула куртку и вышла на лестничную площадку.

Лампочки зажглись от её движения, мигая, словно не могли проморгаться со сна. Аврелия спустилась на пару пролетов, забилась в угол у мусоропровода и достала сигарету. Электронная «тяга» маняще озарила ладонь неоновым голубым. Девчонка блаженно затянулась. Её окутали дым и удовольствие. Она стояла так, смакуя сладкий пар несколько минут, как вдруг ей послышался шорох сверху; в пролете вроде мелькнула чья-то тень. Ава не оробела — просто спрятала сигарету за спину и прижалась поближе к стене, намереваясь слиться с ней — палиться не хотелось по-любому.

По лестнице спускался молодой парень лет двадцати пяти, со старомодной стрижкой каре, в темном пальто, и весь какой-то из глубины веков. Она никогда не видела его, хотя смутно помнила это лицо, не понятно каким образом заплутавшее в лабиринтах её памяти. Парень остановился прямо перед ней, смерил её влажным взглядом доброго коня, и сказал:

— Привет. Я искал тебя.

— Чел, ты кто вообще? — Ава озадаченно сощурилась. — Надеюсь, не моя предыдущая инкарнация?

— Не совсем. Я забыл имя, зато помню дорогу, и ты должна помочь мне вернуться.

— Не из психушки ли ты сбежал часом? Это недалеко, могу отвести.

Перестав таиться, Аврелия продолжила курить. «Вечно до меня докапываются непонятные идиоты!» — с досадой думала она. Отчасти её возмущение было оправданным. На улице её часто останавливали случайные прохожие — просили сигарету, деньги, показать дорогу, поднять сумку по лестнице, и миллиард разных других вещей. Одна старушка даже вцепилась ей в рукав и умоляла выкинуть из подъезда дохлую иссохшую мышку, ибо сама она боялась и из-за этого не могла попасть домой. Феерический бред. Удивительно, но Ава помогала. Сквозь стиснутые зубы, мысленно посылая их в невозвратные дали. Помогала наперекор себе и здравому смыслу, не понимая, зачем. И потом злилась — ну неужели у нее на лбу написано, что готова спасти в любой ситуации, выполнить самую невероятную просьбу?

И вот откуда не возьмись — чудик этот посредь ночи. И глаза его лошадиные, доверчивые. Тьфу! Надо взять себя в руки и отказать — наконец научиться говорить «нет».

— Так ты поможешь мне?

Сердце Авы болезненно сжалось.

— А мне кто поможет? Ты что ли? — огрызнулась она. Одноразовая «тяга» перестала мерцать — заряд кончился. Аврелия безжалостно разломала её, заставив хрустнуть, как сухую ветку, и швырнула в мусоропровод.

— Допустим, я помогу, — согласился незнакомец.

— И чем же? Уберешься отсюда?

Ава сурово взглянула на молодого человека. Ну чистый конь в пальто, жалкий такой, слезливый.

— На, покури, и всё пройдет, — она протянула ему оставшуюся сигарету. — Больше я ничего не могу для тебя сделать.

Аврелия отсоединилась от стенки, в которую почти вросла, пока происходила вся эта дичь, и, стараясь не смотреть на него, поднялась в квартиру. Прикрывая дверь, она всё-таки не удержалась — глянула вниз; однако, таинственный юнец уже исчез — а был ли мальчик? Ей почему-то стало стыдно; неприятно защемило внутри. Происшествие долго не давало нормально уснуть; подушка врезалась в шею, словно лезвие ножа, луна лезла в окно всей огромной круглой рожей, слепя глаза.

В итоге Ава заснула лишь к утру, тревожным и отрывочным сном, и встала жутко уставшей. С кухни тянуло запахом жареных яиц — её любимое блюдо. Яйца оставались одним из самых натуральных продуктов, поскольку куры все также жрали любую дрянь, пили из любой лужи, и питайся они хоть сырой землей, все равно бы неслись как бешеные. Назло Аврелии, елось сегодня плохо, и настроение было подавленным. Теплилась слабая надежда, что парень в подъезде привиделся ей под воздействием коктейля — но, к сожалению, и тут провал: отсутствие второй сигареты в кармане куртки красноречиво свидетельствовало — ночной визитер был самой что ни на есть осязаемой реальностью. В довершении всех бед, когда она ждала на остановке, не обращая внимания на холод и дразнивших в очередной раз мальчишек, бесповоротно погруженная в себя, — в рюкзаке нервно зажужжал телефон.

«Ава, я заболела неведомой фигней. Надеюсь, выживу. Устрой мне трансляцию с уроков. Плииз», — написала Летка.

Аврелия обреченно вздохнула. Ни день, а мрак — то не эдак, сё не так.

В школе ничего не изменилось — разве что вместо Леты за партой сидело унылое одиночество. Уроки проходили мимо Аврелии, поскольку она находилась не в классе, а в мыслях внутри своей головы. Лежавший в пенале телефон работал нон-стоп и воплощал самого прилежного ученика. Все, о чем говорила Анна Дмитриевна, поводя своим длинным носом ученой стерляди, транслировалось подружке в прямом эфире.

«Ты мне поможешь? Поможешь? Поможешь?» стучало в ушах. И взгляд этот, грустной лошадки, которой живется не сладко. Интересно, где он сейчас?

— Лаврова, к доске!

«Что? Где? Когда?» — отчаянно затрепыхался в черепной коробке мозг. Только без паники. Ава встала, взяла на всякий пожарный наногрифель, и прошла с конца комнаты между рядами к электронному экрану. Она ступала гордо, словно осужденный на казнь за правое дело. Вряд ли остальные ребята оценили, насколько великой была Авкина жертва — она ведь даже не услышала вопрос.

— Рассказывай! — учительница воззрилась на неё; заляпанные стекла очков сделали её глаза мертвенно-матовыми, как у несвежей скумбрии.

Девочка смотрела в пол. По классу прокатился смешок, от парты к парте, и затих в углу.

— Ты готова к уроку? Какие отличия мобильно-цифровой эпохи ты можешь назвать?

Анна Дмитриевна отвернулась в сторону. Вид несчастной жертвы уже не возбуждал ее так, как в первые годы работы — профессиональное выгорание.

Аврелия начала мямлить. В принципе, она помнила тему, просто отвечать совсем не хотелось. Слова тянулись с трудом, застревая в зубах — хоть зубочисткой выковыривай.

— Мне из тебя клещами вытаскивать?

Ха-ха-ха. Эта банальная фраза считалось жемчужиной её учительского юмора, правда, произнесенная в тысячный раз, осталась незамеченной.

— Твёрдая три. Материал знаешь, а отвечаешь очень неуверенно. Это всех вас касается!

Далее последовала длинная лекция о потерянном поколении, бестолковости, необходимости читать денно, нощно, вечерне и утренне, учиться при каждой возможности, пока не хлопнет крышка гроба, о безнравственности, пустоте… Самое ужасное, эту воблу прорвало, когда Ава стояла у доски, и теперь девочка никак не могла вернуться на место, не смея прервать занудную тираду. Ава очень устала от потоков морали, льющихся на всех, и в первую очередь, на неё, слишком близко расположенную к источнику. На секунду она задумалась о наличии в мире наряду с моральными уродами высокоморальных уродов и об отличиях первой категории от второй.

Всё когда-нибудь заканчивается, и этот фонтан тоже иссяк — учительница соизволила заткнуться. Бедная Ава успела потерять надежду, что Анна Дмитриевна вообще вспомнит о её существовании.

— Садись, Лаврова.

Ура! Она плюхнулась за парту, ощущая себя выпотрошенным мешком муки. Зато сегодня к ней больше не пристанут.

Никакого аппетита, никакой жажды жизни, никакого настроения. Не хочется вставать с места и идти на перемену. Никуда идти не хочется, пожалуй, лишь на тот свет. Однако этого никто не оценит. Придётся остаться. И она осталась за партой до конца учебного дня, безразличная к окружающему миру. Почему в унынии время тянется медленнее?

У раздевалки толпился народ, стояла толкотня, шум и суматоха. Аврелия протиснулась сквозь строй беспорядочных тел и выудила куртку. Непослушный рукав долго убегал, не давая просунуть в него левую руку. Знакомая троица хулиганов тусила у одной из лавочек. Увидев девочку, они мерзко захихикали.

— Поторопись, милашка, а то твой ухажер заждался, — сообщил ей один из них намеренно томным голосом.

— Вы о чем, удоды? — не поняла Аврелия.

— Да о тебе там во дворе какой-то Гоголь из цифрового учебника спрашивает, — пояснил другой, с толстыми щеками хомяка.

«Хорошо, не Зюскинд, — невольно подумала Ава. — Гоголь хоть и странный, но не такой стремный».

Она вышла из школы и увидела того, кого ожидала увидеть меньше всего — загадочного коня в пальто, повстречавшегося ей в ночи.

— Откуда ты здесь взялся? — ужаснулась Ава. Она была уверена, что он последовал по предложенному ей маршруту «вон!».

— В общем, я хотел сигарету вернуть. Я забыл сказать тебе вчера, что не курю, — абсолютно искренне объяснил незнакомец. Своей детской непосредственностью он прошибал на слезу.

— Ну и трехнутый же ты! Кто ж сигареты прилюдно возвращает на школьном дворе?! Пошли.

Аврелия с досадой дернула его за рукав, задавая направление — за собой. Впрочем, с мерами предосторожности она всё равно запоздала — кругом шушукались, болтали, раздавались смешки. Ей казалось, все только и пялятся на нее и её странного спутника, с причёской действительно как у Гоголя — как она этого раньше не подметила? Слава богу, не как у Зюскинда… Хоть какой-то плюс!

Сухость сегодня стояла особая. Вымороженная жёлтая пыль забивалась в ноздри, часто чихалось. Парень шел за ней, сутулясь, покладисто, словно она вела его под уздцы. Ава наконец посчитала, что они отдалились на достаточно безопасное расстояние.

— Давай! — она протянула руку; он вложил ей в ладонь небольшой блок.

— Все, отдал сигарету — и свободен! — Аврелия подняла на него свои большие глаза.

— Внутренне или внешне? — уточнил он.

— Что ты мелешь? — нахмурилась девочка. — Просто свободен. Можешь катиться хоть на юг, хоть на восток!

— Аврелия, я должен поговорить с тобой. Где-нибудь подальше от людей.

— Слушай, это просто за гранью! Я не хочу с тобой разговаривать. Вдруг ты вообще маньяк! Ещё и имя мое разнюхал. Убирайся-ка ты по-хорошему!

— Аврелия, ну пожалуйста! — и столько отчаяния в его интонации. И взгляд этот, жалобно-просящий, прямо в душу просачивается. И пальто это, встопорщилось немного на загривке, как стриженная грива взъерошенного пони.

— Ладно! — не выдержала она.

Поговорить. Подальше от людей. С незнакомцем. Довольно опасная, право, затея! Впрочем, вряд ли ей что-нибудь сделает печальный конь — она же не верхом на него садится.

Подальше от людей. Есть лишь одно местечко — заброшки. Пешком далеко, Летки с самокатом нет. Придется ехать на вагончике.

Транспорт появился скоро. Аврелия подметила сходство между унылой поступью сгорбившихся лошадок и сутулой походкой своего спутника.

Через сорок минут ленивой тряски они добрались до самой западной остановки. От неё в заброшенную зону надо было чапать примерно минут десять мимо серо-зеленых пятиэтажек, стоявших «на страже границы». Показался верный старый друг — горелый остов автомобиля. Приблизившись к нему, Ава бесстрашно вытащила сигарету и закурила — таиться больше не от кого. Тяга светилась салатово-зеленым, окрашивая пальцы в мертвенно-жёлтый.

Они оказались в привычном дворе — сегодня, в последний день учебно-рабочей недели, густо засиженный кучей молодежи. Ни яблоку упасть, ни бренди пролить. Раздавалось нетрезвое пение — высокие влюбленные стояли в кругу поздравлявших и целовались, обвившись друг с другом, длинные и сплетенные шеями, как два жирафа.

Во дворе молодой человек расправился и пошел увереннее — это показалось подозрительным.

— Мы на месте! — объявила ему Аврелия.

— Ты называешь это место безлюдным? Да здесь толпа народу!

— Другого нет, — девочка пожала плечами.

Конь резко поменялся в лице; его глаза отражали решимость. Он неумело взял её за локоть и куда-то потащил мимо увлеченной дворовой свадьбой компании. Ава настолько опешила, что сперва и не подумала сопротивляться. Чувство самосохранения внезапно вернулось к ней, когда он вывел её из двора, и её нога ступила на terra incognita.

— Стоп! — рявкнула Ава, ударив по тормозам. Подошвы ботинок скрипнули о пыльный асфальт. — И копыта свои от меня убери!

— Не бойся, — уверенно сказал её спутник. В какой момент успела произойти эта трансформация из трусливого пони в смелого мустанга, чья волосня развевалась от ходьбы, как дерзкий пиратский флаг, а фигура гордо высилась над неровным полотном дороги? Его энтузиазм увлекал в бездну приключений. Он доброжелательно приобнял её за плечи и повел дальше. И она пошла. Пошла, будь оно неладно!

Со всех сторон нахлынула жуть. Их шаги гулко отдавались эхом, отскакивая от стен пустых домов. Выбитые окна большинства квартир зияли, скрывая тайны в полумраке покинутых зданий. Изредка раздавались крики проносившихся в небе птиц. Тем не менее, уже знакомый незнакомец шел очень уверенно, будто бывал здесь не раз. Он свернул в проулок, где на потрепанной веревке болтались какие-то облезлые тряпки, и направился к высокому дому, по форме похожему на поставленный вертикально кукурузный початок из стекла. Строение блестело от солнечного света. Соты стеклянных ячеек местами отсутствовали, и в эти дырки солнечный свет проваливался, не отражаясь — они горели чернотой.

— Нам сюда, — он услужливо распахнул дверь в единственный подъезд.

— Ты обалдел?! — Ава сурово сдвинула брови. — Давай вернемся обратно. Немедленно!

Она понимала, что в принципе особого выбора у нее нет — они отдалились на приличное расстояние от двора и возможной помощи.

— Всё в порядке. Я просто покажу тебе кое-что и потом мы вернемся.

От его спокойного голоса страх немного рассеялся, и его место заняло любопытство. В подъезде пахло дошираком и рыбой. Величественные стеклянные лестницы по-змеиному вились вверх. На площадке первого этажа этот конь с партийной кличкой Гоголь — как его мысленно окрестила Ава — вызвал капсульный лифт, в котором прозрачные стены и пол, и едешь, словно замотанный в пищевую пленку. На чердачном этаже они поднялись по витиеватым ступенькам и вышли на плоскую крышу, где старый китаец сидел на коврике и ел разводную лапшу из пластикового лотка, наматывая её на усы, а у его ног валялся здоровый аргентинский дог. Вид открывался потрясающий, разве что китаец всё портил. Насколько хватало взгляда, толпились коренастые дома, маленькие с такой высоты; над ними голубело холодное небо, летали птицы; весь город беззащитно открывался, показывая жёлтые улицы и высохшие деревья, а за городской чертой тянулась грубыми мазками серая желтизна сухих полей, до самого горизонта. И ни капли зелени в целом бескрайнем пейзаже.

Старый китаец втянул лапшу с хлюпаньем, распространяя горячий запах вкусовых добавок. Собака повела носом и правым ухом, не открывая глаз; её нос и ухо, казалось, жили отдельно от неё.

— Вижу, привел, — китаец задумчиво оглядел Аву. — Это она. Та самая, — он закивал одобрительно.

— Ты, наверное, проголодалась? — предположил парень.

Он наступил на самую больную мозоль — Аврелия тут же вспомнила, что пропустила обед и почти не позавтракала, и её живот откликнулся глухим урчанием.

Рядом с китайцем стояло два мешка и огромный рюкзак. Молодой человек порылся в рюкзаке и извлек оттуда нечто невероятное. Он расстелил на полу — вернее, на стеклянной крыше, ставшей импровизированным полом — скатерть, и стал последовательно раскладывать и расставлять снедь: помидоры, огурцы, нарезанную морковь, сочные ветки зеленого укропа, хлебные лепешки, сыр, огромный кусок свиного окорока с жирком, явно от нормально питавшейся свиньи, холодную запеченную телятину и банку компота — в ней плавали яркие сливы.

Ава в шоке вылупилась на приготовленный «стол». Аромат стоял превосходный, натуральный, насыщенный, перебивая напичканный усилителями вкуса запах запаренной китайской лапши. От одного вида яств можно было захлебнуться слюнями насмерть.

— Неужели не искусственное?! Откуда ты все это взял?!

— Из дома принес, — улыбнулся парень.

— А дом твой где? — Ава подозрительно сощурилась.

— Об этом я и хотел поговорить. Но давай потом, а сперва поедим?

Ясное дело, долго упрашивать её не пришлось…

Старый китаец снисходительно смотрел на лопавшую молодежь, которой, в отличие от него, нужно было расти и хорошо питаться — он же довольствовался малым, как истинный аскет. Нос аргентинского дога долго размышлял, поворачиваясь то влево, то вправо; в итоге пес всё-таки поднялся, показав миру красивые золотистые глаза, развернулся мордой к скатерти, сел и молчаливо уставился на едоков. За него говорили его поза и вид — он глядел так, словно вся еда, исчезавшая в желудках людей, на самом деле принадлежала ему. Такому нельзя отказать — ведь это означает ущемление законного обладателя в правах. Поэтому догу выделили тарелочку, куда подкладывали мясо. Он опустошал все с завидной скоростью.

Как же выбивалась необычная трапеза из быта эпохи вселенской суши! Как сладко и сочно хрустели огурцы, как легко и мягко таяли во рту кусочки свинины, а от компота и вовсе кружилась голова. Аврелия наслаждалась моментом. После её будничного рациона настолько богатая на вкусовые ощущения пища действовала опьяняюще. В довершение пира старый китаец притащил медный заварочный чайник с деревянной ручкой и разлил по трём стаканам горячий чай. Блаженная сытость погружала в наркотическую дрему. Аврелия потихоньку сползла куда-то вбок, даже не заметив.

Проснувшись, она обнаружила, что лежит на циновке в обнимку с аргентинским догом, сопящим ей прямо в лицо. Определить время суток не представлялось возможным. Впрочем, было тепло, уютно, сытно, собака не воняла, и предпринимать никаких действий не хотелось.

— Аврелия, ты проснулась? — раздался голос парня. Она совершенно сроднилась со своим лошадиным спутником, и он перестал её раздражать.

— Нет, не проснулась, — нехотя буркнула она.

Девочка выпуталась из собачьих объятий и села. Под потолком покачивался светильник в зеленом абажуре, пол застилали соломенные циновки; боковая стена представляла собой сплошное стекло — сквозь него в комнату смотрело посеревшее небо.

— Сколько времени? — с тревогой поинтересовалась Ава.

— Время — понятие относительное, — усмехнулся он.

— Хватит свои тупые шуточки шутить. Меня там мать небось с фонарями обыскалась.

— Не переживай, она спит давно после трудовой недели.

Девочка тихонько сглотнула обиду. Его слова звучали горькой правдой: в круговороте работы, домашних и не очень дел, в попытках наладить личную жизнь мать частенько забывала о ней.

— Ты не беспокойся, поговорим, и я тебя домой отведу, — пообещал молодой человек.

— Держи, взбодришься, — произнес китаец и материализовался из левого угла с чашкой превосходного кофе, настолько крепкого, что волоски вставали на теле дыбом от одного только запаха. Молочная пенка волнообразно колыхалась на поверхности.

— У вас тут прямо мечта какая-то! — прокомментировала Аврелия. — Кормят, поят, спать ложут. Сказка на ночь не предусмотрена?

— Предусмотрены только невыдуманные истории, — усмехнулся парень.

— У собаки есть кличка? — Ава пила кофе, прислонившись спиной к аргентинскому догу, будто к спинке кресла.

— Сырок, — ответили ей.

— Что? Почему сырок?

— Да знаешь, сырки такие творожные? В шоколадной глазури? Беленькие такие?

— Нет.

— Печаль, — вздохнул парень. — Видимо, ты их уже не застала. У нас продают полно, я их обожаю.

— У вас — это где?

— Где я живу.

— Колись ты уже, — Аврелия сделала большой глоток. — Прекрати загадочничать. Откуда? Как звать?

— Макс. Из Маджара.

— Кого?

— Не кого, а чего, — Макс не выдержал и заржал; китаец подхватил его приглушенным мышиным хихиканьем через усы. — Маджар — восстановленный город, один из новых городов.

— Новых городов?! — Ава не могла поверить своим ушам. Неужели они существуют?!

— В Маджаре живут многие богатые мира сего из разных стран, — продолжил Макс. — Поэтому английский обязателен к изучению, иначе никто никого не поймет. Вот такая ирония — вроде с эпохи колонизации тысячи лет прошли, а ничего не поменялось и языка поинтересней не изобрели.

— Английский убрали из программы в рамках реформы, когда я училась в третьем классе, — припомнила Аврелия. — Вроде, моя подруга Летка тайком занимается им, не знаю, где и у кого.

— Живущим здесь он и не нужен, — пожал плечами парень.

— Ты вот как думаешь, — добавил он, — вода сама стала такой? Мёртвой? Или ей помогли?

— «Структура воды изменилась в результате разрушительной промышленной деятельности человека», — монотонно процитировала Аврелия. Эту расхожую фразу зубрили наизусть все школьники.

— Ага, как бы не так, — мимика перевоплотила Макса из доброго коня в загадочную хитрую Джоконду. — Структура воды изменилась под воздействием добавленного в неё синтезированного вещества. Нравится новая версия?

— И кому это было нужно? — недоверчиво удивилась Ава.

— Ну ты даешь! Ты разве не замечала, что на протяжении всей истории человечества из окружающего дерьма всегда возвышается некая особо вонючая кучка и начинает считать себя лучше всех, отнимать все ресурсы у других и наделять себя исключительными правами? Или историю вам тоже не преподают?

— Преподают, правда, не в таком ключе.

Она отставила пустую чашку в сторону. Китаец покрутил усы и добавил ей кофе.

— Предположим, всё так, и воду целенаправленно испортили жадные богатые дядьки. Но причем здесь ты? И главное, я?

— Ты разве не считаешь это несправедливым? Тебе не хочется что-то изменить?

— Спасти мир?

«А это Гоголь с убеждениями, конь-филантроп» — промелькнуло у Авы в мозгу, и настал её черед хохотать, в голос, безудержно, прыская кофе по сторонам.

— Ты чего? — насупился Макс.

— Простите, — захлёбываясь смехом, выдавила из себя девочка. — Просто, ты местами на коня смахиваешь — добрый такой внешне, глазастый; и на Гоголя тоже из-за причёски. А тут выясняется, что ты идейный ещё к тому же! Убеждённый конь, а-ля бетмен! Задумал-таки отобрать у богатых и дать бедным, да? — внезапно приступ веселья ушёл и её интонация сменилась на гневную. — Почему ты тогда до сих пор не выступил с докладом на площади и не поднял всех в неравной и честной борьбе? Почему ко мне привязался? Почему не выкрал нормальную воду из вашего Маракеша или как его там, и не раздал её в порыве добра на перекрестках, почему не закидал ликующую толпу настоящими апельсинами, не припер плодородной земли и не засеял целину?!

— Не все же так просто, — вздохнул Макс. — Вынести за пределы города много нельзя, тебя сканируют, да и вообще, какую погоду сделает немного живой воды и хорошей почвы, если всё остальное отравлено? Тут так не подступишься, подход нужен, план. Город хорошо защищён — проникнуть в него может только житель с картой резидента. Выйти и свалить в туман также довольно проблематично: отсутствуешь в течение дня и не вступил вечером в ворота — найдут поисковики на вертолёте и вернут домой. Искателей приключений, с кем организоваться, нет: в городе — все условия, электрокары, еда, а главное, парки и поля, и несколько климатических зон — красота, и наш Маджар — слишком привлекательная клетка, чтобы убегать оттуда. И всё-таки клетка. Мне, надо сказать, повезло — меня за воротами китайцы-шаманы похитили, мчали алиэкспрессом, иначе я бы так далеко не оказался.

«Что?! Так китайцы-шаманы тоже правда?» — внутренне обалдела Ава. «Может, у того деда дошик из костяной муки похищенных детей?» — она с подозрением покосилась на усатого любителя лапши.

— Спокуха, не приносят они никого в жертву, — заверил парень, проследив за Авкиным взглядом. — У них есть принципы.

— Да что ты говоришь! У тебя их зато нет. Ты уже наврал мне — первый раз, когда сказал, что имя своё не помнишь, а второй раз — изображая невинность валенка при походе к заброшкам, в ходе которого выяснилось, что ты офигенно осведомлен. И я должна верить тебе после всего?!

— Ну… — виновато протянул парень, — далеко в заброшки ты бы иначе не пошла, пришлось импровизировать. А про имя я на самом деле переволновался и слегка перепутал. Наоборот, имя то я помню, а дорогу начисто забыл — китайцы-шаманы хорошо постарались.

— И какой у китайцев в тебе интерес? Выкуп хотят от твоих родителей олигархов?!

Внутри Аврелии смешались недоверие, злость, презрение к его наивности, зависть к беззаботной сытой жизни, откуда дурачок сбежал, раздражение. Весь диалог выглядел как некий бред, однако в эпоху вселенской суши любая чушь могла оказаться истиной, а любой непреложный факт — обернуться чушью, и ничего нельзя было сразу сбрасывать со счетов.

— Родители не олигархи у меня! — запротестовал парень, дерзко тряхнув волосенками. — Они ученые. Мы типа обслуживающего персонала для обеспечения богатых.

— М-да, а ты — герой-диссидент с обостренном чувством справедливости, лидер серой массы рабов, идущий против системы. И лучший друг китайцев-шаманов в довесок! — Аврелия глянула на него скептически. — Возвращайся домой, мальчик! К свиному окороку и горячему шоколаду, к тёплой постельке и маме с колыбельной, и к розовым снам о радужных пони! Катись с ветром подальше, короче!

— Очень предсказуемая реакция, — философски прокряхтел китаец. Он достал трубку с длиннейшим мундштуком и закурил.

— А какая должна быть реакция? — в бешенстве парировала Ава. — Привет, я чувак из несуществующего города, меня сперли китайцы, я хочу спасти мир и вернуть всем всё, поэтому я пришел к тебе, давай, помоги… И что мне делать по-вашему?!

— Думать, Аврелия, думать, — ответил старик. — Многие хотят изменить ход истории, но не всякому дается такой шанс, и не всякий умеет такой шанс принять.

— А вам-то что? Ели бы лапшу и вешали бы её мне на уши!

— Шаманы заинтересованы в сохранении гармонии миропорядка, — спокойно пояснил дед. — Когда наблюдается перекос, они стремятся его исправить.

— Круто! Ну так чешите и исправляйте! Я тут причем?! Я домой хочу!

От накала эмоций аргентинский дог по кличке Сырок проснулся и заворчал за Авиной спиной.

— Отведи её, — велел китаец парню. — Если я ей ещё про гадание по панцирю черепахи затирать начну, она тут всё разнесет. Потом одумается.

Макс послушно поднялся с места. День великих откровений плавно подходил к концу.

Жуть наступала отовсюду. Страшная ночная жуть, не белая, в отличие от дневной, а чёрная, с небом цвета мокрого асфальта. Она ползла и копилась в углах, шуршала в пустых подъездах, хлопала дверьми. Особо страшно смотрелись некоторые освещённые окна; не хотелось даже думать о том, кто мог там жить, безмятежный среди жути. Аврелия чувствовала себя так, будто за ней наблюдают, и старалась не отставать от Макса, мерившего асфальт широкими лошадиными шагами. Разговаривать тем более не хотелось: вдруг из пустых домов вылезет что-нибудь и вступит в диалог. Аргентинский дог Сырок сопровождал их, попутно совершая свой вечерний прогулочный моцион. Несколько раз он рычал и бросался в темноту, отгоняя бродячих псов и прочих обитателей заброшенной зоны. В знакомом дворе девочка облегченно выдохнула; он стоял пустым в позднее время суток, заваленный бутылками, одноразовыми сигаретными блоками и фантиками.

— Как я домой-то вернусь? — сказала Ава, первая нарушив тишину. — Конибусы не ходят по ночам. Такси вызовем?

— Можем пешком.

— Ага, тогда мы только к утру доберемся!

— Да перестань! — возразил Макс. — Я до твоей школы отсюда пешком ходил.

— Ну ты ж конь, тебе и не такие километражи под силу! А я-то девочка!

— Ладно, давай такси. С собаками пускают?

— Зависит от водилы. Правда, мне платить нечем.

— Я заплачу, — успокоил парень.

Они вернулись к истоку — остановке, на которой вышли днем. Пятиэтажки светились дружелюбно и безопасно. Душа расслабленно растеклась по телу до самых кончиков пальцев, больше не скованная напряжением. Аврелия достала мобильник. Она смахнула поток сообщений от Леты — слишком устала, чтобы отвечать, — и нажала на значок приложения — желтую с шашечками лошадиную морду.

— Ближайшее такси — в десяти минутах пути, — объявила она Максу. — Мы возьмем вип, комфорт или эконом?

— Вип это как? У них золотые подковы и рог во лбу?

— Понятия не имею, — Авины глаза погрустнели и стали ещё больше, едва помещаясь на некрасивом лице. — Я и обычное-то никогда не брала.

— Значит, пошикуем! Вызывай вип.

— Щедро!

Ава вбила данные, выбрала нужную опцию; телефон издал ржание — типа «ваш заказ принят»; на карте приложения замигал маячок. Они предались ожиданию.

Небо из темно-серого превратилось в чёрное. Чернота медленно расползалась по нему, как акварельная краска по мокрой бумаге. Звезды потонули во тьме. Они стояли под фонарем остановки, поливавшем сверху рассеянным оранжевым светом, наподобие сухого душа — парень, девушка и собака.

Пассажиры увидели такси издалека — белое четырехногое лошадиное пятно стремительно приближалось с дальнего конца улицы с характерным цоканьем. Модный водитель в цилиндре, с серьгой в ухе и стильной бородкой резко осадил орловского рысака. Перед ожидающими остановилась шикарная карета с подогревом сидений, минибаром и лакеем, открывшим им дверцу. Они залезли внутрь.

Гоголь со знанием дела замутил из содержимого минибара два мохито и поставил их на подставку под напитки, воткнутую между сиденьями. Он также высунулся из окошка и предусмотрительно попросил водителя не торопиться, чтобы они могли посмаковать момент. Аврелия испытала к коню чувство благодарности.

Яркие счастливые окна домов переливались оранжевым, красным, голубым и фиолетовым; кое-где разноцветно мелькали плазмы — пятничным вечером люди отдыхали перед экранами. В центре призывно мелькали вывески баров и кафе — город расслаблялся. Ава тоже расслабилась, размазавшись по сиденью, словно расплавленный сыр. Аргентинский дог занимал пол кареты, укрывая телом ноги пассажиров и напоминая белый шерстяной плед. Не хватало камина, новогодней елки и пирога с изюмом.

Карета подкатила прямо к подъезду. Он казался холодным при одном взгляде на скользкую металлическую дверь. Лакей подал Аврелии руку, помогая выйти, и она мысленно перенеслась в царскую эпоху. Впрочем, промороженный пыльный воздух и громкий чих быстро вернули её в современность.

В подъезде все трое поднялись по лестнице и, не доходя до Авиного этажа, вдруг слаженно уселись на ступеньках, не сговариваясь. Аврелию совсем не тянуло домой — и ее спутники телепатически считали это.

— Вот объясни мне, Макс, — заговорила Ава, — ты сбежал из отчего дома с намерением восстановить справедливость, верно? И как ты собирался её восстанавливать?

Усталые глаза девочки смотрели испытующе.

— Ну, не знаю точно, — протянул парень, будто оправдываясь.

— Ты адекватный вообще?!

Макс пропустил её восклицание мимо ушей и начал растолковывать, спокойно и размеренно:

— Интуитивно я всегда думал, что если вода отравлена намеренно, то помимо яда, должны были создать противоядие.

— Это твоя теория?

— Теория, — согласился он. — Но богачи никогда не станут рисковать собственным благополучием, в этом я уверен на все сто, я знаю их психологию. Следовательно, теория верна.

— И всё-таки, теория есть теория, — покачала головой Аврелия, рассыпав волосы по спине. — Я одного не пойму: раз эти шаманы-китайцы такие праведные, почему они своими силами не восстановят гармонию миропорядка?

— Я сам это не до конца понимаю, — Макс пожал плечами. — Старик затирал мне что-то. Вроде, они не могут непосредственно менять ход событий, а осуществляют своего рода надзор, содействие в организации перемен.

— Ясно. Короче, им просто влом. Руководить всегда проще, чем делать.

— Наверное.

Помолчали, потянули время, пожевали со скуки языки. Ночь не бесконечна, и вскоре Аврелия всё-таки решительно встала.

— Мне пора, Макс.

Её лоб прорезали две морщинки, брови сдвинулись; при желании можно было услышать, как шуршат её мысли, как бегают туда-сюда.

— Спокойной ночи, Аврелия. Надеюсь, ещё увидимся.

— Надейся.

Она приблизилась к двери, достала ключ и безжалостно с размаху воткнула его в замочную скважину. Макс провожал её глазами, смотря снизу вверх; его влажный лошадиный взгляд с легкостью долетал сюда через два десятка ступенек.

Маленький утренний луч нежно погладил Аврелию по щеке. Она выпуталась из сна; стянула нагретое одеяло. Приятно понежиться в постели с утра, когда никуда не надо торопиться.

На кухне мать одиноко мешала ложкой синтетический кофе. После ароматной арабики деда-китайца химическая вонь ощущалась особенно — от нее прямо тошнило.

— Доброе утро! — поздоровалась Аврелия. Она рассеянно открыла холодильник, пошарилась в нём и извлекла на свет божий пару йогуртов на сухом молоке.

— Ты вчера поздно вернулась? — буднично поинтересовалась мать. — Я пришла около восьми, тебя еще не было.

Поразительная попытка показать заинтересованность при полной безразличности интонации. Интересно, если я стану национальным героем, она также безучастно порадуется? «Ты спасла мир? Ну окей, я на работу».

— Не очень поздно, — ответила Аврелия. Уточнять не имело смысла. Какое бы время она не назвала, реакция бы последовала одинаковая.

— Не хочешь с нами сегодня в ресторан? — мама мечтательно повела плечами. — Меня Мирзан пригласил.

Ава чуть не захлебнулась йогуртом от отвращения. Новый хахаль мамы, Мирзан, восточный мужчина, галантный и волосатый, ей не нравился. Он источал приторность турецких сластей и сахарные речи, за которыми чувствовалось осознание собственной неотразимости. А мать смотрела на него с восхищением, как последняя дура, с залепленными медом ушами, вся липкая от патоки, и не видела сути.

— В ресторан не хочу, — отрезала девочка. Мать встретила её хорошо знакомый взгляд, серьезно-строгий, и не смогла выдержать его.

— Дело твое. Чем займешься сегодня?

Лучше б не спрашивала, заколебал этот вымученный интерес.

— Не знаю пока. Отдохну, наверное.

Аврелия доела и развела в стакане гранулированный чай. Мать быстро отстала от неё в предвкушении встречи. Девочка подумала, что своим отказом доставила матери несказанное удовольствие. Чтобы не лицезреть расплывшееся от счастья, отупевшее влюблённое лицо, она удалилась в свою комнату.

Валяться на кровати с телефоном, с уютно дымившей справа на тумбочке чашкой и пакетиком чипсов — вот пик подросткового наслаждения. Лавина Леткиных сообщений погребала под собой, складываясь в целый роман. В кратком пересказе, из-за болезни Летку изолировали дома; ей нельзя было ни выходить, ни приглашать друзей, и она жутко страдала и яростно бесилась из-за молчания подружки. Впрочем, если без подготовки выложить Лете в голосовом все события вчерашнего дня, бедняга решит, что Аврелия тоже больна, причём посерьезней. Поэтому девочка извинилась, не углубляясь в детали. По-честному, ей сегодня нормально не лежалось и не отдыхалось. Внутри всё ходило ходуном, гнало куда-то зачем-то; внутренняя суета страстно искала выражения. Ава повертелась в кровати, попыталась поиграть в игру на телефоне, но сконцентрироваться так и не получилось — встала, нервно покружила по комнате, выглянула в окно. Потом начала переодеваться из домашней пижамы в одежду «на выход». Почему? Куда? — Не хочу! Не пойду! Великая неизбежность в очередной раз поржала над попытками человека противостоять ей.

Такое часто случается. Сопротивляешься — и всё равно делаешь. Умом тормозишь — а ноги идут, и тянут за собой туда, куда предназначено. И неизбежность все ржет, аж в ушах гудит от хохота. Как это унизительно!

«Я немного пройдусь, — успокаивала себя Аврелия, — ничего же не случится от маааленькой прогулочки — только польза». Она даже не представляла, чем маленькая прогулочка кончится.

Девочка тихонько смоталась, не попрощавшись — мать напевала в ванной, вся в воде и любви. Зачем омрачать праздник.

Прочухалась Аврелия, когда сошла с конибуса на самой западной остановке. Она начала лихорадочно соображать, и, после стадии принятия, отдала себе полный отчет в том, что тащится прямо в лабиринт заброшек, минуя набитое тусовщиками пространство двора, и по памяти повторяет их с конем Гоголем вчерашний маршрут. Еще бы кто объяснил, какого черта она это делает, было б совсем хорошо. Однако никто объяснить не потрудился. Человек всё равно не поймет.

В стеклянном кукурузном початке жарили рыбу — воняло на все этажи. Шлейф жирного масляного пара служил ориентиром — он быстро вывел Аву к нужной двери.

— Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! — торжественно объявил дед-китаец, очень важный и очень вонючий в рыбном тумане. — Ну что, Аврелия? Как тебе зов неизбежности? Притягательно?

— Отвратительно! — честно призналась девочка.

— То-то же!

Старик ловко перевернул в сковородке небольшую скумбрию, тупорылую и лупоглазую, копию школьной училки.

— Юноша, где тебя носит?! Тут к тебе пришли.

— Я не к нему пришла, — возразила Ава.

— А к кому же?

— Я просто.

— А-а. Просто даже собаки не спят, попомни мои слова!

В подтверждение китайской мудрости из соседней комнаты выскочил Сырок, неистово хлестая по воздуху хвостом. За ним появился Макс, такой же лошадиный и жалобно просящий, в неизменном пальто.

— Здарова, Гоголь. Когда мы отправляемся?

— Куда? — не понял парень.

— К тебе в гости, конечно. Искать антидот и спасать мир. Я тут подумала, что мое существование мало кого вообще заботит, поэтому смысл здесь сидеть?

— Вот как нужно принимать неизбежное! — похвалил китаец. Дохлая скумбрия зашипела в согласии. — Твоей матери не наплевать на тебя. Её душа выгорела за годы труда и выживания, и спрос с неё невысок. Ты должна это понимать.

— Я-то понимаю, но менее обидно от моего понимания не становится. Ладно, не будем сопли разжевывать, они и так жидкие. У нас есть какой-то план?

Макс и Аврелия уселись на циновках под зеленым абажуром. Дед закончил готовку и присоединился к ним вместе со скумбрией. На полу возникло блюдо с рыбой, три чашки забористого кофе с пенкой, сыр, нарезанный кубиками, сладости и сушеные персики.

— А вот и план: сперва еда, потом — все остальное, — сказал старик, потирая худенькие ручки.

Ребята не спорили. Так вкусно пожрамши, можно хоть на смерть.

— Ваша главная задача — добраться до Маджара и попасть в город. А там сами разберетесь, — продолжил китаец, поглаживая набитый снедью животик. — Строить планы — дело гиблое, даже в повседневности, — а если речь о судьбах мира, то и вовсе.

— Круто, — кивнула Ава. — А вдруг мы сдохнем по дороге? На сей случай предусмотрены запасные варианты?

— Это не твоя забота, — нахмурился дед, — и думать об этом — тоже не твоя забота. Ты думай прежде всего о неизбежности, о том, что гармония неизбежно должна быть восстановлена. Вот твоя забота. Ты — инструмент.

— Зашибись. Я — вещь, приятно познакомиться. То есть, сдохни я, найдется другой инструмент?

— Да не в этом дело! — разозлился китаец, тряся усиками. — Врубись уже: вселенная благоволит тем, кто смиряется с неизбежным. Держи эту простую максиму в твоей серьезной башке.

— Ну хорошо, хорошо, и незачем так перевозбуждаться. Никаких больше вопросов про смерть, обещаю.

— То-то же!

По ходу, это была коронная фраза китайца — он частенько её повторял.

— Собирайся! — бросила девочка Максу.

— Прямо сейчас?

— А кого ждать-то?

Макс с трогательной покорностью начал рыться в огромном рюкзаке, выкладывать-складывать-перекладывать, беспорядочно вышагивать туда-сюда.

— Дорога вам предстоит неблизкая и опасная, — успокоившись, принялся рассказывать китаец. — Одолжу вам компас — следуйте строго на юг. Сырок будет сопровождать вас до определённого момента.

— Минуточку! — возмущённо встрял Макс. — Сырок вообще-то моя собака!

— Ты хозяин собаки, а не её судьбы, — парировал дед. Лошадиная морда Макса окислилась. — И не смей удерживать и горевать.

— Итак, — старик задумался, перебирая мысли, затем продолжил, — держитесь людных троп, на ночь старайтесь останавливаться у фермеров — вольных селений на юге достаточно. Фермеры — народ осторожный, зато гостеприимный, поэтому в случае чего жратву бросайте без сожаления: накормят, напоют, всё дадут. Ещё один плюс — они часто курсируют между деревнями, возят товары, и при удачном стечении обстоятельств вы легко сократите время пути вдвое. От последнего поселения до Маджара — примерно день пешего пути, полдня конного; добравшись туда, отправляйтесь в город засветло, на рассвете, вдоволь отдохнувшими. Вопросы есть?

— Есть, — опять вмешался Макс. Аврелия с досадой посмотрела на него — такая дылда, а ведет себя как ребёнок.

— На входе в Маджар часто сканят. Как я её туда проведу?

— Я предусмотрел такое затруднение.

Старик пошёл в угол комнаты, где на полке стояли всякие скляночки, корешки, камушки, и лежал панцирь маленькой черепашки.